В рассказах наших о сношениях России с средне-азиятскими государствами (Статья г. Залесова в Военном сборнике 1861 г., № 11-й.), мы остановились на возвращении капитана Никифорова в Оренбург. Было уже объяснено, как неодобрительно встретил хивинский хан Аллакул предложения Никифорова, и если после долгих споров он согласился, на некоторые из наших требований, то все-таки вопросы торговый и о разграничении киргиз остались нерешенными, и хан по прежнему признавал подвластными себе все киргизские племена, кочующия на юг рек Эмбы и Иргиза.

Опасаясь однакожь явного разрыва с Poccиею, последствия которого Хива еще так недавно успела испытать, хан решился отправить вместе с Никифоровым к нашему двору новых посланцев, для окончательных переговоров с самим правительством, с каковою целию и был назначен почетный сановник Хивы Ваисвай Набиев, со свитою из 16 человек ¹.

12-го декабря 1841 года, посольство это прибыло в Оренбург, и казна приняла его, по обыкновению, на свое содержание, отпуская, кроме квартиры и прислуги, кормовые: послу и товарищу его по рублю, четырем почетным хивинцам по 50 к., а остальным по 25 к. сер. в сутки ².

Прибыв в Оренбург, посланцы тотчас же предъявили местному начальству, что они имеют от своего владельца поручение заключить акт на тех условиях, какие предложены были капитаном Никифоровым в Хиве, кроме вопроса о границе хивинских владений, по которому предоставлено посланцам ходатайствовать особо у высшего правительства.

27-го января 1842 года последовало высочайше повеление о допуске посланцев в Петербург, а 19-го февраля, сопровождаемые четырьмя человеками свиты и переводчиком, они [42] выехали в столицу. На расходы по поездке их в Петербург и на содержание свиты в Оренбурге было асигновано 2,000 р. сер.

Что же привез с собой достопочтенный Ваис Ниязвай? какие письма наполненые цветами восточного красноречия? Какие уверения и протесты? А писем привез он много, больше чем привозили все его предшественники. Послушаем же, хотя для примера, что писал хан Аллакул к императору Николаю Павловичу.

«Всепочтенный, всеуважаемый, превознесенный, высокостепеннейший, славный, пышный, всевысочайший, самодержавный, всех российских областей, великий султан и всея России высокий государь, хороший и добрый наш друг, верный и старинный наш приятель, самодержавнейший император!»

Вот как трактовал Аллакул с могущественным своим соседом. Он считал себя вправе называть его «другом и приятелем» — словом, быть на равной ноге с повелителем царства, сравнительно с которым миниятюрная Xивa, с 300.000 жителей, была неболее как губерния. Его высокостепенство забыл, кажется, и бедственное положение своего ханства во время перерыва сношений с Россиею, и страх, наведенный на него движением отряда Перовского, и неприятный, во всяком случае, для нашего правительства отказ утвердить условия, предложенные Никифоровым. Для Аллакула казалось все нипочем, и в своем самообольщении он писал как повелитель великой державы.

«Да будет ясно и светло дознано вашим чистым сердцем — продолжает хан — что, благодаря Бога, великое существо наше возседает на царственном престоле, а чистое сердце наше пребывает в седалище ненарушимой правоты. Подданные наши, вкушая в тишине плоды древа нашего правосудия, наслаждаются в саду наших щедрот и милостей истинным счастием и усердно молятся днем и ночью о высоком счастии вашей державы: итак, на зеркале нашего сердца не видно пыли неудовольствия или смущения, и нет в нем никаких мрачных отражений. По изъяснении слов, выражающих дружество, извещаем его высокоместное величество, что постоянное желание нашего сердца было в том, чтобы Хива с Россиею, по прежнему, составляли единый народ и единое царство. Ныне, благодаря Зиждителя миров, то [43] чистое желание наше исполнилось, потому что со стороны самодержавного прибежища правосудия, на правах посла, к нам прибыл высокостепенный капитан Никифоров, который чрез придворных наших и доставил нам препровожденное с ним дружественное письмо. Так как в том письме каждое слово выражало дружбу и всякая буква означала взаимную приязнь, то мы, постигнув это, были тем весьма восхищены и сами, ради благополучия подданных наших, будучи в твердой решительности сдружиться и во всем примириться, изгнали из храмины нашего сердца всякую злобу и враждование, после того, как упомянутый капитан совершил условия посольства и преисполнился пользою от нашего внимания и милостей, просил себе позволения на обратное следование в свое отечество. Разрешив его по желанию его, мы при отправлении присоединили к нему одного из доверенных лиц нашего золотого порога, высокостепенного, прославленного преданностию Ваис Ниязбая, с тем, чтобы он, увидав нашего могущественного друга и всеобладающего приятеля благополучное возседание на престоле самодержавия, возвратился и донес о том нам. Во всем остальном мы поручили ему словесно; при личном свидании он не оставит о том донести.

«Да дастся сему дружественному письму полная вера, с чем оно и написано в благословенном месяце рамадзане 1257 года (октябрь 1841 года).»

Что же касается до остальных писем к государю, графу Несельроде, Перовскому и Генсу, то желающие могут прочитать их в приложениях к настоящей статье ³.

Все эти письма, равно и вышеприведенное заставляют думать, что хан Аллакул нисколько не считал себя ниже poccийского императора; тон его некоторых выражений показывает даже, что как будто мы сами заискивали дружбы Хивы и что последствия разрыва с Россиею, столь тяжелые для этого ханства, были разорительны и для нас. На чем основывал хан такой взгляд, неизвестно, но разубедить его в том и осязательно доказать его заблуждение, дабы сразу поставить хана в нормальные отношения к России, казалось, должно было составлять главнейшую заботу нашего правительства, и преимущественно наших агентов, посылавшихся в Хиву. В этом отношении капитан Никифоров сделал все что мог, и мы не имеем права упрекать его в [44] малом соблюдении достоинства России. Но если первая попытка поставить хана, на настоящую точку зрения кончилась, не совсем удачно, то тем не менее следовало дальнейшия наши сношения с Хивою все-таки продолжать в том же духе, чтобы приучить ее, на сколько это возможно, без участия силы, хотя к некоторому сознанию ее ничтожества перед Россией. А потому нам и интересно знать, что сделал Данилевский для окончания так разумно начатого Никифоровым.

10-го марта посол прибыл в Петербург, был представлен ко двору, а 9-го мая отправился в обратный путь в Оренбург. Посла и сопровождавших его людей одарили вещами и деньгами, а для остававшейся в Оренбурге свиты из 11 человек выслали 60 аршин сукна, 2 куска шелковой материи, 100 аршин атласу и 230 р. сер ⁴. Послу при отправлении была вручена грамота от государя к хивинскому хану, в которой однакожь, кроме обыкновенных вежливостей, ничего особенного не было сказано ⁵.

В статье о посольстве Никифорова, уже было объяснено, что офицеру этому, отправившемуся по возвращении из Хивы в Петербург, не удалось побывать в столице: он заболел и вскоре умер в имении одного из своих родственников в Симбирской губернии. Как только стала известною болезнь Никифорова, Перовский, находившийся тогда в Петербурге, немедленно предписал состоявшему при нем для особых поручений подполковнику Данилевскому ехать к Никифорову и, получив от него все бумаги, касавшияся миссии, прибыть с этими бумагами в Петербург ⁶.

Данилевский исполнил поручение, но, не застав в живых Никифорова, забрал его бумаги и 7-го марта был уже в Петербурге. Здесь было решено отправить Данилевского вместе с возвращавшимся хивинским посланцем к Аллакулу, для окончания начатых Никифоровым переговоров. В состав новой миссии были назначены: переводчик, письмоводитель, натуралист Базинер, 2 топографа и 20 казаков.

На отправление миссии и на семимесячное содержание ее в пути и в Хиве было назначено 5,000 червонцев ⁷, в том числе по 50 червонцев в месяц агенту на содержание, 700 червонцев на подарки и 989 на экстраординарные расходы. Данилевский был снабжен различными подарками, в числе которых заключалась коляска с парою лошадей и золоченою [45] сбруею, назначенная от высочайшего двора хану — предмет давнишних желаний Аллакула ⁸.

Отправляя Данилевского в Хиву, Перовский счел необходимым сообщить министерству иностранных дел свои соображения относительно предстоящих переговоров с хивинским владельцем о средне-азиятской торговле нашей, изложенные в особой записке. Несмотря на устарелость некоторых взглядов, изложенных в записке, она тем не менее представляет интерес, как статистический очерк нашей торговли с Тураном в период до сороковых годов ⁹. Министерство же иностранных дел с своей стороны снабдило Данилевского двумя инструкциями.

Первая инструкция излагала цель и ход переговоров, которые предполагалось вести с хивинским ханом. Содержание ее довольно уже разнилось от инструкции, данной капитану Никифорову в подобном же случае ¹⁰, а именно: переговоры по инструкции Данилевского должны были иметь главною целию укрепление хана в доверии к безкорыстным видам России и в утверждении в Хиве нашего нравственного влияния; поэтому агенту предписывалось озаботиться преимущественно объяснениями по установлению постоянной пошлины на русские товары в Хиве не свыше 5% и отложить, впредь до усмотрения, разрешение вопроса об определении пределов влияния хивинцев в киргизской степи — статья, как известно, послужившая Никифорову камнем преткновения при переговорах с Аллакулом. Но если бы обстоятельства были таковы, что Данилевский нашел бы удобным высказаться и по последнему вопросу, то инструкция разрешала ему определить нашу южную границу по реке Сыр-Дарье, северному берегу Арала и северному свесу Усть-Урта. В заключение предлагалось согласить хана на принятие в Хиве нашего постоянного агента, с тем, чтобы на первое время он приезжал в Хиву хотя временно с караванами.

