КОЛОКОЛЬЦЕВ Д. Г.

ВОСПОМИНАНИЯ

ГЕНЕРАЛ-ЛЕЙТЕНАНТА КОЛОКОЛЬЦОВА

Воспоминание о Константине Петровиче Кауфмане.

Покойный генерал-адъютант, Константин Петрович фон-Кауфман, никогда не быв офицером генерального штаба, обладал большими познаниями и сведениями. Боевой офицер старых кавказских войск, где и был ранен, Кауфман имел за собой большую опытность и практичность, которые доставляют служащему немаловажные преимущества. Он прошел все степени начальствований войсками, начиная с командира саперной роты и с должности правителя канцелярии военного министра; в звании генерал-адъютанта, он был назначен военным генерал-губернатором в Вильну и командующим войсками виленского военного округа; и затем начальником Туркестанского края и командующим войсками.

Всегда и везде Константин Петрович был человеком высокой честности и бескорыстия. Не имея особенных связей, одними личными качествами и служебными заслугами он приобрел Высочайшее доверие и был поставлен на высокий пост.

Кауфман хотя и носил немецкую фамилию, но [4] был истинно Русский, православного вероисповедания, горячо любил свое отечество и всей душою был предан России.

Не зависимо того, что могло относиться до его службы вообще, а до военной в особенности, Кауфман, как и все те, которые с юных лет прошли школу прежних военно-учебных заведений, сохранил до конца жизни тогдашний отпечаток, т.-е. поддержание порядка, военного духа, субординации и дисциплины во всех чинах. Когда он был Командующим войсками Туркестанского края, нам было наглядно как он неотступно следил за порядком и строгой дисциплиной во всех частях вверенных ему войск. Насколько это было успешно, может служить доказательством один из знаменательных и необыкновенных по своей трудности походов, совершенных туркестанскими войсками, по бесплодным, песчаным пустыням, под раскаленным солнцем, — это экспедиция в Хиву, под главным предводительством Константина Петровича. Мы все, участвовавшие в этом походе и лично испытавшие те невыразимые лишения и даже бедствия, выпавшие на долю всех, были очевидцами того постоянного порядка, в каком находились все войска в продолжении похода в глухих, безводных пустынях, и даже в бывалые тогда — отчаянные минуты никогда не слышно было ни малейшего солдатского ропота.

Генерал-адъютанту Кауфману, при назначении его генерал-губернатором и начальником Туркестанского края, предстояла обширная и трудная задача! Ему поручалось в этой обширной азиатской полосе ввести должный порядок, преобразовать и [5] организовать весь край на новых просвещенных началах. И в то, же, время, к Туркестанскому краю присоединяли некоторые местности Западной Сибири.

Для прибытия в г. Ташкент, который назначался местом жительства для начальника края, Кауфман составил себе маршрут на Омск и должен был проезжать через города присоединенные к Туркестанскому краю от Западной Сибири, именно: Семипалатинск, Капал и чрез Крепость Верную, от которой оставалось прямым трактом до, Ташкента 700 верст. Во всех этих городах он останавливался на короткое время. Но в крепости Верной ему необходимо было пробыть с неделю, во-первых, потому, что крепость эта была как бы центральнее других; а во-вторых, в ней находилось вдвое более войск, а с этим вместе, и склады и другие войсковые принадлежности.

Крепость Верная сохраняла еще в это время, остатки рвов и брустверов, которыми она была, обнесена вследствие недавних еще частых набегов степных азиатских орд, которые чрез своих влиятельных лиц, в особенности известных своей отвагою, собирались по степям в количестве нескольких десятков тысяч всадников и внезапно делали набеги, бросаясь на поголовную резню и уничтожая все и всех!... Они? способных и здоровых людей и молодых женщин уводили в дальние степи в вечный плен или продавали в Бухару, в Ташкент и в Хиву... Такие случаи нередко были и тогда, как русские уже проникли довольно далеко в степи и была уже построена крепость Верная, в которой находился [6] гарнизон и жители, занимавшиеся торговлею в сообщении с так называемыми мирными киргизами или степными жителями; бывало, тоже, в случае какой-либо оплошности кого-либо из крепостных жителей, или вблизи крепости, в огородах, кого-нибудь из запоздалых, в особенности женщин, хватали, взваливали на коней и утаскивали в дальние степи и продавали в неволю.

Таким образом, все это творилось в степях... С постепенным же прониканием русских в эту местность набеги как будто частью уменьшились; но и при назначении Кауфмана главным начальником края, путешествие по степям не было вполне безопасно. Были и до него устроены как будто бы станции, которые содержались казаками. Но эти станции вернее назвать казачьими пикетами, разброшенными по степной местности. Казаки на своих лошадях возили казенную корреспонденцию, конвоировали транспорты, препровождаемые из Семипалатинска в Капал и в крепость Верную. Вот к этим-то, так сказать, оказиям присоединялись большею частью путешественники, имевшие необходимость побывать в Капале и в крепости Верной.

Из желания наживы эти господа иной раз, не дождавшись оказии, пускались по степям, и если не приключалось с ними несчастий, то, во всяком случае, они очень часто находились в печальном положении, просиживая по суткам и более в этих мазанках без пищи, потому что сами казаки питались кое-чем.

Жителям Семипалатинска, которым как нельзя более было известно все, что творилось в степи, [7] чрезвычайно обязательно каждого решающегося пускаться в степь, снабжали всевозможной провизиею и при этом давали благие советы, поставляя на вид случаи грабежей, и убийств, производимых степными, барантачами (разбойниками). Нам, служившим тогда в степных войсках, хорошо было известно, что такое барантачи в степи: внезапно налетят, ограбят, убьют и вихрем исчезнут в необозримых степях, так что и след простыл.

