РУССКОЕ ЗНАМЯ В СРЕДНЕЙ АЗИИ

(Продолжение. См. “Исторический Вестник”, т. LХХVI. стр. 895.)

Дело под Зерабулаком.

Срок нашему перемирию оканчивался 1-го июня. По всем признакам, неприятель должен был в больших силах занимать позицию не вдалеке от Катты-Кургана; так говорили и лазутчики.

В два часа ночи на 2-е число, войска выступили из Катты-Кургана. В авангард назначен был полковник Пистолькорс с четырьмя сотнями казаков, четырьмя ротами 3-го линейного и двумя стрелкового батальонов, при 4 орудиях коннооблегченной казачьей батареи и 6 ракетных станков (280 шашек и 790 штыков), Главные силы, под начальством полковника Абрамова, состояли из 4 рот 4-го батальона, 3-х рот 5-го батальона, роты афганцев, дивизиона батарейной и дивизиона нарезной батареи; всего с афганцами 750 штыков и 8 орудий. Затем, в арьергарде, составлявшем прикрытие довольно длинного обоза, заключавшая в себе на 10 дней провианта и запас артиллерийских принадлежностей, следовал майор Тихменев с 4 ротами 9-го [82] батальона, взводом батарейной батареи и сотней казаков, всего 420 штыков и 60 шашек. Дорога тянулась вдоль левого берега большого арыка Нурпоя.

Войска вытянулись и двинулись по дороге перед рассветом. Когда рассвело, влево от дороги и параллельно ей обнаружилась неприятельская кавалерия, рассыпанная на протяжении около 8 — 10 верст по длине дороги до возвышенностей на горизонте и в глубину около полуверсты. Всадники эти гарцевали на дальний от нас выстрел и кричали, возбуждая друг друга, “ур, ур”. Крик этот разливался по всему предстоявшему нам пути и опять возвращался и снова удалялся. Стрелять по этим всадникам было не велено; войска шли по дороге походным порядком. Как впоследствии оказалось, всадников было до 20 тысяч, под начальством известного Садыка. Когда авангард приблизился к возвышениям, он увидел неприятельскую армию влево от дороги, построенную в порядке. Полковник Пистолькорс прискакал к генералу Кауфману, который ехал впереди колонны Абрамова, и поздравил его со встречею с главными силами эмира. Сарбазы в красных мундирах, числом, по словам самого эмира, до шести тысяч человек, представляли длинный фронт у подошвы горы, тылом к ней, почти параллельно нашей дороге, шагах в 500 от нее, с тупым переломом по средине. Над ними, позади, на крутом обрыве горы, стояло 14 орудий, которые не замедлили открыть навесный и почти безвредный огонь. По осмотре неприятельской дороги, решено было атаковать неприятеля двумя готовыми колоннами: Пистолькорсу, немедленно с того места, где он стоял, — левую половину сарбазов; Абрамову, обстреляв неприятельскую позицию батарейными и нарезными 4-х фунтовыми орудиями, двинуться в атаку только тогда, когда дан будет сигнал от главного начальства. Сигнал этот командующий войсками решил дать после движения в атаку Пистолькорса. Это было сделано с тем расчетом, чтобы не торопить отступление неприятеля, а, напротив, заставить его принять бой на этой позиции. Необходимо было, во что бы то ни стало, здесь разбить неприятеля на голову, дабы он не отвлек нас далеко от Самарканда. Отступление же, подобное тому бегству, в которое неприятель обратился, при атаке нашей самаркандских высот 1-го мая, затянуло бы кампанию и связало бы руки главному начальнику; между тем, присутствие его с войсками в Самарканде, как видно будет ниже, было необходимо.

Дивизион Оренбургской казачьей батареи, под командою есаула Топорнина, выскочил, по приказанию Пистолькорса, на позицию, снялся с передков в 300 шагах от фронта сарбазов и, выпустив гранаты, коими были заряжены его орудия, обстрелял фронт картечью, стреляя по огню. Топорнин сделал восемь [83] очередей картечью; сарбазы отвечали неумолкаемым живым огнем, не трогаясь с места; после ужасной потери в людях, задние шеренги сарбазов стали стрелять прямо вверх вертикально. Это было верным признаком паники, и потому времени терять было нечего. Дан был сигнал к атаке колонне Абрамова, к правому флангу которой присоединился сам генерал Кауфман со свитою и сборной сотней казаков. Роты авангарда стрелкового батальона и 3-го линейного, под командою полковников Пищемука и Баранова, лежавшие у орудий под огнем сарбазов, вскочили на ноги и с криком “ура” бросились на неприятеля; двинуты были также и казаки; артиллерия, сделав свое дело, взяла на передки. Главные силы — 5-й и 4-й батальон и дивизионы батарейный и нарезной, с генералом Головачевым и полковником Абрамовым во главе, двинулись на правую половину сарбазов. Пятый батальон, составлявши наш левый фланг, был атакован бухарскою кавалерией, которая в то же время бросилась на раненых, тянувшихся к перевязочному пункту; несколько человек было порублено. Майор Гриппенберг, переменив быстро фронт, огнем и штыком отбил конницу, а затем снова повернул вперед. Не раз, однако, пришлось 5 батальону менять фронт. Атаки неугомонной конницы останавливали батальона; между тем сарбазы уже отступали. Неприятельская артиллерия, при первом нашем движении вперед, снялась с позиции. Дивизион батарейных орудий, под начальством полковника Михайловского, немало помог 5 батальону отделаться от конницы; тем не менее урон этого батальона оказался в 17 раненых, из коих 12 холодным оружием.