Вторая инструкция касалась освобождения из плена персидских невольников, столь многочисленных в Хиве ¹¹.

Несмотря на все старания персидского правительства, оно ничего не могло сделать для своих несчастных подданных, томившихся в рабстве, и потому, как только открылись сношения России с Хивою, шах немедленно обратился с [46] просьбою к нашему правительству: похлопотать чрез наших агентов в Хиве об освобождении пленных персиян.

Из переговоров Никифорова мы видели, что он и не поднимал вопроса о персиянах, а между тем шах, потеряв терпение, начал готовиться к войне, и только соединенные усилия русского и английского посланников в Тегеране заставали шаха повременить военными действиями и послать в Хиву, в качестве посланника, Могамед-Али-хана, придав к нему чиновника английской миссии Томсона.

Имея в виду содействовать дружественной державе при переговорах ее в Хиве, правительство наше поручало Данилевскому: разъяснить хану всю неблаговидность его действий в захвате персиян и склонить Аллакула к освобождению хотя части рабов и к посылке в свою очередь хивинского посланника в Персию, при чем агенту разрешалось снабдить этого посла письмом к нашему полномочному министру в Персии, графу Медему.

Относительно сношений с Томсоном инструкция говорит: «Не менее дружественное обращение (т. е. не менее, чем с персидским посланником) будете вы иметь и с английским чиновником Томсоном, который, на основании данных ему инструкций, имеет исключительно поручение стараться об устройстве дела о персидских невольниках, которому поставлено в непременную обязанность совещаться по этому делу с российским агентом в Хиве и действовать совокупно с ним, и которому положительно воспрещено вмешиваться в переговоры нашего агента с ханом по делам, до России касающимся».

Далее инструкция еще раз повторяет агенту, чтобы он ни под каким видом не допускал Томсона вмешиваться в дела наши с Хивою «ибо государь император не желает иметь посредников в делах, касающихся собственно до Российской Империи».

Кроме инструкции, Данилевский был снабжен грамотою от высочайшего имени и письмом вице-канцлера, а также письмом от оренбургского губернатора к хану ¹².

В июне месяце как члены миссии, так и хивинский посланец со свитою, собрались в Оренбурге, и Данилевский начал деятельно готовиться к путешествию в Хиву, куда миссия наконец и выступила 1-го августа. [47]

Но прежде чем продолжать описание действий Данилевского, не лишним будет сказать несколько слов об этом человеке. Во время поездки в Хиву Данилевскому было 40 лет. Воспитание он получил домашнее и в 1818 году поступил на службу юнкером в Ахтырский гусарский полк. Дальнейшая служба его, пройденная с замечательным отличием в кампании 1828 и 1829 годов, в Турции, и в 1831 году, в Польше, продолжалась тоже в кавалерии; в 1837 году, уже в чине подполковника он был назначен для особых поручений к командиру отдельного оренбургского корпуса, генерал-адъютанту Перовскому. Служа здесь, он совершил несколько экспедиций в Киргизскую степь и между прочим участвовал в походе на Хиву в 1839 году. Данилевский обладал достаточным запасом сведений о Хиве и о степи, и по своей натуре представлял личность совершенно противоположную Никифорову. Долго быв адъютантом, а потом состоя в блестящей свите Перовского, Данилевский был человек светски-образованный, уклончивый, служил весьма видным украшением гостиных и, при замечательном даре слова и ловкости обращения, годился бы в агенты при европейской державе.

Выступив из Оренбурга, миссии направилась через Эмбу, Усть-Урт, вдоль западного берега Аральского моря, и после 43-дневного похода, вступила в пределы ханства, где и была встречена почетным чиновником с 300 всадниками, высланными Аллакулом для приветствования агента. Следуя через Куня-Ургенч, агент дошел до Ташауса и там получил письмо от мяхтера, которым последний просил агента подождать несколько в Ташаусе, по случаю пребывания хана с войском в пределах Бухары.

Остановка однакожь продолжалась недолго: 17-го октября миссия по приглашению присланного от хана, чиновника, двинулась в Хиву и, пройдя этот город, 19-го числа остановилась в одном из загородных ханских дворцов. Хан находился еще в Бухаре и только 29-го числа возвратился домой. На другой день, он прислал поздравить агента с приездом и извинялся, что по усталости не может еще сделать приема; но когда Данилевский выразил, что он надеялся в тот же день видеть хана, то приглашение на аудиенцию последовало вечером в тот же день. [48]

После обычных приветствий, хану были вручены чрез посредство мяхтера высочайшая грамота и письма и поднесены подарки, из которых он особенно остался доволен коляской ¹³. Уклонившись на этот раз от подробных объяснений, агент получил приглашение назначать по своему усмотрению дни аудиенций, давая только каждый раз знать о том хану через мяхтера. Следующий день был посвящен знакомству с сановниками и раздаче им подарков.

По болезни Аллакула, второе свидание с ханом состоялось только 10-го ноября, и конференция продолжалась около четырех часов. Агент выразил хану удивление нашего правительства, что переговоры, веденные Никифоровым, не достигли желаемого результата и что только вследствие повторительных уверений хивинских посланцев о желании хана жить в дружбе с Россиею государь повелел продолжать начатые переговоры. Затем хану были объяснены наши условия.

Главнейшия возражения, сделанные на предложения Данилевского Аллакулом, состояли в том, что он требовал, чтобы к каждому пункту договора было добавлено, что и Россия с своей стороны обязывается на те же самые условия, которые в нем заключаются, и во-вторых в домогательстве, чтобы пошлина была взимаема в России с хивинских торговцев по 5% с ценности товаров, как это делается в Хиве с русских купцов.

На опровержение агента против замечаний по первому пункту хан отвечал: «я сказал уже, что желаю быть в дружбе с Россиею, и докажу это, а потому соглашаюсь на ваши слова». Разсуждения же по второму вопросу хан просил отложить до следующего заседания, и когда агент заметил, что отсрочка эта не изменит наших предложений, хан отвечал: «хорошо, я не буду брать с ваших товаров большей пошлины, как по 5%; но пусть же российский император узнает о ходатайстве моем насчет моих купцов».

Так кончилось свидание, на котором присутствовали, не принимая однакожь никакого участия в переговорах, мяхтер и ходжаш-мяхрем. После этого свидания, Данилевский сделал в своих записках следующую отметку: «Вообще все замечания и ответы Аллакула показывали самобытность в [49] мнениях, сметливость соображения и весьма много здравого смысла; а желание приобрести приязнь России просвечивалось даже и в самых возражениях его. Его осанка, звук голоса и хладнокровие, с каким он вел переговоры, не лишены были некоторого достоинства и даже привлекательности». К сожалению, это свидание с Аллакулом было последнее: 23-го ноября, после тяжкой болезни, он умер. 25-го того же месяца, сын его Рахим-кули-Инах вступил на ханство.

После похорон, переговоры возобновились с новым ханом, который для этого назначил, под своим председательством, особый комитет, и длились до 27-го декабря.

Результатом таких длинных объяснений было наконец составление обязательного со стороны Хивы акта в девяти пунктах, из которых каждый, а в особенности седьмой; оспаривался ханом и его советниками в нескольких конференциях.

Обязательный акт заключал следующее:

«Во имя Всемогущего и милосердного Бога.

«От владетельного харезмского шаха, высокостепенного Рахим-кули-хана, дан настоящий акт в том, что, имея искреннее желание пребывать в постоянном мире и тесной дружбе с пресветлою и могущественною Российскою империею, упрочивать приязненные с нею связи и соблюдать во всей строгости правила миролюбивых и добрых соседей, мы обязуемся за себя самих, за наших преемников и потомков и за все подвластные нам племена:

«1) Отныне впредь не предпринимать никаких явных, ни тайных враждебных действий против России.

«2) Не производить и не потворствовать грабежам, разбоям и захватам ни в степи, ни на Каспийском море, и в случае, если бы таковые грабежи произведены были подвластными Хиве племенами, то предавать виновных немедленному наказанию, а ограбленное имущество возвращать по принадлежности.

«3) Не держать в неволе русских пленных и ответствовать за всякую безопасность и за сохранность имущества всякого российского подданного, могущего быть в хивинском владении.

«4) В случае смерти в хивинских владениях российского подданного, отпускать в целости оставшееся после него [50] имущество российскому пограничному начальству, для передачи его наследникам.

«5) Не допускать беглецам и мятежникам из российских подданных укрываться в хивинских владениях, но выдавать их российскому пограничному начальству.

«6) С товаров, привозимых российскими купцами, в хивинские владения, взимать пошлину единожды в год и не свыше пяти процентов с действительной цены оных.

«7) С товаров, принадлежащих российским купцам и отправляемым в Бухару или в другия азиятские владения через реку Сыр, или с привозимых сим путем обратно, никаких пошлин не брать.

«8) Не делать никаких препятствий караванной торговле азиятских владений с Российскою империею, взимая однако с них по закону зякет.

«9) Поступать вообще во всех случаях, как подобает добрым соседям и искренним приятелям, дабы более и более упрочить дружественные связи с могущественною Российскою империею.

«В удостоверение чего мы утвердили сей акт нашею золотою печатью и вручили оный уполномоченному со стороны могущественной Российской империи, высокородному подполковнику Данилевскому. Дан в 1258 году эгиры, в месяце мухарреме.»

