БЫКОВ Е.

БЕГЛЫЙ РАССКАЗ

О МЕДЛЕННОМ ПУТЕШЕСТВИИ В ТАШКЕНТ

IV

Подаваясь с медленною поспешностью, не более трех верст в час, три станции на дромадерах; а четвертую на лошадях и одолел в двое суток пространство до станции Алты-Кудук у залива Аральского моря, и еще через сутки, ночью, прибыли в бывший форт № 1, по старому, Казале, по новому Казалинск.

Сотни две, с небольшим, мизерных лачужек на голой равнине, у берега Сыр-Дарьи, знаменитая своею будущностью аральская флотилия, несколько ветряных мельниц, недавно открытая дрянненькая гостиница и издавна ни одной церкви — вот все, чем пока может гордиться выше реченный форт.

По части местной промышлености, форт № 1-й самый хлебороднейшей из всех пунктов сыр-дарьинской линии, хотя провиант для довольствия гарнизона и проходящих войск заготовлялся в былое время, или, откровеннее сказать, делал только вид, будто заготовлялся за тысячу верст, в Оренбурге. Не совсем хитрая штука эта совершалась таким образом. Снабжение магазинов вообще на линии делилось по форме на две отдельные операции: поставку требуемого количества в оренбургский степной магазин и перевозку того же количества из степного магазина до мест назначения. Взявший на себя с торгов первую операцию, положим, в десять тысяч четвертей муки, по три рубля с полтиною на каждую, заключал тотчас же контракт, получал в задаток 17,500 рублей и опочивал на лаврах до результата торгов на перевозку. Утверждалась перевозка за ним же — тем лучше, меньше треволнений, а если за другим — немедленно совершалась сделка, и на выгодных для обоих условиях обе операции в сущности сливались в одну общую операцию поставки провианта в расходные магазины. Затем провиант, находившийся еще в пространстве по первому обязательству, записывался на приход, по второму выписывался в расход, выдавались квитанции и по ним остальные деньги; освобождались залоги; первая операция полагалась конченною, не имев начала, и контрагент, с казенными денежками, мог бы сократиться без остатка. Но в виду длинного ряда подобных операций в, будущем и легчайшей возможности устроить [271] дело и в настоящем полюбовно, предпочитая быть честным он стремился наверняка №1-й покупал готовый уже от прошлых лет провиант у смотрителя магазина с приличною надбавкой, против существовавших цен на месте; провиант записывался на приход; выдавалась, квитанция и дело оказывалось в шляпе, без сучка и задоринки, потому, что, в действительности не к чему и — самое главное — некому было придраться; коменданту и воинской комиссии как то не подстать, было из-за пустяков бить тревогу, а войскам такая продажа оказывалась на руку они, ничем не рискуя, только выигрывали, провиант с своей стороны, сдавали в казну под видом экономии, получали деньги за вычетом 32 1/2 копеек из заготовительной цены, плюс 6-7 р. 50к. перевозка; за 5 руб. 25 коп. четверть приобретали, свежий провиант, а от 4 руб. 25 коп. до 5 руб. 75 коп. оставались еще на другия потребности. Словом, и волки были сыты, и овцы целы, кроме одной, самой главной, с которою никогда не церемонились. Со введением военно-окружной системы, уничтожившей многие злоупотребления по хозяйственной части войск, такие и подобные им обороты сделались немыслимы; тем не менее они ясно свидетельствуют о возможности, в хлебородных местностях государства, устроить довольствие войск, с пользою для их желудков и с выгодой для казны, при пособии непосредственной наличной покупки.

Что касается церквей, то, бывшая Туркестанская, теперь Сыр-Дарьинская область, блестит еще пока одинаково-соверщенным их отсутствием, хотя в средствах к устранению такого важного неудобства, для нас в чужом крае и не было недостатка. Предание гласит, будто бы давно уже какой-то, благочестивый купец пожертвовал до 80,000 рублей на устройство, храмов, Господних, собственно в фразах, сыр-дарьинской линии; неизвестно только что с этой: суммой приключилось. Купец же, истомившийся долгим ожиданием осуществления заветной мечты своей отправился к предкам, а на любопытство наследников, получен отзыв, что для разъяснения вопроса о пожертвованном капитале — возбуждена с кем следует переписка, Но кто же не знает, что технический термин «возбудть переписку» значит в сущности, усыпить дело, пока наконец, в безотрадном своем странствовании, не замрет оно само собою окончательно. Я слышал, впрочем, из верного источника, что часть этого капитала в материалах находится в форте Перовском, а наличные деньги до 21,000 руб. [272] хранятся в ведении инженерного управления Туркестанского военного округа. За что купил, за то и продал ⁷.

В гостинице Мякинькова только четыре или пять, нумеров, и все заняты, а потому мне пришлось искать приюта заведенным порядком чрез полицию. Полицейский казак долго водил меня иззакоулка в закоулок, соображал и принюхивался ко многим попадавшимся под руку лачужкам; наконец, остановившись на одной, по его словам, очередной, всучил меня насильно хозяевам и скоропостижно скрылся во мраке.

В крошечной комнатке, отведенной мне для ночлега, я нашел население ровно из десяти душ: четверо взрослых и шесть подростков, спавших на полу вповалку, а мух, которые не переводятся здесь и зимою, и тараканов — видимо невидимо. Кое как вставили в свободное пространство мою походную кровать, и я лег; но заснуть не было физической возможности: атмосфера до такой степени была пресыщена всякою скверностью, что я буквально из сил выбился, пока все мои мучители встали, начали выходить и входить и воздух несколько освежился. За то я и честил их мысленно на все самые употребительные в порядочном обществе манеры.

Утром, часов в девять, встал, и только принялся за чай — слышу выстрел, другой, третий, еще и еще... Посмотрел в окно: толпы ликующего народа в праздничных нарядах... Что такое? Вошел хозяин.

— Что это за выстрелы?

— Как же! сегодня Михайлин день, комендант мениник», и казак посмотрел на меня с удивлением, что я не знаю такого замечательного события.

Напоминание о 8-м числе ноября объясняло само собою и причину выстрелов, но неведение казака подстрекнуло меня продолжить с ним разговор.

— Да стреляют-то зачем?

— Так следует, в его менины завсегды палят из пушек.

— Я думаю, ты, любезнейший, ошибаешься: пальба эта, вероятно, в честь царственного шефа артилерии, а не коменданта — а?

Казак молчал.

— Ну, а народ куда же спешит? [273]

— Туды же, к его дому.

— Что же народу за радость, что комендант именинник?

— Кака радость! а вестимо начальник.

— Чтожь-что начальник! разве народ приглашен на именины?

— Приглашен (казак улыбнулся), не приглашен, а так, значит, посмотреть... Там господа у него собрались.

— И что же эти господа там делают?

— Известно что: едят и пьют; со двора-то невидно.

— Ну, а народ-то что делает?

— Обнаковенно, народ стоит, да глазеет.

— Только и всего?

— Да чего же еще! ему больше и ненадоть.

Очень весело и совсем неразорительно! Сам немец не выдумает ничего дешевле такого народного спектакля. Но этим удивлением мне еще не суждено было ограничиться. В продолжение разговора моего с хозяином, я и не заметил, что жадность к зрелищам местных обывателей обратила и меня самого в именинника (хотя и без стрельбы): вошли сначала несколько баб, старых и молодых, иные с детьми на руках или за руку, потом еще столько же, да еще полстолько, да еще одна толстейшая бабень, заткнувшая, словно распаренная пробка, остальное пространство. Просто негде повернуться... Я сижу за столом, как за баррикадой, прижавшись к углу, а они стоят в плотную кругом, на меня смотрят в упор, как на чудо морское, да и баста! Пробовал вылезать из этих тисков и снова влезать — не помогает; перестраивал свою физиономию на все известные грозные лады — никого не пугает; выгнать всех сразу — не хватило духу; терпеть дольше наглое любопытство — не было мочи... Послал за лошадьми и рад был радешенек, когда удалось избавиться от такого варварского насилия. Что за дикое и ненасытное это бабье! как будто им мало было комендантских именин, чтобы еще в тот же день пожирать своими буркалами ни в чем неповинного проезжего!

От форта № 1-й или Казалинска вплоть до Ташкента, кроме немногих населенных пунктов, станции помещаются в кибитках, но за то дорога, 750 верст, почти до самого Туркестана идет по берегу Сыр-Дарьи, из которой можно пользоваться постоянно хорошею и здоровою водою, вдоволь тростника для топлива, и, кроме того, на каждой станции есть казак, в качестве [274] смотрителя, знающий туземный язык и обязанный служить переводчиком; а это удобство не последнее.

Дорога несколько сноснее, но лошади, до такой степени изнуренв беспрерывной гоньбой и особенно диетой, что решительно болтают ногами только по непривычке держать их в спокойном положении,

Станции длиннейшие; попадаются, еще довольно часто глубокие пески; лошади беспрестанно останавливаются; столбов, нет; часы при такой езде ничего не помогают; тоска невыносимая. «Нича шахрым ⁸?» спрашиваю я чуть-ли не десятый раз на одной станции, особенно допекавшей меня своею бессовестною тягучестью. По маршруту значилось всего 27 верст, а я был в дороге уже слишком четыре часа.

— «Беш шахрым», отвечал без запинки мой возница: «беш!» (пять) и выставил для большей наглядности всю пятерню.

Пять верст, думаю себе, далеко, но час времени, куда ни шло. Прошел однако же час, ничего не видать; жду еще полчаса, снова к вознице: «нича шахрым?» «Учь шахрым, учь» (три), и показал три пальца.

Ах, чорт побери! Значит, в полтора часа только две версты уехал. Еще терплю слишком час, опять лезу к вознице и получаю ответ: «ярым шахрым, ярым», и при этом он отмерил только полпальца. Ну, слава Богу! недалеко! напрягаю зрение, всматриваюсь в даль, ищу по сторонам: голь версты на три кругом, ни малейшего признака кибитки; жду, может быть, она притаилась где нибудь в лощине или ужь наверное за тем пригорком... Ничего ни бывало! проехали несколько пригорков, нет как нет станции. Что за оказия! Опять к вознице за справкой: «Нича шахрым? Чорт бы тебя взял!»

— «Джох шахрым! джох, кончал, кончал», скороговоркой отвечает он с самодовольною улыбкой и делает пальцами знаки: дескать ничего не осталось, все проехали.

— «Ах ты каналья! как кончал? где же станция?» Молчит. «Эй, ямщик, где же станция?»

— «Моя не знаит русска бельмес...» [275]

Ничего не поделаешь. После этого «кончал», я отступил и еще, по крайней мере, верст пять, пока добрался до станции.

В форте № 2-й судьба, наконец сжалилась над моим одиночеством и подарина меня сразу двумя попутчиками до Ташкента: доктором Иностранцевым и капитаном туркестанского линейного батальона А., перешедшим из гвардии с единственною целью, во славу русского оружия, пролить некоторым образом кровь самого бухарского эмира и украситься за это орденом.

Назвав фамилию доктора, мне невозможно удержаться, чтобы не рассказать курьезного случая, которому она послужила поводом, при представлении его одному из начальников. Смею надеяться, что доктор за это на меня не рассердится. ^:

— Как ваша фамилия? спросил его начальник.

— Доктор Иностранцев, ваше.....ство.