Бывало, ежели в степи завернет буран, то киргиз сейчас отпрягает лошадей и привязывает к колесам телеги, или тарантаса, а пассажиры ложатся под экипаж и выжидают пока утихнет буран. Впрочем, надо сказать, что экипажная езда завелась в этих степях только по мере проникания русских в эти края, ибо для туземных жителей другого путешествия не существовало, как верхом на коне, и при этом очень часто случалось встречать бедных киргиз, как мужчин, так и женщин, путешествующих по степям на оседланных коровах...

Проезжая по этим пустынным степям, глаз путешественника, невольно устремляясь, все вдаль обнимает изумительные картины природы, например: вдали видны вечно снеговые горы, вышиною в несколько тысяч фут. Эти горы за несколько сот верст начинают быть видимы и какое не проезжай пространство, как к ним ни приближайся, горы эти остаются как будто всё на том же самом дальнем расстоянии, и издали представляются взору обрисовывающими какие-то облака, или что-то особенное, поднебесное — заставляющее взор стремиться отгадывать какую-то таинственность, что-то такое непостижимое. [8]

Приближаясь к Капалу, начинаешь поражаться величественностью, так называемого, Гастфортского перевала! Страшная гранитная гора, в 7 тысяч фут вышины, стоит как стена, закрывает все земное пространство, за горой находящееся, как будто далее ничего не находится и не существует. И только когда достигнешь самой вершины горы, начинаешь усматривать от самой подошвы горы и вдаль опять полотно расстилающихся степей на необъятное пространство. И вновь начинают быть видимы те же самые вечно снеговые горы и как будто бы все в том же расстоянии, и, только подъезжая уже к самой крепости Верной, эти горы явственнее могут быть рассмотрены.

От самой подошвы этого гиганта-горы, Гастфорсткого перевала, который в этом месте положительно затемняет солнце, начинается подъем и подыматься надо 7 верст. Этот переезд сопровождается всегда тенью и прохладой. Когда подымаешься на самый верх, взор охватывает все необъятное пространство, лежащее внизу степей, и эти минуты внутренних чувств и ощущений неизъяснимы... Затем, начинается спуск по ту сторону горы, который ведет к степям по направлению к крепости Верной и далее. Таким образом, по широкому гранитному ущелью может проходить какой угодно экипаж с четверкою лошадей, запряженных в ряд.

По этому ущелью первый проехал генерал-губернатор Западной Сибири, генерал от инфантерии Гастфорт, или, по общему и ныне принятому выражению, перевалил чрез эту гору и этим проложил путь в дальние степи. Конечно, и до него [9] туземцы проезжали в дальние степи но они пробирались окольными тропами и не иначе как верхом. Но этот проезд ущельем есть создание собственно генерала Гастфорта и перевал чрез гору составляет ему вечный памятник.

В настоящее время, каждый: проезжающий этим ущельем в первый раз невольно должен озираться и содрогаться, при виде массы гранитных обрывов, весом в несколько тысяч пудов, висящих над его головой. Эти обрывы остались вследствие пороховых взрывов, при разработке ущелья.

Я не могу не сказать, что мы все, служившие в войсках, при известии о назначении нового начальника в Туркестанский край, чувствовали себя озабоченными, в особенности после того, когда генерал Черняев, захватив Ташкент, оставил край в каком-то неопределенном состоянии!. Нас всех заняло известие о назначении в край человека совсем другого, облеченного особенным Высочайшим полномочием; человека серьезного и очень строгого, которому край доверялся безгранично, в полное его усмотрение. А в добавок, ходили слухи, что Кауфман, собрав сведения об крае, предубежден против служащих! Находясь в такой дали, па окраине отечества, среди дикого Азиатского народа и при такой безурядице, не мудрено было распуститься и, как говорится, окиргизиться самим...

Крепость Верная в это время была занята следующими войсками: 1-й и 8-й западносибирские линейные батальоны, которые, с назначением Кауфмана, были переименованы в 10-й и 11-й [10] туркестанские. Батальоны эти имели полный комплект нижних чинов — по тысяче человек в каждом. Кроме того, находилась батарея конной артиллерии 8-ми орудийного состава и, затем, несколько сотен казачьего войска.

Вся эта местность, именно города, Семипалатинск, Капал и крепость Верная со включением прилежащих степей, составляли тогда один Алатавский округ. Начальником округа состоял полковник Фридерихс, постоянно живший в крепости Верной. А командующим войсками, расположенными в сказанных городах и в крепости Верной, был генерал-майор Колпаковский, живший в Семипалатинске, и в известное время объезжал все города и крепости Верную; инспектировал войска и осматривал выставленные по границам и местам военные отряды.

С прибытием Кауфмана последовало упразднение Алатавского округа и была образована Семиреченская область, военным губернатором которой был назначен генерал-майор Колпаковский и командующим войсками, почему он и переехал в Верное. Вскоре после, было составлено Семиреченское казачье войско и атаманом его назначен он же генерал Колпаковский.

Как только прибыл в Верное генерал-адъютант Кауфман, он прежде всего вошел в подробный осмотр квартирующих в крепости войск как по отношению их размещения, по отношению их содержания, по отношению занятий, фронтового образования; осмотрел каждую часть отдельно и под конец сделал смотр всем войскам в совокупности (вместе) с артиллерией, и казаками и войсками остался вполне довольным. [11]

Надо полагать и очень натурально, что войска, находившиеся тогда в такой дали, — на окраине России, должны были быть не дурными, ежели приехавший из Петербурга генерал и человек свежий, при подробном осмотре, как это сделал генерал-адъютант Кауфман, нашел и остался совершенно ими доволен.

Я, как служивший тогда в этих войсках штаб офицером и командиром западного Сибирского линейного батальона, переименованного в 10-й Туркестанский, я считаю долгом совести и обязанности сказать, что начальствующий в то время нашими степными войсками, генерал-майор Колпаковский, был из офицеров старой школы, прежней службы, свыкшийся с точным исполнением долга службы, человек порядка, где бы он не находился. Кроме того, это был офицер боевой, старых кавказских войск, где он приобрел много опытности, и потому, по всем обстоятельствам, находясь среди Азиатского, можно сказать, необузданного народа, всегда был чрезвычайно осмотрителен и осторожен.

