ИГНАТЬЕВ Н.

МИССИЯ В ХИВУ И БУХАРУ

ФЛИГЕЛЬ-АДЪЮТАНТА ПОЛКОВНИКА И. ИГНАТЬЕВА

Будучи военным агентом в Англии в 1857 году, я был вызван, по Высочайшему повелению, в Варшаву, когда туда прибыл Император Александр II, чтобы дополнить словесным докладом Его Величеству донесения мои о событиях в Азии и деятельности там английских агентов.

Когда я выехал из Лондона 21 Августа, то острый кризис в Азии (война между Англией и Персией и восстание в Мидии) уже приходил к концу. В Варшаве я, по повелению Государя, подал Его Величеству записку, в которой я смело выразил взгляд, составившийся у меня, о взаимном положении в Азии, Англии и России, о видах первой и о тех подготовительных мерах, которая должны быть приняты нами в Турции, Персии и Средней Азии, чтобы поднять наше значение и противодействовать Великобритании. Между прочим я указывал на необходимость отправить в Персию, Герат и Кандахар, а также на Аму-Дарью ученую экспедицию для изучения края и подступов к Индии. Другую записку, на французском языке, составил я для князя Горчакова, который показал ее Государю, для определения значения последней войны Англии с Персиею и происходившей войны тогда с Китаем, с указанием на те меры, которые должны быть приняты нами в Средней Азии. С той минуты укрепилась в уме Государя и князя Горчакова мысль, зародившаяся во время Парижской конференции в [2] зиму 1856-1857 годов, отвлечь меня от моей специальности, т.е. от военного дела, употребив на дипломатические поручения на Востоке.

Когда Министр Иностранных Дел стал домогаться моего отправления в Персию, в качестве поверенного в делах, я побоялся принять на себя новую должность без достаточной подготовки и не удовлетворить ожиданиям. Словесно, а потом и письменно доложил я князю Горчакову (в Сентябре 1857 г.), что, не признавая возможным занимать теперь дипломатический ответственный пост на Востоке, я прошу дать мне прежде случай «негласным образом», т.е. в качестве лица неофициального, вполне ознакомиться с Востоком и с местными условиями будущей моей деятельности. Вместе с тем в докладной записке Министру я выразил следующее мнение: «В случае разрыва с Англиею, только в Азии, можем мы вступить в борьбу с нею, с некоторою вероятностью успеха и повредить существованию Турции ¹. В мирное время затруднения, порожденные Англиею в Азии и увеличение значения нашего в странах, отделяющих Россию от британских владений, послужат самым лучшим ручательством сохранения мира с Англиею.

К тому же Азия, единственное поприще, оставленное для нашей торговой деятельности, и развития нашей промышленности, слишком слабых, чтобы войти в успешное состязание с Англиею, Франциею, Бельгиею, Америкою и другими государствами ².

Исследование Средней Азии, учреждение сношений в этом крае, утверждение нашего влияния и уменьшение английского так соответствуют естественным пользам России, что мне кажется не представляется и надобности для покрытия расходов экспедиции, которая была бы предпринята для исследования местных условий [3] в огромных пожертвованиях казны. Можно ожидать, что многие богатые купцы и промышленники изъявят готовность содействовать предприятию».

Так как в разговорах моих с Великим Князем Константином Николаевичем, с князем Горчаковым, с Военным Министром и Ковалевским, я постоянно напирал на необходимость подчинить Среднюю Азию русскому влиянию, завладеть Аму-Дарьею, — если не фактически, то политически и коммерчески, — учредив плавание наших военных судов по этой реке и в конце концов с этой стороны угрожать Великобритании, чтобы заставить ее дорожить нашею дружбою, — то от меня потребован был ряд записок об этом вопросе. Некоторые из них сохранились у меня в целости (черновые).

Касательно последнего предприятия, Е. И. Ковалевский обратился ко мне, как к первому, подавшему в Петербурге мысль об исследовании Средней Азии и в особенности указавшему на важность для нас р. Аму-Дарьи. Я составил несколько записок для развития первоначального предположения, советуя отложить экспедицию в Персию и Афганистан до весны, в виду того, что она недостаточно подготовлена и предпринимается уже в менее благоприятное время, т.е. после выгодной для Англии развязки англо-персидской войны. Предлагая сосредоточить главнейшие усилия на то, чтобы суда наши могли проникнуть в р. Аму-Дарью и продвинуться до афганских владений, я настаивал, чтобы посольство ³ раннею весною было выслано на р. Сыр и оттуда направилось на флотилии нашей в р. Аму, не позже 15-го Апреля, т.е. к началу самого сильного разлива, продолжающегося лишь до половины Июля. Второе полноводие реки, продолжающееся более краткий срок, бывает в конце Июля или в Августе. [4]

Зная, что азиатцы подчиняются лишь материальной силе, что им доверяться нельзя и что обыкновенные дипломатические переговоры редко ведут к благоприятным результатам, я предлагал ряд мер, которые доставили бы посольству возможность быстро и внушительно воздействовать на ханов Хивы и Бухары, и обусловливал появление посольства, в этих двух Азиатских столицах, пропуском наших военных судов по р. Аму, с достаточными средствами для верного достижения имевшейся в. виду нашем цели.

Брошенное мною семя зрело в Азиатском Департаменте. Е. И. Ковалевский ухватился за эту мысль, отвечавшую его воззрениям.

Было решено предпринять одновременно две экспедиции — одну научно-политическую в Герат и, по возможности, далее в Афганистан, чрез Персию; другую для исследования р. Аму-Дарьи Хивы и Бухары, под предлогом ответного посольства России на посольства, присланные из этих ханств с поздравлением, по случаю Коронации Государя Императора.

Первую решено было поручить Ханыкову, который и составил записку об ученой экспедиции в Хорасан, внесенную в Императорское географическое общество. Для отвода глаз английской публики всему вопросу был дан характер чисто научной необходимости: связать работы по землеведению Азии в наших пределах с тем, что сделано в этом отношении иностранными путешественниками и учеными. Гласные инструкции Ханыковской экспедиции, состоявшей, по первоначальному предположению, из 4-х членов, были изготовлены в географическом обществе, ассигновавшем на предположенные исследования, если не ошибаюсь, 6.000 руб., Остальные средства предполагалось дать от казны. Вместе с тем я указывал на пользу совокупить действия флотилии с деятельностью посольства и ученой экспедиции, на необходимость ничего не предпринимать, пока возможность успеха не достаточно подготовлена материально и избранным личным составом, который должен находиться [5] для единства действий — в полном распоряжении всецело ответственного начальника экспедиции, и на невозможность установить подробности программы и способы действия, без предварительного соглашения с морским ведомством и Оренбургским Генерал-губернатором.

Вскоре после отъезда моего из Петербурга в Турцию и Египет (в конце Октября) Е. О. Ковалевский, по соглашению с Великим Князем Константином Николаевичем, составил доклад, изменявший несколько первоначальное предположение, испрашивавший у Государя Императора принять решительные меры для приведения Аральской флотилии в надлежащее состояние и для усиления оной к будущему Апрелю и в Петербурге составить комитет (из 4-х лиц) для подробного соображения тех мер, которые должны быть приведены в исполнение, в течение зимы, для осуществления задуманной экспедиции.

Комитет, действовавший под руководством Великого Князя Константина Николаевича, снова видоизменил проект, изложенный в докладе, и было окончательно решено не соединять. как предполагал Е. И. Ковалевский, экспедиции Ханыкова с посольством, но отправить первого в Хорасан и Герат, а мне начальствовать над экспедициею по р. Аму-Дарье в Хиву и Бухару, под предлогом ответного посольства, ожидавшегося в ханствах.

Под влиянием с одной стороны начальника Аральской флотилии. желавшего действовать самостоятельно и введшего морское начальство в заблуждение касательно готовности и способности судов его исполнить задачу, а с другой Генерал-губернатора, желавшего держать посольство в своей полной зависимости, вести его в степи до р. Эмбы — в своем так сказать отряде и сохранить главное руководство над экспедициею, она была раздвоена на дипломатическую и морскую, хотя последняя и поставлена, на бумаге, в подчиненность первой.

С первого приступа экспедиция это была обречена встретить затруднения, противодействия и интриги даже на родной почве. [6]

Начальник Аральской флотилии Бутаков (Алексей) ⁴ жил несколько лет в форте № 1 и снедаемый, скукою и желанием прославиться, считал Аральское море и впадающую в него Аму-Дарью своим исключительным достоянием, собираясь заведовать всеми изысканиями и стяжать исключительную славу, сопряженную со входом в эту реку первых русских военных судов. Увлеченный давно взлелеянной мечтой, он готов был встретить ревниво, недружелюбно и даже враждебно всякое лицо, по положению своему отнимающее у него руководящую власть. Искреннего, сердечного содействия новоприезжему из Петербурга начальнику трудно было от него ожидать.

Генерал-губернатор, с своей стороны, смотрел на Оренбургскую степь и прилежащие ханства, как на свою вотчину и, при непомерном самолюбии и заносчивом характере, не допускал, чтобы в его владения вступал и принимал начальство над чинами, командируемыми для экспедиции из Оренбургского ведомства, — штаб-офицер с независимым в Петербурге положением Флигель-адъютанта Его Величества. Катенин был недоволен решениями комитета и приходящими из Петербурга распоряжениями; он предполагал руководить экспедициею по собственному усмотрению и назначить своего начальника штаба или оберквартирмейстера начальником посольства. Он подозрительно и неприязненно относился к назначению из Петербурга особого начальника экспедиции, снабженного полномочиями и, не смотря на личное мое знакомство с ним и хорошие семейные отношения, мой приезд был ему неприятен. Генерал-адъютант Катенин задумал отправиться на все лето в Киргизскую степь и хотел, подойдя к хивинским пределам, как бы отделить от своего отряда посольство с данным ему конвоем.

