РЖЕВУСКИЙ А.

ОТ ТИФЛИСА ДО ДЕНГИЛЬ-ТЕПЕ

(Статья четвертая)

(См. «Воен. Сбор.» 1884 г., №№ 6-й - 8-й.)

IV. От Каспийского моря до Копепет-Дагского хребта.

Выступив из Чекишляра, пришлось нам верст шесть идти по сыпучим, несмотря на раннее время дня уже накаленным солнцем, пескам. Затем почва меняется — начинается глинистый, твердый грунт, по которому лошадям идти очень легко. Почва лишена всякой растительности; изредка попадаются низенькие пучки твердой травы, составляющей единственную в этой пустыне пищу верблюдов. Первый переход, который делали все войска, направлявшиеся из Чекишляра в Чат, 30-ти-верстный, до колодцев Бевен-Баш. Трудно себе представить местность более безотрадную, более наводящую тоску и уныние. Ни бугорка, ни холмика. Куда ни бросишь взгляд — везде, ровная, чистая, серая степь. Иногда вдруг покажется вдали озеро с островками, целые рощи больших деревьев; все это вы видите совершенно ясно. Не хочется верить, что это не действительность, а только мираж; но чем ближе подходите, тем более убеждаетесь, что это манящее к себе, дразнящее вас явление — нечто несуществующее. Первое время похода нижние чины, никогда ничего не слышавшие о миражах, ужасно были удивлены, видя это явление природы; они не хотели верить, что это не настоящие виды, но вскоре попривыкли. Во время нашего прохода к Бевен-Башу, на полупути, команда нижних чинов, под руководством инженерного офицера, занималась буреньем артезианского колодца, впрочем не добившись толка; в двух выкопанных колодцах вода [162] оказалась горькосоленою, невозможною для употребления. Добравшись благополучно до места ночлега, отрядив часовых к колодцам, расположились мы биваком. В колодцах Бевен-Баш оказалось воды очень мало, так как перед нашим приходом здесь стоял арбяной транспорт, истреблявший успевшую накопиться в вырытых колодцах воду. Из 50-ти вырытых в этом пункте колодцев только в 13-ти накоплялась вода, годная к употреблению, как для питья, так и для варки пищи, хотя и имела вкус и запах душистый и была немного горькосоленая; кроме того, в 16-ти она была годна для пойла лошадей, хотя была очень неприятна на вкус, в остальных же ее не хотели пить даже верблюды. Во всех этих колодцах воды в каждом было не более шести ведер, исчерпав которые приходилось ждать около 4-х часов, пока снова не появится такое же количество.

Следующий затем (21 в.) переход по местности совершенно однообразной привел нас к ночлегу на берегу озера Дели-ли. Озеро небольшое; на берегу высокий зеленый камыш, вода вблизи берега солоноватая, но если брать из середины озера, то сносная на вкус. Как бы в отместку за воду, на этой стоянке оказываются два новых врага — оводы и комары. Счастлив тот, на чью долю приходится сильный ветер во время стоянки у Дели-ли, — тогда вышеупомянутые враги не так ощутительны; но при затишье комары одолевают безжалостно. Вместе с оводами, они покидают камыши и с яростью нападают на людей и лошадей, не давая ни минуты покоя, столь необходимого после дневного утомления от перехода и убийственной жары.

С Атреком приходится войскам встретиться впервые около места третьего ночлега по выходе из Чекишляра, а именно: в Гудри, отстоящем от Дели-ли на 15 1/2 верст; но оказалось, что атрекская вода негодна для употребления, так как совершенно горько-соленая. Приходилось копать на берегу реки ямы, подобно тому, как в Чекишляре, и тогда получалась вода одинакового качества с чекишлярской. В Гудри Атрек, в июне месяце, представлял речонку сажени в три шириною, с водою какого-то шоколадного цвета, переполненною массою рыбы, между которой преобладали сомы и усачи. Рыба оказалась очень невкусною, с примесью какого-то страшно неприятного запаха и, говорят, оказывавшая вредное влияние на здоровье употреблявших ее в пищу. Между тем рыбы было так много, что казаки шашками рубили ее и разумеется, несмотря на советы избегать употреблять ее в пищу, преисправно уничтожали во всех видах. Левый берег Атрека принадлежит [163] Персии и покрыт густыми кустарниками, доставляющими отличный материал для топлива, которым, разумеется, бесплатно пользовались как проходящие войска, так и стоявшие здесь все лето дагестанцы конно-иррегулярного полка. Не доходя до Гудри, по пути, расположен аул в несколько десятков кибиток. Около аула на далекое расстояние тянутся бахчи, засеянные дынями и арбузами. Жители аула, принадлежащие к племени туркмен-джафарбаев, при прохождении войск выходили навстречу, предлагая за умеренную плату свои произведения. Этот аул — есть последнее населенное место, встретившееся на пути нашего следования, вплоть до земли Ахала. В окрестностях аула прекрасная густая трава и, говорят, прежде был лесок, в настоящее время уцелевший только на левом, противоположном, берегу Атрека. Стоявшие у Гудри дагестанцы вообще были очень довольны своей стоянкой. Только комары не давали покоя, кусая как-то особенно больно, несравненно больнее наших европейских. Некоторые, менее терпеливые устраивали себе вышки, в роде сторожевых вышек, бывших на Кавказе во время Кавказской войны, и забирались туда на ночь. Благодаря продувающему наверху ветерку и тому обстоятельству, что комары не летают высоко над поверхностью земли, на вышках возможно было найти спасение от мучительных комариных уколов.

