РЖЕВУСКИЙ А.

ОТ ТИФЛИСА ДО ДЕНГИЛЬ-ТЕПЕ

(Из записок участника).

I. Закавказье и Каспийское море.

В конце 1878 года в Тифлисе стали поговаривать о предполагавшейся экспедиции в средне-азиатские степи. Слухи об этом походе в то время, правда, были очень смутные, и один только общий говор указывал на генерал-адъютанта Лазарева, как начальника, на которого возложено ведение этой экспедиции. Мало по малу стали выясняться мотивы, принудившие наше правительство озаботиться снаряжением дорого стоящего отряда, и определилось, что главная цель есть наказание племени ахал-текинцев за их постоянные разбои и вторжения в занятые уже нашими войсками части Закаспийского края.

Обстоятельства сложились так, что от Волгского казачьего полка, к которому я был прикомандирован, были назначены две сотни в составе ахал-текинского отряда, и я должен был идти с ними. 22-е апреля было выбрано днем выступления дивизиона из Тифлиса. В 7 часов утра дивизион уже стоял около своих конюшен, у так называемой старой таможни, на александропольском шоссе, готовый по команде своего начальника двинуться в путь, в дальние неведомые страны. Прибывший священник отслужил напутственный молебен и, под звуки музыки, с вызванными перед фронт песенниками, с пожеланием всего лучшего со стороны провожавших нас товарищей, покинули мы Тифлис.

Наступившая в 1879 году в Тифлисе чересчур рано жаркая погода давала себя чувствовать, но мы знали хорошо, что нам предстояли впереди несравненно более жаркие дни и что к высокой температуре, к палящим солнечным лучам привыкать надо. Для того, чтоб дать войскам возможность постепенно привыкнуть к совершению переходов под палящим солнцем, по просьбе генерала Лазарева был изменен первоначальный маршрут движения войск из Тифлиса и его окрестностей, так что нам сперва выдали маршрут на Владикавказ и Петровск, где уже нас [344] должны были усадить на пароходы, для дальнейшей отправки к пункту сбора ахал-текинского отряда, т.е. к Чекишляру, а почти накануне выступления выдали новый, с направлением на Елисаветполь, Шемаху и Баку, где жары несравненно сильнее, чем по первому пути. Подобная перемена крайне опечалила казаков, так как при первом движении им пришлось бы проходить по родине, по Терской области, вблизи домов, увидать семью и иметь возможность исправить и пополнить кое-что из обмундирования и снаряжения; да и дорога лучше и веселее.

Действительно, трудно себе представить что-нибудь скучнее, однообразнее тифлисско-бакинской дороги. Все почти время голая, безжизненная степь, с пустыми татарскими аулами, из которых жители на лето переселяются на кочевки в горы, где есть обильная пища для их многочисленных стад. Если принять во внимание, что 524 версты, отделяющих Баку от Тифлиса, по правилам походных движений в мирное время, с полагающимися через каждые два-три дня дневками, мы принуждены были совершить с лишним в месячный срок, так как, выступив из Тифлиса 22-го апреля, прибывали в Баку 28-го мая, то весьма понятно, что этот долгий путь, в конце-концов, надоел нам страшно. После двух переходов, мы покинули Тифлисскую губернию и вступили в Казахский уезд Елисаветпольской губернии, с первых шагов по которой встретили массу переходившей с места на место саранчи. Саранча еще была, что называется, пешая, но в некоторых местах уже покрывала все видимое глазом пространство. Отсутствие ли населения, или еще не пробудившаяся заботливость местных властей, но на всем далеком протяжении движения этой Божьей кары нигде не было заметно каких-нибудь попыток к ее истреблению. Последствия показали, какое громадное влияние на экономическое благосостояние края имела эта саранча. Попадавшиеся на нашем пути речки и арыки были положительно покрыты густою корою переправлявшейся через них саранчи, причем одни перескакивали на других, как будто эти другие были для них мостом для совершения переправы. Течение воды уносило с собою целые массы, множество их тонуло и гибло, но все-таки на другой берег выползали мириады, покрывая черными большими пятнами желтую глинистую почву. Издали эти пятна можно было принять за полосы чернозема, лежащие островками на глинистой окружающей местности, но, всматриваясь, замечалось медленное движение этих пятен, разрушавшее иллюзию. Во время водопоя лошади [345] странно процеживали сквозь зубы воду, боясь с нею проглотить утопающих и спасающихся живых существ, но все-таки морды их обклеивались мокрыми насекомыми, набивающимися даже в ноздри, так что только фырканьем, да мотаньем головы удавалось, наконец, им отделываться от докучливых непрошеных гостей. В особенности надоедала нам саранча во время наших неприхотливых обедов и ужинов. За неимением в походе стульев и столов, мы обыкновенно усаживались на бурках, кругом разостланной на земле скатерти, с поставленными на ней приборами; саранча, не обходящая ничего на пути своего движения, ползла прямо на скатерть, облепляя хлеб, влезая в солонки и тарелки, что в брезгливых не особенно бы возбудило аппетит, но на нас, привыкших к походной жизни, не производило особенного впечатления. При нашем месячном движении, мы видели все фазисы роста и развития саранчи, так что последние, оставленные нами по пути, уже были вполне взрослые, перелетавшие, а не переползавшие с места на место и тогда уже забиравшиеся повсюду — в палатку, в одеяло, ночью в снятое платье и сапоги; при полете немилосердно хлеставшие по лицу; одним словом, в этой встрече было много интересного, но ничего приятного.

Около Акстафы, едва успели мы разбить коновязи для лошадей и расставить собственные палатки, совершив в этот день 23-х-верстный переход, как увидали проехавшего в тарантасе генерала Лазарева, который нас обогнал.

