РУССКОЕ ЗНАМЯ В СРЕДНЕЙ АЗИИ

(Продолжение. См. “Исторический Вестник” т. LХХVI, стр. 96.)

Чтобы воспользоваться успехом нашим на Ир-Джаре и достигнуть целей, с которыми была предпринята в январе 1806 года столь необдуманно затеянная экспедиция Черняева на правый берег Сыр-Дарьи, т, е. возвратить наше посольство и наказать эмира за его коварство и вызывающий образ действий, нам представлялись два способа: или, неотступно преследуя разбитого неприятеля, двинуться на Ура-Тюбе, или направиться на Нау и Ходжент. Генерал Романовский решил двинуться на Ходжент, так как город этот лежал на главном пути из Коканда в Бухару. Этим способом Коканд разобщался с Бухарой, и кокандское правительство ставилось в невозможность мешать в предстоявших действиях наших войск против эмира.

Дав на Ир-Джаре необходимый отдых войскам, приведя там в порядок свой обоз и отправив оттуда на пароходе в Чиназ все излишние тяжести и все трофеи, генерал Романовский 14 мая 1866 года направился к укреплению Нау и занял его без выстрела; 15 и 16 числа, верки этого укрепления приведены были в некоторый порядок, и там оставлено две роты, два орудия и [896] команда казаков; 17 числа, остальная часть Чиназского отряда прибыла к Ходженту; одновременно с нею туда же подошел по правому берегу отряд Краевского.

Хотя из Нау и были отправлены к жителям Ходжента успокоительный прокламации, — Ходжент встретил наши войска выстрелами. 18-го и 19-го, были произведены рекогносцировки по обоим берегам Сыр-Дарьи, при чем не обошлось без довольно значительной канонады и живой перестрелки, начатой ходжентцами.

Рекогносцировки показали, что наиболее доступные для атаки фронты находятся на северо-восточной стороне, но что штурмовать стены, без предварительного приготовления, было бы рискованно. Поэтому, в ночь на 20 число, заложены были четыре батареи: две на правом берегу и две на левом, с южной стороны города; на батареях поставлены 18 орудий и 2 мортиры. 20-го числа, было произведено усиленное бомбардирование по городу, а штурм назначен на рассвете на 21 число. Но, в то время, когда войска уже двигались на штурм, из города выехала депутация, с изъявлением покорности; войска были возвращены на позицию. Но переговоры, длившиеся более суток, ни к чему не повели.

Воинственная партия в городе не только не допустила сдачи, но успела арестовать главных вожаков партии мира. По истечении срока, данного жителям города для окончательного ответа, бомбардировка возобновилась и продолжалась с 6 часов вечера 22-го до 2-х часов дня 24-го мая.

После замеченного ходжентцами движения нашего, в ночь на 21-е число, рассчитывать на нечаянность штурма на рассвете уже было невозможно, а потому в ночь на 23-е число начата была фальшивая атака траншейными подступами на южной стороне города. Вместе с тем, для большего развлечения внимания осажденных и для лучшего обеспечения путей со стороны Коканда, блокирующие войска были разделены на несколько отрядов, и в тылу войск выставлены сальные казачьи пикеты. Общее наблюдение за дорогами и охранение войск со стороны Коканда было поручено подполковнику Пистолькорсу.

Совокупность этих мер дала весьма полезные результаты — прибытие новых подкреплений из Коканда совершенно прекратилось, и внимание защитников отвлечено было на восточную сторону.

Для сбережения снарядов, бомбардирование города в течение 22-го и 23-го чисел (кроме двух мортир, стрелявших день и ночь) делалось два раза в день: в полдень и в шесть часов вечера. Таким образом, и 24-го числа в полдень произведена была бомбардировка, а по ее окончании начать штурм.

Для штурма были назначены две колонны: одна — из трех рот пехоты, двух батарейных и двух облегченных орудий, под начальством капитана Михаловского, а другая — из такого же числа [897] пехоты, но без орудий, под начальством ротмистра Баранова. Обе эти колонны вышли с позиции с рассветом 21-го числа. Первая из них отправилась прямо к северо-восточной части города, с целью, устроив там на ближайшем расстоянии брешь-батарею против приречного барбета, открыть огонь в полдень вместе с другими батареями; вторая двинулась сначала к Кокандским воротам, с тем чтобы перейти к Келенаусским воротам уже по начатии бомбардирования. К Кокандским же воротам направлена была и большая часть кавалерии, которая должна была, с одною из рот Баранова, прикрывать построенную здесь батарею и траншейные работы по уходе Баранова. В 7 часов утра были двинуты: резерв для штурмовавших колонн, состоявший из двух рот и двух облегченных орудий под начальством майора Назарова, и главный резерв из такого же числа рот и одной сотни казаков, под командою подполковника Фавицкого, который и расположился скрытно в садах на келенаусской дороге, сзади мечети, где был устроен главный перевязочный пункт.

Благодаря пересеченной местности, множеству строений и густым садам, все движения, как штурмовавших колонн, так и резервов, были от неприятеля совершенно скрыты и не обратили на себя никакого внимания.

Колонна Михаловского, дойдя незамеченной к крепости на 150 сажен и примкнув правым флангом к реке, расположилась скрытою от неприятеля, в находившемся здесь овраге, и, выслав вперед стрелков, тотчас же приступила к устройству двух батарей — одной для 2-х батарейных орудий, в расстоянии от барбета на 65 сажен, а другой — для двух облегченных орудий, на расстоянии 50 сажен. Несмотря на пушечный и ружейный огонь неприятеля, работы на батареях шли весьма успешно. Действие батарей, заложенных на столь близкое расстояние, было очень сильно.

Артиллерийский огонь ходжентцев замолк, многие зубцы стены были сбиты, и вообще стены барбета значительно повреждены. Между тем, в обеих колоннах войска приготовились для штурма: принесли лестницы, расположились за ближайшими к городским стенам прикрытиями и ожидали только сигнала для движения. Сигнал этот должен был подать Михаловский.

В 2 часа дня, по окончании бомбардирования, стрелковая рота 3-го батальона, во главе которой шел командир этой роты, уже известный своей храбростью, поручик Шорохов, и сам начальник колонны Михаловский, с криком “ура” бросилась на штурм; за ней последовали и другие две роты. Это “ура” и было сигналом. Баранов тотчас же двинул роты беглым шагом к Келеанаусским воротам. [898]

Поставив три лестницы к барбету, рота Шорохова стала взбираться на стену, несмотря на то, что лестницы оказались короткими. Но лишь только передовые поднялись к зубцам, как на стенах барбета появилась новая масса защитников. Камни, пули и удары кистеней посыпались на штурмовавших. Михаловский, Шорохов, подпоручик Куссонский и прапорщик Беляев были из первых сильно контужены, кто кистенем, кто камнем. Такая встреча, хотя и произвела замедление, но не охладила храбрости штурмовавших. Павшие под ударами были заменены другими, а командир облегченного взвода, поручик Тилле, выдвинул с батареи свои орудия вперед почти под самые стены и осыпал неприятеля картечью, при чем был вскользь ранен пулею в грудь. В это время Баранов, бросившись со своими ротами к Келенаусским воротам, несмотря на сильный огонь, успел поставить лестницы и под градом пуль, картечей и камней, а также бросаемых со стен бревен, влез на первую стену, проломал ворота и, внеся через них лестницы, скоро взобрался и на вторую стену. Первым был здесь гвардейской артиллерии подпоручик Мазинг. Известный уже по описанию штурма Ташкента, отец Малов и здесь шел в передних рядах, ободряя людей своим примером. Ворота второй стены также были разбиты, и обе роты вошли в город. Вслед за ними направлен был и резерв Назарова, который, согласно предварительному распоряжению, частью под начальством самого Назарова, двинулся прямо в цитадель, а частью был направлен для поддержания колонны Михаловского.

При самом начале штурма, Михаловский получил несколько ударов в голову; истекая кровью, он не мог оставаться при войсках и вынужден был сдать начальство штабс-капитану Оренбургского стрелкового батальона Бергбому. Пользуясь подошедшими подкреплениями и переходом через стену колонны Баранова, Бергбом возобновила штурм и на этот раз с полным успехом. Все защитники барбета были переколоты штыками; штурмовавшие вошли на барбет, распространились по стенам, а затем спустились и в самый город.

Роты Баранова, по занятии Келенаусских ворот, двинулись влево, вдоль стен, отделив часть своих людей, вместе с колонною Назарова, двинувшеюся прямо через базар к цитадели. Распространяясь по стенам влево от занятых ворот, колонна эта уничтожала вооружение верков заклепыванием и сбрасыванием орудий и, постепенно подвигаясь вперед, соединилась у Кокандских ворот с оставленною там своей третьей ротой, оказав последней содействие при взломе и вторжении в эти ворота. Затем, колонна эта, овладев шестью орудиями, из которых одно взято с бою, продолжала следовать вдоль стены, дошла до самой реки и на ночь присоединилась к войскам Назарова, [899] успевшим между тем занять цитадель и ввезти в нее два наших орудия.

