За примером ходить недалеко. Путь первой Ахал-Текинской экспедиции вплоть до самого оазиса пролегал сперва по берегам Атрека, а затем — Сумбара. Перевал чрез Кюрендаг по которому прошел отряд, обилует родниками и колодцами. На оазис с названных гор стекает масса живительных ручейков. Воды, следовательно, было избыточно не только для питья и варки пищи, но и для купанья. Не смотря на это, отряд, считая со дня выступления его авангарда, т. е. с 6-го июня и по день несчастного для нас Денгиль-Тепинского боя. т. е. по 28-е августа, прошел только до 436 верст. Таким образом, следовательно, на прохождение этого пространства потребовалось 83 дня, а средняя величина перехода едва равнялась 5 верстам. И это еще при таких условиях, что путь был хорошо известен и по пути имелся у нас превосходный опорный пункт в виде воздвигнутого в сентябре месяце 1878 года укрепления в Чате, в котором мы содержали гарнизон такой силы, которая еще не сколько лет назад считалась бы достаточною для покорения целого оазиса. Между тем, из приведенного рассказа известно, что в 1871 году красноводский отряд, идя по совершенно неизведанной тогда бесплодной и безводной местности, в 82 дня прошел 2,007 верст, делая, следовательно, средним числом по 24 1/2 версты в сутки. Остается ли после этого сомнение в том, что безводие легко вознаградить удачным выбором времени, тогда как неудачный выбор последняго никогда вполне не вознаграждается водою, в каком бы она избытке ни имелась? Можно принять, что разница в сравнительной оценке воды и времени заключается в том, что, при полном отсутствии воды, хотя бы даже и в прекраснейшее для похода время, движение прекращается совершенно, тогда как, при обилии воды, и в самый сильный зной войска все таки могут ползти вперед подобно тому, как ползли они к Денгиль-Тепе, отдавая себя вполне на авось. Но и в последнем случае для продолжения движения необходимо, чтобы воду можно было черпать в любом месте в произвольном количестве и не из навьюченных бочонков и бурдюков, а из заранее очищенных и освеженных колодцев или же из рек и ручейков, как это было в той злополучной первой Ахал-Текинской экспедиции 1879 года. Вообще можно сказать, что в походах по пустыне вода, [264] конечно, имеет свою степень важности; но если так можно выразиться, коефициент ее значения составляет лишь один из множителей, служащих для получения произведения, по которому опытный человек всегда может совершенно точно предсказать, каких следует ожидать результатов от того или другого военного предприятия. Во всяком случае, коефициент этот дальше известной определенной величины уже не растет, тогда как важнейший из остальных множителей, а именно коефициент времени, колеблясь между нулем и почти что бесконечностью, обыкновенно убывает или прибывает всегда в геометрической прогрессии и всегда прямо пропорционально степени сухости воздуха и числу градусов тепла. При нуле градусов и значение воды обыкновенно нулевое, что однако же вовсе не следует понимать в том смысле, что без воды можно обойтись и вовсе. Это лишь значит, что забота о том, как и где достать воду и как ее везти с уверенностью, что она не испарится и не обратится в отраву, что ее будут вьючить люди здоровые, которые не прорвут бурдюка и не расщепят бочонка, что под нею бодро пойдет верблюд, не требуя для подъема своего на ноги раздирания ноздрей железным кольцом и прочее, — все это упрощается до ничтожности.

Таким образом, по мнению нашему, решительно трудно приискать сколько нибудь основательные причины, которые бы указывали на правильность предпочтения весенне-.летних походов в южной части Закаспийской пустыни походам осенним. Конечно, мы говорим о тех случаях, когда выбор времени вполне зависит от того, кому вверено дело. Единственное более или менее основательное объяснение, которое доводилось нам слышать и вычитывать в пользу весенне-летних движений, состоит в том, что в эти времена года будто бы можно рассчитывать на подножные корма и на то, что туземцы, имея свои посевы на корню и не желая подвергать их уничтожению, скорее уступят нашим требованиям. Эти доводы мало основательны. Возможно ли возлагать фуражные расчеты на то ничтожное количество зеленого камыша или травы, которое произрастает в известных, весьма немногих местах пустыни, и какой начальник рискнет двинуться с места, не обеспечив свой отряд продовольствием? Что касается посевов. то они имеются уже в самих оазисах где у населения есть много добра и кроме посевов. Наконец, и самые посевы, если в известное время года находятся на корню, то в другое — хранятся в ямах в виде запасов зерна. Кроме того, помимо климатических [265] и иных указанных причин в пользу осенне-зимних движений можно привести и то, что всегдашний предмет всяких военных действий, живая вражья сила, — иомуды, текинцы и разные иные туземцы Закаспийского края с первыми же весенними лучами солнца обыкновенно расползаются по всей пустыне лежащей к северу от их зимовок и, как известно, простирающейся более чем на десяток тысяч квадратных миль. С наступлением же прохладного времени все эти народы спешат в пределы сравнительно тесной площади, приуроченной каждому из родов и поколений на зиму. Надобно заметить еще, что летнее перемещение свойственно там не одним только кочевникам, но и тем, которых можно считать оседлыми. Последние только не очень удаляются от зимних своих жилищ. Этим, между прочим, объясняется то обстоятельство, что во время весенних экспедиций в текинский аркач почти никогда не находили в нем населения. Так было, например, в экспедицию 1871 года, когда, начиная от Кизил-Арвата и до самого Денгиль-Тепе, отряд генерала Ломакина не видел ни единой кибитки. Идя в пустыню с военною целью, мы никогда не искали и не можем усиленно искать способов для избежания столкновений с туземцами. Встречи эти нам, разумеется, не страшны. Их, напротив, того, большею частью стараются избегать те, которых мы ищем. Находить же что-либо и кого-либо, без сомнения, несравненно легче на малом пространстве, чем в беспредельной пустыне. К тому же, как бы мы заботливо ни снаряжались и ни снабжались, вряд ли когда-либо дойдем до возможности соперничать с туземцами в отношении подвижности по пустыне.

Обратимся опять к, делам, относящимся непосредственно до Красноводского отряда, и проследим последние страницы книги “Хивинский поход”, посвященные все тем же причинам возвращения названного отряда. Говоря о начальнике последняго, Гродеков замечает, что он “в 1873 году, как и в предшествовавшие годы, выказал необыкновенную энергию. Другой бы на его месте, получив известие о том, что Ломакин обещал непременно доставить в. Красноводск 3,000 верблюдов, что кавказское начальство придает важное и первостепенное значение обеспечению отряда верблюдами из Мангишлака и что для того, чтобы вполне гарантировать успех этой операции, командируется на полуостров с особыми инструкциями подполковник Филипов, ждал бы обещанных верблюдов. Но известие о неудаче, постигшей Ломакина, [266] вызывает в начальнике красноводского отряда новую энергию: он решается прибегнуть к самому крайнему средству, чтобы добыть верблюдов, переходит не только Атрек, но и Гюрген, и добывает себе перевозочные средства. Но уже было поздно, конец марта. Не смотря однако же на это обстоятельство, начальник отряда, постоянно заявлявший еще с конца 1872 года о том, что, выступив позже начала марта, он рискует не дойти до Хивы, все же таки выступает в поход и терпит неудачу.

Вопрос о том, следовало ли начальнику красноводского отряда идти на Хиву, не смотря на позднее время, или не следовало, составляет предмет, достойный обсуждения. Понятно, разумеется, что если бы отряд вовсе не трогался с места, начальник его стоял бы вне формального упрека. Переход чрез Атрек для приискания себе подъемных средств был воспрещен отряду. Да и вообще всякая забота по добыванию верблюдов была совершенно с него снята. Так как без верблюдов отряд идти не мог, то ясно, что, в случае если бы он остался на месте узел больного нерва заключался бы не в том, почему отряд вернулся, а в том, почему ему не были доставлены обещанные подъемные средства, и внимание военно-исторической критики Хивинского похода в отношении Красноводского отряда приложилось бы к действительной причине всех причин. Тогда исследователи занимались бы, конечно, не точным измерением емкости водовозной посуды в красноводском отряде, а обратили бы свои силы на определение степени серьезности восстания на Мангишлаке, которое выставлялось причиною невозможности исполнения обещанной доставки верблюдов в Красноводск. Отчего же отряд добровольно взял на себя столь тяжелую заботу по добыванию подъемных средств? Дело в том, что во всякой порядочной военной боевой единице, кроме формальных обязанностей, есть еще обязанности нравственные. С этой точки зрения. по мнению нашему, Красноводский отряд заслуживал бы полнейшего порицания, если бы не попытался сделать все зависящее от него, чтобы принять участие в столь желанном всеми красноводцами походе. Поэтому, не теряя времени, отряд перешел Атрек, и даже Гюрген не снимал дозора за пограничною рекою со времени окончания рекогносцировки 1872 года, чтобы по возможности не упустить в пустыню туркмен, и до 8-го марта почти ежедневно дрался с этим народом. Наконец, во время Заатрекского похода, гоняясь за верблюдами, части отряда ходили верст по 30 в сутки и добыли себе этих животных. Правда, [267] время уже ушло, хотя, конечно, и не по вине отряда, который не потерял не только дня, но и часа, дорожа буквально каждою минутою. Допустим даже, что степень его готовности была не совершенна — как за неимением времени приготовиться лучше, так и потому, что многое из заготовленного для похода в Хиву поиспортилось или даже и вовсе утратилось за Атреком: допустим, что отряд из этого последняго похода возвратился порядочно утомленным, а начальник его — больным. Но мог ли он, однако же, даже и при всех этих условиях, не идти, когда и верблюды у него уже имелись? Отряд не имел времени для того, чтобы представить вопрос о положении дел на разрешение высшего кавказского начальства: телеграфа и железных дорог тогда не существовало. Полагаем, однако же, что тогда даже; и самый подобный вопрос каждому показался бы по меньшей мере странным. Нам кажется, что если бы даже высшее начальство предвидело почти верную невозможность прохождения отряда в пределы ханства, то и в этом случае не могло бы последовать никакого иного приказания, как идти. Это можно подтвердить выпискою из книги Гродекова, который, рассказывая о впечатлении произведенном в Тифлисе известием о восстании на Мангишлаке, и о невозможности добыть верблюдов говорит ⁶²: “обстоятельствами этими, насколько могло судить кавказское начальство, все дело было поставлено в самое критическое положение и даже, как казалось ему, угрожало окончиться катастрофою. Красноводский отряд, лишенный перевозочных средств, находился в невозможности выступить и оказать какое либо содействие другим направленным в Хиву отрядам. Восстание на Мангишлаке могло распространиться между оренбургскими киргизами, затруднить движение орен6ургского отряда и даже задержать его в пути, или необходимостью прикрытия тыла и флангов ослабить отряд на столько, что бы воспрепятствовать и ему исполнить возложенную на него задачу. Наконец, туркестанский отряд, без содействия других войск с левого берега Аму-Дарьи, мог быть задержан на переправе чрез эту реку, а вследствие всего этого хивинская экспедиция могла и на этот раз окончиться полною неудачею”. Заботясь об обеспечении благополучного конца предпринятого похода, высшие власти не отказывались ни от каких мероприятий, могущих способствовать цели. Так, например, хотя первоначальная идея о [268] формировании отряда на Мангишлак явилась как мера для подавления народного волнения на полуострове, но едва только выяснилось, что волнение это, так сказать, улеглось прежде, чем началось, отряду немедленно же дано было другое назначение. По предложению помощника Главнокомандующего ⁶³ генерал-адъютанта князя Святополка-Мирского, решено было направить его то же в пределы ханства, причем предполагалось, что в случае надобности он может обеспечить фланг оренбургского отряда, а тем самым и движение последняго к Хиве. Таким образом, задача Мангишлакского отряда была отчасти демонстративного характера. Содействие этого рода никогда не признавалось бесполезным в Средней Азии и после Хивинского похода. В 1879 году, например, пред экспедициею генерала Лазарева в Теке, туркестанскому генерал-губернатору был сделан запрос, какого рода демонстрацию мог бы предпринять он со стороны Туркестана с целью привлечь внимание мервских туркмен, дабы удержать их от содействия населению Ахала. Когда оказалось, что осуществление серьезного предложения, сделанного на этот счет генерал адъютантом Кауфманом, обошлось бы в 600,000 рублей, то ограничились тем, что в видах демонстративных командировали один туркестанский линейный батальон из Каты-кургана на Аму-Дарью. Таким образом, следовательно, воспользовались даже столь малою и очень далекою от главного оперирующего отряда силою, так как для достижения военных целей ничем ослабляющим и отвлекающим неприятеля пренебрегать не следует. Если это справедливо, то ясно, что красноводскому отряду идти во всяком случае, было необходимо. Притом и идти он должен был непременно на перерез путей из Текинского оазиса в оазис Хивинский. Так он и сделал. Красноводскому отряду невозможно было откладывать начала движения, так как срок для его окончания был обусловлен необходимостью согласования действий с остальными отрядами. Серьезные и самостоятельные экспедиции для толковой своей подготовки требуют месяцев, а не дней, и не предпринимаются в пору года заведомо неудобную. Гродеков приводит в своей книге ⁶⁴ выписку из рапорта начальника красноводского отряда в кавказский штаб, помеченного 30 числом октября 1872 года. В ней высказывалось опасение, [269] что выработка общего плана действий против Хивы, согласованного между тремя военными округами, по затруднительности этого согласования, вероятно, последует не скоро. Выписка эта заканчивается так: “это тем более будет жалко, что, значит, не воспользуются опытом, который достаточно указал, что действия против Хивы всего удобнее и проще возложить на кавказские войска”.

