С этого-то времени в Ташкенте началось серьезное волнение: сарты ломали арбы, чтобы уклониться от поставки их для предполагавшегося похода, закапывали в землю свое имущество, и т. п. Кроме того, в азиятской части города туземцы сделались менее вежливы в обращении с русскими; на базарах, вокруг откуда-то появившихся дервишей, собирались толпы народа, жадно слушавшего их воинственные проповеди. Все это не предвещало ничего доброго. Русские, жившие на дачах, спешили перебраться в русскую часть, под защиту пушек.

— Неужели вы надеетесь, что Абдурахману удастся выгнать русских?» как-то раз спросил я своего хозяина, более словоохотливого, чем другие, заходившие ко мне сарты. «Русские уже знают, что все имущество у вас закопано.

— Конечно не выгонит», ответил он, «но кокандцы могут прорваться в Ташкент, и тогда не будет нам пощады от кипчаков...

6 августа волостной старшина Аблыкской волости дал знать, что сильная шайка кокандцев подошла к кишлаку Аблык и что в горах видны, пробирающиеся в наши пределы, другия партии конных людей. По получении этой вести, из Ташкента выступил к Теляу, в 5 час. утра, генерал-лейтенант Головачев с 4 сотнями казаков и дивизионом артиллерии; в 8 часов утра, по тому-же направлению пошел 2-й стрелковый и в 4 часа по полудни — 1-й стрелковый батальон.

Появление шаек в русских пределах наделало еще более переполоха в Ташкенте; возбуждение туземцев стало заметнее. В ночь на 7-е августа, около дома начальника г. Ташкента, был ранен из ружья, неизвестным сартом, без всякой причины, рядовой 1 стрелкового батальона Ольхин, возвращавшийся с бумагами; базары и чайхане окончательно опустели; многие из ташкентской молодежи, как сообщали [3] лазутчики, частью еще ранее присоединились к Абдурахману, частью готовились принять участие «в делах под Ташкентом.»

Главные силы русского отряда были в это время уже в полной готовности и выступление назначено, как я уже говорил, на 11-е августа. Но мне привелось оставить Ташкент еще ранее.

Около полуночи 8 августа я получил коротенькое извещение от начальника штаба, что «ракетный дивизион, в составе отряда полковника Скобелева, выступает в Кураминский уезд, на рассвете». На сколько дней выступает отряд, брать-ли с собой обоз — надо было немедленно справиться. Отправляюсь к Скобелеву, отвечают, что «спят и будить не приказали». — «Берет-ли полковник с собой арбы, палатку». — «Никак нет», отвечает вестовой казак; «только одного мула приказали завьючить пожитками.» Ответ вполне удовлетворительный. В лагере делаю распоряжение: забрать с собой провианта на 3 дня, с одним комплектом ракет, и дожидаюсь рассвета.

Весь отряд, как оказалось на сборном пункте, состоял только из двух оренбургских сотен и ракетного дивизиона. Здесь в первый раз мы увидели М. Д. Скобелева. Поздоровавшись с казаками и офицерами, он заботливо осмотрел снаряжение казаков и затем двинул отряд. По выходе на Куйлюкское шоссе, Скобелев пригласил всех офицеров ехать рядом с ним, впереди ракетного дивизиона; тут-же просил он по-реже «козырять» ему и называть просто Михаилом Дмитриевичем, а не «г. полковником».

— «Мирной дисциплине, господа, мы уже научились, полагаю, достаточно, и я убежден, что каждый из нас превосходно понимает, в чем дисциплина должна заключаться в военное, как теперь, время, говорил он, приветливо оглядывая нас.

Зашла речь о казаках, о боевой их подготовке. Скобелев рассказал нам, что он давно уже знаком с казаками, командовал и сотней когда-то, в Ура-тюбе.

— Но как жаль, как грустно, что казачьи войска в Туркестане были поставлены далеко не соответственно их назначению: вместо того, чтобы обучать их стрельбе, сторожевой службе, их рассылали на-вести, в няньки, повара... Но не смотря на это,» поспешил прибавить Михаил Дмитриевич, «я глубоко верю в казаков, как славную боевую силу и за этот поход надеюсь доказать, что они, при маленькой сноровке, не уступят регулярной коннице. В аттаке кокандцы, как и все среднеазиятские воины, никогда не выдерживают лихого натиска».

Мы растаяли, а в передних рядах дивизиона послышалось даже негромкое «рады стараться».

— «Отряд в две сотни с четырьмя ракетными станками», продолжал Скобелев, обращаясь ко мне, «я считаю на столько сильным и самостоятельным в здешних войнах, что вашему дивизиону, может быть, без очереди приведется быть со мною в составе летучих отрядов.

Пройдя версты четыре за Куйлюк, мы свернули влево, к горам, по дамбе, устроенной между рисовыми полями. Целью движения было: прогнать шайки кокандцев, если-бы оне успели пробраться из Аблыка к Ташкенту, мимо отряда генерала Головачева. Неприятель не показывался. Кое где, по дороге, на возвышенных местах и барханах, виднелись стада, попадались и туземцы, спокойно работавшие на своих полях. О предстоящих стычках ничто не напоминало и мы благополучно достигли предгорий, близ селений Паркента. Наступил уже вечер, и казачьи лошади, впервые после долгой стоянки испробовавшие длинный переход, требовали отдыха. Мы расположились бивуаком.

Начальник отряда послал, тем временем, одного джигита по направлению к Аблыку, разузнать о положении дел в соседнем отряде и затем пригласил всех офицеров к себе «закусить и кстати, посоветоваться». Немедленно развьючили мула, появилось вино и обильная закуска.

Когда мы несколько утолили свой голод, Скобелев сделал нам предложение, подкормив слегка лошадей, двинуться прямым путем, через горы, к Аблыку и на рассвете напасть на неприятеля, если он до сих пор не потревожен отрядом Головачева Сотенные офицеры согласились с этим планом, а я позволил себе выразить сомнение, что Головачев будет так долго любоваться кокандцами.

Странно как-то взглянул на меня Михаил Дмитриевич: как будто удивился моей дерзости, или заподозрил в трусости. И теперь еще раскаиваюсь, что позволил себе сделать возражение, хотя и вполне основательное: ему, конечно, тяжело было заметить недостаток энергии в командире ракетного дивизиона, так необходимого, как он заявил сам, в предстоящих набегах... И хорошо, что впоследствии дело это уладилось.

Скобелев после ужина решил однако ожидать возвращения джигита, и к 12 часам следуюшего дня посланный вернулся с известием, что шайка на Аблыке, в 800 человек, разбита полковником Елгаштиным. Я несколько успокоился. На другой день мы выступили к Пскенту, на соединение с главным отрядом, спешившим выручать Ходжент, осажденный скопищами Абдурахмана-автобачи.

— Теперь, господа, шутил он, мы приближаемся к начальству, которого должны бояться по крайней мере вдесятеро более, чем неприятеля, а потому прошу г.г. сотенных командиров подтянуть свои сотни.

На другойдень назначалась дневка. М. Д. Скобелев назначен был начальником отрядной кавалерии.

15 августа весь отряд выступил из Пскента к Ходженту. Неприятельских шаек нигде не Оказывалось, но следы их недавнего пребывания здесь остались: по дороге виднелись брошенные ямщиками телеги с хомутами и станционным имуществом; станция Уральская оказалась сожженою, также как и следующие две станции: Джан-булак и Мурза-рабат. На последней найден обезображенный и обезглавленный труп старосты этой станции, бессрочно-отпускного рядового 1 стрелкового батальона, Яковлева; вероятно он долго защищался от кокандцев, так как все стены станции, внутри и снаружи, были избиты пулями; все имущество разграблено. Труп Яковлева, еще за несколько дней до прихола отряда, был найден около станции эшелоном полковника Гарновского и похоронен. Теперь он вновь был найден вырытым и изрубленным. Это зверство кокандцев страшно озлобило казаков, возбновивших могилу мученика.

Со станции Мурза-рабат, в 3 часа утра 17 августа, ракетный дивизион с кавалерией, под общим начальством Скобелева, выступил в селение Самгар, прямым путем, главный-же отряд продолжал движение по почтовому тракту. В Самгаре, по слухам, еще оставался неприятель, освободивший уже Ходжент от осады.

На половине пути к селению нами были найдены свежие, только что оставленные следы неприятельского пикета, человек в десять, снявшегося при нашем приближении.

Подошли и к селению. Вправо от него показалось несколько всадников, гарцовавших в прикишлачных садах. Посланные Скобелевым джигиты захватили одного из всадников; он оказался самгарцем и показал, чт здесь стояло около 30.000 кокандцев, которые ушли теперь за Дарью, к Махраму, где и ожидают встречи с русскими войсками.

Из селения вышли к нам на встречу несколько старцев, с достарханом. В селении только и нашлись эти старцы, да женщины, а молодежь, очевидно, была вся на стороне кокандцев.

18 августа мы прибыли в Ходжент.

Сделаю маленькое отступление, изложив коротко события в Ходженте, до нашего прихода:

Еще 8 августа до уездной администрации доходили тревожные слухи о намерении кокандцев занять Ходжент. Жители с семьями поспешно оставляли город, уезжая в соседние кишлаки, а все способные носить оружие, — присоединялись к Автобачи. Вечером того-же числа, когда стало известно, что часть кокандцев заняла Самгар, на правый берег Сыр-дарьи был выслан, для защиты моста, отряд из двух рот пехоты при 40 казаках; так называемые кокандские ворота заняты также двумя ротами 7-го линейного батальона. В это премя городские аксакалы, как и следовало ожидать, доносили, что в городе все обстоит благополучно, а о неприятеле, в окрестностях, нет и помину. Между тем, в этот-же день были захвачены кокандцами близ города два юнкера: Эйхгольм и Колосовский, ехавшие на почтовых; ямщик их убит.

13 августа жители Ходжента начали собираться со своими семьями в город.

За время осады не мало пользы принесли волонтеры из разночинцев, статских людей, вооруженных чем попало и принимавших деятельное участие в защите города. Так, при первом нападении кокандцев на мост, защищаемый сначала только одною ротою прапорщика Хомичевского, волонтеры заняли брошенный лагерь уездной команды и храбро отстреливались от неприятелей, не дозволяя зажечь временные постройки. Волонтеры-же по-очереди несли и караульную службу в ходжентской цитадели.

Не мало расказывают при этом и о комичных сценах из боевой службы волонтеров.

— Дежурный! кричит например, волонтер часовой, стоя на барбете; позови, пожалуйста, мою жену, Катерину Семеновну, скажи что мне дурно.

Является супруга.

— Катя, голубушка, принеси рюмочку водки.

— Да ведь ты на часах, Вася; рунд заметит — под суд отдадут тебя...

— Ну-хоть папироску дай.

— Еще лучше! Здесь сколько пороха лежит, всю крепость взорвешь!

— Ну-принеси водки, это, действительно, безопаснее.