В донесении Государю, весною 1858 года, упомянув, что степь киргизов Оренбургского ведомства в два раза превосходит [7] объемом французскую империю, Генерал-губернатор красноречиво излагал всю программу своего триумфального шествия по степи, с расписанием кто и где из инородцев должен был явиться к нему на поклон; заявил, что посольство выедет с ним одновременно из Оренбурга, доедет до р. Эмбы и, «после непродолжительного отдыха, отправится отсюда далее по назначению обычным караванным путем чрез Усть-Урт. Чтобы обеспечить безопасность следования его до пределов хивинских владений, где должна встретить его охранная стража, высланная ханом, «до места встречи этой, проводит посольство часть собственного моего конвоя. Этой же цели будет содействовать и предприятие, снаряженное с другою; имея в виду устройство правильного управления над киргизами и туркменами, кочующими по Усть-Урту, с назначением к ним для сего особого султана-правителя, на правах и с обязанностями трех прочих, существующих уже в Оренбургской степи правителей, я, испросив на то разрешение Вашего Императорского Величества, распорядился докончить нынешним летом, начатую в 1852 г., геодезическую съемку Усть-Уртской плоской возвышенности, для чего и отправится туда из Новопетровского укрепления на Каспийском море партия топографов, под приличным прикрытием; исполняя возложенное на нее поручение, партия эта войдет в сообщение с посольством, когда оно будет проходить по Усть-Урту и присутствием своим здесь, без сомнения, не мало послужит к удержанию враждебных Хиве и непокорных нам туркменов от каких либо против «посольства и в особенности обоза его покушений.

По последним известиям о положении умов Туркмении, я не имею ни малейшего повода ожидать неприязненных действий с этой стороны при спуске посольства с Усть-Урта, но если бы, по прибытии на Эмбу, я узнал, что обстоятельства переменились, то назначенную для сопровождения посольства часть моего конвоя могу усилить, присоединив к ней еще казачий отряд султана — правителя западной части.»

«С другой стороны лишь только посольство, поднявшись на [8] Усть-Урт, достигнет залива Чернышева на Аральском море, оно вследствие сделанных уже распоряжений, за своевременное исполнение которых начальник Аральской флотилии поручился вполне, найдет там пароход с двумя баржами, которые и пойдут затем, придерживаясь восточного Усть-Урта, на одной параллели с посольством, доставляя ему таким образом постоянную возможность получать с судов, почти до самого вступления в пределы Хивы, всякого рода помощь и пособия. На случай, если бы запасы посольства в сене и зерновом фураже израсходованы были в количестве более предположенного, или кого либо из конвойных казаков и солдат понадобилось по болезни заменить свежими людьми, на судах этих отправляется и запас сена с овсом и несколько рядовых из казаков и солдат. Словом, к обеспечению удобного и благополучного следования посольства с его конвоем придумано и сделано все, что только было возможно; не смею скрыть однако же, что за воем тем посольство и прикрывающие его отряды могут на пути по Усть-Урту встретить значительные затруднения, вследствие недостатка воды и совершенного отсутствия подножного корма на протяжении более 400 верст».

«Окончив дела на Эмбе и распростившись здесь с посольством, направлюсь я отсюда, через хребет Мугоджарских гор и пески, известные под именем Больших и Малых Барсуков, на Сыр-Дарью».

Очевидно было, что задуманная мною в Октябре 1857 г. экспедиция совершенно извращена и лишилась твердой основы: движения посольства были замедлены, стеснены, крайне усложнены, поставлены в зависимость от множества случайностей, и успех становился крайне сомнительным в виду запоздалости прихода к Аральскому морю, неготовности флотилии, необходимости посольству идти по степи с большим военным отрядом и караваном, подвергаясь задержкам и бесполезным лишениям и явиться в Хиву под двусмысленным впечатлением одновременного и преждевременного движения нескольких отрядов русских войск, в разных направлениях, значение которого девали для хивинцев [9] будет соответствовал воображаемому Генерал-губернатором впечатлению. В Петербурге я еще не мог предвидеть всех затруднений, которые создадутся мне утвержденною программою и действиями Генерал-губернатора и начальника Аральской флотилии. Издали нельзя было составить себе ясного понятия как о сделанных приготовлениях, о составе и снаряжении вверяемой мне экспедиции, так и об обстановке всего предприятия; но тяжело мне было видеть, что, усложняя до чрезвычайности дело и расходуя бесполезно много денег из кибиточного сбора, из которого Оренбургское начальство привыкло черпать без удержу на исполнение всех своих проектов, измышлений и прихотей, — мне собственно не дают в руки тех средств, какие я считал наиболее действительными для достижения цели, имевшейся в виду. К тому же было уже поздно и не в моей власти избрать наилучший способ действий. Я с горечью высказал свои замечания Е. И. Ковалевскому, предвидя самый плачевный результат и даже гибель экспедиции, но по увлечению молодости и кипевшей во мне отваги считал делом чести не отказываться от возложенных на меня тяжелых обязанностей, с твердою решимостью сделать все, что от меня лично зависеть будет, чтобы заслужить оказываемое мне Государем доверие.

Сношения наши с Хивою были далеко неудовлетворительны. Список агентов наших, перебывавших в Хиве и Бухаре, свидетельствовал о бесплодности наших дипломатических переговоров, унизительных по моему мнению для России. Хива, считая себя недосягаемою, продолжала вредить нам в киргизской степи сколько могла. На представления наши письменные, отписывалась лживо, а иной раз дерзко и нахально. На внушения Генерал-губернатора Оренбурга не обращали почти никакого внимания, продолжая притеснять и обирать наших торговцев, волновать и сбивать с толку наших киргизов, посылая своих эмиссаров и даже зякетчей (сборщиков податей) нередко на Усть-Урт и к р. Сыру, — как свидетельствовало обозрение наших отношений к Хиве и Бухаре, составленное в Канцелярии Генерал-губернатора [10] в 1857 г. Хива принимала у себя наших беглых и держала в рабстве русских, продаваемых иной раз туркменами, при захвате их в плен, по какому либо случаю, в степи.

Бухара поступала более сдержанно, не так нагло и дерзко, как Хива. Бухарский эмир Наср-Улла, хотя и понимал важность торговых отношений с Россией, но возмечтал о своем личном значении в Средней Азии, позволяя себе также держать русских пленных и стеснять наших торговцев, обирая русских приказчиков двойной пошлиною против мусульман.

Хотя при последнем посольстве нашем в 1841 г. Данилевского и удалось заключить договорное условие с хивинским ханом, но хивинцы никогда его не исполняли, и когда мне пришлось на него ссылаться, то они положительно отрицали заключение какого либо обязательства. Посольство Бутенева в Бухару, не достигло желаемых результатов. Эмир отказался надписать предложенный ему договор, не выпустил пленных, а трое из них, которых наше посольство взяло с собою, были отобраны у нашего посланника на третьем переходе и возвращены в Бухару. Как в Хиве, так и в Бухаре продолжали взимать с наших купцов 10% с товаров, оцениваемых произвольно, несравненно выше действительной стоимости. Хотя наша торговля с ханствами возрастает о половины прошлого столетия, но производится при самых неблагоприятных условиях, сопряженных с усиливающимся вывозом нашего золота, и баланс привоза и отпуска не выгоден для наших мануфактур. Русское купечество принимает самое ничтожное участие в составе караванов, предпочитая поручать азиатцам приказчикам распродажу своих товаров. Печальное положение наших торговых сношений не могло измениться при неопределенности прав и обязанностей русского купца в Хиве и Бухаре и отсутствии безопасности и охранения от полнейшего произвола туземных властей.

Когда Е. И. Ковалевский известил меня в Египте ⁵, что, по [11] Высочайшему повелению; мне поручается экспедиция в Среднюю Азию, то я полагал, что основания моей записки будут соблюдены и подробности приготовления будут выработаны по соглашению с будущим начальником экспедиции, которому предоставят избрать личный состав экспедиции.

Но, прибыв в конце Марта в Петербург, я застал все дело решенным и назначения слишком большого числа ненужных лиц различных ведомств не только состоявшимися, но с большинством из них, взятым из Оренбургского ведомства, по выбору Генерал-губернатора, я мог познакомиться лишь накануне выступления. По составленному маршруту, выступление должно было последовать 15-го Мая. Хотя этот срок был уже слишком поздний для такого дальнего степного похода, который нам предстоял, но мне оставалось лишь дней 20 на сборы. Аральская флотилия, посмотри на уверения Г. А. Катенина и Бутакова, видимо не могла быть своевременно снаряжена, чтобы поспеть к нашему приходу в Чернышевский залив, где было назначено наше соединение, а главное должна была опоздать вступлением в р. Аму в благоприятное время, ибо в Июне вода в реке начинает уже спадать. Обратив внимание Министерства Иностранных Дел на обстоятельства, препятствующие успеху экспедиции, я получил в ответ, — как от Министерства Иностранных Дел, так и от Морского Ведомства, — общин успокоительные фразы, клонившиеся к тому, что все «это мне кажется отсюда, но что на месте все препятствия умиляются и что Катенину и Бутакову будет написано, чтобы ускорены были приготовления, а что если личный состав моих спутников окажется неудачным, то я всегда могу возвратить бесполезного члена с дороги»!

Я ограничился подачею записки Ковалевскому, в которой дал заметить, что при первоначальном предположении, составленном по совещании со мною, военный конвой посольства предполагался вдвое многочисленнее, нежели ныне назначенный с несколькими ракетными станками, взамен чего нашли нужным, ослабив прикрытие, обременить состав посольства и его конвоя чрезмерным [12] числом чиновников и офицеров, в том числе восемь строевых, и увеличить соразмерно непроизводительные расходы на экспедицию.

Я просил: 1) отправить со мною при конвое хотя один боевой ракетный станок с опытным фейерверкером ⁶; 2) снабдить нас 20 револьверами в кожаных чехлах, на поясных ремнях, о полною принадлежностью и по 100 капсюлей на каждый, для вооружения гражданских чинов экспедиции, нестроевых и прислуги, и 3) назначенный Генерал-губернатором в состав экспедиции медик только что кончил курс в Казацком университете, мусульманин, и не представляет многочисленным членам посольства, отправляемого в степь в самое жаркое, неблагоприятное время года, ни какого ручательства в своих практических знаниях ⁷; экспедиция продолжится около года и должна совершить трудный поход в 4,000 верст, а потому необходимо назначить, если не взамен избранного, то еще другого опытного медика из С. Петербурга.

