КАРЛ ФРИДРИХ НЕЙМАНН

АФГАНИСТАН И АНГЛИЧАНЕ

в 1841 и 1842 годах.

ОТ ПЕРЕВОДЧИКА.

Сочинение это, помещенное в раумеровом Историческом Альманахе за 1847 год, носит в подлиннике название Trauerspiel in Afghanistan, Трагедия в Афганистане. Подобное название может, при отдельном издании этой монографии, ввести читателя в недоумение относительно настоящего ее содержания. Кроме того, у издателя хранится в рукописи сочинение: Россия и Персия с 1836 по 1839 год, к которому сочинение Нейманна служит [II] как бы дополнением и продолжением. По этим причинам сочтено приличным заменить в переводе название, данное г. Нейманном своему сочинению, другим: Афганистан и Англичане в 1841 и 1842 годах.

Считать Инд границею Индостана — величайшее невежество, как в географическом, так и в историческом отношении. Реки не разделяют, но напротив соединяют людей; поэтому обыкновенно одни и те же племена живут по обоим берегам реки. В особенности же Инд, начиная от устья, до присоединения к нему рек Пенджаба, не составляет ни оборонительной линии, ни военной границы. Если войско разбито близ этого пункта, неприятелю, как доказано уже многими историческими событиями, открывается целый Индостан: этому войску [6] нельзя даже возвратиться на ближайшую операционную линию, которая в таком случае может находиться только за большою пустынею, простирающеюся от запада к востоку, более чем на шестьдесят немецких миль. Внизу своего течения, с восточной стороны река почти непроходима для многочисленного войска; военная сила, занявши там место, могла бы сообщаться постоянно только с Бомбеем, посредством пароходов. Но этим бы конечно не ограничился дальновидный полководец, в случае, если бы дело шло о судьбе Индии. Не менее опасно было бы дать решительное сражение у среднего Инда, по ту сторону Пенджаба, на атокской равнине, в ширину и длину простирающейся на четыре или на пять немецких миль. Разбитая армия должна бы была отступать одною из бесплоднейших и [7] непроходимейших стран Азии, где по причине частых дождей невозможно проходить артиллерии и вьючным животным. От Инда к Сетледжу отступающее войско ожидают всевозможные невыгоды и притом, отовсюду оно может быть обойдено неприятелем. Если же напротив, двигаясь с запада, армия была бы разбита близ Атока, то она могла бы без большого труда возвратиться назад на крепкие позиции, страною, где дожди не так часты и где жизненные средства не так скоро могут истощиться. Наступающее войско могло бы здесь войти в сношения с соседними афганскими племенами и спокойно прожить целый год, тогда как дождливое время, если не совсем отрезывает, то, покрайней мере, весьма затрудняет подвоз припасов к восточным берегам Инда. [8]

Различные народы предпринимавшие завоевания в Индостане и основывавшие там большие царства, старались вообще, побуждаемые естественными условиями этих стран, овладеть путями к Индии, горными странами Афганистана. В продолжении нескольких столетий, все усилия их направлены были к тому, чтобы основаться в Кабуле и Кандагаре, двух местах, которые, как говорит дальновидный и многосведущий министр и друг Акбера, с древнейших времен считались вратами Индостана; первое открывает вход от Турана, второе от Ирана. Если хорошо защищены эти врата, Индия безопасна от вторжений чужеземцев ¹. И англичане должны, хотя, разумеется, с сильным сопротивлением, [9] овладеть этими местами, если они хотят обезопасить свое государство, свое владычество над Пенджабом и Индом. Они протянут наконец свою западную оборонительную линию в горные страны между Кабулом и Гератом, и вероятно даже за Герат, до соляной пустыни, отделяющей Хорасан от плодоносных полей Ирака. Только это может заставить племена Индостана поверить в незыблемость британского владычества. Афганистан — ахиллова пятка, единственная уязвимая сторона обладателей морей — и покорение этой страны, не раз наносившей им беды, всегда будет радостною вестью для Индусов. Следовательно, поход в Афганистан не есть непростительная политическая ошибка, как думают некоторые вследствие поверхностного взгляда на вещи или увлекаясь духом партии: рано или поздно, это неизбежно должно [10] было случиться. Только то, как принялись за это дело; — соперничество, эгоизм и слабость чиновников и генералов, совершенное отсутствие порядка в отношениях, — невежественное в высшей степени управление страною, должны по всей справедливости возбуждать наше изумление и негодование.

Обладание Индом и открытым торговым путем по реке, направило внимание индийского правительства на владения по берегам реки и в странах средней Азии, ибо новая дорога возбудила настоятельную нужду заключать с ними новые союзы или возобновлять прежние. До сих пор еще говорится только о торговле и о мирных гражданских сношениях; но известно уже несколько столетий, что значат эти слова в устах европейцев в Азии. Когда Восточные [11] князьки и племена не хотят позволить обманывать себя под именем дружественно торговых сношений, угрозы и сила оружия принуждают их к неограниченному повиновению. Так было прежде, также точно и теперь.

Дост-Мухаммед считался всегда способнейшим и дальновиднейшим из всех братьев Баракси. В самой наружности его есть нечто поражающее, внушающее уважение. В лице его, в огненных черных глазах просвечивает высокий ум; заботы прорыли ранния глубокие морщины на его высоком челе и убелили его волосы; находясь еще в летах мужества, Дост-Мухаммед кажется уже стариком; но эту старость забываешь при взгляде на одушевленные черты, данные ему природою, на прекрасные манеры, приобретенные им самим, [12] неизменные в счастии и в несчастии ². Владения эмира простирались на севере от Гиндукуша и Бамиана до Гизни, и от Нимлахского сада на востоке до горных стран Хасараха па западе. Он основал свою резиденцию в Кабуле, самой природою назначенном быть главным городом государства, как в политическом, так равно и в торговом отношении; управление Гизни передал он своему брату. Деятельностью и [13] благоразумием, человеколюбием и справедливостью прославился он во всех округах Афганистана и даже за пределами этой страны. Ежедневно в своем главном городе, садился он судить рядом с кади и муллою; сам разрешал спорные случаи на основании корана, законных книг и афганского обычного права. И это не было одною только лицемерною внешностью, обманчивой справедливостью, как бывает часто у деспотов. Правосудие эмира, несмотря на то, что часто он должен был поступать по обстоятельствам, проявлялось во всем управлении государства. Все классы народа прославляли его; земледелец был защищен от насилия и произвола; горожанин безопасно пользовался своим владением и прибытком; строго смотрелось за весами и мерами; торговец доволен был обходительностью чиновников и умеренностью [14] пошлин, не превышавших двух с половиною процентов на сто; воин чувствовал себя счастливым, получая исправно жалованье, что очень редко в азиатских государствах. Беспорядки, случавшиеся иногда, несмотря на все это, в государстве, преступления совершавшиеся не редко, все это должно быть приписано не благородному эмиру, а безнравственному народу, корыстолюбию глав колен и племен. Буквально справедливы слова Дост-Мухаммеда по взятии его в плен англичанами, что: «ему недоставало силы учредить в земле законный порядок.»

При подобных обстоятельствах, прекрасная и плодоносная страна, после нескольких лет опустошения, начала снова и быстро расцветать. Торговцы, с полною безопастностью проезжая государство [15] из конца в конец, чего не было при королях Дурани, стремились толпами в Кабул; городской базар был завален товарами Запада и Востока, и стал одним из богатейших в Азии. Число жителей города возвысилось до 60,000 душ. Таможенные доходы так увеличились в течение немногих лет что ежегодно доставляли эмиру до 200,000 гульденов чистой прибыли: весь доход простирался до 2,000,000 гульденов ³. Бараксийский глава, которого мать была персиянка, находился притом в хороших отношениях с многочисленными и воинственными кизильбашами своей страны; чтобы вполне усвоить себе их привязанность, он выучился их языку, т. е., языку турецкому. Но князь был ненавидим своими братьями, владельцами Кандагара [16] и Пешавера; — они по всей справедливости боялись судьбы других братьев: Джаббара, Султана-Мухаммеда и Мухаммеда-Симана, т. е. того, что их владения присоединятся к кабульскому княжеству.

