«Мы стали твердою ногою на Аму-Дарье»

Хивинский поход 1873 г. в описании великого князя Николая Константиновича

Хивинский поход 1873 г., полный «безмерных лишений», был «самым трудным из всех многотрудных туркестанских походов» русской армии ¹. Одним из его участников был великий князь Николай Константинович (1850-1918), окончивший в 1871 г. Николаевскую академию Генерального штаба в чине капитана. В Хивинском походе зародился непреходящий интерес великого князя к Средней Азии, однако тяготы военно-походной жизни, очевидно, не прошли бесследно для его здоровья. Уличенный в 1874 г. в краже фамильной драгоценности, он был публично объявлен душевнобольным и неправоспособным, поставлен под надзор специально назначенных лиц и врачей. Места его содержания постоянно менялись, наконец, он был поселен в 1881 г. в Ташкенте. Изоляция великого князя способствовала распространению разного рода слухов, в том числе и порочащих его, например об обстоятельствах участия в Хивинском походе 1873 г. ². Между тем великий князь Николай Константинович, как и подобает русскому офицеру, делил тяготы походной жизни со своими соратниками, исправно выполнял данные ему приказы, участвовал в стычках с неприятелем и врученную ему от имени императора Александра II награду (золотую саблю) заслужил по праву, как и чин полковника, пожалованный 22 июля 1873 г. ³. Об этом свидетельствуют письма великого князя Николая Константиновича к его отцу ⁴.

Великий князь Николай Константинович — великому князю Константину Николаевичу

Оренбург. 22 февраля 1873 г.

Мой милый Папa.

В первый раз с тех пор как выехал я из Петербурга нахожу я время, чтобы писать тебе. Почти все время мы были в дороге, а где останавливались на несколько минут, так только для того, чтобы закусить. Всюду, на каждой станции железной дороги, до самого Саратова, в каждой деревне от Саратова до Оренбурга встречали власти, а где их нет — жители с хлебом и солью.

Таким образом остановки утомляют меня гораздо более, нежели самая дорога. Но и в кибитке ехать утомительно. Ухабы страшные, описать их нет возможности. Г[енерал]-а[дъютант] Кауфман ⁵, который недели две тому назад проезжал чрез Оренбург, приехал с огромными шишками на голове и с содранной кожей на боку. Он рассказывал Крыжановскому ⁶, что в своем возке он летал как птичка в [15] клетке. Он ехал с одним из адъютантов и то он летал на адъютанта, то адъютант прыгал на него. А lа longue (В конце концов (франц)) в самом деле это выводит из терпения и потребность железной дороги через Оренбург, Ташкент в Индию кажется еще необходимее.

Ко мне, кроме Штакельберга, присоединился еще полковник Романов ⁷ — человек замечательно способный и милый, которого Кауфман пригласил участвовать в экспедиции для научных исследований, в особенности же устья Аму-Дарьи. Он воспитанник Инженерной академии. Каульбарс ⁸, который мне теперь ужасно понравился, когда я узнал его покороче, рекомендовал мне его. Они оба просили меня составлять, с моим участием, путевые записки всего путешествия, в которые они думают помещать, кроме событий, все что нас поразит, и что может иметь интерес в военном, научном и промышленном отношениях. Мы предполагаем вести каждый свои журналы, засим при каждом отправлении курьера, при каждой оказии сводить их в общее целое и посылать тебе. Мне кажется, что эта мысль заслужит твое одобрение. При этом то, что я забуду или о чем судить не умею — будет пополнено другими. Засим, если ты разрешишь, можно отправлять их после твоего прочтения в «Русский инвалид» для печатания. Таким образом составится ряд статей подобных тем, которые печатались о путешествии дяди Низи ⁹ в Египет, но гораздо интереснее для русской публики, так как Египет — край всем доступный и известный, а нам предстоит много нового, неисследованного. Буду ждать на то твоего разрешения. [16]

Сегодня я весь день в Оренбурге. Крыжановский ужасно любезен. Утром, к несчастью, он представил мне всю администрацию военную и гражданскую, а в 5 часов предстоит большой обед с тостом за здравие государя. Завтра чуть свет выезжаем в Казалу, по следам 4-го стрелкового-бердановского батальона, который сегодня или завтра туда прибудет. По слухам, дошедшим до Крыжановского, против нашего Казалинского отряда будет действовать знаменитый киргизский разбойник Садык ¹⁰, который уже дрался против нас и в Коканде, и в Бухаре и засим, потерпев неудачу, бежал в Хиву, где и поселился. Голова его уже не раз была оценена Черняевым ¹¹ и другими.