От Гудри вплоть до Чата дорога идет по Атреку, причем в 29 верстах от Гудри ночлег у переправы Баят-Хаджи. Очевидно, что место это служило когда-то кладбищем, так как повсюду разбросан целый ряд могил с поставленными памятниками в виде каменьев, большинство которых высечены в виде крестов. От проводника туркмена не мог я добиться, что это за кладбище, — он и сам не знал, говорил только, что тут есть могила духовного лица «Хаджи». С этого же пункта начинают по пути попадаться земляные провалы, доходящие до грандиозных размеров в окрестностях Чата. Начиная от Баят-Хаджи, Атрек течет все в более и более крутых берегах; спуски к реке становятся с каждым шагом труднее и круче. Ширина реки всего несколько сажен, но глубина очень значительна, качество воды то же, что в Гудри. У следующего места остановки, по маршруту, в расстоянии 20-ти верст от Баят-Хаджи и называемого Яглыолун — новая переправа на персидский берег. Переправы эти имеют большое значение, так как по причине крутизны и даже обрывистости берегов Атрека возможен переход через эту реку только в нескольких пунктах; наблюдение за некоторыми не представляет [164] особенных трудностей. Пройдя еще тридцать восемь с половиною верст по пустыне, достигаем Чата, находящегося у слияния Сумбара с Атреком и считавшегося в то время крайним пунктом наших владений по этой линии. Трудно встретить на земном шаре местность более безотрадную. Невозможно себе представить те трудности и лишения, которые выпали на долю войск, занимавших этот пункт. На местности, изрытой оврагами и бездонными пропастями, без малейших признаков растительности, в трехугольнике, образуемом Сумбаром-Атреком (Берега которых достигают у Чата высоты 26-ти сажен.), и степью, построено укрепление, в котором стояла маленькая деревянная церковь и помещалась землянка — местожительство начальника чатской колонны, полковника Шкуринского (ныне генерал-майор), бывшего в то время командиром Ширванского пехотного полка; тут же помещались кибитки и палатки управлений и войск. Местность положительно неприступная. На равнине перед укреплением, отделяясь от него Атреком, текущим в этом месте по дну громадного оврага, расположен был госпиталь, во время нашего прихода переполненный больными, из которого главный процент выпал на долю дисентериков, цынготных и с воспалением легких. Причиною как простых, так и кровавых дисентерий можно безошибочно считать воду как в Атреке, так и в Сумбаре, безусловно вредно действовавшую на пищеварительные органы и вообще на человеческий организм. Причина цынги крылась в истощении войск, измученных жарою и отсутствием растительной пищи, вот вследствие чего и здесь, как и в Чекишляре, более всего заболевавших цынгою находилось в частях, не прибывших в последнее время для принятия участия в экспедиции, а в находившихся в Закаспийском отделе, до начала оной. На истощение сил нижних чинов должно было иметь тоже сильное влияние напряжение на работах на пристани чекишлярской по разгрузке пароходов и судов. Врачи жаловались, что как цынга, так и воспаление легких не поддавались никакому лечению, вследствие чего процент смертности, в этот период времени, был очень значителен. Чат ко всем своим недостаткам может причислить еще одно, и притом самое крупное, а именно — самое жаркое лето, по крайней мере от берега Каспия до Копепет-Дага. Чтобы составить себе понятие о жарах, бывших в Чате в июне и июле месяцах, достаточно знать, что термометр Реомюра показывал иногда 52° на солнце. [165]

Жить при такой температуре, вдыхать в себя, наполнять свои легкие раскаленным воздухом положительное мучение. В августе, несмотря на сильное относительное понижение температуры, в моей палатке, хотя бока ее для охлаждения были приподняты, термометр не спускался ниже 35° по Реомюру в полдень. На мои жалобы на жару, офицеры, жившие в Чате более продолжительное время, уверяли, что «сегодня прохладно: всего лишь 42° на солнце». В такую жару выпить стакан какого-нибудь холодного напитка доставляло великое наслаждение, вследствие чего офицеры часто занимались охлаждением воды, как простой, так и зельтерской, которое совершалось следующим образом. Наполняется водою бутылка, обшитая войлоком, обложенным полотном; эта обшивка обливается снаружи водою, и бутылка выставляется в такое место, где есть хоть малейший ток воздуха; когда войлок высыхает, его снова поливают, и вода, находящаяся в бутылке, после подобной процедуры быстро охлаждается; зельтерская вода охлаждается еще легче, причем бутылка обвертывается простой газетной бумагой и затем подвергается вышеописанным действиям.

В окрестностях Чата попадается масса провалов, из которых многие идут на далекое пространство и имеют исход к Атреку и Сумбару. В одну из таких подземных галерей попал казак, ехавший верхом. Долго блуждал он под землею и только спустя несколько часов вышел на свет Божий, далеко от того места, где провалился, причем ни он, ни лошадь не получили ни малейшего ушиба.

Пока мы томились в Чате, штаб отряда решил открыть наступательные действия, и с этою целью весь отряд был распределен следующим образом: 1) авангард — 4-й батальон Куринского, 4-й батальон Кабардинского, 1-й батальон Апшеронского и 4-й батальон Ширванского пехотных полков; рота саперов; 4-я сотня Волгского и сотня Таманского казачьих полков; 3-я и 4-я сотни Дагестанского конно-иррегулярного полка; сотня закавказской и сотня туземной милиции; горная полубатарея и взвод полевой Красноводской батареи — всего 4 1/4 батальона, 6 сотен и 6 орудий, при отделении подвижного артиллерийского парка (120,000 патронов). Бывшие до того в составе авангарда в Терсакане два батальона 41-й пехотной дивизии и сотня Таманского казачьего полка были изъяты из состава авангарда, вследствие развившейся среди них болезненности, в особенности лихорадок, причем 4-й батальон Ахалцыхского полка и Таманскую сотню возвратили в [166] Дуз-Олум, где они должны были остаться гарнизоном, а 4-й батальон Александропольского оставили в Терсакане. Авангарду этому, вверенному начальству князя Долгорукого, предписывалось сосредоточиться в Терсакане к 5-му августа и затем 7-го выступить в Ходжам-кала и, заняв этот пункт, немедленно приступить к разработке дороги от него к Терсакану, а также к устройству колодцев на половине пути между ними; 2) остальные части передового отряда должны были сосредоточиться в Дуз-Олуме к 10-му августа, причем выступление предписывалось произвести тремя эшелонами: 1-й — под начальством свиты Его Величества генерал-майора графа Борха — должен был выступить 30-го июля в составе 3-го батальона лейб Эриванского и 3-го батальона Грузинского гренадерских полков, 4-й батареи 20-й артиллерийской бригады, которой один взвод должен был быть оставленным в Дуз-Олуме, и управления начальника пехоты; 2-й эшелон, под общим начальством свиты Его Величества генерал-майора Светлейшего Князя Зейн-Витгенштейн-Берлебурга, — выступить 31-го июля, в составе дивизиона Переяславских драгун, 5-й сотни Полтавского казачьего полка (с ракетами), полубатареи 1-й конной терской батареи и управлений начальников кавалерии и артиллерии; 3-й эшелон, под командою командира 81-го пехотного Апшеронского полка, полковника Чижикова, — 1-го августа, в составе: трех рот 3-го батальона Ширванского полка, кавказского сводно-стрелкового батальона, 2-й сотни Полтавского казачьего полка, 2-й сотни туземной милиции и отрядного штаба; 3) третьему батальону Дагестанского полка предписывалось выступить из Чекишляра 2-го августа и следовать в Чат; 4) остальные части оставлены для обеспечения тыла передового отряда в следующих пунктах: в Чекишляре — 4-ые батальоны 81-го Апшеронского, 82-го Дагестанского, 83-го Самурского пехотных полков, 2-я и 6-я сотни Таманского, 1-я и 3-я Полтавского казачьих полков, 1-я сотня туземной милиции, два полевых незапряженных орудия красноводской артиллерии; в Гудри — 5-я и 6-я сотни Дагестанского конно-иррегулярного полка; в Чате — 4-й батальон 78-го Навагинского и 3-й 82-го Дагестанского пехотных полков; 2-я сотня Волгского казачьего, 1-я и 2-я сотни Дагестанского конно-иррегулярного полков, 5-я сотня туземной милиции, четыре незапряженных орудия Красноводской артиллерии; в Даш-Верды — 1-й батальон 83-го Самурского пехотного полка с частью 5-й сотни туземной милиции; в Дуз-Олуме — 4-й батальон 162-го Ахалцыхского пехотного полка, сотня Таманского казачьего и 6-я сотня туземной милиции и, наконец, в [167] Терсакане — 4-й батальон 161-го Александропольского пехотного полка.