Нужно думать, что именно только что приведенные слова, а быть может и еще какие-либо другие мнения и заявления в этом же роде приводят Гродекова к заключению, что “начальник красноводского отряда не должен был обязываться пред высшим начальством достигнуть пределов Хивы”. Вместе с тем он полагает, что было бы основательнее, если бы движению отряда был придан характер простой рекогносцировки, которая могла бы обратиться в действительное наступление на Хиву, когда обстоятельства тому поблагоприятствуют. Гродеков думает, что, по всей вероятности, при таких условиях отступление красноводского отряда не вызвало бы ни малейшего упрека.

Из общего плана экспедиции, который мы имели случай привести, видно, что высшее начальство само дало каждому из отрядов, направленных в Хиву, вполне определенную программу. Предвиделось, что и более одного отряда может не дойти по назначению. По крайней мере так все это понимали на Кавказе, не исключая Его Императорского Высочества Главнокомандующего, который изволил по этому поводу высказаться следующим образом: “Сколько понимаю я, проект отправления войск одновременно из трех пунктов, по путям мало известным, заключает в самом себе предположение о возможности неудачи для той или другой из двинутых к Хиве колонн. Иначе, казалось бы, и не было причины направлять их из трех различных, столь отдаленных местностей” ⁶⁵. Не смотря на вероятность частной неудачи и даже именно поэтому отрядам приказано было идти в пределы ханства, а не рекогносцировать. Какое же право имел тот или другой начальник придавать движению своего отряда произвольный, наиболее ему приятный или для его личной безопасности удобный характер? Наконец, спросим мы, кому могла тогда да же придти в голову такая самоохранительная политика и какое могла иметь она существенное значение? [270]

Что касается обязательств пред высшим начальством, о которых говорит автор истории Хивинского похода, то мы смело утверждаем, что они никогда не были безусловны. Напротив того, надежды на успех всегда ставились в полнейшую зависимость от времени начала движения. Только один раз после того, как не осталось уже сомнения, что движение не может быть начато до 1-го марта, начальник красноводского отряда писал, между прочим, князю Святополк-Мирскому ⁶⁶: “Бог даст, мы не опоздаем придти в Хиву к назначенному сроку”. Но такое обещание как, вероятно, согласится всякий, гораздо ближе граничит с молитвою об успехе или с надеждою на помощь Божию, нежели выражает самоуверенность.

Как бы то ни было, но красноводский отряд не имел никакого права оставаться на месте и не принять участия в походе на Хиву. К тому же, хотя и выступая из Чекишляра весною — он имел кой — какие шансы на успех и между ними главнейшим был тот, что ко дню начала похода стояла еще довольно холодная погода. Мы уже имели случай говорить, что 9-го апреля, в день Св. Пасхи, холод донимал нас весьма сильно. Вообще весна как бы запаздывала по всей арало-каспийской низменности, а потому то же самое, что и мы, испытывали и в других отрядах. Так, например известно, что 11-го марта джизакская колонна туркестанского отряда собралась в урочище Клы, где в то время лежал глубокий снег и стояли сильные холода. Точно такие и по пути Оренбургского отряда 26-го марта, когда авангард его дошел до Эмбенского поста, земля повсюду была покрыта толстым слоем снега и большие морозы еще не прекращались. Наконец, мангишлакский отряд, как известно, пошел с еще меньшими шансами на успех, чем красноводский. Этот отряд был собран и отправлен, так сказать, по тревоге. Он, формировался накануне; самого выступления, и притом из частей, которые вовсе не знали ни друг друга, ни своего начальника и узнали только на пути, о котором тоже положительных данных не имелось. Отряд этот, будучи почти такого же состава, как красноводский, имел втрое менее верблюдов, чем наш. При этом он все же поднял продовольствие на два месяца, т. е. всего лишь на 12 дней менее, чем красноводский отряд, а потому нужно думать, что его верблюды должны были быть навьючены сверх сил и следовательно в особенности [271] и замедлять и затруднять поход. У мангишлакского отряда, по сравнение с красноводским, было чрезвычайно мало посуды для воды. Не смотря на все это, мангишлакский отряд прошел и, как известно, оказал существенную помощь общему делу в Хивинском походе. Конечно, успех этого отряда был бы совершенно необъясним, если бы он не освещался одним по-видимому ничтожным обстоятельством. Последнее заключается в том, что полковник Ломакин, приняв на себя обязанность обеспечить красноводский отряд верблюдами, с самого начала этой операции не переставал делать представления о необходимости и его собственного движения из Биш-Актов к Сары-Камышу, а следовательно не упускал из вида вероятности такового. Совершенно не разделяя на этот счет воззрения начальника мангишлакского отряда, высшее кавказское начальство долго и вполне категорически отклоняло ходатайство. Но в феврале месяце 1873 года, когда в Тифлисе стало известно о неожиданном возмущении на Мангишлаке, а также и о всех печальных последствиях для Красноводска, как уже и было говорено, последовало распоряжение о формировании отряда и на Мангишлаке.

Вообще нельзя не заметить, то степень успеха в военных предприятиях часто бывает совершенно необъяснима, и ни один глубокий знаток военной науки не силах предрешить, что именно выйдет из того или другого начинания, хотя, когда факт уже совершится, каждый из таких людей пояснит самым убедительнейшим образом, что то или другое неизбежно должно было произойти и именно потому-то и потому-то. Как, например, объяснить, что тот же самый мангишлакский отряд, который с такою малою подготовкою в 1873 году одолел 750-ти-верстный трудный путь по пустыне, должен был в 1872 году решительно отказаться от небольшой осенней рекогносцировки, так сказать, вокруг своего дома, и только по той причине, что один из пароходов, назначенных в. распоряжение его начальника, оказался не вполне исправным? Наконец, чем объяснить и то, что он же, имея в своем составе все роды войск и выступив 21-го января для при обретения верблюдов красноводскому отряду, к 4-му февраля вернулся у уже обратно, вовсе не добыв названных животных? А между тем известно, что страна, по которой шел отряд, до того кишела верблюдами, что еще 25-го января начальника мангишлакского отряда тревожила мысль о том, что киргизы приведут их слишком много, и он сделал распоряжение в устранение [272] неудобств, могущих оттого произойти ⁶⁷. При всем этом, население полуострова свободно администрировалось нами и в начале поисков было совершенно тихо. Первые признаки народного беспокойства были замечены нашим отрядом только 27-го января, но проявления его были слабы. Не смотря на это, задачу свою отряд не выполнил. Обстоятельство это было бы понятно, если бы, например, оружие наше потерпело какую-либо неудачу, но и этого не случилось. Напротив того, в единственном, хотя и притом не особенно кровопролитном, бою при Джангильдах, 28-го января, около четырех сотен киргизов, вооруженных пиками, топорами и несколькими ружьями, позволивших себе кричать “аламан” и размахивать пиками над головами ⁶⁸, были разбиты наголову нашею казачьею сотнею, в, которой состояло только 68 всадников. Таким образом, по мнению нашему, в военном деле иногда достаточно бывает маленькой причины, чтобы разрушить успех, даже и хорошо подготовленный, тогда как в других случаях бесконечное множество по-видимому даже серьезных причин и поводов к неуспеху остаются совершенно без влияния на дело. Распорядившиеся посылкою мангишлакского отряда, конечно, вполне заслужили признательность всех, кому дороги русские интересы; но для того, чтобы решиться послать этот отряд, нужно было быть чисто военным человеком и глубоко сознавать, что в военном деле хуже всего нерешительность и бездействие и что в нем иногда кажется невозможным оказывается вполне возможным, и наоборот. Только соглашающиеся с вышесказанным мнением могут признавать правильною посылку в Хиву импровизованного на Мангишлак отряда. Tе же, которые с этим мнением не согласны, должны быть последовательны и считать эту посылку еще большею ошибкою, чем движение красноводского отряда, так как на каждый один шанс на успешный поход мангишлакского отряда красноводский отряд имел таковых, по меньшей мере, три. Последний до Хивы не прошел, но движение его вряд ли было бесполезно. Как мы уже имели случай говорить, благодаря именно этому движению, в числе защитников Хивинского ханства ни кто не нашел бы ни единого текинца или при-атрекского туркмена. Текинцы в то время сидели дома и караулили свои очаги, которые сильно потерпели от красноводского отряда в 1872 году. [273]

Нельзя обойти молчанием того обстоятельства, что, когда заговорили о возвращении красноводского отряда, было высказано, между прочим, мнение, по которому если он не мог продолжать пути по дороге на Орта-Кую, то должен был свернуть на Сарыкамышский путь или же повернуть на колодцы Динар и идти в Ахал-Tекинский оазис, дабы тем замаскировать неудачу движения на Хиву. Что касается первого из этих мнений, то после всего, что уже сказано нами о пути чрез Сарыкамыш, остается лишь заметить, что для этого отряд должен был возвратиться в Джамала, т. е. пройти назад свыше 100 верст. Затем, отряд должен был следовать путем неисследованным — чрез Коимат и Караиман в Дахлы, с безводными промежутками примерно в 40, 95 и 90 верст. От Дахлы до Узун-Кую 57 3/4 версты и, наконец, от сего последняго до Декча, на Узбое, 115 1/2 верст. Следовательно, если бы оправдалось сведение о колодце Узун-Кую, которое имелось в отряде и которое мы уже имели случай сообщить выше, то последний безводный переход красноводского отряда должен был бы равняться 173 1/4 верстам.

Обращаясь к мнению насчет перехода в Теке, мы приведем поэтому поводу выписку из книги “Хивинский поход 1873 года”, которая, по мнению нашему, вполне способна разъяснить вопрос. Вот подлинные слова автора названного сочинения: “Красноводский отряд, при выступлении из Чекишляра, имел продовольствия для людей на два месяца и 12 дней, а фуража для лошадей — только по 9-е мая. Так как передовые эшелоны выступили 19-го и 20-го марта, то 22-го апреля, когда решено было повернуть назад, в отряде оставалось продовольствия для людей на 42 дня, по1 1/2 фунта сухарей в сутки на человека, а фуража для лошадей — на 17 дней, в размере по 5 фунтов ячменя на лошадь в сутки. Следовательно фуража доставало только, чтобы возвратиться в Красноводск, не говоря уже про то, что, по состоянию конницы, она не могла совершить что-либо, кроме возвращения к берегу моря. Если бы начальник отряда пошел в Текинский оазис с одною пехотою и артиллериею, то от Игды до Динара он должен был бы преодолеть безводный переход в 93 версты по глубоким пескам, когда люди и артиллерийские лошади уже были сильно утомлены. Быть может, на этом переходе пришлось бы потерять большую часть верблюдов, всех лошадей и даже самые орудия закопать. Как бы тогда отряд возвратился в Красноводск? В Ахал-Теке невозможно было оставаться долее двух недель, и отряд точно [274] также должен был бы возвратиться в Красноводск. Подвезти же довольствие из этого последняго пункта к отряду не было возможности, по неимению перевозочных средств. Наконец, начальник отряда не признавал надобности и цели в подобном маневрировании. Отвлечение иомудов и текинцев от содействия Хиве казалось ему достигнутым чрез исполненное до Игды движение; не видя же возможности дойти до предположенной цели т. е. до пределов Хивы, он счел главною своею обязанностью сберечь вверенные ему войска и не подвергать их напрасным мукам. В этом отношении нельзя не высказать полного одобрения сделанных им распоряжений”. Но, как бы продолжая эти строки. Гродеков приходит к тому заключению, что, придерживаясь прежнего своего мнения в этом вопросе, начальник красноводского отряда, даже и раздобыв верблюдов, едва ли не должен был, за поздним временем, отказаться от желания достигнуть Хивы, а следовательно и от движения к Измыхширу. “Ему бы следовало — говорит автор истории Хивинского похода -или сделать только диверсию к Хиве, или же выдвинуться в Ахал-Теке с отрядом менее значительным, и потому имевшем возможность быть лучше снаряженным, с целью удержать текинцев от участия в помощи Хиве.

Чтобы не повторяться, мы не станем более говорить ни по поводу диверсии, ни по поводу того, последовательно ли и согласно ли с прежним своим мнением поступил начальник красноводского отряда, идя на Измыхшир в позднюю пору; по вопросу о движении с места в Tеке нельзя не уделить нескольких слов. Могли вообще начальник отряда считать себя достаточно полноправным для того, чтобы идти куда-либо или не идти, вполне по своему усмотрению? Допустив даже первое из этих решений, все таки останется вопрос: мог ли он вести отряд в Tеке и в том случае, если уже об этом возбуждалась речь и разрешения на это не последовало? А между тем на странице 25-й почтенного труда самого же Гродекова мы читаем: — Начальник, красноводского отряда просил предписать ему идти в Ахал-Tекинский оазис, так как поход этот в равной степени и непременно оказал бы пользу общему делу. Главнокомандующий же на это заметил, что “рано или поздно с текинцами придется иметь решительное столкновение, но если красноводский отряд не примет участия в движении, долженствующем положить конец проискам Хивы против России, то это может оказаться упущением [275] непоправимым, ибо холода на севере могут помешать движению войск из Оренбурга, а туркестанский отряд, без содействия других войск с левого берега Аму-Дарьи, может быть задержан на переправе чрез эту реку”.

