Н. Ф. ПЕТРОВСКИЙ

ТУРКЕСТАНСКИЕ ПИСЬМА

№ 21

Кашгар. 22 августа 1887 г.

Глубокоуважаемый Федор Романович.

При сем препровождается к Вашему превосходительству копия переписки по поводу нового происшествия с г. Грум-Гржимайло ⁶¹. Этот молодой человек уже в прошлом году задал мне работы, набезобразничав на кит<айском> карауле Мин-Юль, а теперь с вооруженными казаками, без пропускного билета, перешел границу и требовал, чтобы ему указали дорогу в Канджут. Китайцы, разумеется, сейчас же возбудили об этом переписку; я попросил Грума удалиться с границы, а он написал мне глупо-дерзкий ответ. Если бы он меня не послушался, то китайцы наверно обезоружили бы его и казаков и привели бы их с триумфом в консульство. А если бы казачки начали стрелять, то дело стало бы очень серьезным.

Удивляюсь я, кто этому юноше покровительствует и дает ему деньги на бесплодное шатание ⁶² Запас его знаний крайне не велик, умения вести исследования и обращаться с инструментами совсем нет, а самомнения — масса. В разговоре его только и слышится: Гумбольд ⁶³ ошибся, Рихтгофен ⁶⁴ ошибается, Пржевальский мог бы сделать более, я нашел, я определил и пр. Вы лучше меня знаете как высоко, в мире географических исследований, стоят труды наших путешественников по Средней Азии. Боюсь я, чтобы новые путешественники, вроде г. Грума, своими неосновательными трудами и легкомысленными мнениями, не дискредитировали все прежние исследования. На это нужно обратить серьезное внимание. Географическому обществу, подобно обществу Археологическому, следует взять в свои руки и под свой контроль все вообще географические исследования на чей бы счет они не проводились. Разницы, думаю я, решительно нет в том, будет ли неправильно разрыт курган или неверно определенно направление хребта, древность пласта, существование ледника и пр., а между тем Археолог<ическое> общество не всякому дает рыть курганы, снимать планы городищ и пр. и дает только тем, кто заявил себя на этом поприще учеными трудами.

Посылаю заметку о Бертенсе (масса опечаток).

За поправку программы ⁶⁵ очень благодарю Вас. Действительно я пропустил эти нужные вопросы. Программы прислали на заключение Розенбаха, который нашел ее отличною, но трудно исполнимую за отсутствием смышленых разведчиков. Если это так (а это не так), то никаких разведчиков не нужно, будем пробавляться по прежнему, базарными слухами.

Отпуск я себе приостановил еще на год: хочется окончить кое-какие частные мои работы.

Искренно и душевно преданный

Н. Петровский

№ 22

Кашгар. 17 ноября 1888 г.

Глубокоуважаемый Федор Романович.

Сильно я перед Вами виноват за долгое свое молчание и глубоко это чувствую; но и много основательных причин такого молчания: страдал я сильно ревматизмом, [484] ходил на костылях, болел (да и еще болею) глазами и вообще теряю силы и энергию...

Начну с самого новейшего. Прислал мне канджутский хан письмо и послание к государю, что он, Сафдер-Али-хан готов, де, быть слугою Белого Царя. Послал я эти письма в А<зиатский> д<епартамен>т с скромным донесением, что, по мнению моему, С<афдер>-А<ли>-хану можно было бы сообщить, при случае, что писать государю нельзя, и что с своими заявлениями ему надлежит обратиться к Розенбаху. Вышло совершенно для меня неожиданное: мне официально сообщили, что, с высочайшего соизволения, дело это Розенбаху поручено не будет, а приказывается мне сообщить хану, что правительство (хорошо понимает он слово правительство — он, для которого эти абстракты недоступная вещь!), приняло с удовольствием его желание быть к услугам России (опять вещь для него непонятная, ибо, по его убеждению, служить можно только Богу и хану). Хорошо. Затем приказано было дать письмо к хану г. Громбчевскому, и написать что сей господин, ради своего удовольствия только, а никак не в качестве посланника, захотел прогуляться в Канджут; приказано также дать г. Громбчевскому соответственную сему инструкцию ⁶⁶. Поймите теперь, что из всего этого выходит. Хан написал письмо государю, я говорю ему, что правительство (а он разумеет — царь) письмом осталось довольно, затем я пишу ему, что к нему едет русский путешественник, а он, конечно и естественно, видит в нем посланника, едущего к нему вследствие письма его к государю. Происходит странное объяснение Громбчевского с ханом (европейца с азиатом). Первый говорит: я приехал по своей воле и желанию, второй возражает: я этому не верю, я не могу понять, чтобы у такого великого государя, каков Белый Царь, какой-либо подданный смел уехать из страны без надобности и позволения, у меня и птица не может вылететь отсюда без моего разрешения и пр. Таким образом, хан остается убежденным, что у него был посланник, который не признался в том только потому, что утаил для себя царские ему хану, подарки (это он прямо выражал Громбчевскому). С Громбчевским хан присылает письма мне, Гирсу ⁶⁷ и Розенбаху, и сообщает в них, что шлет к нам своего посла, Абдулла-диван-беги (маленький торговец, служащий у меня иногда на посылках). Вот как всегда кончаются необдуманно начатые дела. Почему нужно было непременно теперь, после письма хана, посылать изучать Канджут, почему Громбчевского, которого всякая собака на границе знает, что он офицер и губернаторский советник, почему нужно было выражать хану удовольствие за его преданность, когда мы помогать ему никогда не станем и не можем? И пр. и пр. — все это такие вопросы, которые совсем не были в Петербурге обдуманы. Из моей инструкции г. Громбчевскому (совершенно, кстати сказать, А<зиатским> Д<епартамен>том одобренной) Вы увидите, как мне было трудно написать что-либо определенное, хотя политическое положение не только Канджута, но и Читрала, Гилгита, я знаю — смею сказать — даже лучше (благодаря сношениям с туземцами), чем все бывшие там путешественники. Если бы М<инистерство> хоть раз, хоть в общих чертах, дало мне указание, что намерено оно совершать по отношению к Бахдашану, Шугнану, Рушану, Вахану, Канджуту, Читралу и пр. — завязывать сношения или отклонять, способствовать объединению или раздроблению и пр. — я, конечно, с охотой принялся бы за это дело, а теперь, чем дальше от этих дел, тем лучше... [485]

Затем о делах более древних. Удалось мне наконец осилить упрямство китайцев по делу о памятнике Шлагинтвейту. Благодаря Кумани ⁶⁸ и Брандту ⁶⁹, Цзунлиямынь ⁷⁰ теперь уже как будто требует, чтобы я поставил поскорее памятник. Работы уже начаты и через месяц или два все будет окончено и Вам донесено с фотографиями мною самим отснятыми. Теперь, как образец моей работы посылаю Вам (только для Вас): а) вид местности, где был убит Шлагинтвейт и где сообружается ему памятник (фот<ография> с него будет снята), и б) вид г. Кашгара с возвышенности на северной стороне. Фотографирую я с большими перерывами, по случаю болезни, с весны кое-что интересное (утварь, костюмы, сцены) успел снять; инструмент у меняя прекрасной работы (англ<ийская> камера, объект<ив> Штейнгеля и Гермажиса). Фотографией увлекся и наш секретарь ⁷¹, и выписал себе такой же инструмент.

Перед смертью Пржев<альский> прислал мне письмо с разными своими распоряжениями и свою книгу ⁷², которая меня совсем не удовлетворяет: много взято из прежнего, а две главы, кажется, и совсем не нужны; я разумею, “Как путешеств<овать>” и “Положение Центр<альной> Азии”. Видно работал наспех, желая скорее вырваться из Петербурга.

Делами консульства я, могу сказать, доволен: китайцы значительно смирились, и положение наших подданных стало далеко лучше прежнего. Доволен я очень и Кумани; очень отзывчивый на все наши представления, и дела у него долго не залеживаются.

Секретарь едет в отпуск, а после непременно поеду и я; задержали меня семейные мои дела. Поеду я для освежения себя, а не для просьбы о перемене места, в чем, пока, не вижу надобности, но имею право желать учрежд<ения> в Кашгаре консульства генерального. У нас здесь и дел более, и дела серьезнее, чем, напр<имер>, в Урге, пять лет мы вынесли на своих плечах много невзгод; одна наша переписка с разными лицами и учрежд<ениями> Туркестана и Семиречья (долги, наследства, перекочевки киргиз, беглые и пр.) достигает до тысячи номеров в год. А<зиатскому> Д<епартамен>ту следовало бы об этом подумать.

Знакомы ли вы с ген<ералом> Фельдманом? ⁷³ Если да — то, при свидании и при случае, будьте любезны спросите у него мою программу “Спутника путешественников” и выскажите о ней Ваше мнение (мне). Посылая эту программу Фельдману я думал о Вас, как о председателе работ и о разных ученых, как о сотрудниках. Так именно и следовало бы приняться за дело. Но Учен<ый> комитет, вероятно, вопроса так не поставит, и преуложит исполнить программу мне самому, а мне останется только перевести (в извлечениях) Бальтона, Кальтбруннера, Нимейера и др. Недурно бы было если Фельдм<ан> показал Вам мои письма по этому делу. Здесь можно бы было хорошо работать, но полицейский характер консульства решительно мешает отдаться чему-нибудь на более продолжительное время: каждый день разборы мелких дел, претензий, ссор, свидетельствование прибывающих с китайского караула лиц, визы кит<айских> билетов (сейчас подписал 1780-ый билет китайский, для уезжающих к нам кашгарцев), переписка со следователями о вызове свидетелей, грабежах, пригульном скоте и пр. — все это берет очень много времени, а мы даже и писца хорошего иметь не можем.

Неужели Вы не соберетесь посмотреть новую дорогу ⁷⁴, Бухару, Самарканд, Фергану? Теперь это близко и недорого. Мы только еще остаемся за пределами цивилизации. [486]

Надо бы еще написать об Афганистане. Чудные дела творятся относительного его в Петербурге. Это — до следующего раза.

Искренно преданный и глубоко уважающий Вас

Н. Петровский

№ 23

Кашгар. 28 ноября 1888 г.

Глубокоуважаемый барон Федор Романович.

Настоящее письмо мое вручит Вам секретарь нашего консульства Яков Яковлевич Лютш, которого я особенно рекомендую Вашему вниманию. Со времени открытия консульства, в течение пяти лет, я прожил с Яковом Яковлевичем душа в душу; мы вынесли с ним вместе все невзгоды нашего нового положения, боролись с китайцами, скорбели о забвении нас Петербургом и делили те малые радости, которые изредка выпадали нам на долю. Если в Кашгарском консульстве было сделано что-либо заслуживающее похвалы, то таковая — говорю это совершенно искренно, должна быть приписана в равной степени как мне, так и секретарю консульства.

Як<ов> Яковлевич передаст Вам о нашем житье-бытье здесь и о положении дел здесь и в окружности.

Искренно преданный и глубоко уважающий

Н. Петровский

№ 24

Кашгар. 25 июля 1890 г.

Глубокоуважаемый Федор Романович.

Письмо Ваше, за которое я приношу Вам глубокую благодарность, я получил в Ташкенте. Итак новый посланник в Пекине, по-видимому, определился. Для пробы его деятельности я послал ему два-три серьезных представления. Посмотрим, что будет.

Знаете ли Вы, что пресловутый переводчик Кауфмана, д<ействительный> с<татский> с<оветник> киргиз Ибрагимов ⁷⁵ назначается консулом в Джидду? В Ташкенте была получена в Канцелярии ген<ерал> губ<ернатора> бумага, в которой писалось, что на должность консула требуется консул мусульманин (по каким соображениям?) и что не желает ли занять это место г. Ибрагимов. Сей последний имел смелость согласиться, полагая вероятно, что в Джидде никакого языка, кроме киргизского и ломаного русского, знать не нужно. Надо еще прибавить, что в Аз<иатском> д<епартамен>те у Жданова ⁷⁶, находятся его же, Жданова, донесения Мельникову о всех возмутительных гадостях, к<ото>рые чинил Ибрагимов, будучи в Бухаре и исправляя должность Вейнберга ⁷⁷.