Генерал-губернатор Гастфорт, во время своего нахождения в этом крае, давал Колпаковскому очень серьезные поручения, и Колпаковский изучил край так, что вряд ли кто найдется, чтобы знать так хорошо Туркестан как он. Потом, с Гастфортом, проехал все степи, как говорится, вдоль и поперек. Знал всю стенную местность, как сами туземцы; изучил нравы и обычаи степных жителей как нельзя лучше. Одним словом, в стране этой Колпаковский был, что называется человеком наторелым. [12]

Я в начале сих моих воспоминаний упомянул, какие народы населяли этот край как оседлые, так и кочующие степные, которые по велению своих влиятельных личностей, старшин, Беков и других, в особенности славившихся своей отвагою, подымали мигом все народы степные. все орды диких фанатиков, собирали их кучами в несколько десятков тысяч всадников и, по указанию, все это внезапно делало набеги, нападали, грабили и опустошали, пускаясь на поголовную резню!...

Колпаковский, будучи в чине полковника и начальником Алатавского округа, еще до полковника Фридерихса, проживал в крепости Верной. Это было до взятия Русскими Ташкента и в то время, когда из крепости Верной нельзя было отдалиться на каких-нибудь 5 или 6 верст, не рискуя быть схваченным, или убитым! Как вдруг и совершенно неожиданно, Колпаковский получает извещение чрез какого-то Киргиза, или Сарта, что дальние степи давно были взбудоражены и поднялись, и что со стороны Токмака (туземный город, или местечко по тракту Ташкента, но находящееся в 100 верстах от крепости Верной) теперь тянется масса, тысяч в 40, вооруженных всадников, под предводительством известной своими воинскими достоинствами личности, которой имя я теперь не упомню и чуть ли не с общего согласия обитателей. Ташкента и всех прилегающих к Ташкенту — народов; эта масса всадников — направлялась на крепость Верную с целью, истребить гарнизон, перерезать всех жителей, разрушить крепость и отхватить всю эту местность от Русских... [13]

Главные начальники этого скопища, опираясь на массу своей силы, до того были уверены в успехе, что они заранее распределили офицерских жен гарнизона крепости и жен жителей в жены своим начальникам.

Можно себе представить тогдашнее положение не только полковника Колпаковского, как старшего лица в крепости и ответственного, но и всех находившихся в Верном... Все знали, всем до последнего человека в крепости было известно, что за народ, который идет на крепость; что пощады не может быть ни кому и никакой! Ежели только гарнизон крепости не отобьет, не осилит налегающую Азиатскую орду, то все неминуемо должны погибнуть; все будет опустошено и разрушено!...

Воображение не может достаточно представить того положения в котором находились тогда все живущие в крепости Верной; все всполошились до невыразимой степени.

Внезапное поднятие орды всего более должно было поразить Колпаковского при его всегдашней осмотрительности и осторожности, тем более, что ни один из так -называемых мирных туземцев, имеющих сообщение или сношение с крепостью, и не помыслил его предупредить о том, что в дальних степях все поднялось: иначе он заранее мог бы послать гонца в Капал, а оттуда в Семипалатинск. Но видно, что в степях творилось все за одно, секретно, и что эти мирные должны были оставаться мирными только до известного времени; зная, как велико скопище, они выжидали, будучи обнадежены силою нападающей массы, совершенно освободится от русских и может [14] быть навсегда, ибо они очень хорошо знали, что вследствие внезапного и неожиданного нападения, крепости, получить помощи не было откуда, ибо Капал от Верного более, чем в 300 верстах расстояния и при том, в Капале было мало войск; а Семипалатинск от Верного 700 верст. Следовательно, при малейшем перевесе со стороны набега, нет сомнения, что так называемые мирные туземцы довершили бы разгром крепости Верной!

В Крепости в это время находилось 2 батальона пехоты по тысяче человек в каждом; одна батарея конной артиллерии в 8 орудий и сотни 3 казаков. А так как в это время могли находится люди в лазарете, то на 2 тысячи пехоты рассчитывать было трудно. И вот, вся сила, которую полковник Колпаковский мог противопоставить налегающей на крепость сорокатысячной массе Азиатской орды, от которой, кроме опустошения и разрушения, ничего другого ожидать нельзя было, и это было в обычае этого народа. Колпаковский, за исключением больных вывел все войска из крепости. Жители и торгующие купцы заперли все их лавки и квартиры; все вооружились имеющимся у них оружием; даже некоторые из больных солдат вышли из лазарета, и положительно все купцы и жители разместились по брустверам и валам крепости в ожидании общей участи. Деваться решительно не куда было: и при малейшей неудаче, ни один из Русских не где не мог укрыться!...

Колпаковский нашел нужным идти с войском на встречу скопища, которое уже подходило к [15] Верному, что может служить еще более доказательством, что эти мирные туземцы, которые находились тоже на конях, но не последовали за войском, что они все знали и с целью не предупредили, вероятно в такой же уверенности в успехе, как и их собратья. Колпаковский отошел несколько верст от крепости, и под местечком Узун-агачь наши войска усмотрели необъятные массы и конных и пеших всадников — людей, на подобие черных птиц покрывших собою и горы и пригорки и возвышенности так, что, впоследствии, полковник Колпаковский говорил, что масса неприятеля была так велика, что потом, когда они были разбиты и пустились, как говорится, на утек, то в реляции ему было совестно выказать такое огромное количество скопища, какое ему было донесено по собранным сведениям...

