Рассматривая приведенные критические цитаты, прежде всего скажем, что случаи повешения хотя действительно и были, но они относятся именно к тому времени, когда практиковалась система заискивания у туземцев. Таких случаев, если не ошибаемся, было два, и оба до ноября 1871 года. Затем необходимо признаться, что с указанного времени приведенная система действительно капитально была изменена. Все разговоры с туркменами повелись в таком решительном тон, который до той поры им совершенно не был известен. Но новый порядок вещей несправедливо было бы упрекнуть в том, что он впадал в какую-либо крайность. В тех немногих случаях, когда петля на шею в действительности была не лишнею, старались обойтись без этой меры, заменяя ее временным удалением виновных на западный берег Каспийского моря, дабы тем обеспечить спокойствие и порядок на восточном берегу. Так, например. лишив власти [226] одного из ханов за доказанное участие в открытом нападении на наш Михайловский пост и за другие поступки, направленные прямо во вред нашим интересам, отправили его в Баку. При этом начальник отряда доносил ⁴⁷: “я высылаю муллу Дундур-хана, так как не нахожу более возможным и удобным постоянно парализовать его дурное влияние деньгами и бесконечными подарками подобно тому, как это делалось до ныне, но в то же время прошу ваше превосходительство не отказать принять меры к тому, чтобы до времени никто из туркмен не возвращался недовольным нами с западного берега Каспия на восточный. Дундур будет с братом, которого он очень просил оставить за себя, но я назначил ханом старика Хами-Сардара, значительно уступающего Дундуру умом и способностями, но несравненно в большей степени удовлетворяющего нашим интересам”. Вообще о программе начальника красноводского отряда, которая тогда одобрялась и которой он следовал неуклонно до самого конца, можно несколько судить по следующим словам, заимствованным нами из его письма № 10, представленного в Тифлис из Чагыла 19-го октября 1871 года. “Я удостоверяюсь, пишет он, что со здешним народом можно многое сделать и мирным способом, только для этого нужно время и строго-систематичный образ действий. Нужно стараться очень строго взвешивать отдаваемые ему приказания и, раз отдав их, настойчиво требовать пунктуального выполнения приказанного, хотя бы это стоило десятка с два казачьих плетей, которыми в отряде уже и приходилось иногда действовать с большим успехом”. Такой порядок отношений к туземцам вовсе не удалял их от отряда. Если он в то же время не ускорял сближения с нами, подобно тому, как это способны были бы сделать задабривания, то уже во всяком случае можно по справедливости сказать, что те из туркмен, которые случайно или принужденно сближались с нами, оставались потом нам верными до конца. Ничего не было легче, как образовать из туркмен целые дружины, но тогда этого вовсе не требовалось. Такие дружины очень полезны, если они набраны в провинции, в которой прочно водворена надежная администрация, или если ратники, набранные в известной, хотя и неблагонадежно управляемой стране, выведены из нее для службы вне своей родины. [227] Но в те времена принимать туркмен на нашу службу в их собственной стране можно было лишь единицами и много десятками. В таком именно числе, и принимались от них услуги. В официальном письме начальника красноводского отряда генерал адъютанту Свистунову, от 27-го августа 1871 года, № 5, он доносил: “Иль-Гельды-хан предложит мне сформировать и привести с собою целую сотню, но я отклонил это потому, что в сущности, так сказать, для политической стороны дела все равно, десять ли или сто всадников приведет он с собою, а смотреть на туркмен как на силу военную здесь мы пока не должны. В экономическом же отношении это делает громадную разницу, так как я договорился платить каждому всаднику по пяти туманов в месяц, или, по существующему курсу, приблизительно 16 1/2 рублей, да еще притом давать всадникам пшеничную муку, масло и рис. а лошадям их фураж”. И то сказать: тогда никто из нас не предвидел, что дело, которое мы начинали и думали продолжать средствами и затратами ординарными, разрастется в отношении силы — из роты до целых полков, а в отношении затрат — из тысяч рублей до десятков миллионов. Далее, в письме № 7, от 27-го сентября того же 1871 года, сказано: “Иль-Гельды-хан со своими нукерами находится при отряде, хотя, нужно сознаться, только даром объедает отряд, не принося ему почти никакой существенной пользы. Держу его ради, так сказать, политических видов. Не могу того же сказать про наших туркмен, которых при отряде, считая конных и пеших, до сотни человек. Они смотрят за своими верблюдами и, вообще, служат нам хорошо и усердно”. Мы упомянули слово “наших”. думая еще к нему возвратиться. Пока же скажем, что начальник отряда делал некоторые попытки и к тому, чтобы доставить туземцам возможность служения в наших войсках и вне пределов их родины. Так, в письме начальнику окружного штаба, № 3-й, между прочим встречается просьба и следующего рода: “нельзя ли будет, ваше превосходительство, знакомить с нами туркмен, зачисляя их на нашу службу, например, в конвой Великого Князя Наместника. Если бы это оказалось возможным, то было бы не дурно для восточного берега. Здесь можно было бы подобрать весьма представительных халатников, для чего, конечно, первое время пришлось бы шить им халаты на счет казны”. Однако же, условия того времени были таковы, что высшее начальство Кавказского округа не нашло возможным осуществить [228] приведенное предложение начальника красноводского отряда. Последнему, на письмо его № 3,было отвечено бумагою от 10-го сентября 1871 года, № 3,190, между прочим следующее: “Что касается заявления вашего о том, чтобы до времени никто из туркмен не уезжал недовольным с западного берега Каспийского моря на восточный его берег, то в каждом частном случае будут принимаемы к тому соответствующая меры, начиная с Дундур хана; но зачисление туркмен в конвой Главнокомандующего армиею невозможно, так как в оный не допускается никто, кроме казаков”. Впоследствии начальником красноводского отряда было словесно возобновлено это предложение, но несколько в иной форме. В виду религиозной розни между туркменами-сунитами и персами-шиитами, а также и в виду того панического страха, который и по ныне наводит на всякого перса одно уже слово “туркмен”, он просил обратить внимание на то, невозможно ли будет зачислять закаспийских туземцев отдельными сотнями на службу в казачьи полки, содержащие кордоны вдоль персидской границы нашей по реке, Араксу, но и это признавалось тогда не своевременным.

Таким образом. из приведенного достаточно явствует, что в красноводском отряде, вовсе не было недостатка в предложениях туземцев служить нам в качестве конных воинов. Да этого никогда и быть не могло, так как такого рода служба ни сколько не противоречила понятиям туркмен. Они, как и все разбойничьи народы, всегда охотно присоединяются к любой ротной силе, видя единственную цель ее существования в возможности обогатиться на счет других, более слабых. Tакие служивые ради наживы охотно ходят аламаном даже и на родственные племена, а потому, разумеется, вели бы себя смирно в отношении нас только до поры до времени. Так как им все равно на чей счет ни поживиться, то, имея их среди себя, нам необходимо было быть на постоянной страже и оберегать себя по обе стороны охранительной бивачной цепи. С такими дружинами нам приходилось бы особенно держать ухо остро в самые критические минуты, например, во время наибольшего расслабления людских сил, положим, от непомерного зноя, т. е. именно тогда, когда только эти дружины и могли бы быть нам полезны. Каждый из четырех отрядов, двигавшихся в Хиву, разумеется пережил хоть раз такие часы, когда он был силен только тем, что туземцы верили его силе. Что касается того, охотно ли давал там [229] народ когда-либо и где-либо своих верблюдов, то это другой вопрос. Ни во время походов красноводского отряда, ни после них не было такого примера, чтобы какой-нибудь туркмен привел нам вполне добровольно хотя бы одного из своих верблюдов. По крайней мере нам такие случаи решительно неизвестны. Туркмен всегда очень хорошо понимал, что как только его небыстроногая имущественная собственность попадет к нам в руки, то нельзя будет уже более служить, как говорят, и нашим и вашим, а останется лишь одно — пристать к нам вполне искренно. Неизбежность же этого была ему так не по нраву, что никто не мог бы, например, вразумить его, что, отдавая нам в наем своих верблюдов, он тем самым мог уже обогащать себя. Гвозди, которых порою ничем не вышибешь, вообще свойственны не только головам. единичных людей, но и целых племен. А между тем говорили и писали, что будто деньгами можно было сделать все. Нет спора, что туркмены особенно падки к деньгам, но бывают случаи, когда и они не соблазняются металлом. Это мнение подтверждено было фактами из событий как во время деятельности красноводского отряда, так и последующих. Так, например, из официальных донесений усматривается, что когда в 1873 году явилась необходимость в верблюдах для красноводского отряда и взялся добывать их представитель нашей власти на Мангишлакском полуострове полковник Ломакин, то предприятие это вовсе не удалось, не смотря на то, что он приказал выложить на стол груду золота, присланного ему для этой цели, и, собрав народ, предлагал ему брать по сотне рублей за каждого верблюда.

Нужно заметить, что это случилось в стране, в которой свободно действовала наша администрация, в стране обитаемой киргизами, которые богаче верблюдами, чем туркмены, и справедливо считаются народом несравненно более корыстным, чем последние. Наконец, как известно, киргизы всегда находились в большей зависимости от России и даже издавна признавались ее подданными, тогда как вопрос о подданстве туркмен считался у нас до того деликатным, что в то время предпочиталось его и не возбуждать.