Заняв стены, Бергбом направил своих людей частью влево к Келенаусским воротам, а частью вдоль реки к цитадели, где также захватил несколько орудий, а на ночь вошел в цитадель. Едва русское “ура” раздалось в стенах Ходжента, как полковник Краевский, посадив с собой на находившийся при отряде барказ часть своих стрелков, переправился на левый берег и, пользуясь суматохою в городе, эскаладировал приречную стенку и ворвался в город, Захватив на пути следования одно орудие, Краевский со стрелками прошел по нескольким улицам и, выйдя к цитадели, застал уже там Назарова, а потому переправился обратно на правый берег. Колонны, во время движения по городу, встречали ожесточенное сопротивление; чтобы очистить скорее город, вслед за пехотою послана была, по распоряжению Пистолькорса, сотня казаков — проскакать по городу, а другая, спешенная, введена в город на усиление пехоты.

К 7-ми часам вечера орудийная стрельба в городе совершенно прекратилась, а ружейная перестрелка начала заметно утихать; в город и цитадель введено было 10 рот, 4 орудия и 2 сотни казаков.

Ночь как в городе, так и на позиции, была проведена совершенно спокойно, а утром явились аксакалы с изъявлением безусловной покорности.

Упорное сопротивление защитников стоило им одними убитыми около 2.500 ч. Трупы собирались и хоронились целую неделю. Кроме того, толпы раненых, на третий же день по занятии Ходжента, стали являться на наш перевязочный пункт с просьбой о помощи. Число их было так велико, что при всей неутомимости наших врачей, по необходимости, раненые должны были ожидать очереди по несколько дней.

Трофеи наши состояли, кроме множества ружей, значков, фальконетов и другого оружия, из 13 орудий и одного большого кокандского знамени.

У нас в продолжение осады и штурма выбыли из строя: убитыми 5, ранеными 65, контуженными 57 и без вести пропавшими 6; из этого числа офицеров ранено 1 и контужено 6; всего 133 человека.

Ир-джарский бой и взятие Ходжента имели ближайшим последствием возвращение из Бухары нашей миссии. В половине августа в Ташкент прибыл генерал Крыжановский с намерением лично управлять дальнейшими военными действиями. Войскам немедленно приказано было стягиваться к Ходженту, а бухарскому послу предложено уплатить в 10 дней контрибуцию. Десятидневный срок оканчивался 23 сентября, и потому действующий [900] отряд выступил из Ходжента еще 20 числа, чтобы к концу срока быть уже на границе. Отряд состоял из 20 рот пехоты, 5 сотен казаков, 20 орудий и 4 мортир. 22 числа отряд уже стоял лагерем в 12 верстах от Ура-Тюбе; 23 произведена первая рекогносцировка, а коменданту послано предложение сдать крепость.

Наиболее доступною оказалась южная сторона города, где можно было воспользоваться садами и подвести войска довольно близко. Чтобы избежать большой потери в людях, решено было произвести в стенах обвалы.

Осада Ура-Тюбе.

К 27 сентября 1866 г. войска, под главным начальством генерал-адъютанта Крыжановского, сообразно составленному плану осады, распределились вокруг крепости.

Главные силы, в составе 11-ти рот пехоты и одной сотни казаков, при 10 орудиях, под начальством полковника Мантей-феля, расположились на дороге в Джизак.

В версте впереди, ближе к юго-западному углу, скрытно за высотами, расположен был авангард из 4 рот пехоты, 3-х сотен казаков, при 4-х орудиях и 6 ракетных станках, под начальством графа Воронцова-Дашкова (впоследствии министр императорского двора, ныне член государственного совета), особый же отряд, назначенный для действий с северной стороны, в составе 5 рот пехоты, команды сапер, сотни казаков при 6 орудиях и 2-х ракетных станках, под начальством ротмистра Баранова, остался на ходжентской дороге, также за высотами.

27 и 28 производились самые подробный рекогносцировки стен для выбора пунктов атаки и мест для брешь-батарей, по возможности ближе к крепостной ограде.

В ночь с 29 на 30 сентября решено было заложить траншеи и построить две брешь-батареи. 30-го числа рассчитывали пробить бреши и на рассвете 1-го октября штурмовать город. Штурм предположено было произвести не одновременно всеми четырьмя колоннами, а сначала предполагалось пустить две колонны по обвалам, чтобы тем облегчить более трудную задачу колонн, назначенных штурмовать по лестницам.

Чтобы помочь заложению брешь-батарей, произведено было с южной стороны усиленное бомбардирование и сделаны фальшивый атаки: кавалерией с ракетной командой на юго-восточный угол, а небольшими колоннами пехоты, при 3-х орудиях, против западного фаса и северо-западного угла. Но большой трудный обход, [901] который пришлось сделать колонне Баранова, задержал ее так, что она могла бы приступить к работе не ранее полуночи и, значит, к рассвету батарея не была бы окончена. Поэтому работа была отложена до следующей ночи. Чтобы помочь заложению батареи и отвлечь внимание неприятеля, генерал Романовский, на которого возложены были генерал-адъютантом Крыжановским ближайшие распоряжения осады и штурма, направил 3 сотни кавалерии с 6 ракетными станками и небольшую часть пехоты с одним орудием на северо-западный угол крепости и поручил полковнику Пистолькорсу произвести с этими войсками усиленную демонстрацию.

Благодаря этому маневру, заложение брешь-батарей против северо-восточного фронта совершилось вполне счастливо. Как только началось действие ракет колонны полковника Пистолькорса, колонна Баранова, заранее построенная в ближайшей лощине, спустилась к месту, избранному для устройства брешь-батарей. По окончании всех предварительных распоряжений, когда уже началась отрывка земли, неприятель заметил работу и открыл огонь, но не замедлил этим наших работ.

Темнота однако была такова, что при трассировке батареи инженеры долго принимали небольшой бугор впереди батареи за крепостную стену. Батарею совсем уже начали строить против этого пригорка, когда ошибку заметил один из зорких офицеров, и туры пришлось передвинуть вперед на несколько сажен. Сообщение батареи было устроено в сухом арыке, послужившем прекрасною траншеей.

Для поддержания этой брешь-батареи, позади ее, на месте расположения резерва, были устроены два ложемента для 4-х нарезных орудий, стрелявших некоторое время через брешь-батарею. Тем не менее, приходилось отказаться от надежды пробить здесь полную брешь, ограничиваясь только срытием верхней части стены аршина на два с половиною, так чтобы осыпавшаяся земля образовала обвал. Огнем этой батареи управлял гвардейской артиллерии штабс-капитан Зиновьев.

Весьма удовлетворительны также оказались действия и южных брешь-батарей, где действовали: 2 нарезных, 6 облегченных орудий и 4 мортиры. Здесь удалось к вечеру пробить две значительные бреши в передней и в западной стенах и у плечевого угла юго-западного барбета.

Защитники почти не показывались из-за стен. Соблюдая величайшую осторожность, они стреляли через мелкие бойницы, который тотчас же после выстрела затыкали камешками, но на расстоянии, на котором находилась наша батарея, своими малокалиберными, легковесными пулями они не причиняли нам почти никакого вреда. [902]

С рассветом 2-го октября назначен был штурм по ракете.

Для штурма южной стороны, под руководством графа Воронцова-Дашкова, назначены были три колонны, каждая из 2-х рот пехоты и команды сапер. Одна, под начальством гвардии штабс-ротмистра Шауфуса, должна была направиться на ближайшие к юго-западному барбету ворота, левее ее должна была следовать другая колонна, под начальством гвардии штабс-ротмистра Глуховского и, наконец, третья, под командою майора Назарова на брешь у барбета. Резерв этих колонн из 3-х рот при двух горных орудиях состоял под начальством полковника Мантейфеля. Для штурма же северо-восточной стороны в распоряжение Баранова были назначены две колонны, каждая также из двух рот и команды сапер: одна под начальством поручика Шорохова, а другая штабс-капитана Конопельского, при них резерв из одной роты и двух нарезных орудий, под начальством поручика Кузьминского. Колонны эти должны были штурмовать обвал.

Правее штурмовавших с южной стороны стала кавалерия отряда (3 сотни и 6 ракетных станков), под начальством Пистолькорса, а для развлечения неприятеля оставлена против северного фаса небольшая колонна из роты пехоты, одного орудия и команды казаков, под начальством капитана Сярковского.

С рассветом, по условленному сигналу, наша артиллерия на время замолкла, и колонны двинулись на штурм.

Стрелки колонны Шауфуса первые пробежали отделявшее их от рва пространство и приставили лестницу к стене башни, которая прикрывала ворота. Командир стрелковой роты капитан Гриппенберг полез первый, за ним последовали прапорщики Машин и Федоров и несколько стрелков, но лестница не выдержала и обломилась. На верху стены остались названные три офицера и пять стрелков. Со всех сторон по ним открыть был огонь почти в упор. Чтобы укрыться от свинцового дождя, эта горсть храбрых пробилась в нишу ворот и засела там, обеспеченная с боков и тыла. Здесь отстреливались наши, пока ворота позади их не были выломаны подпоручиком Калитиным и титулярным советником Лерхе (командированный для ученых исследований Лерхе принимать участие в военных действиях), кинувшимися на выручку с несколькими охотниками. В это время стрелки успели поднять вторую лестницу. Первая стена была занята, но за нею оказалась вторая, а в промежутке масса защитников. Отбросив неприятеля штыками и сломав ворота во второй стене, колонна направилась вдоль стен направо и овладела с боя четырьмя орудиями.