Но супруга предлагает компромисс: она становится на часы, а муж идет на ее место, покурить: требование-же водки останавливается угрозой принести жалобу рунду. [5]

Понятно, с каким жадным любопытством мы, новички, выслушивали отрывочные рассказы защитников Ходжента. Но уже судя по этим рассказам, нельзя было не видеть, что неприятель, с которым нам предстояло свидеться — далеко не страшен. Наиболее жаркие дела были 9–12 августа, и не смотря на массу неприятеля (до 30 т.), обрушившегося на ходжентский ничтожный гарнизон, кокандцы бежали перед стрелковыми ротами, а две-три гранаты окончательно рассеивали их колонны. Рукопашного боя сарты избегали. Как-то раз солдатик 1-го стрелкового батальона отбился случайно, в садах, от своей роты и неожиданно наткнулся на шайку кокандцев, человек в 50, уже ворвавшуюся в город. Не долго раздумывая, солдат выстрелил в кокандцев из винтовки и с криком ура бросился бежать... к своей роте, а шайка, также торопливо, оставила сады. На Кокандском поле (к югу от Ходжента) в деле 12 августа, кокандцам особенно хотелось снять небольшой казачий пикет, одиноко стоявший на бархане; роем пуль осыпали они кучку казаков, по вреда нанести не могли: пикет стоял неподвижно, не отвечая на выстрелы. Наконец сарты собрались с духом; отделилась от них толпа человек в 500 и с гиком понеслась к бархану. Но и наши не дремали: у подножия пикета они успели скрытно положить 20 стрелков; от двух залпов кокандцы повернули и даже убитых подобрать не успели.

Потери ходжентского гарнизона при защите города были незначительны: было два-три убитых или без вести пропавших солдат, да еще кокандцам удалось захватить в плен шесть бессрочно-отпускных рядовых и двух солдаток с завода купца Исаева, где рабочие были застигнуты в расплох шайкою кокандцев или ходжентцев; другая часть рабочих, около двадцати человек, успела, отстреливаясь, прибыть в Ходжент. Тем не менее, ходжентскому гарнизону довелось пережить тяжелые дни: ко дню прибытия в Ходжент 1-го туркестанского стрелкового батальона, в крепости оставалось только по пяти патронов на ружье.

Нечего и говорить, с каким восторгом русское население Ходжента встретило главный отряд; но азиятский город был еще на половину пуст и туземцы, очевидно, еще выжидали чего-то, неохотно открывая базары. Им, конечно, лучше чем нам в то время известно было, что кокандцы готовятся дать нам отпор в Махраме, где у них собраны были уже все роды оружия, а местность сильно укреплялась.

20 августа, отряд, оставив большую часть обоза в городе, выступил в числе 16 рот, 20 орудий и 8 казачьих сотен с ракетною батареею, по дороге к Махраму. За отрядом увязался и походный туземный базарчик, арб до двадцати, а с ним и десятка три оборванцев — волков, как удачно назвал их Каразин. «Волки», обыкновенно, всюду сопровождают отряды с единственною целью «шарить» в брошенных сартами кишлаках, не гнушаются и ограбить, при случае, своих-же убитых собратов, оставшихся не похороненными своевременно.

За первый переход, до развалин караван-сарая, где мы имели первый ночлег, неприятеля не было видно. Но на ночлеге М. Д. Скобелев сообщил нам, что по полученным им сведениям, неприятель, в числе до 15 т. человек, исключательно конницы, занимает кишлак Каракчикум, в 14 верстах от нашего ночлега. «Завтра первая встреча, господа; поздравляю,» закончил он свое сообщение.

Утром следуюшего дня отряд выступил уже в боевом порядке, скучив арбы в центре. Кавалерия, под начальством Скобелева, шла на правом фланге, имея впереди ракетную батарею. Тактическою единицею кавалерии, по распоряжению Скобелева, в это время были уже дивизионы (каждый из двух сотень), под командою, предпочтительно, регулярных кавалеристов. Полковые командиры куда-то стушевались. Невольно припоминались слова Скобелева относительно снаровки, необходимой для казаков.

Мы шли вправо от махрамской дороги, целиком. Местность, слегка волнистая, едва заметно поднималась вправо, к горам, обрамляющим Ферганскую долину с запада. Влево виднелась Дарья, а за нею пустынная равнина; впереди — тоже каменистая степь без признаков жизни; но за этим безмолвием чувствовалось что-то особенное, что заставляло усиленно приглядываться к неясным очертаниям отлогих барханов, подножия которых мы огибали.

Наконец впереди нас, из за косогора, показался какой-то джигит, и направился паралельно нашему пути, но в противную сторону, к Ходженту. За ним другой, третий; потомь потянулись кучки верховых людей, все в ту-же сторону, держась, однако, вне ружейного выстрела. То были не случайные путники: сверкание ружей выдавало их. Скобелев приказал выслать цепь наездников, сотням подтянуться.

Поравнявшись с линиею арьергарда, передовые всадники круто повернули на право и стали заходить в тыл нашего отряда. Цепь их не прерывалась; напротив, из за того-же косогора выплывали, одне за другими, новые толпы конницы и вились широкою лентою вокруг отряда. Через четверть часа, когда мы были уже обойдены передовыми [6] джигитами, на гребень лежавшего впереди нас бархана вдруг высыпали массы конного неприятеля и с оглушительным гиком открыли по отряду огонь из ружей и фальконетов, все ближе и ближе охватывая нас с флангов и тыла. Наездники наши спешились и открыли огонь; зашипели ракеты противу колонн, наседавших на авангард. Наши отрядные джигиты, сначала лихо гарцовавшие впереди, очистили место для стрелков. Мелькнул и желтый значек Скобелева, а за ним вынесся на позицию дивизион конной батареи. Несколько гранат — и кокандцы умерили свой пыл, отхлынув назад.

По другим фасам неприятель также удачно был прогнан огнем пехоты, и с этого момента военные действия его ограничивались только бешеною джигитовкою вокруг отряда, пальбою с дальних дистанций из ружей и фальконетов, не приносившею нам никакого вреда, да немолчным воем тысячи голосов, сливавшихся в нестерпимый гам, акомпанируемый отрывистыми, хриплыми звуками медних труб (карнай).

Отряд, тем-же шагом продолжал наступление, изредка отвечая на выстрелы. Человек пять или шесть кольчужников, на прекрасных лошадях, изредка подскакивали к нашей цепи, давали выстрел и снова уносились к своим, подальше, чтоб заряжать ружья. Один из кольчужников особенно надоедал своею джигитовкою, вертясь перед казачьею цепью. Пробовали наши казаки подстрелить храбреца, но не удавалось, а он после этих попыток становился еще более дерзким и храбро лавировал перед нами, как-бы вызывая охотников на поединок. И охотник нашелся. От цепи наших наездников отделился подпоручик Нуджевский, на гнедом карабаирчике, и направился к кольчужнику, с револьвером на-готове. Но поединок не состоялся: зачинщик, выкинув несколько замысловатых курбетов, отступил под прикрытие своих.

Впереди показалось селение Каракчи-кум; сады его тянулись вдоль махрамской дороги. Кокандцы, вероятно утомившись пятичасовою джигитовкою начали примыкать к горам, очищая лежавшую перед нами местность. Джигитовка стала менее живой, реже похрипывали карнаи, перестрелка с той и другой стороны ослабевала. Отряд, не доходя селения, повернул к Дарье, на бивак, уже намеченный штабными. Часть кокандцев, в тоже время, бросилась к селению, но дружный залп роты стрелков, уложенных, заблаговременно, на опушке каракчикумских садов, заставил неприятеля удалиться в предгорья.

Отряд, в 3 часа по полудни, расположился биваком на самом берегу Дарьи.

Хотя аксакал селения Каракчикум и явился в лагерь тотчас же, с двумя-тремя старцами и достарханом, но не мог доставить в отряд самого необходимого — рогатого скота. Варить войскам было нечего. Но казаки распорядились сами: на острове, как раз против отрядного бивака, густо заросшем камышем, они открыли целое стадо коров, вероятно скрытых здесь каракчикумцами. Не успел еще отряд установиться и развьючиться, казаки, на своих маштаках, уже начали охотиться за коровами, успевшими одичать в камышевых зарослях. Испуганное стадо бешено носилось по острову, увертываясь от казачьих арканов; два-три казака упали с коней; солдаты столпились на берегу, любуясь на охоту. Даже сам М. Д. Скобелев увлекся ею, и переправившись на остров, помогал казакам своими советами, как удобнее закидывать лассо. Затем он отдал приказание: первую захваченную скотину отдать в роты.

Перебежчик сообщил, что «в ханстве хозяйничают кипчаки, с Абдурахманом-автобачи во главы. Наср Этдин-хан не пользуется ни малейшим влиянием и ханствует только номинально, подчиняясь желаниям Абдурахмана. Лучшие, наиболее видные должности в кокандских войсках заняты исключительно кипчаками. Русскому отряду решено дать отпор в укреплении Махрам (8 верст от нашего бивака), которое занято 5 т. хорошо обученных и вооруженных сарбазов; местность перед укреплением затоплена; со стороны гор оборона крепости усилена батареею из 40 орудий; в распоряжении Абдурахмана имеется, кроме того, до 50 т. кавалерии. Защищаться будут упорно»...

Настал вечер. Денщики и казаки, вернувшиеся из Каракчикума, с фуражировки, заявили, что в селении бродит много вооруженных сартов. Послали роту очистить кишлак от гостей, но неприятеля в нем не оказалось. Должно быть это наши отрядные волки шатались по кишлаку, выглядывая добычу.

С наступлением темноты, по соседним предгорьям, в неприятельском лагере, зажглись костры, резко обозначая его расположение. В офицерских палатках начали поговаривать о возможности сделать ночное нападение на кокандский лагерь. — «Посмотрите, он совсем близко, четверть часа ходьбы... Батальона достаточно». [7]

— «И завтра еще успеем набегаться», возражали другие, более мирные.

После зари отряд начал мало по малу затихать и только на походном базарчике, ярко освещенном, наши арбакеши еще долго шумели, угощаясь разными яствами.

Настало 22 августа. Солнце поднялось уже высоко, когда отряд выстроился для встречи командуюшего войсками. «Штыковая работа будет сегодня, братцы», говорил начальник отряда, объезжая ряды солдат. И какое дружное «ради стараться» было ответом генералу! Все имели какой-то праздничный вид, все надеялись на успех предстоящего штурма. Предчувствие редко обманывает.

К Махраму ведут две дороги: одна тянется вдоль кишлака Каракчикум и подходит к стенам крепости, с которых хорошо обстреливается вся дорога и ружейным и орудийным огнем, а другая, верхняя идет по предгорьям, выходя к махрамским садам. По этой посдедней и направился отряд, выстроившись в боевой порядок; кавалерия опять заняла правый фланг. Кокандцы, видимые нам, тоже снялись с места, но пока не двигались, выжидая, какое направление возьмет отряд.

По мере того, как мы поднимались на горы, из всех горных щелей выползали партии конных людей, и с гиканьем, в какие нибудь десять минут, окружили наше каре. Часть кокандцев бросилась также и на оставленный нами бивак, но скоро вернулась обратно, примкнув к партиям, аттаковавшим арьергард.

А из ущелий все прибывали новые толпы; впереди показались также массы кавалерии, с бунчуками и разноцветными значками. Далее, на горах, какое-то черное пятно виднеется. «Не кишлак-ли?» догадался кто-то. Но пятно задергалось, спустилось с горы по-ниже. Это был резерв кокандцев. «Там и Абдрахман-автобачи, вероятно» как доложил нам перебежчик. Началась вчерашняя история: джигитовка с пальбою, нестерпимый гик и игра на корпаях, так расстраивающая нервы; но все это проделывалось на приличном расстоянии. Скобелев приказал наездникам не отвечать на выстрелы, пока кокандцы не насядут ближе.

