ХОРОШХИН А. П.

ЗАМЕТКИ ПО ДОРОГАМ СРЕДНЕЙ АЗИИ

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ.

Наши среднеазиатские области доселе пугают воображение всякого живущего вдали от наших восточных границ, а потому иные представляют себе неудобства дороги сюда и недостатки жизненных потребностей, т.е. воды и т. д., в самых мрачных красках. Немало, правда, помогают заблуждаться на счет здешней стороны преувеличенные рассказы досужих господ, с пылким воображением, здесь побывавших. Оставим эти рассказы при их авторах-героях: дороги здешние далеко не так ужасны, как, может быть, рисует их неукротимое воображение. Они, подчас, действительно, не представляют удобств даже наших проселков, но чего же требовать от края, которому всего четыре года минуло со дня его возрождения? Назад тому четыре года, т.е. при кокандах, здесь нельзя было шагнуть без того, чтобы не рисковать жизнью. Теперь по степи и по Сыр-Дарьинской Области поезжай, кто хочет....... Конечно, на здешних станциях нет кофе, по что же прикажете делать? Пусть каждый, собираясь в дорогу, позаботится в Оренбурге о всем необходимом, и, вполне уверенный, что киргизы на него не нападут и волки или тигры не заедят, он спокойно проедет наши степи с одного конца до другого. Разве где-нибудь лошадей не скоро дадут, или их не будет совсем, или не понравится упряжь и т. и.; но все это не редкость и на Руси, а в степи, где, кроме киргизов, никто не берется содержать станции, такие случаи, вместе с некоторыми другими неисправностями, извинительны. Но извинения, по моему, мало: стоит благодарить киргизов, что они не отказываются содержать станции, а не бить ямщиков, как это позволяют себе некоторые [42] «благородные» рыцари, представители, будто бы, цивилизации в диких странах.

Я буду очень доволен, если предлагаемая статейка, не смотря на свою краткость, послужит, для отправляющихся сюда с далекого севера или юга России, путеводителем и доставит кому-нибудь, хотя минутное, развлечение в дороге. Это и было главным поводом появления статьи в печати.

Заметки мои имеют характер, по преимуществу, топографический, хотя местами касаются и этнографии края, впрочем, как в том, так и в другом случае, без малейших претензий на специальность; почему и личные впечатления мои и вся обстановка, при которой я совершал переезды, оставлены почти в том виде, как они были записаны и печатались в «Русском Инвалиде».

К статье приложены: а) карта, b) маршруты, с) курс туземной монеты, и d) собрание, необходимых в дороге, киргизских и сартовских фраз, которые я признал нужным поместить, потому что мне не один раз приводилось снабжать ими путников, незнакомых со здешним языком.

Были же когда-то разосланы в войска, для руководства в Дунайских Княжествах, молдо-валахо-турецкие разговоры и словари, напечатанные русским шрифтом. Попытаем и мы применить к делу язык киргизов и сартов.

Самарканд.

Январь 1869. [43]

Советы на дорогу. — Путь до Орска. — Пуховые шали. — Орск. — Степные станции. — Форт Карабутак. — Уральское укрепление. — Каракум. — Вода. — Проезжие купцы. — "Жалобные" книги. — Ямщики-киргизы. — Лошади. — Верблюды.

Пользуясь правом путеводителя, статья моя, прежде всего предлагает путнику несколько советов, чтобы предохранить его от промахов и неприятностей. Начнем с экипажа.

Экипаж на железном ходу, безспорно, лучше повозки на деревянных осях; но если вы не надеетесь на оси, в данную минуту, то лучше возьмите запасные: иначе много времени потеряете где нибудь на починку экипажа. Притом же, кузнецы есть только в укреплениях и в сартовских городах. Запасные оси всегда пригодятся, так как здесь экипажи, вообще, дороги. Экипажи на деревянных осях дешевле и отчасти удобнее для езды по песку и по грязи. Запас на дорогу нескольких, разной толщины, веревок, мази для колес, другого экземпляра сердечника (шкворень) и других принадлежностей экипажа предоставляется благоусмотрению путешественника; но особенное, исключительное внимание нужно обратить на колеса, способные, по здешним дорогам, повергнуть беспечного путешественника в неисходное отчаяние, заставить его, со всем багажом, сидеть сначала среди степи, потом на станции и, затем, отправиться далее на перекладной или верхом на коне, а не то и на верблюде.

На каждой степной почтовой станции имеется по три или по четыре тройки и потребная на это число лошадей сбруя. Иногда, при большом разгоне, проезжим приходится дожидаться пока сбруя вернется домой; поэтому всем едущим спешно нелишне запасаться, по возможности, хоть старой сбруей в Оренбурге, на толчке: расход невелик; за то не будет остановок, потому что лошадей у киргизов доволыю. Но берегите ваши хомуты и дугу от киргизов, которые, подчас, весьма вороваты: увезут, например, хомут, не снимая его с лошади. Берегите также хлеб, составляющий для киргизов лакомство. Остаться в степи без хлеба очень легко, если вы будете раздавать кусочки попрошайкам-ямщикам или плохо положите ваши запасы.

При самых неблагоприятных обстоятельствах, вы проедете [44] расстояние от Оренбурга до Ташкента в три недели, а потому, на это время, кроме чая, сахара и непременно медного чайника, необходимо запастись хлебом, который, впрочем, можно иметь, хотя и плохой, в фортах и городах; табаком, холодными закусками: сыром, колбасой и т. и.

Вообще, если ваш экипаж поместителен и прочен, не оставляйте в нем ни одною уголка пустым: вещь, кажущаяся ненужной в Оренбурге, заставит вас вспомнить о ней дорогой или в Ташкенте, подчас с раскаянием, что не запаслись ею. Здесь все очень дорого и плохо.

Распорядившись, таким образом, посылайте за лошадьми, и в путь.

По дороге, до Орска, нет ничего достойного внимания, кроме пуховых шалей, перчаток, чулков и носков, которые приготовляют в этой местности оренбургские казачки, и так искусно, что на лондонской всемирной выставке была, говорят, огромная шаль, проходившая очень свободно чрез обыкновенное кольцо с мизинца. Едущим осенью или зимой нелишне купить из таких вещей что нужно.

Дорога до Орска идет по равнине, и только две последние станции перед городом покрывают Губерли или Губерлинские горы, начало Уральского хребта. Ио мнению моему, их удобнее проехать днем, нежели ночью.

Город Орск находится уже в киргизской степи, на левом берегу реки Урала. Орск был когда-то даже крепостью, но, с умиротворением окрестных киргизов и построением форта Карабутака, орская крепость утратила смысл и обратилась в один из непривлекательнейших уездных городишек. В Орске две почтовыя станции: одна для возвращающихся из степи, русская, другая для едущих в степь, киргизская.

С Орска начинается киргизская степь, по которой вы и поедете от станции до станции, или, вернее, от землянки до землянки, по самой однообразной, порою совсем иеоживленной местности. Правда, и землянки иногда не имеют стекол, но все-таки они похожи на жилье....... Будьте мужественны: вам, может быть, придется где-нибудь прождать час и более, пока ямщик ваш отпряжет лошадей, отыщет по соседству в овраге кибитку (юрту) и притащит из нее — наговорившись предварительно с хозяевами о том, кто вы, в каком экипаже едете и т. и. — какого-нибудь полусонного киргиза, который, к довершению всех ваших несчастий, [45] объявит, что лошадей нет, что они увезли на следующую станцию проезжего, что до станции этой считают тридцать верст (на самом деле, их будет за 50), и порадует вас своими ожиданиями лошадей к свету....... А то, извольте, он может также доложить вам, что лошади есть, но только в степи, вот недалеко, за пригорком, и что он уже послал за ними..... Все это неправда. Завернитесь в шубу и спите до утра: оно, по пословице, мудренее вечера. Лошади, наверное, ранее половины следующего дня не вернутся, а посылать за ними за пригорок киргиз и не думал; если же и послал, то посланный захватил с собою кусок грязного войлока и лег спать за бугром, до утра....... Да, все это очень печально, в особенпости если вы не знаете языка и некому передать киргизам ваши требования. Но такия неприятности существуют только между Орском и Казалинском. Оте Казалинска, где начинается Сыр-Дарьинская область, и до Ташкента, на каждой станции есть смотритель-солдат или казак, знающий язык. Тут дела идут иначе.

Первое степное укрепление после Орска, на пути вашем, будет форт Карабутат. Он состоит из нескольких глиняных казарм, для небольшого гарнизона, и из маленькой цитадели, на горе, с какой-то странною башней.

Едущим в тяжелых экипажах, с семействами, и господам робкого десятка не советую пускаться из Карабутака в дорогу на Уральское укрепление ночью, в особенпости темною: непосредственно из ворот станции идет крутой спуск и поворот направо, кругом горы, на реке Карабутак, где, по неосторожности сонного ямщика, легко можно получить большую неприятность. По выезде в степь дорога пойдет ровная, почти ничем неотличающаяся от той, что проехали до Карабутака, как и само Уральское укрепление ¹, в которое приведет вас эта дорога, мало чем отличается от него; разве только цитадель в нем обширнее карабутакской, да вокруг есть небольшое поселение с несколькими кабаками и лавочками. В цитадели церковь и лекарь.

С Уральского укрепления прекращаются почтовыя землянки и через три или четыре станции начинаются пески Каракум. В переводе на русский язык слово это значит черный песок. На всем пути через Каракум я нигде не видал ни крупинки черного песку, а потому думаю, что пески эти названы так по их неприветливости, которая, впрочем, по почтовой дороге, не [46] заявляет себя ничем особенным, кроме обычного однообразия окрестных видов, остановок среди дороги от песку и бессилия лошадей и дурной воды в колодцах. Советую вовсе не пить эту воду, или, по крайней мере, приправлять ее сиропом или вином. Она не особенно неприятна на вкус, но весьма дурно действует на желудки непривычные, особенно на изнеженные изысканными яствами и питиями. Чай из каракумской воды плох. Говорят, что почтовая дорога пролегает по лучшей части Каракумов, в остальных частях своих еще более неприветливых.

Почтовые домики заменены в Каракуме кибитками, бесчисленное множество раз описанные разными путешественниками. В некоторых станционных кибитках есть железные печи, а в иных и совсем Русью пахнет: в них помещаются казаки, содержащие, местами, по почтовой дороге в Каракуме пикеты. Это — для порядка; но я помню, как, на станции Джалаули, казачий урядник, заведывавший пикетом, обещавший дать лошадей мне, прибывшему прежде и с казенной подорожной, отдал их проезжим торговым бухарцам, конечно не даром. Хорош пример для киргизов! Вообще нужно быть осмотрительнее и отстаивать права казенпой подорожной: иначе бухарцы, исключительно люди торговые, всюду будут встречать преимущество, благодаря нескольким гривнам и чаю, который они пьют почти на каждой стапции, и все-таки уезжают прежде иеосмотрительного обладателя казенной подорожной.