Почти одновременно с Шауфусом двинулась и колонна [903] Глуховского. Впереди с охотниками и командою сапер шел командир саперной роты капитан Плец 1-й. Не обращая внимания на огонь неприятеля, охотники спустились в ров и стали подставлять лестницы. Оставив на краю рва часть стрелков, для действия по стене, Глуховской с остальными пошел вслед за охотниками. Упорная оборона не остановила наших храбрецов, которые скоро успели перейти первую стену, но здесь наткнулись на большие массы защитников, частью бросившихся в рукопашную, частью же открывших по ним огонь из башен и сакель. Произошла не продолжительная, но кровавая схватка. Здесь пал Плец, убитый наповал. Начальство над охотниками принял поручик Комаров. Здесь же смертельно ранены подпоручик Кончиц и поручик Плешков; кроме того, ранено и контужено еще 4 офицера.

В это время, на подкрепление потерпевших и задержанных колонн двинута была часть общего резерва, что дало возможность Шауфусу двинуться в город, не опасаясь за тыл. Следом за ним двинулась и колонна Глуховского, усиленная из резерва двумя горными орудиями. На долю этих колонн выпала самая трудная часть дела. Каждая из них не превышала численностью 250 человек; общая же цифра потерь убитыми и ранеными простиралась в колонне Шауфуса до 77 человек, а в колонне Глуховского до 74, итого 151, т. е. почти треть всего числа штурмовавших!

Между тем, колонна Назарова, без шума, без криков “ура”, шла вперед, взошла на брешь без урона и опрокинула встретившие ее за стеною массы. Майор Назаров направил часть войск ко второй бреши, а остальных вдоль западного фаса, при чем захвачено было 4 орудия.

Таким образом, не более, как в полчаса, все три колонны успели овладеть стенами и проникнуть в город. Вслед за ними в город втянулись и войска резерва. Жители упорно защищались в улицах. Перестрелка и рукопашный бой в тесном пространстве грозили нам большими потерями; но в это время в тылу осажденных появилась колонна Баранова.

Задолго до сигнала, в колонне Баранова сделаны были все необходимые приготовления: из траншей арыка принесены были на батарею штурмовые лестницы, сюда же подкатили две арбы, которыми, в случае надобности, предполагалось завалить ров.

С рассветом горизонт прорезали огненные ленты трех сигнальных ракет. Батарея сделала залп картечью, и роты двинулись на штурм; с крепостной стены тотчас открыли сильнейший артиллерийский и ружейный огонь.

Но вот на брешь вскочили два-три смельчака (Шорохов, Конопельский). Брешь забелела кителями. Стена смолкла. Наши были уже в городе. [904]

Нарезной взвод взял в передки и рысью пошел на обвал, который саперы в несколько минут разровняли настолько, что по бреши, без затруднения, вошли не только легкие орудия, но и зарядные ящики.

Все внутри цитадели показывало, что бухарцы никак в эту минуту не ожидали штурма и, по-видимому, собирались закусывать: позади валганга небольшими кучками сложены были лепешки, у самой стены стояли железные треножни, большие чугунные котлы с водою и пр.

Трофеи победы 2-го октября составляли: 4 знамени, 16 орудий (в том числе одна двухпудовая мортира), 16 вьючных пушек, множество фальконетов, ружей и огромные запасы пороха и других припасов (в том числе и разрывные снаряды). Потеря неприятеля была весьма значительная; собственно в городе и ближайших окрестностях подобрано было не менее 2.000 тел.

Наши потери состояли: убитыми 3 офицера (капитан Плец 1-й, поручик Плешков и подпоручик Кончиц) и 14 нижних чинов; ранеными: 1 офицер и 102 нижних чина; контуженными: 6 офицеров, 101 нижний чин. Всего 10 офицеров и 217 нижних чинов, в том числе, за время осады, убитых три нижних чина и раненых 10.

Главные потери понесли колонны Шауфуса и Глуховского; здесь общая потеря убитыми и ранеными доходила, как уже сказано, до 150 человек.

Осада Джизака.

Так как и по занятии Ура-Тюбе обещанное бухарцами мирное посольство не являлось, то войска наши направлены были на Джизак. Начальство над передовыми войсками, выступившими 5-го октября 1866 года, было поручено графу Воронцову-Дашкову. При движении этого отряда к крепостце Заамин, неприятель бежал столь поспешно, что оставил одно орудие; укрепление было занято без выстрела. 10-го октября все наши войска сосредоточились у Заамина, откуда 11-го числа двинулись к Джизаку, в составе 16,5 рот и пяти сотен казаков, с ракетной командой, 8-ю конными и 12-ю пешими орудиями.

Отряд обошел Джизак с юго-запада и расположился в 4-х верстах от города, на дороге в Самарканд, следовательно на стороне, противоположной той, к которой в предшествовавшем году подходил Черняев.

Этот поиск указал бухарцам на необходимость укрепить город, и, надобно отдать им справедливость, они много успели сделать за 8 месяцев. [905]

В день прибытия отряда была произведена рекогносцировка, под личным начальством генерал-адъютанта Крыжановского; вечером попался в плен один афганец, который сообщил подробности о крепости.

Город, по его словам и по сведениям, добытым рекогносцировкою, был окружен тремя параллельными стенами, цитадель составляла четвертую преграду. Пригородная слобода была покинута жителями. Около крепости бухарцы, как и в Ура-Тюбе, разрушили все сакли, находившиеся под стенами и образовали, таким образом, эспланаду, шириной от 60 до 100 сажен. В Джизаке было несколько сот афганцев, составлявших преимущественно артиллерийскую прислугу; затем имелось еще несколько сот туркмен, до 2-х тысяч сарбазов или регулярных войск, несколько тысяч иранцев невольников, а всего гарнизона около одиннадцати тысяч. Главное начальство над крепостью поручено было Алаяр-хану, носившему титул таксаба-перваначи. Первые две стены, а в особенности передняя, имели весьма сильную профиль, так как по валгангу могла свободно проехать арба.

Трое городских ворот: Самаркандские, Уратюбинские и Камыш-Курганские или Ташкентские, были наглухо завалены, чтобы пресечь гарнизону всякий путь к отступлению, так как, согласно приказанию эмира, комендант намеревался защищать город до последней крайности.

По длине стены, через каждые пятнадцать сажен, построены были полубашни для фланговой обороны. Полубашни эти или барбеты вооружены были орудиями.

Крепостные работы все еще деятельно продолжались.

Самаркандские ворота прикрыты были далеко выступавшим вперед круглым тур-бастионом, хорошо обстреливавшим доступ к ним. Между первою и второю стеной шла улица, шириною около 60 сажен, и здесь расположен был лагерь гарнизона.

О штурме по лестницам уже никто и не думал: глубина и высота стенок, а главное уратюбинский опыт решили вопрос в пользу обвалов.

Между тем, 12 числа, Алаяр-хан прислал письмо, в котором просил генерала Крыжановского не начинать осады до получения от эмира разрешения сдать Джизак.

Но к этим азиатским уловкам мы уже были приучены: бек, очевидно, хотел повторить ту же проделку, которая употреблена была с генералом Черняевым, дабы оттянуть время до получения подкрепления.

Ответом на это письмо было настоятельное требование немедленной сдачи крепости. Посланец, привезший письмо, должен был отправиться, при одном из рекогносцировочных отрядов, с ответом. Но когда отряд этот остановился у баррикады, [906] загораживавшей выход из улицы на эспланаду, то бухарец объявил, что он не поедет в крепость, а предпочитает остаться в русском лагере, потому что боится неприятностей за то, что пришел с нашими войсками; наконец, он откровенно признался, что у него в Ташкенте семейство, и он не хочет быть убитым в Джизаке; его оставили в покое, ответ же взялся везти один из наших джигитов.

Так как от коменданта не последовало никакого ответа, то, чтобы убедить бухарцев в намерении нашем немедленно же начать осаду, артиллерия наша открыла огонь, на который бухарцы тотчас ответили канонадой и ружейной пальбой, не причинившей нам, впрочем, никакого вреда.

Артиллерии штабс-капитан Зиновьев выбрал место для брешь-батарей и нашел средство издали измерить высоту стен крепости.

Бухарцы строят свои глиняные стены слоями: сперва выведут стенку, вышиною в аршин с небольшим, дадут глине высохнуть, затем кладут второй слой, потом третий и т. д. Между всеми этими слоями остается весьма заметный шов. Зиновьев насчитал в джизакской стене девять таких швов и вывел из этого, что стены имели над рвом около 10 аршин вышины. Так это и было.

Тотчас по уходе рекогносцировочных отрядов из города, окружающего крепость, там вспыхнул пожар. Оказалось, что сарты сделали вылазку и начали жечь сакли, чтобы расширить эспланаду. Всю ночь зарево освещало оставленный город. Чтобы помешать сартам уширять эспланаду, командующий войсками немедленно приказал послать в город две роты пехоты, которые и должны были занять передние, еще не разрушенные сакли, которые могли служить нам прикрытием вблизи крепости.