Однообразие проходимого нами пути заставляло нас положительно придираться к малейшему поводу разыскивания развлечений. Так, например, одна из вьючных лошадей, совершенно неожиданно для всех, вдруг, остановившись на дороге, воспроизвела на свет маленького жеребенка. Жеребенок этот весь путь до Баку был предметом забот всех казаков; первые дни его возили поочередно казаки, держа на руках; это продолжалось до тех пор, пока не окрепли его бедные ножки настолько, что он мог бежать около матери. На месте одного ночлега, кажется около Тотлу, в кустах, кто-то из казаков нашел шесть только что рожденных, маленьких волчат; их не тронули и целый день группами подходили смотреть на гнездо маленьких хищников, причем постоянно возбуждался спор, волки ли это или шакалы. На утро следующего дня дневальный заметил волка, пробиравшегося по направлению к логовищу; заметивший крикнул товарищам, и многие вскочили, кто как был, со сна, не одетыми и с криком бросились за волком, [346] но разумеется не догнали его. Должно быть это была волчица, которая, увидав, что место нахождения ее детей открыто, решила их перенести на новое место, так как, после ее прихода в гнезде оказалось вместо шести штук, по проверке, всего один, немедленно, в отместку за непоймание матери, убитый. Другой раз открыт был куст, несколько суков которого были обвиты большими желтыми змеями; таковых по счету оказалось восемь штук. По тщательном осмотре куста, он найден был густо населенным представителями животного царства, так как из него же выползли две больших черепахи и ёж. Сперва к змеям относились с достодолжным уважением, но вскоре кому-то пришла мысль схватить змею за хвост, бросить ее в группу невдалеке стоявших казаков, неприятно пораженных неожиданным появлением непрошеной гостьи. Правильный дальний полет змеи соблазнил любителей пошкольничать, и вскоре змеи одна за другой очутились очень далеко от места их поимки. Для этого обыкновенно змею хватали за хвост и, сильно раскачав ее колесообразно, подбрасывали кверху, причем они действительно летали очень далеко. Когда спадала дневная жара и вместе с заходящим солнцем ощущалась приятная прохлада, то казаки собирались хором петь свои песни, причем то раздавались заунывные русские мотивы, то старые боевые кавказские, прославлявшие подвиги Ермолова, Слепцова, Круковского и других героев с их сподвижниками, то вдруг лихая солдатская с припевом. Где песни, там должна быть и пляска; затянули разухабистую «Утицу» или, просто на просто, лезгинку, захлопали мирно в такт в ладоши — и пошла писать. Тулумбас (большой турецкий барабан) гудит басом под неистовыми ударами палки, бубны трещат, раздаются выкрикивающие лезгинку голоса, и под эти звуки два линейца, забыв горе, забыв печаль, не помня о трудах, не задумываясь о том, что еще предстоит впереди, лихо отплясывают перенятый у горцев танец. А не то появится на сцену гармоника и кто-нибудь заиграет на ней «казачка», — и поневоле заразишься общим весельем, на душе станет покойно, легко. Между играми, наиболее распространенными у терских казаков, можно считать чехарду, дергач и шапки. Первую игру каждый знает, а потому перейду к описанию второй и третьей. В «дергаче» играют следующим образом: к колу, вбитому в землю, привязывают серединой длинную веревку, оба конца которой перевязываются кругом талии двух казаков, из коих одного вооружают крутосплетенным жгутом, очень солидных размеров, [347] другого же — двумя деревянными щепками, из коих одна надрезана рубчиками, так что при проводе по ней другою издается треск, подходящий к крику птицы, известной под названием дергача, отчего и происходит название игры. Обоим играющим завязывают туго глаза, чтобы невозможно было что-либо видеть, и начинается известная игра в жмурки, причем все искусство жгутоносца заключается в том, чтобы услышать, когда изображающий дергача приблизится к нему, не подозревая о близости его присутствия, и затем отпустить неосторожному дергачу возможно большее количество жгутовых ударов; искусство же дергача — услышав приближение того, кто со жгутом, и ловко подведя веревку ему под ноги, свалить его, для чего его веревка, обыкновенно отпускается немного длиннее, чем у того, что со жгутом. Разумеется, главные качества хорошо играющих должны быть: хороший слух и осторожность; первое в особенности необходимо, так как большинство казаков на походе носят чевяки (Кожаная козловая обувь, без подошвы, плотно обхватывающая ногу.), а не сапоги, а при этой обуви можно передвигаться с места на место, положительно не производя ни малейшего шума. В зрителях эта игра возбуждает постоянно дружный смех, в особенности когда дергач, воображая, что его противник находится в далеком от него расстоянии, поднимает треск около своего врага, за что немедленно и получает должное возмездие от тотчас же, впрочем, запутывающегося в веревке и при этом зачастую со всего размаха падающего жгутоносца.

Игра в «шапки» заключается в следующем: все, кроме одного, садятся один около другого в кружок, а невошедший в число сидящих выходит в середину круга; сидящие начинают перебрасывать папаху один к другому, причем находящийся в кругу должен стараться перехватить ее, не дав возможности поймать тому, кому она предназначалась, или же, если сидевший вскочил с своего места, чтоб схватить брошенную к нему шапку, то успеть сесть на место вставшего. (При этом тот, кто не поймал, или же прозевал свое место, выходит на середину, заменяя бывшего там до него.) Иногда бедняга просто выбьется из сил, пока поймает шапку и заменится другим.

Около новой Акстафы оставили мы александропольское шоссе и свернули на грунтовую дорогу, а 4-го мая вступили в губернский город Елисаветполь. [348]

Единственно, что достойно внимания в этом городе — это базарная площадь, с двумя минаретами и с громадными деревьями по окраинам, дающими большую тень своей богатою листвою. Город с восточными постройками и с полным отсутствием русского языка на улицах. Сделав в Елисаветполе дневку, взяв с собою запас свежего хлеба вместо сухарей, хлеба, который мы успели спечь, благодаря любезно предложенным воинским начальником печам местной команды, двинулись мы в дальнейший путь, подойдя 9-го мая к селению Менгечауру, где должны были, переночевав, совершить переправу на пароме через Куру, широко текущую в этом месте. Утром, на другой день, началась нагрузка на единственный паром, бывший в этом месте; перевозка совершилась очень скоро и вполне благополучно; казачьи лошади шли смело по настилке на паром; если и были упрямившиеся, то не надолго: стоило только провести вперед смелую лошадь, и за ней немедленно двигались остальные. На пароме помещалось сразу от 18-ти до 20-ти лошадей. От места следующего ночлега, станции Гюлейманор, местность изменяется, переходы совершаются гораздо легче,, веселее, так как приходится идти среди большой растительности, громадных тутовых, гранатовых и лавровых деревьев, последних — бывших в то время в полном цвету, а первых — покрытых массою спелых ягод; вся местность тут обработана, орошена; сильная деятельность, богатство края, довольство жителей так и проглядывают во всем. Но главная производительность, источник благосостояния обитателей этой части Кавказа — это шелководство, производимое тут в громадных размерах; продукты сбываются как местным фабрикантам, так и на иностранные рынки, а коконами снабжаются приезжающие сюда, главным образом, французские скупщики, вследствие чего в последние годы на, коконы цена возвысилась страшно.

Далее мы прибыли в Агдаш. Несмотря на живописную местность, на массу растительности и на хорошую воду, по уверению уездного врача, климат здесь крайне нездоровый, причем главною болезнью является лихорадка. Причину лихорадок доктор видит, главным образом, в заливных полях, в особенности рисовых, в системе орошения, оплодотворения почвы и являющихся вследствие этого испарений. Нездоровый воздух тяжелее всего отзывается на здоровье приезжих, даже проезжающих и, главным образом, на солдатах, находящихся в расположенных в некоторых пунктах местных командах. Лихорадки свирепствуют как в Арешском, [349] так и в следующих Гокчайском и Шемахинском уездах, а потому, по предостережению врача, следовало вообще остерегаться при движении по этим уездам. Благодаря Бога, санитарное состояние дивизиона, как в бытность в Агдаше, так и дальше, и во время экспедиции не заставляло желать ничего лучшего. В Ахсу мы встретили шедший тоже в экспедицию батальон Эриванского гренадерского полка; там же застал нас страшный проливной дождь, превративший всю дорогу в какой-то густой кисель, по которому даже лошади двигались с трудом. Дождь этот сделал очень трудным переход к Шемахе, а для нас тем более, что, по указанию местных жителей, мы пошли прямым путем, делая двадцати-шести-верстное расстояние в один переход, тогда как по маршруту, от Ахсу первый переход должен был быть до с. Шародильского, 19 3/4 верст, а второй — до Шемахи, 18 1/4 верст, следовательно, идя прямым путем, мы выгадывали двенадцать верст и целые сутки. Последнее нам казалось очень выгодным, так как генерал Лазарев приказал, если есть возможность, то двигаться без дневок, чтобы прибыть пораньше в Баку. Приказание это, по мере возможности, выполнялось как нами, так и эриванцами и сводным стрелковым батальоном, вследствие чего мы, уже придя в Шемаху 15-го мая вместо 21-го, имели шесть дней в экономии; дни эти были выгаданы, где сокращением пути по указанию местных властей, причем оригинально было то, что, по уверению знающих людей, эти обходные пути были всегда гораздо удобопроходимее указанных маршрутом старых, покинутых всеми дорог, — где же уменьшением числа дневок, так что мы совсем уничтожили три дневки. Впрочем, последний переход от Ахсу нельзя сказать, чтоб был вполне удобен, так как пришлось проходить через высокий и очень крутой перевал, что при размытой дождем грунтовой дороге было делом не легким. По этой дороге мы встретили большое татарское кочевье, переходившее с места, уже потравленного их стадами, на новые нетронутые места, обильные в этих горах отличной травой. Караван этот представлял из себя очень живописную картину, раскинувшуюся на довольно значительное протяжение. В одеянии женщин более всего играл роль красный цвет; вообще, безобразный костюм, да и женские лица, которые нам приходилось видеть, отличались уродством. Под верх и под вьюки шло все, что только могло быть оседлано; татары ехали кто на лошадях, кто на ишаках; нередко под верхом попадались буйволы и быки, причем женщины, разумеется, сидели на седле, по мужски. При [350] нашем приближении все это сторонилось, испуганно бросаясь в сторону, и только издали некоторые женщины решались бросать косые взгляды на нас.