Проезжая чрез Уральск, я познакомился с наказным атаманом Веревкиным ¹², который будет командовать Оренбургским отрядом. Он [вы]глядит очень решительным человеком, хотя уже почтенных лет. На сегодня мне кажется я достаточно занял у тебя времени и потому кончаю.

Обнимаю тебя от всей души и молю Бога о твоем здоровье.

Искренно любящий тебя сын Никола.

ГАРФ. Ф. 722. (Константин Николаевич). Оп. 1. Д. 806. Л. 114-116 об.

Казала. Форт № 1.

8 марта 1873 г.

Мой милый Папa.

Мне как то трудно верится, что сегодня ровно три недели, как я выехал из Петербурга, так скоро прошло это время в путешествии и в приготовлениях к трудному походу. 23-го февраля оставили мы Оренбург (несмотря на просьбы Крыжановского остаться) и только 3-го марта прибыли в Форт № 1. Мы не слишком торопились, узнав в дороге, что отряд выступает не ранее 6-го, да кроме того бураны, шедшие все время впереди нас, ужасно испортили дорогу. Почтовая дорога в киргизской степи поражает своим неблагоустройством. Лошади не кормлены, должны питаться тебеневкой, подобно лапландским оленям, станции огромные, доходят до 40 и 45 верст. Мы вздохнули свободно только в Казале. 4-й стрелковый батальон уже прибыл сюда из Оренбурга. Его привезли на подводах, он отлично и тепло одет, но бураны, заставшие его на пути, сильно его беспокоили. К счастью замороженных не было и больных очень мало. Здесь мы нашли, кроме него, следующие войска, которые войдут в состав Казалинского отряда: 8-й линейный батальон, 2 сотни оренбургских казаков, 4 горных орудия, 2 единорога (для будущего укрепления Иркибай), две картечницы и 4 ракетных станка. В понедельник 5-го числа на площадке, против форта, был отслужен молебен с коленопреклонением. На лицах всех идущих в поход была написана радость (хивинцы здесь всеми ненавидимы, ибо каждый год режут кого-нибудь и где только могут поживиться). 6-го двинулся первый эшелон отряда, вчера второй, сегодня третий, завтра тронутся обозы на 2500 верблюдах, послезавтра штаб. В интендантстве здесь большой беспорядок. До сих пор не выдано денег из Ташкента, отряд должен был бы выступить позже, если бы я не дал взаймы из своих денег, по просьбе начальника отряда полковника Голова ¹³. Он человек лет под 50, замечательно симпатичный, оригинальный, любимый и уважаемый всеми. Уже отдано в приказе, что я назначаюсь в отряд офицером Генерального штаба и при этом мне дано поручение возвести укрепление у колодца Иркибая, на старом русле Яны-Дарьи, для 1-й роты 8-го батальона, 1-й сотни и 2 единорогов, которые нарочно для этого везутся в обозе. От Иркибая начнется уже настоящий военный марш по всем правилам, т. е. пройдя 250 верст от Казалы. Вчера осматривали мы Аральскую флотилию; к сожалению, главные пароходы «Обручев» и «Самарканд» зимуют в Перовском, но мы увидим их в Аму-Дарье, куда г[енерал] Кауфман приказал им идти в начале апреля, для производства промеров и для поддержания сообщений между Туркестанским и Оренбургским отрядами. Жаль только, что при постройке всех пароходов желали достигнуть две цели: чтобы они ходили морем и рекою. А вышло, что для моря они слишком малы (и плоскодонны), а для Сыр-Дарьи велики.

Мы все теперь заняты покупкой лошадей. Все они киргизской породы: маленькие, но удивительно крепкие и, главное, могут несколько дней оставаться без корму.

