Н. Ф. ПЕТРОВСКИЙ

ТУРКЕСТАНСКИЕ ПИСЬМА

№ 1

Ташкент. 11 февраля 1871 г.

Милостивый государь Петр Николаевич.

При последнем свидании моем с Вашим превосходительством перед моим отъездом в Ташкент Вам угодно было выразить мне желание, чтобы, по временам, я сообщал Вам сведения о нашей торговле в Средней Азии и о ходе моих занятий по изучению производительности Туркестанского края.

Желание Вашего превосходительства не было мною до сего времени исполнено потому, что с самого приезда моего в Ташкент я занимался только собиранием нужного мне материала и ознакомлением, в общим чертах, с предстоящею моему изучению почвою. Рассказом об этом занятии я не хотел утруждать Вашего [454] внимания, тем более, что собирание материала давалось мне вначале очень трудно по незнанию и языка и по разным другим причинам. Кроме всего этого новость впечатлений невиданной еще мною и весьма своеобразной азиатской жизни долго застилала мне глаза. В одном трудно было отрешиться от заранее предвзятых идей, в другом — ориентироваться на новой почве. Да и теперь, после продолжительных поездок по краю, я не могу — откровенно говоря — вполне положиться на свои мнения. Пусть это коротенькое предисловие послужит мне извинением, если Ваше превосходительство, знакомый с азиатской жизнью лучше меня, найдет в моем письме какие-либо промахи и неверности.

Начну с пути, который мне показался вовсе не таким страшным, как его обыкновенно описывают. Безлюдные, безводные и песчаные пустыни умалились до весьма обыкновенных почтовых перегонов с не совсем вкусной водой и местами очень неудобной дорогой. Но две тысячи верст по ненаселенной почти степи — это еще слава Богу. Впрочем, надо прибавить, что я ехал в хорошее время года и (как говорят) особенно удачно. Теперь путь, по слухам, совсем невыносим, особенно в наших пределах, где довольно часто от Чимкента до Ташкента (150 в.) едут шесть суток. Все-таки, как бы то ни было, оренбургский путь или (как его здесь называют) орско-казалинский, имеет за собою многие, существенные преимущества пред всеми другими путями. О них уже много было писано и они, по моему мнению, очень верны. Если бы туркестанской администрации удалось соединить путь почтовый с путем товарным, т. е. устроить при станциях маленькие караваны для склада товаров и отдыха верблюдов (для чего станции нужно расположить на равных расстояниях) — то торговля наша много бы от этого выиграла. Вообще говоря, вопрос об устройстве путей сообщения, один из самых важнейших вопросов, не был до сего времени, как мне кажется, достаточно обсужден и оставался в ряду мероприятий туркестанской администрации несколько на заднем плане. На бывшем у нас здесь коммерческом съезде вопрос этот возбуждался торговыми лицами, но опять дело вышло как-то не совсем удачно: мнения разделились, записка, поданная купцом Кузнецовым о проложении нового пути на Акмоллы, остается без движения. Весьма вероятно, что путь оренбургский придется устроить самой администрации, но это потребует очень большой суммы и очень большого уменья.

Несмотря, однако же, на это существенное неудобство торговля наша в Средней Азии, за исключением чайной, значительно развивается. В начале сюда навезено было весьма значительное количество товаров, которое, хотя и неблагоприятно отозвалось на выгоды здешних купцов, но, как я думаю, задушила здесь зародыши английской торговли. Английских произведений, за исключением кисеи (которую употребляют на чалмы — салля) — здесь почти не встречается. Редко, редко, как исключение, забежит на базар несколько кусков ситцу или миткаля, которые, кроме того, и продаются здесь нисколько не дешевле русских. Кисеи английской встречается на базаре очень много и по весьма дешевой цене; здесь ее зовут дока. Вытеснить эту, весьма важную статью торговли нам едва ли удастся: русская кисея гораздо хуже и дороже, а между тем ношение чалм есть не только религиозная потребность, но и своего рода франтовство. Подарок чалмы считается богоугодным делом.

Как утешительна, с точки зрения русских интересов мануфактурная торговля, так печальна чайная. Индийский чай идет к нам (контрабандно) в громаднейшем [455] количестве; предотвратить контрабанду почти невозможно. Я приведу Вашему превосходительству один пример, который самым осязательным образом (цифрами) подтвердит мое мнение. В Самаркандский отдел привезено было из Бухары в 9-ть месяцев прошлого года И 670 ф<унтов> индийского чая, оплаченного зякетом и пошлиной. Если 11 670 разделить на 200 т<ысяч>; т. е. на число жителей Самаркандского отдела (без Катта-Курганского; там свой зякет-сарай), то получим, что каждый житель в 9 месяцев выпил легально только 0,05 ф. чая, т. е. менее одного чайника; значит все остальное количество (по меньшей мере ½ ф. в м<есяц> он допил нелегально, покупая чай контрабандный. Следовательно мы потеряли 100 т<ысяч> р. зякетного сбора.

О промышленности Туркестанского края, главным образом о шелке, я сообщу Вашему превосходительству в следующий раз; теперь же прибавлю, что по этому предмету у меня собраны уже весьма порядочные сведения.

В заключение я представлю Вашему превосходительству еще одно сведение, которое, как мне кажется, должно обратить на себя особенное внимание.

Трехнедельное пребывание мое в Самарканде, где я жил у источника всех торговых сведений — в зякет-сарае, окончательно укрепило меня в том убеждении, что центром как русской среднеазиатской торговли, так и вообще торговли в Средней Азии, должна считаться Бухара, а не Ташкент. В этом отношении особенно замечательно то обстоятельство, что почти все русские товары, привозимые на самаркандский базар из Бухары (до игральных карт включительно), продаются не только дешевле тех же товаров, привезенных русскими купцами в Ташкент, но — что особенно поразительно, цены некоторых из этих товаров бывают даже ниже цен оренбургских, т. е. на первый взгляд кажется, что товары это продаются бухарцами как бы в убыток. Между тем, на самом деле, явление это вполне объясняется именно тем, что бухарский рынок есть центр среднеазиатской торговли, который, не имея серьезных конкурентов в торговле сырьем, может всегда, так сказать, безнаказанно восполнить означенную разницу цен на русские мануфактурные товары повышением цен на свои продукты. Таким образом, купленный в Оренбурге ситец 15 к. аршин, продается в Бухаре и Самарканде за 12 к., но это не убыток, ибо разница (3 к.) и расхода на фрахт накладываются бухарцами на цену своего хлопка.

Явление это, по моему мнению, чрезвычайно важно. Оно поведет к тому, что вся розничная, и, пожалуй, оптовая торговля русскими товарами перейдет к сартам. Я не могу сказать теперь — будет ли это хорошо, но я почти убежден, что это так будет.

Письмо это передаст Вашему превосходительству мой хороший знакомый Ник<олай> Дмитр<иевич> Флавицкий, отправляющийся в Петербург с целью образовать кампанию для устройства в Ташкенте хлопчато-бумажной мануфактуры.

Приношу Вашему превосходительству мою глубокую благодарность за память обо мне: я получил Ваши поклоны от Трубчанинова и К. В. Струве ¹, с которым мы очень сошлись и живем рука об руку.

С истинным почтением и совершенною преданностию имею честь быть Вашего превосходительства покорным слугой

Н. Петровский [456]

№ 2

Ташкент. 24 февраля 1871 г.

Милостивый государь Петр Николаевич

В прошлом письме, посланным к Вашему превосходительству с г. Флавицким, я имел честь сообщить Вам, в общих чертах, некоторые сведения о путях сообщения и положения нашей торговли в Туркестанском крае. В настоящем письме, которое передаст Вашему превосходительству мой хороший знакомый подп<олковник> Генер<ального> штаба Ник<олай> Вас<ильевич> Соболев, я представляю Вам несколько данных о шелковой промышленности Туркестанского края и Зеравшанского округа. При этом я считаю нужным оговориться, что я сообщаю Вашему превосходительству пока самые общие сведения, имеющие интерес разве только потому, что они собраны непосредственным наблюдением, у самого источника; подробные записки по всем этим предметам я буду иметь честь представить Вам впоследствии, когда я придам собранному и выверенному мною материалу более стройную форму ².

В настоящее время весь вопрос о шелковой промышленности вертится на вопросе о вывозе грены ³. Вот что писал я недавно по этому поводу в Д<епартамен>т торговли и мануфактур.

Шелководство Туркестанского края, несмотря на обилие в нем тутовых деревьев, счтитает свою историю, вопреки установившемуся мнению о его незапамятной древности, только еще десятками лет. По взятии в 1782 г. бухарским ханом Шамуратом ⁴ города Мерва, все жители его, исконные шелководы, переселены были в окрестности Бухары и Хатырчи ⁵ и, ради их искусства, избавлены были просвещенным ханом от многих повинностей. Оседлость близ Самарканда мервцы приобрели при предшественнике настоящего эмира, его отце Насруллехане ⁶, который поселил их в кишлаке (деревня, собственно зимовка — кыш — зима) Богу-Шамалле около Самарканда. С тех пор искусство шелководства начало развиваться очень быстро и в настоящее время выводка червей, продажа коконов и размотка шелка составляет главнейшее занятие многих тюменей Самаркандского отдела. Недостаток данных не позволяет мне решить откуда и когда появилось это искусство в Коканде и Ходжентском районе Туркестанского края, т. е. шло ли оно с запада от Бухары или распространялось с востока от Китая, но во всяком случае недавнее водворение его в Туркестанском крае и Зеравшанском округе не подлежит, по моему мнению, никакому сомнению

Этим обстоятельством, т. е. новизною дела, объясняются, между прочим, и многие стороны настоящего положения этой промышленности. Кроме малого уменья туземцев в выводке червей шелкопрядов, отсутствия надлежащей сортировки коконов и грубых приемов размотки шелка, шелковая промышленность в Туркестанском крае, в целом ее объеме, не может считаться, по моему мнению, достаточно окрепшею и вполне установившегося. Туземный шелковод, не имея определенных плантаций, на которые он затрачивал бы капитал, и занимаясь шелководством, так сказать исподволь, при другом хозяйстве, вовсе не настолько заинтересован им, чтобы считать себя от него зависимым. (Собственно говоря, шелковое хозяйство есть почти исключительная принадлежность женщин. В доходы от этого хозяйства мужчины редко вмешиваются. В этом обстоятельстве лежит, между прочим, и причина трудности собирания сведений о шелковой [457] промышленности, так как расспросы от женщин невозможны). Поэтому если шелковое хозяйство не идет успешно, то оно также легко бросается, как было начато, ибо от прекращения его почти ничего не теряется. Таким образом, прекратилась разводка шелковичных червей от верховьев Зеравшана до самого Пенджикента, где, как мне сказывали, еще в прошлом году занимались им с успехом. (Впрочем, прекращение это могло произойти и от болезни шелковичного червя, о которой мне говорили в Пенджикенте, но такие лица, на слова которых я не могу положиться. Шелководы же тамошние (пять лиц) были в это время в отсутствии). Хотя подобный характер подвижности имеют, сколько я заметил, почти все отрасли здешней промышленности, находящейся в самом патриархальном положении, но так как ни одна из них не имеет такого важного значения, какое представляет собою промышленность шелковая, то, конечно, что усилия правительства, затратившего на Туркестанский край весьма значительные суммы, должны быть направлены прежде и скорее всего на развитие этой последней промышленности, имеющей при том все данные для самой блестящей будущности. Дать же шелковой промышленности надлежащую устойчивость и правильное развитие можно, по моему мнению, только путем ограждения ее от всякого вмешательства торговцев греной, нарушающих, значительным и всегда неравномерным спросом грены естественное соответствие между количеством добываемых в краю коконов и размерами шелкомотальных заведений, и препятствующих, вследствие сего, правильному и прогрессивному ходу этой промышленности.

