Первый туркестанский генерал-губернатор: 12 лет переписки

Изучая среднеазиатскую политику России, невозможно обойти вниманием личность первого туркестанского генерал-губернатора К. П. Кауфмана (Кауфман Константин Петрович (1818-1882) — инженер-генерал, генерал-адъютант, директор Канцелярии Военного министерства в 1861-1865 гг., виленский, ковенский и гродненский генерал-губернатор в 1865-1866 гг., туркестанский генерал-губернатор (с 1867 г.), почетный член Петербургской академии наук (с 1873 г.)). Между тем считается, что «доныне дошло слишком мало свидетельств чисто человеческих свойств покорителя и устроителя Туркестанского края» (Глущенко Е. А. Герои империи. М. 2001. С. 131). Однако это не так. Сохранилось довольно много писем Кауфмана, позволяющих составить представление о нем как человеке и историческом деятеле, но они еще пока не опубликованы.

Д. А. Милютин (Милютин Дмитрий Алексеевич (1816-1912) — граф, генерал-фельдмаршал, профессор Имп. Военной академии (с 1845 г.), военный министр в 1861-1881 гг., почетный член Петербургской академии наук (с 1866 г.)), чьим выдвиженцем являлся Кауфман, писал, что человек он «деловой, работящий, благонамеренный» (Милютин Д. А. Дневник. М. 1950. Т. 4. С. 131-132). Вместе с тем Кауфман, по мнению Милютина, был «падок на внешние почести, хотел разыгрывать из себя царька». Справедливости ради надо отметить, что в Туркестане на подобные проявления характера смотрели с гораздо большим пониманием, чем в Петербурге. Не будучи авантюристом по натуре, Кауфман обладал достаточно самостоятельным и решительным характером, готов был проявить инициативу, не дожидаясь одобрения сверху. Лучшей кандидатуры для завоевания и управления отдаленной окраиной Милютину трудно было подыскать. Свои отношения с Кауфманом Милютин определял как «почти дружеские» и недоумевал из-за того, что впоследствии они «несколько изменились», приняли гораздо более официальный характер, который задал им Кауфман. Туркестанский генерал губернатор тяжело переживал, что не по своей воле не смог принять участие в войне с Турцией 1877-1878 гг., и видимо в какой-то момент появившееся у него ощущение забытости, недооцененности стал связывать с именем своего покровителя - Д. А. Милютина. Едва ли не в этом была причина наступившего охлаждения.

Призвание России – цивилизовать Восток, считал К.П. Кауфман. Движение ее в Среднюю Азию находит свое объяснение и оправдание, по его мысли, «в плодах положительных, плодах торговли», что, конечно же, «важнее всяких завоеваний». Он призывает к незамедлительному строительству железной дороги в Средней Азии, без чего "мы всегда здесь будем слабы" и предупреждает "Азия не умеет драться, это правда, но поверьте, что сила есть и когда-нибудь она разыграется". А значит, "нам нужно подготовить наши границы ... зорко следить за тем, что делают с ними". [6]

Точны, доброжелательны краткие характеристики данные Кауфманом тем, кто служит рядом с ним. Многими он откровенно восхищается. А это, как известно, черта сильного и щедрого человека.

Письма К. П. Кауфмана императору Александру II, Д. А. Милютину и др. публикуются по автографам, за небольшим исключением.

Почтенные беки.

Письмо Ваше я получил. Я остаюсь при прежнем моем желании, заключить прочный мир с Бухарою, но пока не получу полного удовлетворения на все мои справедливые требования, буду идти вперед. Чем ближе мы будем друг к другу, тем скорее окончатся переговоры о мире. Поторопитесь выслать утвержденные условия. Если бы вместе с тем приехал ко мне один из Вас, почтенные сановники, для окончательных переговоров со мною, то это ускорило бы развязку дела. Желаю вам добра и спокойствия.

Туркестанский генерал-губернатор и командующий войсками Туркестанского военного округа, генерал-адъютант

[К. фон Кауфман 1]

ОПИ ГИМ. ф. 282. (Собрание документов Музея Революции). Оп. 1. д. 507. л. 10. Подлинник.

Милостивый государь Дмитрий Алексеевич!

Вероятно Вы давно ждете моих известий, а я за множеством дел, которые требуют личного моего труда, не справлялся с делом. Его много в особенности теперь, потому что долго я был в отсутствии и должен многое подогнать, что оставалось по необходимости недоделанным.

Среднеазиатская коалиция, как видно, не состоялась и быть может не затеивалась даже; до этого не дошло еще дело; лучшим тому доказательством служит высылка эмиром ¹ значительной доли контрибуционных денег и снаряжение в Петербург сына ², если не на воспитание, то с поклонением к его величеству. Эмир очень наивно просит о возвращении ему пяти, шести мусульманских городов, взятых у него губернаторами без всякого повода с его стороны ³. Я отвечал ему, что все дела о городах, о границе, о торговле и пр[очем] кончаются по воле его величества — мною, и при этом намекал ему на свидание со мною. Я очень рад, что эмир переменил намерение свое воспитывать сына своего в Петербурге. На среднеазиатца столица наша производит сильное впечатление, но оставаться в ней долго и воспитываться — несколько рискованно; — он может не понять всей силы нашей, а увидит много и недостатков, которым даст большее значение, чем они на самом деле имеют, и, пожалуй, не сохранит того уважения к нам, которым мы влияем и которым держимся. Милостивый прием его величества Тюря-джану был бы хорошим поощрением эмиру за его старание исполнить свои обязательства. Если он колебался в высылке денег, то причиною тому было: с одной стороны — страх кабульского эмира ⁴, о котором постоянные слухи, что он намерен занять весь левый берег Аму и что уже строит где-то на берегу крепость с помощью английских инженеров; с другой — слух о [7] невозвращении моем в край и следов[ательно] предположение, что с переменою генерал-губернатора изменится и политика наша в Средней Азии; далее слухи о беспорядках в киргизской степи, которые дают невыгодное понятие о нашей силе и о нашей администрации. Эмир посылал в Казалинск доверенное лицо узнать, ждут ли меня там. Когда посланный вернулся с известием о приготовлениях киргиз к моей встрече, эмир поторопился выслать контрибуцию. Проезд мой чрез степь дал ему понятие о том, что киргизское восстание не столь серьезно как он думал.

Успокоительных известий из Хивы я не имею, напротив, по полученным оттуда известиям, подтверждаются слухи, доставленные генералом Крыжановским ⁵; две армии, как выражается Николай Андреевич, идут на нас, одна чрез Усть-Урт — к Барсукам, другая на Сыр-Дарью. Сюда будто идет Садык ⁶, туда другие военачальники, те самые, которые по приглашению Иссета Кутебарова, ходили туда с войском весною. Мой лазутчик уверяет, что он в Кунграде видел выступление 3 т[ысяч] конных, с тремя орудиями, направившимися на Усть-Урт. Садык же снарядил отряд в Дау-Каре (хивинская крепость к юго-востоку от Аральского моря), откуда намерен был 15 августа выступить на форт № 2, который он располагал тотчас же взять и идти на Перовск. Известия эти, как они ни маловероятны, заставили меня медлить [с] выездом Тюря-джана до разъяснения обстоятельств. Хотя обстоятельства и теперь еще не выяснились, тем не менее, время уже подвинулось и пока Тюря-джан доедет до оренбургской степи, надо полагать, что там дело кончится.

Н. А. Крыжановский желал для отвлечения сил от оренбургской степи, чтобы был послан отряд из Казалинска, который должен взять Дау-Кару. По моему мнению, отвлечения хивинских сил, направленных на Барсуки, едва ли можно достигнуть, а вторжение в хивинские пределы и занятие крепости потребовали бы дальнейших действий против Хивы и, во всяком случае, удержание за собою этого пункта. Дау-Кара отделена от нас на 600 верст; безводными песками отделяется она на 120 верст от крайних вод Яни-Дарьи. Снабдить на зиму гарнизон и притом сильный гарнизон в таком расстоянии от линии — надо обильно и главное обязательно втянутся в войну, без всякой подготовки, до занятия Красноводского залива. Словом, с какой стороны ни взглянуть на это предложение — оно неудобно. Я ограничился высылкою отряда в две роты 8 бат[альо]на с полусотнею казаков и с двумя орудиями на Куван-Дарью. Если там не получится более точных сведений о движении Садыка, то перейти на Яни-Дарью, которой Садык, идя к нам из Дау-Кары, по всем данным миновать не может. Отряд этот под начальством майора Пузыревского (ком[андир] 8 бат[альо]на) должен был выступить 17 августа. Полковник Троцкий ⁷ командирован на Сыр-Дарью, для временного командования всеми войсками между Джулеком и Казалинским. Тут два уезда и потому для единства действий, в случае тревоги на Сыр-Дарье, я признал необходимым иметь там одно лицо с большею властью.

Если справедливо, что 3 т[ысячи] хивинцев при 3х орудиях выступили к Барсукам, то казалось бы, что генералу Крыжановскому следовало бы употребить все меры к сосредоточению большей части своих сил к этому же месту и стремиться к бою. Три орудия, если только это правда, дают ему большие к тому шансы, ибо бросить их без боя неприятель не захочет; они привязывают его к позиции.