Опрокинув сарбазов, стоявших перед 4 батальоном, генерал Головачев и полковник Абрамов двинулись за ними прямо вперед. Остальные сарбазы, большая часть правой половины их фронта, направились направо назад; за этою частью Кауфман повел лично 5 батальон и дивизион батарейный и нарезной. Ожесточенное преследование со всех сторон продолжалось верст на восемь. Страшная масса трупов покрыла поля на значительное расстояние. Вся степь впереди пестрела красными куртками лежавших сарбазов; кое-где мелькали значки одуревшей от неудачи неприятельской конницы.

Много значков было подобрано казаками; найдено также на дороге брошенное бухарцами орудие, и захвачен артиллерийский транспорт в 40 вьючных ящиков с зарядами.

Дело было сделано — разбитый неприятель отброшен от Нурпая и потянулся в безводную степь. Преследование было остановлено, и войска двинулись к мосту через Нурпай у Казы-Киш-лака, куда еще раньше генерал Головачев послал пехоту авангарда. Осмотрев поле сражение и забрав с собою бухарские значки, [84] генерал Кауфман поехал назад к арьергарду, прикрывавшему обоз. Еще до начала дела, толпы бухарской конницы, двигавшиеся параллельно с нами, пытались овладеть обозом, но майор Тихменев, командовавший арьергардом, воспользовался высоким Курганом влево от дороги, послал туда роту пехоты, которая, покрыв всю горку застрельщиками, удержала неприятеля на расстоянии дальности ружей наго выстрела. Но зоркость Тихменевских стрелков едва не вовлекла их и в беду. По окончании боя, видя приближение конной партии с множеством разноцветных значков, рота за пылью приняла ее за неприятельскую, открыла огонь и осыпала пулями свиту генерал-губернатора.

Только когда полковник Абрамов и некоторые из офицеров пустились вскачь по направлению к стрелявшей роте, последняя заметила свою ошибку и прекратила огонь. При этом произошел забавный эпизод.

Генерал Кауфман, подъехав к роте, поблагодарил ее за меткую стрельбу: “Спасибо, братцы, славно стреляете, чуть, чуть меня не подстрелили”. “Рады стараться, ваше пр-ство!” — гаркнули молодцы, отвечая, конечно, на первую половину слов своего любимого начальника.

Инцидент этот был исчерпан замечанием ротному за открытие стрельбы на слишком далекое расстояние.

К десяти часам утра неприятеля не было видно нигде. Впоследствии стало известно, каким лишениям подверглись отступавшие: воды в колодце Кара-Кудук, куда бросились бухарцы, оказалось мало, да и ту выпили, обогнавшие пеших, конные, а смертельная жара, в связи с истомлением от скорого движения и множеством раненых, возбуждала неистовую жажду. Много легло здесь несчастных бухарских солдат — вся степь у колодца белела костями! Не говоря о потерях неприятельской конницы, одни сарбазы, по словам самого эмира, потеряли 4.900 человек в этот страшный для них день. Сила Бухары была сломлена, ей не с чем было продолжать войну. Эмир, получив известие о Зерабулакском побоище, прислал просить мира и повергал свое царство к ногам великого государя. Приношение не принято, но мир заключен в Самарканде 23-го июня 1868 г. Самарканд и Катты-Курган с их районами остались за нами; эмир приложил наконец печать к знаменитым “условиям”, наделавшим ему столько бед, и обязался уплатить 500 т. р. контрибуции, покрывшей все расходы наши на ведение войны с Бухарою с 1866 года.

На другой день после боя, т. е. 3-го июня, предпринята была рекогносцировка высот Зератау. Неприятеля не было видно с высот этих на 30 верст во все стороны. Вечером того же дня получено первое известие о каких-то беспорядках в Самарканде [85] и о прибытии шахрисябцев. Так как от коменданта не было получено ни одного донесения, то явилось предположение, что слух, сообщенный лазутчиком, ложен. 4-го июня, отряд перешел в Катты-Курган; 5-го, устроен гарнизон Катты-Курганский, для чего оставлен там 5-ый батальон весьма слабого состава, не более 300 человек здоровых и два орудия. 6-го, войска выступили к Самарканду и только 7-го числа на привале, в 18 верстах от Самарканда, получено было первое донесение коменданта о критическом положении цитадели. Отряд остановился на ночлег в 6-ти верстах от города и на рассвете 8-го числа двинулся на выручку храброго гарнизона самаркандской цитадели.

С выступлением 30-го мая генерал-губернатора к Катты-Кургану, мусульманское духовенство начало волновать народ и разослало прокламации о сборе всех верных к Самарканду. Через два дня здесь было уже до 65.000 всякого сброду. В цитадели оставалось только 4 роты 6-го батальона, рота сапер, два батарейных орудия и лабораторная команда. Всей пехоты с нестроевыми 9-го батальона и слабыми из лазарета можно было набрать 658 штыков. Комендантом был назначен командир 6-го батальона майор фон-Штемпель, управление местным населением возложено на войскового старшину Серова, инженерный работы поручены были штабс-капитану Богаевскому, артиллерийская часть — капитану Михневичу. Кроме этих лиц, непосредственное участие в обороне принимали еще: командир 9-го батальона полковник Назаров (оставшийся в Самарканде за болезнью) и художник прапорщик Верещагин.

Хотя в цитадели имелось 24 бухарских орудий, годными оказалось только 4. Патронов имелось 200.000, не считая комплекта на руках. Пороху 90 пуд; боевых ракет 95. Снаряжено было 150 бухарских полупудовых гранат, заменявших ручные при обороне стен. Муки и крупы имелось на 2 месяца. Мяса по обложении цитадели достало на два дня. Вода получалась из городского водопровода и из родника у северной стены. Обширная самаркандская цитадель была, конечно, слишком велика для такого гарнизона; хотя стены ее и построены на крутом уступе горы, в большей части своей длины неприступны, но и эти места требовали охраны, а доступных, разрушенных и полуразрушенных стен все же было много для слабого гарнизона, в особенности при многочисленном неприятеле, который, сменяясь, атаковал его в течение 7 дней непрерывно день и ночь и со всех сторон. [86]

Защита Самаркандской цитадели.

