М. ТЕРЕНТЬЕВ

РОССИЯ И АНГЛИЯ

В

СРЕДНЕЙ АЗИИ

Глава ХII.

Кто из нас сильнее? — Наши плацдармы. — Путь из Кашгара в Индию. — Верить ли Форсейту? — Свидетельство г. Шоу. — Средство задержать нас на пути в Индию. — Нейтралитет Авганистана. — Взгляд нашего министерства иностранных дел. — Свидание князя Горчакова с лордом Кларендоном в 1869 г. — Мнение Times’a по поводу нейтралитета Авганистана. — Опасность простого соседства с нами. — Лорд Майо по поводу безотрадного положения дел в Индии. — Барышничество англичан по отношению к налогам и народному благоустройству. — Внушения Шир-Али-хану. — Обмен уверений в дружбе и любви. — Переговоры Форсейта о нейтрализации Кашгара. — Выгодность для России соседства с Англиею. — Набат по поводу хивинской экспедиции. — Возобновление вопроса о нейтральном поясе. — Посольство графа Шувалова. — Суждения Times’a и Morning Post'a по поводу признания нами нейтралитета Авганистана. — Мнение Брайта об Индо-британской империи. — Переменится ли политика Англии относительно России, по случаю родства царствующих фамилий?

Если ужь сами англичане считают себя не безопасными в Ост-Индии, то мы еще в большей степени должны заботиться о предохранении себя от случайностей: англичане располагают в Ост-Индии и большим числом войск, сравнительно с нами, и лучшими средствами сообщений с пограничными территориями. — Из Авганистана англичане думают устроить для себя плацдарм, где, по тревоге, соберутся все купленные ими солдаты, некогда враждебного народа и все свободные силы Ост-Индии, что в сложности составит такую цифру, перед которой приходится остановиться. По условию, заключенному на умбальском свидании, англичане, по первому известию о нашем движении к Авганистану, обязаны в течении трех недель прислать эмиру: пять горных батарей, двадцать пять офицеров (в том [247] числе 6 инженеров) и сверх того пятилетнюю субсидию, т. е. четыре миллиона рублей.

По сведениям 1873 года ост-индское правительство располагает войском в 190.264 человека, из коих, впрочем, только 60.632 чел. англичан при 2880 офицерах. Туземных солдат 123.470 чел. — Войска эти составляют 50 батальонов пехоты, 72 эскадрона кавалерии, при 402 орудиях. Если прибавить к этому войска всех зависимых владетелей, да еще авганские, то мы смело можем считать английские силы в 300.000 человек. Что касается до нас, то по сведениям 1875 года все число войск Туркестанского Округа простиралось до 33.893 человек.

Состав войск был следующий:

Регулярных 18 батальонов, 5 рот, 48 орудий, 13 команд.

Иррегулярных: 1 бат., 87 сотен, 8 ор.

Всего 19 батальон., 5 рот, 37 сотен, 56 орудий, 13 команд.

Простого сравнения достаточно, чтобы получить совершенно верный вывод по вопросу о том: кто из нас наиболее способен к наступлению?

Очевидно, что и мы, с своей стороны, обязаны принять меры: мы должны устроить или приискать себе удобные сообщения, мы должны также иметь свой плацдарм.

Соединение Каспия с Аралом железною дорогою и пароходство по Аму-Дарье, поставит нас совершенно в одинаковое с англичанами, если не в лучшее, положение: мы, во всяком случае будем ближе к источникам своих сил, чем Ост-Индия к своей метрополии.

Что касается до выбора нашего плацдарма, то, быть может, нам придется избрать Кашгар, но и это дело будущего. Чрезь Кашгар пролегает единственный пока для англичан путь в наши владения. Караванная дорога из Ладака в Яркенд, по словам первого донесения г. Форсейта, прорезывает Каракорумский хребет долиною Чан-Ченму. Зима в этих горах менее сурова, чем в Гималаях, дорога удобна для верблюдов, значит [248] доступна и для тяжестей. Англичане завязали уже сношения с Якуб-беком, перевезли к нему и ружья и пушки, и по тому нет сомнения, что рано или поздно они воспользуются Яркендским путем, если мы не предупредим их на этом пункте. Отправляя в последнее время чуть не ежегодные экспедиции в Кашгар, англичане в то-же время стараются уверить, что названный путь, по высоте горных перевалов, превышающих Монблан — совершенно неудобен для военных целей. Это как то плохо вяжется с пересылкой Якуб-беку таких громоздких подарков, каковы напр. пушки. Допустим однако же, что нынешния уверения англичан, о недоступности каракорумских перевалов, вернее прежних показаний об их удобствах и что горы действительно представляют ряд Монбланов — чтож из этого? Русским это не в диковину!

В нашей литературе нередко обсуждался вопрос о возможных путях в Индию. Г. Венюков посвятил этому ряд специальных статей и даже читал об этом публичные лекции в Академии Генерального Штаба. Насколько это оправдывалось требованиями самого общества, можно судить потому, что эти лекции предназначались сначала только для слушателей академии, как дополнительный курс, а на публику никто не рассчитывал. Английская пресса, бившая набат из-за этих лекций, считая их «знамением времени», выражением общественного мнения и замыслов правительства — ошиблась самым забавным образом. Английским журналистам, досадно, что есть на Руси человек, который зорко следит за ними, не пропускает ни одной статьи английских газет, где только говорится об Азии и, в свое время, оповещает нас о новом замысле, о новом движении, о новых происках соперничествующей державы. Если они не хотят, чтобы Россия знала что-нибудь обо всем этом — пусть ничего не печатают ни в журналах, ни в газетах, ни отдельными брошюрами. Слово, сказанное в печати — становится достоянием всего мира. Но с английскими [249] источниками надо быть осторожным. Осторожного исследователя не собьешь даже и намеренною ложью, если он не из тех, о которых можно сказать:

Что ему книга последняя скажет. —

То ему на душу сверху и ляжет...

Форсейт сначала расхвалил до нельзя дорогу через Каракорум в Яркенд, потом стал уверять, что путь этот годен только в известное время года, да и то сопряжен с величайшими затруднениями, так-как приходится одолеть несколько параллельных хребтов, — Банихал в 10 т. футов, Зоджи в 11 т., Кардун в 17.500, Сасер — в 18 т., Каракорум — в 18.300, Суджет — в 18.200, Килиан — в 16 т., — с перевалами, превышающими Монблан. Но зачем же лазить непременно по монбланам, когда есть прекрасная дорога, без всяких гор? Форсейт прикидывается, что такой дороги не знает, между тем сношения Индии с Кашгаром что-то ужь зачастили. — Туда доставлены даже пушки. Не через семь ли монбланов их тащили? Прежде путь считался прекрасным и правительству Ост-Индии указывалась опасность, какой может подвергнуться английское владычество, если русские займут Кашгар и овладеют каракорумским проходом. — Теперь, когда Якуб-бек попал на буксир к англичанам, когда они приняли возможные меры против всякой неожиданности, когда Форсейт добился своей цели и для него создан довольно важный пост на границе — он как будто старается отвести глаза России от бреши, сделанной природою в Каракорумах!

Предлагаемый труд был уже готов к печати, когда в Петербурге была получена книга Хуттона «Central Asia». Перелистывая книгу, я наткнулся на весьма интересное сведение, попавшее и к Хуттону, очевидно, случайным образом, а потому вставленное в конце XV главы в виде приложения. Вот перевод этого приложения:

«В своем описании Средней Азии, напечатанном в [250] записках королевского географического общества, г. Шоу (Shaw), (английский консул в Кашгаре), говорит:

«В письме к нашему покойному президенту, сэру Родерику Мурчисону, я описывал удивление, испытанное мною в то время, как я проходил по открытой равнине от рек, текущих к Средней Азии, к рекам, изливающимся в Инд. Могущественная горная цепь с ледниками и вечными снегами, которая несколько дней назад представлялась мне преградою к южным областям — оказалась, когда я приблизился, прорезанною насквозь потоками, направлявшимися к северным плоскогорьям. Недавно я имел еще более поразительное доказательство того же самого факта: в прошлом году я рекомендовал некоторым офицерам 37-го полка хорошее место для охоты, к северу от Каракорума. Капитан Скиннер (Skinner) и его товарищи, находясь на верховьи реки Каракаша и дорожа временем, вздумали вернуться кратчайшим путем к Инду и оставили каракорумский проход к западу. Первый вопрос их, по приходе в Ли (Ладак), был следующий: «Что случилось с Каракорумским хребтом? Разве он провалился?» — Действительно: они хотели следовать по широкому выходу к югу от реки Каракаша, постоянно надеясь встретить массивный горный хребет, обозначенный на картах, но пройдя несколько пустынных и возвышенных равнин — они очутились на берегу ручья, изливающегося в Инд, вовсе не встретив никакой горной цепи.

«Уничтожив таким образом Каракорумский хребет, мы можем сделать тоже самое и с другими, а именно с Болором Гумбольдта или Белут-Тагом. Исследования русских от Кокана и Самарканда и майора Монгомери от истоков Оксуса, доказывают по видимому, что горные страны Памир, Алай и др. отличаются тем же характером, какой мною описан. Это высокие снеговые хребты, но они не управляют главным течением рек; напротив — от одной главной речной системы до другой обыкновенно [251] бывает почти нечувствительный подъем. Тоже самое мы можем заключить из слов кашмирского пленника, которого мы встретили в Кашгаре. Он был захвачен в одной из пустынных долин, к югу от водоразлива (возле которого впоследствии был убит несчастный Гайворд). Согласно обычаю, он был продан в неволю. Раненый, босоногий, почти нагой, он был привязан к хвосту лошади своего хозяина и, таким образом, уведен с другими рабами в Среднюю Азию. При таком способе путешествия он, конечно, прекрасно бы запомнил все трудности пути, но когда его спрашивали — он не мог припомнить, чтобы он проходил в путешествии какую-нибудь гору и только после неоднократно повторенных вопросов, вспомнил одно такое место, где воды бежали в противоположные направления.»

Г. Шоу совершал свои экскурсии с ведома г. Форсейта. Является вопрос: если г. Шоу знает о какой-нибудь дороге — может ли не знать о ней Форсейт?

И так, природа открыла нам широкие ворота в Индию. Вот куда должны стремиться наши исследователи — куда должно быть направлено внимание нашего правительства: частные люди редко обладают в одно и то же время страстью к исследованиям в опасных местах и капиталами для путешествия. Очевидно, что на помощь им должно придти или общество или правительство. На исследование пути в Индию не следует жалеть ни труда, ни денег, в виду неисчислимых последствий открытия, — в виду тех громадных сбережений, какие доставит нам знание, как добраться до ахиллесовой пяты Англии!

Последняя экспедиция Форсейта состояла из 138 человек и 250 вьючных животных. Все это было разделено на 3 партии и направлено по трем дорогам. Из Ладака две дороги ведут на Каракорум — тут 3 перевала и зимою 10 дней надо идти без корма и воды. Третья дорога на Чан-Ченму (Шон-Шенму) — высохшее озеро, на высоте 16.000 футов — и затем чрез 3 перевала в 15.000 ф. [252] выходит к крепости Шахи-дулла. Вообще весь вопрос о дорогах в Индию со стороны Болора и Кашгара — представляется крайне туманным. Пока здесь не пройдут надежные русские исследователи (не диллетанты, не знающие ни съемки, ни местных наречий) — до тех пор мы ничего достоверного не узнаем. Допустим однако же, что на пути в Среднюю Азию англичане действительно встречают почти неодолимые преграды и препятствия, что караваны их должны перелезть через целую груду, точно высыпанных из мешка, Монбланов, должны проскользнуть между рук нескольких сот тысяч разбойников, должны протащиться по океанам песку и т. п. — допустим все это и спросим: стоит ли игра свеч?

Что может привлекать Англию в Кашгар, Бухару и Хиву? Конечно, не торговля, которая едва насчитывает здесь 10 миллионов потребителей, тогда как Англия имеет в Индии, Персии, Авганистане, Белуджистане и Кашмире до 250 миллионов клиентов!