Эта орда, завидя наш отряд, с каким-то ожесточением, или как обезумевшие, с ужасным криком начала кучами бросаться на войска со всего лошадиного размаха и обходить отряд, чтобы его окружить. Но чем более была неприятельская куча, тем сильнее ее разносили ружейные выстрелы, так, в особенности, картечь из орудий которая конным туземцам наносила страшный вред. И наконец, после нескольких часов, боя, их так разбили, что оставшаяся вся эта сволочь пустилась бежать в рассыпную, куда попало, и в особенности бежали по направлению, от куда шли, к местечку Токмаку. Дело это подходило к вечеру, и Колпаковский не почел нужным преследовать, а поспешил послать гонцов в крепость [16] Верную, успокоить; жителей и сказать, что скопище на голову разбито и прогнано.

По получении известия от Колпаковского с поля сражения, в крепости была, как рассказывают, такая радость, что передать нет возможности: все как будто воскресли после такой паники!... И между тем, как толковали впоследствии, что все жители и купцы Верного, находившись в это время все на брустверах и на валах крепости и видя снующих вокруг крепости этих мирных Киргиз и туземцев, замечали и догадывались, что для них дело идет как будто не совсем ладно; вероятно, эти мирные, с своей стороны, имели извещение о ходе дела под Узун-агачем...

Колпаковский опередил возвращавшийся отряд версты за три от крепости. Его положение тоже не могло быть совершенно спокойное; у него в Верной, оставалась жена больная и дети!

Подъезжая к крепости, он усмотрел главных из мирных туземцев на конях как будто желающих его приветствовать. Войдя к себе на квартиру, некоторые из старшин за ним последовали к нему в дом.

Колпаковский всегда был человеком дела и серьезным; когда он вошел к ним в залу, он прямо запросил этим мирных: почему они не последовали за войсками, идущими защищать нападение на крепость Верную? И почему они его не предупредили, что в степях были сборища с целью сделать набег на крепость?... И на их ответы, что они всегда готовы, Колпаковский возразил: «только не трогались с места», и без дальних околичностей как было, тогда слышно, он их всех так обработал, что, впоследствии, они его долго помнили. [17]

Узун-агачаской победою полковник Колпаковский удержав всю эту местность за нами Русскими и — это одна из великих его услуг ибо ежели бы он не победил, не разбил и не рассеял, скопища, нападающего на крепость Верную и допустил бы поголовную резню и всеобщее разрушение то Бог знает, какие бы были после, того последствия. А против того, разбитие на голову скопища, под Узун-Агачем имело сильное нравственное влияние на Азиатцев и может быть содействовало еще Генералу Черняеву, которым, вскоре после того, был взят Ташкент.

За Узун-Агачскую победу полковник Колпаковский был награжден орденом св. Георгия 4 степени и вскоре, произведен был в Генерал-майоры.

И так, вот кто начальствовал нашими степными войсками в то время, как новый назначенный Генералом-Губернатором в край прибыл к нам в крепость Верную. Генерал-адъютант Кауфман пробыл в крепости Верной целую неделю. Независимо его заботы по отношению войск, квартирующих в крепости, он целыми днями с утра до вечера был занят. Его квартира была переполнена должностными лицами по всем частям управлений, и особенно по части гражданской видно было, что он очень озабочен, ибо в это самое время он положил первые основания по преобразованию Туркестанского края. Кроме того, независимо лиц служащих, каждый из жителей имел необходимость видеть начальника края; каждый по своим нуждам, в особенности торгующие люди и те, которые имели дело с казною. — Кауфман, принимал [18] всех и выслушивал каждого и тотчас делал свои распоряжения, посылал курьеров в Ташкент с приказаниями для исполнения его распоряжений к его приезду. Привезенные Кауфманом из Петербурга чиновники имели отведенные им квартиры нарочно по близости его дома, потому что он их требовал по нескольку раз в день. Затем, доклады делаемые, служащими, казались нескончаемыми.

Одним словом, несколько дней пребывания Кауфмана в Верном, его деятельность по всем частям управления кипела так-как не при ком и никогда не бывало и только под вечер он с своей свитой и с обычным его конвоем, сотнею казаков, выезжал из крепости обозревать окрестную местность и в это самое время положил основание на этой местности городу, который ныне, как известно, совершенно обстроен и вышел красивый и большой город Верный, образовавшийся из ничтожной крепости, поставленной тогда, когда русские только-что начинали пробираться в степи.

С приближением Кауфмана еще к территории вверенного его управлению края, заметно было, что он вступает в свои права. С первого своего шага он стал заявлять и выказывать повсюду туземным жителям свои миролюбивые намерения. Он требовал и во время его проезда к нему являлись и были представляемы генералом Колпаковским главные и влиятельные лица из туземных населений, принявших русское подданство. Везде Кауфман собирал подробные сведения обо всем, по отношению всего того, что могло касаться края. Входил во все подробности образа жизни и вековых обычаев жителей. Он своими [19] распоряжениями и действиями сумел в скором времени восстановить спокойствие. По крайней мере, в нашей и прилежащей к нам местностях, все было тихо, спокойно и, казалось, с проездом Кауфмана, сообщение по нашей местности и с крепостью сделалось как будто бы чаще и свободнее, ибо, вслед за его проездом, стал наезжать в наш край с разных российских губерний разный люд, и эти народы заявляли желание поселяться в краю.

Не могу не повторить еще раз мной сказанного в начале моих воспоминаний о том, что образование в Туркестанском краю генерал-губернаторства и назначение генерал-адъютанта Кауфмана начальником края, с облечением его Высочайшим и особенным полномочием, произвело тогда такое необыкновенное действие, такое необыкновенное влияние на всех служащих в крае и вообще на всю страну, что я не могу привести более осязательного доказательства, как, чрез описание еще всех тех приготовлений, можно сказать, небывалых и даже из ряда выходящих, для, его встречи войсками, жителями крепости Верной, жителями всех тех мест, где он должен был проезжать, наконец, стенными жителями, принявшими русское подданство; но и те, которые его еще не признавали, стекались со всех дальних степей к тем местам, где Кауфман должен был ехать, чтобы посмотреть, как они впоследствии сами говорили, большого пашу, присылаемого в край от Белого Царя. И сам Кауфман — не то, что все начальники, до него прибывавшие в край: он не отвергал делаемых ему высоких встреч [20] и помп генерал-адъютант Кауфман, напротив, пред азиатским народом старался сохранять свое достоинство, как посланный от Великого Государя. Везде принимал он подносимый ему жителями хлеб-соль, всегда окруженный большой свитой начальствующих лиц и сопровождаемый молодецким конвоем отборной казачьей сотни...