Ракетная батарея шла впереди правого фаса, вслед за свитою М. Д. Скобелева, к которой пристроился и А. П. Хорошхин. Я заметил, что у него нет револьвера, о чем и напомнил ему. — «Вы уже пятый, который делает мне это замечание, ответил А. П.; «для этих рыцарей довольно и шашки.» Не предчувствовал он, что этот день будет его последним днем...

Кокандцы, тем временем, все ближе и ближе стягивали вокруг отряда свое кольцо, кольчужники сделались смелее. В арьергарде уже послышались залпы противу наседавших. Это стрелки, которым наскучила назойливость кокандцев, пользуясь пересеченною местностью, устраивали засады против неприятеля. Дорога становилась труднее, подъемы круче. Арбы сильно тормозили движение. Под одной из них, принадлежавшей маркитанту и высоко нагруженной закусками и водкой, упала лошадь. И арбакеш и маркитант общими усилиями старались сдвинуть ее с места — все напрасно! Миновали уже последние арбы обоза, прошел и резерв, последняя цепь арьергарда поравнялась с арбой и огорченным маркитантом; два ближайших звена цепи попробовали было подвинуть арбу, но бросили. «А жаль, сколько добра пропадет», соболезновали солдатики. Арбакеш выпряг лошадь и ускакал к обозу, а маркитант, тоскливо поглядывая на арбу, пристроился к цепи. «Добро» осталось на дороге, в добычу кокандцам. С каким гвалтом устремились они к брошенной арбе, — первому их трофею, и тут-же, многие поплатились жизнью: солдатам легко было целить в густую толпу воинов, поторопившихся разделить добычу.

Пальба со всех сторон участилась. Толпы кокандцев, бывшие впереди нас, сдвинулись, под прикрытиев облаков дыма, плотнее, и уменьшили шаг, вероятно приготовляясь к атаке: получилось подобие колоны, бунчуки и значки выровнялись. В тоже время неприятельские резервы также подвинулись ближе и оттуда послышались отвратительные звуки корная. Уже можно было разглядеть костюмы гарцовавших перед нами наездников... Настала пора дать отпор. Почти единовременно вынеслись на позицию дивизион артиллерии и, по инициативе капитана Абрамова, — ракетная батарея. Понеслись гранаты, зашипели ракеты, прыгая по каменистому грунту и оставляя за собою тонкие полоски белого дыма. Разрывы оказались удачны — в самой цепи передовых джигитов, и когда рассеялись клубы дыма, то впереди нас не осталось и следов колонн; значки (т. е. начальство кокандское) в беспорядке отступили за соседние бугры, а цепь джигитов, прекратив на время пальбу, спешила выйти из под наших выстрелов на рысях.

В это время ко мне подъехал полковник Адеркас, командовавший западным фасом нашей цепи наездников и потребовал, чтобы я, с двумя ракетными станками, перешел на его фас.

— Но там невозможно бросать ракеты, слишком пересеченная местность,» попробовал я возразить.

— Так и не стреляйте, а только стойте, со станками, при цепи...

Это было понятнее.

Подскакав, со взводом, к наездникам, я нашел следующее: цепь их медленно двигалась по самому краю глубокой балки, шириною около 12–15 сажень, с высоким и крутым противоположным берегом. На нем столпилась масса кокандцев; несколько значков развевалось тут-же, за бугром; корпаи яростно трубили, казалось, под самое ухо. Здесь уже не только костюмы, но и физиономии неприятельские можно было хорошо разглядеть, когда сарты, для выстрелов, выскакивали на бугор за оврагом. Редкая цепь спешенных наездников очутилась в скверном положении, на совершенно открытом месте, и без возможности удачно отвечать на выстрелы неприятеля, пользовавшегося лучшею позицией. Пули поминутно щелкали у самой цепи, с [8] визгом рикошетируя к резервам, и если в течение получаса не ранили никого из казаков, то только благодаря тому обстоятельству, что кокандцы среляли с лошадей, не спешиваясь.

Хотя местность и не благоприятствовала стрельбе ракетами, но я, поставив станки перед цепью, не мог удержаться от соблазна и выпустил две ракеты: одна разорвалась в овраге, другая над головами кокандцев, не причинил им, вероятно, никакого вреда... Слишком скучно было стоять, не отвечая на град пуль.

Наконец наездники, мало по малу, отошли ог опасного оврага; место казаков наступила пехотная цепь арьергарда и мы продолжали движение более спокойно. Взвод присоединился к ракетной батарее.

Впереди послышалась частая орудийная пальба. Это кокандцы, в Махраме, пристреливались к местности. Еще один перевал — и перед нами открылась самая крепость и сады Махрама. Батарея его притихла, выжидая нашего приближения, и мы имели некоторое время возможность разглядеть силы кокандской твердыни, на которую так надеялся Абдурахман-автобачи.

Когда отряд приблизился к махрамским садам, на неприятельской батарее взвилось облако дыма, грянул выстрел, но ядро упало далеко впереди отряда; опят ряд быстро следовавших один за другим выстрелов и вся батарея, а также и крепость, из бойниц которой открылся ружейный и фальконетный огонь, — закутались в дыму. Это послужило сигналом для последней аттаки кокандской кавалерии. Быстро сгустилась ее цепь, замелькали значки. Отряд приостановился на несколько минуть, отбил нападение артиллерийским огнем и затем, плавно повернув правым плечом, стал лицом к Махраму.

На позицию выехала наша артиллерия и начала отвечать на выстрелы неприятельской батареи; орудия быстро пристрелялись и гранаты их разрывало на самой батарее или позади ее, где все пространство между крепостною стеною и началом садов было наполнено кокандскою пехотой. Скоро уже нельзя было разглядеть: что делается на батарее: ее-ли орудия дают выстрелы или это — разрыв наших снярядов; был какой-то хаось...

После первых-же выстрелов наших 9 фунтовок, кокандская кавалерия неожиданно умолкла и вся ее цепь, остановившись за нами гиганским полукругом, превратилась в зрителей; ни звука от них не долетало, ни один всадник не трогался с места. Наша казачья цепь, прекратив пальбу, тоже повернулась спиною к противникам и наблюдала только за Махрамом. Да и было на что полюбоваться: казалось, что громадный пожар охватил и крепость и батарею, где, сквозь клубы белого дыма, поминутно блестели огненные линии. Кокандцы уже потеряли очередь, спеша засыпать нас ядрами и беспорядочный грохот их орудий по временам сливался в сплошной гул, перемежавшийся с трескомь фальконетного огня. Этот артиллерийский бой был в высшей степени картинен, но нисколько не опасен для нас: ядра то не долетали, то перелетали за отряд, а гранаты их не разрывались. Только одно шальное ядро, перелетев чрез дивизион 1 батареи, свалило отрядного джигита. Другим ядром убило деньщика командира 4-го лин. батальона, барона Аминова.

Два раза сыграли наступление; передовая цепь приблизилась к Махраму, орудия с нашей стороны участили огонь. Зато неприятельская батарея стала притихать, и когда облекавший ее дым поредел — мы увидели, что из ворот крепости посыналась масса пехотинцевь, со значками, поспешно скрываясь за сады. Отряд наш ускоренным шегом пошел на штурм.

Залюбовавшись, эффектною картиною, мы с К. К. Абрамовым, и не заметили, что М. Д. Скобелев, взяв с собою дивизион Рогожникова (1 оренбургская сотня есаула Грекова и 2 уральская сотня под начальством сотника Джигалина), уже пошел на рысях далеко правее нас, к садам, за которыми тянулись вереницы кокандской пехоты, отступавшей из Махрама. Карьером и наша ракетная батарея понеслась по томуже направлению, так что финала аттаки Махрама нам видеть не удалось.

Перерезав махрамские сады и выехав на пустырь, тянувшийся между линией садов и берегом Сыр-дарьи, мы увидели, что бывшие впереди нас сотни уже врубились в толпу пехотинцев, в паническом страхе бежавших к Дарье, бросая оружие. Желтый значек Скобелева развевался впереди сотен. Вправо и влево от казаков также бежали сарбазы, иные без ружей, иные держа их вольно, по форме. Ракетчики приняли участие в рубке...

Одна кучка кокандцев, под прикрытием двух вооруженных сарбазов, не торопясь отступала между барханами. Несколько казаков бросились за нею, но прикрывавшие отступление пехотинцы, повернувшись назад, одновременно прицелились в казаков; последние невольно сдержали коней, а сарбазы, без выстрела взяв ружья вольно, снова, тем-же шагом продолжали движение. Еще один такой-же маневр, но казаки уже ожесточились, ринулись на отступавших и что-же? Оба сарбаза бросили свои ружья на землю: оне не были заряжены. «Не троньте их!» крикнул кто то, желая спасти находчивых сарбазов, но было уже поздно: казаки пронеслись далее, оставив за собою несколько трупов. Через полчаса все поле, оставшееся позади сотен, уже было покрыто убитыми и ранеными кокандцами; успевшие добраться до реки бросались вплавь, но казаки и там не оставляли их в покое; они расположились по берегу и стреляли в плывущих. Не мало трупов приплыло потом к Ходженту.

Подъехали к Скобелеву. Он был легко ранен в ногу, бывшая под ним, любимая его серая лошадь тоже получила штыковую рану.

— А вот и мой приз, сказал он, указывая на небольшое кокандское орудие. Он был необыкновенно весел, шутил с казаками.

Атака прекратилась, и только рассыпавшиеся казаки уничтожали остатки уцелевших сарбазов, еще кое-где бродивших между [9] барханами. Скобелевские джигиты жались к конвою, опасаясь, чтоб и их разгулявшиеся казаки не приняли за кокандцев...

Я направился по берегу Дарьи, вниз, к стороне Махрама. Десятки трупов валялись по пути; иные, не совсем добитые, еще шевелились. Жутко было. Подъехал к самому берегу: какой — то овраг или промоина выходит в этом месте к реке; из него несутся страшные, хриплые стоны. Я заглянув туда и в ужасе отшатнулся: на дне узкой промоины, глубиною до двух сажень, шевелится куча людей и несколько лошадей, перемешавшихся между собою. Должно быть, на этот овраг наткнулись защитники Махрама, бежавшие от наших гранат, и не успев перескочить, под напором задних беглецов, попадали вниз. Из под берега, где я остановился, меня заметили сарты, человек двадцать, прижавшиеся к обрыву и — так уже они были напуганы — все сразу, во всей одежде, бросились в воду, оставив на берегу ружья и шашки. Последним вошел в реку небольшего роста толстяк, забрался по горло в воду и, остановившись тоскливо поглядывал то на меня то на своих уплывавших товарищей. — плавать не умел должно быть. Я предложил ему выйти из воды. Сарт послушался и, рассыпавшись в благодарностях, стал одеватьея в свой костюм, весьма богатый: вероятно он был из особ чиновных, может быт и значек свой имел в этот день. Предположение это было весьма вероятно, так как тут-же, на эту сцепу к нам подъехал уралец с джигитом, и последний, вероятно знавший с кем имеет дело, весьма почтительно поздоровался с толстяком. Но распрашивать о его личности уже не было времени.