В Кашгаре застал я наши дела в очень удовлетворительном положении. Новый даотай оказывается человеком очень благоразумным. Мы с ним, кажется, окончим, [487] без посредства Д<епартамен>та, почти все наши серьезные недоразумения — об андижанцах, аксакалах и пр., которые длятся, как Вам известно, уже семь лет.

Со следующей почтой напишу Вам кое-что о наших путешественниках, от которых сейчас пришли длинные письма.

Сердечно преданный Вам

Н. Петровский

№ 25

Кашгар. 10 января 1891 г.

Глубокоуважаемый Федор Романович.

Давно уже не имею от Вас никаких известий. Здоровы ли Вы? На днях я высылаю Вам кашгарский барашковый мех, который Вы желали иметь для халата.

У нас здесь беспрестанно гости. Первым приехал князь Голицын ⁷⁸, прискакал из Нарына в четыре дня и ускакал отсюда обратно. Зачем он сюда приезжал — Бог весть, ибо ничем он серьезно не занимается и не интересуется. Затем, одновременно с Голицыным, приехал Громбчевский. Потом — четыре англичанина (Younghusband ⁷⁹ Macartney ⁸⁰, Beech и Lenand), которые и теперь здесь, француз Blanc ⁸¹ и швед Sven Hedin ⁸². Два первых англичанина имеют секретную миссию переговорить с китайскими властями о границе, а два последних — баричи с весьма слабыми знаниями, совершившие что-нибудь shocking для своих родных и отправленные, на исправление, в Индию, откуда они, для прогулки, приехали с Younghusband’ом сюда.

Blanc (я дал ему письмо к Вам), человек со сведениями, но, кажется, немного пролаза, по-видимому он желал собрать на месте сведения об Анненкове ⁸³ и в Кашгар приезжал только для прогулки. Хедин был в миссии короля шведского в Персии и по совету Рихтгофена, своего учителя (как он говорит), хотел отправиться на Лобнор, чтобы открыть ученому миру это озеро, ибо, по мнению Рихтгофена, Пржевальский Лобнора не видел, а был на пресных озерах к югу от Лоба. Хедин ехать на Лоб позволения от китайцев не получил, ибо не имел билета из Цзунлиямыня, да, кажется, ничего от этого не потерял, ибо явился он сюда совершенно неподготовленным, без всяких инструментов, с одним только желанием увидать озеро.

О секретной миссии англичан, я разумеется писал в Аз<иатский> д<епартамен>т, спрашивал, не следует ли запротестовать эти переговоры, производящиеся без всякого нашего участия, по делу, прямо до нас относящегося (границы Ферганы к югу еще не определены), но, как всегда, никакого ответа не получил ⁸⁴.

Blanc передал мне по секрету, что в прошлом году (22 июля) в Виши Ванновский ⁸⁵ и Фрейсине ⁸⁶ подписали, будто бы, договор о союзе России и Франции. Знаете ли Вы это?

Моя младшая дочь вышла замуж за доктора Фогеля, бывшего ассистента Райера, отличного хирурга, отправленного в Ташкент ради поправления своего здоровья. Теперь Фогель командируется в Берлин к Коху ⁸⁷, по дороге, будет в Петербурге. Я позволю себе дать ему к Вам письмо, ибо Фогель, отличный малый и весьма солидно учившийся (в Дерпте). [488]

Желаю Вам всего хорошего. Надумались бы Вы посетить страны Вами виденные, т. е. принарынские ⁸⁸, и проехать к нам, а от нас домой через Ош и Самарканд. Право, было бы недурно.

Искренно преданный

Н. Петровский

№ 26

Кашгар. 5 октября 1891 г.

Глубокоуважаемый барон Федор Романович.

Ваше письмо, за которое я приношу Вам сердечную благодарностью пришло очень кстати. Я только что вынес на своих плечах (и буду еще выносить вероятно) памирское дело, совершенное Вревским ⁸⁹ при массе самых невероятных глупостей.

Известно ли Вам, что для противодействия проискам англичан, желающих, без нашего ведома, установить в пользу Афганистана, границы Памира (См. “Оборона Индии” Мак-Грегора, с. 169. (Прим. Н. Ф. Петровского).) был командирован на Памир отряд, а мне было поручено оказать ему содействие, но какое содействие — не сказано; приказано было объявить китайцам, что на отряд не возложено никаких военных поручений. Зная суть дела, я полагал, что отряд пройдет Памиры, произведет известное впечатление и возвратится обратно, но Вревский, не поняв желаний М<инистерст>ва и подстрекаемый разными политиками, поручил начальнику отряда ⁹⁰ ставить пограничные знаки в местностях, где разграничение еще не произведено, объявлять населению, что оно состоит в русском подданстве, сменять поставленных китайцами старшин, ставить новых и пр., — словом, произошла весьма неприятная демонстрация против китайцев. Обо всем этом я, разумеется, доносил в М<инистерст>во и имею основание думать, что оно мною должно быть очень довольно. Спросите об этом, при случае, у Капниста ⁹¹. Китайцы, конечно, всеми такими недружественными и незаконными действиями нашими раздражились: отобрали у старшин наши ставленные грамоты, потребовали старшин к себе (некоторые бежали к нам), уничтожили пограничные знаки. Все эти глупости Вревского, чинимые им во время переговоров о новом договоре, приходитсяя мне теперь сглаживать.

На Памире отряд поймал и арестовал Devisen’a (по моему уведомлению, что он следит за отрядом), привезли его в Маргелан и выслали оттуда (вместо Европы) в Кашгар, но при этом забыли осмотреть его вещи и бумаги, а в них то и была вся суть дела. Одно, однако ж письмо (Younghusband’a) к Devisen’y я добыл и переслал, в подлиннике, в М<инистерст>во: из него вполне ясно, что дело идет о разграничении на Памире, что Devisen был шпионом, подчиненным Younghusband’y. Этот последний, со всеми инструкциями ему калькутского правительства, с картами и планами, перепиской с китайцами, был также на Памире, но его арестовали и ограничились лишь отобранием у него подписки, что он не перейдет границы. После этого происшествия Younghusband немедленно пригласил к себе гилгитского резидента, с 25-ю человеками конвоя, и под его охраной [489] отправил в Гилгит свои вещи и бумаги. Все эти действия наши производят впечатление действий людей сонных или глупых: делается наполовину бессознательно не то, что нужно, и не так, как нужно.

Одновременно с памирскими событиями шло дело о канджутском посольстве. Вы знаете, что владетель Канджута давно уже добивается нашего покровительства. Прием Громбчевского в Канджуте вызван был этими пожеланиями. Сафдер-Али-хан, не добившись от меня ничего положительного (я не мог ему ничего сказать, потому <что> с 1887 г. не получил от Зиновьева ответа по этому делу) некоторое время склонялся к Англии, а затем опять повернул к нам и послал, через мое посредство посольство в Ташкент. Вышел опять целый ряд глупостей, который также придется сглаживать мне.

В недавнее время Штаб ассигновал 500 р. ежегодно на собрание сведений политического характера. Теперь эта статья получила у нас большое развитие; мы будем, наконец, иметь хорошие сведения о положении дел в Бадахшане, Читрале, Гилгите, Ладакхе и даже в Кашмире. Люди у нас для этого дела давно намечены; при небольших подарках и личном ко мне расположении я буду знать многое такое, что не достается и за большие деньги. Знаете ли, что письмо Younghusband’a к Devisen’y (ранее указанное) стоило мне всего три рубля!

Все это я сообщаю Вам, между прочим, для того, чтоб возобновить в Вашей памяти исключительное положение нашего консульства, единственного теперь (после закрытия консульства в Болгарии), где политического характера дела играют в обиходе консульства, такую же роль, как и дела собственно консульские, а эти последние также едва ли не дают нам первое среди всех консульств место. Достаточно сказать, что мы визируем и поверяем более 3 т<ысяч> в год билетов китайских подданных, около 1 т<ысячи> билетов русских подданных (надо заметить, притом, что билеты эти не паспорта, а накладные: надо проверить лиц и товар, в билетах прописанный), получаем до 1 т<ысячи> входящих и выпускаем до 1½ т<ысяч> исходящих бумаг. К этому следует прибавить еще, что мы имеем дела с китайцами; по самым, иногда, ничтожным делам приходится прибегать к личным объяснениям с даотаем, уездным начальником, караульными чиновниками. Бумаги наши и почти половина нашего делопроизводства (напр<имер>, судебные, наследственные дела) ведутся на двух языках. Я сомневаюсь сравняется ли с нами по одним паспортным делам, Мемельское, например, или Константинопольское консульство? Наконец, персонал наш: я, секретарь, писец, не знай мы по-тюркски, вся наша фабрика непременно бы остановилась. По этим причинам мы имеем полное право (кажется мне) желать, чтобы на нас обратили внимание и произвели нас в консульство генеральное. Это, во первых, дело простой справедливости, а, во-вторых, отчасти, дело благоразумной политики: англичане несомненно добьются учреждения здесь консульства и учредят здесь консульство генеральное; мы, старшие, станем младшими. Личные наши интересы также страдают: меня не могут награждать, а Лютша — производить в чины.

Я хотел было написать обо всем этом Капнисту, да приостановился, не зная, как он смотрит на подобного рода заявления. Откровенно и между нами говоря, желания мои пока не идут дальше этого, семью свою я почти уже устроил: две дочери мои замужем, сына в этом году услал в Петерб<ург>, в Университет, в Кашгаре всех привязавших меня к себе дел еще не довел до желаемого [490] конца. Уходить пока еще рано, разве только тогда, если новый договор установит здесь таможенные пошлины на наши товары. Тогда уходить для меня обязательно. Мечтая, однако ж, о будущем, я также откровенно скажу Вам, что я желал бы иметь место подальше от посланника, был бы, думаю я, полезен в самом Министерстве, но места для меня там нет; не прочь бы поехать, напр<имер>, в Марсель (на отдых от Востока) или в Иерусалим (если эпитроп Гроба Господня, Тертий, который меня за мои религиозные убеждения не любит, тому не воспротивится); было бы подходяще жить в Трапезунте, если бы там было генер<альное> консульство, и в Бухаре (ради повышения в должности, хотя дела там едва ли можно исправить). Я подумал бы и об Алжире и даже Южной Америке.

Прошу Вас обратить внимание на замечания мои на договор (послан в А<зиатскиий> д<епартамент>). Прилагаемое письмо присылается для прочтения и возвращения.

Искренно и глубоко преданный

Н. Петровский

Письмо не мог отыскать. Оно от Blanc: уведомляет, что Парижск<ое> геогр<афическое> общ<ество> посылает доску и крест Шлаг<инвейта>

№ 27

Кашгар. 25 октября 1891 г.

Глубокоуважаемый барон Федор Романович.

Памирская “экспедиция”, о которой Вы, конечно, слышали, наделала мне массу хлопот — по изумительному неразумию Вревского и даже бесстыдству по отношению китайцев. Достаточно сказать, что при движении отряда по местности, точно не разграниченной, ставились пограничные знаки, сменялись китайцами поставленные старшины, давались им ставленные грамоты и знаки русских волостных управителей. Теперь Вревский поручает мне объяснять китайцам, что пограничные знаки не ставились, а воздвигались астрономические пирамиды, и просит защитить от китайских преследований тех китайских старшин (“поставленных китайскими властями”, как он сам говорит), которые “утверждены” русскою властью. Все эти беззакония должны быть мною объяснены китайцам как дружественные акты соседней державы!

Обо всем этом я, разумеется, доношу Капнисту. И хорошо было бы, если Вы ознакомитесь с перепиской, потому что поставить дело на правильный путь совершенно необходимо. Деяния Вревского могут сильно повредить переговорам Кассини ⁹² о новом договоре. В Пекин я послал подробную о всех этих делах справку. Хорошо было бы, если и Шишкин ⁹³ заблаговременно ознакомится с нашей перепиской, ибо, кроме Пекина, в дело о Памире несомненно вмешаются и англичане. Я знаю наверное, что в Гилгите усилены войска и предназначаются для занятия Канджута, после занятия сего последнего предполагается взять у Абдуррахман-хана Вахан, т. е. стать у Памира на китайской и на нашей границе.