Ракетный станок с боевыми ракетами, оказалось невозможным выслать в краткий срок, но медик ⁸ и револьверы были даны.

До 15-го Апреля — как свидетельствует походящие журнал, веденный мною в должности военного агента, — я еще продолжал передавать Военному Министерству собранные мною в Англии сведения и переписываться с различными военными управлениями.

19 Апреля я получил верительные письма к хивинскому и [13] бухарскому правительствам и инструкции Министерств Иностранных Дел и Военного.

20-го Апреля я пустился в дальний путь, полный тревог, лишений, опасностей и неизвестностей. Некоторые приятели смущали меня перед тем внушениями, что, завидуя моему быстрому полету и вниманию, которое было на меня обращено Государем и князем Горчаковым, «меня старались удалить с шееломным поручением в надежде, что я где-нибудь погибну или осрамлюсь и что от меня петербургские дельцы избавятся раз навсегда».

Вера в промысел Божий и безотчетное желание послужить России, вне обыденной колеи, поддерживали мой дух, способствуя тому, что отличало всю мою последующую деятельность, а именно: я считал интриги и сплетни такими мелочами в жизни, на которые недостойно человеку, посвящающему себя бескорыстному слежению отечеству, обращать внимание.

Прощание с Государем и Великим Князем Константином Николаевичем, принимавшим горячее участие в моей экспедиции, было трогательно и оставило во мне, своею видимою сердечностью, глубокое впечатление.

Военный Министр Сухозанет прощался со мною отечески, повторяя на все лады сожаление свое, что меня «берут у него на такое рискованное дело».

Многие из знакомых прощались со мной — как бы в последний раз пред моею гибелью. Моих родителей осаждали самыми зловещими предсказаниями. Но кто меня более всех поразил — это покойная Императрица Александра Федоровна. Она благословила меня образом Божией Матери, прекрасной миниатюрной живописи, и поставив перед собою на колени, взяла мою голову в свои руки, благословила и поцеловала. Слезы умиления брызнули у меня, когда она стала упрекать вошедшего в это время к ней Государя, что он меня напрасно посылает «dans un si horrible pays, ou il risque de perir inutilement, tandis qu'il aurait pu etre tres utile ici. Ou dirait vraimeut, que le Miuisterc u'a pas quelqu'un d'autre a eavoyer dans ces affreux parages!» [14]

Его Величеству, видимо, это было неприятно, и меня подобное заявление поставило в довольно неловкое положение, в особенности, когда вслед за сим Императрица, отпуская меня, потребовала, чтобы я пришел «на прощанье» к ней обедать. За столом были лишь Государь и Принц Петр Ольденбургский.

Их Величества после обеда, окончательно меня благословили и со мною простились самым благосклонным образом.

Выписываю из сохранившихся листков моего походного дневника: «20-го Апреля выехал в полдень из Петербурга, по Московской железной дороге. Е. И. Ковалевский пришел проститься со мною на станцию железной дороги. Родители, сестра Ольга, брат Алексей и родные провожали сердечно. Было много народу на станции. Неудобно и неприятно прощаться с близкими на публике. В вагоне я чувствовал потребность одиночества, хотелось мне подумать о былом, о родных, о милых сердцу, но несносный в этих случаях говор знакомых, ехавших на мою беду в Москву в том же поезде, мешал мне. 21-го Апреля в 3 часа пополуночи прибыли в Тверь. Я отправился в монастырь к тетушке игуменье. В 9 ч. утра сел на пароход «Курьер», предоставленный обществом Самолета в мое распоряжение до Казани».

Это был первый пробный рейс курьерского пассажирского плавания, а не товарного более медленного. Чтобы иметь понятие о развитии судоходства, пассажирского и торгового движения по р. Волге, в протекшие 30 лет, любопытно сопоставить беглые заметки дневника с настоящим положением: ночной пароход идти не мог и останавливался часов в 10 вечера, а с рассветом двигался в путь. Мы высаживались в первый день по случаю продолжительной остановки и желания ознакомиться с прибрежьем, в г. Корчеве. 22-го рапс утром, проходили мимо Калязинского монастыря и затем Углича, а в 3 ч. пополудни подошли к Рыбинску. Стояли там два часа для пополнений топлива. Я осматривал пока город. В дневнике записано: «до Рыбинска вверх по Волге барки тянутся лошадьми. За [15] Рыбинском, вниз, встречаются барки совершенно другой конструкции, ходят на парусах, а при противном ветре тянут люди по берегу. Для этих случаев на барках много лишних людей. Наружная форма судов и парусов — голландская, такая, какая была введена еще Петром Великим. В Рыбинске мало каменных строений, театр вроде большого балагана. Когда мы проезжали мимо Романова — Борисоглебска, нам рассказывали, что первый недавно горел, и огонь перебросило через реку в Борисоглебск.

В восьмом часу вечера причалили к городу Ярославлю, где и ночевали».

Как видно из дневника, осматривая город, я нашел его «прелестным, местоположение — живописным».

23-го Апреля, тронувшись с рассветом, мы пристали к г. Костроме около 7 час. утра. Пока пароход забирал провизию и топливо, я успел побывать в Ипатиевском монастыре, у Архиерея Платона, благословившего меня на предстоящее предприятие, — и осмотреть город. В течение дня мы высаживались в Юрьево Поволжском, и ночевали в Городца. 24-го Апреля, проехав рано утром мимо Балахны, мы в 7 часов утра, причалили к Нижнему Новгороду. Я в первый раз познакомился с этим живописным и своеобразным городом, в котором мне через 21 год позже, пришлось начальствовать. Оригинально, что тогда, т.е. в 1856 г., явился ко мне для оказания почета жандармский офицер Перфильев, которого я нашел через 21 год на том же месте, на самом отличном счету и пользующегося общественным доверием. Он был мною употреблен с пользою в 1879-1880 гг., во время моего Генерал-губернаторства в Нижнем Новгороде, причем мы оба вспомнили о прежней встрече. Я ему доставил заслуженное повышение, но он года через два умер. Осмотрев пустые ярмарочные строения, я объехал обширный и разбросанный по оврагам город, мне очень понравившийся своим прелестным видом, оригинальностью и церквами. Осматривая собор, я зашел в подвальный склеп поклониться праху доблестного патриота [16] Минина. В дневнике записано: «надпись на могиле в стихах, громкая, но по стихосложению — неудачная».

После полудня отправился «Курьер» далее, прошел мимо старого Макариевского монастыря и места прежней ярмарки и остановился у Васильсурска. «За Нижним начали встречаться кабестанные машины, движимые паром или лошадьми. В настоящее время не менее 22 различных типов судов, плавающих по Волге (сибирки, расшивки и проч.), насчитывают до 34,000 судов и барок, двигающихся по реке с товарами; пароходов же всего 130. До 300,000 человек рабочих — употребляются судами, идущими вверх по реке. Вообще судоходство, к сожалению, в младенческом состоянии и не может сравниться с происходящим в Западной Европе. Необходимо увеличить число пароходов и постигнуть удешевления и ускорения грузовой доставки ⁹. Этого требуют государственные, финансовые, общественные и частные интересы, но также и человеколюбие. При настоящем положении судоходства, сколько десятков тысяч людей, употребленных на тягостную и вредную для здоровья работу тягл барок, гибнут совершенно бесполезно.»

Переночевав у Козмодемьянстка 25 Апреля, мы прибыли в полдень в Казань, причалив к пристани пароходного общества «Меркурий». В дневнике записано, что «Казань издали имеет совершенно восточную, турецкую наружность. От пристани до города четыре версты по плотине, проложенной по затопленным лугам. Мостовая плохая, гостиницы еще хуже, остановился в лучшей из них — Рязанова: дорого, дурно, отвратительно, грязно и ничего не допросишься».

Простудившись на пароходе, я болел зубами и совсем разболелся, подъезжая к Казани, чувствуя лихорадку и ревматические боли в руках и ногах. Бывший при посольстве доктор Пекарский, меня уложил и в сутки справил; он хотел поставить пиявки, послал искать по всему городу и не нашел. Заказанные [17] заблаговременно чрез купца Савина два тарантаса — один легкий и красивый, а другой — побольше, для прислуги и вещей — были готовы. Заплатив за них 400 руб. и отправив большую часть вещей и запасов на долгих, с обеспечением доставки груза в г. Оренбург в 10 дней, я поехал далее на почтовых.

1-го Мая прибыл я наконец в г. Оренбург, где мне было приготовлено помещение в клубе и, облачившись в полную форму, тотчас явился к Генерал-адъютанту Катенииу, принявшему меня с свойственною ему изысканною приветливостью и любезностью. Давнишняя семейная связь смягчала несколько-то неудовольствие петербургскими распоряжениями по составу и снаряжению посольства, на которые Генерал-губернатор смотрел как на посягательство на его местный авторитет и привычное самовластие. Генералу Катенину не нравилось, что в степь ему подведомственную и в соседние ханства отправляется лицо самостоятельное, тогда как он желал назначить начальником экспедиции одного из своих подчиненных; ему не нравилось, что во главе посольства находится флигель-адъютант, имеющий непосредственный доступ к Государю, и хотя ему семейно знакомый, но обладающий независимым характером, не легко поддающимся административному давлению или постороннему влиянию. Как умный и обворожительный человек, Катенин старался скрыть от меня свое стремление парализировать всякую инициативу со стороны начальника посольства, поставить его в зависимое от себя положение и обратить посольский караван с предназначенным ему конвоем в авангард отряда, идущего в киргизскую степь с Генерал-губернатором края. Но цель эта тем не менее обнаруживалась на каждом шагу, в распоряжениях по снаряженного каравана и степному движению отрядов, в продолжительных ежедневных разговорах со мною и даже в письменных сообщениях.