В рассказе о приготовлениях к походу 1873 года было упомянуто, что точно также не оправдались надежды начальника астрабадской морской станции Петриченко на приобретение верблюдов путем добровольного соглашения с туземцами. [230] Неосновательность мнения о том, что деньги могли отдать в наше распоряжение местные перевозочные средства, доказывается так же и тем, что щедрая плата за верблюдов, установленная и производившаяся в нашем отряде до походов 1871 года, доставляла барыши лишь подневольным нам хозяевам этих животных. По доброй же воле и со стороны никто не приводил верблюдов в отряд для найма. Наконец, по окончании рекогносцировок 1871 года произведена была расплата с верблюдовладельцами по обещанному расчету, который вполне достаточно вознаградил их и мог бы и на будущее время заохотить верблюдовладельцев отдавать нам своих животных. Дело это поручено было особой комиссии которая прежде всего выяснила число дней, в течение которых верблюды того или другого хозяина находились в распоряжении войск. Затем собран был весь наличный народ и произведена публичная расплата, по расчету 1 1/2 крана ⁴⁸ за каждого верблюда в сутки. Одновременно с этою расплатою, по уполномочию начальника отряда, комиссия раздавала и подарки тем из туркмен-верблюдовожатых, которые выказали нашему делу особенное усердие, удостоверенное командирами рот, при коих находились их верблюды и они сами. На род, по-видимому, остался в восторге. Верблюдовладельцы благодарили нас и за размер вознаграждения, и еще более за то, что деньги выдавались им прямо на руки, а не чрез посредство ханов, которые, как говорили туркмены, имеют обыкновение оставлять у себя значительную часть капиталов, вручаемых им для передачи. Однако, не смотря на все эти изъявления удовольствия, когда представился новый случай для таких же приятных ощущений, то никто и слышать не хотел о том, чтобы добровольно отдать нам на некоторое время своих верблюдов. Не в этом ли, между прочим, усматривает автор истории Хивинского похода враждебность отношений туземцев к красноводскому отряду. Если да, то, конечно, при этом возникает вопрос, — в чем же исключительном выразилась эта вражда по отношение к названному отряду Правда, за два года своей деятельности отряд этот, сравнительно с другими, имел большее число боевых встреч, но это, как нам кажется, происходило, главным образом, от того, что красноводский отряд исходил свыше пяти тысяч верст совершенно неведомых путей, чего не пришлось сделать за то же время другим отрядам. К тому же, как известно, красноводский отряд [231] ходит в пределах обитания различных воинственных туркменских народов, каковы, например, текинцы, а потому имел против себя именно их, а не киргизов, сартов, таджиков или узбеков, о воинственности которых никто не слыхал. При всем этом никто не мог бы указать на случай даже малейшей измены туземцев, находившихся у нас в услужении, не говоря уже о происшествиях подобных тем, которые были на Мангишлаке, например, с полковником Рукиным и его конвоем из уральских казаков ⁴⁹ или с сотнею Дагестанского конно-мусульманского ирегуллярнаго полка, лишившеюся всех своих коней у колодца Мастек ⁵⁰. Да и самое возмущение народа на Мангишлаке в 1873 году, если оно было в действительности, буквально ни раза не нашло себе подражания в южной половине 3акаспийского края. Таким образом, вся враждебность к нам туземцев выразилась в том, в чем еще в большей степени выражалась она по отношение к прочим отрядам, т. е. опять таки в том, что нам никто не давал добром своих верблюдов. Посмотрим же, как это было у других. Начнем опять с мангишлакского отряда.

На Мангишлаке, как известно, издавна введена была наша администрация, и киргизы, как видно из приведенных в настоящем труде вполне официальных документов, наперерыв предлагали не только три, но и девять тысяч верблюдов. Поверив таким заманчивым обещаниям народа, полковник Ломакин еще в ноябре 1872 года взялся добыть необходимые перевозочные средства для красноводского отряда, и времени на это имелось вполне достаточно. Но когда, слово должно было стать делом говорят, произошло народное волнение, которое во всяком случай укрощено было оружием, а именно кровопролитным боем 1-й сотни Кизляро-Гребенского полка у Джангильдов, 28-го января 1871 года. Чтобы судить, с какими усилиями добывал себе верблюдов мангишлакский отряд, пред своим выступлением в Хиву, мы рекомендует, читателю обратиться к рассказу об этом самого же Гродекова, как очевидца [232] события. В книге своей, на странице 147, он, между прочим, говорит: “Попытка покупать верблюдов по пути у прибрежного населения не удалась, не смотря на то, что ему было объявлено что за все приведенное будут немедленно расплачиваться. Жители, при приближении русских, прятали своих верблюдов и баранов, так что всего было куплено два верблюда, семь быков и пять баранов. Пришлось прибегнуть к реквизиции. Но и эта мера не привела к желаемым результатам посредством нее приобрели только двадцать верблюдов. С этими верблюдами к 8-му апреля, когда из числа приставших в пути было пригнано в Киндерли семь штук, состояние верблюжьего транспорта выражалось цифрою 437”.

Совсем иначе поставлен был во время хивинской экспедиции и этот вопрос в отряде оренбургском. Там перевозочные средства были доставлены чрез подрядчика, которому за 4,722 верблюда, послуживших для перевозки грузов от Эмбенского поста до Хивы, уплачено было 828,078 рублей, т. е. сумма, почти вчетверо превышающая все двухлетние расходы на красноводский отряд, считая в том числе и его продовольствие. Но то, что было возможно в Оренбурге, оказалось неприменимым не только в Мангишлаке, а тем более на Атреке, но даже и в Туркестане. Отряд, двигавшийся из этого округа, имел верблюдов, собранных чрез посредство начальников уездов по наряду от населения, т. е. попросту тоже реквизиционным способом. Так было до падения Хивы. Посмотрим, как это было после.

31-го марта 1874 года было открыто управление Закаспийским отделом и, следовательно, край стал администрироваться нашею властью. При въезде нового начальника в Красноводск, он был встречен 70-ю представителями иомудов, которые заявили желание беспрекословно подчиниться требованиям русской власти и поступить в подданство Белаго Царя. Одновременно с этим, начальник отдела письменно пригласил в Красноводск почетных представителей текинского племени, предлагая установление взаимных мирных отношений. Приглашение было принято. “Все, что приказано вашею высокою особою относительно мира и сношения с нами, говорили значительнейшие из текинцев, будет исполнено. Между вами и нами теперь не существует раздельности; мы готовы служить вам”. И, действительно, взаимные отношения между нами и туземцами, по-видимому, установились на началах, которые не оставляли желать ничего лучшего. Хива давным-давно смирилась [233] и не дерзала уже более грозить кому-либо за услуги, нам оказываемые. Однако же, не смотря на все это, по различным соображениям администрации края, в 1875 году потребовалась новая рекогносцировка сначала вверх по Узбою, а потом к Атреку и по Атреку. Казалось бы, что при этом о затруднениях в верблюдах и речи уже быть не могло. Между тем, для поднятия рекогносцировочного отряда, начинавшего движение из Мулла Кари, пришлось пригнать 570 верблюдов из Мангышлака. Из этого легко, разумеется, судить, насколько условия старого красноводского отряда в отношении снабжения себя верблюдами были тяжелее условий, в которых находились остальные отряды того времени. Не трудно также судить и о том, к каким результатам привела бы нас всякая иная система обращения с туземцами и много ли успел бы видеть красноводский отряд, если бы мы стали практиковать вместо казачьей нагайки способ утонченной дипломатии. Целый ряд дальнейших обстоятельств неизменно продолжал подтверждать все ту же необходимость — живя с волками, выть по волчьи. Так, в конце концов, для экспедиции 1877 г., начатой от Михайловского залива, следовательно опять-таки из района Красноводско-Атрекского, генерал Ломакин располагал 1,900 верблюдами, из коих 1,350 наняты были у мангишлакских киргизов. Этого числа вьючных животных оказалось до того мало, что Кызыл-Арват, занятый 7-го мая в видах упрочения нашего влияния в Ахал-Текинском оазисе, был брошен нами в конце того же самого месяца, главным образом по невозможности подвоза запасов. А между тем весь путь от самого морского берега пролегал именно по той местности, на которой обыкновенно собирал необходимые ему подъемные средства наш старый красноводский отряд. Конечно, туркмены не столь богаты верблюдами, как киргизы. Но, судя однако же по тому, что в1878 году, когда решено было занять Чат, для отряда нашего удалось, наконец, купить у туркмен 3,000 верблюдов, становится ясно, что если бы в предшествующее годы была какая-либо возможность обойтись без того, чтобы пригонять верблюдов за 1,000 верст из Мангишлака, то не преминули бы это сделать.

В 1878 году, как известно, решено было предпринять экспедицию с целью утверждения в Ахал-Текинском оазисе. На расходы по этой экспедиции назначено было 1.872.540 рублей, а по тому, следовательно, недостаток платы за наем верблюдов не мог быть причиною не оправдавшихся надежд на то, что туземцы [234] снабдят экспедицию необходимыми перевозочными средствами. Между тем, в труде Н. И Гродекова “Война в Туркмении”, сам же он говорит следующее: “Расчеты на перевозочные средства не вполне оправдались. Иомуды выставили менее верблюдов, чем сколько предполагалось”. И далее: “В течение июля в Чекишляр прибывали верблюды, покупавшиеся и нанимавшиеся у иомудов реквизиционным порядком. Налог верблюдами в весьма больших размерах возбудил неудовольствие жителей. Вожаки, которые тоже поставлены были населением, стали бегать и уводить с собою верблюдов. Опасаясь нового налога, атабаи, кочевавшие от Шаирды до Даш-Верды, откочевали к Кюрендагским горам”. Рассказав об этом, Гродеков поясняет, что из журнала военных действий того времени за июль месяц видно, что приобрести еще верблюдов не представлялось возможности, так как пришлось бы их выписывать из Персии и частью из Закавказья. Далее, из названного труда Гродекова узнаем, что во время этого же похода 10-го августа нами был произведен на бег, который, по его словам, был вполне успешен, так как нам удалось захватить 800 верблюдов и 6,000 баранов. Полагать должно, что если захваты допускались, то, конечно, не придавалось особенного значения развитию среди туземцев нежных к нам чувств.