Чтобы вполне оценить то положение, в каком находился самаркандский гарнизон во время этого столь доблестного для нашего оружия эпизода, необходимо познакомиться с тем жалким состоянием, в каком находилась цитадель до обороны и во время оной.

Городская стена, отделяющая самый город от предместий и садов, сложена еще в древнейшие времена из больших комков глины и достигает в вышину от 3 до 4 сажен, окружая неправильным многоугольником весь город. Простояв целые века без ремонта, полуразвалившаяся от времени, стена эта могла служить разве только ширмою, а никак не оградою. К северо-западной стене города примкнута цитадель, с такою же, находящеюся также в весьма ветхом состоянии стеною. В цитадель ведут двое ворот: Бухарские по дороге в Бухару и Самаркандские (ак-дерваза) к базарам города. Кроме того, на севере имелась калитка, выходившая к роднику.

Цитадель стоит на бугре, которым, впрочем, командуют все высокие здания города, так что с крыш мечетей, медресе и некоторых домов, стоящих также на буграх, — внутренность цитадели видна была, как на ладони, чему, в особенности, способствовало и то, что часть стены, обращенной к городу (у Самаркандских ворот), спустившись к оврагу, обнажила почти весь бугор цитадели. Цитадельная стена не имела рва, роль которого играл глубокий овраг, окружавший цитадель со всех сторон, за исключением некоторой части южной стены. Овраг не везде подходил вплоть к стене, и здесь оставалась широкая берма, на которой разместились кое-где лавчонки бедняков.

Судя по начертанию в плане, можно было бы предполагать, что цитадельная стена, если не во всех, то в некоторых своих частях, имела кое-какую фланговую оборону; на самом же деле, это было совершенно немыслимо, так как во фланкирующих частях стены не только не было присыпано барбетов для орудий, но даже не было банкета, не было пробито и бойниц для ружейной стрельбы. Сакли и лавки, примыкавшие к самой стене (в промежутке между Бухарскими и Самаркандскими воротами) и представлявшие неприятелю готовую галерею для делания проломов, а крышами своими — готовую ступень для влезания на стену, также не были уничтожены. Если прибавить к этому, что в некоторых местах стена имела трещины и обвалы, то можно считать картину состояния цитадели достаточно обрисованною. Исправить все [87] эти недостатки и привести верки цитадели в надлежащий вид не было в то время никакой возможности: во-первых, вследствие несоразмерности работ с силами, коими можно было для этого располагать; во-вторых, в это время шли непрерывные дожди, при которых всякая глиняная и земляная работа невозможна, а жженого кирпича, известки и камня не было; кроме того, в войсках в это время свирепствовала возвратная горячка, было много больных, а между тем необходимо было сберечь силы людей для предстоявших действий. Несоразмерность длины линии огня (2,5 версты) с численностью гарнизона также немало затрудняла оборону. Но больше войск нельзя было отделить для этого от действующего отряда. Несмотря, однако, на такие тяжелые условия, защита Самарканда даже от многочисленная неприятеля не была невозможна, и потому 30-го мая приступлено было к работам по исправлена верков; начато с обрытия эскарповой отлогости оврага около кладбища, левее Самаркандских ворот, где иначе представлялась полная возможность для эскалады; затем на кладбище насыпаны были два барбета, для обстреливания длинных фасов стен и входа в Самаркандские ворота. В продолжение дня отлогость оврага была обрыта на несколько сажен и один барбет насыпан до половины высоты.

На другой день к этим работам присоединилась расчистка родника и арыков в цитадели для проведения воды во все пруды ее. Но в тот же день между жителями города уже стало заметно волнение. Евреи, жившие в городе, разведали коварные замыслы населения и к вечеру заявили о заговоре, прося позволения перейти в цитадель, в случае нападения.

Рано утром, 1-го июня, войска опять были выведены на работы, но уже с ружьями. Вскоре затем, аксакалы сообщили коменданту, что купцы затворяют лавки, а жители удаляются из города из опасения шахрисябцев, подступивших уже в большом числе со стороны Хаджи-арарских ворот. Посланный туда майор Альбедиль, с ротою пехоты, нашел ворота отпертыми, а жители уверяли его, что шахрисябцев здесь никаких нет и не было. Часов в 10 утра можно было заметить, что и с противоположной этим воротам стороны, на горе Чапан-ата, начали появляться пешие и конные скопища. Число их быстро увеличивалось, и в полдень весь видимый из цитадели скат горы был покрыт неприятелем. Видно было также, что целые семейства горожан удалялись со всем своим имуществом и скотом из города. Что происходило с других сторон цитадели, рассмотреть было трудно за окружающими ее садами и городскими стенами, но сомневаться более в грозившем нападении было нельзя. В этот же день, вечером, множество евреев явились к коменданту и убедительно просили его дать им место в цитадели. [88]

Получив согласие, они перевезли в цитадель своих жен, детей и имущество.

Со 2-го числа работ уже не производилось: опасность была близка, и следовало поберечь силы гарнизона. Гарнизон успел только насыпать два барбета около кладбища, начать барбет в исходящем углу за сарбазским двором и обрыть овраг от кладбища до родника. Все прочее должно было остаться в прежнем положении. Вечером 1-го числа, за вечерней зарей, пущена была, по распоряжению коменданта, ракета и произведен пушечный выстрел со снарядом: цитадель салютовала неприятелю и вызывала его на бой.