Я только что получил еще известие, что хивинцы выслали шайку, которая собирает силою зякет с караванов идущих в Бухару, в Букантау. верстах в двухстах от Яни-Дарьи по дороге бухарской за Голодною степью, в стране не принадлежащей Хиве. Обвинения против Хивы накапливаются. Высадка в Красноводском заливе есть теперь дело первостепенной важности для нас. Очень жаль, что обстоятельства заставили отложить ее до весны. Я бы мог с занятием залива теперь же потребовать от хана ⁸ категорического объяснения и надо полагать, что он смирился бы, если бы ему сделана была угроза при этом условии. Теперь я должен был писать ему несколько уклончиво. Если мы не будем держать Хиву в руках, то англичане заберут ее если не непосредственно сами, то руками Шер Али-хана. Нравственное же влияние Хивы и в настоящее время оч[ень] [8] вредно; оно питает и поддерживает восстание в оренбургской степи. Не знаю еще сам с каким настроением возвратятся киргизы Казалинского и Перовского уездов, которые кочуют под Троицком и скоро уже станут собираться к Сыр-Дарье — на зимовки. Те волости, которые оставались на ближайших кочевках и которые я видел при проезде, были очень хороши. Теперь там все напуганы слухами о движении Садыка, надеюсь, что ничего дурного не будет и что все успокоятся, увидя своевременные распоряжения об обеспечении края.

Озабочивает меня очень формирование местных войск в Сыр-Дарьинской области в будущем году. Самый процесс формирования для нас почти невозможен; он ослабит бат[альо]ны до крайности в ожидании будущего их укомплектования и отнимет то небольшое число унтер-офицеров, которое удалось воспитать; есть бат[альо]ны которые в прошлом году получили до 700 чел[овек] молодых солдат, след[овательно] у[нтер]-о[фицеров] иметь им не из чего. Роты наши то в походах, то заняты работою, учатся след[овательно] менее чем нужно и потому поставлять у[нтер]-о[фицеров] и ефрейторов не могут столь успешно как бы было желательно и это одна из слабых сторон наших туркестанских войск, уменьшать же число бат[альоно]в здесь никак не должно. Только тогда, когда будут местные команды и губернский ба[тальо]н, сверх существующих батальонов, мы дойдем до той силы, которая здесь действительно необходима. С приходом 3-го стрел[кового] бат[альо]на, я обязан отправить отсюда один пеший казачий бат[альон] что и исполню, 4 сотни уже высылаются отсюда безвозвратно; остальные войска неизбежно содержать здесь, дабы не чувствовать себя бессильным и дабы быть готовым на всякий могущий быть случай. Здесь в крае нисколько нельзя рисковать, ибо если риск не удается, то выйдет дело непоправимое. В другом месте в случае неудачи, можно выждать, оправиться, можно совсем поправить дела, а здесь не скоро восстановить однажды нарушенную гармонию. Администрация свое дело делает, но надо, чтобы она его делала со спокойным духом, а не под влиянием страха за своё существование. Если только есть возможность формировать внутри Империи местные войска, то убедительно прошу Вас, Дмитрий Алексеевич, помогите этим делом. Право дороже будет стоить усмирение какого-нибудь мятежа, или ведение войны, которая возбудиться вследствии слабости нашей, как это бывало до сих пор. Война и мятеж нам очень дорого стоят, если не непосредственно Государственному казначейству, ибо расходы его, при успехе, могут покрываться контрибуциями, пример коим уже показан, то ущербом торговле, подрывом доверия к силе и твердому положению нашему в Средней Азии. По растянутости края и даже по численности населения, нас здесь горсть людей. Я ведь не Бог знает что прошу. Дайте нам местные войска и 3-ий стрелковый б[атальон] и не расформировывайте линейных бат[альо]нов. Если Вы возьмете у меня 2 батальона, кроме казачьего, то это значит другими словами — взять 10 рот с поля битвы; а когда армию свою считаешь ротами, то 10 рот не малая цифра. Я говорю об усилении с такою уверенностью, потому что знаю положение дел и убежден что верно оцениваю его. Одна ошибка, промах какой-нибудь, может поднять здесь многое. Эта мирная, добродушная, преданная киргизская степь Оренбургского ведомства, поднялась же. Как ни пагубно это восстание, а все же оно не влечет за собою такого быстрого поворота в направлении дел, как это могло бы быть здесь, если бы в таком же случае, не быть в силах подавить его разом.

Письмо это представит Вам полковник Дмитровский ⁹, он был нач[альником] штаба у генерала Головачева ¹⁰ во время прошлогодней кампании. Он один из лучших офицеров Генерального штаба, человек военный по призванию; я им оч[ень] дорожу, но к сожалению он хочет командовать полком для практики и я не могу мешать его стремлениям а потому ходатайствую о нем.

Живу я на собственной дачке; очень удобно расположенной; погода стоит прекрасная; семья моя довольна пока, фруктов вдоволь и хороши. Не знаю еще где буду жить зиму; с инженерами беда свидаться. Прошу Вас засвидетельствовать мое глубочайшее почтение Наталье Михайловне ¹¹, Елизавете Дмитриевне ¹², Надежде Дмитриевне ¹³ et С°.

Прошу Вас принять уверения в искреннем уважении и преданности, с коими имею честь быть Вашего высокопревосходительства покорнейший слуга

К. фон Кауфман 1.

НИОР РГБ. ф. 169. к. 65. д. 23. л. 1-6 об.

Милостивый государь Дмитрий Алексеевич!

Только теперь отправил я фельдегеря, прибывшего ко мне от Вас м[еся]ц тому назад. Я пользуюсь им чтобы представить смету мою доходов и расходов по краю. Кажется она недурно [9] рекомендует администрацию и дает мне некоторую надежду, что враги занятия нами Средней Азии увидят, что владения эти не потребуют со стороны Государственного казначейства новых расходов непроизводительных, если уже теперь на третий год сметы, доходы увеличились с 1 миллиона до 1827000 р., а расходы на нынешний год не увеличились против прошлого года; так что смета представляет сбережение в 700 т[ысяч] рублей, которое удвоилось против сметы 1868 года. Достигнуть таких результатов можно лишь старанием служащих, добросовестным и внимательным исполнением своих обязанностей. Уповаю, что Ваше высокопревосходительство не оставите Вашим покровительством моих подчиненных и представите о такой заслуге их на высочайшее благовоззрение.

Вместе с этим, я представляю некоторые просьбы мои, вызванные стеснениями разного рода от непомерных требований Государственного контроля и от отказов мин[истра] финансов ¹⁴ в скромных требованиях моих. Откровенно говорю, что если не удастся мне отстоять права мои, которые в значительной степени стесняются понемногу и постепенно, то несмотря на искреннее желание мое быть довольным тем положением, которое дано мне высочайшею волею, я буду вынужден признать себя не в силах управляться с делом. Ни министр финансов, ни Государственный контроль не хотят сообразить, что достигать таких результатов, как напр[имер] смета доходов и расходов по Туркестанскому краю, можно лишь тем, чтобы уметь побудить подчиненных к внимательной и сознательной деятельности; а сделать это можно только тогда, когда есть средства помочь чиновнику в его нуждах; если нет и этого средства в руках начальника, то он понемногу теряет значение, теряет силу и все что его окружает, теряет энергию, опускается и делается исполнителем лишь формальной стороны дела; а с этим далеко не уйдешь. Прошу Вас помочь исполнению моих ходатайств; для меня каждый из этих вопросов есть вопрос быть или не быть; как ни покажется это странным но это так, ибо вся жизнь наша складывается из того, что мы называем мелочами, а деятельность служебная вся целиком зависит от этих, по-видимому, мелочей. Если председатель Контрольной палаты ¹⁵ может останавливать мои распоряжения потому что они, как ему кажется, не согласны с правилами единства кассы, то согласитесь Ваше высокопревосходительство, что нельзя быть генерал-губернатором и рассчитывать на успех. Каждое подобное действие нарушает отношение главного начальника к своим подчиненным; ибо не без того, что и другие, глядя на подобные примеры, усомнятся в непрекословном исполнении моих распоряжений. Я должен оградить себя от подобных случаев, или просить об освобождении меня от должности или от Контроля. Простите, что я говорю с полной откровенностью. Я сам просил Контроля, что небезызвестно и Вашему высокопревосходительству и государственному контролеру ¹⁶, но не безусловно, а с теми изъятиями, которые по местным обстоятельствам необходимы. Государств[енный] контролер понял дело иначе. Он предписывает председателю Контроля держаться во всем общих постановлений, без отступления. Таким образом, обращались бесцеремонно со мною. Контроль лишает меня свободы действий, направленных надело; а ему лишь бы соблюсти формальность, не заботясь ни о чем другом и уж, конечно, оставаясь в стороне от всякого дела, не несет на себе ответственности и за ход дела.

Политические отношения здесь в крае вообще в хорошем положении; кроме хивинского хана, который обвиняется в нарушении добрых соседских отношений. С занятием Красноводского залива, вероятно и он смирится, а если не смирится, то будет возможность наказать его и привесть либо к повиновению, либо к нулю.

