Между тем, следуя обратно, красноводский отряд сосредоточился у колодцев Ходженем-куюсы и 3-го декабря пошел чрез Кюрендагский хребет На следующий день, перевалив по Уила-Кошлюкскому проходу, верхняя точка которого оказалась на высоте 2,177 футов над морским уровнем, отряд переночевал на южном склоне названных гор и, продолжая путь, к ночи 5-го декабря пришел в Баир, что на Сумбаре. С этого места и до самого Каспийского моря дорога нашего отряда все время шла, можно сказать, в виду берегов проточных вод: сперва по берегу Сумбара, а от местечка Чат, у которого названная речка изливается в Атрек — берегом сего последняго. Еще находясь в Кизил-Арвате, мы осмотрели путь, ведущий в Ходжам-Кала, верст на 20; следуя же в Чекишляр и пользуясь всякою свободною минутою, часть отряда обрекогносцировала течение речки Чандыр, а другая колонна нанесла на карту путь к ущелью Диван-дере. Затем, от Малага-Джан-Мамет, что на Сумбаре, казаки наши с одним из топографов ходили к Ялын-якской переправы через Атрек и, в заключении, отправив часть пехоты [109] и все наши тяжести от переправы Баят-Хаджи прямым путем в Гасан-Кули, начальник отряда продолжал рекогносцировочное движете вниз по Атреку, причем осмотрены были переправы Чельте, Аг-Яйла, Кара-Иш и Беюи-Баши.

Благодаря крайней недостаточности числа верблюдов и вследствие постоянной необходимости возвращать их за нашими тяжестями, мы едва только успели возвратиться в Чекишляр 18-го декабря, и этим днем окончилась рекогносцировка, произведенная красноводским отрядом в 1872 году. В это время все единогласно признавали труды отряда, как в названном году, так и в предшествующем, вполне удовлетворительными во всех отношениях. Все соглашались с тем, что красноводцы сделали все, что только возможно было сделать. И действительно, благодаря походу 1872 года. на карте Закаспийского края явилось 1,600 верст, невиданных до той поры еще никем из европейцев. Вместе с тем, тогда же было определено с большой точностью географическое положение многих пунктов, а для некоторых из них вычислены также и абсолютные высоты. Чтобы все это осмотреть и сделать, отряду пришлось исходить по пустыне свыше 3,000 верст, конечно считая в этом числе не только то, что он прошел в полном своем составе, но и то, что пройдено дробными его частями. Мы уже не говорим о целом ряде боевых успехов красноводского отряда, взятие нескольких текинских крепостей и проч., так как на этот счет все мы находились тогда в полнейшем заблуждении. В то время никто бы из нас не поверил, что победы над народом, хотя и довольно храбрым, но вовсе не имеющим артиллерии, понятия об инженерном искусстве и представления о дисциплине, а также вооруженным большею частью таким оружием, образцы которого в Европе можно видеть лишь в музеях, в числе редких древностей, могли бы тоже во что-нибудь цениться.

Обращаясь к прерванному рассказу, необходимо сказать, что еще до возвращения нашего из похода 1872 года в Чекишляре, т. е. до 18-го декабря, начальнику красноводского отряда прислано было приказание при первой же возможности прибыть в Тифлис для личного доклада о ходе и результатах последних движений, а также и для получения дальнейших инструкций и личных приказаний. Не смотря на то, что, спеша приведением в исполнение этого приказания, начальник отряда отплыл из Чекишляра на второй же день после своего прибытия, ему удалось прибыть в [110] Тифлис не ранее 30-го декабря, благодаря крайне жалкому тогда состояние наших морских судов и большой потере времени на море. В Тифлисе он немедленно был ознакомлен с проектом предстоявшего движения наших войск в пределы Хивинского ханства, который был удостоен Высочайшего утверждения еще 10-го декабря. По поводу этого бесповоротно уже решенного вопроса, начальником красноводского отряда, в свою очередь, был представлен доклад, в котором он высказал полное сомнение на счет возможности согласования нашего похода с походами прочих отрядов, предназначенных для отправления в Хиву.

Сомнения эти, прежде всего, основывались на том, что нас разобщало с ними громаднейшее пространство, по которому решительно не было средств установить сколько нибудь надежные и достаточно скорые взаимные сношения. Независимо от этого, в выше упомянутом докладе начальника отряда обращено было внимание и еще на одну капитальную причину, которая неизбежно должна была помешать нашему прибытию в оазис одновременно с прочими отрядами. Чтобы быть в пределах Хивы к концу мая месяца, как это требовалось по общему плану главного штаба, красноводский отряд должен был выступить с места только в конце второй половины апреля и, следовательно, проходить безводные места в пору года, заведомо для него исключительно трудную. Выйти раньше и где-либо по пути ждать наступления времени общего вторжения в ханство, конечно, не имело смысла, так как это нисколько не устраняло вышеприведенного неудобства. Значит, нам оставалось лишь одно — пройти, как можно скорее и раньше весь пустынный промежуток, а затем выжидать время, стоя на окраине непосредственных пределов ханства. Легко понять, что и этот способ согласования действий неминуемо должен был оказаться тяжелым для красноводского отряда. Так как, однако же, забота о неприятеле, по водворившемуся среди нас убеждению, всегда отступала на задний план, то нас ничуть не тревожила мысль о вероятных затруднениях, соединенных с обязательно пассивным положением, в котором мы должны были находиться в течении более чем месяца, на рубеже страны, населенной народом, враждебно настроенным против нас. Все наши помышления направлены были лишь к тому, чтобы побороть природные препятствия, силу которых мы успели уже достаточна изведать. Мы рассчитывали на полный успех в решении возлагавшейся на нас задачи лишь в том только случае, если бы [111] получили право и возможность выступить в поход не позже февраля месяца.

При полном участии и исключительном, безграничном внимании, всегда оказываемом высшим начальством Кавказского округа красноводскому отряду, начальник сего последняго не сомневался в том, что желаемое право будет дано ему, но он хорошо знал также и то, что пассивное пребывание на окраине Хивинского оазиса не вполне находилось во власти ближайше распоряжающихся нашими судьбами. В виду этого обстоятельства, начальник отряда просил главнокомандующего армиею предписать ему идти в Теке. Ходатайство это было сделано не без основания. Правда, существует и всегда существовало мнение, которое приписывало почин многих наших походов в Азии искательству дешевой славы нашими военачальниками, но такой взгляд, по мнению нашему, следует считать весьма односторонним. Каждый, кто знаком, например, с ходом событий в средней Азии и с характером племен, с которыми мы поставляемы были там в соприкосновение, племен, которым совершенно чуждо международное право в том смысле, в котором понимают его народы сколько нибудь цивилизованные, безусловно согласится, что экспедиции наши по неприветливым средне-азиятским пустыням не только были неминуемы в прошлом, но, к величайшему сожалению, покуда неизбежны и в будущем, и притом по причинам несравненно более основательным, чем искательство славы. Они часто вынуждались и будут еще вынуждаемы впредь настоятельною необходимостью охранения имущественной собственности, даже более, собственной личности русских подданных, что, разумеется, ближе граничит с вопросом об охранении государственного достоинства, чем с личными интересами кого бы то ни было. Именно эти причины прежде всех остальных всегда вынуждали нас и будут вынуждать подчинять себе номадов, которые, делаясь нашими соседями, не в состоянии отрешиться от веками установившегося у них взгляда на чужую свободу и чужую собственность. Так пришлось нам поступить с киргизами, то же самое поставило нас лицом к лицу с иомудами, хивинцами и ахал-текинцами, привело нас в Мерв и, может быть, поведет даже и далее, до той черты, за которою уже нетерпимо сажание в ямы свободных и честных промышленников, и где выкатывание из мешков отрубленных голов гяуров не производит никакого восторга. [112]

Полоса между широтами Красноводска и устьями Гюргена всегда имела для нас особенно важное значение во многих отношениях. Это пространство было, а частью остается и поныне непочатым уголком причин, могущих вынуждать нас рассекать его в различных направлениях военными экспедициями. В нем и до сих пор многое остается еще в тумане и далеко недоделанным как в отношении военном, так в экономическом и политическом. В сказанной же полосе особенное внимание всякого наблюдательного русского приковывало к себе Теке. Было более чем очевидно тогда же, что текинский поход во всяком случай для нас был неизбежен, и притом если не одновременно с походом в Хиву, то в самом недалеком будущем. Кто не знал, например, тогда, что вызывающее поведение враждебного нам хивинского хана подогревалось не уверенностью его в воинственности непосредственно подвластных ему народов — узбеков, сартов и иных им подобных, как известно, совершенно не имеющих никаких боевых качеств, а расчетами на помощь Теке? Все хорошо знали также о существовании договора между Хивою и текинцами, в силу которого последние обязывались, в случае нужды, направить в пределы ханства до 40,000 лучших своих всадников. Таким образом, не говоря ни о чем ином, движение нашего отряда в текинский аркач ²⁴ удержало бы эти полчища на их родных пепелищах для собственной обороны, а из этого следовало, что текинский поход, по результатам, которые можно было от него ожидать, был бы в сущности тем же походом в Хиву и, кроме того, мог бы доставить нам еще н другие выгоды.