Крепость Верная находилась еще тогда, можно сказать, в глуши степной, где не только чрез дикость тогдашнего народа, но и самой природою, местность в иных местах представляла не мало препятствий, которые необходимо было преодолевать не только простому путешественнику, но и значащему лицу, ибо с одной стороны сама природа представляла, иной раз, препятствия для сообщения; а потом, с диким, населением, не постигающим обычаев людей европейских, трудно было к ним относиться! Но, с распространением по всей стране известия о появлении в край полномоченного от Белого Царя, все степные жители всполошились, может быть и чрез влияние нашего начальства на старшин и беков этих народов; любопытство азиатцев было возбуждено желанием посмотреть большего пашу: только по пути Кауфмана все препятствия сгладились и везде его встречали с приветствиями.

Кауфман, по обыкновению, был па прекрасном коне верхом; за ним огромная свита начальствующих лиц военных со всех мест и, кроме того, им привезенных из Петербурга, для разных служебных занятий; тоже много военных и гражданских чиновник, предназначенных им на разные должности, — затем туземные главные [21] начальники и влиятельные личности; все в парадной одежде, в дарованных им от Русского Царя халатах бархатных, разных ярких цветов обшитые золотыми галунами. И все на своих великолепных конях, Аргамаках, покрытых огромными чепраками, богато вышитых золотом. Все ехали на почтительном расстоянии от Кауфмана и весь кортеж замыкал отборный, молодецкий казачий конвой со штандартом.

Нельзя не сознаться, что вся эта обстановка не производила самого сил наго эффекта на степных жителей еще более и потому, что до назначения Кауфмана, ни одному из высших начальствующих лиц, приезжающих в край, ничего подобного но бывало оказываемо; а к этому, надо правду сказать, что ни один из высшего начальства никогда не мог так высоко себя обстановить и произвести такого поразительного нравственного влияния на всю страну, как генерал-адъютант Константин Петрович фон-Кауфман.

Действительно, появлению главного начальника в край при подобной обстановке не только поразило население в Туркестане, но нас самих как-то возбудило и в особенности войска наши; вселило в каждом солдате особенное оживление, все стали ожидать приезда Кауфмана и готовиться.

В день вступления Кауфмана в крепость Верную, все войска были выведены из крепости и на одной из площадок вблизи крепости, на некотором расстоянии от крепостных ворот, 10-й и 11-й туркестанские батальоны были построены развернутым фронтом в полной парадной форме и с распущенными знаменами. Конная 8-я орудийная батарея, [22] снявшие с передков; все 8 орудий были поставлены в ряд в интервале между батальонами; прислуга стала при орудиях, а нередки, зарядные ящики и коноводы с лошадьми от ехали за батарею и выстроились на известной дистанции. Несколько сотен казаков выстроились на левом фланге 11 батальона, все на конях, в полной парадной форме, имея пики в правой руке.

При этой великолепной погоде, которою этот край одарен — солнце всегда в полном блеске, вид войска представлялся величественным. Наши пушки конной батареи, освещенные солнцем, блестели как чистое золото. Массы стенного Азиатского народа в несколько десятков тысяч людей, как стаи птиц, покрывали всю степь на дальнее пространство. По всем вероятиям в этот момент они ощущали всю гордость Российских воинов, встречающих своего главного начальника у стен охраняемой ими крепости.

Я тогда был одним из старинных подполковников и командиром 10-го туркестанского батальона. А так как Генерал Колпаковский и начальник Алатавского Округа полковник, Фридерихс, за два дня до приезда Кауфмана, выехали из крепости, чтобы ого встретить на их границах, а командир конной батареи, полковник Марковников, был болен, то мне, как старшему, предписано было представлять войска прибывающему начальнику края.

Теперь, при воспоминании всего этого, когда с того времени прошло более 20 лет, я право, не нахожу довольно слов, чтобы изобразить достаточно всю важность, которая представлялась тогда для [23] всех нас! И в особенности, не могу передать того впечатления, которое было произведено на всех нас, па войска, на жители крепости и на всю массу чуждого народа ожиданием прибытия нового и главного начальника в край.

В подтверждение всего, представляющегося тогда для всех необыкновенным, я приведу следующий случай: накануне прибытия Кауфмана, возвратился из Ташкента в крепость Верную Генерал наго штаба Генерал-майор, кажется, Макшеев. Он был командирован из Петербурга по ученому какому-то исследованию и ехал опять в Петербург чрез крепость Верную. Я, будучи командиром 10 туркестанского батальона, исправлял тоже и должность коменданта крепости, почему и обязан был, по приезде его, к нему представиться.