 Стремление к политическому преобладанию, забота об охранении своей дорогой колонии — вот истинные причины всех возгласов Англии о притеснении нами ее торговли, о наших завоевательных целях, об опасности, какой подвергается Ост-Индия от нашего соседства и проч. Возгласы эти своею настойчивостью и частым повторением сделали то, что мы и сами стали верить, будто Англия нас опасается. Это заставило нас объяснять Англии каждое наше движение, успокоивать ее относительно наших намерений и оправдывать перед нею свою политику. Все это не могло не отразиться на наших действиях, получивших оттенок нерешительности — и видимой боязни возбудить в своем сопернике напрасные опасения. Желание успокоить недоверчивость Англии и не подавать повода к ее протестам заставило нас смотреть сквозь пальцы на множество более или менее крупных нарушений международного права со стороны Хивы, Бухары, Кульджи и Кашгара. Англия не спустила-бы и [253] половины этих правонарушений! Наша умеренность однакоже пропала задаром: в глазах англичан мы нисколько тем не выиграли и если Англия по временам кажется верящею и дружественною, то никак не искренно. В Англии, кажется, совершенно разделяют взгляд, высказанный Вамбери в его статье «Соперничество России и Англии в Средней Азии»: «В настоящее время, говорит он, когда Россия стала твердою ногою на Каспийском и Аральском морях, когда она окончательно покорила Кавказ и приобрела огромные выгоды в Средней Азии — теперь было-бы бесполезно стремиться вытеснить этого колосса из его позиций. Что было еще возможно и легко двадцать лет назад — то теперь совершенно невыполнимо — и если Англия не хочет подвергнуться обыкновенной участи торговых государств, т. е. участи Карфагена, Венеции, Генуи, Голландии и Португалии, то ей остается только одно средство спасения: неусыпная бдительность за действиями своего соперника и немедленное принятие всех какие еще возможны, мер предосторожности».

Смеем думать, что и 20 лет назад мы бы еще за себя постояли. Если бы Англия могла отодвинуть нас назад она бы давно это сделала, если бы она была в силах остановить нас на теперешних наших позициях — она не медлила-бы ни минуты. Ничего этого она сделать не в силах, и потому ограничивается протестами и журнальными возгласами, чтобы, по крайней мере, задержать наше движение и подольше сохранить безопасное между нами расстояние. Цель эта вполне ею достигается.

Как средство задержать нас на пути к Ост-Индии, англичане придумали нейтралитет Авганистана и Кашгара.

Сношения, завязавшиеся по этому вопросу между кабинетом ее британского величества и нашим министерством иностранных дел повели к обмену взглядов и наконец к соглашению, далеко, впрочем, не такому категорическому, какого желала Англия.

По вопросу об Авганистане наше министерство заявило, [254] что эта страна лежит вне сферы наших интересов и политического действия. Британский кабинет выразил решимость оставить всякую мысль о расширении своих владений в этом направлении. Целью своего вмешательства в дела Авганистана, он выставил желание помочь этой стране выйдти из анархии, ее раздирающей ⁷⁶.

Трудно однакоже поверить такому заявлению и приписать помощь Англии особенному и совершенно безкорыстному расположению ее к несчастной стране, погибающей от анархии. Тем менее такое понимание доступно авганцам, которых надобно еще воспитать в этой мысли, чтоб они не сочли себя авангардом Англии против России и не вздумали действовать в разрез великодушным заявлениям своего патрона. Сами англичане прекрасно знают как их ненавидят авганцы. Когда по смерти Дост-Магомета — вице-король сэр Джон Лауренс послал в Кабул офицера поздравить Шир-Али-хана с возшествием на престол, то посланец не мог показаться на улицу без сильного авганского конвоя. Раздражение фанатического населения было таково, что без этой предосторожности англичанин был-бы растерзан.

По уверению Вамбери, авганцы даже хвалятся, гордятся тем, что сумели поставить себя так, что сами они безопасно ездят в Индию для торговли, а к ним не смеет показаться ни один англичанин! До сих пор вся тяжесть договоров ложилась только на англичан, — авганцы-же пользовались одними выгодами. Так в 1857 г., когда по настоянию лорда Каннинга, вице-король с. Дж. Лауренс, отправился на свидание с Достом в Пешавер и заключил с ним союз против Персии, то что-же вышло?

Англичане доставили Досту 8,000 ружей и 300,000 рублей, да сверх того выплачивали по одному лаку рупий в месяц во все время войны с Персией (т. е. по 100,000 рупий или по 60,000 рублей), — сами-же не могли настоять даже [255] на том, чтобы им разрешено было держать агента в Кабуле. Дост отклонил это условие тем, что он не поручится за жизнь консула.

Нам кажется поэтому, что англичане напрасно так сильно рассчитывают на авганцев. Тот-же Вамбери уверяет, будто: «Не только вожди и князья, но каждый авганский воин, каждый пастух на Гильменте, освоился с мыслию о сношениях с русскими, и я имел множество случаев убедиться. Как охотно вступили-бы эти люди в союз с Россиею против англичан... Принесла-ли-бы дружба с Россиею благодетельные плоды для Авганистана, соответствовали-ли-бы они его интересам, об этом никто из авганцев не рассуждает. Авганец, подобно всякому азиятцу, видит лишь минутную выгоду; он видит только вред, который авганцы испытали в Кашмире и Синде вследствие преобладания англичан; он живо помнит последнее, пребывание красных мундиров в Кабуле и Кандагаре...»

Сэр Раулинсон смотрит на дело иначе и более доверчиво. Так, рассуждая о необходимости занять Герат и Кандагар, он говорит:

«Единственно в ком мы можем встретить недружелюбие, так это в духовенстве, да в некоторых, весьма немногочисленных, родоначальниках племени Дурани; но они могут быть отозваны в Кабул. Что касается расположения к нам туземцев, то, вероятно, мы встретим не больше затруднений в управлении Кандагаром и Гератом, чем то, которое встретили русские в управлении Ташкентом и Самаркандом, а между тем, наш долгий навык в восточной администрации, наше специальное знакомство с западным Авганистаном; наше снисхождение к магометанским предрассудкам, наше обаяние, наша высокая репутация справедливости и честности — все это должно облегчить еще нашу задачу по удержанию позиции, сравнительно с нашими, менее опытными северными соседями».

Так обольщают себя англичане... Сколько похвал [256] расточает им сэр Раулинсон — сколько фимиаму! Послушаешь его, так выходит, что англичане — сущие профессоры в деле управления восточными народами, что обаяние их несокрушимо, что назвать: справедливость и честность — все равно, что назвать англичанина!

Но довольно припомнить, как они вели себя в Кабуле в 1839 году, довольно припомнить, что апатичный, равнодушный к смерти народ — и тот пробуждается и бунтует беспрестанно — тогда окажется, что профессорам надобно еще поучиться. Обаяние англичан действительно велико, но оно сильно пошатнулось вследствие последних успехов русских войск. А ужь относительно справедливости и честности своей англичане положительно заблуждаются: азиятцы смотрят на это как раз противоположно. Конечно, они не понимают вполне слова «справедливость», не умеют оценить «английской» честности и только этим можно объяснить то превратное понятие, какое составили себе азиятцы об англичанах и которое выражается в буквальном переводе словами: «Инглиз очень чорт».

Приучить авганцев к понятию о нейтралитете, к мысли о том, что деньги и оружие они получают от Англии только для того, чтобы пользоваться всеми благами мира и спокойствия — задача не легкая: со времени умбальского свидания и до сих пор еще ни один авганец не думал таким образом; большинство даже просто считает себя проданным Англии, которая, по их мнению, намерена так или иначе получить с авганцев кун (пеня за кровь убитых), за истребленную ими в 1840 г. английскую армию.

В депеше нашего мин. ин. дел к барону Бруннову от 30 июня 1869 года, мы читаем, между прочим, следующее: «если Авганистан будет полагать, что он предназначен быть авангардом Британской империи против России, тогда Россия неизбежно должна будет принять свои меры для обеспечения своих политических и торговых интересов. Меры эти в свою очередь могут послужить к [257] возбуждению недоверия и подозрительности Англии и повести ее к комбинациям, которые уменьшат расстояние между обеими странами или-же создадут соперничество, которого оне так стараются избежать. Если-же авганский вождь будет вполне убежден, что поддержка, полученная им от Англии имела единственною целью создать в непосредственном соседстве британских владений правильное государство, назначенное для мирного процветания под кровом нейтралитета — тогда может исполниться искреннее желание императорского кабинета, чтобы Средняя Азия представляла собою поприще для дружественной и благодетельной для края деятельности обеих великих держав — каждой в ее естественном районе — без иного соперничества, как благодатное соревнование в развитии торговли и цивилизации. Вместо того, чтобы предаваться прежнему недоверию и соперничеству — обе державы будут согласовать свои действия, чтобы вразумлять, сдерживать, а когда нужно то и подавлять необузданные страсти народов и их властителей, задача воспитания которых теперь предстоит».

Л. Кларендон, при свидании в 1869 г. с князем канцлером, сказал: «мы внушили Шир-Али-хану воздерживаться от всяких действий, могущих дать России какой-либо повод к подозрению и что если он предастся подобным целям, то ни в каком случае и ни коим образом не должен рассчитывать на Англию. Это было ему сказано и будет повторяемо так, чтобы всякое недоразумение сделалось невозможным... — Мы боимся, продолжал Л. Кларендон, не видов вашего правительства на Среднюю Азию, а второстепенных деятелей, излишнего усердия генералов в погоне за славой и желанием возвысить собственное свое значение, не обращая внимания на виды правительства» ⁷⁷.

Ответ канцлера, что все наши усилия посвящены развитию промышленности и желанию открыть более близкие и [258] безопасные для торговли пути в страны Средней Азии и, что с этой точки зрения следует рассматривать то, что мы уже сделали и что можем еще сделать казалось, совершенно успокоил и весьма обрадовал л. Кларендона.

Северною границею нейтрального пояса л. Кларендон предложил: верховья Аму-Дарьи до меридиана Бухары, откуда граница идет прямо на запад, по широте, пересекая таким образом все караванные пути в Хиву и Бухару. «Английское правительство, говорит записка азиятского департамента (16 апреля 1869 г.), кажется, не сомневается, что Россия присоединит к себе, в близком будущем, Бухарское ханство и Хиву. В таком случае английское правительство видит в границе этой черту, далее которой оно решилось не допускать расширения русских владений в Средней Азии. Это не согласно с достоинством России».

Предложение лорда Кларендона, как не совместное с достоинством России, не было принято, и наше правительство, не признавая нейтралитета Авганистана, заявило только (письмо государственного канцлера от 7 марта 1869 г.) положительное намерение свое не вмешиваться в дела Авганистана.

Условлено было также внушить эмирам Шир-Али-хану, с одной стороны, и Сеид-Музаффару — с другой, чтобы они ничего не предпринимали друг против друга.

Какое значение придавали в Англии вопросу о нейтралитете Авганистана, этой азиятской Швейцарии, можно судить по следующим отзывам лондонских газет: «если бы, говорила «Times», независимость Авганистана от России и приязненные отношения его к Англии могли быть обеспечены, то для Великобритании перестал бы существовать среднеазиятский вопрос».

Обжегшись уже однажды (в 1840 году) на Авганистане, Англия теперь находит, что для нее не выгодно присоединять это ханство к Ост-Индии. «России нечего бояться, что Англия станет домогаться присоединения Авганистана. [259] Польза, какую можно извлечь из этой страны, обусловливается ее независимостью. Независимый Авганистан будет охранять английскую границу от внешних врагов, тогда как зависимый сам будет нуждаться в защите англичан... Если дипломатии удастся добиться признания нейтралитета Авганистана Россиею, то британскому правительству придется пенять на самого себя в случае нападения на него в расплох».

Спрашивается: для чего англичане так усердно хлопочат о признании Россией нейтралитета Авганистана, когда сами же, на тысячи ладов, доказывают, что им нечего опасаться за Индию? Довольно одного взгляда на карту, чтобы убедиться в какой степени трудно было бы даже достигнуть границ Индии с теперешних наших стоянок. Правда, что после хивинского похода все сомнения, все доводы о невозможности, о недоступности чего либо для русских войск должны умолкнуть, но все таки следует сознаться, что англичане не хивинцы и что если мы вздумали бы предпринять против них экспедицию, то, конечно, с оглядкой и во всяком случае не скоро.

Очевидно, Англия не этого боится — ей просто не по силам даже одно соседство России с ее индийскими владениями, где еще таится много враждебных ей элементов. Соседство сильной державы естественно ослабляет могущество Англии, но это и служит явным признаком, что у британского колосса глиняные ноги!

