М. ТЕРЕНТЬЕВ

РОССИЯ И АНГЛИЯ

В

СРЕДНЕЙ АЗИИ

Глава X.

Отношения к Англии. — Учреждение ост-индской компании в 1599 году. — Счастливый лекарь. — Система грабежа и разбоя. — Контрольное бюро с 1784 г. — Прекращение торговли в 1834 г. — Политика Англии по отношению к державам, имевшим колонии в Ост-Индии. — Проект Павла I сокрушить ост-индскую компанию. — Замечания Наполеона I. — Стремление англичан подчинить себе Персию. — Войны Персии с Россией. — Гюлистанский и туркманчайский договоры. — Усиление русского влияния. — Граф Симонич. — Мечта, об авганском союзе под гегемонией России. — Удар русскому влиянию. — Значение для нас Персии. — Одновременное движение русских и англичан: первых в Хиву а последних в Кабул. — Восстание авганов. — Военные хитрости. — Позорное поведение английских генералов. — Английские агенты в ханствах. — Сравнение Шекспира с Никифоровым. — Падение вигов и перемена английской политики. — Новые интриги англичан в период восточной войны. — Движение коканцев к форту Перовский в декабре 1853 года. — Картографический вопрос. — Черняевское решение задачи. — Дипломатическая компания.

В виду возможности пробраться в Индию чрез Россию, англичане составили в конце XVI столетия русско-индийскую компанию, но в последний день последнего года этого столетия т. е. 31 декабря 1599 г. королева Елизавета подписала устав знаменитой ост-индской компании, которой дана была 15 летняя привиллегия на монопольную торговлю по всем морям от мыса Доброй Надежды до Магелланова пролива. Сухопутный тракт был покинут.

Ост-индская компания начала дело с капиталом в 80,000 фунтов, т. е. около 560,000 рублей, разделенным на 100 акций. Первые же предприятия были настолько удачны, что акционеры, в течении десяти лет, получали 170 % дивиденда.

Первая колония англичан заложена была в Сурате в [193] 1612 г. Затем устроены были фактории в Мадрасе и Бомбее. Но первое время компания не имела права заводить военные поселения, как это было у голландцев и португальцев. Только в 1686 г. Яков II, в виду нападений монголов и соперничества французской компании (основанной в 1604 г.), дал ост-индской компании право держать войска, вести войну и заключать мир со всеми народами не христианскими.

С этих пор начинается политическая роль компании, в особенности когда в 1707 году все частные, второстепенные, акционерные общества слились с нею в одно целое.

Вторжение англичан в северную Индию произошло следующим образом: лекарь Буфтон, отправленный, при посольстве, из Сурата в Агру к императору Джегану, спас жизнь любимой его дочери и получил за то право свободной торговли во всем царстве. Компания купила это право у лекаря и тотчас основала контору в Госли на рукаве Ганга, в Бенгалии. Затем явились конторы в Чимбалоре и Патосе.

В 1686 г. вследствие распри гослийской конторы с бенгальским набобом, англичане перешли на левый берег рукава и заложили здесь Калькутту. В 1700 г., пользуясь нуждою императора, компания скупила земли вокруг конторы в Госли и устроила там форт Вильям, который, однакоже, в 1756 был взят набобом; задушившим весь гарнизон. Посланный для отомщения полковник Клейв разбил набоба и, под предлогом войны Англии с Францией, разорил все заведения французов на низовьях Ганга.

По мирному договору англичане получили от императора всю Бенгалию до сел. Джумны, обязавшись за то выплачивать ежегодно, в виде пенсии 2,033,375 р. сер. Впрочем, войска английские, назначенные для охранения Бенгалии, содержались на счет бенгальского набоба. Этим договором было положено начало той системе, которой с тех пор постоянно держалась компания, поставившая вскоре почти всю Индию в вассальную к себе зависимость. [194]

Такая политика, впрочем, не была новостью: еще в 1717 году, отправляя Бековича в Хиву и Бухару, Петр Великий поручил ему уговорить ханов принять для охраны русскую гвардию, и содержать ее на свой счет.

Тот же Клейв прославился, вместе с Гастингсом, в войне с Маратами и с Гайдер-Али, султаном мизорским. Ни изменой, ни жестокостью, ни вероломством, ни подкупом — ничем не брезгали англичане и когда Типо-саиб, наследник Гайдер-Али, пал при взятии Велеслеем (Велингтоном) Серингапатама в 1799 г., то ост-индская компания сделалась великою державою.

В среде английского народа, или вернее — в среде его представителей в парламенте находились, однакоже, люди и с честными взглядами: они не раз возбуждали протесты против системы грабежа и разбоя, которая практиковалась компанейскими уполномоченными в звании генерал-губернаторов.

Первый герой компании, Роберт Клейв — первый и попал под суд. К общему удивлению он оказался бедняком — он грабил в пользу компании, а не в свою собственную.

Следующий за ним был Варрен Гастингс. Поступив 17-ти лет от роду писцом в контору компании, Гастингс через 7 лет променял перо на шпагу и сделался волонтером в войсках Клейва. Еще чрез 17 лет, т. е. на 41-м году от роду, он уже назначен был ост-индским генерал-губернатором в 1773 году. Гастингс распинался за своих хозяев: не было мерзости, на которую бы он не решился, чтобы только добыть для компании лишний грош. Случится-ли дефицит, надо-ли платить по векселю — он ведет войска на грабеж! Но войска нередко объявляют все награбленное своею собственностью и ничего не дают компании — тогда берется за дело сам генерал-губернатор: он пытает слуг, евнухов и придворных какого-нибудь владетеля, вымучивает от них признание, где скрыты [195] сокровища и забирает их... Но Гастингс не Клейв: обогащая алчных купцов, он не забывал и себя. Это давало ему возможность делать истинно-царские подарки разным влиятельным лицам, которые впоследствии ему и пригодились. Целых 10 лет тянулся суд над Гастингсом (с 1785 по 1795) и палата лордов оправдала его... Напрасно гремел знаменитый Шеридан против человека, который грабил индийских владетелей, пытал и казнил париев, который «или тиранствует, или обкрадывает, или лжет» — все это оправдывалось государственною необходимостью и принципами купеческой конторы!

Вот как характеризовал эти принципы Шеридан в обвинительной речи своей перед палатой общин 7-го окт. 1785 года:

«Мне помнится, я слышал от одного джентльмена г-на Дундаса, что в конституции и в образе правления ост-индской компании есть существенные условия, которые неизбежно придают всем ее действиям характер хищничества и насилия, которым ознаменовались первые шаги ее в Индии. Говорят, что ко всем ее политическим замыслам и ко всем ее наилучшим и наиболее смелым предприятиям необходимо примешивается жадность мелочного лавочника и дерзость разбойника. Послы и военачальники, назначаемые компанией для исполнения каких бы то ни было военных и гражданских действий, являются торгашами, всегда готовыми на самые двусмысленные денежные сделки. Осаждаются города потому только, что для компании подходит время уплатить по выданному ею векселю; местные владетели лишаются престолов для сведения баланса в каком либо компанейском счете. Кровавые призраки вызываются компанией в помощь мелкому барышничеству и, занося одною рукою меч, она другою рукою жадно обшаривает карманы!»

Понятно, что такая компания — одетых во фраки и белые галстухи — разбойников — не могла покинуть своего [196] подручного. Самый широкий подкуп, самые щедрые обещания пущены были в дело. Если нельзя было ничем опровергнуть доводов обвинения, то старались хотя бы о том, чтобы отложить баллотировку вопроса «в тех видах, чтобы прежде произнесения какого бы то ни было решения, освободиться из того очарованного круга, в который палата поставлена оратором». Заседание отлагалось, впечатление забывалось, а тем временем закупленные органы печати подтачивали самый корень обвинения, извращая факты, объясняя их на всевозможные лады и выгораживая своего клиента.

Словом, Гастингс был оправдан и присужден только к уплате судебных издержек. Эти издержки уплатила компания. Она сверх того, наградила Гастингса пожизненною пенсиею в 4,000 фунт. стерлингов.

Однакоже, прежде чем приступили к суду, Питт младший предложил в 1784 году билль об учреждении контрольного бюро для верховного надзора за делами компании, так как она вышла уже за пределы частного предприятия.

Приобретения, однако, шли своим чередом: в 1801 набоб удский, взамен дани, на него наложенной, уступил 32,000 квадр. миль с 15 миллионами жителей, а в 1803 г. султан делийский, сохранив титул императора, сел на пенсию. Победы в Непале в 1818 подвинули владения англичан до гор Гамалайских.

В 1834 г. торговая монополия компании была окончательно уничтожена, поэтому компания прекратила торговые операции и занялась исключительно только управлением Ост-Индией — это была уже не коммерческая, а можно сказать правительствующая компания: вся движимая и недвижимая собственность ее отошла к государству (крепости, фактории и земли), а доходы страны и управление ею остались за компанией.

В 1853 г. в июне вспыхнуло знаменитое возмущение сипаев — регулярного войска из туземцев — и хотя к марту 1859 оно было усмирено с жестокостью чисто английскою, но все-таки биллем 1-го сентября того же года управление [197] страною отнято у компании и поручено особому наместнику или вице-королю.

Англия пользовалась всяким случаем затеять на континенте Европы какую-нибудь ссору с государствами, имевшими колонии в Индии и тотчас забирала эти колонии, устраняя таким нехитрым способом всех конкурентов. Таким образом у французов осталось только 5 городов: Маге, Каракал, Пондишери, Янаон и Шандернагор; все они занимают только 10 квадр. миль и заключают в себе 255,000 жителей.

Португалия владеет колониями: Гоа, Салцетой и Дамао в 73 кв. мили и в 527,000 жителей. Голландцы не сохранили ничего.

Если сопоставить эти ничтожные цифры с такими как: 74,000 кв. миль и 239 миллионов народа, которыми меряет Англия свои ост-индские владения, то результаты английской политики очертятся достаточно ярко.

Нельзя сказать, чтобы вслед за голландцами, французами и англичанами не думали и мы добраться когда-нибудь до Индии. Известна попытка Петра 1-го снарядить караван под начальством поручика Кожина, для следования в Индию. Мысль об Индии часто занимала умы русских государственных людей. В 1800 году чуть не осуществилась другая попытка: — Павла 1-го, попытка проникнуть в сердце Индии не «под видом купчины», а с огнем и мечем!

Считаем не лишним рассказать вкратце всю эту историю.

В июне 1799 года Англия вступила с нами в союз и на ее счет отправлены были из Ревеля в Антверпен русские войска под начальством генерала Германа. Целью действий была «Батавская республика». Потерпев поражение при Бергене, Герман посадил войска на суда, но англичане отвезли их на о-ва Джернсей и Гернсей, где и покинули их на произвол судьбы... Недостаток в съестных припасах, в обуви, в одежде — унес много жертв в зиму 1800 года. Англичане решительно не выполнили условий и [198] даже не хотели доставить назад русское войско. Понятно негодование русского Императора. Весной открыта была интрига англичан на Ионических островах, где они старались подорвать влияние России. — Все это заставило Павла отозвать, в половине апреля, своего посла. Корпус Германа, сделался пленным...

С этого времени началось сближение с Наполеоном 1-м. В июле первый консул выслал 6,800 пленных, снабдив их полным обмундированием, оружием и припасами. Такая неслыханная любезность от бывшего врага, в особенности при сравнении с поступками англичан, конечно, должна была произвести переворот в политике государя, такого скорого на решения, как Павел 1-й. Завязались сношения с Наполеоном, явилась мысль отомстить Англии, и вот составляется знаменитый проект похода в Индию союзных русско-фразцузских войск. Сущность проекта императора Павла заключалась в следующем ⁶⁵:

Цель экспедиции — изгнать англичан безвозвратно из Индостана и водворить торговое преобладание Франции. Здесь очевидно закидывалась удочка для Наполеона.

