ДЕЛО ПОД ИКАНОМ.

Декабря 4-го, 1864 года, до города Туркестана дошли слухи, что партия коканцев показалась около Чилика, который находится верстах в 50-ти отсюда. Вследствие этого была приостановлена отправка снаряженного в Чимкент транспорта, и, чтобы узнать вернее о коканцах, была послана в деревню Икан (Икан, маленькая крепостца, в которой жили мирные коканцы, находится в 25-ти верстах от г. Туркестана.) команда казаков в числе 109 человек под начальством есаула Уральского войска Серова, три дня перед тем прибывшего из форта Перовского. При команде находился один горный единорог, а все казаки были вооружены нарезными ружьями (Это первые казаки, которым дали такие хорошие ружья; до того времени наше войсковое начальство не обращало внимания на вооружение и смотрело только, не вникая в качество оружия, чтобы казак был красиво одет, что, разумеется, совершенно не нужно в степи. Добрая лошадь с ружьем, серый плащ, пары две рубах и сапог больше казаку ничего не нужно.). На пути отряду встретились двое киргизов-волонтеров (у одного была ранена лошадь), сообщивших, что под самым Иканом восемь человек из них, посланные с бумагами в Чимкент, попались в руки коканцев.

Продолжая идти вперед, Серов послал в г. Туркестан спросить коменданта: что ему делать? и получил приказание: идти на рысях далее (При чем было сказано: «чего он трусит: у него целая сотня».). [797]

Не доходя до Икана версты четыре, что было уже вечером, наши заметили впереди огни. Догадываясь, что это был стан неприятеля, Серов послал вожака-киргиза узнать положительнее; но киргиз, только что отделившись от отряда, был встречен коканским разъездом. До этого ни авангард, ни боковые патрули наши во всю дорогу не видели коканцев.

Отряд начал отступать, чтобы выбрать получше позицию, и, не пройдя полуверсты, моментально был окружен огромным скопищем неприятеля. Наши остановились, спешились и, подпустив врагов на самое близкое расстояние, так плюнули из ружей и картечью из единорога, что коканцы попятились назад; затем они не раз пробовали делать нападения, но всегда были отбиваемы.

На первый раз урон неприятеля был порядочный. Видя, что ничего не поделаешь, коканцы отошли на благородную дистанцию, выставили три орудия и начали посылать в отряд гранаты, осколками которых не мало побито было лошадей и верблюдов; казаки же успели поделать кое-какие завалы из мешков с провиантом и фуражом. Так прошла ночь на 5-е число. Неприятельская конница, построенная в боевом порядке, настороже стояла кругом.

Чтобы обмануть неприятеля, казаки передвигали единорог с одного фаса на другой и делали выстрелы, показывая этим, что орудие у них не одно, а утром 5-го не стреляли вовсе, чтобы не разочаровать противника и поберечь заряды, которых всего было 42. Весь этот день Серов, ободряя казаков, говорил им, чтобы не тратили зря патронов и держались стойко, что скоро вышлют к ним выручку. Коканцы между тем начали подвозить из-под Икана камыш и мелкий лес для устройства мантелетов и каких-то щитов на арбах.

Часа в четыре по полудни, в стороне Туркестана послышались выстрелы из ружей и пушек: это был, как после оказалось, отряд, высланный из Туркестана на выручку сотни (150 человек пехоты, при 2-х орудиях, при 1 офицере, под командой поручика Сукорка).

Ожили наши, заслышав выстрелы, и хотели броситься в штыки; но скоро выстрелы стали слышны тише и реже, потом смолкли совсем... Вскоре из стана неприятеля подъехал к отряду коканец с запиской в руках; спешившись, он передал ее высланному казаку. Записка была писана на татарском языке, с печатью Алимкула (Алимкул — регент ханства.); содержание ее было следующее: «Начальнику пришедшего караула. Слова мои следующие: куда теперь уйдешь [798] от меня? Отряд, высланный из Азрета (Азретом называют Туркестан.), разбит и прогнан назад; из тысячи твоего отряда (На тысячу шагов казак отлично били орудийную прислугу и вообще держались молодецки, стараясь укрываться днем, чтобы не показать своей малочисленности, чем и сумели обмануть коканцев, которым показалось, что тут не сотня, а тысяча.) не останется ни одного. Сдайся и прими магометанскую веру; никого не обижу из вас. Слова мои истина. Переводил киргиз Ахмат».

Какой был дан ответ на это наивное предложение, показывает само дело.

