ТОЛБУХОВ Е.

СКОБЕЛЕВ В ТУРКЕСТАНЕ

(Продолжение. См. “Истор. Вестник”, т.. СХСVI, стр. 107.)

VIII.

Как ни желательно было немедленное выступление, но снаряжение транспортов и распоряжения по устройству тыла задерживали марш колонн, и только 18 августа главные силы сосредоточились в Ходженте. Между тем в течение этого времени передовой отряд Головачева и гарнизон местных ходжентских войск выбивали вторгнувшихся кокандцев, которые, разбившись на отдельные отряды, действовали в разных пунктах. Первый натиск шеститысячного скопища был отражен с огромным для неприятеля уроном генералом Головачевым под Тиляу. Остаток их пытался еще раз сразиться и, собравшись после бегства бандой до 800 человек, был встречен полк. Елгаштиным с сибирскими казаками и начисто уничтожен. Одновременно большой опасности подвергался Ходжент, на который надвинулись с трех сторон до 25 тысяч кокандцев. В Ходженте в это время было батальон и две роты пехоты, уездная команда, сотня казаков и батарея артиллерии. Одна часть этих войск, под начальством полковника Савримовича, отразила нападение неприятеля и прогнала его за сады к кокандской дороге. Другой отряд нанес поражение 10-тысячному скопищу из Сакмара. Наконец взвод уездной команды залпом на бегу и дружным ударом в штыки прогнал [370] коканддев, занявших уже Наусские ворота. Вслед за тем была организована дальнейшая оборона города и цитадели и стали подходить войска, посланные Кауфманом.

Как ни велики были потери кокандцев, но не все полегли или успели спастись в пределы ханства; оставшиеся раскинулись по окрестностям. Кауфман распорядился образовать несколько рекогносцировочных партий для преследования этих шаек и для ознакомления с настроением населения, взбудораженного вторжением неприятеля. Одним из таких летучих отрядов командовал Скобелев и сразу выдвинулся молодецкими делами. Выступив из Ташкента с тремя сотнями казаков и ракетным взводом, он обошел всю северо-восточную часть Кураминского уезда и в течение двух дней сделал 175 верст, из которых 50 верст очень трудной, горной дорога. Люди этого отряда были бодры и веселы, и ни одна лошадь не пострадала. Такими они представились командующему войсками. Жители всей обойденной части уезда не проявляли никакого сочувствия к кокандцам, занимались спокойно полевыми работами и настолько доверчиво относились к русской власти, что указывали отряду места, где можно было настигнуть шайки. Скобелев сделал несколько таких набегов, выступая всякий раз в 3 часа ночи и неутомимо преследуя и прогоняя неприятеля. На пути его лежало селение Сакмар, где было значительное скопище кокандцев и куда, в подмогу Скобелеву, был послан граф Борх с отрядом. Но, не дожидаясь помощи, Скобелев с двумя сотнями оренбуржцев и ракетным дивизионом разнес всю шайку, причем в атаке ее один казак был ранен шашкой в руку. Очистив таким набегом весь пройденный путь и оставив небольшой наблюдательный пост в Сакмаре, Михаил Дмитриевич пришел в Ходжент на соединение с главными силами.

Образование рекогносцировочных отрядов служило как бы экзаменом для их начальников, и действия Скобелева заслужили ему назначение командовать кавалерией отряда... Это видное отличие Скобелева разочаровало многих, мечтавших его получить, и, умножив список недругов М-ла Д-ча, создало еще ему непримиримая) врага в лице полковника N., который, будучи несколько старше его, мнил себя несомненным кандидатом на этот пост. Принадлежа к высшему петербургскому обществу, N., затаив злобу, воспользовался впоследствии своими большими связями в столице и, распуская там о Скобелеве неблаговидные (и лживые — прибавим мы) слухи, не мало навредил ему, как будет видно из последующего. [371]

Первым и решающим делом кокандского похода был бой под Махрамом.

Хотя мы привыкли к победам в Средней Азии, где военный строй европейских государств имеет все преимущества над сильными своим фанатизмом, но слабо организованными массами, но никогда еще торжество здесь русского оружия не обнаруживалось так рельефно, как в сражении под Махрамом, которое одним ударом передало все ханство во власть России. Победа здесь была молниеносной, между тем как неприятель именно тут рассчитывал погубить нас.

Нужно отдать справедливость врагу, что план его был недурно построен, а 50 тысяч людей, состоявших из регулярных кокандских войск и воинственных кипчаков и кара-киргизов, под предводительством самого Абдурахмана-Автобачи, были силой внушительной.

Крепость Махрам представляла большие выгоды в топографическом отношении. Долина реки Сырь-Дарьи тут суживается горами, близко подходящими к реке, и таким образом местность у Махрама образует как бы ворота, ведущие из Ходжента в Кокандское ханство. Позиция перед Махрамом, сильно укрепленная, представляла продолжение фасов крепости, Как в самой крепости, так и на позиции было поставлено 40 орудий. Низменная местность перед Махрамом была затоплена и превращена в глубокое болото, трудно проходимое для войск с артиллерией. Все предгорья до самой позиции были заняты густыми массами неприятельской конницы. Кокандцы рассчитывали, что затопленная местность затруднит наступление, а в это время из крепости и с позиции войска наши подвергнутся огню артиллерии из 40 орудий; кавалерию же решено было теснить с фланга и затоптать наши девять сотен тысячами наездников-кипчаков. Но замыслы кокандцев были разрушены.

20-го августа генерал-адъютант Кауфман двинулся из Ходжента на Махрам налегке. Отряд его состоял из 16 рот, 9 сотен с 8 ракетными станками и 20 орудий, под начальством генерал-лейтенанта Головачева; кавалерией командовал флигель-адъютант полковник Скобелев. В первый день отряд прошел половину пути (от Ходжента до Махрама 45 верст) и остановился на кокандской границе. Неприятель нигде не показывался. 21-го августа, продолжая движение, отряд должен был перестроиться в боевой порядок, чтобы отражать огнестрельным оружием нападение неприятельской конницы, и остановился на ночлег у селения Каракчикум, вблизи Махрама.

22-го августа Кауфман атаковал махрамскую позицию, но не с фронта, а обходом с левого фланга и с тыла. Войска выступили с ночлега в 5 часов утра в двинулись в [372] юго-западном направлении от с. Каракчикум. Кавалерия следовала правее пехоты. Неприятельская конница, силой свыше 15 тысяч человек, окружала наши войска справа, с тыла и слева; но орудийные выстрелы и ракеты держали ее в отдалении. Когда войска прошли таким образом неприятельскую позицию, Кауфман круто повернул их налево и двинул передовые части пехоты во фланг, а кавалерию в тыл позиции. Неприятель открыл по ним, на расстоянии двух верст, канонаду из 10 орудий, собранных во фланговом окопе махрамской позиции. Когда войска миновали совершенно фронт неприятельского расположения и находились против фланга его позиции, генерал-адъютант Кауфман переменил фронт пехоты на четверть круга палево и выдвинул на линию 12 орудий, обстрелял неприятельскую позицию и поручил генерал-лейтенанту Головачеву взять артиллерию и 2 стрелковых батальона и идти в атаку. Генерал Головачев два раза еще останавливал атакующие части для обстреливания неприятеля артиллерийским огнем. С последней позиции, в ста саженях от неприятельских окопов, батальоны перестроились в ротные колонны в две линии и пошли в атаку. В четверть часа неприятельские укрепления с 2 орудиями были взяты, а неприятель прогнан, перерублен и переколот. Вслед за этим 1-й стрелковый батальон направился к крепости общею колонною, прикрываясь густой цепью стрелков, прошел фланговым движением вдоль южного и восточного фасов крепости, бросился через мост к ее воротам, выломал их, ворвался в крепость и занял ее, захватив 16 орудий и множество оружия, пороху, снарядов и съестных припасов. Неприятель бежал к реке и, поражаемый выстрелами из берданок с близкой дистанции, понес громадные потери.

Кавалерия, находясь перед началом атаки на правом фланге боевого расположения войск, конно-артиллерийским дивизионом помогла подготовке атаки неприятельской позиции, а ракетная батарея, без непосредственного прикрытия, отразила натиск неприятельской конницы справа. Затем полковник Скобелев с двумя сотнями казаков, за которыми приказал следовать еще трем сотням и дивизиону ракетной батареи, направился к махрамским садам и, заметив, что впереди, вдоль берега Сырь-Дарьи, отступают с позиции значительные массы неприятельской пехоты и конницы (свыше 6 т.), стремительно, без выстрела, атаковал их во фланг, отбил два орудия и гнал неприятеля по кокандской дороге на протяжении более 10 верст. В 3 часа пополудни, вследствие утомления казаков, полковник Скобелев прекратил преследование и возвратился к Махраму” (Макшеев, стр. 333). [373]

Лихой натиск нашей кавалерии был самым блестящим делом ее в Средней Азии. Дело под Махрамом обошлось нам в 6 человек убитыми и 8 ранеными. Среди них убитым был штаб-офицер Хорошкин и легко ранен Скобелев. Неприятель понес огромную потерю в людях, не считая орудий и множества военных и продовольственных запасов. Абдурахман бежал в Маргелан.

О бое этом генерал Кауфмаи послал государю следующую телеграмму: “Бог благословил наше оружие; неприятель на голову разбит. Войска вашего императорского величества вели себя славно, молодецки. Дело сделано чисто”.

Последняя фраза многим не правилась, но государь понял ее строго военный смысл и в ответ на победу наградил генерала Кауфмана шпагой, алмазами украшенной, с надписью: “За поражение кокандцев 22-го августа 1875 г.”, и удостоил телеграммой: “С душевным удовольствием прочел я телеграмму о славном бое 22-го августа. Спасибо тебе и всем твоим подчиненным за новые подвиги, которыми вы себя ознаменовали. Буду с нетерпением ждать подробного донесения и представления отличившихся”.

В первую очередь этих отличившихся были поставлены Кауфманом: генерал Головачев, получивший Белого Орла, и полковник Скобелев, произведенный в генералы, с зачислением в свиту.

Простояв бивуаком у Махрама три дня, действующий отряд, в том же составе, выступил к Коканду. Движение его в столице уподобилось торжественному шествию: на протяжении 80 верст между Махрамом и Кокандом жители всех селений наперерыв одни перед другими высылали депутации с хлебом-солью и с выражением покорности. В полдень 29-го августа войска заняли столицу без всякого сопротивления. Хан Нассыр-Эдин выехал навстречу генералу Кауфману и, повергая себя и свою столицу к стопам Белого царя, молил о пощаде и прощении.

IX.

Разгром крепости, считавшейся надежнейшим оплотом против движения русских вглубь страны, полное поражение регулярной армии и отнятие всех орудий, уничтожая военную силу ханства, рушило и все его политическое значение.