С рассветом 2-го июня, аксакалы города явились к коменданту с донесением, что шахрисябцы подошли к Хаджи-арарским воротам города и хотят ворваться в него, но что жители просят выслать часть войска для их защиты. Майор Штемпель, взяв с собою роту сапер, роту линейного батальона и одно батарейное орудие, выступил тотчас же из цитадели к названным воротам, за которыми он был встречен выстрелами. Наша цепь также открыла огонь, но весьма редкий, так как за деревьями садов и на пересеченной оврагом местности трудно было рассмотреть неприятеля. Заметно было, однако, что большая часть скопищ находится вправо от ворот, а между тем аксакалы просили не стрелять именно вправо, уверяя, что в этой стороне находятся самаркандцы, не принимающее участия в деле. Было очевидно, что сами аксакалы нас обманывают: ибо по этому-то направлению и двигались главные массы неприятеля, имевшие целью отрезать выступивший за ворота наш отряд. Штемпель поспешил возвратиться в цитадель и запер за собою ворота. На улицах заметны были уже вооруженные сарты, а при входе в цитадельные ворота над головами солдат пролетело несколько каменьев. В то же время, неприятель, со всех сторон, ворвался в город и быстро распространился по улицам с дикими криками, барабанным боем и ревом длинных труб.

Толпы неприятеля, вошедшего в город, совместно с жителями, приближались со всех сторон к цитадели, с явным намерением в нее ворваться.

Караул в цитадели, в это время, занимала стрелковая рота 6-го батальона. По тревоге, войска заняли указанный им заранее места, а именно: 1-я рота выслала часть людей на подкрепление к воротам, слабые 5-го батальона и взвод 3-й роты заняли кладбище у мечети, левее Самаркандских ворот; 2-я рота за сарбазским двором, держа взвод в резерве у калитки; саперная рота на исходящем углу между Бухарскими и Самаркандскими воротами; обозные (фурштаты) и другие нестроевые с несколькими конными казаками заняли западную часть стены, как менее доступную. [89]

Затем остальная часть первой роты, взвод 3-й роты и слабые 9-го батальона стали в резерве у госпиталя. Одно батарейное орудие расположено на кладбище у муллушки, а другое отправлено к Бухарским воротам.

Прежде всего, неприятель решился атаковать часть стены, прилегавшей к кладбищу, открыв предварительно сильную стрельбу из ружей. Поставленное здесь батарейное орудие осыпало толпы нападавших картечью, как только они выходили из улицы на берег оврага. Слабый огонь наш не в силах был, однако, остановить неприятеля, и он, перебравшись через овраг огромною толпою, с неистовыми гиками, бросился штурмовать стену, цепляясь за нее железными кошками (Лапы с когтями, которые привязываются к рукам и ногам. С таким приспособлением легко взбираться по глиняным стенам, где всегда ест трещины) и ружьями.

Другая часть неприятеля покровительствовала штурму огнем с противоположного берега оврага через бойницы, проделанные в глиняных стенах сакель. На кладбище стояло два бухарских орудия и одна батарейная пушка; здесь командовал подпоручик Лепехин. Огонь из орудий и ружей, а также и круто обрытый берег оврага помешали успеху штурма; сарты бросились тогда к Самаркандским воротам, но, отброшенные и здесь, засели в сакли, осыпая батарею и войска градом пуль. Прислуга у орудий и стрелки стали убывать; огонь наш ослабел. Тогда новые толпы отчаянных опять двинулись к кладбищу. Некоторые смельчаки взобрались уже наверх. Храбрый Лепехин сам стал заряжать орудия и ободрял солдат, стоя под убийственным огнем. Благодаря его энергии и распорядительности, а также мужеству других офицеров и солдат, штурм был отбит; но это обошлось нам не дешево: подпоручик Лепехин был убит, прапорщик Адорацкий тяжело ранен, интендантский чиновник Иванов убит, приказчик Самарин, поступившей волонтером, и несколько нижних чинов получили также тяжелые раны. Легкие раны за все время осады были вообще редкостью: неприятель мог попадать только в голову и грудь, когда человек показывался между зубцами. Это обстоятельство (т. е. раны преимущественно головные) дало некоторым повод восхвалять меткость шахрисябских стрелков. Но если принять в соображение, что в каждого русского, показавшегося между зубцами, тотчас летели сотни пуль и еще с расстояния в несколько шагов (из ближайших сакель), и что, кроме лба, не во что было попасть, то меткость неприятельской стрельбы делается понятною.

В то время, когда часть неприятеля штурмовала цитадель около кладбища, остальные массы неприятеля успели уже распространиться по всему городу и стать под самой стеной цитадели. Чтобы [90] защитить хотя важнейшие пункты ее, при бухарских и самаркандских воротах, было расположено почти по две роты; на каждый же из остальных проломов в стенах пришлось назначить только по 10-ти или 15-ти человек.

Самаркандские ворота были атакованы, как сказано, почти одновременно с кладбищем. Правее ворот сакли примыкали к самой цитадельной стене и немедленно были заняты неприятелем, который, воспользовавшись ими, скрытно приблизился к самым воротам и часу во втором поджег их пуками соломы и несколькими мешками с порохом. Но здесь караулили 30 человек 6-го батальона, под начальством прапорщика Мамина. Отстреливаясь через бойницы и затем сбегая вниз, чтобы штыками встречать врывавшихся через горевшие ворота врагов, люди, конечно, едва поспевали. Тут кстати прибежал прапорщик Сидоров со взводом 3-й роты; он помог отбить штурм и затем бросился бегом к другим воротам — Бухарским. Неприятель после этого не решился даже подходить к воротам для уборки своих убитых и тяжело раненых. Скоро, в подкрепление к Мамину, прибыл капитан Шеметилло с резервом 1-й роты и остался тут до самого конца защиты цитадели. К вечеру сюда привезено было батарейное орудие, снятое с барбета на кладбище, и поставлено против затушенных уже ворот. Едва были окончены эти передвижения, как неприятель возобновил свои нападения на этот пункт. Приступ следовал за приступом; но, благодаря удачному действию картечи привезенного орудия, неприятельские толпы видимо редели и теряли охоту повторять приступы. Ночь прошла спокойно; неприятель ограничился одною перестрелкой и тем дал возможность хоть сколько-нибудь отдохнуть донельзя истомившемуся гарнизону.