Приказ по передовому отряду предписывал, перед выступлением частей назначенных в его составе, врачам сделать самый тщательный осмотр людей и слабых в поход отнюдь не брать, равно как и больных лошадей; надзор за слабыми, собранными в особые команды и прикомандированными на довольствие к соответствующим родам войск, расположенным на постах, возложен был на начальников тех постов; все лишние вещи оставить под надзором слабых; чинам передового отряда определялась следующая суточная дача на человека: а) для регулярных войск и казачьих сотен — 1 1/2 фунт. сухарей, 1/2 фунт. гречневой крупы, морская провизия полностью и 1 1/2 фунт. мяса; б) для Дагестанского конно-иррегулярного полка — 2 фунт. пшеничной муки, фунт говядины и морская провизия по положению; в) для туземной милиции — 2 фунт. пшеничной муки, чай, сахар, 3/4 фунт. сарочинской крупы и фунт мяса; г) для лошадей по 3 гарнца ячменя или 4 гарнца овса, при отсутствии сена, а при выдаче его дача зернового фуража должна была уменьшаться сообразно отпуска сена. Вместе с тем предписывалось всем войскам, при выступлении из Чекишляра, взять с собою десятидневный запас довольствия, который и пополнить в Чате; при выступлении же авангарда из Терсакана, а главных сил из Дуз-Олума взять с собою месячную пропорцию всего довольствия.

Болезнь генерала Лазарева заставила немного изменить вышеизложенный состав эшелонов, так как отрядный штаб вместе со 2-й сотней Полтавского казачьего полка остался на день в Чекишляре и 2-го августа составил 4-й эшелон, присоединившийся к батальону Дагестанского полка под общим начальством генерального штаба полковника Гродекова. В эшелоны было назначено следующее количество верблюдов: в 1-й — 598, во 2-й — 680, в 3-й — 507 и в 4-й — 516.

Все, кому приходилось покинуть Чат, были в полном восторге. Характер местности за Чатом изменяется. Хотя грунт и тот же самый, но уже тут начинают попадаться на пути отроги Копепет-Дагского хребта, образующие ущелья и дефиле. Горы невысокие, без всякой растительности. Они представляют целый ряд связанных между собою самой причудливой, в большинстве случаев конусообразной, формы холмов, иногда идущих в несколько линий с ровными, гладкими между ними плато. На одной из [168] таких равнин на берегу реки Сумбара, в 21 1/2 верстах от Чата, находится место, именуемое Хор-Олум, — первый ночлег для войск, идущих из Чата; в этом пункте в Сумбаре вода хотя и мутного цвета, но на вкус приятная. Еще 26 верст — и мы достигаем Дуз-Олума, находящегося при впадении Чандыра в Сумбар. Первые двенадцать верст от Хор-Олума дорога идет по равнине, затем входит в ущелье, образуемое невысокими глиняными холмами, по которому и идет на протяжении пяти верст, затем опять выходит на равнину, пересеченную промоинами, по которой и доходит до р. Сумбара у самого Дуз-Олума. В Дуз-Олуме помещался продовольственный склад значительных размеров, последний склад по пути следования ахал-текинского экспедиционного отряда в 1879 году. Из всех дотоле пройденных войсками отряда пунктов, начиная от Чекишляра, Дуз-Олум производит самое лучшее впечатление. Он находится на равнине, окруженной со всех сторон возвышенностями, на берегу обрыва, на дне которого текут: с одной стороны Чандыра, с другой — Сумбар. Впрочем Сумбар, по крайней мере во время нашего прохождения через Дуз-Олум, представлял собою, еле-еле пробивающийся ручеек. Берега этих рек, по дну оврага, покрыты крупными кустарниками гребеньщика. Колоссальных чатских жаров в Дуз-Олуме не бывает, что можно отчасти объяснить большим возвышением над уровнем моря, так как Дуз-Олум находится на 850 футах над поверхностью моря, тогда как Чат всего на 135 футах. Окрестности Дуз-Олума, не представляя из себя голой пустыни, переполнены дичью, между которой первое место занимают курочки и фазаны.