Что касается самого похода в Теке, то он, по крайней мере в ту пору, мог быть сделан без значительных жертв и лишений, без которых, как известно, дело впоследствии не обошлось. Для него, как и для всякого в той стране похода, разумеется, требовались верблюды; но животных этих вообще тут нужно было несравненно меньше, так как не было надобности возить с собою воду. Дорога по пространству 290 верст, отделяющему Чекишляр от Текинского оазиса, пролегает почти все время, а именно до Ходженем-Куюсы, берегом, вверх по течению — сперва Атрека, а потом Сумбара. Только последние 82 [113] версты находятся в области горной, по которой путь совершенно тверд, а следовательно и легко проходим. На этом последнем участке также нигде не ощущается особенного недостатка в воде, иногда даже и родниковой. Приведенное расстояние составляло лишь 3/8 пути от того же Чекишляра до оазиса Хивинского. Наконец, если впоследствии инженерное искусство развилось у текинцев и создало в Теке такие твердыни, защитники которых, не обладая средствами и знаниями, усиливающими оборону, могли с большою честью для себя отстаивать их от нас, противников, в высокой степени обладающих всеми недостающими текинцам способами и качествами, то тогда такие искусники еще не успели проникнуть в Теке. Таким образом, результат этого выразился бы или совершенно легким покорением Хивы, после безусловного подчинения русской власти всего текинского народа или одновременною разделкою и с Хивою, и с Теке. Само собою разумеется, что в первом случае выполнение задачи могло совершиться в одном и том же 1873 году, именно: покорение Теке непременно весною, а Хивы — осенью. Если же был бы принят последний способ, то приведение его в исполнение, конечно, удобнее было отложить до осени. Не говоря уже о том, что указываемый порядок хода предстоявшего нам тогда дела не потребовал бы целых десятков миллионов, затраченных впоследствии на Теке, по мнению нашему, был бы совершенно систематичен, ибо, само собою разумеется, несравненно правильнее избирать предметом своих военных действий сперва ближайшего неприятеля и, только покончив с ним, направлять удар на неприятеля дальнейшего, чем делать это наоборот. В данном случае приведенная теория имела тем большее основание, что, по значению неприятельских масс, ближайший к нам неприятель был сильнее дальнейшего. Но при составлении плана покорения Хивы составители его не воспользовались результатами предшествовавших походов отряда, которому удалось так много видеть и так хорошо изучить Закаспийский край. Таким образом, все труды красноводского отряда остались совершенно бесплодными и никто не в состоянии был бы объяснить теперь, зачем именно был он высажен на восточный берег Каспийского моря и зачем ходил он по пустыне, начиная с 1869 г. по 1872 г. включительно. Между тем, отряд наш все время усердно и толково выполнял инструкцию, ему данную, главнейшею статьею которой требовалось изучение народа, страны и путей, по ней пролегающих. Инструкцию эту, повторим [114] мы, красноводский отряд приводил в исполнение столь согласно с желаниям утвердившей ее власти, что тогда наши успехи казались всем превосходящими всякие ожидания, причем каждый поход наш удостаивался самой лестной оценки не только всегда особенно благосклонно относившегося к нам высшего кавказского начальства, но и лично покойного Государя Императора. Не смотря на это, походов этих для будущего как бы вовсе не бывало. Даже и топографические работы, произведенные во время их с необыкновенною заботливостью и точностью, по-видимому никому не пригодились. По крайней мере в одном из нумеров “Московских Ведомостей” корреспондент этой газеты и личный участник Ахал-Текинской экспедиции 1879 года, приобревший значительную известность обстоятельными сообщениями о ходе этой экспедиции, а именно А. В. Арский, одиннадцатое свое письмо начал так: “Сообщу читателям некоторые сведения об Ахал Текинском оазисе, основанные на расспросах и дополненные тем, что мы видели сами. Тем более, — писал он, — считаю необходимым это сделать, что сколько-нибудь удовлетворительной карты текинской земли не существует до настоящего времени, а о самой стране даже мы, участники похода, ничего но знали до вторжения в ее пределы”. Что должны чувствовать участники старых походов по тем странам, читая эти и подобные этим строки, и как объяснить себе такое сообщение? Ведь, как о том уже и было сказано в своем месте, красноводский отряд, которым предводительствовал тогда полковник Столетов, был в текинской крепости Кизил-Арват еще в 1870 году. Позднее, а именно в 1872 году, тот же красноводский отряд не только занимал названную крепость в течении целого месяца, но еще и побывал в дальнейших крепостях того же текинского народа, а именно в Кодже, Зау, Кизил-Чешме, Дженги, Бами, Беурма и других. Он ходил даже и далее Беурмы верст за 10, по направленно к Арчману. Затем, на обратном пути в Чекишляр, как об этом тоже было сказано, красноводский отряд переваливал чрез Кюрендагские горы, вышел к верховью Сумбара и продолжал следовать сперва по этой речке до Чата, а потом вниз по Атреку до его устья. Куда же девались сведения о местности, добытые при этом, и почему ими не воспользовались впоследствии отряды, вновь ходившее буквально по этой же дороге? А между тем сведения эти, конечно, стоило принимать в расчет, тем более, что в экспедиции 1872 года лично участвовал полковник Стебницкий, [115] начальник кавказского топографического отдела, человек столь известный своими трудами не только в русском генеральном штабе, но и вообще в ученом мир. Топографы, состоявшие при отряде под личным руководством и наблюдением своего просвещенного прямого главного начальника, делали самые обстоятельные съемки пройденного пространства, которое тщательно измерялось, и одновременно с этим снимались планы осмотренных и занимавшихся нами неприятельских крепостей. Сам полковник Стебницкий, неутомимо работая, определил географическое положение многих из наиболее интересных пунктов и, со свойственною ему аккуратностью, вычислил высоты большего числа точек. И всеми этими дорогими материалами, по-видимому, не воспользовались надлежащим образом.

Как бы то ни было, но ко времени, в которое начальник красноводского отряда имел счастье докладывать свои соображения Августейшему Главнокомандующему, план главного штаба не подлежал уже переделке, а, напротив того, требовались немедленные и самые энергические распоряжения для того, чтобы сделать с своей стороны все, что только было возможно для выполнения того плана. Поэтому начальнику отряда было отвечено, что, не смотря на действительно очевидную необходимость экспедиции в Теке, дело это до времени должно быть отложено, тогда как непринятие красноводским отрядом, исходившим пустыню вдоль и поперек, участия в движении, долженствовавшем положить конец враждебным проискам Хивы против России, может оказаться упущением непоправимым, ибо, по прихотливости климата страны, жары в начавшемся тогда году могли наступить значительно позже нормального для наступления их времени. Нельзя было не признавать всей справедливости такого указания и, конечно, еще менее можно было не принять его к немедленному приведению в исполнение, с искреннею готовностью сделать все, что было в возможности нашего отряда и по его силам. Наконец, за исключением вышеприведенного упрека, самый план составлен был в высшей степени обдуманно и целесообразно, чего нельзя было не признавать. Должно было также отдать полную справедливость его составителям в том, что они старательно обдумали возможность всякого рода случайностей, зависящих от при родных свойств страны, так как план, прежде всего, ставил непременным условием, чтобы каждый из трех двигающихся к Хиве отрядов был вполне достаточно силен для того, чтобы [116] совершенно покончить с ханством, если бы даже пришлось дойти туда лишь одному из них. Такая постановка вопроса, не смотря на условия, очевидно неблагоприятные для наших надежд, до некоторой степени развязывала руки распорядителям красноводского отряда. Поводы к опасениям, которые были вызваны назначением для нашего похода совершенно несоответственного времени, как бы отступали на дальнейший план и начинали уступать место нашим заветным мечтам, которые, конечно, заключались в том, чтобы увидать эту заколдованную Хиву и принять участие в ее завоевании. Мы чувствовали, что предшествовавшие наши трех летние труды давали нам неоспоримые права на эту радость, и все в отряде нашем оживилось. Наконец, далее и относительно срока выступления, равно как и согласования предстоявших нам действий с действиями прочих отрядов, Августейший наш Главнокомандующий обещал исходатайствовать некоторая облегчение. В этом духе приказал он составить предварительную инструкцию, которую Его Высочество повез с собою в Петербург на утверждение. И, действительно, едва Великий Князь изволил прибыть в столицу, как телеграммою, от 18-го января 1873 года, на имя помощника своего, генерал-адъютанта князя Святополка-Мирского, сообщил следующее: “Инструкция начальнику красноводского отряда утверждена. Вменяется лишь в обязанность сделать все возможное для соединения, но, в случае затруднения, разрешается действовать вполне самостоятельно. Продовольствие иметь на 2 1/2 месяца со дня выступления и прибыть не раньше 1-го мая”. К. телеграмме этой прибавлено было, что подробности посылаются с курьером. Вместе с ожидавшимися подробностями курьер привез письмо начальника штаба Кавказского округа, сопровождавшего Великого Князя в Петербург. Оно было адресовано одному из лиц, долженствовавших отправиться в составе красноводского отряда, и было помечено 24-м января. В нем, между прочим, буквально было сказано: “Передайте полковнику Маркозову, что хотя в посылаемом ему вместе с сим предписанием Его Высочества, заключающем в себе полную инструкцию, и сказано, что он должен употребить все зависящие меры, чтобы прибыть к Измыхширу не раньше 1-го мая и, прежде всего, искать соединения с генералом Веревкиным ²⁵, но предвидится, однако же, что все его старания могут не привести к желаемой цели, [117] и на этот случай предоставляется ему действовать самостоятельно. Великий князь уверен, разумеется, что он, как всегда, в точности исполнит предписанное и постарается стремиться к соединению; но он не должен однако же забывать, что все-таки поставить в пустыне из нашего отряда лишних 100 русских могил было бы непростительно. Поэтому, если для сбережения здоровья отряда, или по условиям сбора верблюдов, пришлось бы выступить и раньше, чем назначено, и прибыть в Измыхшир раньше 1-го мая, то Его Высочество отнюдь не поставит этого в вину начальнику отряда”.

Из только что приведенных документов можно видеть, во первых, как дорого ценило кавказское начальство жизнь каждого русского солдата, а, во-вторых, что причиною быстрого нашего движения во время похода 1873 года вовсе не было желание стяжать себе всю предстоявшую славу, отняв ее у других отрядов, как в том впоследствии многие совершенно ошибочно упрекали красноводский отряд. Да, наконец, и самое движение в 1873 году, как то мы постараемся доказать далее, сравнительно вовсе не было движением быстрым.

Обращаясь к прерванной нити рассказа, мы должны сказать, что, по нашему мнению, после приведенных категорических приказаний Великого Князя Главнокомандующего, начальнику красноводского отряда оставалось только во время выступить, а для этого необходимы были верблюды. Чтобы судить, в каком положении находился вопрос об этих животных, мы приведем содержание некоторых бумаг и телеграмм, которые, думаем мы, в состоянии будут в достаточной степени засвидетельствовать право красноводского начальства считать, что все возможное по этому поводу им сделано и успех дела обеспечен.

Мы уже имели случай сказать, что в рапорте начальника красноводского отряда, служившем ответом на предписание, по лученное им в Кизил-Арвате 20-го ноября, он между прочим донес, что, до крайности озабоченный вопросом о перевозочных средствах для весеннего похода в Хиву, о котором его тогда оповестили, он сделал на этот счет сношение с мангышлакским приставом. И, действительно, начальник нашего отряда просил сего последняго не отказать сообщить ему, а также, в видах выиграния времени, донести и непосредственно в Тифлис, возможно ли будет к февралю месяцу добыть в пределах управляемого им полуострова от 3.000 до 4,000 верблюдов и [118] препроводить их в Красноводск. Исполняя эту просьбу, полковник Ломакин рапортовал ²⁶ следующее: “в октябре месяце, донося о произведенной мною рекогносцировки к колодцу Биш-Акты, я, между прочим, уже докладывал, что временным занятием его, в особенности раннею весною пред откочеванием от сюда, адаевцев на летовки, с довольно значительными стадами, обремененными молодым приплодом, мы ставим народ этот в совершенную невозможность уклоняться от исполнения наших требований, а тем более таких (как требование от них верблюдов), в исполнении которых они обязались подписками при изъявлении покорности после бывших здесь весною 1870 года беспорядков. Между тем, еще прежде, и особенно пред представлением соображений о предполагавшемся движении в глубь степи весною прошлого года, нами собраны были возможно точные сведения о количестве верблюдов, которое могут, в случае надобности, выставить здешние адаевцы, причем оказалось, что здесь почти при каждой, даже бедной кибитке, могущей платить подать, есть по одному и по два верблюда, большинство же имеет их по несколько десятков, а у более состоятельных есть по несколько сот. Таким образом, выставить от каждой податной кибитки даже по два верблюда здешние кибитковладельцы могут без всякого затруднения. По взносу подати, как за этот, так и за прошлый годы, здесь считается и находится теперь на Мангишлаке до 5.000 кибиток адаевцев, безусловно кавказского ведомства (нижних). Кроме того, на зиму прикочевала сюда почти половина и верхних адаевцев. Поэтому добыть от всех этих адаевцев необходимое число верблюдов, как для красноводского, так и для мангышлакского отрядов, весьма возможно и не представит особых затруднений. Но для этого необходимо только стать предварительно в Биш-Актах. Хотя за все время управления нами этим краем, в течение почти трех лет, и не было ни одного случая, чтобы наши приказания и требования не выполнялись адаевцами в точности и беспрекословно, а за последнее время они не медленно выставили до 400 верблюдов, необходимых как для движения отряда в степи, так и для перевозки каменного угля в форт для надобностей войск, но, во всяком случае, я считаю эту меру крайне необходимою как по важности этого дела, так и по количеству требуемых зараз верблюдов, а главное вследствие [119] обнаруживаемого в последнее время особенно враждебного к нам настроения в Хиве, выражаемого посылкою уже нескольких партий к Эмбе и одной к нам, чтобы грабить и разорять покорных нам людей, а также и воззванием, разосланным от хана нашим биям ²⁷, чтобы они уплатили ему прежний зякет (подать) и вносили по барану с кибитки, иначе он прикажет обобрать их. Поэтому я и опасаюсь, что если мы потребуем от адаевцев верблюдов, не поставив их предварительно в невозможность уклоняться от исполнения этого требования, то они, будучи под стрекаемы из Хивы, могут отогнать своих верблюдов на Усть-Урт, вне нашего влияния и досягаемости отряда. Вследствие этого, и так как верблюды необходимы красноводскому отряду в конце февраля, я полагаю занять Биш-Акты не позже половины февраля двумя сотнями кавалерии, оставив роту стрелков в Киндерли. Тогда только и можно будет надеяться, что к назначенному времени мы будем иметь нужное число верблюдов, не смотря ни на какие подстрекательства и угрозы из Хивы; до того же необходимо держать это дело в секрете.