Калитка за сарбазским двором к роднику и вся северная часть стены были заняты второю ротою 6-го батальона, под начальством поручика Хрущова; атаки неприятеля и здесь не имели успеха, благодаря в особенности мортире и ручным гранатам. Исходящий угол ограды, между бухарскими и самаркандскими воротами, где также был провал, оберегался ротою сапер. Стена в этом месте достигала 5 сажен высоты, и потому, не имея возможности взобраться на стену, неприятель решился обрушить ее, подкопав снизу. Едва наши саперы появлялись на стене, куда с трудом взбирались для стрельбы по работавшим внизу сартам, как уже валились оттуда убитые наповал или смертельно раненые, но это не останавливало наших удальцов, и, таким образом, потери наши все росли.

Около полудня на этот пункт прибыло подкрепление из слабых 9-го батальона, под командою подполковника Назарова.

Между тем, неприятельские рабочие, углубляясь в стену галереей, совершенно закрылись от боковых выстрелов. Как ни [91] усердно работал однако неприятель, но в этот день ему не удалось достигнуть здесь никаких решительных результатов.

К вечеру рота сапер и люди 9-го батальона перешли к Бухарским воротам, где в них настояла крайняя необходимость. Там стояло 66 человек с прапорщиками Аничковым и Топчевским, при них был один артиллерист с гранатами. Обороною заведовал майор Альбедиль.

Ворота эти были тотчас же затворены, как только майор Штемпель успел вернуться в цитадель, после предпринятой им рекогносцировки; следом за ним, подошли к этому пункту и шахри-сябцы. Громадная толпа с криками “ур, ур!” яростно бросилась на ворота и начала ломать их. Другая толпа пыталась перелезть через стену, взбираясь на нее по саклям. Это удалось неприятелю с первого же разу: значки его запестрели на стенах цитадели, и град пуль осыпал горсть наших защитников; но они ответили дружным и метким залпом, свалившим со стены многих смельчаков, побросавших и свои значки. Испытав такую же неудачу и в последующих нападениях, неприятель решился, наконец, зажечь Бухарские ворота: несколько брошенных мешков с порохом под полотна ворот без труда зажгли их. Приближалась решительная минута. Мы уже потеряли здесь значительное число людей; между прочими, был тяжело ранен и майор Альбедиль; старшим остался прапорщик Аничков, к которому на помощь прислан был прапорщик Сидоров, со своим взводом, только что участвовавшим в деле у самаркандских ворот. При такой критической обстановке трудно было вполне положиться на опытность молодого офицера, а потому к вечеру того же дня на этот пункт были передвинуты саперы и слабые 9-го батальона, под начальством Назарова. Тогда же прибыло сюда и батарейное орудие.

Назаров застал Бухарские ворота в полном огне. Пламя захватило уже потолок, а горящие уголья, перелетая на камышовые крыши саклей цитадели, угрожали пожаром. Вода была далеко, да и приносить ее было не в чем и некому. Чтобы ввести в дело привезенное орудие, Назаров велел сделать первый выстрел сквозь горевшие ворота, чем и высадить всю середину их, но так как остатки продолжали гореть и мешали устроить здесь заграждение, то человека четыре сапер вызвались снять полотна ворот с петель. Нельзя было не дивиться этому по истине молодецкому подвигу; осыпанные градом пуль, охваченные пламенем, охотники все-таки успели снять ворота и бросить их на землю, где уже легко было бы затушить огонь землею, но пламя, нам уже неопасное, удерживало неприятеля от попыток ворваться в ворота, и потому тушить огонь нам не было расчета. Для орудия открылась, таким образом, широкая амбразура, но оказалось, что из орудия можно было стрелять только прямо против [92] ворот, и что неприятель мог безнаказанно собираться в обеих боковых улицах. Между тем, с часу на час, огонь неприятеля становился все сильнее и убийственнее; люди валились один за другим... Тогда саперный поручик Черкасов предложил устроить в воротах завал, чтобы прикрыть оставшихся еще защитников и дать возможность подвести орудие ближе в передней части ворот и таким образом, хотя немного, увеличить угол обстрела. Из провиантского склада были принесены для этого большие мешки; землю же пришлось брать из сакель, разрывая земляные полы, которые легче поддавались кирке, чем сухая и твердая, как камень, глина улиц.

Черкасов, окруженный несколькими саперами, вышел почти за ворота и, указав место, к которому нужно было подносить мешки, оставался там до тех пор, пока завал не был окончен.

Западная часть стены по трудной доступности ее вовсе не подвергалась в этот день нападениям.

Так прошел первый день осады, стоивший нам больших потерь: убито 2 офицера и 20 нижних чинов, ранены штаб-офицер 1, обер-офицеров 3, нижних чинов 54. Всего 80 человек.

Ночь со 2-го на 3-е июня прошла спокойно; в продолжение ночи собраны были арбачи (возчики) и афганцы, которые и перевезли весь артиллерийский парк из сарбазского двора в ханский дворец.