Вот что писал сам лорд Майо в 1872 году: «чувства недовольства и оппозиции господствуют во всех классах общества, как между европейцами, так и между туземцами, по поводу постоянного возвышения налогов. Я убежден, что это составляет величайшую политическую опасность. Мы никогда, даже на одну минуту, не могли рассчитывать на сохранение спокойствия, но я думаю, что положение дел в настоящее время серьезнее, чем когда-нибудь». Скоро после этого откровенного заявления л. Майо, как известно, [260] был убит одним фанатиком. За год перед тем убит и главный судья Бенгала. На острове Цейлон бунты были весьма часто: в 1817, 1823, 1834, 1843 и в 1848 гг. На материке же с 1820 — 1824 г., потом с 1827 — 1830 г., затем в 1852, далее с 1857 — 1858 г. наконец: в 1863, в 1868 и в 1873 г.

Налоги, на которые жалуется л. Майо, были уже не раз причиною беспорядков и волнения умов. Так в 1810 г. в Бенаресе введен был налог на окна, жители тотчас прекратили все работы в городе и настояли на отмене этого налога. В 1848 г. на острове Цейлоне народ взволновался из-за налога на собак, ружья и лавки, а также за натуральную дорожную повинность. О несоразмерности налогов можно судить хотя потому, что, например, соль в Бенгале стоит на месте добычи по 6 коп. за центнер (около 3 пуд. 4 фунт.), а налог на нее составляет 2 руб. 62 коп. Народ поэтому мало ее употребляет и болеет.

Сумма налогов хоть и не велика, так как каждый платит средним числом не более 7 шилингов (2 р. 14 коп.), а в Англии не меньше 19 руб., но за то Англия производит на 900,000,000 фунтов стерлингов и платить с них 72,000,000 не трудно, Индия же при 300,000,000 фунтов стерлингов производства отдает 50 миллионов в налог т. е. шестую часть и, значит, если бы производила как Англия на 900 миллионов, то платила бы 150 миллионов податей, а это слишком вдвое против того, что платят англичане.

Таким образом, с каждого фунта стерлингов в Индии платят 3 шил. 4 пенса, а в Англии только 1 шил. 8 пенс. Если прибавить ко всему сказанному, что в Англии 19/20 налога т. е. почти весь он обращается на пользу того же народа, а взятые с Индии миллионы вывозятся большею частью в метрополию, то будет ясно, почему налоги в Индии не только относительно, но и безусловно тяжелы. Правительство не заботится ни о гидравлических сооружениях, [261] которые бы предохраняли страну от наводнений или сохраняли бы запасы воды на случай засух, ни о запасах хлеба, на случай неурожаев. Оно все берет от народа, ничего ему не возвращая! За то вот года наводнений: 1832, 1836, 1849, 1852, 1857, 1858, 1863, 1867 гг., а вот года засух: 1834, 1837, 1840, 1841, 1866. И то и другое явление сопровождаются обыкновенно страшным голодом. В Бенгале в 1870 г. умерло с голода около 10,000,000 чел., почти треть населения! В Ориссе в 1866 г. из 2,600,000 умерло более миллиона т. е. почти половина жителей...

Англичане постарались убить в Индии всякую фабричную деятельность, чтобы сделать индийцев только производителями сырья и, значит, своими поставщиками и потребителями английских мануфактурных изделий. Средства для искоренения фабрик и вообще промышленности обработывающей были употреблены самые простые: все машины, все орудия производств были обложены тяжелой пошлиной. От маслобойки и ткацкого станка до лодки и топора, все попало в оклад... Затем запрещен был ввоз машин... Кому неизвестно, что Индия славилась своими мануфактурами, пока не подпала под загребистую лапу британского льва!

Теперь туземные фабрики, одна за другой, закрылись и земледелец-индиец отдает свой хлопок англичанину по 1 1/2 копейки за фунт, чтобы получить его обратно, в виде ткани, за 50 копеек!

Ужь не говоря о вопиющих беззакониях таких людей как Гастингс, не говоря о вероломной, клятвопреступной и безчестной политике многих губернаторов Индии, не говоря о свирепости, с какою англичане подавляют народные востания, довольно уже одного безотрадного финансового положения страны, чтобы вызвать общее недовольство и ропот.

Народ развивается, не смотря на безучастие англичан, а может быть и благодаря этому безучастию. В Калькутте уже в 1851 году было до 40 туземных типографий. Газета «Индийское Солнце» издается на языках: персидском, [262] индусском, английском, урдусском и бенгальском. С развитым народом, конечно, легче управляться, но только при условии справедливости и человечности, а ни в том, ни в другом англичане не грешны!

Читателю ясно теперь почему так кричит и стонет английская пресса, а за нею и дипломатия, каждый раз, когда тот или другой туркестанский губернатор соскучится сидеть сложа руки!

Возвратимся теперь к Шир-Али хану. Когда л. Майо сообщил авганскому эмиру о полном согласии, существующем между Англией и Россией относительно образа действий в Средней Азии и, что поэтому Авганистан должен удерживаться от враждебных России мероприятий, — кабульский эмир ответил, что он не только не имеет намерений действовать противно русским интересам, но даже не будет давать в своих владениях убежища лицам неприязненным России.

Сэр Буканан, при свидании с Государем Императором в Бадене, доложил содержание письма лорда Майо к Шир-Али-хану и выразил надежду, что влияние России обеспечит для кабульского эмира такое же поведение и со стороны его соседей. Его Величество соизволил отозваться, что насколько будет от Него зависеть — надежда эта будет осуществлена.

Прибытие в наши пределы племянника и политического противника кабульского эмира, Абдуррахман-хана послужило генерал-губернатору поводом завязать с кабульским эмиром непосредственные сношения и выяснить ему нашу точку зрения на политическое положение его государства.

По получении этого письма, Шир-Али снесся с ост-индским вице-королем и, по соглашению с ним, приказал пограничным сердарям не вмешиваться в дела соседей. Копия с письма была сообщена, нашим министерством иностранных дел, британскому кабинету, который и поручил своему послу в С.-Петербурге выразить Императорскому [263] правительству признательность за высказанную, вполне дружественную, расположенность России относительно Англии.

Таким образом вопрос об Авганистане был закончен.

Что касается до Кашгарии, то доводы Дугласа Форсейта, которому поручено было вести переговоры с министерством иностранных дел, не привели ни к какому результату. Мы не только отказались признать нейтралитета этого владения, но отказались даже признать его независимым, так как дружеские отношения к Китаю обязывают нас к такому образу действий. Сверх того, недостаточная прочность правительства Якуб-бека в стране, подверженной периодическим переворотам, и возможность покорения ее вновь китайцами, заставляют нас быть осторожными в деле такой важности.

Единственным результатом переговоров Форсейта с нашим правительством было уверение, что если б, впоследствии времени, России пришлось, вопреки ее желанию, занять все бухарское ханство или часть его — она не предпримет никаких завоеваний в направлении Авганистана, а Англия, с своей стороны, не допустит авганского владетеля тревожить своих северных соседей.

Непосредственные сношения туркестанского генерал-губернатора с Авганистаном, так верно выразившие общее направление нашей политики в Азии, повели к тому, что по делам, носящим чисто местный характер, генерал-губернатору предоставлено право сноситься непосредственно даже и с ост-индским вице-королем.

Потерпев неудачу в деле признания нейтралитета Авганистана и Кашгара, англичане занялись упрочением своих отношений к Кашгару и подчинением его своему влиянию, на что Якуб-бек едва не поддался с первого раза, в виду материальных выгод ему обещанных, но в 1872 г., обменявшись с нами посольствами он, казалось, предпочел русское покровительство — английским деньгам. Нам казалось также, [264] что недалеко, конечно, время, когда Кашгар примкнет к числу вассальных нам владений.

Предложенный английским правительством нейтральный пояс имел целию предохранить нас от непосредственного сближения, как будто сближение и столкновение — одно и тоже! Странно конечно, принимать меры против сближения народов. Понятно поэтому, что стремление Англии перепоясаться нейтральным поясом имело единственною целью обеспечить свою колонию от русского нашествия.. В этом случае интересы наши идут, конечно, в разрез с английскими.

На материке Европы еще столько нерешенных вопросов, и столько требующих перерешения, что в видах нашего правительства должно быть неизбежно стремление расположить к себе Англию и заручиться ее голосом на европейских конгресах. Опыт указал, что достичь этого мы можем только при условии ближайшего соседства: чем дальше мы от английских владений, тем труднее для нас соглашение. Довольно будет указать на перемену английской политики по вопросу о Польше, когда в Лондоне узнали о прибытии в Нью-Йорк русской эскадры, предназначенной для крейсерства у берегов Австралии и весьма ловко проскользнувшей незамеченною через Скагеррак, Категат, и Немецкое море, вокруг северной оконечности Британского острова.

Выгодное положение, занятое нами с тех пор в Средней Азии (взятие Аулие-ата, Туркестана, Чемкента, Ташкента, Ходжента, Ура-тюбе, Джизака, Самарканда, Каты-Кургана и Кульджи), отчасти же и перемены, происшедшие в системе европейских государств, благодаря франко-прусской войне — сделали то, что когда наше правительство подняло вопрос о парижском трактате, то отмена некоторых, наиболее важных для Англии статей его (о черноморском флоте) не встретила с ее стороны никакого сопротивления.

Английская дипломатия как и английская пресса убедились наконец, что мы не гонимся в Азии за бездельными [265] завоеваниями (доказательства: взятие Карши и Шахрисябза и передача их эмиру бухарскому), но что в случае нужды мы ни перед кем и ни перед чем не остановимся, обеспеченные заранее относительно успеха, как на военном поприще, так и на дипломатическом. Это убеждение повело к изменению тона английской дипломатии и прессы, которые сочли за лучшее не высказывать излишней тревоги и заботливости о наших успехах. Нам тотчас показалось, что спокойные отношения к Англии не нарушатся даже и в случае занятия нами всех при-амударьинских ханств, но в этом мы горько ошиблись.

Как только наши приготовления к походу против Хивы перестали быть тайной — английская пресса забила набат. Самые резкие, самые неприличные по тону статьи запестрели в газетах. «Мы должны остановить Россию, должны указать ей ее место», говорилось в одном журнале. «Наша уступчивость и сдержанность плохо понимаются Россией и мы предпишем ей границы, далее которых она не должна идти», говорилось в другом. «Азия должна принадлежать одной Англии, как представительнице права, цивилизации, торговли и мира. Она должна положить предел дальнейшему распространению державы, вносящей только начала разрушения и грабежа, и преследующей исключительно завоевательные цели», говорилось в третьем. Никогда Англия не выказывала столько тревоги и страха. Можно было бы подумать, что дело идет о высадке на Британские острова!

Хивинский хан, видя что ему не позволяют никаких сношений с русским правительством помимо туркест. ген. губернатора и не желая уступить, не только уже из одного упрямства, но и потому что зашел слишком далеко, — послал, наконец, посольства в Константинополь и Калькутту. Англичане воспользовались случаем вмешаться в дело и возобновили свои домогательства относительно признания нашим правительством нейтралитета Авганистана, с присоединением сюда еще Бадахшана и Вакхана, лежащих у [266] берегов Аму-дарьи (депеша лорда Гренвилля от 5 окт. 1872 г.).

Цель ясная: авганцы примкнут к реке, и тогда англичане, значит, могут завести здесь свои фактории и пароходство — флаг Авганистана, совершенно законно, прикроет английскую предприимчивость...

Для многих в России вопрос о каком-то там Вакхане, кажется такими пустяками, что о них-бы и говорить то много не стоило-бы. Географические познания многих, рассуждающих об азиятских делах, не идут далее того, что Туркестанская и Дагестанская области не одно и то же. Не мудрено поэтому, что какой-нибудь доморощенный политик несколько не интересуется Вакханом и даже не знает на каком берегу реки искать эту область.

Наше министерство смотрело на этот вопрос чрезвычайно серьезно и не легко уступило домогательствам Англии.

