Документ № 32.

В рапорте от 26 марта сего года за № 318-м, при отправлении в Шуру Хивинского посольства, я, между прочим, докладывал вашему сиятельству, на основании секретных сведений, полученных мной тогда от нашего ишана и других лиц о том, как мало можно иметь доверия к заявлениям хана, выраженным его посланцами и сделанным единственно под впечатлением движения наших отрядов, с целью протянуть время, успокоить нас и хоть на время удалить опасность. Но первый страх прошел и хан вступил на прежнюю дорогу. Характер азиатских правителей везде одинаков: пока опасность близка, готовы на всевозможные уступки, но лишь опасность миновала, они всячески, до последней крайности будут отклонять неприятное для них событие, употребляя для сего обычные, в таких случаях (обман, изворотливость недоверие). Поэтому-то для скорейшего освобождения наших несчастных пленных (пленных могущественнейшей в мире державы), томящихся уже несколько лет в неволе в ничтожнейшей Хиве, я и полагал в том же рапорте, за № 318, необходимым поддерживать в Хиве впечатление, произведенное прошлогодними рекогносцировками наших отрядов.

В полученной затем, при предписании вашего сиятельства от апреля, за № 2748, копии с предписаниями его импраторского высочества, главнокомандующего Кавказской армией, от 30 марта 1872 г. за № 1159, выражено было между прочим, следующее [60] мнение его сиятельства государственного канцлера: "из долголетнего опыта известно, что переговоры с подобными среднеазиатскими посланцами не приводят ни к какому положительному результату. Хивинский хан очевидно желает выиграть время и прибегает к обыкновенной в таких случаях уловке, т. е. высылают посланца для переговоров, между тем, мы не имеем никакого основания давать веру обещаниям хана".

Все это вполне подтвердилось полученными мной теперь известиями из Хивы.

При отправлении отсюда в Хиву, 20 апреля, сыновей ишанов для доставления хану двух заявлений вашего сиятельства, сделанных по высочайшему повелению главному хивинскому посланцу ишану Мамед Амину, мной был послан с ними в качестве переводчика кочующий на Мангишлаке туркмен Хаджинского рода Дурдыклыч Аманов, который на днях вернулся из Хивы и привез письма от присутствия хана обоим ишанам и от Кулмухамеда, сына нашего ишана, одно письмо к вашему сиятельству и одно ко мне, а также и письмо от одного из наших бедных пленных поселян, который, как видно из письма, потерял уже всякую надежду на спасение. Все эти письма при сем представляются на благоусмотрение вашего сиятельства, а письмо ко мне и ишанам и с переводами. (Письмо к вашему сиятельству, говорил Дурдыклыч, того же содержания, как и ко мне (в документе))

По выезде из форта они приехали в Хиву только на 18 день (Обыкновенно нарочные делают путь в 10 дней, но посланцы на отпускаемые им здесь довольно большие суточные деньги, которых вовсе не расходовали, питаясь одним кислым молоком, накупили тут много товару и послали продавать в Хиву, отчего и ехали так медленно и тяжело. (В документе)). Явившись к Маршару, они передали ему для представления хану привезенные бумаги. Хан принял их на другой день ласково, подарил каждому, в том числе и Дурдыклычу, по халату. Затем они были у обоих дядей хана, у старшего Амариль-Омара и младшего Ржан-Тюря. Те им объявили, что они вполне довольны привезенными ими бумагами, что действительно ничего не остается, как возвратить скорее русских пленных и написать генералу Кауфману бумагу, если желают жить в дружбе с русскими и что они уверены, что хан скоро возвратит пленных.

Главный же Диван-бек, известный фанатик. Мамед Мурад, имеющий большое влияние на хана, принял их довольно холодно.

Спустя несколько дней, пришел к ним Махтсур и спросил: отчего на тех бумагах, которые они привезли от вашего сиятельства, не приложено печатей. Кулмухамед объяснил, что у нас подпись руки гораздо важнее, и имеет более значения, чем приложение печати. Печать может приложить всякий, руку же может приложить только тот, кому принадлежит она.

