КОСТЕНКО Л. Ф.

ПУТЕШЕСТВИЕ В БУХАРУ РУССКОЙ МИССИИ

в 1870 году. ¹.

ОТ ТАШКЕНТА ДО САМАРКАНДА.

Назначение мисии в Бухару. — Цель мисии — Предстоявшие трудности в достижении цели. — От Ташкента до Чиназа. — Почтовые станции на чиназо-ташкентском тракте. — Свойство дороги. — Местность, по которой пролегает дорога. — Зачирчикский край. — Укрепление Новый Чиназ. — Переправа через Сыр-Дарью. — Вторая станция от Чиназа. — Картина голодной степи. — Обитатели голодной степи. — Старинные здания в степи, — От Джизака до Самарканда.

В ответ на посольство бухарское, которое, в течение 1869-1870 года, было в Ташкенте и С.-Петербурге, туркестанский генерал-губернатор фон-Кауфман I, в апреле 1870 года, снарядил русскую миссию в Бухару. Главою миссии избран был полковник С. И. Носович, заслуживший всеобщее внимание знанием характера туземцев и умением обращаться с ними. Членами миссии назначены были пять человек офицеров и чиновников, в числе которых находился и автор этих строк. Миссию должен был сопровождать конвой в 50 казаков. Главная цель миссии состояла в заявлении дружбы туркестанского генерал-губернатора бухарскому эмиру и упрочение политических и торговых связей с Бухарою.

До 1870 года, в течение XIX столетия, в Бухару были посылаемы четыре миссии, а именно: первая в 1819-1820 гг. (Негри и Мейендорф); вторая в 1841 году (Бутеш, Леман и Ханыков); третья в 1859 году (Игнатьев) и четвертая в 1865-1866 гг. (Струве и Глуховской). Неблагоприятный исход переговоров всех этих миссий указывал на трудность ведения каких бы то ни было дипломатических сношений с Бухарою.

Особенно памятна была судьба миссии 1865-1866 года, которая из дипломатической обратилась в пленную: миссия эта просидела в неволе семь месяцев и едва освободилась из рук варварского правительства. [382]

К довершению предстоявших затруднений, разнесся слух, что в Бухару прибыло из Кабула афганское посольство, в среде которого будто находились даже английские комиссары.

Различие условий, в которых находилось бухарское правительство прежде и теперь, давало некоторое право надеяться если не на благоприятный исход переговоров, то, по крайней мере, на личную безопасность членов миссии.

Но и эта была лишь относительная, потому что ни на последовательность политики бухарцев, ни на дружбу их никогда рассчитывать нельзя. Все это заранее определяло трудность дела, предстоявшего миссии, в среде хотя и укрощенной, но всетаки необузданной Бухары, для которой понятия о международных правах совершенно чужды и неведомы.

Сборным пунктом для членов миссии был назначен Самарканд, откуда предполагалось двигаться совокупно.

В Самарканд я выехал из Ташкента 1-го мая, по почтовой дороге через Чиназ.

Дорога от Ташкента до Чиназа приятно удивила меня, как, думаю, не менее приятно удивляет всякого, проезжающего по этой дороге теперь, и проезжавшего по ней за несколько месяцев прежде. За исключением почтовой станции в Ташкенте, все остальные, до Чиназа включительно, содержатся весьма добросовестно, и почтовая гоньба почти во всем напоминает Европейскую Россию. На почтовых станциях устроены более или менее приличные домики, в которых проезжающий может отдохнуть удобно; лошади содержатся в достаточном количестве, хорошо съезжены, не измучены и везут вас со скоростью 10-12 верст в час. Ямщики на станциях или русские, или татары, говорящие по-русски и даже умеющие править лошадьми. Сбруя исправна, во время езды не рвется, как это бывало весьма нередко прежде. Заведены даже колокольчики, которые еще более переносят едущего в Россию. Наконец, неимеющие своего экипажа располагают на каждой станции двумя русскими телегами и одною туземною арбою. Недостает только прочных мостиков через арыки, то и дело перерезывающие путь повсеместно в Средней Азии, и нет еще верстовых столбов по дороге; но это уже роскошь, о которой покуда даже и думать не дозволяется.

Что касается до полотна дороги, то и оно, в эту пору года, было весьма удовлетворительно, исключая участка в пять верст пред Чиназом, между этим укреплением и местечком Старый Чиназ, [383] где уже образовались порядочные выбоины. К концу лета, говорят, такие же выбоины образуются и на всем протяжении чиназо-ташкентского тракта. Следует упомянуть также о пыли, которая густыми клубами врывается в экипаж.

Впрочем, выбоины и пыль не представляют диковинки для русского путешественника, достаточно с ними освоившегося внутри России. Осенью эта дорога, как и вообще все среднеазиатские дороги, делается крайне грязною, и все ухищрения, предпринятые с целью устранить этот огромный недостаток, до сих пор оказываются тщетными.

Дорога все время идет правым берегом быстрого Чирчика, который, извиваясь и разбиваясь на рукава, то подбегает к самой дороге, то удаляется от нее. Местность вообще ровная; особенно крутых подъемов и спусков нет. Из Ташкента дорога сперва идет садами, которые почти непрерывно тянутся верст на 20; затем проходит по открытой местности, и только подъезжая к Чиназу, верст за 10, снова появляются сады.

Проходя нагорным берегом Чирчика, чиназо-ташкентская дорога пролегает по местности, не отличающейся большою населенностью и культурою. Деревни и деревушки густою сетью раскинулись на левом берегу Чирчика, между этою рекою и Ангреном. Легкость проведения арыков (оросительных канав) делает всю эту страну, носящую название Зачирчикского края, весьма плодородною, производящею в изобилии пшеницу и рис и слывущею за житницу Ташкента и всей Сыр-Дарьинской Области. Укрепление Чиназ или, как его официально называют, «Новый Чиназ», лежит на правом берегу Чирчика, при слиянии его с Сыром.

При сооружении этого укрепления, имелось в виду, с одной стороны, держать в своих руках переправу через многоводную и главную реку Средней Азии, а с другой, устроив здесь порт, или, по крайней мере, пристань для пароходов аральской флотилии, извлечь возможно-большую пользу от пароходства на этой реке.

Местоположение укрепления в высшей степени безотрадное: кругом расстилается открытая равнина, обнаженная от всякой растительности, беспощадно пропекаемая летним солнцем и не защищенная от холодных зимних ветров.

Печальному виду местоположения отвечает вполне унылый вид построек — сереньких, низеньких, как бы придавленных.

Новый Чиназ состоит из двух частей: укрепления, занимающего угол, образуемый слиянием Чирчика с Сыром, и слободки, [384] прислонившейся к Сыр-Дарье и отделенной от укрепления эспланадою сажен в 200 ширины.

Укрепление состоит из длинной стены, туземного способа постройки, с зубцами. Стена, вследствие чрезмерной рыхлости грунта, несмотря на недавнее сооружение, уже осыпается; кроме того, протяжение ее далеко несоразмерно с числительностью гарнизона. Гарнизон укрепления составляет один из туркестанских линейных батальонов, размещенный в казармах, лучшее украшение которых садики, разведенные между постройками.

В слободке садиков нет, так как она населена русским промысловым людом, по большей части кабачниками ², следовательно, неимеющими времени заниматься таким делом, как разведение садов.

Сколько-нибудь больших капиталов в Чиназе не имеется: население здешнее — мелкие торгаши, стремящиеся эксплуатировать и своих, и туземцев. Чтобы умерить подобную эксплуатацию, местное управление устроило здесь ряд лавочек для туземцев. Хотя эти лавочки и составляют главную улицу слободки, но они стоят по большей части пустыми и наполняются лишь раз в неделю, в базарный день (по понедельникам), когда наезжают сюда туземные купцы из соседних деревень (особенно из Старого Чиназа) и из аулов, с мелким товаром, который и продается как русским солдатам, так и кочевникам-киргизам, приходящим из-за Сыр-Дарьи.