Во время нашей стоянки в Дуз-Олуме, пришла к нам печальная весть о смерти генерал-лейтенанта Лазарева. 12-го августа генерал Лазарев, несмотря на страшный упадок сил и слабость, происходившую от мучительного карбункула на спине, около левой лопатки, только что надрезанного, не желая откладывать и без того уже запоздавшую экспедицию, прибыл в Чат, сделав 140 верст в коляске. Езда в жару и боль, причиняемая нарывом, до такой степени ослабили его, что, по приезде в Чат, он уже не мог сам выйти из экипажа и был вынесен на руках. Несмотря однако на слабость, генерал немедленно приказал послать казаков в Дуз-Олум, с известием, что на следующий день прибудет туда, т.е. сделает 47 1/2 верст. 13-го августа в Дуз-Олуме, в центре бивака, разбили палатки для начальника отряда и [169] приближенных к нему лиц, выставили почетный караул от Дагестанского пехотного полка, с единственным в отряде хором музыкантов Ширванского полка, по дороге расставили казаков для наблюдения и немедленного извещения, в случае если бы со стороны Чата заметили экипаж начальника отряда. Около часа пополудни прискакал казак с известием, что едет генерал Лазарев. Офицеры засуетились, караул стал в ружье, музыканты приготовили свои инструменты, и все взоры обратились по направленно к Чату. Прошло более часа, но ожидаемый начальник все еще не показывался. Еще немного времени — и за оврагом, на дне которого едва сочился Сумбар, как оказалось запруженный упавшим, в верстах десяти выше Дуз-Олума, земляным завалом, показался верблюжий транспорт. Подождав еще с час, все решили, что казак, приняв пыль, поднятую двигавшимся транспортом за поезд начальника отряда, поспешил сообщением и тем произвел фальшивую тревогу. Вследствие сего, мало по малу все собравшиеся для встречи разошлись. Прошел день. Удушливая жара, накалившая воздух, сменилась прохладою наступивших сумерек; в частях протрубили вечернюю зарю. Ожидавший целый день на солнцепеке караул был распущен, а о приезде генерала не было ни слуха ни духа. Начались предположения, что могло бы задержать приезд генерала. Большинство решило, что Лазарев, в виду усталости, остался отдохнуть в Чате и прибудет на следующий день; но все были далеки от мысли о смерти того, чью колоссальную фигуру, казалось, никакая болезнь не в силах сломить. На другой день, т.е. 14-го августа, на рассвете привезено в Дуз-Олум известие, что генералу хуже; в десять же часов утра по лагерю пронесся слух, что начальник отряда умер. Известие это вскоре подтвердилось, так как казак привез начальнику штаба, полковнику Маламе, донесение доктора Келдыша, находившегося все последнее время при генерале Лазареве; в этом донесении сообщалось, что в 4 1/2 часов утра генерал Лазарев умер. Начальник штаба полковник Малама, штаб-офицер, состоящий по особым поручениям при генерале, полковник Карганов и ординарцы штабс-капитан Колышкин и поручики: Александровский и Келбалай-хан Нахичеванский немедленно по получении этого известия поскакали в Чат. Командование отрядом принял на себя старший из начальствующих лиц, начальник Закаспийского отдела, генерал-майор Ломакин. Между тем в Дуз-Олуме нельзя было оставаться в пассивном положении. Каждый лишний день промедления требовал [170] истребления большого количества продовольствия, еще не сосредоточенного в должной мере на передовых пунктах, следовательно приходилось решиться, взяв имевшиеся запасы, быстро двигаться вперед, в случае удачи, пополнить их отнятым у неприятеля добром, при неуспехе же довольствоваться тем, что могло быть подвезено во время нашего движения. Генерал Ломакин при этом руководствовался решением генерала Лазарева, а потому предписано было всему отряду взять с собой фураж и провиант на 15 дней.

В лагере поднялась суматоха; все части наперебой спешили получить из магазинов довольствие, причем происходило следующее: в виду относительной ограниченности запасов провизии, находящейся в дуз-олумском магазине, опустошенном как авангардной колонной, так и стоявшим тут гарнизоном, смотритель магазина, всячески стараясь удовлетворить требования войск, каждой части что-нибудь да не давал: так, например, приходят из одного батальона, оказывается, что в магазине нет чесноку или же, если и есть, то только дня на два на три; другому же батальону чеснок оказывается на все количество дней, но нет перцу, третьему лаврового листу и т.д., — конечно, приходилось довольствоваться хоть тем, что получили. Роздали верблюдов, навьючили их и двинулись в дальнейшей путь. В это время авангард отряда, под командою флигель-адъютанта полковника князя Долгорукого, уже был на самой границе Ахал-текинского оазиса, где и ждал в Бендесене соединения с отрядом для дальнейшего движения. Со времени сосредоточения авангарда в Терсакане активные действия оного заключались в следующем: 5-го августа вечером выступили оттуда три сотни казаков, под начальством подполковника Васильчикова; пройдя 46 верст безводного пути, на другой день утром вступили в Ходжам-кала, где были встречены выстрелами партии текинцев, пасших в этом месте свою баранту, немедленно отбитую от них. Эти передовые части нашего авангарда стали твердой ногой в Ходжам-кала. 1-й эшелон авангарда, состоявший из 4-го батальона Кабардинского полка, роты Куринского и сотни казаков, покинул Терсакан 7-го августа утром и, пройдя 22 1/2 версты, остановился ночевать у Маргиса, а затем к полдню следующего дня вступил в Ходжам-калу. По занятии последнего пункта было приступлено к разработке дороги к Терсакану и к копанию колодцев у Маргиса. Для дорожных работ был назначен 2-й эшелон, а именно — батальоны Апшеронского и Ширванского полков, при содействии каракалинских туркмен. На [171] последних было тоже возложено устройство колодцев у Маргиса, но в трех вырытых ими вода оказалась горькосоленою, вследствие чего сделаны были новые изыскания и вырыто несколько новых колодцев к востоку от Маргиса, верстах в двух в сторону от дороги, и в них вода оказалась лучшего достоинства; но во всех этих колодцах воды было мало и истраченный запас пополнялся медленно. В шести верстах от дороги был родник Кикили с пресной водой, но по его маловодности делать лишних 12 верст не стоило. Опять пошли отроги Копепет-Дага. Местность тут уже становится более оживленною, более разнообразною; с левой стороны нашего движения тянулась р. Сумбар, или, вернее, овраг, на дне которого текла эта реченка Сумбар, иногда показывался, затем вновь скрывался за горными отрогами; берег оврага покрыт во многих местах кустами гребеньщика; изредка попадается саксаул. Громадные орлы, попарно сидя по вершинам невысоких гор, преспокойно смотрели на проходящие мимо них войска, как бы поджидая от них добычи. А добыча на всем пути нашего движения для хищных птиц была обильная, так как по верблюжьим остовам можно было легко проследить все пройденное нами расстояние.