В донесении моем Ковалевскому из г. Оренбурга от 7 Мая (№ 4) оказано: «все мои будущие спутники уже собрались в г. Оренбурге. Лица, назначенные в состав миссии из здешнего края, тоже явились ко мне. К выступлению все, приблизительно, [18] готово... Погода теплая, и кормы в степи изобильные, но, за неимением перевозочных средств, едва ли будет возможно, к сожалению, выступить ранее 15 Мая. Впрочем, я не теряю надежды, что, вследствие моих настояний и при особенной заботливости Г. А. Катенина, Его Превосходительство найдет средство ускорить сбор верблюдов и доставить мне возможность выступить несколько ранее отряда, конвоирующего начальника края, и идти безостановочно до Аральского моря»…

Так как главнейшею заботою при степном походе должно быть прокормление не только людей, но и лошадей, и верблюдов и удовлетворительное разрешение этой задачи составляет важнейшее условие успешного достижения цели, то чем раньше могло двинуться посольство в степь, как только появился подножный корм, тем было больше задатков в своевременном достижении берегов р. Аму и вступлении в Хиву до наступления самых сильных. жаров. Лучше было выступить в конце Апреля или в самых первых числах Мая, нежели откладывать до половины Мая. Каждый день был дорог. А потому понятны сетования на медленные сборы перевозочных средств и на старания Оренбургского начальства приурочить движения посольского каравана к маневрированию отрядов сопровождающих торжественное шествие начальника края по вверенной его управлению степи.

При отправлении дипломатической миссии в Среднюю Азию имелись в виду не только политические и военные цели, но и торговые. Предстояло заключить торговые договоры в Хиве и Бухаре, улучшить положение русских торговцев и попытаться завязать более непосредственные и оживленные сношения их с жителями ханств. А потому предполагалось, по моему предложению, придать посольству двух купеческих русских агентов, о чем и было сообщено Министром Иностранных Дел Г. А. Катенину. «Но недоразумению, доносил я Ковалевскому ¹⁰ (№ 4), [19] этих агентов до сих пор нет. Так как русский приказчик, знающий татарский язык, мог бы быть чрезвычайно полезен миссии, для собирания различных сведений в Хиве и Бухаре и для сношений с жителями, то мне удалось уговорить здешнего купца Деева послать со мною, с согласия Генерал-адъютанта Катенина, приказчика своего в Хиву». Этим был, хотя отчасти, заполнен существенный пробел, оставленный в приготовлениях к отправлению посольства. Хотя несомненно, что бывалый приказчик Деева оказывал посильные услуги посольству и принес несомненную пользу, но отсутствие подготовленных и образованных коммерческих агентов при посольстве было весьма прискорбно и лишило меня возможности извлечь ту пользу для торговых сношений России с ханствами, какую я предполагал.

В упомянутом уже донесения Ковалевскому (от 7 Мая №4) было далее сказано:

«Для извещения хивинского хана о моем выступлении составлено, на этих днях, и послано на имя мехтера письмо, в копии при сем прилагаемое, от Оренбургского и Самарского Генерал-губернатора.

Письмом из Оренбурга я сообщил капитану 1-го ранга Бутакову о желании моем несколько ускорить, против первоначального распоряжения, следование миссии и о том, что я предполагаю прибыть к Аральскому морю около половины Июня. Оставаясь в убеждении, что капитан Бутаков, при известном его усердии и распорядительности, успеет выйти своевременно в Аральское море, несмотря на многие к тому препятствия, я предупредил его также о том, что я с некоторыми лицами миссии и частью кладя пересяду — вероятно на пароход «Перовский», дабы переплыть к Айбугирскому заливу ¹¹. Вместе с тем я просил [20] начальника Аральской флотилии взять с собою из р. Сыра, наибольший по возможности запас воды, для облегчения следования каравана но. Усть-Урту, где мы можем встретить недостаток в воде. Принимая во внимание, что Генерал-адъютант Катенин; сделал все распоряжения для обратного моего следования в г. Оренбург из Бухары через Хиву, по Усть-Урту, я донес Его Превосходительству о невозможности сказать ныне утвердительно, что я изберу этот же путь для возвращения в Россию, как потому, что подобному движению — могут помешать различные местные обстоятельства и политические соображения, так и по той причине, что движение по всякому другому пути даст мне возможность осмотреть местность и изучить страну на гораздо большем: пространстве, чем при движении обратном на Хиву. Предупреждая Г. А. Катенина, что обстоятельства могут меня принудить выйти из ханств на какой либо пункт Сыр-Дарьинской линии, я обратился к Его Превосходительству с покорнейшею просьбою, чтобы командиру Сыр-Дарьинской линии предписано было в случае такового моего движения принять все надлежащие меры, как к высылке ко мне на встречу дополнительного конвоя, так и к снабжению вверенной мне миссии всеми предметами первой потребности для возвратного похода в г. Оренбург.

На этих днях, на бале, начальник края познакомил меня с находящимся еще здесь бухарским посланцем. Из разговора с ним заметил я, что бухарцы желают, чтобы миссия отправилась сперва в Бухару, а потом в Хиву и намекают даже, что в противном случае я не буду принят эмиром. Я на это, разумеется, не обратил никакого внимания.

Желая иметь неопровергаемые доказательства вероломства и тайных враждебных действий хивинцев в отношении к нам и покровительства, оказываемого ими враждебным нам киргизам и лицам, открыто восстающим протии законной власти, я просил Генерал-адъютанта Катенина снабдить меня подлинными документами по сему предмету.

В отзыве от 6 Мая за № 950 начальник края сообщил [21] мне, что известный Исет Кутебаров искал покровительства хивинского хана, который и обещал ему оное, что доказывается подлинным письмом Сейд-Мохамеда. Кроме того мне доставлены Генерал-адъютантом Катениным фирман, присланный хивинским ханом адаевцам и письмо от ханского мехтера, открыто подстрекающего их к новым ссорам с Ямудскими туркменами, врагами хивинцев».

Письмо мехтеру написанное от имени Оренбургского Генерал-губернатора, но составленное мною, по соглашению с Г. А. Катениным, было следующего содержания:

«Высокостепенного хана хивинского почтенному и уважаемому Мехтеру.

В исполнение Высочайшего соизволения, выраженного в грамоте Его Императорского Величества Всемилостивейшего Государя моего к высокостепенному владетелю Хивы, отправленной с бывшим здесь посланцем шейх-уль-исламом Фазиль-Ходжею, Императорское посольство, назначенное в Хиву из снисхождения к желанию хана, прибыло на сих днях в г. Оренбург и 10 Мая выступило уже отсюда в Киргизскую степь. Начальником Миссии для ведения переговоров с Высокостепенным ханом Его Императорское Величество удостоил избрать полковника Игнатьева, собственного своего флигель-адъютанта, т.е. одного из самых приближенных и доверенных своих сановников. Свита посольства состоит из секретаря, двух переводчиков, двух медиков и других чиновников, в числе 16 лиц и 38 человек прислуги, при них 63 человека почетного конвоя. К Куня-Ургенгу прибудет посольство около 29 Июня. До этого пункта оно будет сопровождаемо собственным моим конвоем, который здесь должен быть сменен охранною стражею от высокостепенного хана, о высылке которой было уже написано от меня на имя почтенного Диван-Беги в письме от 22 Февраля. Ныне считаю долгом обо всем вышеизложенном уведомить почтенного и уважаемого мехтера на тот предмет, чтобы правительству хивинскому известны [22] были в точности числительность Императорского посольства и время прибытия его в пределы Хивы и сообразно с сим приготовлена своевременно охранная стража, имеющая встретить посольство около Куня-Ургенча. Вместе с тем не излишним нахожу предупредить, что флигель-адъютант Игнатьев обязан из Хивы отправиться в Бухару, а из Бухары спешить обратно в Россию, так как он по званию своему не может быть долго в отсутствии. По этой причине он, по всей вероятности, вынужден будет сократить свое пребывание в Хиве, почему было бы весьма желательно, чтобы переговоры с ним хивинского правительства ведены были с наивозможною меньшею тратою времени. Писано в г. Оренбурге 6 Мая 1858 г.». Чтобы по возможности предупредить предвидимое поползновение хивинцев задержать в Хиве посольство и не пропускать во всяком случае русских в Бухару непосредственно прямым и кратчайшим нутом, я уговорил Катенина включить в его извещение мехтеру, что пребывание мое в Хиве должно быть лишь кратковременно, вследствие того, что мне поручено Государем идти в Бухару и скорее вернуться в Россию. По понятиям азиатцев и свойственным им обычаям, время пребывания посольства в ханстве и отъезд оного на родину должны были находиться в зависимости от произвола и расположения духа хана, а потому необходимо было принять заблаговременно меры для того, чтобы внушить хивинскому повелителю убеждение в невозможности изменить, по своей фантазии, программу, которую посольство обязано было выполнить, не смотря ни на какие препятствия. Вот подлинные извлечения из донесений моих Ковалевскому (директору Азиатского Департамента) из г. Оренбурга, от 7 Мая:

«Погода сделалась жаркой и кормы в степи изобильные. Дело стало из-за верблюдов, выписанных в г. Оренбург только к 15 Мая. Начнут они прибывать сюда 16-го. Жаль, что поздновато снаряжены мы в поход. Надо было выступить в первых числах Мая. Все было бы лучше и легче. Не могу скрыть от Вас, что многочисленная моя свита смущает меня чрезвычайно. Все мои [23] спутники, большею частью, премилые люди, но дельных помощников мало и все приезжие из Петербурга не запаслись необходимым для степного похода, так что значительною помехою моего выступлению — снабжение членов миссии лошадьми, седлами, вьюками и предметами первой необходимости. Вы не поверите сколько мне возни по снабжению моих спутников. Вещи фотографические так громоздки, что их нельзя было применить к вьючке и пришлось уложить все на повозку a la grace de Dieu. Я не думаю, чтобы когда либо отправлялся в Зауральскую степь такой неуклюжий караван, как мой. Громадность каравана заставляет меня еще более прежнего опасаться, что денежных средств моих будет недостаточно.

Г. А. Катенин очень недоволен был последним решением комитета об отправлении миссии в Хиву и Бухару. Он меня спрашивал, принимал ли я участие в заседании комитета и успокоился только моим отрицательным ответом.