Участники: французская республика и российский император выставляют по 35,000 чел., император германский пропускает французское войско и сплавляет его по Дунаю в Черное море.

Русские собирают в Астрахани 25,000 регулярных войск и 10,000 казаков. Отсюда корпус этот идет на судах в Астрабад, где устраивается главная квартира союзных армий и запасные магазины.

Французы отделяют 35.000 чел. от рейнской армии и на барках плывут по Дунаю 20 дней. В устье реки их ждут русские транспортные суда, которые и перевезут французов в Таганрог в 16 дней. Отсюда по правому берегу Дона до Пяти-избянской станицы — 20 дней, тут [199] переправа на левый берег. Затем переход к Царицыну — 4 дня и вниз по Волге к Астрахани (на судах) — 5 дней и наконец Астрабад — через 10 дней. Далее общий маршрут на Герат, Ферах, Кандахар и т. д. — От Астрабада до Инда предполагалось 45 дней марша, всего же 120 дней или 4 месяца, а без форсированных маршей 5 месяцев. Так, что если выступить в начале мая, то к концу сентября можно быть на месте.

Средства исполнения: французы берут с собой артиллерию без лошадей, кавалерию тоже без лошадей, но с полным конским снаряжением. Лагеря не берут, сухарей берут только на месяц. — Вперед посылаются, на почтовых, коммиссары в Таганрог, Царицын и Астрахань для найма лошадей, сбора подвод и судов и покупки провианта.

Делается сношение с главным управлением колонии евангелистов в Саксонии, чтобы оно дало приказ сарептским колонистам (вот оно государство-то в государстве) о заготовлении ими с подряда лагеря, одежды и аптеки.

Лошадей для обоза, а также для артиллерии и кавалерии купить у казаков и калмыков. — Аммуниция, орудия и снаряды будут отпущены из арсеналов: Астраханского, Казанского и Саратовского. Провиант и фураж должны быть закуплены в России, а стада порционного скота в Персии.

Порядок движения: еще до отплытия русских из Астрахани посылаются коммиссары с прокламациями для успокоения попутных владельцев и внушения им, что цель движения есть изгнание англичан, «поработивших эти прекрасные страны, некогда столь знаменитые, могучия, богатые... что ужасное состояние угнетения, злосчастия и рабства, в котором ныне стенают народы этих стран внушило Франции и России живейшее к ним участие, и что вследствие этого оба правительства решили соединить свои силы, чтоб освободить Индию от тираннического и варварского гнета анличан». — Затем следовали обещания: не брать ничего [200] даром, уважать религию, законы, обычаи, собственность и женщин.

С коммиссарами едут инженеры для пополнения карт заметками о привалах, переправах, местных препятствиях и средствах к их устранению.

По прибытии в Астрабад первой французской дивизии выступает в поход первый эшелон русских войск. В авангарде идут 4 — 5 тысяч казаков в перемежку с регулярной кавалерией. За ними понтоны. Авангард наводит мосты и охраняет их.

Перед выступлением из Астрабада предполагалось дать несколько блестящих праздников с маневрами, чтобы подействовать на умы. Князькам и ханам раздавать «с ласкою и любезностью, столь свойственными французам», оружие версальских фабрик, севрский фарфор, часы, зеркала, сукна, бархаты, золотые и серебрянные парчи, галуны, шелковые материи, гобеленовские обои и проч. «Такие подарки дадут этим народам высокое понятие о щедрости, промышленности и могуществе народа французского, а впоследствии будут важной отраслью торговли.

Россия, значит, на подарки не тратилась — и шла точно для компании, единственно ради расположения к Франции... Наполеон сделал некоторые замечания на этот план. Так он высказал сомнения в возможности набрать достаточно судов для плавания по Дунаю и Черному морю. Павел ответил на это, что Россия может располагать тремя стами судов и, что в случае затруднений на Дунае — пусть французы высадятся в Браилове и в Галаце, откуда их заберут русские суда.

На другое замечание Наполеона, что турки могут не пустить по Дунаю — Павел возразил, что он принудит Порту делать все то, что ему угодно.

На спасение нападения со стороны английской эскадры адмирала Кейта, могущей пройдти Дарданеллами — Павел возразил: «если г. Кейту угодно будет пройдти сквозь Дарданеллы и Турки [201] тому не воспротивятся — этому воспротивится Павел, для этого у него есть средства действительнее, нежели думают. Наконец на сомнение в возможности пройдти из Астрабада «сквозь страны почти дикие, бесплодные, свершая поход в 300 лье» — Павел отвечал, что эти страны ни дики, ни бесплодны, дорога открыта и просторна давно, караваны проходят обыкновенно в 35 — 40 дней, что сыпучих песков нет; что реки на каждому шагу, подножный корм в изобилии, рис также, скота и дичи множество, плоды разнообразны. Наконец если путь и действительно длинен, то для таких войск, как французские и русския, — это ничего не составит: жажда славы, храбрость; терпеливость, мужество, неутомимость — в связи с благоразумием начальников — победят какие бы то ни было препятствия».

В подтверждение возможности похода указывался пример похода Надир-Шаха в 1739 и 1740 годах: выступив из Дегли, он прошел чрез Кандагар, Герат, Мешхед и Астрабад — как раз по этому пути.

«То, что сделала армия истинно азиятская (этим все сказано) в 1739 — 1740 годах, можно ли сомневаться, чтобы армия французов и русских не могла ныне того совершить!»

План действительно был смелый, но далеко не мечтательный — отвергать возможность вторжения в Индию со стороны Персии никто, конечно, не станет.

Однакоже, все доводы Павла 1-го не подействовали на первого консула и компания не состоялась.

Тогда Павел решился предпринять экспедицию одними своими средствами.

Чтобы экспедиция ничего не стоила государству, Павел придумал напустить на Индию полчища донских казаков, которым, так сказать, он дарил Индию: «все богатство Индии будет вам наградою за сию экспедицию», писал он (от 12 янв. 1801 г.) к атаману донского войска Василию Петровичу Орлову 1-му.

Казаки должны были собраться к задним станицам, [202] выслать лазутчиков и затем двинуться чрез Оренбург на Хиву и Бухару любою из трех дорог, а не то и всеми тремя. — Затем уже прямо идти на р. Индус.

В успехе казаки сомневаться не должны: «войска того края, писал Павел, из такового же рода, как и ваше (т. е. не регулярная), так имея артиллерию, вы имеете полный авантаж».

При письме посылались и карты, какие нашлись, но они ограничивались только Хивою.

Как настойчиво действовал Павел, видно из того, что в тот же день он написал второе письмо, в котором повелевал все заведения англичан раззорить, угнетенных владельцев освободить, земли привесть в такую же зависимость от России, в какой он были до тех пор от Англии, и наконец торговлю обратить к нам.

На другой день новое письмо с приложением подробной карты Индии. Павел напоминал, что «казакам дело до англичан только, а мир со всеми теми, кто не будет им помогать», — Бухару рекомендовалось утвердить, «чтобы китайцам не досталась». В Хиве освободить сколько то тысяч наших пленных. Если бы понадобилась пехота, то обещано прислать вслед за казаками, «но лучше кабы вы то одни собою сделали», добавил Павел.

В ответ на это Орлов обещал справиться и один. Казаки готовились к походу и думали выступить, примерно, к началу мая, но в ночь с 11 на 12 марта государь скоропостижно скончался... Это спасло Индию от нашествия.

Император Александр I также не чуждался мысли о сухопутной экспедиции в Индию. Весьма вероятно, что при личных свиданиях с Наполеоном в Тильзите и Эрфурте, когда дело шло о противодействии английскому могуществу, когда обсуждалась и континентальная система — весьма вероятно, что тогда заходила речь и об экспедиции в Индию. Наполеону выгодно было отвлечь и внимание, и силы России к далекой Индии, навязать двум своим противникам [203] трудную борьбу и на свободе распорядиться остальною Европою, как ему заблагорассудится.

Охлаждение Александра к континентальной системе, и последовавший вскоре за тем разрыв с Францией — отодвинули блестящий проект индийской экспедиции в область политических мечтаний. — Тем не менее англичане прекрасно поняли степень возможности движения через Персию и постарались подчинить ее своему влиянию. Посольство Джонса в 1809 г. успело заключить трактат, по которому Персия обязывалась не входить в договоры с европейскими дворами, не пропускать в Индию иностранных войск и т. д. Англия обещала за то субсидии и войска в случае войн с европейскими государствами.

Если припомнить, что в это время мы вели войну с Турцией и Австрией, то недоброжелательная политика Англии очертится весьма ярко. Понадеявшись на англичан персияне храбро задирали русских и даже вторгались в наши пределы. По Ганжинскому договору 1732 г. мы уступили Персии, завоеванные Петром Великим прикаспийские земли и до 1804 г. жили с персами мирно. Враждебные отношения между Персией и Россией возникли еще в 1783 г., когда вассал Персии Ираклий, царь грузинский, был принят под покровительство России. Преемник Ираклия, Георгий ХШ, не видя никакой возможности удержаться на престоле, принял окончательно русское подданство в 1800 г. Война за обладание Закавказьем, прославив Цицианова, Гудовича, Тормазова и в особенности Котляревского, закончилась в 1813 г. Гюлистанским миром, по которому Персия уступила нам: Грузию, Дагестан и ханства: Карабахское, Шекинское, Ширванское, Дербентское, Бакинское и Талышинское. Таможенные пошлины с русских товаров были понижены до 5 со стоимости.

В 1826 г. Персия еще раз попыталась схватиться с Россией, заняв Карабах, а затем, не смотря на переговоры с Меншиковым и почести, какими окружили нашего [204] посла, персияне перешли Аракс. Обстоятельства им по видимому благоприятствовали: в Грузии началось восстание с царевичем Александром во главе, Черкесы всполошились также, а тут еще и Ермолова, «грозу Кавказа», заменили неизвестным покуда Паскевичем.

Но персияне тогда были ничем не лучше нынешних Бухарцев и с ними справились весьма скоро: князь Мадатов разбил Мехмета-мирзу у Шамхоры, а Паскевич — Аббаса-мирзу при Елизаветполе. Взятие Эривани и движение к Тавризу, а затем и к Тегерану положили конец войне. По Туркманчайскому договору (10 февр. 1823г.) мы получили: Эривань и Нахичевань, да сверх того 20 миллионов рублей контрибуции. Дары, посланные императору Николаю и новому графу эриванскому, ценились также в 1 миллион. Россия получила исключительное право содержать военную флотилию на Каспийском море; а для искоренения морских разбоев нам предоставлено иметь морскую станцию на о — ве Ашур-Адэ, у входа в Астрабадский залив.

Ни в одну из этих войн англичане не помогли Персии ни войсками, ни деньгами. Договора 1809 года как будто и не существовало. Само собою разумеется, что естественным последствием такого поведения было полное охлаждение персиян к Англии, которая их как будто нарочно подвела, под беду.

Русское влияние за то дошло до зенита. В конце тридцатых годов при Магомет-шахе состоял, в качестве нашего военного агента, полковник граф Симонич, ⁶⁶ блистательно отличившийся под Елизаветполем. Этот агент и руководил военными действиями персиян против Герата в 1838 г. Англичане смотрели вообще враждебно на предприятия персиян к стороне Авганистана, который берегли для [205] себя, а тут еще явился русский руководитель... Перерыв дипломатических сношений с Персией не подействовал. Тогда для противодействия Симоничу в Герат был послан капитан Потинджер. Неизвестно однакоже, чем бы кончилась осада, если бы Симонич не был отозван нашим правительством...