«Жалобные» книги существуют на очень многих станциях, но пользы от них нет ни малейшей. На их девственных страницах досужие путешественники изощряют иногда свое остроумие, или плачутся на судьбу. Ревизуются ли такия книги или нет — неизвестно. Да и что толку в ревизии?... Киргизы дики и просты, и если причиняют проезжим неприятности медленностью, то бессознательно, а проезжие, в свою очередь, нередко бьют их. Кто прав, кто виноват — судить трудно, и в жалобных книгах того не прописано....... На водку киргизы-ямщики просят все, хотя и не все пьют ее; однако есть и такие, что не отказываются от рюмки и пьют при случае в фортах, как и русские люди. Вообще же киргизы, как мусульмане, водки не употребляют. Лошади в Каракуме незавидны, потому собственно, что дороги песчаны, и вы не отказывайтесь от верблюдов, даже прямо требуйте их: верблюды везут хотя и медленнее лошадей, по за то не станут. Относительно кротости и послушности [47] верблюдов будьте покойны, хотя все-таки предупреждайте возниц, чтобы в корень (т. е. в оглобли) запрягали верблюда более смирного. С хорошим запасом терпения и снисходительности, вообще необходимых в степи, вы отлично проедете пески Каракум, и как только начнут показываться перед ними вдали лиманы Аральского Моря, а потом даже и самое море, и в туманных очертаниях горы, можете поздравить себя с окончанием пути по Каракуму. Вы уже в Сыр-Дарьинской Области; оседлые пункты по дороге будут чаще, виды разнообразнее и дорожных удобств сравнительно больше.

ОТ КАЗАЛИНСКА ДО ТАШКЕНТА.

Город Казалинск. — Форт № 2. — Переправы через р. Сыр-Дарью. — Город Перовск. — Саксаул и колючка. — Развалины Саурана. — Туркестан. — Мечеть Хазрет — Ахмед-Яссави. — Базар. — Дорога до Икана. — Икан. — Арс. — Чимкент. — Местный Арарат. — Сходство библейских сказаний. — Ташкент издалека.

Казалинск ², первый уездпый город Сыр-Дарьинской Области, состоит, кроме укреплений, из значительного поселения и в состоянии удовлетворить многие из ваших дорожных нужд. В Казалинске есть гостиница, лавки, мастеровые, квартиры в домиках поселян и проч.

В Казалинске зимует аральская флотилия.

Дорога из Казалинска, или, в просторечии, Казалы, на форт № 2-й, местами пересекается иригационными канавами, и потому предосторожности по ней не лишни, особенно если, за предидущий путь, замечены в экипаже какие-либо перемены к худшему.

Близ форта № 2-й, который, сам по себе, не обращает на себя внимания, проезжие переправляются на баркасе через р. Сыр-Дарью и до города Перовска едут левым берегом этой реки. Тут дорога одинаково непокойна, а потому, при постановке экипажа на баркас, нужно наблюдать за рабочими: пристани не совсем удобны и экипажу легко могут нанести повреждения, которые потом не кстати обнаружатся в дороге. Поэтому, кроме просьбы к являюшейся на переправу дежурной команде, также как и на переправе близ Перовска, необходимо присоединить, в виде поощрения, там и сям «на водку». Переправляться ночыо не советую, особенно людям, семейным. [48]

Под городом Перовском, в восьми верстах от него, вы снова переправляетесь на правый берег Сыра.

Перовский основан на месте коканской крепости Ак-Мечеть, взятой оренбургским генерал-губернатором графом Перовским в 1853 году.

Перовск, как и Казалинск, только еще возникают. Но тем не менее оба города, вместе с Ташкентом, обещают первыми выдвинуться вперед из среды здешних полуазиатских, полурусских оседлостей.

За Перовском, вместе с местностью, начинает изменяться и природа. Своеобразный и печальный саксауловый лес и колючий кустарник тянутся на большие расстояния по обе стороны пути, и фазаны по одному и стаями перелетают дорогу, порой в недальнем расстоянии; а потому, обладая ружьем, можно доставить себе удовольствие охотой; за успех ее, впрочем, никто не поручится: фазан хоть и подпускает к себе близко, но быстро скрывается в кустах. В Перовске и в Джулеке, равным образом у киргизов, кочующих в районах этих мест, фазан весьма обыкновенная птица. Правда, довольно фазанов на базарах и в Туркестане, Чимкенте и Ташкенте, но здесь они сравнительно дороги и как будто хуже. Тигры, бесчисленные в первые годы существования сыр-дарьинских укреплений, сохранились до сих пор и беспокоят иногда, по словам киргизов, стада; но примеров нападения на проезжих не слышно; разве чересчур пылкое и пугливое воображение способно нарисовать разные страхи; на самом же деле тигр, издалека заслышав стук экипажа, бежит прочь. Охотников на этого зверя, говорят, мало. Из диких травоядных, в лугах по Сыру водятся будтобы козы и тарпаны.

По мере приближения к маленькому форту Джулеку, влево от дороги начинают всплывать над горизонтом горы Каратау, называющиеся в этой местности Идермен-тау, которые сопровождают путешественника с левой стороны почти до Чимкента. По рассказам, горы эти покрыты зимовками, кочевьями и пашнями киргизов, богаты, разного рода, дичью, даже оленями, тиграми и кабанами. Кроме гор вдали и развалин Савруна, как значится на картах, или Саурана, как произносят киргизы, до Туркестана не встречается ничего интересного. Сауран издалека предстанет перед путником своими стенами, из-за которых в одном месте выглядывают верхушки каких-то оригинальных башен, в форме гигантских бутылок из-под рейнвейна. Башни эти очень высоки [49] и с них в былые годы, будтобы, бросали осужденных на смерть преступников. По другому преданию, башни построены Тамерланом ³, в угоду его любимой внучке, нелюбившей сидеть в гареме и большой охотнице любоваться окрестностями и видом громадной мечети Хазрета, которая отсюда уже видна. Значит, и город Туркестан недалеко.

Дорога идет под самыми стенами Саурана, а потому любознательному путнику представляется возможность проникнуть за эти стены и подивиться на среднеазиатские постройки и на терпение, с которым накладывались одна на другую огромные массы глины. Должно быть, в самом деле, имелась надобность в этой городьбе, потому что почти все занятые доселе города обнесены глиняными стенами Возница-киргиз рассказывал мне, что давным-давно когда-то Сауран был городом, следы которого как-будто заметны по направлению к горам, и принадлежал какому-то султану (?), кочевавшему летом в соседних горах, а зимовавшему в Сауране, где имелись помещения, базары, мечети и войско. Караваны приходили в Сауран со всех сторон и торговля в нем процветала. Но калмыки ⁴ напали на город и разрушили его. По каким летописям угодно будет вам проверить это сказание незнаю; но, глядя на громадные стены, со следами полуразвалившихся бойниц и башен, я невольно думал о том, что творилось за ними в былое время, какие страсти и цели оживляли их, и как младенствующее человечество глупо играло своими судьбами и бесследно ушло, оставив по себе лишь бессмысленные массы глины. А посмотрите на здешнюю природу, на горы, до прихода нашего сюда нетронутые, и, рядом с этим, на полнейшее всеобщее невежество от мала до велика, на царящее здесь искажение природы человеческой. Здесь люди как-будто спали, и, сонные, бессознательно шли исстари указанным им, отцами и религиею, путем жизни. Религиозный фанатизм и замкнутость господствовали во всей силе. Отношения не вырабатывались; женщина презиралась и пока презирается; правда была мифом; направить на путь истинный было некому, и поколения за поколениями плелись и плетутся, нога за ногу, не имея, в прошлом и настоящем, ничего, кроме кровавых драм без смысла, кроме многих сотен [50] тысяч жертв, падших тоже безсознательно, и кроме нелепых форм жизни, весьма рельефно характеризующих нравственное несовершенство масс. Без постороннего влияния, Средней Азии никогда бы не проснуться, и участь неоставить по себе лишь кучи глины — была бы участью неизбежной. Но время, исцеляющее всевозможные болезни, уврачевало уже отчасти, и окончательно уврачует, общественные раны здешнего населения, больного нравственно и хилого физически. Благотворное влияние русской власти не замедлило обнаружиться. Дороги свободны; купец смело идет со своим караваном и спокойно спит дома, уверенный, что ничей произвол не обеспокоит его; горожанин не боится за свою красавицу- жену или дочь; рабство уничтожено; взамен разбойничьих шаек, горы наполнились искателями их богатств; конкуренция по всем отраслям торговли и промышленности начала обнаруживаться....... Кажется, на первое время довольно наших заслуг в Средней Азии?...

Туркестан, или, по сартовски, Хазрет-Султан, первый среднеазиатский город по пути сюда, взят в 1864 году. Я подъехал к Туркестану ночыо, но доселе помню впечатление первого среднеазиатского города. Ночи здесь великолепны потому, что небо и звезды необыкновенно ярки, и созвездия как-будто непохожи на наши северные. Туркестан, как и все почти среднеазиатские города, окружен садами. Огромные стройные тополи красиво окоймляют дорогу между садами и вобшем производят необыкновенное впечатление на воображение небывалого в здешних краях путника. Присоедините шум арыков — и кругом вас невиданная вами оригинальная обстановка.

В Туркестане достойна внимания мечеть времен Тимура-Хазрет-Ахмед-Яссави, а по-русски просто Агрет. В ней похоронен мусульманский святой теолог Ахмет-Яссави, потомки которого, живущие в Туркестане, и доселе избавлены от податей. Мечеть, по величине своей, принадлежит к тем семи громадным постройкам Тимура, которые, здешними летописями, считаются чуть не семью чудесами света. К ним же принадлежит цитадель г. Шарсабиза и мечети г. Мешеда (в Персии).

Мечеть Хазрет-Яссави подробно описана в одной из последних книжек «Военного Сборника» за 1866 год.

Узкая улица ведет к воротам мечети; их охраняет часовой. Двор мечети обстроен саклями, в которых временно или постоянно помещались, в прежнее время, служители храма, богомольцы [51] и весь тот люд, который необходим при мечетях в мусульманских государствах: дуана (юродивые), странники и т. и. Теперь сакли эти, также и небольшая мечеть над могилой упомянутой выше непоседы-внучки Тимура, на том же дворе, равно и сам Хазрет, пусты. Кажется, раз в неделю «правоверные» стекаются со всех концов города, вместе с богомольцами издалека, и творят намаз над могилой Ахмеда.

Задним фасадом мечеть почти примыкает к стене цитадели. Если войти на барбет, то Туркестан откроется во все стороны, кроме той, с которой высится громада Хазрета, с гнездом аиста на одном из своих куполов. Тут, глядя на узкия и кривые улицы, на низкие сакли с плоскими крышами, на сады с их стройными и высокими красавцами-тополями, на движение разнообразной, характерной толпы, можно составить себе понятие о наружном виде всех среднеазиатских городов. А чтобы разочароваться — нужно спуститься с барбета и идти на базар. Узкия, только в летний зной сухие, улицы приведут вас на базар. Он очень невелик в сравнении с ташкентским, но оригинален во всех отношениях. Среднеазиатский базар состоит обыкновенно из сплошной линии лавок с разными разностями и делится на ряды, т.е. чайный ряд, ситцевый и т. и., или представляет собою смешение разных предметов торговли. Так, около лавки с мелочью. т.е. со шнурками, тесемками и т. и., находите трактир, в сущности такую же лавку, в которой на большом очаге готовятся туземные кушанья; далее встречаете ряд шипящих самоваров, кувшины для чая, китайские чашки, мешок с кишмишем и кучу туфлей у порога. Тут пьют чай. Потом идет лавка мясника, с вывешенными на показ бараньими тушами: за ней видите лавку, набитую халатами, азиатскими и русскими тканями, платками и т. и., дальше кондитерскую, уставленную мешками с фисташками, кишмишем, орехами, урюком, увешанную виноградом и дынями, искусно оплетенными соломой во избежание порчи, и т. д. Все эти лавки дверей не имеют; только на ночь наружная сторона их сплошь забирается досками, сквозь которые, проезжая по улице ночыо, видите огоньки. В лавке, среднеазиатец, кроме торговли, творит омовение и намаз, занимается туалетом, мастерством, пьет чай, ест и спит, не бывая дома по неделе и более. Таким образом, базар, торговля являются единственными проявлениями общественной жизни среднеазиатцев, вообше сонных и ленивых. [52]

По пути из Туркестана в Чимкент замечательна дорога от Туркестана до деревни Икан, дорога ровная, как стол, по которой, в декабре 1864 года, сотня уральцев, под командою есаула Серова, в течение трех суток геройски выдерживала напор бесчисленных коканских скопищ и почти вся легла, спасши г. Туркестан.