Главнейшие продукты торга: клевер (который покупают казачьи сотни, расположенные в Чиназе), мука, крупа, кошмы (войлока) и другие предметы, существенно необходимые.

Значение Нового Чиназа, бесспорно, должно увеличиться, в настоящее время, с учреждением почтового тракта из Ташкента в Самарканд.

Прожив в Чиназе три дня, я поспешил выбраться оттуда, боясь быть задержанным на неопределенное время, вследствие проезда авганского хана (из Ташкента в Самарканд).

Верстах в двух от города, вниз по р. Сыру, предстоит переправа через эту реку. Ширина реки, на месте переправы, около 250 сажен. Переправа находится в руках ташкентского негоцианта Шарофея, который платит правительству около десяти с половиною тысяч рублей в год. Переправляются на довольно поместительном железном пароме, принадлежащем аральской флотилии. [385]

Перебравшись на левый берег Сыра, я очутился в так называемой «Голодной Степи». До второй станции, дорога идет по местности, частью болотистой, покрытой камышом и осокою, частью кочковатой; эта дорога не весьма удобна даже и в мае, по причине тех неровностей и выбоин, которые характеризуют ее в сухое время, и от чрезмерной вязкости грунта и сильной грязи, появляющейся в ненастное время.

Вторая станция от Чиназа расположена у шести колодцев, которые все имеют воду горькую и к употреблению негодную. Люди, живущие на станции, достают для себя пресную воду из колодца расположенного в двух верстах от станции.

Оставляя эту станцию, я был поражен зрелищем расстилавшейся передо мною равнины: я увидел необозримую степь, гладкую, как поверхность моря в тихую погоду.

Если альпийские страны, где путник на каждом шагу встречает преграду и опасность, представляют невыразимую прелесть и очарование, то не менее прелести и очарования являет степная, безграничная местность, где так гладко, что хоть шаром покати — местность, о которой русский ум сложил поговорку: «тишь да гладь, да Божья благодать». Но как приятно в стране гористой путешествовать пешком и с посохом в руках, так, на оборот, здесь путешествие может быть приятным лишь тогда, когда быстро несешься или верхом на лошади, или в экипаже, на лихой тройке. Прекрасно содержимые станции в Голодной Степи вполне удовлетворяют этому условию.

Русские тройки быстро проносятся по степи, где, в прежнее время, тащились, как черепахи, одни верблюжьи транспорты.

Я мчался десятки верст, не видя перед собою ничего, кроме земли и лазуревого неба, которое, огромным куполом, высилось над головою. Выражение: «чистое поле» как нельзя более идет к Голодной Степи; несмотря на то, что было только начало мая, трава уже вся выгорела и поверхность местами была голая, как ладонь. Только кое-где показывался, еще не успевший засохнуть и сгореть, бурьян.

Кашгар-Даванский хребет начинает виднеться на горизонте после третьей станции, Мурза-Рабат. Несмотря на скудость, почти отсутствие растительности, степь однако не безжизненна: она имеет своих обитателей. Сюда относятся мириады фаланг, скорпионов, тарантул и других ползающих насекомых; затем ее населяют черепахи, которые иногда появляются в таком изобилии, [386] что то и дело попадают под ноги лошади или под колеса экипажа. Птиц также довольно: то стая диких голубей пролетит над головою, то юркнет в сторону испуганная куропатка, то белоголовый беркут спустится над павшею от бескормицы лошадью или верблюдом. Если, при путешествии по Европейской России, время от времени встречается по дороге падаль, то в Азии скелеты животных могут служить, до некоторой степени, указателями пути.

Любуясь степью, я старался анализировать то приятное чувство, которое она возбуждала. Казалось бы, что однообразие — синоним скуки и утомления, а между тем однообразие степи веселило меня.

Обаяние степи истекает из двух источников: во первых — вследствие ее единообразия, и во вторых — от внушаемого ею доверия и безопасности. Не всякое единообразие утомительно: чистая, ровная, тягучая нота на скрипке, безконечная даль лазуревого неба, безбрежная синь спокойного моря, ровная зелень обширного луга — безспорно прекрасны. Чистота звука, чистота цвета, чистота и ровность поверхности совершенно объясняют прелесть и гармонию чистого поля. Степь очаровывает также и тем, что вселяет в человека надежду на безопасность. В то время, как в странах гористых человек должен быть постоянно настороже, внимание его каждую минуту возбуждено, силы напряжены, в степях им овладевает полное спокойствие и беспечность. Русский характер «на авось» мог выработаться только на равнинах. Подозрительный, осторожный, чуткий характер кавказца мог сформироваться только в горах. Житель равнины всегда простодушен и чистосердечен; горец всегда хитер и лукав; за то последний более храбр и независим.

Все, сказанное о характере степных жителей, относится и к тем кочевникам, которые населяют Голодную Степь по ее окраинам, придерживаясь либо Сыр-Дарьи, либо источников выходящих из Кашгар-Даванского и Нуратынского хребтов, окоимляющих степь с юга. Киргизы и узбеки, живущие здесь, отличаются детски-наивным простодушием и открытым нравом. Никаких воинских наклонностей они не проявляют, и хищничество им совершенно чуждо. Да и вообще вся степь не носит на себе никакого следа, который указывал бы на сооружения имеющие воинский характер. По крайней мере, на протяжении 130 верст, от Чиназа до Джизака, нет ни одной крепости, ни одного укрепления. Наоборот: путешественника приятно поражают встречаемые по дороге старинные постройки из обожженного кирпича, которые, очевидно, [387] предназначались для удобного следования по степи торговых караванов. Первое такое здание встречается верстах в 40 от Чиназа; второе на станции Мурза-Рабат, где, кроме того, есть еще и другое, гораздо большее здание, и, наконец, третье — на станции Агачты, в 35 верстах от Джизака. Все эти здания (кроме большего, мурзарабатского) снаружи имеют вид полушарного свода, с семью стрельчатыми окнами, основания которых касаются самой поверхности земли. Здания возвышаются над горизонтом около двух сажен, и около же двух сажен углубляются в землю, так что изнутри они походят на башни, имеющие в диаметре 18 шагов. Толщина стен до 1 1/2 аршина; спуск во внутренность башни также вы мощен камнем, притом он не прямой, но идет под углом. В мурзарабатской и агачтынской башнях вырыты колодцы с пресною водою. Замечательно в этих башнях то, что своды их незамкнуты, но имеют отверстие, около двух аршин в диаметре. Башни называются «сардабами», что, в переводе с персидского, означает: «крышка холодной воды». Этим названием объясняется и назначение башен: они служили водохранилищами, защищавшими воду от испарения и согревания; вода же проводилась сюда из арыков (канав), некогда (в половине XVI столетия) орошавших Голодную Степь. Теперь арыки совершенно заглохли, и колодцы в башнях вырыты уже русскими.

На третьей станции от Чиназа, как я уже сказал, кроме башни или сардаба, находится еще здание большого караван-сарая. Этот последний выстроен весь над поверхностью земли, в виде правильного четырехугольника; здание имеет кругом открытую галерею, своды которой поддерживаются арками. Своды и здесь незамкнуты, но имеют небольшие отверстия.

Кирпич, из которого сложены все описанные мною строения, отличается чрезвычайною доброкачественностью. Удивительно, каким образом туземцы умели так хорошо выжигать кирпич прежде и почему не умеют фабриковать его теперь.

Вообще, Голодная Степь, как и вся Средняя Азия, представляет следы существования здесь некогда более могучей жизни. В степи и поныне видны признаки оросительных канав, тянувшихся на 100 и более верст. Теперь обширные пространства пустыни остаются незаселенными, за недостатком воды.