— Вы брат того, что в Москве, Иноземцева?

Доктор, огорошенный таким вопросом, молчал.

— Слышите ли? я вас спрашиваю: вы брат того Иноземцева, который в Москве? повторил сердито начальник.

— То Иноземцев, ваше …ство, а я Иностранцев, доложил доктор смиренно.

— Ну да! разве не все равно, что Иностранцев, что Иноземцев?

Доктор, разумеется, заблагорассудил не претиворечить такому остроумному предположению.

У форта № 2.-й нам предстояло переправиться на баркасе через Сыр-Дарью и продолжат путь по левому берегу реки до переправы снова на правый берег, верст десять не доезжая форта Перовский. Весь этот промежуток той же реки носит название Джаман-Дарья (дурная-Дарья), за то, вероятно, что по течению своему выше Перовского, выделив чересчур щедро часть вод: влево, безвозвратно, в Яны-Дарью и Кувак-Дарью, и вправо, заимообразно, в Кара-Гузяк, который, оросив верст полтораста, возвращает заем только верст десять ниже форта № 2, сама дательница в некоторых местах, на этом пространстве, буквально еле-дышит и мелководием затрудняет полезную для государства деятельность аральской флотилии.

Мои попутчики уже двое суток пробыли в форте, в ожидании лошадей, а теперь нам пришлось общими силами выждать еще несколько часов, пока стихнет ветер и даст возможность [276] переправиться через Сыр-Дарью, без риска сесть где нибудь на мель, что было бы очень не кстати, особенно ночью.

Комендант форта, маиор К., прикрепленный уже лет десять к этому вожделенному чину и получивший как раз в день моего приезда радостное известие о награждении его орденом св. Анны 3-й степени, человек добрый, обремененный многочисленным семейством, и чрезвычайный хлебосол. Он никогда не пропустит случая угостить проезжих, между прочим, и свежей икрой, собственно, как он выражается, «для статистического дознания».

Мы застали маиора в полном разгаре его умственной и физической деятельности и не могли не сочувствовать его затруднительному положению: в борьбе с одним врагом, сильнейшим тифом, свирепствовавшим всю осень в укреплении, и притом без пособия медика, спившегося до того, что не в чем было показаться на свет Божий. Майор должен был готовиться еще к борьбе с другим врагом, не менее страшным: разбойничьей шайкой Садыка, о приближении и замыслах которого уже давно носились самые возмутительные слухи.

Правда, слухи были преувеличены, а впоследствии и вовсе не оправдались на деле; но при одном взводе солдат, при двух, кажется, орудиях без лафетов, сотне больных на руках и 300 бессрочно-отпускных нижних чинах без оружия, не говоря уже о собственном семействе, я желал бы знать того героя, который, на месте коменданта, остался бы к таким слухам равнодушным.

Попутчики мои (да благо им будет и долголетии они будут на земле!), по свойственному им великодушию, тотчас же предложили коменданту услуги, каждый по роду своей специальности: доктор осмотрел лазарет, больных, прописал некоторые рецепты и дал общее наставление, а капитан сообщил свои замечания на счет приготовления форта к обороне, вооружения бессрочно-отпускных, за неимением другого оружия, косами, объяснил самовернейший способ поражения неприятеля и проч., что относилось до военного искуства. Словом, они подкрепили энергию и поддержали воинственность коменданта всем чем могли. Кто знает, может быть, сведение об этом и напугало Садыка, изменившего первоначальные свои планы.

Несмотря на реку и небольшой лес, два необходимые условия для оживления местности, форт № 2-й, по внешнему виду, представляет самую тоскливую, вопиющую картину, которая совершенно соответствует ее внутреннему содержанию: глушь, доль, отсутствие [277] свежих, здоровых людей, ничего общего с целым миром, ровно ничего для жизни самой неприхотливой. Чтобы решиться закабалить себя в такую трущобу, нужно полное самоотвержение, которое могут внушить только или нужда безисходная, или непримиримое остервенение противу всего человеческого рода.

Напившись чаю и поужинав у коменданта, мы, в полночь, простились с гостеприимными хозяевами и, пользуясь затишьем, отправились прямо на переправу, где нас ожидали ужё наши тарантасы и причаленный к берегу баркас.

Нагрузка экипажей, переправа, выгрузка и запряжка лошадей, заняли довольно долгое время, но совершились без особенных препятствий. Затем мои поджарые, пользуясь отсутствием ближайшего начальства, вздумали было улизнуть одни без меня и возницы; но, к счастью, на близком расстоянии, запутались неожиданно в колючке и со срамом были возвращены вспять, после чего, благословясь, мы уселись по местам и тронулись помаленьку в дальнейший путь.

Ночь прошла благополучно; потом и день сбыли без значительных приключений. Компаньоны мои были люди именно на столько веселые, чтобы быть приятными и успокоительно действовать на раздраженные нервы. Погода стояла сносная, дорога недурная, по пути попадалось очень много разной дичи: куропаток, фазанов, курочек и т. п. Мы тотчас же взывали к доктору, обладавшему двухствольным ружьем; он выходил из тарантаса, подкрадывался и несколько раз даже прицеливался; но, предупрежденная уже стуком экипажей, дичь всегда заблаговременно улепетывала от верной смерти, и дело постоянно обходилось без убийства, хотя и без материального документа в искустве доктора, как охотника.

На другой день утром мы доставились в форт Перовский (Ак-Мечеть), знаменитый тем, что в следующую же зиму по занятии его нашими войсками, коканцы, желая завладеть им обратно, явились неожиданно в числе 15,000 человек при 10 орудиях, затеяли жаркое дело с высланным им навстречу отрядом в 500 казаков; но появление коменданта в парадной форме, который им почудился чем-то в роде значительного подкрепления, охватило их таким паническим страхом, что они также неожиданно, и с примерным единодушием, обратились в бегство, оставив за собою самые приятные воспоминания о таковой одержанной нами виктории.

В Перовском мы остановились во вновь открытой гостинице [278] г-жи Кузнецовой, где нам сообщили что, по причине крайнего изнурения на дальнейших станциях лошадей, комендант получил предписание отправлять проезжающих по обыкновенным подорожным, до самого Ташкента, на вольнонаемных верблюдах.

Известие это само собою несколько нас покоробило, но, в виду очень порядочного и дешевого (по 50 коп. в сутки) помещения и обещанного нам сытного обеда, мы решились выждать при таких условиях лучше в Перовском, чем застрять где нибудь на стаяции, хотя, для очищения совести, всетаки предприняли наступательное движение на коменданта — я с курьерской подорожною, а доктор с предписанием спешить по крайнему недостатку в медиках — и так удачно, что волею-неволею комендант должен был уступить и сделать немедленно распоряжение, чтобы следующим утром все было готово к нашему отправлению.

Выиграв таким образом сражение и отдохнув на лаврах, как следует прекрасным людям: мы очень недурно пообедали, потом поужинали, на дорогу заказали себе два пирога и штук десять жареных фазанов, на другое утро закусили, и все это с ночлегом обошлось нам, кажется, 4 р. 75 к. — умеренность баснословная и совершенно неподходящая под общий характер торговли и промышлености, развивающихся в крае на самых кровожадных началах.

В Перовском мы могли бы приправить наше общество очень пикантным гарниром из двух попутчиц, взятых каким-то тираном с родной почвы в запас и брошенных немилосердно в гостинице; но мне, как женатому и известному своим похвальным поведением, это было как-то не с руки, а у спутников моих тарантас был двухместный, и потому мы предоставили христианскую обязанность пристроить и пригреть эти «коварные, но сердцу милые создания», другим, более свободным ценителям изящного искуства.

Утром привели нам пять лошадей и трех верблюдов. Хотя это не совсем согласовалось с нашими ожиданиями, но пришлось принять и такое даяние с благодарностью, так как самовернейшая справка нас убедила, что из всей лошадиной богадельни на станции, только число предъявленных колек и обнаружило нелицемерные признаки жизни и решительное упорство болтать ногами до последнего издыхания.

В таком критическом положении нам оставалось одно: прибегнуть к правилам единства кассы, т.е. из всех, [279] асигнованных авансом в наше распоряжение неоднородных животных составить один пробный капитал и сначала, для пробы, запреч по каждому параграфу отдельно лошадей в один тарантас, а верблюдов в другой, а потом уже, смотря по надобности, переводить их из статьи в статью, в крайности даже из параграфа в параграф, с одним лишь расчетом, чтобы не выйти из бюджета и, во что бы ни стало, избежать необходимости, в сверхсметном кредите. Выдумка эта, очень остроумная для нашего возраста, удалась как нельзя лучше. Правда, нам приходилось вдаваться беспрестанно в сложные рассчеты и разные финансовые комбинации, то складывая, выкладывая и перекладывая, то одновременно затрачивая весь капитал сразу в один тарантас, для выволочки каждого порознь из тисков нередкого кризиса, но к концу концов мы всетаки обошлись сметными средствами, а в этом то и состояла штука, которую требовалось доказать.

На второй станции от Перовского мы съехались с двумя попутчиками в Ташкент, тотчас же познакомились, разговорились и, с общего согласия, решили пить здесь чай, так как было уже довольно поздно и мы все порядочно проголодались. Новые наши знакомцы, положим Иван Иванович и Иван Никифорович, откровенно нас предупредили, что они до крайности боятся тигров, не потому, чтобы там смерть или что другое напротив, они так храбры, что смерть для них ни почем, хоть сейчас: иначе они не поехали бы в такую неприязненную сторону — а так, знаете, как-то страшно было Ивану Ивановичу вообразить в объятиях тигра Ивана Никифоровича, и наоборот, Иван Никифорович приходил в ужас от одной мысли о таком же положении Ивана Ивановича. Мы, разумеется, старались рассеять нелепые страхи и, казалось, расположили своих новых спутников чувствовать друг друга в большей безопасности. Они повеселели, даже расхрабрились до такой степени, что хоть сейчас в схватку с любым зверем. Запылал по середине юрты роскошный огонь, согрели чайник, заготовили чай, разложили инструменты для закуски; оставалось только собраться честной компании и приступить к работе. Между тем, юрта наполнилась киргизами: кто стоял и повсеместно почесывался; остальные сидели на корточках вокруг огня, снимали сапоги, выворачивали ноги из тряпок и без церемонии те и другия согревали и просушивали, изловчаясь только, чтобы не зацепить ими кое чего из нашей закуски. Вообще зрелище было не из самых апетитных. Но делать нечего: мы терпим и ожидаем Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича, [280] которые вышли за чем-то из кибитки и как нарочно не являются. Посылаем справиться: говорят, что они заключились в тарантасе и приказали доложить, что ничего не желают. Что за притча! Идем самолично, взываем к ним гласом великим, и получаем в ответ: не подходите, Бога ради, а то будем стрелять.

— Как стрелять, в кого и за что?

Бросаемся на приступ, вскрываем насильно тарантас и застаем, что они лежат в правильном каре, один лицом в одну сторону, другой в другую с револьверами на изготовке, а у Ивана Никифоровича, кроме того, для пущей угрозы еще под мышкой и ружье........ Все как следует ддя отчаянной защиты.

— Что с вами, господа?

— Как, что с нами? а тигры, разве вам не дали знать? уходите, пожалуйста, покуда целы, а то мы все погибнем!

— Помилуйте! какие тигры, откуда вы взяли?