14-го октября назначена была новая рекогносцировка, но она не состоялась. Рано утром разнесся слух, что фуражиры облегченной батареи и полусотня казаков, отправившихся на фуражировку в окрестные деревни, прошли в ущелье Джилан-Уты и окружены там бухарцами. Неудачная фуражировка облегченной батареи превратилась в полевое сражение: на помощь к фуражирам посылалась рота за ротой, пока наконец не ушел из лагеря почти весь отряд, со всеми начальствующими.

Увидав приближение наших войск, бухарцы тотчас же стали поспешно отступать, преследуемые по пятам, через все ущелье на 20 верст, до укрепления Яны-Кургана, по ту сторону ущелья. Войска вернулись только к 8 часам вечера. 14-го же числа прибыли артиллерийский и инженерный парки, и затем ничто не препятствовало уже начать осаду.

Предположено было построить две брешь-батареи: одну у самаркандской, а другую около уратюбинской дороги. 15-го числа в 6 [907] часов утра высланы были для этого две колонны: одна под начальством капитана Михаловского, из 4-х рот пехоты, 6 облегченных орудий и 2-х мортир к уратюбинским, а другая — под начальством подполковника Григорьева, из 4 же рот, 4 батарейных орудий и 2-х мортир к самаркандским воротам.

Так как каждую из осадных батарей приказано было строить не более как на два орудия, то саперные офицеры (штабс-капитан Свищевский и поручик Приоров) решили воспользоваться саклями на окраине эспланады. Сартовские, донельзя кривые, улицы и переулки служили нам безопасными траншеями. Передние, не разрушенные еще, сакли, по краю эспланады, служили закрытием для цепи стрелков и составили, таким образом, готовую параллель.

Подле самой самаркандской дороги нашлись три сакли, соединенный заборами; передние, т. е. обращенный к Джизаку, стенки этих сакель были почти параллельны крепостной стене, поэтому, с некоторыми приспособлениями, они могли служить довольно сносными брустверами для брешь-батареи. Сакли, находившиеся позади, заменили пороховые погреба; те же удобства нашлись и для уратюбинской батареи.

Как только стемнело, саперы начали приспособлять осадные батареи. Самаркандская была уже готова часам к 11. Вся работа заключалась лишь в том, что за забором, который должен был служить бруствером, установили ряд туров в два яруса, насыпали их землей, и затем, пробив амбразуру в заборе, прикрыли ее деревянным ставнем для защиты внутренности батарей от неприятельских пуль. Неудобство батареи заключалось в том, что находившийся пред самаркандскими воротами бастион брал нашу батарею во фланг, а высокие крепостные стены командовали местностью настолько, что бруствер батареи закрывал от стен лишь на 12 шагов. Но зато батарея имела и свои хорошие стороны, она была построена в час времени, и следовательно, в случае надобности, ничего не стоило устроить новую батарею из соседней сакли. На уратюбинской батарее дела шли далеко не так успешно, потому что неприятель во время вылазки успел разрушить те именно сакли и заборы, которые были намечены для переделки в батарею. Только под самое утро новое место для батареи окончательно было выбрано, и приступлено было к ее постройке.

Таким образом, утром 16-го октября, открыть огонь могла лишь одна самаркандская батарея. Положение ее поэтому было весьма невыгодное: ей надобно было бить не торопясь, а это, конечно, давало бухарцам время опомниться, принять меры к исправлению повреждений и приготовиться к упорной обороне. Зарядов же было мало, и надо было их беречь. [908]

Между тем, на рассвете неприятель заметил опасность и, открыв из крепости учащенный огонь по обеим колоннам, произвел большую вылазку на правый фланг и тыл уратюбинской колонны.

По всем приемам обороны было очевидно присутствие в Джизаке регулярных войск, а в особенности афганцев, научившихся кое-чему от англичан.

При осаде Ура-Тюбе гарнизон ночью успокаивался и не тревожил нас своим огнем. В Джизаке же, именно ночью и усиливался как ружейный, так и артиллерийский огонь, достигая к рассвету наибольшей энергии, вероятно, из опасения штурма, по примеру Ходжента и Ура-Тюбе, взятых на рассвете. Кроме того, уратюбинцы не сделали ни одной вылазки, а здесь это проделывалось каждую ночь.

Часам к 10 утра поспела, однако лее, и уратюбинская батарея, тотчас открывшая огонь. Батарея была построена наново из туров, а не переделана из заборов. Солдаты прозвали ее гостиницей: деревья, пруд и совершенная безопасность внутреннего пространства оправдывали это название.

Правее этой батареи, саженях в 30, поставлены были за тонкой стеной маленькие полупудовые мортирки, или, как солдаты их называли, собачки. Они также весьма успешно действовали на город.

Командовавший этими мортирками поручик Лафицкий придумал для развлечения особую забаву: у ворот крепости устроен был небольшой плацдарм, занятый бухарским караулом; предупредив стрелков, Лафицкий бросал на этот плацдарм гранату, бухарцы опрометью кидались в калитку стены и как при этом ни крючились, — все-таки им приходилось высовываться из-за невысокого бруствера. Наши стрелки тотчас открывали огонь, продолжавшийся до тех пор, пока бухарцы, выждав разрыв гранаты, не возвращались на плацдарм.

Стрельба с брешь-батарей была весьма удачна: к вечеру уратюбинская брешь была на половину окончена, самаркандская же батарея, сберегая снаряды, сбила в течение дня только около двух верхних венцов стены (около двух аршин). Самаркандскую батарею решено было усилить, а для поддержки уратюбинской против артиллерии, громившей ее с барбетов, построить еще контр-батарей.

Наступила ночь. По деятельности, выказанной гарнизоном, следовало ожидать, что он воспользуется темнотою и заделает обвалы. Чтобы воспрепятствовать этому, самаркандская батарея (Зиновьева) чрез каждые три-пять минут посылала на брешь выстрел картечью. Эта мера оказалась весьма удачною. Бухарцы, действительно, сделали кое-какие приготовления для ночных работ [909] по исправлению стены, но к работам этим приступить не осмелились.

На брешь против уратюбинской батареи неприятель, однако, успел устроить засеку, которая впоследствии была уничтожена выстрелами нашей батареи.

17-го октября, по примеру предшествовавшего дня, произведена была демонстрация против юго-западного угла крепости отрядом графа Воронцова-Дашкова (две роты, две сотни, четыре орудия и ракетная команда). На военном совете в этот день генерал Романовский предложил отступить на этот раз от обычая штурмовать крепость не иначе, как на рассвете, и произвести нападение в полдень. Беспечность азиатов, не наблюдавших у себя правил аванпостной и гарнизонной службы, в особенности по ночам, делали до сих пор утренние штурмы неотразимыми.

Теперь же неприятель именно к утру и был постоянно наготове, ожидая штурма. Поэтому надобно было выбрать другое время; кроме того, штурмуя на рассвете, мы рисковали найти наши обвалы заделанными в течение ночи. К тому же нечаянность штурма на Джизак, пугавший своими четырьмя стенами, была для нас весьма желательна, сигналы же ракетами, конечно, мало способствуют нечаянности, ибо они служат сигналом и для обороняющихся. Наконец, ночи были до того светлы (тогда было полнолуние), что бухарские часовые, конечно, могли бы с высоты своих стен заметить наши ночные приготовления к штурму, тогда как, собирая колонны в 10 часов утра, мы ничем не обнаруживали наших намерений, ибо в 10 часов утра у нас обыкновенно и ежедневно происходило движение войск по случаю смены рот траншейного караула. По всем этим соображениям, штурм был назначен в полдень 18-го октября.

Вечером, накануне, произведена была поручиком Волынского уланского полка Кузьминским окончательная рекогносцировка для измерения глубины рва. Рискуя быть замеченным, Кузьминский пополз вместе с унтер-офицером своей роты Терентием Соиновым и при помощи 12-ти-аршинного шнура с привязанным к нему камнем измерил глубину рва, оказавшуюся в 9 аршин.

За день бреши сильно подвинулись. Несмотря на кажущуюся прочность стены, она заметно уступала выстрелам. Осыпавшаяся на берму глина образовала уже достаточно удобный всход.

С наступлением ночи оба обвала обстреливались картечью, но, несмотря на то, бухарцы успели сделать кое-что для исправления повреждений: с обеих сторон самаркандской бреши они вывели стенки из больших туров, сплетенных из камыша, а на средине обвала брошено было несколько огромных мешков (капов) с землей. С рассветом, 18-го числа, артиллерия наша принялась очищать бреши. На сто сажен орудия наши били без промаху и Снимали тур за туром. [910]

Штурм назначено было произвести двумя колоннами, под начальством капитана Михаловского и подполковника Григорьева каждая из четырех рот пехоты при командах сапер и казаков. В резерв же к этим колоннам, под начальством графа Воронцова-Дашкова, назначены были четыре роты, два горных орудия и сотня казаков. Для того же, чтобы замаскировать наши намерения и отвлечь внимание неприятеля, выслана была небольшая колонна из трех сотен казаков, ракетной команды и двух легких орудий, под начальством Пистолькорса, для производства демонстраций против ташкентских ворот, а резерв к штурмовавшим колоннам вышел, как сказано, в 10 часов, когда обыкновенно производилась смена частей на батареях.