Затем у хана, в течение нескольких дней, был большой совет по этому делу, из 32 главных хивинских сановников. Все [61] они, а также и дядя хана единогласно требовали возвращения пленных, один только главный Диван-бек, Мамед Мурад, ничего не говорил на этих совещаниях. Поэтому сначала все были убеждены, что хан намерен возвратить наших пленных и даже всего за четыре дня перед возвращением Дурдыклыча, с небольшим хивинским караваном пришедшим сюда с Мареной, привезено было известие, что скоро сыновья ишанов выедут из Хивы с нашими пленными.

Недели две спустя, по приезде сыновей ишановых в Хиву, к нам зашел Мамед Мурад и сказал: “в бумаге, которую вы привезли без печати, нет ни слова о том, что писал хан. Хан ожидал ответа на его бумагу, посланную Великому князю, но вы этого ответа не привезли”. Хан сомневается поэтому, дошла ли его бумага до Великого князя. Мамед Мураду напомнили, что в заявлении вашего сиятельства, положительно объяснено, что, “пока хан не выполнит предложенных ему условий, до тех пор ответа на его бумагу не будет”. Какой же хан может дать теперь ответ русским, сказал Мамед Мурад, — когда они не отвечают на его бумагу.

Тогда Юсуф Максум и Кулмухамед не вытерпели и сказали Мамед Мураду: "Мы по всему видим, что ты всячески, вопреки желанию всех хивинцев, стараешься отклонить хана от его доброго намерения — исполнить волю русских и тем спасти себя и Хиву. Голову ты нам можешь отрубить, но пока у нас есть язык, мы выскажем тебе прямо, что ты причина всех наших бедствий и на твою голову падут проклятия многих тысяч людей, если рано или поздно Хива будет наказана по твоему упорству, за враждебные против России действия. Тогда волос за волосом выщиплют твою седую бороду и ты не соберешь уж их".

Мамед Мурад ответил им, что они же еще слишком молоды и не могут понять, что он один только радеет о пользе и благе Хивы и ее великих повелителей.

После этого, они несколько раз ходили к хану и к его присутствию и просили отпустить их скорее с каким бы то ни было ответом, но ответа не давали, со дня на день откладывали оный и просили обождать, а между тем, совет хана продолжал снова собираться по этому делу несколько раз.

Наконец, спустя недели три, по приезде в Хиву, их потребовали к хану, который, отпуская их, объявил, что он не может дать никакого ответа на привезенную ими бумагу, не получив ответа на свою бумагу. "Если у ишанов есть или будет какой инбудь ответ на эту бумагу, пусть привезут его. Если же нет, то пусть, привезут назад эту бумагу". Затем приказал Мухтару передать им прилагаемое письмо к ишанам.

Но неприложение печати и неответ на бумагу, в настоящем случае не более как пустые предлоги, чтобы замаскировать действительную причину упорства хана в исполнении справедливых и весьма умеренных требований России, в чем даже и в самой Хиве, убеждены все благомыслящие люди. [62]

Мамед Мурад внушил хану, как об этом все говорят: 1) что для того, чтобы поддержать свое достоинство, ему необходимо отказать требованию русских, иначе немедленное и точное исполнение этих требований и возвращение всех пленных, русские примут за раболепство, потеряют к хану всякое уважение, скажут, что он струсил и все более и более будут требовательны в своих сношениях с Хивой.

2) Что в настоящее время ни откуда опасность Хиве не угрожает, Красноводский отряд уменьшен (Тогда там еще не могло быть сведений о настоящем усилении этого отряда (сноска в документе)), пленных же необходимо содержать в залог, пока не представится действительная серьезная опасность, так как только этим и можно будет сдерживать русских.

3) Хан вполне может рассчитывать в настоящее время на преданность и помощь текинцев, юмудов и других туркмен; и

4) Если опасность будет действительно близка, тогда во всякое время они успеют послать нам навстречу наших пленных в тем предотвратить дальнейшую опасность.