При совершенной неспособности или, лучше сказать, по неразвитию азиатцев к широкому пониманию торговых целей, при их мелком торгашестве и беганьи за ближайшими и большими барышами, всякий приезд сюда какого-либо нового лица с коммерческою целью, а тем более иностранца, менее им известного и, следовательно, более заманчивого, всегда вызывает такую горячку в торговле спрошенным товаром, что все другие отрасли производительности известной местности приносятся в жертву этой, так сказать, привилегированной отрасли. Например требование в 1868 г. дубильного корня (тарана) для фабрики Хлудова лишило несколько деревень самого необходимого, ибо жители их, услышав спрос на новый продукт и высокую за него цену, буквально бросили пахать свои поля и занялись добыванием этого корня до излишества. То же повторилось и с греной: разрешение вывозить яички шелков<ичных> червей и приезд сюда для этой цели нескольких иностранцев привело к вздорожанию коконов и закрытию многих шелкомотальных заведений. Ввиду всего вышеизложенного допущение торговли греной отзовется на шелковой промышленности Туркестанского края значительным сокращением шелкомотания, причем масса лиц останется на долгое время без всякого занятия. Конечно такие лица, несколько обедневшие, не будут в Средней Азии пролетариями и обратятся к другим промыслам, может быть менее прибыльным, но важно то, что целая отрасль промышленности, могущая в недалеком будущем снабжать наши шелковые мануфактуры огромным количество сырья, будет потрясена в своих основаниях ради временного обогащения нескольких десятков лиц, преимущественно иностранцев.

Заканчивая мое письмо к Вашему превосходительству, я вспоминаю, что обязан написать Вам еще многое: о ярмарке, коммерческом съезде, некоторых предположениях администрации об устройстве здесь фермы, конского завода и многого другого. Позвольте это оставить до следующего раза. [458]

С истинным почтением и совершенною преданностию имею честь быть Вашего превосходительства покорным слугой

Н. Петровский

P. S. Н. В. Соболев, взявшийеся передать это письмо, может сообщить Вашему превосходительству многое о здешнем быте, он был долгое время уездным начальником и с особенною любовью занимался своим уездом.

№ 3

Ташкент. 19 Мая 1871 г.

Милостивый государь Петр Николаевич.

Всякий раз мне приходится сообщать Вашему превосходительству не особенно приятные сведения по предмету моих занятий в Туркестанском крае. И в настоящем письме будет тоже. Как хороша наша здесь политика (если бы еще немного умалился воинственный жар), так печально положение торговых дел. Полнейшее неустройство путей сообщения, беспрестанное колебание курса, неимение звонкой монеты, малое участие купцов в обсуждении касающихся торговли дел — все это, конечно, не осталось без влияния на положение здешней торговли. Но кроме этих, до некоторой степени внешних причин, есть еще более глубокие причины, влияние которых гораздо сильнее и решительнее. Медленное, но постоянное исчезновение отсюда русских торговцев (не русских товаров) объясняется теми способами и приемами, которые употребляют торговцы туземные. Вся масса этих торговцев составляет, в некотором роде, обширнейший торговый заговор против русского купечества, заговор, с грандиозностью которого не сравняются никакие английские strike’и (забастовка. (Пер. с англ.)). По всей Средней Азии торговля производится туземцами сообща, более или менее значительными ассоциациями торговцев. Эти господа наперед не скажут русским, какою долею капитала они участвуют в складчине, в каких размерах им нужен товар, сколько обменного товара они могут выставить. Все темно и неопределенно донельзя. Между тем русский торговец весь на виду, его капитал, его товары, его обороты известны как нельзя лучше. Если он заупрямится в сделке, его тотчас же прижмут; товар его (обмененный) не поспеет к ярмарке, капитал его не обернется и в два года раз. Сартам же это решительно все равно: не гоняясь за большими барышами и не имея значительных капиталов, одному лицу принадлежащих, они могут выжидать сколько угодно времени, тем более, что от торговли можно сейчас же перейти к земледелию, шелководству, даже какому-нибудь мастерству и нажить себе на пропитание маленький барышок.

Такие явления у нас встречаются сплошь да рядом. Один мой знакомый, проторговавшись, сделался кузнецом, потом маляром, теперь он выводит коконы, потому что все эти занятия просты до невероятности и почти никакого знания не требуют. Понятно, что при таких торгово-социальных обычаях, русскому торговцу вести свое дело не под силу. Приехав в край из-за тысячи верст с определенным товаром, с срочными кредитными обязательствами, с приказаниями [459] хозяина продать товар как можно дороже, русский купец с первого же раза сталкивается с сартовским strike, жмется год-другой, смотря по капиталу, и спешит оставить край, чтобы уже более в него не возвращаться. На моих глазах закрылись уже здесь фирмы Хлудова, Емельянова, Штукен-Спис, имеют закрыться Первушина, Немчинова. Конечно на закрытие этих фирм влияли и другие причины. Но все-таки общее положение мое верно: закрылись они потому, что торговали в убыток, а торговали в убыток не потому, что товар не шел, а потому, что сарты сбивали ему цену, имея на это самое действительное средство — торговую стачку. Вышеописанное явление, конечно, не имеет вредного влияния на торговлю русскими произведениями, ибо район их потребления все более и более увеличивается; но оно вредно в том отношении, что у нас не будет здесь русских капиталистов, а они нам здесь более чем нужны. До какой степени важность вытеснения из Средней Азии русских торговцев сознана сартами можно видеть из того, что кокандский хан, как мне известно, роздал весьма значительные суммы своим торговцам для того, чтобы они вошли в непосредственное сношение с Москвою и Нижним Новгородом и постарались вытеснить отсюда торговцев русских.

К сожалению, между нашим купечеством нет того похвального единодушия, которое существует у сартов, и поэтому надо думать, что намерения их увенчаются полным успехом. Это старая история. В Кяхте, как изволите припомнить Ваше превосходительство, наше купечество также было в руках у китайцев и за это кончило печально. Письмо это вручит Вашему превосходительству В. В. Длотовский, человек много видевший и наблюдавший в этом крае. Если Вашему превосходительству будет угодно получить от него некоторые сведения о крае и предложить ему некоторые вопросы — то он (как обещал мне) с величайшей готовностию исполнит Ваше желание.

Примите, Ваше превосходительство, уверение в совершенном моем почтении и глубокой преданности.

Ваш покорный слуга

Н. Петровский

P. S. С К. В. Струве, который теперь в Бухаре, мы большие друзья и друг другу помогаем усердно.

P. S. Сейчас получено известие о том, что г. Колпаковский ⁷ выступает на Кульджу. Значит мы войны все-таки дождались ⁸. Об этих делах, а равно о последних событиях в Коканде Вашему превосходительству передаст В. В. Длотовский.

№ 4

Ташкент. 16 августа 1872 г.

Милостивый государь Петр Николаевич.

Ваше превосходительство вероятно уже изволили получить копии с трех писем моих из Карши и Бухары к туркестанскому генерал-губернатору. Я знаю, что некоторые места этих писем не будут Вами одобрены как выражение слишком воинственного духа против Бухары. Если бы мне не было хорошо известно, что Ваше превосходительство горячо принимаете к сердцу дела Средней Азии и [460] интересуетесь ими столько же в качестве директора Департамента, сколько и частного человека, избравшего себе для изучения любимый предмет, я не стал бы объяснять Вам причину перемены моих взглядов на Бухару. Теперь же я почел бы себя виноватым перед Вами, если бы не дал Вам такого объяснения.

Завоевание части Средней Азии, сделанное более или менее случайно, нашло затем себе оправдание в двух отношениях: политическом и торговом. В первом, приближая нас к английским владениям, оно давало нам возможность путем восточных отношений влиять на западные; во-втором, — оно открывало нам рынки для сбыта наших мануфактурных произведений (лично я с этим мнением не согласен; привожу его как факт). Если оба эти положения верны, то вывод из них сделать не трудно, а именно: для выполнения той и другой задачи надо иметь у себя в руках политический и торговый центр Средней Азии — Бухару. Я бы мог представить Вашему превосходительству множество доказательств тому, что в политическом отношении Бухаре бесспорно принадлежит первое место в Средней Азии и что политические стремления бухарского правительства, с точки зрения мусульманина и эмира, никогда не сойдутся с нашими. Но я не делаю этого потому, что обсуждаемый вопрос Ваше превосходительство знаете гораздо лучше меня. Для выполнения цели моего настоящего письма мне достаточно разобрать этот вопрос с точки зрения торговой, как наиболее мне известной.

По отношению к России среднеазиатская торговля распадается на два рынка; ташкентско-кокандский и бухарско-хивинский. О Семиречьи я не говорю, потому что оно, по моему мнению, не может входит в Среднюю Азию, и даже могло бы быть отделено от Туркестанского генерал-губернаторства. Оба эти рынка имеют для нас во всех отношениях далеко не равное значение. Я скажу о них в нескольких словах. Ташкентско-кокандский рынок, тяготеющий к Сибири, Троицку и Петропавловску, будет всегда наш в силу своего географического положения, замкнутого на юге хребтом Тянь-Шаня и совершенно доступного с севера, особенно при движении товаров по прямому, кратчайшему и удобнейшем направлению через Акмоллы. Размеры этого рынка, обусловленные социальным благосостоянием небольшого Кокандского ханства, Сыр-Дарьинской областью (Зеравшанский округ тянет к Бухаре, а верхняя часть Сыр-Дарьинской области, по Дарье, к Оренбургу) и малыми потребностями киргизских степей, никогда не могут быть большими. Значит с этой стороны все будет обстоять благополучно совершенно независимо от того, будет ли Коканд русскою провинцией или владением Худояр-хана ⁹. Поэтому же и наш Ташкент, сам ничего не производящий, останется навсегда тем, чем он в настоящее время: скупщиком и перепродавцом кокандских товаров. Большего значения он иметь не может и не будет. Даже более, я полагаю, что в недалеком будущем он уступит свое место Казале ¹⁰ и останется только административным центром.