Произошло это по следующему поводу: в лагерь шаха явились разные авганские владетели искать дружбы и покровительства; здесь они увидели представителя России главным распорядителем осады, узнали, каким влиянием на шаха он пользуется и нисколько не сомневались в могуществе державы, только что побившей сильную, по их мнению, Персию и взявшей с нее 10 куруров туманов (т. е. 20 миллионов золотом) контрибуции. Авганцы, под влиянием знакомства с Виткевичем, жившим в это время в Кабуле, задумали составить союз, но при условии, что Россия обещает им свое покровительство и поручится за их владения. Симонич не задумался дать авганцам эту гарантию от имени русского правительства...

Англичане не дремали. Им приходилось позаботиться о расторжении авганского союза, о пресечении дальнейшего влияния России на Персию и дальнейшего распространения последней на восток. Три эти задачи стоили того, чтобы решиться на все... И вот, наше правительство получило громовую ноту лорда Кланрикарда от 4 мая 1838 г.

Симонич был тотчас отозван под предлогом, что он зашел за пределы своих полномочий... Удар русскому влиянию был нанесен и с той поры оно уже едва заметно. Военных агентов мы там больше не держим, инструкторов для обучения персидских войск не посылаем и тем даем повод думать, что мы боимся учить персиян на свою голову. Дело обучения войск находится в руках англичан, французов и немцев. Персияне знают, что фиренги т. е. европейцы готовы разорвать Россию на куски [206] и значит, если учат их военному делу, то, конечно, на пагубу не себе, а этой самой России!

Если такая мысль шевелится и в мозгу какого-нибудь российского политикана, то в успокоение его мы скажем, что сколько ни учи восточного человека, а сердца своего ему не вставишь. Представляя собою естественное произведение географических, климатических, исторических и политических условий своей страны — персиянин навсегда останется тем, что он есть: впечатлительность не его вина и отделаться от нее он не в силах. На этой-то струне мы и будем всегда играть свои победные марши!

Тем не менее ради противодействия чужеземному влиянию, нам не худо бы разрешить своим офицерам службу в персидских войсках.

Исповедуя шиитизм и попав, как в тиски, между такими ярыми суннитами как Турция с одной стороны, и Хива, Бухара и Авганистан с другой — Персия совершенно изолирована и охотно поддается влиянию всякой европейской державы, готовой ее поддержать.

Отрезав враждебные нам ханства от Турции, их всегдашней покровительницы, ненавидимая ими за шиитизм еще более, чем мы за христианство — Персия есть наша естественная союзница. Она может оказать нам, при случае, большую услугу, если будет за нас, но ту же услугу она окажет Турции или Англии, если будет против нас.

Появление новых учений, подходящих к христианству, каково, например, бабидское (реформатор называл себя баб, т. е. ворота, в том же смысле как и Христос: «аз есмь врата»), или — еще позднее — с полным отрицанием Магомета, делают Персию для нас еще более интересною. Словом, пренебрегать этою страною не следует. Устранив Россию одною нотой, Англия скоро справилась и с Персией: появление английской эскадры в водах персидского залива, а затем занятие Бендер-Бушира и острова Каррака, заставали персиян снять осаду Герата. [207]

С другой стороны для противодействия Виткевичу в Кабул послан был туда Борнс, который, однако-же, не успел склонить Дост-Магомета на сторону англичан.

Тогда англичане задумали изгнать Дост-Магомета, воскресить распавшееся дуранийское царство и посадить на престол, преданного им Шаха-Шуджу. К этому предприятию их подмывало еще и желание остановить русских, по возможности, дальше от Индии: хивинской экспедиции Перовского в 1839 году англичане приписывали более отдаленные цели. Основаниями для такого убеждения служили весьма важные, по понятиям англичан, обстоятельства: во-первых, в это время из Оренбурга была изгнана английская евангелическая миссия, учрежденная в начале тридцатых годов, под предлогом проповеди слова Божия и занимавшаяся совсем не этим; во-вторых, русские агенты как будто вели подступы (траншеи) к Индии: Симонич чрез Персию на Герат, а Виткевич чрез Кабул и, наконец, в третьих, русские усиленно старались замаскировать свои намерения относительно Хивы и уверяли, что задуманная экспедиция имеет только ученую цель, а между тем громадные приготовления обличали что-то более серьезное.

Перовский торопился с экспедицией, чтобы предупредить движение англичан в Кабул, о котором у нас уже было известно, и славою своих побед затмить успехи англичан. На грех у нас вздумали еще посоветоваться с англичанами. «Железный герцог» — лорд Веллингтон, считавшийся русским фельдмаршалом, и первым военным авторитетом того времени за Ватерлоо ⁶⁷, в совете не отказал, но за то и посоветовал! [208]

«Самое трудное в степных походах — это недостаток воды. Зимой в степи есть снег, а значит есть вода», изрек английский оракул.

Благоговейно выслушав совет, мы поторопились его выполнить и только под конец сообразили, что снег еще не значит вода, а что для этого надо везти с собой огромный запас дров, а под дрова надо множество верблюдов, а для этих верблюдов надо вести огромное количество корма, а под этот корм надо опять не мало верблюдов и т. д. Хотя везти воду в виде дров и казалось весьма удобным, так как не требовалось ни бочек, ни турсуков (кожаные мехи), не предстояло ни усушки, ни утечки, но эту воду жгли не на одно удовлетворение жажды, а еще и для спасения от небывалой стужи. Кончилось тем, что дрова употреблялись только для отопления кибиток самого Перовского и некоторых штабных остальные обогревались собственною «животною теплотою» (превыгодное изобретение), а снег оттаивали в бычьих пузырях, подкладываемых на ночь под бок...

Результаты экспедиции Перовского известны: почти весь обоз и почти треть отряда легли в пустыне... Но пока эта [209] история не разыгралась, английская журналистика до того всполошила общественное мнение, парламентские дебаты отличались такою страстностью, что царствовавшее тогда министерство вигов вынуждено было предпринять ряд мер, завлекших Англию далеко за пределы благоразумия и осторожности...

Первый неосторожный шаг англичан это экспедиция 1839 г. в Авганистан. Двинувшись тремя колоннами, они к августу заняли уже Кабул, Кандагар и Газни. Дост-Магомет бежал, а Шах-Шуджа был возведен на царство. Затем во все средне-азиятские ханства посланы были агенты для возбуждения их против России. В Кокан был назначен Конноли, в Бухару Стоддарт, в Хиву Аббот и вслед за ним еще и Шекспир.

Если бы этим агентам не удалось составить против нас мусульманской коалиции, то они должны были внушить ханам, чтобы те старались не подавать русским никакого повода к враждебным действиям, которые, конечно, могли бы окончиться утверждением русских на реках Сыр-Дарье и Аму-Дарье.

Аббот так хлопотал помешать нашей хивинской экспедиции, что даже предлагал хану выкуп за всех наших пленных, из-за которых собственно и началась война. Но английский агент только обещал деньги, а в наличности их не имел, и когда хан потребовал от него полномочий на эту сделку, то и полномочий не оказалось. Взбешенный хан вытолкал Аббота пинками ноги и затем засадил в яму.

Почти одновременное движение и русских, и англичан в глубь Азии сильно встревожило ханов, но когда русская экспедиция кончилась неудачею — ханы эти подняли головы. Наша неудача была роковою и для англичан: успокоенные на наш счет, азиятцы тотчас принялись расправляться с инглизами. Осенью 1840 года началось восстание в Авганистане из-за того, что англичане основались, по видимому, на долго и не показывали намерения уходить назад — доказательством [210] служило то, что некоторые офицеры выписали к себе своих жен и детей. К тому же они весьма безцеремонно обращались с туземными дамами. Нападения на рыжих ловеласов, тайные убийства из-за угла и прекращение подвоза продовольствия, вынудили англичан принять некоторые меры, в числе которых в особенности не нравились авганцам фуражировки. Начались стычки. Фуражиров завлекали в засады и без милосердия истребляли, а когда на фуражировку стали выходить большие отряды, то завязалась непрерывная малая война. Авганцы, вообще не разборчивые в средствах, менее всего считали себя связанными в расправе с инглизами: вся Азия знала, что за гуси сами англичане, как они сами верны своему слову, как человеколюбивы, честны и разборчивы в средствах.

Англичанам пришлось пожать то, что они сеяли сами. Так называемые военные хитрости, примеренные авганцами на английские плеча — оказались для них не под силу. Сначала явились поставщики муки, которая оказалась потом отравленною ⁶⁸. Затем, под видом доброжелательства, некоторые влиятельные люди посоветовали англичанам выступить до наступления зимы, обещали доставить под тяжести достаточное число верблюдов и — забрав вперед деньги — употребили их на вооружение своих шаек.

Генерал Макнатан был вопиющая неспособность: он не только не задавил востания в самом начале, не только дал восставшим денежные средства, но еще и не пустил никого на помощь к Борнсу 2-го ноября ⁶⁹, когда тот отстреливался в Кабуле от нападавшей черни. — Это уже не может быть объяснено даже неспособностью — это была самая гнусная низость. Английский генерал совершенно потерял голову. Это случилось с ним наконец и в буквальном смысле слова: выехав [211] на переговоры с предводителями авганскими, он попал в засаду, в виду своего лагеря. 40 хороших авганских стрелков, спрятанные за обрывистыми берегами речки, как только услышали в палатке слово Аллах (условный знак), тотчас сделали залп по конвойным. Макнатан был убит и тут-то потерял голову на самом деле ⁷⁰. Замечательно, что в лагере никто не шевельнулся — англичане были рады, что избавились от своего генерала... Судьба Борнса отозвалась Макнатану!...

Один из представителей прежде царствовавшего дома Пайенде-Хана, вызвавшийся доставить верблюдов, стал, благодаря полученным от англичан деньгам, во главе всеобщего востания, а между тем ловко обманывал английских генералов, представляя им отчеты о числе купленных верблюдов, о числе павших и т. п. Когда же англичане изъявляли желание посмотреть этих верблюдов, то всегда оказывалось, что животные только что переведены на пастьбу в какой-нибудь отдаленный угол. Так затянулось дело до зимы — оставаться долее казалось немыслимым и вот Эльфингстон заключил договор, по которому сдал авганцам почти всю артиллерию и лишния тяжести (амуниция и продовольствие), заплатил огромную контрибуцию и за это получил обещание, что авганцы не будут мешать отступлению англичан...

Глубокий снег и стужа уже сами по себе конечно затруднили движение, а между тем кругом колонны сновали грозные мстители, налетевшие как хищные коршуны на готовую добычу. Каждый отставший, каждый отдалившийся в сторону, становился жертвою, для которой не было пощады. Подгоняемые авганцами, англичане весьма спешили, но выйдти из под ударов все-таки не могли.

Недостаток топлива и съестных припасов сделал [212] положение несчастных англичан почти безвыходным. Чтобы избавить от этих лишений женщин и детей, следовавших при отряде, англичане вступили в переговоры и выдали свои семейства, на честное слово, авганцам. Это был единственный договор, который авганцы исполнили действительно честно, да и то конечно потому, что в руках англичан было тогда семейство Дост-Магомета.

Вслед за женщинами и детьми сдались английские генералы, выехавшие сначала под предлогом переговоров. Таким образом войска были покинуты вождями на голод, холод и смерть неминуемую... Генералы эти предпочли сытый плен голодной свободе... чувство чести в них заглушалось чувством голода — мысль о вечном позоре не одолела стремления ко временному комфорту, от которого этим генералам так трудно было отказаться!