К этому письму я прилагаю записки, нами составленные под редакцией полковника Романова. Они написаны с целью быть напечатанными в газете «Голос» ¹⁴. Просим прощенья за их невзрачный вид, они писались на станциях, довольно грязных, и в киргизских юртах. Мы надеемся, что будущие письма с похода будут интереснее.

Обнимаю тебя от всей души, дорогой Папа, желаю тебе приятно встретить праздник Пасхи, который нам придется провести в пустыне и без церкви.

Искренно любящий тебя сын Никола.

ГАРФ. Ф. 722. (Константин Николаевич). Оп. 1. Д. 806. Л. 117-118 об. [17]

Бивуак у колодцев Иркибай.

25 марта 1873 г.

Милый Папa.

Вот уже две недели прошло после нашего выступления из Казалы. Надо надеяться, что дальнейший наш поход будет благополучнее. До сих пор на каждом шагу встречали препятствия. Во-первых, еще в Казале интендантские суммы опоздали и отряд едва не опоздал выступлением. Погода стояла страшно холодная: мороз от -7° с северным ветром доходящим до бурана без снега. При этом кибитки были слабо защищены, а в походе было невыносимо холодно. Вчера в первый [раз] погода стала теплою, и то только днем. Мы уже 3 дня стоим в Иркибае, где приказано было мне возвести укрепление. Весь 8 линейный батальон был прислан в мое распоряжение для земляных работ. Я выбрал место на берегу высохшего русла Джаны-Дарьи на высоте, которая командует всей местностью. В трое суток форт был готов и орудия поставлены (одно из них на станке генерал-адмирала). Сегодня подымут флаг и введут гарнизон. В Карабас-Бургуте (предпоследний наш бивуак) и в Иркибае т. е. здесь мы нашли колодцы заваленными и солдаты с великим трудом их вычистили. В одном нашли собаку, немного только раздутую. Это первое враждебное действие со стороны Хивы. Вчера джигиты наши привезли известие, что хивинцы укрепляют крепостьцу Клыч на озере Дау-Кара и высланы отряды к Мин-Булаку, следовательно нам навстречу. Там же находится разбойник Садык, сын известного Кенесары ¹⁵

Киргиз, посланный начальником отряда в Казалу, уезжает и потому я должен кончить. Обнимаю тебя крепко и от всего сердца.

Твой верный сын Никола.

ГАРФ. Ф. 722. (Константин Николаевич). Оп. 1. Д. 806. Л. 119-120 об.

Бивуак на колодцах Юс-Кудук на восточном склоне Буканских гор.

5 апреля 1873 г.

Милый Папa.

В первый раз с выхода нашего с Иркибая удается мне отправить к тебе письмо с посланным в Казалинск киргизом. Возведя в Иркибае укрепление и оставив в нем 2 роты и 1 сотню, мы выступили 28-го марта. Меня назначили командовать авангардом. Главные силы и арьергард выступили 29-го и 30-го. Ко мне поступили 2 роты 4-го Туркест[анского] стрелкового батальона, 1-я рота 8-го линейного, взвод 3-х фунт[овых] нарезных горных орудий, две картечницы, нортоповские колодцы, понтоны, караван Общества попечения о раненых при докторе Гримме, часть интендантского транспорта и 25 оренбургских казаков; всего около 600 человек и 750 верблюдов. Мы вступили в Кызыл-Кумы имея запас воды на 3 суток. Первый переход был в 40 верст, вторые два по 30 по ужасным сыпучим пескам. На наше счастье на полдороге мы нашли лужу (от снеговой воды), в которой напоили верблюдов; всего мы потеряли 30 верблюдов и 15 человек заболело. 30-го мы пришли на кол[одцы] Кызыл-Как и тут дневали. Колодцы глубиною 18 сажень, с трудом доставали воду. 2-го апреля мы, сделав два перехода, были уже в Буканских горах, буквально исполнив предписание Кауфмана: к 3-му числу быть на пункте соединения Казалинского и Джизакского отрядов. Мы расположились в ущелье на отличных родниках Бокале и ожидали на другой день вестей от генерала Головачева ¹⁶ с Юс-Кудука, как вдруг явилось предписание нашему отряду немедленно спешить чрез Юс-Кудук на Тамды и Аристан-Кудук к Джизакскому отряду, который находится на к[олодцах] Аяк в 200 в[ерстах] от нас (вместо того, чтобы быть на Юс-Кудуке). Это произошло от того, что они потеряли массу верблюдов, а неофициально от того, что интендантский транспорт их опоздал и они не могут двинуться далее. Мы движением своим прикроем их ошибку. Киргизы все показывают, так же и афганец — лазутчик хивинский (пойманный моими джигитами), что Садык с 2000 кавалерии стоит на Мин-Булаке, в 40 в[ерстах] от Бокале, куда Туркестанский отряд должен был двигаться по дороге к Шурахану. Теперь же он, по соединении с нами на Аристане, пойдет чрез бухарские владения на Халату к Аму-Дарье. Чрез это мы опаздываем на 2 недели и будем на Аму не 15-го, а 30-го. Завтра в 4 ч[аса] утра авангард выступает отсюда и я надеюсь 11 -го доставить его в Аристан-Кудук. Это первая крупная неудача. Обнимаю тебя, милый Папа, от всей души.