Князь Горчаков возразил, (депеша от 7 декабря), что бадахшанская провинция, с зависящими от нее землями, не присоединена формально к владениям Шир-Али и потому не составляет законным образом, части Авганского государства, а следовательно и нейтралитет на эту провинцию распространен быть не может. Лорд Гренвиль отвечал (депеша от 12 янв. 1873), что Бадахшан завоеван эмиром Шир-Али, что предводители разных племен формально заявили ему свою покорность и что если он дал им особого правителя, а не взял управление в свои руки, то это во-первых его дело, а во-вторых установлено только в виде опыта на один год. Что касается до опасения, что признание Бадахшана подвластным кабульскому эмиру может поощрить его к дальнейшим замыслам на счет соседних стран, то «правительство ее величества королевы не преминет поставить на вид эмиру, в самых сильных выражениях, те выгоды, которые доставляет ему признание Великобританией и Россией тех границ, которых он требует и истекающего из этого для него обязательства воздерживаться от всяких нападений». Кроме обмена депешами велись [267] еще в Лондоне и непосредственные переговоры между Сент-Джемским кабинетом и генер. адъют. графом Шуваловым, специально посланным для того из С.-Петербурга.

Известное положение графа Шувалова придавало его словам громадный авторитет во мнении англичан. При этих условиях переговоры не могли затянуться на долго и действительно: все желания Англии относительно Авганистана были признаны справедливыми. В депеше кн. Горчакова к графу Бруннову (от 19 янв. 1873) сказано по этому поводу, что хотя по нашим воззрениям Бадахшан и Вакхан и пользуются некоторою независимостию, но принимая во внимание, что англичанам легче иметь более верные сведения и не желая придавать вопросу о подробностях большего значения, чем он заслуживает, «мы не отказываемся принять пограничную линию, предлагаемую Англией». По словам же английских газет это и значило: «подчиниться требованиям Англии, предписывающей нам границы». Газета Times говорила, по поводу обнародованной дипломатической переписки, что Англия должна радоваться своему успеху, что уступки, сделанные Россиею приобретают еще большее значение от тона, каким оне сделаны и проч. Но затем газета подымает вопрос: следует ли разуметь, что все земли к северу, от Авганистана предоставлены на жертву завоевательной политики России? Что касается до ручательства за поведение Шир-Али, то это также весьма не понравилось «шестой великой державе».

По мнению газеты «Morning Post» правительство, своими переговорами, стремилось прежде всего избегнуть давления со стороны парламента и прессы. Целый ряд, приведенных в газете фактов доказывал, что правительство Гладстона-Гренвилля и прежде следовало той же «политике неприятных для страны сюрпризов». Успех, о котором так радовалась Times, приводит газету «Morning Post» в уныние: «при настоящем положении дел, граница Авганистана делается границей Англии, которая таким образом становится [268] соседкою России... Этой последней предоставлено двинуться вперед и занять, в силу трактатов, позицию, к которой она давно стремилась... все это создает в будущем целый ряд затруднений для Англии и всем этим она обязана чрезмерному миролюбию кабинета».

Что же купили мы ценою признания нейтралитета Авганистана? — Только то, что газеты перестали вопить против хивинской экспедиции. — Но для этого понадобилось еще категорическое заявление со стороны графа Шувалова, что Хива не будет присоединена к России... Известно, что обещание это строго выполнено: самый город Хива остался незанятым.

Тон газет значительно успокоился и та-же «Times» выступила уже с такими заявлениями: «мы следили за хивинскою экспедициею с чувствами скорее дружбы (вот как!) чем соперничества; мы отдали дань справедливости русским генералам и блистательным подвигам русских войск». Вслед за этими излияниями «Times» прибавляет однако-же: «Но никогда еще не было случая для более тесного сближения между Англиею и Авганистаном, чем теперь. Мы не можем отрицать, что свидание между покойным вице-королем лордом Майо и авганским эмиром в Умбале имело в виду принять решительную политику против России. Лорд Порсбрук был в состоянии продолжать эту политику, но уже в другом духе. Возникновение мусульманского государства в Кашгаре и русская экспедиция в Хиву дали отношениям Англии к Авганистану новое направление. В то время, как Россия шествовала вперед в Средней Азии, Англия утратила свое прежнее влияние на Авганистан».

Что-же еще нужно? Кажется, теперь остается только занять Авганистан непосредственно!

Пусть-же припомнят англичане слова Брайта: «Я пришел к заключению, что здание, воздвигнутое нами в Индии, слишком обширно. Было неблагоразумно и рискованно присоединять территории, которые следовало-бы оставить [269] независимыми и вести войны столько-же ненужные как и неимеющие для себя никакого оправдания. Огромная империя, созданная завоеванием — слишком обширна для управления; и ее фундамент колеблется и иногда кажется, что она готова рухнуть».

Брайт не Вамбери и его словам можно верить. Теперешния отношения наши к Англии, благодаря возникшему родству между царствующими домами, кажутся многим русским политикам упроченными. Не следует однако-же забывать, что в Англии «король царствует, но не управляет» и что поэтому для нас гораздо важнее мнение парламентского большинства, чем мнение королевы.

Англичане смотрят на это родство иначе и своего нигде не упускают. Примером может служить недавняя командировка в Персию английского военного агента Непира: по-видимому он только осмотрел персидскую границу от Мешхеда, по течению Герируда, до караванной дороги в Герат, собрал обстоятельные сведения о верховьях р. Атрека, составил подробную карту и завязал сношения с туркменами Теке — но откуда явились у туркмен 6,000 английских винтовок?

Все это весьма понятно: русские дошли до Атрека и до Аму-Дарьи... путь к Герату перед ними... создать им препятствия можно только руками туркмен — и вот туркмены получают ружья. С.-Джемский кабинет отрицает этот факт, но слух все-таки держится. Прибавим к этому еще и то, что англичане намерены занять г. Кветту впереди баламского прохода. Все это убедит нас, что английская политика осталась прежнею. Оставим-же напрасные надежды и будем смотреть в оба!

Глава ХIII.

Вопросы и ответы. — Зачем мы забрались в Азию? — Охрана окраин, торговля, этап, по пути в Индию. — Как смотрят на это англичане? — Меры их в Ост-Индии. — Важность железных дорог. — Кто кого одолеет? — Прочны ли в Азии «естественные границы»? — Из за чего мы бьемся? — Узда на Англию. — Курьезная история с ультиматумом Англии по поводу польского вопроса в 1863 г. — Нас не любят только издали. — Взгляд сэра Раулинсона на значение наших нынешних позиций. — Герат — ключ к Индии. — Меры для усиления английского влияния в Персии.

Читатель познакомился теперь и с общим характером нашего движения в Среднюю Азию и с современным направлением нашей там политики, скажем теперь несколько слов о наших возможных задачах, о взгляде, высказанном по этому вопросу европейскою журналистикою, затем о способе, каким производятся у нас дипломатические сношения с ханствами.

В нашем обществе нередко приходится наталкиваться на людей, которые, как только узнают, что вы бывали в Средней Азии — тотчас наседают с вопросами: «и зачем вы туда забрались? какая нам польза от ваших завоеваний, от вашей славы? вся то Азия — гроша не стоит, а вы тратите еще наши кровные миллионы, — благодетельствуете азиятам, что-ли?» — и т. п. Очевидно, что это скорее междометия, не требующие ни возражений ни ответов, чем вызов на обмен мыслей.

А между тем такие восклицания, обнаруживающие полнейшее недоумение по поводу наших среднеазиятских дел — [271] явление вполне законное: нигде так мало не писано, по отношению к этим делам — как в России. Заграницей, среднеазиятский вопрос разобран по ниточкам, всевозможные комбинации: политические; военные и финансовые рассмотрены до мелочей — у нас же как будто боятся заглянуть в лицо страшному будущему и всеми силами стараются обойти жгучий вопрос.

Все стоявшие до сих пор близко у дела точно придерживаются известного правила Талейрана: «язык нам дан для того, чтобы искусснее скрывать свои мысли». — Отсюда, естественным образом, вытекает недоверие к официальным сообщениям, реляциям и т. п. Но есть и другой афоризм: «если хочешь обмануть своего врага — говори ему правду» — рассчет тот, что воспитанный на дипломатических увертках, вечной лжи и притворстве — конечно ни за что не поверит сказанному и, таким образом, правду примет за ложь. — Мы привыкли к выражениям: «дипломатическая правда, дипломатическая откровенность» и т. п. — Это как бы указывает на то понятие, какое составилось о дипломатах: они изолгались в конец и верить им нельзя.

Отбросим же всякие увертки и взглянем на вопрос посмелее. Зачем мы забрались в Азию?

Ответ мы извлечем из предлежащего труда: наше движение на восток не зависело от далеких планов — мы преследовали только ближайшие цели: дикие номады, непризнающие никаких прав, кроме права силы, нападают на наши границы, захватывают «полон» и продают русских тысячами на рынках Средней Азии. Ответные набеги наших отрядов только запутывали счеты и разжигали взаимную ненависть. Испробовали другой способ: степные укрепления. — Дело пошло лучше, но форты надобно было связать друг с другом. Образовались линии. Стремление связать линии оренбургскую с сибирскою — повело к занятию позиций на реках Сыр-Дарье и Чу, а это вызвало вражду со стороны [272] Кокана, Бухары и Хивы. Ряд войн с этими ханствами — привел нас на теперешния стоянки.

Смело утверждаем, что при всем этом об Индии и не помышляли: «наших бьют, значить, надо выручать» — вот самая короткая формула, непонятная только дипломату.

Какая польза от наших завоеваний?

Отвечу вопросом же: отчего такого вопроса не задают ни в Оренбурге ни на Урале?

Скажут: а потому, что там за Азию-то кресты получают ..

 — Совсем не то: а потому, что там теперь жить можно без опасения за каждый час свой.

 И так первая выгода, какой мы достигли — заключается в обеспечении приуральской окраины.

Вторая выгода заключается в обеспечении нашей торговли. Доказательством служат следующие цифры: до 1850 года из Азии привозилось товару на 800,000 р. в год, а вывозилось туда из России на 600,000 через 17 лет, т. е. в 1867 привоз дошел до 13 миллионов, а вывоз до 16 1/2 миллионов и это не смотря на ряд войн с Бухарой и Коканом, не смотря на запрещение, наложенное на бухарскую торговлю, по настояниям Черняева!

Третья выгода, достигнутая нами, состоят в том, что с теперешних позиций мы можем не только в проектах, но и в действительности — угрожать Британской Индии. В этом отношении среднеазиятские владения наши служат нам только этапом для дальнейшего движения, станцией, где мы можем отдыхать и собираться с силами.

Если при Павле 1-м сухопутная экспедиция в Индию считалась возможною, то, теперь, когда мы подвинулись вперед на такое огромное расстояние — теперь такая экспедиция становится, конечно, еще возможнее.

Из-за Азии мы, конечно, с Англией не поссоримся; если это случится, то скорее по поводу какого-нибудь европейского вопроса. Понятное дело, что мы должны будем [273] воспользоваться выгодами нашего положения в Азии и близостью в Индии. Поступать иначе было бы весьма неблагоразумно.

Сами англичане прекрасно понимают возможность нашего движения в Индии и серьезно обдумали этот вопрос.

Главным средством противодействия они, совершенно основательно, считают железные пути и, со времени занятия нами Ташкента — занялись этим делом весьма усердно.

К 1-му апреля 1872 года действовало уже путей на протяжении 7,761 версты, строилось 2,414 верст и разрешено было 1757 верст. Таким образом вся сеть заключает в себе 11,932 версты.

Как относится к этому правительство, видно из того, что компания железных дорог получила с 1849 по 1871 год одних только гарантированных процентов 204,560,779 рублей. Сами же дороги заработывают теперь, средним числом, по 4,737 рублей на версту.

Прибавим к этому 3,000 верст каналов, 200,000 войска, 400 орудий, наконец бездефицитный бюджет самой Англии ⁷⁸ — и мы получим достаточно ясную картину: — насколько готова Индо-Британия к борьбе.

Кто из нас одолеет — эго другой вопрос и мы его касаться не будем. Несомненно только то, что англичане нас ждут, готовят все, что нужно для торжественной встречи, но тем не менее искренно желают отдалить наш визит до последней возможности. Ждут нас и порабощенные ими индусы...

Ост-индская компания есть ни что иное, как болезненный нарост на прекрасном челе Индии — паразит, питающийся лучшими соками плодороднейшей и богатейшей страны в мире.