В 10 же часов утра, Пистолькорсу было послано приказание усилить демонстрацию. Пистолькорс спешил одну сотню и, оставив остальные две скрытыми в садах, приблизился со сгущенными казаками, ракетной командой и двумя орудиями на самое близкое расстояние к городским стенам и наделал столько шуму, что привлек на себя внимание неприятеля, который, видя малочисленность нападающих, предпринял против них вылазку. Произошла рукопашная схватка, но пешие казаки и конноартиллеристы блистательно выдержали пробу; атака конных сотен из-за засады довершила поражение неприятеля. Потеря наша здесь ограничилась одним легко раненым офицером (артиллерии поручик Шпицберг) с 11-ю ранеными казаками; неприятель же оставил несколько тел. Главная цель демонстрации была достигнута.

По мере приближения к полудню, батареи наши стали ослаблять огонь с целью усыпить бдительность бухарцев, которые действительно поуспокоились. За 10 минут до полудня роты, назначенный на штурм, придвинулись к батареям и людей рассчитали по лестницам.

Уратюбинской колонне приходилось пройти от батареи до бреши около 90 сажен, а самаркандской колонне около 100 сажен.

Ровно в полдень, среди общей тишины, роты подняли лестницы и молча вышли на эспланаду, перешагнув через опрокинутый туры траншеи.

Предположение Гомановского вполне оправдалось: сарты никак не ждали штурма. Люди успели уже пройти сажен 20, и только тогда неприятель спохватился. Джизакская стена окуталась дымом, и роты пошли с обычным “ура”.

Резерв, оставшийся на батареях и следивший за товарищами глазами и сердцем, наконец не выдержал: с криками “ура” колонна эта кинулась с батарей и бегом пошла на обвал.

Штурмующие спустились по лестницам в ров и менее чем в четверть часа были уже на стенах крепости.

Одновременно с тем, по предварительному распоряжению [911] заведовавшего осадными работами инженер-подполковника Яблонского, небольшие команды сапер, под начальством Свищевского и Приорова, бросились к воротам, поддержанные стрелками Гриппенберга и штабс-капитана Сверчкова.

Во время штурма самаркандской колонны поручик Кузьминский, первый в своей роте взбежавший на обвал, был проколот неприятельскими пиками, прежде чем подоспели люди его роты. Кузьминский получил за свои подвиги (рекогносцировка и штурм) орден св. Георгия 4 степени.

В уратюбинской же колонне, как только показались на обвале охотники, раздался взрыв. 16 человек наших были тяжело ранены или обожжены.

Разно говорили о причинах взрыва. Одни рассказывали, будто часть гарнизона, и, конечно, самая храбрая, видя неизбежное падение крепости, нарочно подожгла пороховой погреб с намерением погибнуть вместе с победителями. Другие доказывали, что подобный героизм совсем не в сартовской природе, и что взрыв произошел, конечно, нечаянно: шарахнувшийся гарнизон, спасаясь бегством и прячась по разным углам, легко мог забраться и в погреб и там своими фитильными ружьями нечаянно поджечь порох.

Заняв обвалы, войска наши разделились на несколько колонн, направившихся частью по валгангу, для сбрасывания орудий, частью в улицу, между первой и второй стеною, частью в цитадель. Через самаркандскую брешь удалось ввезти в крепость два горные и одно нарезное орудия. Во власти неприятеля остались затем лишь одни ворота ташкентские, или, вернее, небольшая калитка при них, так как ворота были завалены. Не трудно представить то страшное, отчаянное положение, в какое при таких условиях поставлены были защитники Джизака. 19-ть беков и многочисленный гарнизон, стоявшие лагерем между стенами, были заперты в этом коридоре!

Бухарцы никак не ожидали штурма так скоро. По их соображению, мы могли штурмовать город разве только еще через 10 дней: “если Ура-Тюбе осаждали 8 дней, — рассуждали беки, — то Джизак будут осаждать по крайней мере 18”.

По окончании вылазки против Пистолькорса, все беки собрались на одном из безопасных от нашего огня бастионов и там совещались о дальнейших мерах обороны; вдруг прибежали с известием, что русские уже в крепости. Тогда все побежали к ближайшим воротам, но уже было поздно: навстречу им двигалась одна из наших рот, а такая встреча была для большинства роковой!

Когда наши войска овладели брешами, сарты кинулись вдоль по коридору, в котором они были заключены, без возможности [912] попасть внутрь крепости или выйти в поле. Масса обезумевших от страха защитников, подгоняемая нашими пулями и картечью к ташкентским воротам, напирала на передних и не давала им перевести дух. Но ворота эти, как уже сказано, были завалены. Здесь столпилось около 4.000 конных и пеших, давивших друг друга. Наши войска быстро двигались следом за бежавшими и расстреливали врагов. У ворот образовалась целая гора человеческих и конских трупов. Тщетно старались перебраться через нее отставшие: русские пули укладывали их на верху этой гекта-комбы человеческих жертв. За этою баррикадою, остановившею наших солдат, сидели, прижавшись к стене, еще тысячи полторы защитников, которым и была дана пощада. Первый жар разгоряченных боем и ожесточившихся солдат успел утихнуть, и затем убийство прекратилось — живые взяты в плен. Между пленными оказалось 600 раненых. Со страхом смотрели они на проезжавших мимо них русских офицеров, жались к стене и подавленным голосом молили о пощаде, повторяя свое “аман”. Весьма небольшому числу удалось, впрочем, выбраться и в поле, через калитку ташкентских ворот, но здесь их поджидал Пистолькорс с казаками.

Между убитыми встречалось много богато вооруженных воинов, одетых в латы и шлемы с большими кожаными, изукрашенными серебром и золотом щитами. Попадались и такие, которые, судя по лицу и по тонкому белью европейского происхождения, давали повод подозревать в них предприимчивых агентов соперничествующей с нами державы. Подозрение это усиливалось еще и тем, что в Джизаке найдено было большое количество револьверов, а также ударных и нарезных ружей европейского образца. Затем были заметны некоторые европейские приемы при обороне крепости (караульная служба, вылазки, очищение эспланады, исправление обвалов); все это заставляло подозревать присутствие в Джизаке англичан.

Не было еще и часу по полудни, как вся крепость была уже в наших руках. Приняты были меры к восстановлению порядка в городе, где уже вспыхнули кое-где пожары, и прекращению напрасного кровопролития.

Вскоре войска были выведены из Джизака. В городе был оставлен гарнизон из нескольких рот и назначен комендант. Джизак с того времени стал русским городом.

В то самое время, как происходило все описанное, в тылу у нас, перед войсками, оставленными для прикрытия лагеря, а также и перед колонною Пистолькорса появились новые массы бухарской кавалерии, за которыми в расстоянии одного перехода следовало 2.000 сарбазов при 18 орудиях. Это было подкрепление, высланное эмиром. Встреченное орудийным огнем и узнав [913] об участи, постигшей Джизак, подкрепление это поспешно отступило и более уже не показывалось.

Добыча была богатая и заключалась преимущественно в оружии, конях и конской сбруе; одних коней отбито было такое множество, что, например, в стрелковом батальоне, на каждого рядового приходилось по лошади; этим обстоятельством решено было воспользоваться, и стрелковый батальон отправлен был в Ташкент в конном строю напрямик, через безводную степь к Чиназу, что пешему батальону за недостатком воды было бы весьма затруднительно.

Трофеями дня, кроме крепости, были 23 больших и 20 вьючных орудий, 16 знамен и множество всякого оружия.

Потери неприятеля доходили, по уверениям жителей Джизака, до 6.000 человек. У нас же за все время осады и в день штурма потеря ограничилась 6 убитыми, 76 ранеными (в том числе 5 офицеров: поручик Кузьминский, подпоручики: Аленич, Ржепецкий, Шпицберг и Редькин) и 16 контуженными — в том числе один штаб-офицер — подполковник Григорьев. Всего же 98 человек.

22-го октября генералы Крыжановский и Романовский уехали в Ташкент. Экспедиция окончилась. От бухарского эмира однако же не было прислано не только посольства, но даже никаких известий. Таким образом, как началась экспедиция по-азиатски — без объявления войны, так и окончилась — без заключения мира.

Оставшийся за старшего в Туркестанской области полковник Мантейфель счел необходимым овладеть еще укр. Яны-Курганом, лежащим у Джилан-Утынского ущелья, дабы занять это ущелье и обеспечить крепость от нападения с этой стороны. 21 октября, укрепление Яны-Кургана было занято без боя и подорвано двумя минами, Ряд неудач смирил бухарцев, которые наконец начали переговоры, послав в Оренбург свою миссию. Разбои и хищнические нападения мелких шаек, впрочем, не прекращались на передовой линии.