Дать воду степи — значит дать ей жизнь. Вот почему администрация Туркестанского Края серьезно занята мыслью о способах [388] орошения Голодной Степи. Но пока еще произведенные исследования не привели не к каким положительным результатам.

От Джизака характер местности совершенно изменяется: верстах в трех от этого города, у русского поселения, именуемого «Ключевым», начинается джелакутинское ущелье, которое тянется верст на двадцать. Это ущелье, и вообще дорога от Джизака до Самарканда, не имела для меня, равно как не имеет и для читателя, характера новизны, почему описывать ее подробно не стану.

В Самарканд я приехал 6-го мая.

САМАРКАНД.

Внешний вид Самарканда. — Больница и школа, устроенные русскими для туземцев. — Еврейский квартал. — Статистические данные о Самарканде: азиатском (туземном) и русском. — Окрестности Самарканда. — Вечер у самаркандского казы.

Самарканд я встретил, как старого знакомого, который, надобно отдать ему справедливость, похорошел в течение полутора года, с тех пор, когда я увидел его в первый раз. Город совершенно обновлен. Главные улицы проложены заново; они сделаны прямыми, ровными, широкими, в противоположность прежним — узким, кривым и неровным. Площади расчищены; старинные здания, памятники минувшей эпохи, кое-где поисправлены стараниями русских властей и будут поддерживаться и вперед. Цитадель и русские постройки внутри ее также приведены в порядок.

В числе полезных учреждений, основанных русскими в Самарканде, следует упомянуть о больнице и школе для туземцев. Больница устроена в одной из бывших медресе и открыта в марте нынешнего года. Она находится в азиатском городе, вблизи цитадели. Здание весьма хорошее и вполне отвечает своему назначению. Оно расположено в виде четырехугольника, с таким же двором внутри; посреди двора выкопан довольно большой пруд, осененный деревьями; комнаты для больных, числом 22, расположены в ряд, таким образом, что в каждой палате могут свободно поместиться два человека. Светлый и чистый коридор проходит вдоль комнат. Больница содержится на городские суммы; при ней живут два фельдшера и один надзиратель. Русский медик извещает больных ежедневно. Сарты сперва неохотно поступали в больницу, устроенную кафирами (неверными), но теперь начинают постепенно сознавать всю ее пользу.

Школа устроена также в азиатском городе; в ней обучает [389] учитель, хорошо знающий и русский, и туземный языки. В школе учится пока еще только 11 человек, но, со временем, можно рассчитывать, что их будет гораздо больше. Во всяком случае, нельзя не пожелать успеха делу обучения туземных мальчиков русской грамоте.

Каждый приезжающий в Самарканд русский считает долгом посетить еврейский квартал, в виду той приязни, какая установилась между освобожденными евреями и их освободителями, русскими. Этот уголок Самарканда производит на русского трогательное впечатление тем, что его встречают здесь с живейшим чувством радости. Обстановка жизни самаркандских евреев не на столько грязна, как это можно было бы предполагать по сравнению с нашими западными евреями. Здесь, напротив, евреи живут даже чище, сравнительно с мусульманским населением.

Я посетил еврейского старшину, который, вместе с тем, и главное духовное лицо, «калентар», что отвечает известному в Европейской России слову «раввин». Затем я отправился осматривать еврейскую синагогу, которая здесь именуется «кинеса». В одном дворе расположены две синагоги, отличающиеся простотою постройки и чистотою, в какой они содержатся. Тут же и школа для мальчиков.

Еврейское население отличается весьма красивым типом. Еврейки ходят в своем квартале с открытым лицом; они закрываются волосяною сеткою только в том случае, когда вступают в мусульманскую часть города.

Особенность костюма здешних еврейских женщин составляют серьги, вдетые не в уши, а в нос. Еврея еще издали можно узнать по длинным черным пейсам, которые с висков, локонами, спадают до плеч. Остальные волосы на голове они сбривают. Евреи носят тюбетейку и островерхую шапку, но чалма им строго воспрещена Кораном.

Город Самарканд, как, и все недавно занятые большие города Средней Азии, состоит из двух главных частей, существенно различных: туземного города и русского. Последний возник в стенах самаркандской цитадели, откуда начинает, впрочем, распространяться, уже не стесняясь крепостною оградою.

Статистические сведения о Самарканде, как туземном, так и русском, вернее всего охарактеризуют значение того и другого. В азиатском Самарканде считается 6,000 домов; полагая на каждый дом по пяти человек, получим все население Самарканда [390] в 30,000 душ. Город разделяется на кварталы или приходы (махали), которые называются именами своих мечетей. Мечети же именуются или по имени строителя, или по имени святого, которому посвящены. Мечетей внутри городской черты 70; в форштадтах и садах, прилегающих к городской стене 61, на кладбищах и при школах 24; итого 165 мечетей. Медресе или высших училищ 24; в них живет (в келиях) 938 учеников; во время бухарского владычества эта цифра была, по крайней мере, втрое больше. Кроме учеников, живущих при медресе, значительное число их приходит туда для слушания лекций.

Караван-сараев в городе 33, из числа которых 9 индийских. Караван-сараи суть крытые здания для оптового склада товаров; здесь устраиваются и лавки для товаров, и комнаты для купцов. Количество лавок различное: оно меняется от 5 до 63 лавок; во всех же караван-сараях — 712 лавок. Кроме караван-сараев, есть еще тимы, отличающиеся от караван-сараев, во-первых, тем, что в них нет помещений, а во вторых, вместо лавок и комнат, вдоль стен крытого двора установлены шкапы и прилавки, с которых и торгуют разные лица. Тимы это нечто в роде наших краснорядских линий в гостиных дворах. Таких тимов в Самарканде два, с 290 шкапами в обоих.

Базарных помещений 19; в них устроены или лавки, или навесы, или весы, с которых производится продажа продуктов. Таких лавок, навесов и весов — 442.

Затем следуют лавки, расположенные рядами. Колличество этих лавок распределяется следующим образом:

Присоединив к этой цифре количество лавок в караван-сараях, тимах и базарах, получится общий итог всех лавок в 2,414.

Количества капиталов, обращающихся на самаркандском рынке, нет никакой возможности определить, хотя бы и приблизительно.

Заводов в Самарканде имеется:

Кроме мельниц, где применен водяной двигатель, на всех заводах работа производится ручным способом.

Ручным же способом производится приготовление различных предметов в мастерских и ремесленных заведениях, число которых простирается до 1,610 и распределяется следующим образом:

В русском Самарканде насчитывается, в настоящее время, 158 домов; кроме того, здесь 9 лавок, 7 ренсковых погребов, 22 питейных дома, 2 гостиницы, 18 бань, 1 церковь и 1 клуб. Русских заводов только два винных.

Русское население в Самарканде, за исключением 11 купцов и 124 женщин, состоит из военнослужащих, число которых доходит до 4,000 человек.

Окрестности Самарканда славятся своими садами. Здешние сады, по преимуществу, засажены тутом (шелковицею), карагачем и фруктовыми деревьями. Таду здесь гораздо меньше, чем в окрестностях Ташкента. Самаркандский тополь отличается своею тониною и тщедушностью; виноград же, напротив, замечателен своею растительною силою: он нередко достигает здесь древовидной формы и встречается в несколько сажен высоты. Доброкачественность самаркандского винограда также испытана. Вино, которое приготовляют здесь два русские винодела, обращает на себя внимание своим достоинством и дешевизною.