Перейдя через перевал, достигли мы красного каменного фонтана, из которого журча струилась чистая, прозрачная как хрусталь, вода; с этого пункта начинался спуск к Шемахе. Шемаха — город, славящийся своими шелковыми изделиями и частыми землетрясениями; последние тут настолько часты и сильны, что в Шемахе запрещают строить двух-этажные каменные дома. Издали вид на город очень красив, так как в нем много зелени, достаточное количество построек восточной архитектуры, много минаретов и притом город расположен в лощине. Но с первых шагов по улицам приходится разочаровываться и причиной, вызывающей разочарование, является возмутительная грязь и нечистоплотность жителей. Для бивака было отведено место за чертой города. Оказалось, что в Шемахе пришлось нам прожить несколько дней, так как получено было распоряжение, в виду невозможности выбраться из Баку за недостатком перевозочных средств, оставаться в Шемахе и оттуда уже двигаться дальше, согласно выданному окружным штабом маршруту, т.е. выступить из Шемахи 23-го мая. То же распоряжение получили четыре сотни Полтавского полка, батальон Эриванского гренадерского и Сводно-кавказский стрелковый батальон. Таким образом пустынная Шемаха с прибытием войск оживилась, в особенности оживление было заметно в Европейском квартале, в обыкновенное время совершенно безлюдном, так как в нем, кроме незначительного персонала уездного чиновничества, никого не имеется.

В воскресенье, когда все остановившиеся в Шемахе части выслали на главную улицу своих песенников, и залихватские песни лихо раздались по этому бывшему до 1860 года губернскому городу, все положительно население высыпало на улицу, так что, в полном смысле слова, дождались и шемахинцы на своей улице праздника. Армяне-купцы, персияне в мерлушечьих шапках, с бородами зачастую выкрашенными хиною в ярко-рыжую краску, армянки в белых чадрах, персиянки, укутанные с ног до головы, — все это разношерстное население целыми толпами бродило по улице, с любопытством осматривая нас, вслушиваясь в пение хоров, любуясь пляской солдат и казаков. На другой день по прибытии, мы отправились осматривать базар, обыкновенно интереснейшую часть всякого азиатского города, часть, где всегда господствует большое [351] оживление. Кроме желания видеть базар, нами руководила еще цель приобретения шелковых материй, о дешевизне которых мы очень много слышали в Тифлисе. Мне лично, главным образом, хотелось приобрести так называемую чесучу, т.е. материю из сырца, очень хороший материал для походных рубашек. Каково же было наше удивление, когда оказалось, что цены на эти местные произведения не только что не ниже, но даже выше тифлисских, причем торговцы и слышать не хотели о сбавки цены против запрошенной. Желание видеть фабрики шелковых изделий не могло быть удовлетворено, так как там фабрик в больших размерах, как, например, в Лионе, нет, а производство материй совершается в целой массе отдельных маленьких мастерских, помещающихся зачастую в одной комнате.

Чем дальше двигаешься от Шемахи к Баку, тем безотраднее становится местность, растительность делается все беднее и беднее, начинают попадаться солончаки, оказывается бедность, недостаток в воде, а на последних переходах к Баку (ст. Арбат и Сарвгинская) колодцы и озера наполнены такой водой, что лошади сперва было даже не решались пить, и только сильная жажда заставила их немного напиться. Солоноватость делала положительно противным вкус чая, так что с непривычки приходилось отказываться от этого лучшего в походе напитка.

28-го мая на горизонте впервые открылось нашим взорам Каспийское море. При въезде в Баку нас встретил чиновник, состоящий при городском голове, и от города предложил всему дивизиону баранов, хлеба и по чарке водки, что, разумеется, было принято с восторгом и благодарностью. Место для бивака около самого города было очень удобное, так как находилось близко от воды и было совершенно ровное, только ветры заносили все наши вещи слоем пыли и песка. Пыль есть вообще одно из неудобств летней жизни в Баку, хотя и стараются ослабить ее поливкою улиц города нефтью. Полное отсутствие какой-либо растительности как в Баку, так и в его окрестностях и вследствие этого недостаток тени заставляет бакинцев, имеющих на то какую-нибудь возможность, искать спасения от летних сильных жаров в бегстве в Ленкорань или в другие, более сносные для жительства в летнее время места.