Если вспомнить, что в первой бенгальской колонне на 9,500 чел. регулярного войска приходилось 38,000 погонщиков и слуг, то можно себе представить, каков должен быть порядок в такой армии! Истребление англичан шло так успешно, что до Хайбарского ущелья добралось только 4,500 англичан и до 12,000 чел. прислуги. Здесь все они были истреблены до последнего человека!

Так позорно кончилась экспедиция, стоившая до 210,000,000 рублей (30 миллионов фунтов).

После этой катастрофы азиятские деспоты ожили, а положение английских агентов в ханствах сделалось весьма опасным. Конноли вынужден был спасаться из Кокана и бежал в Бухару, но здесь вместе со Стоддартом был публично зарезан по приказанию эмира. Об этих двух агентах мы находим у Хуттона следующие подробности: «в 1838 г. полковник Стоддарт, храбрый, но надменный и дерзкий солдат, послан был в Бухару из Тегерана сэром Джоном Мак-Нейлем и, должно быть, действовал неосторожно, уверив некоторым образом, что он в скором времени будет акредитован к этому двору [213] британским правительством. Прошло 14 месяцев, а он не получил никакого кредитивного письма из Англии. Полковник был брошен в тюрьму и подвергся такому жестокому обращению, что его нервная система была потрясена и он принужден был принять исламизм, в надежде спасти свою жизнь. Генерал Ферьер уверяет, что он мог-бы оставить Бухару вместе с Ханыковым (и Бутеневым), но он был слишком горд, чтоб быть обязанным своей жизнью заступничеству русского. Если это так, то он выказал странную непоследовательность: отрекшись от своей религии, он в то-же время отказался принять услугу от дружеского и христианского правительства».

О какой непоследовательности говорит Хуттон? По моему это, напротив, весьма последовательно: отказавшись от христианства, не следовало уже принимать услуги от христиан. Если сказать: Стоддарт поступил нерассчетливо — это будет вернее, потому что для спасения жизни он предпочел более тяжелое средство: — изменить своей религии, тогда как мог спастись более легким способом: — изменить своей надменности.

О добродушном и кротком капитане Конолли англичане отзываются, напротив, с большим сочувствием. Посланный из Кабула в Хиву в 1840 г., он проехал оттуда в Кокан по джизакской дороге, обогнув Бухару, где томился Стоддарт. Когда ему пришлось спасаться из Кокана, он по приглашению эмира Наср-Уллы, посетил его в лагере под Меремом, недалеко от Кокана. Вероломный Наср-Улла распорядился с Конолли как с пленником: обобрав его до нитки, он отправил его в Бухару, где и засадил в тюрьму.

17 июня 1842 г. Стоддарт и Конолли были зарезаны. Аббот уверяет, что Стоддарта предварительно били по пятам, пока кожа не стала отваливаться, а ночью его зарезали в тюрьме. Конолли, по словам Аббота, не хотел купить жизни ценою религии и был зарезан в одно время с [214] товарищем. Рассказы о том всеобщем неудовольствии, какое будто-бы возбудила в народе казнь английских офицеров — не заслуживают ни малейшего доверия. Бухарцев не очень-то разжалобишь, да и бояться англичан им было нечего ⁷¹.

Что касается до Аббота и Шекспира, то они спрятали британскую надменность в карман и были спасены нашими агентами Никифоровым и Аитовым; тем не менее они все таки едва добрались до России, полуживые от побоев и ран. Это не помешало Шекспиру уверять, что освобождение хивинским ханом 500 русских пленных произошло не оттого, что в Хиве прослышали о приготовлениях в Оренбурге к новому походу, а только благодаря настояниям его — Шекспира, благодаря его влиянию на хана и угрозам! — Английский Дон-Кихот свою яму, вероятно, считал дворцом, а позволение выехать вместе с русскими — вероятно за поручение доставить этих русских к месту назначения!

В паралель с гонениями на английских агентов мы выставим поведение капитана Никифорова в Хиве: офицер этот, во-первых, иначе не говорил с хивинскими вельможами, как тоном победителя — он не просил, не доказывал, не убеждал, а требовал, настаивал, затем когда согласившись на какое-нибудь требование, вельможи эти являлись снова и начинали трактовать о поконченном уже вопросе — Никифоров, без дальних околичностей, приказывал конвойным казакам выпроводить надоедал в шею! Положим, это не совсем деликатный способ прекращать аудиенцию и вовсе не дипломатично — ибо Никифоров не достиг никакого соглашения — но в стране, где послов не уважают, послы и сами не обязаны уважать кого бы то ни было, если не боятся... а что касается неудачи переговоров, то последствия [215] показали, что самые угодливые, самые «приятные во всех отношениях» послы наши не могли добыть ничего, кроме клочка бумаги, который еще ни разу не считался ханами для них обязательным! Довольно припомнить забавную историю с договором, так успешно заключенным с Хивою подполковником Данилевским

Если же признать, что договоры с азиатскими деспотами ничего не стоят, то вопрос о том: какой способ обращения наших послов следует признать за более подходящий — вопрос этот надобно предоставить личному вкусу каждого.

Пусть теперь читатель выводит из этого: чье влияние было больше: Шекспира ли, сидевшего на хлебе и воде в грязной и вонючей яме — или Никифорова, расправлявшегося с хивинскими сановниками как с лакеями?

И так, происки англичан против России не увенчались успехом. Гибель английских агентов показала, что авторитет Англии не силен, а вмешательство в дела Авганистана покрыло английскую армию позором... Чтобы восстановить честь своего оружия, англичане предприняли в 1842 г. новую экспедицию в Кабул, который и был разграблен. На этот раз, однакоже, англичане не засиживались, а поспешили во свояси.

Падение вигов и вступление в министерство Роберта Пиля повлекло за собою крутую перемену в политике ост-индского правительства. Признав невыгодным поддерживать английскими деньгами и штыками какого бы то ни было претендента, делавшегося ненавистным народу именно за эту поддержку — правительство решилось предоставить авганцев самим себе.

С тех же пор англичане уже не рисковали посылать своих агентов в среднеазиятские ханства и если пробовали иногда сплести тенета на русского медведя, то предпочитали действовать чужими руками — посылая не агентов, а простых шпионов — из туземцев.

Имя инглизов, как лозунг мусульманского союза [216] противу русских, раздалось еще раз не ранее 1853 года, т. е. не ранее восточной войны.

К этому времени мы уже стояли на Сыр-Дарье: еще в 1847 году недалеко от устья этой реки мы выстроили укр. Раим, а в 1853 г. заняли и среднее течение, взяв, после долгой осады укр. Ак-мечеть (ныне Перовск). Движение наше вперед как нельзя более благоприятствовало видам англичан, относительно возможности составления против нас громадной коалиции из всех среднеазиятских ханств: собственно Ак-мечеть принадлежала Кокану, но мы овладели и караванными путями из Бухары и Хивы. Последняя, сверх того, претендовала на весь левый берег Сыра, куда, однако, забирались наши поселенные казаки за сеном, дровами и колючкой и где кочевали подвластные нам киргизы. По всему этому возбудить против нас, и без того недовольных, соседей представлялось делом весьма легким, а тут еще англичане ловко приплели религиозный вопрос: «Кяфиры т. е. неверные, русские, хотят совсем заесть главу правоверных султана стамбульского».

Надобно заметить, что средне-азиятские ханы хотя и не считают себя вассалами турецкого султана, но когда им приходится туго — всегда обращаются к нему за помощью и тогда величают его главой правоверных, держащим высоко знамя и меч ислама и т. и. Султан считается у них, собственно первым между равными, на что, конечно, и имеет право, в виду того, что охраняет кыбле — храм или бейт ульхерам — священный дом, т. е. Мекку, владеет страною, отнятою от кяфиров — Балканским полуостровом и крепко держит даже святыню всего христианского мира: бейт ул-мукаддес — святой дом т. е. Иерусалим.

Город этот священен и для мусульман, так как отсюда пророк возносился на небо. Горы: Мория и Хеврон усердно посещаются правоверными; здесь, на том самом камне, на котором Авраам намеревался принести в жертву Исаака, на том камне молился Магомет. До сих пор на [217] камне сохранился отпечаток, сделанный головою пророка. Сохранились и следы рук архангела Гавриила (по арабски Джебраил), удержавшего камень, когда тот вздумал было полететь на небо вслед за конем Магомета!

Ужь за одно это Иерусалим должен оставаться в руках правоверных! Так рассуждают мусульмане и с ними совершенно согласны англичане.

Что за дело англичанам до разных отвлеченностей в роде вопроса о степени пригодности или вернее, о степени приличности средств?

Христианская держава, возбуждающая мусульман против другой христианской державы во имя Магомета, подрывает, конечно, всякое уважение к христианству вообще и к себе в особенности. Это и заметно теперь в Азии, когда заговоришь об инглизах.

Мусульмане полагают, что между фиренгами т. е. европейцами есть тоже свои шия и свои сунни и, что отсюда вытекает ненависть, ничем не насыщаемая. Нам не раз приходилось разъяснять любознательным азиятам, что англиканская церковь еще ближе других подходит к русской, а между тем англичане больше всех враждуют с нами. Тут дело не в религии, а в барышах. Если бы мы были даже одной с ними веры, то и тогда, конечно, англичане не задумались бы поднять против нас и мусульман, во имя поддержки мусульманства, и язычников во имя какого-нибудь Ламы, Брамы и т. п.

Если во время бунта кафров и гогентотов, против английских колонистов в южной Африке, погибло столько англичан, то это благодаря английским же купцам, которые беспрестанно подвозили мятежниками ружья и порох, находя в этом прекрасную спекуляцию!

Ужь когда со своими кровными не церемонится купеческая нация, то чего же ждать остальным народам?

Как бы то ни было, а в 1853 году в среднеазиятских ханствах громко заговорили о намерении России искоренить [218] мусульманство, уничтожить мемлекети Рум (буквально: царство римское, так называют Турцию), отнять у мусульман могилу Хазрети-Исса, святого Иисуса и поработить все ханства. Громко говорилось и о том, что Аллах открыл теперь сердца инглизов, что они услышали голос пророка и не дадут мусульман в обиду, не дадут истребить Турцию и закрепят за нею Иерусалим... Но для этого нужно, чтобы и ханства позаботились сплотиться в один могучий союз и раздавили русских на Сыре.

Результатом этой махинации было действительно большое движение в конце 1853 г., но оно оборвалось сразу неудачею под фортом Перовский. 18 декабря, на рассвете, коканцы были разбиты на голову капитаном Шкупь.

После этой неудачи коканцев, возвысившей русских еще более в глазах среднеазиятцев — происки англичан уже не встречали сочувствия. Бухарский эмир не только не согласился принять участие в коалиции, или пропустить войска английские, но даже велел зарезать присланного к нему лазутчика.

Что касается коканцев, то они отказались от действий к стороне Перовска и двинулись к Верному.

Хивинцы, по издавна принятому ими обыкновению, не выказывали явного участия в предприятиях противу русских, но агенты хивинские сеяли смуту между киргизами, а хан всеми силами поддерживал беспорядки, начатые в оренбургских степях Исетом Кутебаровым, задавшим нам работу на несколько лет.

Таким образом, англичане не дремали и каждый раз откликались, как только заслышат шорох в стороне России. Нам нельзя было сделать и шагу — чтобы не разшевелить английских дипломатов, сыпавших запросами, и чтобы не растревожить Ост-Индскую империю, сыпавшую деньгами, обещаниями и агентами во все ханства.

План соединения линий Оренбургской и Сибирской, висевших на воздухе — казался англичанам, да и многим из [219] русских, простым картографическим вопросом: странно-же в самом деле видеть на карте перерыв традиционной зеленой краски, окаймляющей границы Российской Империи!