На копии с этого акта, переданной хану, была сделана нашим агентом следующая надпись:

«Получив для доставления Его Императорскому Величеству великому императору и самодержцу всероссийскому вышезначащийся акт от высокостепенного владетеля хивинского Рахим-Кули-хана, я, на основании данного мне уполномочия, удостоверяю сим, что, во взаимство постановленных в том акте условий, могущественная российская держава:

1) Предает совершенному забвению прежния неприязненные против нее действия хивинских владетелей.

2) Отказывается от требования уплаты за разграбленные до сего времени караваны.

3) Обещает совершенную безопасность и законное покровительство приезжающим в Россию хивинским подданным.

4) Предоставляет в своих владениях хивинским [51] торговцам все преимущества, коими пользуются купцы других азиятских владений.

«Таковое делаемое мною удостоверение подтверждено будет письменно доблестным и высокомощным российским государственным вице-канцлером от высочайшего имени Его Императорского Величества государя императора и самодержца всероссийского. Точное же соблюдение, со стороны высокостепенных хивинских владетелей, постановленных в вышепрописанном акте условий будет обезпечено личностию и собственностию хивинских подданных, могущих находиться в Российской империи. Дан в Хиве, декабря 29-го дня 1842 года.»

Впоследствии на этом акте вице-канцлером была сделана следующая надпись:

«Ныне Его Императорское Величество, всепресветлейший, державнейший великий государь император и самодержец всероссийский, по разсмотрении сих взаимно-постановленных оснований приязни и соседственных сношений, удостоил оные высочайшего одобрения и соизволил мне повелеть: подтвердить письменно от августейшего имени Его Императорского Величества, что условия, объявленные полковником Данилевским и значащияся в вышеприведенных четырех статьях надписи его, будут со стороны могущественной Российской империи в точности выполняемы дотоле, доколе владельцы хивинские и подвластные им племена будут свято и ненарушимо соблюдать условия, изложенные в акте высокостепенного Рахим-кули-хана.

«В удостоверение чего, по высочайшему Его Императорского Величества повелению, написан подтвердительный акт, за собственноручным моим подписом и с приложением печати министерства иностранных дел, и вручен хивинскому посланцу, почетному минбаши Магомед-Емину, для доставления высокостепенному владельцу Хивы. Дан в столичном городе С.-Петербурге, июня 30-го дня 1843 года.»

Таков был акт, которым устанавливались отношения наши к Хиве. Трудно себе представить что-нибудь еще скромнее тех требований, которые были заявлены такою державою, как Россия, своему ничтожному соседу. Даже противники наши на западе, всегда ратующие против какого то преобладания России в Туране, не могли бы, конечно, составить более справедливых требований, чем высказанные Данилевским. [52]

Независимо от обязательного акта, агент наш сильно хлопотал об освобождении из Хивы персидских пленников хотя в числе 1,500; но, к сожалению, все его по этому предмету вразумления хану были безполезны. Аллакул, по совету сановников, решился только на освобождение родственника мешедского правителя Могамед-вали-хана, утверждая, что возвращение этого пленного будет иметь в глазах персидского правительства более цены, чем освобождение 5,000 человек.

Вообще, как пишет Данилевский, конференции по переговорам происходили от 4 до 6 раз в неделю, и обязательный акт был переписываем, после всякого заседания, покрайней мере до 20 раз, и только 27-го декабря был скреплен ханскою печатию в том самом виде, в котором был предложен агентом с самого начала переговоров. Обмен дипломатических документов произошел вечером того же числа, в присутствии всех членов ханского совета и ханского дяди Рахман-берды-бия.

Относительно представлений агента, чтобы Рахим-кули воздержался от слишком дального распространения своего влияния в степь, хан отвечал всегда: «что он будет поступать так, чтобы не навлечь на себя неудовольствия нашего правительства». Что касается личных отношений хана к агенту, то они были очень хороши, и агент во время своих посещений всегда приглашался сесть. С сановниками Данилевский тоже умел сойтись, и кроме официальных визитов они были даже у агента на большом ужине, с фейерверком, за исключением куш-бегия, который, не сделав визита, агенту, не был и приглашен им на ужин. В свою очередь и агент был угощаем не раз зваными обедами.

На прощанье, как водится, чины миссии получили подарки деньгами, так что, считая все вместе, содержание миссии обошлось хивинскому правительству на наши деньги в 12,300 рублей ассигнациями.

Прощальная аудиенция Данилевского происходила 30-го декабря, при чем хан долго уговаривал агента завесновать, в Хиве или избрать прежний путь в Россию, т. е. через Таашус и Куня-Ургенч; но агент настоял на немедленном отправлении, и, притом, через северную часть хивинских владений, которой Данилевский еще не видал. [53]

31-го декабря миссия, после 3 1/2 месяцев пребывания в ханстве, выступила из Хивы и, следуя через Кунград и Ак-Булак, 11-го февраля прибыла благополучно в Илецкую Защиту. Миссию сопровождал и новый хивинский посланец Магомед-Емин, со свитою из 12 человек, назначенный ханом для принесения благодарности государю за его милостивое расположение к Хиве.

Результатами миссии Данилевского были: генеральная карта Хивинского ханства (масштаб 50 верст в английском дюйме); специальная карта населенной части западной долины Аму-Дарьи, 10 верст в дюйме; оро-гидрографическая карта населенной части Хивинского ханства, 10 верст в дюйме; глазомерная съемка пройденных путей в ханстве, 2 версты в дюйме. Кроме того Данилевский составил весьма обстоятельное статистическое описание ханства, которое, вместе с сочинением о Хиве бывшего с Данилевским Базинера, служит до сих пор лучшим руководством для знакомства с этим государством Турана ¹⁴. Расходы нашей казны на миссию Данилевского составляли около 3,759 червонцев ¹⁵.

По прибытии в Оренбург, хивинский посланец был встречен с особым почетом и 22-го апреля, со свитою из 5 человек, отправлен в Петербург, куда прибыл 13-го мая. Посланец, как водится, привез письма от хана и сановников, а равно разные подарки, в виде ковров, хивинских материй и проч.

Довольное заключением акта, правительство наше ласково встретило посла в Петербурге, богато одарило его и, снабдив значительными подарками хану и хивинским министрам, также грамотою и письмами ¹⁶, отправило посла в Оренбург, куда он прибыл 4-го августа. При этом следует еще сказать, что, вступив в дружеские сношения с Россиею, хивинский хан старался на первое время поступать во всем по правилам доброго соседства, и потому, в бытность еще в Петербурге своего посла, адресовать к нему письмо, для передачи русскому правительству, о своих победах и событиях в Средней Азии, в котором, между прочим, ходатайствовал у государя о присылке в Хиву двух артилеристов, которые никогда не дают промахов, стреляя в цель. Известия эти были приняты нашим правительством с признательностию, а на просьбу об артилеристах разрешения не последовало ¹⁷. [54]

24-го сентября, достаточно нагруженный подарками, почтенный Магомед-Емин выступил из Оренбурга в обратный путь в Хиву. Содержание его со свитою и переезды в России обошлись в 3,800 р. сер.

Так кончились наши несогласия с Хивою. Акт подписан, соседственные дружеские отношения возстановлены, визиты послов сделаны, подарки хан получил с изобилием — чего же более? Забыто было только одно, именно то, что святости договоров Хива в европейском смысле вовсе не понимает, акт для нее был не более как мертвая буква, а единственного права России — ее силы — она не сознавала, да при тогдашнем нашем положении в степи и сознать не могла. В следующих же 1843 и 1844 годах мы видим Хиву в приятельских сношениях с известным мятежником, которого мы преследовали всеми силами, Кенисарою; в 1845 году эмиссары хивинские действуют на Сыре, а в южной части западной нашей степи входят в сношения с известным впоследствии разбойником Исетом Кутебаровым. В 1848 году опустошающия шайки хивинцев являются на устьях Сыра под самыми стенами вновь возведенного нами укрепления Раима (Аральское), а диван-беги хивинский преспокойно пишет предписания, нашим киргизам, кочующим за Эмбой, чтобы они во всем повиновались Исету Кутебарову. В 1852 году дело дошло до того, что Перовский уже предлагает, куш-бегию и мяхтеру хивинским 200 червонцев за выкуп семейства подвластного нам, управлявшего чеумекеевцами, султана Ирмухамеда Касимова, а в 1858 году наш агент в Хиве, полковник (ныне генерал-адъютант) Игнатьев, тщетно ссылается в своих переговорах на акт Данилевского и получает ответ от хивинцев, что они содержания этого акта не помнят и при всех розысках не нашли даже и следа его в своих канцеляриях.

Таков был результат наших взаимных оснований приязни и соседственных сношений с Хивою в сороковых годах; таков был он и в 1858 году, после переговоров Игнатьева, и, вероятно, таким же останется и на будущее время, до тех пор, пока мы осязательно не заставим Среднюю Азию сознать нашу силу.

Н. Залесов.

ПОСОЛЬСТВО В ХИВУ ПОДПОЛКОВНИКА ДАНИЛЕВСКОГО.

1. Рапорт Никифорова Перовскому, 8-го ноября, № 10. Архив канцелярии оренбургского военного губернатора.

2. Рапорт пограничной комисии Перовскому, 16-го декабря, № 20,689. Архив канцелярии военного губернатора.