Так называемый губернаторский сад, в котором по воскресеньям и праздникам играет военная музыка каспийской флотилии, есть единственный пункт, куда стекаются бакинцы по вечерам, [352] подышать более чистым, чем на улицах, воздухом, или же для более прозаических целей. Сад этот еще совсем молодой и разведен по инициативе много способствовавшего устройству и украшению Баку бывшего бакинского губернатора, не так давно умершего, генерала М. П. Колюбакина, который, между прочим, зная, насколько бакинская почва неспособна к разведению на ней древесных пород, с целью устройства городского сада, выписал из Ленкорани землю, перевезенную оттуда на пароходах, и, действительно, оказалось, что на ней принялись посаженные растения, немедленно погибавшие на бакинской почве. Вообще Баку производит на путешественников приятное впечатление и бесспорно может считаться одним из лучших и красивейших городов Кавказа, притом еще города обстраивающегося и украшающегося с каждым днем. Прекрасная набережная, сплошь отделанная плитами из тесаного камня, обстроена большими каменными домами, с балконов и окон которых взорам открывается море с пристанью и находящимися на ней пароходами, барками и судами самых разнообразных типов. Усиленная деятельность, кипучая жизнь, присущая каждому портовому городу, в Баку еще рельефнее обрисовываются, вследствие импульса, данного его торговле нефтяными богатствами окрестностей. Так называемый «черный городок», где массы заводов занимаются перегонкой, очисткой и другими операциями, совершаемыми над нефтью, городок, на улицах которого с трудом можно дышать непривычному человеку, вследствие сажи, копоти и дыма, господствующих в нем, по деятельности походит на уголок какого-нибудь английского фабричного города. Привлечение иностранных и русских капиталистов к разработке нефти много способствует процветанию Баку. Благодаря неаккуратности в доставке войск в Чекишляр на пароходах общества «Кавказ и Мер-курий» и малому числу таковых в Баку, ко времени нашего прихода было большое скопление войск, и вследствие этого царило по улицам еще большее оживление. Надежды выбраться в скором времени из Баку нам было мало, а потому мы и решили воспользоваться свободным временем, чтоб осмотреть Балаганы и Сураханы — эту российскую Пенсильванию. Поездку свою мы совершили верхами и, осмотрев нефтяные источники, заводы, в которых все отопление производится природным газом, посредством труб проведенным из глубины земли; посмотрели и на единственного оставшегося в живых индейца-огнепоклонника, совершавшего для нас свое оригинальное богослужение. Поездка эта, в высшей [353] степени интересная, заняла у нас целый день. По вечерам так называемые «текинцы», т.е. офицеры войск, отправлявшихся в Теке, собирались в городском клубе, двери которого на все время пребывания в Баку были для нас гостеприимно открыты. Разумеется, едва ли когда-нибудь на танцевальных вечерах этого клуба бывало так много танцоров и господствовало такое оживление, как в период прохода текинского отряда. Офицерство перезнакомилось с городским обществом, начались кавалькады, пикники, затем проводы тех частей, которым готовы были суда для перевоза их на восточный берег Каспийского моря. Наконец, настала и наша очередь, и мы двинулись к пристани рано утром 6-го июня, предупрежденные агентом общества «Кавказ и Меркурий» быть к утру в полной готовности для посадки на пароход. Оказалось, что в этот день должна произойти отправка только одной сотни, так как больше не могло поместиться на паровой шхуне «Тамара», только что прибывшей в Баку, освободившись от груза в Чекишлярском рейде. Началась нагрузка лошадей в трюм, при помощи паровой лебедки, для чего под передние ноги и под живот лошади подводятся два ременных или веревочных пояса, пристегивающихся над спиной ее к крючку от цепи, спускающейся от поворотного бруса лебедки. Как только пояса пристегнут к крючку, то по крику «готово» быстро начинает работать лебедка; лошадь, чувствуя, как ее поднимает к верху, обыкновенно бросается совершенно ошалевшая вперед или в сторону и только успокаивается тогда, когда уже не чувствует под своими ногами ни малейшей опоры и висит в воздухе. Вытянув все четыре ноги, в большинстве случаев жалобно кряхтя, на воздухе она моментально успокаивается; тогда, при помощи повода и хвоста, поворачивают ее вместе с брусом лебедки к отверстию трюма, и уже после этого опускают в него, причем, опять-таки, почувствовав под собою пол, лошадь обыкновенно вновь начинает метаться как угорелая, затем пояса с нее немедленно снимаются, и она привязывается веревкой недоуздка к яслям. Лошадей ставили тесно друг к другу и воздуха в трюме было так мало, что солдаты, спускавшиеся туда, заявляли свои жалобы на то, что дышать нечем. Лошадей, не поместившихся в трюме, поставили на палубу, для чего было устроено приспособление, заключавшееся в сделанных вдоль борта яслей, на вбитых нарочно столбах. Людей же разместили где кто себе нашел место. Другая сотня была посажена таким же образом на шхуну «Армянин» через день после первой, и в отличную тихую погоду поплыли мы к Чекишляру, [354] направляясь туда прямым рейсом, т.е. не заезжая в Ленкорань и по персидским портам, как это делают почтовые пароходы. Таким образом, нам предстояло быть на море всего 29 часов, и капитан шхуны, плавающий на ней уже более 20-ти лет, заявил, что, по всем признакам, плавание наше будет вполне благополучным, и мы прибудем ровно в срок. Действительно, в назначенное время бросили мы якорь верстах в трех от чекишлярского берега, так как подойти ближе не было никакой возможности по причине мелкоты рейда.

Трудно себе представить что-нибудь более неудобное для выгрузки и нагрузки, чем Чекишлярский порт. Еще мелкосидящие суда подходят на три или четыре версты от берега, но судно более массивное, как, например, пароход той же компании «Жандр», должно останавливаться не менее, как в шести верстах. До берега приходится тащиться на туркменской рыбачьей лодке. При этом туркмены-рыболовы были наняты вместе с их лодками по условию, на основании которого они получали, кроме пищи, по рублю в сутки за каждую лодку, в рабочие же дни плата удваивалась. Но так как число рейсов от берега к пароходу и обратно не было обусловлено, то туркмены и старались делать как можно меньше рейсов, для чего всячески оттягивали время как при нагрузки на лодки с парохода, так во время плавания и при выгрузки на пристань, причем при малейшем волнении отказывались идти в открытое море, предпочитая получить рубль ровно ничего не делая, чем два — трудясь.

В день нашего приезда, несмотря на совершенно ясную погоду и раннее время, к нам подошла только одна лодка коменданта; все наши ожидания туркменских лодок оказались тщетными, несмотря на уверения капитана-коменданта, что он немедленно распорядится присылкою нам перевозочных средств. Таким образом прождали мы до вечера, стоя на якоре в полном бездействии. Ночью поднялся ветер, к утру разыгравшийся маленькой бурей. Нашу шхуну качало страшно, последствием чего мало по малу явились признаки морской болезни у большинства пассажиров. Несчастных лошадей так и бросало из стороны в сторону, причем зачастую рвавшиеся веревки недоуздков доставляли немало труда обессилевшим от качки казакам, принужденным ловить в трюме оторвавшуюся лошадь. Единственное средство избавиться от последствий морской качки — это лежать неподвижно; по крайней мере я лично, лежа, выносил равнодушно неприятное качание, [355] но лишь только вставал с койки, то немедленно чувствовал себя дурно. Повидимому, здоровая комплекция не играет при этом ни малейшей роли, так как самые сильные казаки валялись наравне со слабыми, и во время самой сильной качки из полутораста человек было всего лишь два, которые чувствовали себя, по их уверениям, так же хорошо, как и на суше. Несчастные лошади, у которых пищеприемные органы так устроены, что возврата съеденного быть не может, повидимому тоже сильно страдали, по крайней мере все присмирели и стояли уныло, повеся голову. На следующий день буря не унялась, а как будто бы даже усилилась, и положение наше становилось очень неприятным, так как у лошадей вышел весь фураж, а главное — вода оказалась только на дне резервуара. Опять предстояло нам молчаливое лежание в продолжение целых суток. Наконец, на следующее утро, гладкую поверхность Каспийского моря разрезали большие туркменские лодки, направляясь к нам на выручку, являясь тем более кстати, что воды уже не было на «Армянине» ни капли. Началась нагрузка с парохода в лодки, опять-таки при помощи паровой лебедки, причем надо было быть очень осторожным, так как бросающаяся со стороны в сторону лошадь, при постановки ее с висячего положения на твердое основание дна лодки, очень легко могла перевернуть ее, или сама выскочить в море; последнее и случилось с несколькими лошадьми, без всяких, впрочем, последствий, так как под них вновь были подведены пояса и на этот раз их преспокойно поставили в устойчивые туркменские лодки. При выгрузке Таманского казачьего полка четыре лошади, перевернув лодку, сами вплавь добрались благополучно до берега, хотя им и пришлось проплыть около трех верст. Обыкновенно, при выгрузке с пароходов на туркменские лодки, последние тянутся на буксире казенным паровым баркасом, как от берега к шхуне, так и обратно, но в данном случае каждая лодка прибывала отдельно при помощи весел, что произошло по причине чистки котла у казенного баркаса, стоявшего поэтому на якоре.

Первые пришедшие сюда войска должны были выгружаться из лодок прямо в море и по воде добираться до берега несколько десятков саженей, так как даже лодки, по причине мелководья, не могли причаливать к самому берегу, вследствие чего строилась деревянная на сваях пристань, уже в день нашего приезда выведенная более чем на полтораста саженей в море, и потому мы уже подъехали на лодках прямо к пристани. [356]

До прихода войск, входивших в состав ахал-текинского экспедиционного отряда, Чекишляр представлял из себя несколько десятков туркменских кибиток, сгруппированных на берегу моря, безжизненном, лишенном малейших признаков растительности. Среди такой грустной обстановки пришлось жить два года имевшим здесь свою штаб-квартиру батальону Ширванского пехотного полка и сотне Лабинского казачьего, причем пункт этот носил название Чекишлярского поста. Когда решена была в принципе ахал-текинская экспедиция, обращено было внимание на Чекишляр, как на самое удобное место для сбора войск, и с этого времени началось его процветание и оживление, впрочем продолжавшееся недолго, лишь до экспедиции 1880-го года.