Деревня или, на иных картах, крепость Икан очень бедна. Иканцы, после дела Серова, сильно пострадали за преданность русским, от полчищ Алимкула, который их почти всех велел гнать в Ташкент. И полунагих, босых и голодных, с семействами, их погнали по зимней дороге для того, чтобы нищенствовать в Ташкенте.

Две последние станции к Чимкенту заслуживают также внимания путешественника,

Станция Арс или, по, русски, Арыс расположена на речке Арсе, весьма неглубокой, но быстрой, а потому, персправляясь через нее у станции в брод, не мешает слушаться ямщиков, которым это дело знакомо. Со стапции Арс до следующего пикета пойдет отвратительная дорога по косогорам. Всем, приспевшим на Арс к ночи, рекомендуется переспать, потому что и днем можно встретить по этой дороге большие неприятности, даже в роде перелома руки или ноги, или, по крайней мере, значительных повреждений в экипаже. Тормаз в этой местности необходим.

Чимкент — второй среднеазиатский город, по дороге от Оренбурга до Ташкента. Чимкент, город наиболее пострадавший от штурма, расположен вокруг горы, занятой цитаделью. Дорога в цитадель идет с базара по крутому подъему. В городе очень порядочный базар. Русская слободка застроилась изрядно; в лавочках можно кое-что искупить.

Слово Чимкент в переводе значит зеленый город. В самом деле, в Чимкенте много садов, много воды, и город имеет вообще приветливую физиономию.

С Чимкента дорога, почти под прямым углом, поворачивает на юг и все время идет в виду гор Каратау, которые в одном месте подходят к ней так близко, что является желание подняться на хребет. Но это обман зрения: горы высоки и далеки. Та, что всех ближе и особенно манит, зовется Казбек. В местных преданиях она играет роль нашего Арарата. По словам туземцев, на ней есть след ковчега Ноя. Подобное сходство библейских сказаний с преданиями и книгами мусульман [53] встречаетея очень часто. Например, толкование имамом Агзамом сновидения халифа Гаруна почти ничем не отличается от сказания библии об Иосифе и Фараоне. Объясняется это просто тем, что мусульманство весьма многое заимствовало из библии.

О Ташкенте, окруженном садами, будто широкою лентою, я надеюсь поговорить в особом труде; здесь же замечу только, что в русском квартале Ташкента, именно в доме Жемчужникова, есть нумера, а в слободках много квартир; извозчики, на самых разнообразных колесницах, укажут кухмистера и т. д.

ОТ ТАШКЕНТА ДО ТОКМАКА.

Дорога до Аулиэ-ата. — Манкент. — Горы Алатау и Каратау. — Аулиэ-ата. — Александроград. — Коканские и наши крепости. — Поселяне. — Каракиргизы.

Дорога от Ташкента до Аулиэ-ата идет через Чимкент и далее через небольшой городок Манкент, который представляет единственную оседлость на всем пути между Ташкентом и Аулиэ-ата. И немудрено: все степи, по левую сторону дороги, и все горы по правую населены кочевниками киргизами и каракиргизами, ненуждающимися, как известно, ни в тени садов, ни в кровле оседлого жилища. По дорогам этой местности встречаются вереницы навьюченных верблюдов и кавалькады киргизских всадников и всадниц: это перекочевывают киргизы, меняя степи на горы и горы на степи. Те и другия, кажется, беспредельны.

Горы провожают путешественника по правую руку вплоть до Аулиэ-ата, где, недалеко от города, почтовая дорога ущельем выходит на долину Таласа, быстрой горной речки, пропадающей в разливах озера Каракуль, в кочевьях киргизов Болыной орды. На Таласе построен Аулиэ-ата....... Но прежде покончим с горами.

Водораздел рек Чу и Таласа, начинаясь у Аулиэ-ата под именем Александровского хребта, идет на восток к озеру Иссыккулю и покрыт вечным снегом. Туземцы зовут горы эти Ала-тау — пестрые горы. Трудно придумать название проще и картиннее этого, данного дикарями, бродящими по горам во всякую пору года, по снегу и по зелени, в мороз и оттепель, которая, между прочим, и вызвала название, когда дикарь с какой-нибудь вершины [54] любовался величественной и беспредельной панорамой гор, покрытых вечным снегом.

Под именем Алатау известны здесь и все прочие горы, окружающие озеро Иссыккуль и очерчивающие долины рек: Сусамыра, Джумиала и Нарына, из которых образуется р. Сыр-Дарья. Все горные кряжи южнее, по рекам Келесу, Чоткалу и Чирчику, известны в народе и в географии под названием Каратау, «черных гор». Они покрываются снегом только в зимние месяцы и также населены каракиргизами, просто киргизами и оседлыми таджиками, вплоть до правого берега Сыра, и так же живописны, как и горы Алатавские.

Минеральные и другия богатства Алатавских гор пока еще не исследованы. Но слышно, что в горах много строевого леса, который, конечно, значительно облегчит колонизацию Чуйской долине и нагорного края, если только колонизация не будет найдена стеснительной для туземного населения, состоящего из незначительного числа оседлых туземцев (сартов) и многочисленных киргизских родов Большой и Дикокаменной орд.

Уездный юрод Сыр-Дарьинской Области Аулиэ-ата (святой отец) расположен на рукавах р. Таласа, когда река эта, пройдя нижним течением своим долину между хребтами Урта-тау и Александровским, поворачивает на север и огибает справа первыя возвышенности Александровских гор. Галас делится тут на несколько рукавов и бежит доволыю быстро, как и все вообще горные речки и арыки этой местности. Город расположен по левому берегу левого рукава реки и состоит из цитадели, хорошо командующей окрестностями, незначительной русской слободки и сартовского поселения. Аулиэ-атишский базар невелик, но торговля на нем, в особенности скотом и хлебом, постоянно весьма значительна. Скот и хлеб доставляются киргизами и каракиргизами и, сравнительно с другими местностями области, весьма дешевы. В будущем, и тем более с построением здесь города Александро-града, пункту этому предстоит важное торговое и административное значение. Лучшим местом для нового города, по мнению моему, была бы обширная площадь к востоку от нынешнего населения, с почвою твердой, нетронутой, пересеченная с севера на юг светлыми и быстрыми рукавами Таласа, который, в свою очередь, проходя под Александровскими горами, находящимися весьма недалеко, окоймлял бы город с востока. Большой почтовый путь из Сибири, караванный путь через горы в Кокан, [55] соседство киргизов, богатых скотом и хлебом, умеренный климат, вода из лучших в крае, довольпо живописная местность, все это служит хорошим ручательством за процветание нового города, потому что непременно привлечет торговые и промышленные силы. Кроме всего этого, основание Александрограда немалую пользу принесет и цивилизации края, населенного, по преимуществу, дикими и доселе воинственными родами киргизов, известных в наших старых, и даже в некоторых новых географиях под названием дикокаменный или закамененных.

При коканском правительстве, с Аулиэ-ата начинался ряд укрепленных пунктов или курганов, вмещавших в себе гарнизоны, с помощию которых правительство только и могло, в случае надобности, например при сборе податей, влиять на своих бродячих и диких подданных. Но приказы хана и аулиэ-атинских беков, ведавших эту местность, порою не имели никакого значения, потому что те же самые киргизские бии и каракиргизские манапы, что лежат теперь спокойно, хотя и невсегда, в аулах, осаждали беков в их резиденции Аулиэ-ата и опустошали окрестности города, не боясь коканских пушек. Причиною таких народных движений были, по большей части, бессовестные поборы, сопровождавшиеся зачастую захватом биев и манапов, в чаянии, что их выкупят родичи. И родичи иногда действительно выкупали их, но иногда, выведенные из терпения, шли войной против правительства, нравственное влияние которого было вообще плохо. А потому со стороны правительства благоразумно было позаботиться о влиянии чисто-физическом: об укреплениях и пунктах, тоже, впрочем, невсегда страшных для диких наездников. Укрепления были на урочищах Меркэ, Чалдываре, Аксу, Пишпеке и Токмаке. По мере движения русских войск с сибирской границы, пункты эти, кроме Пишпека, очищались от коканских гарнизонов сами собою. Пишпек штурмовали два раза, по-тому что, после первого штурма, он не был занят нашим гарнизоном, и вследствие того возобновлен коканцами. Токмак, Аксу. Чалдывар и Меркэ были брошены. Затем, без особых усилий со стороны русских войск, хоть и с большими потерями для несчастного населения, была взята крепость Аудиэ-ата, и таким образом долина р. Чу, с киргизскими и каракиргизскими кочевьями, была завоевана вся. Из названных выше укрепленных пунктов, кроме Аулиэ-ата, были оставлены и существуют теперь Меркэ и Токмак. [56]

Меркэ находится в 140 верстах восточнее Аулиэ-ата, почти у подножия Александровских гор, и состоит из небольшого форта, на месте коканского кургана, с гарнизоном из казаков, почтовой станции, одного или двух частных домов и нескольких сартовских лавочек.

Печальный уголок этот, по общим отзывам, не пользуется, в добавок ко всему, здоровым климатом. По моему мнению, он утратил и всякое значение, как административный и стратегический пункт, потому что русская власть сравнительно далеко проникла уже в горы, у подножия которых стоит укрепление Меркэ, и на месте его, в настоящую пору, достаточно было бы иметь лишь почтовую станцию и, пожалуй, на всякий случай казачью команду человек в тридцать, для захвата воров и грабителей в соседних аулах дулатов и султов. Пикет Меркэ не потребовал бы ремонта крепостных стен, в которых на этой местности нет теперь ни малейшей надобности, и которые тут же напротив, на южном склоне Александровского хребта, в верховьях реки Таласа, были бы вполне на своем месте. Здесь наше влияние, за неприступностью гор, пока еще довольно слабо, а между тем и местность выгодна для укрепления, потому что все кочующие по Таласу каракиргизы богаты хлебом и скотом; сообщение Аулиэ-ата долиною Таласа будет тоже среди богатых хлебом родов кощи и сару; наконец, с занятием коканского укрепления Куртки, на Нарыне, что, в свою очередь, положительно необходимо, между им и Александроградом весьма полезно иметь укрепленный пункт: иначе Куртка будет слишком далеко заброшена в горы. Притом же и горнопромышленность, необеспеченная ничем с востока, нуждается пока в вооруженной поддержке со стороны правительства. Впрочем, влияние наше на горный край, в последнее время, отчасти уже упрочено построением укрепления на р. Нарыне, у бывшего китайского моста. Трудную задачу эту выполнил один из достойнейших деятелей здешнего края, генерал-майор Я. И. Краевский.