Дост-Мухаммед, казалось впрочем, об этом еще не думал. Как ревностный мухамедданин, заботился он прежде всего о том, чтобы исторгнуть у сейков их завоевания на западной стороне Инда и освободить угнетенных мусульман из-под тяжкого ига Ренджита. Для этого-то, утвердившись крепко в Кабуле, стал он искать дружбы и содействия индийского правительства. Все англичане, путешествовавшие в Кабул, между которыми один из первых был Муркрофт, были им принимаемы с величайшею ласковостью: он прямо говорил с ними о своем плане соединить [17] под одним владычеством всю монархию Дурани и спрашивал Бёрнса, примет ли Англия его услуги и содействие для уничтожения Ренджит-Синга? в таком случае, эмир обязывался выставить 12,000 человек конницы и артиллерийский парк в 20 пушек. Индийское правительство сочло благоприличным по политическим причинам отказаться от его предложений. Оно не могло пожаловаться на Ренджита, подчинявшемуся беспрекословно всем его желаниям притом оно могло полагать с большою вероятностию, что в государстве магараджи, вскоре после его смерти начнутся беспорядки и оно будет добычею англичан. Во всяком случае, чувствовало оно себя довольно могущественным в отношении к сейкам, чтобы, при первой необходимости, тотчас же положить конец их владычеству. Со стороны [18] сейков, Великобритании нечего было бояться. Напротив того, возвышения большой и сильной исламской монархии на границах Индии не могла она видеть без неудовольствия; подозрительно смотрела она на планы и стремления Баракси. Не задолго еще дуранийские князья предпринимали походы в Индию и хищные афганы не позабыли еще своего владычества в этой стране и своих грабежей. Притом же не только земляки их в Рогилькунде, но и все вообще индостанские мухаммеддане, самые непокорные подданные Великобритании и до сих пор еще ждут с запада завоевателя, который освободит их от владычества неверных. Движение на Инд довольно многочисленного афганистанского войска, без всякого сомнения, возмутило бы весь Индостан и повело бы за собою, если и не важную опасность, то по крайней мере [19] большие беспокойства и смуты. Понимая свой собственный интерес, англичане не должны были соглашаться на предложения кабульского эмира; а напротив стараться помешать его планам чем бы то ни было, хотя бы даже, при недостаточности других средств, распространением мятежей и раздоров в Кабульской стране, что они и не забывали делать, как это видно из истории последнего похода Шаха-Шуджи на Афганистан и из предприятий Ренджит-Синга.

Дост-Мухаммед хотел с своей стороны употребить ислам средством к достижению своих целей; он старался привязать к себе мулл и распространить фанатизм в народе, смотревшем на него с гордостью. Он принял название эмира, напоминающее халифов и первоначально [20] имевшее религиозное значение; возобновлено было даже имя хаси, принятием которого он изъявил решимость до смерти бороться с неверными. Духовная сила его увеличивалась, планы все более и более расширялись. Но дальновидный эмир знал, что одному ему не исполнить этих обширных предприятий, что ему нужны могущественные союзники. Отвергнутый Англиею, он обратился, как мы вскоре увидим, к России и Персии; может быть, думал эмир, с помощию этих государств, я достигну моей цели уничтожения сейков и основания сильной исламской монархии, по мысли и плану Ахмеда-Абдалли.

Набег Шаха-Шуджи сначала до такой степени испугал Дост-Мухаммеда, что он хотел подчиниться верховному владычеству Англии; без сомнения, эмир [21] слышал о тайной помощи, оказанной шаху со стороны индийского правительства через посредство сейков. Но даже и эта просьба его была отвергнута. В Индии думали, что Дурани и в особенности Шах-Шуджа имеют много приверженцев в кабульской земле и что ему будет легко уничтожить своих противников. Дост-Мухаммед приписал все это, по восточному обычаю, личному расположению лорда Бентинка к Шаху-Шудже и Ренджит-Сингу. Он еще раз испытал счастье и тотчас же по прибытии нового генерал-губернатора, лорда Оукленда, в мае 1836, начал снова искать дружбы Англии, думая вероятно, что с переменою верховного начальника индийского правительства переменились и государственные правила. «Поле надежд моих, пишет 31 мая эмир, поблекшее от холодного ветра [22] прошедшего, от известия о прибытии вашего превосходительства так расцвело, что ему завидует теперь сад райский.» Впрочем, в конце письма эмир дает знать, что если не поможет ему, то он должен будет прибегнуть к другой державе, соперничествующей с властителями Индостана. Ответ правительства из Калькутты (1836, 22 авг.) был написан очень искусно, но с явным намерением избежать положительного решения. Англия желает, писалось в этом ответе чтобы афганы сделались цветущею нациею, чтобы они своей торговлею приняли участие в добрых намерениях и благосостоянии других народов; для этой цели открыто судоходство по Инду, в котором, вероятно, эмир, заботясь о благе управляемого им народа, примет живейшее участие; но Англия с изумлением узнала [23] что между им и Ренджит-Сингом существуют раздоры. Британское правительство не мешается никогда в отношения независимых государств и потому не знает, каким образом влияние его может послужить в пользу афганам: ему было бы вообще очень приятно быть посредником мира между пуштанехами и сейками. Генерал-губернатор позаботится притом в скорейшем времени прислать кого либо в Кабул, с поручением устроить к взаимному удовольствию все торговые отношения.

Вскоре потом послан был в Кабул Александр Бёрнс, чтобы заключить с эмиром торговый и дружеский союз на условиях, какие угодно предложить британскому правительству. Посланнику поручено было еще множество других дел, касавшихся судоходства по [24] Инду и необходимых для этого договоров с береговыми государствами, так, что пребывание его в Кабуле продлилось целый год ⁴. Появление посланного к своему посту было следствием кровавой стычки между сейками и афганами при Джанруте ⁵, приведшей в беспокойство и смущение все верхния страны на западном берегу Инда. Покорившиеся в последнее время главы мослимов подняли знамя бунта и вследствие [25] политической и религиозной ненависти умертвили чиновников, посаженных магараджею ⁶. Бёрнс поспешил в столицу эмира, чтобы всевозможными способами содействовать к заключению мира между враждующими сторонами. Темное чувство, недоброе предчувствие гораздо справедливее руководило в этом случае народ, нежели рассудок и опытность вельмож. В это время, когда они, англичане и афганцы, не предполагали даже событий следующих лет, народ на улицах кричал английскому посольству: «о! пощадите Кабул, не разрушайте Кабула». Многие из глав были того мнения [26] что лучше было бы убить шпиона неверных, иначе он воротится потом из Индостана с войском и покорит страну ⁷.

Дост-Мухаммед не мог объяснить себе продолжительного отсутствия английского посланника. Он боялся, что английское правительство не только останется в прежнем к нему отношении, но соединится с сейками на его погибель. Следствием было то, что, не за долго до прибытия Бёрнса в столицу, он сделал дружественные предложения русским, и персиянам. Англо-индийские газеты говорили так часто и таким решительным тоном о походе русских в Индостан, что все князья, недовольные индийским правительством, обращали с некоторого [27] времени взоры к Санкт-Петербургу. Посланник Доста просил от имени своего властелина о вступлении России в непосредственный союз с Афганистаном. В то же самое время и к Мухаммеду-Шаху послал эмир агента, который весьма ласково принят был при тегеранском дворе и возвратился в Кабул в сопровождении персидского посла. В таких-то запутанных обстоятельствах, начались переговоры английского посланника с эмиром.