Между прочим разговором, Генерал меня спросил, как скоро ожидают прибытия в крепость назначенного начальником края. На мой ответ, что завтра я выведу все войска из крепости и на площадке близ крепостных ворот построю в полной парадной форме с распущенными знаменами для встречи начальника края. На это, Генерал очень серьезно мне сказал, что я буду подлежать страшной ответственности, ибо подобные встречи могут быть сделаны только для Высочайших Особ, и то по особенному на то повелению. Я тогда передал его превосходительству, что на все я имею предписание моего Начальства. На это Генерал присовокупил, что он сам имеет надобность видеться с Кауфманом, но что он будет его ждать здесь и воздержится от того, чтобы быть участником подобной церемонии. [24]

На другой день утром, когда я был уже на коне перед выстроенными войсками, я неожиданно усмотрел выходящего из крепости Генерала в полной парадной форме. Я тот час скомандовал войскам смирно, и батальоны должны были для него взят ружья на плечо; но Генерал очень любезно раскланялся и просил не беспокоиться. Подошел ко мне и, вспомнив наш вчерашний разговор, сказал мне, что крепость опустела, что, кроме караулов в крепости ни души не осталось, что все жители вышли, подносит хлеб-соль ожидаемому начальнику края и что ему одному неудобно оставаться в крепости, почему он и решился идти к тому месту, где жители встретят Кауфмана, чтобы посмотреть на всю эту церемонию.

И действительно, на версту, может быть, расстояния от построенных войск было устроено что-то такое вроде ставки, где жители должны были подносить хлеб-соль Кауфману. А вся прилежащая местность была, так сказать, запружена массою туземного народа.

Генерал-Адъютант Кауфман, приняв от жителей крепости хлеб-соль, приближался к строю войск шагом, верхом на коне. Он был одет в полную походную Генерал-адъютантскую форму; за ним огромная кавалькада, составляющая его свиту, из всевозможных начальствующих лиц и приехавших с ним из Петербурга разных особ, предназначаемых им на разные служебные должности. Потом, военные, состоящие при нем по особым поручениям и его Адъютанты; за тем, огромное количество высших влиятельных туземных личностей в богатых костюмах и на своих [25] великолепных конях аргамаках, покрытых огромными чепраками, все вышитые золотом. весь кортеж замыкала отборная, стройная казачья сотня,

Такой торжественный въезд начальника чуждого края, на окраинах России, при сборище несметной массы туземных, стенных жителей, представлял Величественное зрелище...

Я, до служения моего в Туркестанских войсках, был произведен из школы гвардейских подпрапорщиков и юнкеров в 1834 г. в офицеры л.-г. в Преображенский полк, где прослужил 14 лет офицером и командовал ротою в те времена, когда великий князь Михаил Павлович был командиром гвардейского корпуса. Старые служивые не могут не помнить какая строгость была в тогдашней военной службе, следовательно, мне не подобало бы ни от чего приходить в смущение. Но тут при таком всеобщем, так сказать, отуманении этим представляющимся зрелищем и притом, находясь сам в роли представляющего войска, я, признаюсь, не мог оставаться вполне в спокойном расположении духа.

Но, при приближении Кауфмана к строю начальствующих мною войск, я вдруг припомнил старую нашу фронтовую службу в присутствии покойного государя Николая Павловича и великого князя Михаила Павловича, внезапно оправился: допустив Кауфмана на известное расстояние от строя, но моей команде войска отдали ему честь, а я, пришпорив моего коня, подскакал к нему с рапортом. Кауфман выслушал с видимым особенным вниманием все, что я ему рапортовал, до последнего слова, принял от меня строевую [26] записку и передал ее адъютанту, ни сказав мне ни слова.

Потом, тем же шагом подъехал он с фронту, приостановился немного у правого фланга, как бы всматриваясь в людей, и затем отрывисто поздоровался с батальоном. (Все это мне припомнило старину). Солдаты громко и дружно ответили, и потом вновь водворилась мертвая тишина. Свита Кауфмана оставалась у правого флага, а он один шагом поехал вдоль фронта и всматривался в каждого человека: мне это было ясно видно, ибо я ехал с правой его стороны с опущенной саблей. Проехав весь батальон, он заехал за фронт посмотреть линию замыкающих унтер-офицеров.

Наша бывшая, как я выше, сказал гвардейская служба, при великом князе Михаиле Павловиче, заставила нас, так сказать, натореть в этом ремесле, и потому, когда Кауфман заехал за фронт, мои замыкающие унтер-офицеры, стояли выровненными в нитку не шелохнувшись, и у всех головы были обращены на Кауфмана. Он, выехав из-за фронта, опять отрывисто поблагодарил весь батальон. Солдаты опять дружно и громко ответили: «рады стараться», и затем вновь все смолкло как в могиле. Тогда Кауфман обратился ко мне, руку приложил к козырьку своей фуражки и сказал: «У вас люди под ружьем стоят со смыслом», и, подъехал к батарее, которая, снявшись с передков, была выстроена в интервале моего батальона и 11-го.

За болезнью командира конной батареи, полковника Марковникова, представлял батарею старший офицер артиллерии штабс-капитан Кулянка. [27] Кауфман, точно также приостановившись на минуту у первого орудия и обозрев все нумера, орудийной прислуги, стоявшие на своих местах неподвижно, поздоровался также точно с артиллеристами, потом проехал вдоль всех 8 орудий и после того начал объезжать каждое орудие отдельно, всматриваясь во все очень внимательно; подзывал некоторых из нумеров прислуги и делал им вопросы. Затем подъехал к стоявшим за батареей зарядным ящикам, передкам и коноводам, державшим лошадей орудийной прислуги, и, поблагодарив артиллеристов, подъехал к 11 батальону. Осмотрел он точно также как мой 10-й, благодарил командира и людей и, поздоровавшись с казаками, начал их осматривать также тщательно. Я, как представлявший Кауфману все войска, препровождал его все время и был очевидцем делаемого им смотра каждой части и могу сказать по истине, как старый служивый, что так смотреть воинские части, как их смотрел Кауфман, может только тот, кто сам прошел все степени командования.

