РИЗА КУЛИ-ХАН

САФАРАТ-НАМЭ-И-ХОРЕЗМ

ОТЧЕТ О ПОСОЛЬСТВЕ В ХОРЕЗМ РИЗА-КУЛИ-ХАНА

(Мухаммед Эмин-хан, правитель Хивы, который после смерти брата стал именовать, себя Хорезмшахом, отправил посланником в Иран, для принесения поздравления шаху, своего родственника Ата Нияз-мехрема с подарками; тот прибыл в Тегеран в месяце раби II (феврале 1851 г.) и удостоился высочайшего приема, после чего было постановлено, что один из чиновников шахского двора отправится вместе с ним посланником в Хорезм и урегулирует там некоторые вопросы. По высочайшему повелению таковым был назначен покойный Риза-кули-хан Лялябаши, опытный и правосудный сановник" знающий и прозорливый человек и (вместе с тем) образованный и несравненный литератор. Отправившись в это путешествие, он записывал все, что происходило по пути от начала до конца, и это описание его путешествия вошло во 2-й том книги «Мир'ат- уль-бульдан» («Зерцало стран») под заглавием «Ма'асир-и-султанийе» {«Подвиги государя»), так что здесь повторять его излишне («Тарих-и-мунтазам-и-Насири», т. III,. стр. 206-207)

Рассказ о «джар'е» Кульбада (Заграждение в виде рва (джар) с валом из выброшенной из него земли, сооруженное между Ашрафом и Курд-махалле в Мазандеране. Этот ров был вырыт по приказу Керим-хана Зенда в шестидесятых годах XVIII в. для защиты Ашрафа и восточной части Мазандерана от набегов туркмен при правителе Мазандерана Мухаммед-хане из Савадкуха. Вместе с тем это заграждение, тянущееся от склонов гор и до самого моря, считается восточной границей упомянутой провинции. H.-L. Rabin о. Mazandaran and Astarabad. London, 1918, pp. 65-66) (1267 г. х. 23 джумади II — 25 апреля: 1861 г.). |27| «Джар» на персидском языке называют выемку в ремле, прорытое или прокопанное место. В эпоху сефевидских султанов, туркмены приходили со стороны Гургана и Астрабада в окрестности Ашрафа и производили грабеж. Шах Аббас Сефеви повелел выкопать глубокий ров от окраины гор до берега моря длиною в четыре «фарсаха» (Фарсах — 6.5 км) и глубиною в десять «зар» («Зар» — 102-104 см) и по тому месту, где проходил «хиябан», (Шоссе, построенное при шахе Аббасе по низменной и болотистой местности, вдоль южного побережья Каспийского моря, от Решта до Ашрафа) проложить узкую дорогу, по обеим сторонам которой находится лес. Туда он направил некоторое количество стражников, и (этот ров) стал на самом деле преградой на путях туркмен, так что они — конные и пешие — большой массой и толпой не могут с той стороны производить набег на Астрабад, Кульбад, Ашраф (Основанный в 1613 г. шахом Аббасом I на месте незначительной деревни город, в Мазандеране, в 9 км от берега Каспийского моря и в 70 км к западу от Астрабада на пути в Сари. Отличается своим живописным положением у подножья Эльбурзских гор и богатой растительностью, но в экономическом отношении это один из бедных «булюков» Мазандерана. Занятие жителей состоит в разведении риса, хлопка и в шелководстве. Enzyklopaedie des Islam, I, 1913, S. 503-504; H.-L. Rabino. Mazandardn and Astarabad. 1928, pp. 62-64) и прочие (местности). Теперь, по истечении долгого времени, тот ров заполнен, и (в нем) [281] выросли деревья, но несмотря на это перебраться через него всадникам ложно лишь с трудом.

Хижины и кибитки туркмен Гургана были видны издалека. На стоянке в Курд-махалле было в точности выяснено, что Мухаммед Али-хана беглербеги (Генерал-губернатор) в г. Астрабаде нет и что он за городом воздвигает высокие башни и укрепленные места засад, чтобы загородить пути туркмен

(Астрабад) находится вблизи туркменских племен, и различие его происходит большей частью по этой причине...

|29| В настоящее время, когда властелин Ирана поручил верховное управление Астрабадом Мухаммед Вели-хану, каджару (из племени) девелю, город стал принимать культурный вид, и его жители избавились от нападений туркменских племен.

Та часть Каспийского моря, которая служит местом проезда и для русских и для туркмен, лежит вблизи Астрабада, и портом ее является деревня Гяз; столкновение между туркменами и русскими (Имеется в виду нападение в 1851 г. туркмен на о. Ашур-Ада, где находилась русская морская станция) произошло (именно) в этом пункте.

|30| Несколько дней было проведено в подготовке всего необходимого для путешествия; наконец, я выразил желание отправиться в путь и по необходимости потребовал для этого двух проводников из племени гоклен, хорошо знающих местность.

Беглербеги рассмеялся и сказал: «Ты имеешь удивительное представление, думая, что это путь, похожий на путь через Мазандеран. (Это) — лютая пустыня, и опасностей в ней больше, чем в бурном море. Нужно пройти по ней сорок переходов, лишенных воды, фуража, населенных пунктов и мест для стоянок, без признаков дороги, без зелени и травы, причем нужно двигаться среди племен, жестоких и враждебных, бесчисленных, как (племена) Яджуджа, несчетных" как (народы) Маджудж. Как смеют |31| гоклены проходить по стране йомутов, ведь с давних пор у этих двух племен между собой существует вражда».

«Даже если проводник будет йомутом, тогда он должен быть узбеком, нет, он должен быть “гулем" (духом пустыни), чтобы быть в состоянии пройти через территорию туркмен. Помимо того, (даже) верблюды не могут идти в эту местность; только тот верблюд может итти туда, погонщик которого принадлежит к тому племени, по земле которого он будет проходить. Они не подчиняются никому, они двигаются и останавливаются так, как захотят, а другим нужно поступать так, как им заблагорассудится. Ты должен так представлять себе, что Астрабад — это приморская гавань, что туркменская степь — это бескрайное море, что верблюжий погонщик йомут — это хозяин корабля, а Хорезм — это Калькутта или Египет и Европа, а вы сами должны двигаться по воде, пока не достигнете стоянки». [282]

27 джумади II 1267 г. х. — 29 апреля 1851 г.) (В это время) прибыл из Хивы караван, в котором находилась группа коканддев и хивинцев, отправлявшихся в Мекку на богомолье. Я потребовал к себе их верблюжьих погонщиков, которые были йомуты, жившие в окрестностях Хивы, и условился с ними относительно найма верблюдов. Когда они увидели, что мы, хивинцы и купцы (ехавшие с нами), нуждаемся в них, они запросили за каждого верблюда дорогую плату; в конце концов при помощи обещаний и угроз, суля подарки и награду, мы наняли каждого из принадлежавших им верблюдов до конца путешествия в Хиву за три тумана; (нам) нужны были двадцать верблюдов для (перевозки) воды, провианта и багажа. Плату за наем мы отдали вперед и избавились от волнения и беспокойства.

Погонщики (после этого) сказали: «Мы только что прибыли и должны устроить свои дела; до десятого (числа) месяца раджаба мы не можем выступить в путь, потому что наши верблюды ослабели и не в силах везти груз». Так как настойчивость (наша) не принесла никакой пользы, мы поневоле согласились.

(28 джумади II 1267 г. х. — 30 апреля 1851 г.) Я пригласил (к себе) туркменских ханов (из племени) йомут, прибрал помещение и приготовил {для них) угощение; я завел речь о могуществе иранской державы, о стройной организации государства, я заставил исчезнуть из их мыслей прежние ложные представления и фантастические выдумки о (нашем) государстве и его слабосилии, наполнил их сердца страхом с помощью доводов внешнего и внутреннего характера и убедительных по силе философских доказательств. Они ушли (от меня), находясь между страхом и надеждой, и приняли решение быть покорными слугами.

|34| (4 раджаба 1267 г. х. — 5 мая 1851 г.) Пришло известие о командировании Джафар-кули-хана эмир-и-панджэ на границы Астрабадской области с шахскими, полками. (При этой вести) у туркменских ханов мысли наполнились смятением и беспокойством; по требованию обстоятельств я их обнадеживал разумными речами и вместе с тем держал их в состоянии страха и надежды, говоря о многочисленности (иранской) армии, о мощи (иранского) правительства и о стройной организации управления (нашим) государством.

|34-35| (5 раджаба 1267 г. х. — 6 мая 1851 г.) Прибыло донесение Хасан-хана, туркмена, прозванного Хасан-и-Чуган, командированного (астрабадским) генерал-губернатором к туркменам, чтобы привести в Астрабад мазандеранских пленников, которых те увели с берега моря. Хасан-хан доносил: |35| «Часть пленных я (уже) взял и, взяв остальных, приведу всех в Астрабад».

(6 раджаба 1267 г. х. — 7 мая 1851 г.) Я побудил своего спутника, посланника хорезмшаха, (Ата Нияз-мехрема, прибывшего с посольством от хивинского хана в Тегеран и возвращавшегося обратно вместе с автором) выступить из города (Астрабада) и отправил его на берег р. Гюргена, чтобы он там расположился и воспрепятствовал [283] бессмысленному промедлению хивинских верблюжьих погонщиков из племени йомут...

(8 раджаба 1267 г. х. — 9 мая 1851 г.) На рассвете я отправил багаж и слуг на берег р. Гюргена, а через некоторое время выступил и сам вместе с Кара-ханом из племени атабай, племя и аул (оба) которого находились на берегу Гюргена. Мы достигли Сиях-и-Бала и прибыли в лагерь (иранских войск) и к кибитке генерал-губернатора Астрабада...

Он назначил Кокче-бая джафарбайского сопровождать нас и быть нашим проводником. Генерал-губернатор дал мне те наставления и указания, которые он считал необходимыми для путешествия в Хорезм, а я подробно изложил ему добытые мною сведения о положении Астрабада и о туркменах. Простившись (с ним), мы отправились к Гюргену и около заката прибыли к становищу Кара-хана; по дороге нас встретил Кули-хан Ак и некоторые из туркменских старшин.

(9 раджаба 1267 г. х. — 10 мая 1851 г.) Мы пребывали на берегу р. Гюргена в своих особых палатках и кибитках. Женщины и дети племени, по своему обычаю, два-три раза в день выходили из становища (оба) и купались |36|, барахтались и плавали в реке; самое удивительное то, что шести-семилетние дети их бросались в воду с высоты берега реки, до которой было шесть, семь «зар», и, как утки, плавали в воде...

Река Гюрген от (местности) гокленов направляется в сторону Астрабадского моря, которое и есть то самое Хазарское, Мазандеранское и |37| Гилянское море... Степь Гургана является самой лучшей землей; благодаря обилию воды, плодоносности и прекрасным качествам почвы урожай этих мест может достичь полного изобилия, но племя туркмен лишь по временам, по мере нужды и необходимости, иногда производит посевы... Племя туркмен атабай, вождем которых является Кара-хан, обитает на берегу (реки) Гюргена, а племя джафарбай проживает (дальше) по направлению к Астрабадскому морю.

|38| (11 раджаба 1267 г. х. — 12 мая 1851 г.) Туркменских ханов, которые вместе с нами перешли на эту сторону (реки) Гюргена (На правый, северный берег реки) и по мере своих сил оказывали нам услуги, мы отправили (обратно), одарив их парчевыми кафтанами; Хасан-и-Чуган вместе с Кули-ханом и группой других лиц отдохнули ночью в наших палатках и утром отправились далее по своим |39| делам; туркменский «кази», который считал себя потомком монголов и Чингиз-хана, простившись, отправился в свое становище.