Затем, что мне делать я решительно не знаю. Хоть бы самое маленькое указание дали мне об общем положении, намерениях и пр. Я знал бы, как ориентироваться. [491] Теперь я держусь в самой строгой законности, более, чем прежде, любезничаю с китайцами. Но может быть не это нужно.

Искренно преданный

Н. Петровский

№ 28

Кашгар. 14 мая 1892 г.

Глубокоуважаемый барон Федор Романович.

Давно я не писал к Вам, и главное — не отвечал на Ваше последнее письмо ко мне, в котором Вы любезно пообещали позаботиться о моей судьбе. Я был болен ревматизмом ноги, полученным, кажется, от здешних наших каменных полов, которые, на 2 т<ысячи> р<ублей>, данные мне (на устройство к<онсульст>ва) Никоновым ⁹⁴, я не мог сделать деревянными, а между тем я отплатил Никонову, кажется, так, как, наверно, не поступал у нас никто: после устройства к<онсульст>ва я уговорил хозяина нашего помещения брать с нас за наем половину того, что он брал прежде, т. е. уменьшил ежегодный расход на 360 рубл<ей>. По случаю ревматизма просился съездить в Хазрет-Аюб на воды (близ Оша); разрешения еще не получил.

Как мне жаль, что Вас не знакомят с памирскими (и вообще нашими) делами! Жаль мне, скажу откровенно, ради себя. В моих донесениях Вы увидели бы, сколько и как я работал и, конечно, оценили бы мой труд. Памирский вопрос — это такая капитальная бессмыслица, такое презрение во время мира всяких международных отношений и прав, что Мартенс, если бы он знал, что делалось на Памире, подумал, не выйти ли ему в отставку и не встать ли в ряды “Вестника Европы”. Позвольте рассказать Вам об этом деле поподробнее. Дело началось с повторения того, что почти 60 лет тому назад произошло в Афганистане. Как некогда там русский офицер (поляк) Виткевич ⁹⁵ напугал англичан, так теперь русский же офицер (поляк) Громбчевский устрашил англичан своей поездкой в Канджут. Есть, конечно, в том и другом событиях разница, но, по отношению к английским страхам, она не велика. Разница между Громб<чевским> и Виткевичем большая. Кстати о первом. Я всегда и теперь считаю и считал его просто проходимцем. Интересов выше своей карьеры для него не существует. Все его путешествия были только для карьеры служебной и для отличий. Все, что он делал, все приносилось в жертву личным целям. Так поступил он и в деле памирском: вместо того, чтобы обработать свой дневник и описать Канджут, хан которого давал ему полное на то позволение (теперь такое описание сделают англичане), он выпросил у Семенова ⁹⁶ новую экспедицию, гонялся без нужды за Певцовым ⁹⁷, а по возвращении в Петербург опять забыл об отчете, и, после чтения о претерпенных страданиях, начал политиканствовать (чтение в Военной академии), подделываясь к тону Воен<ного> м<инистерст>ва и стараясь сочинить для себя (это он прямо-таки и писал нам) уже военную экспедицию ⁹⁸. Заручившись согласием в Петербурге, он поинтриговал в Ташкенте, — и экспедиция на Памир (но без него; тут его ташкентцы перехитрили) состоялась: Ионову дана была инструкция ставить пограничные знаки (в местностях где разграничения не было; причем и Вахан-Вахан, который соглашением Горчакова ⁹⁹ и Гранвилля ¹⁰⁰ [492] мы сами уступили Афганистану ¹⁰¹ включился в наши пределы), объявлять населению, что оно находится в русском подданстве, давать китайским бекам ставленные грамоты и знаки русских волостных управителей. Международные акты (пограничн<ые> протоколы и соглашения) в соображение, при этом безобразии, не принимались, да, кажется, о них и не вспомнили до того времени, когда я указал на них; сужу по тому, что после телеграммы ко мне Гирса о желании Военного министерства, чтобы я оказал содействие отряду, Вревский (или лучше его тогдашняя голова — Галкин ¹⁰²) отвечал мне, что содействия никакого не нужно, ибо отряд идет по русской территории. Надо было указать, что это не так, и презирать международный акт можно только в случае войны, а не по прихоти генерал-губернатора. Я должен был донести М<инистерст>ву и написать Вревскому, что относительно границ Памира существует погранич<ный> протокол (1882 г. ¹⁰³) двух полномочных комиссаров, в котором границы эти ясно указаны, что такое разграничение можно находить невыгодным для интересов России и даже ошибочным, но обсуждать дело следует на почве дипломатической, а не путем насилий и безобразий. В протоколе этом (3 п.) наш пограничный комиссар, ген<ерал> Мединский, додумался до такой мысли, что проводя границу между двумя государствами, недостаточно указать одну пограничную линию, а нужно две; а потому и поместил в протоколе буквально нижеследующее: от пункта Иркештам граница идет на перевал Уз-Бель, Кызил-Джиек тож (у озера Большого Каракуля, т. е. почти при начале Памиров), где границы России и Китая оканчиваются, ибо граница Китая идет на юг, а России на юго-запад. Этим выражением он сразу отделил, в неизвестно чьи руки, огромный треугольник, включающий в себя почти все Памиры. Китайцы треугольник этот заняли (8 лет тому назад), поставили там своих беков и, посредством них, управляли населением до приезда Ионова. После ухода нашего отряда они вновь стали им управлять; пограничные столбы Ионова сняли, переименованных в русские волостные управители беков сменили и арестовали, и действия нашего отряда опротестовали в официальном ко мне сообщении. В ответ на мои донесения об этом протесте Вревский просил меня заявить китайским властям, что ставились не пограничные знаки, а “астрономические пирамиды”, а М<инистерст>во — что не знаки, а “памятники пребывания отряда”. Затем я получил от Капниста предписание представить соображения, как следует разграничить Памир. Не стесняясь уже протоколом, я высказал в этих соображениях все, что можно было сказать о действительном закреплении (если это будет для нас нужно) за нами Памира.

Теперь на Памире появились афганцы и секретно ездят туда из Канджута англичане. Китайские команды с Памира отозваны. Что будет дальше — не знаю; сам я доношу много, а получаю почти ничего (от Кассини была всего одна бумага о вступлении его в должность). Приходится полагаться на свой разум и опытность, и, разумеется, тревожиться за последствия. Пишет мне Галдинский, что в обоих м<инистерств>ах, нашем и Военном мною очень довольны (!), но результаты этого довольства мы не видим. Мы с секретарем дослужились до того, что меня награждать, а его производить в чины уже нельзя. Неужели нельзя сделать для нас генеральное консульство ¹⁰⁴ даже без прибавки содержания? Сделали же недавно генер<альным>консулом кого-то во Франции. Кроме нас лично следовало бы подумать и о Кашгаре: скоро здесь будет английский агент и разумеется — [493] ген<еральный> консул (как в Мешхеде); положение нашего консульства при китайских церемониях, будет очень и очень неприятным; первое место будет принадлежать не нам, прожившим здесь десять лет и представляющим гораздо большие, чем англичане, интересы торговли и политики, а недавно приехавшему офицеру индийской службы.

Я искренне благодарен Вам, глубокоуважаемый Федор Романович, за Ваше доброе желание помочь мне, но решительно затрудняюсь сказать, куда мне было бы желательно перейти. Долг чести что ли, или поста моего, требует не уходить до окончания дела о Памирах; но очень уже я измучился. На днях я даже писал (скажу Вам по секрету) к Иващенкову ¹⁰⁵, моему бывшему сослуживцу, а теперь товарищу Витте ¹⁰⁶, не найдется ли у него что-либо для меня подходящее, хотя бы в провинции. Я думал было о Трапезунте (если бы там было ген<еральное> консульство; не знаю, почему ему предпочтен Эрзерум); на европейские места надежды мало, да и из Кашгара трудно следить за ними. Кроме того, много и других условий, по которым на меня трудно угодить: привык я действовать самостоятельно, боюсь холода, стал мало общителен и т. п. Умирать пора.

Давно уже послал я Розену ¹⁰⁷ большое письмо по поручению Общества касательно наших древностей. Письмо, смею сказать, недурное; даже сам я удивился, сколько оказалось там учености, хотя, может быть, и не вполне для настоящих

494

ученых удовлетворительной. Не спросите ли Вы у барона, доволен ли он, с точки зрения ученой, этим моим письмом.

Получил недавно письмо от Вамбери ¹⁰⁸. Просит не более и не менее, как собирать для него песни, сказки, поверья, пословицы жителей Восточного Туркестана! За это люди получают звание академиков (Радлов) ¹⁰⁹ или медали (Пантусов) ¹¹⁰, а г. Вамбери думает сделать такой труд чужими руками.

Получил письмо от барона Гассера ¹¹¹, сообщающее мне благодарность баварского правительства за памятник Шлагинтвейту. Благодарность, как видите, сильно запоздала.

Простите за длинное письмо. Искренно и глубоко преданный

Н. Петровский

P. S. Сейчас даотай сообщил мне официально о появлении на Памире афганцев. [494]

№ 29

7 сентября 1892 г.

Глубокоуважаемый барон Федор Романович.

Давно уже я не писал Вам о себе и наших делах. Не знаю, известно ли Вам, что мне удалось узнать китайский шифр? Дело это очень курьезно.

Кашгарский даотай, великий глупец и невежда, начал получать через Ош шифрованные от своего посланника телеграммы, на которые он должен был отвечать. Не зная телеграфных порядков, он обратился ко мне с просьбой, как следует посылать шифрованные телеграммы. Я просил его прислать мне его телеграмму, обещая переписать ее на бланке по правилам. И вот, к изумлению моему, даотай прислал мне (а потом и постоянно присылал) не только цифры, но рядом с ними и соответствующие китайские слова! С них я снимаю фотографии и пересылаю в М<инистерст>во. Узнали 186 слов, а затем сам даотай за обедом показал и рассказал всю систему шифра и — верх глупости — сам написал мне мою фамилию словами и цифрами. Вот какое важное дело удалось мне сделать. Китайцы, конечно, о нем и не догадались, ибо преспокойно продолжают присылать мне телеграммы. В руках М<инистерст>ва теперь такой ключ, которым оно откроет не только китайские секреты, но, может быть, и кое-какие секреты берлинские и лондонские. Ибо кит<айский> посланник весьма часто присылал сюда телеграммы из Берлина и Лондона.

На Памире Ионов уничтожил афганский пост, афганцы (20 человек) дрались против 75 наших отчаянно. Дело это произвело на меня гадливое впечатление: пост можно было захватить врасплох (это видно из донесений), не делая бойни ¹¹².

О памирском вопросе в М<инистерст>ве есть два моих донесения. Последнее — от 7-го августа. Может быть, Вы его прочтете. Это — почтительная критика действий В<оенного> м<инистерст>ва и турк<естанской> администрации в памирском вопросе.

Искренно и глубоко преданный

Н. Петровский [495]

№ 30

Кашгар. 29 апреля 1893 г.

Глубокоуважаемый барон Федор Романович ¹¹³.

Каждую почти неделю посылаю я отсюда М<инистерст>ву шифрованные телеграммы о положении дел, телеграммы далеко неуспокоительного, чтобы не сказать более, свойства, а между тем не видно, что предпринимается по отношению к китайцам. Положение становится очень серьезным: китайцы делают усиленные и энергические приготовления не только к отпору нас в памирском вопросе но и, пожалуй, к нападению на наш отряд (“Отряд уже усилили, и в тылу его поставлен резерв в Алайской долине”.). Значительная часть войск, хотя и негодных, стянута к Сарыколу и расположена на границе Памира, каждодневно отправляются туда огромные запасы продовольствия (вчера с населения одного только города Кашгара потребовали 30 т<ысяч> ослов под грузы, а третьего дня ушло с грузом 100 верблюдов). Даотай сказал мне, что телеграфная линия до Кашгара будет готова к осени, а теперь несомненно, что она пойдет из Кашгара в Сарыкол и далее, через Тагдумбаш-Памир, к Индии. Положение весьма серьезное. Разрыв висит на волоске. Стоит только какому-нибудь китайскому военному начальнику пострелять в наш пост на Ранг-Куле (что, при отсутствии всякой у китайцев дисциплины, можно всегда ожидать), и война неизбежна. Мы, т. е. консульство и наши здешние торговцы, подвергнемся опасности очень серьезной. После стычки, где бы она не произошла, китайцы не замедлят напасть на консульство и разграбить товары наших купцов (“Едва ли”.). Из моих телеграмм и донесений М<инистерст>во все это должно было предвидеть, но ничего похожего на это предвидение не видно.