Тем временем, а именно в начале 1867 года из бывшей Сыр-Дарьи некой линии, Туркестанской области и Семиречья образовано было особое генерал-губернаторство, начальником которого назначен был генерал-адъютант Константин Петрович фон-Кауфман (14 июля 1867 года), которому поручено было закончить переговоры с эмиром; Мирный трактат был отослан к эмиру с отправившимся обратно послом, а генерал-губернатор, прибыв на место, тотчас занялся введением нового положения об управлении краем. Работы организационных комиссий указали множество мелких особенностей, делавших необходимыми разные отступления от [914] первоначального проекта. Явилась надобность провести законодательным порядком новый проект положения, при личном участии генерал-губернатора, для чего ему необходимо было ехать в Петербург. Между тем, неприязненные действия эмира не прекращались.

Яны-Курган был окончательно занят нами, без особой, впрочем, надобности, 25 мая 1867 г. Командовавший передовым отрядом в Джизаке подполковник Абрамов думал этою мерою повлиять на спокойствие Джизакского района и обеспечить его водою, источники которой находились в руках неприятеля, но вместо этого нам пришлось отбивать ряд нападений, следовавших одно за другим. 26 мая при рекогносцировке верховьев р. Джилан-Уты, 7 июля в 10 верстах от Яны-Кургана, 5 июля там же и 7 февраля 1868 г. при рекогносцировке Ухумского ущелья отрядом, назначенным для выбора места под укрепление на северном склоне Нуратынских гор. В то же время на сообщениях Яны-Кургана и Джизака нередко появлялись мелкие шайки, нападавшие на наши оказии. При одном таком нападении был захвачен артиллерии подпоручик Служенко, а при другом изранен подпоручик Машин. Все это однако же, при некоторой снисходительности, можно было еще не ставить в вину эмиру, но когда в Бухаре начались волнения, возбужденный духовенством, и когда эмир объявил “газават”, т. е. священную войну против русских, то от снисходительности поневоле пришлось отказаться.

14 апреля, ночью, бухарцы сделали нападение на лагерь наших войск под Джизаком, но были отбиты. 30 апреля отряд в составе 21 роты пехоты, 16 орудий и 5 сотен казаков (всего до 3.500 чел.), выступил из Яны-Кургана по Самаркандской дороге.

Бухарские посланцы (вернее лазутчики) засновали взад и вперед, уверяя, что мирный договор подписан и скоро будет привезен. Намерение замедлить наше наступление было слишком ясно, чтобы следовало останавливаться, и потому отряд продолжал движение. Жара была так велика, что люди чувствовали неодолимую жажду и, найдя на дороге несколько луж от последнего дождя, жадно пили из них, припав ничком. Запрещение не действовало — жажда парализовала дисциплину. К вечеру отряд остановился на урочище Таш-Купрюк близ оврага, на дне которого течет неглубокий ручей.

Все меры, возможные и согласные с достоинством России, были приняты генералом Кауфманом, дабы побудить эмира бухарского к заключению мира. Простые, понятные и безобидные для него были предложенные ему условия мирного торгового трактата. Но слова убеждения не повели ни к чему. Сильный еще по понятиям азиатским, бухарский деспот, несмотря на неудачи 1866 года, не мог помириться с мыслью о необходимости подчиниться каким бы то ни было обязательствам. Сам коварный, он не [915] доверял русскому генералу, подозревал в задних мыслях, не понимал простого честного слова и обманывал. Уверяя в готовности своей заключить условия мира, он тянул дело, посылал для переговоров своих уполномоченных одного за другим, но не подписывал трактата. Шесть месяцев уже шли переговоры и в начале апреля 1868 г., казалось, приходили к концу. Эмир прислал в Ташкент своего доверенного доложить генерал-губернатору, что на все согласен, и что принятые им условия с приложенною им печатью будут вслед за тем высланы. Генерал-губернатор должен был выехать из Ташкента в С.-Петербург для личного доклада Государю о найденном им положении вновь образованного генерал-губернаторства. “Условия” не прибывали, выезд откладывался со дня на день. Последний срок был назначен на 14 апреля. Накануне выезда, 13 апреля, вечером получено было достоверное известие о том, что эмир приготовился к войне, что 100-тысячная бухарская армия собралась у Самарканда, и что ожидается лишь выезд из края генерал-адъютанта фон-Кауфмана для вторжения этой невиданной еще в Азии силы в наши пределы. Тотчас сделано было распоряжение о сборе войск наших в Джизаке и в Яны-Кургане. 18 апреля, К. П. фон-Кауфман выехал из Ташкента, но не в С.-Петербург, а в Джизак, приняв по дороге в службу роту афганцев, передавшихся нам с Искандер-Ханом, внуком Дост-Магомета (Искандер-Хан был впоследствии произведен в полковники). 27-го апреля, все войска были собраны, а отряд выступил из Джизака к Яны-Кургану; тут присоединился отряд, стоявший в Яны-Кургане с июля месяца 1867 г. во временных бараках и всю зиму под начальством полковника Абрамова. Всего собралось у Яны-Кургана: 21 рота пехоты, 16 орудий, 5 сотен казаков (всего до 3.500 чел.).

30 апреля, отряд выступил на пути к Самарканду, сделав около 35 верст, остановился на ночлег у Каменного моста; в 2 часа ночи 1 мая поднялось воинство, готовое к бою.

Дело на Самаркандских высотах.

Когда отряд уже был готов продолжать движение, бухарский посланец, встретивший нас накануне с такими же предложениями, какие делались эмиром уже в течение 6-ти месяцев, т. е. уверениями в дружбе, но без письменных “условий”, кои от него требовались, стал просить ген. Кауфмана возвратиться в [916] Яны-Курган, или, по крайней мере, дождаться на Таш-купрюке (Каменный мост) прибытия нового посла с мирным трактатом, но его уже не слушали. Отряд, пройдя десять верст, совершенно ровной степью, спустился у кишлака Ак-Курган в цветущую Мианкальскую долину. Кишлак был оставлен жителями.

Авангард остановился для привала, но едва отдано было это приказание, как из партии джигитов, следовавших впереди авангарда, получено было известие что впереди виден неприятель, который выстрелами заявляет о намерении драться. Вместе с тем, начальнику походного штаба, полковнику Петрушевскому, приказано было выехать вперед для осмотра впереди лежащей местности. Войска стали строиться на всякий случай к бою; в правой цепи и в авангарде завязалась небольшая перестрелка. Полковник Петрушевский, выехав с 30-ю казаками на версту вперед, по дороге, остановил казаков. Бухарцы, увидя небольшую кучку казаков, двинулись вперед. Положение Петрушевского сделалось затруднительным, но в это время к нему подоспели две сотни казаков из авангарда, которые остановили наступление неприятеля.

Когда пальба утихла, от партии бухарцев отделился новый посол, Сардар Нажмутдин-Ходжа, объявивший, что он привез условия мирного договора, скрепленные печатью эмира. План бухарцев состоял, как оказалось впоследствии, в том, чтобы, затопив всю местность между садами и Самаркандскими высотами, где расположены были их войска, задержать наш отряд подольше под выстрелами своей многочисленной артиллерии; но плотина, посредством которой они предполагали поднять воду Зеравшана, не могла быть готова в этот день, и потому бухарцы думали задержать нас переговорами. На этот раз оказалось, что условия, действительно, присланы, но написанные на персидском языке, с обилием арабских слов, не могли быть переведены ни одним нашим переводчиком. Из того же, что умели прочесть, оказалось, что эмир прислал свои условия не совсем похожие на те, который ему были предложены. Они были переделаны в том еще, что ему предложено было заключить условия мира с туркестанским генерал-губернатором, а в присланных им условиях говорилось, что эмир Музафар бухарский заключает условия с императором Александром II. Это служило новым доказательством, что эмир считал себя еще настолько сильным, чтобы не соглашаться на уступки, и вел переговоры единственно с целью выиграть время, ибо форма и содержание “Условий” были ему посланы в готовом виде для приложения печати, и каждый пункт их разъяснен подробно и им понять, по его же уверениям. Понимая эту уловку, генерал Кауфман приказал отряду двигаться вперед до самого Зеравшана. На просьбы Нажмутдин-Ходжи не двигаться далее и остановиться на месте привала, командующий [917] войсками ответил, что нам не приходится ночевать в садах, имея кругом со всех сторон многочисленного неприятеля. Посланник уверял, что войск нигде нет, что бухарцы думают лишь о мире, и что люди, которых мы видели, были любопытные из народа.

Только по выходе из садов, когда открылись пред нами долина Зеравшана, высоты за рекою и сады города Самарканда, примыкавшие к высотам, мы увидали, что приготовлено было хитрыми бухарцами для нашей встречи.

Позиция длиною 12 слишком верст занята была неприятелем. Она имела форму круга, с отверстием в том месте, куда выходила дорога из садов. Все остальное пространство, за исключением протоков реки, сплошь занято воинством. Центр позиции тотчас за рекою составляли самаркандские высоты, покрытые снизу доверху бухарцами. Тут, казалось, собралось все вооруженное население Бухарского ханства.

При первом взгляде на эту внушительную позицию обнаруживалось, что ключом ее были высоты; на них-то и следовало устремить все наши усилия. Ближайший к нам левый фланг неприятеля медленно приближался к дороге, по которой дебушировали войска из узкого дворика, образуемого садами. Тотчас же полковник Штрандман, с четырьмя сотнями казаков и четырьмя орудиями облегченной казачьей батареи и ракетной батареей, направлен был вправо, чтобы отодвинуть неприятеля от дороги, дабы он не помешал безопасному движению обоза, который получил приказание стянуться на поляне на правом берегу реки в вагенбург. Было 11 часов дня, войска сделали уже переход около 30 верст; день был очень жаркий.