Плата за верблюдов, с необходимым числом вожаков, может быть предложена та же, по которой обыкновенно с вольного найма приобретаются верблюды здешними торговцами, а так же нанимались мною во время последняго движения в степь и для перевозки каменного угля, т. е. по 10 рублей в месяц. Добытых для красноводского отряда верблюдов можно будет доставить до пролива Карабугаз, по прибрежной дороге, на пятый день, под прикрытием сначала сотни кавалерии, а потом, с половины пути, под прикрытием высланной вперед роты стрелков. Чрез пролив же верблюдов будут переправлять два дня на 40 или 50-ти больших туркменских рыбацких лодках, постоянно там находящихся, и тем самым способом, как обыкновенно они их переправляют, но только необходимо, чтобы пред тем у пролива стал пароход, дабы лодки эти не разошлись в глубь моря или по соседним бухтам. Впрочем, если продовольствие, которое эти верблюды должны поднять для движения отряда, не все еще доставлено в Красноводск, то в виду того, что из Мангишлака также предполагается отправить четыре сотни по направлению к Сары-Камышу, если движение красноводского отряда тоже будет туда направлено, я полагаю, будет удобнее, чтобы [120] не делать верблюдам до 300 лишних верст, доставить это продовольствие к концу февраля в залив Киндерли с тем, чтобы оттуда оное было доставлено красноводскому отряду в Сары-Камыш, под прикрытием означенных четырех сотен. Что же касается до движения этих сотен от Биш-Акты к Сары-Камышу, то движение это не только что очень возможно и удобно может быть произведено, но, по многим причинам. оно будет весьма полезно и необходимо для здешнего края. Расстояние от Биш-Актов до Сары-Камыша, от 350 до 400 верст, может быть пройдено недели в две, по главному караванному пути из Мангышлака в Хиву, на колодцы Сайкую, Ильтедже, Сар-кую и другие. Воды тут везде, довольно, но в марте там еще будет много водоемов от дождей и снега. Топлива — кизяка, саксаула и корней трав также достаточно. Для подножного корма это лучшее время года”.

К этому рапорту полковник Ломакин добавлял, что “вместе с сим” он препроводил копию приведенной бумаги начальнику красноводского отряда для соображения, вследствие просьбы сего последняго.

Начальник красноводского отряда познакомился с цитированным документом в Тифлисе и, не будучи вовсе знаком с Мангышлакским полуостровом и истинным положением в нем дел, должен был доверчиво отнестись к содержанию этой бумаги. Одно только обстоятельство казалось ему в нем несколько подозрительным, — это именно та легкость, с которою относились к перевозке верблюдов чрез Карабугазский пролив. Нам, красноводцам, было известно по опыту, что выгрузка и нагрузка крупных животных на суда до крайности трудна и медленна. Погрузка, например, в Чекишляре каких нибудь 15 казачьих лошадей достаточно показала нам, что дело это гораздо серьезнее, чем на него смотрели на Мангишлаке, а потому начальник красноводского отряда тогда же выразил на этот счет свои сомнения. Притом же сему последнему казалось, что полученные обещания не освобождают его от обязанности и непосредственно самому пытаться добыть перевозочные средства для командуемого им отряда. Достать их в окрестностях Красноводска, после двух сделанных уже походов, было нечего и думать, а потому мы не были выведены из Чекишляра, чтобы иметь возможность добыть верблюдов в землях, прилегающих к. Атреку.

Остановимся несколько на этом и скажем, что штаб Кавказского [121] округа, получив донесение начальника отряда, в котором он указывал на вероятность возможности снабжения нас верблюдами из Мангишлака, энергично взялся за эту идею, считая ее наиболее удобною в то время. Другой способ, предложенный полковником Маркозовым и, как известно, заключавшийся том, чтобы ему разрешено было искать вьючных животных за Атреком, не мог быть допущен без предварительного истощения всех усилий, так как имелись самые убедительные заявления министерства иностранных дел, которое смотрело на подобный шаг как на нечто чрезвычайно нежелательное и опасное. По этому, еще 27-го ноября 1872 года, из Тифлиса была отправлена депеша командующему войсками Дагестанской области, коему подчинялся Мангишлак, следующего содержания: “Благоволите первым же отходящим пароходам потребовать от полковника Ломакина сведение, может ли он в феврале добыть на Мангишлаке для красноводского отряда до 5,000 верблюдов и на каких условиях, а также возможно ли направить в марте до четырех сотен кавалерии из Мангишлака, чрез Биш-Акты, к Сары Камышу. Если можно, то каким порядком находит он удобнее совершить это движение?”

На приведенную депешу, сделав, как это и требовалось, предварительное сношение с полковником Ломакиным, командующим войсками Дагестанской области, генерал-адъютант князь Меликов, 16-го декабря прислал из Шуры ответ совершенно тождественного содержания с рапортом из Мангишлака, № 173-й, с добавлением, что, в случай одобрения, Ломакин просит подтверждение возможности обойтись без заатрекского похода, по-видимому не оставляющее уже никакого со мнения в благонадежности дела, из Тифлиса немедленно же ответили: “Шкуною, отходящею из Баку 2-го января, сообщите полковнику Ломакину, что предположение о занятии Биш-Актов и Киндерли двумя мангишлакскими сотнями и стрелковою ротою одобрено. Интенданту поручено доставить в Киндерли к означенному времени довольствие на месяц. Остальные вопросы будут разрешены по соглашение с Маркозовым”.

Далее, 5-го января, из Тифлиса телеграфировали в Шуру:

“По приказание командующего армиею, прошу сообщить полковнику Ломакину, с первою отходящею шкуною, чтобы озаботился [122] теперь же приготовлением красноводскому отряду 3,000 верблюдов и доставлением их к 20-му февраля и никак не позже 1-го марта в Красноводск, под конвоем находящихся в Александровском форте терской и дагестанской сотен, которые поступят в состав экспедиционного отряда. Если в приискании верблюдов встретится малейшее затруднение, то полковник Ломакин обязывается уведомит об этом полковника Маркозова заранее. Вместе с тем необходимо запросить полковника Ломакина, к какому именно сроку и при каких распоряжениях нужно будет довольствие к Киндерли”. На это князь Меликов в тот же день ответил, что телеграмма передана в Баку, в агентуру общества "Кавказ и Меркурий", для отправления ее полковнику Ломакину на Мангишлак. Не смотря на это, придавая делу подобающую ему важность и желая вести его с полною аккуратностью, штаб Кавказского округа 9-го января просил генерал-адъютанта князя Меликова уведомить, “когда именно отправлена в Баку депеша полковнику Ломакину о заготовлении верблюдов красноводскому отряду и когда именно будет отослана она из Баку на Мангишлак”. Одновременно с этим телеграфировано было и командиру Бакинского порта, что “для передачи начальнику мангишлакского отряда весьма экстренной депеши необходимо командировать военную шкуну в Тюб-Караган, а если встретятся затруднения, то хотя в Александр-Бай, откуда она будет доставлена в форт выставленными у залива полковником Ломакиным нарочными киргизами. Далее, просилось об уведомлении, имеется ли такая шкуна в готовности, и если нет, то когда именно можно будет ее отправить из Баку. Контр-адмирал Свинкин, командовавший тогда Бакинским портом, ответил 10-го января, что шкуны нет, но что пароход “Шах” к плаванию готов, о чем штаб Кавказского округа поспешил протелеграфировать в Шуру, прося безотлагательно войти в сношение с бакинским портовым начальством и ускорить отход парохода с депешею полковнику Ломакину.

Все это происходило в первой половине января месяца 1873 года, когда начальника красноводского отряда, пред тем вызванный в Тифлис, находился еще там, а потому, по-видимому, он должен был совершенно утвердиться в мысли, что доставление для нас верблюдов из Мангишлака ставится вне всякого сомнения. И, действительно, обещания ближайших исполнителей были столь категоричны, все указанные ими предупреждающие [123] неуспех средства даны им были с такою полнейшею готовностью и так настоятельно следили в Тифлисе за ходом дел, что дальнейшие сомнения, казалось, не находили уже оправдания. Таким образом, следовательно, начальнику красноводского отряда оставалось немедленно же перевести экспедиционные войска из приатрекских земель в Красноводск, дабы приблизить их к пункту, из которого ожидались перевозочные средства; но этого, как уже и было сказано раньше, он не сделал.

Прежде чем обратиться к разбору приведенного обстоятельства, имевшего чрезвычайно серьезные последствия на нашу дальнейшую судьбу, скажем, между прочим, в разъяснение, что посредство Бакинского порта вынуждалось прекращением в зимний период года, по случаю замерзания северной половины Каспийского моря, прямого морского сообщения Шуры с восточным берегом из Петровска. Так как однако же, ничто не мешало сношениям начальника Прикаспийской области с подчиненным ему правителем Мангишлака чрез Баку, в Тифлисе обратили внимание на то, что сношение по поводу будущих нужд красноводского отряда стало делаться несколько вяло. Приписывая причину этого обстоятельства неисправности судов нашей военной каспийской флотилии, штаб округа 14-го января телеграфировал в Баку возвращавшемуся уже из Тифлиса к своему посту начальнику красноводского отряда, чтобы он посодействовал скорейшему отправлению в Мангишлак парохода “Шах”, с известною депешею полковнику Ломакину о верблюдах. На это, после свидания с адмиралом, немедленно было отвечено, что пароход давно готов и ждет корреспонденции. Вследствие этого, 16-го января, генерал адъютант князь Меликов получил из Тифлиса такое сообщение: “Полковник Маркозов телеграфирует из Баку, что пароход “Шах” давно готов и ожидает лишь бумаги Ломакину. Прошу скорейшего по сему сношения. Распоряжение по заготовлению верблюдов может запоздать”. Это подвинуло дело, и 17-го числа получился из Шуры ответ, в котором извещалось, что командиру парохода уже послано приказание немедленно отправиться по назначению. Прочтя эту депешу, помощник Главнокомандующего, генерал-адъютант князь Святополк-Мирский, написал на ней следующее: “Было бы полезно и весьма желательно сообщить копию этой телеграммы полковнику Маркозову как можно скорее, дабы его утешить и раз вязать ему руки”. Из этой маленькой, но характеристичной резолюции [124] столь знакомого с обстоятельствами начальника, как кажется, можно достаточно судить о том, как хорошо понимали в Тифлисе, что связывало руки начальнику красноводского отряда. Чтобы сохранить для будущего времени возможно больше фактов, мы приведем, насколько это нам известно, и последующую переписку, относящуюся до снабжения красноводского отряда необходимыми ему перевозочными средствами. Мы делаем это потому, что в ту пору в вопросе о своевременной присылки нам верблюдов, по мнению, прочно среди нас установившемуся и ни чем не поколебленному даже поныне, заключалось решение главной нашей задачи, и успех его, несомненно, должен был при вести нас к самому желанному результату. Начнем с бумаги из Шуры, помеченной 22-м числом января. В ней генерал адъютант князь Меликов писал в Тифлис следующее: “Вчера получил я рапорт полковника Ломакина от 9-го числа, доставленный рейсовою шкуною, отправленною на Мангишлак 2-го января и возвратившеюся 12-го. Он доносит, что в декабре явились на полуостров с угрозами из Хивы четыре человека собирать зякет для хана. Один из них, ускользнувший от бдительности не доверявших товарищей, доставил в форт письмо Колбина ²⁸, который извещал Ломакина о грозящей адаевцам опасности, если они в январе не внесут хану 4,000 рублей. 8-го же января Ломакин получил известие, что хан уже выслал партию в 3,500 человек к Сары-Камышу, с целью грабежа. Все это крайне встревожило и взволновало адаевцев. Старшины и бии явились к Ломакину, прося указания, как поступить им. Вместе с успокоительными советами, Ломакин распорядился о поимке агитаторов. Все три оказались из числа шести главных виновников 1870 года, бежавших в Хиву. Двое из них скрылись на Усть-Урте. Один пойман и доставлен в форт Александровский. Он подтвердил изложенное в письме Колбина. Враждебные действия приведенной партии ранее конца февраля начаться не могут. Поимка агитатора оказала благотворное влияние на успокоение Мангишлака, но, чтобы защитить адаевцев, которые, потеряв на то надежду, вынуждены будут искать спасения в откочевании, Ломакин усиленно заявляет о необходимости рекогносцировки в конце февраля, согласно прежнего предположения, от Биш-Акты к Сары-Камышу. Для этого Ломакин просит предварительного [125] усиления мангишлакского отряда двумя сотнями и двумя ротами с тем, чтобы части эти прибыли в Киндерли в 20-х числах февраля, с необходимым запасом продовольствия. С просимым усилением своего отряда Ломакин связывает успех заготовления верблюдов красноводскому отряду”.