За день до предположенного отъезда из Самарканда, я, вместе с другими моими сотоварищами по путешествию, был приглашен в гости, на вечер, к самаркандскому казы. По взятии русскими Самарканда в 1868 году, более влиятельные лица, в том числе и казы (судьи), бежали в Бухару, либо в Хиву. На место бежавших, по приказанию русских властей, были выбраны новые должностные лица, причем число этих новых туземных властей было значительно сокращено. Вместо нескольких судей (казы), избран был только один, которого значение, поэтому, должно было сделаться гораздо больше. Обязанный русским своею властью и значением, новый самаркандский казы искренно защищает русские интересы. Для своего звания, он еще молод: ему не более 36 лет, тогда как, в прежнее время, в эту должность выбирались обыкновенно пожилые люди.

Физиономия самаркандского казы имеет довольно подвижное и [394] даже плутоватое выражение. Когда он шутит или радуется, то заливается самым ребяческим смехом.

Дом свой казы отстроил с притязаниями на европейский лад. Столы, табуреты, обитые красным сукном, и нечто в роде кресел составляют обстановку гостиной, стены которой, впрочем, испещрены цветами, нарисованными уже совершенно в сартовском вкусе, т.е. без всякой перспективы. Потолок украшен резною работою, пол устлан коврами.

Войдя в комнату, мы нашли стол уже убранным «достарханом», т.е. разными сластями; между ними красовались и русские вина: херес, рижский бальзам и бутылка шампанского.

Усевшись вокруг стола, мы начали вести разговор с хозяином.

На вопрос: «как его здоровье?» он отвечал следующею вычурною фразою:

— Сегодня я был болен; но, встретив своих гостей, я почувствовал, что начал рости, рости, и теперь мне кажется, будто я своею головою достигаю неба.

— Пускай небо изольет на твою почтенную голову свои щедроты, пожелал ему полковник Н*, старший из нас.

Поглаживание бороды и глубокий поклон со стороны казы были ответом на наше пожелание.

Продолжая быть любезным с хозяином, г. Н* сказал:

— Мы давно уже наслышались про высокий ум самаркандского казы; теперь мы удостоверились, что слух как нельзя более справедлив.

Глаза казы заблистали от этого комплимента, и он, желая оправдать сказанное, начал говорить с воодушевлением, но не скороговоркой, а степенно, соблюдая свое достоинство:

«Много есть в Самарканде умных и толковых людей; многие из них знают шариат от доски до доски; но лучше меня никто его не понимает. Один я понимаю слово Божие и могу вразумлять народ. И я поступаю во всем согласно с буквою закона. В коране есть текст, в котором правоверным предписывается повиноваться своему повелителю, и в котором не определяло, какую веру повелитель должен исповедывать. Следовательно, для нас, мусульман, должно быть всеравно, что наш теперешний великий государь не мусульманин: мы обязаны повиноваться ему то букве закона, и не только из страха, но и по совести. [395]

Уча народ повиноваться государю, я учу его уважать и тот народ, который дал нам повелителя.

«В этом отношении я подаю первый пример: я отдал, своего сына в школу, где он научился русской грамоте. Я завел в своем доме русские порядки, чтобы встречать своих дорогих гостей по их обычаю.

«Враги мои», продолжал он, «не могут простить мне моей молодости и моего значения — вот почему они клевещут на меня, стараясь уронить меня во мнении русских, разсказывая про меня разные небылицы и, во мнении народа, выставляя меня поборником кафиров (неверных)».

— Оставайся, мудрый казы, тверд и непоколебим в своих начинаниях», отвечал ему полковник Н*, «и тогда козни врагов твоих разобьются, как разбиваются волны о камень, стоящий горделиво среди потока. Ты верно делаешь, что учишь народ повиноваться государю, для сердца которого одинаково близки интересы всех его подданных — будут ли то христиане или мусульмане. При бухарском владычестве, ты, казы, очень хорошо помнишь, было не то. Правами пользовались одни мусульмане; остальные же народы были бесправны.

«Читая слово Божие», сказал казы, «я вполне постигаю преимущество нового перед прежним. Народ не обременен налогами, как прежде; ему стало легче, и он богатеет. Пример можете видеть на мне. При бухарском владычестве, ни один казы не мог бы разбогатеть так, как я. Дом мой сделался полон, как чаша; в русских винах у меня никогда недостатка не встретите. Я построил несколько лавок, в которых продаются мои товары; построил баню, стоившую мне 6,000 рублей, на русские деньги. А почему? потому, что деньги, получаемые за мой труд и познания, я не отдаю, в виде подарков, правительственным лицам, как то делывалось прежде. Наоборот: теперь правительственные лица дарят и поощряют меня в исполнении моих обязанностей.

«Позапрошлый год генерал-губернатор подарил мне золотые часы; в прошлом году — халат; в нынешнем году, когда я отсылал в Курбан-Майрам плов генералу А-ву, он подарил мне тоже халат, а джигиту моему дал 10 рублей. У русских выходит наоборот: начальствующие лица награждают своих подчиненных, а не подчиненные дают подарки старшим, как было прежде у нас. — «Ну и народ», заключал словоохотливый казы, «как нельзя больше доволен мною, потому [396] что я всегда умею сохранить свое достоинство. Я не теряю его даже и в том случае, когда шучу, и когда, в угоду своих гостей, приказываю иногда делать то, что, быть может, мне не подобает».

—

Путь от Самарканда до Бухары, некоторые сведения о городе и о представлении миссии эмиру, описаны в статье «Путешествие русской миссии в Бухару, в 1870 г.». помещенной в «Военном Сборнике» ⁴.

ПРЕБЫВАНИЕ В БУХАРЕ.

Прогулка по городу. — Письмо бухарского куш-беги к агенту миссии. — Визит миссии бухарскому куш-беги. — Бухарские больные. — Бухарские произведения. — Старыя монеты в Бухаре. — Книги. — Абиссинцы в Бухаре. — Русский беглый. — Натянутое положение русской миссии в Бухаре. — Торжество русской политики. — Разговор агента с доверенным бухарского правительства. — Среднеазиатская музыка. — Среднеазиатская пляска. — Значение бачей в средней Азии. — Прощальная аудиенция у эмира. — Представление сыну эмира Абдуль-Фаттах-хану. — Отъезд из Бухары.

На третий день, после нашего приезда в Бухару, мы, в сопровождении бухарского чиновника, отправились осматривать город, который, однако, ничего интересного не представлял, исключая пестрой толпы народа, следовавшей за нами, подобно волнам потока, с шумом и гамом. Одни приветствовали нас обычным словом: «аман», другие русским: «здравствуйте», наконец третьи приговаривали:«хоп якши тамыр» (очень хороший приятель). Рои мальчишек кричал без умолку: они или выкрикивали «ура», или истощали весь запас русских слов, которые знали. А этот запас относился почти исключительно к командам: «становись», «глаза на-пра-во», «на плечо», на «кра-уле» и проч. и проч. Нас немало изумило такое изобилие и твердое знание русских командных слов, почему мы обратились к одному из мальчишек с вопросом: откуда они научились всему тому, что говорили.

— Нас научил Осман, который был у нас важным беком (губернатором), отвечал мальчик. [397]

Надо заметить, что Осман, простой сибирский казак, бежавший в Бухару, приобрел там важное значение: он обучал бухарцев военному делу и командовал ими под Самаркандом и Зирабулаком; но в конце 1868 года сложил свою буйную голову от руки палача, за то, что не хотел идти с войском эмира против его старшего сына, стремившегося низложить отца.

Бухарские власти хотя и дали нам разрешение свободно ездить по городу, но сделали это только из приличия, а потому, под разными предлогами, решили впредь затруднить наши экскурсии по городу. На другой день после нашей прогулки, куш-беги написал длинное письмо агенту миссии, в котором выразил следующее:

«Люди ваши (министр разумел здесь членов миссии) вчера сделали тамашу (зрелище) по благородной Бухаре, собирая огромные толпы народа. Я должен предупредить вас, что между бухарцами есть много необузданных и развратников ⁵, которые могут причинить посольству что-либо неприятное. Во избежание чего, если ваши люди пожелают впредь осматривать город, пускай предупредят меня, и я тогда пошлю с ними пять или шесть важных сановников, которые оградят их от неприятностей».