С рассветом, 3 июня, снова раздалась раздирающая музыка барабанов, труб и неистовые крики — знак, что неприятель начал готовиться к новому штурму. Для дальнейшей обороны угрожаемые пункты были распределены между офицерами гарнизона следующим образом: Бухарские ворота поручены саперной роте, слабым 9-го батальона и пешим казакам при одном единороге, в ведении подполковника Назарова. Исходящий угол между Бухарскими и Самаркандскими воротами и две, по сторонам его, бреши — стрелковой роте 6-го батальона, под командою прапорщика Мамина. Самаркандские ворота и брешь правее их — 1-й роте 6-го батальона при батарейной пушке, под командою капитана Шеметилло; кладбище у самаркандских ворот — 3-й роте 0-го батальона, под командою подпоручика Симакова; сарбазский двор и калитка — 2-й роте 6-го батальона под командою подпоручика Хрущева; западная часть стены занята была отдельными постами фурштатов, со слабыми разных батальонов; при них конные казаки для передачи известий.

Услыхав, что неприятель снова собирается произвести нападение, евреи, укрывавшиеся во дворце эмира, совершенно упали духом и подняли страшный вой. Комендант, видя критическое положение [93] гарнизона, решился немедленно известить об этом командующего войсками; послан был один из джигитов, переодетый нищим. Это подняло несколько дух гарнизона; явилась надежда на скорую выручку. Между тем, неприятель намеревался атаковать и западную часть цитадели, где у нас почти не было войск. Чтобы хоть сколько-нибудь усилить защиту этой части цитадели, решено было немедленно приступить к насыпке здесь барбета на одно орудие. Для этой работы были употреблены арестанты, так как от войск нельзя было уделить ни одного солдата.

Когда совершенно рассвело, неприятель снова ринулся на все те пункты, на которые нападал накануне. Около десяти часов утра к коменданту прискакал казак с западной стороны цитадели с известием, что собравшийся там неприятель разбирает стену за провиантским складом. До 25 человек больных бросились туда из лазарета. Неприятель, сделав пролом, ворвался, в числе около 30 человек, в цитадель; но в это время подоспели больные и резерв 2-й роты с поручиком Хрущевым; человек 5 сартов было убито, а остальные бросились обратно через пролом. Дальнейшая защита этого пункта возложена была на поручика Бородаевского со слабыми 5-го батальона, слесарями, больными и легко ранеными; к ночи сюда было прислано одно бухарское орудие и ручные гранаты, а больные сменены 15-ю здоровыми из 3-й роты.

Левее Бухарских ворот у исходящего угла шло также горячее дело: не дожидаясь окончания начатой галереи, неприятель, с 5 часов утра, несколько раз покушался овладеть стеною открытою силою. Незначительное число охранявших этот пункт защитников не могло воспрепятствовать осаждавшим занять гребень стены, но сюда подоспел капитан Михневич, привезший полупудовую мортиру и несколько ручных гранат, который он потом и бросал собственноручно, когда нападавшие были сбиты со стены и можно было взобраться до ее зубцов.

У Самаркандских ворот рано утром, в 4 часа, началась живая перестрелка, а спустя полчаса толпа неприятеля бросилась к воротам с мешками пороху и головнями и подожгла ворота. Штабс-капитан Богаевский устроил тотчас завал из мешков с землею и за ним поставил батарейную пушку. Когда полотна ворот догорели, неприятель еще раз бросился на приступ, но наткнулся на картечь и был отбит.

Чувствительный вред, наносимый неприятельскими стрелками, засевшими в саклях близ ворот, заставил коменданта озаботиться их разрушением. Капитану Шеметилло приказано было поэтому сделать вылазку и сжечь сакли, что и было исполнено беспрепятственно в сумерки. Ночью перестрелка значительно уменьшилась. [94]

Труднее всего в этот день приходилось защитникам Бухарских ворот. Самые дерзкие и решительные попытки ворваться в цитадель были произведены именно здесь толпами шахрисябцев. В 8 часов утра началась атака. Открыв сильный огонь, толпы бросились к воротам; несколько человек вскарабкались на стену, другие кидали через нее большие кирпичи и камни, остальная масса дружно кинулась на завал в воротах. Встреченные картечью, они все-таки кинулись раскидывать мешки и влезли на завал. Наши успели, однако, повторить картечный выстрел и затем кинулись в штыки. Неприятель был отброшен, а наши кинулись за ним в город; саперы воспользовались этим и поправили завал.

В этот приступ убит был артиллерии поручик Служенко. Падая смертельно раненый с лошади, он еще ободрял солдат криком: “ура, братцы!”

Но дело тем не кончилось; штурмы продолжались один за другим до трех часов дня. Тщетны, однако, были усилия врага: слабые, больные и раненые оказались могучими богатырями!

В промежутках штурмов завал был передвинуть еще вперед, по приказанию Штемпеля, навестившего защитников и заметившего, что для действия картечью орудие не имеет достаточного простора. Затем сюда подвезена была еще бухарская пушка.

В три часа но полудни, неприятель повсюду прекратил нападете и потянулся из города на Чапан-ата. Пиахрисябцы отступили через Хаджи-арарские ворота по дороге в Ургут. Трудно себе представить радость гарнизона. Желая убедиться в отступлении неприятеля, многие выходили за ворота и действительно не встречали ни одного человека на ближайших улицах. Солдатам принесен был обед и роздан казенный спирт, а после обеда купечество угощало их красным вином и сигарами.