Оседлое население, трудолюбивое и вполне мирное, принимавшее участие в смуте и войне лишь под давлением кипчаков, не только смирилось, но и через своих старшин, казя-килянов, аминов и др., встречавших генерала Кауфмана, выражало [374] ему благодарность за то, что он избавлял их от “разбойников”, т. е. кипчаков, всегда теснивших мирных жителей.

Но кипчаки, считавшие себя господствующим племенем, хотя и понесли сильный урон под Махрамом, побежденными себя не признавали и с повинной не являлись.

Отсюда начинается новый фазис кокандской экспедиции — усмирение буйных кочевников, не подчинявшихся и ханской власти.

Во время отдыха войск под Кокандом пришло известие из Маргелана, что Автобачи собирает там свою расстроенную рать. Кауфман выступил туда с отрядом 6-го сентября и, пройдя 76 верст, пришел к Маргелану 8-го числа. Но Абдурахман отступил с 5 тысячами войска и 4 орудиями к Ассаке и Ушу. В тот же вечер для преследования его был выслан отряд под начальством полковшика Скобелева, из 6 сотен, ракетной батареи, дивизиона конных орудий и 2-х рот, посаженных на арбы. Лихо повел дело Скобелев. С 9 часов вечера 8-го сентября до 7 часов утра 9-го числа, т. е. в продолжение 10 часов, с двумя остановками по 10 минут, казаки сделали 68 верст до Мин-Тюбе, настигли и побили хвост скопища Автобачи; а 10-го числа с полуночи, продолжая преследование, подобрали три орудия, брошенные Автобачи, и в 9 часов утра заняли город Уш. После стычки под Мин-Тюбе отступление Автобачи приняло характер совершенного бегства. Из пятитысячного войска при нем осталось только около 400 джигитов и 4 орудия; а 10-го числа, преследуемый по пятам, он бросил орудия и менее чем с сотнею джигитов достиг селения Карасу (между Андижаном и Узгентом). 11-го сентября Скобелев снялся с позиции около Уша и 13-го вернулся в Маргелан.

Когда Автобачи ушел из Маргелана, к Кауфману явилась депутация от этого города с заявлением поздней покорности. Кауфман принял ее сурово. Маргеланцам было известно воззвание командующего войсками, предупреждавшее жителей ханства о примерной каре того города, который примет скопище Абдурахмана. Несмотря на это, именно из Маргелана началось восстание; город этот сочувствовал Автобачи и принимал его вопреки предупреждения, а потому на город была наложена контрибуция.

Между тем, получая со всех сторон ханства успокоительные известия, ген. Кауфман пригласил к себе хана Нассыр-Эдина для заключения с ним мирного договора. По этому договору, подписанному 28 сентября, вся северная часть кокандской территории, по правую сторону Сырь-Дарьи, бывшее Haманганское бекство, отходила к русским владениям. В тот же день, действующий отряд туда направился. С занятием [375] Намангана достигался важный, осязательный результат экспедиции: граница наша с ханством выдвигались почти на 200 верст и отстояла теперь всего в 70 верстах от столицы. Приобретение этой территории ставило нас на пороге земель, занятых беспокойным кипчакским населением, что, вместе с устройством в Намангане укрепления с сильным гарнизоном, открывало нам несомненное влияние на дела ханства. В предвидении будущих событий Наманганский округ являлся важным передовым пунктом, и на завидную долю получить в нем начальствование было много претендентов...

Но, очевидно, Кауфман уже наметил свой выбор. На марше к Намангану, остановясь бивуаком на правом берегу Дарьи, у переправы Мин-Булак, 25 сентября 1875 г. командующий войсками издал такой приказ: “Впредь до высочайшего соизволения, земли правого берега Сыр-Дарьи, от границы нашей против урочища Обхурека до реки Нарына, входившие до сего в состав владений кокандского хана, переходят в русское управление. Начальником этого управления в Наманганском крае, а также и войск, в нем оставляемых, назначается флигель-адъютант полковник Скобелев”.

Полнота вручаемой Михаилу Дмитриевичу широкой и самостоятельной власти доказывала, конечно, полное к нему доверие генерал-губернатора. Зато назначение Скобелева, не занимавшего до той поры никакого административного поста, уязвило самолюбие многих более старых, имевших уже служебный опыт и, конечно, значительно расширило кадры его завистников и врагов... Но Кауфману нужен был на этой передовой позиции смелый и решительный военный, человек наблюдательный, верно оценивающий события и в то же время разделяющий взгляд самого начальника края на систему управления, положенную им в основу политики, применяемой к народам Средней Азии. Все это он нашел в Скобелеве.

Какова была эта политика, ясно определилось в короткой речи Кауфмана к представителям народа, явившимся к нему в Намангане. Благодаря собравшихся и увещевая их жить по закону, генерал-адъютант Кауфман сказал: “Русский закон требует, чтобы каждый жил мирно, по совести, молился, работал и богател. Пусть каждый из вас живет так, как того требует закон, и молится Богу так, как его научили отцы. Бог един; и русские, и мусульмане все молятся одному Богу; и русский закон не насилует ничьей совести, не требует, чтобы молились Богу так, а не иначе. Он требует только доброй, справедливой жизни” (“Турк. Вед.” 1876 г. № 40.) [376]

По переправе всего отряда русское “ура”, провозглашенное за здравие государя императора, впервые огласило земли Намангана. Затем генерал-адъютант Кауфман обратился к толпившимся кругом него войскам со следующими словами: “Перекрестись, ребята! Мы теперь уже на своей земле и дай Бог, чтобы и здесь прошла о нас из конца в конец добрая слава” (там же).

Вскоре по прибытии отряда в Наманган пришло известие, что в восточной части ханства снова поднялась кипчаки и опять проявился неуловимый Абдурахман. После разгрома его скопища Скобелевым слухи об Автобачи временно смолкли. Одни говорили, что он нашел убежище в Кашгаре, другие уверяли, что он ушел в Мекку, в одежде нищенствующего монаха (диваны). Но, очевидно, слухи были пущены, чтобы отвлечь от агитатора наше внимание, так как оказалось, что он скрывался в окрестностях Андижана. Город этот надо считать столицей кипчаков, самого воинственного племени в Средней Азии, и все окрестные местности сплошь населены этим народом.

Как только стало известно, что мы выведем наши войска из ханства и займем лишь правый берег Сыр-Дарьи, как приверженцы Автобачи начали группироваться вокруг него. Кипчаки сильного рода кучай первые объявили, что они никогда не выдадут своего сородича и будут крепко за него стоять. Жители Андижана также стали на его сторону. Отсюда Автобачи разослал во все окрестные города и селения воззвания к новому газавату. Тысячи приверженцев стали собираться к популярному вождю, принося клятву защищаться до последних сил и не отступать, несмотря ни на какие потери. Те немногие из старейшин города, что ему не сочувствовали, скрылись, и Автобачи приказал разграбить их дома. Вскоре в Андижане, ставшем местом сборища, скопилось 70 тысяч вооруженных людей.

Андижан не имел прочной оборонительной стены, с башнями и бойницами, какие устроены в других укрепленных среднеазиатских городах, а потому собравшиеся в Андижане кипчаки решили баррикадировать улицы, в окрестностях города устраивать засады и приводить в оборонительное положение все сакли (дома) и мечети на предполагаемых путях наступления русских. Всем делом руководил Автобачи, и встреча готовилась не шуточная, принимая в соображение 70 тысяч защитников. Кроме того, Абдурахман, недовольный ханом Нассыр-Эдином, искавшим милости и покровительства России, объявил его низложенным и выдвинул на ханский престол Пулат-бека, [377]

молодого и энергичного кара-киргиза, родственника раньше сверженного Худояра. Пулат привел в Андижан 15 тысяч своих всадников, которые должны были действовать заодно.

Кипчакское восстание в Андижане, грозившее разлиться по всему ханству, необходимо было подавить в самом начале. Нападение в Маргелан указывало, что кипчаки не задумаются напасть и на столицу, где Нассыр-Эдин мог собрать только самое незначительное войско. Дело легко могло принять крайне неблагоприятный оборот для хана, особенно в виду популярности между кара-киргизами и кипчаками его соперника — Пулат-бека.

В виду всего этого генерал-адъютант Кауфман решил немедленно двинуть к Андижану отряд из 5,5 рот пехоты, 3,5 сотен казаков, 8 орудий конных и ракетного дивизиона. Начальствование отрядом поручено свиты его величества генерал-майору Троцкому. Отряд состоял из 1.400 человек; продовольствие было взято на 8 дней. Пехота была посажена на арбы, и 28-го сентября войска направились к Андижану.

На первых верстах от Намангана жители попутных кишлаков встречали наш отряд сочувственно и на бивуаках доставляли все необходимое. Но чем ближе мы подвигались к Андижану, углубляясь в среду кипчакских поселений, тем реже были встречи. Густо населенная, сплошь покрытая садами и посевами джугары местность казалась вымершей. Но жители не ушли, а только скрывались в чаще садов и в густой зелени джугары. На джигитов, которые посылались с донесениями от Скобелева, шедшего в авангарде, сыпались выстрелы. Враждебность населения била в глаза и требовала большой осмотрительности в наших действиях.

29-го сентября отряд остановился в 6 верстах от Андижана. Вопрос об удобном и безопасном расположении вагенбурга, где было до 300 колесных повозок, представлял первостепенную важность в виду предстоящего штурма. С трудом нашли свободное пространство, куда не прилегали сады и сакли.

На следующий день генерал Троцкий поручил полковнику Скобелеву произвести рекогносцировку окрестностей города для определения путей, ведущих к центральному базару (ригистану) — главному пункту, на который предположено было направить наш удар. Для выполнения этой задачи Скобелеву был дан отряд в 150 казаков и ракетный дивизион. Во время движения их толпы конного неприятеля наскакивали со всех сторон; приходилось отбрасывать их ракетами и огнем цепи казаков; В одном узком месте дороги отряд был встречен фалконетным залпом на расстоянии не более 75 шагов. Подойдя к самому городу и достигнув курганчи, занятой неприятелем, Скобелев высмотрел и определил направление главной базарной [378] улицы, затем, перестреливаясь с неприятелем, отошел несколько назад, выжидая условленного прибытия генерала Троцкого.

В 6 часов утра 1-го октября, оставив вагенбург на месте, под охраной одной роты, 2 орудий и 2 ракетных станков, генерал Троцкий двинул войска на штурм тремя колоннами, из которых передовой командовал полковник Скобелев.

Войска не прошли и версты, как сзади раздались орудийные выстрелы. Это наши стреляли по коннице Пулат-бека, напавшей на вагенбург. Видно было, как огромные массы кинулись к обозу; но через минуту все скрылось за густой зеленью садов ближнего кишлака...