Сам казак видел, как они переправлялись на эту сторону через реку........

— Бог с вами! зачем они сюда заберутся, чего они здесь не видали? перестаньте шутить и вылезайте, а то вы всех насмешите.

— Нет, позвольте! говорит Иван Иванович, не трогаясь с выгодной позиции: надо прежде хорошенько справиться. А, вот казак! Послушай, любезнейший, ведь ты говорил, что тигры переправляются через реку?

— Это точно, что, меж себя, мы толковали, чуем, что в воде кто-то барахтается. Должно быть тигры, говорим, кому же другому плыть в такую пору через речку — только и всего........

— Да случалось ли, чтобы тигры приходили когда нибудь на станцию? спрашиваю я казака.

— Нет, Бог миловал, на станцию не приходили, а так, в стороне, лошадей и верблюдов, почитай что ни день, режут. Их должно быть тут много.

— Вот видители! говорят ободренные Пилад и Орест, хватаясь за эту поддержку: что же мудреного, если бы тигры бросились на станцию!... Это легко может случиться; надо быть всегда осторожным.

— Совершенно логично! Но в виду опасности следовало прежде сделать рекогносцировку, узнать силы и намерения неприятеля, потом собрать военный совет и обсудить наше положение, а [281] не обрекать себя преждевременно на голодную смерть, как вы сделали.

— Это все Иван Иванович меня взбудоражил.

— Э, нет, брат, постой! Кто первый очутился в тарантасе и кричал: запирай кругом? вопросил Иван Никифорович.

— Да я полез в тарантас за закуской, а как увидел что ты влетел словно бомба, с криком «тигры!» схватил револьвер и залез за стену крепости, я подумал, что неприятель преследует тебя по пятам, и потому, с присутствием духа, которым я обыкновенно отличаюсь в минуты опасности, пристроился к тебе для обороны крепости с другого фаса и, само собою, скомандовал: «запирай ворота!»

— Но ты гораздо поступил бы осторожнее, если бы не отличался таким присутствием духа в минуты опасности, а то я чуть было не задохся в тарантасе, заметил храбро Иван Иванович.

Насмеявшись вдоволь над фальшивой тревогой, мы отправились дальше, и к вечеру на другой день, бросив впрочем на дороге наших друзей, прибыли в Джулек, единственный форт на всем пространстве сыр-дарьинской линии, производящий на русского человека, как издали, так и вблизи, приятное впечатление зеленым шпицом часовни, построенной из жженого кирпича и очень оживляющей собою наружный вид крошечного укрепления.

В декабре 1866 года, на возвратном пути из Ташкента, я встретил в Джулеке ехавшее туда семейство бедного чиновника, в составе, кажется, семи душ, в числе которых было только две мужских. Они в апреле месяце выехали из Оренбурга и в две трети года сделали едва три четверти пути!... Можно себе представить чего они натерпелись за это время в дороге: то лошадей не дают по нескольку суток, по причине большого разгона или в ожидании того или другого начальника; то тарантас сломается — некому починить; то провизию украдут — нечего есть; то мешок с обувью пропадет — нечего надеть. Я застал их всех в валенках, которыми они раздобылись уже, по случаю, чуть ли не в Джулеке. Словом, рассказ был полон разнообразнейших неприятностей. и лишений, способный убить сразу самое пристрастное расположение к степным путешествиям. По независевшим от меня обстоятельствам, я пробыл тогда в Джулеке двое суток и оставил этих бедняков еще в глубоком неведении, когда они тронутся.

Кроме того, Джулек запечатлелся тогда же в моей памяти и [282] по другому курьезу. Я ехал в обществе трех моих сослуживцев. В Ташкенте, само собою, мы не могли запастись на всю дорогу чем нужно для поддержания нашего драгоценного существования, рассчитывая пополнить пробелы, где случится, дорогою. В Джулеке явился к нам писарь военного ведомства, с великодушным, как казалось, предложением, кормить нас и поить все время и снабдить чем потребуется в путь. Предложение было принято нами с неподдельным удовольствием. Обед, подготовленный как раз к ужину, состоял из щей, гречневой каши и жаркого — на другой день тоже, только несколько ранее; перед выездом на закуску яичница; кроме того, у него же взято в запас три бутылки водки и две бутылки горчайшей наливки и что-то зажаренное на дорогу. А когда пришлось дело до расплаты, писарь предъявил нам счет на 41 р. 50 к. без торгу!... Как мы ни бились с этим варваром, чтобы возвратить его к благоразумной умеренности и вообще к сантиментам более приличным, он упорно стоял на своем: все или ничего! и настоял. С неудовольствием и с разными эпитетами, мастерски направленными в самую суть его чернильного самолюбия, мы должны были однако преподнесть ему требуемую сумму до копейки, потому что заранее не сторговались. Самая простая, кажется, ловушка, а как часто приходится освежать в ней горькие опыты, приобретенные в жизни! При всем том, нельзя не удивляться, что злостные спекуляторы, подобные этому скрибе, не обуздываются контролем местной власти разрешившей ему торговать и, следовательно, обязаны блюсти что-бы торговля эта не обратилась в денной грабеж, когда она компрометирует уже и самое разрешение.

На этот раз, однако, мы избежали такого опустошительного вторжения в наши карманы и обошлись собственными средствами хотя должны были ночевать в Джулеке по неимению лошадей и выехали на другой день только около одиннадцати часов утра.

Промежуток от Джулека до Туркестана, в 250 верст тянется несколько станций тем же саксаулом, что-то в роде нашей черемхи; потом понемногу местность начинает пустеть обнажается и, наконец, совершенно голая пустыня снова охватывает путника прозой своей неоглядности, и снова приходится витать в порожнем пространстве, без уверенности, двигаешься ли вперед или только кружишься на месте. Станции на этом промежутке весною и осенью еще тягучее по случаю длинных, иногда по нескольку верст, объездов обширных солончаков, которые то и [283] дело заграждают прямой путь. Одну станцию, в 17 верст по маршруту, я ехал битых восемь часов хорошею рысью и по совершенно ровной и гладкой дороге; думал не сбились ли с пути может быть кружили, но ямщик утверждал, что ехали как следует, а станционный казак отозвался, что «это ужь такая анафемская станция». К счастью еще нашему, что не было продолжительных дождей, и потому хотя и далекие объезды, но все-таки были возможны; в другую же пору, если бы совсем распустились солончаки, мы не могли бы так дешево отделаться. Станцию от Яны-Кургана, всего 28 верст, мы ехали в 1866 году слишком трое суток; несколько раз вязли в топи до безнадежности извлекались оттуда неожиданною помощию проходившей команды солдат, переменили лошадей на восемь верблюдов, потом, последовательно, заморили три смены свежих верблюдов, и только, после всех неизбежных треволнений, стоивших нам, сверх прогонов 46 рублей, и блогодаря живучести нашей натуры, хотя измученные и истерзанные, мы кое-как живьем, чуть-чуть не в виде солонины, добрались до станции. Мы благословляли небо, что так счастливо разделались с вернейшею оказиею залежаться на месте или продолжать путешествие цу-фус, что каждому порядочному человеку было бы одинаково огорчительно.

Подавались мы вперед с таким же благоразумием, каким ознаменовали движение свое из Перовского, то на лошадях, то на верблюдах, то перетасовав тех и других как попало; по временам шли пешком, чтобы хоть разнообразием движения размыкать несколько одолевавшую нас тоску, изредка настигали по пути караваны, влачившие в Среднюю Азию завидные преимущества европейской цивилизации: различные консервы, косметики, иностранные буасоны от Депре, Мамонтова, Елисеева или просто ярославского происхождения и проч. Попадались кое-где пешие или конные киргизы, и тогда завязывался с возницей, ожидавшим только этого случая, безконечный разговор, растравлявший в свидетеле, непонимающем языка, желчь и доводивший его до тошноты, особенно в юрте, в скучный промежуток ожидания лошадей. Трудно себе представить на какую неутомимую гимнастику способны степные языки. Я спрашивал казака о чем это они безумолку болтают. «Да так, ваше........скородие, благо язык есть, все одно и то же: что твой отец, твоя мать, твой верблюд, пегая лошадь, твой баран или овца, а завтра спросит — опять то же и всегда то же, и так без конца, и оскомы не набьют проклятые!» Дорога местами [284] песчаная и, с последней станции, к Туркестану круто поворотили в сторону от Сыр-Дарьи, оставшейся вправо; слева тянулся хребет Каратауских гор, единственный предмет от самого Джулека, на котором можно остановить утомленное зрение: переход из стороны кочевого раздолья номадов в страну оседлого населения не внес ничего нового в картину окрестностей — все та же тишь, да гладь, да Божия благодать. Доктор внимательно всматривался в дикую местность, удивляясь, что никем еще до сих пор она не описана, и искал к чему бы придраться, по своей специальности, чтобы сделать описание полезным в отношении научном. Хотя это далеко не то, что нам нужно на первых порах, чтобы освоиться с недавними приобретениями, упрочить и развить торговыя сношения наши вообще с Средней Азией, однако, для почину лучше, что нибудь, чем полное отсутствие сведений о крае, с которым мы завязали такое серьезное дело. Нелегко поверить, но совершенно справедливо, что даже в ближайших к России пунктах Сыр-Дарьинской области мы не можем определить наверное границы наших владений. Так, например, проезжая слишком сто-верстное расстояние от форта № 2-й, по левому берегу Сыр Дарьи, мы не убеждены у себя ли мы дома или в гостях, и до сих пор, в подражание какому-то хвастливому грузинскому князю, на вопрос: где же пределы наших владений? — должны отвечать: «видишь ли синеется, ну, и за синеется все наше!» Но об этом когда нибудь после. Я видел капитальный труд одного из членов бывшей комисии для размежевания киргизских земель, А. К. Гейнса, который два года посвятил себя тщательному изучению Туркестанской области во всех отношениях; но пожелает ли он поделиться своим трудом с любознательной публикой, это еще вопрос, хотя от таких талантливых людей и грешно бы предполагать противное. Во всяком случае, так или иначе, нам настоятельно нужно подробное описание страны, в которую мы врезались, что называется, по уши, и чем скорее, тем лучше ⁹, несмотря на убеждения капитана, что из подобного описания никто ничем не поживится.

— «Другое дело» — утверждал он — «если бы я вздумал составить описание этой степи от Оренбурга до Ташкента, оно [285] было-бы коротко и ясно: в таком-то месте можно расположить лагерем дивизию или две; в другом удобно производить ученье ротное, полковое или дивизионное; там-то есть пригодное место для маневров и проч. Такое описание, по крайней мере, прочтет всякий с умилением и скажет: вот дельный человек — не выдумывает, а пишет прямо с натуры».

— «Но для этого, казалось бы, не нужно описаний» — возразил доктор — «стоит только послать топографа; он размежует все пространство на плацы, снимет их на бумагу и дело в шляпе.

— «Э, нет, брат! это все не то, когда местность описана живым языком человека, специяльно знакомого с делом, охватившего все умом и глубоко прочувствовавшего каждый шаг душою и сердцем. Вот как было в последних книжках «Русского Вестника» описание похода гвардейского саперного баталиона в 1826 году из Петербурга в Москву и обратно........»

— «Вон куда хватил, любезнейший!»