Мне здесь предсказывают совершенную неудачу. Иду на все превратности с тою же твердостью духа, с какою шел бы на верный успех. Постараюсь сделать все, что от меня зависит, а в успехе волен — один Бог.

Драгоман миссии назначен Г. А. Катениным Батаршин 2-ой, а словесным толмачом Чанышев. Недостатки первого заключаются, как мне кажется, в том, что он очень робкого характера, а переводит вяло, нерешительно, заикаясь; я это заметил во время разговора моего с Бухарским посланцем. Переводить дипломатический разговор на персидский язык он сам не берется, а это будет в Бухаре весьма невыгодно, так как официальная, дипломатическая переписка ведется вся на персидском языке. Со мною нет никого свободно объясняющегося по-персидски. Другой драгоман, по сознанию самого Григорьева ¹², годен только для командировок на рынок. [24]

У меня до десяти лишних и совершенно бесполезных спутников, а между тем горного офицера или даже штейгера я приобрести не мог, да и купеческих агентов, которые должны были идти со мною, до сих пор нет.

Чрез купцов в Бухаре и Хиве гораздо более узнать можно, нежели чрез официальные сношения. Купец Ключарев, ожидавшийся Катениным из Москвы для отправления со мною, не прибыл еще, а другого и в виду не имеется.

Мне удалось подбить, наконец, здешнего купца Деева (бывшего в Хиве с Никифоровым) послать со мною расторопного русского приказчика с товарами, а так как приискать и нанять верблюдов в такое короткое время было почти невозможно, то я уступаю ему под товары 20 верблюдов из числа моих запасных. За это взыщется с Деева плата пограничною комиссиею.

Личность доктора Батаршина также незавидная в медицинском отношении. Я полагаю извлечь из него пользу сношениями с туземцами в Хиве и Бухаре. Многие из тех лиц, которые приехали со мною из Петербурга, недовольны своим содержанием по сравнению с довольствием, получаемым лицами, назначенными из Оренбургского ведомства. Я позволил себе ходатайствовать о докторе Пекарском в надежде, что Вы найдете несправедливым, чтобы Батаршин получал большее содержание, чем старший врач. Для ускорения моих переговоров в Хиве и для предупреждения, того, чтобы хан не уехал из столицы и не промучил меня продолжительным напрасным ожиданием, я решился известить из г. Оренбурга хивинские власти, что выступаю в степь, и предварил их, что не намерен долго оставаться в Хиве. Г. А. Катенин, узнав о моем желании, приказал заготовить письмо от себя мехтеру, предоставив мне изменение редакции, так как первоначально в этой бумаге было сказано много лишнего.

Бухарский посланец еще не выехал до сих пор из г. Оренбурга. Он обещает отправиться в путь около 15 Мая. Как кажется, он нарочно выжидал моего приезда, чтобы познакомиться и донести эмиру. Посланец был в нелепом убеждении, что я [25] обязан к нему приехать первый с визитом. Познакомившись с ним на бале 15 Мая, я дал ему заметить, что ожидаю его к себе. Частным образом осведомлялся он у Генерал-губернатора, кто я такой, сколько у меня свиты и конвоя, и каким путем будет следовать в Бухару миссия. Требуемые сведения были сообщены ему письменно в форме записки. Получив записку, посланец заметил Батаршину, что так как русская миссия идет первоначально не в Бухару, а в Хиву, то он сомневается, чтобы эмир принял меня. При переводе записки в пограничной комиссии сделали ошибку, объяснив мое звание словом «малый мехрем». Таким образом могли бы счесть меня в Бухаре за придворного кухонного служителя. Е счастью мне пришло в голову справиться об этом и выражение в записке, взятой под благовидным предлогом у бухарца назад, — теперь изменено.

Перечитывая в г. Оренбурге инструкцию мне данную, я обратил внимание, между прочим, на следующее обстоятельство: мне приказано обещать ханам: бухарскому и хивинскому, что ежели они будут действительно жить с нами в мире, то Россия оградит их, по возможности, от вредного для них вмешательства других государств. Мне предоставлено заключить письменные акты в Хиве и Бухаре. Не будет ли осторожнее не включать сего в акты, а ограничиться словесным обещанием, либо облечь в акте сие обязательство еще в более темное и общее выражение? Я обращаюсь к Вашему Превосходительству с подобным вопросом потому, что еще пытается возможность заблаговременно мне узнать положительно мнение Ваше».

От 11 Мая:

«Ежеминутно мучает меня мысль, что расходы по снаряжению миссии и в особенности конвоя все увеличиваются и что по окончании возложенного на меня поручения, мне скажут: Вы стоили так дорого, а сделали так мало. Усиление, по особенному неблагоприятному стечению обстоятельств, суммы, выражающей официально стоимость хиво-бухарской миссии, не зависевшее от меня, нисколько не увеличивает однако же средств моих для [26] достижении дипломатической или нашего отправления, а напротив того, скорее уменьшаете их. Убежденный в справедливости взгляда Вашего Превосходительства на расходы, делаемые ныне из кибиточного сбора, я надеюсь, что Вы согласитесь со мною в том, что ежели бы вместо бесполезного расточения на обзаведение различных предметов и на громадное снаряжение миссии и конвоя, а также вместо содержания различных личностей, стоящих весьма много, а способных творить весьма мало, приобщили бы к экстраординарной сумме моей все употребленные таким образом деньги, то при уменьшении кочующей со мною орды, дипломатические мои средства удвоились бы, по крайней мере, а затруднения уменьшились. Напрасный расход по отправлению многих бесполезных и неподготовленных к такому путешествию лиц; множество конвойных офицеров (из них гвардии ротмистр Дучинский получает 2.000 руб. сер. содержания в год), снаряжение повозок и фур и громадное обзаведение бочонками, фотографическими аппаратами и различными предметами, отправляемыми с конвоем из лишней предусмотрительности, никак не могут быть причислены собственно к дипломатическим расходам миссии. Все могло быть снаряжено проще и дешевле. Каждое распоряжение отзывается здесь расходом, который предугадать трудно.

Не вижу конца моим похождениям в г. Оренбурге. Беспрестанно возникают новые затруднения, препятствующие моему выступлению. Кажется главнейшее состоит в том, что в случае нашего раннего выхода, церемония прощального молебствия и выступления Генерал-губернатора была бы менее величественна, нежели при одновременном отправлении двух отрядов».

И второе от того же числа:

«Из письма моего от 7 Мая за № 4, Вашему Превосходительству известно, что я счел долгом обратить внимание Оренбургского и Самарского Генерал-губернатора на то, что в настоящее время нельзя предугадать, какой путь окажется по обстоятельствам наилучшим для обратного моего следования из Бухары, и просил Его Превосходительство иметь в виду возможность выхода миссии [27] из Бухары на Сыр-Дарью. Г. А. Катенин письмом от 7 Мая за № 977 уведомил меня, что вследствие сего он признал необходимым сделать ныне же надлежащее распоряжение о благовременном заготовлении и высылке в форт № 1-й 620 бочонков на четырехдневный запас воды, для облегчения перехода через пески Кизыл-Кум как миссии, так и конвойного отряда, который он намерен выслать с р. Сыр.

При этом Генерал-адъютант Катенин полагает, что расходы, предстоящие на заготовление здесь бочонков и доставку их в форт № 1, будут простираться до четырех тысяч рублей.

Другим письмом от 7 Мая за № 668, Г. А. Катенин, сообщая мне две просьбы, поданные на его имя купцами Деевым и Путуловым, приносящими жалобы на разграбление хивинцами карабинов в 1847 г. и пленение их приказчиков, просит меня, по прибытии моем в Хиву, о претензиях упомянутых купцов предъявить тамошнему правительству и склонить оное на сколь возможно справедливое вознаграждение за понесенные ими убытки. Постараюсь, при благоприятных обстоятельствах, что либо по сему делу сделать, если увижу, что ходатайство это не повредит общему ходу переговоров или, по крайней мере, поставлю на вид хивинскому хану сии грабежи, в доказательство основательности нашего требования об обеспечении личности и имущества торгующих в хивинских владениях русских подданных и необходимости оградить нашу торговлю на будущее время.

При отправлении моем из С.-Петербурга мне приказано было сверить, для дополнения, данную мне из Азиатского Департамента записку о русских пленных, находящихся в Хиве и Бухаре, с делами канцелярии Генерал-губернатора. Оказалось, при сличении с делами канцелярии, что других, кроме упомянутых сведений, собственно о русских пленных, в Хиве и Бухаре находящихся, в г. Оренбурге нет, но есть только переписка об истребовании из Хивы семейства персидского подданного Хассанова, возникшая вследствие ходатайства персидского консула в г. Астрахани. Сие ходатайство было предъявлено находившемуся в г. Оренбурге [28] хивинскому посланцу Фазиль-Ходже, обещавшему председателю пограничной комиссии употребить старание о возвращении детей Хассанова.

Назначенный Оренбургским и Самарским Генерал-губернатором старшим драгоманом миссии, коллежский асессор Батаршин, вполне владеет татарским языком, но не в состоянии свободно передавать на персидском языке разговор, выходящий из ряда обыкновенных. Словесный толмач коллежский секретарь Чанышев может быть предназначаем единственно для самых обыкновенных не дипломатических сношений и то только на татарском языке. Имея в виду, что персидский язык в Бухаре — язык дипломатический и придворный и что во всяком случае иметь в миссии человека свободно объясняющегося на этом языке — существенно необходимо, я решился обратиться к Г. А. Катенину с покорнейшею просьбою сделать изменение в назначения переводчиков. Мне объявлено было, что в г. Оренбурге нет никого, удовлетворяющего этому условию. Осведомившись после сего о прибытии сюда Банщикова, назначенного в Оренбургскую пограничную комиссию и вполне владеющего персидским языком, я просил — основываясь на предложении самого Г. А. Катенина, — о заменении коллежского секретаря Чанышева титулярным советником Баньщиковым. Г. А. Катенин, письмом от 10 Мая за № 1005, уведомил меня, что назначил этого чиновника в состав вверенной мне мессии».