Поход в Теке, если бы он был тогда возможен и разрешён, бесспорно привел бы деятельность старого красноводского отряда к совершенно иному и притом вполне благополучному концу. Но если бы разрешение это запоздало, то вместе с тем изменилось бы и положение дел на Мангишлаке. Движение наших войск в Хиву со стороны названного полуострова не могло состояться. Мангишлакский отряд, так сказать, был создан на развалинах счастья отряда красноводского, причем несчастные события, последовавшие именно на Мангишлаке, обратились во зло красноводскому отряду и в пользу отряду мангишлакском. Многие части, впоследствии вошедшие в состав сего последняго, были взяты из состава отряда, собиравшегося в Чекишляре. Конечно, войска нашлись бы и на западном берегу Каспийского моря, но снаряжение их в трудный поход потребовало бы много времени, иначе дело это было бы сделано не вполне благонадежно. Совершенно иной материал представляли самые роты и сотни, которые были выделены из состава красноводского отряда. Оне уже были несколько освоены с местными условиями. Наконец мангишлакский отряд необходимо было снабдить всякого рода походным довольствием а уж на одно это требовалось столько времени, что пора возможности и надобности движения кавказских войск прошла бы прежде, чем отряд. был бы готов. Приведение в готовность мангишлакского отряда тем более потребовало бы времени, что, в случае движения с Кавказа в Хиву одного только его, он вряд ли был бы выпущен на авось. На это можно было рискнуть либо в крайности, либо на том основании, что мангишлакский отряд был бы послан с Кавказа как бы дополнительно. В другом случай он, вероятно, был бы усилен и в составе, и запасами, а для этого ему потребовалось бы и более верблюдов. А тут войска, взятые из Чекишляра и Красноводска, привезли с собою на Мангишлак в готовом виде все, что было им нужно для похода. Что касается красноводского отряда, то ему, идя в Теке, не было бы ни причин, ни оснований сокращать число войск, первоначально назначенных в его составе, и мы не можем понять, почему Гродеков думает, что в этом случае “следовало выдвинуться в Ахал Теке с отрядом менее значительным”. Мы говорим, что не было [276] бы причин потому, что от Чекишляра до первой текинской крепости, а именно до Кизил-Арвата, не 750 верст, как до оазиса хивинского, а приблизительно 300. Кроме того, идя в Теке нам почти не нужно было возить воды, ибо путь большею частью пролегает вдоль реки Атрека и его притока Сумбара. Следовательно, перевозочный наши средства были бы шире. Не было бы и оснований идти с малым отрядом потому, что мы не могли, придя в Теке, рассчитывать на спокойную стоянку у окраины оазиса. Этого не допустили бы и сами текинцы, по присущему им нраву. Следовательно, красноводскому отряду неизбежно пришлось бы заняться утверждением нашего владычества в Ахале, а на это нужны были значительные силы. Конечно, движению отряда можно было придать характер рекогносцировки, но в те времена никто не в состоянии был понять, что один и тот же путь или одну и ту же местность можно рекогносцировать до бесконечности, так как рекогносцировки производились тогда не только с точнейшим измерением расстояний и нанесением на карту проходимого отрядом пространства, но и с определением географического положения наиболее выдающихся пунктов, а также и многих высот. Так как пути в Теке были уже обрекогносцированы красноводским отрядом и со стороны Красноводска, и со стороны Чекишляра, то вообще для старых красноводцев никогда не может быть понятен смысл всех рекогносцировок, производившихся в этих же пределах, начиная с 1874 г. включительно по год движения наших боевых сил с целью покорения Теке. Доискиваясь от них каких либо результатов, можно только придти к заключению, что рекогносцировки эти оканчивались получением письменных заверений от туземцев в том, что они отныне сопричисляют себя к подданным Белаго Царя; но такие документы всегда легко было добывать в произвольном количестве и без рекогносцировок. О том же, какую цену можно было давать подобным заверениям, было уже говорено. Наконец, это усматривается и из того, что в весьма скором времени после получения верноподданнических актов силу последних пришлось закрепить двумя походами и штурмом Денгиль-Тепе.

Следя за страницами книги “Хивинский поход 1873 года”, нельзя умолчать об одном справедливом замечании автора этого труда. Г. Гродеков говорит, что “в красноводском отряде не было правильно организованного штаба и, вследствие этого, забота по снаряжению отряда всецело лежала на самом его начальнике”. [277] Действительно, состав штаба в отряде был крайне недостаточен вообще, а единственный офицер генерального штаба, находившийся налицо при Красноводском отряде и так много принесший ему пользы во время первой его рекогносцировки 1871 г. ⁶⁹, еще в том же году был отозван на западный берег Каспийского моря, где и получил другое назначение. Обстоятельство, указанное выше, действительно мешало правильному распределению труда, который, вследствие этого, иногда тяжелым бременем ложился на некоторых деятелей в Красноводском отряде того времени, Однако же, если в степных походах несоразмерность личного состава управлений вредна для успеха дела в тех случаях, когда она выражается в недостатке, то в других, т. е. когда управление переполнено, обыкновенно получаются еще худшие результаты. Вообще, как кажется, для походов по пустыне нет причин нарушать общее, принятое в нашей организации, отношение между различными органами, например, между числом начальствующих и подчиненных. Там в особенности каждый лишний начальник является истинною обузою, и чем выше чин его, тем тягостнее бывает он для экспедиции во всех отношениях. Вникая же в вопрос о составе отряда, действующего в Средней Азии, казалось бы, нельзя не признать, что в нем число кавалерии в особенности должно быть строго соразмерено с действительною в ней потребностью, а роль кавалерии — с родом службы, выпадающей на ее долю. К такому заключению можно придти, между прочим, сопоставляя затруднения, представляемые снаряжением кавалерии в степной поход, с теми выгодами, которых возможно ожидать там от нее. Полагая продолжительность похода в один месяц, на снабжение каждого кавалериста, разумеется с его конем, приходится груза приблизительно на три верблюда, не считая сосудов с водою, тогда как вместе с сими последними на трех пехотинцев достаточно двух вьючных животных. Этот аргумент может показаться слабым только тому, кто не имеет представления о том, что такое в каком-нибудь, например, Чекишляре выгрузка вообще, а громоздких предметов в особенности и что значит навьючка и развьючка тех же предметов и даже самая их перевозка на верблюдах. К тому же мы не можем в степных походах возлагать на кавалерию сколько-нибудь самостоятельных, задач. Американские рейды там невозможны, во-первых, потому, что, сколько бы [278] мы ни привели туда кавалерии, мы всегда будем уступать неприятелю и числом ее, и выносливостью коней; а во-вторых, успех рейда зависит от степени подвижности кавалерии, подвижность же ее возможна лишь при условиях хождения по стране, где все, что нужно всаднику и его коню, не отягощает спины последняго, но может быть приобретено в любом месте. В пустыне наша сила- пехота и артиллерия. Кавалерия же, в особенности осенью и зимой, когда кибитки номадов на местах, нам необходима не более, как в том размере, который нужен для облегчения движения колонн с обозами и для помощи пехоте при исполнении ею охранительной службы. В это последнее понятие должно входить также своевременное предупреждение прикрытий, высылаемых к пасущимся верблюжьим гуртам, о намерении неприятеля угнать животных и оказание всякого рода помощи этим прикрытиям. Неприятельская кавалерия в той стране не дерется в сомкнутом строю: она и атакует, и принимает атаку всегда в рассыпную. Не ясно ли, что там регулярная кавалерия не нужна? Не нужна она и для разведок, так как и для них удобнее употреблять казаков, не говоря уже о том, что еще лучше содержать для дальних разведок один-другой десяток туземных джигитов, коих семейства и имущество находятся под нашим ведением и наблюдением.

* * *

В 1873 году Красноводский отряд не выполнил существенную часть лежавшей на нем задачи. Движением своим он несомненно приковал воинов Текинского оазиса к их домашним очагам и лишил возможности принять условленное активное участие в обороне Хивинского ханства, но до Хивы он, все-таки, не дошел. Причину этой неудачи справедливо всецело отнести к предшествовавшим неудачам на Мангишлаке, коими, можно полагать, власть названного полуострова лишена была возможности сделать дело, за которое взялась с излишней нескромною самоуверенностью. Обещанных верблюдов из Мангишлака в Красноводск не прислали. Вследствие этого, Красноводский отряд вынужден был предпринять свой за-Атрекский поход. Последний доставил красноводцам верблюдов и новую боевую славу. Кроме того, поход этот не только осветил обширное пространство между реками Атреком и Гюргеном, но и часть Загюргенья. Однако, благодаря ему же, отряд наш сильно изнурился. А что еще важнее, он невольно потерял более трех недель, удобных для движения по пустыне.[279]

Читатель вероятно заметил, что в книге этой сквозит недоверие к тому, что на Мангишлакском полуострове произошли события, предупреждение которых, или с которыми борьба, в видах доставления Красноводскому отряду обещанных верблюдов, становились невозможны. Признаемся, обстоятельства те представляются нам менее чем серьезными, даже и теперь, когда о них можно уже судить не по одним только рапортам начальника Мангышлака, широко цитированным нами выше. Новый материал находится в статье Н. Ломакина, напечатанной в майской книге “Военного Сборника” за 1891 год.

Для полноты исследуемого вопроса и правильной оценки дела каждым, кто интересуется минувшими событиями в Средней Азии, мы приводим содержание объяснительной статьи, почти дословно.

Вот что рассказано в той статье:

“В начале декабря 1872 года я получил депешу из Тифлиса от начальника окружного штаба следующего содержания: “Можно ли добыть на Мангишлаке 4,000—5,000 верблюдов для Красноводского отряда и доставить их в Красноводск к марту 1873 г. и каким способом”. На что я ответил тогда же, что на Мангишлаке в начале каждого года, именно в средине февраля, можно добыть верблюдов и большее число, но только для этого необходимо предварительно занять колодцы Биш-Акты. Последняя мера была основана на следующих соображениях: обыкновенно, с наступлением каждой зимы, когда начнутся уже сильные морозы, в декабре и январе, все киргизы, со всем скотом и верблюдами, прикочевывают с возвышенности Усть-Урт (Урка) на полуострова Мангишлак и Бузачи, лежащие гораздо ниже, почти на уровне моря, и где зима бывает не столь сурова и имеется больше корма. Там они остаются до марта или конца февраля, там котятся в это время их верблюды и бараны и затем уже с молодым приплодом кочевники возвращаются на Усть-Урт, совершая тогда свои передвижения, вследствие присутствия в стаде молодого приплода, крайне медленно. В это время хотя на Мангишлаке и бывает много верблюдов, но вообще кочевники, по свойственному им недоверию, неохотно дают их нам в наем; продают же, особенно на звонкую высокопробную монету, всегда с удовольствием. В виду этого, по первому же известию о предстоящем сборе верблюдов, я просил о высылке для сего денег. При чем, предвидя, что без репрессий едва ли можно будет обойтись, обусловливал это дело непременною высылкою в Киндерли заблаговременно одной роты и двух сотен. Заняв этими сотнями [280] Биш-Акты и выставив сотню при входе в Бузачи, а роту в Киндерли, мы положительно запирали бы оба полуострова Мангишлак и Бузачи, так что могли бы ни одного верблюда не про пустить оттуда на Усть-Урт и все они были бы в наших руках, особенно же в то время, когда стада с молодым приплодом не могли скоро двигаться и легко могли быть нами настигнуты и за держаны. План этот своевременно одобрен и утвержден.

Затем в начале января (рапортом 9-го января № 14) снова просил усилить мангишлакский отряд двумя сотнями и одной или двумя ротами, оговорив, что иначе недостаток войск может парализовать главное дело, т. е. сбор верблюдов для Красноводского отряда. Эта вторичная моя просьба мотивирована была, между прочим, и тем обстоятельством, что слухи о предстоящем по ход наших войск в Хиву, со стороны трех округов, дошли уже до Хивы, и хан стал рассылать повсюду своих эмиссаров, подстрекателей и зейкачей, чтобы волновать наших кочевников и убеждать их, чтобы они нам не служили и помогать верблюдами, под опасением полного их разорения, не смели. К нам на Мангишлак с этою целью присланы Утеп, Бей-Магомет, Коррун, Матчап и Адил. Двух из них мне удалось захватить в конце января и в феврале, один явился сам, а двое бежали.

19-го января совершенно неожиданно прибыл к форту Александровскому военный пароход “Наср-Эдин-Шах” и привез нам депешу помощника главнокомандующего от 6-го января следующего содержания: “Теперь же озаботиться приготовлением для Красноводского отряда от 1,500 до 3,000 верблюдов и доставить их в Красноводск к 20 февралю”. Приказание это явилось в самое неблагоприятное для этой операции время и при самых не благоприятных для нее обстоятельствах: ни просимых мною войск на усиление отряда, и для предварительного занятия Биш-Акты, ни денег выслано не было; зима продолжала стоять теплая, почему большинство аулов не перекочевывали еще на Бузачи и Мангишлак, а продолжали кочевать по склону Усть-Урта, впереди Биш-Акты; верблюды большею частью еще не начинали котиться и аулы киргиз могли легко и быстро перекочевывать на Арка, вне нашего влияния и досягаемости.