— «За суть, любезнейший, за суть, которая тебе и не вдомек по простодушеству.

В полдень, 12-го ноября, мы прибыли в Туркестан (Азрет), куда, в известное время года, стекаются правоверные для поклонения праху какого-то чиновника, пользующегося, по общему поверью туземцев, особенным кредитом у господина Могомеда.

В наших летописях, Туркестан может быть замечателен тем, во-первых, по части политической, что он первоначально предполагался пунктом соединения наших границ, со стороны Оренбурга, с пунктом, избранным в Аулиэата, со стороны Западной Сибири, и что, взяв, таким образом, Среднюю Азию за бока, мы провели от каждого из этих пунктов прямые линии верст на сто вперед до пункта пересечения их в Чимкенте, у туловища, и потом уже пошли анатомировать туловище прямым и правильным путем до самого сердца; во-вторых, по финансовой части, что приобретение одного Туркестана стоило казне почти столько же, во сколько обошлось занятие всего края до Ташкента включительно, и что, при первоначальном введении в области единства кассы, названием своим он послужил поводом к разъединению учрежденной в нем расходной кассы с распорядителем кредита, пребывавшим в Ташкенте, где они совокупились уже впоследствии.

Сам по себе, этот городишко, совмещающий 3-4 тысячи сартовского населения, летом еще, когда сады оденутся зеленью, производит приятное впечатление цветущего оазиса, среди совершенно [286] голых окрестностей; но зимою это масса безобразных глиняных кучек, окруженных глиняною же зубчатой стеной, и больше ровно ничего, заслуживающего внимания. В настоящее время Туркестан причислен к чимкентскому району и состоит под управлением тамошнего уездного начальника.

В Туркестане мы настигли господина, который ехал впереди нас с большим семейством, и, забирая всех лошадей на станции, постоянно от форта № 2-й, если еще не прежде, тормозил нам дорогу. Куда ни приедем, говорят: «лошадей нет! все пошли под генерала». Какой такой генерал? все они были на перечет и давно уже должны быть на месте. Оказалось, что это был просто статский советник, еще не действительный; но сплошные серебряные погоны и голодная подчиненность ехавшего с ним канцелярского чиновника придали ему титул превосходительства. Так он и пошел за генерала до самого Ташкента. Блогодаря ему, мы и здесь прожили целые сутки, потому что лошадям было не подсилу в этот промежуток сделать больше одного оборота. На другой день пошел дождь и мелкий снег, и до такой степени растворил глинистую почву, что не было возможности иначе двигаться, как шагом. От Туркестана до Ташкента с небольшим 250 верст; но мы с трудом их одолели, переночевав в Чимкенте, только в четверо суток.

На одной станции, не доезжая Чимкента, совершенно неожиданно нам представились две физиономии мужа и жены, олицетворявшие вышепомянутую голодную подчиненность. Они были и без того крайне огорчены, что, по недостатку лошадей, пришлось отстать от генерала и лишиться его высокого покровительства, а наш наезд встревожил их окончательно. Способных к движению оказалось на станции всего только четыре тройки, и из них мы брали десять лошадей, так как, по тщательному допросу, произведенному капитаном, обнаружено, что чиновник этот, собственно, только метил в чиновники, а в действительности был не более, как канцелярский служитель из дворян, или статский юнкер, как его назвал капитан.

Надобно было видеть, как вломилась в амбицию и расходилась вторая половина этого статского юнкера, когда ей объявили, что для них остались только две лошади, и то без ямщика.

— «Знать ничего не хочу! чтобы были три лошади и ямщик!» кричала она станционному казаку: «я не поеду на паре и не хочу оставаться; на все решусь, умру, а не попущу нас обижать». [287]

Доктор, испуганный таким азартом, обратился ко мне за советом: не уступить ли им одну лошадь, пусть бы себе ехали, а то как бы не случилось какого нибудь несчастия...

— «Помилосердуйте, доктор! неужели вам еще не опротивело мыкаться в дороге, чтобы из-за каприза этой госпожи рисковать остаться где нибудь на полстанции? Такого несчастия вы боитесь от того, что она прождет лишних несколько часов?»

— «Да ведь кто знает, она говорит, что на все решится»......

— «И прекрасно сделает! А что бы вы знали, на что именно она решится, я вам расскажу случай. Один господин, путешествуя верхом, остановился на ночлег в постоялом дворе; лошадь поставили в конюшню, а седло он внес в комнату. На другой день ему докладывают, что лошадь украдена. Господин, само собою, раскричался на хозяина, посулил ему судом, показал в перспективе Сибирь и каторжную работу и, в заключение, сквозь слезы объявил, что если лошадь не найдется, то он посягнет на последнюю крайность, на которую, в подобном же случае, решился бедный покойный его отец. Хозяин, вне себя от таких ужасов, бежит по околодку, кричит об угрожающем несчастии, пугает встречного и поперечного, и так удачно, что укравший лошадь, из боязни, и в самом деле какого-нибудь чересчур трогательного скандала, поторопился лично возвратить лошадь владельцу, как бы пойманную им на дороге....... В награду за такую услугу, он просил его сказать: на какую именно крайность решился бедный покойный его батюшка, когда у него украли лошадь?

— «Очень просто: он взял седло на плечи и пошел пешком», ответил господин.

— «Гм, — так-с, — чего же проще! промычал вор, почесывая затылок».

— «Точно на такую же крайность решится и эта госпожа», прибавил я: «запрягут им в кибитку пару лошадей, муж сядет на козлы, возьмет возжи и они преисправно себе поедут».

Так и случилось: мы вдоволь нахохотались над уморительной фигурой статского юнкера, восприявшего, наконец, бразды правления над парою полудохленьких кляченок, и только одним часом раньше его приехали в Чимкент.

Было еще очень рано; но так как на станции не оказалось лошадей, а к верблюдам мы чувствовали непреодолимое отвращение, то и вынуждены были остаться в Чимкенте ночевать. [288]

Прошлый раз, я приехал в Чимкент, 9-го декабря, еще ранее почти в полдень, и хотел немедленно же продолжать путь далыне. Явился станционный содержатель, он же Мак-Келан.

— Что надо?

— Туря ночь здесь будет, а то большой буран.

— Какой буран! погода превосходная, ни облачка на небе?

— Час не будит, болшой буран будит, башка пропал.

— Вздор, велите запрягать, мне некогда ждать. Содержатель станции не понял бы меня, если бы я вздумал объяснять: что значит возвращаться из Ташкента.

Запрягли, и так как ничто видимое не оправдывало зловещих предсказаний, то я закрылся кругом в тарантасе и поехал. Но торжеству Мак-Келана недолго пришлось ждать. На второй или на третьей версте заревели стихии на все отчаянные лады, а на четвертой мы буквально втюрились в такой страшный хаос, что лошади, по инстинкту самохранения, сами собою поворотили быстро налево кругом и, как шальные, помчались восвояси. — «Стой, стой!» кричу я во всю мочь. Не тут-то было: никто даже не отозвался, пока не приехали обратно на станцию. Какими судьбами в такой бешеной скачке мы все остались целы и невредимы, я решительно не понимаю

На другой день только, после полудня, нас выпустили из заключения. Буран продолжался, по обыкновению, ровно сутки.

От Чимкента лошади были еще хуже, так что мы с трудом поддерживали правила нашего товарищества только до третьей станции в Шарап-Хане, где, наконец, единственных четырех кляч запрягли в мой тарантас, и я должен был расстаться с моими добрыми спутниками до радостного свиданья в Ташкенте.

Три станции кое-как перенес; берег был близко; оставалась одна только забота о тарантасе, которому, как я ожидал, предстояло тяжкое испытание при проезде по городским улицам, специально приспособленным для ломки экипажей. На этот раз мне суждено было приятно ошибиться: город остался в стороне, а я проехал по совершенно ровной, вновь проложенной дороге, к триумфальным воротам, устроенным для въезда туркестанского генерал-губернатора, и потом в самый центр европейского квартала, в котором тотчас же и приютился, блогодаря радушию и гостеприимству людей, сохранивших свою дружбу ко мне еще с первого моего приезда в 1866 году. [289]

V.

Прибыв в Ташкент 16-го ноября, я находился, значит, в дороге от Оренбурга 23 дня. Исключив из этого, по числу часов, проведенных мною в разных местах, пять суток на остановки, которые все, однако же, зависели от средств и способов сообщения, окажется, что в действительности пространство в 2,000 верст я проехал в 18 суток. Этот срок, при настоящем положении станций, можно считать за кратчайший для переезда от Оренбурга до Ташкента, в удобное время года, т.е. в продолжение семи месяцев, от 1-го мая до 1-го декабря. Почта делает это расстояние, при самых благоприятных условиях, не менее месяца. В последнее время, правда, были примеры, что посланные с экстренным поручением в Петербуре офицеры приезжали в Оренбург на одиннадцатый день; но, во первых, после двух, трех подобных курьеров, может случиться, что проезд по всему пространству на некоторое время вовсе прекратится до замены павших лошадей и исколеченных ямщиков свежим комплектом, а во-вторых, исключение не правило, и оно не дает никакого понятия о действительном положении дела. Фельдегерь, командированный из Петербурга, испытавший всякие сообщения по России, и в Иркутск и на Кавказ, ехал от Оренбурга до Ташкента слишком 20 суток и отозвался, что «это Бог знает что за край: его даже и краем-то назвать невозможно!» Почт-содержатели невиноваты: они делают что могут и умеют, и держат лошадей даже болыне чем обязаны по контракту. Почтовое сообщение между Ташкентом и Джулеком, устроенное на скорую руку еще генералом Черняевым, собственно для возки корреспонденции, находилось до конца 1867 года в тех же условиях. Три пары лошадей с сбруей, средней ценой по 175 рублей в год за пару, вот все что требовалось от почт-содержателя — киргиза. Телеги он должен был получать готовые. В виде опыта, на несколько месяцев, это было понятно, но кто же мог предполагать, что, по обстоятельствам, совершенно впрочем независевшим от местной администрации, дело так и останется, в продолжение двух лет, почти без изменения. Надо еще удивляться добросовестности киргизов, поддерживавших хоть какое-нибудь сообщение, не получая во время платы и по контрактам, далеко пережившим обязательный срок. Мне случалось слышать жалобы от самих почт-содержателей, что они по десяти месяцев ждут уплаты [290] следующих им денег, потому что высланная на этот предмет сумма издержена комендантами на содержание гарнизона или другия текущие надобности, на который не было своевременно открыто кредита. Только к началу нынешнего года сделаны в сообщении области с внутренностью России некоторые улучшения: увеличена плата почт-содержателям, возобновлены контракты еще на год, учреждено, кроме того, отправление почт и по другому тракту, чрез Верное на Омск; словом, все что можно было ожидать на первых порах от местной власти, еще не совершенно знакомой с особенностями и средствами края, и сделанное действительно облегчило, хотя на время, движение почт и проезжающих. Но как, когда и каким путем устроится сообщение Средней Азии с Россией в будущем — вот вопрос, крайне настойчивый, животрепещущий, вопрос, в рациональном решении которого заключается закваска взаимных польз наших и, притом, во всех отношениях. Оставлять решение этого вопроса далеко назади, когда военные успехи гигантскими шагами подают нас вперед, значило бы забирать золотые рудники без всяких средств их разрабатывать, или на тонкую удочку зацепить толстую щуку и не иметь возможности ее вытащить. В настоящее время, с военной и политической стороны вопроса, мы достигли именно того рубежа, у которого уже нет выбора, и когда всякая отсрочка и нерешительность только усложнят затруднение. Наши войска взяли Самарканд и находятся на три-четыре перехода от Бухары. Остановиться под боком у эмир и и заключить мир на время, пока неприятель оправится, необходимо тотчас же увеличить численность здешних войск высылкою нескольких баталионов и казачьих сотней из внутренних губерний, усилить ими гарнизоны и передовые отряды, устроить промежуточные укрепления, этапы, лазареты, подвижные магазины, и потом ежегодно тратиться на экспедиции для усовершенствования бухарцев в военном искустве, в котором они уже сделали заметные успехи. Точь в точь как было на Кавказе.......