Я обращаюсь к Вам, глубокоуважаемый Федор Романович. Вы знаете азиатские дела, хотя и перестали заниматься ими, несравненно более, чем кто-либо в М<инистерст>ве. Примите в этот важный момент в них участие и расскажите, кому следует, что теперь колебаться поздно, не надо было (не нашему, а Военному м<инистерст>ву) затевать дело, а когда оно дошло до настоящего положения, то нужно остановить его, пока не поздно, решительными мерами — высылкою сильного отряда за границу (“Это уже сделано”.), что немедленно (я в этом вполне убежден) заставит китайцев опомниться и согласиться на переговоры о разграничении Памира (“Китайцы уже отступили из Акташа с Памира”.).

Другого, более мирного, исхода из этого положения я не вижу, и должен прибавить, что всякие полумеры только больше и больше осмелят китайцев и сделают их еще надменнее. Придется прибегнуть к тому же самому, что я теперь советую, но только позже и, может быть, тогда, когда дело еще более усложнится. Своими теперешними мерами китайцы сильно подняли свой здесь престиж с умалением, разумеется, нашего. Английские советы и подстрекательство в полном ходу (“Это было до движения наших резервов к Памирам. Вообще, мы имеем силу достаточную, чтобы выбросить китайцев с Памиров и угрожать самому Кашгару. Мы можем спокойно дожидаться закрепления за нами горного края. У соседей ни у кого нет силы вытеснить нас с Памиров. Лишь МИД несколько колеблет наше положение своими неуверенными переговорами и некоторыми возражениями м[инистер]ству Военному”.). [496]

Чуть ли не 20-ть лет тому назад (как скоро прошло время) писал я покойному Петру Николаевичу официально (письмо мое должно быть в делах Аз<иатского> д<епартамен>та), что из Гиндукуша англичане создадут нам новый Кавказ. Угадал ли я или предвидел, но все-таки письмо мое, в некотором отношении, исторический документ ¹¹⁴.

Искренно и глубоко преданный

Н. Петровский

№ 31

Кашгар. 21 августа 1893 г.

Глубокоуважаемый барон Федор Романович.

Самые грустные и тяжелые мысли приходят в голову при чтении двух Ваших писем, которые я сегодня получил и на которые еще тяжелее отвечать Вам. Читая эти письма и зная, что делается здесь, руки отпадают заниматься службой. Уже три года, как самым добросовестным и усердным образом разъяснил я М<инистерст>ву памирский вопрос, даю почти каждую неделю сведения большой важности и вижу, что ни в центре, ни здесь, никто ничего не хочет знать, а тем боле делать. Тупость, безумие и цинизм — поразительные! Пересказывать все эти дела — это только вновь переживать тягостные минуты и раздражать нервы себе и Вам, особенно теперь, когда они у меня натянуты до последней степени. Недавно китайские солдаты, в виду своего начальника, помощника командующего здесь войсками, напали на Лютша и его спутников: подхорунжего Путинцева и слугу Лютша; Лютша оборонил торговый наш старшина, но сам он и спутники Лютша были сильно избиты. Солдаты (имена их я узнал) были немедленно скрыты (отосланы в Улугчат), а даотай и командующий войсками на требование мое наказать солдат ответили, что солдаты не найдены, а потом — что их и вовсе не былою. Просил (подражая Бисмарку ¹¹⁵) придвинуть отряд Ионова к границе и под угрозой требовать наказания виновных. М<инистерст>во ответило: поручено посланнику потребовать удовлетворения. Ничего, разумеется, не будет кроме позора и окончательной утраты здесь нашего престижа. Но, довольно об этих грустных делах: всего не перескажешь.

Знаете ли Вы что-нибудь о моей коллекции санскритских рукописей, открывших (как пишет мне С. Ф. Ольденбург ¹¹⁶) совершенно новое поле исследований и произведших большой шум в ученой Европе? Посмотрите два последних выпуска “Записок Восточного отделения Арх<еологического> общества”. Это не М<инистерст>во, там дорожат каждым, даже незначительным, сведением о наших древностях. Есть книга какого-то Носовича, в которой, говорят, сказано много справедливого о нашем М<инистерст>ве. Что это за книга?

Душевно благодарю Вас за Ваши добрые обо мне заботы. Право, трудно теперь сказать, где лучше; блаженный покой мне не дается, а мучиться — везде одно.

Искренно и глубоко преданный

Н. Петровский [497]

№ 32

Кашгар. 3 октября 1893 г.

Глубокоуважаемый барон Федор Романович.

Дела наши здесь — в прежнем положении, и иначе не могут быть, ибо руководят ими те же “умы” Петербурга, которые Вы и я хорошо знаем. Писал я Вам, кажется, о новой выходке китайцев. В июле, на народном гулянье за городом, на секретаря консульства и его спутников (подхорунжего Путинцева, слугу секретаря и нашего торгового старшину напали шесть китайских солдат, избили до крови всех (кроме секретаря, которого защищал старшина; Лютшу попали только кирпичи в спину). Помощник командующего войсками, который сидел на крыше дома и солдаты которого чинили это безобразие, арестовал солдат и скрыл их. На мое требование наказать виновных китайцы ответили, что они не найдены. Просим Вревского придвинуть Алайский отряд к Иркештаму и поддержать мое требование (имена солдат я узнал); из Петербурга ответили: “нет надобности, дело будет улажено дипломатическим путем”. Теперь вышло вот что: китайцы подучили трех каких-то негодяев (бывших солдат) принять на себя вину. И эти негодяи показали, что они действительно бросали землю в русских, но лицо у Путинцева было разбито стременем лошади, на которую он садился (лошади были оставлены в саду у одного купца, и секретарь, и его спутники пришли, версты за две от сада, на гулянье пешком); бросали в русских землю за то, что они приставали к какой-то публичной женщине, которая была в саду и показала то же, что и солдаты. Теперь будем опять опротестовывать это дело, а между тем оскорбление не только остается, но и, этой наглостью, еще увеличилось.

Денег на алайские отряды и на постройку почти в центре Памира (на Шаджане) казарм ¹¹⁷ из жженого кирпича истратили массу, думаю, близко миллиона; результаты — хуже, чем было положение дел до посылки отрядов: китайцы, видя что отряды приходят и стоят на местах (для них это совершенно непонятно), воображают, что мы струсили и высылаем отряды для защиты себя от их нашествия (так это и распространяется среди туземного населения); а следствием этого смелость и наглость китайцев увеличилась до такой степени, что все переговоры с ними будут лишь взаимной болтовней. Достаточно сказать, что недавно правильные китайские команды с начальниками во главе, перейдя Бедель, ходили до Барскауна, по всей долине Аксая, и возвратились через Теректы, везде входили в сношения с нашими киргизами и уверяли их, что местности эти будут заняты китайцами.

Слышали ли Вы о молодом Ванновском? Какой пример дает старик своим подчиненным! Посылает сына в отряд для отличия, как будто в маленьком отряде для командования 10-ю казаками не найдется офицера. Юноша забирается в Шугнан, производит там перестрелку с афганцами, его окружают, Ионов идет на выручку, Ванновский перескакивает в Дарваз ¹¹⁸. Всех подробностей еще не знаю. Дарья — лай, арык — лай буляде, т. е. если река грязь, арыки — грязь.

Археологическое внимание мое, после Кучи и Курля на севере, имевшее в результате отыскание более 100 листов санскритских рукописей на коже, коре и бумаге и открывшее (как пишет мне С. Ф. Ольденбург) совершенно новое поле исследований, обратилось к югу — к Хотану; и тут мне посчастливилось: добыл [498] великолепные геммы, великолепной резьбы, некоторые с подписями на языке гупти (династия между V и VIII вв. по Р. Х.) и разные вещи и монеты. Слепки можете видеть у Розена, ему же посланы, в подлиннике и две золотые монеты с изображениями как будто Богородицы и надписями на двух языках — одном латинском странного начертания: victor ... avs perpet avs (кажется так).

В Семиречье был Бартольд ¹¹⁹, написавший хорошую статью о христианстве в Туркестане и приезжавший для раскопок с художником Дудиным ¹²⁰ (для этого художника, как пишет мне Розен, и соорудил экспедицию Радлов). Бартольд упал с лошади и лежит (как слышно) в Аулиэ-Ата; археологическая экспедиция, значит не удалась ¹²¹, что весьма жаль: я думал, что она приедет сюда и поможет мне подтвердить мои догадки о месте Баласагуна, которое, кажется, я несомненно открыл.

Простите за большое писание и верьте в искреннюю преданность и уважение Вашего почитателя.

Н. Петровский

№ 33

Кашгар. 15 ноября 1893 г.

Глубокоуважаемый барон Федор Романович.

Прошлый раз посылал Вам мою заметку, но не успел написать. Дипломатический путь, которым решили у нас добиться удовлетворения от китайцев за оскорбление секретаря консульства, оказывается кривым переулком без выхода: прошло ровно четыре месяца, а китайцы не только не дали удовлетворения, но и пытались обмануть и осмеять меня, выставив виновными трех нанятых негодяев, которые признались будто бы в своем поступке. Негодяев этих приводили в к<онсульст>во, для предъявления секретарю, в цепях, а затем, перед самым почти к<онсульств>ом, уводя, сняли с них цепи и предоставили им отправиться домой. За частное письмо мое к Вревскому о том, что если он придвинет Алайский отряд к границе, китайцы несомненно выдадут виновных (о сем я также телеграфировал Д<епартамен>ту, я имел честь получить маленькое замечание Капниста, которому не замедлил почтительно, на это замечание, возразить с некоторою, впрочем, ехидностию, облеченную в скромно-послушную форму. Я написал ему, между прочим, что дела политического характера давно меня (как ему известно из отчета) озабочивают, ибо к непосредственной консульской деятельности они не относятся, а между тем испрашивать указаний посланника (четыре м<еся>ца туда и обратно) не всегда возможно, да и сам граф нередко обращался ко мне и поручал мне дела вполне политического характера. Поэтому я и считал возможность сообщать графу о положении дел в Индии, в Канджуте, представлять ему сведения и соображения о памирском вопросе, добывать кит<айский> шифр, английские пули, привезенные в Кашгар, китайские секретные карты Памира, переписку и т. п.; но теперь, вследствии указания графа, я не премину в точности исполнять его приказание (т. е., иначе говоря, ничего теперь от меня о политике не ждите).

Искренно уважающи<й> Вас

Н. Петровский [499]

№ 34

Кашгар. 3 декабря 1893 г.

Глубокоуважаемый барон Федор Романович.

Писал я уже Вам, что удовлетворения за оскорбление Лютша китайцы не только не дали, но и хотели наглым образом обмануть меня, предъявив мне вместо действительных оскорбителей каких-то негодяев, нанятых принять на себя вину. 19-го октября (заметьте это) губернатор Синьцзянской провинции (из Урумчи) уведомил меня, что виновные еще не наказаны, потому что он, губернатор, ждет окончания срока, данного им здешним властям для отыскания виновных, и если виновные найдены не будут, то о смещении чиновников с должностей будет представлено государю. 21-го ноября посланник телеграфировал мне: Цзунлиямынь сообщил: виновные строго наказаны. Даотай жалуется, что Вы не принимаете его с извинением; предлагаю Вам принять его извинение. Значит в то время, когда губернатор из Урумчи сообщает мне, что виновные не наказаны и еще не найдены, Цзунлиямынь обманывает посланника, что они строго наказаны, а Кассини, не проверив чрез меня этого сообщения, предлагает мне принять извинение даотая, который никогда с этим извинением ко мне не являлся! Выходит теперь что-то вроде того, что нам следует извиниться за то, что Лютш позволил китайским солдатам избить себя.