Словом, дело это принимало неблагоприятный оборот, ибо все, чем только мы с самого начала обусловливали возможность успешного сбора верблюдов и о чем своевременно доносили и просили, оказывалось теперь неосуществимым, невозможным: к довершению и меры, принятые по моему представлению кавказским [281] начальством для содействия этому делу, не могли быть приведены своевременно в исполнение: для перевозки в Киндерли войск, лошадей, провианта и фуража не было в то время готовых паровых судов, а деньги, высланные с полковником генерального штаба Филиповым (30,000 руб., на половину звонкой монетой), чуть не целый месяц скитались за бурями по всему Каспию на военной шхуне “Персиянин”; так что уже полагали, что она погибла и послали ее розыскивать, и только в двадцатых числах февраля она прибыла к форту. Но во всяком случае, во исполнение означенного выше приказания, полученного мною 19-го января, я, дабы своевременно собрать верблюдов и успеть к 20-му февраля доставить их в Красноводск, решился немедленно же, на второй день, двинуться в степь с теми средствами, какими располагал, т. е. с двумя сотнями и одной стрелковой ротой, чтобы проследить там лично за сбором верблюдов, оказать в случае надобности содействие нашим старшинам и биям, руководить ими в этом деле и вообще сделать все, что только будет возможно. Особенные надежды возлагались на Бузачи, где тогда было много верблюдов, и потому туда я послал сотню Дагестанского конно-ирегулярнаго полка, под начальством подполковника Квинитадзе, и сам того же числа отправился за нею со стрелковой ротой, Терской сотней и двумя орудиями, объявив народу, что иду в Биш-Акты, где будем строить укрепление. Подполковнику Квинитадзе было объяснено, сколь важное значение представляет теперь для нас полуостров Бузачи, что только оттуда и можно рассчитывать добыть верблюдов, и потому приказано ему по приходе на Бузачи стать у кол. Мастек и, производя оттуда возможно частые разъезды между этими колодцами и заливом Кара-Кичу-Кайдан, стараться запереть Бузачи и прекратить для кочевников всякий выход оттуда до окончания сбора верблюдов.

У колодцев Тарталы, в Каратау (горы. отделяющие Мангишлак от Бузачи), куда мы прибыли на третий день, собрались все наши наибы, старшины и почетные бии. Тут им объявлено о последовавшем распоряжении касательно сбора верблюдов и тут же нами распределено, сколько именно каждое отделение и каждый старшина, к какому времени и куда должен доставить верблюдов.

До 26-го января все шло хорошо, по затем киргизскому наибу Кафару, при содействии хивинских эмиссаров, удалось взволновать значительную часть адаевских аулов, кочевники коих, поверив их наговорам и предъявленной им бумаге за печатью [282] хивинского хана, угрожавшей адаевцам, что если они осмелятся помогать нам и дадут верблюдов, то будут в конец разорены, — стали тайком отгонять своих верблюдов подальше от нашего отряда, и таковые в значительном. числе оставались лишь на Бузачи. Между тем тут произошел один из самых главных эпизодов, имевший самое решающее значение для нашей задачи. Выше было уже сказано, что мы с самого начала придавали особенно важное значение высылке сотни на Бузачи, с целью запереть выход оттуда кочевникам с верблюдами, и дали на это командиру сотни самые точные и положительные указания. Но в ночь с 28-го на 29-е число кочующие на Бузачи мятежные адаевцы, обманным образом воспользовавшись изменой бывших при этой сотне киргиз-вожаков верблюдов, отбили у нее всех лошадей, которых эти киргизы вспугнули, бросившись на них ночью с гиком, так что сотня эта, оставшись пешею, не могла уже выполнить возложенного на нее поручения — запереть Бузачи, и потому верблюды из Бузачи в ту же ночь и на следующее утро угнаны кочевниками на Усть-Урт, где мы их уже не могли настигнуть, а за ними угнаны были туда же и верблюды прочих адаевских аулов, кочевавших впереди нашего отряда. Вследствие этого дальнейший сбор верблюдов оказывался уже совершенно невозможным, так как гоняться за ними по Усть-Урту было решительно немыслимо.

Изложенное выше событие на Мангишлаке в январе 1873 года ясно указывает на действительные причины неудачного сбора верблюдов; так точно доносил я об этом и рапортом № 100.

Успех в начале предприятия выразился в том, что все наши сардари и бии принялись за дело с полным усердием и ревностью, какие выказали при сборе первых 500 верблюдов месяц тому назад, — послали в форт Александровский нарочных, чтобы оттуда немедленно доставили возможно больше войлоков и веревок для верблюжьих седел, так как опасались, что последних будет недостаточно; на третий же день по объявлении им приказания о сборе верблюдов я уже получил донесения от правителей Баимбетова и Табушева отделений, что ими уже собрано определенное мною с них количество верблюдов, и даже с значительным излишком, и отправлено к Биш-Акты, куда они прибудут к моему приезду; кроме того, во всех аулах, мимо коих я проходил с отрядом, мы все видели, что сборы верблюдов производятся весьма деятельно, а потому, полагаю, я имел полное основание донести, что начало этого дела не оставляло желать ничего лучшего; что [283] же касается того, что будто у нас ничего не отнято, то выше я уже объяснил что у нас, вместе с лошадьми Дагестанской сотни отняли именно то без чего невозможно было продолжать сбор верблюдов, которых, именно вследствие отнятия этих лошадей, киргизам удалось угнать на Усть-Урт, вне досягаемости нашего отряда. Огни зажигаемые на горе Чопан-Ата на Мангишлаке видимые на десятки верст кругом, служат сигналом большой тревоги и величайшей опасности, — сигналом, по которому кочевники снимают кибитки, аулы собирают свои стада и удаляются в пески и на Усть-Урт, где становится трудно их преследовать. В результате, выше сказано уже нами, что из этого вышло: большинство верблюдов угнано на Усть-Урт, чему мы не имели возможности воспрепятствовать, после угона лошадей Дагестанской сотни: оставшиеся кочевники со своими стадами баранов и лошадей продолжали кочевать на прежних местах Мангишлака и Бузачи будучи совершенно равнодушны к происходящему, и с их стороны никаких более враждебных против нас действий не было. Главное дело, которого добивались Кафар и хивинские эмиссары, было сделано: верблюдов нам не дали.

Сбор верблюдов был прекращен по следующей причине:

Мы полагали возможным, приступить к их сбору на Мангишлаке и Бузачи лишь в феврале месяце и при условии предварительного занятия Биш-Акты, а когда таковое занятие оказалось неосуществимым, по невысылке своевременно войск и денег то у нас еще оставалась надежда на Бузачи; предвидеть же тогда столь неожиданный и прискорбный случай-угон лошадей у такой превосходной, испытанной боевой Кавказской сотни- без сомнения никто бы не мог. Последствия же этого случая — угон кочевниками верблюдов на Усть-Урт — и составляют как выше уже нами сказано, причины окончательного прекращения сбора этих животных.

По неимению паровых судов, на Мангишлак нам не было доставлено ни одного солдата, ни одного казака или всадника и отряд оставался в том же составе, в каком был назад два года, до тех пор, когда уже стал формироваться в Киндерли Мангишлакский экспедиционный отряд, т. е. до конца марта или начала апреля.

Наиб адаевских киргизов т. е. старший их правитель из туземцев Кафар Караджигитов, отличавшийся умом, особенною энергиею, деятельностью, знанием дела и распорядительностью, как [284] по своему родовому происхождение (имеющему в среде кочевников первенствующее значение), так и по своему богатству пользовался в своем народе огромным влиянием. В деле успокоения края после первого восстания на Мангишлаке в 1870 году, затем в деле устройства в оном управления, сбора кочевников на обычные их кочевья, при взносе наложенной на них контрибуции и податей, Кафар оказал особенные, выдающаяся заслуги и отличия, почему и был утвержден командующим войсками в звании наиба. Понятно, что такой человек мог пользоваться, и действительно пользовался, и моим доверием.

500 верблюдов были собраны и доставлены в форт Александровский еще в конце декабря и начале января, в виду предполагавшегося предварительного занятия Биш-Акты. Тогда назначенные для сего войска отправлены бы были через зал. Киндерли морем, а мангишлакские сотни с провиантом и фуражом на этих верблюдах, при самых легких вьюках, дошли бы на седьмой день до Биш-Акты, откуда, отдохнув, верблюды могли быть доставлены в Красноводск совершенно бодрыми и неизнуренными; подвозка же провианта и фуража на незначительном расстоянии (100 верст) между Киндерли и Биш-Акты нисколько не могла изнурить их, так как для этого требовалось их сравнительно немного, а потому и труд мог быть распределен так, чтобы он не был изнурителен.

Что верблюдов на Мангишлаке много, это не подлежит сомнению; но только их много не всегда, не во всякое время, а лишь при известных, своевременно и ясно указанных мною условиях; о необыкновенном же обилии их у мангишлакских киргизов я никому никогда не доносил.

Значительное большинство киргизов действительно не принимало никакого участия в измене Кафара. Это видно уже и из того, что в деле нападения на Терскую и Дагестанскую сотни принимали участие лишь родственники Ермамбета и Самалыка, в числе около 300 человек, что затем никаких других враждебных действий против нас не было, и что нам удалось сравнительно скоро, к началу марта, успокоить весь край и возвратить кочевников на их обычные кочевки. Киргизы были только сильно запуганы угрозами Кафара и хивинских эмиссаров, что будто бы идущие из Хивы партии хивинцев будут их истреблять; а когда убедились, что все это было ложно, и узнали, что сам Кафар бежал в Хиву, — тотчас же стали являться к нам с изъявлением покорности и предложением услуг. В последствии они [285] нам оказали действительно значительные услуги, как при сформировании мангишлакского экспедиционного отряда, снабдив его верблюдами и всем необходимым для Хивинского похода, так и во время этого похода, бывших, там военных действий, трехмесячного пребывания в Хиве и, наконец, во время обратного возвращения отряда из Хивы к берегам Каспия, — чего, без сомнения, не могло бы быть, и на что мы могли бы рассчитывать, если бы народ был к нам враждебен.

В деле у г. Кара-Тюбе с нашей стороны ранены два офицера и 16 казаков. Что же касается отказа нашего от дальнейшего усиления Мангишлакского отряда казачьими сотнями, то так как усиление это признавалось необходимым лишь для предварительного занятия Биш-Акты, с целью содействия сбору верблюдов для Красноводского отряда, и так как таковой сбор не мог состояться, то и в этих сотнях надобности не было.

500 верблюдов были наняты нами еще в конце декабря и в начале января, для предполагавшегося тогда предварительного занятия Биш-Акты с целью сбора верблюдов. Киргизы, отдавшие нам в наем в начале месяца своих верблюдов, в конце его очутились в числе, главных зачинщиков беспорядков, принятию участия в коих, оказывается, не помешало им и то обстоятельство, что верблюды их находились у нас: примыкая же к движению Кафара, они очевидно питали надежду отнять у нас своих верблюдов.

Доставка верблюдов в Красноводск сухим путем, пока еще в крае окончательно не улеглось волнение, считалось нами слишком рискованною: их могли отбить приверженцы Кафара или хивинские шайки, о выступлении коих продолжали еще ходить слухи; в нашем же распоряжении состояли тогда всего две слабого состава сотни, и без того уже сильно изнуренные тяжелым зимним походом, из которого оне только что вернулись, и при том эти сотни были крайне необходимы для края, особенно при тогдашнем его положении. А что предложенный нами способ был вполне практичен и удобоисполним, доказывается тем, что когда потом, в мае или июне, пришлось доставлять верблюдов из Красноводска в Киндерли, то таковые были отлично перевезены на паровых судах, т. е. именно рекомендованным нами способом, применение которого в феврале, когда льдов вокруг Мангишлака не было, становилось вполне возможным, если бы только были паровые суда.

Переправлять верблюдов через Карабугазский пролив на [286] судах вовсе не предполагалось, а имелось в виду переправить их тем способом, каким, обыкновенно, туркмены переправляют своих верблюдов через этот пролив, а именно: их привязывают по три, по четыре к корме лодки и затем переправляют вплавь: пролив на месте переправы не шире 200—300 саженей, а особенно глубокие места где приходится верблюду плыть не более 10-ти сажен. В проливе почти во всякое время находятся от 40 до 50 туркменских рыбацких лодок, которыми мы и предполагали воспользоваться. Присутствие же при этом военной шхуны признавали крайне необходимым лишь для того, чтобы она собрала по берегу большее число этих лодок и не позволила бы им разбежаться, иначе могла произойти задержка, а долго оставаться у пролива, по неимению там пресной воды, признавалось крайне затруднительным. Плоты же были нужны на случай, если бы некоторых верблюдов нельзя было заставить плыть и вообще для содействия и ускорения переправы.

Никакой попытки с моей стороны к самостоятельным действиям вовсе не было, и мы ничего подобного не домогались. Дело было так: 27-го ноября 1872 года из Тифлиса отправлена депеша командующему войсками Дагестанской области, коему подчинялся Мангишлак, следующего содержания: “Благоволите первым же отправляющимся пароходом потребовать от полковника Ломакина сведение, может ли он в феврале добыть на Мангишлаке для Красноводского отряда до 5,000 верблюдов, а, также возможно ли направить в марте до четырех сотен “кавалерии из Мангишлака, через Биш-Акты, к Сарыкамышу. Если можно, то каким порядком? На это я ответил, что движение этих сотен от Биш-Акты к Сарыкамышу не только возможно, но по многим причинам оно весьма полезно и необходимо для здешнего края. При этом я рекомендовал, если бы движение Красноводского отряда было тоже направлено на Сарыкамыш, отправить из Киндерли с этими четырьмя сотнями и часть продовольствия для этого отряда, а также, воспользовавшись движением этих сотен, произвести столь необходимую для этого края рекогносцировку от Биш-Акты до Сарыкамыша, дабы парализовать тем влияние на наших кочевников бродящих по Усть-Урту хивинских партий. Сами же мы лично, по своей инициативе, не напрашивались на это предприятие, а коль скоро оно предложено начальством, мы не считали себя вправе от него уклониться, тем более, что видели в нем пользу для края.