3. Письмо к графу Нессельроде .— Убежище министров, председатель всеуправляющего главного петербургского суда, главнейший из министров Его Императорского Величества, добродетельный и доброжелательный граф Нессельроде! После того, как превознесется благороднейшая глава твоя нашею царскою милостью и высокою благорасположительностию, да будет ведомо, что препровожденное с почтенным муллою Мухаммед-Шарифом и высокостепенным капитаном Никифоровым письмо твое здесь получено. Из содержания его мы узнали, что ты очень заботился о водворении между двумя державами прежней дружбы и приязни. Если два государства будут по прежнему согласны между собою, то действительно это будет причиною спокойного и мирного жития их подданных. Из взаимного согласия и мира произойдет благополучие обеих держав. Итак, я совершенно изгнал из сердца своего всю бывшую между нами вражду и злобу. Когда вышеупомянутые лица исполнили посольств обряды и пожелали возвратиться в свое отечество, тогда мы, разрешив их на обратное следование, присоединили к ним высокостепенных: Ваис-Нияз-Бая и Ишбая, которые все то, что сказано им изустно, объяснят при личном свидании. Это высокое письмо (да дастся ему вера) написано в благословленном месяце рамадзане 1257 г. (в октябре месяце 1841 года).

Письмо к государю императору. — Да будет открыто пресветлому сердцу достославного, всеми почитаемого и любимого высокоместного, великого всероссийского императора, что благословенное высокое существо наше, благодаря Бога, благополучно пребывает на царственном престоле. Подданные наши, чудесное Божие творение, наслаждаясь под сению правосудного нашего правления совершенным счастием, молятся о вечном нашем благополучии и об отвращении от нас скорби и неприятностей. Ныне дошли до нас слухи, что войско англичан, преисполненных соблазна, идет на Герат. Для собрания об этом достоверных сведений мы отправили туда нарочного. А так как теперь наступило уже весеннее время, самое удобное для похода и благоприятное для всякого движения войск, то мы, как для общей пользы наших подданных, так и для произведения между ими суда и расправы, почли необходимым назначить к отправлению в Мерв опору свою, поборника славы горизонта, царственного столпа Инаха Рахман-Кула, которого передовые люди и птицеловная охота уже посланы, а вслед [56] затем и самого его в скором времени со славою отпустим. Крепкое основание взаимной дружбы и необходимое условие обоюдной приязни требуют того, чтобы обо всем друг друга уведомляли, почему мы и решились отправить к Вашему Величеству нашего доверенного Ишнияз-Бая, который объяснит вышеизложенные обстоятельства и потом, собрав по оным надлежащия сведения, возвратится к нам. Это дружественное письмо написано в 1257 году (1841 г.).

Оренбургскому военному губернатору. — Мы, победоносный отец побеждающих и побежденных, ховарезмский шах, слово наше: почтенному и уважаемому председателю оренбургского суда и губернатору:

С получением сего высочайшего послания да будет ведомо, что отправленное от искренности и приверженности с высокостепенным капитаном Никифоровым и товарищем его представление твое чрез придворных наших, будучи внесено в великолепный наш дворец, было представлено правителями дел нашему вдохновенному усмотрению, и объявлено нашему сердцу его содержание. После того, как высокостепенный и доброжелательный посол Его Императорского Величества исполнил обряды посольства и просил себе увольнения, мы, разрешив его на обратное следование, для того, чтобы он имел в себе радость, признали за нужное, согласно с нашим царским величием, превознести главу его нашею царскою благосклонностию и отличить его нашим царским вниманием. Это высокое письмо любезно писано в благословенном месяце рамадзане.

Оренбургскому военному губернатору от мяхтера. — Да будет ясно и светло сердцу почтенного, уважаемого и высокоместного оренбургского военного суда председателя (т. е. губернатора), что отправленное с высокостепенным, прибежищем учености Мухаммед-Шарифом и капитаном Никифоровым дружественное письмо здесь получено, из которого мы, ко всеобщей радости, увидели, что давнишнее желание наше к возстановлению между двумя державами по прежнему правил дружбы и взаимной приязни наконец исполнилось. После того, как упомянутые два лица были представлены нами к солнце блещущему присутствию ховарезмского шаха (да предадутся ему в жертву души наши) и милостиво им, уподобляющемуся местностию Александру Великому, а славою Соломону премудрому, приняты, они изъявили желание к обратному следованию в свое отечество. Согласившись в этом с ними, мы, по правам чистой дружбы и нелицемерной приязни, почли необходимостию представить свои чувства в сем дружественном письме, присовокупляя, что мы, всегда пребывая в присутствии харезмского шаха (да предадутся ему в жертву души наши), только и думаем о величии и славе его, да о благоденствии его подданных; а потому всевозможными средствами старались и стараемся к соединению двух держав узами ненарушимой дружбы, неразрывной приязни, возбраняя вражде и злобе всякий доступ к пречистому сердцу его величества и сохраняя тем в совершенной чистоте и дружественном согласии привязанность его к вашему государю императору. [57]

Если и вы с своей стороны не оставите употреблять зависящия меры к подкреплению взаимного согласия, то есть надежда, что два народа и две державы сольются воедино, и тогда подданные обоих государств, будучи в тишине и спокойствии, принесут неизсчетные выгоды своим государям.

Генсу от мяхтера. — Да будет светло и ясно любезному сердцу почтенного и уважаемого друга нашего Генса, что послы высокоместного и всемогущего прибежища величия и славы, самодержавного и всемилостивого великого государя императора, мулла Мухамед-Шариф и капитан Никифоров, по прибытии своем в солнцеблещущее присутствие ховарезмского шаха, уподобляющегося славою и местностию Александру Великому, отца победителей и побежденных (да предадутся ему в жертву души наши), воспользовались при золотом пороге его должною почестию и надлежащим вниманием и изъявили желание к обратному следованию, на что и получили разрешение. При чем его величество изволили повелеть отправить вместе с ними к присутствию Его Императорского Величества послами — высокопочтенных и высокостепенных Ваис-Нияз-Бая и Ишбая, для засвидетельствования обязанностей дружбы и условий приязни. Писав это дружественное письмо, присовокупляем, что мы, находясь всегда в присутствии харезмского шаха, печемся о согласном и мирном житии двух государств так, чтобы подданные обеих держав, пребывая в тишине и мире, доставляли обоим государствам должные выгоды. Если вы с своей стороны также будете по возможности заботиться о выгодах обоих народов, чтобы обе державы были по прежнему в тесной связи дружества и неразрывной приязни, то нет сомнения, что оба народа и обе державы, укрепляя время от времени согласие и привязанность друг к другу, пребудут до всеобщего воскресения в ненарушимой дружбе и неразрывной приязни. О всем остальном, что сказано изустно, вышеупомянутые лица объяснят при личном свидании. Дружественное это письмо написано с тем, чтобы ему дана была полная вера. — На обороте снизу приложена печать мяхтера Якуба Юсупова.

4. Отзыв графа Нессельроде к начальнику штаба оренбургского корпуса от 7-го мая, № 1,275. Архив канцелярии военного губернатора.

5. Содержание высочайшей грамоты было следующее:

Обладателю Хивы, высокостепенному Аллах-кули-хану, наша Императорского Величества благоприязнь и доброе приветствие. Посланник ваш Веиз-Ниязбай, по прибытии в столицу, был нам, великому государю, представлен и поднес грамоту вашего высокостепенства. Содержание оной, а также изустные уверения посланника и вообще ваши действия убеждают нас в искреннем и неизменном стремлении вашем сохранять и утверждать приязненные связи между Российскою державою и подвластными вам областями. Taкие благия намерения совершенно соответствуют нашим желаниям и принесут хивинским владениям несомненную пользу. Ныне с благоволением отпуская обратно вашего посланника, извещаем вас, что мы признали за благо отправить к вам [58] доверенное от нас лицо, коему поручили войти с вами в объяснение по тем предметам, которые должны служить основанием для дальнейших успехов дружественных связей между Российскою империею и Хивою. Засим желаем вам всякого счастия. Сия наша императорская грамота дана в столичном нашем городе Санктпетербурге, апреля 25-го дня 1842 года, царствования же нашего в семнадцатое лето.

6. Предписание Перовского Данилевскому от 7-го Февраля 1842 года, № 126. Арх. канц. воен. губерн.

7. Отзыв Нессельроде к Перовскому 29-го апреля, № 1,124. Арх. канц. воен. губерн.

8. Отзыв азиятского департамента 25-го мая, № 32. Арх. канц. воен. губерн. Подарки назначены были следующие:

Хану хивинскому — коляска четырехместная с фордеком. Пара хомутов со всем прибором накладного серебра и с позолотою.

Сыну хана от имени государя наследника — столовые бронзовые часы с футляром. Стеклянный колпак к часам. Ружье двухствольное с прибором. Пара двуствольных пистолетов с прибором.

Хану от вице-канцлера — разные вещи из разноцветного хрусталя.

Мяхтеру и Куш-бегию от военного губернатора — по куску сукна и по три куска полумериносу.

Мяхтеру от директора азиятского департамента — 3 куска шелковой материи и 10 кусков кисеи.

Диван-бегию от председателя пограничной комиссии — кусок сукна.

Кроме сего в распоряжение Данилевского было предоставлено разных вещей на 1,484 рубля 84 копейки.

9. Отзыв Перовского к Нессельроде от 28-го апреля, № 326. Архив канцелярии военного губернатора. Содержание записки следующее:

I. Значение средне-азиятской торговли для России.

Средне-азиятская торговля наша, по обширности границы, на которой она производится, и характеру рынка, представляемого ею для России, заслуживает несомненно особенного внимания, как важное и главное средство для развития капиталов в малопромышленых и бедных восточных губерниях наших и как способ сбыта товаров, неимеющих другого стока.