Надо заметить, что туркмены представляют собою бесчисленное племя; пересчитать их очень трудно, потому что они не имеют города, в котором |39-40| они были бы определенно ограничены, и не живут они на всегдашнем постоянном месте, чтобы кто-нибудь мог хотя бы приблизительно их подсчитать. Они рассеяны по равнине Гургана и Хорезма, представляющей собой беспредельную степь; некоторые считают их в тридцать тысяч, другие [284] называют или меньшее или большее число. Они живут на пространстве от Астрабада до Хивы, которое составляет больше двадцати дней пути; каждые сутки они проходят две стоянки, что в сущности составляет сорок стоянок. По другую сторону Астрабада находятся гоклены, которые к этому племени питают вражду и неприязнь; если я пожелаю пересказать названия ветвей и отделов обоих этих племен, то это послужит причиною затяжки (нашего повествования).

Каждый туркмен считает себя главным в своем племени, заслуживающим подчинения (со стороны других); ни одно племя не оказывает услуг другому племени, напротив, ни в одном племени самый последний погонщик верблюдов не оказывает подобающего внимания своему начальнику |40| и хану; они очень похожи на арабов пустыни (бедуинов) и во всех отношениях подходят к тому племени, разве только язык тех арабский, а язык этих тюркский. Некоторые говорят, что туркмены по происхождению не тюрки, а похожи на тюрков — таков смысл и их имени. (Известная персидская народная этимология слова «turkman», как «turk manand», т. е. похожий на тюрка) Главные средства, их существования — в набегах ради добычи, в разведении верблюдов, в занятии промыслом погонщиков верблюдов; питаются они молоком и мясом верблюдов, некоторые из них держат баранов; тканье шалей, ковров,. подпруг для вьючного седла (***) (Или узких и длинных ковровых, дорожек) и торб является специальным занятием женщин этого племени. По существу они являются мусульманами ханафитского толка, но и об этом толке они не имеют никаких (точных) сведений.

(12 раджаба 1267 г. х. — 13 мая 1851 г.) Из этой стоянки, которую туркмены называют Ин-чеке, мы выступили в ночную пору и шли, (пока) в полдень не прибыли к р. Атреку. Это была большая река, имевшая горькую и соленую воду. Переправившись через реку, мы остановились на отдых на той стороне ее. После принятия имевшейся (у нас) пищи начальники туркмен, сопутствовавшие нам, попросили награды — их было около пятидесяти всадников; мы роздали старшинам товары и кафтаны — все, как полагалось, и согласно выражению — «брось тюрка, если бы даже, отец твой был тюрком», мы от Атрека оставили туркмен, распростились с ними и отправили их к стоянкам их племени и становищам...

Отправившись отсюда, мы около заката прибыли в степь, где (не было) «ни дивов, ни ангелов, ни диких зверей, ни пери»; туркмены называли ту местность Кух-Ки. Надо заметить, что у этой бесконечной степи нет ни населенного пункта, ни деревьев, ни камней, ни особых примет, а фарсахи ее неопределенны... Каждую местность (туркмены) называют каким- нибудь именем, а колодцы с пресной водой, везде где они находятся, знают сами (туркмены). Поэтому, если кто-нибудь пожелает записать пройденные стоянки с той подробностью, как (обычно) записывают, — (это) будет затруднительно. [285]

|41| (13 раджаба 1267 г. х. — 14 мая 1861 г.) Мы выступили со стоянки Кух-Ки и утром прибыли в Ада; миновав это место, мы остановились в Кесик-минаре. (Сломанный минарет) Это был минарет, верхушка которого была сброшена, вниз, а с левой стороны от него (нам) указывали на остатки города, (О нем см. выше, стр. 136, прим. 3) который называли Мешхед-и-Мисриян; теперь он находится в развалинах. Вокруг этого минарета было много кусков жженого кирпича, что указывало на то, что раньше это было населенное место.

(14 раджаба 1267 г. х. — 16 мая 1861 г.) Ночью мы отправились в путь, а утром четырнадцатого остановились у колодца, называемого Даш-верды; на этой стоянке (было) около тридцати колодцев, содержавших сносную пресную воду.

(15 раджаба 1267 г. х. — 16 мая 1861 г.) От этих колодцев мы сделали четыре перехода (и), пройдя по солончаковой и песчаной пустыне, прибыли к источнику, называемому Адун-ата.

Адун-ата был одним из тюркских шейхов и является мюридом Зенги-ата, а Зенги-ата — мюридом Хаким-ата; среди тюрков и туркмен они обладают высоким достоинством, могилы их в степи Хорезма являются местом паломничества этого племени (туркмен), но кроме имен они (ничего) о них не знают.

Так кар могила Адун-ата находится на этой стоянке, то источник получил известность по его имени. С правой стороны этой стоянки есть гора — {и нам) напомнили, что за этой горой находится г. Бузанджирд. (Название это теперь известно в форме Буджнурд)

(17/18 раджаба 1267 г. х. — 18/19 мая 1851 г.) Выступив с этой стоянки и пройдя четыре перехода, мы пришли к источнику, называвшемуся Кара-этеклик. На пути, когда до стоянки оставалось четыре фарсаха, показалась река с соленой водой; здесь начиналась территория Хорезма, и (здесь) был залив со стоячей водой. Мои хорезмские спутники заявили, что раньше здесь протекала р. Джейхун; после того как монголы повернули ее путь |42| (в другую сторону), вся вода, которая осталась в этой солончаковой местности, являющейся впадиной, благодаря такой почве превратилась в соленую воду. Около двух фарсахов мы прошли краями этой воды, и река эта осталась с левой стороны (у нас). Пройдя мимо нее, мы подошли к самой стоянке — Кара-этеклику; здесь был большой источник со стоячей водой, которая оказалась пресной. Устроив свои дела, мы перед закатом солнца миновали эту стоянку. На этом пути было место, где осталась одна из пушек Мухаммед Рахим-хана хорезмского во время возвращения его из похода на Гурган и Астрабад; когда артиллерист доложил хану Хорезма, что пушка легла, (*** , т. е. свалилась с лафета) хан и назвал эту местность этим именем. Подробности прихода Мухаммед Рахим-хана в Астрабад, его сражения и возвращения обратно записаны в прибавлении к моему (труду) «Раузат-ус-сафа», которое является историей, носящей название «Фихрист-ут-таварих». [286]

[42] 19/20 раджаба 1267 г. х. — 20/21 мая 1851 г.) Мы отправились на стоянку Бек Арслан, которая представляет из себя высокую гору, а оттуда пошли в Куймет-ата, на этой стоянке также был источник с пресной и горькой водой, ..

(21 раджаба 1267 г. х. — 22 мая 1861 г.) Мы прибыли на стоянку, называемую Кырыман-ата, представлявшую собой степь без травы; там, пожалуй, имелась горькая вода...

(22 раджаба 1267 г. х. — 23 мая 1851 г.) Мы прибыли на стоянку Гоклен-кую и в той местности нашли горькую воду.

(23 раджаба 1267 г. х. — 24 мая 1851 г.) Мы прошли четыре перехода, и взобрались на гору Каплан-кыры; это была высокая гора, имевшая трудно проходимое ущелье. Мы расположились на горе, пока не переправили (через ущелье) вьюки и верблюдов и весь караван, а (затем) прибыли в Чиришли; на этой стоянке вода была пресная.

|43| (24 раджаба 1267 г. х. — 25 мая 1851 г.) На пути мы увидели несколько туркмен-йомутов, которые направлялись от одного становища к другому... (Затем) мы вышли на солончаковую степь, которая поросла верблюжьей колючкой... Здесь было немного горькой воды, и эту местность называли Гангэ Чашкен.

(25 раджаба 1267 г. х. — 26 мая 1851 г.) Мы прошли сухую пустыню, состоявшую сплошь из песка, и остановились в месте, которое Называли Шах Сенем, (Развалины под этим названием обозначены на современных картах к юго- востоку от Хивы) кажется, раньше это была населенная крепость... Там имелась вода горше колоквинта.

(26 раджаба 1267 г. х. — 27 мая 1851 г.) Мы прошли через солончаковую равнину и белую известковую гору, и вышли из низменности на возвышенную степь. Нам было сказано, что через эту равнину идет путь в Россию, и хорезмцы, набрав воды и провианта, идут по этому пути... Я спросил, как будет называться эта степь, и (мне) сказали — Сакар-чеке.

(27 раджаба 1267 г. х. — 28 мая 1851 г.) Пройдя большое расстояние, |44| мы прибыли на стоянку, которую называли Ошак-куюсы; гам мы добыли пресной воды...

(28 раджаба 1267 г. х. — 29 мая 1851 г.) На этой стоянке (Аиртам) моя арабская лошадь отстала, (а) гайдук, который ее вел, ночью в степи заблудился. Мы послали Али-бая, туркмена, с пресной водой, и он его нашел в тот момент, когда тот был близок к смерти; дав ему воды, (туркмен) доставил его вместе с лошадью к нам на стоянку Кара-кулак. Я дал тому туркмену в качестве почетного подарка парчевый кафтан и керман- скую шаль.

(29 раджаба 1267 г. х. — 30 мая 1851 г.) Нам сообщили радостную весть, что на этой стоянке (куда мы идем) начинается населенная местность Хивы, что канал с водой из р. Джейхуна идет в эту местность, что (здесь) обитает [287] племя туркмен и что здесь имеется наготове все необходимое. Когда мы прибыли в то место, которое носило название Пей-Шакры, мы увидели высохший канал; стало ясным, что воду его отвели, и она сюда не доходит. Мы увидели несколько кибиток, но все что мы ни просили, там не имелось. Когда (туркмены) пожелали оказать нам честь и преподнести милостивый подарок, они принесли деревянную чашку, наполненную верблюжьим кислым молоком, — это было съедено с вожделением, и мы были весьма признательны. Они никогда не видали кальяна с длинной гибкой трубкой; когда они увидели (ее), они пришли в изумление и друг другу говорили: «змея». Дети и женщины становища все сплошь пришли поглядеть на шатры и нашу стоянку, мы им не мешали, и всем им розданы были серебряные «шахи» (Мелкие монеты, ценностью в 1 1/2 — 2 копейки); они их хватали и, обрадованные, уходили.

(30 раджаба 1267 г. х. — 31 мая 1861 г.) В последний день месяца раджаба мы прибыли к началу населенной местности Хивы; издали показались бесчисленные деревья и несчетное количество серебристых тополей. Я спросил: «Это что за место»? Мне сказали, что это стоянка Кара-кулак и начало культурной полосы этой местности...

|45| Мы прибыли на прекрасную стоянку, (состоявшую из) обширного дома с глубоким бассейном; высокие вязы и несколько ив бросали тень кругом бассейна. Против портика дома находился длинный и широкий сад, (устроенный) как следует по всем правилам (садоводства); в нем были правильно разбитые и полные деревьев аллеи. Хозяином этого дома был йомут, прозываемый мулла Пир Нефес; это был учтивый и гостеприимный человек.

|52| (Ша'бан 1267 г. х. — июнь 1851 г.) В самом начале этого сочинения было изложено, что один бухарец, по имени Hyp Мехди, ездил в Турцию с посольством от эмира Насруллаха, правителя Бухары, и на обратном пути прибыл в Тегеран. Здесь он представился правителям иранской державы и попросил разрешения отправиться в Хиву и Бухару вместе с послом его шахского величества. Но, заявив, что он поедет через Хиву и Бухару вместе со мной, он нарушил свое обещание и как будто прибыл через Хорасан в Дереджез. Ата Нияз-мехрем доложил хивинскому хану, что тот (посол) вернулся из Турции и вез украшенную драгоценными камнями табакерку, (пожалованную) султаном Турции эмиру Бухары в качестве ордена. Так как между эмиром Бухары и ханом Хивы существовала давняя вражда, то по указанию господина хана теке напали на Hyp Мехди, ограбили его имущество, а его (самого) как пленника и в унизительном положении привели в Хиву, (где) он до возвращения хана Хивы из Мерва жил в самом тяжелом состоянии, (ожидая) что может быть приедет хан Хивы и развяжет его туго завязанное дело.