Нам остается привести еще два факта: [287]

1) В январи 1872 г. на Мангишлак прибыло посольство хивинского хана, состоящее из шести человек, во главе коего состоял мангишлакский верховный ишан (высшее духовное лицо), Сары-Ишан, весьма почтенный и уважаемый 80-ти летний старец, и хивинский ишан Магомет-Амин. Они явились ко мне в начале февраля и привезли с собой письмо от хана к Его Высочеству Главнокомандующему кавказскою армиею, и также одного пленного мангишлакского поселянина-рыбака, захваченного в плен во время восстания на Мангишлаке в 1870 году.

Посольство из Хивы послано было ханом не к нам и не к начальнику Красноводского отряда, а к Его Высочеству Главнокомандующему. Оно следовало из Хивы, через Порсу, Айбугир, колодцы Байлар, Биш-Акты, прямо на Мангишлак именно по тому пути, по которому впоследствии в 1873 г. прошел в Хиву Мангишлакский отряд; посольство это следовало не в какое другое место, а на Мангишлак, потому, еще, что везло для передачи именно мне нашего пленного мангишлакского жителя, при особом письме ко мне же главного чиновника хивинского хана диван-беги (в роде министра), в коем последний просил меня оказать возможное внимание к посылаемым по приказанию хана людям. Посольство это состоялось именно вследствие настояний и советов упомянутого Сары-ишана, которого мы два раза, в 1870 и 1871 годах, посылали нарочно в Хиву, чтобы он, пользуясь там влиянием, склонил хана возвратить наших пленных поселян и уральских казаков, захваченных в отряде полковника Рукина. И наконец, в письме хана к Его Высочеству сказано: “В прошлом году Темир-хан-Шуринский заслуженный князь ⁷⁰ сказал о нас ишану: “если они наши друзья, то по какой причине держать у себя людей наших?” Узнав об этом, я поручил ему отвести одного из этих людей”.

Если же мы спрашивали начальника Красноводского отряда: когда прибудет в Красноводск хивинское посольство, то желали лишь разъяснить слух, пущенный родственниками возвращаемого нам пленного, слух, состоящий в том, что его, пленного, посольство будто бы ведет в Красноводск.

2) 6-го февраля, когда мы отправляли рапорт № 100, не только массы, но даже ни одного парового судна у мангишлакских берегов не было и не могло быть, так как переправа [288] верблюдов через Карабугазский пролив, предполагалась лишь во второй половине февраля, к каковому времени я и просил о высылке туда паровой военной шхуны. Дабы вернее и скорее мог быть доставлен этот рапорт, адресованный на имя командующего войсками Дагестанской области, в виду того, что наших нарочных продолжали перехватывать, я отправил его в четырех экземплярах, одновременно: два экземпляра, на кусовых лодках, в Красноводск и Киндерли, третий, с нарочным всадником, — тоже в Киндерли на шхуну, в случае если бы она там оказалась, и четвертый, с другим всадником, — в Красноводск”.

Этим оканчивается существенная часть статьи Н. Ломакина.

Почти не находя в ней ничего такого, чего бы не было в вышеприведенных рапортах начальника Мангишлака, мы далее сочли бы излишним подвергать содержание статьи разбору, но, к сожалению, в нее случайно вкрались фактические неточности по вопросу, имевшему печальные последствия для Красноводского отряда. Время, конечно, успело совершить свое дело и значительное число лет, истекших после 1873 года, разумеется, притупило уже острые ощущения по отношению к событиям той эпохи в каждом личном деятеле и участнике. Теперь уже можно вполне рассчитывать и верить, что для всех нас настала пора прежде всего и более всего желать и заботиться лишь о том, чтобы оставить истории сколь возможно правдивый материал. Между тем, благодаря тому же неумолимому времени, восстановление в полной точности давно прошедшего становится для всякого человека, по прошествии многих годов, все более и более затруднительным, причем значительною помощью в, этом случае могут послужить письменные документы. Об одном из таких сохранившихся у нас документов мы имеем к виду сказать не сколько слов. Мы разумеем рапорт генерала Ломакина от 9-го декабря 1872 года за № 1731-й, с выдержками из которого он только отчасти знакомит своих читателей. Рапорт этот, как говорит сам генерал Ломакин, был написан по поводу телеграммы начальника кавказского окружного штаба, который из Тифлиса спрашивал его: “можно ли добыть на Мангишлаке от 1,000 до 5,000 верблюдов для Красноводского отряда и доставить их в Красноводск к марту месяцу 1873 года и каким способом?” Это был первый вопрос, сделанный правителю Мангишлака по поводу верблюдов, а потому очевидно, что и рапорт № 1731-й, служивший ответом на цитированную телеграмму, был [289] также первою бумагою генерала Ломакина по тому же поводу, на что мы и просим в особенности обратить внимание. Генерал Ломакин признает, что на этот вопрос, сделанный ему из Тифлиса, он дал вполне категорический утвердительный ответ; но затем, в статье его, рассказ принимает характер, дающий читателю полное право предполагать, что генерал Ломакин в том же ответе точно обусловил успех предприятия предварительным выполнением некоторых своих требований. Он далее высказывает, что последовавший неуспех принятого им на себя предприятия был прямым последствием того, что кавказское начальство не вняло просьбам, заявленным, ему с самого начала и состоявшим в том, чтобы прислать на Мангишлак войска и деньги.

Мы уже имели случай обратить внимание на то, что рапорт № 1731-й был первою бумагою генерала Ломакина по поводу сбора верблюдов. Следовательно все, о чем с самого начала заявлял он в видах беспрепятственного выполнения возлагавшейся на него задачи, по-видимому, должно было бы заключаться именно в этой бумаге. Однако же, мы должны сказать, что в ней не заключалось ни одной просьбы, от предварительного исполнения коей будто бы зависело все дело. В подтверждение такого нашего убеждения, конечно, лучше всего было бы привести дословно весь документ, о котором идет здесь речь, что нам легко было бы и сделать. Но так как значительная часть первой его половины была бы повторением уже напечатанного в этой книге, то в доказательство, что войска и деньги вовсе не требовались Ломакиным с самого начала, ограничимся сообщением только некоторой части текста из рапорта; все же остальное из него, для связи и полноты, приведем лишь в кратком, но, тем не менее, в точном извлечении. Вот сущность содержания рапорта от 9-го декабря 1872 года, № 1731-й:

“Телеграмма начальника окружного штаба от 28-го ноября, с вопросом о том, можно ли добыть для Красноводского отряда 5,000 верблюдов и как их доставить к концу февраля месяца в Красноводск, — получена. Получен такой же вопрос и от начальника Красноводского отряда, помеченный 1-м числом ноября и присланный непосредственно в видах выиграния времени. Еще в октябре донесено, что занять колодцы Биш-Акты, в особенности раннею весною, значит поставить адаевских киргизов в совершенную и полнейшую невозможность уклоняться от каких бы то ни было наших требований, а тем более таких, как [290] поставка верблюдов. Весною прошлого 1871 года собраны точные сведения о количестве верблюдов у адаевцев, и оказалось, что здесь, под рукою, сидит 5,000 кибиток этого племени и каждая кибитка решительно без затруднений может выставить по два верблюда, но многие кибитки в состоянии дать и по сотне этих животных. Поэтому добыть от адаевцев все число необходимых верблюдов вполне возможно. Это не представит никаких затруднений, не смотря даже и на то, что Хива за последнее время начала обнаруживать в отношении нас особенную враждебность. Она стала высылать партии грабителей, из коих одна побывала даже в пределах Мангишлакского полуострова. Хан Хивы не перестает присылать своих людей с угрозами покорным нам киргизам и с воззваниями к наиболее почетным из них. Все эти ухищрения, однако же, совершенно бессильны повлиять дурно на сбор верблюдов, если предварительно занять Биш-Акты. Это не мешает сделать на всякий случай, хотя со времени нашего (т. е. генерала Ломакина) управления краем киргизы всегда отличались необыкновенным послушанием и даже не бывало примера ослушания. Что касается поставки ими верблюдов, то на этот счет имеется даже вполне удачный опыт. Затем еще раз повторяется, что во всяком случае, в видах полного устранения влияния Хивы и вообще всяких нежелательных случайностей в столь серьезном деле, каковым следует считать приобретение верблюдов для Красноводского отряда, нужно занять Биш-Акты. Так как верблюды нужны в конце февраля, то названные колодцы предполагается занять в половине; того же месяца. Они будут заняты двумя сотнями кавалерии, а стрелковая рота будет оставлена в Киндерли. Тогда уже можно будет надеяться, что к назначенному времени мы безусловно будем иметь нужное число верблюдов, не смотря ни на какие подстрекательства и угрозы из Хивы. Если приведенные предположения будут удостоены одобрения, необходимо знать о том не позднее половины января, дабы своевременно занять Биш-Акты. Вместе с тем чтобы приготовить отряд к движению, надобно будет шхуну, которая назначена в половине февраля сделать срочный рейс из Баку на Мангишлакский полуостров, направить не в Александр-Бай, а в Киндерли, с тем, чтобы она доставила туда весь провиант и фураж, необходимый для двух сотен и одной роты, по крайней мере на один месяц. Это нужно будет потому, что из Александровского форта будет взято продовольствие не более как на две недели. Плата за наем верблюдов будет предложена киргизам [291] обычная и вполне их удовлетворяющая, так как она практикуется давно. А именно: им будет дано по 10 рублей за каждого верблюда в месяц. Верблюдов, добытых для Красноводского отряда, можно будет доставить от залива Киндерли до Карабугазского пролива, по прибрежной дороге, на пятый день, под прикрытием сперва сотни кавалерии, а потом роты. Через пролив верблюдов переправят в два дня на 40—50 больших туркменских лодках, которые всегда найдутся на месте. Необходимо только пред тем поставить у пролива пароход, чтобы лодки не ушли в глубь моря. Впрочем, если то продовольствие для Красноводского отряда, которое должны будут поднять мангишлакские верблюды, не доставлено еще в Красноводск, то, буде названный отряд пойдет на Сары-Камыш, лучше его, продовольствие это, прислать в Киндерли, а оттуда уже послать прямо, под конвоем сотен. Движение от Киндерли к Сары-Камышу чрезвычайно удобно, весьма полезно и даже необходимо для Мангышлака. Воды по пути везде много, в особенности в марте месяце. Топлива то же достаточно. Есть и подножный корм. Движением сотен, кстати, обрекогносцируется главный караванный путь из Мангышлака в Хиву. Кроме того, этим движением мы вынудим не вполне еще нам повинующихся киргизов явиться с повинною, а главное произведем сильное впечатление на всех вообще мангишлакских кочевников. При этом особенно желательно, чтобы движение из Мангышлака сопровождаемо было двумя, тремястами туземных почетных лиц, — биями, сардарями, наибами, старшинами и прочее”. Далее, в рапорте № 1731-й буквально говорится следующее: “Для этого движения я полагал бы употребить две сотни, состоящие в Мангишлакском отряде, — Терскую и Дагестанского конно-ирегулярнаго полка, которые привыкли уже к степным походам и к марту месяцу будут находиться в Биш-Акты. Затем, еще другие две сотни, которые следует доставить прямо в Киндерлинский залив, со всем потребным на четыре сотни продовольствием на все время рекогносцировки. По получении распоряжения, какие именно сотни, в каком составе и в продолжении какого времени будут участвовать в рекогносцировке, я представлю подробную ведомость, сколько и какого именно про довольствия потребуется на них доставить в Киндерли, какое им необходимо будет иметь количество верблюдов для поднятия этого продовольствия и по каким колодцам удобно может быть произведено это движение. Признаю полезным, на время движения четырех сотен в глубь степи и обратно, иметь в тылу [292] движения два или три складочных продовольственных пункта: один на берегу моря, у залива Киндерли, где будет выгружаться доставляемое шхунами довольстве, другой — в Биш-Акты и третий — в Ильтедже или другом пункте, по мере движения отряда. В таком случае, к одной стрелковой роте, состоящей уже в отряде, прошу добавить еще две, для прикрытия названных трех пунктов и конвоирования караванов с провиантом”.

По поводу только-что приведенного документа, прежде всего заметим. что в нем, по нашему мнению, нет даже и намека на то, о чем генерал Ломакин говорит в своей статье, т. е. о том, что хотя весною на Мангышлаке верблюдов и очень много, но что будто в ту пору кочевники дают нам их в наймы совершенно неохотно, а продают с удовольствием. По этому факт этот если и стал когда-либо известен высшему кавказскому начальству, то это могло случиться разве впоследствии. Напротив того, в самом начале дела генерал Ломакин усиленно указывал на то, что управляемые им киргизы охотно отдают нам в наем своих верблюдов, и вовсе не заявлял о том, что они еще охотнее их продают. Затем, резюмируя все извлеченное из рапорта, по мнению нашему, получим:

1) Верблюдов на Мангишлаке вообще более, чем нужно.

2) Добыть верблюдов чрезвычайно легко и никакие ухищрения из Хивы этому помешать не могут.

3) Однако же, на всякий случай, для полной верности предприятия, находящиеся в составе Мангишлакского отряда сотни своевременно займут Биш-Акты, а стрелковая рота станет в Киндерли.

4) Если эта мера признается полезною, то желательно: а)узнать об этом к половине января; б) направить срочную вторую февральскую шхуну в Киндерли, и в) на ней же, т. е. на этой шхуне, прислать месячную пропорцию провианта и фуража для двух сотен и одной роты.