Жалею я очень, что Вы не можете познакомиться с моими донесениями об этом деле не ради нас, а чтобы знать еще новый факт для характеристики теперешнего Азиатского д<епартамен>та и присоединить его ко многим другим, ему подобным. Ясно для меня теперь то, что Кассини с Пекином не сладит; китайцы его одолели. Для будущего разрешения памирского вопроса, вступающего после переговоров Дюран<д>а с Абдуррахманом в новый, третий, фазис (первый был до занятия Канджута, второй — после занятия, а третий, теперешний, с предоставлением англичанам распоряжаться Читралом и всеми гиндукушскими странами) — это будет в высшей степени для нас печально... о чем, впрочем, я уже теперь писать в Аз<иатский> д<епартамен>т не буду, а напишу когда-нибудь, на свободе, в моих воспоминаниях о тяжелом времени.

Глубоко уважающий и искренно преданный

Н. Петровский

№ 35

Кашгар. 15 декабря 1893 г.

Глубокоуважаемый барон Федор Романович.

На мое возражение на сделанное мне замечание Капнист прислал мне телеграмму — нечто вроде самооправдания: “мы, де, очень вас ценим” и пр. Ну что ж, это не дурно, хотя охоты сообщать ему сведения по-прежнему, как он о том просит, оно не прибавит. В Аз<иатский> д<епартамен>т возвратился из Асхабада, чтобы занять место Жданова, В. И. Игнатьев ¹²². Вы его вероятно знаете. Здесь мы были с ним в довольно частой переписке. Делом занимался он серьезно; думаю поэтому, что он будет много полезнее той тупицы, которую сменил. [500]

К нам сюда опят едет Хедин, милый швед, которого Вы, вероятно, знаете, пишет мне, что хочет пробраться в Тибет с той же стороны, где много раз пытались пройти наши путешественники, а также гг. Дютрейль ¹²³ и Гренар, которые скрылись, наконец, с горизонта В<осточного> Туркестана. Эти “друзья” (Блан, Мартен, Дютрейль и Гренар) порядочно-таки нас помучили разными поручениями и вызывали на оказание им всяких любезностей, им, разумеется, с изысканной предупредительностию оказанных, а между тем ни r. Maunoir и никто из власть держащих не изъявил нам ни малейшей за это благодарности. Протоколы Парижск<ого> общ<ества> заключают гораздо больше сведений о Дютрейле из его ко мне писем, чем из его писем в Общество, но г. Maunoir, по-видимому считает доставление ему таких писем моею прямою обязанностию.

Скажу Вам по секрету, что Гренар, заразившись в Хотане сифилисом, имел неделикатность прожить у меня три месяца, не сказав о своей болезни, о которой я узнал только случайно, когда к нам приехал, тоже случайно, доктор. Вот одна из характеристик “друзей”, которая мне пришла в голову по поводу последних событий.

Искренно преданный

Н. Петровский

№ 36

Кашгар. 31 января 1894 г.

Глубокоуважаемый барон Федор Романович.

Простите великодушно за несколько неприличное начало моего письма, но диктует его самый факт, которым оно вызвано. Г<осподин> Кассини aus Hamburg — это выше чем aus Riga ¹²⁴ — дошел до того, что вопреки всем моим донесениям и копиям китайских мне сообщений убеждает нас, сидящих здесь, а не в Пекине, что оскорбители секретаря консульства наказаны, что даотай приезжал ко мне извиняться, что я его не принял и пр. — все то, что, дурача его, насказали ему китайцы. При этом он посылает мне копии сообщения ему Цзунлиямыня, словом не оговорясь, что наглую клевету Цзунлиямыня о том, что секретарь и его спутники заставляли на гулянье публичных женщин петь песни и это было причиной ссоры и оскорбления, он, посланник, поставил на вид китайцам. Даже более — он упрекает, что секретарю не следовало бы ходить на народный праздник, ибо, де, население не спокойно, забывая или не зная, что со стороны населения, кроме уважения и любви к нам, мы ничего не видели, а все многочисленные безобразия с путешественниками и нашими подданными всегда совершались китайскими солдатами, подстрекаемыми их начальниками. Да это ли еще — каждая бумага его приводит в изумление. Например вчера полученная бумага. Доносил я ему, что русский подданный, вопреки договорам, был допрошен без моего участия и допрошен с пытками, что я официально опротестовал это нарушение договора сообщениями даотаю и губ<ернатору> Синьцзянской провинции, которые не только не подвергли взысканию виновного, но и мне не ответили. На это донесение (заметьте: шло в Пекин два месяца) я получил вчера (еще два м<еся>ца вопрос: “Как обсудили Вы с даотаем это дело?” Очевидно, что он не может или [501] <не> хочет заниматься делами; но нам от этого, пожалуй, было бы лучше, если бы он совсем ничего не делал и не раболепствовал перед китайцами: я вел бы тогда дела на свой страх и по своему разумению. Как жаль, что Кумани не остался на месте.

Знаете ли о разных проектах объединения средн<е>азиатских владений под одною сильною властию, иначе говоря — об увеличении чинов, расходов, болтовни, случаев быстрых карьер, незаслуженных повышений, интриг, выпиваемых вин, долгов в магазины и пр.?

У нас почти затишье: действительный Памир теперь в туманах, и вопрос о нем — тоже в тумане; действительные к весне рассеятся, но туман в голове рассеять трудно.

Искренно преданный

Н. Петровский

P. S. Не видаетесь ли с бароном В. Р. Розеном? Ему я выслал много редкого.

№ 37

Кашгар. 27 июля 1894 г.

Глубокоуважаемый барон Федор Романович.

Секретарь наш Я. Я. Лютш, которого Вы лично знаете, решил оставить Кашгар и искать себе в М<инистерст>ве или где-нибудь в Европе другого места. Он просил меня дать ему к Вам письмо и походатайствовать о Вашей помощи. Как мне ни жаль расстаться с Я. Я. Лютшем, с которым я прожил здесь более десяти лет в полном согласии и единомыслии, но просьбу его я нахожу своим нравственным долгом исполнить. Десять лет жизни в некотором роде за пределами цивилизации, в общении с китайцами, и притом китайцами здешними, при сношении с которыми нужно иметь не нервы, а канаты, имеют право, думаю я, заявить о себе и напомнить, что за все эти десять лет труда во вновь открытом консульстве секретарь его получил одну награду и по классу должности, ниже своего чина, лишен возможности получить следующие. Я думал, что о Лютше вспомнят при открытии вакансии в Чугучаке, но о нем не вспомнили. Может быть вспомнят теперь, когда я послал в Аз<иатский> д<епартамен>т докладную его мне записку о желании его, по болезни, оставить Кашгар. Во всяком случае я усердно прошу Вас, глубокоуважаемый Федор Романович, помогите чем можете моему здешнему страдальцу, не пожелавшему дождаться, когда я сам сойду со сцены.

Искренно и глубоко преданный

Н. Петровский

№ 38

Кашгар. 16 января 1895 г.

Глубокоуважаемый барон Федор Романович.

В. И. Игнатьев передаст Вам напечатанную в Ташкенте и посланную ему, по моему поручению, из Ташкента брошюру, составленную мною по Sprenger’у [502] как пособие для розыскания древних путей и древних местностей. ¹²⁵ Труд этот не особенно важный, но так как перевод у меня уже давно был, а в Ташкенте возродился интерес к археологии, то я и отдал его генерал-губернатору; примечания же мои (чем я и хотел дополнить перевод) пришлось отложить, ибо многого у меня для указания ныне существующих местностей нет, а дополнять не могу, сидя в Кашгаре.

Я давно Вам не писал и также давно не имею от Вас вестей. В сущности, при моей однообразной жизни и писать было нечего. События в Китае, по крайней мере до сего времени, идут мимо нас. Здесь о них не знает даже и даотай, откровенно сказавший мне недавно, что о дурных слухах чиновникам не сообщается; население знает о них еще менее. Лично я убежден, что события вызваны Англией, хотя фактов, разумеется, не имею, и хотя у Вас, кажется, думают иначе. Не выходят у меня из головы сообщения газет, что Китай получил от нашего посланника обещание не вмешиваться в дела Кореи. Если это сообщение верно, то, значит, Китай был уверен (и англичане тоже), что с Кореей можно покончить и умалить опасность сибирского пути (о которой ранее особенно кричали). Настало разочарование, но и при нем видно, что сочувствие Англии на стороне Китая: высказываются сомнения по поводу японских побед, выражается уверенность в том, что дело еще не проиграно и пр. ¹²⁶

Может быть я и не прав, сижу далеко от событий, но иногда издали виднее их общность, да и времени думать о них больше, чем в сутолоке министерских дел.

Другого рода сомнения, и более основательные, возникли у меня по поводу убийства Дютрейль де Рэна. Недавно доставили ко мне русского солдата (Разумова), который был в услужении у французской экспедиции. Я его допросил, составил протокол и отправил на родину. Затем китайцы прислали мне другого служителя экспедиции, жителя Ладакха (Мухаммед Иса), чтобы он рассказал мне о событии. Возник из всего этого ряд странных предположений, о которых вы прочтете в письме Хедина в “Турке<станских> ведомост<ях>” (Хедин еще здесь и был при допросах). Затем недавно мне принесли с базара продавать замшевые для верховой езды панталоны, новые, на обратной стороне которых я прочел “Rhins”, написанное рукою Дютрейля. Панталоны дал продать Мухаммед Иса. Расспрашивая о нем, я узнал затем, что у него много и других вещей европейских, сказал я об этом Макартнею, в доме которого он живет, советовал осмотреть вещи, но этот английский агент решительно от сего уклонился, а с Хедином даже горячо поспорил, утверждая, что подозрений никаких быть не может, что вещи могли быть даны Grenard’ом после смерти Дютр<ейля> в Синин-фу, куда они были посланы ранее другой дорогой.

Может это и так, но странно, что Grenard раздавал чужие вещи, которые он был обязан отдать родным покойного, что панталоны были посланы туда, где в них нет надобности и где верховая езда оканчивается, что в числе вещей есть мелкие древние камни, несомненно хотанские, которые должны бы были быть отнятыми разбойниками. (Gr<enard> сам писал, что было отнято все). Я и Хедин становимся в тупик, как объяснить это убийство. Не будь Grenard’a, я не задумался бы сказать, что Дютрейль был убит своими или по подстрекательству своих, но как объяснить письмо Grenard’a (в “Temps”)? Правда, он бежал самым постыдным образом, бросив умирать своего товарища, о последних минутах которого весь караван и Grenard узнали от местных жителей, но все-таки, неужели [503] он скрыл истину? Дело это, конечно, меня как консула не касается, но я желал бы, чтобы меня спросили: не известно ли чего мне о смерти Д<ютрейля>? Я счел бы своим нравственным долгом, ради будущих путешественников и ради истины, рассказать, что мне известно, и мои сомнения. По моему совету Хедин это уже, отчасти, и сделал, но этого еще мало, ибо после отсылки его письма были добыты новые факты и сомнения.

Искренно преданный

Н. Петровский

№ 39

Кашгар. 7 июля 1895 г.

Милостивый государь барон Федор Романович.

Французский путешественник Dutreuil de Rhins, погибший в селении Тамбуда (около 20 дн<ей> пути к югу от Кукунора), во время своего пребывания в Восточном Туркестане постоянно находился в сношениях со мною. Все бумаги его, как можно судить из сообщений его товарища в путешествии, г. Grenard’a, погибли, но письма его ко мне у меня сохранились. Письма эти, в которых г. Dutreuil de Rhins сообщал мне о своем путешествии, своих трудах и намерениях, могут иметь значение как для того ученого учреждения, на средства которого путешествовал покойный, так и для его семейства или родственников, если они имеются. Прилагая при сем означенные письма, я позволил себе обратиться к Вашему превосходительству с почтительнейшею просьбою — не признаете ли Вы возможным передать эти письма по тому назначению и тем порядком, какие Вы найдете лучшими.

С чувством глубокого уважения и совершенной преданности имею честь быть Вашего превосходительства покорным слугою

Н. Петровский

№ 40

Кашгар. 16 октября 1895 г.

Глубокоуважаемый барон Федор Романович.