Твой верный сын Никола.

ГАРФ. Ф. 722. (Константин Николаевич). Оп. 1. Д. 806. Л. 121-122 об. [18]

18 апреля 1873 г.

Милый мой Папa.

Я не могу тебе описать, как я был глубоко тронут твоим ласковым и интересным письмом. Оно глубоко запало мне в душу и обрадовало меня неописанно. Я так счастлив, что могу сказать тебе теперь все что думаю и делаю, хорошо ли оно или дурно. На будущее время, я убежден, отношения эти не изменятся никогда и, кроме хорошего, для меня из этого ничего не выйдет.

Письмо твое я получил в Тамды, близко от бухарской границы, в 508 верстах от Казалинска. Курьер приехал вместе с Квитницким, который назначен во 2-й линейный батальон. Я с ним тут же познакомился, разумеется неофициально. Он показался мне очень милым и вовсе не тяжелым человеком. Теперь я нахожусь уже в Главной квартире, живу в бухарской палатке, которая стоит возле ставки Кауфмана. Я явился к нему по приказу по отряду из Аристан-бель-Кудука и нагнал его уже в Бухарин, на колодцах Чур-Кудук. Мне пришлось сделать 70 верст, я прибыл поздно ночью, когда все спали. В 3 часа была назначена заря, в 3 ? вьючка. Я явился моему начальнику в 3 часа в полной походной форме. Он показал мне приказ по всем войскам, где мне объявлялась благодарность за исправное возведение укрепления и о названии его Благовещенским, в память дня поднятия на нем русского флага. Это было 16-го апреля. Мы сделали огромный переход в 50 верст и пришли только в 10 ч[асов] вечера на следующие кол[одцы] Султан-биби. 17-го, вчера, отпраздновали с криком «ура» и молебном великий праздник, после чего Кауфман принял депутацию от бухарского эмира ¹⁷ и кокандского хана ¹⁸, которая принесла ему поздравления. Мне подарили от имени хана кокандского лошадь. Очень грустно мне было расставаться с Казалинским отрядом, который движется за нами в двух переходах. Командуя авангардом от Иркибая от Аристан-бель-Кудука (около 400 верст) я сблизился с офицерами 1-й роты линейного бат[альона] и 3-й и 4-й рот стрелкового. Мы друг друга полюбили и они тронули меня, сделав мне проводы, когда я с ними расставался. Здесь немного иначе. Не могу сказать, чтобы люди Главной квартиры, в которой невольно придется мне вращаться, возбуждали симпатию. Сплетни и интриги [19] доходят до огромных размеров. Начальник штаба Троцкий ¹⁹ отличный человек, из Малороссии. Он предупредил меня сам, чтобы я был как можно осторожнее и не сближался ни с кем. Он говорил, что каждое мое слово будет передаваться в искаженном виде в Петербург. Мы находимся теперь в одном переходе от хивинской границы. Халата. Тут построим укрепление для интендантских складов и двинемся к Аму-Дарье. Мы можем быть на ней 26-го апреля.