Нарост этот может быть удален только хирургическою операциею. Индусы пробовали в 1857 г. произвести [274] эту операцию сами но оказались недостаточно искуссными. Теперь они ждут хирурга с севера, торопят его своими просьбами, проповедывают о нем в своих храмах...

Я не буду распространяться о причинах такой ненависти индусов к англичанам. Сказать откровенно — я бы желал даже, чтобы это дерево росло благополучно и принесло бы свои плоды...

Англичане сами хорошо знают всю шаткость своего положения и постарались укрепить его золотом и железом. Они не постояли за деньгами, не отступили перед громадными расходами и перетянули, рассыпавшуюся махину железными обручами, — оковали ее вдоль и поперег лентами железных дорог!

В каждую данную минуту, на каждом данном месте, они могут сосредоточить достаточное количество войска, для встречи внешнего врага и для подавления частного восстания.

Индусы не скоро соберутся с духом, чтоб повторить опыт 1857 года — и потому англичанам придется иметь дело только с одними вспышками, но никто не поручится, что пламя восстания не охватит всю Индию, когда ей дан будет толчек извне. А тогда другое дело: из 200,000 войска придется скинуть со счета 124,000 туземцев, остальных придется разбросать по наиболее драгоценным пунктам...

Надо заметить, что ост-индское правительство уменьшило теперь размер пенсии офицерам, служащим в туземных войсках. Результатом этого было то, что множество офицеров (в особенности полковников) перешло в другие войска или вышло в отставку, чтобы воспользоваться пенсией по прежнему закону. Это конечно не останется без влияния на степень доброкачественности туземных войск.

Что касается возможности нового возмущения их, то англичане придумали довольно ловкую меру: они вооружили их теперь ружьями Снайдера (вроде наших Крынка), с [275] металлическим патроном. Мне случилось встретить в «Русском Инвалиде» такое мнение, что дескать не смотря на неблагонадежность сейков, англичане все-таки вооружили их скорострельными ружьями! — Стоит вникнуть поглубже в этот факт и тотчас обнаружится, что англичане никакого промаха не совершили, ибо патронов отпускается весьма мало и, стало быть, в случае возмущения, когда патроны будут израсходованы — ружья обратятся в дреколие. Поэтому, вместо выражения: «не смотря на неблагонадежность» следует поставить: «вследствие неблагонадежности». Старые же ружья ост-индское правительство посылает туркменам, кашгарцам и всякому, кто хочет противоборствовать России.

И так, сейки все-таки не надежны. Что касается железных дорог и телеграфов, то они, конечно, не застрахованы от порчи... В результате получится тот вывод, что при серьезной опасности, англичанам, пожалуй, и не удастся «быть в данное время и на данном месте — сильнее своего противника».

Если бы мы имели в виду исключительно Индию — мы бы должны были торопиться и не тратить время на бесплодную игру в дипломатию с тупоголовыми ханами. В действительности же наше движение вперед находится в зависимости именно от этих ханов: сглупит тот или другой из них — мы и подвинулись на шаг.

Границы наши не прочны, где не мелькают штыки. Никакая естественная граница не удержит лихого азиятского наездника — надо отдать ему справедливость. Реку он переплывет на коне; или вернее — рядом с конем, за гриву которого он держится. Гору перелезет даже с верблюдом — хотя бы для этого пришлось вырубать ступеньки.

Оказывается, что самая лучшая и, конечно, самая естественная граница — это стрелковая цепь.

Припомним выражение спартанского царя Агезилая: «границы Спарты — на концах копий спартанских». Действительно, при отсутствии необходимых естественных границ [276] враг только там и не пролезает, где натыкается на забор из копий — или штыков!

Сыр-Дарья, казалось бы, и хорошая естественная граница, а сколько раз переправлялись через нее вплавь целые шайки?

Казаки Пистолькорса и сотня Скобелева проделывали эту штуку, под Чиназом, безчисленное множество раз.

С другой стороны: граница наша с Бухарою не окаймлена ни горами, ни реками, а между тем бухарцы сидят смирно, и границу эту уважают. Почему так? — А потому, что на дороге мелькают русские штыки!

Пока наши соседи не достаточно окрепли в науке международного права, которую, не без успеха, преподают им наши линейные и стрелковые батальоны, до тех пор, мы не можем быть уверены, что завтра останемся на том же месте, на котором стоим сегодня. — Весьма возможно поэтому, что мы придвинемся к Индии еще ближе.

В этом для нас нет ничего страшного. Этого должен желать каждый русский, сохранивший еще способность размышлять.

В самом деле: из за чего мы бьемся?

И в Европе, и в Азии, мы бьемся из за того, чтобы соседи дали нам возможность жить в мире и спокойствии, дали нам возможность устраивать свои внутренния дела, развивать свои естественные средства, свою промышленность и торговлю, — без всего этого невозможно достигнуть нравственного и материального благосостояния, единственной цели всякого государства.

И так, мы бьемся из за мира, но мир не приобретается сложа руки, а завоевывается.

Международное право, возникшее из права силы, из права войны и, наконец, из права победы, держится только страхом наказания — страхом возбудить против себя сильное большинство. Если этого страха нет, то все законы этого права попираются без дальних околичностей. — История [277] представляет нам тысячи примеров такого отношения к священным договорам. Один Наполеон I чего стоит, а ужь об Англии и говорить нечего: она только тем и составила себе состояние, что без зазрения совести попирала трактаты и не церемонилась со слабейшим!

По этому мы остережемся сказать, что Англия лучше относится к международному праву, чем Хива, Бухара и Кокан, мы не спешим выразить уверенность, что нам выгоднее иметь соседкою Англию, чем Хиву. Мы, напротив, убеждены, что нам пришлось бы тогда и самим принять английскую систему: считать священными только те трактаты, которые невыгодны противнику и считать ни во что такие, которые невыгодны нам самим.

Но на Англию есть узда: опасения потерять драгоценную колонию. Чем сильнее это опасение, тем спокойнее относится Англия ко всем вопросам; до нее прямо не касающимся.

Европе предстоит еще решить несколько капитальных вопросов, которые она до сих пор все откладывала. Больше всех при этом тормазила Англия, не хотевшая рисковать своими барышами, ради неверного будущего.

Не говоря о том, что еще выдвинет вперед история, и что можно только угадывать, довольно упомянуть о живучем «восточном» вопросе, стоившем нам стольких жертв и жертв бесплодных, благодаря единственно Англии.

Англия была душою коалиции 1854 — 1856. Никогда одна Франция не рискнула бы на высадку, со средствами только своего флота. Англии надобно было истребить знаменитые севастопольские доки, надобно было нанести удар нашему преобладанию на водах Черного моря и вот Франции подан буксир!

С тех, пор обстоятельства сильно изменились: мы придвинулись к Индии на 2000 верст, и разговоры уже не те.

Россия объявляет, что больше не намерена признавать парижский трактат 1856 года в тех пунктах, которые [278] касаются Черного моря — и Англия спешит согласиться. — Та Англия, которая больше всех настаивала на этих пунктах!

Опасение за колонии — это такая струна, на которой мы всегда можем разыгрывать всевозможные вопросы.

В 1863 году Англия подбила ту же Францию и неосторожную Австрию, послать коллективную ноту России, относительно польского вопроса. Затем, когда была уверена, что ни Франция, ни Австрия уже не отстанут — она вдруг принимает высокомерный тон и грозит уже признать Польшу — воюющей стороною, т. е. независимою. Текст такой депеши был уже напечатан в английских газетах, и сама депеша была отправлена к английскому послу при С.-Петербургском кабинете. Разрыв казался неизбежным ..

Англичане уже высчитывали: сколько надобно дать времени русскому канцлеру на изготовление ответов, затем, сколько времени на соблюдение разных формальностей и, таким образом, определяли, что война не может начаться раньше осени, а решительные действия раньше будущей весны, с открытием навигации...

Вдруг тучи рассеялись... депешу торопятся взять назад, пока еще она не сообщена русскому правительству... — Понижают тон и, наконец, смиренно проглатывают пилюлю, поднесенную князем Горчаковым, гораздо раньше вычисленного срока!

Откуда такая перемена?

Дело объясняется весьма просто: с получением первой коллективной ноты видно было, что дело на том не остановится и наше правительство решилось на весьма смелую меру: шесть лучших ходоков нашего флота, под начальством контр адмирала Лесовского, были отправлены, так сказать «инкогнито», обогнуть Англию с севера, (в Ламанше их могли бы заметить), зайти в Нью-Йорк и быть готовыми, по первому приказу, идти к Австралии...

Если припомнить, что одновременно с этим, Англия успела насолить и американским штатам, признав юг воюющей [279] стороною, то понятно, почему наша эскадра была встречена в Нью-Йорке с распростертыми объятиями.

Как только весть о прибытии русской эскадры долетела до Англии, там тотчас спохватились: менять Австралию на Польшу оказалось невыгодным и коалиция удовлетворилась выговором, сделанным ей князем Горчаковым.

В виду такой чуствительности англичан к вопросу о колониях, нам, положительно, следует стараться занять позиции, наиболее к ним близкие. Издали англичане нас не любят, вблизи — чувствуют к нам некоторое почтение, очевидно, что нам выгоднее стоять к ним поближе.

Мы не только обеспечим тогда судьбу наших отношений к Англии от всяких неожиданных и нежелательных случайностей, не только не будем врагами, но, по всей вероятности покажем свету пример, ничем несокрушимого согласия, в самых запутанных вопросах европейской политики.

Как смотрят сами англичане на цели наши в Азии — мы уже говорили в 10, 11 и в 12 главах. В виде заключения ко всему сказанному — мы приведем здесь несколько мест из книги сэра Раулинсона «England and Russia in the East». — Книга эта только что вышла из печати и составляет как бы сборник всех статей автора, помещавшихся в разных периодических изданиях.

Мнения с. Раулинсона пользуются в Англии тем большим авторитетом, что этот генерал занимал пост посланника при персидском дворе, и потому мог ознакомиться на месте с условиями, входящими в состав вопросов им затрогиваемых. По смерти Мурчинсона, бывшего председателя королевского географического общества, — сэр Раулинсон избран на его место. — В переговорах с нами английские дипломаты ссылаются иногда на сочинения с. Раулинсона, в подкрепление своих доводов. — По всему этому, мы не можем не придать значения мнениям такого знатока Азии.

Говоря о завоеваниях России, г. Раулинсон замечает: [280] «Мы должны рассмотреть возможный исход, совершившихся фактов и решить: какой политики должна придерживаться Англия, в видах своих интересов?

«Мы не имеем намерения сомневаться в правдивости русского правительства, относительно его недавних дел... но опыт доказал, что можно было ясно предвидеть, что Россия не в силах остановиться на полпути к избранной цели... Кокан, сам по себе, стоит, как угроза Ташкенту, положительно как Ташкент был для Чимкента, и еще раньше Чимкент для Туркестана. Действительно чем дальше она идет, тем больше ей необходимости завладеть вполне страною»... Считая однакоже Кокан опасным врагом для России, Раулинсон высказывает мнение, что русские долго еще просидят на месте. «Следовательно, продолжает он, Англии нечего бояться в настоящем, или даже в ближайшем будущем, нападения на индийскую империю, хотя это мнение, присущее некоторым трусливым обитателям Лондона и Калькутты, высказано было в прекрасном, во всех других отношениях, годовом докладе, сэра Родерика Мурчинсона, на последнем митинге королевского географического общества в Лондоне... Чего мы действительно можем бояться, так это того, что Азиятская Россия, выростет к северу от Гинду-ку, укоренится, благодаря своему жизненному началу, и со временем, сделается опасною соперницею нашей индийской империи. Чего мы, не без основания, можем ожидать, так это того, что при условии русской колонизации, развитие страны будет обеспечено, как в счастливые дни Туркестана, при Чингисхане и Тимуре, лелеявших свое новорожденное счастие в долине Яксарта, прежде чем они решились выступить на завоевания чужих стран.

«Но разрастание такой сатрапии, которая-бы могла приобрести силу и единство империи — будет делом времени, — делом, может быть веков; и воля судьбы, может каждую минуту освободить нас от страшного кошмара».