Ходатайство о назначении Баньщикова словесным толмачом миссии, — несмотря на то, что он по образованию и прежней своей службе мог занять высшее место, хотя по склонности к крепким напиткам был выслан из Персии, где он служил и назначен в г. Оренбург так сказать для наказания, — было вынуждено совершенною необходимостью. Драгоман Батаршин, в совершенстве знакомый с татарским языком, сознался, при первом испытании, что, изучив письменный язык персидский, он положительно не в состоянии переболеть словесно на этом языке разговор, состоящий не из общеупотребительных выражений. Словесным же толмачом назначали совершенно бесполезного [29] миссии чиновника, который мог быть, в большей части случаев, заменен одним из нескольких казаков конвоя миссии, говоривших бойко на татарском. Миссия могла быть поставлена в самое неприятное положение в Бухаре, где встречается беспрестанно необходимость говорить по-персидски, а также в случае сношений с персиянами.

Перед прибытием моим в г. Оренбург все расчеты и распоряжения Генерал-губернатора были основаны на отрезном предположении, что миссия не иначе вернется из Бухары, как снова через Хиву. Мне стоило большого труда объяснить Г. А. Катенину, что неблагоразумно связывать заблаговременно движения посольства и ставить его так сказать в зависимость от доброго расположения своевольного хивинского хана, что обстоятельство это вовсе не имелось в виду и что по всей вероятности посольству придется возвратиться из Бухары иным путем, на р. Сыр. Тогда Генерал-губернатор известил меня о неожиданном решении, сделанном им вследствие моего сообщения, о заготовке и высылке на р. Сыр 620 бочонков для воды, на случай возвращения посольства из Бухары не чрез Хиву, предупредив меня, что это вызвало сверхсметный расход в 4.000 р. Такого исхода я не мог предвидеть и находил этот расход излишним.

Когда я в Петербурге первоначально составлял (осенью 1857 года) проект посольства в Хиву, с движением наших судов, по р. Аму, предполагалось, что из устья р. Сыр пойдут в Аральское море канонерская лодка, два речных парохода и две или три баржи с достаточным числом гребных судов и десантом и даже приготовлен будет легкий, подвижной отряд в форте № 1 для того, чтобы посольство могло тот час же подкрепить свои требования энергическими мерами. Но в г. Оренбурге я убедился, что средства недостаточны, что от флотилии ожидать мне помощи большой нельзя и что пересесть на пароход посольству будет трудно, если не невозможно. Бросить караван и лично находиться на пароходе я считал неприличным, потому тогда же решился остаться, преимущественно, при караване, [30] ограничиваясь — для доставления благовидного предлога пароходу вступить в реку и пройти по ней, — передачею на судно лишь некоторых лиц и части конвоя и подарочных вещей, получение которых ханом и его сановниками, в глазах азиатцев, считается необходимейшею принадлежностью посольства. Я просил Катенина сообщить в Хиву о моем скором прибытии, назначив несколько более близкий срок, чтобы хивинцы поверили сказанию нашему о затруднительности и медленности доставки громоздких подарочных вещей и необходимости перевозки их водою.

Перед отбытием из Петербурга и видя неудовлетворительность и неполноту данных мне официальных инструкций, я представил Ковалевскому несколько вопросных пунктов, на которые и получил словесные ответы, мною тогда же записанные и долженствовавшие служить мне руководством в будущем. Мне поставлено было Ковалевским главною целью: «исследовать, по возможности, р. Аму, стараться составить карту этой реки, убедиться в какой степени долина Аму представляет будущность для заселения, развития торговли, пароходства и пр. Иметь в виду, что конечною целью наших действий: искать удобнейший путь в Индию, по рр. Сыру и Аму или через Кашгар: так как на Персию надеяться нам нельзя, то желательно достигнуть самостоятельного нуги для будущих действий». Не смотря на то, что экспедиция снаряжаема была на полтора года, мне предлагалось сократить пребывание в крае, по возможности, постараться вернуться из Бухары в Ноябре. Если ханы согласятся на пребывание наших коммерческих агентов в их столицах, то дозволяется оставить какого-нибудь караван-башу (в роде старосты киргизского, заведывающего верблюдами каравана) без всякого иного официального вида. Ковалевский просил меня избегать. выходить часто из дома, который будет занимать посольство, и «отнюдь не попадаться эмиру Бухарскому верхом на улицах» ¹³» [31] и разрешил в случае недостатка денег занять в Хиве и Бухаре именем Министерства Иностранных Дел ¹⁴. На вопрос мой, что мне предпринять, если хан — вследствие возбужденных опасений — дурно или дерзко примет посольство или же при приближении наших судов к берегу их встретят выстрелами, Ковалевский отвечал, что «на частные неприязненные действия не следует обращать внимания, ни придавать им значения политического, а если я попаду в Хиву во время расстройства общественного или резни, то, узнав от лазутчиков о положении дела, следует заблаговременно уйти из хивинских пределов». Касательно ввода судов в р. Аму, вопреки хивинскому хану, было разрешено, но «с крайнею осторожностью, с тем, чтобы хивинцы не задержали миссии в виде залога. Отнюдь не рисковать зимовать в реке судам, разве что в хивинских владениях близ устья реки». Меня уполномочивали, для достижения открытия судоходства по р. Аму, обещать уменьшение таможенного тарифа на хивинские и бухарские произведения. На вопросы имеются ли у нас виды на Хиву и предполагается ли распространить Сыр-Дарьинскую линию в сторону хивинских владений, а также что делать миссии, если русские невольники прибегнуть к непосредственному ее покровительству или даже скроются в домах, нами занимаемых последовали ответы: что «никаких видов на расширение наших владений не имеется и что лучше не принимать русских невольников под свое покровительство непосредственно, чтобы не подвергать миссию опасности». Касательно Персии и персиян предписывалось миссии обходиться дружественно с персидским посланцем, — если таковые встретится, — содействовать Персии, а не Дост-Мухамеду и ходатайствовать в ханствах за персидских невольников, допуская даже денежные пожертвования для [32] их освобождения. В отношении к уроженцам Индии, Ковалевский советовал стараться распространять недоверие к Англии и в случае заявления или желания бежать в Россию обещать убежище. Миссии разрешалось войти в сношение с Ханыковым, но запрещалось посылать — как я предполагал — от себя агента в Балк, Кундуз, Гиссар и пр., а предлагалось выжидать, чтобы из этих владений прислано было к миссии доверенное лицо или же ограничиться отправлением туда для собрания сведений киргиза. Имея в виду бродившие на востоке слухи, я спросил Ковалевского «следует ли нам содействовать составлению оборонительного союза между Афганистаном, Персиею, Бухарою и ближайшими к Индии независимыми владетелями с целью неприязненною Англии и клонить ли к тому, чтобы, при подобной группировке владений в Средней Азии, Хива и Коканд были исключены из союза». Директор Азиатского Департамента подтвердил мое предположение, отозвавшись, что надо, сколько возможно, иметь это в виду.

Приготовления и предварительные переговоры с Генерал-губернатором длились две недели и лишь к 15 Мая миссия была снаряжена и готова к выступлению, в составе, с конвоем, 117 человек с 178 лошадьми, 352 верблюдами и 22 повозками, из коих лазаретная фура и полевая кузница форменного образца отличались в особенности своею непомерною громоздкостью и непрактичностью для степного похода.

Убежденный, что для сохранения порядка и безопасности, для сбережения сил людей, лошадей и верблюдов, для успешного достижения цели, необходимо установить систематическое исполнение известных правил, как при движении, так, в особенности, при бивачном расположении отряда, а также что многочисленность личного состава миссии поведет к постоянным ссорам, внутренним раздорам и может иметь, при отсутствии обязательных занятий, тунеядстве и скуке однообразной жизни, лишь самые дурные последствия, я постарался придумать перед выступлением и тщательно распределил занятия между моими спутниками и дал инструкции начальнику конвоя относительно порядка следования [33] экспедиции. Начальник конвоя обязывался заведовать, сверх своей собственной команды, всем караваном, верблюдовожатыми и верблюдами, прислугою и пр., смотреть за порядком навьючивания, кормления, движения и расположения каравана; он должен был принимать меры для его обеспечения от разных случайностей и отвечать за порядок и целость имущества. Старшие три офицера (по чину) заведовали командами Уральскою, Оренбургскою и стрелковою (линейного батальона), а три младших — тремя отделениями караванного обоза, в состав которых входили верблюды с их вожаками, лошади, порционный скот, повозки и проч. По очереди офицеры назначались дежурными — старшие по отряду, а младшие по табуну.

Один из двух офицеров Генерального Штаба, штабс-капитан Салацкий, назначен был мною наведывать топографскими работами, производимыми двумя офицерами корпуса топографов (шт.-кап. Яковлев и пор. Зеленин) и двумя топографами — Недорезовым и Чернышевым, — вести топографический и расспросный журналы, находиться при авангарде и выбирать бивачные шеста. Топографы производили все время маршрутную съемку и, при знании татарского и киргизского языков, занимались собиранием расспросных сведений о крае. На пути от Оренбурга до Хивы Яковлев был постоянно впереди, а Зеленин при мне тогда как от Хивы до Бухары Зеленин шел в авангарде, а Яковлев оставался при мне, заведуя в тоже время во весь путь хозяйством миссии. Другому офицеру Генерального Штаба, капитану Залесову, было поручено вести дневник миссии, политический, статистический и пр., составлять военно-статистическое описание края и находиться на походе при мне для исполнения поручений и переписки по отряду (приказы и пр.) и с Оренбургским ведомством. Чиновник Министерства Иностранных Дел Кюлевейн, назначенный в должность секретаря, но не привычный к переписке на русском языке, держал в порядке журнал дипломатической переписки и всю казначейскую часть, счетную книгу и пр. Галкину были поручены сношения с пограничною комиссиею, [34] заведовавшею киргизами, и собиранием сведений торговых; сверх того он вел дневник для Оренбургского Генерал-губернатора. Лерхе собирал сведения этнографические, лингвистические, археологические, исторические, расспрашивая встречных киргизов и впоследствии, в ханствах, туземцев.

Доктору Пекарскому — ведение медицинского журнала, наблюдения по части естествознания и лечение чинов миссии.