Казалось бы, что с течением времени, так сказать, злоба о верблюдах должна была терять свой острый характер и свое значение Походы, последовавшие за теми, которые предпринимал красноводский отряд в 1871 — 1873 годах, не говоря уже ни о чем другом, вовсе не должны были быть исполняемы непременно в известный срок. и время начала их и конца ни раза не ставилось в зависимость от необходимости согласования с движениями и действиями прочих отрядов, взаимно разделенных почти 2,000 верст. Все в них зависело исключительно от степени готовности и ничто не мешало готовиться к походу целыми годами. Когда и где бы ни снаряжался отряд, все, что имело силу и способность помочь делу, искренно несло ему свои силы и свою помощь. Управление всем Закаспийским краем, соединясь в одних руках, исключало надобность и возможность восстания на Мангишлаке, когда требовалось спокойствие в крае для успеха предприятия, начинающегося в Красноводске или в Чекишляре. Призывные огни, зажигавшиеся единичными людьми на священной горе Мангишлакского полуострова, потеряли свое магическое [235] значение и не избавляли уже киргизов от необходимости дать избыток своих верблюдов Красноводску. Явилась полная возможность пригонять их к сроку за целую 1.000 верст. Заходил уже и паровоз по переносной железной дороге от Михайловска до Мулла-Кари. Вообще, картина жизни в пустыне изменилась капитально. Но не смотря на все это, упорство, свойственное туркменскому народу, и вкоренившиеся в нем воззрения не утратили своего значения в течение шести лет, истекших после похода 1873 года. Настала пора Ахал-текинского похода 1880 года, и главнейший его руководитель, обладая достаточным опытом, не мог, не увидеть сразу, что рассчитывать на получение необходимых перевозочных средств исключительно от туркмен совершенно невозможно. Поэтому, будучи еще в Петербурге, т. е. до фактического вступления своего в начальствование отрядом, генерал Скобелев, как известно, принял все меры к тому, чтобы в этом отношении вполне гарантировать свой отряд. Делу, ему порученному, как известно, должны были служить и пар, и верблюды не только из Оренбурга и Мангишлака, но даже из Персии и Закавказья. Но, не смотря на это,. само собою разумеется, нельзя было не воспользоваться также и местными верблюдами. По поводу этих последних, некогда составлявших единственное средство красноводского отряда для движения его но пустыне, мы должны будем еще раз сказать несколько слов и напомнить читателю, что, по мнению одного из самых серьезных критиков похода красноводского отряда 1873 года, неудача последняго, между прочим, заключалась во враждебных отношениях к нам туркмен, равно как и в том, что туркмены, служившее нашему отряду раньше сказанного похода, вознаграждались недостаточно. Казалось бы, что вера в неудовольствие туземцев, как в причину неуспеха, должна была бы возбуждать в том, кто этому верит, все силы к устранению причин такого неудовольствия; но мы сейчас увидим, до какой степени это оказывалось не всегда возможным. В сочинении своем “Война в Туркмении”, рассказывая об Ахал-Текинском походе- 1880 года, где он сам лично был начальником отрядного штаба. Гродеков говорит: “В деле найма верблюдов могли быть полезны только два лица: подполковники Щербина и Юмудский; последний даже для этого был взят в экспедицию. Обратились к первому. Щербина взялся за это дело и обнадеживал генерала Скобелева, что он достанет 8,000 верблюдов. На самом деле их собралось в Чекишляре, для перевозки [236] довольствия в Дуз-Олум, около 3,000. Туркмены ни в каком случае не соглашались идти далее за Дуз-Олум. Поэтому генерал Скобелев поручил полковнику Гродекову обласкать верблюдохозяев и вожаков, устроить им угощение и постараться их убедить следовать за Дуз-Олум. Ирали-кази, после того как получил будто бы должные ему казною 2,000 рублей, держал себя так, что ему можно было прямо предложить: согласны ли джафарбаи идти с вьюками в Дуз-Олум? Ирали-кази ответил, что джафарбаи решили посоветоваться в Дуз-Олуме и там дать ответ. Последовали колебания. Оставалось одно крайнее средство, неоднократно практиковавшееся в Закаспийском крае, — задержать верблюдов силою, так как в ближайшем будущем невозможно было приискать перевозочные средства, а казенных верблюдов не хватало для поднятия войск. Решено было вольнонаемных верблюдов отправить с грузом в Дуз-Олум. здесь их задержать и потом следовать с ними вперед. Решение об этом держалось в тайне, чтобы верблюдовожатые не разбежались с пути до Дуз Олума. Между тем старшин всех родов и подразделений, находившихся в Чекишляре и имевших прибыть туда, приказано продолжать усиленно ласкать, Гродекову — дело тянуть, а если начнут разгадывать наши намерения, то собрать маслахат ⁵¹ и всех старшин арестовать”. Точно также поручено было полковнику Гродекову задержать в Дуз-Олуме” всех туркменских верблюдов. Чтобы туркмены не почуяли как нибудь грозившей им участи, начальник экспедиции торопил отправку верблюдов из Чекишляра. “Только хитрость, решимость, отсутствие страха пред мерами крайними, наконец счастье могут вывести нас из затруднения, — писал Скобелев 17-го мая, — а то попадем впросак. Гродекову приказано руководствоваться одним — удержать верблюдов, об остальном не думать; но ведь все начнет дохнуть сотнями в день. Я видел эти ужасы в мае 1871 и апреле 1873 годов. Только одна быстрота может в таком случай выручить”.

По прибытие в Чат 19-го мая, Гродеков сделал необходимые распоряжения и поехал в Дуз-Олум, чтобы встретить и задержать все подходящие транспорты. Хозяевам первого транспорта Гродековым предложено было остаться у нас на службе за [237] плату, которая будет установлена по обоюдному соглашение, но туркмены решительно отказались идти вперед. Тогда, по приказанию Гродекова, верблюды уведены были на пастьбу и к ним приставлен караул. Чрез несколько времени караван-баши вновь были приглашены для переговоров, но они не хотели ничего слушать и просили отпустить их домой. В то же время верблюдовожатые начали шуметь и отказались от довольствия, которое им приказано было отпустить из магазина. Тогда полковник Гродеков арестовал всех верблюдовожатых, числом 130. Утром туркмены сдались и выслали Гродекову депутатов, а вслед за тем получена была телеграмма Скобелева, который предписывал “Верблюдов задержать хотя бы силою. Предложить за движение к Кызыл-Арвату по рублю в день за верблюда и по рублю вожаку. Запавших и отбитых казна уплачивает 60 рублей. Влиятельным лицам с верблюда уплачу рубль серебром по окончании перевозки. Разрешаю вам, принимать самые энергические меры, но казнить смертью без моей конфирмации — воспрещаю. Если нужно, арестуйте все влиятельное и вышлите в Чат. Пойти вперед настоятельно необходимо”.

Ко всему тому, что мы привели, почти дословно цитируя выше названное сочинение самого же Гродекова, он добавляет, что так как мы осматривали верблюдов перед принятием их на службу, то туркмены, заметив это, стали калечить своих животных. Они перевязывали им бечевкою ноги выше колена. или забивали деревянные гвозди в ступню, или, наконец, подрезывали у них горбы. Бесчинства этого рода вынудили генерала Скобелева арестовать 11 старшин и духовных.

Думаем, что если бы мы ограничили все доказательства справедливости нашего взгляда одной последней выпиской из сочинения Гродекова, то уже и этого было бы совершенно достаточно для убеждения, что неудовольствия туземцев не находились ни в какой связи с малым вознаграждением за их услуги. Неудовольствия эти неизбежно соединялись с выполнением задач всех русских отрядов, начиная от задач старого красноводского отряда до той, которую выполнял ахал-текинский отряд, во время действий которого Гродекову лично приходилось арестовывать верблюдохозяев и верблюдовожатых, а также и отбирать верблюдов силою. Казалось бы, возможно ли неудовольствие верблюдовладельца, когда ему платят по 30 руб. в месяц только за наем каждого верблюда там. где красная цена этих животных составляет [238] 40—50 руб. за штуку? Чего, казалось бы, желать верблюдовожатому, когда ему дают рубль в сутки в стране, где за один кран, т. е. за 30 копеек, редкий из туземцев не согласился бы, например, выгружать целые сутки какое-либо судно на чекишлярском рейде, нося на своей спине мешки в пять пудов весом по морской отмели на протяжении 4—5 верст, да еще и в непогоду? Для многих из этих самых верблюдовожатых, конечно, достаточно было бы того же крана, чтобы из-за него зарезать себе подобного. Нам кажется, что мы, русские, вообще имеем способность обездушивать значение наших денег, без надобности признавая рубль копейкой и приучая к такой мерке и те народы, с которыми нам приходится иметь какое-либо сношение. Мы далее остаемся в полном убеждении, что при той системе отношений к туземцам закаспийского края, которую практиковал старый красноводский отряд, каждый кран, выдававшийся за суточный труд верблюда и верблюдовожатого, ценился несравненно дороже, чем впоследствии тот же человек ценил рубль. Туркмен того времени хорошо знал, что если у него верблюд отнят силою и в особенности с помощью оружия, то он уже за него ни гроша не получит. И это, скажем мы с уверенностью, совершенно не удивляло его. ибо и он, и дед его, и прадед всегда привыкли считать, что отнятое силою законно принадлежит отнявшему. Напротив, туркмена должно было удивлять, когда платили за то, что, по его понятиям перестало ему принадлежать.

Хотя в Ахал-Текинскую экспедицию из затраченных на нее I3.545,341 рубля ⁵² досталась верблюдохозяевам и верблюдовожатым весьма крупная доля, то нет сомнения, что начальника экспедиции весьма тревожила мысль о том, что размер вознаграждения туземцев, им установленный, был непомерно велик.

Чем больше вдумываюсь, говорил Скобелев, тем больше убеждаюсь, что до приезда моего мы платили туркменам дань. Необходимо помнить, что мы завоевали Среднюю Азию не золотом, а умением и штыком. Печальный пример Сер-Макнатена, Эльфингстона и Александра Бернса в 1841 году должны служить нам напоминанием, что деньгами пользоваться в Азии необходимо в смысле приобретения и упрочения средств и влияния, но что чем меньше, тем лучше. Особенно не следует приучать массу к подачкам за малые услуги. Тяжелое себе готовит тот, кто основывает [239] свои действия на заискивание пред азиятцем. Улучшений надо искать в принципе власти, а не в принципе обоюдных соглашений ⁵³.