Стрельба неприятеля усилилась; гранаты и ядра летали беспрестанно, и разрывало их большею частью над самыми головами и в средине отряда, причиняя вред более лошадям и верблюдам, которые стояли на небольшой возвышенности; не мало помято было и ружей. Из людей только четверо были контужены.

Теперь скажу несколько слов о том, что делалось в г. Туркестане. Вскоре за высылкою сотни Серова, чабары (гонцы) один за другим давали знать, что коканцы близко и что уже подходят к Икану. Послали было вернуть сотню, но уже поздно: вдали слышались выстрелы... Вечером 4-го числа, когда уже стемнело совсем, часовой с барбета цитадели заметил вдали чуть мелькавший временами орудийный и ружейный огонь. Сердце сжималось от боли за своих; все засуетилось в Туркестане: рассыпался по стенам народ, задвигали орудия, зажгли фитили. Каждый офицер командовал фасом; явились в строй даже смотритель магазина и ветеринар. Внутри города завалили ворота, и стояли на карауле толпы жителей. Аксакалы (старики из жителей) просили дать им пушку и хоть сколько-нибудь солдатов, разумеется, получили отказ, потому что в гарнизоне не было и 500 человек. «Мы ваши, — говорили они, — вы нас и защищайте». Так прошла первая ночь. Посланные для разведывания киргизы возвратились ни с чем.

Утром 5-го числа все офицеры, собравшись в управление коменданта, решили подпиской непременно послать выручку. Были, впрочем, и такие голоса, что лучше пожертвовать сотнею, чем отдать Туркестан, ослабив высылкой и без того малочисленный гарнизон.

Идти с отрядом охотно вызвался подпоручик Сукорко, обещавший, в случае нужды, штыками пробиться до сотни. Часов в 11 утра Сукорко с отрядом выступил по направлению к Икану. Пальба вдали не умолкала. Вечером Сукорко вернулся назад; после мы узнали, что, выйдя за окрестные сады, он получил записку от коменданта такого содержания: «П. Л.! Если встретятся вам огромные силы, то, не выручая сотни, вернуться [799] назад, дабы дать возможность усилить здешний гарнизон». Записка эта испортила все дело. Болезненно стучало сердце каждого. «Бедные казаченьки!» — думал я.

Получив записку и не видя препятствий, Сукорко следовал далее. Неприятель заметил подходивший отряд и густыми колоннами начал двигаться к Туркестану, окружив отряд со всех сторон, но не подходя близко. Наши открыли огонь из ружей, изредка посылая картечь, но почти бесполезно. Так двигались наши вперед, а коканцы к Туркестану, что даже видно было с Азрета.

Версты 4 не доходя до сотни, вспомнил Сукорко о записке и, не смотря на желание и просьбы всей роты и бывшего с ним подпоручика Степанова (Славная личность и герой Ак-Булака.) подвинуться до одной возвышенности сажен 300 вперед, вернулся назад, также отстреливаясь.

Эти то выстрелы и слышали наши казаки и чуть не прыгали от радости, думая теперь одолеть коканцев.

Вернувшись в крепость, Сукорко сообщил, что сотня наша в Икане. Коканцы, проводив отряд Сукорка до города, расположились в окрестных садах. Дурацкие трубы их слышались даже в цитадели. Страшно досадно было на Сукорка, но больше того на коменданта и коммиссионеришку П — ва, посоветовавшего послать записку.

Вечером того дня, когда коканцы подходили к городу, страшная суета поднялась в крепости: ударили тревогу, снова рассыпались по стенам солдатики с ружьями; многие офицеры (в числе их и я) перевели свои семейства в цитадель. Болело сердце за родных казаков, и радостно щекотало самолюбие, что вот де и мы, туркестанцы, будем иметь дело. При наступлении ночи четверо коканцев подъезжали к воротам укрепления, но очень счастливо улепетнули из-под выстрелов.

Вскоре после этого являются, точно выходцы с того света, два казака и один киргиз из отряда Серова. Смотрим и не верим глазам: оказывается, что, не видя помощи и не зная, к чему это отнести, Серов распорядился послать в Туркестан дать знать о своем затруднительном положении. Трое, посланные в правую сторону от отряда, встретили коканский разъезд, сделали выстрел из револьвера и вернулись к своим. Немного спустя, они снова отправились левой стороной и, удачно пробравшись недалеко от огней неприятеля, цепи его и пикетов, дали знать о положении дел в отряде. Удальцы эти были казаки: Андрей Борисов, Аким Чернов и киргиз Ахмет. С ними была прислана и записка Алимкула. Они передали, что коканцы, пытавшиеся не раз делать нападения, были отбиваемы со значительной для них [800] потерей, отступили и начали устраивать огромные туры и щиты на арбах. «Хотят подкатом идти, — говорили казаки, — и наши если продержатся до утра — слава Богу! Просят помощи. Кокандев видимо-невидимо!».