Кроме Меркэ, между Аулиэ-ата и Токмаком оседлых пунктов нет; тем не менее, почтовые помещения этой линии лучшие в целом крае. Здешние станции, как русские, так и туземцы, называют пикетами. Эта почтовая линия заведена и устроена генералом Черняевым, память которого живет, и долго будет жить, в окрестных аулах простодушных номадов.

Около пикета Пишпека, при коканцах было укрепление и поселок, [57] но теперь ничего не существует, хотя и говорили, что кто-то из туземцев желает поселиться тут снова. Это было бы вполне хорошо, потому что в окрестностях есть и остатки коканских садов, всегдашних спутников сартовских оседлостей, и земля благоприятная, по слухам, в особенности для овощей. Пишпекские арбузы и дыни пользуются известностью. Но при обилии воды, которую с избытком шлют по всему пространству между Меркэ и Токмаком соседние Александровские горы, здесь вообще достаточно развито земледелие. Беда лишь в том, что речки и арыки, проходя через дорогу, портят ее, подчас затрудняют путешественника и тем ослабляют общее приятное впечатление пути между Меркэ и Токмаком.

Уездпый город Семиречснской Области, Токмак, построен невдалеке от коканского кургана того же имени и заключает в себе небольшой форт, роты на две гарнизона, незначительную слободку поселян и небольшой базар.

Положение поселян доселе неосмыслено. Они шли собственно в Томскую или Омскую губернии и дошли до них; но, по недостатку будто бы свободных и удобных земель, направились к Токмаку, услышав об удобствах окрестностей этого пункта. Конечно, время возьмет свои и те десять семейств, которые живут теперь около Токмака, в весьма недалеком будущем, сделают свое дело, скажут свое слово в истории колонизации Чуйской долины. Поселения могут быть основаны, кроме Токмака, на Чалдываре и у Пишпека. Но, предварительно всяких начинаний, необходима хозяйственная съемка и, по возможности, подробное описание земель для того, чтобы уравновесить права на пользование угодьями между поселянами и каракиргизами.

Кочевое племя это издавна живет здесь. Границами его кочевия служат на запад Меркэ, на север река Чу, на восток горы Тянь-Шани, и на юг верхнее течение Сыра.

Происхождение каракиргизов в точности неизвестно. Есть основание думать, что каракиргизы, как и кураминцы, о которых я буду говорить, родня всем подвластным нам ордам: Большой, Средней и Малой, потому что составляют колено той великой узбекской орды, которая в начале тринадцатого века приведена Чингизом. Сами каракиргизы, полные дикой поэзии, как и горы ими обитаемые, обставили свое происхождение легендами, характеризующими их простоту и дикость, как истых детей природы. Например, прародительницей своей они считают какую-то красную [58] собаку....... Впрочем, любопытных отсылаю к «Запискам Русского Географического Общества», за 1863 год, где есть о каракиргизах многие подробности. По рассказам, предки каракиргизов или по-русски, черных киргизов, будтобы беглые рабы султанов со всех трех орд, все те, кому было и голодно, и холодно, и больно под властью ничем необузданных повелителей. И они ушли на окраину територии, как: то было и на Руси, где казачество, выделившись из общества в лице угнетенных холопей, основалось на крайних пределах родины, сложило себе экономические и другие законы, обычаи, дало себе одежду, выработало свой язык, нравы и всю обстановку жизни, не меняя, однако, религии, и, наконец, в окружающих его экономических и других условиях края, нашло свое благосостояние, даже избыток. Можно допустить, что все это случилось и с каракиргизами; у них осталась магометанская религия и быт всех киргизов; сохранилась, хотя и невполне, одежда, но во многом изменились их нравы, язык и характер! Начать с того, что у них нет султанов, наших дворян, людей белой кости, за то есть манапы, правда, ничем неотличающиеся от толпы, однако весьма любимые ею. Должно думать, что они потомки знаменитых наездников героического века кара киргизов; это люди нередко бедные, темные, но в большинстве уважаемые народом до того, что он зовет себя рабом (кул) манапов и умирает за них в схватках.

Язык каракиргизов сходен с сартовским, хотя неособенно отличается и от общего киргизского. Тем не менее знающему киргизский и даже сартовский языки понять каракиргиза на первых порах трудно, как и знающим лишь киргизский язык сначала трудно понять сарта. Впрочем, синтаксисы каракиргизского сартовского и киргизского наречий совершенно между собой тождественны. Конечно, это объясняется одним общим узбекским корнем всех трех названных мною наречий, потому что каракиргизы, называющие себя также просто кыргыз, суть узбеки и в окрестностях Самарканда есть одно колено узбекское, кыргыз пришедшее с Чингизом из-за Тян-Шаня в составе великой Узбекской Орды. Это сведение имеет более правдоподобия, но пусть этнографы разберут дело основательнее. Одежда каракиргизов как мужчин, так и женщин, почти ничем не отличается от общей киргизской. Разница в головном уборе женщин, саукуля, высокой убранной жемчугом и расшитой шелком остроконечной шапке, которая, однако, редко попадается в, [59] Малой Орде, да в сапогах, отличающихся у каракиргизов положением каблука едва не посредине подошвы. Обувь эта, впрочем, очень удобна для гор, как и сартовские сапоги и туфли с острыми железными каблуками удобны для ходьбы по грязи сартовских городов, когда прохожий, с помощию своих острых пяток, едва-едва бредет иной раз стороной, имея с одного боку стену, на которую опирается, а с другого бездну грязи.

Каракиргизы не могут назваться народом красивым, стройным, но все же они племя здоровое, хоть и сухопарое, и обращают на себя внимание миниатюрностью ног и рук. Про отвагу и ловкость каракиргизов в горах нечего и говорить. Женщины каракиргизов красотой не славятся, кроме племени сарыбагыш.

Под самым Токмаком у нас сломался тарантас. Послав ямщика за почтовой телегой и оставив при тарантасе казака, я и спутник мой К* пошли бродить по окрестным овощным плантациям (багчи). Была половина августа и мы хотели попытать счастье, не найдем ли зрелый арбуз. Близ первого же шалаша нас окружила толпа полунагих, или совсем нагих, черных, востроглазых киргизят, и мы, в сопровождении их, пошли по багчам, много перепортили арбузов (за которые, разумеется, заплатили) и наконец напали на один, оказавшийся довольпо зрелым. Мы сели лакомиться.

— Какого вы рода? спросил К* толпу присевших вокруг нас киргнзят.

— Сарыбагыш, отвечали несколько голосов разом.

— Говорят, у сарыбагышей очень красивы девушки, заметил шутливо К*, а вы молодцы-посмотрите на себя.......

— Да, отвечал мальчик старше других: наши девушки хороши, как это....... И он указал на золотой погон К*.

Маленький дикарь не нашел лучшего сравнения для красоты своих соплеменниц.

Коренные кочевки сарыбагышей находятся на северном берегу озера Иссыккуля; наши собеседники были байгуши, бедняки. Впрочем, довольство и даже богатство встречаются между каракиргизами нередко, благодаря их хищности. Должно думать, что они поправили свое положение на счет своих же притеснителей-киргизов, которых они зовут «сопляками» (манка-казак), но подчас, и весьма недавно, каракиргизы не щадили и друг друга, равно и трусливых сартов. Некоторые каракиргизские роды не так воинственны, и издавна занимаются земледелием, а именно сару и кощи. В [60] долине Таласа; исключительное занятие других теперь скотоводство, хотя они нечужды и земледелия, а в былое время — набеги, барымта, по-русски баранта. Тут выдвигались своей отвагой и умом личности, становившиеся потом во главе целых поколений — манапы; тут храбрым народ давал кличку — батыр (богатырь), которая не умирала многие десятки лет, за многими осталась доселе, а на печатях манапов я видел это слово нередко. Например: Байтык-батыр, сын Каная-батыря. И лежат эти богатыри на родных долинах и по горам под высокими мазар (памятниками), на которые ориентируется проезжий дикарь, или доживают свой век мирно, пожалованные русскими офицерскими чинами. В большенстве они сознали, что с русской властью пришла иная пора, хотя подчас дикая воля берет свое...

Каракиргизы воинственны, точнее — хищны. Но хорошим оружием они запастись не успели. Да и откуда, от кого? Соседи с одной стороны — китайцы, с другой — сарты, с третьей — киргизы. Известно, что те, и другие, и третьи только в последнее время, может быть, сознали негодность своих фитильных ружей... Всякая другая воинская принадлежность киракиргизов тоже незамысловата: они носят те же кривые сабли, кажется, имеют копья и... только. Что у них оригинально, так это седла: по складу почти те же, что и у всех киргизов, но разнятся тем, что необыкновенно малы и окованы медью, как и вся принадлежность, т.е. узда, пахвы (нахвостник), нагрудник усажены медными бляхами. Седла держатся на лошади с помощию одного катаура (первой подпруги) и требуют от всадника большой привычки, сноровки, в особенности когда лошадь горяча; тогда на миниатюрном, настоящем каракиргизском, седле держись... Но я видел толстяков киргизов, которым крошечные седла были, кажется, так же удобны, как иному барину кресло. Старинные каракиргизские стремена, первообраз стремян всех киргизов вообще, делаются из дерева и, с помощию металлических, по большей части медных, гвоздиков обкладываются костью. Кони каракиргизов весьма обыкновенны, по крайней мере на мой взгляд, и я не могу сказать о них что-либо особенное, хотя слышал похвалы им, впрочем от господ с подозрительным авторитетом.

Полагаю, что каракиргизские кони привычны к горным крутизнам, и только. Переносливости степных киргизских коней в них допустить нельзя, потому что в горах слишком достаточно [61] воды, снегу и вообще влаги для того, чтобы горная лошадь не годилась для голой и знойной степи, как и лошадь равнин не всегда пригодна в горах.

Рогатый скот киракиргизов мелок; он служит при перекочевке, когда быки, коровы и даже телята несут на спинах вьюки, всадника, или всадницу. В последних двух случаях, на животном бывает седло, и вы невольно вспоминаете известную русскую пословицу... Через переносье животного, обыкновенно еще в молодости, продевается деревянное кольцо, к которому привязывается аркан... С помощию этого оригинального и мучительного инструмента, даже дети распоряжаются животным по произволу. Верблюды каракиргизские принадлежат к той же породе, что и вообще киргизские. Бараны мелки и ценятся сравнительно с киргизскими недорого.

Кроме скотоводства, общего всем киргизам, некоторые роды занимаются исключительно земледелием. Например, сару и кощи, на Таласе, которые разбогатели от земледелия с приходом русских и с прекращением прежних безобразных поборов. Теперь подати всех кочевников ограничиваются тремя рублями в год с каждой кибитки или юрты.

Назвать точную цифру кибиток каракиргизов пока нет возможности, но думаю, что скоро это будет легко. А потому мы поименуем лишь места кочевания каракиргизов.

а) Род султы, разделяющийся, в свою очередь, на несколько родов и отделений, кочует летом в Александровских горах и по р. Сусамыру; зимует в долине р. Чу.

b) Сарыбагыш — на северном берегу Иссыккуля.