Положение дел в оренбургской степи, по сведениям здесь получаемым, не только не улучшилось, но как будто делается хуже. Право прихожу на мысль просить о том, чтобы присоединить обе области Уральскую и Тургайскую к Туркестанскому округу, но с тем, чтобы Семиреченскую присоединить к Западносибирскому. В Семиречье, где с восстановлением китайской власти в Чугучаке и в Кульдже, область сделается совершенно мирною, должны установиться другие порядки, чем в Средней Азии, управление ею из Омска, быть может удобнее, чем из Ташкента. Оренбург слишком равнодушен к степи ему подчиненной; зависит ли это отличноcnb, или от обстоятельств? Мне кажется, что независимо от личности и самоё положение его вне степи, имеет влияние на образ действий оттуда направляемый. Мысль эту представляю на Ваше усмотрение и желал бы знать взгляд Вашего высокопревосходительства. Но если это было бы одобрено, то следовало бы поторопиться, ибо есть много уже явлений, что киргизы получают дурное воспитание теперь и их испортят так, что поправить или перевоспитать их будет трудно.

Прошу Вас верить чувствам искреннейшего уважения и преданности, с какими имею честь быть

Вашего высокопревосходительства покорнейший слуга

К. фон Кауфман 1.

НИОР РГБ. ф. 169. к. 65. д. 23. л. 17-20. [10]

Милостивый государь Дмитрий Алексеевич!

Несказанно я был обрадован решительным словом царским о занятии нынешнею же осенью Красноводского залива. Исполнение этого предприятия, которое обещает благоприятный поворот в делах с Хивою, в беспорядках киргизских Уральской области, постоянно меня беспокоило. Только с занятием берега Каспийского моря можно действовать нам сколько-нибудь настойчиво с Хивою и с киргизами. Если полков[ник] Столетов ¹⁷ успеет в нынешнем же году собрать удовлетворительные сведения о пути в Хиву, то следовало бы, на всякий случай, приготовить войска для образования отряда в размерах предположенных для движения из Красноводска и берегом Аму-Дарьи.

Весною с прибытием 3-го стрелкового бат[альо]на я тоже могу собрать около 18-ти рот пехоты для наступательных действий против Хивы. Если бы решено было движение в Хиву, то 3-й стрелковый бат[альо]н не задержал бы меня, ибо он мог бы идти неделями двумя сзади и подошел бы к отряду ко времени переправы через Аму. Боюсь, чтобы его не задержали в Оренбурге где Бог знает что делается. Сведения о положении там дел очень сбивчивы; не могу выяснить себе настоящего положения дел в том крае. По многому судя, дела эти плохи; кажется Николая Андреевича кругом обманывают и он сам не знает что у него делается. Еще весною он должен был идти сам в степь, стать на левом берегу Эмбы, впереди этой реки и тогда, я уверен, возмущение не могло бы продолжаться и хивинцы не дерзали бы вторгаться в прикрытый им край. Киргизы ничего бы лучше не желали, как сохранить стада свои и подчиниться законной власти, которая защищает их от влияния иноплеменных им хивинцев. Понятно, что возмущение, от потери удобного времени, укрепляется, развивается и становится хроническим. Чем более думаю, тем более укрепляюсь в необходимости соединить управление Уральской и Тургайской областей с управлением Сыр-Дарьинской области в руках одного генерал-губернатора. Без этого соединения трудно ожидать хороших последствий. Интересы слишком общие, зависимость Сыр-Дарьинской области от положения дел в киргизской степи слишком велика, чтобы можно было разорвать связь, тогда как Семиречье тяготеет к Сибири по своим общим интересам с нею. Внешняя политика тоже тут одна, а там другая.

Во вверенном мне крае все благополучно, работы по всем частям оч[ень] много. Много, очень много сделано для того, чтобы положить основание благоустройству края, но чем более делается, тем более открывается других нужд, других вопросов. Надо время, надо иметь средства, здесь все можно сделать с этими условиями и можно очень испортить дела для будущего без этих средств.

Теперь Ваше высокопревосходительство вернулись уже из-за границы; вероятно и семья Ваша соберется наконец домой. Дай Бог им всем здоровья. Алексей Дмитриевич ¹⁸ вероятно странствует еще, много наживает он опыта на этом пути. Труд большой, но и польза большая. До сих пор я не решился еще удаляться из Ташкента, не зная чем разрешатся дела на Сыр-Дарьинской линии; теперь кажется ясно, что там не будет ничего заслуживающего внимания и я еду в Самарканд на этих днях.

Не могу ничего сделать для устройства пути от Терекли до Орска. У меня в крае, почтовые тракты более или менее в порядке; проезжающие не жалуются, напротив удивляются тому что находят. Но между Орском и Терекли нет почтовых лошадей и проезд почти невозможен. Там бедствуют так, что рассказы проезжающих кажутся выдумками, я потребовал от некоторых проехавших этот тракт официальных донесений и буду иметь честь представить их. Подобный порядок вещей не возможно оставить без принятия крутых мер. Нам здесь нельзя существовать без этого сообщения.

Пожелав Вам всего лучшего, здоровья главное, прошу принять уверения мои в искреннем уважении, с коим имею честь быть

Вашего высокопревосходительства покорнейшим слугою

К. фон Кауфман 1.

НИОР РГБ. ф. 169. к. 65. д. 23. л. 21-24.

Милостивый государь Дмитрий Алексеевич!

Позднее представление всеподданнейшего отчета за 1868 г. очень меня беспокоит. Ваше высокопревосходительство конечно не сомневаетесь, что были причины этому промедлению. [11] Прошу Вашего прощения во внимание к обстоятельствам, которые изложены в рапорте моем. Действительно, приехал я в Ташкент 19 июля; отчет составлялся, подходил уже к концу, но не доставало еще многих сведений, которые были необходимы. Ведь это первый отчет Туркестанского военного округа; его следовало сделать по возможности полным и я не мог решиться отправить его с большими пропусками. Прежде чем он был готов, я должен был уехать в Самарканд, и тут, на смотру войск, простудился. Я оч[ень] страдал и был не в состоянии ни читать, ни писать. Ревматизм мой после двухмесячного лечения, наконец, стал уменьшаться, но и теперь еще я с трудом пишу; рука ежеминутно затекает, а расположение духа самое нехорошее; впрочем, врачи уверяют, что это скоро пройдет.

Хивинский хан не отвечал еще на два моих письма; слух есть, что он готовит посольство, но только слух пока. Я все-таки не верю обвинениям, которые составились против него в Оренбурге. У него собираются все недовольные из степи, из Туркестанского края и из Бухары — это правда; правительство хана слишком слабо, да и не заинтересовано, чтобы сдерживать беспокойных людей, направляющих деятельность свою против нас — это верно; но этим кажется ограничивается его вина. Тем не менее нам нельзя оставить дела в этом положении, нам нужно во что бы ни стало привесть Хиву к одному знаменателю, как говорит Петр Николаевич ¹⁹, с Бухарою и с Кокан[д]ом, иначе Хива всегда будет пугалом для степных областей и для киргиз вверенного мне края, не только для задарьинских, но и для казалинских, и перовских. Прежде всего необходимо получить от хана ответ на мои два письма, а если таковой вовсе не последует (уже 4 м[еся]ца, как отправлено первое письмо мое) или если ответ будет неудовлетворителен, то я еще раз могу написать к нему, но уже на сей раз с положительными требованиями о возвращении пленных русских подданных, которые завезены в Хиву киргизами, и потребовать некоторых гарантий для спокойствия на будущее время. Если и затем не получится удовлетворительного ответа, тогда нельзя избежать наступательных действий. Для того, чтобы мне вновь писать и в том смысле, как здесь изложено, необходимо дождаться донесения от полков[ника] Столетова; никакого известия о высадке в Красноводском заливе не имею. Я бы считал оч[ень] рискованным идти в Хиву с одними моими войсками; необходимо, чтобы одновременно двинут был отряд от Красноводска. Лучшим временем, как мне сдается, следует считать — половина августа, сентябрь и октябрь; но можно идти и весною: с половины марта.

Пожелав Вам всего лучшего, прошу принять мои уверения в искреннем уважении и преданности, с коими имею честь быть Вашего высокопревосходительства покорнейшим слугою

К. фон Кауфман 1.

НИОР РГБ. ф. 169. к. 65. д. 23. л.. 25-26 об.

Ваше императорское величество!

Осчастлив[л]енный милостивым вниманием Вашего величества ко мне, выраженном в драгоценных словах, обращенных к брату моему ²⁰ во время юбилейного празднества Николаевского Инженерного училища, я решаюсь повергнуть к стопам Вашего величества чувства моей верноподданической благодарности. Здесь, вдали от родины, слово Ваше, в котором слышится поощрение к труду и к самопожертвованию, чувствуется особенно сильно и потому не взыщите, августейший государь, за решимость беспокоить Вас моею благодарностью.

В краю вверенном моему управлению спокойно. Если не все еще части управления развились и пришли к полному благоустройству, то с уверенностью могу сказать, что время мира и спокойствия не проходит здесь даром, и все, что ведет к благосостоянию населения и к упрочению его подданнических отношений к Вашему величеству, исподволь улучшается.