II. Чекишляр.

Строго разбирая, Чекишляр, как морская пристань, никуда не годится, но от него шел к Ахал-Теке, уже до того обрекогносцированный войсками, под начальством генерал-майора Ломакина, путь, сравнительно с таковым же путем от Красноводска и Михайловского залива богаче одаренный водою (Так например: при движении из Красноводска на Кизил-Арват приходится совершить два безводных перехода: один от колодцев Курц-Куюсы до колодцев Ушак в 70 верст, а другой, в 130 верст, от колодцев Айдин до креп. Кизыл-Арвата.). С прибытием в Чекишляр отряда и с выбором его сборным пунктом, мертвый берег Каспийского моря, омывающего пески Чекишлярского поста, оживился. Нескончаемые склады провианта и фуража, ежедневно наполняемые подвозом на пароходах и парусных судах, громадный обоз, постоянное движение войск, устройство пристани с рельсовым путем — все стало напоминать деятельность портового города; на далекое пространство масса людей суетится, движется, работает. Прямо против пристани очищена была большая площадь, на которой помещались кибитки: генерала Лазарева, начальника штаба отряда полковника Маламы, командующего пехотой, и вместе с тем начальника лагеря, Свиты Его Величества генерал-майора графа Борха, начальника закаспийского отдела генерал-майора Ломакина, командующего артиллерией полковника Прозоркевича, всевозможных канцелярий, правлений, почты и гауптвахты. Невдалеке от кибитки командующего отрядом поставлена была вышка с вечно ходящим на [357] ней часовым. На вышке развевался трехцветный флаг, а ночью зажигался фонарь с рефлектором, свет от которого был виден на далекое пространство. Этот фонарь был кем-то окрещен названием «Чекишлярской звезды». Под вышкой помещалась сигнальная пушка. Вправо и влево от главной квартиры тянулся лагерь войск, защищенный от морского прилива вырытыми со стороны моря канавами, с насыпными с ближайшей к лагерю стороны земляными валами. Всем войскам были выданы палатки французского образца (tentes-abri), которые, имея одно большое удобство, а именно легковесность, что очень важно при переноске, крайне неудобны в том отношении, что в них можно только лежать, да и то, чтоб поставить кровать, приходилось выкапывать яму, что, при сырости и близости грунтовых вод в Чекишляре, было крайне неудобно. Палатки были правильно, даже красиво, расставлены, причем у большинства солдат внутри их был насыпан густой слой сена в виде подстилки. Офицерские помещения в частях были самые разнообразные, начиная от кибитки, офицерской палатки русского образца, большой куртинской и кончая заштопанной в нескольких местах, выдержавшей минувшую турецкую кампанию конусообразной турецкой или, вернее, английской. Среди кавалерийского лагеря приютилось несколько кибиток и палаток командующего кавалерии отряда свиты Его Величества генерал-майора светлейшего князя Зейн-Витгенштейна-Берлебурга, его канцелярии и состоящих при нем офицеров и ординарцев. Вправо от пристани тянулись кибитки, наскоро сколоченные деревянные балаганы, палатки и два или три маленьких домика, — собственность предприимчивых людей всевозможных наций, преимущественно армян, открывших тут торговлю всевозможными товарами, в ожидании громадных барышей. Госпитальные шатры, всевозможные склады, стан отрядного обоза и несколько туркменских кибиток, коренных чекишлярских жителей, дополняли картину. Установив свою палатку, явившись к своему начальству и получив приглашение отобедать у начальника отряда, я начал присматриваться и изучать внутреннюю жизнь лагеря. При сильных жарах летнего времени, когда, вследствие большого количества испарений из человеческого организма, является потребность возмещения потраченного количества жидкостей, вследствие чего жажда усиливается и вообще больше пьется, чем в обыкновенное время, — вопрос о воде является вопросом существенной важности, между тем по всему песчаному прибрежью Чекишляра не было ни одного постоянного колодца. [358] Зато стоило только покопать на полтора или два аршина вглубь земли, как уже показывалась чистая, прозрачная вода, хотя немного и солоноватая и вяжущая на вкус, но относительно сносная; на другой же день по вырытии колодца, вода приобретала неприятный солоноватый вкус, усиливающийся все более и более, что было причиной того, что части войск принуждены были выкапывать колодцы ежедневно. Впрочем некоторые части, придя к убеждению, что солоноватость получалась от верхнего слоя земли, умудрились устраивать колодцы, в которых вода не портилась довольно продолжительное время: солдаты вставляли в колодцы большие бочки из под сахара, с выбитыми у них днищами, так что вода никогда не приходила в соприкосновение с солеными верхними слоями песка, и из колодцев приходилось только выгребать ежедневно накопляющийся на дне ил и песок. Однако чекишлярская вода, несмотря на сносный вкус, оказывала дурное влияние на непривычные желудки; из вновь приезжих мало кто избегал десентерии и сильных спазмов желудка, впрочем легко проходящих. (Впоследствии, по поручению кавказского военно-медицинского инспектора, магистр Фармации Оттен произвел химическое исследование воды из рек и колодцев Закаспийского края. «Вестник Общества Красного Креста», сообщая об этом, говорит, что для анализа доставлено было десять проб из рек Сумбара, Чандыра, Атрека и из колодцев Караджи-Батыра и Чекишляра. Речные воды оказались прозрачными, бесцветными и без запаха, соленоватого вкуса и со щелочной реакцией; вода из колодцев Караджи-Батыра — желтого цвета, вкуса неприятного, с запахом серо-водородного газа, при значительном осадке из темно-серой железистой глины; вода из колодцев Чекишляра — прозрачна, бесцветна и без запаха, горьковато-соленого вкуса и со щелочною реакциею. При сравнении исследованных вод между собою и с водою Каспийского моря, ясно видно влияние последнего на подпочвенную воду. Хотя влияние морской воды на колодцы в Чекишляре неоспоримо, но следует сказать, что влиянию этому она подвергается не везде одинаково. Вода исследованных мест Закаспийского края для питья и приготовления пищи совершенно непригодна. Количество серной кислоты, щелочных металлов и в особенности хлора — слишком превышает те пределы, которые указаны наукою, для доброкачественной воды в санитарном смысле. Вследствие значительной жесткости, вода также негодна для технических целей, как-то: для питания паровиков и паровозов и для мытья белья.)

Страшной жары, которой нас так запугивали, в Чекишляре войскам до половины июня еще не приходилось испытывать; дующий ветерок с моря умерял жару и сухость воздуха, к вечеру спадал жар окончательно, а ночью так даже бывало прохладно. В воздухе носился резкий запах чесноку и черемши, розданных войскам как предупредительные средства против появившейся уже в то время в отряде цынги. А между тем войска кормились очень [359] хорошо, пища получалась в изобилии и отличного качества, причем части ничего не приобретали покупкой, а все натурой от подрядчика А. С. Карганова. Все чины отряда, как офицеры, так и солдаты, по положению получали с приходом в Чекишляр морскую провизию, или, как ее называют солдаты, морскую порцию. Размер ее, определенный приказом, был следующий: на человека в день: мяса один фунт, сухарей два фунта, круп полфунта, капусты квашеной 50 зол., муки на подботлку 4 зол., масла коровьего 5 зол., соли 13 зол., чесноку 1 зол., перцу 0,16 зол., лаврового листу столько же, луку 4 зол., круп ячневых и пшеничных, вместо гороха и фасоли, 32 зол. и одна чарка полугару; уксусу в месяц пять чарок. При недостатке свежего мяса допускался отпуск солонины, а вместо масла — сало в определенной пропорции. При походных движениях, в виду того, что рогатый скот, вследствие недостатка воды и подножного корма, в Туранской пустыне, за отрядом следовать не был в состоянии, решено было образовать отрядное стадо баранов, обыкновенно довольствующихся самым скудным кормом и могущих оставаться по нескольку дней без воды. Отпуск в части войск порционных денег на покупку мяса во время похода не производился, что было очень благоразумно в виду того, что: 1) каждой отдельной части было очень затруднительно в этом крае приобретать покупкой баранов; 2) люди вследствие этой меры не могли, из желания загнать экономию, употреблять в пищу меньшее количество положенного им мяса в ущерб своему здоровью, и в 3) за одним общим стадом всего отряда легче было устроить наблюдение, чем за многими мелкими стадами. Кроме вышеприведенных продуктов, отпускался чай по 1/2 фунту в месяц на человека и сахару по 3 фунта.