В неискренности же его слов о вреде приучения масс к подачкам вряд ли можно допустить подозрение, так как он же писал послу нашему в Тегеране: “Я чувствую, что вверенным мне войскам необходимо действовать и быстро, и решительно, но я связан недостатком перевозочных средств. Азия всегда по-своему понимала и победу, и поражение. С победою должен быть непременно связан материальный ущерб для противника. Здесь нужно действовать наверняка и окончательно доканать после успеха ⁵⁴. Скажем еще несколько слов о верблюдовожатых. По мнению нашему, они могут быть особенно полезны русскому отряду в пустыни в том лишь случае, когда водят своих собственных верблюдов. В красноводском отряде в каждом из трех его походов в течение 1871—1873 годов таких верблюдовожатых бывало от 30 человек до сотни. Между ними, конечно, почти не было таких, которые доставили нам своих верблюдов сами. Это были люди, которым просто трудно казалось расстаться со своим добром и которые мало помалу свыкались с нами. В красноводском отряде положено было за правило, что верблюдовожатый не мог быть верхом, если с выходом нашим в поход кибитка его не оставалась под ближайшим наблюдением одного из наших гарнизонов. Конечно, нет никакого сомнения в том, что конный верблюдовожатый лучше досмотрит за верблюдом на пастбище, но, в смысле осторожности в отношении самого верблюдовожатого пеший туркмен был предпочтительнее. Все конные вожаки верблюдов обязательно находились при той из колонн, при которой ходили у нас казаки. Благодаря такому порядку вещей, не смотря на весьма небольшую денежную плату, в красноводском отряде за все три года решительно не было примера бегства верблюдовожатого, или, по туземному, лауча, а тем более угона у нас верблюдов самими лаучами, которых в отряде все называли “нашими” туркменами. Выше уже было приведено мнение Гродекова; что присутствие нескольких десятков верблюдовожатых при красноводском отряде принесло бы ему большую пользу, так как они облегчали бы труд солдат в пастьбе [240] верблюдов и уход за ними, что способствовало бы уменьшение убыли этих животных, происходившей в большей степени от неумения солдат обращаться с ними. Уверовав в справедливость приведенного мнения и заключения столь компетентного судьи, каким можно считать автора “Хивинского похода” и “Войны в Туркмении”, лично участвовавшего во многих походах в Закаспийском крае, следовало бы прежде всего признать, что там, где лаучей было много, убыль верблюдов должна была быть ничтожна или, по крайней мере, сравнительно мала. Мы не имеем других средств для проверки справедливости такого мнения почтенного писателя, кроме его же собственных сочинений, но в них нельзя найти подтверждения этого. Напротив того, из краткого описания похода на Хиву 1839 — 1940 годов. помещенного в первом томе книги “Война в Туркмении”, видно, что под грузы отряда генерала Перовского киргизами выставлено было 11,500 верблюдов и 2,300 верблюдовожатых и что, не смотря на такое громадное число последних, непомерная утрата верблюдов была одною из главнейших причин того похода. К большому сожалению, из указанного источника весьма трудно извлечь вполне; точные цифры для уяснения того, как велико было число лаучей во время Ахал-Текинской экспедиции 1880 года. Судя, однако же, по некоторым данным и в особенности по количеству затрат на верблюдовожатых, их должно было быть в отряде не мало. Между тем, Гродеков внес в свою книгу тот факт, что из 12,596 верблюдов, служивших нашему делу во время названной экспедиции, к 20 апреля 1881г., т. е. в течение каких нибудь 11-ти месяцев, оставалось лишь в живых 350 штук этих животных. Наконец, точно также известно, что во время Хивинского похода 1873 года в туркестанском отряде имелось до 1,250 лаучей, но и там в самое короткое время из 10,000 верблюдов осталось лишь 1,240 этих животных.

Напомним теперь данные, относящиеся исключительно до красноводского отряда. Последний, начиная с июля месяца 1871 и по июль же 1873 годов, в разное время имел всего в своем распоряжении приблизительно 6,598 верблюдов и за тот же период времени утратил из них 4,200. Особенно ли влияло на смертность верблюдов в красноводском отряде отсутствие достаточного числа верблюдовожатых и заключается ли в этом обстоятельстве какая либо из причин возвращения названного отряда? Не следует упускать из вида и того обстоятельства, что расстояние, [241] пройденное нашим отрядом за время походов 1871—1873 годов, простиралось свыше 6,000 верст, тогда как протяжение путей, пройденных остальными отрядами во время Хивинского похода, считая в оба конца, было следующее: из Ташкента 2,120, из Оренбурга 2,800 и из Киндерли 1,500 верст. Наконец расстояние между Чекишляром и Геок-Тепе в два конца составляет гораздо менее 1,000 верст. Чтобы можно было делать более разносторонние сравнения, дополним приведенные данные и скажем, что собственно в походе 1873 года красноводский отряд располагал 4,114 верблюдами, из коих погибло несколько минее 3/4 общего их числа.

Очень много говорили также и о том, что будто красноводский отряд чрезвычайно сильно терпел от постоянного недостатка в хороших проводниках. Конечно, последних могло быть и несравненно больше, но приведенное указание, по нашему мнению, имело бы право на особенное значение в том лишь только случае, если бы, например, результаты его оказались в блуждании отряда. Между тем, не смотря на то, что отряд наш во время рекогносцировок постоянно дробился для того, чтобы осмотреть возможно большее число пунктов, и каждая из дробных частей непременно должна была иметь своего отдельного проводника, за все время можно указать на один лишь случай, бывший в 1871 году у колодцев Гёклан-Куюсы, где, по вине, проводника, колонна капитана Маламы потеряла несколько часов времени. Последний же наш, поход совсем уже не дал никакого повода к тому, чтобы говорить о недостатке проводников. Поэтому те, которые указывают на это, разумеется не приводят случая, подтверждающего их мнения. Между тем, в других отрядах действительно бывали примеры, недостатка сведущих проводников. Так, например, известно, что когда мангишлакский отряд, получив предписание генерала Веревкина, должен был идти из Алана в Кунград, он очутился в очень затруднительном положении, так как у него не было проводников, которые знали бы туда дорогу ⁵⁷. Tакие случаи, конечно, всегда и везде возможны, но они не влияют на благополучный исход дела и их следует считать совершенно частными. Во всяком случае, если допустим даже, что проводников в красноводском отряде было мало, то и тогда можно ли в этом видеть не только капитальную, но даже и какую либо из [243] причин возвращения отряда? Известно, что при всяких военных предприятиях каждый малейший неприятный случай в данное время приобретает способность казаться причиною всех причин, но серьезная критика для своих выводов не может принимать во внимание одно и совершенно упускать из вида другое. Могли ли мы и должны ли были переполнять наш отряд чужими людьми без разбора? Чтобы попасть в проводники, надобно было гарантировать нас. Для этого, по крайней мере, требовалось от туркмена, чтобы он поселил членов своей семьи, в виде заложников, в одном из тех мест у морского берега, где стоял наш постоянный гарнизон, а на это не все соглашались. При всем этом проводником способен быть не всякий туркмен. Хороший и опытный водитель по безграничной пустыне почти то же, что и хороший лоцман для беспредельного моря, переполненного подводными преградами. Tакие люди очень редки и пользуются особенною известностью. Все караван-баши, т. е. водители караванов ⁵⁸, там наперечет и каждый туркмен знает их поименно. Мы с полным убеждением утверждаем, что если у нас вожаков было немного, то все они отличались вполне безупречною честностью и полною преданностью нашему делу, которое считали как бы своим личным делом. Большая часть их принадлежала к числу ищущих крови на Хиве, по туземному названию, “канли”, т. е. таких, родственники которых по каким либо причинам были казнены в названном ханстве и которые, по обычаю, мнили себя обязанными отомстить. Благодаря серьезным гарантиям, требовавшимся от желающих поступить в отряд в качестве проводников, мы были так счастливы в выборе наших вожатых и посыльных, что решительно невозможно указать даже на единственный случай, когда бы, например, кто либо из них не передал по назначению бумагу, ему врученную, или хотя бы даже неохотно принял поручение.

Были критики, видевшие некоторую причину возвращения отряда в неудовлетворительности его организации. Отряд, говорили они, должен быть сформирован не из сводных и мелких частей, в которых будто бы всегда очень много стремительности и желания отличиться, но рассудительности мало. Хотя несостоятельность подобного мнения и слишком очевидна, но мы не можем оставить его без внимания, а потому скажем, что по убеждению, [244] вынесенному нами из продолжительного опыта, всякую войсковую единицу свыше батальона следует признавать тяжелою для походов в пустыне. Батальон, вполне самостоятельно организованный как в командном отношении, так и в хозяйственном, в особенности если к нему приданы одно, другое орудие и несколько конных казаков. представляет совершенно достаточную силу для отражения всякого вероятного в пустыне неприятельского нападения. Для атак же, когда в том представится надобность, всегда возможно сосредоточить такое число батальонов, которое вполне отвечало бы данному случаю. Батальон в пустыне всегда оказывался единицею, достаточно удобоподвижною, и вместе с пропорциональным придатком артиллерии и 5—6 всадников, в виде дальних глаз, составлял колонну, совершенно отвечающую истинным условиям. В пустыне, конечно, труднее всего борьба с природою, а бороться с нею, само собою разумеется, гораздо легче не легионами, а войсковыми единицами небольшого порядка. Войска военных наших округов, на долю которых, в силу географического их положения, выпала обязанность вести борьбу с бродячими племенами отчасти даже и в странах, напоминающих Закаспийский край, всегда имели и пока еще сохраняют именно батальонную организацию. От того, что там нет полков и дивизий, никто и никогда не ощущал ни малейших неудобств. Таковы военные округа Туркестанский, Оренбургский и даже оба Сибирские. Наконец, рассуждая на этот счет, нельзя упускать из вида и того обстоятельства, что отряд наш состоял из войск кавказской армии, дислокация которой, благодаря этнографическим условиям самого Кавказа, как это всем хорошо известно, находилась в полнейшей зависимости от местных стратегических условий, даже и в период мира. Поэтому дальнее командирование из известного раина всех войск в полном их составе было бы даже и некоторою неосторожностью. Кроме того, нижним чинам, назначавшимся для участия в экспедициях, в те времена всегда делался самый строгий медицинский осмотр, причем, во избежание переполнения госпиталей, принимался в соображение климат страны, в которую их предполагалось отправить. Осмотр же обыкновенно удостоверял, что приблизительно только около одной трети комплекта людей в полку представляли надежные данные к тому, что без вреда для своего здоровья перенесут тяжелые климатические условия Закаспийской пустыни. Естественно, следовательно, что посылать туда целые полки, по меньшей мере, [245] было неосновательно. Точно также и чисто с точки зрения боевых требований состав отряда из мелких частей ничуть не мог там быть неудовлетворителен. Войска наши настолько дисциплинированы, что степень стремительности как крупных единиц, так и мелких, по крайней мере до непосредственного столкновения с неприятелем, всегда одинаково находится в полнейшем распоряжении их начальников. Какого же зла возможно ожидать от избытка этого качества и не представляет ли оно скорее достоинство, чем недостаток, в войске По поводу того же мнения о не удовлетворительности состава отрядов, образованных не из целых частей, мы позволяет, себе напомнить, что даже и во время славной Кавказской войны вряд ли можно указать много примеров участия в известной экспедиции полков в полном составе, не говоря уже об единицах более высшего разряда. Мешало ли это когда-либо успеху? Условия войны в Европе и с миллионными армиями применимы не везде.