После осмотра казачьих сотен, Кауфман со всей своей свитой въехал в ворота крепости оставляя за собой огромные столбы пыли. Мы, старшие из офицеров, пред тем, чтобы распустить солдат по казармам, сошлись вместе на некоторое время и невольно сообщили друг другу, одни и те же впечатления, которые на нас произвел новый начальник края... По одному только сделанному им осмотру войск, можно было заключить, что он, не из тех генералов, которые только по бумажной части; а видно было, что он по части военной [28] должен был быть человеком практике. Мы некто его не знали прежде не видели; но, по одному только его приему осмотра воинских частей видно было, что он некогда должён был командовать частями войск; видно было что он изучил и знает солдата. — В подтверждёние всего этого могут служить доказательством, доклады фельдфебелей о влиянии произведенном на нижних чинов новым начальником, ибо солдаты придя со смотра в казармы и пообедав, никто и не помыслил лечь отдохнуть, а все сами собой, принялись за чистку амуниции и уборку когда о могущих быть смотрах и помину еще быть не могло.

В крепости Верной, начальнику края был отведен дом инженерного ведомства. Около дома был поставлен почетный караул при офицере и полный хор музыкантов и ординарцы от всех частей войск.

Кауфман, не взирая на то, что он должен был быть утомлен и дорогой и сделанным им смотром, который длился очень долго, подъехав к квартире, сошел с лошади, поздоровался и осмотрел караул и принял ординарцев от всех частей, осмотрел обмундирование, видимо остался довольным, отпустил караул и ординарцев и вошел к себе в дом. Некоторые из начальствующих лиц за ним последовали; а толпа туземных зевак не переставала сновать по улицам до самого вечера.

На другой день как и должно было ожидать, последовало представление к главному начальнику всех начальствующих лиц, всех должностных по разным управлениям. И все эти явления как [29] тогда казалось всем, не имели того обыденного представления как к старшему лицу, но, что-то такое дающее чествовать силу новой власти и все невольно как бы встрепенулись и принялись за дела и работы с особенным рвением и с видимой внимательностью...

Кауфман в этот день и в последующие осматривал в крепости все помещения, казармы управления, склады, расквартирование войск, лазарет, гауптвахту и прочее. Все его сопровождали, все тянулись за ним и все истомились до невыразимой степени! Нет возможности теперь вспомнить всех подробностей во время пребывания Кауфмана, этих нескольких дней его в крепости! Как он в это время своей энергичностью и быстротою своих действий поставил всех, как говорится, на ноги; в какое всех он привел движение, это трудно передать! Поминутно, как говорится, летели из крепости в Ташкент курьеры с распоряжениями, делаемыми Кауфманом по управлению им краем. Все всполошились, все смутились неожиданностью, приведением всех его требований с такой быстротою. Видно было, что сила дарованной ему Высочайшей власти, возымела свое действие! Когда от нас он уехал, слышно было, что и в Ташкенте не менее нашего все переполошились, и ему были делаемы встречи точно такие же, которые первоначально казались всем как бы необыкновенными, или подобающими только для Высочайших особ...

Действительно, Генерал-адъютант Кауфман, как начальник вверенного ему Государем края, по прибытии своем, выказал необыкновенную, энергичную деятельность по отношению возложенных [30] на него обязанностей. Независимо его усидчивых занятий по части гражданской, вследствие нововведений по преобразованию, делаемому им ее крае, он у нас в крепости, как бы между делом, успевал смотреть войска, по частям, каждую част отдельно, и кончил общим смотром всех войск с артиллериею и казаками и небольшим маневром, и войсками остался очень доволен, что он нам, начальникам частей, наконец выразил и пригласил тогда нас всех к нему на обед.

Когда протекло более 20 лет с того времени, я при этих моих воспоминаниях обо всем прошлом, на окраине отечества, в такой дали, в чуждой стране, об войсках, разбросанных по оконечностям России, я не могу без умиления отнестись к нашему Русскому солдатику! Везде верный своему долгу и долгу присяги, в разлуке с семьей, с родными и где бы он ни был, но ежели только он веден хорошо своим начальством, он всегда остается тем же бравым молодцом, как и на своей родине; хотя бы на краю света и при каких бы то ни было обстоятельствах, а молодечество Русского солдата тотчас выскажется, не взирая ни на какие случаи...

Я, кстати, но могу не рассказать одного случая, происшедшего у нас, когда Кауфман сделал маленький маневр войскам на нашей степной местности, большею частью изрытой арыками (канавками) и, вероятно, с той целью, чтобы испытать войска именно на такой местности, с которой Европейскому войску трудно было свыкнуться!

Во время этих маневров, конною батареею командовал выздоровевший от болезни настоящий командир полковник, Марковников, — офицер старой [31] службы 1830 года, — и, как артиллерист, он отличался шиком, присущим нашей молодецкой Русской артиллерии всех времен.

На этой, можно сказать, трущобной Азиатской местности, пересеченной вдоль и поперек арыками (канавками), но которой и в обыкновенное время не совсем удобно было провозить артиллерию — вдруг, по данному сигналу, батарея была вызвана на позицию!... Тут конечно уже не было ни времени, ни возможности разбирать арыки и канавы. Полковник Марковников, с места, с своей батареею вылетел вихрем! Орудия и зарядные ящики на всем скаку, как резиновые мячи подпрыгивали и перескакивали чрез арыки и по мере выстреливания батарей на позиции, первое орудие начинало уже пальбу. Но только один из зарядных ящиков, не помню уже, которого орудия, вероятно, в одной из поглубже и пошире канавок, со страшным грохотом ударился об арык, засел и покачнулся на бок!

В этой сумятице, надо было видеть, этот момент, надо было видеть это ухарство, это молодечество, как конная артиллерийская прислуга, соскакивала с своих лошадей на всем лету и как они бросились к ящику, чтобы не дать ему опрокинуться! Дружно подхватили запряженную в ящик тройку лошадей и, поддерживая ящик, высвободили его из канавки... и большой порчи в зарядном ящике не оказалось.