Не имея по пути в Ахал-Теке складочных пунктов, все необходимое для довольствия отряда должно было возиться вместе с войсками, вследствие чего перевозочные средства, как и во всяком походе по пустыням, должны были играть первостепенную роль. Степные походы последнего времени научили нас тому, как снаряжаться для движения по пустыне, как ходить по ней. Всевозможные способы перевозки за отрядом тяжестей были испытаны нами во время последних походов, и вот результат этих испытаний. Во время хивинской экспедиции были испытаны следующие перевозочные средства: вьючные верблюды, четырехколесные повозки, запряженные лошадьми, и двухколесные арбы, запряженные верблюдами, волами и лошадьми. Вывод из испытаний был тот, что наиболее [360] пригодным для пустыни можно безошибочно считать верблюда. Обходясь без воды до пяти дней, он не нуждается в возке для него корма, так как его неприхотливость дает ему возможность почти везде в пустыне находить корм; кроме того, он поднимает значительные грузы, вынослив, терпелив и везет тяжесть до тех пор, пока окончательно не выбьется из сил. Осенью и зимою хороший верблюд легко может носить на себе вьюк в 12 пудов весом, весною же во время течки, когда он почти ничего не ест, отчего март месяц на мангишлаке называют «тюе-уроза» верблюжий пост, верблюд все-таки поднимает до восьми пудов; запряженный же в арбе, он может тянуть от 20 до 30 пудов. Лошади трудно обойтись без воды даже два дня, а в пустыне это всегда может случиться, так как при незначительном количестве колодцев на привале и при труднодоставаемости из них воды иногда едва бывает возможно во время отдыха напоить людей, а уж о лошадях и думать нечего. Брать же с собою воду для обозных лошадей является лишним бременем для отряда. Разумеется, что все это касается только до движения по местностям бедным водою, там же, где есть вода в изобилии, перевозка посредством повозок, запряженных лошадьми, является значительным подспорьем отряду. Из четырех четвертей овса, которые может поднять лошадь, две четверти в течение месяца эта лошадь съест сама, а две другие привезет для лошади кавалерийской или артиллерийской. 300 одноконных повозок доставят месячное довольствие для сотен, не считая того, которое будет в то же время везтись для своих лошадей. Волы совершенно непригодны для движения по пустыне, так как, двигаясь крайне медленно, они требуют большого количества воды, и для них необходимо возить с собою сено, что в походных движениях, при громоздкости этого груза, неприменимо. Мнение это подтверждается тем фактом, что при движении мангишлакского отряда от озера Ирали-Кочкома к колодцам Кара-Кудук (73 версты) все быки, за исключением одного, пали. Следовательно окончательные выводы сводятся к следующему: 1) в местах песчаных и маловодных необходимо иметь исключительно верблюжий вьючный обоз; 2) в местности не песчаной, но маловодной, — тоже верблюжий обоз, но частью вьючный, частью с запряжкою в повозки, и наконец 3) в местности не песчаной и обладающей достаточным количеством воды часть колесного обоза можно иметь запряженной лошадьми. Между четырех и двухколесными повозками все преимущества на стороне последних, и [361] предпочтение надо дать хивинской арбе, на высоких колесах. Хорошая лошадь, запряженная в такую арбу, легко везет в ней 20 пудов груза. Когда решение предпринять экспедицию в Ахал-Теке было принято окончательно, то штаб Кавказского военного округа поручил начальнику закаспийского отдела генерал-майору Ломакину запастись верблюдами для отряда. Генерал Ломакин тотчас же приступил к сбору верблюдов на Мангишлаке, у киргизов-адаевцев. Верблюдов было собрано к 25-му марту у форта Александровского 3,290 штук с платою по 15 рублей в месяц за верблюда, при довольствии на счет казны верблюдовожатым и с выдачею последним тоже по 15 рублей в месяц каждому. Принятые верблюды паслись с конца марта по конец апреля у колодцев Бурнак. Время, когда пришлось собирать этих верблюдов, было крайне неблагоприятно для употребления их на работу, так как это было весною, во время течки, а верблюды, как я уже говорил, вообще слабеют весною. Из форта Александровского верблюды эти были пригнаны в Красноводск, где в ожидании прибытия из Чекишляра военного конвоя простояли около полутора месяца; в этот промежуток времени текинцы угнали из этого стада 200 голов. 6-го мая, когда уже прибыли из Чекишляра в Красноводск войска, предназначенные конвоировать верблюдов, по проверке последних оказалось 3,030 штук. Верблюжий обоз этот, выйдя из Красноводска 9-го мая и имея на пути две дневки, прибыл в Чекишляр 24-го числа, сделав слишком 400 верст трудного пути, причем во время марша два верблюдовожатых киргиза угнали на Мангишлак 248 верблюдов, кроме того 274 пристали и 30 пали, так что в Чекишляр пригнано всего 2,478 штук. Из них 401 по негодности к работе посланы были немедленно по приходе на поправку в пески. Затем, в первых числах июня оставлено в Чате по негодности к работе 56, так что в транспорте осталось всего 2,021 верблюд. Слабость и негодность этих киргизских верблюдов превысили всякие ожидания, и к 10-му июля из них оказались годными к работе всего 150 штук, вследствие чего остальные и были отпущены обратно на Мангишлак, вместе с большею частью их вожаков. Кроме того, у туркмен наняли верблюдов: в начале мая 5,000 и в начале июня 1,484, — последних для отправки тяжестей авангарда. Эти верблюды, по окончании работ, были возвращены владельцам, так что при отряде к 1-му, июля осталось следующее число: туркменских верблюдов, купленных полковником Навроцким, 3,000, причем плата, [362] за каждого купленного верблюда была в 60 рублей, из которых 30 рублей бумажками и 30 серебром, и 3,000 нанятых у джафарбаев и атабаев, кочевавших у колодцев Бугдайли и Шаирды, на правой стороне Атрека, с платою по пятидесяти копеек в день, да нанятых штаб-капитаном Ягубовым у туркмен, кочующих у Чата, 2,160, итого 8,160 туркменских и 150 киргизских верблюдов, — число крайне недостаточное. Между туркменскими верблюдами попадались такие, что никогда прежде не ходили, под вьюками, т.е. неуки. 2-го июля был отправлен в Чат транспорт, состоявший из верблюдов, только что нанятых у джафарбаев и атабаев; из них более ста сбросили с себя вьюки и, несмотря на все усилия, так-таки и не удалось заставить их работать. Арбяной транспорт, состоявший из 1,500 одноконных арб, взялся поставить отряду подрядчик Карганов, причем сумма денег, полученных им за этот транспорт, с его четырехмесячным содержанием равнялась по контракту 357,750 руб. Контракт во всех своих частях был выполнен вполне и в высшей степени добросовестно, причем арбы и лошади были куплены в Владикавказском и Моздокском округах Терской области, а погонщиками к ним наняты: чеченцы, ингуши, осетины, армяне, отставные солдаты и казаки. Арба с лошадью обошлась от 70 до 90 р. Погонщик получал от подрядчика 20 рублей в месяц, на хозяйских харчах; если же не желал хозяйских харчей, то взамен получал добавочную плату от шести до восьми рублей, причем каждый погонщик имел под своим наблюдением пять арб, а над каждыми десятью погонщиками присматривал приказчик, получавший 30 руб. в месяц; в свою очередь, на каждых четырех приказчиков был один управляющий со ста рублями ежемесячного содержания. Таким образом, весь персонал при обозе состоял из 360 человек. Из Петровска в Чекишляр, арбный обоз доставлялся на пароходах, на казенный счет. Хотя по контракту и полагалось на каждую арбу накладывать по 20 пудов тяжестей, но в виду того, что морское путешествие изнурило многих лошадей, а главное, что при движении в Чат на Караджа-Батыре и Девюн-Баши чувствуется большой недостаток воды, начальник отряда разрешил накладывать на арбу по 17-ти пудов. С 29-го апреля по 2-е июля деятельность арбяного транспорта выразилась следующими цифрами: 1) с 29-го по 7-е апреля 200 арб перевезли в Чат 4,000 пудов казенного груза; 2) с 29-го мая по 7-е июня на 350 арбах поднято 6,000 пудов; 3) 6-го июня [363] отправлено 300 арб в Дуз-Олум. Затем, следовали рейсы: 10-го июня 210 арб, 17-го — 200, 23-го — 144, 25-го — 132, 27-го — 179. Всего за этот период времени перевезено из Чекишляра 33,375 пудов. Кроме того, арбы принесли существенную пользу при постройке пристани, подвозя землю, камыш и другие строительные материалы. На случай могущей встретиться необходимости в экстренных движениях кавалерии, когда верблюды не в состоянии поспевать за нею, приготовлен был транспорт из 337 мулов, нанятых в Персии, в ожидании этих движений тоже употреблявшийся для перевозки грузов, к передовым частям отряда.