— «Но ведь кавказцы воинственный народ, не то что эти халатники!» воскликнут многие. Напрасно! кто знает тех и других, тот, в строгом смысле, неможет с этим согласиться........ Азиатец везде азиатец; минуя отдельные эпизоды геройской отваги. и смерти, которые и здесь случались, вообще говоря, те и другие в бою совершенно одинаковы: держатся пока могут, наносят вред за прикрытием и удирают без памяти в виду неустойки, на основании одной и той же статьи мусульманского закона, [291] впадают в панику от стройной массы наших войск и нашего «ура» и терпеть не могут чистого поля и артилерии. Вся разница лишь в том, что кавказцев мы воспитывали шестьдесят лет, а с бухарцами только начинаем, и что у кавказцев на каждом шагу природная защита, из-за которой они долго могли бить до смерти и потом улизнуть безнаказанно, тогда как бухарцам решительно спрятаться негде: глиняные укрепления что за защита против орудий! Поневоле улепетывают тотчас же, не ожидая неприятеля. Но дайте время........

Возвратить все, чем так блистательно, хотя и вынужденно и с такими пожертвованиями воспользовались, и отступить снова к границам 1866 года, с одной стороны было бы несовместно, кажется, с достоинством России и видами правительства, а с другой наверное поколебало бы наше нравственное влияние в крае, потому что никто не примет этой уступки за великодушное выражение силы. Напротив: она подстрекнет ощипанное самолюбие азиатского деспота, фанатизм духовенства, и снова вынудит нас отбирать подарки у неблогодарных, только с большими усилиями.

Наконец идти вперед и несколькими ударами покончить вопрос Средней Азии, имея в виду, что с каждым шагом ярость защиты будет более соответствовать энергии нападения, мы положительно не имеем средств до прибытия новых войск, хотя это одно, что нам остается для выхода с честью из сложившихся обстоятельств и, что, волею или неволею, мы должны будем сделать не далее как в будущем году.

Но тем настойчивее и серьезнее выступают на сцену прямые вопросы народной жизни, административный и экономический, вопросы о водворении в крае рациональной системы общего управления, способной расположить и подготовить туземцев к нравственному перевороту в их натуре, неподходящей к прогрессивным началам цивилизованных народов; о развитии торговли и промышленности; о раскрытии тайников и разработке естественных богатств, которых здесь непочатой угол, и проч. Все это только тогда может быть предпринято с полным ручательством за успех, когда изолированная в настоящее время Сыр-Дарьинская область притянется вплотную к России посредством телеграфа и самого ближайшего и удобнейшего сообщения, и когда откроется возможность двум народам лично сговориться о своих целях, нуждах и желаниях, и определить свои будущие отношения. Издавна существующий караванный путь по сыр-дарьинской линии, которым мы [292] воспользовались и для нашего почтового сообщения, избран во время оно, по неимению в виду ничего лучшего, и с нашей стороны он был естественным направлением для постепенного овладения краем без значительных и рискованных пожертвований. Но, при настоящем положении дел, выбор наш слишком просторен, чтобы не приискать другой связи с внутренними губерниями, более нормальный и более соответствующий прямым интересам страны и государства. Сыр-Дарьинская область, от форта № 1-й вплоть до Ходжента, и вправо за Кокан, прорезывается судоходною рекой, впадающей в Аральское море, а там рукой подать море Каспийское, у которого под боком Кавказ, а по Волге и Уралу целая Россия. Путь этот, как и некоторые другие, существующие в предположениях для соединения Аральского и Каспийского морей, еще недостаточно исследован и подготовление каждого из них потребует, без сомнения, более или менее денег, искуства, времени и труда; но, во-первых, все эти затраты безделица в сравнении с неисчислимыми выгодами и славой в результате такого громадного предприятия, а во-вторых, если мы будем постояпно ограничиваться только тем, что дешево и легко, то нам никогда не удастся поздравить себя с чем бы то ни было хорошим. В Грузии и на Кавказе вообще сравнительно было легче обходиться в торговом отношении, без усовершенствованных путей сообщения, имея под боком три моря, Персию и Турцию; но и там, с замирением края, тотчас же приступлено к проложению железной дороги. А здесь ведь просто нет никуда выхода, шагу нельзя сделать из нравственного и экономического застоя, пока не пробьется дверь прямо внутрь России.

Между тем, само собою, необходимо теперь же приступить к улучшению почтового сообщения и по сыр-дарьинскому тракту. Край собственно немного от этого выиграет в военном или в комерческом отношениях и ни на волос не приблизится к России; но, как единственный зимний путь вообще и для администрации в особенности, без него нельзя обойтись. Самое улучшение это, не предаваясь, разумеется, счастливой мечте о железных дорогах, если и возможно, то неиначе как по приеме тракта в ведение почтового ведомства, которое до сих пор от этого уклонялось, но которое одно только в состоянии, может быть, придумать фортель, неуловимый для остальных смертных, непосвященных во все тайны искуства. Шутка сказать: на 2,000 верст совершенно почти голое, незаселенное и едва ли пригодное для заселения [293] пространство, на котором то и дело встречается недостаток в лесе, воде, или траве, предметах первой нужды для существования станций. А когда вспомнишь, что все остальное для них, до последней безделицы, придется приобретать из Оренбурга, что необузданность степных лошадей и невежество киргизских ямщиков нелегко подогнать под условия станционного порядка, и что, наконец, при трудности административного надзора и строгого контроля, стоит разстроить материальную часть одной только станции, чтобы она повела к расстройству все остальные, тогда невольно является опасение, что на этом пути, по физическим свойствам местности, едва ли удастся устроить что нибудь путное, по крайней мере так скоро, как того требуют обстоятельства. Одна надежда до тех пор на телеграф, который служил бы подспорьем и мог бы ослабить, в некоторой степени, отсутствие удобного почтового сообщения с Россией. Постановка столбов и проложение проволки по ровной степи, или даже через Верное на Омск, едва ли встретит серьезное затруднение; но охранение, поддержка и администрация, вот в чем снова вопросы, с которыми не так-то легко будет справиться. Словом, степная природа еще во всеоружии против ухищрений человека, и, в упрек своему населению, способна вести долгую войну за неприкосновенность своей девственности.

Разумеется, деньги и деньги, и еще много денег, да об-руку с умными и настойчивыми людьми, посвятившими свою деятельность пользам края, могли бы сделать чудеса и пересилить и не такую природу. К сожалению, первых у нас мало, а последние, сколько их есть, норовят предпочесть физический труд, так как, в личных интересах, он более производительный, и не в пример менее убийственный в здешнем климате, чем умственный труд, который на Руси, и в сфере военной по преимуществу, еще не пользуется особым кредитом.

При этом нельзя умолчать, что для выполнения во всем объеме тяжелой исторической задачи русского народа пронести европейскую цивилизацию в глубь Средней Азии, едва ли, будут достаточны усилия одного военного министерства, даже при самых благоприятных условиях. В натуральной сфере деятельности, военное ведомство сделало все, если не более, что следовало ожидать и можно было от него требовать в пределах строгой справедливости: покорило край, водворило в нем спокойствие и порядок, расположило народонаселение верить в наши благие намерения и наши законы, и положило прочные основания административному и гражданскому [294] устройству; словом — все, что прямо или косвенно, соответствовало призванию и входило в его специальность. Но выполнение последующих параграфов обширной программы развития моральных и физических сил страны, на пользу государства, возможно не иначе как при дружном содействии одних и непосредственном участии других правительственных и административных органов, относившихся до сих пор к делу платонически, и при полнейшем сочувствии общества, которое еще слишком незнакомо с краем, чтобы не быть к нему равнодушным, но уже достаточно предубеждено против дружеских с ним сношений, чтобы не ожидать от них ничего путного.

Между тем, вновь приобретенный край, начиная даже с Туркестана, действительно блогодатный, как назвал его генерал Черняев, и блогодатный собственно не тем, чем вы думаете и чем он отличается до сих пор, при известных обстоятельствах, а тем чем он может сделаться в предприимчивых руках и в самом недалеком будущем по своим естественным богатствам. В настоящее время, в строгом смысле, это не более как роскошная масса сырого материяла, которая только напрашивается на разработку, но которая, с первого же взгляда, представляет все шансы на успех и щедрое вознаграждение: стоит только с умом приступить к делу. Почва самая благодарная: все что ни посеете воздается чуть ли не сторицей; растительность вокруг населенных мест и теперь богатейшая, несмотря на то, что войска, по неимению дров в крае, не пощадили садов — от многих из них осталось одно только воспоминание. Лен, конопля, хлопок, не хуже американского, шелк, фрукты всех возможных видов и сортов, начиная от яблока, груши и сливы до превосходного винограда, абрикосов и персиков включительно. Все это, разумеется, пока еще в диком виде, потому что попытки местных жителей в производствах всякого рода нельзя принять даже и за начало; но, при маленьком знании дела и сноровке, все сулит широкое развитие и, без преувеличения, огромные барыши. Из царства животного все что прикажете: и для сельского хозяина и для городского жителя, и для гастронома и для охотника. Царство минералов представляет неисчерпаемый источник разнообразнейшего богатства, способный удовлетворить самый, ненасытный аппетит: каменный уголь и железо, медь и свинец, несомненные ручательства за золото и серебро, и проч. Одним словом, здесь положительно есть все, или, выражаясь точнее, все есть, — даже и то, чего еще вовсе нет, потому что все пока скрыто [295] в недрах земли, средствах почвы, свойствах климата и т. п., и ожидает только рук, чтобы явиться на свет Божий с поличные.

Несколько сметливых наших соотечественников и теперь уже занялись делом: завели шелкомотальни, скупили сады, устроили винодельные и винокуренные заводы, приносящие им огромные барыши. Покупка садов в Ташкенте, само собою, составляет спекуляцию, которая дает доходы, каких не может дать никакая операция, кроме разве поставки в казну провиянта. Сад, купленный, например, за 2,000 рублей, приносит владельцу, без всяких со стороны его усилий и забот, 850-1,000 рублей чистого дохода за один виноград, между тем как он сам пользуется остальными фруктами и всеми преимуществами летней жизни на даче. Есть искатели золота и серебра, воодушевленные большими надеждами. Есть чиновники горного ведомства, открывшие уже громадные залежи каменного угля и месторождения железа, меди и свинцу. Разработка каменного угля за 180 верст от Ташкента производится еще на казенные средства и пока в очень небольших размерах. В нынешнем году предположено заготовить всего для аральской флотилии и Ташкента до 200,000 пуд. Между тем, в начале лета, открыты новыя залежи угля, чуть ли не лучшего достоинства, и только за 60 верст от города. Виденные мною образцы последнего очень близки к породе антрацита, тверды, плотны и глянцовиты в изломе. Но все эти мизерные начинания наводят тоску и уныние, потому что составляют каплю в море против того, что может и должно быть, и все заставляет только сильнее чувствовать невозможность какого бы то ни было развития в крае без сближения с внутренностью России, единственной страны, к которой тяготеют все здешние богатства.