— Айда, ваше благородье, уходить отселево надобно, напомнил казак. И действительно, уходить был пора: в берег и по воде защелкали пули казаков, стоявших выше, и заметивших партию, спугнутых мною, плывущих сартов. Переспектива быть убитым или раненым своими-же не была заманчива, и мы поскакали к сотням, целиком, через барханы. Дорогой снова приводилось натыкаться на трупы и раненых; встречались и вполне здоровые, по видимому, субъекты, молча пробиравшиеся к Дарье; с невыразимым ужасом смотрели на нас они, может быть чудом спасшиеся от казачьих шашек.

Вдали показались наши сотни; оне были уже в сборе и в полном порядке следовали на рысях за желтым значком, к концу махрамских садов, где проходила дорога в Канибадам. Там, на этой дороге, молча двигалась черная лента кокандской кавалерии, спустившейся с гор, пестрели бунчуки и значки. Значит, роль этой массы кавалерии, со взятием Махрама, окончилась. Но вот несколько значков с конницей отделились из общей вереницы, и встали лицом против сотен; на встречу им полетело несколько ракет, наездники выпустили по одному патрону и кокандцы снова потянулись по дороге, оставляя за собою облака пыли. Мы повернули назад, к Махраму, по тропинке, у самых садов. И хорошо, что мы избрали этот путь: по крайней мере на этой дороге не попадалось убитых; нервам отдохнуть было можно... Кишлак Махрам оказался совершенно пустым.

Уже вечерело, когда мы прибыли к крепости. Бивак отряда оказался на берегу Дарьи, между кокандской батареей и стенами Махрама. Здесь уже началась вполне мирная жизнь — базар давно раскинулся, образовав, из двух рядов арб, целую улицу; в ротах кипели котлы; палатки тянулись правильными рядами. На Дарье с шумом и гамом купались сотни казаков и солдат.

— Да это и есть, наверное, подполковник Хорошхин. Что-же ты не разглядел хорошенько? спрашивали джигита.

— Боялся я к ним близко подъехать, ответил джигит; казак, как только я намеревался приблизиться — прицеливался в меня лежа; встать не может, должно быть изранен. Кричу ему, что я, мол, из отряда, — не верит, только ружье направляет. Так я и уехал от них.

О неприятельской армии не было уже помину. Все, что успело спастись, ушло к Биш-арыку. Махрам достался нам сравнительно дешево, кокандцы-же потеряли 39 орудий, много фальконетов, снарядов и запасов пороха, 9 бунчуков и 37 значков. К ставке командуюшего войсками начали прибывать депутации от соседних кишлаков, с изъявлениями покорности и тотчас-же дано приказание по отряду: не производить реквизиций в кишлаках, а покупать все необходимое на наличные деньги.

Между тем вернувшиеся с фуражировки казаки заявили, что кишлак Махрам еще пуст, покупать фураж не у кого, хотя запасы клевера и ячменя находятся в кишлаке в достаточном количестве. Люди просили разрешения отправиться за фуражом в дальние селения, где надеялись встретить жителей. За позовлением я отправился к Скобелеву, рассказав обстоятельно дело.

— Если хозяев нет, а запас есть, берите так, разрешил он. После расчитаетесь. В дальние-же кишлаки ехать еще рано.

ІІривезли казаки фураж и объявили, что купили все очень дешево... у одного из отрядных арбакешей. «Залез он, рассказывали казаки на крышу, где было побольше скирд клевера, и начал торговать. Солдаты признали его, бранить начали. «Этот дом принадлежит моему родственнику», оправдался арбакеш и наторговавшись вдоволь, поспешил убраться в отряд. А к вечеру, как говорили, явился настоящий хозяин и предъявил жалобу начальнику отряда на разграбление его имущества.

К полудню отрядный базарчик необыкновенно оживился: сюда стали прибывать и волки с добычей, одетые уже не оборванцами, а в порядочных халатах и чалмах, шатались арбакеши, казаки и солдаты. Торговля произволилась большею частию «из-под-полы», торопливо; иные отдавали товар не торгуясь. Привели и несколько лошадей на продажу, найденных на воле, преимущественно раненых, а потому и брошенных кокандцами за негодностью; были и порядочные, повидимому, кони. При мне один солдат вел в поводу красивую вороную лошадь, заседланную довольно ценным седлом.

— Почем продяешь, земляк, спрашивает чей-то деньщик.

— Коли не торговаться, давай пять рублей и веди с Богом... Отдаю даже с седлом.

— Получай деньги.

Через полчаса эта-же лошадь снова появилась на базаре, деньщик запрашивал те-же пять рублей.

— Не понравился, что-ли, аргамак-то, спрашивают его.

— Всем бы ничего лошадь, да привел домой, расседлал, — и дохнуть нельзя было: под седлом вся спина в ране, потник насилу отодрали. В походе где же залечивать, теперь хотя за три рубля сбыть и то ладно...

У большей части продаваемых лошадей спины оказались попорченными. Кокандцы имеют обыкновение, во время военных действий, не расседлывать лошадей даже и на ночь, чем и портят нежных карабаиров. Вороную лошадь деньщик продал за три рубля, с седлом и уздой.

Крепость окружена высоким валом, с глубоким рвом и деревянной башней на западном углу; башня оказалась избитою пулями наших стрелков, во рву валялись ружья и убитые кокандцы. Вообще картина была невеселая... Зато вид с крепостных верков на бивак и примыкающие к нему сады Махрама несколько отвлекал мысль от неприятных воспоминаний недавней бойни, разрушения; там кипела жизнь, слышались говор и песни; крутой берег Дарьи пестрел разноцветными костюмами отдыхаюшего люда. Словно 22-е августа было когда-то давно, а не вчера; словно оно успело уже вовсе изгладиться из памяти...

За обедом у моей арбы появился сарт, знакомый мне еще по Ташкенту. Униженно раскланялся.

— Как попал сюда?

— В отряде Автобачи, у Ахмед-понсата сотенным командиром был, да под Каракчикумом, у него третьего дни, лошадь убили. Вот и вернулся... Объяснил, вместо прибывшего, мой джигит, подсмеиваясь под сконфуженным видом недавнего инсургента.

— Теперь куда-же думаешь?

Кокандцы, по рассказам прибывших депутаций, отложили намерение сопротивляться русским. Впечатление махрамского погрома на Коканд было слишком огромное и столицу ханства предполагалось сдать без боя.

Эти известия не всех порадовали; слишком скоро поход кончался, а первый успех, относительно легкий, подогревал желание еще испытать тревогу сильных ощущений. Она так заманчива.

Настали сумерки, кончилась поверка людей, прогремел заревой выстрел и по всей громадной площади бивака зажглись тысячи огней, освещая группы солдат, возившихся между палатками. Скоро бивачный шум сделался тише, но говор еще долго не умолкал в палатках солдат, успевших отдохнуть за дневку. В ракетной батарее казаки, недавно, перед зарей, вернувшиеся с уборки коней, успокоились раньше других и только самовольно прикомандировавшийся ко мне в драбанты казак Разсохин, еще долго рассказывал кому-то, недалеко от моей арбы, эпизоды из штурма неприятельской батареи, слышанные им у знакомых солдат. — «Как подскочили солдаты», болтал Разсохин, «к орудию, самому крайнему на батарее, видят, что под самой пушкой лежит сарт с оторванной ногой, и говорит солдатам: братцы, я русский, доколите вы меня, отцы родные»... Ну как земляку не уважить — тут же и прикололи. Беглый был, должно-быть»...

Подтянув к Махраму оставленные временно в Ходженте обозы, наш отряд 20 августа выступил к Коканду. В 1 1/2 верстах от Махрама командуюшего войсками встретили посланцы Наср-Этдин-хана: ишан Фазиль-Ахмет и мулла Исса-аулие, один из главных сановников ханства и подстрекатель Абдурахмана-автобачи. В письме, привезенном посланниками, хан уверял, что кокандский народ вовсе не был солидарен с беспокойным Абдурахманом. Письмо заканчивалось изъявлением полной покорности. Командующий войсками ответил, что «переговоры о мире будут вестись не иначе, как в Коканде, лично с ханом, причем если жители встретят с хлебом-солью, то зла им не сделают, а противном случае не будет пощады».

Не мало любовались мы, по пути к Коканду, прекрасно обработанными полями Ферганской долины: ни клочка пустырей; везде засеянные правильные участки, отделенные одни от других либо арыками, либо рядами тутовых деревьев. Культура казалась далеко выше, чем в Ташкентском раионе. По мере приближения к Коканду, кишлаки встречались чаще, караван-сараи и курганчи виднелись почти на каждой версте. Но самая дорога, обрамленная с обеих сторон арыками, была убийственна; колеи, глубиною до пол-аршина, крайне затрудняли движение арб; пыль была невыносимая. Заботы Худояр-хана, прозванного в народе «дорожный мастер», о путях сообщения в ханстве, выразились только распоряжением об устройстве арыков по бокам дороги, на манер наших шоссе, но о мощении их не было и помину!

Депутации от придорожного населения, являвшияся к отряду с выражениями покорности, доставили сообщенную и посольством весть, что Абдурахман-автобачи, с его шайками кипчаков, не был принят в Коканд и, миновав его, проследовал в Маргелан.

Не доходя верст пяти до Биш-арыка, в 35 верстах от Коканда, командуюшего войсками встретила депутация от всего торгового, мирного населения столйцы ханства, с просьбою о помощи. Пока отряд остановился на короткий привал я, с отрядными вожаками, продолжал ехать вперед, и скоро встретил, вправо от дороги, группу людей, по облику русских, но одетых в сартовские костюмы. Это были возвращаемые ханом пленные, взятые большею частию со станций в Ходжентском и Кураминском уездах (Нау, Джан-булак, Мурза-рабат, Уральской) и с завода купца Исаева; в числе их были также женщины, взятые с упомянутого завода, и также одетые сартянками. Но какой был вид этих женщин! Изможденные, без кровинки в лиц, оне походили скорее на покойниц, чем на живых. Тяжела неволя вообще, но у мусульман пленным достается в особенности. Пленные мущины, по их заявлению, вынуждены были принять наружно, во избежание пыток, мусульманство и над всеми ими кокандцы успели совершить обрезание.

Проезжая далее по дороге, я встретил какого-то верхового сарта, везшего на седле русоволосую девочку лет семи, также одетую в сартовскую рубашку. «Дядя!» крикнула она мне, протягивая крохотные загорелые ручонки. Это была тоже пленная, теперь; сиротка, дочь врача Петрова, убитого кокандцами во время проезда на почтовых, под селением Нау. «Дядя, ведь ты русский?» спрашивала она, радостно и недоверчиво поглядывая на меня. С нею вместе я вернулся к отрядному авангарду и подвел ее к месту, у самой дороги, где расположился на привал М. Д. Скобелев, с группою офицеров. Велико было удивление последних, узнавших в этой бедной девочке, одетой в непривычный для нее сартовский костюм, дочь русского доктора. Ее засыпали вопросами, на перерыв угощали случившимися под рукой походными яствами. — «Папу убили, меня тоже хотели убить», тихо лепетала она, незная кому и что отвечать.

— Одкако пора и двигаться, господа, сказал Скобелев поднимаясь; сейчас будет сигнал. Девочку там, в отряде, приютят.