Между тем дорога, ведущая в город, оказалась затопленной. Еще накануне, когда Скобелев там шел, он встретил один неглубокий арык, а теперь по равнине протекало уже 7 глубоких ручьев. Утро было холодное; резкий ветер несся с гор, покрытых снегом, а людям приходилось идти по пояс в воде. Это первое препятствие Автобачи успел подготовить нам в одну ночь.

Едва штурмующие колонны втянулись в лабиринт узких и кривых улиц, как на каждом шагу им встречались баррикады, столь хорошо оборудованные, что некоторые из них приходилось разбивать орудийным огнем. Пули отовсюду сыпались градом. Раскидывая баррикады, солдаты встречались лицом к лицу с неприятелем и вступали в рукопашные схватки. Лишь только преодолевалось препятствие впереди, как враг опять строил завалы в тылу, стреляя оттуда. С крыш домов, скрытых садами, с заборов, тянувшихся с обеих сторон улиц, с деревьев, унизанных кипчаками, летели выстрелы, камни, дротики.

В таких-то условиях, не дрогнув, 900 русских штыков отражали многотысячного врага и шли вперед, к указанной цели. Колонна Скобелева первой достигла этой цели — ригистана, площади перед дворцом, назначенной сборным пунктом для штурмующих.

Один из моментов этого штурма обрисован в рапорте генерала Троцкого к командующему войсками, действующими в Кокандском ханстве:

“...Скобелев приказал трубить наступление. Пороховой дым впереди 1-й штурмовой колонны, на местности, пересеченной саклями, высокими стенками и садами, был так густ, что казаки, двинувшись вперед под сильным неприятельским огнем, совершенно неожиданно очутились перед мостом, за которым, шагах в 10 от головы колонны, виден был высокий завал, вооруженный орудием. Казаки с криком “ура” бросились через кость, на штыках овладели завалом, перекололи [379] защитников его и ворвались в город. Первым вскочил на завал со своими охотниками 2-го Туркестанского стрелкового батальона подпоручик Нуджевский. За охотниками верхом на коне пронесся через завал флигель-адъютант полковник Скобелев, который тотчас же остановил колонну; нужно было разобрать завал и ввести в улицу орудие. Эта трудная работа лихо была исполнена казаками и саперами, под огнем с другого завала, бывшего впереди шагах в 60, по прямому направлению к базару. Завязался затем ожесточенный бой на улицах, в саклях, около мечети и на дворах; неприятель пользовался каждым закрытием, стрелял из-за стенок, с крыш, с деревьев. Между тем удалось перевезти орудие через завал, и флигель-адъютант Скобелев снова затрубил наступление. Казаки овладели еще тремя завалами, впрочем, менее сильно обороняемыми, чем первый, и, выйдя к базару, наткнулись на большой завал из двух рядов арб, забранных толстыми брусьями, за которыми стояли толпы неприятеля. Флигель-адъютант полковник Скобелев, чтобы избегнуть лишних потерь, остановил молодецкий натиск вверенной ему колонны и, вызвав вперед орудие капитана Ермолова, приказал ему разбить завал, чтобы тем облегчить штурм его” (“Турк. Вед.” 1875 г., № 45.).

Всем трем колоннам выпала одинаковая доля препятствий, одинаково геройски выполненная: отбиваясь, люди подбирали и несли с собой раненых и убитых, чтобы не давать их на издевательство азиатам... Когда все колонны стянулись на ригистан, то из дворца и прилегающих домов понеслись перекрестные выстрелы. Здесь ранены два офицера и убиты два унтер-офицера, оба георгиевские кавалеры. В отместку врагу его выбивали штыками и больше 100 человек уложили в домах и на дворцовом дворе.

Штурм был геройский, но оставаться тут было невозможно; приходилось уходить. Дав получасовой отдых, генерал Троцкий двинул войска в обратный путь, теперь одной общей колонной. Впереди опять шел Скобелев.

Пока шла перестрелка на ригистане, на пройденных отрядом улицах вновь устраивались только что разбросанные баррикады, и за ними собирались толпы защитников города. Снова пришлось брать штурмом препятствия. Опять как град сыпались пули на колонну, едва только она втянулась в узкую улицу, ведущую от базара. Кипчаки стреляли почти в упор; по временам летели камни; иногда врывался в самую колонну какой-нибудь фанатик с тяжелым батиком в руках. Цепь стрелков, рассыпанная по обеим сторонам колонны, отвечала [380] меткими выстрелами, заглядывала в сакли и сады, выбивая засевших там кипчаков. Тут у нас был ранен еще офицер. Особенно упорное сопротивление оказал неприятель, засевший в недостроенной мечети, за баррикадой в 6 рядов арб, откуда их выбили сибирские казаки…

Между тем арьергарду был отдан приказ зажигать все на пути; запылали сакли, навесы, лавки, склады риса и т. д. Густая туча дыма подвигалась вслед за отрядом, но и густая туча врага наседала на русских воинов. Взяли штурмом последнюю баррикаду у моста при въезде в город и, пройдя в брод глубокие арыки и разливы на равнине, утомленные, достигли в два часа дня места лагеря.

Вокруг вагенбурга все еще крутились всадники Пулат-бека, нападавшие во все время штурма. Но карре из повозок, с горстью защитников, едва заметных из-за сдвинутых арб, казавшееся такой легкой добычей, не только не допустило врага к ним ворваться, но не позволило и близко подойти.

Наши потери в этом деле были велики, с точки зрения генерала Кауфмана, дорожившего жизнью солдата. Два-три убитых против тысяч азиатов считалось им большим процентом. В андижанском же штурме мы потеряли 8 убитыми да трех умершими от ран. Ранены 35 нижних чинов, 5 офицеров и 5 джигитов.

Придя на позицию, отряд схоронил товарищей. Вырыли общую могилу, густо уложили ее дно свежей зеленью; рядком положили обернутые в чистые маты холодные тела людей, еще так недавно полных жизни и здоровья; пропели молитвы, как умели, засыпали землей и утоптали это место, чтобы скрыть от неприятеля самый след могилы. Братская могила на вражеской азиатской земле остается без креста... Жуткое было чувство у всех на душе... Только сделали заметку, лишь нам понятную, в надежде, что рано или поздно будет Россия здесь и могила тогда освятится крестом.

Отход, непривычный для туркестанских войск, надо было поправить. Придя к бивуаку и дав 2 часа отдыха солдатам, генерал Троцкий командировал отряд из 5 конных орудий и 2 казацких сотен, под начальством неутомимого Скобелева, для бомбардировки Андижана и для препятствования тушению пожаров. Орудия выпустили 14 метких снарядов и не только поддержали прежние пожарища, но произвели несколько новых. Наследующий день Скобелев опять громил город, а затем генерал Троцкий, считая Андижан достаточно наказанным, двинулся со всем отрядом в обратный путь к Намангану 8-го октября. [381]

X.

и принять меры, чтобы ночью, когда неприятель не будет ожидать нападения, нагрянуть на него врасплох и уничтожить его окончательно. Мысль эта подана была Скобелевыми и, конечно, он же был поставлен во главе предприятия. Надо было держать этот план в строжайшей тайне, отчего и мог зависеть успех дела. Части, назначенные на набег, были заранее поставлены в том конце бивуака, откуда они должны были выступить. Только немногие начальствующие лица в лагере знали о задуманном деле. Действующими лицами, кроме Скобелева, был полковник Меллер-Закомельский и сотник Машин.

В 2 часа ночи, когда весь лагерь спал глубоким сном, осторожно, без малейшего шума двинулся Скобелевский отряд и вступил в кишлак, накануне сожженный. Здесь оказался неприятельский пикет, спокойно спавший... Лошади были привязаны к деревьям. Ударить и уничтожить пикет было дело одного мгновения. Только один успел проснуться и, вскочив на лошадь, понесся во весь опор к широкой поляне, где, очевидно, были главные силы неприятеля. Казаки кинулись за ним. При свете луны, которая, кажется, нигде не горит так ярко, как на Востоке, можно было рассмотреть спящий глубоким сном неприятельский стан. Значки были воткнуты в землю, сабли, фальконеты, ружья, батики, халаты и чалмы — все лежало возле спавших людей.

Паника, которую произвела вихрем налетевшая сотня Машина, шедшая впереди отряда Скобелева, была неописуема. Ошеломленный неприятель не думал защищаться и, бросая значки, оружие, далее одежду, искал спасения в бегстве. Многие безоружные наталкивались на казаков; спасаясь от них, бежали в другую сторону и, попадая в глубокий арык с отвесными берегами, гибли в воде. Огромные толпы очутились перед ротой Меллера-Закомельского и почти все полегли под штыками солдата... Поражение было полное; это была отместка за Андижан....

А в нашем лагере все было тихо, все спали; только генерал Троцкий с тревогой и нетерпением ждал известий. На рассвете послышались вдали песни. Это возвращался молодецкий отряд. Впереди ехала лихая сотня Машина с 19 вражьими значками. На месте битвы подобрано 200 ружей и фальконетов, множество пик, сабель и батиков; многое осталось не подобранным. Разбитое скопище было более 2 тысяч человек, из которых очень немногие успели спастись в Андижан. Весть о поражении быстро разнеслась; хотя отряд шел и 5-го октября по кипчакским селам, неприятель уже не показывался.

Между тем генерал Кауфман, встревоженный отсутствием известий за все время, так как джигитов кипчаки убивали или задерживали, выступил на подмогу с 6 ротами, 3,5 сотнями. [383]

Но враг был упорен и борьбу не кончил. Снова пришлось нам идти по кипчакским селениям. В стенах садов, прилегающих к дороге, были проделаны бойницы; в кишлаках, на улицах, базарах, людей не было видно, но они караулили нас, скрываясь за высокой зеленью еще не снятой джугары, в гуще садов, в сухих арыках, на вышках домов. Прикрываясь стрелковой цепью, мы двигались с боем 8 часов, пройдя всего 7 верст в этих условиях. Неприятель был трудно уловим в ловко устроенных им засадах, зато на открытых пространствах дело шло иначе. Когда значительные массы неприятеля показались со стороны Андижана, генерал Троцкий приказал Скобелеву воспользоваться первым удобным местом и атаковать врага. Такое именно место — открытое сжатое поле — представилось у кишлака Мир-Абад (кстати — родина Автобачи). Но, чтобы приблизиться к полю, надо были идти через кишлак по тесной улице, обрамленной с одной стороны стенами садов, а с другой — глубоким, по узким арыком, за которым возвышались стены построек с пробитыми в них бойницами. Когда отряд втянулся в улицу, кипчаки, с своей стороны, сочли момента и местность удобными для нападения. Толпы их, гикавшие вдалеке, стали стягиваться к нашему арьергарду, а отдельные смельчаки подъезжали шагов на сто к нашей цепи.