Вместе с тем, всматриваясь попристальнее в обстоятельства, которыми сопровождается управление здешним краем с начала его покорения, невольно задаешь себе вопрос, в подрыв внутреннего убеждения: действительно ли настало время для гражданского и промышленного здесь развития, несмотря на то, что судьба, по крайней мере до сих пор, постояпно этому препятствовала? Проверим главнейшие факты. Генерал Черняев прибыл в край в мае 1864 года отрядным начальником, с целью собственно занять несколько пунктов неприятельских владений, для определения наших границ, укрепить их, оставить гарнизон и возвратиться в Петербург. Стоимость всей экспедиции была высчитана только в 150 т. руб. [296]

Цель достигнута: 3-го июля занято с бою укрепление Аулиэта; 12-го июля, со стороны сыр-дарьинской линии, занят Туркестан. 18-го июля учреждена, под управлением генерала Черняева, новококанская линия. Казалось бы, и делу конец — все ублаготворены; стоило установить мирные торговыя отношения навеки нерушимые и жить с обеих сторон припеваючи. Но l'homme propose et Dieu dispose: обстоятельства сложились иначе. Поголовное восстание коканцев, а потом и бухарцев, рассчитывавших на незначительность нашего отряда, вынудило генерала Черняева, отбиваясь в продолжение года от сильнейшего неприятеля, последовательно взять Чимкент, Ниазбек, Чинас и, в заключение, Ташкент, которым норовили овладеть бухарцы, и этим только заставить врага несколько смириться. Затем начались соображения и переписка с Омском, Оренбургом и Петербургом о том, что делать с вновь покоренным краем, которым нельзя было управлять без денег и людей. Образовано туркестанское губернаторство в зависимости от оренбургского генерал-губернатора. В конце августа 1865 года учреждены штаты новых управлений; затеялись мирные переговоры с неприятелем; в декабре отправлено посольство в Бухару и там задержано. В январе 1866 года генерал Черняев выступил с отрядом к Джюзаку, с целью напугать вероломного эмира и заставить освободить наше посольство, но возвратился без успеха по неимению денег и провиянта, а в марте месяце он выехал в Петербуре и уже более не возвращался. Таким образом, в один год и восемь месяцев, покорив край, положив в нем только начало военному и гражданскому управлению и приобрев между жителями и войсками громаднейшую популярность, генерал Черняев, отвлекаемый постоянно тревогами извне, не успел и не имел средств сделать что либо прочное для внутреннего блага страны.

В конце марта прибыл новый губернатор, генерал Романовский, и начал с того, что собрал отряд и выступил в поход, с целью кончить начатое генералом Черняевым дело, от которого зависели репутация нашей силы и наша безопасность в крае, разбил всю бухарскую армию наповал под Ирджаром, взял приступом Ходжент, заставил освободить из плена наше посольство, завязал дружеские сношения с ханством коканским, и в начале июня с триумфом возвратился в Ташкент для занятий по устройству края в административном отношении. Но едва успел осмотреться, ориентироваться и на скорую руку сделать некоторые распоряжения, как прибыл в Ташкент оренбургский [297] генерал-губернатор с новым планом войны. Решили воевать против Бухары; снова собрали отряд, выступили в поход, взяли штурмом Ура-Тюбе, а потом и Джюзак; в конце октября отошли назад; в ноябре составлен проект о преобразовании в крае военного и гражданского управления, а в начале декабря генерал Романовский поехал с ним в Петербург и, в свою очередь, также не возвратился. Прошли, значит, еще десять месяцев, в которые край увеличился чуть ли не вдвое, но которые, в гражданском и экономическом отношении, не подвинули его ни на волос вперед.

Затем канули в вечность и девять месяцев 1867 года, употребленные на рассмотрение и обсуждение проекта об образовании туркестанского генерал-губернаторства, составление штатов, положений и проч., что касается этого вопроса.

Наконец, состоялось давно ожиданное освобождение Туркестанской области из-под зависимости оренбургского ведомства и ей разрешено зажить собственною жизнью, под началом власти, поставленной у самого сердца стражем народного блага и государственных интересов. Форма управления, известное имя генерал-губернатора в военном и административном отношениях, личный состав главных его помощников, подобранный как нельзя счастливее для предстоящего труда, и безграничное полномочие, все ручалось за успех дела и все внушало самое полное доверие к будущему. В октябре месяце приехал генерал-губернатор; закипела работа; образованы организационные комитеты и различные комисии под руководством правителя канцелярии; составлено положение о военно-народном управлении в отделах края, признанное наиболее рациональным, и повсеместно введено уже в марте месяце окончательно, без смут и противодействий, потому что ничто в нем не пугало и не поражало непонятной новизной: все приспособлено к быту и характеру народа, проникнуто чувством правды и искренним желанием добра, ничто не тронуто, что было у него хорошего, и исключено только то, что, по общему сознанию, оказалось устаревшим и вредным, и все, очевидно, пришлось ему по душе и по сердцу. В начале апреля генерал-губернатор, ознакомившийся уже с нуждами края и вооруженный полным арсеналом мер, какия он признал необходимым представить па утверждение в законодательном порядке, собрался ехать в Петербуре. Уже выставлены были лошади, назначен день отъезда; накануне мы с ним простились... Вдруг, на другой день, дождь как из ведра задерживает его на [298] несколько часов, а вслед затем известие о неприязненных замыслах эмира вынуждает выехать совершенно в противоположную сторону.

Положим, что управление краем от этого не пострадало; все шло своим чередом, и все, хотя на время, устроилось даже к лучшему: от Бухары урезали, как уже всем известно, еще малую толику лишней для нее територии, и в минуту, когда я пишу эти? строки, получено сведение о заключении с нею выгодного мира. Де все же для общего жизненного вопроса снова несколько месяцев пропало, и решение его будет позже, чем в праве были ожидать, А разве это не фатум, прямо восстававший до сих пор противу всякого здесь развития? И кто будет так неосторожен, чтобы поручиться, что край уже навсегда освободился из-под злостного влияния фатума?

Теперь это влияние менее внушает опасений, правда, потому что положение края гораздо определеннее; все установилось на более твердой почве, все воодушевлены чувством надежды и смелее смотрят в будущее; но и за всем тем никто не сомневается, что, без усиления войск, и как можно скорее, нельзя обойтись, задержав даже еще на год отставных и бессрочно-отпускных, и что, несмотря на заключенный мир, нас вынудят порешить с Средней Азией, против нашего желания. Это неизбежно как рок, разве эмир и все муллы поголовно обратятся в христианскую веру... Но ведь, по некоторым признакам, на это еще нельзя наверное расчитывать ¹⁰.

Я позволяю себе громко высказать это общее убеждение, основанное на желании добра краю и на глубоком уважении к распорядителю его судьбами, из участия, свойственного чувствительному сердцу, к вверенной мне комисии, которая уже два года распутывает денежные счеты и дела Туркестанской области за прошлое время, и трепещет, бедная, от всего, что способно обещать ей долголетнее существование. Ведь не даром же есть пословица на Руси, что «ничего нет вечного под луною», за исключением временных комиссий и отделений.

В приложимости этой пословицы можно и теперь еще убедиться воочию... Что же мудреного, если под ту же категорию подпадет и вверенная мне комиссия! Здесь все шансы для этого под рукою [299] и совершенно зависят от положения края и обстоятельств: несвоевременное снабжение расходных касс денежными средствами, трудность пригнать каждый случай к новым финансовым порядкам, разбросанность мелкими частями войск, неожиданная экспедиция — и достаточно, чтобы всякий порядок обратить в беспорядок и преподнесть комисии новой путаницы букет.

Многие знают по опыту, а остальным легко сообразить, что значит вообще путаница в денежных счетах какого-либо учреждения или части войск, и каково должно быть тому, на кого падет лестная обязанность ее распутывать; но путаницу в счетах бывшей Туркестанской области за 1864, 65 и 66 годы, возникшую при деятельном пособии нескольких провиантских и комиссариатских учреждений в Казани, Оренбурге и Омске, и вызвавшую необходимость со всеми этими учреждениями завести томительную переписку, требовать книги, дела и различные сведения на безнадежном расстоянии, совершить два раза путешествие в Ташкент, и, наконец, рассчитаться особо с каждым управлением, с частью войск, из которых половина разбрелась по целой России, и со многими присутствующими и отсутствующими лицами отдельно, и проч. и проч. — такую путаницу, без испытания всех прелестей на себе, едва ли удастся кому-либо уразуметь. А она-то и выпала на долю вверенной мне комисии, и она же внушает мне и скромность не желать дальнейшего ей развития.

Может быть, мне напомнят, что теперь уже есть здесь контрольная палата, обязанная следить за правильностью расходования денег и отчетности. Да! но ведь это хорошо, пока обстоятельства подходят под правила и пока есть что расходовать, а вдруг первые станут враждебно, или на последнее не хватит материяла — ну и кончено-палате нечего делать. Вошедший в государственную роспись милион дохода с здешнего края, в массе общих расходов, небольшое подспорье, в особенности когда регулярное и своевременное поступление его в кассы еще не испытано. Мне могут возразить, что цифра эта заключает только minimum дохода, который легко получить в Сыр-Дарьинской области и который, по всей вероятности, увеличится, по крайней мере, втрое с учреждением ссудных касс, в защиту жителей от ростовщиков. Это не подлежит никакому сомнению; но, во-первых, когда состоится такое приращение казны еще неизвестно, хотя в нем и очередное средство восстановить правду между страной и государством, необязанным далыне верить ей в кредит; во-вторых, иметь деньги [300] в кассе без права расходовать — все равно, что их не иметь. И здесь часто случается, что в расходном отделении есть деньги но у распорядителя нет кредита, и наоборот: есть кредит, но нет денег, или нет разрешения казенной палаты. Словом, контрольная палата в Ташкенте без казенной не достигает своей цены потому что будет постоянно находиться в положении пасивном, тогда как, по характеру учреждения, она должна быть непременно самостоятельной.

Вот коротенький очерк самых живых вопросов, от которых зависит материальное и нравственное преуспеяние здешнего края, и которые, по всей вероятности, разрешатся в предположенную, в скором времени, поездку генерал-губернатора в Петербург ¹¹.

Затем мне остается сказать несколько слов о Ташкенте, не о целом азиатском городе, которого я не имел ни времени, ни особой охоты на столько узнать, чтобы быть в состоянии описать его в подробности, ни о характере или жизни народа, с которыми желающий может познакомиться из статьи «Сарты» Ю. Д. Южакова, в одной из прошлогодних книжек «Отеч. Записок», а собственно об европейском квартале, поместившемся, как на ладони, впереди старого города и занятого исключительно русским населением.