Дальнейшее следование отряда к Коканду уподоблялось триумфальному шествию: везде встречи с депутациями от придорожных селений, обильные достарханы. 29 августа [12] хан Насыр-Этдин встретил командуюшего войсками и отряд расположился под стенами Коканда, биваком, у Джар-мечети.

Сильно хотелось нам, строевым офицерам, побывать тогда-же в столице Кокандского ханства, но почему-то еще в день прибытия нашего к Джар-мечети от начальника отряда последовало запрещение ездить в город. Положим, особой нужды в этих поездках и не представлялось, так как немедленно-же кокандцы открыли около нашего бивака громадный базар, на котором можно было достать решительно все необходимое; но все таки воспрещение отлучек на первое время отзывалось тяжело; мирная скука входила в свои права. Тем временем велись переговоры с Насыр-Этдином, приезжавшим в отряд два раза, с огромною свитою; хан казался унылым, утомленным. В свите его мне попалось и знакомое лицо — тот самый толстяк, который, под Махрамом купался в Дарье; он постарался не узнать меня.

Между тем Абдурахман-автобачи прибыл в Маргелан, был радушно принят населением города и беком Султан-Муратом (родной брат Худояр-хана) и успел уже собрать около себя новые шайки, численностью до 10 т. человек. Скобелев оживился.

— Еще будут дела, кипчаки скоро не угомонятся, говорил он нам, и занялся комплектованием своих верховых лошадей. В три дня у него было уже готовых 12 лошадей рысаков и ходистых, заседланных всевозможными седлами, начиная от форменных и английских охотничьих — до простого сартовского. Каждый день у его палатки ставились по две дежурных заседланных лошади.

Переговоры велись также и с Автобачи, который в письмах своих главному начальнику войск хотя и отказывался от дальнейшей борьбы с русскими, но не решался однако-же явиться в русский лагерь с повинною, не смотря на уверение хана, что ему не будет сделано зла. Тогда командующий войсками решил двинуться к Маргелану; 6 сентября отряд выступил с бивака, чрез город Коканд. Шли самыми людными улицами, частию и по базару, но народу встречали не много, и нельзя сказать, чтобы население Коканда провожало нась дружелюбными взглядами. На ночлеге в селении Алты-арык неожиданно получилось известие, что Абдурахман-автобачи не пожелал принять боя под Маргеланом и, снявшись с позиции, направился по дороге в Ассаке. Одновременно с тем в Алты-арык прибыли почетные маргеланцы, аглямы, казии и аксакалы, с изъявлениями покорности. Привезли с собою и 9 орудий, находившихся в Маргелане. Сюда мы прибыли 8 сентября и в этот-же день кавалерии, под начальством Скобелева, было приказано выступить в погоню за Абдурахманом-автобачи. Летучий отряд этот состоял из 6 казачьих сотен, ракетной батареи, и кроме того, двух рот пехоты с дивизионом конных орудий. Пехотными частями командовал маиор Родзянко, причем пехота, для сбережения сил людей, была посажена на арбы.

В 10 часов вечера, едва подкормив лошадей, мы выступили по большой дороге, ведущей к Ассаке, и скоро опередили пехоту. Темь была непроглядная, дорога невыносимая, изрытая глубокими колеями. Впереди, вслед за вожаками, ехал, по обыкновению, М. Д. Скобелев, время от времени меняя своих верховых коней, чем по его заявлению, не мало облегчал себе ночное движение. Принялись и мы, делать тоже самое, пересаживаться на своих подручных лошадей, или просто меняться лошадьми и результат выходил блестящий: усталости чувствовалось меньше, силы как будто возобновлялись. Отряд двигался со всеми предосторожностями: разговаривать и курить было воспрещено, даже фители ракетной батареи потушили. Скобелев, имея прекрасных лошадей, шел ходою, а за ним мы должни были двигаться трусцой, крайне утомляющей седока. К рассвету большая часть казаков, не успевших отдохнуть в Маргелане, уже клевала носом, покачиваясь на своих маштаках. В кишлаке Нияз-батырь, куда мы подошли около 5 часов утра, Скобелев получил известие, чтоАбдурахман автобачи, со своим скопищем, направился по другой дороге, к кишлаку Мин-тюбе, куда мы и устремились за Скобелевым. Казаки как будто приободрились, подтянули маштаков. Вдали кое-где виднелись уже неприятельские пикеты, отступавшие по мере нашего приближения, оставляя за собою густые клубы серой пыли, Скобелев двинул вперед дивизион подполковника фон-Бреверна, не учавствовавший в атаке под Махрамом. За ним рысью следовали мы и скоро достигли предместий кишлака Минь-тепе, где передовые сотни, в непроглядной пыли, уже наткнулись на арьергард отряда Автобачи. Что делалось в кишлаке — видеть нам, конечно, не удалось; мы слышали только частую ружейную пальбу, а подъехав к селению, нашли несколько изрубленных казаками кокандцев, да арбы с разным имуществом, брошенные на улице кишлака бежавшим неприятелем. Подполковник Адеркас, командовавший передовыми сотнями, преследовал арьергард Абдурахмана еще 5 верст; нам-же приказано было расположиться на отдых, в кишлаке. И пора было отдохнуть; в последние сутки мы, почти без отдыха, сделали 110 верст (от Алты-арыка); и люди и лошади были изнурены до крайности. Но не успел еще отряд порядком ориентироваться в кишлачных садах, как из густой джугары выехал сарт, вооруженный, на прекрасной лошади; он хотел было смешаться с толпю джигитов Скобелева, но сейчас-же был признан за [13] чужого. Это был один из джигитов Автобачи, случайно отставший от своих.

Повернув коня, он выскочил из толпы джигитов и мимо нас понесся по улице. Несколько револьверных пуль полетело ему вслед, не причинив однако вреда, и он, юркнув в переулок, скрылся из вида.

— Жаль, лошадь устала, воротил-бы, сказал А. Е. Громов, бывший свидетелем сцены.

— Попробуйте моего аргамака, поспешил предложить Петр Васильевич Смирнов.

Через минуту Громов, поправляя револьвер, уже сидел на неуклюжем карабаире и, щелкнув нагайкой, пустился вслед за джигитом, оставившем лишь длинную полосу пыли на склоне соседнего бархана.

Через час А. Е. вернулся. Серый карабаир, после непосильной гонки, тяжело дышал и шатался.

— Не догнал, поздно хватились. Да и лошадь хороша у канальи...

Казаки между тем приютились в каком-то саду и один за другим укладывались спать на голую землю: сутки, проведенные без сна, давали себе чувствовать. Последовали и мы примеру казаков и скоро заснули, как убитые.

В Минь-тепе мы немного не захватили Абдурахмана-автобачи; в доме, где он останавливался, как рассказывали казаки, найден еще горячий недопитый им чай.

Рано утром отряд наш продолжал движение к Ошу. Тяжело было подниматься в новый путь: короткий отдых в Минь-тепе, сон на кочковатом вспаханном поле, казалось, еще более расквасили людей; лошади двигались вяло, поминутно требуя нагайки; многие из них отставали, отряд невольно растягивался.

Из Оша, на встречу нам, выехала депутация от городского населения, с серкером во главе. Ошцы не решились оказывать сопротивление и просили пощадить город, обещая доставить даром в отряд все, что только потребуется. М. Д. Скобелев был несказанно рад этому исходу, так как с одной кавалерией атаковать многолюдный город было-бы слишком рискованно; пришлось-бы дожидаться прибытия отряда маиора Родзянки.

Депутация объяснила, что скопища Абдурахмана-автобачи разбежались по окрестным кишлакам, а сам он, с немногими приверженцами, напуганный неожиданным появлением казаков в своем тылу и стремительностью аттаки передовых сотен, бросился, миновав Ош, к Кара-су, и что окрестное население, даже кипчаки, приняли его не совсем дружелюбно. «Они убедились, что неугомонный Абдурахман может довести страну только до полнейшего раззорения», говорила депутация.

Ошцы исполнили свое обещание. Мирно проследовали мы чрез предместья города и встали в саду, на позиции, несколько командующей над городом. Жители тотчас-же доставили к отряду все что требовалось: фураж, лепешки, баранов и даже, сверх всего этого, приготовили плов и угощали казаков виноградом. Но Скобелев заботился о другом: необходимо было освежить казачьих коней, из которых многие, за этот тяжелый набег, пришли в совершенную негодность, а некоторые даже пали. Скобелев приказал немедленно доставить в отряд 900 лошадей.

Призадумался серкер, которому было объявлено это требование.

— Во всем Оше девятисот лошадей не наберется, говорил он, униженно раскланиваясь М. Д. Скобелеву.

— В таком случае камня на камне в городе не останется, последовал ответ. Серкер уехал.

Через два часа к нашему биваку начали пригонять лошадей, но таких кляч, что решительно ни одной не было на столько годной, чтобы безопасно было можно заменить ею казачью лошадь, хотя тоже обезножившую. В отряде начали говорить, что эти лошади набраны из числа брошенных скопищами Автобачи, и это тем более было вероятно, что у всех, доставленных к нам лошадей, спины были страшно сбиты. Впоследствии мы слышали объяснение этого обстоятельства: в скопищах Абдурахмана-автобачи находилось не мало ошцев, прибывших домой немногим ранее нас. Когда потребовалась контрибуция в 900 лошадей, то старшины города, на экстренно собранном совете, решили разложить контрибуцию только на оставшихся в городе приверженцев Автобачи и отобрав у них лошадей, передать отряду. Серкер получил крепкий нагоняй от Скобелева, после чего вторая партия контрибуции оказалась несколько лучше, хотя тоже не особенно завидная. Всего доставлено на бивак только около 400 лошадей, из которых казаки могли выбрать не более 80, заменив ими лишь лошадей павших, да окончательно обезноживших.

Так как дальнейших слухов об Абдурахмане-автобачи уже не получалось, и нельзя было расчитывать на попытку с его стороны вновь собрать свои разбитые шайки, то Скобелев порешил возвратиться в Маргелан, тем более, что командующим войсками было приказано не зарыватъся в преследовании неприятеля.

Сотни выступили обратно из Оша, далеко провожаемые серкером и старшинами города. Не верилось им, что так скоро пронеслась над ними неожиданная гроза и так дешево они отделались.

— Мусульмане, если бы им так, без боя, достался город, не ограничились-бы контрибуциею в виде сотни лошадей, заметил кто-то дорогою.

— И на том спасибо, возразил Скобелев. Если-бы ошцы вздумали защищаться я не решился-бы аттаковать их без пушек. А контрибуцию всегда берут так, как мы это сделали, т. е. предоставив жителям доставить самим все, что нужно. Не мало примеров уже было, что города сдавались без боя или с небольшими потерями, а затем непосильная контрибуция или мародерстию вызывали неожиданный отпор и войска не досчитывались людей сотнями.

13 сентября мы соединились с главным отрядом под Маргеланом; здесь я мог обновить несколько состав подъемных [14] лошадей ракетного дивизиона (дивизион К. К. Абрамова вернулся еще ранее в Самарканд), окончательно сбитых во время погони за Автобачи. Цены на лошадей в Маргелане однако оказались высоки и порядочных лошадей было не много. «Себе берегут хороших-то, болтали казаки; вишь какую калечь на базар выгнали... Еще махрамские, должно быть».