Что касается до моего здоровья, то оно довольно хорошо. Многие имели лихорадку, а я ничего. Холода не вредили мне нисколько. Напротив того, жары, которые делаются нестерпимыми, действуют на меня скверно. Я сильно ослабеваю, у меня болит горло, как то было в Ницце, и я чувствую боль в левой стороне груди. Мы с Моревым хлопочем достать кумысу, но он думает, что в жаре, которая еще значительно усилится, я еще более ослабну. В Хиве, в садах, может быть будет лучше.

Обнимаю тебя крепко, мой милый Папа. Желал бы ужасно тебя скорее увидеть; одиночество дурно действует на мою голову и сердце, но нечего делать.

Твой верный сын Никола.

ГАРФ. Ф. 722. (Константин Николаевич). Оп. 1. Д. 806. Л. 123-124 об.

28 апреля 1873 г.

Милый Папa!

Прошу И. И. Морева писать за меня, так как я слаб вследствии бывшей у меня лихорадки. Здесь, в Халата, в течение нескольких дней дули ужасно сильные ветры, которым Вамбери ²⁰ приписывает свойство производить лихорадки. В одну из самых бурных ночей с 23 на 24-е апреля в 2 часа ночи раздалось три выстрела на передовых постах, ударили тревогу и отряд немедленно встал в ружье. От массы песку, носившегося в воздухе, едва ли можно было различить друг друга в нескольких шагах. Оделся я на скорую руку и меня прихватило. Мы тщетно ожидали нападения. [20] Скоро было донесено, что неприятельская шайка наткнулась на передовой казачий пикет, стоявший по направлению предстоящего нам пути к Аму-Дарье, и, сделавши несколько выстрелов, быстро отступила. На другой день на месте происшествия найдены были ружье и пистолет, брошенные неприятелем.

В ночь с 17 на 18 апреля в Казалинском отряде произошло грустное событие. Полковник Романов, который ехал с нами от самого Петербурга и мечтал об исследовании русла Аму-Дарьи для заведения на ней пароходства, выстрелил себе в рот и наутро скончался. Он оставил мне письмо, которое я при этом прилагаю и которое на меня произвело ужасно тяжелое впечатление. Трудно было ожидать от человека с его спокойным взглядом на вещи, умом и образованием подобного события.

По проекту мы должны бы быть на Аму-Дарье у Шурахана 15-го апреля, но вот 28-е, а мы еще далеко от нее. Официальная причина тому, конечно, утомление верблюдов, безводное пространство, неизвестность вновь выбранного пути, а в сущности Джизакский отряд более недели питался зелеными сухарями, а лошади стояли 5 дней без ячменя. Провиантский транспорт до сих пор не подошел и если бы не Казалинский отряд, уделивший, по соединении, часть пищи Джизакскому, и не любезность бухарского эмира, который подарил и прислал нам муки и ячменя, то мы, может быть, усеяли бы его страну нашими трупами. К. П. Кауфман поручил нескольким офицерам Генерального штаба, а также и мне составить план движения к Аму-Дарье по безводному стоверстному пространству. Пески ожидают нас громадные и, по донесениям, неприятель хочет ими воспользоваться, дабы задержать нас в безводном месте.

Моя слабость после лихорадки прошла бы гораздо скорее, если бы не было таких страшных жаров, от которых у меня приливает кровь к голове, как это бывало со мною и в Петербурге. Только и можно жить вечером, по заходу солнца, и ночью. А теперь еще апрель месяц, что же будет в мае, июне и июле?

26-го числа в 6 часов вечера двинулся передовой отряд, который направился из Халата на колодцы Адам-Крылган. В этом отряде должен бы был идти и я помощником начальника отряда, но слабость после лихорадки не позволила. В 9 же часов вечера произошло столкновение с неприятельскою шайкой, о котором я пишу в телеграмме и в котором изранены 2 подполковника, 4 казака и несколько джигитов. Дело было так, что подполковники Иванов и Тихменев с 4 казаками и с несколькими джигитами удалились от авангарда отряда более чем на версту вперед. В местности, где дорога пролегала между песчаными, довольно высокими холмами, они моментально были окружены неприятелем, спешились и отстреливались в течение нескольких минут.