Давно уже не писал я Вам, да и от Вас не имел вестей. Судя по слухам из Ташкента, ждал я Вас видеть на высшем месте. Но все, кажется, останется по-прежнему, без видимых перемен.

Сам я давно уже занимаюсь в границах предписанных, не пускаясь на рассуждения, эти границы переходящие. Досуг, которого не особенно много, посвящаю своим, личным занятиям — между прочим собиранием древностей, за что лестно прославлен бароном Розеном и Ольденбургом.

Вы, конечно, знаете, что дунгане опять бунтуют ¹²⁷

Хедин живет у нас и собирается попытаться проникнуть в северный Тибет, а затем направиться в Пекин. Это последнее я ему не советую, ибо ученое путешествие будет сбиваться на блуждание туриста.

По моему мнению, ему не следовало бы ездить и на Памир, в комиссию ¹²⁹, и писать оттуда корреспонденции.

Искренно преданный

Н. Петровский

№ 41

Кашгар. 25 декабря 1895 г.

Глубокоуважаемый барон Федор Романович.

Желаю Вам всего хорошего на новый год. Давно, и очень давно, я не писал к Вам — потому, что у нас до такой степени все однообразно, что после раз о здешней жизни и делах сказанного ничего более говорить не остается, даже дунганское восстание (которое, кажется, растет) нисколько пока не тревожит нас; события вне этой машинной жизни и разные о них рассуждения мало меня, в последнее время, интересуют: жизнь берет свое.

Вы знаете, что меня оставили без секретаря почти на два года, несмотря на любезное письмо гр<афа> Капниста прислать секретаря в самый скорый срок, за этот год у меня собрано пошлинных сборов до 10 т<ысяч> рублей — едва ли не более, чем в каком-либо консульстве, кроме Константинопольского. Можете судить поэтому, что дела не мало, и без секретаря с двумя писцами из казаков — трудно; только эта однообразная жизнь, отсутствие посетителей, развлечений и пр., и дает возможность, заглушая скуку, сидеть у дел. Было, впрочем, одно развлечение — милейший Хедин, уехавший на днях в Хотан и далее, чтобы уже расстаться с Кашгарией; деньги я ему выдал из своих, а Вами высланные получу на этих днях.

Что Вы сделали с письмами ко мне Дютрейля, которые я давно послал на Ваше благоусмотрение? Вот ведь эти гг. французы Блан, Мартен, Дютрейль, Гренар — сколько всяких любезностей оказывал я им, а ни один из них и не подумал выразить мне гласно признательность! Об англичанах и говорить нечего: эти господа распоряжались мною как своим коммиссионером, — менял я им деньги, отыскивал проводников, давал людей и пр., — и тоже принимали как дань от варвара.

О моих открытиях в области археологии, скажу с гордостью, Вы, конечно, знаете. Можно бы сделать гораздо больше, но нет возможности отлучиться даже за 25 в<ерст> от Кашгара, а настоящие-то древности от меня далеко. Прав был [505] В. В. Григорьев, говоря, что В<осточный> Туркестан гораздо древнее Бактрии. Много мне помогли своими советами и поощрениями барон В. Р. Розен и С. Ф. Ольденбург.

Прилагаю письмо Венюкова ¹³⁰ и прошу по прочтении уничтожить. Может оно наведет Вас на некоторые соображения.

Искренно и глубоко преданный

Н. Петровский

№ 42

Кашгар. 12 января 1896 г.

Глубокоуважаемый барон Федор Романович.

Ваше письмо от 14 декабря начинается словами “недавно сообщал я Вам разные вести”. Этого письма я не получил, затеряться в г. Оше оно не могло, ибо порядок там отличный; странно это? Душевно благодарю Вас за Ваше письмо.

Сейчас приехали из Иркештама казаки с деньгами для Хедина, и недоумение мое о Вашем первом письме разъяснилось: оно пришло с деньгами. Благодаря разным правилам уездные власти не могут распоряжаться казаками и должны [506] спрашивать военных властей — денежные пакеты приходят к нам чуть не через месяц по их получении в Оше. Хедин уехал уже с месяц, получив от меня эти деньги вперед, ибо ждать их ему было невозможно.

На Ваши письма позвольте ответить поподробнее, так сказать, по пунктам.

Слух о Вас дошел до Ташкента и затем до меня — из Бухары, с которой Аз<иатский> д<епартамен>т, конечно, в переписке, ибо знакомства и связи остались. Слышно также, что уходит Лисовский ¹³¹, и на его место приглашается Губастов ¹³². О, кажется, человек хороший, но вряд ли полюбит дела Азии.

В Кассини я, кажется, ошибся — кажется, но положительно еще сказать не могу. Судя по всем любезностям, по совершенной перемене фронта, которые проявляют здесь относительно к<онсульст>ва и меня лично китайские власти, надо думать, что Кассини действительно пользуется в Пекине большим влиянием. Но если это и так, то все-таки он только мастер дипломации на службе России, которая ему сама по себе совершенно чужда. В китайско-японском вопросе была сделана какая-то крупная ошибка; я убежден, что Китай и Япония скоро забудут свои распри и станут против нас. Теперь мы “в ласке” у китайцев (как говорит один здешний поляк), но вряд ли эта ласка долговечна, особенно если мы что-нибудь за свою помощь от них возьмем.

Благодарю Вас искренно за добрые старания обо мне. Капнисту я, конечно, мог бы быть полезен, но очень уж я переутомлен, выражаюсь модным словом, и временами боюсь, чтобы со мной не случилось того же, что было с Н. А. Ермаковым, который, как говорят — от переутомления, физического и душевного, замолчал и кажется до сих пор молчит. Мне бы теперь мечтательно было такое место, как начальника одного из архивов, но, конечно, это только мечта, хотя, по правде сказать, я не был бы хуже других.

Наше к<онсульст>во собрало за прошлый год в государственный доход разных сборов более 10 т. рублей! Кажется, мы вторые после Константинополя; а между тем до сих пор (скоро будет два года) я без секретаря с двумя писцами из казаков; приискать сколько-нибудь сносного писца решительно негде: в Ташкенте, Фергане им дают больше, чем я могу дать.

Я думаю, что теперь самое лучшее отдать письма Дютрейля Геогр<афическому> общ<еству>; родных-то своих он не любил, хотя и не раз говорил, что они у него есть и переписываются с ним аккуратно. Будет, пожалуй, несколько недоволен М. И. Венюков — почему не ему я послал эти письма; но он Парижское геогр<афическое> общ<ество> за что-то недолюбливает. Кстати об экспедиции Дютрейля — писал ли Вам что-нибудь о ней? Жалкая, можно сказать, позорная экспедиция — хуже, чем единичная экспедиция Мартена: этот санитар из-под Плевны, возведенный покойным велик<им> князем Никол<аем> Николаевичем ¹³³ в горные инженеры, был только великий невежда, а гг. Дютрейль и Grenard — французы-развратники, прожившие без нужды более года в Хотане и растратившие там более ⅔ экспедиционных денег на забавы с продажными женщинами: рассказы об этих забавах — просто невероятны, если бы о них сообщал мне кто-нибудь другой, а не наш торговый старшина.

Впрочем, об этой экспедиции я расскажу Вам при свидании, если, наконец, попаду весной в Петербург.

Очень рад, что Вы того же мнения, как и я, о поездке Хедина на Памир. Хедин жил у нас долго, мы к нему совсем привыкли, и потому я позволил себе [507] слегка сказать, что роль корреспондента ему неприлична, что эти письма с рисунками в “Graphic”, “Разведчик” и пр. Не вяжутся с его учеными трудами. Надо Вам сказать, что посетить и исследовать “Мазартаг” посоветовал ему я: поперек Кашгарии идет, будто бы, какой-то, в несколько странном направлении, хребет, о котором никто, кроме упоминания Пржевальским, не знал и не позаботился узнать подробнее. Это была бы очень благодарная и хорошая работа; но Хедин, кажется, с ней не сладил — взял мало людей, плохо снарядил караван — и чуть-чуть было не погиб.

Теперь ему делать здесь, в сущности, нечего, но скоро возвратиться он, по-видимому, не хочет. Путешествия — это своего рода страсть, и как таковая, захватывает собой всего человека. Я помню, как Пржевальский, возвращаясь из своего последнего путешествия, еще не переходя русской границы, уже писал мне, что он готовится к новому путешествию. Эта страсть одолела и Хедина, теперь он блуждает у Хотана, пойдет потом на Лоб-Нор (совсем не нужно после всех путешественников, там перебывавших), затем через Внутренний Китай в Сибирь, Владивосток, Пекин, — словом, ученое путешествие обращается в блуждание туриста.

Я думаю быть в Петербурге в августе, посмотрю выставку, а ранее того, может быть, пробуду на водах возле Оша — полечусь от ревматизма. Хотелось бы проехать теми древними дорогами, которые указать удалось мне в прилагаемом при сем листке; но вряд ли по времени успею это сделать.

А в заключение скажу, что в ташкентский, или, вернее, бухарский слух я верю и буду ждать от Вас известий, чтобы искренно и от души поздравить Вас.

Искренно и глубоко преданный

Н. Петровский

№ 43

Кашгар. 27 января 1896 г.

Глубокоуважаемый барон Федор Романович.

В прошлом письме забыл написать Вам о дунганском восстании, которое Вас, как видно, интересует. Теперь оно сосредоточилось в Синин-фу, который в руках мятежников. Хэ-чжоу, Дидао-тин (недалеко от Синин-фу) китайцами взяты у мятежников обратно. Опасность восстания в том, что кроме дунган в нем участвуют и китайцы — члены анархического общества Гола-хау (старших братьев). Об этом обществе, т. е. о том, что в члены его вербуются наши дунгане Семиречья, я доносил Д<епартамен>ту лет шесть, кажется, тому назад и приложил к донесению членский значок, присланный мне из Токмака. Но худшее-то вот в чем: вчера даотай прислал ко мне своего чиновника секретно сообщить, что по доносу одного дунганина в Куча там открыт заговор дунган, оружие; глава предполагавшегося восстания живет в Карашаре, где также дунгане готовятся к восстанию. Это уже близко от нас: до Кучи дней 15 ходу.

Я получил письмо Ф. Ф. Мартенса, которое при сем прилагаю. Оно очень любезно, лестно для меня, но — между нами сказать — слишком для меня любезно: он меня почти не знает. Думает он заниматься нашими делами что ли? Посылаю письмо для Ваших соображений. [508]

Англичане прекрасно разделили дороги через канджутские владения к Памиру, даже на пути из Гилгита в Канджут построили железный мост через реку. Новый путь в Кашгарию (через Канджут, Тагдумбаш-Памир и Сарыкол), значит, скоро будет открыт, о чем я, впрочем, года три доносил Д<епартамен>ту.

Искренно и глубоко преданный

Н. Петровский

Письмо это послано 4-го февраля.

№ 44

Ташкент. 6 ноября 1896 г.

Глубокоуважаемый барон Федор Романович.

С большим трудом добрался я до Ташкента, где остановился на отдых и откуда скоро выеду в Петербург. Путь от Кашгара до Оша (вьючный) был, право, не хуже, если не лучше почтового до Ташкента: в виду скорой постройки железной дороги почтовые подрядчики сводят весь тракт на нет, а за исправностию его никто не смотрит, — да и вообще дела здесь, как видно, идут очень плохо. Был недавно на одном совещании у начальника штаба, узнал, между прочим, что на всякий случай готовятся взять Герат (в случае усложнений дел на Западе, разумеется), что спешно будет строиться дорога от Мерва до Кушки (ассигновано 3 м<иллиона> и строитель уже приезжал), чтобы предупредить англичан, что проект движения, составленный Куропаткиным ¹³⁴, высочайше одобрен. Едва ли здешние руководители довольны этим проектом; главная роль выпадет на долю Асхабада, которому придется отдать свои войска.

Из Кашгара новостей особенных не имею кроме того, что по случаю прибытия туда пожертвованных Семиреч<енским> полком Евангелия и хоругви, секретарь (сам он о том мне писал) устроил что-то в виде молебствия и прокричал многолетие государю и мне! Странное шутовство! Затем возникли у него какие-то препирательства с китайцами по поводу выстрелов. Не знаю почему — я пользовался у даотая почетом трех выстрелов из пушек, когда посещал его; в этом почете секретарю отказали, и это возбудило препирательства.