Через несколько дней по прибытии посольства, Бёрнс был приглашен в Бала-Гиссар, т. е., верхний город, где Дост-Мухаммед и любимый сын его Акбер, приняли его с величайшею учтивостью. При этом первом свидании не было никого из глав, чиновников и свиты князя. Капитан начал с [28] красноречивого описания стран вдоль по Инду, городов Кабула, Гизни и Кандахара в те времена, когда купцы с своими товарами безопасно плавали по водам Синда и путешествовали по дорогам Сабелистана с одной стороны в Хорасан и Ирак, а с другой стороны в Туркестан и Хуарезм. Такое счастие, прибавлял он в конце, властители Индостана хотят снова возвратить этим странам: для этого-то открыли они судоходство по Инду и он приехал пригласить эмира к участию в этом важном деле. Афганы отвечал ему эмир, устали от кровопролитного междоусобия, они хотят покоя. Что касается до меня самого лично, то я разумеется всевозможным образом буду содействовать великодушным стремлениям Англии: я знаю выгоды свободной торговли по умножению таможенных доходов, [29] только бы отделаться мне на восточной границе от врагов моих сейков. Когда мы разбили Шаха-Шуджу при Кандахаре, Ренджит-Синг занял Пешавер; моя честь, честь страны моей теперь в опасности; Пешавер должен быть возвращен афганам, тем более что и Шах-Шуджа от него отступился; когда могущественные сагибаны Индостана повелят магарадже оставить Пешавер, тогда мир и радость возвратятся в страны на западном берегу Синда. Передача этой плодоносной и прекрасной равнины брату моему, султану Мухаммед-Хану, как ленного владения сейков не может иметь этого действия; связь его с магараджею грозит моей безопасности в Кабуле и повергает в смущение весь Афганистан. Я сам хочу взять Пешавер от сейков как ленное владение — а им, если [30] только у них честные намерения, все равно, от кого бы ни получать известные доходы.

Кажется, Бёрнс, как видно из одного места его рассказа ⁸ — ибо словам г. Мессона мы не придаем слишком важного значения ⁹, обещал больше, чем хотело калькуттское правительство, которому еще раз изложены были желания главы. Вы должны, отвечал лорд Оукленд эмиру (1838, 20 янв.), оставить всякую надежду на Пешавер. Ренджит как из великодушия, так и из уважения и старой дружбе с Англиею [31] окончил войну с Кабулом и вложил мечь в ножны. Могущественный магараджа — вернейший союзник английской нации, которая никогда не может его оставить. Эмир должен обдумать то, что он предпринимает. Спокойствием, которым наслаждается теперь Афганистан, обязан он только влиянию на Ренджита британского правительства. Эти дружеские услуги Великобритании не будут иметь места, если Мухаммед станет упорствовать в своих требованиях и продолжать сношения с другими державами. Если эмир хочет сохранить дружбу Англии, он должен доверяться единственно ей только, и разорвать всякую связь с чужеземными государствами. Подумайте о средствах, сказано в заключении письма, установить постоянный мир между вами и сейками; иначе я в скором времени отзову [32] английское посольство из Кабула, где оно будет совершенно бесполезно.

Не только содержание, но и самая форма этого государственного письма, довольно неуважительная, глубоко оскорбили князя Баракси; хотя в присутствии одних верных и преданных ему людей, но тем не менее очень резко высказал эмир свои угрозы франкистанским неверным. «Я вижу, сказал он Бёрнсу, что Англия не дорожит моей дружбою. Я стучался к вам в дверь, но вы меня отвергли. Правда, Россия слишком далеко: но через Персию, которая также принадлежит Царю, как вам Индия, может мне помочь Россия. И если мы афганы еще раз должны будем подчиниться кому нибудь, то лучше же нам повиноваться Мухаммеду-Шаху, который все таки мослим». Бёрнс [33] убедился окончательно, что в Афганистане должен быть сделан решительный удар, и что на главу нельзя никак расчитывать. Он приготовился к отъезду и просил эмира отпустить посольство с миром.

В чрезвычайно умном письме совершенно чуждом мишурного блеска и пустословия, обыкновенных на Востоке, глава еще раз изложил свои желания, чего он ждал от Англии, чего ждал тщетно. «Мне очень прискорбно, так оканчивается это замечательное афганское дипломатическое письмо к Бёрнсу, который оставил Кабул 26 апр. 1838 года, мне очень прискорбно, что вы подвергались трудностям такого далекого путешествия. Я многого ожидал от вашего правительства, я надеялся на защиту и на расширение Афганистана. Договор заключенный с г. [34] Эльфинстоном не доставил стране нашей никаких выгод. Теперь, я вполне разубежден; приписываю это впрочем не немилости Англии, а несчастной судьбе. Справедливо сказано, что на Творца, а не на тварей должен человек возлагать упование».

Обсудивши зрело последния события в средней Азии, я крепко убежден, пишет Бёрнс, этот умный путешественник и государственный человек, к калькуттскому правительству, что они поведут к важным и опасным последствиям, если только не принято будет Великобританией скорых и решительных мер ¹⁰. Но в бумагах, оставшихся после него и представленных парламенту, нет ни слова о том, что должно быть после — и находит ли он нужным возвратить дуранийской династии [35] Афганистан и в лице Шаха-Шуджи посадить государя для виду.

Это было в то время, когда еще не предполагали, что персияне, в следствие угроз англичан, выступят из Герата; надобно еще было готовиться встретить самые невыгодные обстоятельства. Военные приготовления делались в Индии с целию, в случае нужды, выставить оплот против персидско-русского войска. Ближайшею целию было уничтожение владычества Баракси и восстановление монархии Дурани, в лице Шаха Шуджи-эль-Мулька, под верховным покровительством Англии. Генерал-губернатор Индии убедился, что с Дост-Мухаммедом не может быть заключено надежного союза. Между тем, необходимо, чтобы владельцы Афганистана состояли в дружеских соседственных [36] сношениях с Великобританией; от этого зависят спокойствие и безопасность индийского правительства, равно как и все выгоды, которые обещает новооткрытое судоходство по Инду. Англии в теперешних обстоятельствах, нужен на ее северной и югозападной границе такой союзник, который не был бы наклонен к планам завоевания и которого бы собственный интерес заставлял противиться всякому неприятелю, который пробился бы до Инда. Эти цели, как думало по крайней мере индийское правительство, могли быть достигнуты только возвышением Шаха-Шуджи. Это казалось необходимым и для того, чтобы оттолкнуть русско-персидское влияние от ворот Индии ¹¹. [37]

Лорду Оукленду обстоятельства казались так затруднительны и опасны, что, не ожидая приказаний правительства своего отечества, он решился тотчас же принять необходимые меры к тому, чтобы насчет Индостана и чрез посредство англо-индийских войск возвратить пенсионера компании в земли его отцев. Поход в Афганистан, объяснял генерал-губернатор, будет стоить больших издержек; но оне ничто в сравнении с выгодами, которые будут на них куплены. Если Великобритания получит верховное владычество над Афганистаном, то всякое предприятие с запада будет совершенно невозможно. Генерал-губернатор знает, какую великую ответственность он на себя принимает, но он взвесил все обстоятельства дела и во зрелом обсуждении нашел, что его обязанность — действовать быстро и решительно. [38]

Г. Мекнайтен, секретарь иностранных дел ¹², был послан в Лагор, чтобы убедить магараджу содействовать планам индийского правительства. Старались внушить Ренджиту, склонявшемуся уже к гробу, что его собственный интерес связан с уничтожением владычества Баракси; притом же, прибавляли к этому, Англия и сейки так давно друзья между собою, что должны быть соединенными в своих желаниях; присовокуплены были и угрозы, чтобы [39] лучше подействовать на князя. Британско-индийское правительство, писал лорд Оукленд, далеко от мысли делать завоевания: у него довольно земли; его дело завоевывать плугом и сохою пустыни Индостана и заселять деревнями страны, где находятся теперь только логовища тигров. Но оно довольно сильно, чтобы в необходимом случае, поразить всех своих противников. В Бенгалии стоит под ружьем сто тысячь войска; еще сто тысячь легко могут быть двинуты из президентств мадрасского и бомбейского; войска эти находятся под командою опытных европейских полководцев.