Эти соображения по крайней мере, неоднократно высказывали люди, довольно близкие Диван-беку и хану. Другие же убеждены, что в этом деле много действовала интрига против нашего ишана, главного начальника всех хивинских туркмен, Хаджи Мамбота, который будто бы ждет только известия от нас, чтобы привезти нам всех наших пленных, надеясь на большую за это награду (вместо ишана) и уверенный вполне, что он успеет эта сделать, так как иначе он может поднять против хана всех хивинских туркмен, составляющих большую часть населения Хивы и заставить хана исполнить его просьбу.

При этом Дурдыклыч сообщил:

1. Что посольство, отправленное ханом к Туркестанскому генерал-губернатору, доехало только до Бухары, хан Бухарский не пустил его далее, бумага, отправленная посланцами из Бухары Туркестанскому начальнику, возвращена была не распечатанной с уведомлением, будто бы, что он скоро сам приедет в Хиву и там будет вести переговоры и

2. Что другому посольству, ездившему в Оренбург, там ответили, что у нас государь-император один и не принято, чтобы из одного и того же места к нему с разных сторон посылалось посольство, а как хан отправил уже посольство к кавказскому начальнику, то оттуда и должен ждать ответа. Поэтому в Оренбурге это посольство тоже было не принято и на третий день возвращено. При этом говорят, что будто бы при возвращении этого посольства у него на Усть-Урте киргизы ограбили лошадей и в том числе аргамаков, которые были с этим посольством посланы ханом в подарки.

Во всяком случае, все эти обстоятельства (равно как и в феврале прибытие сюда посольства) не могли не иметь заметного [63] влияния на наших адданцев (Адданцы казахи адданского племени. (Ред)), вообще весьма чутких ко всем известиям из Хивы. С одной стороны, известия, что хан, отказав нам в возврате пленных, становится этим снова, некоторым образом, во враждебное отношение к нам, а с другой — известиях об усилении Красноводского отряда и больших военных приготовлениях там, для которых потребуется много верблюдов, — сильно тревожат и пугают наших людей. Они боятся, что с них также потребуют верблюдов для Красноводска.

Впрочем, в крае все совершенно благополучно и я о том всегда имею самые успокоительные известия. Но, чтобы вполне успокоить народ и отвлечь его внимание от Хивы, я нахожу более, чем когда нибудь, необходимым, совершить в начале осени, как только спадут жары, разрешенное мне этой весной движение к Бишь-Акты и Усть-Урту и потом на Бузачи. Только-тогда народ здешний будет больше обращать внимание на нас, а не на Хиву, тогда возможно будет чаще видеть нас среди своих кочевок, а не в форте только. Я надеюсь, что этим движением можно будет успокоить напуганный народ, который увидит тогда, что ему нечего бояться каких-либо движений из Хивы, и будет больше обращать внимания на себя и на нас, а не исключительно на Хиву, как было до сих пор.

При этом имею честь доложить вашему сиятельству, что ваш старик ишан порывается немедленно ехать в Хиву.

"Или я окончу, — говорит он, — начатое мной по просьбе самого же хана дело, или сложу, наконец, там свою старческую голову, неспособную даже на то, чтобы одолеть интриг Диван-бека и подобных ему людей. Надеюсь, Бог поможет мне вернуть хана на путь истинный, с которого совратили его мои враги и враги всей Хивы".

Мамед Амин ишан просит, нельзя ли возвратить бумагу хана, врученную им вашему сиятельству.

Обоим им я передал, что до получения распоряжения вашего сиятельства, они должны будут оставаться здесь.

С тем вместе имею честь покорнейше просить ваше сиятельство почтить меня предписанием, по какое время следует продолжать им отпуск суточных денег, при чем докладываю, что они, а также и два состоящих при них суфи удовлетворены таковыми деньгами по 1 число этого месяца.

Приложения: 1. Письмо за печатью хана Хивинского ишанам Нур Мухамеду и Мамед Амину.

2. Письмо старшего сына Нур Мухамеда ишана, Кулмухамеда к вашему сиятельству.

3. Письмо его же ко мне.

4. Письмо в копии пленного поселянина Сухорукова к отцу и матери. Верно: за отсутствием начальника штаба Кавказского военного округа помощник его полковник Золотарев.

ЦГВИФ. ф. 400, дело № 13,1872 г., лл. 107-115.