Между тем один джигит дал знать отряду об опасности, подоспело еще 8 казаков на помощь окруженным в тот момент, когда подполковники Иванов и Тихменев, и все окруженные казаки были ранены и едва держались на ногах. От вновь прибывших казаков неприятель было рассеялся, но когда увидел, что их мало, снова начал нападать. К счастью, приблизилась авангардная стрелковая рота и выручила раненых из безвыходного положения. Видя приближение стрелков, неприятель немедленно рассеялся, не оставив на месте ни одного из своих. Один из посланных нами джигитов вернувшись донес, что он был в неприятельском лагере и видел шайку туркмен на Аму-Дарье в 6000, а также слышал, что в двух стычках с нами убито 9 человек туркмен.

Крепко обнимаю

Твой Никола.

ГАРФ. Ф. 722. (Константин Николаевич). Оп. 1. Д. 806. Л. 125-128 об.

Бивуак на Аму-Дарье у Уч-Учага.

12 мая [1873 г.]

Мой милый Папa.

Ты будешь поражен безобразием моего почерка, но это неизбежно: я пишу на полу, так как столы и стулья уже давно нами брошены для уменьшения тяжестей. Живем мы с Моревым в маленькой бухарской палатке, которая весит полтора пуда, спим на кошмах, под шинелями, питаемся кашей и консервами, больше ничего у нас не имеется, и живется все-таки хорошо. Какая радость, какое торжество! Мы дошли до реки; два месяца ровно не видели мы ни души, ничего кроме песков и колодцев. Первые люди, которых мы увидели — был неприятель. Только третьего дня на Алты-Кудуке (когда все мы были в грустном настроении, ввиду предстоявшего похода к Аму, по безводной пустыне, перехода, величины которого никто не мог определить, так как хивинцы преградили дорогу) получил я твое милое письмо от 15-го марта; итак я через два месяца узнал, что ты был опасно болен, это ужасно подумать, до какой степени я далеко от всех милых сердцу. Это [21] одно меня очень смущает, потому что этот поход, который по мнению всех самый трудный из всех бывших в Средней Азии, я переношу хорошо. Только вот климат дает себя знать. Странная вещь: мороз и холодный ветер, который я перенес во время путешествия в Казалу и в начале похода я даже не заметил, а как только начались большие жары, я заметил, что здоровье мое здесь никуда не годится. Лихорадка, продолжавшаяся шесть дней, оставила слабость еще на несколько дней, боль внутри груди и в правом боку, которой я прежде не знал, ранки во рту показались снова, как в Италии, прошлой осенью. Только рано утром и ночью я совершенно здоров. Последнее время мы двигаемся походом ночью. Это меня спасает, впрочем я пишу это только потому, что ты желал знать о моем здоровье, но я не жалуюсь, я чувствую, что служу, что исполняю свой долг и мне решительно все равно до моего здоровья. Лишь бы только показать удалось, что я не намерен идти по стопам бедного Коли ²¹, что я хочу быть полезным.