II. Цели, которых желательно достигнуть в средне-азиятской торговле.

По общим законам промышлености и характеру разсматриваемой торговли, в особенности целей, которых желательно достигнуть в ней, суть:

1) Возможно-большее развитие оборотов.

2) Преимущественный вывоз мануфактурных произведений наших и ввоз сырых материялов.

3) Предоставление наибольших выгод в этой торговле русскому купечеству. [59]

III. Обстоятельства, благоприятствующия достижению этих целей.

При первом взгляде на Туран, самое географическое положение его соделывает, кажется, достижение вышеозначенных целей весьма легким.

Удаленный от всех образованных государств, отделенный даже от соседних стран, Персии, Индии и Китая, трудно проходимыми хребтами гор, Туран представляет, повидимому, для России рынок безсовместный. Жители его почти вовсе не имеют мануфактурности; некоторые же племена издревле славились торговою предприимчивостию и, следовательно, могли бы составить деятельных разнощиков фабричных изделий наших; наконец, народонаселение не богато капиталами и разбросано на ничтожные владения, почему и не могло, казалось бы, при преимуществах богатства и силы империи, препятствовать русским купцам к приобретению перевеса в среднеазиятской торговле.

Сверх того, перевес этот долженствовал быть, повидимому, главным и единственным условием усовершенствования средне-азиятской торговли, так как только русское купечество может расширить ее обращением больших капиталов и развить в Азии новые потребности, а вместе с тем и средства к удовлетворению их, ибо азиятскиe промышленики, отважные в поездах и путешествиях своих, весьма не смелы в закупах и торговых нововведениях.

IV. Обстоятельства, препятствующия достижению означенных целей.

Но при ближайшем разсмотрении дела возникают затруднения, парализующия обстоятельства, которые благоприятствуют с первого взгляда достижению главных целей среднеазиятской торговли нашей.

Туран уже изревле находится в промышленых сношениях с южными и восточными соседями своими, и победить силу привычки этой, завладеть всею торговлею в пользу России не легко, в особенности когда нужно соперничествовать с промышлениками единоверными и почти единоплеменными среднеазиятцам.

Сверх того, развитие пароходства и расширение английского влияния в Азии сближает Туран с европейскими мануфактурными производителями и открывает ему средства получать фабричные изделия чрез Кабул и Персию.

Кроме этого возможного соперничества чужих произведений с нашими мануфактурными продуктами, в самой промышлености Турана встречаются препятствия к распространению их: среднеазиятцы не имеют мануфактурности, но ремесленность между ними весьма значительна по простоте потребностей народа, изделия могут быть продаваемы весьма дешево, а постоянство вкусов азиятских делает замен этих произведений, хотя бы и лучшими, очень затруднительным. К тому же замен сей лишил бы народ значительной части его прибытков, а следовательно в скором времени и возможности приобретать наши продукты. Посему не только нельзя и не должно вытеснять вдруг и совершенно изделия туземной ремесленности на среднеазиятских рынках, но необходимо даже допускать их в Россию, так как, иначе, Туран не имел бы [60] способов платить нам за отправляемые в него продукты и, следовательно, был бы принужден отказаться от значительной части их. По этим же самым причинам вредно было бы доставить купцам нашим решительное преобладание в среднеазиятской торговле, так как они старались бы задавить туземную ремесленность и тем подорвать будущность всей торговли. Сверх того, преобладание это, вероятно, заставило бы вскоре самих азиятских купцов отстать от деятельного оптового торга с Россиею, а без содействия их, по опасностям пути и изуверству некоторых владений Турана, русские купцы не могли бы проникать во многия области; средства же наши к обезпечению безопасности торговцев хотя и несоразмерно больше ничтожных сил среднеазиятских племен, но, по топографическому характеру Турана, употребление этих средств не всегда возможно с успехом и выгодою.

V. Обозрение мер правительства относительно среднеазиятской торговли.

Таким образом, уравновешение противоречащих потребностей и польз среднеазиятской торговли соразмерно с настоящими выгодами России представляло и представляет трудную задачу для правительства.

К разрешению в ней предлежали три главных вопроса:

1) Определение прав и преимуществ по среднеазиятской торговле в России подданных и иностранцев.

2) Обезопасение следования караванов.

3) Определение прав и обязанностей русских купцов в средне-азиятских владениях.

Кроме мер, по каждой из этих статей предпринятых, возникало и было разсматриваемо множество предположений.

Относительно первой статьи высочайшим указом 1739 года, 20-го августа, пункт 6-й, повелено, с бухарских купцов, которые пожелают ехать внутрь России из Оренбурга, взыскивать пошлины по торговому уставу об иноземцах, въезжающих в Россию чрез Астрахань.

Это подтверждено указом 1740 года, 19-го яваря; но, по представлению Неплюева, 10-го января 1752 года, пропуск азиятцев в Россию вообще запрещен. Указом 10-го мая 1754 года проезд разрешен снова, со взысканием с купцов, сверх портовой и внутренней пошлины, еще проезжей, что подтверждено в таможенном уставе 1-го декабря 1755 года и отменено снова именным указом 13-го мая 1763 года. С тех пор, по 1-е января 1807 года, проезд азиятцев с Россиею был вовсе воспрещен. Манифестом же означенного числа и дополнительным указом 27-го октября он разрешен опять на три главные ярмарки: нижегородскую, ирбитскую и коренную, в течение годового срока, что подтверждено было высочайше утвержденными журналами азиятского комитета 28-го июля 1825 года и 28-го февраля 1832 года.

Высочайше дарованною 7-го июня 1734 года городу Оренбургу привилегией розничный и мелочной торг на деньги дозволен только гражданам. Но, по представлению Неплюева, 10-го января 1752 года [61] разрешена для всех торговля ярмарочная и дозволено приезжать туда иноземным торговцам от портов, что, подтверждено указами 2-го июля 1752 года и 1763 года, 30-го апреля и 13-го мая, вследствие сомнений, возникших по случаю издания тарифа 1755 года, равно как указом 15-го апреля 1798 года и высочайше утвержденным положением азиятского комитета 21-го июля 1825 г., а высочайше утвержденным журналом азиятского комитета 21-го февраля 1832 года разрешена азиятцам на оренбургской линии без платы гильдейских пошлин только.

Таможенные пошлины взыскивалась сначала, по указу 20-го августа 1739 года, по 3 коп. с рубля в течение 10 лет. Определенных постановлений относительно способа сбора не было, и только для большей правильности оценки издана была в 1750 году Неплюевым и Тевкелевым такса товаров.

С 1750 года начали взимать на оренбургской линии, как в Астрахани, по 5 коп. с рубля, и сверх того в 1752 году, при указах 1-го июня и 14-го октября, изданы были регламент торговый и тариф.

В 1754 году, 10-го мая, по случаю уничтожения 20-го декабря 1753 года внутренних сборов, повелено было пошлину с азиятцев, торгующих в Оренбурге, оставить прежнюю, по 5 коп; внутреннюю же, 13-копечную, брать с русских купцов; но если сами азиятцы пожелают ехать внутрь России с товарами, в таком случае взыскивать с них сверх вышесказанных 18 коп. еще по 10 коп. проезжей пошлины с рубля.

В 1777 году издан был новый тариф, по которому пошлина взималась большею частию со штуки, а не с цены и с общей сложности, и была гораздо значительнее пятипроцентной, а 7-го июля 1800 года повелено взимать сверх таможенных еще карантинные. В 1807 году, при разрешении азиятцам въезда в Россию, никакой проезжей пошлины с них не положено, а только 26-го февраля 1814 года велено взыскивать за паспорты 50 р. ассигн. в год.

С 1818 года восприял действие новый, высочайше утвержденный 30-го мая 1817 года, тариф.

Отличие его от тарифа 1777 года состояло главным образом в следующим:

1) По прежнему уставу пошлины взыскивались большею частию со штуки, по настоящему же с оценки.

2) Взыскание пошлин по прежнему тарифу велено было делать единственно с русских купцов, даже не запутывать разсчетами азиятцев; по новому же последние сами вносили пошлины.

3) На главные статьи привоза, как-то: пряденую хлопчатую бумагу, шелковые, шерстяные и бумажные изделия, некоторые краски, мягкую рухлядь и ископаемые, пошлина была значительно возвышена, отпускная же вообще сбавлена до 1% с оценочного рубля.

Тариф этот сохраняется во всей силе и доныне; только указом 4-го октября 1830 года разрешен еще без пошлины вывоз монеты.

Таковой порядок торговый возбуждал неоднократно ропот российского купечества, которое домогалось или совершенного [62] воспрещения азиятцам проезда внутрь империи, или взыскания с них при этом гильдейской пошлины. Но домогательства эти высочайше утвержденными журналами азиятского комитета 28-го июня 1825 года, 25-го апреля 1830 года, 28-го февраля 1832 года и 11-го марта 1837 года были признаны неуважительными, потому что:

1) Стеснение азиятцев уменьшило бы торговлю нашу, так как по недостатку на линии капиталистов закуп азиятских произведений обратился бы в монополию нескольких лиц, а по опасностям пути и торговли в сренеазиятских владениях для европейцев купцы наши не в состоянии были бы распространять в Азии так много товаров, как сами азиятцы.