Посольство прибыло в Адинагар, где в это время Ренджит находился с своим двором. Магараджа тотчас же согласился на предложения индийского [40] правительства и вступил в союз с компаниею для возведения снова на престол афганистанский Шаха-Шуджи. Многие вельможи, между прочим первый министр Джиан-Синг, были против этого союза и старались помешать ему. Но Ренджит питал с одной стороны такую застарелую вражду против Дост-Мухаммеда, а с другой стороны такое глубокое уважение к силе Великобритании, что, побуждаемый великими двигателями человека, ненавистью и страхом, сдержал слово и запретил вельможам, под страхом смерти говорить против этого союза ¹³. Магараджа объявил, что он не знает иного выхода, кроме безусловной преданности воле Англии, заключил наступательный [41] оборонительный союз с британским правительством и открыл английским войскам, конечно не без сопротивления, свободный проход через страну. Со стороны сейков выставлен был в Пешавере наблюдательный корпус в 15,000 человек, с приказанием, во всем повиноваться предписаниям британских начальников. В замену этого как со стороны Шаха-Шуджи ¹⁴, так и со стороны Британского правительства, за Ренджитом на вечные времена обеспечены были все его завоевания: Кашмир, Пешавер до Хайберских проходов, Мультан и множество других, в договоре поименованных владений. Кроме того, положено было, чтобы впоследствии и навсегда друзья или враги одной [42] из трех держав были друзьями или врагами всех трех; потом еще, что при всех важных и неожиданных событиях в западных странах, британцы и сейки должны переговариваться сообща о мерах. Шах-Шуджа с своей стороны, за известную сумму, которая должна быть уплачена впоследствии, отказывается от всех притязаний на княжества Синд и Шикарпур, обещается не беспокоить гератского правительства и без согласия Британии и сейков, не вступать в сношения ни с одним чужеземным государством. Равномерно, глава Дурани, должен всеми силами противустать всякому, кто будет беспокоить земли сейков и британцев. В тоже время, должны быть к взаимному удовольствию определены все другия отношения между князем пенджабским и британско-индийским [43] правительством ¹⁵. Ренджит боялся в это время, как видно из его разговоров, что русские в скором времени явятся на Инде, он был впрочем довольно благоразумен, и думал, что лучше всего безусловно подчиниться воле британского правительства ¹⁶. Когда договоры были подписаны и разменены, Макнайтен отправился в Лодиану, чтобы лично сообщить Шаху-Шудже радостную весть. С своей последней неудачи, князь жил в строгом уединении; забывая свет и сам им забытый, он проводил время в [44] пустых играх, окруженный женами, которых было у него много. Между прочим, он написал или лучше велел написать своему секретарю записки о своей обильной происшествиями жизни; списком с них владел Бёрнс и им пользовался Гоуг ¹⁷. Чтобы придать этому походу законный вид, велено было Шудже от своего имени собрать несколько тысячь человек и присоединить их потом к британско-индийскому войску. Разумеется, войско это находилось под командою английских [45] офицеров и состояло на британско-индийском жалованье ¹⁸.

К осени были окончены все приготовления к военному походу против князя Баракси и против персов. Британские и индийские войска компании, войска шаха и сейков под ружьем, резервные и наблюдательные корпуса, все это вместе взятое простиралось до 54,000 человек. Значительно многочисленнейшая часть, называемая «армиею Инда», должна была через боланский проход идти на Кандахар, под [46] предводительством сэра Джона Киня; другая, от 10 до 11,000 человек под начальством Уада, хайберским проходом, через Джеллалабад на Кабул.

Тогда сделано было со стороны генерал-губернатора формальное объявление войны против Баракси, сообщенное оффицальным образом всем князьям Индостана и соседних стран, в особенности же шаху Камрану гератскому. Дост-Мухаммед, говорится там между прочим, показал ясно своим поведением, что интересы государства индийского и спокойствие соседних стран в опасности, пока Кабул находится под его владычеством; точно тоже относится к братьям эмира, сирдарам кандахарским, которые сговорились с персами действовать против прав и интересов британской нации. Благоденствие [47] английских провинций на востоке, требует на западной границе Индии такого союзника, который бы любил мир и был чужд всяких мятежей и нововведений. По этим-то причинам, британско-индийское правительство нашло благоприличным, вспомоществовать Шаху-Шудже-Эль-Мульку в его намерениях; оно возведет его снова на престол отцев его, что шах во время своего прежнего правления был верным другом и союзником Великобритании. Дурани пойдет на Афганистан с своим собственным войском; британская армия будет только защищать его против чужеземных влияний и партий. Как только утверждена будет власть законных князей, британская армия выступит из их владений и Англия будет только радоваться единению и благоденствию афганского народа. [48]

Само собою разумеется, что единство и власть народа пушту были только орудием для англо-индийского владычества; напротив весь поход был предпринят единственно с тою целию, чтобы уничтожить опасные для Британии единство и благоденствие Афганистана. Мы воевали с Кабулом, сказано в одном письме генерал-губернатора лорда Элленборо от 16 мая 1842, для того, чтобы удалить владетеля, который умел соединить племена, создать войско и ввести порядок. Этот демонский эгоизм может и частию должен послужить извинением страшных злодеяний и измены народа пушту в последующее время.

Последнее посольство британско-индийского правительства в Кабул повело к дружеским сношениям с Мурад-[49] Беем, разбойничьим атаманом и неограниченным властелином Кондуса. В последние годы он покорил себе все северные к Гиндокушу прилежащия земли, весь Бадакшан, долину в верховьях Окса и частию монгольский Хасарах ¹⁹. Если не владычество, то, по крайней мере, влияние его простирается от Сирикула, у Балка, в одну сторону до границ Бохары, а в другую до Коканда и восточного Туркестана, на пространство, которое можно проехать только в пятдесят дней. История и география этих земель до сих пор еще так мало изследованы, что мы ссылаемся на путешествие Марко Поло, жившего в XIII столетии. [50]

Бадакшан, говорит этот знаменитый путешественник ²⁰, страна, которой обитатели исповедуют закон Мухаммеда и имеют свой особенный язык. Это большое государство, простирающееся в длину на добрых двенадцать дней пути; престол там наследствен, т. е. все короли одного происхождения и ведут свой род от Александра и дочери Дария, царя персидского. Все эти короли носят имя Сулкарнейн, что значит Александр ²¹. Здесь находятся дорогие камни, называемые Баласси (лазурик, ультрамарин); они очень красивы и высокой цены; их отрывают из гор. Есть одна гора, называемая Сикинан, в которой [51] отрывают их как вообще золото и серебро ²². Никто кроме короля, без непосредственного его позволения, не смеет отрывать этих камней; это запрещено под страхом смертной казни. Иногда король дарит их путешественникам, которые здесь проезжают, но у других они не смеют покупать этих камней и не могут даже вывозить их из государства без позволения короля. Есть также здесь горы, где находят руды камней, из которых делается синяя краска; это лучшая синяя краска в свете. Здесь есть также в большом количестве руды серебряные, медные и свинцовые.

В этой земле очень холодно. Здесь есть также священные соколы, [52] которые чрезвычайно хорошо и быстро летают; потом есть соколы породы ланери ²³, превосходные ястреба и копчики. Жители охотятся часто за дикими зверями и дичью. У них хороший хлеб и род ячменя без остей; деревянного масла у них нет; они делают его из орехов и сезама, похожего на льняное семя, с тем только, что сезам — белый и масло из него лучше и вкуснее всякого другого. В этой стране чрезвычайно узкие ущелия и хорошо укрепленные места, так что жители не [53] боятся, чтобы кто либо вторгнулся в их страну и причинил им несчастия. Люди эти хорошие стрелки и превосходные охотники; одеваются они большею частию в звериные кожи, по недостатку другой одежды. Особенное свойство здешних гор то, что оне очень высоки, так, что с утра до вечера едва взойдешь на их вершины, на которых находятся большие равнины, поля с высокой травой, деревья и источники самой чистой воды, где водятся форели и другая отличная рыба. Воздух здесь так чист и здоров, что люди, живущие в городе или в долинах, в случае лихорадки или другой болезни, всходят на горы, пробудут там два-три дня и совершенно выздоравливают.