(Рамазан 1267 г. х. — июль 1851 г.) В середине месяца рамазана через |53| посредство туркмен-йомутов и гоклен пришло со стороны Гургана [288] известие, что победоносное войско его величества шаханшаха Насир-уд-дина под командой эмир-и-панджэ Джафар-кули-хана карадзкадагского прибыло из Тегерана в Астрабад и вместе с Мухаммед Вели-ханом, девелю, каджаром, генерал-губернатором Астрабада, выступило по направлению к Гургану. От этих вестей в настроении некоторых йомутских племен и обитателей Хорезма появилось некоторое беспокойство. Одновременно с этим известием пришла весть, что войско шаха, находившееся под командой Султан Мурад-мирзы, генерал-губернатора (вали) Хорасана, произвело нападение на Серахс и ограбило мелкий и крупный скот туркмен племени теке, живущих в Серахсе и Ахале: эта весть также умножила поводы и причины смущения и беспокойного раздумья людей. У меня сделали запрос, и я сказал: «Прибытие иранского войска в Гурган для наведения порядка (в области) Астрабада, йомутов и гокленов очень вероятно, но о наступлении войска на Серахс я не имею никаких сведений». В таких-то разговорах наступил праздник разговенья и пришла весть, что хивинский хан возвращается Мерва. (В течение двух месяцев хивинский хан был занят осадой Мерва, см. выше, стр. 252 и сл)

|56| Известие о (иранском) войске, (стоящем) на окраинах, тоже дошло до хана Хивы, и он решил вернуться из Мерва, (но предварительно) он устроил ночью совещание со своим министром мехтером Якубом, сыном мехтера Юсуфа, бывшего раньше министром. Этот сказал: «Мы двинемся из Мерва, нападем из окрестностей Серахса на войско кызылбашей и каджаров и дадим ему сражение; тогда непокорные нам серахсцы, (видя) такую защиту (с нашей стороны), подчинятся (нам)». Бек Джан-мехрем, который втайне пользуется большим авторитетом и уважением, чем мехтер-министр, и является (настоящим) мехтером, промолвил: «Этот мехтер говорит вздор и бредет по пути невежества, войска Хорасана находятся в состоянии спокойствия и отдыха, тогда как войска Хорезма в течение двух месяцев осады Мерва были лишены воды, хлеба, покоя и удобств; у них нет фуража и провианта; кони и верблюды их отощали; они не согласятся с нами на борьбу с каджарами и неверными кызылбашами, а если и согласятся (воевать), то потерпят поражение и разбегутся по родным краям; самое лучшее помочь этому делу какими-нибудь особыми мерами». Написали и отправили наввабу Хусам-ус-салтане (Титул наместника Хорасана Султан Мурад-мирзы) мягкое и дружественное письмо и извещение, а Джафар Ага-и-Келати, который внешне называет себя слугою иранской державы, а втайне считает себя приверженцем хана Хивы, |57| придумал хитрую уловку и в виде искреннего признания написал наввабу Хусам-ус-салтане письмо (о том), что «вот его величество хорезмшах стоит наготове с шестьюдесятью тысячами снабженной всем конницы и (прочего) войска, и я страшусь перед ним, как бы он не пошел на Келат и не взял бы эту крепость; будьте осведомлены, окажите мне помощь и не будьте беспечны о себе, так как он стоит со множеством пушек и войском [289] «без числа и готов к бою. Когда это лживое письмо дошлое до правителей иранской державы, они выказали опасения и приступили к примирительным и дружественным сношениям и стали ожидать предлога для возвращения обратно; сделав вид, что оказывают благодеяние серахсцам и хану Хивы, они подняли знамя возвращения. С другой стороны (Джафар-ага) сообщил хану Хивы, что войско навваба Хусам-ус-салтане не превысит пяти-шести тысяч (человек), и если всадники теке, серахсцев, джемшидов, салыров и сарыков на них сделают нападение, то они с ними покончат. Хан Хивы послал каждому из упомянутых племен извещение и письмо (о том), что неверные кызылбаши выступили против мусульман, — (не только) защита, но и священная война является обязательной, а также, вследствие просьбы жителей Серахса, он откомандировал отборную часть своего войска, в которой находились, главным образом, йомуты и джемшиды, под начальством мир Ахмед-хана, джемшида, его братьев и некоторых из своих приближенных, в набег по следам армии навваба Хусам-ус-салтане, сам же в бегстве направился в Хиву. Один из ханов Хорасана также обнадежил (племя) теке, сарыков и других, сообщив (им), что все (иранское) войско, находящееся в Хорасане, и есть то, которое находится с наввабом Хусам-ус-салтане, что оно не имеет за собой пополнений, и что Хорасан пуст. Поэтому они смело пустились по следам (иранской) армии, некоторое количество (ее солдат) захватили в плен и перебили, произвели набег на большую часть городов Хорасана и привели большое количество пленных, но на обратном (их) пути через Ак Дербенд (Пограничный пост на пути из Серахса в Мешхед, у входа! в ущелье, ведущее в Иран) войска навваба Хусам-ус-салтане перебили большое количество их, а взятых ими плоенных отобрали. Весть об этом пришла в Хиву, но ради пользы не была распространена; со стороны Серахса и Теджена много раз приводили пленных (иранской) армии, одного (человека) выдавал за (целую) сотню, водили по улицам |58| и базарам и разнесли по всем жилищам весть о поражении армии кызылбашей.

[На приеме у хивинского хана Мухаммед Эмина, вскоре после возвращения его в Хиву 10 шавваля 1267 г. х. (8 августа 1851 г.) из-под Мерва, при вести о наступлении иранского войска на Серахс, Риза-кули-хан и Мухаммед Эмин затронули также следующие вопросы:]

(Хан) спросил о положении Джафар-кули-хана, курда, бузанджирдского, |64| (затем) кое-что было сказано о его пребывании при шахском дворе; по манере речи было видно, что жители Хивы, теке и йомуты, раньше испытали от него много поражений; он неоднократно делал на те племена набеги, захватывал (их) в плен, и они от него в крайнем страхе и беспокойстве и побаиваются его власти в областях Хорасана. Затем разговор зашел о Серахсе, и хан сказал: «Я посылал. Ата Нияз-мехрема в Тегеран и выразил чувство искренней дружбы и преданности, а шах Ирана командировал вас в Хорезм; [290] в такой момент движение войска со стороны Серахса и Астрабада было странным». Я сказал: «Прибытие победоносного войска в Астрабад служит к приведению в порядок дела этой окраины и к ликвидации бедствия, вызванного туркменами, — никакого отношения к вашей стране и к вашим племенам оно не имеет, но наступление Султан Мурад-мирзы, (Упоминавшийся выше под титулом навваб Хусам-ус-салтане) пожалуй, |65| рассматривают так, что серахсцы подобно мервцам не являются вашими подчиненными и вызывают лишь смуту; если бы знали, что они являются вашими подданными, то против них не наступали бы; (помимо того), это наступление произошло не по приказу правителей иранской шаханшахской державы. Султан Мурад-мирза учинил это действие по настоянию ханов Хорасана; достаточным доказательством того, что он выступил против Серахса не по шахскому приказу, является то, что когда ваш посланник говорил Султан Мурад-мирзе: вернитесь вы, — и мы повернем обратно, — он вернулся обратно; если бы он наступал по приказу шаха, то он не повернул бы обратно с такой легкостью. Султан Мурад-мирза — сын (человека), подобного Даршо, обладающий решительностью Александра Македонского и воинственностью Чингиза; когда он подступил к Серахсу, население Хорезма не спало по ночам и, несмотря на далекое расстояние, люди в Гургандже (Ургенч), Кяте и Хазараспе ни часу не были в покое. Если в этом деле была проявлена уступчивость, то она происходила из непобедимой мощи шаханшаха Ирана, и если его шахское величество не будет иметь в виду соблюдение единства, дружбы и искренних отношений к хорезмшаху, то по одному (его) мановению к Серахсу подойдет столько пушек и войска, что высоты станут низинами».

|71| «Мы питаем привязанность (сказал хивинский хан) к повелителю верующих Али и к его детям, почему иранцы считают нас недоброжелательно настроенными по отношению к этой семье»? Я сказал: «Конечной причиной дурного мнения (о вас) иранцев является захват (вами) в плен мусульман». (Хан) промолвил: «Когда это мы приходили в Иран и приводили оттуда пленных?» «Если не вы сами приходили, — сказал я, — то приходили ваши подданные туркмены (племени) теке, йомутов, салыров и сарыков, из Ахала Серахса и Мерва, которые совершают, недостойные поступки». (Хан) возразил: «Если бы мервцы были нашими подданными, то зачем мы посылали б ежегодно войско против них; прошло уже несколько лет, как они убил подчиненных мехтера, нашего министра, и подняли восстание; теке и салыр тоже нам не подчиняются, серахсцы иногда проявляют дружественные чувства, иногда же выказывают вражду». (Тогда) я сказал: «Дайте (письменный) документ (удостоверяющий), что они не являются вашими подданными и эти недостойные поступки совершают своевольно, чтобы мы знали (как поступить) с этими племенами». (Хан) промолвил: «Шахских подданных и служащих забирают в плен и продают туркменам Хасан-хан Салар (Сын Асиф-уд-доуле) [291] И Джафар-кули, курд, — мне какое до этого дело?» Я сказал; «Запретите докупать», Хан молвил: «Бели хорезмцы не станут покупать, то будут покупать бухарцы». Тогда я сказал: «Вы (только) запретите — это на тех подействует; например, товары, которые привозят в Тегеран и (для которых) не находится покупателей, на следующий год (уже) не привозят. Какая торговая операция (может быть) лучше для туркмен, чем та, когда туркменcкие всадники, подкараулив в засаде толпу паломников, ежегодно отправляющихся на поклонение (гробнице) святого Али-ибн-Муса ар-Риза, часть их захватывают в плен и приводят в Хиву, (а здесь каждого) покупают (у них) за пятьдесят или шестьдесят «тилля»; ни хлебопашеством, ни (вообще) земледелием, которые являются основою процветания страны, (они не занимаются), — все время проводят в набегах, сплошь питаются от продажи пленных. Теперь большое количество иранских подданных томится в неволе в этой стране; если вы на самом деле питаете преданность и искреннее расположение к падишаху Ирана, отправьте иранских пленных к его величеству — это вызовет полное удовлетворение правителей иранской державы...» (Хан) промолвил: «Подданные этой страны отдали золото и купили пленных, так я могу силою отнять у подданных их пленных!» Я сказал: «Дайте золото, возьмите пленных, пошлите их к его величеству |73| и не раздумывайте о выгоде и убытке; когда-нибудь и вам выпадет какое-нибудь (трудное) дело — падишах Ирана отправит для оказания вам защиты десять, двадцать или тридцать тысяч человек (войска); например, этот самый Мерв против которого вы ежегодно, истратив (значительные) суммы, водите войско: если вы попросите у его величества шаханшаха, то возможно, что он, завладев этим пунктом, передаст (его) вам. Когда вы попросили Султан Мурад-мирзу, — он ушел из-под Серахса, а серахсцы от страха перед иранским войском обратились к вам». (Хан) промолвил: «Да, каджар сделал ₍нам доброе дело, — ушел из-под Серахса, мы тоже будем поступать правильно но отношению к каджару и изо дня в день будем умножать доказательства искреннего отношения...»