Бухарцы открыли пальбу из 24-х орудий, расстановленных по всей линии их расположения, но видя, что снаряды их не долетают, вскоре совсем прекратили ее. Только два орудия, обстреливавшие переправу через Зеравшан и стоявшие в долине ближе к нам, продолжали стрелять навесно ядрами, но не наносили нам вреда.

Войска наши остановились между рукавами Зеравшана в расстоянии полторы версты от высот, занятых бухарцами. Впереди расстилалось широкое каменистое ложе Зеравшана, пробегавшего здесь множеством рукавов глубоких и быстрых. За ним, как сказано, поднимались самаркандские высоты, упиравшиеся высоким отвесным обрывом в левый берег Зеравшана. На самой вершине горы виднелась “муллушка” (часовня) чупан-ата, покровителя пастухов (Чупан-ата значит отец чапан, святой чапан. Слово же чапан значить пастух). Вдоль подошвы высот тянулась [918] непрерывная линия пеших сарбазов; на самой высоте видна была другая линия, и все сплошь было покрыто массами конницы с бунчуками и значками. В Самарканд вели три дороги, и все они обстреливались неприятельскою артиллерией. Одна неприятельская батарея в 12 — 14 орудий была расположена в центре и обстреливала большую дорогу, ведущую на высоты; другая в 6 орудий стояла левее и обстреливала переправу через Зеравшан по дороги, огибающей высоты с северной стороны; на правом фланге неприятеля стояла третья батарея тоже в 6 орудий, для обстреливания третьей дороги, пролегающей южнее двух первых.

Когда наш авангард занял назначенное ему место, генерал Кауфман объявил Нажмутдину-Ходже, что если он желает вести дальнейшие переговоры о мире и желает избегнуть кровопролития, то пусть пошлет сказать бекам, начальствующим над бухарскими войсками, чтобы они не позднее, как через два часа, отвели свои войска назад и очистили высоты.

Нажмутдин-Ходжа, как бы согласившись этим, тотчас послал двух из своих приближенных сообщить бекам волю нашего генерала, совершенно будто бы согласную с видами эмира. Однако два часа приближались к концу, а ответа не было. Отряд наш к этому времени выстроился в боевом порядке в две линии с резервом, разделенные на две части, одна за правым, другая за левым флангом линий, так что боевой порядок легко делился на две колонны: правую и левую; обоз подтянулся и стал устраиваться в вагенбург. Командующий войсками дал понять Нажмутдину-Ходже, что он тотчас прикажет начать атаку.

Посланец униженно молил о пощаде, прося подождать еще несколько времени, наконец попросил позволения поехать самому к бекам, дав за них слово через час очистить высоты. Вероятно, он рассчитывал, что переправа через реку, болото за рекою, сопротивление бухарцев и огонь артиллерии задержат нас до вечера, а тогда ночная атака растянутых войск наших, коих в темноте нельзя будет стянуть, устроить на незнакомой местности, — довершит наше поражение.

Генерал фон-Кауфман отпустил посланного, сказав, что он не начнет атаки и через час, если увидит, что бухарские войска начнут сходить с высот по направлению к городу; но оказалось, что посол хлопотал только о том, как бы вырваться из наших рук и выиграть еще сколько-нибудь времени; тотчас по переправе его на ту сторону реки начались передвижения бухарских войск, и за четверть часа до окончания данного срока загремела канонада и ружейная пальба.

Замаскированная деревьями и конницей батарея бухарцев вдруг была раскрыта, и в свиту командующего войсками полетели ядра, [919] направляемые, как оказалось, вероломным Нажмутдином. Когда минута в минуту окончился срок, данный бухарцам, генерал Кауфман словами “с Богом” двинул войска вперед.

В первой линии шли шесть рот 5-го и 9-го линейных батальонов. На правом фланге, между ротами 9-го батальона, следовали два нарезных и два батарейных орудия; на левом, между ротами 5-го батальона, четыре батарейных орудия. Резерв правого фланга составляли три роты 3-го батальона, две стрелкового и рота афганцев, передавшихся нам с Искандер-ханом во главе еще до начала кампании. Резерв левого фланга — три роты 4-го батальона и полурота сапер, четыре сотни казаков с 4-мя конными орудиями и ракетной батареей. Обоз, устроенный в форме 4-х угольного вагенбурга, охраняли 4 роты 6-го батальону, два нарезных, два батарейных орудия и полсотни казаков.

Начальник действующего отряда, генерал Головачев, лично повел войска правого фланга по дороге на высоты, что и привело его в центр неприятельского положения на высотах.

Войска нашего левого фланга, под начальством полковника Абрамова, при коих находился и командующий войсками, двинулись на правый фланг неприятельской позиции.

Пройдя по грудь в воде рукава Зеравшана и потом по колена в грязи топких рисовых полей, войска наши приблизились к высотам; впереди колонна с генералом Головачевым во главе, а за ней колонна Абрамова, которая, попав в топкое болото и не желая отставать от товарищей, бросила затруднявшую ее артиллерию под прикрытием кавалерии. Вода набравшаяся в сапоги, весьма затрудняла движение людей, но они скоро нашлись: стоило лечь на спину и поднять ноги вверх, пудовые сапоги делались скороходами. Искандер-хан, рассказывая первые впечатления, произведенные на него новыми товарищами по оружию, потом передавал, что, увидав лежащих там и сям солдат, он счел их сначала просто трусами, но разглядев, в чем дело, весьма радовался, что сомнение его так скоро и забавно разъяснилось.

Пехота, одна, скоро прошла болота и тоже выбралась к подошве горы в то время, когда против Головачева только что открылся огонь.

Дружный крик “ура” обеих колонн и стремительный удар в штыки опрокинул линию сарбазов; все, что было на склоне горы, обратилось в бегство.

24 орудия брошены на месте. Солдаты, утомленные тяжелым 9-ти часовым переходом с ночи и настоящей атакой, не переводя духа взбирались на высоты, но не могли догнать врагов.

С вершин гор открылись нам живописные развалины старинных мечетей и медресе “священного города”, “средоточия мира”. Неприятельской армии не было видно. Кавалерия, задержанная [920] болотами, не скоро подошла, к тому же она была утомлена; пора было подумать об общем отдыхе.

Только когда значки наших войск уже развевались у мулушки Чупан-ата, можно было оглянуться назад и оценить разом все, что перенесли войска наши в этот действительно славный день 1-го мая 1868 года: подъем в 2 часа ночи, выступление перед рассветом, переход в тридцать верст, из коих большая часть вблизи появлявшегося, то там то сям, в закрытых садами местах неприятеля, следовательно со всеми военными предосторожностями, в виде стрелковых цепей с резервами, и неизбежными при этом переходами через арки, через стены, окружающие сады, неизбежными остановками, возвращением цепей на единственную нашу дорогу с мостами в тех местах, где реки глубоки и широки. Затем, после 3-х-часового отдыха — переход через глубокую и быструю реку, без брода, фронтом, где кому пришлось, при чем сила Зеравшана была столь велика, что один зарядный ящик батарейной батареи был опрокинут водою с тройкой лошадей кверху колесами, его вытащили уже впоследствии. За рекою было топкое болото, а впереди масса неприятеля, много более, чем в десять раз, превосходившая нас числом. Все эти препятствия можно было одолеть сразу только такими войсками, какие приготовляешь постоянная борьба с природою, с многочисленным неприятелем, при той мысли, которая если и не понимается сознательно всеми, то чувствуется каждым, от солдата до главного начальника, что тут нет отступления, есть только победа или гибель полная, безвыходная. Решимость и энергия в самой высшей степени проявления человеческой воли, вот что нужно было здесь для победы, кроме обучения и дисциплины войск.

Подведя итоги этого дня, командующий войсками узнал, что потеря наша заключалась: убитыми 2 (один офицер стрелкового батальона, Губин), ранеными 31 (в том числе обер-офицеров 3), контуженными 7. Огонь неприятельской артиллерии вывел у нас из строя только 6 человек, ружейный же 30 человек.

К 9 часам вечера, когда знойный день сменила сырая и холодная ночь, усталый отряд расположился на ночлег, и так как обоз со своим прикрытием нельзя было до конца боя тронуть с места, то он остался на месте вагенбурга; при наступивших сумерках переправа была бы затруднительна.

При неимении палаток, людям пришлось спать на сырой траве, в мокрых рубахах, под мокрыми шинелями.

Раненых разместили кое-как в саклях, которые, по счастью, нашлись в ближайших садах, но и раненых пришлось укрывать также мокрыми шинелями.

Только мысль об одержанной победе поддерживала бодрость закаленных воинов наших; было за полночь; говор на бивуаке [921] не прекращался, пока усталость не взяла свое, каждый приютился как мог, закусив тем, что было с собою, — с мечтами о завтрашнем дне.

Все были убеждены, что неприятель отступил в город, для обороны которого он, вероятно, и бережет свои силы.