2) Такое стеснение, принося пользу не торговле, но собственно нескольким торгующим, было бы крайне невыгодно и для мануфактуристов, сокращая сбыт произведений их и принуждая продавать продукты не в первые руки, как теперь, а чрез посредство нескольких монополистов, которые даже не платили бы, как азиятцы, чистыми деньгами.

3) Наконец, стеснение это могло бы возбудить соответствующия меры относительно наших купцов в среднеазиятских владениях и тем сделать выгоды, дарованные в России туземным промышленикам, с ущербом для торговли и мануфактур недействительными. Сверх того, разъезды русских купцов в Туране могли бы вовлечь нас в неприятности политические, отвращение и развязка которых представили бы крайния затруднения.

Взамен же просимых купцами ограничений торгующим на оренбургской и сибирской линиях 2-й и 3-й гильдий дозволено, срочным образом отправлять товары в азиятские области и вывозить их оттуда на том же основании, как купцам 1-й гильдии.

Касательно обезпечения следования караванов и вообще безопасности торговли возникло много предположений. Они относились:

1) К охранению самих караванов и выгоде торгующих учреждением воинского прикрытия и застрахования товаров.

2) Укрощением киргиз, посредством устройства укреплений в степи и улучшений администрации.

3) К обузданию насильственных действий хивинского владельца на Сыр-Дарье и смут, порождаемых им между кайсаками, устройством укреплений на Сыре в походом на Хиву.

Опыт первой меры был сделан в 1824 году, и для прикрытия издержек по конвою указом 11-го декабря повелено собирать с товаров, отправляемых под прикрытием, по 25 коп. с рубля. Но неудача вооруженного каравана показала малую действительность прикрытия; вместе с тем обнаружилось, что предписанная пошлина с товаров была бы слишком отяготительна, а итог ее вовсе недостаточен на покрытие издержек.

К застрахованию и приступаемо не было, так как частые грабежи делали, повидимому, подобную меру несбыточною.

Устройство крепостей в степи признано слишком дорогим и малополезным, поелику влияние их ограничивалось бы недалекими окрестностями.

К улучшению администрации и усилению надзора за киргизами [63] посредством султанов-правителей и временных воинских отрядов приняты были деятельные меры, которые во многом увенчались успехом.

Укрепление на реке Сыре признано ныне несовременным, опыт же похода на Хиву сделан в 1839 году и побудил хана хивинского отказаться от враждебных действий своих противу России, чем значительно обезпечен успех мер, относительно самой степи предпринятых.

Наконец, по 3-й статье — определению прав и обязанностей торговцев наших в Средней Азии — они постоянно домогались, чтобы с них взимаемо было там только по 2? % действительной цены товара, чтобы оценка производима была правильно и дабы Россия определила своих консулов, по крайней мере в Бухару и в Хиву.

По всем этим предметам правительство неоднократно входило в сношение с среднеазиятскими владельцами, как чрез собственных посланцов их, так посредством русских агентов; но доселе переговоры не имели успеха.

В 1841 году сделан был новый опыт их, и с этою целию отправлены миссии в Бухару и в Хиву. Результаты настояний бухарского агента еще не известны. Что же касается до Хивы, то хан объявил, что в его владениях таможенной пошлины нет, но со всего имущества частных лиц мусульманского исповедания взимается раз в год по 2?, с иностранцев же по 5 %, чему подчинены и русские купцы, что на оплаченный таким образом капитал они могут делать в продолжение года, как в самом ханстве, так и вне оного, сколько хотят оборотов, что поелику его закон религиозный, то и изменен быть не может, и как зякет собирается не только с привозных, но и с транзитных товаров, то должен быть взимаем и на Сыр-Дарье; что впрочем если Россия захочет, то хан согласен заменить зякет таможенною пошлиною, т. е. взиманием процентов смотря по роду и количеству товаров, приняв за основание таможенное постановление империи, что, наконец, оценка товаров в Хиве была для русских и туземцев одинаковая, пошлину же предоставляется каждому вносить натурою или деньгами, смотря по роду товаров, и даже после распродажи их.

VI. Домогательства русских и азиятских купцов.

Такова сумма распоряжений относительно среднеазиятской торговли нашей. Они, как уже изложено были выше, не удовлетворили домогательств купцов наших, а вместе с тем и самих азиятцев, которые жалуются на таможенное стеснение, на необходимость приискивать деньги за большие проценты для немедленного взноса пошлин, на возвышение оценки товаров таможнею, которая иначе грозит оставить их за собою, на возвышение пошлин против тарифа 1777 года, на запрет мелочной продажи по линии и торговли в столицах.

Чтобы определить, в какой степени обоюдные жалобы справедливы и удовлетворение их сообразно с настоящими выгодами нашей торговли, необходимо обратиться к подробному разъясненио исторического хода ее и настоящего состояния. [64]

VII. Обзор развития и настоящего состояния среднеазиятской торговли.

I. Движение торговли с 1773 по 1838 год.

ВЕСЬ ТОРГОВЫЙ ОБОРОТ ПО ОРЕНБУРГСКОЙ И СИМБИРСКОЙ ЛИНИЯМ ПРОСТИРАЛСЯ:

II. Предметы привоза и отпуска караванной торговли по оренбургской линии.

ПРИВЕЗЕНО.

ОТПУЩЕНО.

III. Отпуск денег по оренбургской караванной торговле.

В 1829 году 14,217 рублей ассигнациями

— 1830 — 56,210 — —

— 1832 — 3,836 — —

— 1833 — 15,345 — —

— 1834 — 60,135 — —

— 1835 — 10,265 — —

— 1836 — 194,590 — —

— 1837 — 142,086 — —

— 1839 — 1,004,867 — —

— 1840 — 1,844,826 — —

— 1841 — 355,533 — — [66]

IV. Пошлинный и карантинный сбор по оренбургскому таможенному округу.

V. Состав караванов.

VI. Грабеж караванов.

Грабежи касаются преимущественно караванов, отправляемых на мену в степь; из тех же, которые обращаются в средне-азиятской торговле, были разбиваемы в последнее десятилетие лишь на пути из Троицка, и то всего три:

В 1833 году один бухарец.

В 1836 году полтораста верблюдов.

В 1839 году на 3,500 рублей ассигнациями.

VII. Торговые повинности русских и азиятских купцов.

В одном торговом обороте сходит:

Итого сойдет с купцов, которые везут товары свои чрез Хиву и Бухару:

С русских ..... 20 С азиятцев .....10 [67]

VIII. Выводы из обзора торговли.

Из всего вышеизложенного обнаруживается, что:

1) Среднеазиатская торговля наша постоянно возрастала с половины прошедшего столетия, следовательно:

а) Расширение ее не зависит исключительно от разрешения азиятцам безпошлинно торговать внутри империи.

б) Так как возрастание торговли происходило доселе большею частию при невыгодных для нее обстоятельствах, то с устранением их можно надеяться еще на большее развитие.

2) Баланс предметов привоза и отпуска при настоящем ходе торговли невыгоден для наших мануфактур не только потому, что вывоз мануфактурных изделий в последнее десятилетие вместо возразстания уменьшился, но и по значительности и увеличению привоза подобных же изделий из Азии, равно как перевеса привоза пряденой бумаги перед сырцом. А потому нельзя признавать преимущества, дарованные азиятцам, выгодными для наших мануфактур, и не следует смотреть на ограничение этих преимуществ как на стеснение мануфактуристов в пользу торгующих.

3) Вместе с тем постоянно возрастает вывоз звонкой [68] монеты нашей, и хотя нет сомнения, что отпуск денег, как всякого другого товара, не приносит вреда промышлености, но достоверно также, что:

а) Он и не доставляет никаких особенных выгод.

б) А сверх того, как монета есть товар всегда нужный и годный для сбыта, то и не должно поощрять вывоз его преимущественно пред другими; между тем, деньги суть единственный предмет отпуска, освобожденный от пошлин.

4) Будучи невыгодною для мануфактур наших, среднеазиятская торговля в настоящем положении противна интересам купечества, как видно из состава караванов, в которых русские купцы и прикащики составляют самую малую часть. Но они не только не пользуются барышами деятельной заграничной торговли, но сверх того и выгодами от перепродажи азиятских товаров внутри империи, так как бухарцы и хивинцы большею частию сами ездят на нижегородскую ярмарку.

5) Причины столь малого участия русского купечества в средне-азиятской торговле не должно относить к грабежу караванов, так как:

а) По вышеизложенным сведениям, риск этот совсем не значительнее обыкновенного риска от бурь в морской торговле.

6) И совершенно не меньше для азиятцев, чем для русских купцов, так как барантовщики, нападая на караван, не разбирают, кому принадлежит товар.

б) Настоящия же причины малого участия купцов наших в среднеазиятской торговле суть:

а) Неопределенность прав и обязанностей их в Хиве и в Бухаре.

б) Превосходство несомых ими повинностей над теми, которым подчинены азиятцы.

IX. Заключение.

К устранению первого препятствия уже сделаны успешные начала; посему и остается обратить внимание на второе, и как главная тягость в повинностях происходит не от распоряжений хивинского или бухарского владельца, но от собственных постановлений наших, то в изменении их и должно искать пособия злу.

Простейшими мерами было бы, повидимому, воспрещение привоза азиятских мануфактурных изделий, вывоза денег и проезда азиятцев на таможенную черту; но это могло бы значительно уменьшить торговлю нашу, лишив азиятцев средств платить за вывозимые товары, и сверх того возбудило бы, вероятно, соответствующия распоряжения со стороны хивинского и бухарского владельцев.