Желательно, чтобы спокойствие наше не было нарушено внешнею войною, все что возможно делается в этом направлении данном мне Вашим величеством; со стороны Кокан[д]а и Бухары не предвидится поводов сомневаться в сохранении мира, но за Хиву нельзя ручаться. Хотя я не разделяю мнения, что Хива скомпрометирована настолько, что война неизбежна, но нет и не может быть уверенности, что она не вызовет ее в нынешнем году; правительство Хивы ослепленное историческим прошлым, считает земли свои недоступными для нас и вероятно поэтому не торопится ни заявить о своей преданности, ни даже ответить на скромные мои требования. Удар должен быть нанесен, и тем сильнее, чем предприятие смелее и труднее. Положение, занимаемое нами в Средней Азии, столь теперь хорошо, что нам нельзя здесь рисковать ничем. По [12] отдаленности похода в Хиву и по средствам, какими я располагаю, я не могу повести туда столько войск, чтобы мог считать себя достаточно сильным для заслуженного наказания хивинцев. Я могу ожидать встретить там серьезное сопротивление и потому решаюсь высказывать мысль о необходимости, в случае наступления моего, двинуть одновременно самостоятельный отряд со стороны Красноводского залива; с отрядом этим я несомненно войду в сношение по вступлении на хивинскую землю, если бы раньше нельзя было достигнуть этого. Но я все еще не теряю надежды на мирное разрешение нашего хивинского вопроса и не упущу случая воспользоваться чем можно для избежания войны. Этим я полагаю исполнить Вашу державную волю.

Осмеливаюсь повергнуть к стопам Вашего императорского величества мои искреннейшие верноподданнейшие чувства

К. фон Кауфман 1.

ГАРФ. Ф. 728 (Коллекция документов Рукописного отделения Библиотеки Зимнего дворца). Оп. 1. д. 2918. л. 1-2 об.

Милостивый государь Дмитрий Алексеевич!

Только теперь я одолел мой несносный ревматизм; я избавился наконец от боли, которая мучила меня более трех месяцев, так что я с большим лишь усилием над собою мог заниматься делом. Письмо это передаст Вашему высокопревосходительству подполковник Корольков ²¹, которому я поручаю также доставить и представление мое о наградах к 17-му апреля ²², а также наши карты. Соблаговолите принять благосклонно мои ходатайства; кажется отступлений от установленных правил я не допустил, но есть конечно несколько таких ходатайств, которые могут разрешится благоприятно только при милостивом расположении ко мне государя императора. Я убежден, что я не прошу слишком многого и что я умерил сколько было возможно стремление мое к награде подчиненных моих, из коих многие, если не все, служат хорошо и притом в таком краю, в котором служить не легко.

Теперь все спокойно; как внутри, так и извне нет поводов к каким-либо тревогам, но все же за Хиву я опасаюсь. Последнее письмо мое, быть может, вызовет ответ хана и даст возможность разрешить дело с ним мирным путем. Если же он не даст ответа, то война будет неизбежна и я напишу ему только пред выступлением. Взгляд мой на способ и средства к наступлению Вам уже известны из донесения моего по сему предмету. К осени можно исподволь подготовиться и сосредоточить также отряд в Красноводске. Столетов верно не нашел возможности открыть со мною прямое сообщение, а это было бы весьма полезно.

В последнее время особенно участились доносы и жалобы на действия Семиреченского военного губернатора ²³; это вынудило меня послать туда подполковника Ракеева ²⁴, на которого я имею основание полагаться; донесения его еще не совсем определительны, но и не очень успокоительны. Между служащими там господствует сильное неудовольствие против генерала Колпаковского, хотя есть и весьма ему преданные. Я ожидаю еще более подробных донесений от подполков[ника] Ракеева и если подозрения на несправедливые и неправильные действия в[оенно]го губернатора примут более обвинительный характер, то я поеду сам в Верное, чтобы еще более уяснить себе положение дел и затем или тотчас же удалить генерала Колпаковского или же, если он прав, остановить развитие против него интриги. Не могу теперь ничего решительного сказать по этому вопросу.

С нетерпением ожидаю разрешения некоторых денежных вопросов, о которых представления мои сделаны уже несколько месяцев тому назад. Средства мои поистине небольшие; край требует многого еще, и не следовало бы скупиться, ибо все что здесь посеется — пожнеться с избытком, лишь бы конечно сеять благоразумно. Не отрицаю, что я могу во многом ошибаться, но смею думать, что крупных промахов не сделаю и что вообще дела наши здесь скорее хороши, чем дурны. Население относиться к властям с доверием; администрация пользуется популярностью в крае и учит народ уважать закон и любить государя. Это обучение идет хоть и медленно, но все же видимо подвигается, благосостояние края увеличивается заметно. Теперь и почтовое сообщение от Терекли, т. е. от границы с Оренбургским краем до Самарканда устроено недурно. Но я не могу еще пустить страховой и денежной корреспонденции на Оренбург, ввиду неустройства почтового сообщения от Терекли до Орска. Не могу не сетовать за это на соседа моего; не понимаю, как он не справится с этим делом; — равнодушие, неумение или действительная [13]невозможность препятствуют осуществлению столь необходимого дела. Если почты могли устроиться здесь, то почему они не могли бы и там сколько-нибудь улучшится. В конце октября я решился устроить почтовый тракт от Ташкента до Самарканда, а 9 декабря уже открыт этот тракт с временными помещениями, в которых весьма удовлетворительный приют; везде телеги, лошади, упряжь и ямщики. Подполков[ник] Корольков только что вернулся из Самарканда, может лично доложить Вам об этом тракте. Отсюда на Верное и отсюда до Казалинска страховая и денежная корреспонденция идет уже правильно два раза в неделю.

Эмир бухарский все еще неисправен, контрибуции не уплатил еще всей; он должен еще 120 т[ысяч] рублей. С купцов наших, когда случится, берет двойной зякет, кроме взяток, которые приходится им платить. Но это я надеюсь поправить. О возвращении ему Самарканда не могло быть речи, не только потому, что он не умеет держать слова, но и потому, что он слишком еще слаб, чтоб удержать за собою Самарканд; популярность эмира так еще невелика, что в Бухаре составилось мнение, что для него великое счастье, что он избавился от Самарканда. В настоящее время его посланник здесь в Ташкенте; он на словах передал мне, между прочим, что эмир ничего не хочет кроме дружбы, ничего не просит и что он совершенно доволен своим положением. Это похоже на правду.

У нас зима на славу. Говорят, никогда еще такой не было. С октября начались морозы, доходили в ноябре до -12 Реом[юра] и в декабре и январе до 15. В Ташкенте санная дорога. В домах холодно, но зато нет такой грязи, как это обыкновенно здесь бывает. У нас общество собирается по четвергам танцевать и 19-го февраля в день возглашения на престоле его величества будет большой бал. Общество весьма порядочное и не особенно скучает. Семья моя здорова слава Богу; дети учатся весьма прилежно и подрастают.

Собралась ли Ваша семья и как Ваше здоровье Дмитрий Алексеевич?

Пожелав Вам всего лучшего и всем близким Вашим, прошу Вас верить чувствам искренней любви и преданности Вашего высокопревосходительства покорнейшего слуги

К. фон Кауфман 1.

НИОР РГБ. ф. 169. к. 65. д. 24. л. 2-5 об.

(Содержание этого письма было доложено императору Александру II 28 апреля 1870 г.)

Милостивый государь Дмитрий Алексеевич!

С настоящим курьером — майором Петерсоном, Ваше высокопревосходительство, получите, между прочим, донесение мое о появлении Садыка с шайкою, на низовьях Яни-Дарьи. Весенние слухи являются со всех сторон: в Бухаре, говорят, идут большие вооружения, в Шахрисябзе — тоже, в Хиве готовятся к чему-то и наконец оттуда идет на наших киргизов Садык. Очень может быть, что все эти слухи кончатся ничем, весьма вероятно что и набег Садыка объяснится и что соседи наши не вызовут меня на кровавую борьбу — искренне этого желаю. Не отступая от мирной политики, указанной мне его величеством, я делаю возможное к тому, чтобы не доводить дела до разрыва. Я даже готов думать, что это мне удастся. Тем не менее кажется Хива, рано или поздно, не избежит своей участи. Есть много поводов думать, что она не признаёт себя слабою и на кого-то или на что-то надеется и требует урока. На три письма моих я получил наконец письма, не от самого хана, а от диванбеги (Один из высших придворных чинов, министр двора, заведовавший финансами и хозяйством.), который ныне правит Хивою и ханом; последний не занимается делами, а предается соколиной охоте. Он молод, ему считают 20 или 21 год. Диванбеги не отвечает определенно на все сделанные ему вопросы, но оправдывает правительство Хивы больше общими фразами по-азиатски; он отвечает двумя письмами на два первые мои письма. Я пишу ему ответ и копию с него буду иметь честь представить.

Внутри все благополучно; был я несколько встревожен появившимся опять сыпным тифом в Чимкенте, в больших размерах. Из трех рот 6-го пешего бат[альо]на заболевших было 55 чел[овек]. Принятыми весьма энергичными мерами заболевание прекратилось; в течение последней недели не было ни одного нового больного; из числа заболевших пока умерло трое: уездный врач и два солдата. Вообще же больных у нас немного и годовая смертность за 1869 г. составляет около 9 на 1000, тогда как со времени занятия Ташкента до [18]68 года цифра смертности доходила до 97 чел[овек] на 1000 чел[овек] состоящих по спискам. 97 на 1000 было в 1867 г.