24-го января телеграфировали из Шуры в Тифлис же, что накануне, т. е. следовательно, 23-го числа, прибыл в Петровск пароход “Шах”, отправленный в Мангишлак с распоряжением о сборе 3,000 верблюдов и о назначении затем мангишлакских казачьих сотен в состав красноводского отряда. Телеграмма гласила далее, что, по донесению Ломакина, из ближайших аулов уже собрано 500 верблюдов за плату и без всякого принуждения; что для дальнейшего сбора этих животных начальник мангишлакского отряда выступил 21-го января с двумя сотнями, стрелковою ротою и двумя орудиями, обеспечив эти войска продовольствием на 40 суток; что сбор требующихся верблюдов он рассчитывает окончить и доставить их в Красноводск в первой половине февраля, а в Киндерли прибыть 8-го; что в этом последнем пункте оставит он одну роту и орудие; что, по неимению, однако же, подножного корма, Ломакин просит доставить в Киндерли 1,500 пудов сена, дабы не изнурить лошадей казачьих сотен, которым при сборе верблюдов предстоит сделать 800 верст и которые после этого должны быть годны для службы в Красноводском отряде. В заключение, для переправы верблюдов чрез Карабугазский пролив, напоминалось о необходимости своевременного распоряжения по высылке туда к 15-му февраля шкуны, с двумя паровыми баркасами, двумя плотами и канатами для буксирования плотов.

На приведенную телеграмму 25-го января ответили из Тифлиса, что командующий армиею не нашел возможным допустить производство рекогносцировки от Биш-Актов к Сары-Камышу войсками мангишлакского отряда, но, в предупреждение каких-либо случайностей, приказал усилить войска полуострова одною ротою и двумя сотнями, вместо отправляющихся в Красноводск. По всему этому одновременно сделаны были соответствующие распоряжения о доставке в Киндерли 1,500 пудов сена, а также начальник Бакинского порта был уведомлен телеграммой о необходимости направить к 15-му февраля в Карабугаз суда и плоты для перевозки верблюдов. Обо всем этом, конечно, был тогда же извещен и командующий войсками в Дагестанской области. [126] На телеграмму начальнику Бакинского порта, контр-адмиралу Свинкину, он 26-го января ответил в Тифлисе депешею же, что два плота с канатами могут быть приготовлены и отправлены на шкуне к 15-му февраля в Карабугаз для перевозки верблюдов что паровых баркасов при порте нет вовсе, но плоты будут устроены и приспособлены в виде паромов и с ними пойдет в Карабугаз особая команда моряков с офицером. В заключение адмирал просил окончательного приказания, заготовлять ли плоты. Исполняя это последнее желание, из Тифлиса 26-го января телеграфировали контр-адмиралу Свинкину, что для предстоящей перевозки верблюдов чрез Карабугаз необходимо немедленно же заготовить плоты. После этой телеграммы последовало сношение кавказского окружного штаба с адмиралом об отправлении плотов по назначению, а затем 9-го февраля получился и ответ начальника Бакинского порта, который гласил, что требование, изложенное в телеграмме от 7-го февраля, исполнено и плоты для перевозки верблюдов уже отправлены на место.

Из приведенной переписки видно, что только одно из предложений начальника мангишлакского отряда не получило осуществления. А именно, ему не было разрешено произвести войсками его отряда рекогносцировки от Биш-Актов к Сары-Камышу, и в этом запрете, по мнению нашему, выразился глубочайший опыт помощника Главнокомандующего, столь хорошо умевшего отличать необходимое для дела от того, что клонилось лишь к удовлетворению частных интересов и личных стремлений отдельных деятелей. Князь Святополк-Мирский, конечно, прекрасно понимал, что, допустив такую рекогносцировку, он тем самым допускал переход мангишлакского отряда в сферу, в которой нет уже места для чужих нужд, и не оставалось сомнения, что заботы о таких нуждах тогда же были бы вычеркнуты из программы мангишлакского отряда. Между тем, он дорос до того состава, в котором находился в описываемый период времени, исключительно лишь ради выполнения насущной потребности красноводского отряда. Конечно, впоследствии и даже очень скоро мангишлакский отряд все равно перестал заботиться о Красноводске, но в тот раз, о котором мы говорим, попытка к началу самостоятельности не увенчалась успехом За то, все малейшие требования, клонившиеся к успешному собиранию верблюдов, исполнялись в Тифлисе с полнейшею предупредительностью. Так, например, с этою целью Мангишлаку были отданы даже почти все наличные [127] суда нашей военной каспийской флотилии, не смотря на крайние затруднения, явившиеся по этому случаю для нашего отряда. Благодаря именно приведенному обстоятельству, красноводский отряд стал ощущать невообразимый недостаток в морских перевозочных средствах. Случались целые недели, в течении которых Чекишляру не на чем было сообщаться не только с западным берегом Каспия или с Красноводском но даже и со столь близким к нам островом, как Ашур-Аде, с которым мы должны были быть в непрерывном общении и по продовольственным причинам, и по необходимости получения топлива, а также и по иным, столь же существенно важным причинам. Такое положение дел вызывало просьбы о помощи и с нашей стороны. Но между тем, как начальник красноводского отряда совершенно бесплодно делал попытки достать хотя бы одно судно, у нас, в Чекишляре, чрез посредство персидского телеграфа и астрабадского нашего консульства, получена была весть о том, что адмиралу приказано отправить в Карабугаз последний остававшийся еще в его распоряжении пароход “Урал” и что приказание это скоро будет исполнено. Мы знали раньше, что по настоятельным просьбам полковника Ломакина все остальные суда Бакинского порта пред тем были отправлены туда же, а потому начальник красноводского отряда изобразил начальству округа тогдашнее наше положение и наши намерения следующею телеграммою ²⁹ на имя начальника окружного штаба: “Продовольствием запасаемся по 1-е июня. Постараемся соединиться с генералом Веревкиным. Выступив позже половины марта месяца, решительно рискуем не дойти. Делаю все, чтобы мирным путем обойтись без мангишлакских верблюдов. 1,000 верст, разделяющих нас от полуострова, неисправность морских судов, а теперь даже и совершенное их отсутствие ставят нас в безвыходное положение и невозможность в точности выполнить приказание помощника Главнокомандующего о вступлении в сношение с Ломакиным. Не прибытие палаток, конечно, нас не задержит, обойдемся и без них, но 3,000 мангишлакских верблюдов, по мнению моему, не стоят таких неимоверных и бесконечных требований, — вообще [128] такого шума. Если адмирал выделит еще что нибудь Мангишлаку и ничего не пришлет сюда, и притом сколь возможно скорее, красноводский отряд не в состоянии будет выступить вовсе. Мы очень бедствуем от недостатка судов. Повторяю, если такое состояние продлится, придется отказаться от предстоящего похода”. В телеграмме этой, как это легко и видеть, многое, разумеется, служит ответом на вопросы из Тифлиса, не приводимые буквально в настоящем рассказе; но и по разбираемому вопросу встречаются в нем, как кажется, весьма категорические заявления. В этом рассказе между прочим прежде всего внимание невольно останавливается на том, что 3000 верблюдов из Мангишлака придано как бы ничтожное значение. Это находится в совершенном противоречии со всем тем, что до той поры всегда высказывалось тем же начальником красноводского отряда по поводу этих животных. Поэтому приведенное обстоятельство требует подробного разъяснения, каковое и находится в ответе окружного кавказского штаба, прекрасно понявшего смысл депеши. Но прежде, чем привести этот ответ, мы должны сказать, что одновременно с цитированною телеграммою из Чекишляра в том же кавказском штабе получена была депеша адмирала Свинкина, в которой он доносил, что начальник красноводского отряда просит повременить посылкою в Карабугаз парохода “Урал” до получения нового приказания, которое должно последовать вследствие его обращения с просьбою в Тифлис. Вместе с тем, адмирал просил скорейшего ответа, присовокупляя, что в Карабугаз, в распоряжение полковника Ломакина, только что пред тем отправлена еще одна исправная шкуна.