(Хивинские эмиры) у меня спросили: «По какой дороге ты хочешь отправиться (обратно)?» Я сказал: «Когда я направлялся сюда, я попросил у его величества падишаха разрешения посетить (гробницу) святого Али-ибн- Муса ар-Риза; шах и постановил, чтобы на обратном пути я ехал через Хорасан, (так что) если (мое) возвращение последует с этой стороны — (со стороны) Теджена и Дерегеза, то это самое лучшее». Спустя несколько дней опять устроили совещание и не признали полезным, чтобы я отправлялся через Теджен и Дерегез и добыл сведения о том пути, о положении Хорасана, (племен) теке и джемшидов; явно (же) они мне воспрепятствовали (отправиться) по той дороге (из-за того), что (как они говорили): «(Племя) теке и серахсцы подняли мятеж и что как эти ограбили, бухарского посла, |74| возвращавшегося из Турции, так и возможно, что (и) к вам они выйдут на дорогу, и произойдет какой-нибудь (несчастный) случай, который послужит поводом к нашему позору; мы не признаем это полезным; если ты [292] (все-таки) отправишься по этой дороге, то наш посланник с вами не пойдет и отправится через Астрабад, а вы сами как знаете — нам до этого не будет никакого дела.» У меня окончательно сложилась уверенность, что они не согласны на мою поездку через Теджен и Хорасан, и что если я буду настаивать, то по их приказанию туркмены окажут мне на пути противодействие; поневоле я согласился на возвращение через Астрабад. Так как на пути в Хиву я проехал по пустыне через Кара-кулак, то они пожелали, чтобы (на этот раз) я поехал через Куня Ургенч, чтобы мне позднее доехать до места назначения и чтобы показать мне воочию многочисленность населения, великолепный вид и цветущее состояние страны Хорезма.

(Шавваль 1297 г. х. — июль-август 1851 г.). Когда Султан Мурад-мирза, сняв осаду Серахса, решил двинуться в обратный путь, хивинский хан отправил ко всем племенам теке, Ахала, салырам и сарыкам (такое) извещение: «Войско неверных кызылбашей напало на мусульман и произвело расхищение и грабеж; если с иранским войском не случится какого-нибудь тяжелого несчастья, то (иранцы) обмелеют и ежедневно будут устраивать подобного рода предприятия; дальновидный образ действия заключается в том, чтобы вы, оказав друг другу поддержку, нанесли войску кызылбашей такой удар, что они больше не будут питать подобных замыслов; я вам тоже окажу помощь и содействие». Туркменские племена, войдя между собою в соглашение, двинулись по следам (иранской) армии; приблизительно около восьми тысяч конных бросились грабить (иранский) лагерь |75| и местности Хорасана, много раз приводили в Хиву большое количество пленных и от меня это скрывали. Один человек, по имени Аббас-кули, еще безбородый юноша, вестовой Султан Мурад-мирзы, улучив как-то удобный момент, проник в мое жилище и подробно изложил все, что случилось с (иранской).армией. Согласно его рассказу, Сулейман-хан дерегезский сказал текинцам, что войско (иранское) только и есть то, которое находится с Султан Мурадом, и что Хорасан пуст; тогда те осмелели и пустились в набег на Хорасан, на обратном (же) пути некоторые (из них) попали в плед, а часть была перебита иранским войском; две-три тысячи всадников хивинского хана из племени джемшидов, из ак-дербендцев и джамцев участвовало в этих делах вместе со всадниками теке. Одна из причин того, что мне воспрепятствовали вернуться в Хорасан через Теджен и Дереджез, была та, чтобы я не получил сведений об этом деле, но они не знали, что я сам (уже) обо всем осведомлен, но мне ничего не остается делать, как проявлять терпение, уступчивость и равнодушие.

|84| Когда Надир-шах, афшар, направляясь из Бухары, повел (свои) войска, на борьбу с Ильбарс-ханом, правителем Хорезма, то он прежде всего подступил к Хазараспу. Так как это была сильная крепость, и вода р. Аму окружала ее со всех сторон, Надир-шах не стал ее брать, обошел ее и направился к крепости Хивы. Ильбарс-хан, выйдя из крепости Хазараспа, повел йомутов и теке против Надирова войска. Надир-шах сам вступил в бой, [293] тогда Ильбарс-хан, пустившись бежать, направился в крепость Ханках; (На полпути между Хазараспом к Хивой) на другой день они вступили в бой; Ильбарс-хан и двадцать человек из его вельмож попали в руки Надиру и были казнены.

|93| (18 зуль-ка'да 1267 г. х. — 14 сентября 1861 г.). Встав утром, (На первой стоянке в Шахабаде, в иескольких фарсахах к северу от Хивы, на пути в Куня Ургенч) мы изготовились к поездке верхом; сев на коней и проехав по прекрасным полям и прелестным местностям, мы прибыли на стоянку, называемую Таш-хауз, (Ташауз) и сделали остановку. Там мы увидели обширный сад и высокое здание из числа построек хивинского хана.

(19 зуль-ка'да 1267 г. х. — 16 сентября 1861 г.). Двинувшись из Таш-хауза и проехав несколько фарсахов, мы направились в Хиляли и там провели ночь до (наступления) дня...

Поистине чудесный, обширный сад и удивительное высокое здание, принадлежавшее к постройкам хара, устроили и воздвигли там...

(20 зуль-ка'да 1267 г. х. — 16 сентября 1851 г.). Тронувшись с упомянутой стоянки, мы прибыли на стоянку Ак-тепе; здесь мы отдохнули в другом саду, устроенном ханами этой страны, и утром двинулись в путь.

(21 зуль-ка'да 1267 г. х. — 17 сентября 1851 г.). Мы прибыли на стоянку Хан-абад в ханский сад, расположились вокруг одного из бассейнов и смыли с лица пыль трудностей пути. Ни на одной из стоянок мы не видели такого |94| хорошо распланированного и прелестного сада и такого благоустроенного, обширного райского цветника; пожалуй, приблизительно сто «джерибов» (Мера земли: представляет квадрат, сторона которого равна 1000 зар'ам (1 sap' равен 102 или 104 см) земли отведено под сад; по сторонам его аллей в стройном порядке высятся серебристые тополи; из каждой аллеи можно выйти к одному из бассейнов, и от каждого бассейна можно пройти в какую-нибудь аллею; затем по четырем направлениям устроены четыре аллеи (образуя перекресток). Имя этому саду дали «Чахар-чаман» (четыре лужайки)...

(22 зуль-ка'да 1267 г. х. — 18 сентября 1861 г.). Оттуда мы направились в Кудя Ургенч. Выяснилось, что из Джейхуна в степь вдается большой канал и идет по низко расположенным землям на расстоянии двух-трех переходов. Группа туркмен-йомутов обитала на конце этого канала и занималась хлебопашеством. Дело дошло до того, что они перестали давать хивинскому хану закят и благодаря многочисленности (своего) населения сошли с пути подчинения (хану).

(Тогда) правители (Хивы) придумали план — отвели этот канал в сторону. Через два-три года это племя изнемогло от безводья и рассеялось по деревням Хорезма. (Более подробно о такого рода мероприятиях хивинских ханов по отношению к туркменам рассказывают хивинские хроники (см. ниже) Как бы там ни было, мы прошли возле старого города [294] Гурганджа, который был столицей султанов — хорезмшахов и который разрушило войско монголов, и прибыли в новый Куня Ургенч. Ата Нияз-мехрем был там правителем; он (нас) встретил, отвел нам помещение в новом саду, (где) мы пробыли несколько дней, пока не подошли вслед за нами (наши) спутники.

(23 зуль-ка'да 1267 г. х. — 19 сентября 1861 г.). Мы вознамерились отправиться на осмотр Куня Ургенча, древних памятников и поклонение гробнице шейха Кубра Наджм-уд-дина Ахмед-ибн-Омара хивинского, который является одним из знаменитых шейхов. Казий Абдуллах кокандский, который (еще) раньше был знаком со мной и в Ургенче исполнял обязанности имама, сопутствовал мне вместе с Мухаммедом Шериф-баем, (Посланник хивинского хана, командированный в Тегеран и ехавший вместе с Риза-кули-ханом) (и) мы -отправились к могиле шейха Наджм-уд-дин-и-Кубра.

После посещения гробницы (этого) шейха слуга при ней напомнил, что |97-98| поблизости отсюда находится также могила шейха Маджд-уд-дина багдадского; я отправился туда…

Миновав то место, мы пришли к другой гробнице — ходжи Али Рамитани бухарского, прозванного Ходжа-и-азизан...

|99| После этого (нам) показали другую гробницу, приписываемую имаму |100| Фахр-и-Рази. Некоторые говорят, что это не есть могила Фахр-уд-дин-и-Рази. Могилу Ибн-Хаджиба тоже там показывали, (но у нас уже) не было желания видеть ее.

В этих окрестностях было много остатков величественных зданий, между прочим сохранился минарет, имевший высоту в 60 «зар», а толщина его была четыре «зар'а». Говорят, когда войско монголов увидело этот минарет на расстоянии двух-трех переходов, они бросились грабить Хорезм и Гургандж. Спустя два-три дня они дошли до этого места; от страшной ярости, что кони их устали, они разрушили этот минарет, все же, вот то, что мы видели, осталось (от него). Мы видели еще несколько гробниц, одна (из них) шейха Шарафа, а другую называют именем Кара-капы. Из выдающихся древних памятников мы видели высокое здание с куполом, облицованным изразцами, весьма солидное, величественное, красивое и прочное; (нам) сказали, что это могила Торе Бай-ханум, (О ней см. В. В. Бартольд. История культурной жизни Туркестана, стр. 208. О той же башне упоминает Агехи (см. ниже) под названием Торе-бахт ханум) дочери Кутлуг Султана.

Куня Ургенч в настоящее время, благодаря усердию хана Хивы |101| Мухаммед Эмин-хана, хорезмшаха, начал приходить в культурное состояние, думается, что он примет еще более цветущий вид. Мы заметили та» группу конных казахов и каракалпаков в странных одеяниях и с удивительными шапками. В древности Гургандж называли Джурджанийе; долгота его 135° и широта 42°.

В этой местности есть много известных (в истории) или (совершенно) незначительных деревень и укрепленных пунктов. [295]

|106| Ныне Мерв, (В тексте с обычным эпитетом: «Мерв-и-шахиджан») в силу современных обстоятельств, тоже входит в состав владений Бухары и вышел из подданства хивинскому хану. Ежегодно из-за него происходят вооруженные столкновения, но мервцы не платят хараджа (Харадж — земельный налог в размере от 1/5 до 1/10 урожая) бухарцам. Алла-кули-хан (Хивинский хан, правивший с 1825 по 1842 г. Подробности о нем см. стр. 427 и сл) построил там крепость, поставил несколько пушек и назначил губернатором дядю своего мехтера — министра. Жители Мерва подняли мятеж, убили губернатора и завладели пушками и цитаделью. (Более подробно об этом см. ниже рассказ Агехи и кокандского историка Аваз Мухаммеда (стр. 489-490)

|109| Мерв — известный город в Хорасане, принадлежащий к четвертому климату. (Человека) имеющего к нему отношение, называют мервези, вопреки общему суждению. (Т. е. общему правилу об образовании таких имен прилагательных) Называют его Мерв-и-Шахиджан, т. е. «Душа царя»; он принадлежит к числу построек Александра Македонского, (который) назвал его по-гречески Марджанус. Раньше (Мерв) находился во владении у командированных ханом Хорезма лиц, как об этом было (уже) указано; (затем) (мёрвцы) изменили хивинскому хану и выразили дружественные чувства эмиру Бухары, но они никому не .платят хараджа и кичатся (своими) своеволием и своевластием.