Доктору Батаршину — лечение конвоя и, по знанию татарского языка (он был магометанин), сношения с туземцами, их лечение и расспросы.

Струве производил астрономические наблюдения и вместе с лейтенантом Можайским — барометрическую нивелировку и метеорологические наблюдения.

В отношении к караванному следованию, я поставил начальнику конвоя в обязанность иметь ближайшее наблюдение:

1) за исправностью вьючной сбруи и, в случае надобности, за своевременным ее исправлением;

2). чтобы каждый верблюд навьючивался лишь соответственно его силам, и измученные или слабые получали облегчение в клади;

3) чтобы заведены были точные списки людям, лошадям, верблюдам и общая ведомость прихода и расхода всех транспортируемых нашим караваном предметов;

4) все офицеры, состоящие при караване, заведуют, по назначению начальника конвоя, каждый своею обозною частью, которую должен принять в полное свое ведение и содержать в исправности;

5) ежедневная перекличка киргизов и поверка верблюдов должна производиться по пробитии вечерней зори;

6) дежурный офицер должен идти безотлучно с арьергардом и по прибытии последнего верблюда донести начальнику;

7) для облегчения управления киргизами и наблюдения за ними назначить ответственного старшину (караван-баша);

8) за два часа до восхождения солнца или перед временем, [35] назначенным для выступления каравана, бьют генерал-марш. Сигнал «сбор» должен обозначать приступ к навьючиванию;

9) тотчас по приходе на место ночлега отряда, верблюды должны быть развьючены в порядке, указанном раз навсегда (каре), 1/4 часть казаков назначается для содержания пикетов вокруг табуна и лагеря и отводит лошадей и верблюдов на пастбище. Другая 1/4 наличных людей конвоя расставляет вьюки по заведенному порядку. Третья 1/4 людей разбивает кибитки, а последняя 1/4 приносит дрова, кизяк, воду, устраивает кухню и пр.

Я строго наблюдал за систематическою исполнительностью этой программы и за точным принятием всех предосторожностей для предупреждения хищнического нападения Кочевников на стан миссии, угона табуна и пр. В день выступления, 15 Мая, в состав моего каравана входили 27 чинов военных и гражданских, один иеромонах, 125 казаков и стрелков, 14 чинов нестроевых (прислуга), 202 лошади и 559 верблюдов. Но так как часть дополнительного конвоя должна была отделиться от посольства при вступлении его в хивинские пределы, то собственно для охранения посольства и громадного каравана оставалось 50 человек казаков и стрелков,

Перед самым выступлением нашим, прибыл в Оренбург, чтобы присоединиться к посольству, идущему в Хиву и Бухару, студент С.-Петербургского университета, по естественным наукам, Зоммер, которому Министерство Иностранных Дел разрешило пристроиться к экспедиции для собирания зоологических и ботанических коллекций и сведений, если я не встречу к тому препятствий. Ходатайство Зоммера было поддержано предо мною многими личностями из Петербурга, между прочими письмами от барона Ливена (генерал-квартирмейстера) и ректора университета Плетнева, который писал мне «все, что Вы соблаговолите сделать в его пользу и в облегчение занятий его, останется неизгладимым не только в его сердце, но и в благодарном воспоминании нашего университета, который привык студентов, своих считать чем-то нераздельным с собою. Что касается до [36] меня лично, то я заранее радуюсь, что молодому человеку, посвящающему ранние свои годы ученым изысканиям, судьба посылает в руководители именно Вас: он целый год будет видеть перед собою прекрасный пример во всем. Это так возвышает душу, ум и сердце. Я остаюсь в полной уверенности, что спутник Ваш возвратится к нам не только обновленный в лучших своих качествах, но и укрепившимся и созревшим».

Ожиданиям почтенного ректора не суждено было сбыться. В виду полученных рекомендаций, я преодолел принципиальное предубеждение против увеличения уже без того слишком многочисленною состава миссии и, приняв Зоммера благосклонно, помог ему снарядиться в поход, снабдив — джуламейкою ¹⁵ и пр. Но оказалось, что Зоммер, при несомненной любознательности, был крайне самонадеян, совсем не подготовлен к перенесению трудностей и лишений, сопряженных с степным походом, не понимал необходимости соблюдения дисциплины и порядка в караване и проявлял несообразные притязания, возбуждавшие неудовольствие не только начальника и офицеров конвоя, но даже простых казаков, просивших неоднократно «уволить их от сопровождения букашника» в его поисках по степи во время наших остановок, Зоммер воспроизводил тип немецкого бурша всеми привычками, своим поведением, вкусами и обращением с другими; любил поспать и вечно опаздывал к выступлению отряда, затрудняя прислугу, и, несмотря на внушения и напоминания старших, постоянно продолжал подавать дурной пример безнаказанного нарушения общих распоряжений. Отряд уходил, когда Зоммер еще не вставал с постели и потому мы должны были оставлять людей для уборки его кибитки и верблюда для перевозки его вещей. Дело дошло до того, что после неоднократных ослушаний и предупреждений, я вынужден был оставить Зоммера на одном из биваков на Усть-Урте, предоставив съемочному отряду, пересекавшему путь миссии, по [37] направлению от запада на северо-восток, взять его с собою до форта № 1, откуда он вернулся в Россию, не побывав ни в Хиве, ни в Бухаре.,

Аральское море и устья реки Аму были исследованы нашими моряками под начальством Бутакова (пароходы «Перовский» и «Обручев») в 1848 и 1849 годах. В результате нам было известно, что Аму (Окс) впадает в Аральское море нитью рукавами, из которых некоторые отделяются от главного русла выше г. Кунграда, а рукав Лаудан впадает в Айбугирский залив. А. А. Бутаков считал рукава Талдык и Лаудан доступными для судов нашей Аральской флотилии и все затруднение для плавания предвиделось в необходимости облегчить груз «Перовского» при прохождении бара — пред устьями. Для этого и для перевоза топлива при дальнейшем плавании вверх по реке предполагалось взять еще две баржи. Для парохода «Обручева» не предвиделось никаких задержек. На этих данных был основан весь план экспедиции. Еще в Петербурге, тотчас по возвращении моем из-за границы я подавал записку Ковалевскому, в которой настаивал на том, что, не довольствуясь донесениями и смелыми бумажными предположениями Бутакова, следует истребовать от него положительного указания:

1) Какие имеет он точные сведения о различных устьях реки Аму, о глубине бара и фарватера, быстроте течения, о свойстве берегов и т. и.

2) Действительно ли может он войти безостановочно с двумя из судов флотилии в реку.

3) Сколько примерно нужно ему времени, чтобы дойти с моря до г. Кунграда.

4) Может ли флотилия идти вдоль Усть-Урта, держась на высоте с караваном и быть с ним в постоянном сообщении; могут ли суда останавливаться на ночь близ берега и насколько приблизиться в течение дня.

5) Где лучше всего производить нагрузку и выгрузку, ибо предполагалось, что не только посольство сядет на пароход, но что [38] продовольствие для конвоя и лошадей экспедиции будет доставлено на судах из форта № 1, по распоряжению Генерал-губернатора.

6) Где лучше, по его мнению, устроить пристань на Аральском море для нашей флотилии и где выгоднее устроить укрепление в устье Аму, для обладания оным и для обеспечения беспрепятственного прохождения наших судов с моря.

7) Как полагает он распорядиться плаванием судов, е тем, чтобы ни одна из барж не подошла ранее парохода "Перовский" к устью, а сей последний — не ранее прибытия миссии на границу хивинских владений. Так как весь успех предприятия зависел от гармонического соглашения движений каравана и флотилии, то желательно было знать: какие сигналы полагаете употребить Бутаков для сообщения флотилии с посольством во время следования по Усть-Урту.

8) Какие средства полагает он употребить для поддержания постоянных сношений с миссиею и с караваном во время следования последнего по хивинским пределам и движения судов наших по реке Аму.

Никакого ответа, ни разъяснения я на эти вопросы не получил ни от Министерства, ни от А. А. Бутакова, ни от Генерал-губернатора. Сей последний на мои настояния о необходимости выяснить все вышеозначенные обстоятельства прежде выступления в поход, чтобы возможно было правильно рассчитать, в какой мере миссия имеет основание положиться на содействие флотилии и сообразовать свои предположения с действительностью, — ограничился заверением, что все меры для успешного плавания «Перовского» и «Обручева» приняты, что первый пароход с Бутаковым будет нас ожидать в Чернышевском заливе и сообщит мне все нужные сведения, на основании которых я и могу действовать. Таким образом посольство выступило из Оренбурга в полном неведении, что его ожидало на Аральском море и в неизвестности, может ли быть выполнена программа, послужившая основанием экспедиции. [39]

2 Мая писал я отцу:

«Вчера, в 9 ч. утра, дотащился я наконец до Оренбурга. Переправы и ужасное состояние дороги на г.г. Бугульму, Бугуруслан и Бузулук задержали меня в пути из Казани четверо суток. Два раза ночью сидел я, по несколько часов, в зажорах и однажды только остановился на отдых, с 10 часов вечера до 1 1/2 ночи, и то вследствие опасной переправы, возможной только засветло. Остановился я здесь в доме благородного собрания, в отведенной мне квартире. Через час после приезда отправился являться к Г. А. Катенину, который принял меня со свойственною ему приветливостью и предупредительностью...

К сожалению, кажется, нельзя рассчитывать на раннее выступление ¹⁶. Верблюды, назначенные для миссии, начнут прибывать г. Оренбург только в половине Мая. Таким образом ранее 15-го вряд ли возможно будет нам выступить. Г. А. Катенину непременно угодно, чтобы миссия следовала с ним вместе р. Эмбы. Идти одному моему отряду в степи было бы несравненно легче и привольнее».

В приписке к тому же письму, — наполненному, как и вся последующая переписка, условленными цифрами, ключ к разумению которых, к сожалению, потерян ¹⁷, — было сказано:

«Не смотря на все мое старание и все усилия, мне кажется не удастся выйти из Оренбурга ранее 15-го Мая, как было предположено в Петербурге. Г. А. Катенин настаивает, чтобы я шел [40] с ним вместе, в одном отряде, до р. Эмбы. Это будет утомительно для людей, для лошадей и для верблюдов».