Желаю найти Вас в добром здравии и на высшем месте, которое многие и давно Вам желают.

Глубоко преданный

Н. Петровский

№ 45

Кашгар. 25 ноября 1898 г.

Глубокоуважаемый барон Федор Романович.

Давно уже я не писал к Вам; не было ничего такого, что можно бы было предъявить Вашему вниманию.

Павловым ¹³⁵ я был очень доволен за его энергическую поддержку нас. С Гирсом ¹³⁶ на первых порах пошло иначе. Четыре наших семиреченских казака, [509] гоняясь за маралом, перешли границу, были схвачены, задержаны на китайском карауле и с помощью киргиз буквально ограблены: лошади их, в присутствии их, зарезаны и съедены, тулупы, рубашки и даже сапоги отняты; вели они себя прекрасно: имея ружья и патроны, они их отдали беспрепятственно и позволили сделать с собой все, что было сделано (это не отрицают и китайцы, т. е., что арестовать себя они не препятствовали). Доставили их ко мне из Аксу китайцы на казенной арбе (арестованы были в мае месяце) в лохмотьях, без рубашек и без сапог. Началась переписка. Аксуйские власти заявили, что ограбления никакого не было, что лошади казаков околели и т. п. Телеграфировал Павлову; он энергически принялся за дело; китайцы начали со мной торговаться — нельзя ли уплатить казакам только расход на возврат домой, а не за ограбление (ограблены были, между прочим, дорогие маральи рога; весь иск 4 казаков и одного киргиза в 800 р.); я не согласился и опять телеграфировал Павлову; но его уже не было, а стал Гирс. Живя здесь с мая, задолжав конвою за свое содержание, расстроив этим, конечно, свои хозяйства в Семиречьи, казаки стали умолять меня отпустить их домой и дать им денег. Телеграфировал Гирсу, прибавив, что отпустить без удовлетворения за ограбление будет крайне неудобно. Получил ответ: “можете отпустить, продолжая настаивать на удовлетворении”. Это “продолжая настаивать” — мило! Т. е. толките воду, и мы, месяца через три, будем об этом знать и Вам о продолжении толчения предписывать! Телеграфировал опять, что мне настаивать невозможно, это дело давно и вполности в руках миссии. Ответа еще не получил. Вот Вам начало деятельности нашего нового посланника.

Положение дел в Пекине, как видно из газет, серьезное; это знают и здешние китайские власти и спешат пополнить свои карманы за счет населения, причем страдают, косвенно, и наши торговцы, ибо взыскания долгов с китайских подданных в пользу русских кредиторов, можно сказать, совсем остановилось

Хотел было написать Вам о соседних делах, да вижу, что писать нужно много; оставляю до другого раза. В фанатизм Ферганы, о чем теперь все кричат, я не верю; было там приготовление к бунту и опыт его; ишан служил только флагом, ибо другого известного населению лица не нашлось (были за его спиной). Движение приготовлялось серьезное и не только в Фергане, но и между киргизами (все свое внимание мы сосредотачиваем на сартах, а киргизы и теперь таковы же, как были в 50-х годах).

Недавно получил я из Казани напечатанную там книгу — “Письма Ильминского”. Это его ¹³⁷ переписка с Победоносцевым ¹³⁸. Советую прочесть; найдете много удивительного.

Глубоко уважающий Вас

Н. Петровский

№ 46

Кашгар. 24 февраля 1899 г.

Глубокоуважаемый барон Федор Романович.

Это письмо будет отправлено днями четырьмя позднее. Заграничное письмо Ваше пришло ко мне значительно позже моего прошлого к Вам письма. [510]

Недавно я получил от генер<ала> Духовского ¹³⁹ из Петербурга (любезность с его стороны) его печатный рапорт военному министру с приложением отчета ген<ерала> Королькова ¹⁴⁰ о ферганском бунте ¹⁴¹. Вам непременно нужно достать этот рапорт для присоединения к Вашей знаменитой коллекции среднеазиатских материалов. Если не достанете, я пришлю Вам списать его. Документы в высшей степени интересные. В рапорте между прочим заявляется, что “казненный ишан говорил так: “После завоевания края русскими в народе началась сильная порча нравов, отступление от шариата, разврат, были подорваны семейные начала”... “В этих словах, — наивно или цинично говорит ген<ерал> Духовской, — нельзя не видеть, что ослабление мусульманства отчасти уже достигнуто одним соприкосновением туземцев с русскою жизнею, нельзя не видеть победы русского влияния над местными нравами”...! Генер<ал> Корольков в отчете своем докладывает, что Канчибек ¹⁴² (повешен года четыре тому назад за убийство таможенных стражников) был повешен невинно. Это говорит официально губернатор, при случае, о факте, который он знал 4 года тому назад! Теперь мне совершенно понятно, почему, когда я сюда возвращался, вся Фергана распевала жалобный плач Асоль-хан, жены Канчи-бека; тогда я очень дивился этой песне и уже склонялся было усмотреть в ней фанатизм; теперь все стало ясно.

Получил два выпуска книги Хедина. Совсем они мне не нравятся, хотя он и превозносил меня в них похвалами, да и хвалит не верно: совсем я не таков, каким он меня изображает. В книге много ошибок (в названиях; а я все их ему поправил и объяснил), неверностей и, отчасти, неправды.

Китайцы совсем не патриоты; в этом я давно убедился; они люди “землячеств”, патриоты провинций — хунаньцы, хубэйцы и пр., до единого Китая им дела мало. Но вот что замечательно: уже не раз я встречаю у них сочувствие и даже одобрение Кан Ю-вэю ¹⁴³! Допустить, что они сочувствуют его прогрессивным идеям — невозможно: они их не знают, да и, узнав, не одобрят; знают они только то, что Кан Ю-вэй приверженец императора ¹⁴⁴ и враг императрицы ¹⁴⁵, которая, будто бы, любит и слушается только русских и им продали Китай. Это как будто и пробуждение общественного мнения.

Казаков наконец удовлетворили; с большим трудом окончено было дело. Другие дела, посланные в Пекин, давно там застряли.

Душевно Вам преданный

Н. Петровский

№ 47

Кашгар. 12 августа 1899 г.

Глубокоуважаемый барон Федор Романович.

Благодарю Вас за брошюру о Финляндии. Она очень хороша; стало мне наконец ясно в чем все дело и спор. Из статей газет и “Вестника Европы” дело представляется мне очень смутным.

Из прилагаемой копии письма моего к Гартвигу ¹⁴⁶ увидите, до чего избаловали мы и я лично “наших друзей” французов. Приехали эти господа сюда с [511] двумя маленькими чемоданчиками, полагая расположиться у меня, совершенно их не знающего и не получившего о них никакой рекомендации, как дома.

Свен Хедин здесь и стал хуже прежнего, зазнался: только и говорит, что о своих триумфах. Едет пока опять на Лобнор, и это пожалуй самое лучшее, что он делает: еще раз Лоб будет снят и исследован; в поездку его в Тибет я не верю; об этой поездке он говорит, кажется, только для газетных известий. Какую заметку писали Вы об нем Гансену? Он видел и узнал Вашу руку; он мне не сказал, что было написано. Замечательно, как все почти путешествия сюда снизошли до авантюр, самого непозволительного характера ¹⁴⁷!

Я уже Вам как-то писал, что о делах в Пекине я сужу по здешним о них “рефлексам”. Наши китайцы не особенно со мной дружелюбны, значит и там дела в колебании. Сочувствие к положению богдыхана, как я уже Вам писал, здесь очень заметно, как равно и ненависть к правительнице. Недавно мы говорили о делах с здешними помощниками командующего войсками, и из уст китайца, который с оглядкою и страхом произносит обыкновенно имя императора, я услышал шепот: “Нельзя старой бабе управлять государством”. Вообще положение тревожное. В Манасе был бунт, в кашгарском населении циркулируют разные беспокойного характера слухи.

Будьте здоровы и не забывайте глубоко преданного Вам

Н. Петровского

Комментарии

61. Грум-Гржимайло Григорий Ефимович (1860-1936), географ и зоолог, исследователь Западного Китая, Памира, Тянь-Шаня, Западной Монголии, Тувы, Дальнего Востока. Впервые побывал в Кашгаре в июле 1886 г.

62. Экспедиция Грум-Гржимайло была организована на средства графа С. Д. Шереметева.

63. Гумбольд Александр (1769-1859), немецкий естествоиспытатель, географ и путешественник.

64. Рихтгофен Фердинанд Пауль Вильгельм (1833-1905), немецкий геолог и географ.

65. 4 февраля 1887 г. Петровский отослал в Азиатский департамент МИД “Программу наставления и вопросов” для разведчиков из местного населения, где предлагал создать при штабе Туркестанского округа секретную школу разведчиков, которых следовало послать в Бадахшан, Рушан, Вахан, Гилгит и Читрал. (См. АВПРИ. Ф. 143 (Китайский стол). Оп. 491. Д. 493. Л. 3. 3 об.).

66. Договоренность о встрече Громбчевского с Сафдер-Али-ханом состоялась во время встречи Петровского с Магомет-Назимом, братом правителя Канджута, посетившим Кашгар в мае 1888 г. Петровский передал благодарность русского правительства Сафдер-Али-хану “за его готовность быть к услугам России”. К этому времени правитель Канджута, по словам Магомет-Назима, “потерял всякую надежду добться от китайцев какой-нибудь помощи”.

67. Гирс Николай Карлович (1820-1895), министр иностранных дел России в 1882-1895 гг.

68. Кумани Алексей Михайлович, генеральный консул в Париже (1876-1880), Кадиксе (1882-1883), Марселе (1883-1886), посланник в Пекине в 1886-1891 гг.

69. Брандт Макс Август Сципион (1835-?), германский посланник в Пекине (1875-1893).

70. Цзунлиямынь — ведомство Китая, ведавшее сношениями с зарубежными странами.

71. Лютш Яков Яковлевич, секретарь консульства в Кашгаре (1883-1894), дипломатический чиновник при туркестанском генерал-губернаторе (1899-1902), политический агент в Бухаре (1902-1911), генеральный консул в Сеуле (1911-1921).

72. Имеется в виду книга Н. М. Пржевальского “От Кяхты на истоки Желтой реки”. СПб., 1888.

73. Фельдман Федор Александрович (1835-1902), генерал от инфантерии, заведующий курсами восточных языков при Азиатском департаменте МИД, управляющий делами Военно-ученого комитета Главного Штаба (1881-1896), директор Александровского лицея (1896-1900).

74. В 1888 г. был введен в строй участок Закаспийской железной дороги от Чарджуя до Самарканда.

75. Ибрагимов Шахимардан Мирясович (1847-1916), дипломатический чиновник при туркестанском генерал-губернаторе (1881-1883), делопроизводитель Азиатского департамента МИД (1884-1898), генеральный консул в Джидде (1890-1891).

76. Жданов Митрофан Григорьевич (1847-1916), дипломатический чиновник при туркестанском генерал-губернаторе (1881-1883), делопроизводитель Азиатского департамента МИД (1884-1898), генеральный консул в Смирне (1904-1906), Лионе (1911-1914).

77. Вейнберг Аркадий Августович (?-1878), дипломатический чиновник при туркестанском генерал-губернаторе (1873-1878).

78. Голицын Григорий Сергеевич (1838-1907), князь, генерал-адъютант, главноначальствующий на Кавказе (1896-1900).

79. Янгхазбенд (Юнгхазбенд) Френсис Эдвард (1863-1942), поручик драгунской королевской гвардии, впервые побывал в Кашгаре в августе 1887 г., затем в октябре 1890 г. вместе с Д. Маккартнеем.

80. Маккартней Джордж (1867-1945), специальный помощник кашмирского резидента по китайским делам (1893-1908), консул Великобритании в Кашгаре (1908-1918), с 1910 г. — генеральный консул.

81. Блан Эдуард, инспектор лесов во Франции. Ему было поручено ознакомиться с работами проведенными русскими инженерами для защиты Закаспийской железной дороги от песчанных заносов (АВПРИ. Ф. 147. Оп. 485. Д. 1731. Л. 10).