По поводу этих телеграмм окружной штаб сделал следующие сношения: 1) 15-го февраля. В Баку, адмиралу Свинкину. “Пароход “Урал” с баржею немедленно отправить в Карабугаз”. 2) 25-го февраля. В Баку же, для отсылки в Карабугаз полковнику Ломакину: “Командующий армиею придавал очень важное значение обеспечению предстоящей экспедиции верблюдами из Мангишлака в возможно большем числе. С особенными поэтому инструкциями посылается к вам генерального штаба подполковник Филипов, который вернется из Карабугаза в Баку. Сообщите для передачи в Тифлис как совершилась переправа чрез пролив и в каком числе добыты верблюды. 3) 25-го февраля. В Баку, для отсылки полковнику Маркозову: “Адмирала Свинкина, г. [129] Дебура ³⁰ и подполковника Пожарова ³¹ просим употребить все усилия, чтобы обеспечить отряд морскими перевозочными средствами. Командующей армиею разрешает вам и Пожарову, при необходимости, не стесняться наймом частных судов, а также и судов общества “Кавказ и Меркурий”. Вам хорошо известно желание высшего начальства не переходить Атрек без крайней и совершенно неотложной необходимости. Особенную в этом смысли записку к вам окружного штаба, полученную из Петербурга с курьером, перешлю при первой возможности. Поэтому придается важное и первостепенное значение обеспечению отряда верблюдами из Мангишлака. Чтобы полнее гарантировать успех этой операции, командируется туда с особыми полномочиями и инструкциями подполковник Филипов, которому затем предложено повидаться с вами”. С этою целью задержанный в Баку пароход "Урал" предложено было отправить в Карабугаз. В особенной же записки генерал-адъютанта Свистунова из Петербурга, о которой упомянуто в предыдущем документе, было буквально сказано следующее: “В дополнение к сообщенным уже вам лично от меня указаниям, считаю необходимым предупредить вас, до какой степени дурно посмотрели бы здесь на переход ваш, по какому-либо случаю, чрез Атрек. Переход этот создал бы нам такие затруднения и неприятности, что лучше решиться заплатить сто тысяч лишних за верблюдов, чем употребить хотя само малейшее насилие, для получения их из-за Атрека. Поэтому прошу вас еще и еще раз: постарайтесь избегнуть перехода чрез Атрек, насколько хватит ваших сил и вашего уменья, каковые бы ни представлялись по-видимому благоприятные для сего поводы. Чтобы кончить с делами Мангишлака и обратиться к продолжению рассказа о непосредственной служебной деятельности отряда красноводского, нам остается еще привести выписки из двух рапортов полковника Ломакина, в которых сам он описывает все дальнейшие события, происшедшие в стране, им управляемой, со времени последних его успокоительных донесений на счет верблюдов. Обойтись без этого, при самом искреннем нашем желании, мы решительно не можем, ибо, хоть в документах тех описываются лишь неблагоприятные события, происшедшие в пределах полуострова, но именно те события, которые столь [130] тяжело отразились на дальнейшем движении красноводского отряда и на которых, наоборот, создалось желаемое положение на Мангишлаке, подтвердившее теорию, по которой счастье одного будто бы всегда основано на несчастии другого. В рапорте командующему войсками Дагестанской области от 6-го февраля 1873 года, № 100, полковник Ломакин, между прочим, доносил: “Так как предположения мои удостоились одобрения, то, по получении 20-го числа минувшего месяца телеграммы окружного штаба о приготовлении для красноводского отряда трех тысяч верблюдов и доставлении их в Красноводск к 20 февраля, я немедленно, на следующий же день, выступил с отрядом для исполнения этого предложения. Вследствие чего я распорядился таким образом: по прибытии в Кара-Тау и к колодцам Тарталы, когда большая часть аулов Баимбетовских. и Табушевских остались уже в тылу моего отряда, я счел возможным тогда же объявить нашим сардарям (вожакам) и биям повеление о доставки еще 2,500 верблюдов к доставленным уже 500-м. Верблюды должны были быть собраны чрез 14 дней и доставлены в Киндерли не позднее 7-го февраля. Тогда только я имел возможность доставить их к сроку в Красноводск. Начало этого дела не оставляло желать ничего лучшего. Наши бии и сардари принялись за него с большою ревностью, но тут случилось обстоятельство, которое менее всего можно было предвидеть и которое поразило всех нас неожиданностью. Киргиз Кофар Караджигитов изменил нам. Он решился взволновать край, восстановить против нас здешних кочевников и тем отвлечь наше внимание от Хивы. Кафар пользовался значительным влиянием и был правою моею рукою. 27-го числа, по приходе на ночлег к колодцу Кара-Тау, киргиз Бий-Кабак прискакал ко мне с известием, что третьего дня ночью Кафар зажег призывные огни на священной горе Чопал-Ата и объявил народу, что я только на первый раз потребовал 3,000 верблюдов, но что имею в виду потребовать еще 9,000 верблюдов, 9,000 лошадей, 6,000 баранов и 1,000 молодых людей, и что поэтому адаевцам ничего более не остается, как бежать из Мангишлака и искать убежища у хивинского хана, покровителя всех правоверных. После этого Кафар сообщил народу, что нечего опасаться нашего слабого отряда, что одна сотня пошла на Бузачи, где будет на днях уничтожена джеминеевским сардарем, другую же сотню и 80 человек солдат, которые идут со мною, он сам уничтожит по приходе нашем в Биш-Акты. Зная энергию [131] и деятельность Кафара и то влияние, которым пользовался он в своем народе, можно было опасаться весьма серьезных последствий от произведенного им волнения; но, к счастью, он встретил в массе народа слишком мало сочувствия своему делу. Ему предались только племянник его и большой друг Самальк Томпиев, помощник джаровского сардаря, и старик Ермамбет Туров, управляющий джеминеевским отделением. Народ же вообще оставался безучастным к делу. По получении этих важных сведений, мне ничего не оставалось делать, как немедленно двинуться на Бузачи. Продолжая движение на Биш-Акты, я рисковал потерять свой транспорт. Поэтому на следующий же день, 28-го числа, я направился на Бузачи и ночевал у колодцев Куркурты. 29-го отряд выступил по направлению к колодцам Азурпа. По пути до Джингильдов мне удалось успокоить и вернуть несколько аулов джаровских и джеминеевских, удалявшихся со всем скотом своим на Усть-Урт, где, за наступившими сильными морозами, они рисковали потерять весь свой скот”.

“На привале в Джингильдах мне дали знать, что по берегу Кара-Кичу пробираются к Усть-Урту множество аулов, скот которых покрывает почти весь берег залива. Вследствие этого я приказал командиру терской сотни, сотнику Сущевскому-Ракусе, с тремя взводами его сотни (до 70-ти человек), направиться к этим аулам, чтобы успокоить и вернуть их. Сам же, с остальным взводом и нарезным орудием, двинулся вслед за ним, чтобы поддержать его в случае надобности, а вместе с тем и сохранить связь с остальною колонною, направившеюся на ночлег в Аузурпа. Сотник Ракуса настиг эти аулы у могилы туркмен, подле горы Кара-Тюбе, остановился с орудием на ближайших высотах, пройдя овраг Камысты. На встречу терской сотне от аулов этих выехало от 800 до 400 всадников, вооруженных пиками, топорами и несколькими ружьями, имея посреди, вместо значка, привязанный на одной пике большой красный платок. Их так же, как прежде, встреченные аулы стали уговаривать, чтобы они успокоились, не верили ложным слухам, распущенным злонамеренными людьми, и вернулись на свои зимовки, иначе они, при теперешних морозах, погубят на Усть-Урте весь свой скот. Но в ответ на эти увещания они стали размахивать над головой топорами и стремительно, с гиком и криками: “аламан!” “аламан!” бросились на терцев. Не доскакав нескольких сажен до сотни, они бросили в нее топоры и большие дубины, [132] которыми продолжали размахивать во все время атаки, а затем ударили в пики. Не смотря на всю стремительность атаки, а равно и на огромную разницу сил (от 300 до 400 против 68-ми) храбрые терцы, состоящие большею частью из молодых казаков верные преданиям своих славных предков, закаленных в кавказских боях, молодцами встретили эту дикую атаку, во время которой, а также и в последовавшей рукопашной схватке, ни на секунду не нарушили фронт и стойко поддерживали друг друга. Схватка продолжалась не более пяти минут. Увидев, что шашки плохо пробивают киргиз, одетых, по обыкновению, в несколько ватных халатов, терцы выхватили кинжалы, но киргизы бросились уже бежать в разные стороны и, отскакав с полверсты, снова начали собираться, продолжая призывные клики: “аламан!” “аламан!” Но стоявшие по соседним высотам во множестве народ, человек до тысячи, не трогался с места, Терцы, чтобы не дать времени и возможности этой партии собраться, едва успев зарядить свои винтовки и выхватив кинжалы, снова бросились на них; но те, не выдержав этой атаки, ринулись в разные стороны и рассеялись по ближайшим балкам и оврагам, оставив на месте около 22-х тел.

“Пройдя Качак, я получил наконец известие, что вся местность от мыса Мелового, гор Кара-Тау и залива Качак, до самого форта, осталась совершенно безучастною в произведенном Кафаром волнении и все аулы на этом пространстве стянулись еще ближе к форту.

“4-го февраля отряд вернулся в форт, сделав во время самой суровой зимы, при постоянных морозах от 10 до 15 градусов, сопровождаемых порывистыми восточными ветрами, в 15 дней, слишком 500 верст.

“Волнение, произведенное Кафаром, не смотря на всю кажущуюся опасность онаго в самом начале, едва ли можно причислить, по его характеру и последствиям, к разряду обыкновенных народных волнений. Наказав примерно строго одних (делом терской сотни, вызванным самими же виновниками в происшедших беспорядках) и успокоив других, нам удалось прекратить это волнение в самом же начале.

“Известный лично вашему сиятельству Табушева отделения бий Калуш Тюменбаев возвратил уже на свои зимовки почти всех табушевцев. Почетные бии Джарова отделения, Омар Абуталих и Несембек, вышедшие ко мне на встречу на Бузачах, а также и всадник [133] этого отделения Джангабул вернули на свои места большую часть джаровцев; значительная часть джеминеевцев оставалась все время на своих местах. Все аулы от разных отделений, кочевавшие между Кара-Тау и фортом, также отказались последовать примеру прочих. Эти же последние, если и удалились из Мангишлака к Усть-Урту на гибель своего скота в такое суровое время, то единственно под влиянием паники, наведенной на них угрозами Кафара. Народ же вообще весьма мало сочувствовал ему, что видно из того: 1) что когда Кафару удалось удалить взволнованных им людей на Усть-Урт, он потом три раза снова зажигал призывные огни на горе Чапан-Акта, чтобы собрать людей для нападения на нас и на тех людей, которые не исполнили его приказания; но на огни эти никто уже не являлся, и Кафар, за все время не успев собрать возле себя и пяти человек, удалился в Хиву. 2) После отбития табуна у дагестанцев ³² Самалык и Ермамбет в течение двух недель тщательно собирали к себе людей для нового нападения на эту сотню, но никто не шел к ним. 3) В деле терцев до 1,000 человек, хотя и вооруженных пиками и топорами, оста вались спокойными зрителями с окрестных высот того, как били их одноплеменников, и никто не двигался с места, несмотря на призывные их крики: “аламан, аламан!” 4) В заливе Качак на зиму осталось несколько поселян с лодками, чтобы с раннею весною, когда еще носит льды и выйти из форта нельзя, воспользоваться самым выгодным ловом рыбы, и поселян этих не только никто не тронул, но даже сами киргизы, по просьбе их, доставили их в форт, охраняя до сих пор их лодки и снасти.

“Все эти факты я счел долгом представить на благорассмотрение вашего сиятельства в подтверждение моего убеждения, что народ вообще не был сильно напуган угрозами Кафара и злонамеренно распущенными им ложными слухами о наших видах и намерениях; но, несмотря на это, оставался все время совершенно безучастным к произведенной им агитации, а с удалением причины, вызвавшей волнение, т. е. с бегством Кафара в Хиву, немедленно отрезвился и успокоился. Я убежден, что посланным мною людям в самом непродолжительном времени удастся успокоить и возвратить на свои места и остальные аулы, для чего я задержал также в форте по несколько человек из каждого отделения и под-отделения, пользующихся значением между [134] своими, всего до 60-ти человек, из которых многие приходятся родственниками главным виновникам в последних беспорядках — Кафару, Самалыку и Ермамбету, а также людям, принимавшим участие в нападении на дагестанскую сотню. Я убежден вполне что волнение это, начатое по внушению и подстрекательствам из Хивы, а также по подговору Колбина, было делом всего означенных трех человек с их ближайшими родственниками, и толь ко они одни и удалятся в Хиву. Прочие же, если и удалились теперь отсюда на Усть-Урт в страшном испуге и переполохе, то не потому, что верили Кафару, а потому, что хотели быть в стороне от производимых ими беспорядков, подобно тому, как в 1870 году с такою же поспешностью бежали отсюда и верхние адаевцы, просившее далее о причислении их к Уральской области единственно из-за того, чтобы их не смешали с прочими адаевцами и не наложили на них контрибуции наравне с сими последними.