Совершенно другое дело бухарско-хивинский рынок или, точнее, Бухара. Срединный по своему географическому положению, между Афганистаном, Персиею, Россиею и нашими, вновь приобретенными азиатскими владениями, рынок этот образует собою огромный меновой двор и склад для всех произведений этих стран, и притом одинаково для всех их доступный. Такое положение дает ему, если не теперь, то в будущем, мировое значение, которое для нас, русских, может иметь (судя по настоящему положению дел) весьма печальный исход, если мы заблаговременно не отнесемся к нему разумно. Правда нашими товарами бухарский [461] рынок завален с верху до низу. Но “мудрый смотрит в корень”, и я, причисляя себя в этом отношении к мудрым, сим положением дел не восхищаюсь: во-первых потому, что заваление рынка Бухары русскими товарами не нормально. Наши, ситцы продаются там так дешево, что не окупают расходов фрахта. Продажа же их выгодно идет от того, что весь убыток налагается на туземный товар, преимущественно хлопок, отправляемый в Россию. Хлопок этот не Нижегородской ярмарке, с каждым годом теряет свою цену, уступая место хлопку суратскому. Если иностранный хлопок будет одолевать (а это непременно случится), то размеры нашей мануфактурной торговли в Бухаре значительно сократятся и бухарские торговцы (русских нет) обратятся к Афганистану, куда уже пробита дорога и откуда привоз английского товара увеличивается с каждым годом (английские ситцы идут даже из Мешхеда); во-вторых потому, что бухарский рынок, несмотря на его 190 верстное расстояние от Ташкента, остается вне всякого русского влияния. Правда русские товары привозятся туда из России во множестве, но привозятся туземцами, а не русскими. Несмотря на массу мануфактурного товара, высылаемого Москвою в Бухару (до 10 фабрик), там нет ни одного приказчика, ни одного агента от московских купцов и мануфактуристов. Один Шмелев пробавляется меною самоварчиков и мелочи на каракульки, да некто Грошев заготавливает бумажный холст для туркестанских войск. Какие потребности этого рынка, что дорого, что дешево, что идет с пользой и в убыток — все это “темна вода во облацех” для московских торговцев, благо приезжают в Нижний бухарцы и покупают так называемый азиатский товар, за который, сплошь да рядом, [462] платят 20 к. за рубль. А ведь торговля идет на миллионы. И, наконец, в третьих, потому, что соседи наши не зевают и постепенно, медленно и прочно, высылают в Бухару свои произведения с каждым годом в увеличивающемся размере. Таким образом, незаметно для нас, мы потеряли в Бухаре чайный рынок и того гляди потеряем бумажный.

Вот, Ваше превосходительство, мои доводы в пользу несколько воинственного настроения против Бухары. Если Вам угодно, я готов их развить гораздо подробнее. Впрочем, я должен сказать, что воинственное настроение это вынужденное — сознанием того принципа, что если нужно уже открывать рынки штыками, то нельзя обойти Бухары, ради опасения не быть обойденным.

С чувством глубокого почтения и искренней преданности имею честь быть Вашего превосходительства покорным слугой

Н. Петровский

№ 5

Ташкент. 20 августа 1872 г.

Милостивый государь Петр Николаевич.

Настоящее письмо вручит Вашему превосходительству К. В. Струве. Простите, что на сей раз я отступлю от своего обычного правила и буду говорить не о торговых сведениях, а о личностях; моей и Карла Васильевича. Провожая его отсюда, хотя, по всему вероятию, не надолго, я считаю для себя по многим причинам необходимым написать Вашему превосходительству несколько слов о наших отношениях. С самого приезда моего в Ташкент я сблизился с Карлом Васильевичем искренно и нелицемерно, и нашел в нем не только опытного для меня советчика, но и истинного доброжелателя и друга. Во все время нашего совместного жительства в Ташкенте мы виделись почти каждый день и во всех, общих для нас, делах шли рука об руку, напутствуя друг друга советами, указаниями и помощью. Я глубоко и искренне благодарен Вашему превосходительству за уменье Ваше отрекомендовать меня Карлу Васильевичу и не могу не отдать ему чести за уменье понять Вашу рекомендацию. В другом случае, при массе здешних интриг, мы могли бы увлечься общим их потоком и косвенно повредить этим нашему общему делу. Теперь же мы искренно и дружески посмеиваемся над каверзами лиц, науськивавших нас друг на друга. Наконец я много одолжен К<ар>лу Васильевичу за постоянное ознакомление меня с общим ходом политических дел Средней Азии. Его сведения, мнения и взгляды по этой части уяснили мне многое в изучаемом мною предмете. Словом, знакомство с Карлом Васильевичем составило для меня солидное приобретение. Благодаря ему я мог надлежащим образом ориентироваться в месте моего служения и в моей деятельности, хотя, в сущности, очень безобидной, но для многих мало понятной. Людей, относящихся к делу не по личным отношениям, а по принципу, здесь очень мало и понять принципиальные отношения могут не многие. Поэтому и наша связь с Карлом Васильевичем казалась для многих непонятною. Меряя на свой аршин, они в подобном положении непременно подставляли бы друг другу ножки. Впрочем, все это Карл Васильевич расскажет Вам сам. Теперь позвольте мне попросится к Вам на совет. [463]

Из моих писем генералу Кауфману ¹¹ Ваше превосходительство изволили усмотреть, что и я записался в воинственную партию — по принципу. Это, конечно, не значит, чтобы я одобрял всякое поползновение ради инсигний (Знаки высшей власти. (лат.).), взять Бухару. Напротив того, такие бессознательные и кровавые упражнения находят во мне самого искреннего порицателя.

Может статься, что теперь, с отъездом генерал-губернатора, опять поднимутся разные воинственные слухи и будут раздуваться. Расследовать их справедливость будет в состоянии только один Карл Васильевич, как беспристрастный и стоящий у дел человек. Другие лица, и в том числе я, не будут для этого компетентны. Поэтому Карлу Васильевичу следовало бы, по моему мнению, не долго оставаться в Петербурге, а возвратиться поскорее в Ташкент. Впрочем, если бы случилось что-нибудь особенное, я тотчас же сообщу о нем Вашему превосходительству или Ник<олаю> Андр<еевичу> Ермакову ¹².

С чувством глубокой преданности и истинного почтения имею честь быть Вашего превосходительства покорным слугой

Н. Петровский

№ 6

Ташкент. 22 мая 1873 г.

Милостивый государь Петр Николаевич.

В то время, как мы с нетерпением ждем окончания одного политического события на нашем западе, в Хиве, другое, едва ли не более важное, подвигается к нам с востока, со стороны Кашгара. По весьма достоверным известиям, много с неделю тому назад полученным, большая китайская армия пришла под Урумчи и после небольшого сражения, вне города, с войсками Якуб-бека ¹³, предводимыми его сыном и обратившимися в бегство, заняло Урумчи без боя. Затем китайские войска разделились: меньшая часть их отправилась по направлению к Кульдже и взяла Джинхо, а большая — овладела Турфаном и Карашаром. В главном все это совершенно верно; неверности могут быть только в подробностях. По получении этих известий до меня начали доходить слухи (базарные) об обложении Аксу и сильном смятении в Кашгаре. Говорят, что Якуб-бек прислал Худояр-хану огромные подарки с просьбою дать ему помощь войсками. Здешние кашгарцы насмешливо говорят мне, что дело походит на то, что Якуб-бек скоро приедет к вам чай пить, позаботьтесь о его содержании. Действительно, если Аксу будет взято, Якуб-бек вряд ли станет дожидаться исхода борьбы, и по всему вероятию убежит — разумеется к нам, ибо, кроме как к нам, бежать ему некуда.

На этом остановилось пока дело. Если Вашему превосходительству будет угодно знать все подробности этих, недавних событий, то я могу их сообщить Вам в следующий раз: беглецы из под Урумчи, которых мне не удалось повидать, проехали в Коканд и скоро возвратятся. Конечно мне, по моим здешним связям, они расскажут более, чем всякому другому русскому. [464]

О хивинских событиях ¹⁴ Вашему превосходительству, вероятно, известно более, чем мне. Но так как у Вас источники официальные, а в Средней Азии полезно знать и базарные слухи, то я скажу несколько слов о последних. Все туземцы, знающие халатинскую дорогу на Уч-Учаг, весьма положительно утверждают, как и о мин-булакской дороге, с которой наш отряд свернул, не доходя Тамды, что на этой (халатинской) дороге отряд к Аму-Дарье не выйдет, ибо при огромных песках, на этой дороге на расстоянии пяти переходов нет ни одного колодца. Живущий здесь секретарь Катта-тюри бухарского ¹⁵ Мирза-Юнус, говорит мне, что во время бегства их из Кермине в Хиву, они шли по этой дороге в числе 500 человек, зимой, и едва не умерли от жажды. Вчера приехавший из Бухары татарин принес известие, что русский отряд опять вблизи Бухары, если это так, то с дороги значит опять свернули. Это обстоятельство важно не по отношению к Хиве, а к Бухаре. В прошлый раз при движении из Аристан-бель-Кудука на Карагаты, в Бухаре было очень тревожно. Я знаю наверное, что жители хотели схватить эмира и вынести его навстречу русскому отряду, если он будет двигаться к Бухаре. Кажется, что и сам эмир знал это, ибо три дня не выходил из крепости (кремля) и тщательного запирался. Если отряд действительно свернул с дороги и близко от Бухары, то г. Кауфман будет иметь удовольствие получить в подарок Музаффар-Эддина ¹⁶.

На письмо Вашего превосходительства от 29 апреля о Н-е П-че я буду отвечать со следующей почтою. Пока у нас все благополучно.

С чувством глубокой преданности и искреннего уважения имею честь быть Вашего превосходительства покорным слугою

Н. Петровский

P. S. Если китайские подробности будут нужны скоро, то прикажите мне по телеграфу доставить их Вам.

№ 7

Маргелан. 14 марта 1883 г.

Глубокоуважаемый Федор Романович.

Не ленность, а тем более не нежелание и не всякие другие отягощающие обстоятельства не позволяли мне до сего времени писать Вам; были тут другие причины, о которых я скажу Вам как-нибудь после. А теперь надо бы было написать Вам многое, да не знаю как это сделать.

Прежде всего — искренняя, глубокая и нелицемерная благодарность за Ваши попечения об устройстве меня в Кашгаре. Что бы ни говорили и не говорят мне и обо мне, но, право, я доволен Кашгаром, хотя и был в нем не более месяца — и был когда? — в самые зимние месяцы, обогнув, в конце октября, Чатыр-Куль и перевалив, при сильном буране, Туругарт, а затем, в начале декабря, Терек-Даван. Это нечто такое, что не забывается во всю жизнь и чего, конечно, никогда не даст кисельная жизнь Петербурга. Затем, чувствовать себя совершенно одиноким, оторванным и отрезанным ото всего, [465] что зовется нашей цивилизацией — очень приятно, по крайней мере на некоторое время и для меня.

Я так устал в Петербурге, так расслаб душевно, что все дорожные происшествия и беспокойства, испытанные нами в степи и по пути в Кашгар — куда выше и целебнее петербургского спокойствия. Словом, я доволен вполне.

Затем я расскажу Вам о наших делах, ташкентских и кашгарских. От первых я ждал лучшего, чем оказывается на деле. Я думал, что будет если не вполне сознанная программа, то по крайней мере даровитое проникновение вещей; я ждал, что к делу отнесутся серьезнее, чем было до того, что резко повеет новым духом. Но ожидания пока не оправдываются, чтобы не сказать более. Ревизия ¹⁷ застала положение дел в таком хаосе и безобразии, каких ни Вы, ни я, не видав их собственными глазами, представить не в состоянии. Последние деяния Кауфмана граничат с безумием; дальше, не попав в дом сумасшедших, идти было некуда. В день 25-ти летия покойного государя он издал здесь манифест, в котором освободил всех заключенных по приговорам судей, сократил сроки приговоренным к каторжным работам и тюрьмам и велел прекратить производство всех уголовных дел, возникших и неоконченных до этого дня. Разве это не безумный?

Мы теперь в Фергане. Здесь истрачено на поземельную организацию по забракованному Петербургом проекту более миллиона рублей; доходы после этой организации [466] сократились на 400 т<ысяч> рублей, и — верх безобразия — население бунтует, требуя оставить их при прежнем, до организации, порядке, соглашаясь платить более. Мы имеем уже до ста просьб, в которых жители отказываются от земли, так как система нового обложения им в тягость. Клуб Нового Маргелана, в котором мне дали квартиру и где я пишу настоящее письмо, стоит 200 т<ысяч> р<ублей>, мебель для дома губернатора 70 т<ысяч> р<ублей> и пр. и пр. в этом роде. Ревизовать все это, конечно, невозможно — надо целые годы, но составить обвинительный акт можно. Но и он, думаю, бесполезен.