Посему необходимо приискать меры, которые, покровительствуя нашим мануфактурам и торговле, вместе с тем не вооружили бы азиятцев.

Лучшими способами к тому кажутся:

1) Объявить Уральск, Оренбург, Орел, Троицк, Петропавловск и Семипалатинск порто-франко, с тем, чтобы [69] пошлина с вывозимых из Азии и отпускаемых туда товаров взыскиваема была на европейской границе сказанных городов.

2) Предоставить азиятцам в помянутых местах права производить безпошлинно оптовую и розничную торговлю; с тех же, которые пожелают везти сами товары свои внутрь империи, взыскивать таможенные пошлины наровне с русскими купцами и сверх того за годовой паспорт 70 руб. серебром.

3) С вывозимой азиятцами монеты взыскивать по 5% наровне с пошлиною, платимою с денег в Хиве и в Бухаре русскими купцами.

Меры эти:

1) Будут выгодны не для одних линейных торгующих, а для торговли вообще, так как доставят возможность русским купцам принимать деятельное в ней участие и расширить пределы ее приливом новых и больших капиталов.

2) Не только не принесут вреда, но будут полезны для мануфактур наших, так как очевидно, что нынешний порядок вещей для них крайне невыгоден, и что нельзя ожидать изменения его без деятельного участия в среднеазиятской торговле русских купцов.

3) Азиятцы, без сомнения, примут перемену эту с радостию, так как она даст им возможность избегнуть разсчетов и вообще сношений с таможнями и торговать в розницу, а возвышение паспортной платы (в сущности неотяготительной, ибо падает не на одно лицо, а на нескольких, которым отправляющиеся внутрь России служат обыкновенными представителями) приобретет им право делать обороты не на однех ярмарках, а вообще в империи.

4) Наконец распоряжение это не произведет невыгодной перемены в доходах казны, ибо местное употребление азиятских товаров в Оренбурге и остальных четырех линейных городах ничтожно. Напротив того, можно надеяться, что это увеличит доходы от расширения торговли и возвышения паспортного сбора; сверх того, несомненно облегчит таможни, поставив их в сношение, вместо азиятцев, с русскими купцами и вместо мелочных меновых промышлеников с оптовыми торговцами.

10. Предписание вице-канцлера Данилевскому от 29-го мая, № 1,608. Арх. канц. воен. губернатора.

11. Предписание вице-канцлера Данилевскому от 29-го мая, № 1,609. Арх. канц. воен. губернатора.

12. Высочайшая грамота. Отпустив с благоволением от высокого двора Нашего бывшего здесь вашего посланника Веиз-Ниязбая и желая явить вам новый опыт внимательного Нашего расположения, Мы признали за благо отправить к вам в качестве посланника Нашего подполковника Данилевского. Мы поручили ему войти с вами в окончательные объяснения по предметам, касающимся соседственных сношений России с Хивою, и уполномочили его, по обоюдному с вами согласию, постановить те основания, кои могут устранить на будущее время всякий повод к каким-либо [70] недоумениям и тем упрочить взаимную приязнь и доброе согласие. Подполковник Данилевский облечен высокою Нашею доверенностию, а потому, поручая ему представить вам сию Нашу императорскую грамоту, Мы желаем, чтобы вы давали полную веру его словам. Да будут дни ваши исполнены благополучия. Дана в столичном нашем городе С.-Петербурге, мая 28-го дня 1842 года.»

Письмо вице-канцлера к хану. «Письмо ваше, высокостепенный хан, отправленное с посланниками вашими Ваиз-Ниязбаевым и Ишбаем Бабаевыми, мною получено. По прибытии сюда помянутых ваших посланников, я за удовольствие поставил исходатайствовать для них у великого нашего государя императора дозволение представиться пред священную его особу. Они удостоились сего счастия; изъявили уверения в неизменном желании вашем сохранять и утверждать приязненные связи между российскою державою и подвластными вам областями; приняты милостиво и отпущены с благоволением.

«Последовавшая кончина бывшего в Хиве капитана Никифорова лишила нас возможности знать подробности его с вами переговоров; а потому государь император, желая явить вам новый опыт внимательного своего расположения, высочайше соизволил повелеть: отправить в Хиву, в качестве посланника, достопочтенного и знатного подполковника Данилевского. Ему поручено войти с вашим высокостепенством в окончательные объяснения по предметам, относящимся до соседственных сношений между империею Российскою и владениями хивинскими, и по обоюдному согласию постановить те основания, кои могут способствовать полному утверждению дружбы и доброй приязни и устранению на будущее время всякого повода к каким-либо недоумениям.

«Извещая о сем ваше высокостепенство, я остаюсь в совершенной уверенности, что вы оцените благость намерений всемилостивейшего государя императора; с своей же стороны я прошу вас оказать подполковнику Данилевскому, который представит вам высочайшую грамоту Его Величества, прием, приличествующий его званию, и давать полную веру всему тому, что он предложит, так как все слова его будут основаны на точном смысле полученных им высочайших повелений; по окончании же возложенных на него переговоров, отпустить его обратно, когда он пожелает возвратиться.

«Подполковник Данилевский имеет поручение представить вам, от высочайшего имени государя императора коляску со всеми к ней принадлежностями, как знак благорасположения Его Величества к особе вашей. Я также пользуюсь сим случаем, чтобы препроводить от себя некоторые вещи для вашего высокостостепенства. Засим желаю вам здравия и всякого благополучия.»

Письмо от военного губернатора к хану: «Высокоместный и доблестный оренбургский военный губернатор, генерал-адъютант Перовский, согласно с изъявленным им желанием оставить, по причине разстроенного здоровья, управление вверенным ему краем, всемилостивейше уволен государем императором от исправления обязанностей, на него возложенных. Его Величеству благоугодно [71] было наместо его поручить мне управление Оренбургским краем. Доводя о сем до сведения вашего высокостепенства, мне приятно уверить вас, что я не престану принимать все зависящия от меня меры к сохранению и утверждению дружественных отношений, существующих между Российскою империею и соседственными с нею областями Средней Азии. Излишним почитаю говорить, сколь выгодно для Хивы приязненное расположение такой могущественной державы, какова Россия. Ваше высокостепенство, без сомнении, вполне убеждены в этом. С своей стороны долгом поставляю изъяснить, что во мне, как главном пограничном начальнике, вы найдете постоянную готовность немедленно удовлетворять справедливым вашим желаниям и вообще способствовать успехам взаимного доброго согласия.

«Прибывшие от вас посланники приняты в Оренбурге внимательно; допущены в С.-Петербург; удостоены счастия быть представленными великому государю императору; отпущены благосклонно и ныне благополучно возвращаются в Хиву. При сем Его Величество, желая явить новый опыт своего к вам благорасположения, высочайше соизволил повелеть: отправить к вам достопочтенного и знатного подполковника Данилевского, коему поручено, по согласии с вами, войти в объяснения по некоторым предметам, могущим способствовать большему упрочению взаимных дружественных связей. Я нисколько не сомневаюсь, что господин подполковник Данилевский получит у вас прием, приличествующий его званию; мне остается только желать, чтобы благая цель его посылки была оценена справедливым образом. Засим, поручая себя доброму расположению вашему, высокостепенный хан, молю Всевышнего, да ниспошлет на вас всякое счастие.»

13. В числе подарков, как сказано выше, была коляска, которую давно желал получить Алла-Кул; но, к сожалению, ее постигла несчастная участь: в бытность нашу в Хиве в 1858 году, нам разсказывали, что, приобретя коляску, хан решился тотчас же в ней покататься втихомолку, но вслед затем заболел и умер. Суеверие не замедлило отнести причину смерти Алла-Кула к нарушению им обычного способа езды хивинцев, вследствие чего злосчастная коляска была тотчас же замурована в каком-то сарае и в таком положении оставалась до нашего прибытия в 1858 году, когда решились наконец открыть сарай, где и нашли одни только печальные останки когда-то великолепного экипажа. По этому случаю нынешний хивинский хан призывал бывшего у нас в конвое солдата-слесаря и предлагал ему остаться в Хиве для починки коляски; но солдат не согласился, несмотря на то, что хан обещал сделать его начальником артилерии своих войск.

14. Отчет Данилевского. Архив генерального штаба Оренбургского корпуса. Рапорты Данилевского Обручеву от 14-го октября, 21-го и 25-го ноября и 30-го декабря 1842 года, №№ 48, 53, 56 и 60, и от 1-го февраля 1843 г., № 65. В письме же к Ханыкову из Хивы, от 20-го декабря, вот что между прочим писал Данилевский о своих делах: «Я вступил на границу Хивинского [72] ханства в половине сентября, после весьма трудного путешествия по степи. По приезде моем Туркестан сделался театром войны, на котором отличились тогдашния знаменитости. Бухарский эмир, умертвив Мухамед-Али и овладев несколькими городами Кокана, удалился на некоторое время к себе. В его отсутствие эта провинция поголовно возстала, а бухарский гарнизон частию был вырезан, частию был изгнан. Насир-Ула вновь принялся за дело; но на этот раз он встретил гораздо более сопротивления: коканцы, подкрепленные союзниками, устояли против всех усилий. Хивинский хан, между тем, воспользовавшись отсутствием эмира, собрал свое войско и двинулся на границу Бухарии в окрестности Чарджуя и Каракуля. Не воображайте, чтобы все эти действия сопровождались кровопролитными сражениями, тактическими маневрами; все высокие соображения ограничивались только безнаказанным грабежем мирных жителей, над которыми эти полководцы изощряли свои воинские способности. Эмир стоял спокойно в укрепленном лагере в Кокане и грабил окрестности; Алла-Кули-хан безпрепятственно разорял указанный мною край и не мог овладеть Чарджуем только потому, что десяток или два жителей скрылись под защиту глиняного вала, имея для своей обороны несколько негодных фитильных ружей. Cиe последнее может дать нам некоторое понятие о достоинстве их войск и способностях вождей. Результат всех враждебных действий в настоящую минуту тот, что хан, уведя с собою тысячи пленных бухарцев, как мужчин, так женщин и детей, вернулся, вследствие моего письма, которое я ему писал из Ташауса в Хиву; эмир после напрасных усилий тоже возвратился в Бухару, и в настоящее время начались между ними переговоры. Эмир хочет возобновить войну с коканцами и требует нейтралитета со стороны Хивы и выдачи его пленных. Хива возстает против войны с коканцами и не хочет выдать пленных бухарцев. Уполномоченные уже несколько раз расходились и вновь собирались, чтобы обсудить сии политические интересы, но окончательного решения еще не последовало. Вы не поверите, с каким отвращением я вам сообщаю все подробности, после того, что был свидетелем и действующим лицом в таких случаях, где смешное и глупое невежество самое полное, алчность самая низкая и самая грубая безчеловечность соединяются вместе.