Рассмотрим теперь вопрос о выборе путей в Хиву из Чекишляра и, вообще, от берегов Каспия, находившихся в сфере красноводского отряда. Начнем с того, что дорога, по которой пошел названный отряд, оказалась неимоверно тяжелою, начиная уже от Игды, а от Орта-Кую в то время года, когда мы шли по ней, и вовсе непроходимою. Такое определение степени пригодности участка дороги между Орта-Кую и Измыхширом мы берем из описания его, сделанного в августе месяце 1873 года рекогносцировочною партиею, высланною уже из Хивы, со специальным поручением подробно осмотреть и описать не пройденный красноводским отрядом промежуток дороги. Рекогносцировка эта была поручена генерального штаба подполковнику Скобелеву, при котором находилось два казака и три проводника-туркмена, а всего, следовательно, в рекогносцировке участвовало шесть человек. Лошадей при них было 10. От Измыхшира до колодцев Нефес-кули оказалось, приблизительно, более 280 верст. Расстояния между колодцами, полагая тоже приблизительно, были следующая: Измыхшир-Чагыл — 24 версты; Чагил-Кизил-чакир — 78; Кизил-чакир-Даудур — 132; Даудур-Нефес-кули — 46. Но во время рекогносцировки колодцы Даудур были совершенно сухи, а по тому безводные промежутки пути, приблизительно, равнялись 24-м, 78-ми и 178-ми верстам. Прямо к северу от колодцев Кизил-чакир, верстах в 16-ти от них, есть колодцы Сакар-чага, в которых вода, была тоже, но водовместилище это находится в [246] стороне от прямого пути. Идя на Сакар-чага, удлиняется общее расстояние между названными конечными пунктами, равно как от части и великий безводный промежуток. Если, не доходя несколько до Даудура, свернуть с прямой дороги к северу и сделать круг верст в 10, то можно воспользоваться колодцами Якедже и, таким образом, сократить протяжение наибольшего безводного пространства приблизительно верст на 5—6, т. е. обратить это протяжение из 178 в 173-х-верстное, что, разумеется, мало существенно. Рекогносцировавшие не пошли далее Нефес-кули, так как достоверно узнали, что кочевавшие в Орта-кую юмуды, спасаясь от текинцев, совершенно засыпали эти последние колодцы. По приблизительному личному определенно М. Д. Скобелева и по расспросам проводников, в колодцах Сакар-чага и Кизил-чакира воды обыкновенно бывает столько, что можно напоить от трех до пяти сотен человек, до сотни лошадей или до 60-ти верблюдов. Осенью можно напоить и гораздо более. В Чагыле было три колодца, но, судя по качеству грунта и глубине до уровня воды, там, без особенных затруднений, можно было бы вырыть и еще несколько. Характер местности и почва, по которой все время пролегала дорога, как видно из приведенного описания все те же, с которыми столь хорошо был знаком красноводский отряд: все та же разница, на которую местами как будто насыпаны песчаные бугры различной величины; все те же глинистые солончаки, постоянно перемежающиеся с рыхлыми и сыпучими песками, по которым, без помощи людей, не везде в состоянии тянуться орудия, даже на превосходных, и втянутых в упряжь лошадях. Весь переход между Кизил-чакиром и Нефесом-кули, судя по словам Скобелева, рекогносцировавшие ужасно страдали от жары, становившейся еще более невыносимою от сухого, удушливого юго-восточного ветра, носившего массы раскаленного песку, от которого по целым часам трудно было различать предметы даже на самом близком расстоянии. Суточная усушка воды в сосудах во время рекогносцировки равнялась одному ведру на шесть. “Положение людей, говорит Скобелев, было безотрадное. Обессиленные форсированным движением, ослабленные недостатком пищи и постоянною томительною жаждою, которую вовсе не в состоянии была утолить теплая, тухлая вода из бурдюков, мы с трудом тащились по знойной, безотрадной пустыне. Жара доходила до невероятных размеров: прикоснуться к оружию было невозможно. У одного из казаков, у меня и даже у проводника-туркмена [247] пошла из носу кровь. Все без исключения страдали от головной боли. Русские, кроме того, жаловались на головокружение и на тошноту. Кровь показалась в ноздрях у лошадей. Вообще, лошади едва тащились. В песках, именуемых Янаджи, утомление их дошло до того, что мы под конец принуждены были вести их в поводу. Дойдя до колодцев Нефес-кули, в нашем положении первою заботою было воспользоваться возможностью напоить лошадей и пополнить запас воды, без чего нас ожидала верная гибель на трудном обратном пути. На тщательный выбор нам лошадей для рекогносцировки, продолжает Скобелев, было обращено особенное внимание и взяты оне были из числа самых сильнейших туркменских, и все-таки из 10-ти лошадей только две возвратились в Хиву, три брошены были в пустыне, а остальные в окрестностях Измыхшира. Я сомневаюсь, чтобы вообще даже наша казачья лошадь была без особой подготовки способна переносить такие труды” ⁵⁹.

Таким образом, Орта-куюнский путь безусловно был непроходим для красноводского отряда в то время, когда последний пытался по нем пройти. Говорили, что путь этот был указан начальнику отряда, которому поэтому будто бы не оставалось выбора. Это, однако же, вовсе не справедливо: выбор направления вполне зависел от начальника отряда, которого в этом отношении, как и вообще, никто не стеснял. Но вместе с тем столь же неверно и то мнение, по которому будто “начальник красноводского отряда настаивал на движении от Чекишляра” ⁶⁰. Это неверно хотя бы уже потому, что не было никаких причин настаивать, так как никто не оказывал давления на начальника отряда. Почему же отряд пошел игдинским, а не сарыкамышским путем, который был до самого конца исследован отрядом еще в 1871 году? Если мы с полнейшим убеждением позволяем себе утверждать, что количество наличной воды — будь ее у нас несколько больше или несколько меньше — ровно никакого решающего значения иметь не могло, то совершенно не можем сказать того, чтобы, двигаясь на Сары-Камыш, красноводский отряд не дошел до Хивы, как не дошел он, следуя на Игды. Это проверено не было, а потому и остается под сомнением. Но, с другой стороны, нельзя упускать из вида, что когда известное средство [248] или известный путь к достижению чего-либо не приводит к желаемому концу, то всем, а тем более самому потерпевшему, всегда начинает казаться, что всякий иной путь и всякое иное средство были несравненно лучше испробованного.