На самом берегу Чандыра, в 18 3/4 верстах от Дуз-Олума, находится место Бек-тепе, где мы и расположились для ночлега: большая площадка, с одной стороны граничащая горными, крутыми отрогами, с противоположной — Сумбарским руслом, а с двух остальных — целым рядом холмов и оврагов и имеющая только два узких, проходящих по ущельям входа. Сумбар течет и тут, как в Дуз-Олуме, по дну глубокого оврага, при весеннем разливе, по всей вероятности, доходя до его краев, во время же нашего прохода извиваясь мелкой реченкой, по местности богатой растительностью, между которой попадаются и большие деревья. К несчастью этот маленький лесок отчасти уничтожен пожаром, который произошел во время прохода наших войск в 1878 году, причем неизвестно, произошло ли это по нечаянности, или произведено с умыслом. Уныло стоят обугленные деревья — и без того редкое явление в этой неприветливой стране. Из Бек-тепе выход по ущелью настолько узок, что приходилось колонне идти, вытянувшись в один верблюд что крайне задерживало движение отряда. Вскоре началась разработанная нашими саперами дорога. Работа досталась им нелегкая, но, несмотря на это, любо было смотреть на труд наших солдатиков — труд, совершенный при [172] страшной жаре, при утолении жажды согретою солнечными лучами водою, при ежеминутной опасности от нападения текинцев. Для проведения удобной, для движения орудий и колесных экипажей, дороги приходилось, в некоторых местах, делать глубокие выемки в твердой, высушенной раскаленным воздухом, глинистой почве, что требовало большого напряжения, большой траты физических сил. На одной из отвесных стен подобных выемок какой-то сапер, желая хоть на время оставить память по своим работам, выцарапал в глине надпись большими буквами: «20-го июля 1879 года». Во время нашего движения к Терсакаму, мы встретили двух конных туркмен, везших из авангардной колонны корреспонденцию. Временно-командующий отрядом генерал Ломакин приостановил движение нашей колонны, желая дать маленький отдых войскам и, в то же время, познакомиться с известиями, присланными из авангардной колонны. Князь Долгорукий сообщал, что, узнав о том, что текинцы содержат у колодцев Ниаза захваченного ими в окрестностях Терсакана рядового Александропольского пехотного полка, и пожелав освободить его, он решил сделать набег в Ахал. Для приведения в исполнение этого плана предписано было: 4-й сотне Таманского казачьего и 4-й Дагестанского конно-иррегулярного полков с сотнею закавказской милиции выступить из Ходжам-кала вечером 10-го августа, перевалить через Копепет-Даг Каджским перевалом, с рассветом прибыть к колодцам Кара-Сенгер и оттуда следовать к колодцам Демирдшан и Даулет. Одновременно с кавалерией выступить из Ходжам-кала двум ротам 4-го батальона Кабардинского полка, которым остановиться в Кашдже и составить резерв кавалерийской колонне. Вечером того же 10-го августа из Бендена была двинута 4-я сотня Волгского казачьего полка, причем ей предписано переваливать ночью через горы и пройти мимо аула Бами прямо к колодцам Ниаз. 3-я сотня дагестанцев должна была выступить вместе с волгцами, но, пройдя горы, направиться на северо-восток к колодцам Еген-Газах, причем рота Куринского полка должна было служить резервом двум вышеупомянутым частям. Сотня Волгского казачьего полка поручена была командованию пехотного поручика Славочинского. Выступив с вечера 10-го августа из Бендесена, сотня шла всю ночь и только на рассвете подошла к колодцам Шаза. Невдалеке от кочевки казаки встретили текинский наблюдательный пост, давший по ним выстрел и быстро ускакавший к кибиткам. Казаки ускорили ход, но уже в кочевке поднялась [173] тревога, так что, подходя к кибиткам, наши застали многих текинцев с совершенно навьюченными верблюдами и собирающимися угнать стада баранов и верблюдов подальше от кочевья. Началась перестрелка; казаки ворвались в аул, не давая текинцам угнать их стада; текинцы сперва отчаянно защищались, но берданки сделали свое дело, и вскоре все, кто только успел, из жителей кочевья спаслись бегством, бросив свои семьи и имущество. Результатом этого набега было несколько брошенных текинцами тел убитых, по всей вероятности не мало и раненых, несколько тысяч баранов и верблюдов (По официальному сообщению: 800 верблюдов и 6,000 баранов и козлов.) и все навьюченное на последних имущество. Стрельба прекратилась; женщины и дети убедились, что их не трогают, стали относиться к казакам с большим спокойствием и доверием, вполне убежденные в том, что их не убьют, и начали выходить из кибиток, смотря с удивлением на горсть храбрецов, прогнавших в несколько раз превышавших их количеством, дотоле считавшихся в их глазах идеалом героев, обитателей кочевья. Пора бы было и уходить, а между тем главная цель набега еще не была достигнута — пленный наш солдат все еще был в руках текинцев. Но тут помогла сама судьба. Сотенный командир, сотник Татонов, проезжая мимо одной из кибиток, услыхал крики, молящие о помощи, исходящие из этой кибитки, и притом русскими словами. Соскочив с лошади, вбежал Татонов в кибитку, но в ней никого не было видно, крики же раздавались из-за кучи наваленных к стенке мешков. Разобрав мешки, нашли под ними, в цепях, нашего пленного солдата, который немедленно был посажен на верблюда, и затем сотня двинулась в обратный путь, гоня за собой отбитую баранту и верблюдов. Трудно описать восторг солдата при освобождении его из плена. На расспросы он отвечал, что с ним текинцы обращались хорошо, текинка-хозяйка даже поручила ему уход за детьми, но кормили мало. Между прочим, он рассказывал некоторые курьезные подробности о текинских женщинах, изобличавшие в последних высокую степень любопытства, которую они проявляли только в отсутствие кого бы то ни было из мужской половины населения. Обратный переход был сделан сотней другим, более близким, путем. Немедленно по прибытии 1-го эшелона авангардной колонны в Ходжам-кала, решено было начальником авангарда дальнейшее [174] движение частью вверенных ему войск, а потому князь Долгорукий в тот же день выступил в Бендесен с сотнею казаков и двумя горными орудиями, приказав одновременно с этим трем ротам Куринского батальона, состоящим в Кара-кала, для воспрепятствования отвода в этом пункте Сумбара, перейти прямым путем в Бендесен. Князь Долгорукий не застал в Бендесене текинцев, которые, впрочем, по собранным достоверным сведениям, незадолго перед приходом наших войск были в этом пункте в значительном числе, под предводительством своих ишанов и сердарей, но разбрелись отчасти по домам, а отчасти в Геок-тепе и в пески, уведя с собой захваченного несколько дней пред тем в Терсакане рядового Александропольского полка, которого предполагали отвести к колодцам Ниаз, кочевники Баминского населения.