Казалось все равно: что провести соединительную черту на карте, что на самом деле — по необитаемой степи, гладкой как бумага.

Это все так, но ни русские, ни англичане никак не ожидали, что из этого выйдет. Ни Россия, ни Англия еще не знала, что за человек, полковник генерального штаба, Черняев, которому выпала доля провести границу на самом деле.

Теперь не только Россия и Англия, но и Средняя Азия хорошо запомнили имя Михаила Григорьевича: все это сделали только два года — 1864 и 1865.

Приступив к выполнению задачи, Черняев нашел ее неудоборазрешимою в тех рамках, которыми она была стеснена: трудно было охранять новую границу, оставив впереди нее незанятыми Туркестан и Чемкент. Пока ходили взад и вперед разные донесения, представления и разрешения, оба эти города уже были взяты. Скоро затем пал и Ташкент. Граница наша сразу подвинулась к Индии, чуть не на 500 верст.

Ряд этих, нежданных-негаданных, успехов переполошил Англию не на шутку: заскрипели перья сент-джемского кабинета, посыпались ноты и запросы — началась дипломатическая кампания.

Но что значила эта кампания для нашего славного канцлера, для нашего князя Горчакова, когда он только что выиграл у кабинетов всей Европы польскую кампанию? Что значили запросы одной Англии, когда наш министр не задумался раздать щелчки целой коалиции?

Понятно, что англичане должны были смолкнуть перед самыми азбучными доводами: мы идем, потому что на нас нападают, мы оставляем за собой то, что мы взяли, потому что без этого нам придется брать то же самое по два раза — [220] пример: Пишпек, граница немыслима без владения тем-то и тем-то и прочее. Это всегда останется формулой наших будущих ответов и, конечно, англичане поступят гораздо остроумнее если перестанут вовсе спрашивать. Пусть довольствуются признанием совершившегося факта, это будет спокойнее и достойнее.

Заменивший Черняева, генерал Романовский продержался и сам только несколько месяцев и хотя приобрел для России Ходжент, Ура-тюбе и Джизак, но все это, сравнительно с Ташкентом, были уже мелкие птахи, да сверх того, при войсках находился и сам Крыжановский. Разделенная слава — пол-славы и в этом можно отчасти искать причину того явления, что за Черняевым не видать ни Романовского, ни Крыжановского... Не только у туземцев, но и в среде русских участников завоевания имя Черняева совершенно заслонило остальная имена. Только последния победы над бухарцами и знаменитая хивинская экспедиция выдвинули на первый план также и генерала фон-Кауфмана. Обширные полномочия, ему данные, и тот исключительный почет, который, так сказать, сговорились придать ему подчиненные, укрепили за ним титул ярым-падша — полуцарь, титул, придаваемый генерал-губернатору не только простыми туземцами, но и ханами.

Возвратимся к англичанам. — Известно, что после штурма Джизака произошло страшное избиение: замкнутые в коридоре, между двумя наружными стенами, защитники давили друг друга, протискиваясь к маленькой калитке, выходившей в поле, к стороне, диаметрально противоположной месту штурма, и в эту толпу, в эту сплошную массу людей, лошадей и оружия — прехладнокровно постреливали, ворвавшиеся в крепость солдаты... Когда потом убирали тела, то между убитыми оказалось несколько европейцев, резко отличавшихся и наружностью и голландским бельем. Никто тогда не сомневался, что это были англичане, но никто этим не [221] интересовался, никто не старался раскрыть истину. Так эти безвестные чужеземцы и унесли с собой свою тайну...

Со стороны Ост-Индии к нам, и впоследствии, не раз проникали разные подозригельные личности, оказавшиеся впоследствии английскими агентами, — ничего нет мудреного, что и джизакские принадлежали к той же категории. Во всяком случае о них ничего неизвестно.

Глава XI.

Впечатление, произведенное нашими успехами на ост-индские войска. — Смена сэра Джона Лауренса. — Зависимость английской политики от общественного мнения и личных взглядов министерства. — Взгляд на дела нового вице-короля Л. Майо. — Можно ли было ожидать какой-нибудь резкой перемены в действиях русских? — Англичане входят в дружбу с эмиром Шир-али. — Мнения лондонских и калькутских газет по поводу умбальского свидания. — Страховая контора Шир-али. — Тонкая политика вице-короля. — Шир-али, защитник и покровитель Англии, является просителем. — Чем отличается нынешняя дань, платимая англичанами авганцам, от прежней? Цели англичан — по Гельвальду. — Основательны ли опасения англичан? Что думает шестая великая держава — газета Times? — Вопрос о Герате. — Пути в Индию. — Договор с Дост-Магометом в 1857 году. — Предостережение русским — не ходить в Индию и советы заняться дикими народами. — Весь мир и даже Англия в выигрыше от завоеваний России в Средней Азии.

Нечего и говорить, что быстрые успехи наши в Средней Азии взволновали также и общественное мнение Ост-Индии. Военный элемент ост-индского общества, осужденный на бездействие, благодаря продолжительному миру, нетерпеливо и ревниво смотрит на боевые успехи наших войск. Простая, безкорыстная политика никогда не будет во вкусе английской нации — справедливость этого замечания чувствуется в особенности осязательно в рядах ост-индской армии. Славное прошлое первых легионов английских на индийском полуострове, действительно геройские подвиги отдельных частей, исторические предания и честолюбие поддерживают в ост-индской армии жажду боевой деятельности. Наши русские легионы, поставленные лицом к лицу с еще более воинственным противником — сделали в самый короткий срок [223] несколько блестящих компаний. Свежие лавры русских войск расшевелили в ост-индских чувства зависти и вражды. Даже в Англии общественное мнение начинает освоиваться с идеей, что иногда бывает полезнее дать армии движение и занятие, чем оставлять ее в бездействии и недовольною. Абиссинская экспедиция, по своей кратковременности, ничтожности трофеев и бесплодности результатов, не вполне удовлетворила инстинктам Индийской армии. К тому же известно, например, что из числа пленных, освобождение которых стоило таких огромных издержек — многие опять возвратились в Абиссинию, а сокровища короля Феодора, не представляя никакой ценности, едва привлекают любопытство посетителей Кенсингстонского музея.. Словом, Англия пришла к сознанию, что взятие Магдалы не стоит потраченных на нее пяти миллионов фунтов стерлингов!

Английская пресса, под влиянием корреспонденций из Индии, преувеличивала наши силы, доводя их до 100.000; приписывала нам несбыточные планы; упрекала вице-короля сэра Джона Лауренса за бездействие, в виду наших успехов и требовала от королевы принятия более определенного и твердого положения относительно России.

«Руководясь такими идеями, писал барон Бруннов (депеша от 20 октября 1867 г.), нам навязывают заднюю мысль, будто мы заранее подготовляем успех нашего движения к границам Индустана, чтобы иметь возможность сделать с этой стороны диверсию, когда открытый восточный вопрос вызовет столкновение между Россией и Англией».

Что касается до Английского правительства, то по мнению барона Бруннова, оно, правда, не обнаруживает своего беспокойства суетливыми манифестациями, как во времена Пальмерстона, но, прислушиваясь к общественному мнению, оно зорко следит за событиями и молча готовится к могущим последовать случайностям.

Взгляд сэра Лауренса заключался в том, что Индия не может ничего опасаться извне и что ей могут предстоять [224] опасности только внутренния. Герат вовсе не ключ к Индии — потому что Астрабат, Хива, Мешед и Балх, такие же ключи. Настоящей ключ это хребет Гинду-ку. Но если русская армия добредет как-нибудь до этого хребта, то при выходе из проходов и ущелий — она будет истреблена, по частям, до последнего человека. Поэтому на все завоевания России по ту сторону хребта — можно не обращать никакого внимания.

Однако же ряд быстрых успехов России всполошил англичан и печать зашумела...

Уступая общественному мнению, правительство решилось отозвать сэра Лауренса.

«Как бы ни была рациональна политика, — писал тот же дипломат в депеше от 20 июня 1868 г., — в стране управляемой общественным мнением, как Англия, — эта политика не может долго держаться, раз что она сделалась непопулярною. Такова участь управления сэра Джона Лауренса. Его упрекали, что своим мастерским бездействием «masterly inactivity» он облегчил наши успехи в Средней Азии. Обвинение это хотя и несправедливо, но оно находило сторонников и в Индии. Под влиянием этого мнения преемники вице-короля удостоверятся, конечно, в необходимости выказать более энергии и деятельности, чтобы восстановить обаяние Англии среди населения, соседственного Английским владениям, в Индии».

Нам кажется, что на сэра Лауренса нападали не вполне справедливо: он все таки принимал кое-какие меры: достаточно припомнить погибших при защите Джизака, европейцев. К сожалению это обстоятельство не было тогда расследовано с достаточною ясностью и мы ничего не знаем о безвестных бойцах против России, положивших живот свой за бухарское отечество...

Какие же другие меры мог предпринять с. Лауренс из своего прекрасного далека?

Если бы он двинулся нам на встречу, то есть опять [225] чрез Авганистан, то конечно не причинил бы нам никакого вреда этим движением, ибо до нас бы не дошел.

Оставались ноты и агенты — в этом, кажется, недостатка не было.

Новым вице-королем назначен был Лорд Майо.

Так-как направление английской политики весьма много зависит от общественного мнения и так как оно высказалось уже не в пользу системы невмешательства, то можно было ожидать крутой перемены в действиях ост-индского управления.

Все личные мнения членов английского правительства держатся и влияют на политику кабинета только вместе с лицами и потому никогда нельзя ручаться, что мнение, — авторитетное сегодня, — сохранит свое значение и завтра. Если лорд Станлей — сторонник мира, если он предпочитает даже и беспокойного соседа — опасности приобретения непокорной и непреданной области, а вследствие этого, не может допустить и мысли о расширении границ Ост-Индии на счет Авганистана, то это имеет для нас значение только до тех пор, пока лорд Станлей находится в министерстве — преемники же его могут поддерживать и совершенно другие виды.

Таким же образом на политику Англии могли влиять и личные взгляды нового вице-короля. По отзывам лорда Станлея, лорд Майо не принадлежал к руссофобам по убеждению, но ему приходилось действовать в среде англо-индийской, калькутской бюрократии, сроднившейся с инстинктами недоверия и зависти, относительно России.

В виду этого, личные взгляды л. Майо должны были, естественным образом, интересовать нашу администрацию. Барон Бруннов познакомил с этими взглядами наше министерство иностранных дел депешею от 17-го ноября 1868 года. По словам нашего посла л. Майо не приписывал нам предвзятой мысли посягнуть на безопасность британских владений в Ост-Индии, столь далеко отстоящих [226] от наших границ. С другой стороны лучшим средством для обезопасения Ост-Индии, он считал железные дороги, которые бы давали Англии возможность быстро сосредоточить на всяком данном пункте 40.000 войска в шестинедельный срок, тогда как неприятель, не смотря на хорошую организацию, прибудет на театр войны уже истомленный долгим походом чрез пустынные страны. Кроме того, неприятельская армия, отделившись от своих складов, будет конечно испытывать недостаток в продовольствии и боевых запасах, чего не может случиться с английскою армиею, обладающею сетью железных путей.

Л. Майо обратил поэтому особенное внимание на пополнение сети железных дорог ветвями от центра Индустана к северо-западной границе, что, по его мнению, составит самую прочную систему обороны вверенной ему страны.

Почти одновременная смена Черняева и Лауренса, должна была, казалось, повести за собою: со стороны русских — ослабление энергии и предприимчивости, а со стороны англичан — напротив, возбуждение и той, и другой.