— Не знаю, что делать! — говорил комендант, пожимая плечами.

В числе прочих советовал и я послать снова выручку, доказывая, что коканцы ничего не поделают: пример — Ак-Булак и то, что двое суток сотня держится, и проч.

— Это безумие, — было ответом: — город обложен!

Рассветало. В ночь на 6-е число выстрелов со стороны Икана

не было слышно. Долго эту ночь расспрашивал я Борисова и горевал вместе с ним.

— Батюшки! что делают, — говорил он, всплескивая руками: — не хотят и выручить!

Утром встал я и пошел в цитадель к г. A., у которого была семья моя; говорю ему, что намерен собрать офицеров и просить их настаивать у коменданта общими силами послать опять выручку; но только что я вышел с этим намерением за ворота, как узнал, что комендант собирает всех в управление. Коканцев уже не было в окрестностях: все они убрались к Икану еще ночью.

Забыл я сказать, что 5-го числа, часа в 4 по полудни, жители здешние привели одного коканца, взятого в садах. Как поймали, не знаю; это был флейтист из армии Алимкула; при нем была и дудка из бамбука, перевитая шелком.

Иду к коменданту; на дворе большая группа солдат. Спрашиваю: «что такое?» и узнаю, что дерут флейтиста, который после нескольких нагаек повторял: «стойте, сейчас скажу правду!» и говорил чистейшую ложь: сначала говорил, что под Иканом человек 300, потом — 600 и с ними Садык (Бывший сподвижник Мурзхы-Давлета и один из главных предводителей в войске Алимкула.); наконец сказал — 2 тысячи и с ними Алимкул; на самом же деле, по верным сведениям, коканцев было под Иканом до 15 тысяч.

6-го декабря, около полудня, из Туркестана вышло 200 человек пехоты, опять под командой Сукорка, на выручку наших. Возвращаюсь к отряду Серова. Утром этого дня (6-го), заметив, что мантелеты были уже готовы, он, чтобы выиграть как-нибудь время, пустился на хитрость: выйдя вперед, махнул в сторону неприятеля рукой, показывая, что хочет вступить в переговоры. К нему явился коканец с ружьем в руках, которое тут же положил на землю.

— Сегодня у нас праздник, и нам не хотелось бы начинать дела, — сказал Серов. [801]

Коканец отвечал, что он и сам русский, и советует лучше сдаться: Алимкул де обещает сделать Серова также начальником и даст аргамака с золотой сбруей. В это время коканцы уже начали катить мантелеты. Сказав, что при переговорах наступлений не делается (Переговорами, все-таки, было выиграно времени часа два. Прежде не раз высыпался казак Толмачев.), Серов вернулся на позицию, а между тем три чалмоносца крались к нему, намереваясь убить или схватить живого, но казаки, раньше заметившие эту проделку, кричали: «уйдите, ваше благородие, мы стрелять будем!»

Между тем у единорога после 8-го выстрела сломалось колесо; артиллеристы, с помощью казаков, живо сняли колесо из-под ящика с зарядами и кое-как прикрепили веревками, но орудие не могло вращаться и его приходилось не раз передвигать на спинах и руках с одного места на другое; когда же были ранены все артиллеристы, казак Терентий Толкачев (Он остался жив и при соединении с отрядом Сукорка, не смотря на раны, не пошел на перевязку.) сам поворачивал и заряжал единорог. Одним выстрелом картечью он пробил щит, и видно было, как сарбазы понесли на руках несколько своих.

Все ближе и ближе двигались к отряду с разных сторон мантелеты и щиты; за ними шла неприятельская пехота, пытавшаяся кинуться в шашки, но, получая отпор, отходила назад. С двух сторон неприятель удачно подошел к канавке и стал сильно донимать перекрестным огнем. Видя свое критическое положение, наши заклепали единорог и с криком «ура» кинулись на пролом, выстрелами открывая путь. Первый шаг стоил отряду 36-ти убитых и нескольких раненых. Коканцы бросились на оставленную позицию, хватая и забирая все, что попало под-руку. Несколько человек, говорят, взялись за единорог: тащат, но ее осилят, а сами оглядываются, как бы не вернулись русские... С гиком неприятельская конница начала наскакивать и стрелять со всех сторон, но недешево продавали себя казаки и невольно заставили неприятеля держаться подальше. Коканская конница, заскакивая вперед, спешивалась, ставила ружья на рожки и с двух сторон стреляла в отряд. Сильно раненые беспрестанно падали и оставались на дороге; товарищи отбирали у них ружья и патроны, тут же ломали и бросали по пути.