Впрочем, относительно народа не могу умолчать, что, по сравнению с прошлым, в нем заметно более довольства, оживления и деятельности, вследствие, разумеется, более обеспеченного общественного и домашнего положения каждого и увеличившихся с нашей стороны запросов, дающих одним хорошие заработки и поощривших в других прирожденное расположение к торговым и промышленным занятиям. Коммерция — это жизнь здешнего народа; только «бичара» ничем не торгует. Презренный метал пользуется таким же душевным уважением, как и у образованных народов, и он один дает право на авторитет и влияние. Аристократия денег совершенно исключает здесь необходимость создавать из чубукчей и бахчей чиновную аристократию.

Европейский квартал города Ташкента только-что возникает, по способу сотворения первого человека, из земли, и, частью по тому же способу от продолжительных ненастий и землетрясений превращается еще во младенчестве снова в землю. В прочем 25 марта было такое землетрясение, какого старожилы уже несколько [301] десятков лет не запомнят. Мне случалось подолгу живать в местах, где подобные физические явления очень обыкновенны, но там, по крайней мере, постройки из камня, из жженого кирпича или из дерева, способные за себя постоять и внушающие к ним доверие; здесь, начиная с фундамента до плоской крыши включительно, все дома из глины, с тощими ребрами, выстроенные кое-как, на живую нитку, и потому непредставляющие, даже в спокойном состоянии, полной гарантии за свою устойчивость. Во время же сильного землетрясения, как начнут плясать стулья и столы, трещать балки, двери и рамы и обваливаться штукатурка, карнизы и фронтоны, особенно ночью, когда вам невидно, что именно валится — слуга покорный! Тут всякое приличие по боку; летишь стремглав в ближайшее отверстие под влиянием невыносимо-отвратительного чувства, и рад-рад, когда почувствуешь над собою более легкий и прочный свод голого неба. Ведь хуже и бесславнее смерти — быть задавленным — едва ли придумает самый специальный господин по этой части.

Площадь для квартала довольно обширная, но построек сравнительно еще очень немного, и те пока в рассыпную: где кому приглянулось, купил место, выстроил 3-4 комнаты, провел арык, вырыл во дворе бассейн для воды — необходимое условие в здешнем климате — и живет или отдает в наем, что еще выгоднее. За дом, который обошелся всего-то в постройке от 1,000 до 2,500 рублей, наемная плата не менее 600 до 1,000 рублей выгод, а то и дороже. На площади, против возникающего дома генерал-губернатора, заложен фундамент православной церкви, первой во всем крае. Есть заезжий дом с нумерами для проезжающих, трактир, в котором получается весьма порядочный обед, и несколько лавок, в которых нет ничего порядочного, потому что привозится самый брак что ни наесть, а сбывается по баснословной цене, и часто даже в виде особого одолжения, как, например, сахар и свечи, в настоящий момент: заплатишь за фунт по рублю, да еще на столько же накланяешься. Есть, наконец, место для загородного гулянья, или, правильнее сказать, сиденья, потому что на нем негде разгуляться; за то пока до него доберешься, наглотаешься столько пыли, что только сидишь, да отплевываешься. Есть еще........ впрочем, заврался-больше нет ничего! В этом заключается вся материальная наличность европейского квартала, которому, по всей вероятности, суждено быть основанием будущего огромного города. [302]

Жизнь здесь сохраняет еще лагерный или бивуачный характер: все гуртом, и потому так дорого, что, несмотря на усиленное содержание, едва сводятся концы с концами. А чуть кто выйдет из расчета и позволит себе кой-какие прихоти — и достаточно, чтобы войти в долги на веки неоплатные.

Избежать же уклонений от умеренности и аккуратности, при полнейшем отсутствии каких бы то ни было развлечений, кроме службы, не каждый в состоянии. Разумеется, служебные занятия в здещнем крае вообще, и особенно по военно-народному управлению, которое только-что организовано и требует от служащих ближайшего знакомства с народом, его бытом и языком, представляют вдоволь пищи для деятельности; но, во-первых, как я уже сказал, все здесь настроены как-то на воинственный лад и мечтают о подвигах и отличиях, а во-вторых, все служба, да служба, вынудит, наконец, для ее же пользы, отдохнуть, рассеяться и освежиться. А чем, где и как, вот тут-то и камень преткновения. Общественного ничего, а ни-ни........ ни клуба, ни собрания, ни библиотеки — все это еще в предположениях. Общество, только что формирующееся из различных чинов вновь образованного военного округа и генерал-губернаторства, нельзя сказать, чтобы было очень маленькое, и люди, взяв их поодиночке, большею частью хорошие, но только поодиночке, а вместе хаос, в котором все еще ходят ощупью, не зная на чем остановиться и чего держаться; каждый желает и домогается чего-то особенного, кем-то недоволен, чем-то обижен; редкий смотрит доброжелательно на ближнего, во всех какая-то недоверчивость и большинство отличается; готовностью, при первом же удобном и даже неудобном случае, разорвать самыя приятные отношения. Странно, так же как и непонятно, но тем не менее это справедливо. Положим, собрались бы на край света бесцельно, ознакомились, взаимно насмотрелись, наговорились, исчерпали друг друга почти до суха; внешних пособий ни откуда; подновиться решительно нечем: ну, пожалуй, оставалось бы одно для разнообразия — ссориться, а то ведь, за небольшим исключением, все сюда прибыли для дела, завалены работой, все обязаны стремиться к одной цели с твердым убеждением, что только дружною силой можно двинуть в ход машину........ И, несмотря на то, редкий не поддался увлечению личным мелким интересом и только весьма редкий не поддерживает существующей в обществе разладицы. Словом, легко сказать — Ташкент, а каково это перенесть! Заезжему человеку как-то особенно жить здесь [303] тяжело: скука и тоска, от которых и в деле не находишь спасения, теряешь охоту говорить, способность мыслить, чего нибудь желать, и ждешь с нетерпением только одного — когда же наконец отсюда вырвешься.

Прибавьте к этому еще климат, не то чтобы нездоровый, а крайне неудобный: осенью и зимой очень часты дожде или мокрый снег, и тогда грязь по колено, никуда нельзя выйти; весна очень быстро проходит, а лето начинается прямо с жаров до 46° и выше, без всяких перемежков — дышеш огнем, будто под носом горячая жаровня; тут допекают еще мухи, которые кусаются целую жизнь, какие-то свирепые блохи и мошке, испещряющие все тело волдырями; скорпионов болыне, нежели достаточно, да и фаланги не в диковину; словом, было бы расположение, а таких приятствий здесь в изобилии.

Все это, само собою, со временем изменится: общество организуется, войдет в нормальные условия, город обстроится, улицы уложатся камнем, обростут тенистыми аллеями, будет легче и привольнее жить, будет и суше и прохладнее; на все обращено внимание и приняты энергические меры. Но чтобы образовать здесь вполне блогодатный уголок, развернуть стройную и широкую жизнь, возбудить кипучую общественную деятельность и вызвать все дремлющие силы на работу для пользы края и России, нужны опять-таки ближайший и удобный путь во внутренние губернии и телеграф, которые одни только в состоянии объяснить и оправдать цель наших пожертвований на приобретение такой громадной територии, и до осуществления которых всякая речь о том, что у нас, дескать, то хорошо, да другое прекрасно, да третье ожидается еще лучше, будет всегда возмутительно действовать на душу и сердце чисто-русского человека. Немудрено средней Азии щеголять нашим умом, нашим трудом, и пока ёще, пожалуй, на наши кровные денежки, да нам-то какая от того польза?

Подобные хвалебные гимны изнутри, при всем их добром намерении, также вредят краю, как и раздающиеся без всякого основания и иногда с злым умыслом, вне его, порицания и осуждения, потому что те и другия одинаково заслоняют действительность и не дают выработаться правдивому взгляду на дело, чтобы установить наши взаимные отношения. Сколько раз приводилось мне слышать самые нелепые толки, например, о стоимости Туркестанской области для государства. Один господин, в порыве [304] патриотического негодования, удостоил меня видеть даже место, отведенное для Туркестанской области на заднем фасе толстейшей его шеи.

— Вот где сидит у нас ваша область, восклицал он, усердно пришлепывая по мясистому пространству.

— Да скажите же, наконец, во сколько вы определяете ежегодные расходы государства на Туркестанскую область, которой вы, отвели такое роскошное помещение, но которое, по вашему мнению, разоряет казну? спросил я этого господина.

— То-то и есть — сколько! Прежде бы справились, а потом, спорили: самое меньшее пять или шесть миллионов, вот сколько!

— Следовательно, вы наверное не знаете. В таком случае, позвольте мне, в качестве председателя комиссии, назначенной по высочайшему повелению, именно для приведения в известность денежных оборотов по Туркестанскому краю за прошлые три года, сообщить вам вернейшее сведение, что все расходы нашей казны, с первой экспедиции генерала Черняева в 1864 году и до 1867 года, считая, в том числе, покорение страны почти с миллионным населением, содержание войск и управлений, постройку укреплений и проч., немногим превышают только три миллиона вообще......

— Три миллиона на все? ха, ха, ха! да это, батюшка, вы такую отмочили штуку, что хоть сейчас в трезвон, да и валяй что есть мочи на удивление Европы! Все, как говорил капитан, антре, манже, буар и сортир — три миллиона! ха, ха, ха!...

Напрасно смеетесь! Я опрокидываю ваши заблуждения цифрами, против которых нельзя спорить: исключив из трех миллионов содержание войск, которое не составляет особого расхода, потому что их пришлось бы содержать где бы ни была наша пограничная линия, окажется, что собственно покорение и укрепление края обошлось казне до 1867 года только с небольшим 750,000 рублей, т.е. по 75 коп. за живую душу, а земля и все остальное, чему нет цены, пришлось даром ¹².

— Браво! Все эти экспедиции, наделавшие столько шуму и подарившие нам край, в котором может лечь и потянуться вся Франция, обошлись только в 750,000 рублей!... Браво!... После этого, чего доброго, вы станете уверять, что край приносит уже нам барыши...... ведь это так, знаете, на нас походит? [305]

— Уверять не зачем, а напомню вам только то, что вы уже знаете: 750,000 за Туркестанскою областью долгу; 1,000,000, minimum, она приносит доходу; 400,000 с небольшим стоит ежегодно администрация; 200,000 положите на разные расходы по устройству края, непредвиденные сметой, а остальное вы можете уже рассчитать сами.

— Повторяю: браво! Да почему же, в таком случае, держите это в секрете? даете разыграться клевете, а не бьете ее таким смертельным оружием, как цифры? Вот, дескать, вы толкуете, что завоевание края стоило в три года пятнадцать миллионов и даже более, ан-нет! всего только 750,000! Ведь разница-то какая ошеломляющая! Одна беда: нет доказательств несколько поосязательнее.

— Как же вы обошлись без осязания, приняв с ветру такую взбалмочную цифру, как пятнадцать миллионов, и сознаете в ней необходимость только теперь, при встрече с фактами, более разумными и прямо подходящими к делу?

— Э, батюшка, вот тут-то и нужно осязание, да еще самое тончайшее! Прошу извинить, мы профаны, нам нужно осязать, иначе не поверим, нет — не поверим, пока не осязаем......

— Не верьте, пожалуй: факт от того не изменится. Но вы напрасно будете отбывать на вашей шее постоянную повинность для Туркестанской области, которая в этом вовсе не нуждается, — отвечал я на прощанье моему завзятому собеседнику.