В Кашгаре мои дела устроились хорошо. На мое счастье правитель Кашгара Чжан Лаушай, оказался весьма почтенным человеком — правда с некоторою китайской дурью, но она понемногу пройдет. С первого же раза мы с ним сошлись — так, что теперь я чиню для него в Ташкенте часы, посылаю ему цветочные семена и обмениваюсь с ним письмами, как свой человек. Помещение для меня еще не устроено, канцелярских денег крайне мало, конвой совсем недостаточный. Обо всех нуждах консульства я писал А. А. Мельникову в особом письме и буду писать новому директору Азиатского департамента ¹⁸. Благодаря остатку канцелярских и конвойных сумм, которыми я никогда не пользовался, я мог устроить почту: два раза в месяц приезжают теперь мои джигиты из Кашгара в Ош и отправляются обратно. Но почта эта должна прекратиться, если денег на нее не дадут. А главное — у меня нет штатного переводчика, т. е. его совсем не назначено по штату. Я должен довольствоваться дунганином, не знающим по-русски и не знающим китайской грамоты. Хорошо, что Чжан Лаушай к письмам своим (всегда на двух языках: китайском и маньжурском) прилагает и сартовский перевод; иначе письма эти приходилось бы пересылать для перевода к Падерину ¹⁹.

Положение собственно кашгарских дел малоутешительное. Страна разорена вконец: все хорошие и большие здания разрушены, население бедно до крайности, не видно лошадей, белых чалм, хорошо и пестро одетых туземцев — этих видимых признаков среднеазиатского благосостояния. Ишаки, пешие люди и домашняя ткань (а чаще рвань) — режет глаз на каждом шагу. Если кое-где и встретишь дородистую фигуру в белой изящной чалме и синем суконном халате на аргамаке, то наверное это наш купец, так называемый андижанец, т. е. житель Ферганы. Но все-таки надо отдать честь китайцам: управляют они лучше нас. Все сколько-нибудь влиятельное мусульманство уже переоделось в китайские костюмы, навесило косы, устроило дома на китайский лад и маракует по-китайски. Мы не успели еще достигнуть ничего похожего на это в нашем Туркестане. Правда, мусульмане эти не надежны ни в ту, ни в другую сторону, но уже теперь они мусульмане наполовину, следовательно, новое их поколение станет уже совсем китайцами. Заметьте притом, что все это делается без видимого насилия со стороны китайского правительства, одним влиянием и некоторыми поощрениями. Сами китайцы населением почти не управляют: все должности административные, даже должности беков, предоставлены мусульманам. Китайцы скорее контролируют, чем управляют. Податей с кочевого населения они совсем не берут, вследствие сего наши киргизы бегут в китайское подданство. Подати с оседлого населения, денежные и натуральные, взимаются, но они не велики. Такими образом можно думать, что на этот раз китайцы утвердятся в Кашгаре прочнее, чем прежде. [467]

Если Вас несколько интересует Кашгар, то я вышлю Вам копию с письма моего к А. А. Мельникову и буду впоследствии высылать копии и с других моих донесений.

“Негретти и Замбра” высылает мне инструменты для устройства в Кашгаре метеорологической станции.

Будьте любезны пришлите мне все инструкции Вильда ²⁰.

Мне хотелось еще посоветоваться с Вами о пограничном вопросе, т. е. о будущем разграничении. Для кашгарского консульства этот вопрос крайне важен. Я писал о нем А. А. Мельникову. Теперешний комиссар ²¹, председатель Ферганского областного правления, после ревизии Ферганы (между нами сказать) вряд ли останется на месте. Поэтому надо бы было заранее озаботиться делом разграничения.

Искренно преданный и глубоко уважающий

Н. Петровский

№ 8

Ташкент. 28 июля 1883 г.

Глубокоуважаемый Федор Романович.

Душевно благодарен Вам за Ваше письмо. Рад, что все у Вас по-прежнему. Теперь такие времена, что лучшего, что есть, желать и ожидать трудно.

Вчера я имел о Вас весть от Юнусова, который возвратился сюда с бухарцами, очарованными московскими событиями ²². По поводу этих бухарцев мне сильно захотелось побеседовать с Вами. Посмотрите, что случилось. Все стремления наших политиков, как Вам известно, сводились по отношению к Бухаре, к тому, чтобы отстоять ее независимость от завоевательных вожделений здешних героев. Ради этого, конечно, дали Бухаре наследника престола, и сим самым обязались его поддерживать, т. е., сделали то, чего хотели избегнуть, именно вмешательства в дела Бухары, развязали руки героям. Вы знаете, что старший сын эмира, Катта-тюря, живет в Пешаваре, получая от англичан хорошее содержание. Партия у него в Бухаре большая, англичане ему помогут несомненно, и, как только эмир умрет, в Бухаре начнется катавасия — такая же, как была в Коканде. А затем повторится то же, что было там. Вот Вам и дальновидные политические соображения.

Ревизия почти окончила свои дела и скоро отправляется в Петербург, а я — в Кашгарию. Скажу Вам откровенно, что многое сделано не так, как бы мне хотелось, но все-таки, кое-что сделано. Принципал наш ²³ — человек хороший. Если его немного держать в руках. Говорил он мне как-то о Вас с большим уважением и жалел, что Вас мало слушает тот, кому следует слушать. Причина холодности будто бы Игнатьев ²⁴ и Мельников. Правда ли это — не знаю, но для сведения сообщаю.

Принципал края ²⁵ дурит из рук вон. Все надежды на него у меня пропали. Не стоит писать о всем том, что тут наделано им в короткое время пребывания, но нужно заметить, что если он удержится, предместник его останется далеко позади. Там была всяческая ограниченность и безграничная самоуверенность, здесь — сумбур, в котором ничего не отыщешь. [468]

Меня интересует теперь, впрочем, не Туркестан, а Кашгар, куда я с удовольствием уеду. Чем дальше от этой цивилизации, тем лучше.

Не знаете ли Вы какого-либо капитального сочинения о несторианах, долго пребывавших, как известно, между прочим, в Кашгаре. Желалось бы мне попытать, нет ли там каких-либо остатков несторианства. Если знаете — будьте любезны сообщите название.

Искренно преданный и глубоко уважающий Вас

Н. Петровский

№ 9

Кашгар. 31 января 1884 г.

Глубокоуважаемый Федор Романович.

Давно я уже не имел от Вас ни одной весточки, да и сам давно не писал к Вам. Не будут говорить о нашей ревизии, ни о чем прочем, туркестанском, а только о Кашгаре, в котором я теперь нахожусь и которым исключительно занимаюсь.

Нынешний мой путь сюда был страшно трудный даже для меня, старого туркестанца. Рассказывать о нем не буду: для Вас достаточно сказать, что я перешел Терек-Даван 26 декабря при страшном буране, разгребая дорогу, саморучно, лопатой. Впрочем, об этом переходе Вы прочтете в моей статейке, которую я думаю напечатать. Но и прибытие в Кашгар меня не порадовало. Вы, вероятно, не знаете, что с февраля прошлого года Министерство ничего, в сущности, мне не ответило насчет постройки зданий для консульства. В Новом Городе (Янги-Шаре), среди казарм китайских солдат, отстоящем от Старого Города (Куня-Шара) на 8 верст, останавливаться и жить было бессмысленно, несмотря на любезность китайцев, предлагавших в мое распоряжение одну из этих казарм: в Новом Городе, кроме солдат никого нет, в Старом — сосредотачиваются все дела и торговля. Я решил поселиться в Старом во что бы то ни стало. Вам опять незачем подробно рассказывать, что такое лучший вне города дом, который я занимаю теперь. Довольно сказать, что это развалина мусульманского здания, кое-как мною исправленная, т. е. поставлены две железных печи, старых, которые дымят, заклеены окна бумагой, на земляной пол положены циновки и пр. Грязно, дымно, холодно, а подчас и голодно, потому что кухня (очаг) на дворе, на открытом воздухе. Прислуга живет в юртах (у нас только три комнаты — канцелярия, моя и приемная — сарай), а конвой — в конюшне или, вернее, под навесом для лошадей. На первый раз, вопреки ожиданиям, явилось много дел и важных и меленьких. О важных Вам нужно знать в подробности, и потому вперед прошу извинения за причиняемое утомление.

Редакторы Петербургского договора, да будет над ними благословение Божие, наделали много мне хлопот, и что из этих хлопот произойдет — одному Богу известно.

Вы знаете, что по занятии китайцами В<осточного> Туркестана масса разного народа, преимущественно служилого сословия, бежало в наши пределы и там поселилось. С другой стороны, в В<осточном> Туркестане живет масса лиц, считающих себя так называемыми андижанцами. Над этими андижанцами [469] кокандские ханы ставили аксакала ²⁶, который собирал с андижанцев все подати и отсылал их хану. Было так сказать государство в государстве. Кашгар в Договоре забыт: на каком положении считать кашгарцев, живущих у нас, и андижанцев — здесь, ничего не сказано, а между тем установлено, что беглецов следует выдавать. Возможно ли теперь выдавать кашгарцев, кто из андижанцев должен быть признан за русского подданного, по каким признакам, в какой срок должны они заявить о том — в договоре ни строчки. А между тем дело принимает такой оборот: половина Яркенда, три четверти Кашгара, целые кишлаки, воображая, что я приехал сюда на правах бывшего кокандского аксакала, желают заявить себя русскими подданными, т. е. чтобы избавиться от китайских поборов. Всеми моими силами я пытаюсь отклонять все такие заявления, хотя с исключительно законной точки зрения не имею ни малейшего права отказывать в принятии просьб о желании быть русскими подданными. Теперь я это делаю, но рано или поздно мне нужно будет иметь положительные мотивы к таким отказам, иначе меня, слугу Белого Царя, могут заподозрить в пристрастии к китайцам — в том, что я ими подкуплен, и потому незаконно и самопроизвольно, вопреки желанию Белого Царя, отказываюсь принимать просьбы от лиц, просящих милости быть его подданными. Такое положение нежелательно вообще, а для кашгарского консула в особенности. [470]

Население В<осточного> Туркестана мусульманское, наши подданные, купцы, мусульмане также. Все управление, все дела и отношения, несмотря на китайское владычество, вращаются в сфере мусульманства, которое и дает здесь общий тон жизни. Поэтому пренебрегать здешнюю главною силою — именно мусульманством — невозможно и не политично. Что же мне делать, спрашиваю в центре. Ответа нет. Далее, андижанцы, приезжающие в Кашгар, женятся, а потом, весьма часто, дав женам развод (а то и без развода), уезжают обратно, об этих женах забывая. По нашим законам такие жены и их дети несомненно русские подданные. Теперь я осажден просьбами кашгарских дам, желающих отправиться в русские владения или к своим, якобы, мужьям, или потому, что они стали русскими подданными. Какой-то татарин, как оказывается, растолковал им их права. Не шутя, боюсь, чтобы не возник, так сказать, мирный бабий бунт против китайцев. В этом случае также я не имею права отказывать этим женщинам в выдаче пропускного на отъезд билета, а вместе с тем знаю, что если я дам хотя один такой билет, то рассорюсь вконец с китайцами. Как же поступать — указаний нет. Наконец, уже без моей просьбы, мне прислали недавно протокол особого совещания о положении киргиз и мусульманских выходцев на нашей границе (удивляются, что ни Вы, ни Мартенс ²⁷ в этом совещании не участвовали). В протоколе этом, между прочим, рекомендуется нам, консулам, руководствоваться в своей юрисдикции главным образом местными обычаями, и находится следующая знаменитая фраза: “В З<ападном> Китае не следовало бы препятствовать русским подданным оканчивать с китайскими подданными все гражданские и уголовные дела миролюбиво”. Что это такое? Русский пьяный приказчик убьет китайца и, дав взятку амбаню, окончит дело миром; наши киргизы, чирики, известные барантачи, ограбят караван кашгарских купцов и половиною ограбленного вознаградят того же амбаня за мировую сделку; у нашего андижанца (многие из них имеют дома, земли, мельницы) кашгарец отнимет недвижимую собственность и, под угрозами оклеветать его в неблагонадежности, заставит миролюбиво от нее отказаться.