К общему удивлению, около пяти часов по полудни, толпы, удалившиеся было на Чапан-ата, снова вернулись в город и стали под стенами цитадели. Опять началась перестрелка и штурмы, но уже с меньшею решительностью. Тем не менее, число защитников убывало. Видя из вечерних донесений, что убыль в гарнизоне за два дня простиралась до 150 человек, и не имея причины предполагать, что такой же убыли не произойдешь и в следующие дни, комендант решил, в случае если бы неприятель окончательно ворвался где-нибудь, собрать все войска во дворец и обороняться здесь до последней крайности, а если выручка не подоспеет вовремя и неприятель ворвется и сюда, то взорвать порох и снаряды. Поэтому, в течение дня 3-го июня, лазарет был перенесен в ханский дворец. Ночью, с 3-го на 4-е, приступлено было, с помощью арбачей, афганцев и джигитов к уничтожению сакель кругом эмирского дворца, для образования эспланад; самый [95] дворец начали также приводить в оборонительное положение. В то же время, оканчивался барбет на одно орудие за сарбазским двором.

4-го июня, с самого утра, начались новые штурмы на разные пункты цитадельной стены, но утомленный неприятель, потерявший надежду на успех с уходом шахрисябцев, действовал уже гораздо слабее.

После обеда, когда неприятельские крики около Бухарских ворот несколько утихли, Назаров решился сделать вылазку, с целью сжечь сакли, прилегавшие к стене цитадели, и образовать здесь эспланаду. Солдаты весело собирались на вылазку. Еще не успело стемнеть, как часть сапер и людей 9-го батальона, снабженные почти каждый коробкою спичек и захватив разные удобо-воспламеняемые вещества: плетенки, камыш и куски сухого дерева от дверей и окон, — выступили за ворота вдоль улицы, огибавшей стену цитадели. Вылазка продолжалась не более часа и удалась, как нельзя лучше: не потеряв ни одного человека, наши успели зажечь много крыш по близости Бухарских ворот.

В этот день посланы были комендантом другие джигиты к генералу фон-Кауфману, с донесением об опасном положении цитадели, но посланные, вероятно, попадали в руки неприятеля, а, может быть, и перебегали к нему, и потому из семи донесений, только одно, последнее, дошло по назначению. Ночью к стене за провиантским складом подкрался преданный нам иранец и сообщил, что бухарцы разбиты за Катты-Курганом, и что поэтому-то шахрисябцы и решились отступить.

5-го числа, перед светом, опять произведена была вылазка Назаровым, дошедшим до большого базара, в 200-саженях от ворот; зажжены были богатые лавки жителей, и отряд без малейшего урона вернулся в крепость.

Другую вылазку Назаров сделал уже из Самаркандских ворот вместе с Шеметилло, истребив по дороге огнем все сакли.

Положение наше было все-таки весьма затруднительное. Не говоря уже о том, что никто из защитников почти не спал в течение пяти суток, им пришлось голодать, так как мясо все было израсходовано, а достать его было не откуда. В свежей воде давно ощущался недостаток. Большая часть прудов заключала в себе застоявшуюся мутную воду, изобиловавшую разными насекомыми. В эти-то трудные минуты, утром 6-го июня, от иранского аксакала присланы были два иранца с заявлением сочувствия гарнизону и предложением доставить гарнизону несколько баранов и молока. Затем не замедлил явиться и сам аксакал, обещавший, возвратись к себе, тотчас послать донесение коменданта в наш передовой отряд и доставить ответ. Он же сообщил, что в том месте, где он прошел, неприятеля нет по [96] близости, а между тем сейчас же близ садов есть поля, засеянные клевером. Эти указания для нас были весьма важны, и потому Назаров тотчас предпринял вылазку для фуражировки.

7-го июня, в 5 часов по полудни, гарнизон был порадован запискою, привезенною иранским аксакалом от генерала Кауфмана, который сообщил, что отряд находится уже близко и с рассветом будет в Самарканде. Комендант с этой запискою обошел все войска гарнизона, всем читал ее, благодарил защитников за их труды и поздравлял заранее с окончанием геройской защиты цитадели. Громкое “ура” было везде ответом. Трудно представить себе радость храбрых защитников. Некоторые читали вслух молитвы, другие крестились и целовались, поздравляя друг друга...

Услыхав шум в гарнизоне, неприятель усилил огонь, а барабанный бой, шум и крики дали повод предполагать, что неприятель снова собирается большими скопищами; ночь, однако, прошла спокойно.

8-го числа, часов в шесть утра, неприятель прекратил пальбу. В это время генерал-адъютант фон-Кауфман подходил уже к самаркандским садам.

С рассветом 8-го числа, главный отряд выступил с последнего своего ночлега, в шести верстах от цитадели, и скоро втянулся в пригородные деревни иранцев, встретивших войска с хлебом-солью (на этот раз лепешки, яйца, абрикосы и персики). В предположении, что жители города запрут ворота, и что нам придется лезть через стены, — сделаны были распоряжения для штурма, при чем гарнизон цитадели должен был сделать вылазку. Посланная рекогносцировка показала, что городские ворота отперты, и что неприятеля на этом месте уже не было.

Распоряжения к штурму были отменены, но колонна полковника Абрамова все-таки была двинута влево вокруг города, чтобы отрезать путь отступавшему к чапан-атинским высотам неприятелю; колонне подполковника Баранова назначено было пройти в Бухарские ворота и двинуться через город, мимо Тамерлановой мечети, к медресе, с фронтона, которых и с минаретов мятежники продолжали еще стрелять по цитадели. Абрамов, встретив по дороге разные препятствия (к северу от города местность изрезана оврагами), должен был медленно подвигаться вперед, не успел отрезать толпы бежавших и, послав им вдогонку несколько гранат, возвратился в город.

Въехав в городские ворота, командующий войсками должен был остановиться, пока саперы разбирали бруствер, сооруженный ими в воротах цитадели из огромных мешков с землею.