Мургаб — город в расстоянии сорока фарсахов от Мерва, но р. Мургаб называют Мерверудом, а из Мерва в Хорасан приходят в течение десяти дней.

Серахс — город в Хорасане, принадлежащий к четвертому климату и связанный по происхождению с Серахсом, сыном Гударза. В этой местности происходило много кровопролития между иранцами и туранцами; долгота (этого города) 94°, широта 37°. В древние времена отсюда происходили достопочтенные шейхи, вроде Лукман-и-Серахси и Абуль-Фазл-и-Серахси. Теперь (город) находится во владении туркмен теке; иногда они предпочитают подчиняться хивинскому хану, а иногда находят выгодным повиноваться губернаторам Хорасана. В 1248 г. х. (1832/33 г.), когда победоносный шахзаде покойный Аббас-мирза (Аббас-мирза, наследник Фатх Али-шаха, в тексте «Наиб-ус-салтане») предпринял поход в Хорасан, он с несколькими полками направился на Серахс через Ак Дербенд, перебил некоторое количество туркмен-салыров, освободил три тысячи иранских пленных и взял в плен три тысячи туркмен. В этом 1267 г. х. Султан Мурад-мирза (В тексте: Навваб Хусам-ус-султане) тоже отправился из Хорасана на Серахс и сразился, перебил на обратном пути туркмен, которые вышли в набег, но дело у него не пошло так, как подобало, вследствие некоторых затруднительных обстоятельств, и Аббас-кули-хан дереджезский назначен был губернатором этой области. Из Серахса в Теджен есть дорога, из Теджена же в несколько [296] дней можно дойти до Хивы, и мир Ахмед-хан, джемшид, назначен со стороны хана Хивы губернатором Теджена и (уполномочен) поддерживать порядок в этой местности….

|112| ….Когда в результате появления державы Надир-шаха, афшара, в состоянии верховной власти большинства правителей (среднеазиатских) стран замечена была неустойчивость и смута, туркменское племя йомутов, захватило в свои руки все местности и укрепленные пункты Хорезма и утвердило свою власть над этой областью. (Таким образом) верховенство в этой стране некоторое время находилось в руках племени йомутов. (Затем) племя узбеков, обитавшее в Кунграде и принадлежавшее к потомкам монголов, подняло знамя завоевания страны. Первым из этого племени, заявившим права на высшую власть, был Эльтузер, сын Эвез-инака, сына Мухаммед Эмина. Эльтузер-хан, войдя в соглашение и компанию с некоторыми из людей (своего племени) и подобрав толпу приверженцев, выступил из |113| Кунграда в 1211 г. х. (1796 г.) и завязал побоище с туркменским племенем йомутов. Постепенно дела его приняли благоприятный оборот, — он выгнал йомутов из Гурганджа и Хорезма и отправил (их) на Гюрген. (Тогда) племя йомутов, собравшись, вновь выступило на борьбу, но после упорного боя на стоянке Ганге Чашкен бежало, и Эльтузер-хан воссел на ханском троне. Правление его продолжалось два года, и в 1213 г. х. (1798 г.) он утонул в Джейхуне. Мухаммед Рахим-хан, сын Эвез-инака, после (смерти) своего старшего брата воссел на ханском престоле и прилежно занялся устроением дел государства; он воевал с Бухарой, теке и йомутами (и) всех (их) победил; в течение двадцати семи лет он правил Хорезмом и умер в 1257 г. х. (1841 г.). (Хронология автора нуждается в исправлениях (см. ниже, стр. 355 и сл.)

|115| У хана Хивы есть правило: своим приближенным из племени йомутов,. гоклен, чоудор и др. он дает (в пользование) воду и землю; каждый, кому он даст один «танап» земли, во время похода должен привести одного всадника , всякий, кому он даст десять «танапов», должен привести десять всадников, а каждый всадник должен привести с собой двух верблюдов для перевозки походного провианта.

|116| Мы решили (25 зуль-ка'да 1267 г. х. — 21 сентября 1861 г.) двинуться Куня Ургенча... Пройдя четыре фарсаха, мы прибыли на стоянку Гаткар; в этом месте тоже мы увидели сад, недавно устроенный ханом Хивы, и засаженный деревьями; там мы отдохнули и с наступлением дня тронулись (дальше)... В общем, мы возвращались, останавливаясь на тех же стоянках и в том же порядке, как мы проходили их, направляясь из Астрабада.

В Чиришли до нашего слуха дошло, что племя йомутов, обитающих на Гюргене, подняло бунт и возмущение в Астрабаде против своего губернатора Мухаммед Вели-хана, беглербеги, каджара. От этих вестей в настроении путешественников появилось беспокойство, но мы вынуждены были [297] итти по Астрабадской дороге; ни одна из стоянок не представляла (необходимых условий) населенной местности, чтобы можно было остановиться, |117| потому что если бы где-нибудь случилась продолжительная остановка, то обнаружился бы недостаток в воде и путевом провианте; (итак) мы двигались от стоянки к стоянке, сильно беспокоясь, пока не прибыли на стоянку Куймет-ата. Там мы заметили толпу женщин, детей и нескольких стариков. Выяснилось, что это — племя йомутов, которые бежали из окрестностей Гюргена в страхе перед толпами (иранской армии и гокленов и направляются в сторону Хорезма и Хивы, мужчины (же), способные действовать, и молодежь их совместно с (прочими) йомутами дерутся и сражаются с солдатами беглербеги. Мой спутник, посланник хана, советовал им отправляться в Хиву и обнадеживал их милостью хана Хорезма, а я их удерживал от ухода (в Хиву) и убеждал вернуться. Враждебные отношения йомутов к беглербеги выяснились (вполне); а беспокойство и опасения (моих) спутников увеличились; мне рассказали, что солдаты беглербеги угнали двадцать тысяч баранов у йомутов, а туркмены-гоклены увели тысячу их верблюдов, что дорога на Гюрген от поднятого туркменами мятежа небезопасна и что (туркмены) сговорились между собой убивать, разбойничать, забирать в плен и грабить.

Но, уповая на силу звезды и счастья его величества шахашнаха, продолжали путь и не страшились этих вестей, пока не прибыли на стоянку, называемую Кесик-минар и Мешхед-и-Мисриян.

Надо заметить, что от Гурганджа до Гюргена находится много остатков разрушенных и опустошенных городов; очевидно, что они лишились |118| (своего) цветущего состояния большей частью во время смут, внесенных войском татар и монголов. Между прочим, у самой дороги находятся остатки обширного города; так как на пути (в Хиву) у меня не оказалось возможности осмотреть их, то на обратном пути я отправился туда с группой хорезмских всадников и йомутов. Выяснилось, что это был громадный город и там мы увидели остатки зданий, памятников культа, водоемов и многочисленных могил; там виднелось несколько куполообразных построек — больших, малых и средней величины, сооруженных из больших жженых кирпичей и алебастра. В некоторые, из них я входил и осматривал; одна из них была больше всех и расположена на холме; я туда вошел и прочел «фатихэ». Это было старинное здание с громадным куполом, возведенное, очень высоко; оно было выстроено из жженых кирпичей и покрыто прекрасными изразцами; вокруг купола были видны остатки письмен, которые походили на куфические письмена.

Отсюда мы двинулись дальше и шли от стоянки к стоянке. Короче говоря, на всем пути распространялась и передавалась из уст в уста весть о мятеже йомутов Гюргена и враждебных действиях их против губернатора Астрабада; стало ясным, что они меня поджидают, чтобы преградить путь и меня захватить; поэтому посылка вперед человека} чтобы известить беглербеги (о нашем прибытии) была (бы) неблагоразумной, так как [298] явилась бы поводом для лучшей осведомленности туркмен о дне (нашего) приезда. Прибыв в окрестности р. Атрека, где обитает большая часть мятежных туркмен, поев и сочтя сон неуместным, я и мои спутники через два-три часа после заката, передвинувшись (дальше), решили переправиться через р. Атрек и достичь Гургана и Астрабада.

Пройдя незначительную часть пути, мы увидели следы множества лошадиных копыт; стало ясным, что (туркмены) были здесь и прошли невдалеке от нас. Каждый (из нас) думал и говорил (об этом) на свой лад. Так как но внешним признакам, на основании доводов разума и слышанных вестей у меня все время складывалось убеждение, что мятежные атрекские туркмены намереваются захватить меня, то мне пришла в голову мысль, что нужно пройти по мало посещаемой дороге в окрестностях становищ этого |119| племени... (Переправившись через Атрек), мы прошли влево от дороги, где земля представляла собою солончак; мы миновали эту страшную местность... (и) шли по направлению к Гургану и Астрабаду.

Так как во время поездки от берега р. Гюргена (на пути в Хиву) я остановился в семье Кара-хана (из племени) йомутов-атабай, (члены) которой из рода в род были слугами (иранской) державы и каджарских султанов, (так как) я ел с ними хлеб и соль (и у меня) с ними, с некоторыми старшинами племен и с «кази» йомутов-атабай завязалось знакомство, то я счел самым подходящим для нас остановиться в доме Кара-хана или (Дурды)-кули- хана, или «кази»; о том (же), что делалось в Астрабаде, мы не имели вестей. В это (самое) время, когда мы шли прямо по дороге, навстречу нам подошел какой-то пешеход; у него спросили, что произошло, (и) он сказал: «Кара-хана беглербеги захватил и бросил в тюрьму, а тысяча конных бунтовщиков вот только что перед вами отправилась разрушать плотину на р. Гюргене». Посланник хана-хорезмшаха и другие от этой вести пришли в полное замешательство и остолбенели; кто-то сказал: «-Лучше итти влево, так как там нет обычной дороги и так как (туркменские) всадники могут спереди встретиться с нами; Дурды-кули-хан тоже, кажется, в этой стороне имеет становище и будет дорожить нашим прибытием, сочтя его выгодным, а если окажется необходимым, то он сам и его всадники будут сопровождать нас в поездке в Астрабад». Вдали показалось несколько становищ и кибиток; повернув к ним, мы продолжали ехать... Затем мы послали туда человека, и когда он вернулся, выяснилось, что это — не становище Дурды-кули-хана, а кибитки племени илькай; наши сказали: «Закон у туркмен таков, что кто идет к ним в дом, бывает в безопасности от врагов»; поневоле, в страхе и надежде, мы поехали туда и сделали остановку. Туркмены принесли хлебами выказали готовность услужить нам. Нами было |120| замечено там несколько пленных из солдат (иранской) армии, и тогда их услужливость была хорошо понята. Мы предпочли поскорее двинуться оттуда, нежели оставаться на месте, и удалились от того становища на несколько «мейдадов» пути. Даже за такой небольшой срок нашего пребывания туркмены похитили ружье Мухаммед Шериф-бая, подали вести нашим [299] врагам, а сами в ожидании (подхода) бунтовщиков вместе с нами выступили в путь, желая нас провожать. Вдруг по левую руку от нас поднялась в воздух пыль, и мы распознали, что в этих быстро крутящихся клубах пыли скачут во весь опор люди, которые намерены напасть на нас и вступить в бой. Пыль сгустилась, всадники стали непрерывно подъезжать, они подняли неистовый крик и рев как «гули» и «дивы» и набросились на наш обоз; ты сказал бы, что это волки напали на стадо или тюрки га зерновой хлеб. Верблюды, нагруженные моим багажом, находились в руках туркмен- йомутов, бывших и приятелями каравана и компаньонами разбойников; (погонщики) намеренно учинив оплошность, задержали (этих верблюдов) в хвосте (каравана). Туркмены до них добрались и разграбили (мой багаж): часть его была брошена на землю, часть прошла вперед, а большая часть попала в руки грабителей. Я имел у пояса пистолет; пустив лошадь вскачь, я направил его на них. Они узнали меня и погнали (своих) коней, стремясь ко мне...