“Из собранных красноводскому отряду 522-х верблюдов все благополучно доставлены отрядом в форт и здесь пасутся; а так как они принадлежат отделениям, удалившимся по внушениям Кафара от нас и уклонившимся от исполнения наших приказаний, то я полагаю, что их следует считать казенным транспортом.

“К заготовлению остального количества верблюдов, необходимых красноводскому отряду, я, при настоящем положении края, нахожу до времени неудобным приступить. Настаивая на доставке этих верблюдов людьми, оставшимися теперь здесь, я хотя и не мог бы этим путем приобрести еще несколько сот их, но тем, вместо успокоения края, поддерживал бы в нем еще большее волнение, вследствие чего, может быть, удалились бы отсюда и еще многие из оставшихся. Между тем, эта временная уступка, с целью дать народу опомниться и успокоиться, не может быть сочтена выражением нашей слабости. Виновные, во всяком случае, будут своевременно строго наказаны, — для чего мы и имеем уже теперь в руках достаточно средств, а именно: у нас задержано до 60-ти заложников, мы не дадим виновным возможности производить торговлю и сбыт продуктов своего обширного скотоводства, пока они не явятся к нам. Мы не выдадим им свидетельств и не пропустим их на летовки на аркач, не говоря уже про то, что они и без того наказали сами себя, потеряв на Усть-Урте множество скота. К осени же можно будет приступить [135] и к другим мерам против тех из них, которые не явятся до той поры с изъявлением полного раскаяния. Уйти им некуда. В Хиву же, я уверен, удалятся с Кафаром и Ермамбетом не более 200 — 300 кибиток, так как без Мангишлака адаевцы жить не могут. Тем не менее, позвольте мне при этом, ваше сиятельство, выразить полное убеждение, что, пока не будут определены отношения наши к хивинским владениям и не положен будет предел хивинским проискам, подстрекательству и влиянию в этом крае, всегда можно будет ожидать повторения подобных случайностей, и все наши старания и меры к водворению здесь порядка и спокойствия на твердых основаниях будут совершенно непрочны. В одном из донесений генерала Крыжановского весьма верно выражено, что, при подобных отношениях и при таком положении дел, держать киргизов прочно в наших руках так же невозможно, как воду в решете.

“Обращаясь затем к доставке имеющихся у меня теперь верблюдов красноводскому отряду, я нахожу, что при настоящем положении края, не вполне еще успокоившегося после измены Кафара, при усиливающихся происках и подстрекательствах Хивы и бродящих по окраинам Усть-Урта хивинских партиях, доставка верблюдов будет крайне затруднительна.

“Начальника красноводского отряда я с сим вместе извещаю, что, по положению края, взволнованного изменою и подстрекательствами Хивы, добыть боле 500 верблюдов к началу марта пока невозможно, и что я нахожу в таком положении удобнее доставить их в Красноводск морем”.

Мы не станем входить в подробный разбор самых событий, описанных в рапорте Ломакина: но по поводу только что приведенного документа можем сказать, что в нем замечаются чрезвычайные противоречия и, не смотря на его обширные размеры, он не дает, положительных и ясных ответов на многие весьма интересные вопросы, невольно являющиеся по прочтении бумаги. Во первых совершенно неясно, в чем именно выражался тот успех в начале дела, который не оставлял желать ничего лучшего, если, в конце концов, экспедиция вернулась с чем пошла и если никто у нас ничего не отнял. Во-вторых, нельзя отдать себе точного отчета о том какое влияние произвели в действительности огни, зажженные киргизом Кафаром на священной горе. С одной стороны, они как бы сожгли все дело, а с другой — народ как бы оставался безучастным к этому зрелищу. В-третьих, [136] непонятны причины, по которым прекращен был сбор верблюдов. Мы вполне готовы признать последовательность действий, когда, в устранение вероятного народного волнения, правитель этого народа не решается вовсе приступить к исполнение предприятия, могущего произвести волнение; но в данном случае из рапорта усмотреть этого нельзя. Напротив, из него очевидно, что на Мангишлаке проникнуты были убеждением, по которому, пока не будут определены отношения наши к хивинским владениям и не положен будет предел хивинским проискам, подстрекательству и влиянию, всегда можно ожидать неприятных случайностей, до той же поры все наши старания и меры к водворению порядка и спокойствия не прочны. Не возникает также сомнения в том, чтобы мангишлакском начальству не ясно было, что сбор верблюдов именно был предназначен для дела, долженствовавшего положить предел тем неблагоприятным для нас подстрекательствам и проискам Хивы, о которых упоминается в рапорте. Наконец, все как бы свидетельствует, что при стремлении к достижению предположенной цели заранее признавалась вероятность необходимости употребления военной силы, ибо для гарантии успеха потребовано было усиление отряда войсками, что и было исполнено. В-четвертых, нет средств определит оснований для доверия, оказывавшегося пред восстанием киргизу Кафару, доверия, которое дало ему право на честь считаться правою рукою начальника мангишлакского отряда, бывшего в то же время мангышлакским приставом, т. е. в сущности правителем всей части киргизского народа, находившейся в ведении кавказской администрации. Вообще рапорт, вероятно, не предназначался для разъяснения истинных причин неудачи, так как иначе он несомненно получил бы иную редакцию. Что касается другого документа, о котором мы упомянули выше, то это был также рапорт начальника мангишлакского отряда начальнику Дагестанской области, от 28-го февраля 1873 года, № 233. В нем, между прочим, полковник Ломакин доносил:

“К заготовлению верблюдов, необходимых красноводскому отряду, я полагал возможным приступить по предварительном занятии Биш-Актов, чтобы преградить здешним кочевникам выход из Мангишлака, в случае, если бы они стали уклоняться от исполнения наших приказаний. Но, к несчастью, обстоятельства так сложились, что, ко времени выступления моего с отрядом в степь для сбора верблюдов, это предварительное занятие [137] Биш-Актов. которым главным образом обусловливался успех дела, оказался почти излишним и бесполезным.

“В этом году, до самого моего выхода в степь, зима стояла чрезвычайно теплая, какой старожилы не запомнят, поэтому, так как на Усть-Урте и по спуску с онаго был хороший корм, то большая часть аулов мангишлакских и бузачинских продолжали кочевать впереди Биш-Актов. Впрочем, не смотря на столь неблагоприятные обстоятельства, разрушившие в самом начале все наши предположения и расчеты на занятие Биш-Актов, начало этого дела, по-видимому, ручалось за успех: первые 500 верблюдов, необходимые, чтобы поднять на 40 дней довольствие и тяжести вверенного мне отряда, были доставлены в самый короткий срок и без всяких затруднений. Все наши наибы ³³, сардари и бии утверждали, что адаевцы далее будут весьма довольны и рады найму у них верблюдов. что этим они получат до 100,000 рублей, что, обыкновенно, они отдают в наем верблюдов до Хивы и обратно за 7 тиллей (14 рублей), а тут им предлагают по 10 рублей в месяц; что они уверены, что их люди будут даже спорить друг с другом за доставку верблюдов, предлагая оных на-перерыв один перед другим, как было в то время, когда сюда ходили из Хивы большие караваны в несколько тысяч верблюдов, так как это дело для них очень выгодно, а верблюдов здесь так много, что они легко могут выставить и вдвое большее число их, потому что ни один самый бедный кибитковладелец не может обойтись для обычных перекочевок без двух-трех верблюдов, а многие имеют их по несколько десятков и даже сотен; всех же податных кибиток здесь до 6,000, да, кроме того, пришло сюда много и верхних адаевцев. Нужно было видеть то воодушевление и то сочувствие этому делу, которое выказали эти наибы и сардари, когда я им объявил в Тарталах повеление о сборе верблюдов. Кафар первый при этом обратился к народу и сказал: “адаевцы! это первая воля Государя Великого Князя, обращенная к нам, и мы должны хоть умереть, но исполнить ее”. “Зачем же мы будем умирать” сказал на это другой сардар “пусть лучше весь скот наш погибнет, но выполним в точности это приказание. Мы поставим свои кибитки, где есть топливо и корм, и отдадим всех наших верблюдов, мы выставим гораздо больше, чем [138] от нас требуют, чтобы доказать, как мы охотно готовы всегда исполнять такие приказания”. При этом они все обратились ко мне с просьбою послать немедленно в форт нарочного и доставить оттуда в Киндерли и Карабугаз, на двух лодках, на их счет, сколько можно собрать войлоков для вьючных седел, а то они опасаются, что, доставив много верблюдов, не будут иметь достаточного количества для них седел и веревок. Вследствие чего, мною немедленно и были сделаны надлежащая распоряжения, и войлоки были отправлены из форта в Киндерли и Карабугаз. Затем последовали печальные события, о которых я уже докладывал вашему сиятельству в рапорте № 100. Если вообще и везде народные волнения вспыхивают так быстро и так неожиданно, то можно ли удивляться той неимоверной быстроте, с которой от зажженных Кафаром трех огней на священной горе Чопан-Ата вспыхнул и распространился повсюду пожар в стране, не имеющей границ, среди диких, свободных кочевников, только что начинающих привыкать к нашей власти и управлению, и где еще так недавно власть эта официально признавалась номинальною? Это волнение, возбужденное Кафаром и подстрекательством из Хивы, как оказывается теперь, могло бы принять весьма серьезный оборот и иметь весьма грустные последствия для всего здешнего отряда и края.

“Быстрое и совершенно неожиданное появление наше на Бузачах, когда все ожидали нас подле Биш-Актов, озадачило до крайности бузачинцев и расстроило все планы Кафара.

“Волнение и восстание на Бузачах, которое, в случае успеха Ермамбета и Самалыка, неминуемо приняло бы огромные размеры, таким образом было прекращено в самом начале. Прочие же адаевцы смотрели только на бузачинцев. В случай удачи они, без сомнения, присоединились бы к ним; когда же увидели, что те успокоились, успокоились и сами. Кафар, пославший уже к Колбину на четырех лошадях Адиля, с просьбою немедленно выслать ему несколько сот человек от Айбугира, чтобы поддержать адаевцев, для уничтожения нашего отряда, узнав об этом, немедленно бросился бежать в Хиву один, с двумя, тремя аулами, но глубокие снега на Усть-Урте задержали их у колодца Илытедже.

“Таким образом, Господь, ниспославший нам великие испытания, спас с тем вместе нас и от великого несчастия.

“Конвоировать верблюдов с сотнею на утомленных лошадях [139] и доставить ее в Красноводск, для поступления в состав красноводского отряда, нечего было и думать. Да и лошади Терской сотни начали тоже сильно приставать, вследствие усиленных переходов, и едва ли оне, по приходе в Красноводск, сделав уже до 800 верст, были бы способны к дальнейшему большому походу. Прикрывать с этими слабыми силами транспорт в 500 изнуренных верблюдов в крае, находящемся в большом волнении и на таком большом расстоянии, когда можно было ожидать на каждом шагу, что Кафара также и из Хивы, воспользуются этим, чтобы отбить верблюдов, было слишком рискованно. С другой стороны, и оставлять в таком положении край и форт было невозможно. Поэтому, имея в виду, что верблюды гораздо скорее, удобнее и без всякого изнурения могут быть доставлены в Красноводск морем, причем излишний расход на это казны может быт покрыт конфискациею значительной части этих верблюдов, принадлежащих людям, виновным в последних без порядках, и за наем этих верблюдов уже не придется платить, я и представляю на благоусмотрение вашего сиятельства: не при знаете ли более удобным доставить этих верблюдов на компанейских судах общества “Кавказ и Меркурий” в начале марта.