У нас теперь два дорогих гостя: Тюря-джан, в ожидании распоряжения эмира о присылке людей и лошадей в Самарканд для переезда его в Бухару, живет здесь; другой гость, еще более дорогой и совсем кажется [14] ненужный — это Абдуррахман-хан ²⁵, свергнутый с кабульского престола. Чего он от меня хочет — я еще не знаю; когда он изъявил желание явиться сюда, я ему поручил передать, что ни на какое вмешательство с нашей стороны в дела его с Шер Али-ханом он рассчитывать не должен. Ему как видно некуда деваться, ни в Хиве, ни в Бухаре он не считает себя безопасным. В Бухаре эмир принял его сначала весьма радушно и щедро, потом стал уменьшать содержание и наконец вовсе прекратил таковое. Абдуррахман уверяет, что это произошло вследствии прибытия посла от Шер Али-хана с предложением дружбы и средств вести войну против русских. Из Бухары он кажется бежал, и к нам явился с 230 чел[овеками] в числе коих его двоюродный брат Исхак-хан ²⁶, несколько генералов и других чинов. Всех их надо кормить и кормить под контролем Валериана Алексеевича. Теперь идут с Абдуррахман-ханом объяснения, не знаю чем они кончатся. Он очень красив, хотя несколько толст, держит себя с большим достоинством и до сих пор не сказал ни одной пошлости.

Старый датха ²⁷, что с Тюря-джаном, все заговаривает о городах, а так как о возвращении их не может быть речи, ибо условия трактата не исполняются, то датха уверяет, что ему, по приезде в Бухару, отрежут голову, Между тем сам эмир и его первый министр, т. е. кушбеги и в письмах и на словах чрез посланных уверяют меня, что эмир ничего не желает; он ни разу не выразил мне ни одним словом просьбы о возвращении городов. Я думаю, что датха принадлежит к какой-либо крайней партии, которая мечтает о расширении границ, об изгнании из Азии кафиров (Кафир – название не мусульман, «неверных») и о быстром восстановлении прежней силы и влиянии в Азии Бухарского ханства. При нынешних обстоятельствах возвратить эмиру Самарканд на каких бы то ни было условиях — нельзя; это очень бы уронило нас в общем мнении, ибо в Азии знают все, что эмир еще не уплатил контрибуции, знают, что он не выполняет условий трактата; кроме того Азия и не поймет возвращения городов занятых кровью и подобный акт поставил бы нас в большое затруднение, исход которого трудно предвидеть, ибо последствием его была бы война с Бухарою, при невыгодных для нас условиях; тогда как нынешнее наше положение в Азии выгодно и в политическом, и в торговом, и в стратегическом отношениях. От добра — добра не ищут, притом бухарцы не дожили еще до уважения трактатов и только страх один может их сдерживать. Сколько я их понимаю теперь, то возвращение Самарканда повлечет на следующий же год штурм его. А нам некогда заняться войною, у нас и дома много дела.

Как только я успокоюсь относительно Бухары и Хивы, то поеду в Семиречье; я все же надеюсь, что это благополучие настанет и что войны не будет хотя бы до осени.

У нас жары и сушь наступили вслед за холодами; целый почти м[еся]ц тепло и нередко бывает +24 Р[еомюра] в тени, что для февраля и марта несколько много. Это обещает жаркое лето, пугающее воображение людей, привыкших к северному климату.

Семья моя здравствует и я пока не сожалею, что решился перевесть ее сюда, хотя это и разорило меня; но по крайней мере общество здешнее несколько оживилось и облагородилось. У нас собираются еженедельно, кроме больших балов. Сверх того концерты любителей, публичные чтения по разным предметам, все это полезно занимает публику.

Собрались ли члены Вашей семьи на зиму? Весною вероятно все разбредутся. Прошу засвидетельствовать мое глубокое почтение Наталье Михайловне и Елизавете Дмитриевне, а также всем Вашим. Пожелав Вам здоровья и успеха во всем, имею честь быть Вашего высокопревосходительства покорнейшим слугою

К. фон Кауфман 1.

НИОР РГБ. ф. 169. к. 65. д. 24. л. 6-9 об.

Милостивый государь Дмитрий Алексеевич!

Завтра я выезжаю в Семиречье. Дела там идут не совсем ладно, но все еще не могу решительно произнести слово мое против генерала Колпаковского. Служащие там разделились на две партии, одна против него, и он упорно и нещадно преследует ее; другая за него, и всем лицам к ней принадлежащим он видимо покровительствует. Это впрочем естественно; но делает он это так страстно, что и преследование и покровительство идет по-видимому независимо от недостатков и достоинств той или другой партии. Страсти зашли слишком далеко; вина со стороны генерала Колпаковского очевидно — есть; но мне важно выяснить, происходит ли она единственно от его несколько грубой натуры или от того, как говорят его враги, что он будто бы преследует честных людей, которые мешают ему обманывать меня и преследовать свои личные интересы. Страсти разыгрались с обеих сторон, и потому трудно верить показаниям партий; чтобы не ошибиться, я хочу видеть [15] сам. Если я прийду к убеждению, что вся вина в генерале Колпаковском, то несмотря на некоторые положительно хорошие его качества, я при себе должен буду удалить его из Верного, тем или другим способом, а если все же жалобы на него происходят от нескольких интриганов, то надо поддержать Колпаковского и поставить его в более выгодные условия. Посланные мною для ознакомления с некоторыми делами Семиреченской области подполковник Ракеев и полков[ник] Носович ²⁸, оба высказались решительно против генерала Колпаковского; но это меня не совсем еще успокаивает.

Перед отъездом моим у меня много дел, которые я должен кончить или поправить и между прочим следующие: 1) Получив от эмира последнюю часть контрибуции, я решаюсь отправить к нему посольство как знак доверия моего к нему и для показания бухарскому народу, что борьба кончилась и что настало время мира и спокойствия. Сеид Музаффар-хан желал этого. Быть может, что посольство это закрепит наши соседские отношения и побудит бухарское правительство исполнить и другие статьи Самаркандских условий. Правительство это несмотря на исполнение главного условия, хотя и не в свое время, во многих отношениях ведет себя так, что ни в чем и никогда на него полагаться нельзя. Если бы оно действительно наконец вразумилось, то может быть настанет время заговорить с ним о Самарканде. Ныне это решительно невозможно. Повторяю, что по личному моему убеждению, настоящая наша позиция в Самарканде и что от добра — добра не ищут. Но воля государя императора обязывает меня не оставлять этого дела и исполнить его «при первой возможности».

2) Абдуррахман-хан тоже немало меня затруднял; ныне я решился на меру единственно возможную; хан прибыл сюда нежданно и с огромною свитою до 230 чел[овек]. Содержание его и свиты обходится слишком 6 т[ысяч] р[ублей] в м[еся]ц. Я не в состоянии расходовать таких денег. Я убеждал его ехать в Россию, предлагал ему ходатайствовать пред государем императором о дозволении жить ему внутри Империи и о назначении ему содержания с несколькими человеками свиты и прислуги; но он умоляет оставить его здесь, уверяя, что оставлением этого края он лишится того влияния и авторитета в Кабуле, которым он пользуется и которым он рано или поздно будет нам полезен. Он говорит: «Я знаю англичан, знаю, как они вас любят; теперь вы с ними в мире, но пройдет год, два и ваши интересы в Средней Азии столкнуться, вы непременно подеретесь и тогда я пригожусь вам». Может быть он и прав. Я писал к Шер Али-хану, что Абдуррахман-хан принят мною, так как ему некуда голову преклонить; но что так как он, Шер Али-хан, нам зла не делает и притом находится под покровительством англичан, с коими мы в мире, потому прием Абдуррахман-хана не имеет другого значения, как простое гостеприимство, которое не должно его заботить. Абдуррахман-хан человек оч[ень] умный, решительный, развитый, с большим тактом и весьма симпатичен. Я решился, пока есть возможность, оставить его здесь; сообразив его положение и пользу которую при случае можно извлечь из него, я определил ему с содержанием такой свиты, какую он признает возможным содержать, по 1500 р[ублей] в м[еся]ц и сверх того другому претенденту Исхак-хану тоже со свитою по 250 р[ублей] в м[еся]ц. Остальные люди его свиты должны или возвратиться в Кабул, или поселиться у нас на своем иждивении на отведенной им земле. Таким образом за 21 т[ыся-чу] р[ублей] в год я буду содержать охотников идти во всякое время против англичан в Кабуле. Дай Бог, чтобы в этом надобности не было, Абдуррахман человек во всяком случае надежный.

3) Вверх по Зеравшану в близком соседстве с Самаркандом лежат мелкие бекства, зависевшие прежде от главного бека в Самарканде, а ныне никем не управляемые; они тяготятся своим положением, нам же почти не известны. Ближайшее из них Урмитан уже несколько раз присылало просить прийти к ним, далее Матча тоже присылало принять их в подданство. Бекства эти лежат по Зеравшану и ни Кокан[д], ни Бухара не могут добраться до них мимо Самарканда или мимо других земель русских. Шахрисябз один мог бы удобно завладеть ими, но это-то и не выгодно усиливать такого коварного соседа. Я предписал Абрамову ²⁹ сделать рекогносцировку вверх по Зеравшану. Это будет нечто вроде ученой экспедиции. По возвращении он сделает заключение как поступить с этими бекствами. Если бы генерал Абрамов заметил, что население неохотно его встречает или готовило бы ему паче чаяния неприятную встречу, то он под каким-нибудь предлогом вернется назад.

Слух здесь распущен, что эмир недоволен исходом посольства; но я этому не совсем еще верю. Наконец, если он недоволен, то кто же виноват тому, как не он сам. Да и пусть будет недоволен, пусть постарается угодить нам своим поведением.

Я очень замедлил возвращением писем моих, которые я просил у Вас для снятия копий. Я сам должен это сделать и потому не успел еще, но не забуду это исполнить и возвратить Вам собственность Вашу.