При этом мы, конечно, проигрывали в квадрате. Но в войсках наших свирепствовала лихорадка завоеваний; болезнь эта не уступала лечению, так как в перемежку с лекарствами, давались весьма сносные крепительные: чины и ордена.

Не только генералы, но и простые поручики бредили завоеваниями. Капитаны же, которым вверялась какая-нибудь команда, тотчас осуществляли свои мечты: так был взят, например, Абрамовым, Яны-Курган, соблазнивший своею близостью к лагерю под Джизаком, где за старшего оставался Абрамов.

Как было устоять перед подобными соблазнами когда, благодаря им, можно было шагнуть в 4 года из поручиков артиллерии в генералы! ⁷² [227]

Это обстоятельство, как видно, хорошо было известно англичанам: так в одном официальном документе прямо заявлялось, что английский кабинет совершенно уверен в искренности русского правительства, нежелающего никаких приобретений в Средней Азии, но что он боится предприимчивости второстепенных начальников, которые, в погоне за славой и наградами легко увлекаются за пределы, указываемые свыше.

И так, закваска, положенная Черняевым, обещала еще на долго продержать нашу энергию в возбужденном состоянии. Что касается Ост-Индии, то и тут нельзя было ожидать через чур крутой перемены.

Если политика невмешательства, которой так последовательно держался сэр Джон Лауренс, заслужила со стороны общественного мнения только одне нарекания и если настроение нынешнего великобританского кабинета далеко от вооруженного вмешательства, то можно было ожидать принятия какой-либо средней меры, удовлетворяющей, по возможности обе стороны. Такою мерою оказалась подержка Шир-Али-хана, как наиболее склонного к интересам Англии.

По поводу знаменитого умбальского свидания между покойным вице-королем — лордом Майо — и авганским эмиром Шир-Али, в 1869 году, «Times» проповедывала следующее: «на каждом шагу эмир видел внушительные доказательства нашего могущества в Индии. Он проезжал по нашим железным дорогам, по которым, в случае необходимости, войска и военные материалы могут быть быстро доставлены на границу Пешавера; в разных местах ему приходилось видеть, по крайней мере, вчетверо больше войск, чем сколько находится русских в целом Туркестане. У него не могло остаться никаких сомнений относительно неизмеримого превосходства в Азии британского могущества перед русским... ему не возможно заблуждаться на счет того, с какой стороны Авганистану грозит большая опасность...» И так как Россия далеко, так как ее неудовольствие [228] незаметно из такой дали, Англия же наоборот — у дверей и может, в каждую данную минуту, дать себя почувствовать, то и ясно, кому Шир-Али должен подчиниться. Это до такой, степени ясно, что кажется англичане могли бы обойтись и без 800,000 руб. ежегодной дани, которую они обязались платить Авганистану!

Так рассуждают в самой Англии. Островитяне не боятся и хвастают. Не то в Индии: там очень хорошо понимают, что если бы англичан было и не вчетверо, а вдесятеро более противу русских, то и тогда даже положение их весьма шатко, в виду двух сот миллионов подавленного и ненавидящего их населения! Там сознают, что ведь Шир-Али не такой же простофиля, чтобы не понять и не оценить их положения... Конечно, Авганистану Ост-Индия не по плечу, но если английским купцам придется расплачиваться за все свои проделки, варварские казни и грабительства, да еще по счетам самих индостанцев, поддержанным таким адвокатом как Россия, то еще вопрос в чью пользу решит судьба эту старинную тяжбу?

В то время как в Англии «общество испытало некоторое разочарование, узнав, что с авганским эмиром не заключено никакого договора и, что за щедрую субсидию в 120,000 фунтов стерлингов Англия не получила по видимому ничего», — в Индии смотрели на это дело совершенно другими глазами: «субсидия эта, бесспорно, довольно тягостное бремя для финансов Индии, но нам можно помириться с этой жертвой, как с премией, уплачиваемой нами за безопасность северных границ Индии».

Совершенно, как видите, купеческий взгляд на политику! Англичане не видят в этом унижения, они охотно платят дань и не одним Авганцам, покупая золотом свое спокойствие — это простая коммерческая сделка: Англия, так сказать, застраховала свое ост-индское имение в конторе Шир-Али и платит ежегодную страховую премию!

Втайне она даже радуется, что провела бедного авганца, [229] ведь действительно тот продешевил: как таки взяться гарантировать Ост-Индию с севера только за 800,000 р.? Он или надует в свою очередь, или придерется к какому-нибудь движению русских вперед — хоть бы к занятию устьев Аму-Дарьи — и потребует прибавки!

Чтобы заставить Шир-Али согласиться на свидание, которое все-таки несколько унижало бы эмира в его собственных глазах, потому что имело бы вид заискивания слабого у сильного, — англичане прибегли в такой уловке: сначала пообещали ему денег, оружия, пушек, а потом отказались послать для переговоров своего уполномоченного... Шир-Али, соблазненный обещанными благами, согласился отлучиться на расстояние пятисот миль от своих границ и в глазах азиятского мира явился монархом, просящим поддержки Великобритании... Надобно отдать справедливость английской политике — она сумела соблюсти в глазах недальновидного народа все свое достоинство: решившись платить ежегодную дань, она заставила своего союзника явиться на поклон, как бы с просьбой о помощи!

Между азиятскими властителями путешествия, для личного свидания, не в обычае. Кто из них вздумает отправиться в чужую землю, для личного свидания с ее властителем — тот как бы признает себя его подданным... Вот почему, не смотря на довольно ясные намеки, не смотря даже на письменные приглашения со стороны туркестанского генерал-губернатора — ни коканский хан, ни бухарский эмир не думают воспользоваться высокою честью личного свидания... Еще сыновей своих они иногда посылают, но и то считают это за величайшую уступку, и за особенную честь, которую делают русским! А между тем эти ханы считаются не только английскою прессою, но даже и нами самими — за подвластных русской державе. Таково наше самообольщение...

Как бы то ни было, а цель англичан была достигнута. Занятие русскими Самарканда в 1868 г. произвело такой [230] эфект в Средней Азии и такую панику в англо-индийцах, что надобно было ожидать какого-нибудь шага со стороны англичан, чтобы умалить, по возможности, приобретенное русскими значение и восстановить обаяние английского могущества.

Этим шагом и было умбальское свидание.

Англичане развернулись: они приготовились к смотру, который сами же вызвали, с целью похвастаться своими силами — ведь глазами эмира Шир-Али смотрела вся Средняя Азия!

Этот смотр имел значение предостережения: «имеющий глаза — да видит, имеющий уши — да слышит!» Удался ли смотр... то ли увидели глаза, то ли услышали уши, что хотелось англичанам — это другой вопрос.

Подарки, сделанные англичанами эмиру, оценивают в 700,000 р. сер. ⁷³. — Лорд Майо подарил ему и свою собственную шпагу, как бы в знак того, что против Авганистана она никогда не обнажится; так по крайней мере следует понимать слова, сказанная при этом вице-королем: «мы англичане всегда будем вашими друзьями».

По поводу умбальского свидания «Times» заявлял и то, что «сам по себе Авганистан не имеет для Англии никакого значения и важен только как оплот против дальнейших наступательных планов со стороны России. Никакие трактаты немыслимы в стране, где закон не имеет никакой силы, где рядом с эмиром существует столько независимых вождей, которые спускаются с недоступных гор только для грабежа и разбоя и где смерть каждого эмира служит сигналом к междоусобиям». — Это мнение разделяем и мы, да не только по отношению к Авганистану, но и ко всем азиятским ханствам. — Мы прибавим от себя еще и то наблюдение, что ни один хан никогда не считал для себя обязательными договоры, заключенные его [231] предшественниками, да и свои собственные договоры исполнял только по принуждению и на столько, на сколько ему это выгодно.

Было время (период преобладания вигов), что ост-индские генерал-губернаторы имели обычай выдавать авганцам денежные субсидии, покупая себе таким способом мир у воинственного соседа. Теперь этот обычай снова выступил на сцену, но уже с намерением купить союзника. Разница вся в том, что прежде англичане платили деньги, но при этом запрещали провоз в Авганистан оружия и провод слонов, незаменимых для перевозки в горах артиллерии. Теперь же англичане платят деньги и не только пропускают боевые принадлежности, но еще сами дарят авганцам множество ружей и пушек, обязавшись, сверх того, содержать на свой счет часть авганской армии, обучать и снабжать ее оружейниками, литейщиками, а также всякого рода боевыми запасами.

Если припомнить, что все это делалось для народа, истребившего, тридцать лет назад, самым вероломным образом, почти 48-тысячную английскую армию; для народа, который, в массе, и до сих нор ненавидит англичан, то подобный поворот в политике делается еще важнее. Очевидно, что нужны были какие-нибудь исключительные обстоятельства, чтобы заставить англичан действовать подобным образом.

Эти исключительные обстоятельства действительно существуют... в воображении ост-индской бюрократии. Тревожные думы о завтрашнем дне подтачивают мозг ост-индского чиновника, расстраивают его нервы... и вот калькутская пресса вопит о необходимости принять меры против вторжения России.

Если это вторжение и есть только плод возбужденной фантазии известного кружка, то серьезность мер, принимаемых Англией, не теряет от того своего значения и доказывает во-первых, что вторжение это возможно и во-вторых, что оно будет для англичан не совсем безвредно. [232]

Цели, которые старалась достичь Англия, прекрасно очерчены в брошюре: die Russen in Central Asien  (Fr. fon Gelvald).

Коснувшись умбальского свидания, г. фон Гельвальд приводит следующее мнение, очевидно английского происхождения:

«Шир-Али согласился отлучиться на расстояние пятисот миль от своих границ и в глазах азиятского мира явился монархом, просящим поддержки Великобритании; но он был принят так великолепно, что даже своим подданным показался возвеличенным и усиленным, не смотря на роль просителя. — Шир-Али, как следует думать, возвратился в Кабул другом Англии, а если он нам друг, то подумайте сколько мы выигрываем! Мы приобретаем ни более, ни менее, как всегдашнюю уверенность, что за нами обеспечен год сроку прежде, нежели европейские войска успеют подвинуться к нашим границам. Для Шир-Али достаточно трех дней, чтобы известить пешаверского коммисара об угрожающей ему опасности. От Пешавера телеграф проведен во все концы и в течении трех недель полдюжины инженеров, пять горных батарей, двадцать офицеров, подобных тем, которые защищали (против русских) Карс и, сверх того, субсидия за пять лет вперед ⁷⁴ все это будет находиться в Кабуле. При таком подкреплении авганцы могут собственными силами удержать русских и крайне затруднить движение их внутрь страны, а между тем за этим передовым постом, на нашей собственной территории, по нашим железным дорогам, будет сосредоточиваться грозная боевая сила, четвертой в свете, военной державы и мощные средства казначейства, единственного в Азии, по своей неистощимости».

И так, вот в чем состоят умбальские условия и вот [233] чем надеются остановить нас англичане. Не фальшивая-ли это тревога?

Последнее движение наше в Среднюю Азию имело сначала единственною целью сомкнуть сибирскую и сыр-дарьинскую линии.