В виду отряда, коканцы, как звери, кидались на раненых, кололи их пиками и рубили шашками, снимая головы; некоторые из казаков, будучи еще в силах, защищаясь, бросали в глаза неприятеля горсти снега... [802]

Долго шел бедный Абрамичев (Сотник из отряда Серова, года три назад выпущенный из Московского кадетского корпуса.): первая пуля попала ему в голову, вторая в бок, но он шел, поддерживаемый под руки; наконец, разом две пули хватили в обе ноги; он упал и остался последним, не дошедшим до места соединения с отрядом Сукорка. «Рубите скорее голову, не могу идти!» — были последние слова его. Был он в темно-сером длинном плаще, в огромной папахе, отчего очень выделялся от остальных и привлекал выстрелы неприятеля; ему советовали снять и бросить папаху, но он не послушал.

Под сильным градом перекрестных пуль шел отряд около восьми верст. Многие раненые падали, снова с усилием поднимались и шли отстреливаясь.

Солдаты отряда Сукорка, завидев своих, две версты бежали на выручку с криком «ура». Встреча эта была праздником, каких немного бывает в жизни: все обнимались, плакали и целовали друг друга.

«Не нахожу слов, чтобы вполне высказать все подвиги своих лихих удальцов-товарищей и верных слуг государя: не было ни одного, который чем-либо не заявил себя. Эта храбрая горсть, пробиваясь между тысяч неприятеля, не смотря на сильный холод, побросала с себя последнюю одежду и, вся измученная и израненная, шла в одних рубашках, с ружьем в руках, кровью обливая путь свой».

Так заключил свое донесение есаул Серов. Было уже темно, когда вечером 6-го числа отряд с песнями подходил к городу. Все офицеры и комендант вышли на встречу к воротам и, стоя на барбете, кричали «ура», кричали и раненые, которых везли на нескольких телегах; проводили их потом до госпиталя, куда некоторые офицеры вносили их на руках своих, поили чаем, раздавали хлеб (двое суток не ели и не пили наши герои). Удивительно, что это за молодцы: редкий не имел пяти, или шести ран, и ничего — смеются и рассказывают, как они били коканцев... На одной телеге у крыльца госпиталя полулежал старый казак, причитывая будто про себя: «о, батюшки, что сделали! о, батюшки, что наделали!». Слова эти были точно упреком, что поздно выручили... Спрашиваю, куда ранен.

— В голову, ваше благородие, да вот в ногу и руку, — отвечал спокойно старик, потом усмехнулся и продолжал: — ну, да и я оставил им память! вот у одного тамыра (приятеля) даже ножик взял.

Он показал небольшой нож. Слушая его, можно было подумать, что он совершенно здоров, но когда стали снимать его с телеги, он сильно кричал: «батюшки, ногу! родимые, ногу!». [803]

Три дня спустя выслали отряд собрать тела убитых: привезли 57 человек — голых, изрубленных, безголовых и в разных положениях: у одного рука, сложенная крестом, замерла на плече, другой как будто защищается, третий наносит удар... Абрамичева узнали только по носку на одной ноге; около него в крови лежал карман, с частью изорванного лампаса; левой рукой он будто замахнулся, а пальцы были изрублены.

10-го декабря положили героев в одну большую могилу, накрыли холстом и, отслужив панихиду, засыпали землей. Не одна слеза упала на свежую насыпь...

Много пройдет времени, много воды утечет, и все еще будут указывать на небольшой курган, где богатыри сложили свои кости. Мир праху вашему, герои! Славную и небывалую страницу занесли вы в историю нашего войска.

По собранным сведениям, коканцев убито и ранено до 2-х тысяч. Под Алимкулом ранена лошадь. Неприятель убрался в Ташкент и на 40 арбах повез своих раненых, а шел было отнимать у нас Туркестан.

Будут помнить коканцы Иканское дело. Единорог, говорят, повезли чуть ли не на пяти верблюдах: на одном колеса, на другом лафет, на третьем ящик. Головы наших были сложены на особой арбе и отвезены под караулом. Жителей Икана и Чилика погнали босыми до Ташкента.

Л. Алексеев

Текст воспроизведен по изданию: Дело под Иканом. (Рассказ очевидца) // Исторический вестник, № 3. 1893