Пожелав Вам всего лучшего, здоровья Вам и всему милому семейству Вашему, прошу Вас верить чувству искреннего уважения и преданности, с коими имею честь быть Вашего высокопревосходительства искреннейшим слугою

К. фон Кауфман 1.

НИОР РГБ. ф. 169. к. 65. д. 24. л. 10-13. [16]

Милостивый государь Дмитрий Алексеевич!

В Верном я был обрадован милостью ко мне государя императора. Фельдегерь догнал меня с орденом св. Александра Невского. Первым побуждением моим было благодарить его величество, но не желая казаться назойливым, я отложил это намерение до другого случая. Благодарю Вас за ходатайство, ибо без ходатайства Вашего дело не обошлось.

Я почти окончил предположенный мною объезд Семиреченской области; нашел я ее в лучшем состоянии, чем ожидал. Многое здесь сделалось весьма удовлетворительно; есть конечно много недоделок, есть также много такого что сделалось несогласно с ожиданиями, но вообще говоря, область подвинулась против 1867 года далеко вперед.

Между служащими здесь две враждебные партии действительно существуют; генерал Колпаковский не сладил с этим, но зато он сладил со многим другим и потому я пока придерживаю его на месте и признаю его полезным губернатором. Надеюсь, что разыгравшиеся партии успокоятся теперь. О подробностях этой борьбы партий не пишу, как потому, что в дороге мало имею времени, так и потому, что не стоит того.

Войска здесь весьма различны; некоторые части, как напр[имер] батальоны № 10 и № 11 плоховаты, первый — по хозяйственной части, а второй — в строевом отношении. Хотя бат[альо]ны эти и находятся в невыгодных условиях, но и г[оспода] батальонные командиры виноваты. 12-ый бат[альон] и местные команды несколько лучше. Семиреченское войско тоже неодинаково по всем частям, но скорее в удовлетворительном состоянии. Две конные батареи в отличном состоянии, тогда как в [18]67 году они были совсем плохи.

О рекогносцировке генерала Абрамова вверх по Зеравшану имею сведения самые благоприятные. Народ везде встречает его с радостью; в ученом отношении движение это принесет много пользы. К концу мая отряд его уже должен быть на обратном пути, а к концу июня на месте; движение медленное, как по трудности горного пути, так и потому, что Абрамову необходимо идти к Искандер-Кулю, которое в стороне от пути.

Посланник мой в Бухару полковник Носович пишет с дороги, что его принимают везде радушно, даже предупредительно; везде на привалах столы, табуреты, ножи, вилки и ложки приготовлены к приему посольства. Все это предметы не употребляющиеся бухарцами и потому этим самым выражается и внимание бухарского правительства, и уважение к посольству, права коего начинают понимать.

Еще около м[еся]ца придется мне поездить; это большой подрыв канцелярским делам, но зато во многом полезно.

Пожелав Вам и семейству Вашему всего лучшего, я прошу принять уверения мои в самом искреннем уважении и преданности, с коими имею честь быть Вашего высокопревосходительства покорнейшим слугою

К. фон Кауфман 1.

НИОР РГБ. ф. 169. к. 65. д. 24. л. 14-15 об.

Милостивый государь Дмитрий Алексеевич!

Положение наше здесь совершенно спокойное, более даже чем когда-нибудь, тем не менее я признаю неудобным оставить опять Ташкент на долгое время. Прошлая моя поездка в С.-Петербург убедила меня в том, во-первых, что пребывание там легко затягивается и дорого стоит как казне, так и мне; во-вторых, что как бы ни хорошо шли дела, все же они идут несколько иначе в присутствии главного начальника. По этим причинам, составив новый проект положения об управлении краем, я отправляю правителя Канцелярии генерала Гомзина ³⁰ для отстаивания, для защиты этого проекта и по другим более важным вопросам относящимся до вверенного мне генерал-губернаторства. Он дело знает, он был председателем комиссии, в которой разрабатывались все части нового положения, об утверждении коего я ходатайствую. Если Вашему высокопревосходительству угодно будет иметь какие-либо объяснения, то генерал Гомзин в состоянии ответить на все вопросы, не только по части проекта, но и относительно положения края и хода всех дел. Было бы желательно, чтобы он имел возможность лично объяснится с теми министрами, до которых относится проект управления. По моему убеждению проект мой удовлетворяет всем требованиям и главное обеспечивает правительство и Туркестанский край от того произвола, который, при необходимом здесь расширении высшей власти может [17] проявится в ином генерал-губернаторе. Моя власть здесь слишком стеснена и в таком положении оставаться не может, надо ее расширить; — для этого предлагаю я совет управления наподобие военно-окружного, но с некоторою большею властью, с большими правами. Избежать этого едва ли возможно.

У меня дома все благополучно и я надеюсь, хотя поздно, т. е. не ранее ноября, переехать в новый дом, постройка коего подходит к концу. Семья Ваша, Дмитрий Алексеевич, соберется теперь вся, как я слышал. Радуюсь за Вас и желаю Вам и ей полного здоровья и благоденствия.

Как рад был Полторацкий ³¹, когда я отправил его с донесением о взятии Шахрисябза.

Прошу принять уверения мои в искреннем уважении и преданности, с коими имею честь быть Вашего высокопревосходительства покорнейшим слугою

К. фон Кауфман 1.

НИОР РГБ. ф. 169. к. 65. д. 24. л. 16-17 об.

Милостивый государь Дмитрий Алексеевич!

Вашему высокопревосходительству угодно иметь откровенное и конфиденциальное мнение мое о личности ротмистра Скобелева ³². Начну с первого вопроса: 1) Каков он в службе? Скобелев весьма исполнителен и усерден, можно даже сказать, что он берется за дело с увлечением и притом весьма энергичен, но не в такой же степени последователен. 2) К чему именно более способен? По мнению моему настоящее призвание его — полевая служба при войсках; он имеет много данных к успеху в этом роде занятий и едва ли выдержит долго административную должность, хотя и нельзя сказать, чтобы он не имел достаточной к тому подготовки; вообще он человек способный, но не довольно еще аккуратен. 3) О нравственных качествах Скобелева я должен сказать, что они в значительной степени омрачают выраженное выше мнение мое о службе и о способностях его. Непомерное честолюбие, желание выскочить, отличиться от других, вот главные двигатели всего поведения его. Направление это побуждает его смотреть снисходительно на средства и на некоторые свои поступки; он подорвал доверие мое к нему неправдою, которою даже похвалялся. Товарищи его ненавидят и у него одна история за другою, в историях этих он был неправ, а по одной из них, желая убедиться в чем дело, я назначил для разбора ее нечто вроде товарищеского суда, вследствии коего сделал ему выговор в присутствии членов суда. Про него распустили слух, что он трус, но это неправда. Последствием этого слуха было то, что Скобелев выдержал дуэль с двумя офицерами, одну вслед за другою и готов был продолжать ее, если бы не был остановлен. Не желая губить хороших офицеров, и так как последствия дуэли были не особенно важны, я сделал вид, что не знаю ничего и тем дело кончилось. Тем не менее с ним мало кто сближается. 4) Что касается до желания его служить ли здесь или в другом месте, я ничего сказать не могу, ибо и он тоже не высказывается; но полагаю, что отпуск им взят для того, чтобы не возвращаться сюда более. Таково откровенное мнение мое о Скобелеве.

Прошу принять уверения мои в искреннем уважении и совершенной преданности, с коими имею честь быть Вашего высокопревосходительства покорнейшим слугою

К. фон Кауфман 1.

НИОР РГБ. ф. 169. к. 65. д. 24. л. 18-19 об.

№ 13
К. П. Кауфман — Д. А. Милютину.
Ташкент. 25 декабря 1870 г.

Милостивый государь Дмитрий Алексеевич!

На днях я получил письмо от генерала Гомзина, который сообщает мне, что Министерство иностранных дел не довольно последними событиями в Туркестанском генерал-губернаторстве. Неудовольствие это относится преимущественно до политических дел. Все что я здесь делаю, я делаю сам и делаю сознательно, ни на шаг не отступая от политики примирительной, политики мира, которая указана высочайшею волею и от которой я отступать не позволю себе и которая сверх того вполне согласуется с моими убеждениями. Неужели я этого еще не доказал. Обвинения в отношении политики касаются: 1) Рекогносцировки к верховьям Зеравшана. 2) Занятия Магиана, Фараба. 3) Занятия Музартского прохода и 4) В возбуждении китайского вопроса.

1) Рекогносцировка была совершенно необходима. Нельзя оставить в тылу у себя чересполосное владение, не взглянув даже, что это за земли. Какой народ их обитает. Какие пути идут [18] через него. Какими средствами они обладают. Бекства, которые я желал узнать ближе, постоянно тревожат на границе и никому не подчиняются; между тем народ терпит от беков, которые спасаясь от эмира и от нас в 1868 году, посадили сами себя на бекские престолы. Если бы сидеть сложа руки и ждать, пока жители Зеравшанского округа, видя бездействие наше потеряли к нам уважение, тогда пришлось бы проливать кровь и терять время для замирения тех, которые, уважая нас, живут теперь смирно. Если бы обратиться к эмиру, то следовало бы пропустить его войска чрез земли наши; иначе он к верховьям Зеравшана не мог бы пройти: был ли бы смысл в этом? Я не говорю уже о невозможности обращаться к самим бекам, и тем возбудить лишь смех беков, который очень бы порадовал врагов наших. Неужели движение к верховьям Зеравшана, наше домашнее движение, предпринятое с целью исключительно любознательною, может дать повод предполагать, что я возвращаюсь к черняевским временам. Я имею в виду лишь одно: поддержать мир и спокойствие на границах и внутри края; если для этого я бываю вынужден предпринимать военные действия, то уж конечно это делается потому, что иначе нельзя. Можно ли сомневаться в том?