Пока, однакоже, судьба и случай не вмешались в дело, [281] кошмар продолжает пугать воображение воинственных сынов Альбиона, дрожащих за участь своей драгоценной колонии. «Судя по тону индийской печати, говорит с. Раулинсон, скоро наступит, не смотря на отдаленность России, то беспокойное настроение умов, которое замечено было во время первой персидской осады Герата и так прекрасно описано Каем, в его истории авганской войны. Мы не имеем желания обсуждать опасность, которая может быть и не осуществится, но ясно, что чем ближе русские к Индии, тем сильнее брожение умов, и тем труднее будет поддержать порядок в пограничных провинциях. Если при теперешних обстоятельствах, для индийского гарнизона необходима армия в 70,000 европейцев, то когда Россия будет стоять лицом к лицу к Англии на Индусе, то ничего нет невероятного, если понадобится добавочная армия в 50,000, а зная наши средства — откуда, позвольте спросить, явится к нам эта добавочная сила?»

Относительно движения русских на восток, сэр Раулинсон говорит:

«Каждый, кто следит за движением русских к Индии, по карте Азии, не может не быть поражен тем сходством, которое имеют их движения с операциями армии, открывающей параллели, против осаждаемой крепости. Таким образом, первою параллелью будет русская граница, начерченная двадцать лет назад, и идущая от Каспийского моря через Оренбург и Сибирскую линию, к северу от степи до Иртыша. Со стратегической точки зрения, эта параллель может быть рассматриваема как обсервационная линия. Вторая параллель, которая будет составлять ее демонстрационную линию, есть граница, готовящаяся в настоящее время и которая, сообразно с планом генерала Романовского, будет идти от Красноводского залива, в середине Каспийского моря, к югу от Хивы до Оксуса, и по течению реки до Памира, включая, таким образом, всю узбекскую территорию и ставя в ее зависимость все воды Оксуса и Яксарта. [282]

«Эта параллель на 1000 миль ближе, но она не угрожает прямо Индии, тем более, что авганские горы составляют сильное военное укрепление. Третья параллель, которая будет естественным результатом предварительных операций и на которую Россия когда-нибудь решится, — если переживет революцию в Европе, и катастрофу в Азии, — будет идти от Астрабада к юго-восточной части Каспийского моря, затем по персидской границе до Герата, от него через Хазарейские возвышенности к Оксусу, или может быть через Кандагар к Кабулу. Когда она утвердится таким образом, то положение ее будет внушать опасность. Войска, провиант, оружие могут быть сосредоточены в Астрабаде. Страна между этим портом и Гератом открыта и в нее легко может доставляться все необходимое. Линия военных постов соединит обе позиции, будет держать в страхе туркменов, следовательно будет выгодна для Персии и доставит России ее содействие. Герат часто называли «ключем Индии» и он вполне заслужил свою репутацию, как самая важная военная позиция. Окружающие город земляные укрепления — колоссальных размеров и могут быть безгранично усилены. Воды много, дороги изо всех больших городов, из которых только может доставляться русским подкрепление, встречаются на этом счастливом месте. Действительно, можно сказать без преувеличения, что если Россия станет твердою ногою в Герате и ее сообщения будут обеспечены, во-первых, с Астрабадом через Мешед, во-вторых с Хивою через Мерв, в-третьих с Ташкентом и Бухарою через Мейменэ и Оксус, — то все туземные силы Азии не в состоянии будут сбить ее с позиции. Предположим, что она займет эту угрожающую позицию только ради своих враждебных отношений к Англии — она будет, иметь средства нанести нам серьезный вред, так как кроме ее собственных войск, занятие Герата отдаст все военные силы Персии и Афганистана в ее распоряжение. России стоит только указать на Индию, как на добычу, которая [283] всегда служила наградою победоносным войскам спускавшимся с северных гор, и она может быть уверена в их сочувствии...» Переходя к мерам противодействия России, автор спрашивает: «можем-ли мы оправдаться тем, что не обращаем внимания на эту опасность, потому что она еще далека от нас? Не должны-ли мы заранее позаботиться, чтобы нас не захватили врасплох? Россия никогда не в состоянии будет утвердиться в Герате и поддерживать сношения с Астрабадом без содействия Персии, и вот наши усилия должны стремиться к тому, чтобы предотвратить это содействие.

«Преобладающее мнение в нашей восточной политике есть то, что Персия слишком слаба и ненадежна, что бы мы решались на через-чур большие расходы для поддержания дружественных отношений с шахом. В Тегеране мы довольствуемся теперь второстепенным положением относительно России, надеясь, что когда настанет время действовать, то мы усиленною энергиею вознаградим потерянное; но это, правду сказать, очень близорукая политика. Доброе расположение нации, которым мы пользовались некогда в Персии, а теперь потеряли, нельзя купить в один день. Это дело времени и постоянного неослабного внимания. Если мы хотим остановить движение России к Индии, если мы желаем, главным образом, сделать невозможным или по крайней мере удалить на неопределенное время занятие Герата, то нам необходимо зашевелиться, наконец, в Персии. Огромные расходы, которые мы несли во времена Гарфорда Джонса и Малькольма при изгнании французов, теперь не нужны. Что теперь необходимо, так это выказать сочувствие к нации и оказать ей покровительство против русского давления. Наши офицеры должны быть поставлены в персидских войсках на такую ногу, чтобы на них смотрели, как на доверенных и полномочных от правительства лиц, подобно тому, как это было во времена Кристи, Линдсея и Гарта. Подарки, состоящие из усовершенствованного оружия и [284] артиллерии, будут свидетельствовать о нашем пробудившемся участии.

«Мы должны поощрять персидских аристократов, чтобы они присылали своих сыновей воспитываться скорей в Лондон, нежели в Париж. Помещение английских капиталов в банки, в железные дороги, в копи, в особенности если все это будет поддерживаться нашим правительством, — еще более укрепит союз обеих стран. Потом, посреди народа, который любит пышность и придает большое значение внешним формам, необходимо, чтобы наше посольство содержалось на широкую ногу, чтобы подарки раздавались щедро, и чтобы дипломатическое учреждение в Тегеране, в действительности имело-бы скорей восточный характер, нежели европейский».

Подтверждение основательности сетований с. Раулинсона, мы находим и в статье Вамбери: «соперничество России и Англии в Средней Азии». ⁷⁹ Вот это место:

«Во время посольства в Персии сэра Генри Раулинсона, английское влияние пошло было в гору, но, с тех пор, оно постоянно падало... на сколько английская политика в Иране отличалась, во времена Малькольма, щедростию и предупредительностию, на столько же она отличается, начиная с Мак-Ниля — скупостию и вялостию».

Возвращаясь снова к воображаемым замыслам России сэр Раулинсон говорит: «в настоящую минуту, внимание России обращено по направлению к Мерву и Герату, и в своей азиятской политике она будет руководствоваться, главным образом, соображениями касательно этого специального вопроса. Например: останется-ли хан управителем хивинского ханства или будет назначен туда русский губернатор — это будет зависеть от того, какое устройство может скорей держать в страхе туркмен. Даже обширные инженерные сооружения, судоходный канал и железная [285] дорога между морями Каспийским и Аральским, работы на которых вскоре начнутся, вероятно, имеют в глазах России больше значения, как средства для укрепления позиции на Оксусе и для занятия Мерва, чем как средства сообщения с Туркестаном».

И так последния события в Азии наводят англичан на мысль, что им предстоит опасность неминумая.

В числе мер, рекомендуемых сэром Раулинсоном, недостает здесь только одной: занять Герат английскими войсками. Но в конце своей книги, автор не упустил и этого. Англичане не раз уже рассуждали о Герате, и только отдаленность этой страны от остальных владений английских, да трудность сообщений через горы, занятые разбойничьими племенами, удерживали до сих пор английскую предприимчивость. Считая необходимым занять Кандагар и Герат, в случае дальнейшего движения русских, с. Раулинсон высказывает однакоже желание, чтобы эта мера была истолкована в надлежащем свете. «Необходимо, говорит он, чтобы поняли, что мы не имеем в виду расширения своих владений и завоевания земель, а что напротив, занятие Кандагара и Герата есть чисто мера военной обороны, навязанная нам наступательным положением России. Если-бы эмир (кабульский) согласился держаться одной с нами политики и предоставил-бы все средства западного Авганистана к нашим услугам на время экспедиции, как это было уже прежде, то тогда не встретится никакой надобности изменять обыкновенную гражданскую администрацию или держать себя как-либо иначе, нежели как следует временным гостям в дружественной стране».

Такие рассуждения, конечно, только пришпоривают ост-индскую администрацию и поддерживают ее решимость на самые крайния меры. Расстояние, трудность сообщений и разбойники перестали уже пугать вице-короля.

Теперь, после занятия нами позиции на Аму-Дарье, англичане решаются на важный шаг: они хотят выступить к [286] нам на встречу по дороге к Герату. Для этого предполагается пройдти Баланский проход и занять впереди него город Кветту, принадлежащий Келату, на что англичане считают себя вправе, на основании договора с этим владением.

Таким образом, Англия выставляет против будущей грозы — надежный громоотвод. Но, так как известно, что громоотвод привлекает к себе мимо идущую грозу, а не предупреждает ее, то весьма возможно, что в случае занятия англичанами г. Кветты, наша встреча с ними произойдет ранее, чем бы им было желательно.

Глава XIV.

Отзывы европейской журналистики о причинах и целях нашего движения в Среднюю Азию. — Беспристрастие немецкого публициста. — Француз подносит нам бочку меда и ложку дегтя. — Что будет с Россиею через 100 лет? — Особенности работ мадьяра Вамбери. — Подлаживание под тон общественного мнения. — Одна похвала на десять ругательств. — Можно ли верить авторитету Вамбери? — Что говорят о нас «братья» американцы? — Недоумения по поводу депеши Скайдера.

Наше движение в Среднюю Азию, как явление весьма крупное, породило в западно-европейской журналистике целую литературу. Не говоря уже об английских журналах и газетах, переполняемых самыми пристрастными пустяками, но даже немцы, французы, австро-венгры, американцы и т. д. не отстали от общего возбуждения.

Мы приведем здесь некоторые выдержки из заграничных брошюр и журналов, чтобы показать: как судит о наших делах европейская печать.

Г. фон-Гельвальд в брошюре своей «Die Russen in Central Asien» говорит следующее:

«Русская политика в Азии может иметь три цели, не исключающие одна другую: 1) искоренить Индию, что невероятно; 2) косвенно решить восточный вопрос в Азии, что выполнимо и вероятно, и 3) приобрести торговую гегемонию в Азии — цель несомненная. Тот, кто, подобно нам, далек от всяких политических целей и смотрит на средне-азиятские события единственно с научной точки зрения, тот не должен никогда забывать, что за русскими знаменами в [288] Азию всегда следовали ученые экспедиции, ознакомившие нас с этими, недавно еще полубаснословными странами, никогда не забудет, что и теперь цивилизация не отступно следует за победоносным полетом русского орла.

«Россия исполняет в Азии действительную миссию, внося в нее европейскую цивилизацию для Азии. Мы, непричастные к делу, должны сознаться, что Россия расширяет круг человеческих знаний, вводит новые племена в семью цивилизованных народов и, что это есть высшая польза, какую когда либо извлекал мир из подобных войн, начиная хоть с Сезостриса или с Александра Македонского».

Эта выдержка не нуждается в комментариях. Всякий беспристрастный и разумный человек, конечно, разделит мнение, высказанное немецким публицистом.

Посмотрим теперь: как отзываются о нас французы:

Лежан, недавно посетивший Среднюю Азию, поместил в «Revue des deux Mondes» две статьи о Средней Азии: «Les Russes en Boukharie» и «Les Anglais sur l’Indus», в которых, с редким для француза беспристрастием, описывает положение тамошних дел, но в окончательных выводах своих совершенно сходится с мнением лондонской и ост-индской печати. «Постараюсь, говорит он в предисловии, доказать три вещи, в которых я твердо убежден: 1) сначала вторжение, а потом покорение Туркестана русскими, — только мера законной обороны; 2) это не угрожает никакому европейскому интересу и также мало грозит английской Индии, как и нам французам; наконец, 3) это не только не составляет бедствия для покоренных народонаселений, но еще служит единственным путем спасения для этих народов, искони неспособных устроиться и управляться сами собою».

Эта тройственная задача, какую задал себе автор, если бы он даже и не выполнил ее так удовлетворительно — сама по себе выдвигает труд Лежана из ряда тех [289] поверхностных изделий французского легкомыслия, которые запружают литературные рынки западной Европы.