9-го вечером мы выступили с Алты-Кудука. Ночью остановились часа на два отдохнуть, неприятель сделал по бивуаку четыре выстрела, войска быстро стали в ружье, но ничего более не вышло. В 2 часа мы снова поднялись и пошли. В 7 часов торжество овладело всеми, до последнего солдатика; мы поднялись на высокий бархан и увидали знаменитые три холма Уч-Учага. Г[ене-рал] Кауфман поздравил войска с водою. Дорога была ужасная, песчаная. Оставалось еще верст 30 до Аму. День мы провели на месте. Вечером снова пошли и, не доходя верст 12 до реки, мы увидели все верхушки барханов впереди и по сторонам усеянными неприятельскими всадниками. Это были их передовые посты. Они явно решились преградить нам дорогу, думая, что мы придем измученные, без воды. Они открыли огонь из ружей с коня и из мультуков. Наши стрелки им отвечали. В это время мы расположились бивуаком до утра, ночью драться было бы рискованно. Весь вечер длилась перестрелка с нашими пикетами. Иногда их джигиты (туркмены, самые отчаянные) выезжали вперед и, подъехав к нашим шагов на 400, стреляли и быстро скакали назад. Некоторые из них попадали от бердановских выстрелов. Всю ночь стреляли они по нашему лагерю. Пули летали через голову. Странно мне было слышать их свист и, признаюсь, сердце билось сильнее. Весь наш лагерь был окружен их огнями, они отдыхали и грелись. В 4 часа мы поднялись и пошли. Они с криком кидались навстречу, но наши пули скоро их отогнали. Против нас было 3000 всадников; туркмен, киргизов, узбеков и каракалпаков (по сведениям пленных) под начальством двух диван-беги и Садыка. Много у них было потерь. Я в бинокль ясно различал, как падали они с лошадей. Раненых они подхватывали за кушаки и тащили с собою. Часа через два мы подошли к длинному хребту, который тянется от трех холмов направо вдоль реки. За ним, по показаниям лазутчиков, расположен был неприятельский лагерь и лодки. Хивинцы стали толпами сбираться у подошвы хребта. Мы выкатили два конных орудия и пустили две гранаты сажень на 800. Эффект был удивительный. Вторую разорвало у толпы и она разнеслась во все стороны. Они отступили через хребет, видимо в лагерь. Г[енерал] Кауфман приказал всей кавалерии (5 сотен) двинуться для преследования. Мне и Ежену ²² приказано было явиться к начальнику кавалерии полк[овнику] Главацкому и идти с ним. Он дал мне две сотни и Ежена послал с наездниками. Мы перешли через хребет, бросились в атаку в лагерь; неприятель у нас под носом его покинул и отступил в полном беспорядке. Лагерь был пуст, заблаговременно все увезли на лодках. Лошади наши сделали 60 верст, не пили сутки, однако мы решились идти далее, направо вниз по Аму. Пройдя верст 7, мы с крутого берега увидели 12 лодок в 7 верстах, нагруженных, которые переправлялись на левый берег. Это был конец неприятельской переправы. Мы, на огромных рысях, пошли вдоль берега к месту переправы, послав офицера с донесением об этом к Кауфману. Мы пришли туда через полчаса, выдвинули ракетный дивизион; я приказал Уральской сотне спешиться, и открыли огонь по хивинским лодкам. Одна из них была под красным флагом. Потом узнали от пленных, что это был один из диван-беги. Она была уже далеко, а последнюю наши выстрелы осыпали, многие из нее кинулись в воду, одна лошадь упала, на ней был провиант, бараны и бочки. С левого берега и с лодок нам отвечали выстрелами из фальконетов.

Кавалерия быстро отступала от нас по барханам, вдоль берега, не удалось нам порубиться шашками. Раз, видя гибель товарищей на лодке, которые тонули, конные туркмены собрались в толпу и остановились, но, увидав шипящие ракеты, летевшие к лодке, быстро повернули и марш-марш скрылись из виду. Наши казаки и киргизы поймали несколько человек и множество лошадей. Все они вооружены курковыми ружьями, шашками, пистолетами. Ни одного не только фитильного, но даже кремневого. Лодка села на мель, уральцы бросились вплавь с лошадьми и с шашками и, взобравшись на нее и надев хивинские халаты и шапки (они были голые), сдвинули ее с места и пригнали к берегу. Лодка-трофей оказалась огромная, способная поднять до 800 пудов. Нам это кстати при переправе. Г[енерал] Кауфман, узнав о нашем движении рысью, пустился нас догонять. Подъезжая, он увидел сильный дым, пальбу и беспокоился, но вскоре обрадовался, узнав о происшедшем. Неприятель, по словам пленных, разбит наголову, вся Хива наша, паника распространяется по всему ханству. Мы не только не оказались утомленными, как он ожидал, но, [22] прогнав его, еще преследовали 15 верст и взяли лодку. День был радостный. Потерь у нас не было. Мы стали твердою ногою на Аму-Дарье. Завтра двигаемся далее и думаем ко дню твоих именин быть в Хиве. Трудная часть похода окончена, остается военная прогулка по садам Хивинского оазиса. Кончаю, мой милый Папа, немного устал писать лежа, а курьер едет скоро. Обнимаю тебя крепко от всей души. Я просто в восторге.

Твой верный сын Никола.

ГАРФ. Ф. 722. Оп. 1. Д. 806. Л. 252-257.