5) Добытые верблюды будут перевезены через Карабугазский пролив судовыми средствами местных туземцев, но к ним нужно поставить караул.

6) Добытых верблюдов, если Красноводский отряд двигается на Сары-Камыш, лучше вовсе не посылать в Красноводск, а обовьючить их на Мангишлаке же, да и послать караван прямо в Сары-Камыш, под конвоем из четырех сотен, для которых все потребное везти на этих верблюдах. С ними же послать сотни три почетных туземцев. Все это будет чрезвычайно эффектно, а вместе с тем и полезно для Мангишлака. [293]

7) Если разрешено будет произвести это движение четырьмя сотнями непосредственно из Мангишлака, то, естественно, к двум имеющимся сотням надобно дослать еще две сотни. Мало того, для полного осуществления проекта, в последнем случае прислать на Мангишлак еще две роты, дабы сии последние, вместе с наличною третьею ротою, устроили и охраняли три складочных попутных пункта, впредь до возвращения сотен на Мангишлак.

Если наше резюме из рапорта № 1731-й сделано правильно, то можно с убеждением сказать, что до сбора верблюдов для Красноводского отряда относятся лишь первые пять пунктов, в которых нет и речи о присылке войск. Добыть верблюдов для Красноводска предполагалось, так сказать, своими средствами. Об усилении отряда ведется разговор лишь на тот случай, если бы разрешено было самостоятельное движение из Мангишлака. О присылки же денег в этом самом начальном рапорте и вовсе ничего не сказано. Тем не менее начальник Мангишлакского отряда взялся добыть верблюдов, в любом количестве и безусловно. По его соображениям, для устранения каких-либо нежелательных случайностей, ему нужны были две сотни и одна рота, а так как в ту пору в отряде его, не считая артиллерии, находились именно две сотни и не одна, а три роты, то естественно, что в Тифлисе не возбуждалось и речи о досылке войск на Мангишлак, с целью способствовать добыванию верблюдов для Красноводска, Однако же, в Тифлисе сделали гораздо более того, чего желал генерал Ломакин. Там безотлагательно предписали интендантству исполнить все заявленное, начальником Мангишлакского отряда, приняли меры к тому, чтобы срочная февральская шхуна была направлена в пункт, указанный полковником Ломакиным, и чтобы другое паровое судно своевременно стало на страже у Карабугазского пролива, а также предложили адмиралу Бакинского порта приказать изготовить особенного устройства плоты, которые, будучи буксируемы паровыми двигателями, должны были значительно облегчить и ускорить перевозку вьючных животных по вышеназванному проливу, с севернаго берега на южный. Полковник Ломакин желал знать окончательное решение добывать ли верблюдов для Красноводского отряда — не позднее половины января месяца, и приказание на этот счет ему было доставлено 19-го числа. Следовательно, можно сказать, что и по этому вопросу кавказское начальство отнеслось к его желанию со вниманием и предупредительностью. Конечно, приказание было получено на Мангишлаке не к 15-му числу, но, назначая свой продельный срок, полковник Ломакин знал хорошо, что там, где нет телеграфа и [294] железной дороги, где между спрашивающим и отвечающим 500 верст, да еще и вся ширь значительная” по размерам и бурливого моря, по которому едва-едва плетутся ветхие и слабосильные суденышки, рассчитать день в день почти нет возможности и, при подобных условиях, четыре дня составляют всегда возможную разницу во времени. Наконец, эта небольшая просрочка была тем менее важна, что, по смыслу сделанного полк. Ломакину вопроса и по характеру данного им ответа, он мог ожидать, что приказание собирать верблюдов последует неминуемо, а потому мог заранее подготовлять дело. К тому же нельзя не заметить, что если приказание, несколько и запоздало, то за то оно обязывало собрать уже не 5,000 вьючных животных, как должен был рассчитывать начальник Мангишлака, судя по первой телеграмме, а только лишь не много более половины этого числа, именно 3,000 голов, чем, разумеется, значительно облегчалось и упрощалось дело.

Как уже замечено выше, в первоначальном своем рапорте полковник Ломакин действительно просил об усилении своего отряда войсками; но, повторяем, по мнению нашему, просьба эта от носилась до случая, если бы одобрено было его предположение на счет движения его четырех сотен и почетных туземцев из Мангишлака к Сары-Камышу. Однако же генерал Ломакин и по настоящее время упорно связывает безуспешность свою в деле в приобретения верблюдов с неприсылкою ему войск и денег. Так как в последней своей статье он подчеркивает то обстоятельство, что приказание командующего армиею вручено было ему в самое неблагоприятное время, и поясняет это тем, что полученное им приказание не было поддержано присылкою в его распоряжение потребных для исполнения сил и средств, на необходимость которых он, будто бы, указывал с самого начала, то остается разве только допустить, что причиною всему была неудовлетворительная редакция рапорта № 1731, что не то в нем желательно было сказать. Это, пожалуй, возможно; но действительное содержание разбираемой бумаги, как кажется, нельзя было бы понять иначе, чем оно было понято в Тифлисе. К большому сожалению, мы незнакомы со всею дальнейшею перепискою начальника Мангишлакского отряда с его непосредственным начальником, т. е. с начальником Дагестанской области, генерал-адъютантом князем Меликовым. Быть может генерал Ломакин и сообщил ему после рапорта № 1731 что-либо новое и специальное касающееся сбора верблюдов для Красноводского отряда, но до Тифлиса ничего подобного не доходило. Внимание генерала Ломакина в то время, [295] конечно, главнейшим образом было сосредоточено на том, чтобы осуществить экспедицию, которая, как сам он говорит, обещала большую пользу краю, вверенному его управлению, и которая состояла в движении из Биш-Актов к Сары-Камышу четырьмя сотнями, в сопровождении почетных туземцев. Забота об интересах Красноводского отряда для начальника Мангишлака казалась тогда второстепенным делом, что, между прочим, легко видеть и из рапорта его от 9-го января 1873 г., № 14-й, на который генерал Ломакин ссылается в своей статье, говоря, что он в нем вновь просил о присылке в его распоряжение еще двух сотен и одной или двух рот, заявив также, что иначе недостаток войск может парализовать главное дело. Рапорт № 14-й был получен начальником Дагестанской области 21-го января, а на другой день содержание его было передано в Тифлис в следующей редакции: “Ломакин усиленно заявляет о необходимости рекогносцировки в конце февраля от Биш-Актов к Сары-Камышу. Для этого он просит предварительно усилить Мангишлакский отряд двумя сотнями и двумя ротами с тем, чтобы части эти прибыли в Киндерли в двадцатых числах февраля. С просимым усилением своего отряда Ломакин связывает успех заготовления верблюдов Красноводскому отряду”. По поводу только что приведенного сообщения мы позволим себе сказать, что если первое заявление генерала Ломакина было тождественно с этим заявлением, сделанным, вновь, то, по мнению нашему, нельзя не усмотреть из них, что нужда Красноводска присоединена была сюда только лишь как средство достигнуть желаемой цели. Мы полагаем, что каждый, познакомившийся с этим документом, отвергнет даже и то, в виде, крайности, допущенное нами объяснение, по которому мы желали видеть причину недоразумения в неудовлетворительной редакции рапорта № 1731. Не говоря уже о том, что в тексте приведенной депеши вообще нет никакой двусмысленности, нельзя же думать, что войска, прибывающие на Мангишлак в конце февраля, нужны были там для сбора верблюдов Красноводскому отряду, когда животных этих требовалось собрать в проделах полуострова с таким расчетом времени, чтобы, употребив дней пятнадцать на их перегон до Красноводска и на необходимый затем им отдых, Красноводский отряд мог бы начать свое движение не до наступления марта месяца.

Относясь неодобрительно к вышеприведенному мангишлакском проекту, кавказское начальство 2 5-го января уведомило князя Меликова телеграммою, что командующий армиею не нашел [296] возможным допустить движение из Биш-Актов. В той же телеграмме сообщено было также, что в предупреждение каких-либо случайностей генерал-адъютант князь Святополк-Мирский приказал, однако же, усилить войска полуострова одною ротою и двумя сотнями, — последними вместо двух Мангишлакских сотен, кои, по существовавшему предположению, должны были отконвоировать верблюдов до Красноводска и, по прибытии туда, поступить в состав Красноводского отряда. Таким образом, со стороны кавказского окружного начальства без всякого замедления последовало распоряжение об увеличении числа войск на Мангишлаке, едва получен был в Тифлисе намек на то, что какое либо обстоятельство может дурно повлиять на предрешенное движение из Красноводска. Почему рота, которую командующий армиею приказал перевезти на Мангишлак, не была перевезена туда, как это свидетельствует в своей статье генерал Ломакин, — нам совсем неизвестно. Во всяком случае, нельзя согласиться с генералом Ломакиным, который видит причину этого в том обстоятельстве, что на Мангишлаке не было паровых судов. Последних не было также ни в Красноводске, ни в Чекишляре, но тем не менее войска привозились туда из портов западного берега Каспия, в которых суда всегда имелись в большем или меньшем количестве. Ведь роту следовало везти не из Мангишлака, а в Мангишлак. К тому же ее легко было поднять и на срочном рейсовом пароходе. Другое дело кавалерия. Для нее требовалось более вместительное и специальное приспособленное судно, которое, конечно, тоже бы нашлось, но сотни не были перевезены на Мангишлак, нужно думать, по той причине, что перестал существовать самый повод, по которому предполагалось их перевезти. Ими, как это сказано выше, решено было заменить две Мангишлакские сотни, долженствовавшие сопровождать в Красноводск добытых на Мангишлаке верблюдов. Однако же, так как последних совсем не добыли, да к тому же одна из тамошних сотен была обесконена киргизами, то штаб округа отменил смену кавалерии на полуострове.

Возвращаясь к тому удивительному факту, каковым представляется неисполнение приказания командующего армиею относительно перевозки одной роты на Мангишлак, мы должны, однако же, признать, что обстоятельство это не имело существенного значения. Эта рота была там вовсе не нужна. По крайней мере ни из чего не видно, чтобы в то время на Мангишлаке где либо не доставало военной боевой силы, так как для этой роты начальником [297] Мангишлакского отряда даже не было оставлено никакой роли в той программе, которая была им составлена для полнейшего устранения каких бы то ни было случайностей в деле добывания верблюдов. Предприятие это, как легко каждому удостовериться из рапорта Ломакина № 1731, могло и должно было быть выполнено двумя сотнями и одною стрелковою ротою. Для этого к половине февраля сотни должны были занять колодцы Биш-Акты, а стрелковая рота — стать в Киндерли. Таков именно был тот. первоначальный план, самого же начальника Мангишлакского отряда, о котором он говорит в своей статье, что “план этот совершенно был одобрен и утвержден”, но которого, скажем мы, составитель его, тем не менее, вовсе не придержался. Хорош ли был и целесообразен этот первоначальный и утвержденный план, или он уступал импровизированному впоследствии и никем не утвержденному плану, о том мы судить не беремся. Мы вполне веруем, что иногда результаты случайных вдохновений оставляют далеко за собою плоды таких проектов, которые всесторонне и долго были обсуждаемы, а затем и одобрены. Почему, однако же, цель движения Мангишлакского отряда не была достигнута? Берем смелость утверждать, что обстоятельству этому, столь серьезному, между прочим, и по печальным последствиям для Красноводского отряда, даже и до ныне никто не уделил ни малейшего внимания, хотя вопрос, конечно, не лишен и общего интереса. Впрочем, нам кажется, что это вовсе не первый пример у нас какого то, как бы равнодушного отношения к фактам, совершающимся в Азии. Между тем, будучи самою судьбою призваны господствовать в этой части света, мы не успели еще в должной степени водворить там естественные и вполне законные права нашего отечества. Это, разумеется, зависело в особенности от того, что нам еще не достаточно подробно и внимательно изучены и исследованы такие особенности края и условия быта его жителей, которые могли бы познакомить нас короче с средней Азией и способствовать утверждению авторитета представителей русской власти среди своеобразного туземного населения. По крайней мере трудно найти иное объяснение для неоднократно повторявшихся и могущих еще повторяться случаев неполного повиновения со стороны подвластных нам народов Азии, по природе своей необыкновенно расположенных беспрекословно повиноваться власти, если чуткий их инстинкт подсказывает им, что власть обладает твердою волею и достаточною настойчивостью. [298]