Затем, в юрисдикции следует руководствоваться местными обычаями. Лучше уже сказали бы: своим собственным соображением консула; тогда я бы знал, что мне делать, а теперь становлюсь в тупик. Здесь может тягаться: русский с китайцем, наш сарт (шариат) с китайцем, наш киргиз (адат) с китайцем, наш татарин (ни шариат, ни адат, а русский закон) с китайцем; наши: сарт (шариат), киргиз (адат), татарин и русский между собою; наконец, могут тягаться наши подданные вообще с подданными китайскими вообще. В этом случае, по договору, споры разбираются консулом с китайскими властями совместно. Чем, какими обычаями прикажете мне руководствоваться? Но особенно мило: это не препятствовать оканчивать гражданские дела миролюбиво. Еще бы, заставлять ссориться. Скажите мне, Федор Романович, что же это, в самом деле, такое?

Здесь я устроил дело по своему: своих и чужих мусульман я посылаю прямо к казням, благо китайцы не препятствуют. Казиял я сказал, что если они будут кривить душою в пользу кашгарцев — я назначу андижанцам особого, своего, казия. Дела наших подданных гораздо крупнее, поэтому казии, боясь потерять доходы за приложение печатей и выдачу документов, ведут дела отлично, решают быстро (в месяц дел двадцать решено в тот же день, как я послал к ним тяжебщиков). Споры татар и сартов решаю сам, по собственному разумению [471] (до сего времени было четыре дела; все окончил миром). Дел с китайцами еще не было. Это самая трудная часть.

С китайцами живу пока мирно, даже более — почти дружно, но надо держать с ними ухо <в>остро. Недавно, под предлогом успокоения меня от множества дел и, так сказать, для сохранения здоровья друга, мне предложили место для консульства за пять верст от города. Я притворился несказанно обрадованным; тогда они опешили и сказали, что, впрочем, я могу выбрать себе какое угодно место: всякое мне дадут с удовольствием. Место, разумеется, нужно для консульства возле города. То, в котором я теперь пребываю — нашего подданного, само по себе удобное; но его нужно купить (ничтожная сумма), а между тем Министерство не соглашается. Кашгар — город мертвых: здесь более могил, чем домов, и мертвых, чем живых. Поместиться поэтому, по возможности вдали от кладбища, безусловно необходимо. Другого места, кроме этого, где теперь живу, я не знаю. Неужели Министерство не даст на покупку 1000 и пожалуй еще меньше (я не торговался) рублей?

После известного распоряжения об авторстве чиновников я опасаюсь писать статьи в газеты и журналы, не спросив разрешения начальства. Я написал здесь две статейки: “из Кашгара” (пустенькую ²⁸) и о Шугнане ²⁹ (ничего-таки — по сведениям, которые собирал для Министерства). Первую статью посылаю Д. Ф. Кобеко ³⁰ теперь, а вторую — пришлю с следующей оказией. Прошу его спросить у Зиновьева, разрешат ли мне печататься. Хотел бы просить об этом Вас, да затруднился: в Петербурге ли Вы и удобно ли Вам будет исполнить мою просьбу. Впрочем, как знаете, Д<митрий> Ф<омич>, вероятно, покажет Вам мое письмо. О Шугнане хорошо бы напечатать во франц<узской> нашей газете.

Пожалуйста, хотя изредка перекидывайтесь со мной весточкой. Вы сами знаете, что Вы единственный в Петербурге сановник, с которым я могу говорить совершенно откровенно, не тая ничего, что есть на душе.

Искренно и глубоко преданный Вам

Н. Петровский

№ 10

Кашгар. 1 марта 1884 г.

Глубокоуважаемый Федор Романович.

Вам я обязан вступлением на новую для меня деятельность, и Вам, более чем кому другому, обязан я отчетом в ней. Положение мое очень не красивое; я говорю не о личных удобствах, а о тех делах и вопросах, которые растут и ширятся передо мною, как дремучий лес, а я не имею того клубочка, чтобы по его ниточке дойти до избушки на курьих ножках и отыскать ту волшебницу, которая разрешила бы мне эти вопросы.

Вместе с этим письмом опять посылаю донесение в Азиатский департамент и послание к Мартенсу. Может он заинтересуется им, как профессор международного права, и даст толчок к скорейшему разрешению этих, безусловно самых важных здесь вопросов. Будьте милостивы, просмотрите все мои донесения с [472] декабря прошлого года, т. е. со времени моего приезда в Кашгарию, и расскажите им, в чем дело, иначе — я не знаю, у кого просить помощи.

Вы, кажется, были благосклонны к китайцам. Если бы Вы пожили здесь с неделю — вся эта благосклонность мигом бы пропала. Надо видеть китайцев здесь, на их окраине, в их домашнем управлении (а не в портах), чтобы почувствовать к ним совершенное омерзение. Такого скудоумия, тупости, соединенной с величайшим о себе самомнении, я еще не видел и не знаю ни в каком другом народе. Китайцы, в этом отношении, совершенная противоположность нас, русских: там, где мы себя, сплошь и рядом, напрасно бичуем и оплевываем, там они себя восхваляют и за дела, за которые нужно бичевать. А главное — это народ без сердца: я не видел ни разу, чтобы китаец ласкал ребенка, лошадь, собаку, и видел много раз обратное, да и обратное это не так как у нас — не с гнева и раздражения, а бьет как-то тупо, глупо, на лице не видно, для чего он это делает. Может быть здесь сброд, преступники, а в Китае лучше. Да, но наши каторжники все-таки гуманнее здешняго сброда.

Этими, кажется мне, качествами и можно объяснить себе то обстоятельство, что Китай может, пожалуй, порабощать (да и то не надолго) другие народности, но не может их цивилизовать, даже и по своему образцу. В семь лет возобновленного своего пребывания в В<осточном> Туркестане они ничего не узнали о том народе, которым управляют, а потому и положение их здесь совершенно непрочно. Вы будете свидетелем моих предсказаний, а они следующие: еще год, два, много три и китайцы потеряют В<осточный> Туркестан, а мы потом, к стыду нашему, будем завоевывать его для них обратно.

Положение здесь дел очень натянутое, а так как мне не дают для нейтральной себя охраны порядочного конвоя, а под китайскую защиту мне отдавать себя не лестно (чтобы распороть себе живот в их компании), то в случае восстания мне остается одно: самому с бунтовщиками взять Кашгар и повергнуть его к стопам. А может... испытать судьбу Адольфа Шлагинтвейта ³¹.

Искренно преданный и глубоко уважающий Вас

Н. Петровский

№ 11

Ташкент. 23 октября 1884 г.

Глубокоуважаемый Федор Романович.

Письмо Ваше, которое я получил здесь в Ташкенте, куда приехал на время по семейным делам, несказанно меня обрадовало: я уже думал, что Вы совсем забыли меня. С тем, что Вы мне пишете, я соглашаюсь только наполовину. Я искренне благодарен Вам за мое назначение в Кашгарию, и нисколько не раскаиваюсь, что принял должность консула: я сделал все, что было в моих силах и возможности без указаний и поддержек (много раз просимых и не данных) Министерства. Если такие господа, как индо-англичане (см. “Times” в окт. н. ст.) стали опасаться моего пребывания в Кашгарии — значит я живу там не даром. Я не стану писать Вам, что именно мною сделано, но отныне я начинаю сообщать Вам в копиях все, о чем пишу в Министерство. Прежние мои донесения [473] я вышлю Вам в копиях из Кашгара (если, впрочем, мне дадут отсюда военного писаря, добровольцев найти в Кашгаре нельзя). Таким образом собою я доволен. Другое дело Министерство; тут я с Вами совершенно согласен. Я чувствую, я предугадываю уже давно, что ни одно мое донесение не только не рассматривается, но, кажется, едва ли и читается: на все, самые существенные, вопросы я не получил даже общих указаний, которыми я мог бы руководствоваться. Если дело пойдет так и в будущем, то, конечно, я уйду из Кашгара, и пусть тогда Министерство найдет на мое место лицо, которое знало бы по-тюркски (что безусловно необходимо, т. к. русско-китайских переводчиков нет), согласилось бы жить в конуре под ежедневным страхом необходимости защитить (с 12-ю казаками) 200 русских подданных и их семьи, в случае всегда возможного и всегда ожидаемого восстания и, наконец, на все свои донесения получало бы гробовое молчание. Откровенно, между нами говоря по секрету, я уже писал то же самое, что пишу Вам, Н. А. Ермакову и просил его передать от меня Бунге ³², что, может статься, мне придется опять возвратиться в лоно Министерства финансов. Жаль, право, бросить это место, а кажется, что, в конце концов, другого ничего не останется. Теперь мне предстоит писать отчет, который должен быть в Петербурге к 1-му марта будущего года. Материалов много, вопросов тоже — отчет мог бы быть очень интересным, но, зная будущее к нему равнодушие, опускаются руки писать ³³.

Затем сообщу Вам мою семейную новость. Вы, кажется, видали моих дочерей; старшая, вышедшая нынешний год из здешней гимназии (с золотой медалью), выходит теперь замуж за здешнего управляющего Контрольною палатою кн<язя> Вяземского ³⁴. В марте месяце я опять приеду в Ташкент к ним на свадьбу

Уезжаю отсюда через Нарын, чрез две недели.

Благодаря моим личным усилиям (Министерство отказало в 500 р.) и любезности двух ген<ерал>-губернаторов, мы имеем теперь почту из Нарына и из Оша. Поэтому адреса следующие:

г. Ош Ферганской области, начальнику уезда, для доставления в Кашгарское консульство.

Нарынское укрепление Семиреч<енской> области, воинскому начальнику для удобств доставления туда же.

Искренно и глубоко Вам преданный

Н. Петровский

№ 12

Ташкент. 5 ноября 1884 г.

Глубокоуважаемый Федор Романович.

Исполняя данное обещание, препровождаю при сем копию донесения моего нач<альнику> Азиатск<ого> д<епартамен>та (таковое же послано и посланнику).

Перемена личного состава в В<осточном> Туркестане очень неблагоприятна для положения наших там дел. Чжан, правитель Кашгарии, при всех его китайских недостатках, все-таки был джентльмен, расположенный и лично ко мне, и к русским, засевший же на его место даотай Хуанг — величайшая дрянь [474] во всех отношениях: проходимец, взяточник, развратник и, как все низменные люди, дорвавшиеся до важного поста, опьяненный своей властью и значением. Если нас не будут деятельно поддерживать, то положение мое будет гнусное в полном смысле слова.

Через три дня выезжаю и наведываюсь опять в апреле на свадьбу дочери.

Будьте любезны, уведомите при случае, что за личность наш посланник в Пекине; я его совсем не знаю, и прежде о нем не слыхал.