“Я, с своей стороны, послал бумаги в каждое отделение объявить адаевцам, чтобы они не верили ложным слухам о наших намерениях, распущенным людьми злонамеренными, что эти люди, обманувшие их, еще более обманули и меня, уверяя, что адаевцы охотно добудут далее вдвое более верблюдов.

“Результатом всего этого было то, что почти от всех отделений я получил уже бумаги, за подписью их почетных биев, в коих они заявляют, что ничего общего с Кафаром не имели и не имеют, что их простые люди, запуганные известием о произведенном Кафаром волнении, бежали, чтобы быть в стороне от этого дела, которое произошло вовсе не от того, что они не желали дать верблюдов, а потому, что боялись быть разоренными Кафаром, при содействии хивинских партии.

“Первое мое донесение о последних событиях на Мангишлаке, от 6-го февраля, № 100, я отправил вашему сиятельству в четырех экземплярах: два морем, на кусовых лодках, в Киндерли и Красноводск, третий-с нарочным всадником, тоже в Киндерли, на шкуну, четвертый — с другим всадником, посланным в Красноводск, к полковнику Маркозову. Первую из [140] лодок, посланных с этим донесением в Киндерли, выбросило на берег в Александр-Бае, другую лодку выбросило подле форта.

“Затем, имею честь доложить вашему сиятельству. что, по настоящему положению края, в усилении отряда двумя сотнями казаков, вновь прибывшими для этого в Петровск, особенной надобности не имеется”.

Хотя мы цитировали наиболее существенные выписки из рапорта № 233, написанного 22 дня спустя после отправления рапорта № 100, но должны признаться, что, по мнению нашему, все неясное осталось столь же неясным, как было до представления по начальству последней из приведенных бумаг. Вообще, как кажется, рапорт № 233 не только не дает истинного освещения мангышлакским событиям, находившимся в прямом соотношении с последующим ходом дел в Красноводске, но даже порождает в этом отношении новый ряд сомнений и недоразумений. Так, например, из него можно, пожалуй, заключить, что хотя первые 500 верблюдов и показывались в отчетах собранными для красноводского отряда, но в сущности они вовсе не предназначались для отправления в этот отряд, а на них смотрели исключительно как на средство для возки тяжестей и сорокадневного продовольствия непосредственно мангишлакском отряду. Само собою разумеется, что, выступая в поход 19-го января и предполагая ходить сорок суток, нельзя было в то же время рассчитывать на возможность пересылки этих верблюдов в Красноводск к 1-му марта, не говоря уже о том, что верблюд, непрерывно в течение сорока дней возивший вьюк, конечно, был бы непригоден для немедленного нового трудного и продолжительного похода. Затем, в рапорте как-то заметно особенное стремление к тому, чтобы доказать необыкновенное обилие верблюдов у киргизов на Мангишлаке и освободить народ от подозрений в участии его в коварных предприятиях Кафара. По-видимому это последнее обстоятельство действительно находится вне всякого сомнения, так как иначе, во-первых, вероятны были бы потери и у 68-ми терских казаков, положивших предел беспорядкам на полуострове молодецким боем 29-го января у горы Кара-Тюбе; во-вторых, это подтверждается выдачею нам 60-ти заложников; в-третьих, необыкновенно деликатным отношением народа к лодочникам в заливе Качак и, вообще, всеми теми бесчисленными доказательствами, которые приводятся в рапортах самого же правителя мангишлакского народа, между прочим [141] заявившего о бесполезности дальнейшего усиления своего отряда казачьими сотнями из Петровска, согласно существовавшего тогда предположения. Еще более туманится понимание истинного положения дел на полуострове тем обстоятельством, что, как видно из рапорта, имевшиеся 500 верблюдов исключительно принадлежали тем именно киргизам, которые, сдав нам этих животных с такою необыкновенною охотою, затем немедленно откочевали от нас на вражью сторону, что очевидно странно, ибо им было несравненно выгоднее уйти со всем своим добром. Наконец, нельзя объяснить себе, чем мотивировалось представление на благоусмотрение князя Меликова вопроса о том, чтобы перевезти верблюдов в Красноводск морем. Бумага, заключавшая это предложение, написана была 28-го февраля. По случаю льдов у берегов полуострова, она должна была быть послана в Шуру чрез Киндерли, а следовательно прибыть по назначению только лишь в половине марта. Ответ же на нее мог быть получен не раннее конца этого месяца. При всем этом на Мангишлаке, конечно, не могли не знать о плохом состоянии наших морских перевозочных средств на Каспии. Что же касается того, насколько компанейские суда могли поспособствовать нам в данном случае, можно всего лучше видеть из телеграммы заведовавшего перевозкою войск по Каспийскому морю, представленной им вследствие следующей резолюции командующего армиею положенной на рапорте № 233: “Как видно из донесения, немедленной опасности на Мангишлаке нет и, как предполагалось, происшествия случились там давно. Удивительно, как до сих пор не было о том сведения. Относительно отправления 500 верблюдов морем из Мангишлака к Маркозову нужно бы знать, сколько для этого потребуется судов. Боюсь, что игра не будет стоить свеч. Нужно спросить подполковника Пожарова”. На это последний ответил так: “Шкуны, способные поднять 75 верблюдов, могут заняться этим не раньше 20-го марта. Таких шкун три. Оне, при благоприятных обстоятельствах, могут окончить перевозку не ранее 10-го апреля, и то лишь с помощью четвертой шкуны для одного рейса. Перевозка обойдется до 25,000 руб. Опасаюсь, что не хватит имеющихся в форте запасов топлива”.

Хотя у входа в Карабугазский пролив и в иных пунктах близ берегов Мангишлака бесплодно стояли на якорях паровые суда, хотя каждая утраченная минута была невознаградима для красноводского отряда, которому оставалось всего несколько дней [142] до срока, заранее признанного предельным для начала движения с шансами на успешный поход, — ко всеобщему нашему удивлению ,копию рапорта № 100 привезла нам простая туркменская лодка. Бумага эта прибыла в Чекишляр 24-го февраля, т. е. всего лишь за неделю до дня, к которому должны были прибыть из Мангишлака верблюды и начаться наше движение. Узнав из нее о том, что всякая надежда на получение верблюдов из Мангишлака уже совершенно напрасна, начальник красноводского отряда решился идти за Атрек, куда и выступил 27-го февраля, следовательно на третий день по получении известия о событиях на полуострове, несравненно более печальных для нас, чем для самого Мангишлака. Раньше идти мы не могли. Нам предстоял поход не легкий и не было сомнения в том, что без боевых столкновений с туркменами дело не обойдется. Значит, нужно было несколько приготовиться. К тому же нам было обязательно соблюдение некоторых строго требовавшихся от нас дипломатических форм для того, чтобы ублажить фиктивную власть Персии в полосе между действительными владениями этого государства и Атреком, на что тоже пришлось потратить несколько времени. По поводу положения дел у нас в ту пору весьма будет кстати привести письмо начальника красноводского отряда, отправленное им помощнику главнокомандующего 25-го февраля 1873 года. Письмо это носило совершенно частный характер, но так как генерал-адъютант князь Мирский тогда же изволил передать копию с него в штаб Кавказского военного округа, в делах которого она находится, то документ этот, конечно, можно уже признавать материалом, которым следует пользоваться для уяснения сравнительно давно прошедших событий. Приведем буквальный текст этого письма:

“Ваше Сиятельство, Дмитрий Иванович! Письмо ваше, от 7-го февраля, я имел счастье получить. Мне привез его вчера курьер, прибывший с почтовою шкуною на остров Ашур-Аде, куда я выезжал именно для того, чтобы по возможности раньше прочесть всю адресованную мне с западного берега корреспонденцию. Приношу вашему сиятельству глубочайшую признательность за дорогое для меня внимание, оказанное тем письмом, и еще раз обещаю сделать все на пользу вверенного мне дела, хотя оно, нужно сознаться, становится все труднее и труднее. Конечно, к последнему выражение, для пояснения его, следовало бы прибавить: так как надежд мирным путем достать верблюдов решительно [143] уже нет более. Я этого не сказал однако же, так как вашему сиятельству известно, что только в этом одном и ни в чем другом заключались всегда наши затруднения. Одна из бумаг, полученных мною вместе с вашим письмом, меня было порадовала. Смысл ее тот, что полковнику Ломакину удалось верблюжье дело превосходно, что потому ему приказано доставить в Красноводск 3,000 верблюдов и, наконец, что все это он выполнит к 1-му марта. Рассчитав, что мне всего нужно 4,300 вьючных животных и что мы, таким образом. с имеющимися, при отряде 500 свежими верблюдами, почти обезпечены перевозочными средствами, я возвратился сегодня в Чекишляр совершенно счастливым, но здесь встретила меня бумага полковника Ломакина, представляемая прямо в Тифлис; не смотря на его просьбу о том, чтобы переслать ее в Шуру, тем не менее, не найдя времени снять копию с этой бумаги, я сообщаю, однако же, содержание ее генерал-адъютанту князю Меликову по телеграфу. Прочитав донесение полковника Ломакина, ваше сиятельство убедитесь, что единственно надежное место для добывания верблюдов все же таки есть и всегда была полоса между Атреком и Гюргеном, и что Чекишляр имеет для нас большое значение. Как бы то ни было, но теперь, видимо, настало то положение, которое в официальных бумагах именуется крайне необходимым, и мы, волею-неволею, исследуем за-атрекские страны. Отряд мой по составу прекрасен. Помощниками своими я по справедливости могу гордиться. Может быть, Бог даст, мы и не опоздаем придти в Хиву к назначенному сроку. Жаль только, что пропало непроизводительно столько времени, труда и средств для Мангишлака и на Мангишлак.

“Торопясь отправлением настоящей почты, я не могу покуда дать официальных ответов на предложенные мне штабом вопросы и прошу на этот счет меня извинить. Остальные ширванцы и самурцы прибыли сегодня. Артиллерию жду сегодня же или завтра. Не жду лишь больше кавалерии из Мангишлака, которая, как нужно думать, судя по положению дел сюда уже более не придет”.

Скажем теперь о том, что делалось в последнее время непосредственно в районе нашего отряда до самого дня получения известия от полковника Ломакина о постигших его неудачах.

Задержанный некоторыми служебными делами в Баку, начальник красноводского отряда возвратился из Тифлиса в Красноводск только около 20-го января и немедленно приступил к [144] распоряжениям, который, по его мнению, наилучшим образом отвечали условиям, в коих тогда представлялось настоящее и будущее отряда. Приказано было, между прочим, чтобы гарнизон Красноводска безотлагательно приступил к приготовление вьюков из всех статей походного довольствия и на полный состав войск, предназначенных в поход, хотя все это делалось и в Чекишляре самими частями, долженствовавшими принять участие в предстоявшем движении. У нас предполагалось, когда исчезнет последнее сомнение в возможности неполучения верблюдов из Мангишлака, немедленно же и совершенно налегке перевезти морем экспедиционные войска на встречу нашим перевозочным| средствам из Чекишляра в Красноводск и начать из сего последняго движение в глубь материка. Для такой перевозки между названными пунктами адмирал Свинкин обещал прислать в Чекишляр громаднейшее из казенных судов на Каспии, транспорт “Аист”, который только что около двадцатых чисел января должен был быть снят с эллинга после продолжительной починки. Кроме того, для этой же цели должна была служить вся масса судов, находившаяся в Карабугазе со специальною целью переправить верблюдов чрез пролив. Этого было бы вполне достаточно для того, чтобы в один рейс, т. е. в 35—40 часов времени, прибыть от устьев Атрека к берегу Балханского залива. Амбаркация наша у Чекишляра, конечно, была бы не легка; но при том условии, что не имелось в виду брать грузов и что с нами не было кавалерии, мы могли бы справиться с этим в сутки. Что же касается до высадки в Красноводске, то это не представляло никакого затруднения, так как суда приставали там к пристани вплотную. Словом, по расчету нашему, в случай присылки верблюдов согласно обещанию из Мангишлака, чтобы при быть экспедиционному отряду из Чекишляра в Красноводск, требовалось всего двумя сутками более, чем нужно было времени для перегона верблюдов от южного берега Карабугазского пролива до того же Красноводска; но и эти дни все равно необходимы были для отдыха тех же животных.