Итак, были ли действительные причины, помешавшие Мангишлакском отряду добыть в 1873 г. верблюдов для Красноводского отряда, и в чем именно заключались оне? Пытаясь приблизиться к разрешению этих вопросов, мы, разумеется, по весьма понятным побуждениям, желали бы выполнить такую задачу в возможно беспристрастной форме. Для этого мы не находим ни чего лучшего, как обратиться за необходимым материалом к рапорту самого же генерала Ломакина к командующему войсками Дагестанской области от 6-го февраля 1873 г. № 100. Из него усматриваются следующие факты: а) Мангишлакский отряд, в составе одной стрелковой роты, двух сотен и двух орудий, 20-го января выступил из Александровского форта, с целью исполнить приказание высшего начальства, заключающееся в том, чтобы добыть и к концу февраля месяца доставить в Красноводск 3,000 голов верблюдов; б) ко дню выступления из форта, в полном распоряжении начальника отряда уже имелось 500 вполне хороших верблюдов, а потому, следовательно, оставалось добыть только 2,500 этих животных; в) прибыв к колодцам Тарталы, т. е. пройдя приблизительно верст 80, отряд уже миновал и оставил у себя в тылу большую часть аулов баимбетовского и табушевского племен; г) там же, т. е. в Тарталах, начальник отряда счел своевременным объявить и без замедления объявил киргизам настоящую цель своего движения. Судя по тому, что отряд шел быстро, расстояние между фортом Александровским и колодцами Тарталы должно было быть пройдено дня в 3—4. Таким образом, следовательно, туземцы были оповещены о том, что от них требуются верблюды, примерно, 23-го или 24-го января; д) одновременно с этим, для способствования делу сбора животных, сотня конно-мусульманского ирегуллярнаго полка была командирована на полуостров Бузачи, к колодцам Мастек; е) народ и все почетные бии и сардари приняли к исполнению приказание начальника отряда с видимо непритворным сочувствием, причем народные представители тут же и безотлагательно расписали верблюжий налог по своим родам и отделениям; ж) по разверстке этой на племена, большая часть которых, как сказано выше, находилась уже заслоненною отрядом от вредного влияния со стороны наших врагов, т. е. на племена табушевское и баимбетовское, досталось выставить по семисот верблюдов, но они решили, на всякий случай, дать больше. И действительно, на третий же день, а именно: 27-го января, получено было донесение, что одни только табушевцы и баимбетовцы [299] собрали уже и отправили полковнику Ломакину по восьмисот верблюдов. Таким образом, следовательно, уже 27-го или 28-го января отряд мог взять под свой глаз и свою охрану 2,100 верблюдов, считая в том числе и прежде имевшихся животных. Независимо от того во всех аулах, чрез которые проходили наши войска, в дальнейшем следовании из Тарталы, они ясно видели, как везде деятельно собирались верблюды; однако же в ночь с 27-го на 28-е января, когда отряд ночевал у колодцев Кокты-Кую, случилось неожиданное происшествие. Киргиз Кафар Караджигитов, по внушению из Хивы, изменил нам; он прежде был киргиз примерный и служил нашим интересам с полным рвением, а тут, вдруг, зажег на священной горе Чопан-ата сигнальный огонь, призывающий народ к восстанию против нас. О том, что на вершине горы появился зловещий свет, начальнику нашего отряда доложил один из киргизов, отправленных полковником Ломакиным вперед еще за две недели до выступления из форта, с целью следить за расположением умов и утверждать народ в убеждении на счет полной безопасности с нашей стороны. Киргиз, оповестивший Ломакина, сообщил также, между прочим, что Кафар стал распространять в народе слухи, будто русские только для обмана потребовали на первый раз 3,000 верблюдов, но ему, под величайшим секретом, сообщено самим начальником, что едва потребованные верблюды будут доставлены, как сейчас же будет приказано киргизам доставить нам еще 9,000 верблюдов, столько же лошадей и одну тысячу молодых людей, и что в случае неисполнения новых требований Ломакин имеет в виду разорить все киргизские аулы. В таком критическом положении Кафар, будто бы, советовал народу отдаться в распоряжение хивинского хана, который, в свою очередь, обещает великие милости ищущим его ханского покровительства и жестокую кару тем, которые останутся верны русским. По словам того же нашего разведчика, Кафар заявил народу, что сотня, отправленная на Бузачи, по окончательному его условию с джеменеевским сардарем, будет уничтожена сим последним, а остальную часть нашего отряда, когда она дойдет в Биш-Акты, уничтожит он сам, т. е. Кафар, что для этого у него уже собраны семьсот батырей, с которыми он намерен предать огню и мечу все адаевские аулы в том случае, если они немедленно же не возмутятся против русских. Этою угрозою Кафар навел такой страх на киргизов, что они опрометью бросились бежать к Усть-Урту. [300] Речи Кафара разнесены были по Бузачи и Мангишлаку с быстротою телеграфа. Все, люди, посланные полковником Ломакиным заранее вперед для успокоения умов, были задержаны, исключая только одного, который ускакал и доставил начальнику Мангишлака весть о положении дел. На следующий же день известия эти были подтверждены и остальными нашими посланцами, которые, как было упомянуто, были задержаны, но потом убежали. Зная энергию и влияние Кафара на народ, — сказано в рапорте полковника Ломакина № 100, — можно было опасаться весьма серьезных последствий от произведенного им волнения; но, к счастью, Кафар встретил слишком мало сочувствия в массе народа. Бунтовщику предались только два киргиза, народ же оставался совершенно безучастным к делу, — он только в страшном перепуге бросился бежать в разные стороны.

Получив тревожные известия, начальник Мангишлакского отряда рассчитал, что в Биш-Акты идти не нужно, а лучше хорошенько запереть Бузачи и обеспечить таким образом прежде посланную туда же сотню конно-мусульманского ирегуллярнаго полка от всяких вероятных нежелательных случайностей. По этому полковник Ломакин не пошел уже на Биш-Акты, а немедленно свернул на Бузачи, взяв направление на колодцы Аузурпа. С 28-го на 29-е января он с отрядом ночевал между Каратау и Актау. 29-го, еще до света, отряд пошел дальше. Ему предшествовали разведчики, которым, между прочим, приказано было успокаивать киргизов, удаляющихся из Бузачей на Мангишлак, и уговаривать их возвратиться. Дело это шло вполне успешно. Пока отряд наш дошел до Джангильдов, многие аулы, сдвинувшиеся со своих мест, были успокоены и возвращены. Находясь в Джангильдах, начальник отряда узнал, что по берегу залива Кара-Кичу пробирается на Усть-Урт множество аулов с огромнейшими стадами и табунами, а потому полковник Ломакин направил туда три взвода от находившейся при нем Терской казачьей сотни, под начальством командира сей последней, сотника Сущевского-Ракусы. Офицеру этому поручено было успокоить аулы и вернуть их. Чтобы, в случае, надобности, поддержать названного сотника, начальник отряда лично повел по следам его остальной взвод и одно орудие; стрелковая же рота, со вторым орудием, получила приказание продолжать путь по направлению к колодцу Аузурпа. Казачьи взводы скоро открыли аулы и стали убеждать их идти назад. В ответ на это от 300 до 400 киргизов, имея, вместо значка, привязанный на палке [301] красный платок, стали размахивать над своими головами дубинами и топорами и кричать “аламан”! Покричав и помахав немного, партия далее пошла на терцев, но, не доскакав до них, бросила в казаков дубины и топоры. Однако же такая дерзость немедленно была наказана и боевому пылу кочевников терцы скоро положили предел. Они сперва погнали номадов шашками, но заметив, что оружие это плохо прорубает несколько ватных халатов, надетых, по обыкновению, на киргизов, храбрые казаки выхватили кинжалы и быстро рассеяли врагов, которые, спасаясь, попрятались по балкам и оврагам. Впрочем, все это, как уже сказано выше, было делом лишь 300—400 воинствующих аламанщиков, народ же, в громадном количестве покрывавший соседние высоты, оставался спокойным зрителем происходившей стычки и вовсе, никакого участия во враждебном нам деле не принимал и даже, не двигался с места.

Окончив бой, войска наши пошли ночевать в Аузурна, где к тому времени находились уже рота и орудие. При этом от народа, встреченного у берегов залива Кара-Кичу, взята была нами лишь сотня лошадей, верблюдов же у них не брали вовсе. Почему именно потребовались нам лошади, к сожалению, в рапорте № 100 ничего не сказано. Что же касается того, что мы не взяли верблюдов, то обстоятельство это в помянутом рапорте поясняется тем, что будто животные эти были отправлены киргизами вперед. Далее, в рапорте говорится, что молодецкий бой у Кара Кичу обошелся нам в 16 человек раненых, но раны были самые ничтожные, и хотя некоторое исключение составляли двое раненных, однако и их раны не представляли ровно ничего серьезного. Однако же, в день описанного боя, но уже после него, до начальника Мангишлакского отряда дошла одна весьма неприятная весть. Она заключалась в том, что наша конно-мусульманская Дагестанская сотня, находившаяся тогда у колодцев Мастек, была обесконена киргизами в ночь с 28-го на 29-е января. Узнав об этом печальном происшествии, начальник отряда, конечно, поспешил на выручку сотни и до света 30-го января выступил из Аузурпа в Мастек. По пути своего движения он встретил несколько аулов, которые в отношении нас не обнаружили ни малейших признаков вражды, хотя им хорошо было известно все то, чем бунтовщики думали склонить народ к непризнаванию нашей власти и к неповиновению ей.

К вечеру 30-го числа генерал Ломакин прошел 20-ти верстное пространство, разделяющее Аузурпа от Мястека, и был [302] очень удивлен, не застав конно-мусульманцев в этом пункте. Осмотрев Мастек, он удостоверился, что сотня наша еще в тот самый день была у этих колодцев, но куда ушла она и ушла ли она сама, или киргизы увлекли ее силою, — этого он объяснить себе не мог. В конце концов, начальник Мангишлакского отряда остановился на предположении, что, вероятно, сотня была блокирована неприятелем, который, однако же, узнав о приближении остальной части отряда, снял блокаду, и тогда командир сотни, подполковник Квинитадзе, пользуясь этим случаем, немедленно пошел к колодцам Кошак, чтобы затем благополучно уйти в Александровский форт. Вследствие такого предположения, Ломакин, сделав привал у Мястека, тоже повел отряд по пути уходившей сотни. До 1-го февраля о конно-мусульманах ничего не было слышно и ничего не могли узнать. В этот же день Ломакину привезли записку от их командира, который сообщал, что лошади угнаны у него киргизами, блокировавшими его в течении двух дней, но что ему 30-го января удалось, наконец, освободиться, с потерею только одного человека легко раненого, и он, узнав от встретившихся туземок о нахождении полк. Ломакина в Кошаке, сам отправился туда же. Как бы то ни было, но вечером 1-го февраля Мангишлакский отряд соединился со столь сильно выстрадавшею своею сотнею и в тот же день, по приказанию начальника отряда, конно-мусульмане получили лошадей из числа тех, которые были отняты Ломакиным в бою терских казаков у берегов залива Кара-Кичу. Успокоясь в этом отношении, начальник отряда стал уже опасаться на счет судьбы Александровского форта и находящейся близ него станицы, откуда уже давно не было никаких вестей. Поэтому на следующий же день, следовательно 2-го числа, полк. Ломакин повел свой отряд домой, куда и прибыл благополучно 4-го февраля. При этом Ломакин имел еще раз случай убедиться, как и свидетельствует он в своем рапорте, что население между Кошаком и фортом Александровским оставалось совершенно безучастным произведенному Кафаром волнению и что все аулы, кочевавшие на этом пространстве, даже стянулись ближе к форту, конечно желая тем как бы выразить свою несолидарность с кафаровским делом и оставаться под нашею защитою и в нашей воле. Поясняя положение вещей на Мангишлаке, Ломакин, в рапорте своем № 100, неоднократно повторяет и далее, что вообще народ не был напуган угрозами Кафара и что сей вероломный [303] киргиз, не успев за все время собрать около себя и пяти человек, удалился в Хиву.

Описав факты, совершившееся во время похода Мангишлакского отряда с целью добыть верблюдов для отряда Красноводского и сделав. это описание совершенно точно по рапорту самого же Ломакина № 100, попробуем теперь разобрать сущность всего совершившегося и сделать оценку самых фактов. во-первых, заметим, что, по нашему мнению, принятый начальником отряда лично им измененный план безусловно был хорош и целесообразен. По его собственному свидетельству, в Бузачах верблюдов было много. Бузачи — это маленькая часть большого Мангишлакского полуострова и сама составляет полуостров. Чтобы запереть выходы из Мангишлака на материк, требовалось наблюдать протяжение в 160 верст, что составляет приблизительно наименьшую ширину Мангишлакского перешейка, а расстояние между заливами Кочак и Кара-Кичу, т. е. минимальная ширина перешейка, отделяющего Бузачи, едва равна 65-ти верстам. К тому же, в горле Бузачинского перешейка лежит озеро Кара-Кичу-Туз, сокращающее ширину выхода из Бузачи еще верст на 16. наконец, операционная, она же и коммуникационная линия от Александровского форта до средины линии Кочак-Кара-Кичу, равна всего 150 верстам, тогда как до Биш-Актов почти вдвое дальше. При таких условиях, раз как в Бузачах можно было добыть все то, за чем хотели мы идти, конечно, можно было и направиться туда прямо. Нельзя также не отнестись с должным уважением к тому, что, получив 19-го января приказание идти на поиски верблюдов, Мангишлакский отряд выступил с этою целью на другой же день. В виду спешности дела, это было вполне целесообразно, разумеется, только в том случае, если отряд был готов к походу. Впрочем, в последнем отношении нет поводов допускать какое-либо сомнение, так как мангишлакцы в течение всего похода ни раза не голодали, ходили всегда бодро, весело и скоро. Затем, мы не беремся судить, существовала ли нужда в том, чтобы до времени таить от народа настоящую цель движения отряда; но, допустив существование в том действительной надобности, остается согласиться с ген. Ломакиным, который говорит и в своем рапорте, что, придя к колодцам Тарталы, он счел вполне своевременным открыть населению свои намерения. И, действительно, судя по тому же самому источнику, ко времени прибытия к названным колодцам наша сотня успела уже загородить дорогу из Бузачей, большая часть богатых [304] верблюдами аулов оставалась уже в тылу отряда, а следовательно и в полнейшем нашем распоряжении, и, наконец, Тарталы, у которых бивакировал отряд в день объявления секрета, находятся почти у самого Бузачинского перешейка. Такое положение отряда составляло как бы вторую линию заграждения Бузачей, делало его прекрасным резервом передовой сотни и заслоняло табушевцев и баимбетовцев от грабительских банд, которых Хива грозила напустить. Нельзя, однако же, не заметить, что плодами такой хорошей стратегии начальник Мангишлакского отряда вовсе не воспользовался, равно как совершенно не воспользовался и порывом соревнования двух вышеназванных племен друг перед другом в отношении того, кто дает нам более верблюдов против числа, доставшегося на их долю по разверстке. Измену Кафара Караджигитова мы склонны считать вполне незначительным эпизодом. Хотя киргиз этот и зажег свой призывной огонь на священной горе, но последняя находится, примерно, в 200 верстах восточнее Тарталы и в 60-ти верстах восточнее же колодцев Кокты-Кую, у которых провел Ломакин со своим отрядом, ночь с 27-го на 28-е января, т. е. ту ночь, когда на Чопан-Ата запылал Кафаровский огонь. Огня этого, следовательно, вследствие большого расстояния от него, не могли видеть ни отряд, ни тем более весь народ, кочевавший в пределах Бузачинского полуострова и вообще западнее меридиана Кокты-Кую. Точно также невозможно серьезно отнестись к бдительности враждовавших тогда с нами воинов, которые, захватив наших посланцев-успокоителей, так плохо стерегли последних, что им, на другой же день после своего пленения, удалось уйти из под стражи.