Нет почти ни одного иностранного писателя, который говоря о России, не постарался бы лягнуть ее, по мере сил и способностей, и потому, когда встречаешь вдруг верный взгляд, здравое суждение — то невольно удивляешься откуда это взялось у какого-нибудь француза или немца? Лежан, как увидим ниже, также не упустил случая подделаться под вкус известной части общества, но мы охотно извиняем ему всякую выходку за дельность остальных его рассуждений.

Лежан, как видно, нисколько не желает, чтоб Россия, по примеру англичан в Индии, опоясала себя, в Средней Азии, рядом государств, зависящих от нее политически, но пользующихся самоуправлением. Он желает, напротив, безусловного включения в пределы Российской Империи: Бухары, Кокана, Хивы и земель независимых туркмен.

Вот как выражается он, хотя бы по поводу Бухары: «в Бухаре, находящейся лишь в вассальной зависимости, но сохраняющей свою автономию, контрабандная торговля рабами будет производиться в таких же обширных размерах, как производится она, близехонько от нас, в кварталах Константинополя; все трактаты будут нарушаться также безцеремонно, как это делается на берегах Босфора. Единственный, серьезный, надзор возможен только для царских исправников, которые бы разъезжали по бухарским улицам также спокойно, как разъезжают они в настоящее время по аулам Закавказья.»

Надо отдать справедливость Лежану и в этом случае: слова его оказались пророческими — не только после самаркандской расправы, но даже и после хивинского погрома 1873 года, подогревшего и подновившего, за одно, остывший и забытый трактат 1868 года, — торговля рабами благополучно продолжалась на бухарских рынках, под самым клювом русского орла! [290]

Рассматривая завоевания России с точки зрения материальных выгод, Лежан говорит: «если Англия извлекла столь удивительную выгоду из материка, так мало одаренного природою, как Австралия, то что же может выйдти под мужественным и организующим управлением России из стран, подобных Кашгару, Яркенду или Бухаре»! В другом месте, мы встречаем такое измышление: «в отношении Запада, эти отдаленные завоевания (средне-азиятские) ничего не прибавляют к наступательным силам Царя. Если Россия покорит и весь Туркестан, то она увеличится малолюдною территориею, едва подходящею, по числу народонаселения, к Молдо-Валахии, а относительно богатства — только к одной Молдавии. Конечно, еслиб вместо владении узбеков, дело шло о Румынии, Европа имела бы основание опасаться присоединения, которое дало бы завоевателю превосходную военную позицию, да еще течение и устья большой реки Запада, (т. е. Дуная) и, наконец, рассадник превосходных солдат; но на берегах Окса, (Аму-Дарьи) есть ли что либо подобное? Провинции, издавна истощенные неспособными правительствами, удаленные к тому же от центра России, так что управление ими делается разорительным; территория, которая, в течении тридцати, сорока лет, не возвратит издержек занятия, наконец, народонаселение мирное, безучастное, невоинственное, у которого Россия, по весьма понятным причинам, еще долго не потребует ничего, кроме милиции, в роде мингрельской, мобилизованной в 1855 году, во время вторжения Омера-паши. Правда, казанские и астраханские татары подвержены рекрутскому набору и поставили России в крымскую армию солдат, столь же стойких в огне, как и коренные московиты; но Казань и Астрахань завоеваны три века назад, и было достаточно времени их дисциплинировать. Без всякого сомнения, по истечении такого срока, и Бухара будет в состоянии поставлять империи хороших солдат, если только Российская Империя [291] просуществует еще три столетия, в чем далеко не уверены даже в С.-Петербурге».

Лежан, как видит читатель, не удержался на высоте беспристрастия. Француз прорвался в нем со всем его легкомыслием.

Если он хочет знать, что думают в Петербурге русские люди, а не французские куаферы, так пусть прочтет следующее: в России считается теперь до 90 миллионов населения, через 100 лет в ней будет 270 миллионов, а с таким числом, мы Бог даст не пропадем и пожалуй спорные 300 лет еще протянем!

Для интересующихся вопросом о сроке, в какой население может удвоиться, я приведу вычисления Веппеуса, в основании которых лежит процент ежегодного прироста, замеченный в том или другом государстве:

Прирост населения в России составляет 1.01 %, и значит, она занимает второе, после Норвегии, место. На каждый миллион в России наростает в год 10.100 душ, а потому в 66 лет население удвоится. Значит, к 1941 году в России будет 180 миллионов, а еще через 33 года наростет половина этого числа, итого будет 270 миллионов! [292]

В Англии считается теперь 32 миллиона, в Пруссии 25 миллионов, во Франции 36 миллионов. Через 100 лет в Англии будет около 42 миллионов, в Пруссии около 44 миллионов, во Франции тоже около 44 миллионов. — Да еще и тем жить будет негде, тогда как у нас простору и раздолья хватит на долго.

Если теперь, при 90 миллионах народу, — земной шар чувствует на себе Россию, то что же будет когда в ней окажется 270 миллионов жителей?

Пусть же успокоится на наш счет г. Лежан и все парикмахеры.

В параллель фон-Гельвальду и Лежану, мы выставим теперь и мадьяра Вамбери, а для того, чтобы читатель мог оценить этого писателя по достоинству, мы отметим некоторые особенности его работ. Начать с того, что целью нашего движения в Азию, Вамбери считает завоевание Индии. Это высказано им весьма категорически в коротенькой статье, о которой мы уже упоминали (соперничество России и Англии в Средней Азии). Вот его слова:

«Россия желает приобрести Индию: во-первых, чтобы украсить этим драгоценным перлом богатую диадему своих азиятских владений, во-вторых, чтобы облегчить себе распространение влияния на весь мусульманский мир, так как обладание Индией означает в глазах мусульман, крайнюю степень могущества и величия, и наконец, чтобы сковать британского льва по ту сторону Гинду-ку и тем облегчить осуществление своих планов на Босфоре, Средиземном море и во всей Европе, так как восточный вопрос — как теперь уже никто более не сомневается — легче решить по ту сторону Гинду-ку, чем на Босфоре». Для достижения таких важных целей, Россия, конечно, должна понести много трудов, потратить много денег, пролить много крови; но по мнению Вамбери, она, уже заранее, позаботилась подготовить себе почву и пустила корни, опутав население сетями надежд, [293] алчности и мщения. Чьими же руками раскидываются эти сети? Читатель никогда не угадает.

Вамбери уверяет, будто петербургский кабинет опоясал Персию, Индию и чуть ли не всю южную Азию электрическою цепью, по которой и проводит могущественный ток своего влияния. Звенья этой цепи — армяне. «Сколько верных британских подданных, живущих в Калькутте, Бомбее и Мадрасе, числятся в Петербурге ревностными поборниками русских интересов. Каждого члена армянской церкви в Азии можно считать тайным агентом русской политики».

Мы знаем армян за людей промышленных, ловких, рассчетливых, умеющих оценить выгоды того или другого положения вещей. Если мадьяру Вамбери приходилось наталкиваться именно на умных и знающих арифметику людей, то ничего нет мудреного, если они разочли без ошибки, что для них лично Россия выгоднее Англии! Весьма возможно также, что не для одних армян, но и для персиян, и для индусов, русское владычество было бы и легче, и выгоднее. У самого Вамбери прорвалось однажды восклицание, которое он не знал потом, как и изъять назад.

Описывая свое известное путешествие в Хиву и Бухару, он заканчивает его следующими словами: «Мы должны желать полного успеха русскому оружию в Средней Азии, ради торжества европейской цивилизации и во имя человечества». Казалось бы: vas vilst du noch mehr?

Но Вамбери прежде всего шарлатан и никогда не подорожит высказанным убеждением. Если иностранные газеты, почему-нибудь, воспылают ненавистью к России, — Вамбери первый откажется от прежде-сказанных слов и затянет новую песню. Весь вопрос в состоянии газетного рынка: как только к руссолюбием слабо, а с руссофобией твердо — и наш Вамбери тотчас распинается против России, подлаживаясь под общий тон, ради куска хлеба ⁸⁰. [294]

В статье его: «соперничество России и Англии в Средней Азии» встречаются, например, такие прелести: «изучая историю завоеваний России на азиятском материке... мы видим, что всегда и везде вторжению предшествует одна и та же политика интриг и козней, сеяние семян раздора, подкуп, приманка, при помощи самых неблаговидных средств». Под подкупами Вамбери разумеет подарки, а под неблаговидными средствами — щедрое угощение водкой. «Завязав сначала торговые сношения с туземцами, русские пользуются какою-нибудь пустейшею ссорою, чтобы создать из нее casus belli т. е. повод к войне; где нельзя ни к чему придраться, там они подкапывают почву посредством эмиссаров, стараются сманить князьков подарками, или отуманить их щедрым угощением водкой и тем втянуть в безвыходный очарованный круг». Даже смешно читать!

Пусть читатель представит себе только, что мы подготовляем так бухарского эмира и коканского хана, спаиваем с кругу Якуб-бека и наконец Богдыхана!

Нашу политику Вамбери характеризует следующим образом: русские всегда приноравливаются к тому, с кем имеют дело: с китайцами они и сами китайцы, с татарами — татары; в борьбе они действуют как тигры: подкрадываются ползком, трусливо пресмыкаются в прах, пока не дождутся благоприятной минуты, тогда они делают роковой прыжок; их сладкоречивые эмиссары усыпляют всякое опасение, всякое подозрение в своей жертве: они ласкают ее, спаивают с кругу, опутывают своими сетями до тех пор, пока всякое сопротивление будет невозможно

Когда в Англии считалось унизительным вступать в прямые сношения с каким-нибудь бухарским эмиром и это предоставлялось ост-индскому генерал-губернатору, — в России, напротив, сам государь, в сношениях с средне-азиятскими ханами, скромно называл себя «невским ханом».

Такие азиятские приемы составляют верх хитрости и [295] «приносят гораздо более пользы, чем прямодушие и справедливость, искони отличающая образ действий англичан».

Здесь что ни слово, то ложь. Против кого это нам нужно бы было прибегать к таким иезуитским средствам? Против Бухары и Кокана? — Да ведь это смешно! Наконец когда это наш Государь величался «невским ханом»? ужь не перед теми ли ханами, которым дают титул «высокостепенства», как купцам?

Вся Азия знает мощного монарха, властителя многих царств и народов и знает, что этого монарха зовут: Ак-Падша т. е. Белый Царь. Даже Китай знает это название, но так как белый цвет у китайцев траурный, а самый торжественный, богдыханский, — это желтый, то в сношениях своих с нами, китайцы, в знак особого уважения к великому русскому Государю, величают его желтым царем. Никогда, никто из азиятцев, кроме Вамбери, не смел и помыслить умалить значение нашего Государя. Этого не допускает самая простая вежливость, самый обыденный этикет, а в том и другом азиятцы далеко опередили Вамбери.

Что касается до характеристики английской политики, то читая всю предъидущую тираду против России, именно и кажется, что здесь, в сущности, дело идет не о России, а об Англии и что Вамбери подпускает ей каверзу. Ни прямодушием, ни справедливостью англичан упрекнуть нельзя: в них они не повинны! Вспомним их разбои в Индии, вспомним бомбардирование Копенгагена, вспомним отравление китайцев опиумом...

В другом месте, Вамбери характеризует русских такими словами: «на всем громадном протяжении, занимаемом русскою азиятскою границей, мы повсюду видим, что русские, и по образованию, и по нравственным качествами, стоят гораздо ниже азиятцев. В русском, как в северном жителе, пожалуй, и больше энергии, чем в чистокровном азиятце, но его не опрятность, его, близко подходящая к идолопоклонству, религия, его рабский характер, грубое [296] невежество, неотесанные приемы, — все это ставит его гораздо ниже, сравнительно с проницательным азиятцем. Один образованный таджик в Бухаре говорил мне с презрением о необразованности русских».

Надобно, впрочем, напомнить читателю, что Вамбери уже достаточно уличен многими европейскими путешественниками в том, что его путешествие в Среднюю Азию, чистый вымысел.

Надергать из разных источников и чужих путешествий свою коллекцию не трудно, а подцветить побасенками в восточном вкусе, при знании языков, — еще легче. Дерзость и нахальство, которыми даже похвалился, в одном месте, наш мадьяр, довершат остальное и публике преподносится интересное путешествие!