Благодаря отсутствию средств для беспрепятственного общения между центрами нашего района, начальнику отряда, при всем его желании, удалось прибыть из Красноводска в Чекишляр не ранее последних чисел января. Еще несколько раньше этого нам окончательно стало известно, что от забот по добыванию себе верблюдов для предстоявшего хивинского похода отряд [145] наш освобожден и что все необходимое нам количество их пришлют в Красноводск не позже, как к 1-му марта. Таким образом, по-видимому, нам оставалось перебраться из Чекишляра поближе к Красноводску и спокойно выжидать. Но для передвижения морем нам нужны были суда, а чтобы идти сухим путем — необходимо было значительное количество верблюдов. Первые в данное время находились у Карабугаза, следовательно вне раина красноводского отряда, а вторых у нас было чрезвычайно мало. К тому же, не смотря на положительные обещания Мангишлака, начальник красноводского отряда не переставал относиться к ним скептически. Далее все время его мучили на этот счет какие то непонятные сомнения и в особенности заботила мысль о том, что наступало время, когда массы кочевников, по обыкновению скученных для зимовок в полосе между Атреком и Гюргеном, должны были начать свое движение к северу и северо-востоку, совершаемое ими вместе с быстро распространяющимся по пустыни теплом. Нужно сказать, впрочем, что подобное же сомнение отчасти проявлялось и в Тифлисе, преимущественно среди людей, понимающих неполную благонадежность дела в том случае, когда исполнение его, возложенное на одного, ставится в зависимость от подготовки, вверенной другому. Так, между прочим, письмо помощника главнокомандующего начальнику красноводского отряда, помеченное 7-м февраля, оканчивалось следующими словами: “С нетерпением ожидаю известий, относящихся до сбора верблюдов на Мангишлаке, в этом сознаю главное затруднение и не уверен, как оно уладится” ³⁴. Поэтому начальник красноводского отряда решил на всякий случай задержать туркмен на левом берегу Атрека, насколько это окажется возможным.

18-го декабря наш отряд прошел последние два десятка [146] верст из числа 4,000, пройденных и измеренных им в 1872 году по песчаным равнинам пустыни и по скалам области Кюрендага. Еще не все люди, возвратившееся из тяжелого похода, успели даже по разу попариться в бивачной чекишлярской бани и починить поизносившееся белье и платье, как уже семь рот 84-го пехотного Ширванского Его Императорского Высочества Великого Князя Николая Константиновича полка с четырьмя горными орудиями и самым ограниченным числом сапер и казаков, под общею командою майора Мадчавариани, получили приказание выступить из Чекишляра. 31-го января колонна эта потянулась вверх по Атреку. Начальнику колонны приказано было, соразмеряя скорость движения с силами отданных ему под тяжести последних наших верблюдов, идти к переправе Баят-Хаджи и, устроив там укрепление, высылать части своего отряда для патрулирования вверх и вниз по реке для заграждения туркменам путей из-за Атрека. Майору Мадчавариани поставлено было вместе с тем в обязанность стараться в то же время войти в дружественные сношения с племенем Гоклан, для уничтожения возможности уйти чрез их земли атабаям, с которыми мы в особенности собирались при случае свести счеты.

Из Чекишляра до Баят-Хаджи всего лишь 95 верст, прямым же путем верст на 20 ближе, но еще большее удаление высланной на Атрек колонны исключалось невозможностью снабжения ее продовольствием и затруднительностью поддерживания с нею должного общения и необходимой связи из Чекишляра. Да же и при таком удалении, не смотря на постоянное движение казачьих полусотен по линии Чекишляр — Баят-Хаджи, трудно, даже, правильнее сказать, невозможно было вполне устеречь этот промежуток от ухода по нем кочевников, которым, конечно, отлично были знакомы все броды и тропинки чрез реку и к реке, в иное время года вовсе почти не содержащей воды.

Кстати будет сказать, что к заграждению переходов чрез Атрек побуждало начальника нашего отряда не одно лишь желание добыть верблюдов. Причина эта, разумеется, была главнейшею, но был еще и другой повод, который также требовал серьезного внимания. Дело в том, что уже несколько месяцев назад распространился и упорно держался в степи слух о решении, принятом почти всеми туркменскими племенами, а в особенности племенем атабаев, откочевать в пределы Хивинского ханства вместе с текинскими ратными людьми. Обстоятельство [147] это, конечно, налагало на нас весьма серьезную обязанность не допустить соединения боевых сил враждебных нам народов. Само собою разумеется, что с присоединением каких нибудь атабайских ратников к полчищам хана Хивы последние не сделались бы для нас страшнее; но хотя Хива, как известно, была грозна не сартами и узбеками, однако же, идя и против них, мы не вправе были пренебрегать мерами предусмотрительности и осторожности. Так ли или иначе, но, как уже сказано выше, 31-го января часть нашего отряда, под начальством майора Мадчавариани, выступила на Атрек, а несколько ранее этого события начальник нашего отряда получил письмо начальника Астрабадской морской станции, в котором тот извещал, что ему удалось вызвать на Ашур-Аде всех влиятельнейших туркменских старшин, между которыми находится далее и главный иомудский кази, пользовавшийся необыкновенным влиянием как в чомре, так и в чарве. Поэтому капитан 1-го ранга Петриченко настоятельно просил начальника красноводского отряда поспешить приездом на Ашур, дабы, пользуясь случаем, заключить с вызванными старшинами условие о поставке нашему отряду верблюдов. Хотя и не рассчитывая на успех каких бы то ни было переговоров без воинских внушений, начальник нашего отряда не счел одна ко же себя вправе оставить случай этот без внимания, а потому, проводив колонну майора Мадчавариани, он в тот же день уехал из Чекишляра на Ашур.

Первая встреча его с представителями заатрекского народа и знакомство с ними были как нельзя более дружественны. Повидавшись с кази и со всеми старшинами у начальника морской станции, начальник красноводского отряда пригласил их к себе и одарил каждого, соответственно его значению. Разговор по делу был назначен на следующий день в квартире Дарья-Беги, как обыкновенно титуловали туркмены г. Петриченко. Когда с этою целью состоялось, наконец, собрание, туркменам объявлено было торжественно, что начальника красноводского отряда именем Великого Князя Наместника, в случае успеха предприятия, назначает, с своей стороны, 1,500 червонцев и подарок кази и его почтенным сотоварищам, а за тем предоставляет выработку всех остальных статей соглашения начальнику нашей морской станции, так хорошо и давно известному почти каждому из них лично за человека вполне правдивого. Такую речь держал начальник нашего отряда, само [148] собою разумеется — по предварительному уговору с самим же г-м Петриченко и в особенности с его мирзою, т. е. секретарем и переводчиком, который издавна заменял на станции дипломатического нашего чиновника во всех сношениях с туркменами и чрез которого именно удалось в данном случае вызвать знаменитого кази на остров Ашур-Аде. Куш, назначенный в подарок, умилительно подействовал на тех, кому его сулили. Начался разговор о том, сколько именно нужно нам верблюдов и верблюдовожатых, а также и о том, сколько будем мы платить за каждого верблюда. По поводу этого последняго вопроса определилось, что, по установившемуся у туркмен обычаю, когда караваны идут в Хиву, то нанимающие платят за каждое вьючное животное по 4 тумана, т. е. по 12 серебряных рублей, причем верблюд в один конец везет целый вьюк, а в другой — не более полувьюка. Г. Петриченко предложил, по 6 туманов и при том только до Хивы, следовательно за один лишь конец пути. Условились, что вьюки не должны быть тяжелее 10—11 пудов, для чего с большою точностью перевели вес этот на вес туземный и дополнили предложение тем, что, в случае, если мы по какой бы то ни было причине свернем в сторону, то за каждый день пути не по направлению к Хиве платим сверх условленного еще по 3 крана за каждого верблюда. Проводники должны были получать от нас продовольствие ежедневно в размере фунта риса и фунта пшеничной муки на каждого человека и по фунту коровьего масла — на трех. Деньги обязывались мы уплатить вперед, немедленно по сдаче нам верблюдов, причем один очень богатый огруджалинец, по имени Мулла-Дурды, давно уже ведущий торговлю с русскими и неоднократно бывавший на нижегородской ярмарке, предложил приложить и свою печать к договору, в качестве свидетеля-поручителя с нашей стороны. Разговоры по всем этим вопросам продолжались четыре дня, и хотя главные основания решены были на первом же собрании, но кази находил то одну, то другую мелочь, прося немедленных и ясных решений, чтобы иметь возможность все передать народу в форме, вполне определенной и не оставляющей никаких сомнений. В конце концов верховный судья уехал на свой берег, вполне восхищенный приемом, подарками и предложениями, сделанными ему по предстоявшему найму туркменских верблюдов. По словам его, было вне всякого сомнения; что аксакалы, т. е. белобородые, или старшины, которых он соберет в 4—5 дней и [149] которым объявить о наших предложениях, безотлагательно доставят нам не только 4,000 верблюдов, но и гораздо более. Кази был уверен, между прочим, что народ поймет, как ошибался он, удаляясь до сего времени от русских.

Уже шестые сутки качался паровой баркас наш у берегов, близ Ходжа-Нефесского аула, в ожидании ответа кази, когда, наконец, ответ этот был доставлен. “Слава Аллаху, — писал кази, — дела идут прекрасно: все аксакалы готовы служить русским и отдать своих верблюдов, но просят только прислать им теперь же по одному суконному халату и немного чая и сахара”. Барказ, не прекращая паров, повез все просимое в Ходжа Нефес. На третий день после того сделан был нами запрос: не заплатим ли мы за инеров (лучшая и сильнейшая порода верблюдов) по 7 туманов? Мы отвечали, что сделаем это с удовольствием. В следующий рейс барказ привез послание, в котором кази извещал нас, что персидский астрабадский губернатор разослал повсюду своих послов, которые отшатнули от него многих аксакалов; но что дело еще не потеряно, если мы обещаем, дойдя в Хиву и отправляя оттуда верблюдов обратно, дать 1,000 вьюков пшеницы. Обещано было и это. Дальнейшие вести от кази были менее и менее успокоительны и все разыгралось, наконец, тем, что дней чрез 25 в Чекишляр вышел сам он с какими нибудь 20-ю собственными своими верблюдами и с проклятиями по адресу тех своих соплеменников, которые решительно отказываются служить Белому Царю. 25-го же февраля, как уже сказано выше, начальнику красноводского отряда сделалось вполне ясным, что верблюдов из Мангишлака ждать долее нечего. Оставалось ему, следовательно, одно из двух: или отказаться от мысли идти в Хиву и бездействовать, или рискнуть перейти границу, чтобы за Атреком добыть средства для поднятия отряда. Начальник отряда вполне хорошо сознавал, что в последнем случае все брал на свой страх и свою ответственность, но, по убеждениям своим, всегда предпочитал быть судимым и осужденным за превышение власти, чем, как говорится на официальном языке, за бездействие власти, а потому, не колеблясь ни минуты, сделал все распоряжения к тому, чтобы не позже, как чрез двое суток, отряд был совершенно готов к походу.

Комментарии