2) Занятие Фараба, Магиана и Кштута было совершенною необходимостью, иначе я их не включил бы в Самаркандский отдел. Это были разбойнические гнезда, не приносящие ни славы, ни выгоды. Доходы с них в обрез покрывают расход на их управление; они лежат в горах, отделяющих Шахрисябз от долины Зеравшана и если предоставить их своей судьбе, то они подчинились бы тому, кто владеет Шахрисябзом или Самаркандом. Это совершенное ничтожество, которое по беспокойному характеру своему должно быть в чьих либо руках. А так как по географическому своему положению земли эти врезались в Самаркандский отдел, то нельзя было допустить там хозяйничать бухарцам. Право я не говорил бы об этих землях, если бы они не были названы Вами в числе тех обстоятельств, которыми будто бы недовольно Министерство иностранных дел.

3) Музартский проход надо было занять, как потому, что если бы не я его занял, то он попал бы в руки Якуб-бека кашгарского ³³, который очень поглядывает на Кульджу. Кульджинский султан несмотря на разъяснение ему письменно о международных отношениях, о необходимости выдавать или наказывать разбойников, не исполнял этих законных требований генерала Колпаковского и потому ничего не оставалось делать как распорядиться самим в стране, где власть хана или султана столь ничтожна, что он не может привести к порядку жителей, называемых им своими подданными. Опять-таки и тут приняты возможные меры к тому, чтобы не затеивать войны. Султан видимо сделался лучше.

4) Возбуждение вопроса по делам китайским может быть только полезно; я свое мнение высказал; полагаю, что нам следует делать все возможное, чтобы побудить маньчжурское правительство восстановить свою власть в Илийской провинции; без них ничего хорошего на границе нашего Семиречья не будет, и Семиречье видимо беднеет от отсутствия торгового движения. Завоеванием Кульджи без надежды на восстановление китайского начала мы ничего не приобретаем и потому решаться на это можно только по нужде, когда бы обстоятельства указали, что другого выхода нет.

Я никак не ожидал встретить порицание моих действий со стороны Минист[ерства] иност[ранных] дел. Свое дело впрочем как умею — так и делаю. Цель у меня хорошая, средства возможно хорошие и по мнению моему результаты тоже недурны; больших едва ли достигнуть можно.

Нынешнее комплектование войск почти окончено; ожидаю еще один транспорт, самый больной. Из всех колонн, только две прошли нехорошо и занесли сыпной тиф и возвратную горячку. Мы в гораздо лучшем теперь положении относительно госпиталей, чем были в 1867 и 68 годах и потому Бог даст не дойдем до такого ужасного положения в каком были тогда, когда развилась занесенная эпидемия. Но все же по бедности нашей и теперь не все будет ладно, если болезнь сильно разовьется. Нынешний год был вообще неблагоприятный по двум главнейшим статьям: [19] много болезней в крае, в особенности лихорадок и мало хлеба, что произвело большую дороговизну. Пришлось даже воспретить вывоз хлеба заграницу, т. е. в Бухару где свирепствует голод.

Полковник Николаев ³⁴ скоропостижно умер. Для меня это большая потеря, для окружного совета тоже. Он был человек честный, умный, всегда и во всех случаях энергично поддерживал правду, законность; он был настоящий русский человек, образованный, трудящийся и добрый. Его мучила мысль, что он подозревался в тенденциях, которых у него никогда не было, но которые выдуманы на него злыми и нечестными людьми. Кого то Вам угодно назначить на его место?

Проект положения все еще не отправлен. Тороплю его, но не могу еще справиться; сделано много и добросовестно, как то он Вам понравится?

За бердановские ружья большое Вам спасибо. Стрелки наши в восторге от них и с рвением принимаются за обучение к действию ими.

Что то у Вас теперь делается? Газеты несколько воинственны; если будет война, то невесело мне будет просидеть в Средней Азии.

Моя семья слава Богу здорова. Дети растут. Все ли Ваши дома? Свидетельствую мое глубокое почтение Наталье Михайловне, Елизавете Дмитриевне и всему почтенному дому Вашему.

Пожелав Вам всего лучшего в новом году, прошу верить чувствам искреннейшего уважения и преданности Вашего высокопревосходительства покорнейший слуга

К. фон Кауфман 1.

НИОР РГБ. ф. 169. к. 65. д. 24. л. 20-23 об.

Милостивый государь Дмитрий Алексеевич!

Вместе с сим отправляю я ходатайство мое о наградах ко дню 17 апреля и рассчитываю на доброе участие Ваше к благоприятному исходу моих ходатайств, В числе представленных мною заключается генерал-майор Колпаковский, которого я прошу произвести в следующий чин. Он несет службу нелегкую, — и занимает пост почетный. Между тем 30 августа прошлого 1870 года, произведены в генерал-лейтенанты три моложе его в чине генералы: князь Туманов, Савич и Зиновьев. Генерал Колпаковский трудится много, он военный губернатор, командующий войсками и наказной атаман; я считаю его достойным производства.

Ко мне обратился с просьбою ходатайствовать о назначении членом от военного министра в Туркестанский военно-окружной совет, нынешний делопроизводитель Оренбургского военно-окружного совета Матвеев ³⁵. Ему я отвечаю, что назначение это не зависит от меня, но вместе зная хорошую репутацию г. Матвеева, я считаю долгом не умолчать пред Вами о желании его.

Мороз, снег, дороговизна во всем, вот беды нынешнего года, которые приходится одолевать и войскам и жителям. От этого и болезней в войсках более, чем в прежние годы, хотя они не так страшны как в 1868 году. Бог даст справимся с ними. Все остальное в крае и смирно, и недурно. Проект положения наконец я кончил. Как-то он понравится Вам. Это детище потребовало много труда и потому желаю ему полного успеха. На днях его отправляю. Теперь прочитываю переписанный экземпляр. Несколько поздно, но по совести не мог кончить раньше.

Пожелав от искреннего сердца всего Вам лучшего, Вам и почтенному семейству Вашему, прошу верить чувствам уважения и преданности, с коими имею честь быть Вашего высокопревосходительства покорнейшим слугою

К. фон Кауфман 1.

НИОР РГБ. ф. 169. к. 65. д. 25. л. 2-3.

Милостивый государь Дмитрий Алексеевич!

Генерального штаба подполковник Соболев ³⁶, по домашним обстоятельствам и по болезни, уволен в отпуск. Около 2-ух лет он был уездным начальником в Казалинске, на него было много жалоб со стороны русских купцов имеющих дела в Казалинске и со стороны некоторых жителей этого города. Обилие этих жалоб побудило меня назначить следствие, с удалением г. Соболева от должности. Хотя убеждение мое было всегда в пользу подполков[ника] Соболева, но я должен был [20] формальным образом выяснить причину почти общего неудовольствия против него. Следствие показало, что Соболев во всех своих действиях руководился честными убеждениями; он не выносит по своему характеру ни малейшей фальши ни в чем и потому, несмотря на чрезвычайную сердечную доброту свою, бывает резок при всех случаях, когда натыкается на нечистое дело. В таких местах как Казалинск, Перовск, редко встречаются порядочные люди между купцами. Если и в Ташкенте, в этом большом центре нашей среднеазиатской торговли, можно встретить порядочных людей только между служащими, то в таких местах как Казалинск нечего и спрашивать. Не стану доказывать это положение, ибо оно очевидно. Понятно, сколько страдал сам г. Соболев при его живом характере и какие выходили с ним случаи. Оставаться ему там было нельзя. Тем не менее он вышел оттуда столь же чистым, каким был при назначении. Вот это-то я желал доложить Вам на всякий случай потому, что некоторые жалобы из Казалинска доходили и до Вашего высокопревосходительства.

Здесь все благополучно; некоторые весенние слухи по временам тревожат меня, но это в Азии неизбежно и пока нет серьезных признаков, ни с какой стороны. Я выслал однако два небольших отряда из Казалинска и из Петровска за Дарью для того, чтобы дать киргизам откочевать с зимовок благополучно. К Хивинскому походу я не готовлюсь, надеюсь обойтись пока без него, хотя и не могу ручаться, чтобы Хива не вынудила к тому. Обстоятельства могут сложиться так, что не от меня будет зависеть недопустить до серьезного предприятия. В этом последнем случае, я согласно с указанием его величества, буду рассчитывать на помощь со стороны Кавказа. Желая выяснить, какие есть сведения со стороны Красноводска о пути в Хиву, и как скоро могу я рассчитывать на содействие кавказских войск, я вошел в непосредственное сношение с полковни[ком] Столетовым и копию с моего письма представил его императорскому высочеству главнокомандующему Кавказскою армией, прося повеления его о доставлении мне просимых мною сведений. Я получил телеграмму от великого князя, что со стороны Красноводска до получения высочайшего повеления может быть произведена лишь незначительная диверсия. Это совершенно так, я буду ожидать подробности почтою; эти-то подробности и составляют сущность дела для меня в настоящем случае. От полков[ника] Столетова ответа не имею.