Наконец двинулись мы и к Намангану. Жители последнего прислали командующему войсками адрес, в котором выражали свою радость по случаю подчинения Наманганского раиона русской власти. На переправу у Сыр-дарьи они выслали 1000 арб, предназначенных для перевозки пехоты. Весь путь, по которому должен был пройти командующий войсками от берега Сыр-дарьи до роскошного шатра, с поставленным в нем достарханом, был устлан шелковыми материями . На биваке были заготовлены уже для войск массы фуража и хлеба. Но радушие это было только кажущееся. В одну из своих поездок по Намангану, я через джигита, случайно разговорившегося с знакомым наманганцем, узнал, что город ждет решения Коканда: что Коканд скажет, то и мы сделаем.»

Скоро получилось тревожное известие, что в Андиджане Абдурахман-автобачи, с своими единомышленниками, снова готовится объявить газават, священную войну против неверных. В это время в Андиджане находился А. Л. Кун и топограф Петров, отправившиеся туда для сбора статистических сведений о восточной части Кокандского ханства. При них в городе вспыхнуло восстание, которое еще ускорил ханский приказ о сборе в Коканде нукеров. Все, которым приходилась очередь идти в ханское войско, присоединялись в Автобачи и скоро он мог уже располагать значительными силами. Г.г. Кун и Петров едва успели выбраться из города и прибыли благополучно в Наманган только благодаря содействию беков шариханского и андижанского. О восстании в Андиджане известил командуюшего войсками и хан, влияние которого среди кипчакского населения было ничтожно. Являлась потребность подавить восстание в самом начале и генерал Кауфман решился двинуть на Андижан отряд. Вечером, 27 сентября М. Д. Скобелев подошел к моей арбе и опустившись на кошму, которая служила мне ложем, сказал:

— Завтра идем на Андижан; я назначен начальником отрядного штаба. Доставайте бумагу и пишите приказ о выступлении; я вам продиктую вкратце. Надеюсь, что вы охотно пойдете со мною?

Отряд, под начальством Свиты Его Величества генерал-маиора Троцкого, назначенный для наказания буйных андижанцев, состоял из 5 1/2 рот пехоты (от 2 и 4 линейных батальонов), 3 1/2 казачьих сотен, ракетного дивизиона и конной батареи. Для пехоты назначено 230 арб, в видах ускорения движения.

На биваке у Мусульман-кул-арыка начальник отряда получил сведение, что андижанцы готовятся к самому упорному сопротивлению; с этою целью они устроили завалы по всем главным улицам города, а число защитников его простирается до 80 т. Мы стояли под самым городом (6 1/2 верст от него), а вправо, за главным арыком, уже виднелись сады городских предместий; но из жителей соседних кишлаков никто на бивак не являлся; на полях не видно было и стад — все попряталось при нашем приближении.

Перед вечером подходит ко мне хорунжий Всеволожский (мой школьный товарищ) и оффициальным тоном докладывает:

— Казаки просятся на фуражировку; купить фуража негде.

— И сотенные казаки едут за клевером; наши могут к ним пристроиться. Разрешение, как говорят, в сотнях уже получено. Если прикажете, я поеду с ними, может быть удастся купить все нужное, добавил Всеволожский.

Получив разрешение. казаки уехали. Через полчаса в стороне, куда онй направились, послышалась живая перестрелка, но за высокою джугарой и садами нельзя было разглядеть, что там происходило. В отряде, т. е. собственно говоря в сотнях, переполошились. Но скоро перестрелка затихла и в сумерки казаки, нагруженные клевером и пшеницей (вместо ячменя) благополучно вернулись в лагерь, привезя с собою и трофеи: 2 шашки, 2 фитильных ружья и 3 батика. Как раз в это время к нашему шалашу, где помещался я с Всеволожским, только что начавшим рассказывать о подробностях фуражировки, подошел Скобелев.

— Это ваши казаки изволили фуражировать без разрешения? обратился он ко мне. Начальник отряда приказал узнать и доложить ему.

Я объяснил, как было дело. Всеволожский при этом рассказал, что приблизившись к кишлакам сажень на сто, он был встречен из-за стен ружейным огнем. Казаки ответили несколькими выстрелами и затем, по команде Всеволожского, бросились к кишлаку прямо через лежавшее перед ним затопленное водою рисовое поле. Некоторые казаки завязли, другие успели, под выстрелами, добраться до стенок, откуда кокандцы и поспешили отступить, провожаемые казачьими пулями. С нашей стороны потерь не было.

Выслушав рассказ и взглянув на «трофей», Скобелев успокоился и дело о самовольной отлучке замялось.

С рассветом, 30 сентября ракетный дивизион и 1 1/2 сотни казаков, без обыкновенного сигнала, а по словесному приказанию Скобелева, выступили, под его начальством, по дороге к Андижану. Остальные части еще не поднимались. В качестве вожака служил Евграф (беглый сибирский казак, пробывший в Коканде 20 лет и вместе с Худояр-ханом оставивший ханство в 1875 году); он знал все закоулки Андижана, да пожалуй и всего ханства, так как часто разъезжал по поручениям Худояр-хана. Пройдя заброшенный кишлак и выйдя к арыку Мусульман-кул, мы нашли находившийся здесь мост разобранным, почему и не представлялось возможности подойти к Андижану по кратчайшей дороге. Отряд проследовал другим, окольным путем и скоро подошел к ручью Андижан-саю, по которому вела дорога к городскому базару. Во все время нашего диижения, впереди и по сторонам дороги показывались, на почтительном впрочем отдалении, вооруженные наездники, но в перестрелку ввязывались редко. Выбрав место для вагенбурга на самом ручье, у начала городских садов, М. Д. Скобелев послал донесение об этом в главный отряд с 15-ю джигитами; но большая часть их вернулась обратно, не исполнив поручения, так как на пройденном нами пути появились большия партии неприятельской конницы. Скобелев решился двинуться дальше по Андижан-саю, чтобы короче изследовать подступ с этой стороны к городу. Отряд, изредка отстреливаясь от неприятеля, собиравшегося к устью Андижан-сая, из-за окрестных садов, направился к городу по лощине, шириною до 50 саж. и обрамленной с обеих сторон садами и дувалами. Перестрелка как-то разом прекратилась и мы, в полном безмолвии, прошли около полуверсты, не видя перед собою неприятеля. Зато позади, у самого устья Андиджан-сая, прибавлялись все новые и новые толпы и скоро оно было заграждено сплошною черною массою неприятельской конницы.

Лощина поворачивала влево к базару, и только что мы приблизились шегов на 30 к повороту, как из за стенки стоявшей перед нами курганчи показался ряд дымков и затем раздался дружный залп из ружей и фальконетов. Свита Скобелева, ехавшего, по обыкновению, впереди, остановилась, джигиты его отшатнулись назад и смяли первый ряд ракетного дивизиона. Наездники от 5-й оренбургской и 1-й сибирской сотен спешились и открыли пальбу по пешим кокандцам, выскакивавшим из за соседних стенок с криком: «ур, ур»; кокандцы лезли назойливо, прямо на казаков; в тоже время выше по лощине показалась и кавалерия, открывшая по нас фальконетный огонь. Скобелев вызвал на позицию ракетный станок.

Первая ракета была пущена вдоль ряда пехотинцев, перебегавших от курганчи к садовым стенкам, на правый фланг нашего расположения; последующая — по кавалерии. Когда неприятель несколько угомонился, Скобелев, приказал начать отступление. Кокандцы сделались смелее: джигитовка и пальба со стороны устья Андижан-сая участилась; пехотинцы, прекрасно пользовавшиеся закрытиями, тоже сопровождали отряд неугомонною пальбою; за стенками послышались и отвратительные звуки карная. Протрубили снова «наступление» к стороне города, опять был вызван очередной ракетный станок.

— Усиленьева ранили, ваше благородие, докладывает мне вахмистр. Куда его прикажете девать?

Вопрос и неизбежный, и странный вместе: при нас не было ни единой арбы.

— Куда ранен? Сидеть на лошади можетъ?

— Сидит, ваше благородие, в щеку ранен. Я приказал одному казаку быть при нем, поддерживать на всякий случай. Рану завязали.

— Ну и прекрасно.

Из за ближайшей садовой стенки показалось десятка два чалм и снова грянул залп.

Андреев, бывший в цепи на левом фланге наездников, понял приказание буквально, отнеся его к себе: он вынул револьвер и крикнув ура, бросился на стенку, уже окутанную пороховым дымом. Ближайшие наездники, изумленные поступком Андреева, не сразу догадались в чем дело, но наконец, оставив своих лошадей товарищам, кинулись также к стенке и застали Андреева стреляющим из револьвера вслед убегавшим кокандцам. [16]

Уже около двух часов мы, то наступая, то отступая от наседавшего со всех сторон неприятеля, находились в «бутылке», как прозвали солдаты съуживающийся постепенно Андиджан-сай. Патроны приходили к концу, ракет оставалось 17 штук. Наконец толпы кокандцев, запиравшие устье Андижан-сая, стали редеть, удаляясь вправо к горам, а вдали показались значки двух казачьих сотен, спешивших, под командою флигель-адъютанта графа Борха, к нам, на выручку. Дружное «ура» нашего отряда приветствовало эту, давно жданную помощь и вся кавалерия, соединившись, в последний раз перешла в наступление; спешенные цепи наездников выбили кокандцев из-за ближайших закрытий и затем мы тихо отошли к выходу из ущелья. Главный отряд в это время уже приближался.

Отойдя за ручей и остановившись на правом берегу его, Скобелев приказал выпустить несколько ракет по кокандской кавалерии, снова собиравшейся в глубине лощины. Но тут произошел маленький казус: первая ракета пролетела удачно, разорвавшись у поворота лощины, где толпились и джигитовали кокандцы; вторая — заметалась в станке, опалила слегка свою же прислугу, наконец нырнула в ручей, ударилась в противоположный берег и, повернув назад, разорвалась в каких нибудь двадцати шагах от Скобелева. К счастию осколки не задели никого, и разрыв только напугал лошадей.

— Потрудитесь сегодня-же расследовать причину разрыва приказал мне Скобелев.

За все время похода это был первый случай неудачного полета ракеты, и отыскать причииу ее разрыва теперь, по одним осколкам гранаты, не представлялось ни малейшей возможности. Я позволил себе ответить в этом смысле, напомнил и про хивинский поход, когда ракеты вели себя непозволительно дурно. Скобелев промолчал; свита отодвинулась вправо от станков, подальше: доверие к ракетам подорвалось.

Из подходившего в это время отряда отделился дивизион конной батареи, за которым бегом следовала пехота. Дивизион, заняв позицию впереди нас, открыл пальбу гранатами и сразу заставил неприятельскую кавалерию очистит лощину. Нам приказано отступить на площадку близь устья Андиджан-сая, где главные силы уже располагались биваком.

Остальная часть дня прошла спокойно; кокандцы нас не тревожили. На соседних горах стоял только небольшой пикет, прикрывавший выезд из города семей андижанцев, арбы которых, длинными вереницами, до самого вечера, тянулись по направлению к Ошу. Это обстоятельство свидетельствовало, что Андижан готовит нам на завтра серьезную встречу, а к вечеру, когда наш бивак затих, был слышен в стороне города страшный гвалт и шум: вероятно андиджанцы приводили город в оборонительное положение.