82. Хедин (Гедин) Свен (1865-1952), шведский путешественник, состоял при миссии, посланной шведским королем Оскаром II к персидскому шаху, тогда же посетил Кашгар (1890), побывал на Памире, в Тибете, Восточном Туркестане (1893-1897).

83. Анненков Михаил Николаевич (1835-1899), генерал-лейтенант, управляющий делами Комитета по передвижению войск железной дорогой и водою Военного министерства.

84. Жалобы Петровского на невнимание к сообщаемым им сведениям не вполне справедливы. В феврале 1892 года император получил телеграмму Петровского о том, что “англичане все же, по-видимому, желают продвинуться по направлению к Памиру”, и отнесся к этому сообщению весьма серьезно. (см. Ламздорф В. Н. Дневник 1891-1892. М.-Л, 1934. С. 293).

85. Ванновский Петр Семенович (1822-1904), военный министр (1881-1897), министр народного просвещения (1901-1902), почетный член Петербургской Академии наук (1888).

86. Фрейсине Шарль Луи (1828-1923), военный министр Франции в 1888 — 1893 гг.

87. Кох Роберт (1843-1910), немецкий микробиолог, член-корреспондент Петербургской Академии наук с 1884 г.

88. Ф. Р. Остен-Сакен побывал в Кашгарии в 1867 г. с экспедицией полковника В. А. Полторацкого.

89. Вревский Александр Борисович (1834-1910), барон, генерал-лейтенант, начальник штаба Одесского военного округа (1885-1889), туркестанский генерал-губернатор (1889-1898).

90. Ионов Михаил Ефремович (1846-?), полковник, начальник Памирской экспедиции 1891-1892 гг., военный губернатор Семиреченской области (1899-1907).

91. Капнист Дмитрий Алексеевич (1837-1904), граф, директор Азиатского департамента МИД (1891-1897).

92. Кассини Артур Павлович, граф, посланник в Пекине (1891-1897), посол в САСШ (1897-1905), в Испании (1905-1909).

93. Шишкин Николай Павлович (1830-1902), товарищ министра иностранных дел (1891-1897).

94. Никонов Михаил Николаевич (1823-1902), директор Департамента личного состава и хозяйственных дел МИД (1884-1897).

95. Виткевич Иван Викторович (?-1839), адъютант оренбургского военного губернатора. Политический агент России в Афганистане (1837-1838).

96. Семенов-Тян-Шанский Петр Петрович (1827-1914), знаменитый географ, статистик, путешественник, вице-председатель Русского географического общества (1873-1914).

97. Певцов Михаил Васильевич (1843-1902), генерал-майор. После смерти Н. М. Пржевальского возглавил организованную им экспедицию 1889-1890 гг. в Кашгарию, Кунь-лунь и Тибет.

98. Громбчевский передал Ф. Р. Остен-Сакену записку (датированную 20 марта 1891 г.), в которой предлагал на случай войны с Афганистаном занять район озера Шива за рекой Пяндж как стратегически важный, контролируемый афганцами. (РГАДА. Ф. 1358. Оп. 1. Д. 382. Л. 3 об).

99. Горчаков Александр Михайлович (1798-1883), князь, министр иностранных дел (1856-1882).

100. Гранвилль Джордж (1815-1891), граф, министр иностранных дел и колоний Англии.

101. В январе 1873 г. Россия официально согласилась с позицией Англии, считавшей Бадахшан и Вахан частью Афганистана. В 1883 г. афганцы заняли Шугнан и Рушан.

102. Галкин Александр Семенович (1855-?), генерал-лейтенант, начальник Аму-Дарьинского отдела (1896-1903), военный губернатор Семипалатинской (1903-1907), Самаркандской (1907-1911), Сыр-Дарьинской (1911-1916) областей, начальник 5-ой пехотной дивизии (1916).

103. Пограничный протокол датирован 22 мая 1884 г.

104. Консульство в Кашгаре преобразовано в генеральное в 1895 г.

105. Иващенков Анатолий Павлович (1842-1906), товарищ министра финансов (1892-1897), товарищ государственного контролера (1897-1901).

106. Витте Сергей Юльевич (1849-1915), граф, министр финансов (1892-1903).

107. Розен Виктор Романович (1849-1908), барон, востоковед-арабист, председатель Восточного отделения Императорского Русского археологического общества (с 1885), декан факультета восточных языков Петербургского университета (1893-1902), академик.

108. Вамбери Арминий (Герман) (1832-1913), венгерский языковед-тюрколог, этнограф.

109. Радлов Василий Васильевич (1837-1918), востоковед-тюрколог, этнограф, переводчик, академик Петербургской Академии наук (с 1884 г.), директор Азиатского музея (1885-1890), Музея антропологии и этнографии (1894-1918).

110. Пантусов Николай Николаевич (1849-1909), этнограф, фольклорист, географ и археолог, заведующий канцелярией (с 1883 г. чиновник особых поручений) при военном губернаторе Семиреченской области (1875-1908).

111. Гассер Рудольф (1829-1904), барон, посланник Баварии в России (1884-1904).

112. Стычка с афганцами во главе с капитаном Гулям-Хайдер-ханом произошла 12 июля 1892 г. у озера Яшиль-Куль. Из 17 афганцев 10 было убиты, 2 ранены и 5 взяты в плен.

113. На этом письме сохранились карандашные пометы заведующего азиатскими делами Военного министерства генерал-лейтенанта А. П. Проценко, отмеченые звездочками.

114. Граница владений России и Китая на Памире была фактически установлена в 1894 г. (см. “Известия МИД”, 1914, кн. IV, с. 58-59).

115. Бисмарк Отто фон Шенхаузен (1815-1898), князь, канцлер Германской империи (1871-1890).

116. Ольденбург Сергей Федорович (1863-1934), востоковед, академик Петербургской Академии наук (с 1900 г.), директор Азиатского музея (1916-1934).

117. В 1892 г. в урочище Шаджан на р. Мургаб был основан пост Памирский. Осенью 1894 г. у афганцев был отвоеван Хорог, ставший в 1897 г. штаб-квартирой Памирского отряда.

118. Штабс-капитану лейб-гвардии Преображенского полка С. П. Ванновскому (1869-1914), прикомандированному к Генеральному штабу, было поручено разведать путь из Рушана в Дарваз. 30 авг. 1893 г. у кишлака Имц (Рушан) его отряд (16 человек) вступил в перестрелку с ротой афганцев. Потеряв убитыми 8 человек, афганцы отступили.

119. Бартольд Василий Владимирович (1869-1930), историк, востоковед, профессор Петербургского университета (1896-1930), академик (с 1913 г.), автор трудов по истории Средней Азии, Ирана, Арабского халифата, истории востоковедения.

120. Дудин Самуил Мартынович (1863-1929), художник и этнограф.

121. Это первая научная командировка Бартольда в Среднюю Азию. Экспедиция все же состоялась. Дудин совершил поездку в Чуйскую долину и вокруг озера Иссык-Куль.

122. Игнатьев Владимир Иванович (1853-1902), политический агент в Бухаре (1895-1902).

123. Дютрейль де Рэн Жюль (1846-1894), французский путешественник; в 1891-1894 гг. вместе с Ф. Гренаром путешествовал по Восточному Туркестану и Тибету.

124. До своего назначения в Пекин Кассини служил в Гамбурге.

125. Имеется в виду книга австрийского востоковеда А. Шпренгера “Die Post-und Reiserouten des Orients” (Лейпциг. 1864 г.), которую Петровский перевел и издал (см. Петровский Н. Ф. Древние арабские дорожники по среднеазиатским местностям, входящим в настоящее время в состав русских владении. Ташкент, 1894).

126. Японско-китайская война 1894-1895 г.

127. Восстание началось весной 1895 г. к югу от г. Ланьчжоу (провинция Ганьсу) и продолжалось до осени 1896 г.

128. Гейнс Александр Константинович (1834-1892), генерал-лейтенант, правитель канцелярии туркестанского генерал-губернатора (1867-1869), автор проекта образования Туркестанского генерал-губернаторства, военный губернатор Тургайской области (1877-1878)

129. Комиссия по разграничению Памиров с Афганистаном.

130. Венюков Михаил Иванович (1832-1901), географ и этнограф, с 1877 г. — в эмиграции. В этом письме, датированном 1 октября 1895 г., Венюков сообщал: “Вчера я беседовал с Вашим министром, кн<язем> Лобановым-Ростовским, разумеется, о памирском разграничении. Он, конечно, не мог признаться, что разграничение невыгодно для нас; но заявил два раза, что это — дело переменное и что абсолютного на свете ничего нет. Последнее потому, что высказал мысль, что кряж Гиндукуша был бы границей более солидной... Утешительно и то, что в прочность сделки он не верит, да и отговаривается, что она — не его дело. Это все лично для Вас с просьбою никогда не говорить никому о моей аудиенции у князя в “Hôtel des Iles Britannigues”.

131. Лисовский Дмитрий Львович, вице-директор Азиатского депатамента МИД (1888-1895), чиновник особых поручений при министре иностранных дел (1896-1900).

132. Губастов Константин Аркадьевич (1845-1919), генеральный консул в Вене (1885-1896), вице-директор Азиатского департамента МИД (1896-1897), министр-резидент в Черногории (1897-1900), Риме (1900-1904), посланник в Сербии (1904-1906).

133. Николай Николаевич (старший) (1831-1891), великий князь, генерал-фельдмаршал.

134. Куропаткин Алексей Николаевич (1848-1925), генерал от инфантерии, начальник Закаспийской области (1890 — 1898), военный министр (1898-1904), туркестанский генерал-губернатор (1916-1917).

135. Павлов Александр Иванович (1860-?), секретарь миссии в Пекине (1894-1898), поверенный в делах и генеральный консул в Сеуле (1898-1902), посланник в Сеуле (1902-1904).

136. Гирс Михаил Николаевич (1856-1932), посланник в Пекине (1898-1901), Баварии (1902-1903), Румынии (1904-1012), посол в Константинополе (1912-1914).

137. Ильминский Николай Иванович (1822-1891), профессор Казанского университета и Казанской духовной семинарии (1861-1872), директор Казанской инородческой семинарии (1872-1891).

138. Победоносцев Константин Петрович (1827-1907), обер-прокурор Синода в 1880-1905 гг.

139. Духовской Сергей Михайлович (1838-1901), генерал от инфантерии, военный губернатор Эрзерумской области (1878), начальник штаба Московского военного округа (1879-1893), приамурский генерал-губернатор (1893-1898), туркестанский генерал-губернатор (1898-1901).

140. Корольков Николай Иванович (1837-1906), генерал-лейтенант, начальник г. Коканда (1876-1877), военный губернатор Ферганской (1887-1893), Сыр-Дарьинской (1893-1905) областей.

141. Имеется в виду “Андижанское восстание” в мае 1898 г. во главе с ишаном Мадали. Корольков, исполнявший обязанности туркестанского генерал-губернатора, составил “Отчет по расследованию обстоятельств восстания туземцев Ферганской области в мае 1898 г.”

142. Канчи-бек, алайский волостной старшина, сын “царицы Алая” Курбан джан-датха (1811-1907), был казнен в г. Ош 2 марта 1895 г.

143. Кан Ю-вэй (1858-1927), ученый, возглавивший движение за реформы в Китае.

144. Гуансюй (Цзай Тянь) (1871-1908), император Китая в 1875-1908 гг.

145. Цыси (1835-1908), маньчжурская императрица, фактически стоявшая у власти в Китае в 1861-1908 гг.

146. Гартвиг Николай Генриховнч (1855-1914), директор Первого (Азиатского) департамента МИД (1900-1906), посланник в Персии (1906-1909), Сербии (1909-1914).

147. Хедин побывал в Кашгаре в августе — сентябре 1899 г., затем отправился в Тибет. В Кашгар вернулся 14 мая 1902 г. и снова встретился с Петровским.

Текст воспроизведен по изданию: Материалы к биографии графа Д. П. Бутурлина // Российский архив, Том XII. М. Российский фонд культуры. Студия "Тритэ" Никиты Михалкова "Российский архив". 2003