С тех пор Прошло уже более года; но убеждение, усвоенное нашим обществом в разорительности расходов на Туркестанский край для государственной казны не только не изменилось, напротив, превратные толки и суждения по этому предмету, как бы наперекор большей очевидности, распускаются еще ожесточеннее. А потому, пользуяся поздним обнародованием этой статьи, я полагаю небесполезным дополнить ее коротким очерком обстоятельств и числовых данных, относящихся собственно к затронутому вопросу......

Все расходы вызванные нашими наступательными движениями в Среднюю Азию, могут быть подразделены на три рубрики:

1) Расходы на содержание войск, занимающих Оренбургский, Западно-Сибирский и Туркестанский военные округи.

2) Расходы собственно на военные действия, сопровождавшие [306] движение наше в глубь Средней Азии, и постепенное приобретение новых в ней владений.

3) Расходы на администрацию вновь образованного из этих приобретений района Туркестанского генерал-губернаторства.

В то время, когда положение наших пограничных с Среднею Азиею линий, оренбургской и западно-сибирская, требовало деятельного охранения их от вторжения кочевников-киргизов, часто беспокоивших наши порубежные поселения грабежом и набегами, в Оренбургском крае и в Западной Сибири содержалось собственно пехоты 27-31 батальон ¹³. Теперь, когда границы этих двух местностей совершенно ограждены от подобных беспокойств, потому что киргизы-кочевники окончательно и безусловно подчинены нашему правительству, и когда мы продвинулись в глубь Азии слишком на 2,000 верст от прежней пограничной линии, заняв там обширную территорию с двухмиллионным населением, в двух военных округах, на границе Средней Азии и в Туркестанском военном округе (в состав которого вошли Семиреченский край и бывшая Туркестанская область), содержится также пехоты только 27 батальонов ¹⁴. Число казачьих и артиллерийских частей в трех округах осталось то же, что было прежде в двух отдельных, оренбургском и западно-сибирском. корпусах. Следовательно, с постепенным углублением в Среднюю Азию и расширением там наших владений, числительность войск не только не увеличилась, но даже уменьшилась. Мнение о чрезмерной, будто бы, дороговизне провиантского довольствия войск, расположенных в Сыр-Дарьинской области Туркестанского военного округа, одинаково неверно. Когда мы занимали в степи только бывшую сыр-дарьинскую линию, провиянт для войск расположенных в ее укреплениях, доставлявшийся из Оренбурга способом, о котором упомянуто выше, действительно обходился казне по очень дорогой цене. В настоящее же время, провиянт и фураж для всех войск Туркестанского военного округа, без исключения, заготовляется на [307] месте и, само собою, гораздо дешевле, чуть ли не втрое противу прежнего, несмотря на повсеместное возвышение в крае цен на хлеб, сравнительно с стоимостью его до нашего туда прихода, и возвышение цен вообще на все предметы потребления, вследствие упадка денежного курса. Экономией от заготовления собственно провианта с избытком покрываются действительные передержки, вызванные изменившимися обстоятельствами, и в том числе на доставку вещевого довольствия войск, стоимость которой, при увеличении расстояния, не могла оставаться в том же размере.

Обратимся к расходам на экспедицию. К этой категории относятся расходы: на передвижение войск, перевозку тяжестей, добавочное содержание офицерам (рационы) и экстраординарные расходы.

До занятия нами нынешних наших владений в Средней Азии, беспрестанные и вредно отзывавшиеся на пограничных линиях беспокойства и грабежи вызывали неоднократные, с нашей стороны, движения в глубь степи, как хивинский поход графа Перовского в 1839 — 1840 годах и экспедиции к Ак-Мечети в 1853 — 1854 годах, которые, по самому характеру подобных предприятий, требовали значительных денежных расходов. Точно также дорого обходились почти ежегодные высылки в степь отрядов как с оренбургской, так и западно-сибирской линий, для преследования и поимки разбойников, грабивших подвластных нам кочевых киргизов. Такой порядок вещей и побудил наше правительство выдвинуться в глубь степи рядом укрепленных пунктов и постепенно занять: со стороны Сибири, нынешний Семиреченский край, со стороны Оренбурга низовья реки Сыр-Дарьи до укрепления Джулека. Неимея под рукою отчетов прежнего времени, трудно определить точную цифру денежных затрат на высылку отрядов и постепенное углубление в степь; но безошибочно можно сказать, что все эти походы обходились казне, в общей сложности, приблизительно до 100,000 руб. ежегодно. А между тем, единственная цель нашего правительства — умиротворить край и восстановить в нем прочный порядок — не достигалась, так как в остававшееся незанятым нами свободное пространство между выдвинутыми вперед линиями, сибирскою и оренбургскою, безнаказанно проходили шайки разбойников из Коканского ханства, и по прежнему тревожили подвластных нам кочевников-киргизов. Тогда правительство решило замкнуть этот промежуток, соединив сибирскую и оренбургскую границы, и образовать одну общую оборонительную линию. Предприятие это начато было в 1864 году одновременными [308] военными действиями со стороны Оренбургского края и Западной Сибири, и оно-то собственно и повело к постепенному занятью земель Коканского и Бухарского ханств и к образованию из них Туркестанской области, которая, с 1867 года, вместе с, Семиреченским краем, отделенным от Западной Сибири, вошла в состав нынешнего Туркестанского генерал-губернаторства и военного округа. Расходы на экспедиции, доставившие нам в три-четыре года блистательный результат, которого мы напрасно добивались огромными пожертвованиями в продолжение двадцати пяти лет, по окончательному выводу вышеупомянутой комиссии, представляют общую валовую цифру в 773,724 руб., а именно: в 1864 году 348,542 руб. в 1865 году 207,716 руб. и в 1866 году 217,465 руб. Присоединив, примерно, 150,000, на военные издержки в последнюю кампанию, получим общий итог расходов на экспедиции в Средней Азии, с 1864 по 1868 год включительно, в 924,000 рублей. Часть этого расхода пополняется 500,000 р. контрибуции, которую эмир бухарский обязан уплатить по силе заключенного с ним мирного трактата, завершившего военные действия 1868 года в пределах Бухарского ханства. Затем останется 424,000 руб., которые одни только можно было бы считать долгом за Туркестанскою областью; но, во-первых, мы заняли теперь в Средней Азии положение, представляющее, помимо политических и торговых интересов, еще и ту выгоду, что обширная территория киргизских степей, оставшаяся позади вновь образованного Туркестанского военного округа, совершенно гарантирована от внешних посягательств, и кочующие по ней многочисленные киргизские роды могут, с полным спокойством за их личную и имущественную безопасность, предаваться исключительно мирным занятиям и развитью их благосостояния; во-вторых, и этот долг легко и с избытком погашается из указанной уже экономии: от уменьшения числа войск в трех военных округах: Туркестанском, Оренбургском и Западно-Сибирском, и удешевления главного расхода на их довольствие — провианта.

В заключение остается просмотреть расходы на содержание управлений Туркестанского военного округа и на администрацию края.

Высочайше утвержденным положением об учреждении Туркестанского военного округа, стоимость Оренбургского и Западно-Сибирского округов сокращена именно на столько, во сколько исчислена стоимость Туркестанского, образование которого, следовательно, не потребовало нового асигнования денег. [309]

На содержание администрации по военно-народному управлению краем, по смете на 1868 год, определено 634,000 руб. ¹⁵ Доходы же с него, по смете на текущий же год, составляют один миллион рублей. Этот миллион дохода исчислен на основании данных далеко еще неточных; но, судя по поступлению сборов в текущем году, можно с уверенностью сказать, что доход по Туркестанскому краю даже за этот год превысит один милион.

Содержание управления вновь образованного в нынешнем году Зарявшанского округа (из земель временно-занятых нами в последнюю кампанию) покрывается доходом, получаемым с того же округа. Затем, если, по мере благоустройства Туркестанского края, расход на содержание администрации и прочие на него затраты должны будут увеличиваться, то несомненно также, что, рядом с ним и в правильной пропорции, будут увеличиваться и доходы казны, как неизбежное последствие улучшенного положения вещей.

На основании всех этих числовых данных, которые, во всякое время, могут быть проверены, кажется легко придти к убеждению, что занятие нами громадной территории в Средней Азии и образование Туркестанского генерал-губернаторства и военного округа не только не вызывают новых денежных пожертвований со стороны государственной казны, напротив, давая уже ей некоторую прибыль, на покрытие прежних затрат, представляют, в то же время, полнейшее ручательство, что великодушное внимание правительства и дружное сочувствие России к нуждам и интересам края найдут в нем одну из самых благодарных и самых производительных окраин нашего обширного отечества.

Е. Быков.

Ташкент.
1-го июня 1868 года.
С.-Петербург.
1-го декабря 1868 года.

Комментарии

7. Из этого материала воздвигнута прошлым летом в Перовском временная, небольшая, но, по числу населения, довольно поместительная церковь. Замеч. авт.

8. На киргизском языке нет слова прямо соответствуюшего нашему "верста". У киргизов свое измерение расстояний голосом, на сколько его, хватит, а глотки у них широчайшие, голоса пронзительные. Иной как дернет ау! так версты за 3-4 слышно. Это-то расстояние довольно неопределенное и называется "шахрым"; но ямщики привыкли уже к вопросам проезжающих. И отвечают на них более или менее приблизительно верно.

9. В декабре месяце 1868 года, поступили в продажу, отдельным я очень изящным изданием, путевые заметки П. И. Пашино, под названием «Туркестанский край». Жаль только, что по цене (5 руб.) оно доступно очень немногим из интересующейся публики. Замеч. авт.

10. В сентябре месяце получено в Ташкенте известие о высылке из Оренбургского края на усиление туркестанских войск двух батальоном пехоты, двух кавачьих сотней и одной артиллерийской батареи. Прим. авт.

11. Писано в июне 1868 г.

12. Экспедиция 1868 года, результатом которой было занятие Самарканда и Зарявшанского района, стоила до 150,000 руб.; но расход этот покроется из 500,000 руб. контрибуции, которую обязался уплатить бухарский эмир, по силе заключенного с ним мирного трактата, и часть которой уже поступила в казну на покрытие произведенных издержек. Замеч. авт.

13. Сведение это взято в архиве военно-топографического депо главного штаба, из квартирных росписаний войск отдельных оренбургского и западносибирского корпусов за 1836, 1837 и 1838 годы. В обоих корпусах был 31 батальон; из них четыре батальона №№ 12, 13, 14 и 15, составлявшие 4-ю бригаду 23-й пехотной дивизии, в 1830 году были выкомандированы из Западной в Восточную Сибирь. Замеч. авт.

14. В Оренбургском округе: 1 стрелковый, 2 губернские: в Оренбурге и Уфе и 1 пеший казачий; в Западно-Сибирском: 4 линейных батальона и 2 губернских, и в Туркестанском: 12 линейных, 2 стрелковых и 3 пеших казачьих, всего 17 батальонов. Замеч, авт.

15. В том числе 200,000 руб. на разные расходы, которые, по новости дела и исключительному положению края, не могли быть предведены и выяснены в смете. Замеч. авт.

Текст воспроизведен по изданию: Беглый рассказ о медленном путешествии в Ташкент и несколько светлых мыслей о темной стороне нашего положения в Средней Азии // Военный сборник, № 4. 1869