Правда и то, что настоящих врагов у нас между киргизским народом было весьма немного, а опасных для нас и вовсе не было. Тем не менее, нельзя не признать основательным, что, получив тревожные вести, Ломакин круто свернул с Бишактинской дороги на Бузачи. Нам кажется, что отряду нашему вообще не было надобности доходить и до Кокты-Кую, а следовательно тем более было совершенно бесцельно двигаться дальше к востоку. Продолжая путь в этом направлении, мы тем самым выпускали из под своей воли все то население, которое отгородили собою от Хивы, а потому и их вьючных животных. Идя далее, полк. Ломакин мог разве рассчитывать находить случаи бить киргизов-воинов, тяготеющих к Хиве. Но цель движения его от ряда, как известно, была — добыть Красноводскому отряду верблюдов. [305] Догонять, же аулы, уходящие в глубь материка, отряду было весьма мудрено. Едва мангишлакцы свернули на Азурпа, как стали встречать массу кочевников, направлявшихся из полуострова. Чтобы заворотить их обратно, большею частью оказывалось вполне достаточно простого увещания. Одна лишь значительная числом партия номадов, следовавшая по самому берегу залива Кара-Кичу, обнаружила некоторое упрямство, выразившееся в том, что ее батыри помахали над своими головами палками и топорами и покричали “аламан”! Пришлось терцам унять этих крикунов и заставить их попрятаться. Это, разумеется, было не обходимо, чтобы не давать потачки, которая, как известно, в высочайшей степени способствует развитию нахальства во всяком азиятском народе. Однако же, таким благоприятным случаем, казалось бы, следовало воспользоваться и потребовать верблюдов от всех аулов, коим принадлежали побитые терцами батыри. Последних, судя по рапорту № 100, было от трех до четырех сотен. Кроме того, судя опять-таки по тому же рапорту, на побитие батырей терскою сотнею безучастно смотрело до 1,000 вооруженных людей. По этим числам, приводимым самим Ломакиным, можно с уверенностью заключить, что число кибиток, встреченных нашим отрядом 29-го января на берегу залива Кара-Кичу, по крайней мере, простиралось до 1,500. Считая далее не более трех верблюдов на каждую кибитку, получим, что Ломакину достаточно было одной такой встречи, чтобы добыть верблюдов в полтора раза более чем от него ожидалось и требовалось. А ведь это была не единственная случайная встреча, не говоря о том, что при его отряде имелось 500 верблюдов, да и табушевцы с баимбетовцами собрали уже и держали наготове 1,600 голов этих животных. Правда, в рапорте говорится, что у встреченных при Кара-Кичу киргизов не было на лицо верблюдов, а они были отправлены вперед, но на это можно возразить следующее. Во-первых, сам же ген. Ломакин говорит, что встреченные киргизы уходили из Бузачей и Мангишлака, чего они, очевидно, но могли совершить иначе, как везя свои семьи, кибитки и, вообще, весь свой домашний скарб на верблюдах, а во вторых, даже и в том случае, если бы аулы эти не двигались, их скот, конечно, находился на пастбище где-либо по соседству от места, на котором кочевали аулы. Таким образом, стоило только энергичнее предъявлять им свое требование, — и верблюды, без сомнения, были бы пригнаны и сданы в распоряжение отряда самими же их владельцами не позднее следующего дня. Однако же, [306] начальник отряда воздержался от этого, хотя еще пред выступлением своим в поход доносил начальству, что между прочим предвидит и возможность необходимости репрессалий. Но несравненно непонятнее то обстоятельство, что сам же он не оставил побитых им аулов без контрибуции, хотя взял не верблюдов, до крайности нам необходимых, а сотню коней, решительно для нас в то время бесполезных.

В дальнейшей части разбираемого нами рапорта наиболее выдающимися обстоятельствами является полнейшее отсутствие связи главной части отряда с конно-мусульманскою сотнею и, как результат этого, отсутствия всяких о ней сведений, продолжавшееся вплоть по 1-е февраля. Наконец, нельзя не обратить внимания на беспричинные опасения начальника отряда за безопасность Александровского форта, в гарнизоне которого находились две роты с артиллериею, а также и поспешное возвращение отряда в форт без всяких полезных результатов от двухнедельного более или менее трудного похода.

Продолжая следить за статьею генерала Ломакина, мы не можем не согласиться с тем, что верблюды вообще могут быть перевозимы морем. Удивительно только то обстоятельство, что начальник Мангишлакского отряда сделал предположение о перевозки верблюдов морем тогда, когда, при полном недостатке времени, не только не имелось на Каспийском море судов, сколько нибудь приспособленных к такой перевозки, но даже был полнейший недостаток в каких бы то ни было судах, что подтверждает и сам генерал Ломакин. Он без условно прав, утверждая, что посланцы из Хивы отправлены были вовсе не к какому либо из начальников отряда, а к Его Высочеству Главнокомандующему. Но, признавая эту истину, нельзя не признать также и того, что направление посольства чрез Красноводск, по обстоятельствам того времени, являлось более вероятным. К тому же, самое письмо хивинского хана, привезенное тогда его посольством, свидетельствует, что оно было последствием похода 1871 года, именно Красноводского, а не иного какого-либо из отрядов. В письме этом, между прочим, было сказано: “Ваши войска явились на берег Хоразмского (Красноводского) залива и небольшой отряд этих войск приблизился к Сары-Камышу, который издавна находится под нашею властью”.

Резюмируя сделанный нами разбор рапортов, так же, как и статьи генерала Ломакина, мы сводим все к двум [307] следующим главнейшим положениям: в январе месяце 1873 года в пределах Мангишлакского полуострова не было серьезного народного волнения, могущего повлиять на сбор верблюдов для Красноводского отряда. 2) Мангишлакский отряд не выполнил своей задачи, хотя и имел к тому полнейшую возможность, потому, между прочим, что начальник его задался мыслью, что киргизы не только дадут верблюдов, но даже сами отведут их за сотни верст, в указанный пункт. Однако же, киргизы этого не сделали, и тем самым надежды красноводцев были похоронены, а предварительная — полезная, продолжительная и трудная — их служба была затушевана.

* * *

Обратимся еще раз к главной теме нашего рассказа и, в качестве ближайшего очевидца, сделаем некоторые выводы, по поводу событий, пережитых Красноводским отрядом, со времени его высадки в Красноводске, по июнь месяц 1873 года включительно ⁷¹.

Военная история России, конечно, богата правдивыми описаниями боевых доблестей наших войск. Победы их бессчетны. Неоднократно доводилось им с полным успехом превозмогать суровую природу севера и переносить зной южных стран. Снеговые горы Кавказа и неприступные вершины Альп тоже не служили им преградою; но борьба с ужасами почвы и климата, свойства которых совершенно противоположны встречающимся в пределах родной земли, впервые выпала на долю Красноводского отряда. Страна, которая должна была быть освещена этим отрядом, до высадки его на восточный берег Каспийского моря, вовсе не была исследована. Ее знали лишь по расспросам да по описанию единственного европейца, а именно венгерца Арминия Вамбери. Этому ученому, путешествовавшему [308] в образе дервиша, удалось в 1863 г. пересечь великую пустыню, и вот как охарактеризовал он эту страну, где ничто не напоминает жизни и все как бы мертво. “Чем более Балхан исчезал позади нас в голубых облаках, пишет Вамбери, тем ужаснее представлялось величие необозримой пустыни. Прежде я думал, что пустыня тогда только поражает душу, когда наша фантазия придает картине свои краски, но я ошибся. В низменностях моей дорогой родины я видел пустыню в миниатюре; в несколько больших размерах увидел ее в Персии. когда проезжал по соляной пустыне (Дешти-Кувир); но какие новые ощущения испытал я теперь! Воображение бессильно пред природою, хотя люди и утверждают противное. Чтобы несколько смягчить мрачный колорит пустыни, я пробовал несколько раз представлять себе среди нее многолюдные города, кипящие жизнью, но напрасно: необозримые песчаные холмы, мертвенная тишина, красно-желтый цвет солнца при восхождении и закате — все возвещало, что мы находимся в обширной, а может быть и в величайшей пустыне земного шара. Представь себе, читатель, необозримое песчаное море; с одной стороны — высокие холмы, как волны, взбитые на такую высоту страшными бурями, с другой зеркально-гладкую поверхность, слегка волнуемую горячим тихим ветром. В воздухе ни птицы; на земле ни червя, ни жука; есть лишь следы угасшей жизни — кости погибших людей и животных, которые каждый путник собирает в кучу, чтобы служили он указателями пути .

Как необыкновенно живо напоминают эти правдивые строки все то, что неоднократно доводилось каждому из нас видеть и лично испытать в течение трехлетней службы в составе Красноводского отряда. Читая Вамбери, невольно представишь себе и беспредельное песчаное море, с песчаными же волнами, взгроможденными до страшной высоты, и багрово-красный шар солнца, на который часто доводилось нам смотреть с каким то невольным ужасом, и отчаянный рев верблюда, вытягивающего свою длинную шею и зарывающего голову в песок по инстинкту самосохранения и терзающие душу страдания жаждущего человека, со всеми признаками приближающейся смерти. Любопытным должно представляться для естествоиспытателя то обстоятельство, что известные однородные физические причины производят в целой массе людей совершенно однообразные психические рефлексы. Так, например, наблюдая над собою, мы заметили, что иногда несколько ночей сряду многие видели во сне все одно и то же. Им снилось, [309] что они прильнули к прекрасному горному ручью и уже готовы коснуться губами живительной влаги, но какая то злая сила оттягивает от воды их головы. Когда солнечные лучи, отражаясь от гладкой поверхности солончаков, изображали нам воду где нибудь вдали дороги, на горизонте, то не представлялось возможности убедить людей в том, что это не более как обман зрения. Постоянная потребность человеческого организма в воде была столь сильна, что в подобных случаях туманилось соображение даже у начальников, которым явление это, конечно, было известно. При виде миража, они обыкновенно до того переставали владеть собою, что, лишь нерешительно запрещая нижним чинам отходить, чтобы напиться, в сущности и сами подавались в сторону воображаемой воды, гоняясь за нею целые версты. Понятно после этого, что в те времена путь между Чекишляром и Теке, как пролегающий вдоль рек, никому не казался трудным. Точно также припеваючи ходил Красноводский отряд по Текинскому оазису. Но места эти находились, так сказать, на рубеже той обширной площади, которую главным образом исследовал названный отряд. Из путей, обрекогносцированных последним, едва шестая часть более или менее обилует водою. Все же остальные версты пройдены были по такой местности, о которой у самих туземцев сложилась поговорка, гласящая, что 4 перехода по их пустыне несравненно труднее и тяжелее 40 переходов по пустыне Арабистана.

Такова была страна, которую исследовал Красноводский отряд, исходив по ней 6,000 верст, пока, наконец, его тяжелому труду положена была преграда, которую, при существовавших тогда условиях, одолеть оказалось свыше сил, данных человеку Богом.

Неполучение обещанных верблюдов и неудобное для движения по пустыне время были главнейшими причинами, помешавшими Красноводскому отряду исполнить в 1873 году возложенную на него задачу столь же удачно, как это делал он в предшествовавшие года своей службы. Если же остальные отряды прошли тогда до Хивы, то это объясняется различием условий, в которых происходило как самое движение, так и приготовление к последнему.

Комментарии

71. С возвращением Красноводского отряда к берегу Каспийского моря, в видах скорейшего доставления отдыха войскам, принимавшим участие в движении, Главнокомандующий Кавказскою армиею приказал распустить части отряда, оставив необходимый гарнизон лишь в Красноводске и Чекишляре. Вместе с тем, сделано было распоряжение о безотлагательной перевозовке из Красноводска в Киндерли, для нужд Мангишлака, всех годных верблюдов и продовольственных запасов, оставшихся излишними в Красноводске. Операция перевозки производилась на судах общества “Кавказ и Меркурий”, при помощи казенных судов. Она началась 3-го июня 1873 года, и к 23-му числу того же месяца в Красноводске оставались лишь три роты 84-го пехотного Ширванскаго полка, 30 казаков и 4 незапряженных полевых орудия Таким образом, случилось нечто совершенно противоположное тому, что первоначально предполагалось: верблюдами помог не богатый этими животными Мангишлак бедному ими Красноводску, а обратно.