Если не ошибаюсь, по мысли генерала Лазарева, отряд был составлен из батальонов, отделенных от своих полков, причем им придана была самостоятельность, и командиры оных пользовались правами командиров полков. Ни одной пехотной части в полном составе не входило в ахал-текинский экспедиционный отряд, а сводный стрелковый батальон даже был сформирован из четырех рот взятых по одной из четырех кавказских стрелковых батальонов. Из кавалерии один только конно-иррегулярный Дагестанский полк был в полном составе. Остальные же части были в виде дивизионов или же четырех казачьих сотен. Главными основаниями, почему генерал Лазарев стоял за подобный состав отряда, были следующие: 1) что при этом большая часть полков и дивизий Кавказского военного округа, имея своих представителей в отряде, могла ознакомиться с требованиями степных походов, и 2) что можно было командировать части полков, не расстраивая целого и не приводя их в военный состав, устранив из отправляющихся в поход частей всех чинов, не бывших в состоянии без вреда для их здоровья переносить степных походов, равно как и новобранцев и людей набора 1873 года, т.е. подлежавших увольнению в запас.

Все части, командированные в Закаспийский край, получили при выходе из штаб-квартир инструкцию, в которой командирам предлагалось руководствоваться следующими пунктами:

1) При каждом батальоне иметь: лазарет на 12 мест, по одному санитарному ранцу на роту и по фельдшерской суме на батальон, санитарные принадлежности и медикаменты и по двое носилок на роту.

2) Обоз иметь в следующем размере: в пехоте — по одной пароконной повозке на роту и по шести четырехконных фургонов на батальон, в том числе один лазаретный (под обоз выделить [364] полковых лошадей, назначив на батальон еще по две запасных лошади); казакам — только вьючный обоз, по 14 лошадей на сотню; дивизиону драгун — только четырехконный лазаретный фургон, так как по прибытии в Чекишляр он будет снабжен 34-мя вьючными лошадьми; саперной роте — одну ротную пароконную повозку и два четырехконных фургона.

3) Войскам взять в поход мундиры, зимние шаровары и шинели первого срока; иметь на каждого нижнего чина: по две гимнастические рубахи (в кавалерии — по два кителя), по две пары сапог, одну пару поршней туземного образца, галстух, башлык, не менее трех рубах, двух пар подштанников, трех пар холщевых портянок, вместо ранца мешок туркестанского образца и, независимо котелка, бутылку для воды, обшитую серым сукном.

4) В поход не брать: штыковых ножен, тесаков, летних белых шаровар, наушников, рукавиц и полушубков, а драгунам — киверов.

5) Офицерам разрешено не брать мундиров, иметь шапки вместо кепи и азиатские шашки вместо форменных сабель.

6) В каждой роте, сотне и эскадроне иметь по три котла с крышками, каждый на 50—60 человек, два для варки щей или супа, а третий — для каши, по две косы и по два серпа; кроме того, при батальонном обозе кос и серпов — по шести.

7) Всем войскам иметь восьми-дневный сухарный запас, комплект патронов, запасные оружейные части и необходимый в походе мастеровой инструмент.

8) Из хозяйственных сумм частей выделить на непредвиденные расходы: в каждый батальон по 1,500 руб., в дивизион драгун 1,000 руб., в казачью сотню по 600 руб. В каждой роте, сотне и эскадроне, при выступлении в поход, иметь съестной и хозяйственной сумм не менее 500 рублей.

9) Так как части войск закаспийского отдела по необходимости будут разбиты на мелкие отряды и колонны, разделенные друг от друга на значительное расстояние, то, дабы не замедлять отпуска войскам всего необходимого, засвидетельствование всех требований и отчетов предоставляется начальникам второстепенных отрядов, колонн и укреплений.

Головной убор всех наших пехотных частей — кепи, совершенно непригодное для степных походов, было в войсках ахал-текинского отряда отменено, а вместо их все части обзавелись суконными шапками (картузы) с козырьками и белыми чехлами. [365] Полковник Гродеков, хорошо изучившей средне-азиатские степи и пустыни и могущий считаться авторитетом, в данном случае говорит, что «исключительно кепи надо приписать мгновенные смертные случаи от солнечных ударов. У некоторых солдат, уже по возвращении с хивинского похода, делались нарывы в мозгу, последствием чего была смерть. Между тем у кавказских казаков и у лезгин Дагестанского конно-иррегулярного полка, носивших папахи, у офицеров всех отрядов и у казаков оренбургских, уральских, сибирских и семиреченских, носивших фуражки, ни одного случая солнечного удара не было. Поэтому безусловно необходимо, чтобы люди в походах по пустыне были в суконных фуражках, с широким дном, подложенным тонким войлоком и с длинным козырьком. Только таким головным убором, изготовление которого возможно в каждой части войск (английские войлочные каски, принятые и в афганских войсках, еще лучше фуражек) можно предохранить людей от солнечных ударов.

