Вообразив сперва секретно, для себя, а потом во всеуслышание и для других, что он прислан сюда с [317] каким-то независимым от меня поручением и даже для контроля моих действий, он считал совершенно лишним исполнять мои поручения и в чем-либо помогать мне серьезно. Самая переписка с эмиром велась и ведется, почти исключительно, оказавшимся здесь весьма хорошим переводчиком - уральским казачьим офицером. Пашино-же большею частью или ничего не делал, или писал какие-то статьи для каких-то ученых обществ, но которые даже и показывать мне он считал лишним. Все это и некоторые другие недостатки Пашино были мне, конечно, неприятны, тем более, что в предстоявших мне здесь необходимых переменах искреннее содействие людей, со мной приехавших, мне было необходимее, чем когда-либо.

Но не желая зла Пашино, я не писал даже Вам об этом ни слова, а предпочел, отказавшись на время от его помощи, заставить его перемениться в отношениях ко мне, посредством ласки и убеждений, которые оказывать и высказывать имел я случаи довольно часто, так как Пашино, считаясь в моем штабе, бывал у меня почти каждый день. Вышло, однако, иначе. Вследствие каких побуждений, не знаю; из личного-ли неудовольствия, или вследствие заранее предвзятого намерения, но Пашино начал систематически ссорить меня с людьми, наиболее для края полезными, а следовательно, и мне необходимыми, каковы Сеид-Газым, Серов и др. В сплетни замешивалось и имя графа Воронцова.

Но благодаря честности, именно, этих-то имен, сплетни были во время обнаружены, автор уличен в глаза, и, слава Богу, что так случилось, потому что, в противном случае, мне пришлось-бы расстаться с Серовым, человеком здесь положительно незаменимым. Названные лица, сами раскрыв первые сплетни, ограничились одним о них мне заявлением и даже не назвали имя автора. Но затем, чрез две недели, появились новые, более крупные сплетни, имевшие целью возбудить недоверие ко мне, озаботить туземцев на счет их будущего и поссорить Серова уже не со мной, а с графом Воронцовым. Говорилось, будто я и Серов будем отсюда скоро удалены, будто правительство непременно желает сделать из Ташкентской территории ханство и назначить ханом ненавидимого всеми здесь за взятки и преданность к Бухаре Казы-каляна, что относительно всего этого, будто бы, получил письмо граф Воронцов, который притом, передавая содержание этого письма, прибавлял, что, и по его мнению; Серова следует переменить. [318]

Так как подобная сплетня не могла произнести большого впечатления, то Серов счел долгом явиться ко мне и обо всем предупредить. Тогда я уже должен был принять меры, чтобы добиться правды. Был-ли Пашино автором политических сплетен, строго говоря, ручаться не могу, хотя знаю, что он их повторял, и хотя сам я замечал не раз, что Пашино, иногда даже злоупотребляя моим именем, оказывал Казы каляну более внимания и любезностей, нежели я желал. Что-же касается до сплетен, направленных лично против меня и Серова, то сомневаться в том не могу, так как одно и то-же подтвердили мне несколько человек, заслуживающих полного доверия, которые не отказались повторить то же самое в лицо Пашино, при чем я, конечно, не присутствовал.

Согласитесь, что, раз убедившись в подобных свойствах человека, оставлять его долее в крае, только что начинающем успокаиваться, я не мог.

Да и можно-ли было, после всего обнаруженного, быть спокойным, что, уже все сплетни мне известны и что не существует других, до меня не дошедших, которые для дел могут быть весьма вредны.

Во всяком случае, во-первых, не желая ни малейшего зла для г. Пашино, и во-вторых, уважая принадлежность его министерству Иностранных дел, хотя здесь и не официально, я желал покончить с ним, сколь возможно, миролюбиво. С этою целью, я просил графа Воронцова убедить г. Пашино выехать отсюда в отпуск, как бы по неудовольствию на меня. Увещания продолжались три дня и повели лишь к тому, что г. Пашино счел себя в праве уже открыто стать в оппозицию мне, публично осуждая как меня, так и все мои распоряжения.

Терпеть далее присутствие подобного человека здесь было-бы, по моему крайнему убеждению, непростительною слабостью, а потому я решился на крайнюю меру — г. Пашино выслать. Но и при этом только сам он будет виноват, если высылка примет вид официальный. Вот копии с предложений моих относительно выезда его из Ташкента.

Мне крайне будет жаль, если мое распоряжение возбудит в Вас неудовольствие, но, право, не знаю, как бы я мог поступить иначе.

Кроме прогонов, Пашино, при выезде, выдано здешнее прибавочное содержание на месяц, т. е. 200 рублей сер. Все оставленные им вещи и все бумаги сложены в ящик и, запечатанные его и комендантскою печатью, будут отправлены в министерство Иностранных дел. [319]

Если Вам угодно будет приказать кому-либо рассмотерть бумаги, то Вы-бы меня премного обязали, приказав, если найдутся бумаги, принадлежащие здешнему управлению, возвратить по принадлежности.

Прошу Вас верить душевному уважению и преданности.

Подпись: Д. Романовский.

Приписка: Пашино выехал вчера, т. е. 25 июня.