— Все хорошо, но дорогу для штурма неудачно выбрали, говорил Евграф, заходивший частенько в офицерские палатки; не раз кокандские ханы штурмовали Андижан, но с этой стороны взять не могли. С гор идти надежнее: по крайней мере видно, на что лезешь...

С рассветом 1 октября отряд был уже на ногах, приготовляясь к штурму. Лица казаков казались серьезными, смеха и шуток не было слышно. Многие из казаков надели чистое белье, утренняя молитва их была продолжительнее... Вместе с тем никто не мог сказать, что эти приготовления были недостатком удали, решимости; скорее в них выразилось лишь сознание важности предстояшего боя, готовность каждого исполнить свой долг до конда, до решимости умереть.

Предстояло штурмовать Андижан тремя колоннами. Первая, под начальствол Скобелева, состояла из спешенных казаков и должна была идти по Андижан-саю; вторая или главные силы — следом за ней и третья, под командою полковника барона Меллера-Закомельского, направлялась в город версты на две правее двух первых, и долженствовала соединиться с нами у дворца, в центре города.

Мне, еще с вечера, Скобелев предложил идти, с одним станком, в голове его колонны, вслед за охотниками. «Хотя и следовало-бы вас оставить в вагенбурге, во-первых потому, что как только мы тронемся, неприятельская конница не замедлит броситься на наш обоз, и ракеты будут нужнее здесь, чем в городе, а во-вторых — в наказание за вчерашний разрыв...

Когда войска, назначенные на штурм в первую колонну, выстроились , Скобелев скомандовалъ: «на молитву»; запели «Отче наш», но как-то нестройно, заунывно прозвучала эта молитва в свежем, утреннем воздухе... Скобелев повел колонну к Андиджан-саю. Пошли бодро, вызвали песенников; впечатления минувших приготовлений к бою, ожидания его, — быстро изгладились: бой уже начался, или, по крайней мере, сейчас начнется...

И действительно, не успели мы втянуться на полверсты в «бутылку», как из-за окрестных садов послышалось неистовое гиканье и отрывистые звуки нескольких карнаевъ: это конница Пулат-бека, в числе, как говорили, до 15 тысяч, осадила вагенбург, тотчас-же открывший артиллерийский огонь.

Тем временем мы подошли к началу главной улицы, ведущей к городскому базару и тотчас же были встречены фронтальным и фланговым огнем. Лощина оказалась здесь затопленною водою, глубина которой доходила в иных местах до 1 1/2 аршина. С крыш и стенок, бывших перед нами не более как в 40 шагах, неугомонно производилась ружейная пальба, застилая пороховым дымом все пространство между нами и неприятелем. Вызвали орудие капитана Ермолова, чтоб обстрелять правую стенку, откуда особенно яростно жужжали пули. Ермолов выпустил две гранаты, но третьей столпившиеся в «бутылке» казаки не дождались: неудержимым потоком и кажется без команды (я не слышал ее) бросились они на стенку и, в одно [17] мгновение, ружейная пальба здесь умолкла; андижанцы бежали.

В это-же время охотники, под командою подпоручика Нуджевского, подбежали к мосту, которым начиналась улица и очутились перед высоким завалом, вооруженным орудием. Раздалось ура и Нуджевский вскочил на завал, а за ним и охотники ворвались в город. Скобелев, проскочивший через завал верхом на коне, остановил колону: надо было дать саперам время разобрать завал и провести через него орудие. Завязался бой в улицах, во дворах и в мечети; в последней сарты защищались отчаянно и оставили до 70 трупов. «Ура» уже не слышалось; казаки работали молча, выбивая кокандцев из прилегающих к улице дворов и сакель. В 60 шагах от первого завала оказался другой, но здесь кокандцы защищались слабо и колонна, протащив чрез него орудия на руках, двинулась далее по улице, разбивая двери сакель и дворов, в которых укрывались защитники города. Перестрелка все время не умолкала. Стреляли из бойниц, устроенных в заборах и стенах домов, даже с деревьев. Наши цепи вынуждены были идти по крышам, чтобы удобнее очищать дворы и отгонять сартов от бойниц. Дворы не были совсем пусты: во многих еще оставались семьи — и случалось что храбрые кипчачки, выбегая из сакель, бросали в казаков каменья. Казаки отвечали шутками.

Недалеко от первого завала, в каком-то караван-сарае, нашли около десяти богато убранных лошадей золотистой масти. Это были, по всей вероятности, лошади Абдурахмана-автобачи, находившегося, как оказалось после, на первом завале и бежавшего отсюда пешком при первом «ура» охотников. Велик был соблазн для казаков при виде этих великолепных коней, но еще на биваке Скобелев строго запретил брать что либо во время штурма и кони остались в караван-сарае.

Еще тремя завалами овладели охотники, и мы наконец вышли к базару. Он был, по видимому, только что брошен, так как многия лавки, наполненные товарами, стояли открытыми, а самовары в чай-хане еще кипели. Пройдя базар и еще несколько улиц, все время с непрерывною оживленною перестрелкою, наша колонна заняла плошадь перед урдой. Пальба усилилась. Пули сыпались на площадь со всех, окружающих урду, сакель и деревьев. Особенно частый дождь пуль лился через калитку, ведущую на базар: как раз против нее стояло какое то длинное, двухэтажное строение, в несколько рядов унизанное бойницами . Такая-же обстановка была и с правой стороны урды. Густые цепи стрелков, высланные на крыши, для ответа неприятелю, помогали плохо: кокандцы прекрасно пользовались закрытиями и в иных местах порывались в рукопашную.

Скоро подошла и колонна Меллера-Закомельского, на пути которой, как и у нас, оказалось несколько баррикад, в том числе одна вооруженная орудием. Начальник отряда поздравил войска с занятием города.

А перестрелка все не умолкала. Крики кокандцев услилились, боевые их трубы немилосердно ревели; было очевидно, что неприятель расчитывает штурмовать занятую нами площадь. В виду этого, начальник отряда приказал прапорщику Хомичевскому очистить штыками ближайшие к урде сакли с правой ее стороны, предварительно разбив стенку гранатами, что и было исполнено орудием сотника Родионова и взводом прапорщика Норманского. Переулок с левой стороны урды был в тоже время очищен штыками казаков и полувзводом 2-й роты 2-линейного батальона. Но этим дело еще не заканчивалось: в самом дворце, во внутренних его дворах, скрывалось много кокандцев, стрелявших на площадь через ворота. Туда был послан поручик Синельников со взводом и 40 сапер под командою поручика Пильсудского; эти части, переколов внутри дворца до 70 человек, заняли ворота, выходящие из урды в город, с противуположной стороны.

Уже около 1 1/2 часов мы стояли на урдинской площади; раненые прибывали. Против цепи казаков, расположенной близ базарной улицы, какой-то кипчак выбежал из сакли, вскочил на крышу и, ранив батиком двух казаков из звена, успел скрыться. Всеволожский как-то неосторожно выглянул в левую урдинскую калитку и в ту-же минуту был контужен: пуля, попав в верхнюю часть фуражки, каким-то чудом вышла у левого угла козырька, едва задев голову.

В цепи от 2-ю батальона,также стоявшей на крышах соседних урде сакель, в какие нибудь 1/2 часа времени из строя выбыли 4 человека. Из под ворот урды, где, пользуясь тенью, собралась кучка офицеров, преимущественно « штабных», выскочил тоже кипчак, вооруженный чугунным батиком, ударил им часового казака и бросился затем на офицеров. Но здесь ему не посчастливилось: капитан Ивановский только что подошедший к воротам, повалил кипчака ударом сабли.

Наконец затрубили подъем, — предстояло возвращение на бивак. Нашей колонне приказано быть в авангарде, за нею пошли главные силы и в арьергарде — колонна Меллера-Закомельского, на обязанность которой начальник огряда возложил зажигание города по всему пути следования.

Обратное движение мы совершили более спокойно; выстрелы слышались редко, и хотя некоторые из баррикад оказались возобновленными, но андижанцы их почти не защищали. Подходя к мосту, за которым начинался Андижан-сай, мы снова услышали орудийные выстрелы со стороны вагенбурга. Наконец завиднелась и равнина, где он был расположен; вся она была покрыта густыми толпами конницы Пулат-бека, которая осаждала вагенбург в продолжении штурма города, и теперь, с нашим приближением, поспешила удалиться в предгорья; вслед им выпущено две гранаты из орудия Ермолова.

Потери наши при штурме 1 октября оказалось довольно значительными: нижних чинов убито 12; раненых: офицеров 5, нижних чинов 35 (из них двое умерли на другой день и 5 джигитов.

Убитых в этот день похоронили в общей братской могиле.

Ночь на 2-е октября прошла спокойно, и только в «секрете», расположенном в садах, прилегагющих к Андиджан — саю, произошел небольшой переполох по случаю неожиданого прибытия к нему нескольких человек евреев, посланных из города их единоверцами с просьбою пощадить их имущества; евреи полагали (да и сами андиджанцы), что мы возобновим штурм города. По их словам, впечатление произведенное на город погромом минувшего дня, было огромное, хотя Абдурахман-автобачи и не терял надежды на победу.

Во время дневки 2-го октября спова были посланы к городу 4 орудия, с прикрытием двух рот пехоты, под начальством полковника Меллера-Закомельского, для бомбардиронания Андижана с той-же позиции, с которой обстреливали город накануне. Этот отряд нашел перед позицией вновь устроенную баррикаду и был встречен сильным ружейным и фальконетным огнем. Баррикаду предварительно разбили артиллерийскими выстрелами, а затем стрелковая рота 2 линейного батальона пошла в штыки на защитников завала и многих переколола. Орудия, тем временем, выпустили 40 гранат, как по направлению к базару, так и в сторону, где слышались трубные звуки и крик собиравшихся отразить нападение андиджанцев. Отступление отряда совершилось также с боемъ: на арьергард не замедлили напасть целые толпы конницы и пехоты, что заставляло колонну несколько раз останавливаться и открывать орудийную пальбу по нападавшим.

В это время начальник главного отряда, желая узнать обстолтельно о положении дел в колонне Меллера-Закомельского, поручил М. Д. Скобелеву доскакать до нее, так как перестрелка слышалась уже недалеко от устья Андиджан-сая. Скобелев, в сопровождении полковника графа Борха, с 10 казаками и 3 джигитами из дежурства, взяв несколько влево от Андиджан-сая, садами, неожиданно наткнулся на значительные толпы неприятельской конницы. Сознавая невозможность отступления, Скобелев стремительно бросился в шашки, порубив до 20 человек, оставленных на месте и, пользуясь смятением, произведенным неожиданностью натиска, благополучно соединился с колонною Меллера-Закомельского. В атаке этой, в числе джигитов, участвовал и перебежчик, явившийся к отряду под Махрамом и по возвращении, не мало хвастался своею удалью, показывая окровавленную шашку.

— Кажется я доказал сегодня полковнику, что искренно передался русским, говорил он.

На 3-е октября назначилось обратное движение на Наманган.

Не-мало заботило и начальника отряда, и Скобелева огромное количество арб, составлявших, как оказалось, только лишнюю для отряда обузу: колонны во время движения слишком растягивались, прикрытие обоза затруднялось. Кто-то предложил даже сжечь по крайней мере половину арб, чтобы облегчить движение, но Скобелев безусловно отверг самую мысль о возможности подобной меры.