с) Саяк — частью на Сусамыре, частью на реках Джумгале и Кашкаре.

d) Кутлусаит и другие — в горах по рекам Таласу, Сусамыру, Карабуре, Чаткалу и другим.

К сожалению, подробные и точные сведения о нагорном крае вообще, полагаю, пока еще в будущем; их трудно собирать по недоступности гор и по неопределенности наших границ и нашего влияния на соседей. Только постоянным успехам оружия, сделавшим русское имя грозным и уважаемым во всей Средней Азии, мы обязаны влиянием на каракиргизов. Помимо страха пред нашими штыками и пушками, и имя Черняева живет между каракиргизами: он умел привязать к себе этих дикарей и они [62] звали и зовут его батыром. Я слышал, что один старый и почтенный манап, кажется из рода сарыбагыш, начинал письма свои к Черняеву так: «Сыну моему, военному губернатору, генералу Черняеву...» Тогда в подданстве России были роды сарыбагыш, султ, кощи и сару. Другие платили дань Кокану. Скоро передался многочисленный род саяк; за ним, летом 1867 года, перешел, хоть и не вполне, род кутлусаит, и... кто знает? может быть, благодаря славе русского имени, передадутся и другие роды, которых, вокруг озера Иссыккуля, на Нарыне и южнее в пределах Коканского ханства, говорят, еще довольно. Предварительно необходимо упрочить наше влияние на тех, которые к нам уже пришли; иначе цель правительства — умиротворить край — не будет достигнута по причинам весьма простым: дикари ничем несвязаны в горах, и какой нибудь разбойник Байтык, нашалив, имеет почти полную возможность откочевать с своими аулами в горы на Джумгал или в верховья Нарына. Так едва не случилось в 1867 году, когда манап этот, разграбив манапа Рускуль-бека и уклоняясь от следствия, имел, по сообщению бывшего на Нарыне с отрядом полковника Полторацкого, намерение уйти в коканские пределы, но не мог исполнить его потому, что дорогу, кроме полковника Полторацкого, стерегли саяки, родственники ограбленного Рускуль-бека. Манапа этого я видел, в ту пору, в Аулиэ-ата. Ему за пятьдесят лет, и он, благодаря лишь ограблению его Байтыком, в первый раз в жизни приехал в Аулиэ-ата и увидел, что такое хотя бы даже и сартовская оседлость... А разграбивший его Байтык тогда только что вернулся из Петербурга, где он был депутатом к Высочайшему двору в числе прочих оседлых и кочевых представителей населения нашей Средней Азии. Вот и судите этих господ, как вам угодно...

Второю причиною нескорого достижения правительством целей, относительно нагорного края, я должен назвать постоянную пропаганду ислама, которую ведут в горах, исключительно ради корысти, заезжие из Кокана и других городов ханства муллы и набирают в каракиргизских кочевьях за свои молитвы много разного добра... Кто цензурует мистические проповеди этих эксплуататоров?...

А горы Алатавские, с их дикими обитателями, богаты и неприступны, и наши крепости, вместо долин Таласа, Чоткала и Нарына, стоят пока в долине р. Чу... [63]

ОТ ТАШКЕНТА ДО КОКАНА.

Дороги до Тобтюбе. — Курама. — Тилляу. — Горы Кендир-Диван. — Мулламир. — Козленок. — Коканские пикеты. — Семь городов. — Река Сыр-Дарья. — Курган. — Хлеб-соль хана. — Почетная одежда. — Переправа. — Юродивый. — Летучий песок. — Каменистая степь и сады. — Байбута. — Новый подарок хана. — Неожиданное гостеприимство. — Найманчи. — Стены Кокана.

В Кокан ездят или через укрепление Тилляу, или через город Ходжент. Мы должны были ехать через Тилляу, а потому направились к селению Той-тюбе или Той-тепе. Это сартовская деревня в четырех или в пяти ташах от города Ташкента. Линейная мера таш, по словам одних, равняется восьми нашим верстам, по словам других — 1,000 шагов ⁵. В первом случае, до Той-тюбе должно быть 32 версты или 40 верст, во втором, если принять шаг за аршин, до Той-тюбе должна быть одна с чем-то верста. Впрочем, нелепость последней цифры, да и всего вообще, что касается сартовской географии, весьма наглядно объясняется тем, что, выехав из Ташкента в 12 часов дня, я с транспортом едва-едва достиг Той-тепе к 10 часам ночи. Но, помимо неточностей в определении сартовских линейных мер, не нужно забывать свойства дороги. До р. Чирчика, верстах в восьми до Ташкента, можно проехать сносно, хотя в половодье Чирчик, играя сам по себе, шутит с проезжими подчас плохие шутки. С Чирчика начинаются испытания... Я, объехав почти весь здешний край, никогда не видел ничего безобразнее, в буквальном, точном смысле этого слова, дороги от Чирчика до Той-тепе... Представьте себе сплошную, с глубокими выбоинами, грязь по брюхо лошади, арыки с берегами, изрытыми ногами животных, с мостиками, составные части которых (жерди, камыш и т. и. ничем не связанные) расползлись во все стороны; представьте все это почти на каждом шагу, на расстоянии 30 слишком верст, и дорога до Той-тюбе пред вами, если вы хоть отчасти знакомы с характером почти и всех других прелестей наших среднеазиатских владений. Я, с командою, провожал багаж миссии в Кокан. Вьюки колыхались на спинах лошадей и увлекали их в бездны грязи... Транспорт останавливался, поднимали лошадь, поправляли вьюк и шли далее... Через двадцать сажен снова [64] падение какого-нибудь буцефала, снова мучения... Но как бы ни было, мы достигли Той-тепе. В деревне этой за 100 дворов; на улицах почти всегда невылазная грязь, навоз; все печально...

Мы в Кураме.

Курамою зовется вся местность на юг от реки Чирчика ⁶ и до Ходжента, на восток до кряжа Кендир-Диван, о которой я буду говорить ниже, и на запад до правого берега Дарьи. Курама частью покрыта зеленеющими зимой и сухими в жары холмами, частью гориста, например к Ходженту. Население ее состоит из киргизов, отличных, впрочем, от всех прочих киргизов тем, что кураминцы живут почти оседло.

Давным-давно когда-то, не знаю вследствие каких политических или иных обстоятельств, в один из тех переворотов в Средней Азии, которые, кажется, совсем необследованы историей, да едва ли когда и будут ею тронуты, оборвыши со всех трех подвластных нам киргизских орд, Большой, Средней и Малой, люди разных поколений, отшатнулись от своих аулов в эту местность, и, будучи оборвышами, следовательно но имея кибиток (юрт), городили куры (дворы) и созидали подобие кибиток из камыша, которого в этой местности вообще много, или рыли землянки. Потом время, вырабатывая в неизменном течении своем лучшие начала жизни оборванцев, указало им все то, что могла дать природа местности, в том числе указала им и долину реки Ангрена. Сарты окрестных оседлых пунктов Ташкента, Тилляу, Ходжента и горные таджики повлияли на них внешней обстановкой, и условия быта кураминцев изменились. Кураминцы надели чалмы, начали строить кышлаки (зимовки) и постепенно превратились почти в оседлых земледельцев, доставляющих на базары Ташкента, Тилляу, Кереучи и Ходжента рис, клевер (люцерну), топливо (камыш) и прочее, весьма немногое. Частью кураминцы все-таки остались верными своему прошлому и своим курам, и, заглядывая, мимоездом, в юрты из камыша, я видел в них крайнее убожество, почти нищету, хотя у стен юрты и стогов рисовой соломы виднелись коровы, лошаденки и верблюды. Кураминцы непохожи на сартов, непохожи и на прочих киргизов, несмотря на то, что далекое прошлое их весьма тесно связано с тем народом, который мы зовем собственно киргизами-кочевниками. Это объясняется и подтверждается, между прочим и тем, что кураминцы, называя себя кураминцами [65] (дворниками), причисляют себя, однако, к тому или другому поколению которой-либо из названных выше трех орд, и, благодаря преданиям, не сбиваются в своей генеалогии.

На всех базарах Ташкента вы узнаете кураминца по черному, от копоти, лицу, по нагольной шубе желтого цвета, и вообще по грязной наружности, верхом на верблюде, навьюченном камышом, мешками с рисом и т. и. На вопрос ваш: «курама?» он, не повертывая головы, промычит: «курама.......»

Из Той-тепе мы должны были следовать на укрепление Тилляу. До Тилляу туземцы считают семь ташей или 56 верст.

Вся эта местность холмиста; горы, а именно кряж Кендир-Диван, идут далеко влево дугою с севера на юг, чернея ущельями. Через одно из них течет река Ангрен ⁷ — золотое дно Курамы, потому что долина этой реки почти вся занята рисовыми плантациями, и с холмов правого берега реки, на которой мы выехали, чтобы потом спуститься в долину, она представилась, и направо, и на лево, до последних пределов кругозора, вся сплошь в плантациях разных форм и величин. Местами они были затоплены, что составляет необходимое условие подготовки земли под рис. Вид открылся хороший.

Мы спустились в долину и скоро достигли Тилляу. В селении этом 150 дворов. Русская крепость, в сущности оборонительная казарма, обнесенная отчасти рвом и валом, находится в стороне, впрочем недалеко. При коканцах тут была урда, т.е. цитадель, где жили беки.

Лесу в этих местах вообще немного. Он, как и всюду в Средней Азии, присущ лишь пунктам оседлым, а потому и около русского укрепления, построенного на месте коканского, невдалеке есть остатки некогда роскошного, по рассказам туземцев, сада одного из тилляуских беков.

Тилляу — пункт пограничный с коканским ханством. С Тилляу горы вступают в свои права, и вьюки мои, сваливаясь по временам, начали чаще обращать на себя внимание. Стало холоднее. Мы подходили к кряжу Кендир-Диван, покрытому снегом. Впереди было ущелье Кезанг-Бузар; до него от Тилляу будто-бы 24 версты; тут начинается подъем на кряж Кендир-Диван и тут же проходит будто-бы граница с ханством. [66]

Кряж Кендир-Диван составляет продолжение того отрога гор Каратау, который проходит в виду Ташкента. Снег на этих горах бывает только зимою; с осени, иногда и по зиме, на них стоит гололедица, и дороги — если только можно назвать дорогами узкия тропинки местами над страшными обрывами — бывают весьма опасны. На наше счастье, хребет был покрыт глубоким снегом. Подъем начался с ущелья Казан-Бузар, весьма узкого, в гору, с отвесными гранитными боками. Казан-бузар в переводе значит котлы разобъет, намек, как я слышал от туземцев, на то, что, если бы пошел по ущелью верблюд, навьюченный чугунными котлами, то, качаясь, разбил бы их где-нибудь о гранитные стены этого коридора, чему, правда, немало помог бы и ручей, прикрытый местами крошечными плохими мостиками, с продавленной настилкой. Мне досталось в этом ущелье с моими вьюками....... За Казан-Бузаром дорога пошла в гору все выше, и выше, по глубокому снегу, приблизилась к подножию громадного снежного конуса и, цепляясь за его бока зигзагом, то вправо, то влево, выступила на вершину. Это гора Кендир-Диван. На ней стоял небольшой конный караван, ожидавший когда мой транспорт уступит ему тропинку для спуска. И он спустился потом с горы, и все видели, как лошади были увлекаемы вьюками вперед, ныряли в снег по плечи, поднимались, вздымая белую пыль, и тянулись далее.