Мои спутники промолвили: «Это ведь все из-за тебя, зачем попусту ты идешь на отчаянно смелых всадников и своими собственными ногами ищешь своей гибели». Я и сам увидал, что они больше всего заняты мной и гонят коня вражды и торопливости только в мою сторону. Я отступил назад, стал спокойно на месте, своих спутников побуждал к обороне против туркмен и тревожно раздумывал, будучи в полном недоумении в отношении исхода всего этого дела. Наконец, Мухаммед Шериф-бай, посланник хорезмского хана, сказал им: «Я командирован царственным ханом, т. е. Мухаммед Эмин-ханом, к его величеству падишаху Ирана, а ваши соплеменники и |121| родичи все в стране Хорезма подчинены великому хану Хивы, я не знаю, на какую (это) вы решились дерзость, выступив против нас: с одной стороны, победоносное войско Ирана стоит в Астрабаде, а с другой стороны, за нашей спиной находится хорезмский хан, прибывший в Куня Ургенч, а мы командированы одним правительством к другому». Они ответили: «Ни до кого у нас нет дела, и ни с кем мы не ссоримся, такого-то по имени, иранского посла, вручите нам, и сами все благополучно продолжайте путь — только до него у нас есть дело». Стало ясным, что: (полустишие) — «все их стремление заключается в моей гибели». Я сказал: «У меня с вами какие (могут быть) прежние связи и отношения, какая неприязнь и вражда?» Они промолвили: «Никаких прежних отношений не существует, но мы в течение многих лет служили (иранскому) правительству и за последнее это время оказали ему тоже услуги, и вот (теперь) наших баранов угнали и наших старшин захватили; теперь мы захватим тебя, будем держать тебя в плену и будем требовать (возвращения) нашего имущества». Я сказал: Эй, глупцы, у меня в этой степи есть знатное имя и официальное положение, есть важный чин и сановитость, толпа свиты и внешняя пышность, но у порога царственного (дворца) никто меня не спросит, кто ты таков и отчего (стоишь) у этих дверей — так много (людей) подобных мне встречается в каждом уголке (Ирана), что не поддается исчислению и превышает [300] всякое число; я сам знаю, что не буду годиться в заложники, никто не даст за меня ни гроша и не выкупит меня ни за что».

(Туркмены) отвечали: «Это не так, мы тебя возьмем в плен и продадим», если же тебя не купят, мы тебя убьем, или просто будем держать у себя — все же ты, твои спутники и твое имущество представляете некоторую ценность, хитростью ли и обманом, нападением ли на нас и вооруженной борьбой ты все-таки не освободишься из наших рук и не поспешишь в Астрабад и Тегеран». Хотя втайне я и перепугался их, но внешне я рассмеялся |122| и сказал: (стихи автора) «... когда я положу на лук летящую (как птица) стрелу, я не стану спрашивать, тюрк ли ты или туркмен; в путы йомутов я не попаду, как не может запутаться дарственный сокол в нитях паука; на этой земле и камнях пролить свою кровь мне лучше, чем быть в плену и позоре». Я позвал бухарских, ферганских, хивинских старшин и сказал: «Так обстоят дела, но они говорят так для того, чтобы вас разъединить и чтобы затем одолеть всех вас». Те сказали: «Да, это так». Я продолжал: «Не думайте, что человек, находящийся в страхе, никогда не избавится от опасности, и что трус никогда не встретится с опасностью». Тогда конные и пешие собрались (в кучу), верблюдов с вьюками уложили на землю вереница за вереницей, женщин и стариков поместили в середину, молодые и смелые (среди них) расправили руки и, взяв оружие, вышли вперед, смело выступили против туркмен и сказали: «Пока хоть один из нас останется в живых, вам нечего и думать завладеть ханом-послом». Они вытащили сабли, направили (против туркмен) ружья и попросили у меня разрешения (начать стрельбу). Я сказал: «В (самих) йомутов не стреляйте, разряжайте ружья по сторонам их и в их лошадей, чтобы они знали, что они задумали нелегкое дело». Они несколько раз сказали туркменским всадникам: «Убирайтесь, иначе мы будем стрелять», но те не поверили. Тогда (мои спутники) разрядили ружья и ранили или даже убили несколько их лошадей. (Туркменские) всадники отступили назад, поговорили между собой, вторично скопились толпой и, подняв внезапно крик и рев, ринулись на Пас; вышло так, что несколько человек из сопровождавших меня бросились на них с саблями и стали рубить их по плечам; (тогда) получив ранение, они отступили. Хорезмские конные туркмены отгоняли (нападавших) туркмен, усовещевали (их), говоря: «Мы ничего не имеем против вас, только уходите». Когда наш обоз тронулся с места и направился в путь, |123| (туркмены) двинулись с четырех сторон каравана; нескольких туркестанских паломников, которые, выйдя из середины каравана, вообще ехали с краю, они схватили и увели; (тогда) вторично разгорелся огонь сражения и раскалилась печь рукопашного боя: афганские и кабульские всадники, подобно забульским смельчакам, воскликнули «Аллах велик», забросили за плечи концы тюрбанов, взялись за сабли и ружья, ринулись на них по четырем направлениям и отбросили их во все четыре стороны, но для защиты и подкрепления их со всех сторон непрестанно подъезжали всадники из туркменских племен, и они каждое мгновение увеличивались в количестве. [301]

Солнце миновало предзакатное время, и день приближался к исходу, и стало ясным, что когда настанет ночь, и воздух потемнеет, и друг от вpaгa не будет распознаваем, (туркмены) бросятся на нас и покончат с нами. Посланник хивинского хана предложил план взаимного примирения — они потребовали сумму за примирение в размере одной тысячи туманов. В конце концов они взяли четыреста пятьдесят «тилля» и все же ехали вместе с нами. Около заката они вторично подняли бунт; тогда мы опять положили на землю быстроходных горбатых верблюдов вместе с их вьюками и всадниками и не видели выхода из этого положения; вода и путевой провиант также пришли к концу; мы уже двигались два дня и две ночи без пищи , и сна, без хлеба и воды в надежде сегодня достичь Астрабада, и вот под конец (последнего) дня случилось такое дело; от трудностей пути и усталости в телах не осталось силы, а в бурдюках не было воды. Сколько мы ни придумывали способов к тому, чтобы (с нашей стороны) пробрался, перенося страдания, всадник в Астрабад к генерал-губернатору и мирпанджу, йомуты, ехавшие с нами, из страха перед гокленами и мои спутники из боязни перед обоими племенами не согласились, да и окружающая нас местности была заграждена, и никто из нас не смел выйти наружу, и дело дошло до того, что наиболее чувствительные сердцем в караване смотрели на меня и меня |124| оплакивали... Я увидел путь спасения закрытым со всех сторон, а себя, .лишенного силы и пищи, во власти племени йомутов... Мне пришло в голову, что кроме разногласия во взглядах (среди) этого племени и засилья одной части (племени) над другой нет никакого другого средства для нашего спасения... Дело дошло до того, что я уже был согласен отдаться в плен йомутам для того, чтобы люди получили свободу, и в этом я усматривал полный ущерб и бесславие для иранского правительства: если оно не истребует меня от туркмен, то это (будет) далеким от попечения о подданных, если же станет требовать, то туркмены раскроют двери бесконечных притязаний; возможно также, что некоторые лица, которые несочувственно относились к моей поездке в Хиву, доложат его величеству падишаху, что этот человек был неспособен к такой службе и так осложнил дело... Вдруг я увидел, что мой слуга пришел и говорит: «Вот прибыл йомутский судья («кази»), который |125| во время нашего отправления (из Астрабада) находился вместе с вами не только в доме Кара-хана, но и на всем пути до самого Атрека, и хочет с вами видеться и поговорить». Я промолвил (полустишие): «Кто хочет (притри), пусть приходит, кто хочет (говорить), пусть, говорит» — (мне безразлично), я (ведь) вот в пустыне Гургана, окруженный со всех сторон туркменами». Судья пришел, произнес приветствие и повел ко мне речь. Я сказал: «О судья, не считаясь с прошлой дружбой, ты также согласен на мой плен и с туркменами Атрека пришел Захватить меня. Хороша дружба и приятельское отношение!» Тот сказал: «Нет, клянусь Аллахом, я не сочувствую этому племени и от этих смутьянов не получил никакого осведомления: я был на берегу Гюргена в своем становище, когда я услышал эти страшные вести; я пришел теперь сюда и вижу это сборище и эти враждебные [302] действия; сколько я ни угрожаю этим мятежным бунтовщикам и непокорным смутьянам, они не слушают моих добрых увещаний и не поступают по моим словам», Я промолвил: «Всюду, где речам разумных не придают значения, мнению глупцов будет принадлежать воздействие; если ты говоришь правду и идешь по пути искренности, пошли человека к своему племени и становищу, к племени и становищу Кара-хана и Кули-хана, которые питали ко мне приязнь, и призови на мое освобождение всадников (племени) атабай и ак, чтобы выяснилось, кто является (преданным) слугой и кто предателем», Судья немедленно послал своего брата и дал знать в свое становище. Сестра Кара-хана, (из племени) атабай, которая была замужем .за его двоюродным братом Накы Али-ханом из племени йомут и ей было оказано кое-какое милостивое внимание, (Т. е. я с ней немного был знаком) после захвата в плен Кара-хана и его детей в Астрабаде, была полновластной распорядительницей и наиболее почитаемой женщиной в становище его брата. Когда она услышала, что я выступил, намереваясь прибыть в дом Кара-хана, и что на |126| пути на меня напали туркмены Атрека, она, согласно обычаю, который распространен среди туркменских женщин, растрепала свои седые волосы, подняла жалобный вопль и крик и сказала: «Эй, туркменский народ, куда девалась ваша доблесть. Тела и души наши и наших отцов дополна насыщены солью каджарских падишахов, а Ходженд-верды, (один) из наших дедов, после своей смерти упокоился у "ворот правительства" в четырехарочном надгробии по приказу Ага Мухаммед-шаха. Кара-хан, сгинь ты со света! Служителя падишаха Ирана, который шел к нашему племени и дому, атрекцы окружили. Какой позор может быть выше этого.." Если вы не приведете его с честью в наше становище, то считайте меня мертвой от яда негодования!»

Родичи и домочадцы племени атабай и ак, услышав эту весть, оповестили один другого, сели на коней и один за другим непрерывно стали прибывать на равнину, где произошло это страшное событие.