Попал мне случайно в руки проект консульского устава. Кто его стряпал? Очень он легкомысленный. Замечания мои на него сообщу лично Вам, ибо Министерство их не просит. Пример — ст<атья> 2-я: “При исполн<ении> консулами возлож<енных> на них обязанностей, они руководствуются международными трактатами, установл<енными> законами, инструкциями и местными обычаями”. Местный обычай в Кашгарии — бить купцов палками, если они долгов не платят. Может это делать русскому консулу?

Искренно и глубоко Вам преданный

Н. Петровский

№ 13

Кашгар. 4 марта 1885 г.

Глубокоуважаемый Федор Романович.

Посылаю Вам при сем копию донесения ферг<анского> губернатора, сообщенную мне генералом Розенбахом ³⁵. Из нее Вы изволите усмотреть, что все, что предсказывал год тому назад Ваш покорный слуга, начинает исполняться. Вероятно копию эту Вам не покажут, потому то я ее и посылаю, присовокупив, что все, в копии изложенное, верно и что мне известно еще нечто большее, но, боясь прослыть за беспокойного человека, я, до времени, воздерживаюсь от сообщения оного. Сюда, т. е. за границу Кашгарии, собираются почти все авантюристы Средней Азии: старший сын бухарского эмира Катта-тюря, наш бунтовщик в Фергане Абдул-Карим-бек ³⁶ (говорят оба уже из Кабула приехали), все пансады ³⁷ Якуб-бека (два: Мад-Саид и Мад-Карим уже, по слухам, в афганском отряде) и пр., и пр. Что же станут делать в Питере, если афганцы действительно двинутся даже к Сарыколу только? После занятия Сарыкола Яркенд и Хотан взбунтуются. Я не имею на этот счет никаких указаний, неужели же мне прикажут выехать, оставив здесь на разграбление наших подданных купцов? Если так, то дали бы знать ранее: тогда я успел бы предупредить купцов и предложил им уезжать понемногу, постепенно.

На днях я посылаю в Азиатский департамент отчет наш, а Вам копию. Прошу Вас особенно обратить Ваше внимание на вторую часть оного (деятельность консульства, административная, судебная, и политическая) и высказать о ней Ваше мнение, прямо без всяких оговорок. Вы знаете, что мнением Вашим я дорожу особенно, и хотя не надеюсь долго продолжать мою дипломатическую (или, вернее, консульскую) деятельность, но все-таки хотел бы знать мнение такого опытного человека, как Вы — как она была начата мною, новичком, и в новом консульстве, где я не имел рутины предместников. Что же касается первой [475] части, то это — передовая статья газеты. Первая часть могла бы составить книгу, и она будет составлена только не для Министерства, а после, для других.

Я давно уже не писал Вам о моих частных занятиях. Прекрасными инструментами (выверенными в Лондоне) “Негретти и Замбра” я сделал здесь порядочное количество наблюдений. По окончании отчета займусь приведением их в порядок. Затем я снял здесь, секретно, город Кашгар и начертил его план, собрал кой-какие книги, а главное, достал “Тазкира-и ходжаган” (которой так дорожил Григорьев ³⁸, зная ее по выпискам Валиханова ³⁹) и в самой мечети ходжей списал надписи (писал мирза) с их гробниц. Оказывается, что покойный Василий Васильевич, браня Риттера ⁴⁰, и сам немножко погрешил. Теперь учусь по-персидски, чтобы стать окончательно муллой и затем, как свойственно всем русским, этим знанием не воспользоваться.

Искренно и глубоко преданный

Н. Петровский

P. S. Посылаю копию телеграммы (частью шифрованной) по поводу событий, только что узнанных.

№ 14

Кашгар. 17 апреля 1885 г.

Глубокоуважаемый Федор Романович.

В 1874 или 75 гг., 16 декабря, (№ 202), писал я П. Н. Стремухову письмо (за которое был Вами похвален) о горных бекствах к югу от Бухары. Копии письма этого у меня нет и потому я не могу прислать ее Вам. Но если Вас ещё интересует Ср<едняя> Азия, то Вы можете, достать мое письмо, прочтя оное. Благоволите усмотреть в нем мои предсказания тех событий, которые ныне, кажется, имеют совершиться. Я писал тогда, что Англия может сделать из Гиссара, Куляба, Дарваза (и даже Каратегина) новый для нас Кавказ. Кажется, так теперь и будет. По точным сведениям, мною полученным. Среди населения этих бекств, а также между нашими алайскими (и вообще южно-ферганскими) киргизами распространяются афганцами воззвания о газа<ва>те не только против нас, русских и китайцев, но и против бухарского эмира, ставшего будто бы слугою русских и кяфиром. Но это еще не все: ходят здесь также слухи, что в Файзбаде (в Бадахшане), Ишкашиме, Гилгите живут и разъезжают английский джарналь (так и говорят — джарналь) с прислугой, которая возит, будто бы, с собою телеграфную проволоку. Положим слухи эти базарные, но все-таки что-то правдивое в них есть. О проволоке, привезенной из Скарду в Ладакх (Лех), и о каких то длинных бурах мне рассказали уже два ходжи, возвратившиеся сюда через Ладакх из Мекки.

О китайском владычестве в Кашгарии я буду отвечать на Ваше письмо особо. Я не могу согласиться с Вами в этом предмете. По моему мнению (также думал и Кауфман) Кульджа должна быть наша ⁴¹, а в Кашгарии следует посадить нашего вассала, мусульманского бека, на положении эмира бухарского

Знаете ли Вы ген<ерала> Розенбаха? Всякий раз я забываю написать Вам о нем. Если был плох Кауфман, плох Черняев, то этот хуже всех, потому что [476] ровно ничего не знает ни вообще в гражданском управлении, ни в частности Азии. А между тем затей много. Несчастная страна, наш Туркестан.

Закончу песенкой, которую поют здесь на улицах (знамени<е> времени).

Ярбакка урус кильди — город<ские> ворота, где консульск<ий> дом русские пришли

Солдатларини бешлаб — солдат во главе

Ладарин кучуб качты — прав<итель> Кашгарии вскочил бежал

Ингишарни ташлаб — Нов<ый> Город, Янгишар бросил

Тиререт, тиререт — (подражание песням казаков)

томаша — зрелище

Килиатур Ак-Падша — придет, должен придти Белый Царь

Искренно преданный и глубокоуважающий Вас

Н. Петровский

№ 15

Ташкент. 1 ноября 1885 г.

Глубокоуважаемый Федор Романович.

В дополнение к официально посланному Вам отчету Кашгарского консульства посылаю лично Вам печатную копию отчета, прося снисходительно отнестись ко всем корректурным ошибкам оного: отчет печатался в Ташкенте и наблюдать за его печатанием было некому. Из отчета этого Вы усмотрите, что живется мне в Кашгаре плохо — так плохо, что скорейшая перемена места стала моею заветною мечтою. Кроме ужасной материальной обстановки (жизни в сакле, без всяких малейших удобств, без доктора, на сартовской еде и т. п.), ежедневных раздражений, тревог и опасности попасть либо в бунт населения, либо в бунт китайских солдат, я принужден жить врозь с семьей и заставлять ее мучиться и страдать за меня. Словом, я хочу уйти из Кашгара. Перемены места могут быть для меня две: а) агента в Бухаре (говорят МИД предполагает такую должность учредить), если только агент не будет подчинен генерал-губернатору ⁴², и б) губернатора в Сибири или на окраинной губернии — дабы успокоиться и закончить там карьеру. На первое место я имею прав более, чем кто-либо, а на второе — хотя особенных прав и не имею, но смею думать, что не буду хуже самых правых. К Вашей помощи ни в том, ни в другом случае, прибегнуть не могу. Но очень желал бы получить от Вас добрый совет: как быть и что подлежало бы сделать мне, чтобы уйти из Кашгарии, или еще подождать там, но немного получше себя обставить. Теперь я в Ташкенте, приехал (15 октября) на свадьбу дочери и в декабре должен буду уехать; и тот и другой путь делаю на Ош, т. е. перехожу 14 перевалов и два раза Терек-Даван (12.900 ф<утов>), совсем измучился.

Как теперь здоровье Ваше? Поправились ли от ревматизма? Боюсь, что в Петербурге он опять посетит Вас, и Вы будете слушать докторов и лечиться наружными средствами, а между тем наружно лечиться не следует, а нужно пить водку.

Искренно и глубоко преданный

Н. Петровский [477]

№ 16

Ош. 7 января 1886 г.

Глубокоуважаемый Федор Романович.

Начинаю думать, что Вы на меня за что-нибудь сердитесь, ибо давно уже (до Вашей поездки за границу) не получаю от Вас вестей, послав Вам два раза мой отчет. Дошли ли до Вас эти пакеты (оба за номерами)?

Вероятно Пржевальский ⁴³ достиг уже Петербурга, и, может быть, виделся уже с Вами. Мне с ним свидеться, к сожалению, не пришлось; но что было ему нужно — было сделано достодолжно и отблагодарено им в горячих выражениях. Расскажет Вам Пржевальский и о тех безобразиях и мерзостях, который чинили ему китайцы, и о положении здешних дел вообще. Измучили меня китайцы страшно — так, что делаю уже в Министерстве внутр<енних> дел (это пока секрет) подходы уйти отсюда, и чем скорее, тем лучше. К тому же и место в Бухаре, на которое я имел полное право отдается другому, а более мне ждать нечего.

Кстати, о Бухаре. Здесь и у Вас вполне, кажется, убеждены, что все кончилось благополучно. Это не так. К весне я предсказываю в горных бекствах Бухары волнение, которое отразится и в нашей Ферганской области и, может быть, даже в Кашгаре. Проверьте потом, буду ли я прав, высказывая такое пророчество, вопреки изречению: “несть пророка в стране своей”.

Жизнь в сакле подарила мне ревматизм; хожу (временно, за опухолью ступни) на костылях, и еду в Кашгар не верхом, а в люльке, между двух впряженных в длинных дрожины лошадей. Как перетащусь через перевалы — не знаю, но пока лучшей езды и экипажа не знаю. Покойно, как на самых лучших рессорах.

Глубоко Вам преданный

Н. Петровский

№ 17

Кашгар. 17 мая 1886 г.

Глубокоуважаемый Федор Романович.

Несказанно рад был я, получив вчера Ваше письмо, и рад был не потому, что в нем заключался неожиданно лестный для меня отзыв Ваш о нашем отчете, а потому, что письмо это, как и все другие Ваши письма, не дают закрасться в душу убеждению, что ничего путного ожидать невозможно. Благодарю Вас искренне и глубоко за прочтение отчета; но кроме лестного, что о нем Вами сказано — что в нем не полно, не хорошо, что требует на будущее время большего развития, больше данных и пр.? Азиатский департамент и Мартенс, которому я отчет послал и просил указаний по судебной части, ничего мне не указали. Сам я отчетом не особенно доволен: это отчет, а не труд, который я желал бы и который могу сделать, но только при условии, что он не останется в глазах А<зиатского> департамента писаной стопой бумаги. Все материалы, которые я имею, я берегу для труда не казенного, а с приказными Аз<иатского> д<епартамен>та буду поступать так, как Вы занимаетесь теперь делами. [478] Говорю “буду”, но может быть и не буду, ибо (скажу по секрету), что я просил (через Кобеко) у Рейтерна ⁴⁴ выхлопотать мне у Толстого ⁴⁵ место губернатора в более или менее отдаленной местности. Может быть посчастливиться. Если это случится, тогда от чести занять место после Чарыкова ⁴⁶ придется отказаться. Кстати о нем. Дело в Бухаре он испортит непременно. Такого карьериста юных лет, такую сухость души ко всему, что называется миром идеальным, принципами, убеждениями, я редко видывал даже в нашем испорченном, молодом поколении последней формации. Знать он ничего не хочет, отдался в руки переводчикам, и есть надежда, что станет наконец (помните стихи Пушкина на Воронцова?) полным Струве.