— Это что такое? говорил он; мы наказали андиджанцев жестоко (для чего и были посланы) и теперь, исполнив задачу, должны идти назад с тем же, с чем и пришли. Иначе наступление будет смахивать на бегство. Все арбы придут в Наманган полностью.

Диспозиция на 3 октабря, объявленная с вечера, гласила, что в арьергарде назначается вся кавалерия, с ракетным дивизионом. Не мало говору породило это распоряжение. «Помилуйте, совсем против тактики... Кокандцы будут наседать только на арьергард, а потому он должен быть непременно самостоятелен, состоять из всех трех родов оружия».

— Зато кавалерии легче, отразив нападение, присоединяться кь отряду, не вызывая его остановок», говорили другие.

В 7 часов утра, 3-го октября отряд вытянулся по дороге к кишлаку Мир-равату. Но едва только тропулся с места арьергард, как из всех щелей Андиджан-сая высыпали тысячи неприятельской конницы и с неистовым гиканьем окружили отряд. Влево от дороги, в тоже время, за длинною, невысокою стенкою, показался ряд белых чалм и затем грянул залп нескольких десятков фальконетов. Джигитовка конницы позади арьергарда, сделались необыкновенно дерзкою: передовые джигиты, преимущество кольчужники, подскакивали чуть не на 10 шегов к нашей цепи наездников и на скаку стреляли из ружей в казаков, чем заставляли последних спешиваться и также отвечать ружейным огнем. Наконец в стороне Андиджан-сая, где виднелось несколько бунчуков (вероятно обозначавших место нахождения Абдурахмана-автобачи) раздались как-бы условные звуки трех или четырех труб; точно по команде, джигитовавшие перед нами кольчужники выстроились, а за ними толпа конницы, приближаясь к арьергарду, становилась все гуще и гуще; видно было, что кокандцы намереваются [19] броситься в шашки. Скобелев вызвал ракетный станок.

Две ракеты, пущенные в толпу, произвели некоторое впечатление, заставив кокандцев рассыпаться, но не надолго; как только станок был убран, опять началось беснование колъчужников; кипчаки сгруппировались около своих развоцветных значков а порывались в шашки. Так повторялось несколько раз. В авангарде тоже шла оживленная перестрелка. Отряд двигался крайне медленно, останавливаясь почти каждые 1/4 часа, то для отражения наседавших со всех сторон кипчаков, то чтобы дать возможность подтянуться арбам, сильно отстававшим вследствие дурного состояния дороги и переправ через глубокие арыки. Во время остановок отряда конница неотвязно лезла на казаков сотника Машина, прикрывавшего арьергард цепью наездников, а слева, из за глубокого Мусульман-кул-арыка, раздавались залпы кокандской пехоты, сидевшей за стенками. Наконец, видя, что ни огонь наших наездников, почти все время шедших пешком, ни ракеты на неприятеля не действуют, Скобелев потребовал к арьергарду одно орудие. После двух выстрелов кипчаки отхлынули, оставив трупы своих убитых не подобранными.

Отряд подходил уже к кишлаку Мир-рават. Кокандцы трубили, гикали и стреляли по прежнему, но держались в отдалении, благодаря присутствию в арьергарде орудия. В это время Скобелев проскакал к начальнику отряда, и минут через десять вернулся обратно. Перестрелка позади нас как будто притихла. Но не успел ракетный дивизион с одной сотнею пройти и ста сажень за кишлак Мир-рават, как гиканье за кишлаком сделалось особенно яростным. Мы оглянулись: ни Скобелева, ни сотни Машина позади нас не было — они остались за кишлаком. «Назад, Скобелев отрезан», пронеслось по рядам. Эту весть принес, кажется, сотник Церенжалов, пробившийся через кишлак, уже занятый неприятелем. Сотни повернули обратно, но в это время в улице кишлака уже показался Скобелев, а за ним и значек сотни Машина. Оказалось, что сотня, со Скобелевым во главе, подходя к Мир-равату, пользуясь открытым местом, бросилась в шашки, но была тотчас-же окружена значительно сильнейшим неприятелем. Атака эта обошлась сравнительно дешево: сотня лишилась 1 убитого казака и 6 оказалось раненых. А. Е. Громов, принимавший, в качестве волонтера, участие в этой схватке, едва не был изрублен кокандцами; лошади его разрубили нос, круп проткнули пикой, рубашка А. Е. оказалась простреленною у плеча... Говорили, что он был так отделан кольчужниками.

В 3 часа по-полудни отряд остановился биваком у Мусульман-кул арыка, пройдя, таким образом, в 8 часов, только 7 верст !... Ночью неприятел нас не тревожил.

На следующий день, 4 октября, отрядный аръергард был составлен из трех родов оружия. Когда отряд двинулся с места своего ночлега, неприятель еще не показывался; он ждал наш отряд в засаде, на противоположном берегу глубокого арыка и не замедлил обнаружить себя несколькими залпами. Роте 2 линейного батальона удалось однако выбить неприятеля меткими выстрелами из за закрытий и с тех пор он обратил все свое внимание только на арьергард, по сторонам-же колонны держался в почтительном отдалении, ограничиваясь гиканьем и пальбою на-угад из за джугары. Карнай был по прежнему, где-то по близости, казалось, в десяти шагах от дороги; невыносимо скверное впечатление производили эти протяжные, хриплые звуки медных труб, которые мы слышали уже пятый день подрядъ: ухо легче привыкает к немолчной ружейной пальбе, в которой есть хотя какое нибудь разнообразие, тоны, промежутки, но карнай... удивительно как выносливы мусульманске трубачи. Солдатам звуки карная также нестерпимо надоели и наконец общий взрыв хохота в правой цепи стрелков приветствовал удачный выстрел какого-то из солдатиков, которому удалось попасть вероятно прямо в карнай: после выстрела, протяжная нота трубы как-то неожиданно оборвалась и с тех пор вправо от колонны звуков карная мы уже не слыхали.

Но в арьергарде (ракетный дивизион шел с кавалерийской колонной Бреверна, вслед за главными силами) еще раздавались и перестрелка и трубные звуки.

Проскакал Евграф к главным силам, вероятно с донесением Скобелева к начальнику отряда.

— Что в арьергарде творится, спрашиваем.

— Жмут пятки, сердито отвечал он, галопируя дальше.

Пошлая фраза! Но Евграф вечно сердится и ехидствует. А в данном случае он готов приписать все беды и всю неловкость положения отряда лишь тому обстоятельству, что его, Евграфа, советов не приняли при штурме Андижана.

В сумерки, когда уже бивак наш стал затихать, в окрестностях, по пути нашего следования, показались огни в придорожных кишлаках, зажженных командою подпоручика Нуджевского. Всем также было известно, что и кипчаки, во все время следования окружавшие отряд, вероятно расположились где нибудь по близости. Но никто не знал, что в эту ночь начальник отряда, уже получивший сведение о выступлении из Намангана Главного Начальника края к нам на помощь, готовит неожиданное нападение на неприятеля ночью этого-же дня.

Как оказалось после, в 2 часа ночи [20] генерал Троцкий распорядился двинуть сотню Машина и полусотню Авдеева к пройденному уже нами кишлаку; в подкрепление им командирована была рота Хомичевского; весь отряд поступал под начальство Скобелева. Осторожно, без шума, прошла сотня Машина этот кишлак и нечаянно, отбившись от прочих частей, наткнулась на неприятельский пикет, мирно спавший. Изрубив пикет, Машин кинулся с сотнею за одним из караульных, успевшим вскочить на лошадь и по его следам налетел на неприятельский бивак, неожидавший нападения. Раздалось ура — и казаки ворвались в неприятельский лагерь, уничтожая ошеломленных кипчаков шашками. Кипчаки и не думали защищаться; бросив все: значки, ружья, чалмы, они метались по бивуаку или, безоружные, искали спасения в глубоком арыке и тонули в воде. Часть их наткнулась на роту Хомичевского и погибла под штыками.

Перед рассветом наш бивуак был разбужен песнями возвращавшего из молодецкого набега отряда. Впереди показалась сотня Машина, в которой имелось 19 значков и 1 бунчук, отбитые у неприятеля. Кроме того, отряд привез около 2 т. чалм, оставленных кипчаками на месте своего расположения. Весь бивак наш уже проснулся. Начались расспросы, рассказы... и открылся тотчас-же базарчик: арбакеши скупали, по дешевым ценам, у солдат и у казаков чалмы и найденные в них тилли по 3 руб. и по 3 р. 50 к.

— Нет-ли коканов по дешевле ? острили солдатики...

Набег сотни Машина надолго останется одним из выдающихся в истории кокандского похода; он был прежде всех оценен рядовыми солдатами и казаками.

— Иной прочий, говорили на биваке, во время сражения кричит, шумит, неприятеля пугает и себя ободряет. А Машин — экое дело сделал и будто не слыхать его. Молодец!

Да, благодаря Машину, мы на следующий день двигались уже не видя вовсе неприятеля и вскоре встретились с отрядом генерала Кауфмана, которой, не получая о нашем отряде никаких известий, выступил наконец из Намангана к нам, на выручку.

8 октября мы прибыли в Наманган. Для меня поход был окончен 15 октября; я, по болезни, сдал ракетный дивизион капитану Куропаткину и вместе с главным отрядом вернулся в Ташкент.

Нет сомнения, что в моих записках читатели, особенно из участников похода, найдут не мало неточностей, пропусков. Но я писал не историю похода, а лишь заносил в свою памятную книжку личные впечатления, за короткий период с 11 августа по 7-е октября 1875 года.

М. Михайлов.

Комментарии

1 Из династии Нарбута-бия.

2 В хивинском походе ракеты (до 30%) иногда разрывались на станках и ранили своих-же. Это объясняется продолжительностью похода и неудовлетворительною укупоркою ракет.

3 Застрелился в Андижане, в 1876 году.

4 Застрелился в Намангане в 1876 г.

5 Подполковник уральского казачьего войска, знаток Средней Азии и местных наречий. Он был убит на следующий день, подь Махрамом.

6 Казак этот, имя которого, к сожалению, осталось мною не записанным, умер от ран в Ходжентском госпитале.

7 Как, однако ни хлопотали с уборкою убитых, но, вследствие пересеченной местности много трупов осталось незарытыми в разных трущобах, и весной 1876 года они доставили не мало хлопот махрамскому гарнизону.

8 Под Махрамом вернулись к нам только вояки-неудачники, человек до сотни. В собственноручных записках, оставленных Скобелевым, есть подтверждение, что и весь второй период кокандской войны (15 октября 1876 г. — 10 февраля 1876 г.) поддерживался приливом волонтеров в значительной степени из пределов Курамы, уезда Ходжентского и из самого г. Ташкента.

9 Он был выслан куда-то в Россию.

10 Еще в Ташкенте, по приказанию начальника артиллерии, в ракетный дивизион командированы были казаки, вооруженные одними шашками; распоряжение это последовало с тою целью, чтобы на походе каждый казак мог иметь на себе по 2 ракеты; но боевая практика, впоследствия, доказала, что ракеты расходуются в весьма ограниченном количестве, так что выгоднее оказались, оставив казакам ружья и по одной ракете, — придать большую самостоятельность дивизиону.

11 Застрелился в Коканде, в 1876 году.