Далее, в письме, куш-беги отклонял миссию от визита сыну эмира Абдулъ-Фаттах-хану (бывшему в 1868 — 1869 году в Петербурге, и к которому были привезены от туркестанского генерал-губернатора письмо и подарки), на том основании, что этим возбудится зависть в других детях эмира, и между ними возникнет ссора. Министр советовал письмо и подарки вручить сыну эмира накануне нашего отъезда из Бухары. Затем достопочтенный куш-беги предлагал агенту и членам миссии, для покупки бухарских произведений, присылать купцов с товарами к нам на дом, с тем, чтобы мы все, что нам понравится, откладывали в сторону и присылали бы к нему для оценки. Этим путем куш-беги хотел избавить нас от переплаты купцам.

Наконец государственный канцлер назначил 30-е мая днем приема миссии у себя.

В ответ на это письмо, агент написал куш-беги, что члены миссии не его люди, а слуги Белого Царя, и затем на все остальные предложения министра изъявил свое согласие.

В назначенный для приема у куш-беги день, в первом часу пополудни, все члены миссии, нарядившись в кителя с орденами, отправились к министру.

Государственный канцлер жил в это время за городом, на даче. Дача первого министра, как и все в Азии, не только великолепием, но даже просто удобствами не поражает. Вокруг дворика, по азиатскому обыкновению, расположены небольшие комнаты с серыми глиняными, небеленными ни снаружи, ни внутри стенами. Единственные украшения комнат — ковры на полу. [398] Мы были приаяты на маленькой галерее, где для нас приготовили сиденья из топорно-сколоченных табуретов, покрытых войлоком. Истомленные жарою, мы, в ожидании выхода куш-беги, уселись. Через несколько минут к нам подошел секретарь (мирза) куш-беги и объявил, что министр сейчас выйдет, и что, при его приходе, надо будет встать. Агент заметил секретарю, что русские приличия знают, и относительно того, как вести себя, могут научить бухарцев. Куш-беги, действительно, появился тотчас, ведомый под руки своими приближенными.

Подойдя к нам, он неловко подал каждому свою левую руку, которая сильно дрожала, и вслед затем пригласил сесть.

Лицо куш-беги носит отпечаток узбекского типа: оно несколько плоско и с довольно-широкими скулами; глаза маленькие и косо-расположенные; нос широкий, репчатый; губы тонкие; цвет кожи оливковый. Одежду куш-беги составляли парчевый халат, желтая, с шалевым рисунком, чалма и сплошь вышитые золотом сапоги на зеленой скуровой подошве, приподнятой у остроконечного носка кверху.

Кущ-беги на вид около шестидесяти лет, хотя он гораздо моложе. Голос чрезвычайно тонкий и как будто разбитый. Впрочем, вся его фигура казалась расклеившеюся.

Первый вопрос куш-беги был о здоровье Белого Царя, затем его сыновей, министров и туркестанского генерал-губернатора.

После речи агента о цели прихода миссии, куш-беги обратился к нему с следующими словами:

«Так как Бухарское Ханство немаленькое, то я обременен важными государственными делами, к отправлению которых и теперь должен обратиться; поэтому прошу вас отдохнуть, напиться чаю, позавтракать. Немного погодя, окончив свои занятия, я приду и поговорю с вами о государственных делах».

Сказав эти слова, куш-беги удалился; но, несколько минут спустя, к агенту подошел приближенный бухарского премьера и спросил, когда он желает говорить о государственных делах: «после чаю, после фруктов или после пилава?» Агент отвечал, что о важных делах удобнее всего вести речь уже после пилава.

Для чая и угощения было приготовлено место в саду. Сад куш-беги тенистостью не отличается: он состоит на половину из вииоградных и на половину из гранатовых кустов. В саду также была поставлена для нас импровизированная мебель, в [399] числе которой находилась железная кровать, подаренная в Ташкенте сыну эмира Абдулъ-Фаттах-хану, когда он ездил в Россию. Желтый чай (довольно хорошего качества) подавали в трех больших зеленых стаканах и в нескольких чашечках. Затем подали достархан и, в заключение, неизбежный «палау» (пилав). Посуда и сервировка были русские; но, по своей разнокалиберности, напоминали хозяйство небогатого содержателя постоялого двора в России. Для «палау» поданы были желтые деревянные ложки, употребляемые у нас простонародьем.

Насытившись как могли, мы перешли на галерею, давая знать гостеприимному хозяину, что палау съеден, и что время для разговоров о важных делах наступило.

Вскоре во двор привели белую лошадь с раззолоченным чапраком и принесли на подносе парчевый халат и девять штук шелковой материи. Это были подарки агенту и нам. Вслед за поднесением подарков, вышел и сам куш-беги. Поблагодарив за прием, агент испросил позволения у министра отложить речь о делах, так как, в этот раз, мы были у него в гостях, и при том все самое важное и главное — выражение дружбы туркестанского генерал-губернатора — высказано и эмиру, и ему; оставались только мелкие вопросы, касающиеся отдельных частных лиц, по жалобам их на бухарских купцов. Куш-беги охотно согласился.

На вопрос куш-беги: всем-ли мы довольны в Бухаре? агент отвечал, что всем, за исключением одного: нам не дают возможности свободно разъезжать по городу и ничего не показывают.

«Когда посланник ваш, тюря-джан, был в Ташкенте и в Петербурге», сказал агент миссии, «ему каждый день давали возможность видеть что-нибудь новое. Ему показывали войска, парады, маневры и проч. Если и бухарцы, в свою очередь, дадут нам возможность свободно разъезжать по городу, покажут свои лучшие здания и постройки и, наконец, войска, то я останусь вполне доволен и, по приезде в Ташкент, доложу генерал-губернатору, что бухарцы встретили нас настоящими друзьями и выказали по истине дружеское расположение».

Лицо куш-беги выразило беспокойство; он отвечал, что это вопрос такой важности, что решить его сам не имеет права, а представит благоусмотрению эмира, и тогда не преминет сообщить нам волю своего повелителя. Вслед затем, подозвав [400] своего секретаря, он велел ему записать весь разговор с агентом. Секретарь вынул из-за пазухи калям-дан (продолговатая коробочка для хранения туши и каляма т.е. пера), присел на корточки и начал быстро писать.

Все написанное было прочитано через переводчика, чтобы агент мог убедиться, что все сказанное им будет передано эмиру верно и точно.

— Нет ли еще чего добавить? спросил куш-беги, по окончании чтения.

— Самое главное, достопочтенный куш-беги, прошу вас передать поклон эмиру и засвидетельствовать ему мое почтение, отвечал агент.

«Хоп якши» и взятие за бороду были ответом на это заявление.

Вслед за тем, мы распростились с куш-беги и уехали восвояси.

После представления куш-беги, агент миссии ожидал ответа относительно назначения времени для переговоров о заявленных вопросах. Спустя несколько дней, агент, зная медлительность азиатцев, написал куш-беги письмо, в котором изложил все вопросы по жалобам купцов, наших подданных, и просил их рассмотрения. Но и на письмо куш-беги не торопился отвечать.

Очевидно было, что бухарцы что-то соображали, и хотя относились почтительно и содержали нас щедро, но не доверяли.

Для вникания в наши нужды, к нам был приставлен особый чиновник, по имени Арслан-ходжа, толстый, неуклюжий, с глупою физиономиею. На обязанности этого чиновника лежало также подсматривание что мы делаем, и немедленное сообщение о том высшим властям.