С Кендир-Дивана открывается изрядный вид на горы и даже частью на долину Ангрена. Зоркие люди говорили, что видят даже Тилляу по синеющему лесу, но я не видел ничего, кроме тумана над долиной Ангрена, красноватых вершин пройденных нами предгорий и снега, казалось, безконечного снега гор, сливавшегося на востоке с твердью и с тучами, плывшими там и сям ниже нас или вровень с нами.

Скаты гор и овраги местами поросли редким своеобразным лесом; но я плохой ботаник; я знаю лишь, что туземцы (таджики) называют эти, по большей части, одиноко, хотя и не в далеком одно от другого расстоянии, растущие деревья, арча, что они плотны, крепки, весьма нескоро поддаются гниению, что таджики употребляют их на постройки и на все в своем домашнем обиходе, а поклонники Ламы и Будды курят листвою арча в кумирнях.

Спуск с Кендир-Дивана по снегу шел версты три. Дорога была шире и из снежной перешла снова в каменистую; спуски и [67] подъемы стали мельчать. До заката мы достигли селения Мулламир, до которого от Тилляу считают 7 ташей.

Мулламир — таджикское селение в 30-40 дворов, расположенное на обрыве, весьма бедно и живет кое-как земледелием, удобряя каменистую почву навозом.

Квартиры мисии оказались весьма незамысловатыми. Например, под транспорты и лошадей был отведен громадный сарай, в первом отделении которого поместились казаки и джигиты, во втором лошади, а в третьем некоторые члены посольства. Оба посланника (коканский посланник, Сарымсак-ходжа ⁸, бывший в Ташкенте, сопровождал мисию до Кокана) имели особую, немногим приличнее нашей, квартиру. Выход из сарая был один; печей и труб, кроме небольших отверстий в потолке, не было и в помине, и дым от костра, разложенного казаками и джигитами, также и газ от жаровни в нашем помещении, доставили нам немало удовольствия....... Между тем, было холодно. Но усталость всегда берет свое: мы спасли крепко.

На заре следующего дня, когда, навьючив на лошадей транспорт, я грелся у костра, ко мне подошел джигит Бердыкул, подал шесть коканов (двугривенных) и сказал:

— Коканский посланник приказал мне отдать вам эти деньги и просить вас и команду вашу не покупать ничего, а требовать все, что вам будет нужно, от него....... Он очень сердится на того, кто вчера продал вам козленка....... Он говорит, что вы гости хана.......

Это очень любезно, подумал я, и волей-неволей положил коканы в карман.

Накануне я, действительно, купил козленка, которого мы и съели с казаками и джигитами. Я не знаю, как дошло это до посланника, только с Мулламира мы и кони наши поступили на иждивение хана. Я и не подозревал подобной щекотливости гостеприимства его высокостепенства, хотя накануне получил от казначея Сарымсака-ходжи на команду мяса, а на лошадей клевер и ячмень, и Сарымсак-ходжа, человек неглупый и добрый, проезжая в это утро мимо транспорта, дружелюбно попрекнул меня козленком.

За Мулламиром, в овраге Кумбиль, переложенном поперек невысокой стеной из булыжника, стоит коканский пикет: сакля [68] и навес. В отворенные двери я видел две-три чалмы; длинные фитильные ружья стояли рядком снаружи у стены сакли. Говорят, блюстители порядка сами первые обижают под-час проезжих которым по этой дороге никак нельзя миновать их логовища. В этом же овраге нас встретил коканский разъезд в 5-6 всадников в панцырях и с ружьями, и проводил до селения Бодархан, находящегося в 8 верстах. В Бодархане 100 дворов; жители таджики. Влево от Бодархана, в 4 верстах, между гор стоит городок Пангаз, в 1000 дворов; за Бодарханом, в одной версте, на пути нашем попадается кышлак Курук в 100 дворов, затем городок Шайдан в 500 дворов. Здесь штаб-квартира тех 500 конных сарбазов, которые разбросаны в этой местности по селениям и пикетам. Проезжая по улицам Шайдана, мы видели в одном месте человек десять конных сарбазов, стоявших неподвижно рядом, с ружьями в руках....... Я доселе не знаю, что это означало. В Шайдане изрядный базар.

Влево от Шайдана, в горах-же, на 16 верст расстояния, лежит селение Курумсаран, в 300 дворов; в 4 верстах кышлак Кудаш, в 40 дворов, и в 12 верстах городок Аш, в 1,000 дворов; вправо к Дарье, в 16 верстах, находится укрепление Камыш-Курган, в 8 верстах от которого лежит известный Сор-Кул, солончак, снабжающий солью и ханство и соседей кругом на далекое расстояние. Собственно соляного самосадочного озера с раствором, или тузлуком, близ Камыш-Кургана, говорят, нет. Соль выветривается и промывается из солончака (сор), вследствие чего и не обладает должными качествами: она желта и горьковата.

Все названные мною городки, селения и кышлаки имеют одну общую кличку — Иты-кент «семь городов», и все они, судя по тем, которые мы проходили, должны быть очаровательны летом потому что расположены в скалистых ущельях, среди садов по быстрым и прозрачным горным ручьям.

Оте Шайдана мы шли каменистыми горами еще восемь верст и выбрались потом на ровную каменистую же и необозримую на право и налево степь. Река Сыр-Дарья едва белела впереди До нее оставалось двенадцать верст. Растительности на пути нашем не было почти никакой; только одно одинокое дерево, помню, стояло влево от дороги. Кажется, это была тоже арча.

По мере приближения к реке, каменник начал сглаживаться так что к Кургану (постоялому двору) на берегу реки, где [69] находится переправа, мы подъехали по песку. Местность эта зовется Чильмайрам, по имени могилы мусульманского святого, находящейся на противоположном берегу, на высоком-высоком цилиндрическом, в роде башни, песчано-глинистом кургане.

Опять курган....... Но здесь слово это употреблено мною уже совершенно в ином смысле: на востоке степной полосы Европейской России и на Кавказе курганом зовется холм, или малороссийская могила, киргизское тюбе, и сартовское тепе. Впрочем, слово курган, в смысле возвышенности, встречается и в коренных русских губерниях, где оно является следом татарского ига, как и слова: башмак (давить), деньги (тенге), алтын (золото) и т. и., не исключая и многих названий городов, речек и проч.

В здешних краях слово курган или курганча значит крепость, также двор, обнесенный глиняной стеной, с навесами или без навесов вокруг, с саклями или без них. Подобных курганов весьма много по всем дорогам Средней Азии и даже в горах. В курганах укрываются ночью путники и караваны; в курганах сохраняют скот; в курганах, в былое время, защищались от неприятеля, что, впрочем, чаще бывало в горах, у каракиргизов, когда род шел на род барантой. Курганов много в Алатавских горах, по пригородным садам и по всем вообще дорогам. Курганы среди степи напоминают наши одинокие хутора пахарей или скотоводов.

Курган, в котором поместилась миссия для ночлега, с двух сторон обнесен был саклями и с двух навесами. Первыя заняла миссия, вторые лошади. Сакли были дырявы и весьма грязны; навесы сравнительно лучше саклей.

Я развьючивал транспорт, когда на двор въехала толпа сартов. Это был бек Маназар со свитою, прибывший из Кокана приветствовать мисию. Он привез также дастархан, т.е. хлеб-соль от хана. И в самом деле, когда, сложив вьюки и поставив часового, я пошел в саклю нашего посланника и расположился там около закуски, в дверях показалось лицо Сарымсака-ходжи и послышалось слово: «дастархан!...»

Посланник наш встал и вышел из сакли принять дастархан; я остался в сакле и сквозь двери слышал, как посланник благодарил хана за дастархан; потом он вошел в саклю и, следом за ним, гуськом начали входить слуги бека Маназара и Сарымсака-ходжи с подносами, наложенными фисташками, [70] гранатами, миндалем, урюком (сушеные персики), кишмишем (сушеный виноград) разных сортов, свежим виноградом, леденцом, сартовскими конфетами из муки, сахара и масла, хлебом, в виде лепешек сдобных и пресных, колотым сахаром и сахаром в головах.

Я не едал пока среднеазиатских фруктов лучше присланных ханом, как в этот раз, так и после во все время пребывания миссии заграницей.

Подносы расставили на полу перед посланником, и мисия занялась дастарханом.

— Ваше благородие, сказал вошедший в саклю, казак, вас требует коканский посланник.

Я вышел вслед за казаком и близ двери встретил Сарымсака-ходжу; за ним стояли слуги с подносами.

— Это твоим сарбазам (т. е. казакам) и джигитам (т. е. милиционерам), сказал Сарымсак-ходжа, указывая на подносы; прикажи принять.......

— Пусть будет доволен ханом Бог и пошлет ему великое счастье! ответил я и кликнул вахмистра. Казаки и джигиты благодарили за дастархан в тех же выражениях. Сарымсак-ходжа и свита его были очень довольны....... За неимением посуды, казаки ссыпали лакомства безразлично в овсяные торбы и частью в глиняный ахур (ясли), под навесом. Они прозвали клад свой лавочкой.......

Вечером, члены мисии были приглашены в саклю Сарымсака-ходжи, где пили чай, получили серпаи, т.е. почетную одежду, разумеется, в виде халатов, до бесконечности любимых азиатцами вообще и сартами в особенности. Халаты, данные нам в этот раз, были из полушелковой материи адрес или адряс, и, возвращаясь из сакли коканского посланника, я слышал от попадавшихся мне на встречу мусульман поздравления и пожелания счастья в новой почетной одежде.

На этом ночлеге коням нашим, вместо ячменя, которого в здешних местах не сеять, отпустили джугары, нечто в роде кукурузы. Лошади ели джугару плохо, потому, будто-бы, по словам, одних, что не привыкли к этому роду хлеба, а по словам других потому, что в джугаре было много песку и мелких-мелких голышей (по казачьи галек), которые. играя на зубу, конечно, отталкивали животных от джугары. Впрочем, каждое из высказанных мнений имеет свою долю правды....... [71]

В Чильмайраме транспорт был сложен на четыре двух-колесные арбы, нанятые заранее с левого берега Дарьи. Не разгружая, их ставили на какое-то подобие наших досчаников и на шестах переправили в два раза на противоположный берег. На счастье наше, река была неподвижна, хотя на заре я был разбужен сильным шумом ветра и, зная удобства переправы, задал себе вопрос о возможности или невозможности быть в этот день на другом берегу. Вообще, переправа у Чильмайрама неудобна, потому что нагрузка и выгрузка весьма затруднительны по отсутствию сходней, особенно на левом берегу реки, где лошади, побуждаемые нагайками, волей-неволей должны были прыгать за борт досчаников в воду по колено, так как к самому берегу досчаники не подходят. Тем не менее все кончилось благополучно: ноги животных остались целы.

Наш посланник выразил-было желание наградить паромщиков за труды, но Сарымсак-ходжа ответил на это отказом, потому-де, что «люди и лодки принадлежат хану.......» Стороною я слышал, что за переправу у Чильмайрама хан получает с контрагента 1,000 тилей, т.е. 3,800 руб. в год.