Первый эшелон главных сил выступил из Дуз-Олума 11-го августа, подняв на 800 верблюдах войсковые тяжести и довольствие; затем 13-го числа — 2-й эшелон, с 1460 верблюдами и наконец 16-го — третий и последний, в состав которого вошли 3-й Ширванский и Сводно-стрелковый батальоны, 9-я и 10-я роты 3-го Дагестанского батальона и отрядный штаб.

Мне вновь пришлось сопутствовать последний эшелон, с которым шел и временно-командующий отрядом, генерал-майор Ломакин.

От Бек-тепе до Терсакана всего 11 3/4 верст. Местность по пути мало чем отличается от пройденной нами накануне; тот же гребеньщик, разбросанный там и сям, маленькими островками, по желтой глине; те же холмы и вправо, и влево по пути следования; та же убитая, утрамбованная глинистая почва, на которой даже не остаются следы лошадиных подков. В одном месте, на склоне довольно высокого холма, уныло стоят несколько одиноких, не вполне развившихся, сосен. Не соответствующий их произрастанию климат не дает этому представителю северной растительности возможности достигнуть значительного роста. Легкий переход — и затем Терсакан, место, где задолго до нашего прихода стоял авангард отряда, по поводу ли воды или вследствие других причин сильно страдавший от всевозможных болезней. Большая площадь, на высоте 1178 футов над морскою поверхностью, с двух сторон омываемая поворачивающим в этом месте под прямым углом к западу Сумбаром, с третьей примыкающая к довольно значительному холму и только к стороне нашего дальнейшего движения вполне открытая, — вот и весь Терсакан. На площади [175] расположился лагерем отряд. Гора, находящаяся с северной стороны площади, оказалась переполненною массой окаменелостей самых причудливых форм. Трудно объяснить себе, каким образом могли попасть туда окаменелости, вполне сохранившие форму фруктов, в настоящее время нигде не находимых на далекое пространство от Терсакана, как например: вишень, клубники, миндаля; при разбитии последнего оказалось, что ядро закаменело отдельно от скорлупы. В Терсакане ко дню нашего прибытия стояли: Александропольский и 1-й Апшеронский батальоны; из них первый оставлен был в этом пункте гарнизоном, а второй выступил 18-го августа на соединение с авангардом.

Переночевав в Терсакане, на другой день, задолго до солнечного восхода, выступили мы по направлению к Ходжам-кала. От Терсакана до Ходжам-кала, первой текинской крепостцы, встречающейся на пути от Каспийского моря к Ахал-текинскому оазису, 46 верст безводного пространства. Весь этот переход, справедливо считающийся самым трудным до земель Ахала, приходится совершать по безжизненной голой местности, изредка пересеченной небольшими глиняными холмами. Пройти в один день 46 верст с вьючным верблюжьим обозом, не имея на пути чем промочить горло, — дело не легкое в особенности для пехоты. Запасы воды, носимые в бутылках, походных флягах и в других приспособленных для этой цели сосудах, чересчур недостаточны при страшной жажде, возбуждаемой жарой; но бочки, возимые на верблюдах, выручали отряд из беды. Все-таки можно положительно считать этот переход труднейшим из совершенных войсками во время экспедиции 1879 года. Кавалерия сделала его в один день, пехота же остановилась на полпути у колодцев Маргис, где и ночевала. На место, обыкновенно выбиравшееся пехотой для ночлега, незадолго до нашего прихода, как уже сказано выше, были созваны жители аула Кара-кала, туркмены, гокланы, кара-калинцы. Им было предложено за известную плату вырыть колодцы, что ими было исполнено, но в колодцах получилась вода самого дурного качества. Об удовлетворении ею людской жажды и думать было нечего, но для животных, сопровождавших отряд, колодцы эти были во всяком случае большою подмогою. Бывшие на колодцах во время нашего проезда каракалинцы привезли с собою их старому знакомому генералу Ломакину дань — арбузов и винограда, произрастающих на местности, окружающей их аул, находящийся вблизи Чандыря, берега которого в этом пункте покрыты гранатовыми деревьями, [176] диким виноградом, инжирем, т.е. фиговым деревом. Путь до Маргиса был разработан для движения колесных экипажей и лежал по ущельям — то расширяющийся, то суживающийся, затем переваливая через несколько поперечных небольших возвышенностей, и, наконец, спускался в широкую котловину, окруженную со всех сторон горами; эта котловина и составляла Маргис. Еще солнце высоко стояло над горизонтом, когда, спустившись по вновь разработанной дороге с перевала, мы увидали перед собою, покрытую большими кустами и ярко-зеленым камышом, изрезанную канавами с чистою, прозрачною как хрусталь водою, большую площадку, замыкающуюся прямо перед нами горным кряжем. Кряж этот и составлял границу, отделявшую нас от земель Ахала, т.е. Копепет-Дагский хребет. На этой площади находится полуразрушенное текинское укрепление Ходжам-кала, давшее название всей местности. Крепостца эта имеет форму неправильного четырехугольника, с башнями по углам и прорезанными бойницами. Материалом при постройке стен этого укрепления служила смесь глины с саманом (мелко порубленой ячменной соломы). Высохшая смесь эта, употребляющаяся и в наших южных губерниях для построек, представляет довольно крепкую, компактную массу, и сделанные из нее стены разумеется вполне прикрывают защищающихся в ней против нападений дурно вооруженного врага. Ходжам-кала сразу завоевала все наши симпатии. Все ожили, окрепли духом, почувствовав моментально в организме прилив новых свежих сил. Это перерождение совершилось быстро, почти мгновенно, под влиянием живительной влаги — чистой, холодной воды, без примеси посторонних элементов, текущей по канавкам и берущей начало из горных рудников. Действительно мы так давно уже не пили хорошей воды, так давно не упивались холодною жидкостью, что просто накинулись на нее, забыв усталость, причиненную 46-ти верстным переходом. Стакан за стаканом уничтожалась вода, без боязни со стороны употреблявших ее дурных последствий. Я убежден, что в первое время по нашем появлении в Ходжам-кале предложение лучшего вина всего земного шара вместо воды не имело бы успеха. Выглядывавший из-за зелени кустов и деревьев, правильными белыми линиями лагерь ранее нас пришедших войск, оживление приободрившихся под влиянием местных условий солдат, перемешанных с верблюдовожатыми, туземной милицией, каракалинцами и т.д. — представляло картину достойную кисти художника. Возвышенная местность, на которой находится Ходжам-кала — [177] 2,100 ф. над поверхностью моря — делает пребывание в этом пункте еще приятнее. Тут, по крайней мере в то время года, когда нам пришлось проходить, не бывает днем больших жаров, а ночи, сменявшие восхитительные вечера, были даже довольно прохладны. Однообразное меню наших походных обедов и ужинов изменилось вследствие массы диких курочек и кабанов, убивавшихся почти на месте расположения бивака. Должно быть никогда не тревожимые текинцами, которым, как магометанам, коран воспрещает употребление в пищу свиного мяса, дикие кабаны спокойно разгуливали по камышам и делались жертвами своего к нам доверия. До чего было велико это высказываемое нам доверие, можно судить по тому факту, что многие из них пали под ударами наших шашек, кос и штыков. Если судить по виденным мною экземплярам, то кабаны достигают здесь больших размеров, причем главное их отличие от закавказских — недостаточное развитие клыков. Кабаньи головы, кабаньи котлеты, кабаньи шашлыки имели последствием то, что если бы мы простояли еще несколько дней в Ходжам-кала, то дикая свинина наверное бы нам опротивела на всю остальную часть нашей жизни. Служащие в нашем отряде офицеры-магометане преспокойно ели воспрещенную Магометом живность, храбро обходя запрещение корана уверением, что в нем сказано о возбранении есть свинину, т.е. домашнюю свинью; о диких же зверях ничего не упоминается, следовательно их есть можно. Несмотря на все, выгодные во всех отношениях, условия, в которые природою поставлена Ходжам-кала, местность эта не заселена, и даже туркменские аулы не останавливаются здесь во время своих перекочевок. Причиною непривития оседлости на местности, представляющей столько данных к развитию культуры, опять-таки являются соседи — хищные текинцы и курды. Рассказывают, что эта местность была прежде населена ходжами, не имевшими, по своему происхождению, ничего общего с соседними туркменами. Туркмены относились к ним с большим уважением, так как считали их потомками пророка, выселившимися из Аравии, для распространения по всему свету ислама. Но текинцы и курды, у которых нет уважения ни к чему и не существует признаков религиозного фанатизма, неоднократно нападали на ходжей, разоряли их и тем принудили переселиться неизвестно куда, лет 20 тому назад. С тех пор никто не рискует колонизовать эту долину, имея бок о бок таких неугомонных соседей. [178]