Комментарии

1. Керсновский А. А. История русской армии. М. 1993. Т. 2. С. 292.

2. См.: Богданович А. В. Три последних самодержца. М. 1990. С. 150.

3. См.: Туркестанские ведомости. 1873. № 33 от 21 августа.

4. Константин Николаевич (1827-1892) — великий князь, генерал-адмирал, главноуправляющий флотом и Морским ведомством в 1853-1881 гг., председатель Государственного совета в 1865-1881 гг., почетный член Петербургской Академии наук (с 1850 г.).

5. Кауфман Константин Петрович (1818-1882) — инженер-генерал, генерал-адъютант, туркестанский генерал-губернатор в 1867-1882 гг., почетный член Петербургской Академии наук (с 1873 г.).

6. Крыжановский Николай Андреевич (1818-1888) — генерал от артиллерии, начальник Михайловского артиллерийского училища в 1857-1860 гг., оренбургский генерал-губернатор в 1865-1881 гг.

7. Романов Дмитрий Иванович (1828-1873) — инженер-полковник, географ, этнограф и экономист.

8. Каульбарс Александр Васильевич (1844-1929) — барон, генерал от кавалерии, географ, в 1872-1874 гг. старший адъютант штаба Туркестанского военного округа.

9. Николай Николаевич (Старший) (1831-1891) — великий князь, генерал-фельдмаршал, генерал-инспектор кавалерии в 1864-1891 гг. и по инженерной части в 1852-1891 гг., главнокомандующий Дунайской армией в 1877-1878 гг.

10. Садык (1837—?) — казахский султан, сын султана Кенесары Касымова, воевал против русских (во время походов в Среднюю Азию) и китайцев (на стороне правителя государства Йэттишар (Восточный Туркестан) Якуб-бека. В 1877 г. сдался русским властям, был прощен и поселился в Чимкентском уезде Сыр-Дарьинской области.

11. Черняев Михаил Григорьевич (1826-1898) — генерал-лейтенант, военный губернатор Туркестанской области в 1865-1866 гг., туркестанский генерал-губернатор в 1882-1884 гг.

12. Веревкин Николай Александрович (1820-1878) — генерал-лейтенант, наказной атаман Уральского казачьего войска (с 1865 г.).

13. Голов Андрей Степанович — полковник, начальник Казалинского уезда Сыр-Дарьинской области в 1870-1877 гг.

14. См.: С дороги в Хиву // Голос. 1873. № 97, 103, 142, 13 от 7(19), 15(27) апреля, 24-25 мая (5-6 июня).

15. Касымов Кенесары (1802-1847) — казахский султан, хан Среднего жуза.

16. Головачев Николай Никитич (1823-1887) — генерал-лейтенант, военный губернатор Сыр-Дарьинской области в 1867-1877 гг., предводитель дворянства Сосницкого уезда Черниговской губернии (с 1884 г.).

17. Музаффар-хан — эмир Бухары в 1860-1885 гг.

18. Худояр-хан — правитель Кокандского ханства в 1845-1875 гг.

19. Троцкий Виталий Николаевич (ум. в 1901 г.) — генерал от инфантерии, генерал-адъютант, военный губернатор Сыр-Дарьинской области в 1878-1882 гг., начальник штаба Кавказского военного округа в 1883-1889 гг., виленский, ковенский и гродненский генерал-губернатор (с 1897 г.).

20. Вамбери Арминий (Герман) (1832-1913) — венгерский языковед-тюрколог, этнограф.

21. Николай Максимилианович (1843-1890) — герцог Лейхтенбергский, князь Романовский, генерал-адъютант, президент Минералогического общества (с 1865 г.), почетный член Петербургской Академии наук (с 1865 г.), состоял в морганатическом браке с Н. С. Акинфьевой.

22. Евгений Максимилианович (1847-1901) —- герцог Лейхтенбергский, князь Романовский, ротмистр, состоял в морганатическом браке с З. Д. Скобелевой.

Текст воспроизведен по изданию: «Мы стали твердою ногою на Аму-Дарье». Хивинский поход 1873 г. в описании великого князя Николая Константиновича // Источник. Документы русской истории, № 4 (58). 2002