Когда отряд частью уже прошел дефиле, Скобелев с 4-ю сотнею сибирских казаков Машина атаковал неприятеля. Казаки врубились в наседавшую толпу, и началась рукопашная схватка. На подмогу к охваченным со всех сторон храбрецам подоспела рота линей наго батальона и удачными залпами укладывала врага; расстроенный, он отхлынул, не стараясь даже подбирать тела убитых и раненых. В этом лихом казацком деле у нас убит один и 10 ранено. Потери неприятеля были огромны. В числе убитых находился один из важных предводителей, судя по превосходной лошади и богатому оружию, отделанному серебром и бирюзой.

В следующий день, 4-го октября, отряду пришлось идти по местности, еще более пересеченной и закрытой стенами садов. Здесь опять были засады и опять схватки с неприятелем. В атаке на кишлак Мулласы, где засели кипчаки, Скобелев с полувзводом стрелковой роты ворвался во двор караван-сарая, переколол и потопил в Дарье не одну сотню врагов. Наши потери — 1 убитый и 3 раненых. Таким образом, в два дня мы потеряли 2 убитыми и 13 ранеными (2 офицера).

Надо было покончить с беспокойным движением нашего отряда [382] и 8 орудиями. Утром 5-го октября отряды встретились и после дневного отдыха, перейдя в брод Кара-Дарью, направились к Намангану. Жители попутных селений, зная о постигшей их сородичей беде, выходили навстречу, с покорностью прося пощады. Генерал Кауфман, видя их раскаяние, объявил им прощение, и на этот раз ни один кишлак не был сожжен, но он предупредил население, что страшная кара не минует их, если они будут действовать заодно с андижанцами.

За Андижанскую победу Скобелев награжден Георгием 3 ст.

Между тем, как и надо было ожидать, волна кипчакских смут вновь докатилась до Коканда. Народ разделился на партии. Одни хотели призвать Пулат-бека, другие стояли за Султан-Мурата — дядю Нассыр-Эдина. Этот же слабохарактерный и ничтожный правитель не мог дать никакого отпора, и, когда 9-го октября мятежники напали на его дворец, он не нашел другого способа спасения, как бежать к нам и 10-го октября был уже в Ходженте...

Туркестанскому генерал-губернатору было ясно, что оставлять независимым такое хаотическое государство все равно, что создавать вторую Хиву, с той только разницей, что Хива была удалена от нас на тысячи верст, а Коканд непосредственно соприкасался с нами. Но тогдашнему Петербургу это ясно не было. Кауфман решил туда ехать и лично представить свои соображения по этому вопросу.

16-го октября генерал-адъютант Кауфман выехал из Намангана, оставив начальником вновь образованного Наманганского отдела и войск, в нем расположенных, свиты его величества генерала-майора Скобелева.

Только что произведенный в генералы, 30-летний Скобелев с назначением его на самостоятельный пост достигал всего, о чем в то время мог мечтать: служебное его честолюбие удовлетворялось вполне предоставленной ему властью, а боевая его натура предвкушала новые военные отличия.

Первой задачей, поставленной Скобелеву Кауфманом, было приведение к покорности беспокойных кипчаков. Михаилу Дмитриевичу представлялась особенно заманчивой именно эта его независимость в военных действиях, ответственность за которую ложилась уже всецело на него и отчет в которых он отдавал только Кауфману.

И с будущим неприятелем он считал достойным помериться силами: то был не оседлый, частью мирный, частью изнеженный азиат, но очень воинственный, свободолюбивый полукочевник, плохо организованный, но многочисленный, смелый [384] и упорный. Укрощать такого врага, действовать против которого Скобелеву была дана полная свобода, согласовалось как нельзя более с характером Михаила Дмитриевича.

Не могло молчать в нем и чувство удовлетворенного торжества над явными и тайными его недоброжелателями, еще недавно коловшими его самолюбие, а теперь, хотя и с затаенной завистью искавшими его благорасположения, чтобы остаться в вверенном ему отряде, где предполагались частые экспедиции, а с ними награды и повышения. Скобелев не верил, конечно, в их притворную дружбу; еще менее нуждался он в помощи этих “приятелей” на поле брани, ибо талантливых между ними не было, — и тем не менее он допустил их в свой лагерь. Руководствовался ли он показным великодушием, отплачивая добром за зло, или, как многие предполагали, рассчитывал, что господа эти, посылавшие в столицу разные о нем сплетни, устыдятся их продолжать и даже постараются рассеять неблаговидные о нем слухи, сложившиеся их же стараниями. Есть основание думать, что, соображаясь с этим, Михаил Дмитриевич приблизил к себе трех титулованных лиц, имевших сильные связи в высших столичных сферах. Но именно этот сплоченный триумвират подстроил, как видно будет в конце, очень злую против него интригу.

Генерал-адъютант Кауфман, отбывая из Намангана 16-го октября, оставлял в распоряжение Скобелева: 14 рот пехоты (с саперными командами), 5,5 сотен казаков, 4 ракетных станка и 18 орудий. Вскоре он усилил его еще 2 ротами, 2 сотнями и 2 орудиями. По масштабу современных армий, отряд этот кажется ничтожным, но по отношению к вооруженным силам того времени он составлял не менее 10% всех войск Туркестанского края.

Наманганский отдел, вверенный управлению Скобелева, с городами и поселками по рекам Нарыну и Кара-Дарье, был весь сплошь и очень густо населен кипчаками. У подножия гор и в самых горах, обрамляющих с севера Сыр-Дарьи некую долину, преобладают кара-киргизы, по воинственному духу ничем не отличающиеся от кипчаков, с которыми связывает их еще и племенное родство. Таким образом, как по географическому положению, так и по составу населения новый край обещал быть очагом постоянных волнений, требовавших бдительного внимания Скобелева. Самый же город Наманган, ставший теперь нашим передовым укрепленным пунктом, лежал в центре этого осиного гнезда, что указывало на важность его стратегического положения. [385]

В самые первые дни начальствования Скобелева в городе и ближайших окрестностях все было спокойно, наружно по крайней мере. Но продолжалось это недолго. Начали ходить слухи, что в разных пунктах отдела стали показываться агитаторы, посланные Абдурахманом для возбуждения религиозного фанатизма в народе и для призыва людей “воителей за веру”. Так, бывший наманганский бек Батырь, неоднократно спасавшийся от наших войск, появился теперь в большом селении Яны-Тюря и прочел воззвание Автобачи, где говорилось, что русский отряд погиб в Андижане, что теперь остается только уничтожить небольшие силы, оставленный в Намангане, и что, после ухода оттуда Кауфмана, это легко исполнить. Ту же небылицу распространял он и в городе Тюря-Кургане (в 20 верстах от Намангана). Легковерные азиаты, увлекаемые пламенными речами агитатора, бросали жилища и семьи и уходили в намеченные для сборищ пункты. Вскоре на наманганских базарах разнеслись известия, что Батырь собрал несметные силы и угрожает Намангану. Поддаваться слухам с базаров, хотя и играющих роль политических клубов в Азии, не подобало, конечно, но не следовало и оставлять их без внимания, а потому Скобелев предпринял лично рекогносцировку к Тюря-Кургану, где действительно оказались большие скопища кипчаков, причем в окрестных жителях замечалось сильное возбуждение.

XI.

В борьбе с азиатами в Туркестанском крае издавна нами применялась система быстроты натиска, которую Скобелев, конечно, усвоил в высокой степени и уже 23 октября рано утром выступил с частью своих войск к Тюря-Кургану, где, однако, и неприятель успел подготовиться к встрече русских. Предполагая, что наш отряд пойдет по главной дороге, кипчаки затопили всю местность, изрыли ее глубокими ямами и рвами, городские улицы основательно забаррикадировали, в садовых стенах пробили бойницы и т. д. Высоты, окружающие город, заняли тысячи вооруженных всадников, чтобы ринуться на отряд, лишь только он вступить на большую дорогу. Но Скобелев обманул ожидания неприятеля: по дороге он не пошел, а направился к высотам, чтобы сбить с них конницу, очистить себе пути именно отсюда для атаки города.

Двинутые на высоты семиреченские казаки были встречены залпами; но вслед за ними шла рота стрелков и два орудия. Залп стрелков и выстрелы орудий быстро расстроили конные массы неприятеля; он дрогнул и заметался. Скобелев, устроив вагенбург под защитой 2-й роты стрелкового батальона, с [386] остальными силами повел атаку; тесня толпы кипчаков и поражая их огнем орудий и сбивая их с высот, дошел до оврага Кара-Су. Здесь артиллерия, под командой капитана Ермолова, вынеслась вперед и меткими выстрелами подняла пожары в разных частях города, что послужило сигналом к штурму. Непосредственно за штурмовой колонной следовал сам начальник отряда со вторым взводом стрелковой роты и казачьими сотнями. Широкая улица со стороны Кара-Су дозволила втянуть в город не только пехотные части, но и казачьи сотни. С громким “ура” бросились стрелки по улице, ведущей к цитадели, раскидывая завалы, сбивая толпы жителей, пытавшихся за ними обороняться. Устоять против стремительного натиска было врагу не под силу, и он бросился в беспорядочное бегство, теснимый к оврагу. Продолжая боевое движение, колонны дошли до цитадели, где уже штыками вытеснили кичаков, занимавших площадь, отбрасывая и этих к Кара-Су; но и за оврагом их настигала картечь орудий капитана Ермолова.

Площадь перед цитаделью была очищена, и отряд остановился для передышки; дело, однако, еще не кончилось: враг был смел и многочислен и, сбитый с главного пути, появлялся новыми толпами в других пунктах. Пришлось цепью стрелков занять крыши домов, окружавших площадь, и оттуда вести перестрелку с неприятелем, засевшим на крышах дальних строений и на деревьях садов. Выбивать его, хорошо прикрытого и заметного только по дымкам выстрелов, было весьма трудно; он же отлично видел наше расположение и, поддерживая перестрелку, выжидал минуты, когда отряд двинется дальше, чтобы всей массой напасть на арьергард. Лишь только отряд, после короткого отдыха, втянулся в узкие улицы, как пули посыпались со всех сторон. В арьергарде шла та же 1-ая рота, которая штурмовала Курган. Медленно, беспрестанно останавливаясь, сохраняя полный порядок и хладнокровие, стрелки меткими выстрелами держали нападающих в почтительном отдалении. Не видя возможности подойти к арьергарду из-за губительного огня, кипчаки прибегли к уловке: они стали катать перед собой нагруженные арбы и, прикрываясь ими, как мантелетами, пытались приблизиться. Но выстрелы орудий разнесли и эти прикрытия. Восемь раз останавливалась рота, отражая наседавшего неприятеля.