Мы жили как воспитанники в закрытом учебном заведении. Нас кормили, поили, стерегли ночью и неусыпно наблюдали днем. Сообщение наше с внешним миром происходило при помощи наших джигитов и переводчиков-мусульман, которые могли свободно, во всякое время, бывать повсюду.

Но если членам миссии не приходилось проникать легко через свою ограду, чтобы видеть бухарцев, то, наоборот, бухарцы постоянно приходили к нам для разных целей.

Утром, с восьми часов, большой двор посольства наполнялся больными всех сортов, искавшими помощи у нашего доктора. Допускались только мужчины и дети; женщины же были отгоняемы бухарским привратником, Число больных простиралось [401] до 200 душ ежедневно: одни искали исцеления, другие — укрепления. Относительно последнего, необходимо заметить, что ничем нельзя так угодить бухарцу, как давши ему укрепляющего.

Между различными, резко выделявшимися типами таджиков, узбеков, евреев, индусов и проч., попадались изредка и русские физиономии.

В числе больных явился однажды часовщик ⁶, который выдавал себя за астронома и астролога. На вопрос, в чем состоят его астрономические познания, он отвечал, что может предсказывать затмение солнца и луны. В подтверждение своей способности, он произнес пророческим голосом:

— Я говорю, что через пять дней будет лунное затмение

— Откуда же это ты узнал, кто сказал тебе?

— У меня есть книга, по которой я и угадываю.

Мы сообразили, что такая книга была, по всей вероятности, русский календарь, и потому немедленно справились с календарем; оказалось, что лунное затмение должно было случиться не через пять дней, а гораздо позже. Когда это было разъяснено нашему астроному, он, не сконфузясь, отвечал, что его календарь английский, переведенный на персидский, и что русский календарь, также как и турецкий, не сходятся с английским и отстают на несколько дней.

Кроме больных, нас посещали купцы, также всевозможных оттенков я национальностей. Они приносили нам для продажи произведения благородной Бухары. Предметы, которые мы желали купить, согласно предложению куш-беги, отсылались к нему для оценки. Государственный министр обозначал стоимость предмета, как бы мал или ничтожен он ни был, на особом ярлыке и присылал к нам, после чего уже от нас зависело взять предмет, или нет.

Справедливость требует сказать, что те произведения благородной Бухары, которые приносили к нам, не заслуживали внимания по своим качествам.

Бирюза, на которую члены миссии напустились-было с ожесточением, оказывалась зеленою и беловатою. Туркменские ковры, славящиеся во всей Средней Азии, были тоже худшего разбора. Белого канауса, приобретение которого было так желательно почти всем членам миссии, совершенно не оказывалось в продаже, и нам [402] предложили сделать нарочный заказ. Мало-мальски порядочными найдены были только каракульские мерлушки и полосатый канаус.

И то, и другое — образцовое произведение бухарского промышленного искусства.

Гораздо более интереса представляли старыя монеты, которые также приносились к нам для продажи: они относились к различным эпохам и служили представителями самых разнообразных цивилизаций.

Самые древние из принесенных монет были греческие (бактрийские). Все монеты этого тина серебряные, величиною около русского полтинника; они относятся к эпохе распадения монархии Александра Македонского и образования бактрийского царства. На лицевой стороне монеты представлена профиль царя, а на оборотной изображена фигура Геркулеса, сидящего на жертвеннике, покрытом шкурою немейского льва и держащего в правой руке палицу — орудие истребления льва. Большинство монет этого типа отличается необыкновенною тщательностью отделки и художестеным изображением фигур. На одной из монет, вокруг фигуры Геркулеса, весьма явственно и великолепно отчеканено: BASILEWS EUQUDHM — «василеос ⁷ Ефидем». Ефидем был третий бактрийский царь.

Ко второй категории относились монеты куфические (времен первых халифов); эти монеты были золотые, серебряные и медные, различных размеров.

К третьей категории принадлежали монеты христианские. Все они золотые, величиною с двугривенный На одной из них весьма явственно сохранилась надпись: LVDOV. MANIN. DVX и на оборотной стороне: RECIS. ISTE DVCA SIT. T. MPERATORV. На другой — на лицевой стороне, выбито: DUTHEODOSIVS, PFAVC, а на оборотной: BONO VOTXX MVLTXXXS.

К четвертой категории относились монеты мусульманские. Большая часть их медные. Количество монет этого рода было громадное.

Кроме монет, нам приносили и другие вещи, которые считались бухарцами почему-либо диковинными, или курьезными, и которые они надеялись сбыть нам. Так, нам приносили: сабельные клинки из дамасской стали; малые серебряные компасики, в форме груши; русские серебряные кубки, с изображением членов царской фамилии; аптечный ящик графа Фердинанда Меаца, конфискованный у него в 1863 году, и с которым бухарцы не знали что делать; [403] секстант, оставшийся от Конноли; лекарство, оставшееся после генерала ⁸ Стоддарта, и проч. и проч.

Наконец, в качестве курьеза, нам приносили и книги. Кроме известного сочинения Фирдуси и «Истории Бухары» Наришхи, книги не заслуживали никакого внимания. По большей части это были поэмы в роде «Еруслана Лазаревича», с такими же рисунками и виньетками. В числе мусульманских книг принесена была однажды русская псалтырь. Кроме того, секретарь бухарского посольства, бывшего в 1869 году в Петербурге, показывал библию, переведенную с английского на персидский язык. Секретарь немало хвалил достоинство библии, что удивило нас, привыкших видеть в мусульманах фанатиков, нетерпимо относящихся к всему им чуждому.

О веротерпимости бухарцев мы могли заключить и по другому обстоятельству... Раз к нам привели, тоже как диковинку, абиссинца. По расспросам оказалось, что абиссинцев в Бухаре находится человек восемь; все они из Абиссинии попали сначала в Персию, где были захвачены туркменами и проданы в неволю в Бухару. Наши казаки были удивлены, узнав, что, приведенный напоказ черный арап исповедует Иисуса Христа и св. Евангелие; мы же, в свою очередь, были удивлены тем, каким образом бухарцы дозволили абиссинцам оставаться при своей религии и не принудили их принять магометанство.

Русские люди, попадающие в Бухару, как беглые или как пленные, наоборот, всегда принуждаются к принятию мусульманства. Бухарское правительство, в этом случае, смотрит на религию как на залог, скрепляющий узы нового подданного с Бухарою, что, относительно русских, весьма важно, так как, принадлежа к высшей интеллигенции, они постоянно подозреваются бухарцами в тяготении к своей родине и в шпионстве.

Один из таких беглых явился к нам, с целью выпросить ходатайство о возвращении в Россию.

В Бухаре он зовется султаном Газы-Касымовым, а в России именовался Де-Фульштейном Гербатом. Родился он в Вильне и воспитывался в тамошнем благородном институте; ездил заграницу, для усовершенствования своего образования изучением медицины; но, на возвратном пути в Россию, попал в какую-то историю, следствием которой была ссылка его в Сибирь. [404]

Из Петропавловска он бежал сперва в киргизские степи, где промышлял в качестве атамана шайки разбойников, а потом бежал в Кокан, а отсюда в Бухару.

Когда членами миссии было объявлено ему, что позволение возвратиться в Россию может последовать лишь вслед за признанием сделанного преступления Гербат начал придумывать различные причины, влиявшие на его ссылку и побег. Ему, конечно, не верили, вследствие чего, Гербат стал гадать на финиковых косточках.

— Я гадаю, сказал он, желая узнать, примут ли меня в России и признаваться ли мне во всем?

— Ну, что? спросили мы, когда он окончил гаданье.

— Выходит хорошо, был ответ.

И, вслед затем, опять придумал не менее несообразную причину. Он сказал, что будто бы был заподозрен в сношениях с революционерами 1848 года, вследствие найденной у него книги с египетскими гиероглифами, которые и были поводом его ссылки в Сибирь.