Последствия показали, насколько рациональна была мера введения подобных фуражек, и из сравнения случаев солнечных ударов ахал-текинского похода с бывшими дотоле походами по пустыням, совершенными отрядами, в которых войска сохранили кепи, хотя и с чехлом и назатыльником, громадное преимущество остается на стороне первого, и, если не ошибаюсь, то только в день Денгиль-Тепинского боя, при 27-ми-верстном переходе в страшную жару, без капли воды на всем протяжении перехода, совершенного уже утомленными походом без дневок войсками, было несколько случаев солнечного удара — да и то не смертельных. Остальные же бывшие в частях примеры солнечных ударов были прямым последствием неосторожности нижних чинов, несмотря на строгое запрещение выходивших из палаток с открытой головою. Вообще надо отдать полную справедливость организаторам отряда, что на материальное положение нижнего чина было обращено большое внимание, всякий рациональный совет принимался с благодарностью и приводился в исполнение, хотя бы при этом приходилось изменять первоначальные распоряжения. Так, например, практические выводы заставили немного изменить первоначально установленную суточную дачу на каждого человека, окончательно выразившуюся в следующих цифрах: сухарей 2 1/4 фунта, круп 32 зол., мяса 1 ф., пшеничной муки 4 зол., рису 32 зол., 16/100 зол., лаврового листа 16/100 зол., луку 4 зол., чесноку 1 зол., соли 10 зол., масла коровьего или курдючного сала 5 зол., фруктовой кислоты 5 зол. и [366] зелени в консервах 8 зол. (или квашеной капусты, или черемши 50 зол.); кроме того, на 100 человек в день, с 1-го мая по 1-е сентября: чаю 1 ф., сахару 3 ф. и спирту по две получарки в месяц на человека; с 1-го сентября по 1-е мая: на 100 человек в день чаю 1/3 ф. и сахару 1 ф., спирту по 4 получарки в месяц на человека. Таким образом, суточная дача нижних чинов летом равнялась 4 1/4 ф. в день на человека, включая сюда и мясо.

Фуражная дача в Чекишляре, Чате и Дуз-Олуме, в трех пунктах, занятых в то время нашими войсками, была определена обыкновенная; на походе же должен был получаться один ячмень в размере 4-х гарнцев в сутки. С 15-го мая по 4-е июня и затем еще несколько раз, в периоды несколькодневные, впоследствии, по случаю недостаточности сена в Чекишляре, недостатка, происшедшего вследствие неисправности в подвозе судами, дача его была уменьшена в 7 1/2 фунтов, а недостающее количество сена заменялось: пять фунтов сена — одним гарнцем овса, или ²²¹/₂/₃₀ гарнца ячменя. Эта замена хотя по своей питательности и была равномерна, но отзывалась на здоровье лошадей, и в этот период времени было несколько примеров падежа лошадей, вскрытие которых показало, что они, привыкнув к известному объему пищи, дополняли недостаток песком и ракушками, которые они поедали в таком количестве, что, по словам магистра ветеринарных наук г. Животовского, по вскрытии одной павшей в дивизионе 1-й батареи Терского казачьего войска лошади, у ней в ободочной кишке найдено было около трех пудов песку. В июне месяце, кроме того, между лошадьми появился сап, впрочем очень быстро прекращенный вследствие энергических мер, принятых начальниками частей, по указанию ветеринарного врача г. Животовского. Причину, вызвавшую появление сапа, надо искать в неблагоприятных условиях, в которые ставились лошади, при перевозке их из Баку и из Петровска в Чекишляр, во время которой ставили лошадей в душные тесные трюмы, не очищенные после предыдущей перевозки; затем, по прибытии на восточный берег Каспийского моря на здоровье лошадей имели громадное влияние резкие перемены температуры, ночная сырость и другие причины. По тщательном осмотре лошадей отряда и арбного транспорта оказалось 36 больных сапом лошадей, которых немедленно застрелили, и 55, частью страдавших острым катаром носовой полости, а частью затяжным мытом. При малейшем признаке сапа, лошадь [367] убивалась и тщательно закапывалась вдали от лагеря и на значительной глубине.

Санитарное состояние отряда в Чекишляре за это время, т.е. в мае и июне, если не считать желудочные болезни, которые оканчивались полковым околодком, было весьма удовлетворительно, так что в течение этих двух месяцев собственно в войсках чекишлярского отряда умерло всего три человека: один из них от воспаления легких, один от кровавого поноса и один от отека легких, — последний скоропостижно; да в чекишлярском отделении госпиталя умерло пять человек. В самом вредном относительно здоровья из занятых нами пунктов, а именно Чате, к 1-му июня в госпитале находилось: лихорадочных 13, больных кровавым поносом 15 и слизистым 7. К несчастью в июле болезни стали разрастаться прогрессивно, в особенности же в Чате и Терсакане, что более всего можно объяснить влиянием усилившихся жаров, действующих расслабляющим образом на человеческий организм. В течение этого месяца как болезненность, так и смертность в отряде значительно усилились, о чем можно судить из того обстоятельства, что в чекишлярском отделении госпиталя в продолжение июля умерло 21 человек, в чатском же отделении — 31. На первый взгляд казалось бы, что чем дольше приходится жить в каком бы то ни было климате, тем больше можно к нему привыкнуть и легче переносить свойственные местности условия, вредно отзывающиеся на организме, но в туранской пустыне опыт показывает противоположное, и такие болезни, как, например, цынга, более всего поражали части, находившиеся в закаспийском отделе, еще до сбора ахал-текинского экспедиционного отряда, так что, например, в Лабинском дивизионе в июле месяце состояло по различным госпиталям 35 цинготных, тогда как в Волгском дивизионе за все время экспедиции 1879 года был всего один пример, да и то легкий. Доктора приписывали следующим причинам появление и распространение в войсках отряда цынги: 1) неблагоприятные условия климата; 2) чрезмерная жара; 3) дурное качество воды; 4) усиленные дорожные и другие работы; 5) сторожевая служба под палящими солнечными лучами; 6) недостаток растительной пищи и, наконец, плохое качество баранины и рогатой скотины, отпускавшейся войскам.

Офицеры в материальном отношении были вполне обеспечены, так как получали мясо и морскую провизию наравне с нижними чинами бесплатно, а при отправлении в отряд получили подъемные, [368] на которые и могли более и менее хорошо себя обставить на время похода; но в финансовом отношении положение субалтерн-офицеров заставляло желать многого вследствие следующих причин. Во время этой экспедиции, несмотря на то, что, например, в Чате и за 300 рублей невозможно было достать сажени дров, и даже войска зачастую были поставлены в затруднительное положение относительно добывания топлива, так как дров не хватало в складах и им приходилось с большим трудом собирать кизяк, сухую верблюжью траву и другие воспламеняющиеся предметы, справочная цена сажени дров была 25 рублей, так что на долю субалтерн-офицера выходило 3 рубля в месяц. Этими деньгами и 9-ю рублями походных, получавшихся в месяц до предполагавшегося перехода нашей границы за Чатом, да 18-ю рублями в месяц полевых суточных, получавшихся до выступления отряда из Чекишляра только авангардом, стоявшим в Дуз-Олуме, в совокупности с содержанием мирного времени, многим из офицеров приходилось жить двумя домами, т.е. самому в отряде и семье в штаб-квартире, да еще иметь в виду, что по окончании экспедиции придется экипироваться с ног до головы, так как все взятое с собою белье и платье наверное по окончании похода перестанет быть годным к употреблению, сгорит, порвется, поизносится. Впрочем еще небольшая прибавка в содержании во время экспедиции происходила от того, что всем офицерам пятую часть содержания выдавали серебряной монетой, т.е. рублями. Эта мера была вызвана тем обстоятельством, что местные жители, туркмены, как живущие в наших владениях, так и перекочевывающие из Персии, имея в последней торговые сношения, не принимали наших кредитных бумажек и даже мелкого серебра, а только рубли, причем установили свой курс. Я был свидетелем, как туркмен за маленький коврик просил двадцать бумажных или двенадцать серебряных рублей; предложение взят мелкою разменною серебряною монетою он отклонил, заявив, что мелкие деньги все равно, что бумажные. По лагерю ходили туркмены, скупавшие серебро, давая до 1 руб. 80 коп. за рубль.

Текст воспроизведен по изданию: От Тифлиса до Денгиль-тепе // Военный сборник, № 6. 1884