В то самое время, как я, мой сын Али-кули, мой родич Неджеф-кули и мои слуги находились в полном оцепенении и раздумье, один человек по имени Казем, племянник Кара-хана, который во время моего отправления в Хорезм был моим караульным и приставлен ко мне, и которому я подарил хорошее почетное платье, подъехал, увидел меня, сидящего в темноте среди верблюдов, и рассказал всю историю. Я не поверил, но вслед за ним подоспели Мухаммед Керим-хан, Эльтузер-хан, сердар, родичи Кара-хана и Кули-хана и судья; они сказали: «Не дело стоять на месте, потому что если в эту ночь вы остановитесь на этой равнине, то завтра утром от сильного скопления тукменских племен вы не сможете вырваться на свободу и спастись...» Мне пришло на мысль, что во всяком случае лучше уйти в дом Кара-хана из этой кровавой и лютой равнины; поэтому мы двинулись в путь, а туркменские всадники, (принадлежавшие) ко всевозможным [303] племенам, шли вокруг нас и нашего обоза и подстерегали удобный случай, но не находили возможности напасть на нас; всякий раз как они подходили ближе, всадники атабайские, в особенности Казем и другие, |127| посылали им ругательства и говорили свои имена. Атрекские разбойники услышали по именам старшин хорезмских племен и от страха перед ними прянули в сторону, но около фарсаха сопровождали нас, не добились никакого результата, понемногу стали удаляться, и наконец, рассеялись. После полуночи мы прибыли в становище Кара-хана и остановились на отдых в одной кибитке. Та самая женщина с характером мужчины, имя которой я не знаю, пришла ко мне вместе с йомутским судьей и долго плакала. Я сказал: «Если ты плачешь над Кара-ханом, то бог сможет его освободить». Онa промолвила: «Нет, каждый из нас есть Кара-хан, — я над тобой плачу из-за того, что отверженные туркмены хотели захватить тебя в плен, на самом же деле целью их являлся наш позор, так как всякий, кто услышал бы о таком происшествии, подумал бы, что племя Кара-хан, вследствие его ареста, замыслило такое вероломство». Я остался в изумлении перед проницательностью и догадливостью той старухи и обнадежил ее милостью приверженцев шахского двора, средоточия справедливости. Ночью я заснул, поев кое-чего. Поутру я встал ото сна и прибрал жилище; йомутские старшины вошли в кибитку и занялись беседой. Было решено, что я пошлю человека к генерал-губернатору Астрабада и подробно напишу ему о всем случившемся. В конце концов я написал письмо и приказал отправиться в Астрабад мирзе Али Накы, врачу полка афшаров, который был в плену в Хиве и которого я взял оттуда с собой.

От хана-генерал-губернатора пришло в ответ письмо с извещением о том, что заслуга племен атабай и ак вполне доказана, оставаться в доме Кара-хана больше нет смысла, отправляйтесь в г. Астрабад через Махмуд- абад, а я увижусь с вами в городе...

Я слышал, что на р. Гюргене сооружена плотина, построена крепость Султан-абад, а также выстроен редут, и что отряд храброго войска его величества падишаха Ирана стоит в пределах Астрабада; если я отправлюсь в стольный город Тегеран, не повидавши их, не уразумев положения |128| и состояния йомутов и Астрабада и не разузнав об (истинной) службе народу и об измене ему, то падишах Ирана скажет: «Эй, человек, в то время, когда я тебя отпускал в путь, тебе было сказано — опиши и изложи подробно положение страны, все необычное, как мелочи, так и самое важное со дня выступления в путь до дня возвращения, для того чтобы ты всесторонне был осведомлен; теперь, когда ты вернулся из Астрабада, расскажи, что ты видел и что уразумел». Если я скажу: «Плотину на Гюргене я не видел, положение Астрабада и йомутов я не уразумел», то конечно шах меня накажет за такую полную бездеятельность. Я должен непременно пройти через местность, населенную туркменами атабай и джафарбай, чтобы подробно осмотреть плотину, которая сооружена на р. Гюргене, произвести подсчет тамошней стражи и получить исчерпывающие сведения о редуте, о войске, [304] о крепости, построенной там, о Джафар-абаде и о прочем; поэтому никогда не повидав все это, я не пойду в Астрабад. Вторично написав мне записку и послав ко мне Кули-хана и Клыч-хана, генерал-губернатор заявил мне: «Приходите в Астрабад по какой угодно дороге, а племенам джафарбай, Ата-хана и Аллах Назар-хана поручается встретить (вас) и находиться в вашем распоряжении».

Поэтому, спустя две ночи и один день, я, одарив почетным платьем судью, сестру Кара-хана и Казем-бека, его племянника, выступил из становища Кара-хана. Большинство йомутских старейшин и вельмож, пришло повидаться со мной, даже Хасан-хан, известный под именем Хасан-и-Чуган; (этот последний) много жаловался на хана-генерал-губернатора. Я сказал: «Генерал-губернатор, — большой и умный человек; по одному только вашему слову правительство (иранской) державы не признает его поступка предосудительным». Так как ему раньше говорили кое-какие речи, |129| которые сделали его сторонником Хивы, то я удержал его от этих помыслов и ясно сказал ему, что «хивинский хан выразил подчинение и искренней относится к его величеству шаханшаху и послал со мной посла. Бели туркмены йомуты и гоклены, живущие в округе Астрабада, направятся в область Хивы, то по одному только приказу правителей иранской державы хивинский хан, перевязав (как пленных) то племя, отправит их обратно; откажитесь от этих незрелых помыслов и постарайтесь мирно ужиться с генерал- губернатором Астрабада, потому что по вашему желанию и в угоду вам никто не сместит его с управления Астрабадом, а я буду заступником и посредником для вас перед генерал-губернатором». Итак Хасан-хан и некоторые старшины, распрощавшись со мной вблизи дома Кара-хана, уехали. После двух дней пребывания Мухаммед кули-хан, Клыч-хан, Эльтузер-сердар, прочие ханы племен атабай и ак и родичи судьи, в сопровождении большого количества всадников, (выступили и) шли с нами. Когда мы прибыли в окрестности Гюргена, ханы (племени) джафарбай и их всадника встретили нас; мы отпустили всадников племени атабай, и они уехали. [После осмотра выстроенной генерал-губернатором Астрабада плотины на р. Тюргене, Риза-кули-хан посетил расположенный невдалеке редут, от начальника охраны которого Хамза-хана Анзани он узнал подробности, о которых он умалчивает, недавнего вооруженного столкновения туркмен с войсками генерал-губернатора Астрабада и мирпанджа; затем весь караван Риза-кули-хана остановился на холме у д. Джафар-абад вблизи лагеря иранских войск. Занятый раздачей жалованья солдатам, генерал-губернатор прислал Риза-кули-хану приглашение пожаловать к нему вечером.]

|130| Вечером мы отправились вместе с Мухаммед Шериф-баем (к генерал- губернатору) и устроили собеседование. Я вкратце сообщил ему, как прошло мое путешествие, свои соображения обо всем и откровенно сказал, что если туркмены придут в полное отчаяние, то по подстрекательству злонамеренных лиц отправятся в Хиву и ежедневно будут зачинщиками смуты на Гюргене; освобождение Кара-хана явится поводом к доверию и [305] удовлетворению со стороны племени атабай; да и на самом деле он не совершил никакой измены (иранскому) правительству. (Генерал-губернатор) сказал: «Так как его августейшему величеству уже доложено, то и я, и мирпандж и вы выступим ходатаями, чтобы ему дано было прощение, и так как его племенем проявлена новая заслуга в защите вас, то пусть снимут цепи с его шеи и его обласкают...»

Так как большую часть сосудов и приспособлений для закваски хлеба, медной посуды и принадлежностей для стряпни туркмены (у меня) отняли, то в Астрабаде была куплена в меру необходимости медная утварь для употребления...

[На пути из Астрабада через перевал Кузлук (Лучший и доступнейший, наиболее торный и приспособленный для вьючного движения из перевалов через Эльбурзский хребет на пути от Каспийского моря через Астрабад в Шахруд-Бастамскую равнину; другое его название — Виджменоу. Перевал этот находится в 14 английских милях от Астрабада и в высоту достигает 9700 фут., по Rabino — 7200, Wijmanu же следует дальше и достигает 9000 фут. Л. Артамонов. Астрабад-Шахрудский район и Северный Хорасан, ч. II, вып. 1, стр. 7; H.-L. Rabino.Mazandaran and Astarabad, 1928, p. 79, 163) в лесистой и трудно проходимой горной местности.]

|132| (1 мухаррема 1268 г. х. — 27 октября 1851 г.)....Узбекам и туркменам, бродящим по равнине и кочующим в степи, которые мало видали высоких гор и в стране которых нет лесов и высоких гористых местностей, на этом пути пришлось испытать много страданий. Так как закон их таков, что когда они услышат странные речи или идут по необыкновенной дороге, они складывают на груди руки и часто говорят: «тоубэ, тоубэ», (Букв.: «О (боже) хранитель») «аль-хафиз, аль-хафиз», (Букв.: «раскаяние») то в тот день и в ту ночь вследствие густых лесов и трудно проходимых гор эти действия и эти слова неоднократно от них исходили...

|139| Итак, я два-три раза водил к нему (Первый министр (Садр-и-азам) И'тимад-уд-доуле мирза Насрулла Ага-хан Нури, сменивший 19 (или 22) мухаррема 1268 г. х. (1851 г.) вскоре по приезде Риза-кули-хана из Хивы (вернулся в Тегеран 17 мухаррема 1268 г. х.) знаменитого Эмир-и-низама мирза Тагы-хана фараханского, сосланного в Кашан и убитого по приказу шаха Насир-уд-дина посредством вскрытия вен 17 раби I 1268 г. х. (10 января 1852 г.) Мухаммед Шериф-бая, посла хивинского хана, и он оказал ему много милостей. Спустя несколько месяцев, его, одаренного почетным платьем и осыпанного милостивыми подарками, оп отпустил, а со стороны его величества шаханшаха была вручена для |140| хивинского хана нюхательная табакерка, изукрашенная драгоценными камнями; точно так же со своей стороны первый министр послал в подарок мехтеру Якуб ибн Юсуфу, министру Хорезма, пенал с золотой, покрытой эмалью, чернильницей и касательно подчинения шаханшаху Ирана изложил пространную речь устно и письменно; Мухаммед Шериф-бай обязался оказать всяческие услуги и уехал. [306]

Когда после этого прошло некоторое время, никаких признаков искреннего расположения не было видно, наоборот, изо дня в день появлялись знаки гордого самообольщения и упорного ослушания; иногда (хивинский хан) водил войско против Серахса и Мерва, а иной раз он приказывал туркменам произвести набег на местности Хорасана. Правители (иранской) державы были раздражены этим обстоятельством, но проявляли обходительную сдержанность. Когда враждебное отношение, лицемерие, непокорность и враждебная обособленность его дошли до высшего предела, правители Мерва и Серахса и пограничные начальники Хорасана и Гургана изложили целый ряд жалоб на него, а посланцы и письменные доклады их стали поступать непрерывно один за другим. Поэтому почтенный навваб великий принц Феридун-мирза, (Пятый сын Аббас-мирзы Наиб-ус-салтане, наследника престола Фатх Али-шаха) дядя шаханшаха, бывший наместник; Фарса, был назначен генерал-губернатором Хорасана, а мирза Афзалюлла, везир-и-низам, брат первого министра, был назначен для наблюдений, управления делами и заведывания при гробнице имама Али-ибн-Муса ар-Риза; в месяце зуль-ка'да (август 1862 г.) они направились к месту назначения и девятого числа месяца раджаба прибыли в Мешхед.