Скобелев в донесении своем отзывается с особенной похвалой о командире 2-го стрелкового батальона полковнике Андросове, о поручиках бароне фон-дер Бриггене и Шлихтинге и о прапорщике Линевиче (не знаменитый ли впоследствии сибирский вождь?).

Авангард двигался также все время с боем.

Было уже поздно, и Скобелев остановил отряд для ночлега. [387]

Когда вагенбург, выдержавший стойко несколько атак кипчаков, пошел на соединение с отрядом и ему пришлось идти через город мимо базара и цитадели, то сопротивления он нигде не встретил: город был мертвенно пуст, и даже пожаров никто не тушил.

На следующий день, 24-го октября, генерал Скобелев прибыл в Чуст, где отряду была дана дневка.

XII.

Последующие события заставляют предполагать, что сосредоточение скопища в Тюря-Кургане служило для отвлечения Скобелева от главного задуманного неприятелем плана выбить нас из Намангана, где нами возводились в это время укрепления цитадели. Хотя постройки настолько подвинулись, что цитадель могла бы в крайнем случае отразить нападение, тем не менее работы деятельно продолжались, и тысячи мародеров охотно являлись на щедро оплачиваемый труд. Однако 23-го октября, в день штурма Тюря-Кургана, рабочих явилось не больше 80 человек, а в городе замечалось глухое брожение: на базарах, близ цитадели, встречались вооруженные люди, на улицах слышался стук кетменей и топоров — жители устраивали завалы... К вечеру стало известно, что в Наманган прибыл Батырь-Тюря и, пользуясь отсутствием Скобелева, рассказал, что не только отряд Скобелева уничтожен, но что и сам он убит. Ночь, однако, прошла спокойно, но 24-го октября, в 9 часов утра, горнист, находившейся при рабочих на эспланаде у базара, неожиданно заиграл тревогу. Вслед за тем раздались первые выстрелы с базара и из ближайших сакель. Гарнизон цитадели тотчас же стал в ружье. Через минуту выстрелы посыпались отовсюду кругом еще не оконченной эспланады. Тысяч пять вооруженных наманганцев осадили цитадель с трех сторон, и только четвертая, ведущая к лагерю, осталась свободной; но на лагерь бросился сам Тюря-Батырь с кипчаками.

После двухчасового малоуспешного обстреливания крепостной ограды и верков загудела боевая труба, и массы пешего неприятеля с гиком ринулись на штурм. Но их уже там ожидали и на расстоянии 70 — 100 шагов картечью встретили эти сплошные толпы людей, которые и отхлынули, устлав буквально всю эспланаду трупами. Пользуясь временным замешательством врага, гарнизон под сильным ружейным огнем усилил оборонительную линию провиантом и сапными мешками. Работами руководил капитан Воронец, в чем ему помогали туземцы-индусы и сарты, бывшие в цитадели. [388]

Отбив первое энергичное нападение, комендант крепости полковник Гарновский направил со стороны базара несколько удачных вылазок и, чтобы увеличить эспланаду, приказал ломать не разрушенные еще здания. Первая вылазка произведена саперами под командой штабс-капитана Церпицкого (впоследствии героя японской войны). Саперы, выбивая из сакель засевшего в них неприятеля, ломая и разрушая все на ходу и увлекаясь успехом, ушли так далеко, что “ура” их едва слышалось. На поддержку их была отправлена другая вылазка, под начальством артиллерийского прапорщика Янцена. Оба отряда выполнили свое дело: неприятель выбит, строения уничтожены, и эспланада расширена.

Одновременно с нападением на цитадель сам Батырь с кипчаками устремился на лагерь, бывший в ведении помощника Скобелева, полковника барона Меллера-Закомельского. Но тут был дан Батырю внушительный отпор, и он поспешил убраться, а Меллер, не теряя времени, принялся за разработку сообщения лагеря с цитаделью и, разрушая сакли, стены садов и все препятствующее, образовал широкий путь к крепости.

После такого начала враг не возобновлял в этот день открытого нападения, но перестрелку вел до вечера и по улицам усиленно строил завалы. В тот же день жители города работали над отводом арыков, снабжавших водою цитадель, и на узле этих арыков строили крепкую позицию. Отвод воды из крепости грозил бы, конечно, бедой для гарнизона, но возможность подобной угрозы предвиделась еще генералом Кауфманом, который во время своего пребывания в Намангане приказал вырыть несколько глубоких прудов в цитадели и тогда же распорядился наполнить их водою. Своевременная предусмотрительность обеспечивала теперь на долгое время крепость водой, разрушая и хитрый план неприятеля.

Так шло дело в отсутствие Скобелева, бывшего в Чусте, за 35 верст от Намангана. При первых же признаках волнения ему послано было экстренное извещение, полученное им 25 октября, в 12 часов ночи. Ровно через полчаса он с отрядом уже выступал форсированным маршем к Намангану, в цитадель которого и вступил в час дня 26-го октября. В тот же день, в три часа, Скобелев лично произвел рекогносцировку вылазкой в сторону неприятельской позиции на узле арыков Сай-Буи. Позиция, удачно выбранная и искусно укрепленная, была почти неприступна, и собранные здесь главные силы, до 10 тысяч вооруженных людей, под начальством Батыря-Тюря и Музалени-ишана, очевидно, приготовились упорно защищаться.

Но и Скобелев решил именно здесь начисто разгромить неприятеля. Чтобы сосредоточить в одном пункте возможно большее количество врага, он распорядился произвести того же [389] 26-го октября вылазку из цитадели, поддержанную двумя ротами и орудием из лагеря Меллера-Закомельского. Вылазка достигла цели. Неприятель, вытесненный из городских завалов и закрытий, бежал к позиции Сай-Буй, к чему и стремился Скобелев, чтобы разом покончить дело.

В 9 часов утра 27-го октября началась из цитадели и с пункта, избранного Скобелевым, сильная канонада по Сай-Буйской позиции и шла непрерывно, в течение двух часов. Метко направленные выстрелы гранат производили ураганное опустошение в густых толпах кипчаков. Видно было, как началось беспорядочное, паническое бегство конных и пеших врагов из завалов и баррикад. Впечатление ужаса было так сильно, что даже толпы в тысяч пять человек, обскакавшие наш отряд с тыла, остановились, точно загипнотизированные страшным зрелищем. “Артиллерия, направляемая гвардии капитаном Ермоловым, действовала (как доносил Скобелев) выше всяких похвал. Вся честь дела 27-го октября принадлежит ей”.

Это стало ясно, когда пошли на штурм города: он был взят почти без боя.

Потерн неприятеля были таковы, что, как говорили в Ходженте, раненых и убитых не убрать было и в две недели. Наши потери за три дня состояли из 6 убитых нижних чинов, из 36 раненых и 13 контуженных. Ранено также четыре офицера: Федоров — тяжело; менее тяжело — Попов, Машлыкин и Борисов.

За вероломство Наманган был чувствительно наказан: значительная часть города, где засел и укрепился неприятель, была отведена под русский город, и в уцелевших там каменных зданиях размещены войска.

После разгрома Намангана все окрестные кишлаки поспешили прислать к начальнику отдела своих аминов и других почетных лиц с изъявлением полной покорности. Более двух тысяч человек явилось на другой день, умоляя о прощении. Но вожди их не образумились: Батырь-Тюря, Султан-Понсам, Худояр-Мирза и др., бежавшие за Нарын и Кара-Дарью, продолжали агитацию, собирали новые полчища и вскоре дали Скобелеву случай еще раз проучить их.

XIII.

11-го ноября получились сведения, что на левом берегу Сыр-Дарьи, в городе Балыкчи собралось 20 тысяч кипчаков, под начальством Вали-Хана-Тюря; что, кроме этих главных сил, в разных пунктах расставлены отряды в 4, 3, 2 тысячи, при орудиях, имея каждый отдельного начальника, которые [390] получили приказание в известный момент стягиваться к Намангану. Не имелось точных указаний, собирается ли неприятель ждать нашего наступления на Балыкчи, или сам пойдет всеми силами на Наманган; но ясно было, что такие скопища грозили вновь поднять волнение в едва успокоившемся Намангане.

Город Балыкчи сделался в последнее время важным опорным пунктом для военных действий против нашего наманганского отряда. Находясь в 20 верстах от Намангана, при слиянии рек Нарына и Кара-Дарьи, он был защищен тремя глубокими бродами через рукава обеих рек; только у самого берега Кара-Дарьи был мост, охраняемый отрядами конницы и пехоты. Местность, подступающая к городу, на большом пространстве была затоплена. Препятствия эти кипчаки считали неодолимыми и надеялись в случае нашей попытки их одолеть поражать нас орудийным огнем при переправе. Улицы города, но своему обыкновению, они умело забаррикадировали, пробили бойницы в стенах и зданиях и т. д. Защиту же города поручили вновь восстановленному, регулярному отряду сарбазов. В городе находились огромные склады пороха, оружия, фуража и продовольственных запасов. При главных силах находился сам Абдурахман-Автобачи.

Необходимость действовать решительно была очевидна: при этом надо было поразить неприятеля полной неожиданностью и быстротой, в виду чего наступление было назначено на 11-е же ноября.

Налегке, без обоза и кухонь, отряд из 4 рот пехоты, 1 роты стрелков, 4,5 сотен казаков, 6 орудий, 4 ракетных станков и команды сапер с инструментами выступил в 9 часов в ненастную осеннюю погоду и в 11 часов ночи, при непроглядной тьме, подошел к первому броду. На противоположной стороне Нарына и Кара-Дарьи светилось зарево многочисленных костров; но в неприятельском лагере не замечалось ни малейшего движения; очевидно, кипчаки не подозревали, что мы так быстро соберемся... В полном порядке, соблюдая мертвую тишину, войска начали переход в ледяной воде Нарына. Пехотные части перевозились при помощи артиллерии и казаков. Переправа шла так осторожно, что, когда авангард одолел уже все три рукава, в стане врагов никто не шелохнулся... В 6 часов утра 12-го ноября 3 роты, 4 орудия, 2 сотни, под начальством полковника Меллера-Закомельского, подошли к затопленной местности. Было еще темно. Затруднение предстояло в переправе орудий. Но для туркестанского солдата затруднений не существовало: запряглись люди и бодро и весело вывезли орудия на твердую почву. Неприятель продолжал покоиться сном, и только когда передовой отряд подходил к мосту, в неприятельском лагере поднялась тревога, [391] и оттуда открылся фальконетный огонь. Но Меллер, торопясь использовать последние минуты темноты, чтобы дойти до моста, не обнаруживая нашего расположения, на выстрелы не отвечал, продолжая двигаться. Мостовая настилка оказалась разобранной, по две роты, под командой поручика Белова, ползком, по тонким перекладинам, перебрались на левый берег реки и, стремительно бросившись, выбили неприятеля из ближайших садов и со стен их.