Это происшествие на минуту было встревожило Кауфмана! Но, благодаря Бога, никакого несчастия с людьми не случилось. Успокоившись, он тотчас усмотрел всю лихость нашей Верненской [32] артиллерии. А что относится до этой массы Азиатских народов, находившихся зрителями и кичившихся постоянно своим удальством, они были поражены не только удальством и молодечеством артиллеристов, но при таком случае, когда необходимо было подать быструю помощь, весь порядок строя был сохранен так, что выстроенная на позиции батарея делала свое дело, как будто не замечая случившегося.

Впрочем, Генерал-адъютант Кауфман, с первого шага своего вступления на Азиатскую территорию, не одним так другим, но только высоко поднял могущество Русских в глазах туземного населения. Этим высокомерием, которое он выказывал, этой обстановкой и почестями, которыми он себя обставил, — парадною встречею его войсками, он верно рассчитал, что на чуждого Европейского просвещения Азиатского народа все это будет иметь большое влияние и всем этим в нравственном отношении, он высоко поставил Русских в Туркестанском краю...

По моим воспоминаниям, из случаев сильного впечатления, произведенного Кауфманом на туземцев с первого его появления в крепость Верную и потом распространившегося, я должен упомянуть еще об одном, который произвел большое влияние на степной народ.

Я сказал первоначально, что Кауфман с прибытия своего в край начал тем, что всюду стал заявлять свои миролюбивые измерения к туземному народу, как бы приглашая этим их и все населения к мирному сожительству с Русскими. В это самое время, сколько я могу теперь припомнить, в [33] крепости Верной находилось, арестованными несколько лиц из туземцев и, как было слышно, даже влиятельных личностей, подстрекателей к набегам и грабежу киргиз, принявших Русское подданство. Эти личности были схвачены нашими отрядами во время грабежей, разбоя и убийств, ими произведенными над нашими мирными жителями — киргизами.

Эти личности, будучи пойманы, были отданы под военный суд до приезда еще Кауфмана, но в год его назначения уже начальником Туркестанского края. Военный суд приговорил этих грабителей и разбойников к расстрелянию. Но исполнение этого приговора было отложено до приезда нового начальника края, вместе с другими важными делами.

Кауфман, по прибытии в крепость Верную, знал о приговоре военного суда над этими грабителями и, осматривая гауптвахту, он их видел и все полагали, что он оставляет исполнение казни до последнего дня своего пребывания в крепости.

Вдруг, совершенно неожиданно, Кауфман, после окончания смотра войск, на коне, со всей своей свитой и конвоем, является на гауптвахту. И в виду всей массы народа, которая тянулась за ним с поля маневров, велел вывести с гауптвахты осужденных.

В народе было уже известно, что всех этих грабителей Русские будут казнить смертью... И так как в этом народе всегда в обычае присутствовать при всех истязаниях, делаемых над людьми, что они сами имели в обыкновении творить; то вся, масса народа, окружающая и Кауфмана и гауптвахту, с видимым нетерпением ожидала появления резаков, которые тут же начнут обезглавливать по [34] одиночке каждого осужденного, что, впрочем, было совершенно в их обыкновении; именно, их начальство с ними так и поступало: позовут известных резаков и бесцеремонно их тут же перережут, без всяких судов и следствий,

А тут над этими грабителями и разбойниками был произведен суд Русский, законный, который и приговорил их к смертной казни, следовательно, пощады никакой, они не могли ожидать и как только конвой с ружьями их вывел с гауптвахты, они, в виду всей массы народа, пали ниц пред начальником края.

Генерал-адъютант Кауфман, не сходя с своего коня, чрез переводчика, строгим и грозным тоном голоса отнесся к преступникам. Переводчик громогласно, во услышание всего народа, передавал громовые, а для преступников, так сказать, предсмертные речи начальника края! Видно было, что эта сцена произвела сильное нравственное влияние на окружающую толпу туземного народа.

Потом, по приказанию Кауфмана, переводчик стал внушать народу понятие о могуществе Великого Государя Русского; о его беспредельном попечении о народе и о том неизреченном милосердии, которое он являет своим подданным. И к этому присовокупил, что Великий Государь, отправляя его в этот край, повелел и уполномочил его быть настолько милостивым к его новым подданным, насколько он найдет это возможным.

И потому, при этом переводчик еще сильнее возвысил голос и сказал: чтобы теперь же выказать все милосердие Белого Царя, на этот первый раз, по данной главному начальнику края [35] Высочайшей власти, он Вас всех прощает и дает Вам полную свободу. Но с, тем, чтобы Вы внесли в ваши семьи и распространили бы в дальние степи, что Белый Царь даровал Вам жизнь как пример своего милосердия к своим новым подданным!

Надо было видеть в то время, какое, сколько неожиданное, но вдвое поражающее, действие произвела эта сцена на всю массу предстоящего народа!... А вместе с тем и не замедлило распространиться по всем степным населениям и по всему краю.

И безошибочно можно сказать, что впоследствии и вообще все действия Константина Петровича Кауфмана, во время его управления Туркестаном, много способствовали к составлению миролюбивых соотношений Туземцев к населениям Русским в туркестанском краю.

После всего этого, генерал-адъютант Кауфман оставил крепость Верную в скором времени и уехал в свою резиденцию Ташкент.

Что же может относиться до дальнейшей его деятельности по управлению краем: взятие им Самарканда, присоединение в то время Кульджи к русским владениям, чрез победы, одержанные опять-таки генералом Колпаковским; экспедиция в Хиву и покорение Хивинского ханства, — все это есть принадлежность истории.

Я же, как служивший тогда в войсках Туркестанского края, а в последствии и под личным начальством Константина Петровича Кауфмана и всегда уважая и ценя его достоинства, считаю для себя приятнейшим долгом хотя слабым моим [36] описанием почтить намять покойного, бывшего, между прочим, Государственным деятелем и генерал-адъютантом Государя и на службе, там же, в Ташкенте, положившего свои кости, вдали своего отечества, в чужой, дальней Азиатской стороне!!...

Генерал-Лейтенант Колокольцев.

Москва,

1887 года.