Проехав версту от парома, мы встретили дуана (юродивого). Оп живет и зиму и лето на кургане, в памятнике над могилой святого, живет подаянием. Впрочем, деньги он не берет, и весьма разумно: на них тут ничего не купишь, а берет лишь хлеб. Глупою и жалкою наружностью своею он невольно привлек на себя внимание; ему хотели дать денег, но кто-то сказал, что это лишнее. Дуана глупо хохотал. Я проехал мимо его своей дорогой далее, и, случайно повернувшись на седле на новый взрыв хохота сумасшедшего, заметил, что коканский посланник, ехавший впереди, стоит около дуана и, нагнувшись с седла на правую сторону, что-то с ним говорит....... Дуана уже не смеялся. Я в раздумье до сих пор, как Сарымсак-ходжа успел отстать и что могло быть общего между дипломатом и юродивым? Жилище дуана высилось влево от нас в полуверсте. Дорога пошла частью по песку, частью по суглинку. На пути попадались горы песку, кочующего в этой местности туда и сюда, по воле ветров. Не представляя особенно-страшного явления, эти тучи песку все таки серьезны на столько, что местность, на север от могилы Чильмайрама, где мы переправились через Дарью, и на юг до кышлака Улуг-Дикан-туда (на пути нашем), в 10-12 верстах от переправы, и от могилы же Чильмайрама на восток, на 16 [72] верст до кургана (постоялого двора), на переправе против урочища Акджар 9, подвержена разным случайностям от летучего песку. Он, с помощию ветров, замечательных в этой местности по их силе, испытанной нами на себе, заваливает иригационные канавы, плантации и даже выгоняет население из деревень. По словам туземцев, деревни, или кышлаки, Улуг-дикан-туда и соседний Кичик-дикан-туда, лет пять тому назад, составляли один кышлак, разбитый на два песчаным ураганом, который, постоянным напором на известный околодок саклей, выгнал их обитателей и разделил кышлак на два: большой и малый Дикан-туда. Площадь урагана можно приблизительно определить в 200 квадратных верст.

От переправы до следующего ночлега нашего, кышлака Байбута, считают четыре таша (32 версты). Транспорт был на арбах и на мою долю выпала колесная дорога степью. Прямо в лицо дул, сильный холодный ветер, так что даже лошади воротили порою на сторону морды; арбы шли тихо. Миновав кышлаки Дикан-туда, мы вышли на голую каменистую высокую степь и шли окраиной ее верст десять. Вправо, т.е. на запад, в виду нашем, на всем протяжении степи, к ней примкнули кышлаки, плантации и множество лесу; влево пропадала в пространстве выпуклая, сплошь покрытая крупными голышами степь....... Воображаю, какой оригинальный и приятный контраст представляет эта местность летом, в зной, когда по степи нельзя пройти босому человеку, а рядом в тени садов журчат арыки....... Мы встретили на каменной дороге несколько тощих, надобно думать заблудившихся, коров и телят, которые ели — буквально ели — целиком конский помет....... Говорят, что зимой и осенью тут вообще голодно, а кормить скот клевером, или даже соломой, средств, конечно, достает не у всех. Это ясно и по наружности кышлаков, обстроенных, по большей части, бедно, уныло. Разве только летом, когда полуденное солнце вызовет зелень па деревья и плантации, и когда печальное население, бросив закоптелые, дымные сакли, выйдет в поле добывать хлеб свой в поте лица, кышлаки эти можно назвать красивыми уголками. Впрочем только красивыми...... Народ во всем ханстве угнетен; право собственности существует для него номинально; произвол [73] администрации, от последнего аксакала до бека, не имеет границ; правительство слабо и тупо... Но едем далее.

Я не могу назвать поименно те кышлаки, через которые мы прошли в этот день и достигли ночлега, кышлака Байбута. Он населеннее и богаче других. Мисию поместили в доме одного из зажиточных обывателей; на том же дворе остановился и коканский посланник, Сарымсак-ходжа.

По обязанности, я наблюдал за командой, разгружавшей арбы, когда услышал свое имя....... Я оглянулся и увидел Сарымсака-ходжу. Он стоял у двери своего помещения и манил меня к себе.

— Что прикажете? спросил я, подходя и ничего не подозревая.

Сарымсак, быстро и молча, хотя и с доброй улыбкой, сорвал с меня левой рукой фуражку, правой же из-за борта халата, попросту из-за пазухи, вытащил шитую шелком тюпи (мурмолку) и начал напяливать ее на мою голову, не взирая на некоторые неудобства этой операции: тюпи была мала и волосам моим досталось....... Сарымсак-ходжа продолжал добродушно улыбаться и, убедившись, что тюпи вполне обхватила, так сказать, мою голову, объявил мне, что хан прислал тюпи всем членам мисии и желает, чтобы мы носили тюпи... Я, в тех же выражениях, благодарил его высокостепенство за подарок, едва стащил его с головы и, встрепанный, доложил почтеннейшему Сарымсаку-ходже, что в данную минуту щеголять в тюпи я не могу, потому что занят моими обязанностями, но что не премину воспользоваться этим прекрасным головным убором при первом удобном случае, как пользовался-де и сегодня в пути, в непогоду, почетным халатом хана. Затем я спрятал шлык в карман.

Я нашел членов мисии, в их помещении, с тюпи на головах и в халатах; на полу стоял обильный дастархан.

На утро, 24-го декабря 1867 года, мы отправились, непосредственно, в г. Кокан, до которого от Байбута всего восемь верст. Ветер бушевал с прежнею силою; дорога шла частью солончаками, частью через араки и ручьи, выступившие из берегов и разлившиеся кругом. Окрестности полны кышлаками и лесом. В одном из попутных кышлаков, аксакал остановил транспорт, пригласил меня в саклю, любезно усадил у огня и напоил чаем. Я немало дивился и радовался такому дружелюбию, тем более, что нас почти на каждом шагу народ бранил в [74] глаза и за-глаза в самых непечатных выражениях. В этой же сакле, бедно одетый, но скромный и благоразумный сарт бросил на огонь передо мною горсть какой-то душистой травы. Я знал этот обычай мусульман, выражающий приветствие путешественнику от человека небольшого, темного. Я дал бедняку несколько коканов и поспешил догнать транспорт, подходивший уже к кышлаку Дайманчи, в трех верстах от города. Тут я нашел членов мисии. Они сидели у огня в дымной сакле и ждали Сарымсака-ходжу, который уехал вперед, будто бы за разрешением его высокостепенства хана въехать мисии в город....... Неизбежный дастархан покрывал пол сакли.

Сарымсак-ходжа вернулся через час; с ним приехал некто Сарымсак-датха ¹⁰. Хан выслал его приветствовать мисию; потом он был нашим приставом. В кышлаке Найманчи всего сто дворов; мы миновали его скоро. Пред нами открылась голая равнина версты на полторы, и мы увидели ворота Газаелык, или Чильмайрам, и стены Кокана.

ОТ КОКАНА ДО ХОДЖЕНТА.

Кышлаки. — Ходжент. — Опять Курама.

Сведения о городе Кокане и о Коканском ханстве будут сообщены мною особо. Здесь же представлю лишь краткие заметки об обратном пути мисии из Кокана.

После десятидневного пребывания в Кокане, мисия наша была выпровожена из города по дороге на Ходжент, в те же ворота, в которые въехала.

От Кокана до Ходжента пролегает отличная колесная дорога по весьма оживленной местности. Дорога идет через кышлак Бишарык, потом через небольшой, но известный по обилию фруктовых садов, городок Канибадам, что значит много миндаля; далее через большой кышлак Каракчи-кум (воровской песок). Местность тут, действительно, песчаная, и близ кышлака высятся остатки огромных некогда крепостных стен. Из Каракчи-кума, едут прямо в Ходжент.

Ходжент принадлежит к числу лучших городов русской Средней Азии, по своему положению на большом торговом пути из [75] Бухары в Кокан и Кашгар. В Ходженте довольно фабрик шелковых тканей, которые в других наших среднеазиатских городах не выделываются. В Ходженте хорошо развито шелководство. Цитадель замечательна по своей неприступности. Есть весьма изрядное русское поселение и хороший базар. Здесь же переправляются на правый берег Сыра, где, с одной стороны, открывается живописный вид на город, а с другой высятся горы Курамы, и по казачьим пикетам, через развалины коканской крепости Кереучи и кышлака кураминцев, вы достигаете Той-тепе.

ОТ ТАШКЕНТА ДО САМАРКАНДА.

Зангата. — Старый Ташкент. — Чиназ. — Переправа через р. Сыр. — Предмостное укрепление. — Голодная степь. — Мирзарабат. — Картина степи. — Дизах. — Джи ланута. — Горы Нуратанын-тау. — Яны-Курган. — Долина Заравшана.

Из Ташкента в Самарканд два пути: через Чиназ и Ходжент. Первый короче, но утомительнее, потому что проходит по голодной степи. Тем не менее, путь этот предпочитается. Здесь мы и поедем.

До Чиназа (на р. Сыр-Дарье) дорога очень оживлена и даже живописна. Она идет вдоль реки Чирчика, по обработанной местности. На пути встречаются или кочевья киргизов, или кышлаки (деревни) сартов. Из них кышлак Зангата посещается жителями Ташкента летом, во время годового праздника курбан-аит. Тогда ташкентцы, и старый и малый, спешат в Зангату и в тени его садов и рощ распивают чай, любуясь плясками бача (плясуна) и т. и. Сарты, в этом отношении, похожи на русский народ, который тоже, как известно, имеет обыкновение праздновать некоторые праздники в поле, в роще или просто на могилках. Мусульмане все свои большие праздники отправляют непременно, если не за городом, то в одном из садов внутри города. Так, например, в праздник руза-аит ташкентцы веселятся в саду Шайхан-таур, который находится внутри города, и очень недалеко от русского квартала, а праздник курбан-аит проводят в садах Зангата, с которыми соединены какие-то священные предания.

В окрестностях станции Старый Ташкент (по-сартовски «Иски-Ташкент») был когда-то, по преданиям туземцев, большой город, перенесенный, по причине каких-то неудобств, на [76] место настоящего расположения Ташкента. Впрочем, предания очень сбивчивы, хотя близ дороги в Старый Чиназ («Иски-Чиназ») видны какие-то голые возвышенности, называемые туземцами местом старого города Ташкента.

Коканское укрепление Чиназ занято и упразднено в 1865 году. Стены цитадели и небольшой поселок с базаром остались в их первобытном виде, с тою лишь разницею, что, с построением на пять верст южнее, на берегу р. Сыра, русского форта и слободки, коканские сооружения получили название Старого Чиназа.

Новый Чиназ принадлежит к числу значительных русских оседлостей здешнего края. Тем не менее, Чиназ, пока еще в будущем, хотя и теперь нелишен значения, как место переправы через р. Сыр в наши задарьинские провинции Кроме того, Чиназ снабжает Ташкент рыбою, а подчас и икрою. Впрочем, рыбный промысел не достиг еще надлежащих размеров по незначительности населения вообше, и в особенности населения способного владеть рыболовными снастями.

Переправа через Сыр находится у самой крепости. Железный паром, или барказ, на котором обыкновенно переправляются, и удобен и спокоен в какую угодно погоду. Правда, он ходит очень медленно, но против этого ничего не поделаешь.......