Путешествуя от Бадакшана к востоку, приезжаешь на берег одной реки; [54] на берегу этом много замков и жилищ; через три дня путешествия, въезжаешь в страну Вахан или Вагхан, простирающуюся на три дня пути в длину и в ширину. Жители следуют закону мухаммедову, люди гостеприимные и хорошие воины. Если отсюда ехать еще три дня на восток, подымаясь на горы, то заедешь так высоко, что выше этого места нет ничего на свете. Здесь вверху, между двух гор, есть большое озеро, из которого истекает прекрасная река, орошающая равнину с лучшими в мире лугами. Здесь много дичи и в особенности водятся прекрасные дикие козы, с рогами в шесть локтей длины, или по меньшей мере три или четыре, из которых пастухи делают блюда и крупную столовую посуду для питья. По этой равнине, называющейся Памер, едут двенадцать дней; на пути не встретишь ни одного [55] жилья, почему и необходимо путешественникам запастись жизненными припасами. Здесь, по причине высоты гор, нет ни одной птицы, и вот что показалось мне чудом, рассказывает Марко Поло, что огонь, по причине чрезвычайного холода, горит здесь не так ярко, как в других местах и на нем нельзя ничего сварить. Потом путешествуешь по бесплодной гористой стране, называемой Белорою, где обитают дикие идолопоклонники, живущие только охотою; путешествие продолжается сорок дней на восток, потом приезжаешь в Кашгар, бывший прежде независимым государством, теперь же подчиненный великому хубилайскому хану. Вот повествование Поло.

Немногие факты, сообщаемые об истории этих стран летописями [56] китайцев ²⁴, арабов и персов, связаны так тесно с ранними переселениями татарских племен и историею восточной Азии, что, отделенные от нее, они совершенно непонятны. Довольно того замечания, что масса жителей Бадакшана принадлежит, как жители восточной Персии, Афганистана и средней Азии, к таджикам, у которых язык персидский. Бадакшан долгое время состоял в связи с великомогольским государством в Дели. В начале XVI-го столетия, страною овладели узбеги, которые то правили самостоятельно, то были данниками соседних государств. Мурад-Бей из племени Кадхан, был первоначально в службе Хилидж-Али, [57] балкского ленного владельца. По смерти своего повелителя, узбег достигнул власти; сыновья Хилиджа стали его ленниками; равно как большая часть владельцев внутри горной страны и по берегам Аму. Мурад обыкновенно оставлял князьям власть, облагая их только податью и обязывая к доставлению на их собственный счет войска. Иначе поступлено было с Бадакшаном; страшный узбег, с отвратительной монгольской физиономией, маленькими сверкающими глазками и выдавшимися скулами, постарался опустошить эту страну так, чтобы она никогда более не восстала. В главном городе прежде цветущего княжества теперь едва 1500 человек жителей ²⁵. [58]

Турецкое народонаселение малой Бухарии принадлежит вообще к последователям Ислама; с сопротивлением переносило и переносит оно деспотическое управление серединного царства. Князья, лишенные власти и принужденные подчиниться китайским чиновникам, находят сочувствие всякий раз, как подымут знамя бунта против чужеземных пришельцев: так было в шестом десятилетии прошлого века (1759). Китайцы усмирили впрочем этот мятеж и ходжи, титул придаваемый урожденным князьям, принуждены были бежать из своей родины в Бадакшан, где они погибли жертвами корыстолюбия тамошнего султана. За это преступление, как рассказывают суеверные мусульмане, истреблена была вся царствующая фамилия и Бадакшан обращен в пустыню ²⁶. [59]

При Талихане (1823) Бадакшан в последний раз боролся за свою независимость. Мурад-Бег сам начальствовал своим войском, состоявшим из десяти тысяч конницы. Победу одержала новая кондуская держава и через два года потом все княжество должно было подчиниться ее верховной власти. Мурад разрушил некогда славный на Востоке город Фейзабад и перевел его жителей в нездоровые климатом страны Кондуса ²⁷, где они в несколько лет [60] большею частию перемерли. От Фейзабада остались теперь только деревья, украшавшие некогда его великолепные сады. Подданные узбега строят обыкновенно свои киргахи там, откуда бегут другие люди; хотя они окружены цветущими и плодоносными холмами, но предпочитают им болота и их вредоносный воздух: это действительно очень удобно для земледелия, но именно те самые условия, которые производят чрезвычайную плодородность почвы, имеют в высшей степени вредное влияние на здоровье людей, по крайней мере, не привыкших к этому постепенно. Мурад-Бег лишил народонаселения Бадакшан [61] и страны по северному берегу Окса, чтобы заселить равнины Кондуса и Газрат-Имама. Число насильственно переселенных в эти нездоровые страны, по счету самого узбега, простирается до 25,000 семейств, т. е. почти до 100,000 душ. Через несколько лет потом (1832), едва 6000 из них остались в живых; так сильна была между ними смертность в течение каких нибудь восьми лет. Отсюда произошла пословица: если хочешь умереть, ступай в Кондус.

Мурад слышал о действиях англичан в Индии и не без основания опасался, что их корыстолюбивые цели обратятся на плодоносные поля Кондуса и на богатые руды Бадакшана. Он старался напугать их грубыми поступками, которым подверглись Муркрофт и Бёрнс, доктор Жерар и де Виньи; ему [62] хотелось, чтобы чужеземцы не проникали в его страну и не сообщали о ней сведений. Можно представить себе, как приятно были удивлены англичане в Кабуле дружественным посольством бадакшанского князя. Бег, который с холодностию истреблял и истребляет тысячи людей, чрезвычайно любил своего ослепшего брата и желал получить от всеведущих и многоученых Франков какое нибудь лекарство, которое бы возвратило брату его зрение. Посланник разбойника с величайшим благоговением говорил о своем господине: «повелитель мой может выставить двадцать тысячь конницы, ибо пехоты нет в странах узбега, на алламани или набег; три пригоршни хлеба составляют их ежедневную пищу. Мир велит своим людям собраться в известном месте и потом объявляется им, куда направлен будет [63] набег: на Балк, Дарвас и Шагнан, на страну Хасарах или на страну Каффир. Цель этих набегов в особенности полонить как можно больше людей.» Доктор Лорд и лейтенант Ууд решились на трудное путешествие и поехали с посланным Мурада в Кондус. Этим господам обязаны мы многими любопытными сведениями о народе и странах Мурада. С XIII столетия, Ууд был первый ученый путешественник, посетивший Вахган и Памир, равно как источники знаменитой реки, полагающей границу между Ираном и Тураном. Путешественник, по собственному его свидетельству, нашел описание Марко Поло так справедливым и точным, что мог бы говорить его выражениями. Предприимчивость и необыкновенная деятельность британцев сделали сильное впечатление даже на варвара узбега. «Что за [64] странные люди эти Франки, воскликнул Мурад; три месяца тому назад приезжало их четверо и вот теперь, один в Кабуле, другой в Кандахаре ²⁸, этот здесь ²⁹, а тот у источников Аму!

Право, они должно быть не едят, не пьют и не спят; днем они путешествуют, а ночью пишут книги.» ³⁰

Хотя глазная болезнь его брата оказалась неизлечимою, однако Мурад был очень милостив к этим странным Франкам; он позволил им [65] путешествовать по всей земле и наконец с честию отослал назад в Кабул. Будь предотвращены несчастные события в Афганистане, вероятно теперь бы посажен был в Кондусе британский резидент или талихан и правил бы странами узбега от имени Мурада или сына его Аталик-бега, разработывая в пользу Великобритании богатые рубиновые копи Бадакшана!