На китайской границе дела наши все не хороши. Мы там имеем дело с совершенною дрянью, а между тем покончить с нею иначе нельзя, как раздавив ее, ибо ничего другого она не понимает. Завоевывать Кульджи я не стану, как по высочайшему на то категорическому повелению, так и по собственному моему взгляду на дело; но и тут может случиться, что я буду вынужден разрешить наказать кульджинского султана за его поведение с нами. Смею Вас уверить, да я думаю, что это видно по всему, что у меня нет лишнего задора и не было никогда и потому если я решаюсь на какое-либо военное предприятие, то это значит, что иначе поступить было нельзя. Верьте этому, ибо это правда.

Прошу Вас верить чувствам искреннейшего уважения и преданности с коими имею честь быть Вашего высокопревосходительства покорнейшим слугою

К. фон Кауфман 1.

НИОР РГБ. ф. 169. к. 65. д. 25. л. 4-7.

Ваше высокостепенство.

До слуха моего дошло, что будто в Бухаре тревога по поводу наших приготовлений к нападению на Ваши владения. Можете ли Вы этому верить? Если бы я хотел занять Бухару, то я мог бы это сделать в 1868 году. Если бы я не желал Вам добра, то не отдал бы Вам в 1868 г. города Карши, а в прошлом году Шаара и Китаба; наконец не стал бы я Вас уверять в дружбе и расположении, если бы думал нападать на Вас. У меня одно слово, и в течение трех с половиною лет наших с Вами сношений не было случая сомневаться в искренности моих слов. Что я говорил, — то и делал. Верьте мне: не пойду я к Вам, не думаю завоевывать Бухару и делать Вам какое-либо зло. Прошу Вас успокоиться и успокоить народ. Примите посольство; отчего Вы не отпустили сына Вашего, Сеид Абдулфаттах-хана ко мне на праздник? Не было бы у Вас тревоги и беспокойства, если бы Вы, ради дружбы, исполнили мою просьбу.

Желаю Вам здоровья и всякого благополучия. Да поможет нам Всевышний Бог сохранить мир и спокойствие между народами.

Туркестанский генерал-губернатор и командующий войсками Туркестанского военного округа, генерал-адъютант

фон Кауфман 1.

ОПИ ГИМ. Ф. 282. Оп. 1. Д. 507. Л. 30-30 об. Подлинник.

Комментарии

1. Музаффар-хан (ум. в 1885 г.) — эмир Бухары (с I860 г.).

2. Тюря-джан (Мир-Сеид Абдулфаттах-хан) — младший сын эмира Бухары Музаффар-хана.

3. По-видимому, имеются в виду Самарканд, Катта-Курган, Ургут, Hay и Яны-Курган. Вхождение же в состав Российской империи Ходжента, Ура-Тюбе и Джизака было официально признано мирным договором, заключенным с Бухарским ханством 23 июня 1868 г.

4. Шер Али-хан (1825-1879) — эмир Афганистана (с 1863 г.).

5. Крыжановский Николай Андреевич (1818-1888) — генерал от артиллерии, начальник Михайловского артиллерийского училища в 1857-1861 гг., варшавский генерал-губернатор в 1861-1864 гг., оренбургский генерал-губернатор в 1865-1881 гг.

6. Садык (род. в 1837 г.) — казахский султан, сын султана Кенесары Касымова, воевал против русских (во время походов в Среднюю Азию) и китайцев (на стороне правителя государства Йэттишар (Восточный Туркестан) Якуб-бека). В 1877 г. сдался русским властям и поселился в г. Чимкенте Сырдарьинской области.

7. Троцкий Виталий Николаевич (1835-1901) — генерал от инфантерии, начальник штаба Туркестанского военного округа в 1873-1877 гг., военный губернатор Сырдарьинской области в 1877-1883 гг., начальник штаба Кавказского военного округа в 1883-1889 гг., виленский, ковенский и гродненский генерал-губернатор (с 1897 г.).

8. Мухаммед-Рахим-хан (1845-1910) — правитель Хивинского ханства (с 1864 г.).

9. Дмитровский Виктор Иванович (1834-1902) — генерал-лейтенант, командир 6-го гренадерского Таврического полка в 1871 -1877 гг., 17-й пехотной дивизии в 1886-1891 гг.

10. Головачев Николай Никитич (1823-1887) — генерал-лейтенант, военный губернатор Сырдарьинской области в 1867-1877 гг., предводитель дворянства Сосницкого уезда Черниговской губернии (с 1884 г.).

11. Милютина (урожд. Понсэ) Наталья Михайловна (ум. в 1912г.) — жена Д. А. Милютина.

12. Милютина (в замужестве Шаховская) Елизавета Дмитриевна (род. в 1844 г.) — дочь Д. А. Милютина, фрейлина императрицы Марии Александровны.

13. Милютина Надежда Дмитриевна (род. в 1850 г.) — дочь Д. А. Милютина.

14. Рейтерн Михаил Христофорович (1820-1890) — граф, министр финансов в 1862-1878 гг., председатель Комитета министров в 1881-1886 гг.

15. Череванский Владимир Павлович (1836-1914) — писатель, управляющий Туркестанской контрольной палатой в 1868-1883 гг., Московской контрольной палатой в 1883-1884 гг., директор Канцелярии Государственного контроля в 1884-1889 гг., товарищ государственного контролера в 1889-1897 гг.

16. Татаринов Валериан Алексеевич (1816-1871) — директор Канцелярии Государственного контроля в 1853-1855 гг., государственный контролер (с 1863 г.).

17. Столетов Николай Григорьевич (1834-1912) — генерал от инфантерии, начальник Красноводского отряда в 1869-1871 гг., возглавлял болгарское ополчение в 1877-1878 гг., посольство в Афганистан в 1878 г.

18. Милютин Алексей Дмитриевич (1845-1904) — сын Д. А. Милютина, флигель-адъютант, курский губернатор в 1892-1902 гг.

19. Стремоухов Петр Николаевич (1823-1885) — директор Азиатского департамента МИД в 1864-1875 гг.

20. Кауфман Михаил Петрович (1822-1902) — инженер-генерал, генерал-адъютант, начальник Главного интендантского управления Военного министерства в 1867-1879 гг., товарищ генерал-инспектора по инженерной части в 1879-1882 гг., председатель Общества Красного Креста в 1883-1898 гг.

21. Корольков Николай Иванович (1837-1906) — генерал-лейтенант, начальник г. Коканда в 1876-1877 гг., военный губернатор Ферганской области в 1887-1893 гг., Сырдарьинской области в 1893-1905 гг.

22. Т. е. ко дню рождения императора Александра II.

23. Колпаковский Герасим Алексеевич (1819-1896) — генерал от инфантерии, военный губернатор Семипалатинской области в 1865-1867 гг., Семиреченской области в 1867-1882 гг., генерал-губернатор Степного края в 1882-1888 гг.

24. Ракеев Платон Семенович — подполковник, помощник начальника г. Ташкента в 1870-1871 гг.

25. Абдуррахман-хан (1844-1901) — эмир Афганистана (с 1880 г.), жил в изгнании в Самарканде в 1870-1879 гг.

26. Мухаммад Исхак-хан (1851-1909) — наместник Чар-вилайета (Южный Туркестан) в 1880-1888 гг.

27. Абулкасым-бий-датхо — ездил в С.-Петербург в качестве бухарского посла в 1869 г.

28. Носович Сергей Иванович (ум. в 1897 г.) — генерал-майор, начальник Джизакского уезда Сырдарьинской области в 1867-1871 гг., возглавлял посольство в Бухару в 1870 г., чиновник особых поручений при туркестанском генерал-губернаторе в 1876-1881 гг., военный губернатор г. Иркутска и иркутский гражданский губернатор в 1882-1886 гг.

29. Абрамов Александр Константинович (1836-1886) — генерал-лейтенант, начальник Зеравшанского округа в 1868-1877 гг., военный губернатор Ферганской области в 1877-1883 гг.

30. Гомзин Андрей Иванович — генерал-майор, правитель Канцелярии туркестанского генерал-губернатора в 1869-1877 гг.

31. Полторацкий Владимир Алексеевич (1828-1889) — генерал-майор, состоял при туркестанском генерал-губернаторе в 1869-1874 гг., командир 11-го уланского Чугуевского полка в 1877-1878 гг., состоял при наместнике Кавказа в 1878-1882 гг.

32. Скобелев Михаил Дмитриевич (1843-1882) — генерал от инфантерии, генерал-адъютант, начальник Наманганского отдела в 1875-1876 гг., военный губернатор Ферганской области в 1876-1877 гг., командир 4-го армейского корпуса (с 1878 г.).

33. Якуб-бек (Магомет Якуб-бек Бадаулет) (1820-1877) — правитель государства Йэттишар (Восточный Туркестан).

34. Николаев Михаил Никитич — полковник, член Совета Туркестанского военного округа в 1870 г.

35. Матвеев Иларий Максимович — полковник, делопроизводитель Совета Оренбургского военного округа в 1868-1875 гг.

36. Соболев Николай Васильевич — подполковник, начальник Казалинского уезда Сырдарьинской области в 1867-1869 гг.

Текст воспроизведен по изданию: «Войска наши такая прелесть, что нельзя представить ничего лучшего». Первый туркестанский генерал-губернатор: 12 лет переписки // Источник. Документы русской истории, № 1 (61). 2003