Река насупротив Чиназа очень широка. Среди ее высятся два острова. Спустившись к восточному острову, барказ идет вдоль его бичевою против течения, и потом снова спускается по реке к предмостному укреплению. Оно построено при генерале Черняеве и состоит из рва, вала и нескольких землянок. Здесь всегда есть небольшой караул близ склада камыша, заготовляемого на топливо.

И так, вы на левом берегу р. Сыра, на окраине голодной степи, которая не замедляет вступить в свои права, лишь только путешественник отъедет от предмостного укрепления несколько верст, т.е. когда кончатся прибрежные камыши. Да, за ними раскинется ширь и гладь почти на 150 верст, до города Дизаха.

По голодной степи от Чиназа к Дизаху две дороги; обе они и длинны, и утомительны своим однообразием. Они расходятся от предмостного укрепления и соединяются на половине пути к Дизаху, на Мирзарабате. Это огромное каменное здание, похожее издали на театр, построено вместе с теми цистернами, которые встречаются в этой местности, более 200 лет тому назад, при эмире Абдулла-хане. Мирза значит писарь, а слово рабат [77] постройка, имеющая исключительное значение быть пристанищем путникам. «Рабаты» строились или правительством, или частными лицами, по обещанию, и носят иногда их имя. Например, первая станция от Чимкента к Ташкенту называется Беглербеги, потому что ташкентский правитель Беглербег построил тут, по обещанию, рабат, в котором теперь помещаются казачий пикет и почтовая станция.

Мирзарабат построен, конечно, как пристанище путников, но, вместе с тем, он имел когда-то и другое назначение. По темным преданиям края, теперешняя голодная степь была когда-то, в особенности по южной окраине своей, хорошо орошена и обработана. Она питала в ту пору много скота и производила хлеб, так что администрация нелишним находила высылать в степь своих агентов, в лице сборщиков податей, которые, будто-бы жили и писали, что им было нужно, в Мирзарабате.

Таковы предания о Мирзарабате. Пытливые и ученые люди добьются точных известий о нем сами.

В недалеком прошлом, Мирзарабат служил притоном шайкам барантачей. Около Мирзарабата взят ими в плен покойный поручик Служенко. Конные почтари-киргизы, следуя из Дизаха, стараются миновать Мирзарабат, опасаясь неприятных встреч с звероподобными рыцарями степи, и значительно уклоняются степью вправо от прямой математической линии, которая соединяет Мирзарабат с предмостным укреплением.

Для большей последовательности в описании, вернемся назад и проследим обе дороги от переправы к Мирзарабату.

Правая дорога идет сначала камышами, потом голой степью. На ней есть несколько колодцев с дурною водой.

Левая дорога упирается в озеро Бу-Якшикуль, в 12 верстах от предмостного укрепления, и имеет на пути своем несколько плохих колодцев и сухую цистерну времен Абдулла-хана.

По той и по другой дороге Мирзарабата достигают в один день.

С Мирзарабата, также в один день, доезжают до города Дизаха. На половине этой дороги есть цистерна, в которой иногда бывает вода. Здесь окрестности носят на себе следы иригации вправо и влево начинают очерчиваться горы... Значит, недалеко город Дизах.......

Голодная степь очень утомительна и всегда печальна; но весенняя картина голодной степи не так тяжело действует на [78] путешественника, как вид степи в знойный летний день Весною особенно в конце апреля, степь местами, на большие пространства покрывается зеленью, ярко-красными подснежниками и черепахами, которые, заслышав весеннее солнце, отрывают отверстие своих нор и гуляют по степи многими тысячами. Это так называемые, надземные черепахи (testudo). Вместе с ними пробивает из земли и стебель неведомого растения из семейства зонтичных вырастающий за лето — в деревцо, иногда до трех футов вышиною. Растение это здесь, в шутку, зовут бухарской капустой. Им покрыта вся голодная степь. Стебель его мучнист и ни на что негоден, потому что и горит плохо, и весьма неприятно пахнет Бухарская капуста, подснежники и некоторые виды солянок — вот и вся флора голодной степи.

Проточной воды в степи нет. Колодезную воду пьют только при нужде...... А потому, запас воды, из реки Сыра, необходим во время переезда по голодной степи. Переезды совершаются с оказией, т.е. с конвоем из пехоты или из казаков. Возчики-сарты всегда имеют для себя и для своих лошадей запас воды в турсуках ¹¹, и самые фешенебльные господа пьют в голодной степи воду, отзывающуюся овчиной....... Но не буду запугивать ничье воображение печальною картиною степи летом когда она не оживлена даже черепахами, и когда только одни фаланги бегают по ней, да одинокая птичка, Бог весть какими судьбами залетевшая в это царство тишины и зноя, чирикнет иногда над вами в пространстве, и опять все тихо, неподвижно.......

Голодная степь способна доставить много сильных ощущений Сильнейшее из них зовется жаждой....... За ним следуют скука и утомление, так что весьма и весьма обыкновенный сартовский городишко Дизах кажется, после степи, чуть не раем Он пожалуй, и вполне показался бы раем, но впечатление его в голодной степи сильно подрывают родники в восьми верстах от него где усталые путешественники утоляют жажду... Как благодетельны были бы эти ключи верст на тридцать севернее!

Уездный город Сыр-Дарьинской Области Джизак или правильнее, Дизах (отнюдь не Джузак, как говорят здесь) находится у подножия северного склона Нуратинских гор Дизах похож на все среднеазиатские города. Русские в Дизахе жили сначала в старой цитадели, но потом, по неудобству и тесноте ее, [79] гарнизон, а с ним и торговцы, выведены из города на ключи, в 3-4 верстах от города. На «ключах» предполагается даже укрепление, под именем Ключевого.

Горы Нуратанын-Тау, проходящие мимо Ключевого и Дизаха, с востока на запад, составляют продолжение Санзарского хребта. Близ Ключевого они невысоки, холмисты и разрезываются широким ущельем, по которому бежит быстрая речка, названная русскими Змейкой.

На половине пути по этому ущелью, в том месте, где нужно предполагать главные явления совершившегося здесь когда-то геологического переворота, стоят, по обе стороны дороги, недалеко друг от друга, две гранитные массы; у подножия одной из них бежит Змейка, у подножия другой идет дорога. Это — Иланута или, по-русски, «Тамерлановы Ворота». На правой твердыне, если ехать из Дизаха, иссечена в граните арабская надпись, никем доселе неразобранная; в левой горе есть пещера. Глубокий мрак неизвестности окружает прошлое всего этого места, и с преданием о каком-то змие, обитавшем в пещере левой горы, неразлучно имя Тамерлана, по воле которого будто-бы начертана надпись на правой твердыне.,

Горы Нурата, или Нуратанын-Тау, идут от этого места прямо на запад, постепенно возвышаясь и переходя из холмистых в крутые и скалистые. Западнее Дизаха, к ним прилегает широкая равнина Ауз-Кинг, ограниченная на севере холмистыми горами Чимтау; из Ключевого укрепления, на долину эту, проезжают или через город, или логом Гандумчаш, и потом котловиною Кюябаш. Долиною Ауз-Кинг можно ехать до города Нурата, и все время под горами. Перевалы через них на южный склон в бассейн р. Заравшана всюду конные; на арбах ездят только в Тамерлановы Ворота. Ближайший к Дизаху конный перевал идет через ущелье Беришакюль, в 20 верстах от города; затем есть трудный перевал, еще на 20 верст западнее, Кумбилькойташ, спускающийся к ключу Амандара, против кышлака Нурек, лежащего у подножия той огромной горы, которую в ясную погоду так хорошо видно из Дизаха на западе.

В ущельях и логах Нуратанын-Тау много кышлаков (зимовок). Они населены только зимой, потому что обитатели этой местности, узбеки разных поколений, весной, летом и осенью ведут жизнь кочевую.

Вообще, горы Нуратанын-Тау известны мало. А знакомство с [80] ними, особенно теперь, с занятием долины Заравшана необходимо во всех отношениях. В начале 1868 года майор (ныне подполковник) Гриппенберг обрекогносцировал горы вплоть до города Нурата. Рекогносцировка имела целью расследование условий на которых может существовать в горах Нуратанын-Тау укрепление. Нельзя ее пожелать скорейшего осуществления этого намерения правительства, потому что население гор дико, воровато и так же мало знакомо с нами, как и мы с ним; тогда как нам в качестве цивилизаторов, прежде всего нужно познакомиться со всеми трущобами края. Нуратинские горы суть трущобы, извергавшие когда-то шайки грабителей на дорогу от Дизаха до Яны-Кургана Они кидались на неосторожных проезжих, захватывали их и пропадали в щелях, Нуратанын-Тау. Теперь тут все спокойно хотя без оружия все-таки не ездят, потому что на грех мастера нет — дорога проходит тесниной.

Перед Яны-Курганом местность сглаживается и похожа на обыкновенную степь.

Яны-Курган, при бухарцах, имел укрепление, и до взятия Самарканда, здесь стоял наш передовой отряд, с честью оберегавший от бухарцев окраины нашей територии, под командою полковника (ныне артиллерии генерал-майор) Абрамова. Из Яны-Кургана, через укрепление на Каменном Мосту (гышь-купырь) вы достигаете долины реки Заравшана и, миновав кышлаки Актюбе к Джанбай-Базар, выезжаете на реку. Еще издалека засинеют перед вами высоты Чупаната, знаменитые штурмом 1-го мая 1868 года. За ними Самарканд....... Но о нем, как и о прочих приобретениях наших, в экспедицию генерал-адъютанта фон-Кауфмана 1-го, поговорим после.

МАРШРУТЫ ПО ДОРОГАМ РУССКОЙ СРЕДНЕЙ АЗИИ.

Примечание. Маршруты эти публикованы штабом войск Туркестанского военного округа, при циркуляре от 15-го апреля 1868 г., №13

КОКАНСКАЯ И БУХАРСКАЯ МОНЕТА.

А. Хорошхин.

Комментарии

1. По киргизски — Джар-шула.

2. Прежде Форт № 1, по киргизски Казала,

3. Тамерлан или, правильнее, Тимур-ленк, хромой Тимур, родился в 1336 г., умер в 1405 году.

4. Без сомнения, это случилось во второй половине XVII века. Ни прежде, ни после калмыки тут не были.

5. Таш значит камень. — Между Коканом и Ходжентом, на дороге, лежат огромные валуны, которыми и считают туземцы расстояния.

6. Река Чирчик идет из гор Каратау и впадает в р. Сыр-Дарью.

7. Река Ангрен, по местному Ангуран, направляется в Сыр-Дарью. Впрочем, в пору созревания риса она не доходит до р. Дарьи, распространяясь по своей долине на плантации. Наибольшая ширина долины 8 верст.

8. Ходжа высшее сословие, потомки Али, зятя Магомеда. Хаджи все кто сходил в Мекку на поклонение гробу Магомеда.

9. Против Акджара, Дарью можно перейти в брод. Впрочем, удобно это будто-бы только осенью и зимой, а весной, понятно, река делается полнее от Горных снегов, и ее с трудом переезжают лишь на верблюде.

10. Дахта — звание равное нашему полковнику.

11. По-киргизски — турсук, а по сартовски машк — кожаный мешок, для кумыза, воды и т.п.

Текст воспроизведен по изданию: Заметки по дорогам Средней Азии // Военный сборник, № 1. 1870