Дикий, естественный человек привязан, как растение и животное, только к ближайшим отношениям: только в них сосредоточены его интересы, только к ним чувствует он привязанность или отвращение. Чем больше развивается дух, тем больше расширяется чувство, тем шире становится сердце, пока оно наконец способно будет обнимать своею любовию отечество и человечество. В средние века, униженное и [66] невежественное человечество жило в постоянном разрыве: никто не заботился о том, хорошо или худо другому. Священная римская империя германской нации позволяла очень спокойно англичанам завоевывать Францию; никто и не думал, что свобода Европы будет уничтожена, если два могущественных государства, Англия и Франция, будут соединены под одним скипетром. В ХV-м столетии, новый свет озаряет Европу, как в этом, так и во многих других отношениях. Понятия о равновесии сил в общей системе государств зарождаются в светлых головах Запада; в далеких странах начинают искать для отечества приобретений, будут ли эти приобретения состоять в богатствах, драгоценностях или владениях. Взгляд европейского человечества в следующия столетия более и более укрепляется [67] внутри и так расширяется вовне, что в наше время объемлет весь земной шар. Человечество возвышается над варварским разрывом и проникается идеею. Сознано стремление и сознана цель, лучшее ручательство за будущее. Не мыслимо ни одно важное событие на земле, без того, чтобы оно не воздействовало на наши отношения, на европейские государства. Европейская государственная система исчезла и заменилась всемирною государственною системою. Только невежество может думать, что в событиях дальнего Востока учавствовали одне Англия и Россия. Перемены, происходящия там, имеют влияние на все образованные народы, на все государства земли и на целое человечество.

Прежде впрочем, чем предпринят был поход в страны по ту сторону Инда, надобно было обезопасить себя от [68] государств по берегам этой всемирно-исторической реки, чтобы англо-индийское государство не имело неприятеля в тылу своего войска. Магараджа принадлежал к союзу против Дост-Мухаммеда и Баракси ; на его содействие во всех предприятиях против афганстанского властелина можно было расчитывать. Не так было в отношении к князьям верхнего и нижнего Синда. Правительство калькуттское несколько лет уже старалось присоединить некоторым образом эти владения к Великобритании, так чтобы князья их признали себя непосредственно подчиненными компании. Это считали необходимым в двояком отношении, вопервых, для укрепления западных границ государства и для беспрепятственного судоходства по Инду ³¹. Эмиры воспротивились [69] этому желанию, хотя в это время были очень теснимы Ренджит-Сингом. Дальновидный властелин Лагора знал слабость раздробленных нижних береговых владений и покорив Мультан, стремился к завоеванию всей страны. Для этого требовал он, под видом вознаграждения за некоторые разбои, уплаты значительной суммы денег и войска на помощь против разбойничьего племени Мазари, жившего на восточном берегу Синде и признававшего только по имени верховную власть удельных князей. Замок по близости Шикарпура взят был сейками, которые приготовились в скором времени захватить этот знаменитый торговый город и завоевать всю окружную страну. Шикарпур, сравнительно очень новый город, считал тогда до 60,000 жителей и мог, по ниспровержении варварского владычества [70] тальпуров и по установлении беспрепятственного судоходства по Инду, сделаться важнейшим местом торговли, идущей из Индии в западную и среднюю Азию. Англичане предполагали завести в этом месте большую ярмарку; следовательно они должны были воспротивиться предприятиям Ренджита. Жалобы многочисленных и богатых индусских купцов были принимаемы ими очень милостиво. Цветущая прежде торговля между верхним Синдом и Хорасаном, писалось в этих жалобах, теперь совершенно уничтожена; нет и следа многочисленных караванов, которые ходили прежде из Шикарпура в верхнюю Азию; все это от страха войны и от разбоев сейков. Купцы и все жители города, обращают взор свой к англичанам с просьбою о помощи; сагибаны единственный покров всей восточной стороны. [71] Обещания других князей в Пенджабе, Синде, Кандахаре, Кабуле и Герате пустая ложь и самохвальство, которыми они только обманывают бедных людей ³².

Индийское правительство не медлило; оно объявило магарадже, что эти попытки завоеваний возбуждают его неудовольствие и что оно желает немедленно удаления войск из Синда. Благоразумный Ренджит, подчинился по своему обыкновению желанию сильных. Не так сделали удельные князья. Тальпуры с важностью объявили, что они никогда не потерпят в своей стране британского войска и никогда не примут в Гайдерабаде резидента. Только угрозами можно было принудить князей к последнему [72] условию. Английскому агенту позволено было (1838 г., 8 апр.) не только жить при дворе, но пребывать в стране синдской, где ему угодно; удельные князья испросили только одно, чтобы их заповедных лесов по обоим берегам реки, называемых на туземном языке Шикаргах, не касались никаким образом приплывающие и отплывающие корабли. Я чувствовал, пишет благоразумный и беспристрастный Генри Поттинджер, что не имею права требовать от тальпуров какого либо пожертвования в этом отношении; охота — единственное занятие, в котором эти варварские князья находят удовольствие и отдохновение от трудов и забот правления. В самом деле Шикаркаги на Инде вырощены с такою же заботливостью, как королевские леса в Европе. От чего же мухамедданским варварам не пользоваться [73] удовольствиям так называемых европейских властителей?

Удельные князья на Инде, из истории всех соседних владений, убедились, что дело должно окончиться их подчинением. Заключив договор, они начали искать опоры и помощи и думали весьма ошибочно и нелепо найти их в Персии. Не раз посылали друг к другу вестников оба государства и тальпуры желали «чтобы солнечные лучи счастия Шахин-Шаха озарили всех владетелей, чтобы страна Ислама очистилась от репейнику и терний и освободилась от утеснения всей неверной саранчи». Они как будто в самом деле верили, что Мухаммед-Шах, вспомоществуемый русскими, придет, как второй Надир-Шах, для ниспровержения владычества неверных.

Англичане не хотели смотреть сквозь [74] пальцы на такие опасные предприятия. Решено было, если эмиры действительно войдут в союз с Персией, тотчас же объявить им войну. Но были кроме того еще другие спорные пункты, которые, по всем видимостям, могли быть разрешены только оружием. Эмиры свирепствовали против находившихся в землях их индусов, похищали девиц и женщин, несчастные творения, взывавшие о помощи и защите от насилий варваром к властителям Индостана. Притом же, приближалось время, когда армия Инда, собравшись в Фироспуре, должна была с Шахом-Шуджею идти вдоль по реке, через боланское ущелье в Афганистан. Удельные князья решительно воспротивились требованию шаха и англичан; «совершенно невозможно, говорили они, чтобы огромное войско прошло по Синду через Шикарпур; [75] никогда они не позволят даже подобной попытки».

Англичане опять принялись за угрозы; когда же это не помогло, они твердо решились употребить силу; даже сэр Генри был того мнения, что лучше всего тотчас же овладеть Синдом. Сочли доходы Синда и достаточно ли будет казны эмиров для британцев и для Дурани. Узнали, что доходы страны простираются до пятидесяти лаков рупий ежегодно, при чем на долю эмира чирпурского приходилось пятнадцать; да и эта сравнительно незначительная сумма едва ли действительно получается, ибо целые деревни были опустошены и обращены в охотничьи леса.

Эмиры сами увидели наконец, что серьезное сопротивление невозможно, ибо [76] англичане шли с двух сторон, с середины Инда и от устья реки. Покорились по неволе силе. Мир-Рустем, хан чирпурский, первый (1839 янв. 10) подчиняется предписанным условиям; он признает верховную власть британского правительства, за что ему и предоставляется зависимое владение страною его отцев. Без ведома своего верховного властителя, тальпур не должен вступать в союз ни с каким другим государством; по мере средств и сил, он обязан доставить помощь войскам и все свои споры с другими владельцами передавать на разрешение английского правительства. Но англичане не будут вмешиваться во внутреннее управление страною; только агент их с вооруженной свитой, число которой зависит от обстоятельств, будет жить при дворе князя. Крепость и остров Баккар [77] должны быть тотчас же (1838, Февр. 5) сданы британским войскам. За эмиром чирпурским покорились и другие удельные князья нижнего Синда; они заключили трактаты подобного же содержания, которые впрочем были в последствии во многом изменены калькуттским правительством. Чтобы совершенно уничтожить власть князей на нижнем Инде, англичане разрушили общинное управление страны. Каждый эмир получил отдельный участок и все они обязаны были подвергать случающиеся между ними споры разрешению английского правительства. В Татта, или вообще где угодно будет британцам, поставят они известное число войска, для содержания которого князья должны давать ежегодно три лака рупий. Судоходство по Инду должно быть совершенно свободно и не подвержено никакой пошлине. Эмиры обязываются [78] также в случае нужды и по мере сил своих выставлять известное число войска и обещаются, без ведома своих верховных властителей, не вступать в союз ни с одним чужеземным государством.