На нашей южной границе с Ферганой идет, со стороны англичан, что-то очень недоброе. Носятся слухи, что они выговорили себе у Абдуррахман-хана ⁴⁷ города Джарм в Бадахшане и Кала[-Бар-]Пяндж в Шугнане (есть, пишут мне, какие-то намеки об этом в “Times”).

С приездом сюда Элиаса ⁴⁸ (он теперь в Рустаке возвращается из Ханабада близь Кундуза) и Далглейша с Кэри ⁴⁹ (они теперь в Урумчи у Лю ⁵⁰) китайцы наши получили какие-то наставления, ибо стали нахальными и предерзостными. Недавно они пропустили в нашу Фергану заведомо бунтовщиков, с целью отвлечь их от Кашгара или сделать смуту у нас. Господа эти (прежние деятели Якуб-бека) явились именно из Афганистана, оттуда, где блуждает теперь Элиас. После того, как Пржевальский написал мне, что его сообщения и мои донесения считают преувеличенными, я решился писать в Д<епартамен>т о политических делах как можно менее. Пржевальский пишет мне также, что, воспользовавшись лекциею государю, государыне и наследнику, он откровенно, не стесняясь, высказал [479] положение наших западно-китайских дел, и был благосклонно выслушан. Но поможет ли это.

Скажу Вам, наконец, о моих частных делах и занятиях. В прошлом году. В Ташкенте, я выдал замуж свою старшую дочь за управляющего тамошнею Контр<рольною> палатою, кн<язя> Вяземского. На свадьбу эту я дал согласие с некоторым усилием, ибо дочь молода, а зять мне не нравится. Вторая дочь кончает на днях курс в ташк<ентской> гимназии и приедет, вместе с моим сыном, погостить ко мне, приедет, может быть, и жена.

На досугах я перевел здесь книгу Mayers’a “The Chinese Government” — сухое, но очень необходимое для наших пограничных властей, описание администрации Китая. Часть этого сочинения на днях напечатаю в “Турк<естанских> вед<омостях>”. Затем, делаю, кажется хорошую вещь: рисую строгим образом (посредством камеры-обскуры) красками костюмы, утварь и разные предметы этнографии и культуры Кашгарии. Накопилось уже много. На каждом рисунке надписывается подробно на русском и кашгарском языке название предмета, его частей, наименование ремесла, употребление, выделка, цена и пр. Метеорологические наблюдения (не сплошные только делаются у меня давно) скоро получат совсем правильное устройство, ибо Вильд помог мне открыть здесь станцию.

У Вас, в Питере, Попов ⁵¹; возвратится ли он обратно. Кажется, он человек хороший, хотя и малодеятельный. Доволен ли он нами.

Искренно преданный

Н. Петровский [480]

№ 18

Кашгар. 24 мая 1886 г.

Глубокоуважаемый Федор Романович.

Вчера я был у переводчика г. Элиаса, весьма ловкого и плутоватого китайского чиновника, воспитывавшегося в Америке, Цзин-Пенга. Он сильно разозлен на Элиаса, бросившего его здесь и уехавшего в Маймане через Бадахшан. Но не в этом дело. Цзин-Пенг сказал мне, что он едет отсюда (через 1½ м<еся>ца) через Ладакх в Калькутту, где надеется встретить назначаемого туда русским правительством политического (а не дипломатического — на этом слове он сделал, почему то, ударение) агента. Правда ли это и откуда он это знает. Если правда, то загадка для меня разъясняется. В Калькутту пошлют Чарыкова, а мне дадут Бухару, а Кашгар (полагаю) Попову ⁵² (составившему словарь). Но почему наш агент должен быть в Калькутте, что он будет там делать? Обедать у вице-короля и случайно узнавать новости из его канцелярии, никакой почвы для деятельности у него там нет и быть не может, ибо разыгрывать роль посланника при вице-короле, когда все управление политикой Индии в Лондоне, где есть русский посланник — странно. Агент наш должен жить в Бомбее ⁵³ на реальной, а не канцелярской почве, в среде мусульманского населения, вблизи Афганистана, Белуджистана и Персии, на большой дороге ходжей из Кашгара, Бухары, наших владений, мелких бекств Гиндукуша и пр. Там он может быть полезен как политический агент. Полагая, что (может быть) от Вас не станут, наконец, скрывать учреждение такой должности, я “в интересах дела”, спешу Вам написать об этом. Неужели же наши не могут понять, что за бесполезную Калькутту будут просить, например, Ташкент.

Пишет мне Фриде ⁵⁴, что Балкашина ⁵⁵ убирают. За что такая немилость? Был в дружбе с хэ-амбанем, встречал его за 3 версты от города, уступил ему барлыкских киргиз, отдал всех наших торговцев в полное распоряжение китайцев, и вдруг на, — нехорош. Но зато хорош Корф ⁵⁶: имеет 10 т<ысяч> войска, 48 орудий и предлагает, для успокоения границы, отдать китайцам весь Уссурийский край. Неужели это правда?

Читали ли Вы донесения Шнеура ⁵⁷? Сильно хочется мне написать о них нечто “в дополнение и соображение”, да задумываюсь: нужны ли наши соображения Аз<иатскому> д<епартамен>ту.

Искренно преданный и глубоко уважающий Вас

Н. Петровский

№ 19

Кашгар. 4 августа 1886 г.

Глубокоуважаемый Федор Романович.

Заезжий фотограф снял здесь с меня посылаемое Вам при сем изображение — в том самом обиходе, который я сочинил для себя “применительно к местным условиям”, т. е. в виду опасности подвергнуться нападению голодного и пьяного [481] китайского солдата (как было с поручиком Громбчевским ⁵⁸), отсутствия прачки для крахмального белья и пр.

Вскоре после Вашего последнего письма я получил столь же лестное для меня письмо Мартенса. Отчет наш, особенно судебную его часть он расхвалил до того, что, если бы на моем месте был более молодой, чем я, человек, он непременно возмечтал бы о себе невесть что. О политической стороне отчета замечаний не сделал, но желал что-то сказать. Я догадался — что: Мартенс считает меня, почему-то, квасным либералом и патриотом черняевского пошиба. Поэтому я счел долгом, в большом письме, высказать ему мой взгляд и мое убеждение относительно Средней Азии, нашей там миссии и пр. Жаль, что у меня нет копии этого письма, чтобы послать Вам, но я пришлю Вам все-таки записку мою по этому предмету, которую я написал для себя, ибо печатать ее невозможно, а показывать можно только людям близким или таким, которые умеют уважать убеждения (что у нас, в России, редко).

Положение дел у меня как будто улучшилось: постоянно твердо-неуклонными действиями нашими в делах консульства мы, кажется, немного смирили наглость китайцев, или, вернее, ввели ее в границы. Три года научили меня здесь многому, — и знаете, где весь секрет в переговорах с китайцами? Не показывать ни малейшего раздражения и волнения, когда они намеренно говорят Вам всевозможные нелепости, и, в свою очередь, стараться разозлить их. Как только это сделано (при своей надменности они более всего боятся насмешки) — победа несомненна. Боясь насмешки, они уже теперь спорят со мной мало, и как только замечают, что я перехожу на неприятный для них путь, — сейчас соглашаются. Переговоры происходят у нас при посредстве сартовского переводчика и всегда, по китайскому обычаю, в присутствии многих местных сартовских властей, которые слышат, что говорю я; при таком порядке насмешливый тон еще неприятнее.

Затем из политических новостей нужно отметить Вам следующее. В прошлом году несколько лиц, бывших деятелей Худояр-хана и Якуб-бека, отправились в Кабул просить у Абдуррахман-хана хана для Ферганы, который выгнал бы оттуда русских. В нынешнем году господа эти возвратились на Памир, послали оттуда возмутительные воззвания в Фергану, а затем, с разрешения китайских властей, были пропущены к нам на Алай. Узнав об этом, я написал ген<ералу> Иванову ⁵⁹, который и поймал на Алае Магомед-Карима-Лашкар-баши (главного) и его помощника Мауляви. Последний — тот самый Мауляви, который приехал сюда с англичанином Элиасом и отправился с ним в Бадахшан.

Обо всем я, разумеется, донес Азиатскому департаменту. На днях получил известие, что Канджут взят кашмирским раджою (та его часть, Хунза, которая находилась в зависимости от Китая; другая часть, Нагар, подчинена Гилгиту) и что прибыли еще два англичанина, Локкарт, с 200 ч<еловеками> конвоя, через Канджут в Вахан, а другой, также с конвоем в Гилгит. Переводчик Элиаса, китаец Цзин-Пенг, который в Бадахшан не поехал, говорил мне, что Элиас возвращается, был на Мургабе, на нашей ферганской границе, встретился там с каким-то русским офицером, и через Вахан, не заезжая на китайскую территорию, направился в Гилгит. Все эти английские разъезды с Мауляви наводят на серьезные размышления, и предсказания мои (в письме к П. Н. Стремоухову), кажется, оправдываются. [482]

Позвольте обратиться к Вам с просьбою — выслать мне действующие консульские уставы Англии, Франции, Германии и Бельгии. Не примете ли Вы на себя передать книгопр<одавцу> Дейбнеру выписку издания, года, места и т. п. этих уставов. Дейбнер же (у меня с ним счет) мне их вышлет.

На днях я купил здесь термометр в футляре; на термометре, прекрасной работы Ch. F. Geissler’a в Берлине, и на медной дощечке значится “Schlagintweit”. Таким образом старания мои розыскать остатки несчастного путешественника вознаграждаются. На днях на месте его убиения (которое я срисовал) буду ставить памятник, о чем уже сообщил китайским властям. Нельзя ли заказать в Петербурге доску (медную, мраморная не доедет, с приличною надписью) и не возьмете ли этот труд, а также редакцию надписи на себя, Крайне обяжете сим, полагаю не только меня, но и родственников Шлагинтвейта. Розыски мои продолжаются. Главный убийца Шлагинтвейта — один из приближенных Валихана-тюря, не хотевший рассказать мне о происшествии, недавно умер; какой-то мальчик (вероятно из его дома), прося никому не говорить, принес мне продать термометр. Я обещал ему хранить тайну и купить все по дорогой цене, что он принесет мне из вещей Шлагинтвейта.

Будьте здоровы. Искренне и глубокоуважающий Вас

Н. Петровский

№ 20

Кашгар. 3 октября 1886 г.

Глубокоуважаемый Федор Романович.

Наш любезный, дорогой и уважаемый сосед, семиреченский губернатор Алексей Яковлевич Фриде, отправляется в Петербург и обещал мне повидать Вас и передать эти письма. Полагаю, что Вам интересно будет знать о положении наших дел в Западном Китае. Алексей Яковлевич может удовлетворить Вас в этом отношении вполне, ибо он возится с ними с самого царствования Кауфмана, знает их отлично и так же отлично их ведет. Г[осподин] Балкашин на этот счет другого мнения: ему хотелось, кажется, чтобы губернаторы считали себя китайскими чиновниками, и, так же, как он сам, поступались в пользу Китая самыми существенными нашими пограничными вопросами.