В приведенном уже рапорте начальника красноводского от ряда № 729, представленном из Кизил-Арвата 30-го октября 1872 года, буквально было сказано, что если поход на Хиву последует весною, то “красноводский отряд не может выступить позже самых первых дней марта, так как в противном случае жары помешают ему исполнить свое дело”. Из этого отчасти следует, что начальник отряда, который ко дню представления своего рапорта хорошо был знаком как с ортакуюнским, так в особенности с сарыкамышским путями, вовсе не делал ни какой между ними разницы, считая и тот и другой равно непроходимыми после указанного им предельного срока для выступления из прибрежных пунктов на Каспийском море. Раз, как, по глубокому его убеждению, природные свойства этих путей одинаково не вознаграждали упущенного времени, то уже, само собою разумеется, было бы далее странно предпочесть дорогу на 200 верст длиннее, т. е. дорогу из Чекишляра на Сары-Камыш, той, которая вела оттуда же на Игды и далее. Имея столь ограниченное число верблюдов, как то, которое удалось добыть нам, отряду трудно, даже невозможно было удлинять свой путь. Идя чрез Сары-Камыш, хотя бы и с тем же самым количеством запасов, который мы подняли, следовало иметь, по крайней мере, 6—7 сотен запасных верблюдов, ибо следовало рассчитывать, что такое число названных животных неминуемо падет или пристанет, пока отряд пройдет число верст, составляющих разность протяжения путей. Далее, с точки зрения военной нельзя было не находить, что тоже несравненно основательнее предпочесть путь ортакуюнский, так, как следуя по нем, красноводский отряд несомненно приносил пользу, отрезывая от Хивы все теке, всех атабаев и, вообще, всех атрекских юмудов, не говоря уже о том что только на этом пути можно было еще надеяться до некоторой степени тем или иным способом добыть отряду столь необходимый ему подъемные средства, а чрез то ускорить и облегчить самый поход. В случае избрания пути на Сары-Камыш, если бы отряд не достиг конечной цели. движения его пропало бы совершенно бесследно, не принеся ни малейшего плода. Кроме этого, всякому, конечно, было известно, что красноводский отряд был направляем на Хиву [249] не по недостатку войск в Оренбурге или в Туркестане, а также и то, что почти параллельно Сарыкамышской дороге и вблизи от последней был пущен туда же отряд мангишлакский. Таким образом, следовательно, идя на Орта-Кую, отряд наш опять-таки более осуществлял идею общего плана Хивинского похода, так как, по-видимому, отчасти даже было желательно, чтобы отряды шли при различных климатических условиях, дабы последние вернее оказались которому либо из них достаточно благоприятными. Климат Арало-Каспийской низменности слишком прихотлив и плохо подчиняется расчетам. Южный из двух рассматриваемых путей несравненно более песчан, чем северный; но отряд, который, за недостатком подъемных средств, не особенно обильно снабжен фуражом и имеет в своем составе относительно значительную кавалерию, предпочтительно должен, идти на Орта-Кую. По этой дороге, и даже именно в песках, а следовательно почти на всем пространстве, все же можно достать кой-какой подножный корм. При этом старое русло Оксуса, по коему лежит путь на протяжении чуть ли не 200 верст. почти сплошь покрыто зеленым камышом, который в пустыне представляет некоторую роскошь для животных. Наконец, ортакуюнский путь значительно воднее сарыкамышского. Правда, что, группы колодцев на первом из них более удалены друг от друга, да и то если не считать пространства между Ярыхло и Халмаджи, которое буквально усеяно колодцами. Для отряда такого состава, каким был красноводский, вопрос о количестве, воды в водовместилищах, притом, же еще и в жаркую пору года, был вопросом чрезвычайной важности. Дробление отряда при движениях по пустыне, возможно и удобно только до известного предала. Иначе, и одной только сторожевой службы, и наблюдения за верблюжьим пастбищем будет достаточно для того, чтобы довести людей до полного утомления. Не считая вовсе кавалерии, красноводский отряд шел тремя эшелонами. Допустим, что он, опять таки исключая кавалерии, разделился бы для похода на пять эшелонов, то и в таком случае каждому из них потребовалось бы в сутки не менее 10,000 ведер воды, разумеется уделяя ее и верблюдам; а там, где колонна вздумала бы наполнять свой запас, количество потребной воды возрастало бы еще тысячи на полторы, на две ведер. Такую массу, по ортакуюнской дороге могут дать все группы колодцев, встречающихся по ней вплоть до самого Нефес-Кули. Между тем, по пути сарыкамышскому, на последней его половине, указанное число ведер воды [250] можно добыть только в колодцах Туар и Кум-Себшен. При том же кумсебшенская вода весьма горька и вредно влияет на человека даже и тогда, когда она только что взята из источника. Последнее безводное пространство по сарыкамышской дороге, можно сказать, даже длиннее такового же пространства по дороге на Орта Кую, ибо от колодцев Кум-Себшен до Декча, что в 18 верстах за Сары-Камышем, считается, по измерению, без малого 203 версты. Правда, на пространстве этом есть еще колодцы Казахли, Узун-кую и Сары-Камыш. но по сведениям, имевшимся в отряде от таких, например, туркмен, как известный своею старою и доказанною преданностью России Ата-Мурад-хан и его братья, весь интерес которых заключался в том, чтобы мы дошли до Хивы, Узун-куюнский колодезь, по приказанию хивинского хана, был забит тотчас после нашего обратного чрез него прохождения в 1871 году. Колодезь Узун-кую, как свидетельствует и само его название ⁶¹, действительно отличается неимоверною глубиною. Он высверлен в скалистом грунте Усть-Уртской возвышенности и от горизонта до поверхности водяного столба имеет 25 сажень. Употребляя всех своих верблюдов на подвоз воды из ближайших к Узун-кую колодцев для рабочих и караула, на открытие воды в последнем, по самому умеренному расчету, нам потребовалось бы приблизительно суток 10 времени. О свойствах же колодцев Казахли и Сары-Камыш мы уже имели случай говорить довольно подробно еще в описании рекогносцировки красноводского отряда в 1871 году. Нужно упомянуть также, что из Кум-Себшена можно было бы идти еще не на Узун-кую, а на колодцы Дахли: но колодцы эти, коих всего два, вместе могут дать не более, как от 150 до 200 ведер воды в сутки. Притом же от них до Декча все еще 172 версты. Скажем еще, что путь на Сары-Камыш никогда не служил караванным путем для больших караванов. По нем в эту пору ездили только одиночные люди да небольшие партии аламанщиков. Не безынтересно также на этот счет мнение полковника Столетова как человека хорошо знакомого с Среднею Азиею. 20-го января 1871 года, следовательно еще в бытность свою начальником красноводского отряда, он доносил генерал-адъютанту Кауфману, что во всяком случае безводное пространство надо проходить ни как не позже марта и что движение от Красноводска по прямому [251] направлению на Хиву значительного отряда войск сопряжено с крайними затруднениями и весьма большими издержками. Поэтому, говорил Столетов, если бы обстоятельства принудили прибегнуть к решительным мерам против Хивинского ханства, то с Кавказа в Хиву, по пути на Сары-Камыш, можно было бы двигаться лишь с одним батальоном, четырьмя орудиями и четырьмя сотнями казаков, с месячным только запасом продовольствия. По пути же на Орта-Кую полковник Столетов считал возможным допустить движение около половины марта.

Путь на Орта-Кую, конечно, не был обрекогносцирован до непосредственных пределов ханства. Обстоятельство это впоследствии, а именно после Хивинского похода, некоторые ставили красноводскому отряду в упрек. Почему, спрашивали критики, в виду вполне определившейся необходимости рано или поздно идти непременно в Хиву, отряд не обрекогносцировал весь игдинский путь еще в 1872 году? Как видно из документов, цитированных в настоящем труде, начальник красноводского отряда, находясь в Игды, не имел основательных поводов предполагать, что отряду будет приказано идти в Хиву в течение предстоявшей весны. Кроме того, путь, по которому мы двигались и о котором идет речь, как это видно из описанных столкновений с неприятелем, вовсе не исключал вероятия боевых стычек и за Игдами. Хотя, конечно, мы слишком мало ценили боевые качества враждебных туземцев и, быть может ошибочно, не считали их противниками себе равными, но это не давало нам ни права, ни повода быть неосторожными. Следовательно, для рекогносцировки за Игды необходимо было вести такую силу, которая могла бы считаться вполне обеспеченною от случайностей. При караванном способе хождения, единственно возможном в тех местностях, при условии бдительно сторожить себя и пасти своих вьючных животных, такой силой можно было признать колонну в 5—4 и в самом крайнем случае не менее как в три роты, с одним орудием. Даже ограничивая поход этой колонны только движением до колодцев Орта-Кую, ее необходимо было снабдить всем нужным, по крайней мере, дней на 10—12, а перевозка этого снабжения, вместе со всем тем, что еще пришлось бы взять с собою, потребовала бы, конечно, до 200 лучших верблюдов. Между тем, при условиях, в которых отряд наш находился в Игды, было совершенно очевидно, что он дошел до предела, дальше которого недостаток перевозочных средств [252] становился невмоготу. Каждый новый труд и каждый лишний день в пустыне ощутительно лишал нас подвижности и положение это всего лучше подтвердилось дальнейшим. На обратном пути нам пришлось даже сжечь часть наших грузов. Начиная от Кизил-Арвата и далее до Чекишляра, казачьи лошади часто шли в поводу под вьюками; во время же движения в области Кюрендага, в течение трех дней, все офицеры отряда, не исключая и его начальника, шли пешком, отдав своих лошадей в помощь верблюдам, везшим артиллерийские снаряды. При всем этом красноводский отряд едва дотянулся до берега Каспийского моря к самому концу года. Опоздай он еще немного, и решительно не оставалось бы времени для того, чтобы дать людям необходимый отдых и изготовиться к новому трудному походу, который предстоял отряду в самом начале приближавшейся весны. Само собою разумеется, что если бы начальник отряда задался мыслью идти еще и за Орта-Кую, то для осуществления этой задачи потребовалось бы вести вперед и больше рот и, следовательно, больше верблюдов. Существует и конечно всегда существовало убеждение, по которому придается довольно большое значение одиночным разведкам, но с этим способом исследования пространств, по крайней мере в приложении его к стране, о которой идет речь, вряд ли возможно безусловно согласиться. Проверки некоторых работ такого рода всегда обнаруживали у нас весьма значительные ошибки даже в трудах вполне надежных и хорошо знакомых с делом разведчиков местности, каковы, например, офицеры генерального штаба и чины корпуса топографов. В безводной и совершенно лишенной растительности пустыне разведчик должен исключительно рассчитывать лишь на ту, пищу и для себя, и для своего коня, которую везет с собою, и на ту воду, которая находится в бурдюке, притороченном к его седлу. Он должен успеть пробежать от колодца до колодца и вернуться домой непременно в определенное время, соразмеряя его с количеством продовольствия, а последнее — с силою лошади, которая, в свою очередь, зависит и от скорости требуемого движения. Кроме того, в те времена рекогносцер должен был сворачивать с дороги, едва завидит или заслышит людей. Чтобы не оставлять конского следа, по которому его легко было обнаружить и настигнуть, рекогносцирующему, приходилось, двигаться по солончакам. В тех же случаях, когда путь шел песками, приходилось следовать в стороне от дороги. Таким образом, рекогносцирующий вынужден [253] был постоянно держать и слух свой, и зрение в каком-то напряженном состоянии. Если ко всему сказанному прибавить тяжелые климатическая условия страны, то не станет ли ясным, что всякому разведчику, по степени его утомления, расстояния должны были казаться то неожиданно короткими, то чрезмерно длинными и что он, конечно, невольно в указании часов неизбежно должен был вводить широкою рукою поправки личных впечатлений, искажающие истину? Таким образом, степень точности сведений, добытых одиночными рекогносцировками, никогда не могла иметь и не имела права на доверие в той мере, которая необходима для того, чтобы на ней основывать серьезные расчеты. Между тем, если результаты, добытые одиночными разведками, окажутся не верными, то, как много значит в пустыне каждая лишняя верста, особенно если время похода выбрано дурно, легко поймет всякий, кто участвовал в маршах по южной части Закаспийского края. Наконец, как кажется, о том же можно судить и по раз сказанному в настоящем труде.