Чтобы смягчить калькуттское правительство, продолжавшее говорить постоянно строгим и решительным тоном, прежние повелители Синда добровольно передали ему письма кандахарских владельцев и договор, заключенный этими последними с Персией и Гератом. Из этого договора увидали, что кандахарские князья приглашали синдских князей точно также заключить договор с Персией; Кандахар вызывался в этом случае быть посредником. Эмиры, подчинившиеся только силе, ибо британские войска были всего на несколько дней пути [79] от Гайдерабада, естественно старались смягчить гордого повелителя, который в оффициальных актах называл их ослепленными безумцами; но втайне, они не оставляли своего намерения присоединиться к Персии, что британцы, основываясь на выданных им договорах, назвали государственною изменою. Шир-Мухаммед был всегда, с самого начала раздоров до конца тальпурского владычества, самым решительным противником неверных. То, что делают здесь англичане, пишет он почти тотчас же по заключении нового договора к Досту в Кабул, вам достаточно известно; другие подчинились их желаниям, я же решился присоединиться к вам: да поможет вам небо справиться с неверными!

Из двадцати восьми тысяч человек [80] английского и индийского войска, собравшегося на берегах Инда, десять тысяч человек остались в виде аррьергарда в Синде, для поддержания связи между этою страною и боланским проходом. Перед выступлением в поход из Шикарпура, шах пожелал сделать смотр войска; войска проходили перед шахом, сидевшим на золотых носилках, и его величеству чрезвычайно понравились отличные лошади и превосходное устройство всего войска. Не так думали ревностные и мыслящие мусульмане из его свиты. «Горе, горе нам, говорил один из них; дни Ислама сочтены; посмотрите, какие властители меча все эти неверные» ³³! Армия вышла наконец из города (23 Февр. 1839) ночью, чтобы не страдать от зноя; [81] пошла пустыней Патт и, без всякого сопротивления, достигла Дадара, у боланского ущелья. Но здесь войско было окружено разбойничьим племенем белуджей, возбужденным Мераб-Ханом келатским; племя это напало на аррьергард и увело множество скота. Боланская река, текущая из ущелий, доставляла войску воду в изобилии, но начинали уже чувствовать недостаток съестных припасов, так, что войску выдавалось только полпорции съестного; за другую полпорцию выдавали деньгами. Ущелье, ширина которого во многих местах было не больше сорока или пятидесяти футов и которого стороны составляли высокие прямые вершины ³⁴, было окружено белуджами, народом, привыкшим к грабежам и [82] убийствам. Здесь, от неприятелей и от трудности похода, погибло множество скота и людей, которых разбойники умерщвляли самым жестоким образом. В конце, ущелья нашли наконец так называемую бесплодную равнину, где рос впрочем дикий тимиан; от Дадара же и до этого места не было и следа растительности; притом ежеминутно должно было защищаться от нападений какеров, толпами рыскавших около войска. Войско шло прямою дорогою на Кандахар чрез Кветту, бедный город, состоящий из землянок, беспрестанно сражаясь с белуджами, из которых многие были взяты в плен и повешены в британском лагере. Глава какеров, Хаджи-Хан, вышел на встречу к Шаху-Шудже и признал его верховным повелителем; но трое сирдаров, Кохандил, Рахандил и Мехедил, оставили город и удалились в Гиришк, [83] крепость по ту сторону Хельменда, принадлежавшую к их княжеству. Для преследования их послали войско и обложили крепость; они успели однако убежать и нашли убежище у белуджей. В Кандахаре (8 мая, 1839) Шах-Шуджа формально принял во владение свое государство. Англичане, по восточному обычаю, принесли ему дары; афганы не учавствовали во всем этом, только сорок человек низшего класса из народа Пушту присутствовали при этой комедии; гильджи отослали к шаху назад коран и объявили, что не хотят иметь ничего общего с князем, посаженным неверными. Английские чиновники видели, как они обманулись в расчетах на народность сластолюбца Шуджи, именем которого хотели они завоевать Афганистан и править этою страною; не было недостатка и в других указаниях, возбуждавших [84] беспокойство или по крайней мере заставлявших быть весьма осторожными.

Шах-Шуджа, с своей стороны, выказал нерасположение к англичанам; он освободил афганов, приговоренных к виселице в британском лагере, и под рукою покровительствовал грабежам своих земляков насчет, так называемых освободителей отечества. В съестных припасах был большой недостаток; часто доходило даже до совершенно безнадежного голода. Князь келатский, на приглашение Александра Бёрнса явиться в лагерь князя Дурани и признать его верховным повелителем, отвечал отказом и запретил своим подданым продавать англичанам даже излишек хлеба. «Вы пришли в эту страну, говорил Мехраб-Хан английскому посланнику; это очень хорошо; но как вы из нее [85] выйдете ³⁵? Разумеется, все эти дурные предвестия не отвратили англичан от их предприятия, и за это никто не станет их порицать; но подлежит большему упреку беспечность в чужой земле, бывшая главною причиною всех несчастий следующих годов.

В Кандахаре, где в мирное время считалось до восьмидесяти тысяч человек народонаселения, равно как и в других местах, оставлены были слабые гарнизоны и войско пошло далее к Гизни и Кабулу; Келати-Гильджи, или укрепления гильджи, как называлось несколько бедных деревушек, сдались добровольно и войско достигло теперь страны Дурани, где один плохой каменный мост составляет [86] границы между округами двух племен. При приближении британцев к Гизни, едва можно было насчитать в их войске более двенадцати тысяч человек, способных носить оружие. Гизни, этот знаменитый город, из которого происходил первый завоеватель и разрушитель Индостана, сам по себе уже считался на всем Востоке за неприступную крепость; кроме того в нем было три тысячи человек, под начальством Хайдера, сына Дост-Мухаммеда, который не задолго до того возвратился из похода против Мурад-Бега кондуского. Но и эта крепость перешла скоро (23 июля) в руки англичан, потерпевших самый незначительный урон. Бомба в триста фунтов прорвала кабульские ворота и тысячи британцев бросились в пролом, несмотря на сильное сопротивление и страшный неприятельский огонь; прорвались вперед, поражая ожесточенно [87] бившихся афганцев. Через два часа потом, английское знамя развевалось на стенах крепости, считавшейся неодолимою. Принц Хайдер и другие знатные

афганцы сдались и поручены были под присмотр Бёрнса; в городе оставлен британский гарнизон, а остальное войско пошло далее к Кабулу.

Эти неожиданные успехи англичан побудили Дост-Мухаммеда искать спасения в мирных переговорах. Наваб-Джабар-Хан, отличавшийся между всеми афганами своим благоразумием, отправился в лагерь неприятелей и объявил, что эмир готов отказаться от власти, если шах Дурани обещается сделать его государственным визирем. Это предложение было отвергнуто: Досту и Шаху-Шудже нельзя жить вместе в стране [88] афганов; Баракси должен подчиниться своей судьбе, добровольно отправиться в Индостан, где он будет содержим в почетном плену, с платою ему большого жалованья. Этому не бывать, отвечал Джабар, и не принял от Шуджи подарков, которыми тот думал склонить на свою сторону благородного афгана. Хотя прежде часто оскорбляемый своим братом, хан поспешил возвратиться в Кабул, чтобы советом и делом помогать в бедствии своему властителю и его семейству.