По приказу его "Шаханшахского величества Феридун-мирза отправил своего младшего брата навваба Султан Мурад-мирзу (Хусам-ус-салтане) в Тегеран и занялся приведением в порядок важнейших дел того края.

Туркмены Мерва и Серахса, которым пришлось туго от произвола и ежегодных грабительских набегов хивинского хана, пожаловались на его притеснения правителю Хорасана и, получив (в качестве) правителя одного из вельмож его двора, были ревностно заняты службою (иранскому) правительству. В эти дни губернатором в Мерве со стороны иранского правительства был Бахадур-хан дереджезский; хивинский хан еще раньше назначил туркмен Кара-яба в грабительский набег на окрестности Мерва и оставил в тех пределах Ахмед-хана, джемншда, бывшего на положении его главнокомандующего, с несколькими тысячами всадников; поэтому в Мерве вздорожал зерновой хлеб.

|141| Эмир Хусейн-хан, брат Сам-хана, ильхани (Вождь курдских племен, населяющих область Кучана в северном Хорасане) Хорасана, с двумя стами всадников вез золото в монетах для Бахадур-хана и солдат Мерва. Когда он подошел к Мерву на расстояние одного перехода, и тысяча всадников кара-ябских и других туркмен окружили его со всех сторон, он, блокированный в середине этих всадников, в течение четырех дней занят был обороной и вооруженной борьбой с ними. На четвертый день, бросившись с обнаженными саблями на фланг кара-ябского войска и положив на месте пятнадцать человек из того скопища, он прорвался через их середину и, пустившись со своими всадниками по дороге в Мерв, достиг места назначения. Одновременно с его приходом Бахадур-хан (выйдя из Мерва) с солдатами и артиллерией бросился на кара-ябских всадников, перебил триста [307] человек, пятьсот человек ранил, а тысячу харваров зернового хлеба, который везли в сторону Кара-яба,он повернул обратно в Мерв и распределил. Когда в Хорезм стали приходить такого рода вести, хивинский хав принял твердое решение завоевать Мерв и Серахс.

Навваб-наместник, пробыв (в Мешхеде) десять дней и совершив паломничество (к гробнице имама Риза), выступил из священного Мешхеда и быстро дошел до Ак Дербенда; придя, он потребовал в Ак Дербенд Сам- хана, ильхани, и Али-кули-хана, афшара, мирпанджа с полком Нусрет, полком афшар и артиллерией; они прибыли. Сам-хан был командирован в Мерв с тысячью харваров зернового хлеба (во главе) воинственных всадников, а навваб-наместник выступил против Серахса. Старшины Серахса, как Ораз-хан, Коушуд-хан и другие, явились (готовые) служить. В это врем» с помощью (придуманного) плана мирза Афзалюлла, взбунтовал жителей Келата против их правителя Джафар-ага, джелаира, который имел повадку лицом сердца стоять к хану Хивы и отдаляться от широких возможностей служить иранскому правительству, и послал хорошо снаряженный отряд против Келата. Джафар-ага, бежав, отправился в Хорезм, чтобы с помощью хана Хивы достичь своей области. Наместник, отправившись в Келат, поставил для охраны Келата генерала мирзу Ибрахим-хана Хамсэ, а оттуда вступил в земли Анау, Ашхабада и Ахала. О туркменами произошли стычки, и они терпели поражения, о чем подробный рассказ обширно изложен в истории (написанной) автором. (Известная история «Раузат-ус-сафа») После приведения |142| в порядок важнейших дел того края высокий навваб-наместник вернулся в священный Мешхед.

Когда Джафар-ага отправился в Хорезм и попросил помощи у хивинского хана, то, по приказанию Мухаммед Эмин-хана, хорезмшаха, тысяча кара-ябских всадников вместе с Джафар-ага совершили набег на Келат, и в течение пяти часов между обеими сторонами шло сражение; брат Джафар-ага и сто человек из его всадников были убиты. Он, не добившись победы, обратился в бегство и стал подстрекать Мухаммед Эмин-хана к завоеванию Серахса, Мерва и Келата. Тот, послав извещение в Меймене, Герат, Ахал и ко всем туркменам, потребовал помощи и подкреплений, — к нему пришли со всех сторон, и он изготовился не только к завоеванию этих областей, но и к завладению Ншпапуром и Сабзеваром. Сперва он послал против Мерва Шах Мурад-инака и кушбеги с артиллерией и тремя тысячами всадников, а сам также, приготовив снаряжение для наступления на Хорасан, выступил в путь и подошел к Серахсу, чтобы, переселив серахсцев, направиться в Хорасан. Когда эти вести были доложены наввабу принцу Феридун-мирзе, наместнику Хорасана, он 17-го числа джумади II (28 марта 1853 г.) выступил из священного Мешхеда с десятью тысячами человек и двинулся быстрым маршем в сторону Ак Дербенда, а Хасан-хана сабзеварского послал с двумя-тремястами всадников на защиту жителей Серахса. [308] (Хасан-хан) прибыл в тот момент, когда между хорезмцами и серахсцами сражение было в полном разгаре; от прихода Хасан-хана серахсцы окрепли духом, а хорезмцы понесли позорное поражение; в руки хорасанских всадников попало пять пушек, пятьсот мушкетов и сто голов на пиках. Весть об этом обстоятельстве увеличила упорство хивинского хана, он решил выступить против и сразиться и с несколькими тысячами всадников подошел (к Серахсу). Навваб-наместник после отправки Хасан-хана сабзеварского |143| двинул на защиту жителей Серахса и на бой с войском Хорезма Мухаммед Хасан-хана, командующего двумя фараханскими полками, с гяррусским полком, с четырьмя пушками и тысячью вполне снаряженных всадников; пятьсот всадников спешно шли вперед быстрым маршем.

При подходе Хасан-хана две тысячи хорезмских всадников, миновав Серахс, пошли против него. Хасан-хан, не проявляя тревоги и упорно обороняясь, без урона и вреда добрался до Серахса. На другой день (упомянутые) пятьсот всадников приблизились к Серахсу. Хивинский хан понял, что (многочисленные), как морские волны, полки будут подходить непрерывно один за другим, и днями и ночами, и что дело станет труднее; он предпочел ускорить завоевание Серахса, а сам также, приняв решение оказать поддержку войску Хорезма, выступил в путь с сорока тысячью человек из племен и родов джемшидов, теймени, Меймене и Шибиргана, войск Кара-яба, салыров и сарыков, теке, гокленов, йомутов и прочих туркмен. До его прибытия между серахсцами и хорезмцами шли бои, и в большей части их победа принадлежала серахсцам и хорасанцам. Мухаммед Хасан-хан фараханский и его полки подошли к Серахсу на расстояние шести фарсахов. Высокоблагороднейший навваб Феридун-мирза отправил к Серахсу быстрым маршем из Ак Дербенда Мехди-кули-мирзу, Сам-хана, ильхани, принца Мухаммед Юсуфа, Эмир-хана (шахсевена) и Мухаммед Хусейн-хана хезаре с двумя тысячами других всадников. В день прихода победоносных войск прибыл также и Мухаммед Эмин-хан хорезмский и обещаниями и угрозами настойчиво призывал свое войско к завоеванию и штурму Серахса. На вершине холма, который по-тюркски называли «Канлы-тепе», т. е. «Кровавый холм», поставили его яркозеленый шатер, и там, сидя со своими приближенными, высшими начальниками, торе, родными и вельможамж, он был занят наблюдением за боем, отправкой (в бой) всадников и раздачей наград большим особам. Из крепости Серахса тоже стремительно вышли наружу Хасан-хан сабзеварский и хорасанские всадники и рядами сражались с хорезмцами; жители Серахса точно так же, без страха и боязни, ходили |144| в атаку на врагов; завязалось большое сражение, пыль затемнила воздух, режущие сабли, как неизбежная судьба, не уставали рубить яремные жилы, и склоняющиеся (своей) вершиной копья говорили свою тайну, (проникая в) сердце и печень.

Поражение и бегство проникло в ряды войска хорезмшаха; приблизительно три тысячи голов со множеством коней и верблюдов, бесчисленным количеством ружей и мушкетов, одна восемнадцатифунтовая пушка, [309] шестнадцать фальконетов и два знамени досталось от них в добычу победоносной иранской армии, которая обратила в бегство хивинское войско. Когда хивинское войско отогнали от города приблизительно на две тысячи шагов, то (войска) внезапно подошли к Канлы-тепе. Мухаммед Эмин-хан от (лившегося) потока крови увидел перед собой пространство вокруг Серахса равным Сыр-дарье и подобным Аму-дарье, а свое войско разбитым; (дальнейшее) пребывание на месте он уже не считал безопасным, решил сесть верхом и вернуться обратно и потребовал для бегства коня. Так как у лично ему предназначенного коня было вышитое золотом седло, а на голове его водружен был султан, и к хвосту его (обычно) прикрепляли золотой шарик, одеяние (же самого хана) было также определенным: на голове он носил султан и диадему, и верх шапки его был красным, а красную одежду, кроме него, никто в той стране не надевает, то серахские и хорасанские всадники в момент своего прибытия в окружающую Канлы-тепе местность его узнали и, решив убить его, от подошвы холма спешно двинулись наверх. Некоторые из спутников хана разбежались, и всадники подъехали к нему и вытащили сабли. Первым приблизился к нему Курбан Кяль. Хивинский хан |145| сказал своим спутникам: «Избавьте меня от этого еретика». Курбан опустил саблю, — удар ее пришелся в рот хивинского хана и рассек его до уха, хан начал жалобно вопить, говоря: «Я — царственный хан и в большом почете возрос, отведите меня живым к падишаху Ирана и не убивайте меня!» Никто не стал слушать этих речей, и Курбан, решив убить его, ранил его; между всадниками произошло побоище за первенство в отсечении его головы, и (в этой свалке) было убито двенадцать человек; в конце концов его голову отделил от туловища Сиххат Нияз-хан, сын Ораз-хана серахского; принадлежавшие хану вещи были разграблены.

Это событие произошло в понедельник последнего числа месяца джумади II 1271 г. х. (19 марта 1855 г.). Из спутников хивинского хана .было убито около 32 человек ..; имена убитых, которые были в списке, и я с некоторыми из них был знаком, следующие:.. Девлет Нияз-юзбаши, сын Нияз Мухаммед-бая, отец которого отправился в Мерв на должность губернатора со стороны Алла-кули-хана, отца Мухаммед Эмин-хана хорезмшаха; мервцы убили его и подняли мятеж..; Бек Мурад-бай /(из племени) теке из Кара-яба; Султан (из племени) теке также из Кара-яба, Мухаммед Шейх, военачальник из Кара-яба, который постоянно совершал набеги на Хорасан с двумя тысячами всадников; сын Аббас-баяиз Кара-яба... Мир-Ахмед-хан, джемшид, был ранен.

|146| Навваб-наместник (Феридун-мирза), отправившись в Серахс, оставался |147| там пять дней, затем направился к Мерву и 18-го числа месяца раджаба прибыл туда. Наведя полный порядок в делах той области, он вернулся первого числа месяца рамазана в священный Мешхед. (Ср. описание тех же событий в Серахсе у других иранских историков (см. выше, стр. 261-265), а также у хивинского историка Агехи (см. ниже, стр. 542 и сл.)

(пер. А. А. Ромаскевича)
Текст воспроизведен по изданию: Материалы по истории туркмен и Туркмении, Том II. XVI-XIX вв. Иранские, бухарские и хивинские источники. М.-Л. АН СССР. 1938