Однако, на рассвете 2-го мая, к генералу Кауфману явились старшие представители духовенства и администрации города Самарканда с просьбою принять город под свое покровительство и затем в подданство “Белого Царя”. Каты-амин, глава аксакалов, объявил, что жители Самарканда, страдая от своеволия и тирании беков и эмира, с радостью ожидают прихода русских, на которых смотрят, как на своих избавителей, и что поэтому, когда разбитые войска эмира направились в город, жители заперли и не пустили их, в надежде, что русские не дадут их в обиду. То же говорил и казы-келян (старший судья), глава самаркандского духовенства.

Кауфман, выразив согласие на принятие Самарканда под покровительство русской власти, отправил часть депутации в город с приказанием, чтобы духовенство, аксакалы и почетные люди из жителей Самарканда собрались впереди ближайших городских ворот, для встречи войск по русскому обычаю. Казы-келян и каты-амин были оставлены в лагере для сопровождения отряда и указания дороги через сады в город.

Часов в 7 утра, из Самарканда прискакали два аксакала с новою просьбою поспешить вступлением в город, так как к полудню он может быть занят 20-ю тысячами шахрисябцев, приблизившихся с южной стороны к городу.

Тотчас по сбору и менее чем через полчаса, авангард, в составе девяти рот 3-го, 9-го и стрелкового батальонов, четырех нарезных орудий и сотни казаков, вытянулся по дороге к Самарканду; 5-й и 4-й батальоны, батарейная батарея, казаки и конный дивизион, под начальством Абрамова, остались на высотах, до прибытия обоза.

Выйдя из садов, две роты стрелкового батальона беглым шагом пробежали поляну, разделявшую сады от города. Одна рота заняла ворота Шейх-Зинде, а другая прошла в цитадель; роты эти приветствовали следовавшего за ними командующего войсками громким и дружным “ура”.

Аксакалы и старейшины священного города, стоявшие по сторонам ворот Шейх-Зинде, пав ниц, поднесли победителю хлеб-соль и повторили просьбу о принятии города в подданство Белого Царя.

Путь через базар до цитадели кипел жителями, приветливо встречавшими войска, У ворот цитадели новое “ура” приветствовало въезд русского полководца. [922]

Между тем, на внутреннем дворе дворца (Кок-таш), у самого трона Тамерлана, уже устроились роты 3-го линейного батальона под начальством командира своего, подполковника Баранова; при появлении командующего войсками, роты взяли “на карауль”, затем “на молитву”. Отслужили молебствие и панихиду, и люди были распущены по квартирам. Начальство сосчитало трофеи: в цитадели найдено еще два орудия, 3.747 ядер, 533 гранаты и бомбы, 218 зарядов, 101 пуд пороху и 30.763 патрона.

Таким образом, через две недели после начала сбора отряда против всего бухарского войска, город Самарканда, это “средоточие мира”, пал пред горстью русских (числом до 3.000 штыков и сабель). Едва ли какая победа наша в Азии произвела такое сильное впечатление в мусульманском мире, как падение Самарканда. Падением этим выказалось неизмеримое превосходство нашего оружия, наших войск над азиатскими полчищами, но в особенности очевидна стала азиатским владыкам наша нравственная сила, наш авторитет в Азии, доверие к нам мусульманская населения.

Имущество жителей не было тронуто, и через несколько дней пошла обычная жизнь в городе, как будто никакой перемены с ними не произошло. Весь самаркандский район признал власть нашу, кроме крепости Чилека и обширного горного селения Ур-гута, имевшего своего бека, гордого и независимого, с которым и бухарские эмиры всегда считались. Отряд, под начальством полковника Штемпеля, был послан к первому пункту, но крепость Чилек оказалась брошенною войсками, и верки ее разрушенными. Другой отряд под начальством полковника Абрамова направлен в Ургут. Тут жители вооружились, и потому селение было взято с боя; Гуссейн-бек, владетель его, бежал в Шахрисябз.

Между тем, эмиру сделано было новое предложение о мире, посланное с двумя иранцами, обязавшимися доставить письмо в Бухару. Один из посланных был зарезан в Катты-кургане, а другой посажен в яму. Чтобы побудить эмира быть сговорчивее, решено было занять Катты-курган. Отряд под начальством генерала Головачева, силою в 14 рот, 8 орудий и 4 сотни казаков, с двумя комплектами патронов и зарядов выступил 16-го мая из Самарканда.

18-го мая, занят город и крепость, откуда бежал бек с 500 чел. гарнизона накануне. Жители встретили Головачева с хлебом и солью. Эмир тотчас же выслал своих послов для переговоров о мире. По прибытии их в Катты-курган, командующий войсками предложил: уплатить 1 миллион тиллей (3.600,000) контрибуции, с тем, что занятые нами города в эту кампанию будут эмиру возвращены; если же он не может [923] уплатить такой суммы, хотя бы с рассрочкой на 8 или на 10 лет, то эмир обязуется уплатить 120.000 тиллей (480.000 руб.), но занятые нами города останутся за нами. В обоих случаях торговый трактат должен быть утвержден. Послы просили, сверх того, перемирия на 10 дней. Получив на это согласие, один из них отправился в Бухару, другой сам пожелал остаться у нас. Бухарцы и тут считали для себя не обязательным выдерживать перемирие и в течение всего 10-ти-дневного срока постоянно тревожили наши войска, стоявшие лагерем под Катты-курганом. Мы же до такой степени строго соблюдали данное обещание, что, ограничиваясь отражением неприятельских нападений на отряды и удерживаясь от рекогносцировок, имели лишь смутное понятие о месте расположения главных бухарских сил.

Бухарцы, как оказалось впоследствии, вовсе и не думали заключать мира, и девятидневный срок перемирия употребили на сосредоточение своих сил, на сношения с соседями и на подготовление восстании среди населения занятой нами Мианкальской долины.

С 24-го мая катты-курганский отряд ежедневно отбивал несколько нападений мелких партий. 27-го, бухарцы предприняли усиленный поиск в нашу сторону, окончившиеся, как всегда, неудачею. 29-го, нападение было повторено еще в больших размерах, но также отбито. 31-го числа, в Катты-курган прибыл сам генерал-губернатор с остальными нашими силами. Состав отряда возрос до 20 рот пехоты, 6 сотен казаков (1.700 штыков и 320 шашек), 14 орудий и 6 ракетных станков; из них две роты при двух орудиях поставлены гарнизоном в цитадель, остальные были готовы к движению.

Положение дел в занятой нами части зеравшанской долины было не спокойное: жители кишлаков на пути между Самаркандом и Катты-курганом оставили свои жилища и скрылись.

Аксакалов и казиев из кишлаков долины нельзя было дотребоваться в Самарканд; казий, назначенный в Ургут, возвратился в Самарканд, объявив, что население тамошнее не желает иметь его своим казием; из штаба получено было известие, что шахрисябзские беки снаряжают большую силу на помощь эмиру, и с 20 тысячами воинов идут на Кара-тюбе к Самарканду. Сделано было распоряжение о высылке 3-х рот из Катты-кургана в Самарканд. До прибытия таковых, все войска, собранные у Самарканда, не исключая и конвойной сборной сотни командующего войсками, вошли в состав отряда, назначенного под начальством полковника Абрамова встретить шахрисябцев у Кара-тюбе. В Самарканде, для охраны цитадели, оставался один командующий войсками со своею свитою и с 15-ю казаками, прибывшими из Яни-кургана с почтою. К тому же — полный госпиталь [924] больных. Последних было так много, что в некоторых ротах считалось до 80 и 90 человек на лицо, в сотнях 60 и 70 человек.

Возвратная горячка свирепствовала во всей силе. Число больных действующего отряда в походных лазаретах: Катты-курганском, Самаркандском и Яни-курганском, и в Джизакеком госпитале, куда свозились больные по мере возможности из Яни-кургана, — достигло 1.200 человек. Если присоединить к этому такую же массу слабосильных при войсках, которые не удалялись от своих частей, надеясь при случае сразиться с неприятелем, тогда только получится верная картина положения дел наших к концу мая 1868 года.

Из Ташкента и других городов Сыр-Дарьинской области пришлось взять на линию все, что было возможно, и потому полковник Абрамов получил приказание разбить шахрисябцев и, не теряя времени, возвратиться в Самарканд, так как все указывало на необходимость немедленного движения в Катты-курган, для встречи с собранной перед ним армией эмира. Головачев держался хорошо, но атаковать неприятеля с шансами на успех он не мог.

Полковник Абрамов, как всегда, исполнил приказание: разбил шахрисябцев, которые скрылись в ущельях, и возвратился в Самарканду. На другой же день, отряд под личным начальством генерал-адъютанта фон-Кауфмана выступил к Катты-кургану, двигаясь с привалами, но без больших остановок. С небольшим в сутки сделан был переход, при жестокой жаре, по песчаной местности с огромным обозом, в 65 верст. В Самарканде оставлены гарнизоном 4 роты 6-го линейного батальона и рота сапер, — с двумя батарейными орудиями с запряжкою. Бухарская артиллерия, сколь возможно приведенная в порядок, поставлена была на стенах.

П. М. К.