Рассуждения наши до сих пор клонились к выяснению того, что красноводский отряд в 1872 году не имел никакой возможности толково обрекогносцировать за-игдинский путь. Но допустим далее, что ему отлично была бы известна эта дорога, положим, до Орта-Кую или даже несколько и далее, — какая получилась бы отсюда, практическая польза в том случае, когда окончательное движение позволительно было бы произвести только по путям, заранее обрекогносцированным до конца, и если бы при этом хоть часть пути оставалась неисследованною? В том же случае, если бы отряд прошел в 1872 году весь путь, то он окончательно лишился бы средств, необходимых ему для обратного похода до берега Каспийского моря. Тогда отряду оставалось лишь принять такое решение, на которое ему в то время не дано было права, т.е. утвердиться в пределах ханства. Когда в 1873 году начальник красноводского отряда, принял в Бала-Ишеме решение возвратиться, он лично уже был хорошо знаком с путем до Орта Кую. Тем не менее, он не признал возможным вести отряд далее, и правильность такого решения, как известно, была впоследствии подтверждена рекогносцировкою Скобелева из Хивы. Однако же следует ли из этого, что отряды в Закаспийской пустыне должны были ходить только по заранее исследованным путям? Так точно, как не был предварительно обрекогносцирован путь между Орта-Кую и Измыхширом, не были исследованы [254] вплоть до Хивы пути и остальных отрядов, направленных в названное ханство в 1873 году. Отряд туркестанский о последних 200 верстах знал только исключительно по одним лишь расспросам. Мангишлакский отряд тоже должен был довольствоваться такими же сведениями, и притом о расстоянии вдвое большем. Некоторое исключение составлял только отряд оренбургский, о пути которого до самого его конца имелись еще более или менее обстоятельные сведения. Наконец, даже и красноводский отряд, ко времени начала Хивинского похода, успел уже исходить несколько тысяч верст по той же самой пустыне, большею частью по таким дорогам, о которых не имелось и расспросных сведений. Эти же последние не всегда подтверждались не только во время походов красноводского отряда, но и других. Так, например. известно, что, по расчетам туркестанского отряда, труднейший участок дороги, находящейся между Хал-Ата и берегом Аму-Дарьи, должен был бы равняться 70-ти верстам, тогда как действительное протяжение его оказалось равным 107 верстам. Бывало даже, что встреченные неожиданности оказывались весьма значительными и вынуждали во время самого движения решаться на перемену операционной линии. Например, так именно случилось с джизакскою колонною, когда она, дойдя до колодцев Аристан-бель-кудук, вместо первоначально принятого направления, предпочла свернуть к юго-западу и идти чрез владения Бухары. Тем не менее остальные отряды прошли, не прошел только красноводский. Предположим, что невозможное стало бы возможным и что красноводский отряд успел бы осенью 1872 года обрекогносцировать пространство между Игды и Измыхширом. Принесла ли бы эта осенняя рекогносцировка пользу названному отряду в том случай, если бы завоевание ханства все же таки должно было совершиться весною? Мы в этом очень сомневаемся.

Хивинский поход 1873 года предпринят был весною. Это, конечно, было величайшим несчастием для красноводского отряда, но тогда, быть может, нельзя было иначе и сделать. Частные интересы того или другого отряда не могли иметь значения и места в общем предположении для четырех отрядов, направленных в Хиву.

Как бы то ни было, но для красноводского отряда время, назначенное для выступления в поход 1873 года, оказалось вполне пагубным. Начальник отряда, сознавая крайнее неудобство выбранного времени, ясно выразил свои опасения на этот счет в [255] приведенном уже рапорте начальнику штаба Кавказского округа от 30-го октября 1872 года. Мнение начальника отряда несомненно разделялось и коренными красноводцами, так как все они без исключения проникнуты были глубоким убеждением, что для успешного хождения по местности, в которой приходилось нам прилагать свою деятельность, прежде всего требовался самый строгий выбор времени. Всецело посвящая себя особенно интересной службе, на долю нашу выпавшей, мы многое прочли о климате Арало-Каспийской низменности и, конечно, еще более собрали на этот счет сведений посредством расспросов. Кроме того, взгляд наш на вопрос о времени основывался тогда не на каких-либо фантастических соображениях: у нас уже был опыт. Не говоря о весьма крупных фактах резкого проявления климатических невзгод, которых все мы были живыми свидетелями и которые частью описаны выше, на упрочение нашего взгляда на этот счет достаточно было даже, если можно так выразиться, совокупности различных, преимущественно мелких впечатлений. И, не смотря на то, что до той поры нам не случалось испытать особенных бедствий из первого же нашего похода в пустыню в 1871 году вернулись мы с твердым убеждением, что надежнейшею порою для движений в южной части Закаспийского края можно признавать лишь промежуток времени от 15-го сентября по 15-е марта. При этом сентябрь и ближайшие к нему месяцы нам казались лучше остальных. Убеждение в непригодности для походов в том крае, остальной поры года крепло в нас, и от того, что солдат в жару вяло проходил мимо начальника и медленно привставал на ноги, и плохо ел, и не в меру пил, и как то неряшливо раскидывался на биваке, и с раздражением, а не с привычною и необходимою кротостью обращался с несчастным верблюдом. Большая часть всех этих последствий жаркого времени, само собою разумеется, замечается везде; но ведь многие из нас, служа давно, конечно видели то же самое и в других местах, тем не менее мы оставались фанатически убежденными, что в южной половине Закаспийской пустыни все это далеко не то же, что везде.

Упомянув о верблюде, которому принадлежало столь серьезное значение во время наших движений, кстати будет сказать, что, на основании последующего нашего опыта, мы убедились, каким великим несчастьем при весенних и летних походах служит, между прочим. поразительная слабость этого животного в те [256] времена года. Если убыль верблюдов осенью или зимою войскам приходилось считать сотнями, то весною их обыкновенно теряют тысячами. Конечно, всякие движения всегда вызывали заботу о сборе верблюдов заранее; это иначе и сделать было невозможно, так как, по крайней мере в описываемый период, не бывало примера, чтобы добывание необходимого количества названных животных доставалось нам без усиленных хлопот, продолжительных переговоров с их хозяевами и даже насилием. Раз таковы были условия и обойти их было невозможно, естественно, что если движение предстояло, например, летом, то еще с весны начинались поиски и погоня за верблюдами. Туземцы, не желающие их давать, беспрестанно перегоняли свои табуны с места на место, не заботясь о том, чтобы животное оправилось, лишь бы упрятать его куда нибудь подальше. Те же верблюды, которых удавалось добыть каким бы то ни было способом, лишены были возможности набраться сил, так как мы. в свою очередь, были вынуждены пасти их не там, где бы это было им полезно, а там, где охранение их представлялось наиболее удобным. Последнее же всегда находилось в прямой зависимости от удобств снабжения всем необходимым стражи, охраняющей верблюдов, которая, по ужаснейшему труду, на ней лежащему, должна была быть весьма немалого состава. Случалось неоднократно, что снабжение охранителей требовало такой усиленной работы тех же самих верблюдов, которых они охраняли и пасли, что ко времени общего движения, вместо надежного вьючного животного, оставался буквально скелет, с побитою и гноящейся спиною, решительно ни на что уже непригодный. А между тем мы по опыту знали, что степному верблюду весною необходимо вполне свободное пастбище, и самое обильное кормление его на месте зерном или лепешками из теста не насыщает животного и не делает его пригодным для усиленного труда. Тот, кто не участвовал, сам в степных походах, с трудом может представить себе все страдания, испытываемые ходящими там отрядами от недостатка верблюдов, или, еще хуже, от их обилия, которое, конечно, может быть лишь грустным результатом малосилия этих животных. В последнем случае верблюд с величайшим напряжением несет пудов 5—6 вместо 10—12, возможных для него осенью и зимою, само собою разумеется, если он сбережен. Масса только что народившихся верблюжат, путаясь меж ног, своих матерей, заставляет их отставать. Верблюдицы, не успевшие еще ожеребиться, [257] едва-едва передвигаясь, кончают тем, что падают десятками и загораживают путь. Пока имеются запасные верблюды, что обыкновенно случается весьма редко, почти с места начинаются уже перевьючки, потом следует раскладывание вьюка на двигающихся еще животных, затем облегчение вьюка посредством увеличения веса солдатской ноши.

Таким образом, одного верблюжьего вопроса было уже совершенно достаточно для участников наших походов, чтобы устранять всякие предложения о весенних движениях в южной части Закаспийского края. Впрочем, не одним только этим, равно как и не одними впечатлениями мы могли и должны были руководствоваться в рассуждениях о значении времени года для успешного исхода рекогносцировок и всякого рода маршей. Раньше уже приведен случай с кабардинцами, бывший в начале августа месяца 1872 года. Могли ли красноводцы когда-либо забыть его? Ведь он приключился с 80-ю отборными молодцами из батальона такого полка, который имеет полное право считаться полком из полков. Дорога, на которой произошла катастрофа с кабардинцами, была ими же пройдена всего несколько месяцев тому назад, с песнями и пляскою. Не тысячи верст шли они в этот раз, а шли с места, после относительно очень долгого и вдоволь наскучившего им отдыха. До воды, как и от воды, никогда им не было далеко. Наконец, этим же самым людям, притом в составе крупной колонны, доводилось проходить не раз и по 90 верст безводного пространства, тогда как в данном случае до колодцев Бугдаили всего было от Чекишляра 102 версты и на этом пути лежали колодцы Таган-Клыч, Чухырык, Гамяджик и Чухуру-кую, не говоря уже о группах Аг-Патлаух, Кеймир, Шукур-Верды и других колодцах, до которых, как говорится, от дороги хоть рукой подать. Команду лично вел командир батальона, начальник испытанный и весьма известный как личными заслугами, так и особенною энергиею, начальник, которого подчиненные давно хорошо знали и любили, которому безгранично верили. А между тем молодцы эти в 25-ти верстах от места своей зимовки пришли уже в такое состояние, что на них всех было бы много десятка каких нибудь атабаев, тогда как в другое время, наоборот, каждый кабардинец мог бы сам справиться с десятком этих кочевников. В другую пору года задача, данная кабардинцам, была бы для них не более, как приятною прогулкою, доставляющею случай промять ноги засидевшимся со [258] времени окончания похода предшествовавшего года, Почему же, спрашивается, у кабардинцев не хватило сил исполнить поручение? Все это можно объяснить, если принять во внимание географическую широту тех мест, их возвышение над морским уровнем, ветры, свойственные этой полосе, и губительное влияние некоторых из них на человека, качественный и количественный анализ грунта, по которому приходится там ходить, воду, которую приходится пить, в особенности от марта по сентябрь включительно, и, наконец, указания термометра, а главное гигрометра. Этот последний инструмент большую часть года говорит там, что местный воздух так мало заключает в себе водяных паров, что, будь их еще меньше на каких нибудь 2—3 процента, жизнь животных была бы невозможна. Словом, человек в пустыне находится в полной зависимости от климатических, ее условий и может сделать только то, что позволяют его силы и обстоятельства. На сколько велика была в нас вера в то, что мы выполним всякое приказание, если только пошлют нас в благоприятную пору, и, наоборот, как опасались мы за неуспех, если придется идти в пустыню в другое время, видно между прочим из того, что, как сказано уже выше, начальник отряда, будучи вызван в Петербург в январе 1872 года, обратился к Августейшему Главнокомандующему кавказскою армиею с ходатайством об изменении времени рекогносцировки, которую должен был произвести красноводский отряд весною 1872 года. Просьба эта была принята во внимание, и рекогносцировка, произведенная тогда осенью, удалась вполне: участники ее возвратились со славою, принеся с собою множество полезных сведений о стране и ее обитателях. Поход же 1873 года, по заранее выработанному в Петербурге плану, должен был начаться весною, а между тем выбор соответственного времени для военных движений в южной половине Закаспийской пустыни, казалось бы, должен был иметь всегда первенствующее значение. Было ли неудачно хотя одно движение, предпринятое там и совершенное в период времени от второй половины сентября до первой половины марта включительно и, наоборот, удалось ли вполне хотя одно предприятие в остальное время года? На вопрос этого рода, думаем мы, доказательнее всего могут ответить факты. Вот некоторые из них:

1) В 1870 году протяжение пути, пройденное отрядом полковника Столетова до Кизил-Арвата и обратно, составляет 400 [259] верст. Экспедиция совершена вполне благополучно. Время движения — ноябрь и декабрь месяцы.