Скобелев, заслышав выстрелы авангарда, подъехал к месту начавшегося боя и остановил дальнейшее наступление 4-й роты, успевшей уже овладеть завалом и лагерем впереди города; рота была нужна для прикрытия наступления остальных войск, не успевших еще перейти бродов Кара-Дарьи и теперь уже видимых неприятелю. Прикрытие было нужно и для сапер, наводивших мост. Уже совсем рассвело, когда весь отряд сосредоточился на левом берегу Кара-Дарьи и как бы вдруг вырос в стройных рядах перед ошеломленным неприятелем. Не давая им опомниться, тотчас же открыли канонаду по городу, направляя выстрелы в сторону урды и базара. Несмотря на губительное действие нашей артиллерии, неприятель усиливает стрельбу. Неистовые крики, бой барабанов и оглушительные звуки труб — все доказывало, что кипчаки собирались отстаивать город.

Чтобы избежать лишних потерь, Скобелев решил не вводить в город значительного числа войск, и на штурм были назначены: 2-я рота 2-го лин. батальона и 2-ой взвод спешенных конных стрелков. Кавалерия, под начальством войскового старшины Смирнова, была направлена вправо от брода на Шарам ханскую дорогу, с приказом рубить неприятеля, когда он будет выбить из города. Три роты пехоты и 6 орудий оставлены в резерве под начальством полковника Меллера-Закомельского.

В 8 часов утра Скобелев лично повел штурмующие части. Быстро овладев входом в главную улицу и базаром, колонна выбила неприятеля из урды и направилась влево по улице, загроможденной арбами и буквально набитой неприятелем. В ответ на залп из-за баррикады колонна без выстрела бросилась к завалам и, раздвигая их, обрушилась штыками на живую людскую стену... Две-три минуты шла горячая рукопашная схватка. По трупам людей и лошадей, заколотых штыками, колонна проложила себе дорогу по улице, куда, отстреливаясь, начал отступать неприятель. Вытребовав роту из резерва, Скобелев снова двинулся и, как стихийный ураган, переносясь из улицы в улицу, ломая и разрушая препятствия, поражая штыками их защитников, выбивая засевших в садах и саклях, дошел до крайних построек города. Отсюда штурмующие открыли огонь [392] по спасавшемуся бегством неприятелю. Между тем казаки уже поджидали бегущих на Шараханской дороге и, врезавшись в толпы бежавших, рубили их.

Благодаря удачно выполненной ночной операции и стремительности нападения, дело быстро было закончено, при незначительных с нашей стороны потерях: убитых — 1, раненых — 8 и контуженных 2 нижних чинов.

Впереди штурмовой колонны, по свидетельству Скобелева, шли капитан Аверьянов и гвардии штабс-капитан Боголюбов.

По сведениям туземцев, неприятель потерял убитыми более 2 тысяч человек. У базара, где стрелки работали штыками, лежало более 200 трупов. В числе убитых оказался Вали-Хан-Тюря.

Было взято множество трофеев, в виде знамен, бунчуков, значков, труб, барабанов и т. д. Тут же был белый бунчук Вали-Хана. Огнестрельного и холодного оружия захвачено так много, что Скобелев приказал ломать и бросать в огонь. Оставлены неприятелем и 150 арб с имуществом и до 10 тысяч скота, в том числе много лошадей. Что можно было перевезти, отправлено в Наманган. Остальное, как большие запасы лепешек, клевера, ячменя, муки и т. д. — было сожжено. Часть города Балыкчи, прилегающая к реке, уничтожена. В 9 часов вечера 12-го ноября отряд вернулся в Наманган.

XIV.

Несмотря на ряд тяжелых поражений, сопровождавшихся еще и репрессиями, редко нами применявшимися, как пожарища городов и селений и разорения имуществ, народ кипчакский не сдавался, и вожди их не приносили повинной. После каждой крупной победы Скобелева разгромленные кипчакские полчища группировались в отдельные шайки и, всюду рыская, затрудняли наши сообщения с Ходжентом, нападали на почту, на джигитов, посылавшихся с донесениями, грабили проезжих и купеческие караваны и осмеливались даже на более дерзкие попытки. Так, например, полковник Пичугин, прикрывавший отрядом из 2 рот и 2 сотен казенный артиллерийский транспорт, направленный из Ташкента в Наманган, имел во время следования несколько перестрелок с этими бродячими шайками. Доведя благополучно казенную кладь, отряд Пичугина на возвратном пути повергся нападению в ущелье, где он уложил с десяток дерзких смельчаков. Все это вызывало необходимость посылать летучие отряды, ставить пикеты для охраны сообщений и т. д. Даже после разгрома Балыкчи полковник Пичугин, назначенный охранять сообщение Намангана с Ходжентом, на переправе через [393] Сырь-Дарью вынужден был выступить с отрядом в 1,5 роты и сотню казаков против неприятельской шайки, утвердившейся в кишлаке Амаб, разгромил ее и до основания срыл кишлак, но потерял при этом 3-х убитыми и 11 ранеными.

Такими мерами и слишком дорогой ценой мы могли держать в некотором повиновении жителей нашего правого берега Сырь-Дарьи, далеко не достигая, однако, ни спокойствия, ни умиротворения; на левом же берегу Дарьи, в самом ханстве Кокандском, с делами которого мы были теперь тесно связаны, продолжалось фанатическое движение, отзывавшееся неблагоприятно даже в верховьях нашего Заравшанского округа, и могло принять еще более широкие размеры. Между тем кокандский хан Нассир-Эдин не мог оказать русской власти никакого содействия для восстановления порядка в своих владениях. Не имея ни войска, ни опытных советчиков и будучи, наконец, сам без воли и энергии, он мог только пассивно относиться к событиям и при малейшей личной опасности бежал к нам в Ходжент, где и пребывал почти безвыездно. В ханстве же всем распоряжались кипчак Абдурахман и кара-киргиз Пулат-бек, провозгласивший себя ханом. Оба находились в Маргелане, куда и приказали доставлять подати со всех бекств. Оседлое население, ненавидевшее кипчаков, страдало от отсутствия сильной законной власти и в поисках за таковой делилось на партии, вносило еще и междоусобицу.

Ясно, что при таком положении дел нам было необходимо сломить в самом корне ту силу, что производила и поддерживала анархию и представителями которой являлись, главным образом, кипчаки. Чтобы нанести им решительный удар, генерал-адмирал Кауфман еще до своего отъезда из Намангана предписал Скобелеву выступить в конце декабря с отрядом в центр кипчакского населения, в местность междуречья (Икесу-арысы — между реками Нарыном и Кара-Дарьей) и разбитых там именно в такое время, когда кочевники с семействами и имуществом остаются на зимовках в долине и не могут уже спасаться в горах, заваленных снегом.

Скобелев стал собираться в поход, но кипчаки, проведав о готовящейся экспедиции, покинули свои кишлаки и потянулись отовсюду к Андижану, надеясь безопаснее укрыться в этом городе, чем в открытых и не защищенных селениях. В начале декабря и сам Автобачи переехал в Андижан и немедленно занялся укреплением города, как опорного пункта для новых военных против нас действий. Там господствовало большое одушевление. Следует помнить, что после нашего отступления от Андижана 1-го октября город этот быстро принял воинственную физиономию и набрался смелости, считая наше первое [394] андижанское дело за неудачу. Теперь же Абдурахман собирался, очевидно, дать нам тут генеральное сражение, с полной надеждой на победу, так как никогда еще силы его не были столь значительны: 20 тысяч вооруженных жителей, 10 тысяч конницы и 6 тысяч сарбазов, т. е. регулярного войска, им же некогда распущенного, а теперь вновь восстановленного.

Между тем Андижан не входил в состав Наманганского отдела и находился в пределах все еще независимого Кокандского ханства, следовательно, Скобелев не имел права туда вторгаться без разрешения на то главного начальника края. Но разрешение это он своевременно получил.

25-го декабря 1875 г. генерал Скобелев выступил из Намангана с отрядом в 2.800 человек. По туркестанскому масштабу отряд был очень значителен, но и громада неприятеля была внушительна. В виду зимнего времени люди были снабжены теплой одеждой и войлочными кибитками; провиант и фураж были взяты в ограниченном количестве, так как Скобелев рассчитывал довольствовать войска реквизицией. В отряде следовали артиллерийский и инженерный парки, подвижной лазарет и пр. Обоз состоял из 500 арб, поднимавших каждая до 25 пудов.

Переправясь через Нарын и следуя вверх по правому берегу Кара-Дарьи, Скобелев распорядился сжигать на всем пути особыми колоннами все кипчакские поселения, брошенные жителями, стремившимися соединиться с Автобачи.

Новый год застал войска уже на левом берегу Дарьи, и 1-е января было встречено в большом кипчакском кишлаке Байтоке. 3-го января 1876 года весь отряд сосредоточился около Мир-Рабата, в 5 верстах от Андижана.

Отсюда начался последний акт кипчакской драмы, описание которого предоставляем самому Скобелеву, в его образных донесениях, где, лично стушевываясь, он отдает должное всем участникам экспедиции.

Телеграфные донесения Скобелева временно исправляющему должность генерал-губернатора генерал-лейтенанту Колпаковскому сообщали следующее:

11-го января 1876 года. “Многочисленные неприятельские скопища со всего ханства, с Автобачи во главе, сосредоточились в Андижане, жители которого решились отчаянно защищаться. Андижан стал главным оплотом партии войны в ханстве. 4-го января произведена рекогносцировка северной и восточной окраин города, указавшая выгодную артиллерийскую позицию у Ак-Чакмака. Рекогносцировка встречена сильным огнем. 6-го числа произведена рекогносцировка южной окраины, притянувшая к Аугумбеку внимание и силы неприятеля. 7-го отряд переведен с Мусульман-Кула на высоты Ак-Чакмак. Избегая [395] до крайности кровопролития, в город послано два предложения сдаться. Второй посланный зарезан. 8-го утром взят штурмом пригородный кишлак Ескильлик, чем обеспечена для всей артиллерии позиция, с которой разгромлен город 500 снарядов, а в 12 часов двинуты в город штурмовые колонны: полковника Пичугина, ротмистра Меллера-Закомельского и капитана Ионова, под общим начальством полковника Меллера-Закомельского, и резервный — под моим. Колонны, направленные на командующую высоту в центре города Гуль-Тюбе, штурмовали городскую стену и завалы. Овладев высотою, на ней тотчас устроена штабс-капитаном Церпидким батарея, с которой артиллерия продолжала громить город до следующего утра, а пехота заняла у подошвы высоты оборонительную позицию, на случай продолжения боя. Колонны, двинутые 9-го января, уже не встретили сопротивления. Город наш. Потеря наша 2 убитых; один офицер и 6 нижних чинов раненых. Потери неприятеля громадны. Не угадав фронта атаки и спеша к нему 8-го числа утром густыми массами, неприятель приведен в панику действиями нашей артиллерии, поэтому сильная наружная ограда и приведенный в крепкое оборонительное состояние город взят со столь малым уроном.