Мне, лично, удалось проверить в Самарканде две вещи, уличающие Вамбери в том, что он их не видел и, следовательно, в Самарканде не был: во-первых, он уверяет, будто в эмировском дворце роль трона играет большой синий камень, а на самом деле это великолепный монолит чистейшего белого цвета! Вамбери попался впросак, благодаря названию кук-таш, которое перевел: синим камнем, но по узбекски кук значит также небо и потому вернее было бы выражение «кук-таш» перевести: небесный камень, что и дает разгадку того почтения, с каким туземцы к нему относятся.

Рядом с этим троном, в стене, вделан был небольшой овальный черный камень с надписью. Вамбери уверял, будто это чугунная плитка, а надпись на ней куфическая. С первого же взгляда я убедился, что это почерк насх, но высеченный неискуссною рукою, и сверх того без точек, так что я мог разобрать только несколько слов. Это заставило меня срисовать надпись, которую без особого затруднения, прочли в Петербурге г. Поуфал — лектор арабского языка и барон Тизенгаузен, секретарь археологической коммиссии. [297]

Как же мог Вамбери смешать насх с куфическими письменами? А еще профессор!

Кроме всего этого, на карте, приложенной к путешествию, нарисована между реками Сыром и Зеравшаном какая-то Кизил- Дарья. Всякий мальчик в Самарканде сказал бы Вамбери, что в степи есть «Кизил-кум», т. е. красный песок, и нет ни капли «Кизил-Дарьи», т. е. красной реки. Очевидно, что Вамбери лжет самым бессовестным образом. У всех участников Самаркандской экспедиции 1868 года явилась тогда страсть уличать Вамбери и каждый непременно что-нибудь находил. Я не привожу остальных улик, так как оне принадлежат не мне, и к тому же это вовсе не входит в программу моего труда.

И так воображаемый таджик, виденный профессором Вамбери во сне, презирает русских за их невежественность. Оба эти господина (и таджик и мадьяр) решили, что татарину не в чем поучиться у русского.

Против этого таджика — или все равно — против мадьяра Вамбери, который конечно не далеко ушел от своего таджика — мы выставим авторитет старого Али, султана дико-каменных киргиз.

Вот, что говорил он на одной аудиенции: «я правлю своим народом, как велит Падишах. Дерево, пока не попадет к столяру — остается простым чурбаном. Мы, с нашим народом — дерево, а русский пристав — столяр. Если бы не он, по воле Падишаха, то мы остались бы чурбанами.»

Авторитет этого султана имеет то преимущество, что наш киргиз есть лицо действительно существующее, а не вымышленное, как таджик Вамбери, и еще то, что киргиз Али никогда не был шарлатаном, как мадьяр Вамбери. Как только последняя надежда Австро-Венгерской империи пала под ударами объединенной Германии, австрийские газеты понизили тон но отношению к России, и Вамбери заговорил уже чуть не с подобострастием. Мы слышали даже, что он, стороною, — предлагал уже свои услуги той самой России, [298] которую до сих пор ругал на чем свет стоит! На вопрос: зачем же он так бранится, если просится в русскую службу? он дал известный уже читателю ответ: «из за куска хлеба»...

Двуличный и вероломный гунн, готовый продать и свой голос, и всего себя тому, кто больше даст, — ненадежный слуга для России.

Для полноты картины нам остается теперь привести только мнения американцев.

По разным причинам мы были вправе ожидать от них сравнительно более спокойной и беспристрастной оценки нашей деятельности в Средней Азии. Но кто не знает, что кроме искренего желания быть справедливым — надобно еще и уменье делать правильные выводы из виденного и слышанного? — Турист, знакомящийся с краем, так сказать, на лету, мимоходом, должен, волей-неволей, отвести главное место в своих рассказах — не тому, что он видел, а тому, что слышал или вычитал. Для того же, чтобы из этого материала можно было извлечь какие-нибудь общие выводы, нужна, конечно, не одна только грамотность, но и некоторая подготовка, некоторое уменье обращаться с данными, группировав их и т. п. Без этого все рассуждения туриста будут только набором слов — и то важное преимущество, что он сам все видел, сводится к нулю.

В 1873 году Туркестанский край посетил, между прочими, и секретарь американского посольства в Петербурге г. Скайлер. Ужь одно то, что американец, да еще так-и-сяк научившийся по русски — одно это служило ему лучшею рекомендацией в русских кружках, и он мог бы собрать весьма разнообразные сведения. Но г. Скайлер не оценил своих преимуществ и счел наше русское гостеприимство — данью его официальному положению! — С этого, по крайней мере, начинается его знаменитая депеша от 7 марта 1874 года к маршалу Джуэль. Вот перевод, заимствованный мною из газеты Русский Мир: «Сэр! Я посетил [299] центральную Азию, не имея в виду никакой политической цели; но по причине занимаемого мною официального положения, меня всюду встречало радушное гостеприимство, и я имел возможность собрать некоторые, небезинтересные для правительства данные, относительно положения русских в Туркестане и в ханствах, еще сохранивших независимость».

Что касается собранных им данных, касательно положения нашего в Туркестане, его оне скорее могли бы быть подведены под рубрику: «злоупотребления русских чиновников». Пока г. Скайлер передает то, что он слышал — до тех пор дело идет еще сносно, так как никто, конечно, не заподозрит его в сочинении указанных им фактов; но чуть дело коснулось до выводов — и наш американский друг начинает толковать вкривь и вкось. — Ряд противоречивых выводов производит, наконец, такую путаницу, что не знаешь: какое же именно мнение разделяет сам автор? Для образца приведу здесь ряд выписок, которые и предоставляю согласить самому автору, если ему попадутся, когда-нибудь, на глаза эти строки.

«Не смотря на плохую администрацию края, население в сущности довольно русским владычеством, находя его гораздо лучшим, сравнительно с тем, что было до сих пор, неудовольствие же его относится преимущественно к личностям, к официальным чиновникам, которые притесняют и грабят его; но очевидно, что дальнейшее повторение подобных злоупотреблений не может не возбудить, со временем, общего недоверия относительно администрации».

«Успехи русского оружия в центральной Азии заранее радовали туземцев частию потому, что они были недовольны коканским правительством, недовольны денежными поборами, которые вошли в обычную практику, как и частыми смертными казнями; туземцы желали какой бы то ни было перемены, лишь бы она привела к порядку и спокойствию. Когда русские вступили в край, населением овладела беспредельная радость, при мысли о том, что теперь жизнь каждого [300] станет считаться неотъемлемою его собственностью, а имущество ограждено будет от всякого произвольного побора и захвата. Кроме того, громадный наплыв непроизводящего населения усилил своим прибытием спрос на труд, для удовлетворения как насущных потребностей, так и излишеств своей жизни; и вот, местные цены поднялись, выгоды, доставляемые пришельцами, вскоре ощутили и землевладелец и торговец?.

«В начале, перемена эта не коснулась беднейшего класса населения, теперь же, цены в сущности удвоились и рабочему, как он мало ни потребляет, вдвое труднее содержать себя, чем это было до занятия края русскими; но едва ли простой народ приписывает повышение цен факту русской эмиграции. Торговый класс имеет большие выгоды от заключения контрактов на продовольствие армии. Но все это сгладится временем, и со стороны правительства требуется много такта; для устранения общего чувства неудовольствия. Положение было точь-в-точь такое же, когда англичане заняли Кабул, но события быстро следовали тогда одно за другим, и англичане были вынуждены на отступление. Население Средней Азии далеко не похоже на авганцев: оно гораздо апатичнее и гораздо менее имеет патриотизма; не видя ни в чем перемены к лучшему, оно естественно предпочитает магометанское владычество; оно и теперь уже начинает забывать все, что терпело от ханов, помышляя лишь о бедах, какие выносит от русских чиновников. К тому же, как ни произвольно действовали их туземные правители, они действовали лишь в пределах, ограничиваемых шариатом, или мусульманским законом, и население было уверено в существовании известных принципов, которых не осмелился бы нарушить даже самый самовольный из тиранов-беков».

Читатель видит, что туземцы заранее радовались нашему приходу, а когда мы наконец заняли край, то населением овладела беспредельная радость, потом оказывается, что не видя перемены в лучшему, туземцы предпочитают [301] мусульманское владычество и питают общее чувство неудовольствия. За всем тем, и не смотря на плохую администрацию края, население в сущности довольно русским владычеством, находя его гораздо лучшим; сравнительно с тем, что было до сих пор.

В другом месте автор говорит: «Передача Шагр-и-Сябза и Карши совершена была против воли и даже не смотря на протест со стороны туземного населения, которое предпочитало русское подданство своему возвращению под власть эмира».

Это опять не похоже на предпочтение жителями магометанского владычества. Русские не первый день в крае и не только свои, но и соседи могли бы, кажется, успеть приглядеться к нашим порядкам — вот и разгадка того предпочтения, которое отдавали нам шахрисябцы и каршинцы.

Из чего вывел также г. Скайлер, будто положение дел наших точь-в-точь такое, какое было у англичан в Кабуле в 1839 г.? Известно, что англичане были изгнаны и почти все истреблены в самый непродолжительный срок — это ли предсказывает нам г. Скайлер?

Не одной апатии, не одному недостатку патриотизма туземцев обязаны мы твердостью нашего положения, но и тому, что вообще мы не притесняем населения, даем ему обеспеченное спокойствие и порядочную долю участия в самоуправлении. Вся разница между нами и англичанами в том и состоит, что мы пришли как враги, а поступаем как друзья, англичане же вступили в Кабул как друзья, а стали обращаться с жителями как враги.

Все противоречия г. Скайлера мы приписываем, впрочем, старанию его записать и пустить в дело все, слышанные им мнения, а их, конечно, было не мало, но в таком случае их следовало бы хоть несколько обработать, а не подносить своему правительству в сыром виде.

Собственный взгляд г. Скайлера сказался, очевидно, в следующих строках: «вообще говоря, влияние русских благотворно в центральной Азии, не только по отношению к ее [302] населению, но и к целому миру. Вступив в обладание краем, русские почти уже и не могут отказаться от него, не потеряв значительно в глазах туземного населения».

Говоря о нашей политике в Азии, г. Скайлер, между прочим, высказывает убеждение в том, что «Россия не имеет ни малейшего желания, ни намерения напасть на Индию; хотя русским было бы неприятно, если бы влияние Англии распространилось далее настоящих границ, и весьма возможно, что когда-нибудь между обеими державами возникнут неудовольствия по поводу английской политики в Кашгаре. Критический разбор вопроса со стороны Англии, как и дипломатическое ее вмешательство, имели сильное влияние на политику русских: министерство иностранных дел остерегается какого-либо шага на почве центральной Азии, чтобы не возбудить новых вопросов в сношениях с Англиею, и вследствие этого генерал-губернатор не всегда имеет возможность поступать так, как этого требовало бы положение дел. Россия, очевидно, сознает себя не на столько сильною, чтобы действовать самостоятельно, не заботясь о том, что скажет Англия».

Как бы в успокоение нашей боязливости, г. Скайлер указывает признаки соизволения Англии на дальнейшее наше движение к югу: «собственно мне кажется, как очевидно и для всех понимающих положение дел в центральной Азии, что русским следует занять всю местность, простирающуюся до Аму-Дарьи, и даже может быть до Индукуша. Соглашение, последовавшее в прошлом году с Англиею, относительно границы Авганистана, дает уразуметь: что если Россия расширит свою территорию до Аму-Дарьи, Англия не будет иметь против этого никакого возражения».

Приведенных выписок вполне достаточно, чтобы читатель мог отчасти составить себе понятие о степени беспристрастия американского дипломата, а также о взгляде его на цель и полезность нашего движения в глубь Средней Азии. На этом мы и покончим с иностранцами.

Комментарии

76. Депеша нашего мин. ин. дел к барону Бруннову от 30 июня 1869 г.

77. Всеподданейший рапорт канцлера от 22 августа 1869 г.

78. На 1874 год доходы доходили до 463.677,436 рублей, а расходы до 461.668,723 р., так что оставалось в запасе 2.010,733 р.

79. Русский перевод помещен в «Заметках для Чтения» за 1867 год.

80. В этом он сознался сам одному из русских путешественников, занимающему довольно солидный пост в министерстве иностранных дел.