Несмотря на развалины кругом, пост у ворот имел довольно внушительный вид: высокая баррикада с амбразурой, чрез [97] которую зловеще выглядывала пушка, две башни по бокам, стрелки между зубцами... Зато перед воротами все свидетельствовало об отчаянной схватке: совершенно разрушенные дома, обгоревшие трупы, обглоданные собаками и кошками, которые тут же лакомились своими бывшими хозяевами!.. Тяжелый смрад от разлагавшихся трупов, запах гари, все это громко говорило о той страшной драме, которая на этом месте разыгралась. Лошади фыркали и, наступив в тесноте на хрустевшего под ногами обгорелого сарта, взвивались на дыбы. Наконец, один угол баррикады был расчищен, и генерал-губернатор въехал в цитадель. Бледные и худые, но принарядившиеся защитники возбуждали к себе невольное участие и уважение — это были больные и слабые 9-го батальона. Тут же был и всегда веселый Назаров; стоял также невозмутимо спокойный барон Штемпель. Генерал остановился в воротах и долго говорил с героями славной обороны, которые, казалось, и не подозревали, что они совершили действительно геройский подвиг.

С крыши ханского дворца, где раскинута была цепь стрелков, видно было, по дыму выстрелов, как подвигался Баранов, видно было также, что с крыш мечетей и медресе сарты направляют огонь уже и в его сторону. Для содействия Баранову послан был из цитадели, на перерез, Назаров с двумя ротами и взводом батарейной батареи; ему приказано было выгнать мятежников из мечети; следом за ним двинут был и Шеметилло с ротой, охранявшей Самаркандские ворота. Кроме того, арьергард был направлен в цитадель; одна рота пехоты и одна рота афганцев при двух орудиях были размещены у бухарских ворот. По расставлении цепи стрелков у крайних развалин и поставлении орудия по направлению двух улиц, афганцы были выведены за город и разместились на крышах ближайших сакель для обстреливания доступа из садов. Затем рота пехоты под командою ротмистра Терентьева заняла пост у Самаркандских ворот, откуда только что ушел в город Шеметилло, и выходы из ближайших улиц, раскинув цепь стрелков по крышам крайних домов. Отсюда была видна внутренность дворов, и потому тотчас были открыты отдельные группы мятежников, притаившихся по углам; выстрелы, загремевшие с крыш, заставили сартов спасаться из двора во двор, но 16 из них остались на месте; сакли были зажжены.

Назарову, для исполнения возложенного на него поручения, следовало пройти через базар, занятый мятежниками, производившими пальбу из-за каждого закрытия.

Не желая подвергать людей ненужной потере, Назаров зажег базар, а капитана Шеметилло послал к мечети, которая после упорного сопротивления была взята, и мятежники большею частью переколоты. [98]

К двенадцати часам все колонны обошли город по главнейшим улицам и очистили их от мятежников. Пальба затем утихла.

Так окончился семидневный бой малочисленного гарнизона с неприятелем, более чем в сто раз его сильнейшим! Потеря наша простиралась до 180 человек убитыми и ранеными. Цифра, сама по себе, не большая, но она составляла четвертую часть всего гарнизона!

Больных было до 450 человек, лазаретной прислуги было так мало, что некому было не только подавать лекарства, но и приносить пищу. Ханский дворец, несмотря на большое число покоев, не вмещал в себе всех больных и раненых, часть которых лежала на мощеном полу дворов под открытым небом.

Кауфман — опытный боевой генерал — понимал истинное значение подвига самаркандского гарнизона и цену выказанной им стойкости. Приказом по войскам действовавшего отряда Константин Петрович горячо благодарил мужественных защитников Самарканда следующими словами:

“Храбрые войска гарнизона Самаркандской цитадели!

По выступлении моем в Катты-курган для поражения там эмировых войск, собравшихся для враждебных против нас действий, вы были осаждены.

Шахрисябские войска и массы вооруженных городских и окрестных жителей, увлеченных возмутителями, возымели дерзкую мысль уничтожить вас.

Они ошиблись и наказаны. Вами руководили долг, присяга и честное русское имя.

Больные и раненые, могущие стрелять и колоть, все были в строю, на стенах и в вылазках. Распорядительный храбрый комендант и все господа штаб- и обер-офицеры были с вами всегда, руководили вами и разделяли ваши опасности.

Их распорядительность, а ваша храбрость и стойкость, сделали ничтожными все попытки неприятеля. Вы не уступили ему ничего. Вы бились семь дней, и когда на восьмой я пришел к вам, — все были так бодры и веселы, что нельзя было мне не любоваться, не гордиться вами!

Помяните доброй и вечной памятью падших во время этой славной семидневной обороны цитадели. А вам, молодцам, спасибо за службу”.

8-го же числа явились аксакалы с повинной. Часть пойманных с оружием в руках было приказано расстрелять.

Все эти события надломили энергию эмира; он согласился на все условия, обязался уплатить. 500.000 рублей контрибуции и просил принять его капитуляцию со всеми войсками, но последнее было отклонено. 23-го июня, произошел обмен ратификаций, [99] завершившийся торжеством. Теперь уже ничто не мешало поездке генерал-губернатора в Петербург. В конце июля он выехал, а генерал Абрамов, назначенный начальником вновь образованного Зеравшанского округа, тотчас предпринял ряд рекогносцировок в виду волнений в Бухаре, по поводу восстания старшего сына эмира Катты-Тюри. Чтобы оказать эмиру содействие, Абрамов занял 21-го октября город Карши и передал его чиновникам эмира. Катты-Тюря бежал сначала в Хиву, а затем в Афганистан и Кашгар.

П. М. К.

Текст воспроизведен по изданию: Русское знамя в Средней Азии // Исторический вестник. № 4, 1899