Сочный камыш, сплошною массою покрывающий берега канавок, насытил наших коней и дал возможность смастерить солдатам и казакам, целый ряд шалашей, самой разнообразной архитектуры. В Ходжам-калинском лагере встретил генерала Ломакина текинец Тыкма-сердарь с своим сыном, один из главных текинских сердарей, т.е. военных предводителей. Плотная, красивая фигура, с седою бородою, с лицом, в каждой черте которого видны энергия и мужество, составляющие отличительные черты характера текинцев, он как бы с грустью обращал свои взоры на иноземных пришельцев, появившихся для обуздания своеволия его племени, ставящего свободу выше всего на свете. Призванный (как я уже описывал раньше) генералом Лазаревым в Чекишляре сын Тыкма-сердаря, увидав массу расположенных на морском берегу войск, сознал невозможность бороться с Россией и обещал употребить все старания, чтоб уговорить жителей родного оазиса принять нас с покорностью, а не враждебно. Отец, выслушав сына, тоже обещал содействовать. Теперь он явился, окруженный немногочисленной свитой, с заявлением, что все его увещания оказались тщетными: «жители», сказал он Ломакину, «покинув свои насиженные места, бегут массами, для выбора, где, укрепившись, могли бы вам дать серьезный отпор». Проверить, уговаривал ли Тыкма-сердарь покориться, или возбуждал народ к сопротивлению — невозможно.

Один только горный кряж отделял уже нас от ахал-текинских владений, а между тем мы еще ничего не знали о загадочном народе, который навел страх и ужас на всех соседей и из среды которого ни за какие деньги нельзя было вырвать ни одного шпиона. Из туркмен тоже ни один не соглашался пробраться в оазис для разведок о неприятеле. Впрочем, если принять во внимание жестокости, которым подвергались попадавшие в руки текинцев неединоплеменники их, то становится понятным ужас, который наводит одно название «текинец» на все соседские народности, и разумеется, что даже между их ближайшими соседями находилось мало охотников побывать в стране, населенной людьми, пользующимися подобной репутацией. До чего преувеличено мнение о них, видно из ответа одного иомуда на мой вопрос, о его предположении об исходе нашей экспедиции: «Вы не знаете, с кем будете иметь дело! Ведь текинцев так много, как песчинок на дне морском: засыпят вас, погибнете все».