11-го Мая писал я отцу: «в течение целой недели я так был занят, что не успел взяться за перо, чтобы, по обыкновению, написать Вам ¹⁸.

Кажется в степи только буду иметь я возможность отдохнуть умственно и душевно и с Вами заочно вдоволь побеседовать, но за то отправление моих весточек будет редкое...

Сборам нашим нет конца. Надо бороться с бесчисленными затруднениями, чтобы привести, неуклонным образом, в испод-пение определенное в Петербурге; Вы себе представить не можете, как я буду рад, когда выступлю из Оренбурга. Всю неделю шли дожди. Трава в степи великолепная и погода снова потеплела. У нас здесь было два бала; сегодня вместе с иллюминациею сада и здания караван-сарая. Третьего дня был здесь парад войскам и нас вымочило до костей. Жаль мне было и собственной полной формы, но в особенности тех щегольских казачьих мундиров, в которых должен будет вступить в Хиву и Бухару конвой мой, бывший в строю на параде. Выступаю решительно 14-го или 15-го отдельно от Александра Андреевича (Катенина) с добавочным конвоем ¹⁹, так что в моем караване будет до 180 человек, 540 верблюдов и 250 лошадей. Кажется, по крайней мере, доселе, [41] удалось мне соединить трудно согласуемые три условия: исполнить желания петербургские (т. е. Министерств Иностранных Дел, Военного и Морского), сделать все основательно, как должно, и угодить лично начальнику края.

Часто беседует со мною Александр Андреевич подолгу и не об одних делах, касающихся моего отправления. Несколько раз говорил он мне, что ищет людей способных в начальники штаба, в атаманы Оренбургского казачьего войска и в заведующие башкиро-мещерякским войском. Вчера предложил он мне, на выбор, все три должности ²⁰. Я ответил, что с увлечением пошел бы служить в Оренбургском крае, преимущественно, казачьим атаманом, но не могу теперь же дать не только положительного ответа, но даже обещания. Кюлевейн ²¹ оказался пока неспособным к деловой переписке и прекрасным по своим нравственным качествам, но, непрактическим человеком, неповоротливым и малоискусным в русской гравюре джентльменом. Мне он будет полезен разве что казначеем, но в секретари не годится. Хозяйство свое поручил я ближайшему заведыванию ретивого, дельного и исполнительного штабс-капитана корпуса топографов Яковлевн, бывшему еще в 1846 году в такой же должности при Бутеневе, ходившем в Бухару.

Вряд ли придется мне Вам присылать фотографии. Я очень плохо надеюсь на своего фотографа (Муренко). Беру с собой [42] тарантас и крытую легкую повозку ²². Другой тарантас оставляю здесь, у старого казак — Коссаковского. Лошадей у меня 6 упряжных и 2 верховых (одна из них иноходец ²³, вчера купленный).

Поклажа моя укладывается на семи верблюдах и на моих повозках. Е лошадям нанял я двух Оренбургских казаков. Урядника не беру с собой, потому что народа в моем распоряжении и так слишком много.»

15-го Мая писал я отцу, — в 6 часов утра: «все пусто на моей квартире, люди и вещи отправлены вчера вечером за р. Урал, а сегодня в 4 ч. утра, выпроводил я караван мой. Верблюды и повозки отправлены с начальником конвоя войсковым старшиною (уральцем) Бурениным, при небольшом прикрытии (12 оренбургских казаков) на первый прилежный пункт, отстоящий от менового двора верст на 20. Весь остальной конвой, состоящий из 43 уральцев, и 3 оренбургских казаков и 22 пехотных стрелков — драгун, т.е. посаженных на лошадей, остался здесь для молебствия, которое Катенину угодно было назначить отслужить лишь в 9 час. утра (он вставать рано не любил). Придется идти по жаре, но впрочем, переход небольшой. Г. А. Катенин выступает несколько часов после меня и будет ночевать почти на том же самом месте, что я. С начальником края идти вместе будет крайне неудобно, для отряда моего, а [43] потому, поднявшись рано завтра, постараюсь уйти, на 2-й переход, несколько верст далее, на 3-ем переходе еще далее и т. д.

Место отдыха, Оренбург утомил меня нравственно. С А. А. я сохранил наилучшие отношения. По службе с ним трудно иметь дело, по строптивости его нрава. Впрочем у нас обошлось все благополучно. Орда ²⁴, меня сопровождающая, приводит меня в отчаяние: многие наивны, как малые дети, непрактичны, не подготовлены к трудностям и лишениям предстоящего нам дела и помощи от них можно ожидать весьма мало».

В письме к Е. И. Ковалевскому, выражаясь более осторожно, я писал из Оренбурга: «целые дни проходят в беседах и дипломатических сношениях с Генерал-губернатором, с различными властями и лицами местного управления. Страсть к представительности и утонченная вежливость здешнего начальства (т. е. Катенина) отнимает все время... Снабжение миссии и снаряжение конвоирующего отряда произведены в таких размерах и не жалея никаких средств, что караван мой будет скорее походить на экспедицию Перовского 1839 г., нежели на мирное посольство. При всем том конвойных нижних чинов ²⁵ почти мало для охранения табуна, в котором будет до 352 верблюдов и 180 лошадей. Несомненно, что дорогою мне придется бросить многое. Не понимаю, каким образом пройду я по Усть-Урту и как протащу я до Хивы повозки офицерские и в особенности неуклюжий казенным форменный обоз».

15-го Мая таким образом посольство выступило. Для избежания слишком сильных жаров по пути в Хиву и достижения более [44] раннего прибытия в Бухару, когда еще кормы не истощены палящим солнцем, желательно было выступить 12 или 10 днями раньше, но не было возможности, несмотря на всю настойчивую энергию, преодолеть затруднения, происходившие преимущественно от непрактического, слишком парадного снаряжения экспедиции. Многое следовало переделать, урезать и дополнить более существенным; но, в виду самолюбивого упрямства и тщеславного самовластия Начальника края приходилось выступить с тем, что было подготовлено, жалея лишь о напрасно и бесполезно потраченных казенных деньгах. Несравненно лучше было бы значительно уменьшить число офицеров и чиновников, для цели посольства не только бесполезных и обременительных, упростить и удешевить снаряжение, снабдив меня в то же время соответственно большими денежными средствами. Таким образом, из донесения моего директору Азиатского Департамента, генералу Е. И. Ковалевскому, видно, что посольству, коему вменено было в обязанность урегулировать, оживить или вновь завести торговлю русскую в Средней Азии, не придали двух купеческих агентов, о которых совещались в Петербурге и которые должны были составлять, вместе с своим торговым караваном образцов, существенную часть экспедиции.

Пришлось ограничиться присутствием приказчика Деева, которого я лично уговорил со мною отправить небольшой товарный караван.

Несмотря на неожиданную в Петербурге неподготовленность Аральской флотилии, я тотчас предупредил с нарочным капитана 1-го ранга Бутакова, что необходимо ускорить прибытие парохода и миссии к Аральскому морю и движение на Хиву, чтобы воспользоваться остатками полноводия и, что я прибуду к половине Июня к заливу Чернышева с тем, чтобы пересесть на пароход с частью клади для переправы по Айбугирскому заливу ²⁶ и [45] дальнейшему плаванию по реке Аму. Предполагалось также, что Бутаков доставит каравану нашему запас воды из реки Сыра для облегчения следования по Усть-Урту, о затруднительности которого составили себе в Оренбурге преувеличенное понятие. Всем этим предположениям не довелось осуществиться, как вследствие слишком позднего выхода в море Бутакова, так и несоответственности задач со средствами флотилии и заявлениями ее начальника, а также и потому, что: 1) оказалось возможным переправиться через залив Айбугирский без помощи нашей флотилии, и 2) в виду встреченных опасностей в Хивинских пределах, не предвиденных в Оренбурге, я нашел невозможным отделиться от каравана и бросить на произвол случайностей конвой, могущий подвергнуться внезапному нападению коварных азиатов. Думая распорядиться как под Красным Селом, на маневрах, Г. А. Катенин, не воображаясь с политическими обстоятельствами, характером сношений ханов с нами и между собою, а также местных и климатических препятствий, сделал все распоряжения для обратного следования посольства из Бухары снова через Хиву и Усть-Урт. Усмотрев уже в Оренбурге неудобоисполнимость сего плана, я письменно предупредил начальника края о невозможности заранее предрешить вопрос о предпочтительности направлений моего обратного путешествия, тем более, что одною из целей моего отправления было составление маршрутов и карты и изучение страны на возможно большем пространстве. В Оренбурге же я собрал сведения о враждебных действиях хивинцев в отношении к России, а также доказательства вероломства хана Сеид-Мохаммеда и покровительства, им оказываемого враждебным нам киргизам и всем кочевникам, недовольным властями и скрывающимся от законного преследования. В известительном о моем скором прибытии в Хиву письме к мехтеру [46] (нечто вроде министра по сношению с иностранцами хана) Катенин, по моей просьбе и на основании проекта мною составленного, упомянул, что посольство назначено «лишь по снисхождению к желанию самого Хана» выраженному чрез шейх-уль-ислама Фазиль-Ходже, присланному на Коронацию Государя и что я обязан из Хивы отправиться в Бухару, а из Бухары «спешить обратно в Россию», что заставит меня сократить мое пребывание в Хиве, при чем, для избежания, по возможности, продолжительной задержки, было заявлено желание, чтобы переговоры мои с хивинским правительством ведены были с «наивозможно меньшею тратою времени». Последствия повязали, что хап не обратил никакого внимания на эти предупреждения Оренбургского Генерала-губернатора: хотел меня задержать как можно дольше, тянул переговоры, не только затруднял мое шествие по ханству всячески, но в особенности желал сопротивиться моему движению на Бухару, стараясь вынудить «бежать» обратно в Россию.

Комментарии

Текст воспроизведен по изданию: Миссия в Хиву и Бухару в 1858 г. флигель-адъютанта полковника Н. Игнатьева. СПб. 1897