Честь дела принадлежит артиллерии. Скопища (партия войны за веру) и жители бежали в Ассаке. Впечатление, произведенное на ханство, огромное.

10-го января перешел во дворец Хан-Заде. Ожидаю приказаний в Андижане. Направляю полковника Меллера-Закомельского в Наманган; будет ждать ответа. Окрестные кишлаки проявили покорность; жители города начинают возвращаться. Генерал-майор Скобелев” (“Туркестанские Ведомости” 1876 г., № 3.).

Телеграмма Скобелева Колпаковскому 25-го января 1876 года:

“Приказание вашего превосходительства от 15-го января в точности исполнил. Со времени взятия Андижана стали приходить известия о наступательных действиях Автобачи. 13-го января произвел частью кавалерии и конными стрелками рекогносцировку по ассакинской дороге. В кишлаке Аргут-баг обнаружен пикет. Изрублено десять. 18-го получил известие, что Автобачи с 15 тысячами стоит в 10 верстах от Андижана; подготовил восстание городов, готовится напасть на нас. Двинулся с 2 ротами, 5 сотнями, 4 конными орудиями, ракетной батареей по ассакинской дороге. Неприятель обнаружен близ Ассаке; по следам вошли в город. Убедившись, что мост через сай уничтожен, обстреляв артиллерией город и высоты восточнее города, сильно занятые неприятелем, отряд перешел сай в брод 1,5 версты выше города и атаковал крутые высоты. [396] Конно-стрелковый дивизион флигель-адъютанта ротмистра барона Меллера-Закомельского овладел ими под сильным огнем неприятеля и отбросил его от гребня. Под прикрытием конных стрелков казаки втащили артиллерию, затем на высоты взошла вся кавалерия и обе роты под начальством капитана Ионова, молодецки поспевшие. Плато к востоку от маргеланской дороги было занято густыми массами конного и пешего неприятеля. Конные стрелки отбили нападение на левый фланг; неприятель, обстрелянный артиллерией, атакован кавалерией. Опрокинув густые массы конницы, я, отбив вторую попытку против левого фланга, преследовал по маргеланской дороге. В 4-х верстах открылась из-за садов колонна 800 сарбазов. Атакованная оренбургской Авдеева, семиреченской барона Штакельберга сотнями, изрублена. Преследование остановлено за Ниаз-Батырем, в 9 верстах. Вернулись в Ассаке, заняли город без боя; ночевали в урде. Жители бежали. Потери ранеными 9 нижних чинов, 1 джигит. Потеря неприятеля очень значительна. На месте оставлено 400 тел. Сверх выше названных офицеров, назову отличившихся: капитанов Ермолова и Куропаткниа, штабс-капитанов: Боголюбова, Церпицкого, Маслова.

Впечатление ассакинской победы громадно. На следующий день явились депутации с аманом (просьбой о пощаде) из Шари-хана и из окрестностей. Вернулся в Андижан 19-го вечером, Автобачи прислал своих доверенных с переговорами о сдаче. Вчера, 24-го января, после личного свидания со мной в Гунду-Кишлаке, в 8 верстах от Андижана, Абдурахман-Автобачи сдался, повергая себя милосердию государя императора. С Автобачи сдались главные предводители: Батырь-Тюря, Исфандиар-Хали-Кул-парманачи, Кази-бек-ишан-агаси, Нар-Мухамед-дишха и др., в числе всего 26 человек и 400 вооруженных джигитов.

Считаю необходимым пребывание в Андижане некоторое время для полного развития приобретенных успехов. Пулат-бек прислал уже доверенных для переговоров. Андижан вносит контрибуцию; внесено уже 33 тысячи и исправно исполняется все, нужное для войска. По полученным от 23-го января известиям, в Наманганском отделе все спокойно.

Генерал-майор Скобелев” (Там же).

Двумя этими победами заканчивалась 4-месячная непрерывная борьба и блистательно выполнялась задача смирить кипчаков, возложенная на Скобелева генерал-адъютантом Кауфманом. Суть победы заключалась в покорении воли [397] Абдурахмана-Автобачи, этого туркестанского Шамиля, вдохновенные призывы которого фанатизировали народные массы, шедшие за ним, как за пророком...

Сдаваясь Скобелеву, гордый кипчакский вождь написал в то же время интересное письмо начальнику края, которое приводим:

“Чувствуя свое бессилие против храбрых и непобедимых воинов Белого царя, равно желая прекратить бедствия войны, разоряющей мое отечество, я сдался генералу Скобелеву, надеясь на милосердие могущественного во всем мире Белого. Царя. При этом, с полной надеждой обращаюсь к вам, как доброму покровителю края, что вы меня не пустите на несчастный путь. Обещанию, данному генералом Скобелевым, я верю и надеюсь, что вы не оставите обратить на это милостивое ваше внимание”.

Как донесения Скобелева, так и письмо Абдурахмана передавались по телеграфу в Петербург генерал-адъютанту Кауфману, который докладывал их государю. На них получился ответ на имя исправлявшего должность генерал-губернатора, генерал-лейтенанта Колпаковского:

“По докладу государю императору дела под Ассаке и сдачи Автобачи его величество изволил остаться очень доволен; передайте большое спасибо генералу Скобелеву и славному отряду. Ожидаю представлений за все последние дела. Абдурахмана-Автобачи с семейством, какое выберет (у Абдурахманы было три семьи), и с движимым имуществом отправить, когда будет возможно, из Ташкента в Россию, где по воле государя будет жить спокойно”.

“Кауфман”.

Вслед за этими событиями началась явная реакция в сторону мира, которого давно ждало оседлое население, ненавидевшее кипчаков. Но как после сильной бури в взбаламученном море долго еще бьются волны, не приходя в спокойное состояние, так и взбунтовавшие страну фанатические банды оставили еще следы. Сошел с политической сцены Абдурахман; но узурпатор Пулат-бек был еще на свободе и мог снова наделать хлопот. Правда, значение его сильно поколебалось со сдачей Автобачи, и Пулат, злобствуя на него за покорность России, отмстил ему, зарезав трех его братьев.

Проявлялись и другие авантюристы. Так, некий Абдула-бек, претендент на ханский престол, подошел с шайкой своих приверженцев к Коканду, жители которого, однако, прогнали его, не желая непрошеного господства каракиргиза. [398]

Население, измученное неурядицами, разоряемое поборами, терроризированное кровожадным Пулат-беком, жаждало сильной, но и справедливой власти; законный же ее представитель хан Нассыр-Эдин был олицетворением лишь слабости и ничтожества. В силу всего этого в стране образовалась огромная партия, видевшая спасение только в России и жаждавшая присоединения к ней ханства, просить о чем уже приезжали в Ташкент выборные от народа почетные лица.

Но существовала, конечно, и другая партия, желавшая сохранить самостоятельность своей страны под ханским управлением. К ней принадлежали как фанатическое духовенство, так и придворные честолюбцы, игравшие роль при ханском режиме и понимавшие, что при русском управлении утратится их значение.

Как ни был ничтожен Нассыр-Эдин, он еще носил свой титул, и партия решила использовать это обстоятельство. Она отправила депутатов в Махрам, где в это время хан жил под нашей охраной, и убедила его вернуться в столицу, обещая не только личную его безопасность, но и поддержку в утверждение его власти. Нассыр-Эдин поддался уверениям и 30-го января въехал в Коканд при торжественной обстановке, ловко подготовленной партией. Было очевидно, что власть безвольного хана будет только номинальной, а править страной станут честолюбцы, под влияние которых он успел подпасть.

Таково было политическое положение страны, о чем был хорошо осведомлен Скобелев, с нетерпением ждавший решения из Петербурга. Чтобы быть ближе к известиям оттуда, он уехал в Наманган, сдав начальствование над экспедиционным отрядом в Андижане помощнику своему полковнику Меллеру-Закомельскому, приказав ему, в случае движения Пулат-бека из Маргелана, выслать авангард в Ассаке.

Вскоре получились сведения, что Пулат-бек с пятью тысячами конницы при пяти орудиях направился из Маргелана в Уч-Курган. Немедленно был выслан отряд под командой ротмистра флигель-адъютанта барона Меллера-Закомельского, который разбил и рассеял банду, отнял орудия и 28-го января занял Уч-Курган. Но сам Пулат-бек ускользнул и бежал в Каратыгинские горы.

XV.

Судьба ханства наконец была решена. 5-го февраля 1876 г. генерал-лейтенант Колпаковский получил из Петербурга от Кауфмана телеграмму: “Снисходя к общему желанию кокандского народа принять подданство России, а также не видя возможности другим способом успокоить население, государь император [399] высочайше повелел соизволил ныне же принять ханство в подданство его величества, переименовав его в Ферганскую область. Начальником этой области его величеству благоугодно было назначить свиты своей генерал-майора Скобелева”.

Решение это, давно желанное, несказанно обрадовало русское население края и в столице его, Ташкенте, вызвало всеобщее ликование. Но для многих радость эта омрачилась заключительной фразой телеграммы о назначении Скобелева. Хотя оно было совершенно естественно, вытекая из недавних заслуг Михаила Дмитриевича, тем не менее, новое его повышение создало ему и новых врагов из имевших преимущество перед ним по старшинству и опыту в управлении. Весь Ташкент только и говорил об этом назначении: у каждого недовольного были друзья и родственники, и легко себе представить, сколько толков и шума поднялось во взбудораженном муравейнике. Недруги Скобелева старались, конечно, чернить его: в его донесениях усматривали преувеличение сил противника; обвиняли Скобелева в жестокости, с которой он сжигал жилища и уничтожал имущество населения, применяя карательную систему, не практиковавшуюся в туркестанских походах. Обвинители, конечно, закрывали глаза на то, что борьба с беспокойными кочевниками разнилась от военных приемов против оседлых народов, имевших регулярные армии, поражение которых и полагало конец кампании. Вообще обвинения на Скобелева сыпались без меры и дошли до своего апогея после следующего события.