20-го августа выступила из Ходжам-кала к Бендесену [179] колонна графа Борха, а на следующий день — и все остальные войска, за исключением маленького гарнизона, оставленного в Ходжам-кала для прикрытия сообщения. Дорога от Ходжам-кала к Бендесену идет параллельно горному кряжу и представляет, по свойству местности, большое сходство с предыдущим переходом: та же глинистая почва, те же кучки верблюжьей травы, те же попадающиеся от Терсакана кусты саксаула, только фоном всему этому служит горный, довольно высокий, мрачный кряж. По пути встретили остатки укрепления Чукурун-кала, постройка в роде той, что мы видели в Ходжам-кала и, повидимому, замыкавшая с востока долину Ходжей. В нескольких пунктах стояли, кроме того, одиночные полуразрушенные башни, точно часовые, стоявшие на страже у входа в неведомый край. В соседстве с башнями изредка попадались полосы земли, пересекаемые мелкими оросительными канавками, со следами недавно сжатой пшеницы, что дало возможность предполагать, что башенки эти служили приютом, куда укрывались на ночь, на время земледельческих работ, хозяева-текинцы. На полдороге бьет родник прекрасной чистой воды, да и в Бендесене оказалось, что в родниках тоже нет недостатка. Бендесен есть крайний пункт, отстоящий от Ходжам-кала в 24-х верстах, которого достигали наши войска, во время прежних рекогносцировочных движений под начальством генерал-майора Ломакина. Войска нашего авангарда, уже с 11-го августа, занимали биваком вход в ущелье, ведущее в этом пункте к перевалу через горный хребет. В начале этого ущелья, в обрыве скалистой горы, на высоте двух или трех сажен, высечена в камне пещера, из которой вправо тянется коридор, с пробитыми в них бойницами, совершенно незаметными снаружи. Должно быть это служило местом засады, и не раз проходивший караван, или проезжавшие мимо путешественники неожиданно поражались из-за каменного прикрытия меткими выстрелами выжидавших разбойников. Наши офицеры приспособили эту пещеру, в которую ведет узенькая тропинка, приютом для отдохновения и, на разостланных бурках, спокойно взирая на журчащий внизу ручей, проводили в ней время в мирных занятиях. Эту пещеру кто-то окрестил названием Sans-Souci, а другую невдалеке от нее, меньшую по размерам, назвали Mon-Plaisir. В Бендесене мне пришлось впервые полюбоваться текинскими коврами, считающимися лучшими в Азии. Действительно нельзя достаточно налюбоваться, глядя на эти прекрасные, как бархат мягкие, с чудным подбором цветов, изделия [180] рук какой-нибудь текинки. Говорят, что ковры составляют гордость женской половины населения Ахала. Каждая женщина, или девушка, старается перед своими подругами щегольнуть своею работою, являющейся в виде ковров, паласов, хурджинов и узеньких дорожек, которыми они украшают внутренность своих кибиток. Соседние с текинцами иомуды и гокланы, тоже славящиеся изяществом ковровых изделий, не могут дойти до такого совершенства. Обилие белых мест и ярких красок отличает текинские изделия от персидских, причем и рисунок гораздо правильнее, нет ни безобразных львов, ни других фантастических зверей, сплошь и рядом составляющих фон лучших персидских ковров. Текинские ковры достигают иногда значительных размеров и, повидимому, не служат для постоянного употребления, а хранятся как предметы роскоши. Казаки, находившиеся в набеге к колодцам Ниаз, застав там массу верблюдов, нагруженных текинским имуществом, сперва было гнали этих верблюдов вместе с ненавьюченными; но поручик Словачинский, ожидая погони со стороны текинцев, приказал развьючить верблюдов и вьюки бросить, так как нагруженные верблюды, будто бы, задерживали движение окончивших успешно свой набег казаков. Участники набега, не желая ничем не попользоваться в свою личную выгоду, маленькие ковры и паласы прямо брали с собою на седло, большие же ковры, представлявшие значительную тяжесть, безжалостно резали на мелкие куски, предполагая впоследствии употребить их на походные сумы. Привезенное в лагерь текинское имущество охотно раскупалось не ходившими в набег офицерами и достигло в скором времени значительной ценности. Кроме того, в наши руки попалось несколько лошадей, не представлявших ничего особенного. Но жеребята, тоже приведенные казаками, обещали, впоследствии, быть хорошими лошадьми. Большой любитель и знаток лошадей, флигель-адъютант подполковник князь Голицын, приобрел себе двух лучших жеребенков и устроил в Ходжам-кала что-то в роде вагона, с твердым намерением впоследствии переслать их в Россию, что и привел в исполнение.

22-го августа в Бендесене, на площадке перед входом в ущелье, были собраны все предназначавшиеся для дальнейшего похода части, построены покоем, и, по выслушании напутственного молебна, был прочитан следующий приказ, отданный по войскам временно-командующим отрядом.

«Войска ахал-текинского отряда! Государю Императору [181] благоугодно было повелеть вам двинуться в Ахал-текинский оазис и занять его с целью обуздать независимых туркмен-теке и водворения в степи безопасности, столь необходимой для развития благосостояния в крае.

«Зная о блестящих подвигах, оказанных в минувшую кампанию одними из вас на полях Анатолии, другими в горах Чечни и Дагестана, я уверен, что, с Божиею помощью, мы оправдаем доверие нашего Всемилостивейшего Монарха.

«Предстоящий степной поход будет труден; но ваши мужество, выносливость и честное отношение к службе, войска ахал-текинского отряда, служат мне порукой за успех.

«Многие из старших и младших начальников ваших знакомы уже, по прежним походам, с туркменами, и знают, что, в борьбе с ними, на соблюдение крайней осторожности, при отправлении сторожевой службы, должно быть обращено наибольшее внимание. Враг, с которым предстоит нам иметь дело, хотя не организован и слабовооружен, но многочислен, дерзок, энергичен, и обладая неутомимыми и быстрыми конями, появляясь неожиданно и со всех сторон, может быть опасен не только для одиночных людей или команд, но и для целых частей, пренебрегающих соблюдением правил осторожности. В особенности необходимо усиливать бдительность в ночное время, при движении транспортов и при охранении на пастьбе верблюдов.

«Неприятель преимущественно конный, действующий врассыпную, и потому в случаях столкновений с ним в пехоте держать резервы ближе к цепи, а равно и одну линию от другой, а в кавалерии — придерживаться исключительно сомкнутого строя, охраняя внимательно фланги и тыл. К спешиванию прибегать лишь в крайних случаях и на пересеченной местности, не забывая, что огонь для кавалерии — средство вспомогательное, а не главное. Рекомендуя подобный образ действий с неприятелем, я, вместе с тем, предоставляю начальникам действовать по своему усмотрению сообразно обстоятельствам, так как невозможно предвидеть всех случайностей обстановки, в какую могут быть поставлены войска, при действиях с таким своеобразным неприятелем.

«Начальникам частей обратить также особенное внимание на сбережение здоровья нижних чинов, на доброкачественность и достаток пищи. Наблюсти за исполнением гигиенических правил, рекомендуемых врачами. Остерегаться простуды и избегать, по возможности, питья сырой воды, заменяя ее, при всяком удобном [182] случае, чаем. Беречь лошадей и вообще вьючных животных, помня, что успех легче достижим при хорошем состоянии тех и других».

По прочтении этого приказа, авангард, под командою князя Долгорукого, направился немедленно к Бендесенскому перевалу, с тем, чтобы, пройдя его, вступить в неведомый в то время край, именуемый Ахал-Текинским оазисом. Прежде чем закончить эту главу, привожу поверстный маршрут движения наших войск в Бендесен:

Текст воспроизведен по изданию: От Тифлиса до Денгиль-тепе // Военный сборник, № 9. 1884