Дерзость китайцев растет не по дням, а по часам, пока мы будем заниматься принцами Баттенбергскими ⁶⁰ и празднословием о водружении креста на св. Софию, — наш престиж в Средней Азии, благодаря безнаказанности китайских действий и происков, значительно умалится.

Сам я действую здесь на свой страх, ибо никаких указаний, наставлений и даже замечаний не получаю. Все это крайне тяжело. Был случай, что за невыпуск отсюда русского подданного я приостановил визирование билетов всех китайских подданных, едущих в Россию, т. е. приостановил на месяц всю торговлю кашгарцев. Так и думал, что теперь уж наверняка распекут; нет — ничего, ни малейшего отклика; так и осталось мне неизвестно: худо или хорошо я сделал.

Искренно и глубоко вам преданный

Н. Петровский [483]

Комментарии

1. Струве Кирилл (Карл) Васильевич (Вильгельмович) (1835-1907), дипломат, гофмейстер. Возглавил экспедицию на оз. Зайсан и в Тарбагатай (1863-1864), в ней принимал участие Т. Н. Потанин, посол в Бухаре (1865-1866), дипломатический чиновник при туркестанском генерал-губернаторе (1869-1873), посланник в Японии (1876-1882), САСШ (1882-1892), Нидерландах (1892-1905)

2. Подробнее см. Петровский Н. Ф. О шелководстве и шелкомотании в Средней Азии. Ташкент. 1873.

3. Грена — яйца бабочки-шелкопряда.

4. Шахмурад — правитель Бухарского ханства (1785-1800).

5. Хатырчи — административный центр одноименного бекства, впоследствии райцентр Самаркандской области.

6. Насрулла-хан, эмир Бухары (1826-1860).

7. Колпаковский Герасим Алексеевич (1819-1896), генерал от инфантерии, военный губернатор Семипалатинской области (1865-1867), Семиреченской области (1867-1883), генерал-губернатор Степного края (1883-1888).

8. Имеется в виду занятие русскими войсками Илийского края с центром в г. Кульджа, принадлежащего Китаю и охваченного антицинским восстанием.

9. Худояр-хан (1835-1886), правитель Кокандского ханства в (1845-1875).

10. Казала (Казалинск), уездный город Сыр-Дарьинской области.

11. Кауфман Константин Петрович (1818-1882), инженер-генерал, генерал-адъютант, туркестанский генерал-губернатор (1867-1882) почетный член Петербургской Академии наук (с 1873 г.).

12. Ермаков Николай Андреевич (1824-1827), директор Департамента торговли и мануфактур Министерства финансов (1879-1886).

13. Якуб-бек (Магомет Якуб-бек Бадаулет) (1820-1877), правитель государства Иэтти-шар (Кашгария).

14. Хивинский поход 1873 г. русских войск под командованием генерала Кауфмана, в результате которого Российская империя установила протекторат над Хивинским ханством.

15. Катта-тюря (Абдулмалик-хан) (1848-1909), старший сын бухарского эмира Музаффара.

16. Музаффар-хан, эмир Бухары в 1860-1885 гг.

17. Н. Ф. Петровский был назначен членом ревизионной комиссии под руководством Ф. К. Гирса, образованной в 1882 г., по настоянию нового туркестанского генерал-губернатора М. Г. Черняева, для проверки деятельности его предшественника К. П. Кауфмана.

18. Мельников Александр Александрович (1827-1913), вице-директор Азиатского департамента МИД в 1875-1883 г.г., посланник в Тегеране в 1883-1886 гг. Новый директор — Зиновьев Иван Алексеевич (1835-1917), начальник Азиатского департамента МИД в 1883-1891 гг.

19. Падерин Иннокентий Васильевич (?-1893), консул в Кульдже (1882-1885), Тяньцзине (1885-1892), Чугучаке (с 1892 г.).

20. Вильд Генрих Иванович (1833-1902), метеоролог, физик и геофизик, директор Главной физической обсерватории в С.-Петербурге, почетный член Академии наук (с 1895 г.).

21. Мединский Виктор Юлианович (1837-1908), генерал-лейтенант, был начальником Аулиэатинского уезда (1867-1869), г. Ташкента (1869-1877), Маргеланского уезда (1878-1879), помощник военного губернатора Ферганской области (1879-1895), полномочный комиссар по разграничению Туркестанского генерал-губернаторства от Западного Китая (1882-1884), помощник военного губернатора Самаркандской области (1896-1899), военный губернатор Самаркандской области (1899-1905).

22. Очевидно, имеется в виду участие бухарской делегации в коронационных торжествах, завершившихся 28 мая 1883 г.

23. Гирс Федор Карлович (1824-1890), член Совета министра внутренних дел (с 1863 г.), председатель Степной комиссии (1865-1868)

24. Игнатьев Николай Павлович (1832-1908), граф, министр внутренних дел (1881-1882).

25. Черняев Михаил Григорьевич (1828-1898), генерал-лейтенант, военный губернатор Туркестанской области (1865-1866), теркестанский генерал-губернатор (1882-1884).

26. Должность торгового аксакала учреждена по китайско-кокандскому договору 1832 г. Он являлся консулом и политическим резидентом кокандского хана в Кашгаре.

27. Мартенс Федор Федорович (1845-1909), юрист и дипломат, профессор международного права Петербургского университета (1873-1905).

28. Статья вышла в “Новом Времени” от 3 (15) апреля 1884 г., подписана псевдонимом “Мусафир” (“Странник”).

29. Шугнан — бухарское бекство на юго-западной окраине Памира.

30. Кобеко Дмитрий Фомич (1837-1918), историк, генеалог, член Совета министра финансов (1879-1887).

31. Шлагинтвейт Адольф (1829-1857), немецкий географ и альпинист, исследовавший в 1854-1857 гг. Гималаи, Западный Китай. Казнен в Кашгаре 26 августа 1857 г. Подробности убийства стали известны благодаря Ч. Ч. Валиханову, сообщившего о них в 1861 г. В 1888 г., по инициативе Н. Ф. Петровского, в Кашгаре был установлен обелиск в память о А. Шлагинтвейте.

32. Бунге Николай Христианович (1823-1895), министр финансов (1881-1886).

33. Отчет был издан (см. Петровский Н. Ф. Отчет о Кашгарии // Сборник географических, топографических и статистических материалов по Азии. СПб, 1886. Вып. 22).

34. Вяземский Иван Александрович (?-1904), князь, управляющий Туркестанской контрольной палатой (1883-1895).

35. Розенбах Николай Оттонович (1836-1901), генерал от инфантерии генерал-адъютант, туркестанский генерал-губернатор в 1884-1889 гг.

36. Абдул-Карим-бек, племянник кокандского Худояр-хана, поднявший против него мятеж в 1875 г. В мае 1876 г. бежал из Ходжента, где находился под надзором русских властей.

37. Пансад — глава воинского подразделения в 500 человек.

38. Григорьев Василий Васильевич (1816-1881), востоковед, автор трудов по истории Туркестана, профессор Петербургского университета (1863-1878), управляющий Восточным отделением Императорского Русского археологического общества (с 1867 г.), начальник Главного управления по делам печати (1874-1880)

39. Валиханов Чокан (Мухаммед-Ханафия) Чингисович (1835-1865), казахский просветитель, путешественник, этнограф. По окончании Сибирского кадетского корпуса в Омске был адъютантом генерал-губернатора Западной Сибири. В 1858-1859 гг. побывал в Кашгарии, где приобрел сочинение уйгура Мухаммеда-Садыка Кашгарского “Тазкира — и Ходжаган” (“История династии ходжей в Восточном Туркестане”).

40. Риттер Карл (1779-1859), географ, профессор Берлинского университета.

41. Илийский край с центром в г. Кульджа в 1871 г. был занят русскими войсками и возвращен Китаю по Петербургскому договору 1881 г.

42. Политическое агентство в Бухаре учреждено 12 ноября 1885 г.

43. Пржевальский Николай Михайлович (1839-1888), генерал-майор, знаменитый исследователь Центральной Азии.

44. Рейтерн Михаил Христофорович (1820-1890), граф, министр финансов (1862-1878), председатель Комитета министров (1881-1886).

45. Толстой Дмитрий Андреевич (1823-1889), граф, министр внутренних дел (1882-1889)

46. Чарыков Николай Валерьевич (1855-1930), дипломатический чиновник при туркестанском генерал-губернаторе (1883-1885), политический агент в Бухаре (1886-1890)

47. Абдуррахман-хан (1844-1901), эмир Афганистана (1880-1901), жил в изгнании в Самарканде (1870-1879). По случаю его отъезда на родину, Петровский поместил в “Новом времени” от 1 января 1880 г. свою заметку.

48. Элиас Ней (1844-1897), английский исследователь Центральной Азии, генеральный консул в провинциях Хоросан и Сеистан.

49. Артур Дуглас Кэри и Эндрю Далглейш совершали путешествие по Восточному Туркестану в 1885-1886 гг. Во время очередного-путешествия в 1888 г. Далглейш был убит.

50. Лю Чжао-шай, губернатор провинции Синь-цзян, в 1886 г. назначен губернатором провинций Шэньси и Ганьсу.

51. Попов Сергей Иванович, консул в Гавре и Руане (1865-1875), генеральный консул в Марселе (1875-1883), посланник в Пекине (1883-1886).

52. Попов Павел Степанович (1842-1913), филолог, автор “Русско-китайского словаря”, изданного в 1879 г., генеральный консул в Пекине (1886-1902), член-корреспондент Петербургской Академии Наук (с 1890 г.).

53. Первое российское консульство в Индии действительно было открыто в Бомбее, но лишь в 1900 г., в Калькутту оно переведено в 1910 г.

54. Фриде Алексей Яковлевич (1838-1896), генерал-майор, военный губернатор (1882-1887) Семиреченской области, ярославский губернатор (1887-1896)

55. Балкашин Николай Никанорович (1838-1887), чиновник особых поручений при Главном управлении Западной Сибири (1875-1882), консул в Чугучаке (1882-1887).

56. Корф Андрей Николаевич (1831-1893), генерал-адъютант, барон, приамурский генерал-губернатор (1884-1893).

57. Шнеур Николай Яковлевич (1848-1894), полковник, делопроизводитель Военн-ученого комитета Главного штаба (1879-1883), военный агент в Китае (1883-1886), командир 100-го пехотного Островского полка (1893-1894).

58. Громбчевский Бронислав Людвигович (1855-1926), генерал-майор, исследователь Памира, Северно-Западного Тибета и Кашгарии, астраханский губернатор в 1903-1905 гг. Громбчевский побывал впервые в Кашгарии в августе-ноябре 1885 г. Он занимался съемкой местности и сбором сведений военного характера. Находясь в Кашгаре, Громбчевский пользовался “радушием и широким гостеприимством” русского консула”. (Громбчевский Б. Л. Отчет о поездке в Кашгар и Южную Кашгарию в 1885 году. Н. Маргелан [б. г.]. С. 7).

59. Иванов Николай Александрович (1842-1904), генерал-лейтенант, начальник Аму-Дарьинского отдела (1873-1877), военный губернатор Ферганской области (1883-1887), туркестанский генерал-губернатор (1901-1904).

60. Болгарский князь Александр Баттенберг (1857-1893) был арестован прорусски настроенными офицерами и отрекся от престола.

Текст воспроизведен по изданию: Материалы к биографии графа Д. П. Бутурлина // Российский архив, Том XII. М. Российский фонд культуры. Студия "Тритэ" Никиты Михалкова "Российский архив". 2003