Преследование этой цели втянуло нас в ряд войн с Коканом и Бухарою, окончившихся полным торжеством нашего оружия и приобретением обширной территории, что прежде никогда и не входило в планы нашего правительства. Если это приобретение значительно приблизило нас к границам Ост-Индии, то мы все-таки далеки от мысли довести дело до конца и потому опасения англичан, по меньшей мере, преждевременны; степень возможности вторжения через Авганистан ближе известна самим англичанам и потому тревогу, поднятую ими по поводу воображаемого нашествия русских, мы должны принять как за указание на тот неожиданный результат, какого мы достигли, вовсе о нем не мечтая: — оказывается, что с наших теперешних позиций мы уже опасны для Ост-Индии. Это ясно сознается не только англичанами, но и всеми политиками, сколько-нибудь знакомыми с географическими, этнографическими и политическими условиями нашей арены действий. Ген.-адъютант Игнатьев, наш чрезвычайный посол при отоманской порте, выразился по этому вопросу следующим образом (депеша от 28 июня 1868 г ): «дружба Америки и выгодное положение, завоеванное нами в Средней Азии необходимо повлияют на решение Англии в случае европейского кризиса, который может быть вызван Францией. Если только мы не будем прямо угрожать интересам Англии, то теперь она прежде два раза подумает, чем бросится в войну с нами».

Здесь кстати привести и следующий совет барона Бруннова (депеша от 26 сент. 1868 г ): «благоразумие указывает нам никогда не полагаться слишком на устойчивость решений, принятых Англией; не делая ей бесполезных вызовов, хорошо быть относительно ее постоянно на стороже». [234]

Чтобы успокоить общественное мнение в Англии, наш военный министр послал л. Станлею подробное сведение о числе наших войск в Азии, весьма далекое от 100,000, а следовательно, и от дальнейшего наступления.

Мы уже сказали, какое важное значение имеет в Англии общественное мнение. Та или другая газета забьет тревогу и мы уже знаем, какой кружок общества, какая партия зашевелились. Число подписчиков служит обыкновенно термометром, указывающим на сколько горячо сочувствует масса идеям, проводимым газетою. В этом отношении «Times» играет первенствующую роль и не даром ее называют «шестою великою державою». Понятно, что игнорировать мнения английских газет мы не должны, если хотим знать взгляды правительства. Что делать: королева царствует, но не управляет — таков ужь порядок в Англии — управляет же народ через своих представителей, а представители, конечно, обязаны прислушиваться к голосу своих избирателей.

Каков был взгляд английских публицистов на среднеазиятские дела, как только пронеслась весть о первых наших успехах, можно судить, например, по следующей выдержке из журнала Saturday Rewiew. «Во всяком случае, русских не следует пускать за Аму, не следует позволять им приближаться к Герату. И без того они находятся в 500 милях от него, тогда как ост-индская граница в 800... Левый берег Аму и горы, ограничивающая Герат с юга, составляют первую оборонительную линию Ост-Индии и потому в Герате должен быть всегда на готове английский отряд, который мог бы двинуться ко всякому угрожаемому пункту левого берега Аму. Присутствие такого отряда, послужит значительным подкреплением наших дипломатических представителей, и потому ужь если действовать, то следует действовать немедленно, чтобы нас не предупредили». [235]

И так в ответ на наше движение к Ташкенту автор предлагал занять Герат.

Действительно: путь чрез Персию и Герат едва-ли не самый удобный для того, кто бы хотел пройдти пешком в Индию. Из Герата можно идти на Кандагар, потом на Кветту и затем чрез Баламский проход (в 120 верст длины) вдоль извилистой речки — вступить в английские владения. Правда ущельем овладеть трудно, потому что здесь живут разбойничьи племена, но вопрос: за кого они будут, остается открытым. От Астрабада весь путь чрез Баламский проход составляет 2000 в. и на полдороге стоит Герат. Дойдя до Кандагара, можно свернуть на Келат в Белуджистане, а затем уже торная дорога в 466 в. приведет в Карачи. Из Келата можно выйдти и в Шикарпуру, если не боишься разбойников в горном проходе.

Если из Герата идти на Газни, то отсюда чрез Гомалский проход можно попасть в Дер-Измаил-хан, но все-таки с ведома горных разбойников.

Все эти дороги на столько удобны, что англичане никак не хотят допустить в Герат ни Персии, ни России. Персию не пускают из боязни, что она не только не в силах будет помешать России воспользоваться этим путем, но и сама откроет его.

Но к Герату мы можем подойдти и не через Персию: с позиций своих на Аму-дарье нам уже не трудно шагнуть в Мерв, а там ужь рукой подать — до Герата.

Вот эта-та возможность и заставила англичан задуматься над вопросом: что им делать? Вопрос этот решен: англичане займут Баламский проход и затем город Кветту. Тогда они сами будут на дороге к Герату. Яблоко раздора значит скоро созреет...

Надобно заметить, что вопрос о Герате не первый раз выходит на сцену. В конце тридцатых годов, когда персидские войска осаждали столицу этого ханства, в свите шаха находился тогдашний агент наш полковник граф [236] Симонич. Присутствие русского агента повело к обмену нот между сент-джемским и с.-петербургским кабинетами. Мало того: чтобы заставить персиян снять осаду, англичане потребовали удовлетворения за насилие, причиненное гонцу английской миссии и заняли о-в Каррак. Шах был озадачен тем более, что до того времени отношения его к англичанам были самые дружественные...

Во второй раз гератский вопрос выдвинулся в 1857 г., во время распри Дост-Магомета с персиянами. Англичане снова заняли о-в Каррак и г. Бушир, чем и заставили персиян отказаться от Герата. Как и в 1838 году, движение персиян было приписано внушениям России и видам ее на путь в Индию чрез это ханство.

Вице-король с. Дж. Лауренс отправился на свидание с Дост-Магометом в Пешавер и заключил с ним 26 января 1857 года договор, состоявший из 13 статей.

1-я статья говорила о том, что ост-индская компания, из дружбы к Дост-Магомет-хану, решается помочь ему в войне с Персией, занявшей Герат вопреки обещанию данному британскому правительству, и что потому Дост-Магомету будет выдаваться ежемесячно 1 лак рупий (60,000 р. сер.) на следующих условиях:

2) Эмир обязуется содержать то-же число кавалерии и артиллерии, какое у него имеется в настоящее время, пехоты-же не менее 18,000, из коих 13,000 должны быть регулярными и разделяться на 13 полков.

3) Эмир должен сам озаботиться получением денег из британских казначейств и пересылкой их в свои владения.

4) Британские офицеры, с надлежащими полномочиями, будут посылаемы в Кабул, Кандагар, Балх и всюду, где будут сосредоточены авганские войска для действия против персиян. Офицеры эти будут наблюдать за тем, чтобы деньги, отпускаемые кампаниею, употреблялись до назначению. Раздача жалованья войскам не будет их касаться. Они [237] не будут также вмешиваться во внутреннее управление страною. Эмир отвечает за их безопасность, за почтительное с ними обращение и за доставление им верных сведений по всем военным и политическим делам, имеющим связь с войною.

5) Кабульский эмир будет держать в Пешавере векиля и платить ему жалованье.

6) Ежемесячная субсидия прекратится с окончанием войны или и ранее, если так будет угодно ост-индскому генерал-губернатору.

7) С прекращением субсидии английские офицеры будут отозваны, но ост-индскому правительству предоставляется право содержать в Кабуле своего векиля (но не европейского офицера); эмиру-же кабульскому предоставляется содержать векиля в Пешавере.

8) Эмир обязуется снабдить британских офицеров достаточным конвоем во время следования их по его владениям.

9) Субсидия начнется с 1 января 1857 года и будет выплачиваема британскими казначействами по истечении каждого месяца.

10) Пять лаков рупий (т. е. 300,000 р. сер.), выданные уже эмиру (три — в Кандагаре и два — в Кабуле) — не будут зачтены в счет субсидии. Они составляют отдельный дар достопочтенной ост-индской компании.

11) Это условие не уничтожает прежнего, заключенного в Пешавере 30 марта 1855 г. (соответствующего 11 реджебу 1271 г.), по которому кабульский эмир обязался быть другом друзей ост-индской компании и врагом ее врагов. Поэтому эмир обязуется сообщать компании все предложения, какие он может получить от Персии или от ее союзников.

12) Во внимание к дружбе, существующей между британским правительством и Дост-Магометом, британское правительство обещает забыть прошлую вражду всех [238] авганских племен и ни в каком случае наказывать их не будет.

13) Согласно желанию эмира, британское правительство обязуется доставить, сверх подаренных уже 4,000 ружей, еще 4,000, которые и будут доставлены в Толь, откуда люди эмира перевезут их на своих повозках.

Союз с Дост-Магометом, по настоящему, был вовсе не нужен: персияне очистили Герат не перед авганцами, а перед англичанами, занявшими Бушир. Положим, что лишний расход в несколько сот тысяч и не был чувствителен для английского кармана, но здесь вопрос не в деньгах, а в том, как оне употребляются. Наверное можно сказать, что все эти субсидии авганцам не возвышают, а умаляют значение ост-индского правительства. Желал-бы я знать: как вы втолкуете азиятцу, что Англия платит потому, что сильна, а не потому, что слаба, не потому, что сама справиться не в силах?

Авганцам это еще менее понятно в виду тех погромов, какими они обменялись с англичанами. Вчерашние враги — сегодня платят за дружбу: что за притча? — Ответ давно ими подыскан: авганцы нужны англичанам, одни англичане не могут справиться даже с Персией.

Едва-ли такое мнение может быть лестно и желательно для индо-британской империи! Недолго, впрочем, Дост-Магомет получал субсидию: 4 марта персияне уже смирились и подписали договор. Одним из первых условий было то, что шах должен был тотчас по обмене ратификаций объявить всеобщую амнистию для тех персиян, которые скомпрометировали себя сношением с британскими войсками.

Персидские войска должны были очистить Герат и другие занятые ими территории авганские — в течении 3-х месяцев после обмена ратификаций. Затем шах за себя и своих преемников отказывался от всяких прав на Герат, обязывался не вмешиваться во внутрения дела [239] Авганистана. В случае недоразумений с этою страною, Персия должна была обратиться к посредничеству Англии, которая в свою очередь, обещала улаживать всякое недоразумение справедливым и почетным для Персии образом. Если Персидские границы будут нарушены одним из названных государств, то персияне имеют право начать военные действия в случае не получения удовлетворения. Однакоже, войска персидские должны вернуться немедленно по достижении своих целей. Пленные возвращаются обеими сторонами без всякого выкупа. Тотчас после обмена ратификаций, британская миссия вернется в Тегеран, где персидское правительство обязуется принять ее с церемониями и извинениями, изложенными в ноте, подписанной в тот-же день уполномоченными договаривающихся сторон. Через 3 месяца после возвращения посольства, в Тегеране учреждается смешанная коммиссия для разбора претензий британских подданных. Уплата по признанным претензиям должна быть произведена в течение года. Британское правительство отказывается от права покровительствовать персидским подданным, не находящимся на действительной службе у британских агентов, так как таким правом не пользуется ни одна из других держав. Договор 1851 года — об уничтожении в персидском заливе торговли невольниками — подтверждается.

Британские войска очистят занятые ими порты только тогда, когда все условия договора будут уже выполнены персиянами.

Нельзя сказать, чтобы эти условия были очень приятны персиянам. Понятно также, что персидское правительство не могло особенно жаловать англичан, «попавших совсем без драки в большие забияки», единственно благодаря захвату торговых портов. Кроме того, Герат, к которому сходятся все главные дороги: из Астрабада, Хивы, Бухары, Кабула, Келата и Ост-Индии — составляет такой важный пункт, в особенности для Персии, что она постоянно стремилась сюда всеми силами. [240]

Нет сомнения, что при первом намеке на поддержку, Персия выйдет из своего невольного бездействия и займет Герат. Все дело в том, что поддержки этой никто ей обещать не может, так как для этого нужна не только сухопутная армия, но и флот.