Войско, по голым вершинам гор и между пропастями, пошло на Кабул. Сирдар, имея еще армию в тринадцать тысяч человек, не решался однако на сопротивление; оставив все пушки и множество скота, он бежал в северо-восточные страны, к Бгамиану, а шах Шуджа с [89] великолепной свитою (7 авг.) вступил в полуопустошенную столицу государства. Все смеялись тогда над слишком осторожными людьми, говорившими, что поход на Афганистан повлечет за собою для англичан только безчестие и урон. Между тем, недостаток сочувствия со стороны народонаселения, — ибо совершенно несправедливо, будто шах с восторгом принят был своим народом, — и умерщвление в окрестностях города нескольких капитанов и солдат англо-индийского войска, должны были внушать впрочем уже и теперь весьма значительные опасения. Правительство калькуттское и его агенты думали, что они победили все трудности, когда трудности еще только что начались. Совершенно забыли роковые слова князя келатского: «вы пришли в эту страну, это очень хорошо; но как то вы из нее выйдете?» Люди легковерные [90] и не знавшие страны конечно могли указывать с гордостью на военные подвиги англо-индийских войск, ибо и другой, слабейший отряд, который для того, чтобы разделить силы и внимание Баракси, послан был на Пешавер через хайберские ущелья, побеждал, очень мало вспомоществуемый сейками, всякое сопротивление и дошел до места своего назначения. Этими войсками по имени командовал принц Тимур, старший сын Шуджи, а действительно подполковник Уад.

Смерть Ренджита (1839, июня 28) не повела за собой никаких невыгодных последствий; дружественные отношения между британцами и сейками нисколько не изменились; сейкская подмога в шесть тысяч человек, оставалась при англо-индийских войсках. Британскей начальник [91] этого десяти-тысячного войска подкупил большими деньгами часть хайберских племен; они сдержали слово и оказали ему довольно большие услуги. Акбер-Хан, сын Доста, собравши несколько тысяч человек для сопротпвления вторгнувшимся неприятелям, не дерзнул, при этих обстоятельствах, отважиться на решительную битву с англичанами. Он еще прежде убеждал отца позволить ему возвратиться в Кабул, но потом сам оставил все пушки и бежал, как разбитый, на северо-восток. Англичане заняли тогда крепость Али-Меджид в хайберских ущельях, где впрочем, по причине дурной и вонючей воды, европейцы немогли простоять долго и потом возвратились к резиденции для соединения с главною армией. Храбрые войска с величайшими нуждами и лишениями прошли около трехсот пятидесяти миль и притом опасные [92] и трудные ущелья, где сами они должны были пробивать дорогу, величайший и труднейший марш англо-индийского войска ³⁶.

Комментарии

1. Hugel. Kaschmir und das Reich der Siek. III. стр. 431 и след.

2. Многие англичане, видевшие его, писали о нем, как о любезнейшем человеке. Знаменитый брамин Дварканат-Тагор, первый из браминов посетивший европейские страны, говорит то же самое. В Лондоне показывали панораму Кабула, по рисункам снятым на месте де Биньем, где являются все главные действующия лица великой афганистанской драмы: Дост, Акбер, Бёрнс, Виткевич. Портрет эмира можно найти в сочинении Бёрнса: Cabool. London. 1812.

3. Burne's. travels. III. 261.

4. Дост говорил после, что он никогда бы не обратился к другим государствам, если бы только наверное знал, что английский агент приедет в Кабул (Afghanistan and Karrak, 33). Это впрочем не имеет никаких оснований. Лорд Оукленд уведомил его об этом, хотя довольно неопределенно. Он писал к нему: is probable, that imay ere long, depute some Gentleman to your Court.

5. Небольшая деревушка близь хайберских ущелий. Moorcroft. travels. II. 347.

6. Burnes Cabool. 99. Сейки потеряли в этом сражении 12,000 человек и афганы не меньше их. Гари-Синг, храбрейший генерал магараджи, остался на месте, точно также и тесть Доста. Hough. 230. Masson. III. 387.

7. Lady Sale. Journal of the disasters in Afghanistan. Paris. 1843 II. 58.

8. Afghanistan and Karrak. 29. Он обещал, что Пешавер будет разделен между Достом и его братом, Султаном-Мухаммедом.

9. Narrative. III. 457.

10. Afghanistan and Karrak. 72.

11. Заметки лорда Оукленда от 12 мая и 18 августа 1839. Afghanistan and Karrak. стран. 2.

12. Secretary in the Political Departement. Бёрнс был странным образом обойден; он также был послан в Кабул, но только для того, чтобы вспомоществовать своими советами Мекнайтену. Cabool. 279. Это пренебрежение объясняет строгий суд его о лорде Оукленде и о всей политике индийского правительства в отношении к Афганистану. Это ключ и к позднейшим его действиям.

13. Osborne. Court and camp of Runjeet-Sing. London. 1810.

14. Correspondance relative to Sinde. 1838-1843.

15. Прокламация наместника от 1 октября 1838 Houg. Appendix 6. 26 ноября 1838 в Фируспуре было свидание лорда Оукленда с Магараджею.

16. Osborne 107. 177. Магараджа, как по крайней мере говорил он англичанам, досадовал, что с русских будет плохая пожива.

17. История Афганистана от 1800 до 1839, которую приводит Гоуг на 363 стран., есть вероятно сочинение, упоминаемое Бёрнсом. Эта история сочинена муллою Джафером, служившим Шаху-Шудже. Гоуг говорит, что лейтенант Эллис перевел всю эту рукопись по Английски.

18. Собранное им войско простиралось до 6000 человек. Papers relating to the war of Afgnanistan, напечатанные в 1840. Osborne, стран. 208. Чрезвычайно забавно, что храбрый Гоуг в трогательных выражениях говорит об афганском легитимизме.

19. Замечательно, что его жители говорят теперь поперсидски; всех их вообще до 66,000 семейств.

20. По последнему изданию. 1—25.

21. Вернее: двурогий. Многие из среднеазиатских владетелей вели свой род от Александра, разумеется, без всякого основания.

22. Ууд описал руды этих камней (lapis lazuli) в своем путешествии к источникам Окса.

23. Охотники в средние века, по tesoro Брунетто Латини, различали семь родов соколов, из которых лучшими считались ланери; потом, в шестом ряду стояли священные соколы; они вообще очень велики и похожи на орлов. Поло сам был страстный охотник и поэтому неудивительно, что он обратил большое внимание на соколов.

24. В географии Киэн-Лонга, кн. 50, и 18 сказано: Бадакшан в 1761 г. прислал дань пекинскому двору.

25. Wood. Journey. 289. Мурад-Бей прогнал из Балка большую часть жителей. Burnes, Travels. II. 205.

26. Китайская оффициальные донесения и бадакшанское предание согласны здесь в отношении к сущности дела. Mem. concern. les chinos. I. 381. Plath. Geschichte der Mandschurei. 619.

27. Имя Кондус произошло вероятно от Кохондос, что значит замок в средине большого города. Нет почти ни одного города в Хорасане или Мавераннегре, говорит Абульфеда, в котором бы не было такого Кохондоса, Abulfedae Geographia в Buschins's Magazin. V. 337. Бёрнс (travels II. 196.) говорит также о крепости в Кондусе.

28. Он разумел г. Лича, издавшего филологические изыскания о языках Белуджистана и Синда.

29. Д-р Лорд, о котором говорит одно письмо Бёрнса; он погиб в последнем сражении против Дост-Мухаммеда, 2 ноября 1840, при параванском ущелье.

30. Burnes. Cabool. стр. 180.

31. Correspondence relative to Sinde. 1838—1843. стр. 165.

32. Correspondence 1836— 1838. 13. Шикарпур был построен вероятно около 1617. Cabool. 55.

33. Five years in India, by H. S. Faue. London 1842.

34. Наибольшее возвышение ущелья Сири-Болан достигает 5793 фута над уровнем моря.

35. Hough. 73, 107, 111, 114, 119.

36. От Калькутты в Кабул через Мируть, Карнал, Пешавер и Хайберы — 428; потом через Синд, боланское ущелье и Кандахар 590 немецких миль.

(пер. по поручению П. В. Голубкова)
Текст воспроизведен по изданию: Афганистан и англичане в 1841 и 1842 годах. М. 1848