Высочайшим повелением о присоединении ханства вызывалось незамедлительное занятие войсками Коканда. Генерал Кауфман, еще до своего отъезда в Петербург (5-го декабря 1875 г.), уверенный в успехе своих представлений высшему правительству, дал подробную инструкцию в Ташкенте и наметил все воинские части, которые должны были занять страну, лишь только получится о том телеграмма, приказав своевременно сосредоточить их в Ходженте. Вряд ли данные указания в точности были выполнены, ибо когда пришла телеграмма 5-го февраля, то хотя штабные тотчас надели походную форму и красовались в ней на улицах Ташкента и в театре, но с выступлением не торопились... Между тем Скобелев, уведомленный из Петербурга о своем назначении и учитывал все смутные политические обстоятельства в стране, времени не терял. Он заранее выполнил данные ему инструкции, у него все было готово для немедленного занятия ханства. Он его и занял... В Ташкент к генералу Колпаковскому донесение Скобелева пришло 8-го февраля:

“Имею честь почтительнейше донести вашему превосходительству об образовании двух отрядов, согласно воле [400] генерал-адъютанта Кауфмана о движении к Коканду. В 16 верстах от Коканда узнал, что хан выезжает ко мне навстречу, Свидание произошло в кишлаке Як-Мулла, Бывший хан, пораженный нашим неожиданным появлением, повиновался объявленной ему воле государя императора и вчера доставил из Коканда 29 орудий; остальные во власти войск в Коканде. При движении отряда жителям кишлаков объявлялось о принятии их в подданство великого государя. В кишлак Бульбы пришли ночью. Улицы были освещены кострами; народ повсеместно ликует, узнав о присоединении к России. Вчера заняты ворота Нау-Бyxapa оренбургской сотней, полуротой конных стрелков, 2 ракетными станками. 8-го февраля, в 11 часов утра вступил в Коканд с отрядом из 4-х рот пехоты, 4-х сотен казаков, роты конных стрелков, ракетной батареи и 6 орудий. Заняв урду (дворец вместе с цитаделью), укрепился и принял все военные меры к обеспечению против возможных случайностей. Комендантом Коканда назначил полковника барона Меллера-Закомельского, начальником города майора Ястржембского, Население Коканда встречало на улицах с меньшим выражением радости по случаю присоединения. Приписываю такое настроение сближению Нассыр-Эдина со сторонниками газавата, выразившемуся приглашением на службу людей наиболее враждебных России, как-то: Абдул-Гафар-бека, Абдул-Мумына, скрывшегося в Коканде и мн. др. менее влиятельных; сбором сарбазов, несомненно, враждебных русской власти, хотя, может быть, и необходимым для экс-хана. Завтра отправлю хана в Махрам; туда же будет отправлен и Автобачи; они будут сданы коменданту Махрама, майору Родзянко. Батырь-тюря и сегодня схваченный в Коканде Абдул-Мумын — арестованы. Считаю опасения мои относительно возможности враждебных действий Нассыр-Эдина, если бы на то дано ему было время, основательными, несмотря на весьма влиятельную, многочисленную партию, сочувствующую присоединению.

Кавалерийский отряд, под командой полковника Меллера-Закомельского, из Андижана, присоединился ко мне вчера, пройдя 140 верст в 31 час. Объявление о присоединении к России Ассаке и Маргелана принималось народом восторженно. Жители Маргелана просили отряд войти в город, что и было исполнено; улицы города и базар были иллюминованы. По дороге жители кишлаков встречали радостно; везде достархан.

Не менее замечательно движение № 2 подвижного артиллерийского взвода поручика Шобалова, прошедшего на соединение с моим отрядом 100 верст в сутки. Пехота наманганского отряда, под командой подпоручика Комарова, выступив из Киргиз-Кургана в 9 часов утра 6-го февраля, задержанная [401] переправого через Дарью у Сары-Су 8 часов, прошла 50 верст и прибыла в Боульды в тот же день в первом часу ночи.

Ак-Джарский отряд сейчас пришел. 5 рот андижанского отряда жду с часу на час. В Ферганской области все спокойно”.

“Генерал-м. Скобелев” (Там же, № 7.).

Гром с безоблачного неба произвел бы меньше волнения, чем донесение Скобелева... Не поддается описанию подеявшийся в известной части общества взрыв негодования против Михаила Дмитриевича: возмущалась публика, намеченная в поход и втайне мечтавшая о возможных в Коканде волнениях и вслед за ними усмирениях, соединенных с получением наград. Злобствовали и выше стоявшие, самолюбие которых было болезненно уязвлено Скобелевым, предвосхитившим главную роль в этом историческом событии. Все его враги — прежние и новые, мелкие и крупные — объединились и кричали, что он подлежит суду за дерзкое самовольство, за превышение власти и т. д. Смешно сказать, но раздавались грозные голоса, говорившие, что преступление Скобелева карается смертной казнью...

Сдержанный Колпаковский не выражал ни порицания, ни неудовольствия и ограничился выпуском объявления о занятии Коканда войсками генерала Скобелева. Ему же, как временному представителю высшей власти в крае, оставалось лишь констатировать факт присоединения ханства к России, в силу высочайшего повеления.

Запоздалое выступление войск из Ташкента началось того же 8-го февраля, а 15-го весь отряд выстроился под стенами столицы Коканда, в ожидании прибытия генерала Колпаковского. Здесь Скобелев подготовил подобающую ему встречу, ожидая его со всем своим штабом, с почетным караулом и с депутациями от столицы и всех городов ханства. Бравый вид войск, блеск офицерских мундиров, яркие одежды туземцев в зеленых и белых чалмах, — все под чудесным весенним солнцем являло своеобразную эффектную картину.

Встреченный музыкой, генерал Колпаковский принял рапорт и, обойдя войска, подошел к депутатским группам: он объявил (через переводчика), что государь принимает кокандцев, как новых подданных, в общую семью, обещал милость, равноправие и правосудие, если они будут покорны его воле. Затем, надеясь, что они спокойно вернутся к мирным занятиям, генерал просил всех молиться за Белого Царя. Жители и депутаты, внимательно выслушав переведенную им речь, [402] прикладывали руки ко лбу и сердцу, выражая этим покорность и любовь, отвечали: “Так велит Бог. Велик Аллах”.

Окруженный штабом, в сопровождении почетного конвоя из казачьих сотен, при пушечной пальбе генерал Колпаковский въехал в столицу.

На дворцовой площади были выстроены скобелевские войска, занявшие Коканд 5-го февраля; тут же стояла колония русских с хлебом-солью, представители города с достраханом, а кругом толпились тысячи туземцев — пеших и конных. Колпаковский произвел парад войскам, благодарил их за доблестную службу и, поздравит, их и русскую колонию, провозгласить ура государю императору. Громовое ответное ура разнеслось на далекое пространство и, соединенное с русским гимном и пушечными выстрелами, завершило официальное торжество присоединения богатой новой области к составу Российской империи.

Отпраздновать это историческое событие Михаил Дмитриевич пригласил всех прибывших к себе на пир. Не было недостатка в широком гостеприимстве хозяина, а своеобразная восточная прелесть дворцовых палат, где он жил, музыка и иллюминация — все придавало празднику блеск и красоту. За обедом провозглашались тосты, составлялись депеши в Петербург и Москву, велись шумные, оживленные беседы.

Войскам и депутатам было устроено угощение, и народ, видимо, был доволен.

Казалось, пора было улечься недоброжелательству к Скобелеву; но нет, недруги Михаила Дмитриевича затаили обиду. С возвращением в край генерал-адъютанта Кауфмана была сделана попытка дискредитировать в его глазах Скобелева, и одним лицом была принесена на него жалоба за своевольное взятие Коканда. Константин Петрович, по своему обыкновению, давая право всем высказываться, выслушал внимательно докладчика и так ему ответил: “Скобелев одновременно с вами получил мою телеграмму и, как знакомый с положением дел в крае, тотчас же поторопился исполнить план сосредоточения войск под Кокандом, предполагая, вероятно, что и вы не станете терять времени. Я был прав, посылая телеграмму в Ташкент и к Скобелеву; этим я обеспечивал успех дела. Если бы вы, придя десятью днями позже, встретили сопротивление в Коканде, вам пришлось бы вести осаду, терять людей и пр. и Бог знает, чем бы это кончилось; а Скобелев понял, в чем дело, занял Коканд без потери одного человека и сделал хорошо. Да вы объяснились с ним?” — “Нет, — ответил N: — я был с ним очень любезен”. — “Ну, так зачем же вы мне жалуетесь? Вы бы [403] лучше с ним объяснились, и дело было бы вам ясно, что вы опоздали, а не он упредил вас” (подлинное письмо Кауфмана к ген. Троцкому. Семейный архив П. М. Кауфмана-Туркестанского.).

Кауфман умел говорить просто, но и внушительно, чем и отбил охоту у многих, собиравшихся приносить ему подобные жалобы на Скобелева.

Одного неожиданного врага обезоружил сам Михаил Дмитриевич. Правителем канцелярии генерал-губернатора был в это время генерал Гомзин, человек очень честный, усердный служака, но ума не широкого, образования не блестящего и в общем близко подходивший к типу “бурбона”. Он кичился своим положением, так как должность правителя канцелярии была видная и через нее проходили все назначения. Скобелев был назначен без всякого участия Гомзина, чем генерал был недоволен. Фрондируя и поддаваясь господствовавшему антискобелевскому настроению, Гомзин тоже попробовал протестовать и на докладе у генерал-губернатора сказал Кауфману: “Не рискованно ли было, ваше высокопревосходительство, назначать на ответственный административный пост слишком ретивого кавалериста?” На эту выходку Кауфман ответил: “А вот, Андрей Иванович, сделаем опыт, авось этот кавалерист нас не осрамит”. Когда Скобелев приехал в Ташкент, ему, конечно, стал известен выпад Гомзина. В порядке службы губернаторы являлись к правителю канцелярии. Все, кто знал Михаила Дмитриевича, помнят, конечно, его блестящую внешность, и вот он явился к Гомзину во всей красе. Гомзин принял его холодно и даже высокомерно, но Скобелев не смутился. Почтительно поклонившись, он отрекомендовался: “Ваше превосходительство видите перед собой новичка в гражданской службе, у которого нет ни знаний, ни опыта; ему нужен руководитель, и он пришел искать его в лице вашего превосходительства”... На минуту Гомзин оторопел, но самообольщение взяло верх, и, не поняв тонкой иронии, генерал просиял, любезно протянул руку и обещал свое руководство. Бессмертная истина оправдалась: лесть и на этот раз нашла уголок в человеческом сердце и быстро изменила мнение Гонзина: с той поры он стал защитником Скобелева.

Е. Телбухов

(Окончание в следующей книжке).

Текст воспроизведен по изданию: Скобелев в Туркестане (1869-1877) // Исторический вестник. № 11, 1916