— Как и чем вы живете в Бухаре? спросили его.

— Прежде я состоял на службе у эмира, обучал его войска, перевел на персидский язык русские уставы, предлагал бухарцам устроить госпиталь для войск; но, увидев, что узкий деспотизм эмира не позволяет ему выходить из пределов своих личных расчетов и удовольствий, я бросил коронную службу и стал частным человеком. Теперь я пользуюсь славою первого бухарского доктора.

И действительно, Гербат знает десятка два названий лекарств и несколько болезней. Лекарства для бухарцев он выписывает из Москвы.

— Если бы вы знали, как тяжело европейски-образованному человеку жить среди этих диких варваров, погрязших в тине деспотизма и невежества, жаловался Гербат и тут же сообщил, что знает французский, немецкий и польский языки и играет на фортепьяно; что, во время оно, проходил разные мудреные науки, в числе которых была и алхимия.

Долговременное пребывание в Бухаре и неумеренное употребление опиума имело разрушительное влияние и па его организм, и на умственные способности, так что даже у бухарцев он слывет за юродивого.

В ожидании ответа на письмо к куш-беги, прошло несколько дней. Положение русской миссии становилось тягостным. Посылаемые [405] в город наши лазутчики приносили неутешительные известия. Дело ее том, что русская миссия, по приезде в Бухару, застала авганскее посольство, от Шир-Али-хана. Интересы афганцев были диаметрально противоположны интересам русским. Афганцы, поддерживаемые англичанами, требовали у эмира позволения построить крепость на Аму-Дарье с тем, чтобы действовать сообща против России. В доказательство своей силы они уверяли, что 12-тысячное войско Шир-Али-хана стоит уже на Аму-Дарье. В случае отказа эмира, они грозили ему войною. Кроме того, кабульское посольство гневалось на эмира за великолепный прием, сделанный им русскому посольству; оно даже хотело удалиться из Бухары, но осталось по настояниям эмира.

Поставленный между двух огней, эмир Музафар долгое время колебался относительно того, чьей стороны держаться. Одно время он уже склонился на сторону афганцев, так что в городе стали ходить слухи о союзе, заключенном Бухарою с Шир-Али-ханом, и о войне с русскими; но наконец русская политика вос-торжествовала: эмир совершенно склонился на сторону русских. На жалобы и представления афганцев он перестал обращать внимание, и, напротив, усиленно стал заискивать сближения с нами.

7-го июня, эмир прислал к агенту своего доверенного, по имени Мир-Ахмет, бывшего секретарем в бухарском посольстве с Абдуль-Фаттах-ханом, и отличающегося между бухарцами смышленостью, выходящею из ряда обыкновенных.

Мир-Ахмет пришел с ответом на письмо агента к куш-беги, которое было доложено эмиру. Эмир, по всем пунктам, сделал уступки справедливым требованиям русского правительства. Что же касается до желания членов миссии ездить по Бухаре, то Мир-Ахмет просил, чтобы мы, если можно, не требовали этого, потому что, в силу коренных законов в священной Бухаре, иностранцы не имеют права разъезжать верхом по улицам. «Ходить же пешком», прибавил секретарь, «вам самим будет неприятно».

Относительно того, чтобы показать войска и казармы, доверенные эмира сообщил, от имени своего владыки, что эта часть у них так несовершенна, что и показывать ее совестно; что если русские желают дружбы и мира Бухаре, то пусть пришлют своих литейщиков, ружейников, солдат и офицеров для обучения бухарцев. Тогда военные средства Бухары поправятся на столько, что армию бухарскую можно будет показывать иностранцам. [406]

Агент, не обнадеживая бухарца, сообщил ему, что эмир может все это изложить в письме к туркестанскому генерал-губернатору, и что он письмо отвезет в Ташкент. Вслед за тем агент разъяснил бухарскому поверенному, что дружба туркестанского генерал-губернатора к Бухаре надежнее дружбы всех соседних мусульманских держав, и что рассчитывать на афганцев эмиру будет слишком рискованно.

Поверенный эмира, довольный исходом переговоров, поспешил к себе, чтобы написать арс (доклад) своему повелителю.

На другой день, эмир, желая угодить миссии, решился вместо войск, щегольнуть перед нами своею капеллою. Он велел снарядить своих лучших музыкантов, которые, вместе с тем, и певцы, и прислал к нам.

Часов в восемь вечера, музыканты, в числе семи человек, в сопровождении Мир-Ахмета, явились в посольский сад. Они принесли с собою груду инструментов, которые, как кажется, составляли полный среднеазиатский оркестр, за исключением громадных труб, особого рода барабанов и некоторых других. Инструменты придворных музыкантов были следующие: 1) дутара (что значит две струны), в роде двухструнной балалайки; 2) тамбур — балалайка, с тремя длинными металлическими струнами; 3) кобыз, своего рода виолончель с двумя волосяными струнами; 4) зизак, тоже в роде виолончели, только с тремя металлическими струнами; 5) флейта; 6) кокчей — два кларнета, на которых музыкант играет разом; 7) рожок и 8) неизменные чилемандары, род бубен.

Музыкантами дирижировал придворный шут, плясун и капельмейстер. Среднеазиатская музыка находится в том периоде, когда звуки инструмента не отделяются от напева. Играющий вместе с тем и поет. Часто к напеву присоединяется и пляска, но пляшет лицо постороннее.

Среднеазиатская музыка в высшей степени уныла, монотонна и однообразна, как природа, на лоне которой она возникла и развилась. Однако и в ней встречаются мотивы, хотя дикие, но, тем не менее, не лишенные прелести по своей оригинальности. Музыкальные мотивы Средней Азии, по всей вероятности, послужат материалом для европейских виртуозов при композиции опер и балетов из восточной жизни. Особенного внимания заслуживают среднеазиатские марши. Нет сомнения, что музыка в Бухару и вообще в Туран перешла из Персии; но, независимо от персидских мотивов, в [407] Средней Азии существуют и свои мотивы, выработанные чисто-тюркским племенем.

Если о среднеазиатской музыке можно сказать, что она нелишена интереса и ожидает научной разработки, то нельзя сказать того же относительно среднеазиатского пения. Безобразнее туранской песни ничего себе представить нельзя: ни одной правильной ноты, ни одного сколько-нибудь приятного звука. Субъект, услаждающий публику пением (я не хочу сказать певец), не поет, а выкрикивает звуки, и чем напряженнее, чем диче эти звуки, тем больше удовольствия и публике, и крикуну. Поющий поднимает голову вверх и закатывает глаза; жилы его наливаются кровью, и он то завывает волком, то мяукает кошкою, то ревет верблюдом. Один из наших музыкантов, оравший самым беспощадным образом, возбуждал наибольший восторг в своих азиатских слушателях.

— Каково поет? голос-то каков? постоянно повторял Мир-Ахмет, бывший недавно в Петербурге, слышавший итальянскую оперу и даже описавший ее персидскими стихами.

Слова песен среднеазиатских, по большей части, бессодержательны. Туранцы могут петь целый день и не дать себе отчета в том, что поют: что взбредет на ум в данный момент, то и поют.

Когда пение и музыка достаточно утомили всех, придворный шут взялся развеселить и позабавить нас. Он начал кривляться, поводя последовательно различными мускулами своего тела, начиная от кожи на голове. Затем начал плясать, прищелкивая пальцами и производя неприличные движения корпусом. Азиатская публика была в неописанном восторге.

Шут человек уже старый; в Бухаре он играет роль совершенно такую же, какую играли шуты у нас в России, еще в прошлом веке, и в западной Европе в XVII столетии. Старик, вместе с тем, и остряк, и неприличие его движений и выходок, конечно, не может быть поставлено ему в вину.