Западная Европа, издавна враждебная Восточной т. е. России, охотно верила и верит до сих пор всякой нелепости, распускаемой досужими политиканами на счет последней. Ужь если французы, на экзамене 1870 года, оказались круглыми невеждами в географии своей собственной страны, то чего ждать от них касательно России? Не зная ни того, что за штука такая Средняя Азия, ни того, каких трудов стоил нам первый шаг, ни того, сколько предстоит еще хлопот для действительного подчинения всех племен, населяющих занятые нами страны — западные публицисты, самым серьезным образом уверяли, что естественным последствием завоевания Россиею Туркестана будет прежде всего изгнание англичан из Индии, а затем покорение всей западной Европы дикими ордами киргиз, башкир и коканцев, предводительствуемых русскими генералами!

«Times» и «Daily News» переворачивали вопрос о Герате на все стороны, справедливо считая это ханство воротами в Ост-Индию и не успокоиваясь несколько сознанием, что от этих ворот до устьев Инда остается еще добрых полторы тысячи верст! «Нужды нет, говорят они: русские перед этим не остановятся, когда настанет пора». По мнению ост-индского корреспондента «Times’a» пора эта настанет с борьбою за Константинополь.

«Русская попытка в 1853 — 55 г. на Константинополь не удалась только потому, что они не оперировали против Англии в Средней Азии. Теперь они поправляют эту ошибку: пароходы их ходят по Яксарту и Оксу (Сыр и Аму-Дарье), передовые посты их стоят в 300 милях от нашей границы, они находятся в наилучших отношениях с [241] Персиею и пользуются неограниченною популярностью среди жителей Средней Азии».

Для успокоения пугливого патриота, «Times» перечислила все препятствия, ожидающие русскую армию на пути в Ост-Индию и доказала, как дважды-два четыре, что эта армия погибнет, если не в пути, то в Авганистане, а если не тут, то ужь окончательно в душной атмосфере северо-западной Индии.

«Начать с того, что расстояние между Ост-Индией и русским Туркестаном следует считать не от передовых постов, а от действительного центра сил». Мысль верная, но, кажется, что понятие о центрах не ясно представляется самим англичанам. Если ужь искать центров, то не в Туркестане они, не в Ост-Индии: обе эти страны составляют только аванпосты России и Англии, а в таком случае положение русских в Азии выгоднее...

«Промежуточная полоса земли отличается во время зимы страшно суровым климатом, продолжает «Times», а летом нестерпимым зноем. Местность вокруг Каспийского моря в высшей степени не здоровая. Дорог нет... Как провезти артиллерию и припасы для огромной армии по диким пустыням? Как высылать подкрепления?

Ответом на все эти вопросы может служить наша последняя экспедиция против Хивы, а раз что мы утвердились на устьях Аму-Дарьи, то доставка морем тяжестей и подкреплений на эту передовую линию англичан значительно облегчится. Если все перечисленные «Times’ом» ужасы не остановят русских войск, то им указывают новое пугало: авганцев. «Храброе, энергичное, лукавое, изменническое население Авганистана примет, обласкает, предаст и истребит неприятельскую армию. Безконечные ущелья, зияющие пропасти, вечные снега, бурные потоки, как нельзя лучше помогут авганцам сбыть с рук ненавистных иноземцев». Если ужь и это не поможет, не испугает русских, то что-же далее? «истомленные походом, почти без [242] артиллерии и припасов, эти дети севера вступят на знойные равнины Индии.... все равно, что в новый свет, чтобы завязать борьбу с врагом, сражающимся у себя дома, снабженным всеми средствами и обладающим возможностью выбирать время для нападений и отступлений». Ясно, что тут и конец.

Чтобы отвлечь однако-же внимание русских от Индии «Times» указывает им на задачу «более великую», на занятие обширных областей центральной Азии от Каспийского моря до Китая и от Алтайских гор до Гималайского хребта. «Усмирение диких племен — подвиг более благодарный, чем борьба с климатом и армиею Индии». С этим условием — не тянуться к Индии — англичане готовы терпеть нас в Азии и даже находят в этом некоторые выгоды. «Мы вовсе не желаем, продолжает «Times», чтобы эта громадная часть земли оставалась на век притоном полудиких кочующих племен. Русская цивилизация, во всяком случае, выше тамошней». И так нас, значит, считают все-таки лучше киргиз и туркмен — хоть и на том спасибо!

Боясь, однако-же, что алчность русского медведя не удовлетворится такими ничтожествами, каковы Бухара, Хива и Кокан, в которых во всех едва ли больше жителей, чем в одном городе Лондоне — англичане указывают нам ⁷⁵ на важность для нас Приамурского края, где должна пройти «великая сибирская железная дорога, с которою не должно медлить, в виду ее важного мирового значения». Если этого занятия покажется мало — пусть, так и быть, русские присоединят к себе западные китайские провинции... «Занятие этих земель доставит России до 35 миллионов новых подданных, а сохранение между ними порядка и распространение образованности представит достаточное занятие для России».

И так, нам указывают благодарный и благородный [243] подвиг: усмирить диких кочевников и образовать их. Прием англоиндийца иной чем у «Times’a»: он не грозит, не пугает, как шестая держава, он, напротив, нежно, вкрадчивым голоском тянет нотку о том, что между Россией и Англией существуют самые разнообразные связи — торговые, литературные, общественные и даже церковные (намек на попытки к единению англиканской и православной церквей), что оба народа во многом симпатизируют друг другу, что англичане смотрели прежде на русских сквозь польские очки, а что теперь почувствовали даже расположение к России, после славных реформ настоящего царствования, и прочее.

Вообще английские публицисты выказывают или полную самоуверенность или боязливость, чуткую к каждому слуху. Между ними весьма немного таких, которые смотрят спокойно на поступательное движение России, видя в этом, во-первых, историческую необходимость, а во-вторых, залог спокойствия и порядка. Самым выдающимся из числа их был бесспорно сэр Родерик Мурчисон, президент лондонского географического общества. Но даже из тех, кто разделяет его убеждения относительно полезности умиротворения Азии русскими штыками и русским влиянием, большая часть соглашается на это лишь по невозможности остановить наше движение. С решимостью отчаяния они восклицают: «Нам нечего бояться падения Бухары и даже Кабула, пусть русские водворятся у самых дверей наших... соседи так соседи! нам даже следует радоваться, что соседом будет одно прочное государство, уважающее договоры, вместо целой дюжины варварских и вероломных племен, разоряющих нас на ежегодные экспедиции». Другими словами: нет худа без добра... Наиболее откровенные прямо заявляют, что «подвигаясь в Среднюю Азию, Россия старается для Англии. Иначе сказать: Россия простодушно загребает жар голыми руками для удовольствия Англии!

«Times» развивает вопрос несколько подробнее: «Если Россия будет предоставлена самой себе, говорит эта газета, [244] то она не замедлит овладеть всею Среднею Азиею. Только Англия может воспрепятствовать этому и весь вопрос в том: стоит ли противодействовать России и каким образом? Интересы Англии вовсе не требуют отнятия у русских их завоеваний (слава Богу!); владения русских на Оксе, на Яксарте и даже в Бухарии не грозят ни малейшею опасностью владычеству англичан в Ост-Индии... Мир положительно в выигрыше от неустанных завоеваний России, потому что трудно найти другую страну, где бы перемена правительства была так желательна, как в Средней Азии. Апатия и мусульманский фанатизм разных властителей, при отсутствии каких бы то ни было хороших качеств, превратили, некогда плодоносные долины, в голые пустыни, а цветущие богатые города в развалины.»

«Страна и население только выиграют от замены теперешнего бесправия русским духом порядка, как он ни механичен, как ни рутинен. А что проиграет от этого Англия? В далеком будущем ей грозят возможностью нажить себе соперника за владычество в Ост-Индии... Но прежде чем борьба за Ост-Индию сделается возможною, Россия должна будет покорить себе не только Хиву в Бухару, но и Авганистан, а этого в один день не сделаешь. Пока же завоевания России выгодны для торговых интересов Англии. Зависть русских фабрикантов не может наложить такого гнета на английскую торговлю, как анархия или грабежи азиятских деспотов».

Рядом с такою уверенностью в благотворности результатов русского влияния, как-то странно видеть заботы английского правительства о противодействии этому влиянию...

В 1869 году в парламенте был сделан запрос о делах Средней Азии и во время прений было высказано замечание, что Англия не должна оставлять без внимания и другую границу Индии — со стороны Персии. Замечание это не прошло бесследно, правительство позаботилось об усилении своего влияния в Персии и по просьбе шаха отправило к [245] нему несколько офицеров для обучения и преобразования персидской армии на европейский образец. Тоже самое сделано и по отношению Авганистана.

Каждый согласится, что подобные меры английского правительства весьма мало удовлетворяют понятию о полнейшем невмешательстве, о политике неуклонного нейтралитета. Мы, конечно, только отмечаем факт, не имея ни малейшей возможности противодействовать ему, даже если бы он и был для нас стеснителен.

Наша дипломатия никогда не била тревоги из-за мероприятий английского правительства, по отношению к Азии, никогда не делала ни запросов, ни представлений, за то сама вынуждена беспрестанно успокоивать боязливую рассчетливость торговой компании, называемой британскою империей!

Комментарии

65. Подробности заимствованы из Русской Старины 1873 г. т. IX.

66. Выходец из Сербии. Настоящая его фамилия была Гра Симонич, но прибыв в Россию, он сделал легкую добавку и впоследствии, в награду за службу, получил от императора Николая утверждение в графском достоинстве.

67. Надобно заметить, что пруссаки приписывают честь этого дня Блюхеру и не без основания: дело в том, что Веллингтон постоянно интриговал против союзников, Наполеон знал это и построил на этом свой план: «если нападу на Веллингтона, к нему на помощь тотчас явится и Блюхер, а я слабее их; если нападу на Блюхера — Веллингтон ему не поможет и, значит, я с ним справлюсь; затем отбросив Блюхера к стороне, пойду на Веллингтона и разотру его». Первая половина плана удалась вполне. — Блюхер был разбит, но когда Наполеон бросился на Веллингтона, то вслед за ним, потянулся и разбитый Блюхер. Дело Веллингтона уже было проиграно, когда совершенно неожиданно появились пруссаки и вырвали победу из рук Наполеона. Характеристична подпись к портрету Веллингтона, гравированному в Париже:

D’ou vient cet air d’etonnement

Sur se visage, ou dut briller la gloire?

C’est que le peintre a maladroittement,

Peint le heros le jour de sa victoire. 

(Откуда это удивленье

В лице, где-б надо славе быть?

 — В день славного его сраженья

Взялись его изобразить!) —

Надобно заметить, что на портрете герцог действительно имел как будто удивленный вид.

68. Англичане после этого заставляли продавцев при себе съесть предварительно горсть муки.

69. Борнс был назначен коммиссаром при Шах-Шудже.

70. Коротко остриженные волоса затруднили несколько при передаче головы из рук в руки, но авганцы нашлись: они проткнули уши кинжалом и продели бичевку.

71. За несколько лет до него послан был в Хиву лейтенант английской армии Вейберд, здесь он был ограблен и бежал в Бухару, но тут был казнен за отказ принять мусульманство. Впоследствии казнены здесь: Джиованни-Орлгандо, Флорс-Назели и какой-то грек Иосиф.

72. Абрамов в начале 1864 г. был, поручиком, а в середине 1868 года, произведен в генералы.

73. Газета «Times» считает даже в 840.000, но тут вероятно в счету и ружья и пушки, что конечно нельзя признать личною собственностью эмира.

74. По 10,000 ф. с. в месяц, значит в год 120,000, а за 5 лет 600.000 ф. или 4,200,000 р. сер.

75. Письма англо-индийца №№ 21 и 29 «Голоса» за 1873 год.