2) В 1871 году — поход красноводского отряда до Декча, что за Сары-Камышем и обратно новыми путями чрез Топьетан, что на Узбое, в Чекишляр, тогда впервые занятый. Пройденное и осмотренное пространство — 2,007 верст. Состав отряда — с точностью до 2 — 3 десятков, 700 человек. Число умерших — один. Число больных — 17. Движение начато 8-го сентября и окончено29-го ноября.

3) В 1872 году — поход того же отряда по старому руслу Аму-Дарьи и далее, до колодцев Игды, затем переход на Текинский аркач, движение по нем и обратно, чрез Кюрендагский хребет, по долинам Сумбара и Атрека, в Чекишляр. Пройденное пространство — более 3,000 верст, из коих 1,600 верст по путям, дотоле никогда по осмотренным. Состав отряда — 1,700 человек. Умерших — семь. Больных — 46. Движение начато 13-го сентября и окончено 18-го декабря.

4) В 1873 году — поход того же красноводского отряда за Атрек, с целью добычи верблюдов для предстоявшего тогда похода в Хиву. Пройденное пространство — свыше 600 верст. Состав отряда — 1,800 человек. Умерших — один. Больных — 22. Движение начато 25-го февраля и окончено 14-го марта.

Относительно приведенных цифр нужно для точности заметить, что пройденное пространство представляет здесь сумму верст, которые прошел красноводский отряд в полном, составе и различные его части отдельно, а в количество больных вошли только те люди, которые, по возвращении отряда, требовали госпитального лечения. Что же касается убитых и раненых, то они в расчет не приняты. Справедливая оценка приведенных доказательств в пользу осенне-зимних походов, думаем мы, в состоянии убедить всех, что для движения по пустыне эти времена года совершенно благоприятны. Чтобы еще более утвердиться в этом справедливом убеждении, стоит только проследить результаты движения в тех же местностях, но в другую пору года. Начнем с напоминания о маленьком движении из Чекишляра в Бугдаили предпринятом в августе месяце 1872 года Кабардинского полка майором Козловским с 80-ю человеками его же батальона. Поставим в один разряд с этим движением не только поход красноводского отряда в 1873 году, но и всех остальных отрядов, направленных в Хиву. Мы думаем, что в этом [260] никто не усмотрит натяжки, по крайней мере никто из тех, кому довелось читать историю указанного движения отрядов мангишлакского, туркестанского и даже оренбургского, в которой не однократно повторяются описания бедствий, близко граничивших с погибелью. А знаменитая первая Ахал-Текинская экспедиция, столь, роскошно снаряженная, на подготовку которой положено было так много забот и сделано столько затрат, не заняла ли и она подобающего ей места в ряду других экспедиций, также двинувшихся в пустыню не в должную пору года? Стоит ли доказывать, наконец. что и все остальные рекогносцировки, произведенные между 1873 годом и походом генерал-адъютанта Скобелева, были удачны исключительно лишь потому, что рекогносцирование не имея никакой точно указанной цели, двигались — пока ходилось, и возвращались — едва неудобства дальнейшего движения становились очевидными для руководившего ими? Экспедиции те, конечно, не принесли делу ни малейшей практической пользы: оне буквально ни раза не достигали даже какого-либо пункта, находящегося за пределами пространства, осмотренного раньше еще красноводским отрядом.

О верблюде, на силе которого в походах по пустыне зиждется более половины шансов на успех, о том что степень его пригодности к перенесению труда в различное время года весьма различна и весною она совершенно недостаточна и ничтожна, было уже говорено выше. К большому сожалению, не сохранив, вполне точных цифр, мы можем подтвердить наше мнение на этот счет лишь общими данными. Однако же и последних, как кажется, будет достаточно, чтобы судить о страданиях, которые выпадали на долю закаспийских отрядов, когда им приходилось ходить в пустыне весною или летом. Данные эти указывают, что во время осенних походов красноводского отряда падеж верблюдов, считая приблизительно, едва достигал 10—11 % в месяц, а вовремя движения того же отряда весною убыль вьючных животных достигала обыкновенно до 40% ежемесячно. То же самое, конечно, было и в остальных отрядах. Так, например, в отряде туркестанском из 10,000 верблюдов, коими располагал, он к 1-му марта l873 года, осталось к 9-му мая только 1,240 голов. В оренбургском отряде из 4,722 верблюдов, имевшихся к 26-му марта, оставалось к 6-му числу мая менее 2,300. Еще более поразительные образцы представляют в этом отношении все экспедиции в Закаспийском крае, последовавшие за Хивинскою. Так, [261] например, в течение Ахал-Текинского похода генерала Скобелева в 1880 году из 12,596 верблюдов, имевшихся у него, к 20-му числу апреля 1881 года оставалось в живых всего только 350. причем самый усиленный падеж происходил в последние три месяца, т. е. начался с наступлением там весны. А что же такое, как не результат верблюжьей немощи, представляет Ахал-Текинский поход, предшествовавший последнему походу Скобелева? Кто из лично участвовавших когда-либо в движениях по пустыне читая официальное о нем сообщение, не поймет настоящего его смысла? Ведь сущность, конечно, заключается в том, что верблюды не шли, а без них идти было невозможно. Верблюдов было очень много и само по себе, а тут еще отбили значительное их количество, преследуя неприятеля после поражения. нанесенного ему по пути из Тарсакана в Ходжамкала. Не смотря на то, стало не лучше, а пожалуй хуже: количество не возместило качества, верблюжьего рева еще стало больше, изнурение людей, обязанных стеречь и водить массу вьючных животных, увеличилось, больных в лазаретах прибыло, подвижность отряда уменьшилась. Пришлось оставить в Бендесенах один батальон, два орудия, команду милиционеров и, конечно, множество разного рода запасов и всяких боевых принадлежностей. Пошли дальше — все труднее и труднее. Оставили еще один батальон в Ходжамкала. Чрез перевал едва перетащили 15-ти-дневное продовольствие на остальную часть отряда, но с каждым дальнейшим шагом верблюды падали десятками, и хотя на солдат навалили непосильную ношу, все-таки пришлось побросать столько, что, не смотря на значительное количество купленных запасов у арчманцев и нухурцев, вопрос о том, чтобы не умереть с голода, да не побросать снаряды и больных, стал кошмаром отрядного начальства. Наконец, выделили из отряда еще всех ненадежных верблюдов и лишние тяжести. В прикрытие им оставили шесть рот, одну сотню и два орудия, но подвижности не прибавилось. Таким образом вышло, что почти половина войск, двинутых в Ахал-Теке, никакой существенной пользы делу не принесла и вместо того, чтобы составлять грозу для неприятеля, составляла стражу полудохлых верблюдов, уничтожая запас продовольствия, который с величайшими усилиями доставлен до места, куда ей удалось дотащиться. Неужели после этого говорить, что вся несметная текинская сила, сосредоточившаяся у Денгиль-Тепе, вместе с тою, которая спешила на поддержку своих из Мерва, могла [262] удостоиться чести быть принятою за достойную соперницу наших войск только потому, что в рядах последних, за изнурением вследствие бессилия верблюдов и плохо выбранного для похода времени, здоровых людей не состояло? Как бы ни были храбры текинцы, но ведь это все же была не более как орда, не имеющая очень страшных им пушек и стреляющая какими-то аркебузами, орда не дисциплинированная, а в данном случае еще имевшая за собою жен и детей, напуганных, стонавших и вопивших. Ничего нет легче, как определять численность своего противника, в особенности такого, который и сам себе числа не знает; но не все ли равно, было ли текинцев в действительности столько, сколько мы себе воображали, или даже и больше? Они ничего по предпринимали против нас после Денгиль-Тепинского боя, если не считать отвода воды, помешать которому мы и не пытались. Кто же после всего этого причинил нам все унижения и горести под Денгиль-Тепе: текинцы ли, или весна и верблюды, обыкновенно совершенно бессильные в эту пору года?

Говоря о Текинском походе 1878—1879 годов, невозможно не вернуться к вопросу о воде. По мнению нашему, в рассуждениях о походах в южной части Закаспийского края воде всегда придавалось особенно преувеличенное значение. Позволяем себе утверждать, что хотя без воды, конечно, никогда и нигде обойтись нельзя, но бывают случаи, когда в походах по пустыне вода как бы утрачивает всякое значение и не в состоянии не только обеспечить успех предприятия, но и влиять на него благотворно. Продолжительный опыт указывает, что если по времени года и степени сухости воздуха требуется столько воды, что, прилагая все терпение и не теряя бодрости, человек не может уже обходиться тем ее количеством. которым довольствуется обыкновенно, то в такую пору лучше вовсе не начинать похода. Иначе, поход этот неминуемо выйдет трудным, плодящим больных, бесплодным, даже рискованным в военном отношении и, во всяком случае, чрезвычайно дорого стоющим. После каждого такого похода для всех его участников более чем очевидно, что три четверти времени у них пропало совершенно непроизводительно и то, что требовало четырех суток времени и страшного истощения исполнителей, в другое, более соответственное время могло быть легко сделано в сутки без малейшего напряжения сил. Зной, свойственный южной половине Закаспийской пустыни, и условия, его сопровождающие, совершенно своеобразны. Недостаток влаги в [263] воздухе не вознаграждается там в известных случаях не только водою, возимою на вьюках, но даже и текущею в виде реки и речек вдоль всего пути.

Комментарии