После пляски, шут, под звуки музыки, начал давать свои забавные представления, основанные на еще более безобразных и неприличных сюжетах. Сперва был на сцене козел, потом лошадь и затем воробей.

Комизм состоял в том, что шут издевался над личностью изображаемого им животного, вымазывая ему грязью физиономию, отпуская полновесные удары плетью и пр. Чем звончее сыпались удары, тем удовольствие азиатской публики было больше; оно [408] достигало высшей степени, когда выходки шута делались циническими, и притом в чисто-азиатском вкусе.

— Вот она старая Русь! думал я, вспоминая время препровождения и забавы наших предков.

Когда шут кончил свою последнюю мистерию, он внезапно провозгласил многолетие эмиру, чем и закончился спектакль.

Само собою разумеется, что агент миссии не поскупился на похвалы музыкантам и, благодаря эмира за удовольствие, велел передать ему, что такою музыкою мог угостить только владетель такой благословенной страны, как Бухара.

Похвалы польстили самолюбию эмира, и он, желая окончательно расположить к себе русскую миссию и очаровать ее бухарскими диковинками, приказал, на следующий день, показать нам придворный балет. Вечером, вместе с музыкантами, присланы были и плясуны.

В Средней Азии пляшут только мальчики, именуемые бачами. Бачи для пляски наряжаются в женский костюм, со множеством мелких бубенчиков на руках и ногах, и с косами из лошадиных волос. В пляске бачей замечательна грация их движений и проворство пируетов, которые они делают с изумительною быстротою. Все искусство бачей вертится почти исключительно на возбуждении чувственности в зрителях, и надо отдать им полную справедливость: они достигают своей цели с успехом. Прищуривание и закатывание глаз, томное движение мускулов лица, сладострастное размахивание рук и судорожное подергивание всем корпусом, все это производит на азиатскую публику потрясающее действие и поражает ее словно электрическим током. Она то млеет и замирает, то ревет от восторга. Посидеть возле бачи, пожать ему руку, дать отпить чаю из своей чашки — считается высшим блаженством для азиатца.

Нельзя без грусти смотреть на подобное извращение нравов. Женщина, изгнанная Кораном из среды общества и упрятанная в самую непроглядную глубь харема, заменена мальчиками, исполняющими роль женщин.

Красота женская здесь никогда не влияла благотворно на мужчину; она никогда не возбуждала в нем благородных чувств и не вдохновляла ни на какие геройские подвиги. Влияние женской красоты здесь заменено извращенным влиянием красоты мужской; чувство любви к женщине променено на противоестественную чувственную любовь к мальчику, и эта любовь вошла даже в поэзию, [409] будучи воспеваема не только в народных песнях, но даже в стихах знаменитейших и образованнейших восточных поэтов, Саади и Гафиза. Житель Востока, безнадежно влюбленный в бачу, разгоняет свою тоску тем, что приглашает к себе певцов, которые поют ему про любовь какого-нибудь хана или эмира, находившегося в таком же точно положении. В песне воспевается, как такой-то хан, будучи страстно влюблен в бачу, сулил ему пол-царства за одну улыбку, и как бача долго оставался глух к голосу своего владыки. Слушатель, в это время, проливает горючие слезы; но по мере того, как в песне бача смягчается и сердечные дела хана поправляются, слушатель, воображая себя на месте сказочного героя, ободряется, питаясь надеждою, что и его любовь будет услышана. Заключевие браков а la Нерон и Гелиогабал сделались в Азии делом обычным.

Так как цель русского посольства была достигнута, то оставаться дольше в Бухаре не было надобности; поэтому агент миссии отправил к куш-беги письмо, в котором сообщил ему день, когда миссия должна оставить Бухару. Куш-беги ответил агенту, что препятствий к выезду русского посольства не имеется, и что, накануне отъезда, эмир желает принять миссию у себя.

17-го июня, за день перед отъездом из Бухары, после полудня, нам были присланы от эмира подарки, которые состояли в следующем: агенту пожалована лошадь со сбруею, три халата и 2 тысячи тенег (400 рублей); офицерам и чиновникам по два халата и по 400 тенег (80 р.); нижним чинам по одному халату и по 40 тенег (8 р.). Как ни отказывались члены миссии от денег, но бухарцы убедительнейше настаивали, говоря, что деньги, по их обычаю, суть лучшие знаки выражения дружбы и приязни.

Перед вечером, когда спала жара, нас пригласили к эмиру. Обстановка при прощальной аудиенции у эмира была такая же, как и при приеме ⁹. Агент благодарил его высокостепенство за радушие, оказанное русской миссии в Бухаре, и выразил надежду, что мир между двумя соседними странами не будет нарушен. Эмир отвечал, что сохранение мира было всегда его заветным желанием, что если происходили какие-нибудь несогласия, то они были [410] следствием или недоразумений, или неправильного понимания «своих книг» ¹⁰.

«Теперь», прибавил эмир, «я исполнил все, что ни требовал генерал-губернатор, и вперед приму все меры к тому, чтобы несогласия между соседями не возникали больше».

— Молю Бога, возразил агент, чтобы слова вашего высокостепенства сбылись. Мне приятно будет передать ваши слова генерал-губернатору, который несказанно обрадуется принятому вами решению

«Теперь государство бухарское слилось с русским и составляет с ним одно, отвечал эмир. Живя в Бухаре, вы жили как бы у себя дома. Мы старались делать все приятное и угодное не только вам, но и вашим купцам. Передайте генерал-губернатору, что отныне русские люди всегда будут встречаемы в Бухаре, как дома».

Распростившись с эмиром, мы сделали визит его сыну Абдуль-Фаттах-хану. Молодой принц принял нас в каком-то довольно грязном и непривлекательном флигеле. Он сидел в углу двух узких и низких коридорчиков, на простом полушелковом одеяле, стеганом на вате. Куш-беги. все время стоявший, когда мы были у эмира, у принца не только уселся без приглашения, но даже тотчас овладел разговором с агентом. Он просил агента передать генерал-губернатору, что, «пока нынешний эмир жив и пока будут жить его доброжелатели, Бухара не сделает ни одного шага к тому, чтобы навлечь на себя хотя тень неудовольствия России».

Разменявшись дипломатическими любезностями с принцем и министром, агент и мы удалились.

Перед воротами. нас задержали на несколько минут: нужно было сбегать к эмиру за «ответом». «Ответ» означал благословение и позволение идти. И то, и другое было дано — и мы отправились.

На другой день (18-го июня), миссия, в сопровождении шихаула, торжественно выехала из Бухары, пробыв в столице Средней Азии 27 дней.

Л. Костенко

Комментарии

1. Статья "Путешествие русской миссии в Бухару в 1870 г.в, помещенная в № 10., Воен. Сборн." За 1870 г., есть отрывок этого труда.

2. Здесь что ни дом, то кабак.

3. Лощенье производится разбиванием бумажной ткани посредством деревянного молота.

4. См “Воен. Сборн." 1870 г. № 10.

5. Здесь куш-беги выразился донельзя неприлично.

6. В Бухаре четыре часовщика, который если не сумеют сделать часов, то, по крайней мере, могут починить их.

7. Василеос, по гречески, значит: царь, монарх.

8. Так называют в Бухаре английского агента, казненного публично, вместе с Конноли, в 1842 годи, по приказанию эмира Назр-Уллы.

9. См. статью "Путешествие русской миссии в Бухару" № 10 "Военного Сборника" 1870 г.

10. Надо заметить, что причиною войны бухарцев с русскими были подстрекательства фанатического духовенства (мулл). которое будто бы находило в "своих книгах" повеление божества идти против неверных и изгнать их из Турана.

Текст воспроизведен по изданию: Описание путешествие русской миссии в Бухару в 1870 году // Военный сборник, № 12. 1870