«Мои переговоры с ханом меня морально разстроили. Я страдаю сплином в полном смысле этого слова: изнурительным, и неисцелимым.

«В класе цивилизованом сохранилась, покрайней мере, благопристойность, есть наружный лоск, под которым скрывается все безобразие внутренних слоев, есть, так сказать, гас, который скрывает от вас эгоизм и разврат. Здесь все выставляется наружу в самом возмутительном цинизме и в самых грубых формах. Этот порыв негодования, который я не мог удержать, за который прошу у вас извинения, прервал навремя мое повествование о том, что мне оставалось вам сказать, чтобы представить вкратце события в Туркестане. Итак, Алла-Кули-хан [73] вернулся в Хиву, два раза я имел у него аудиенцию, и, воспользовавшись обстоятельствами, в которых он находился, я завел с ним переговоры. Вы не сомневаетесь в том, что он был не мало внимателен к тем представлениям, которые я ему делал в смысле его личных интересов, которые весьма согласовались со скромными и справедливыми требованиями, которые наше правительство ему так великодушно предлагало; но, по особому злополучию, меня преследующему, хан заболел и чрез пятнадцать дней умер, не покончив со мною. Его сын Инах-Рахим-Кули ему наследовал. С ним я возобновил переговоры, и только после неумолкающей борьбы в течение семи недель я успел их покончить; на этих днях хан приложил свою печать к акту, составленному согласно намерениям нашего правительства. Я приложил особое старание к освобождению персиян, желая сделать хотя один хороший поступок в жизни; но я успел только высвободить родственника губернатора Мешеда, который содержался в четырех стенах в продолжение двух лет. Мои увещания относительно других не могли быть милостиво услышаны, потому что хан еще слишком горд и надменен от побед над бухарцами и угрозы войны не заставили его даже поморщиться после его высоких подвигов; наконец, есть много других причин, которые будет напрасно в настоящее время вам исчислять.»

15. Рапорт Данилевского Обручеву, от 11-го марта 1843 г., № 86. Арх. канц. воен. губерн.

16. Отзыв вице-канцлера, 4-го июня, № 1,560. Арх. канц. воен. губерн.

Содержание грамоты и письма было следующее:

Грамотa. «Обладателю Хивы, высокостепенному Рахим-Кули-хану, Наша Императорского Величества благоприязнь и доброе приветствие. Посланец ваш, минбаши Магомед-Емин, по прибытии в столицу Нашу, был нам представлен и поднес грамоту вашего высокостепенства. Нам приятно было усмотреть из оной, что, постигая прямые пользы, проистекающая для ханства Хивинского от дружественных сношений с Российскою империею, вы приняли благоразумное намерение, по примеру родителя вашего, стараться об упрочении приязни и доброго согласия. Убеждаясь в искренности миролюбивых уверений ваших, вполне соответствующих Нашим желаниям, Мы с удовольствием одобрили условия взаимных отношений, постановленные вами по соглашению с полковником Данилевским, который был нами на сей предмет уполномочен. Вследствие чего повелели Мы нашему вице-канцлеру выдать посланцу вашему, для доставления вашему высокостепенству, подтвердительный акт, заключающий в себе обоюдные условия. Мы твердо уверены, что они будут вами и подданными вашими соблюдаемы свято и ненарушимо; а таковое соблюдение оснований дружбы будет иметь непременным последствием продолжение и укрепление Нашего к вам благорасположения. Отпустив благосклонно посланца вашего минбаши Магомед-Емина, Мы поручили ему изустно передать вам некоторые слова, внушенные приязнию и строгою справедливостию. Засим желаем вам всякого счастия. Cия наша [74] императорская грамота дана в Петергофе, июня 30-го дня 1843 г.. царствования же Нашего в восемнадцатое лето.»

Письмо вице-канцлера к хану. «Мне весьма приятно уведомить ваше высокостепенство, что посланец ваш, почтенный минбаши Магомед-Емин, прибыв благополучно в столичный город С.-Петербург, удостоился счастия предстать пред священную особу великого нашего государя императора и лично поднести Его Императорскому Величеству грамоту вашего высокостепенства.

«Изустные уверения посланца вашего, равно как и донесения возвратившегося из Хивы достопочтенного полковника Данилевского свидетельствуют о мудром намерении вашем соблюдать в отношении к могущественной Российской империи правила доброго соседства и приязни. Это несомненно будет иметь последствия самые успешные и благоприятные для подвластных вам племен. Постановленные вашим высокостепенством, по соглашению с уполномоченным от Российской державы, достопочтенным полковником Данилевским основания дружбы и согласия были приняты Его Императорским Величеством в надлежащее внимание.

«По Высочайшему повелению августейшего государя императора, составлен и укреплен моею подписью подтвердительный акт, в котором заключаются обоюдные условия приязни и который, для доставления вашему высокостепенству, вручен мною почтенному послу вашему. Да будет сей акт залогом благоденствия Хивы и источником взаимного удовольствия. При благосклонном отпуске отсюда почтенного посланца вашего, отличившегося во всех отношениях совершенным приличием своих действий, поручено ему доставить вашему высокостепенству некоторые вещи, знаки благорасположения, от августейшего имени Его Императорского Величества и от Его Императорского Высочества наследника цесаревича. Я с своей стороны воспользовался также сим случаем, чтобы просить вас о принятии от меня некоторых здешних изделий, посылаемых также с помянутым посланцем, коему вручен мною список всем отправляемым вещам.

«В заключение остается мне довести до сведения вашего высокостепенства, что августейший государь император соизволил лично поручить посланцу вашему передать вам, сколь Его Императорскому Величеству было бы приятно о прекращении продолжающихся недоразумений и вражды между вашими и персидскими владениями. Возстановление с Персиею сношений миролюбивых и отклонение всего того, что может их нарушить, послужило бы, без сомнения, к славе вашей и к пользе ваших подданных. От прозорливости вашей не укроются выгоды, проистекающия от дружелюбных соотношений с соседственными государствами, имеющими политическое значение, а потому и считаю лишним излагать здесь мнение мое о ближайших средствах к примирению с персиянами. Затем желаю вашему высокостепенству многолетнего здравия и ненарушимого благополучия»

17. Рапорт пограничной комисии 23-го июня, № 6,105. Содержание письма следующее: «Он, Слава отца побед, торжествующего победоносного ховарезмского шаха. [75]

«Признаки усердия, преданности, привязанности, искренности, приязни Мухаммед-Аминю минбаше. Увидавши высокое повеление, да будет известно: слава Богу, ныне, 8-го числа месяца джумадуэль-авваля, в понедельник, в Ховаревме спокойно. Весь народ нашего владения счастлив во всем, занят молитвами об увеличении нашей силы. Высокоместный, высокостепенный наследник величия, почтенный брат наш Мухаммед-Амин-Инак, для спокойствия и безопасности нашего отечества, ходил с победоносным войском, подобным Александра Македонского войску, в Мерву. В это время бухарский эмир, полагая, что хивинское владение осталось совершенно пустым, вознамерился придти в столицу оного, как сделалось нам известно, а потом, когда уже мы удостоверились о действительности его намерения, то подпора и украшение повелевающих, хозяин почестей, помощь власти, Рахман-Берды-Бий, родственник наш, с частию войска был послан нами на встречу к бухарскому эмиру; но Бий не мог устоять и был побежден. Бухарское войско обложило город Газарасп 10-го числа месяца рабиуэль-сани, а 20-го числа этого месяца, в пятницу, упомянутый Инак, благополучно возвратившись из Мервы, пробыл в столице два дня, до воскресенья, и в этот день отправился на врагов отечества и продолжал драку с войском эмира целую неделю; победил оное, убил и взял в плен многих военачальников, множество войска, взял знамена, артилерию, снаряды, провизию, пики, ружья, сабли, латы, кибитки и палатки и все принадлежности войска. Эмир сам с частию войска своего бежал; его гнали до могилы Дарган-аты, безпрестанно поражая. Об эмире некоторые говорят, что он помер, а другие, что тяжело болен от ран.

«Да будет доведено это до сведения почтенного друга нашего великого государя императора, чтобы его обрадовать, и на эту радость чтобы выпросил у Его Величества двух искусных артилеристов, которые никогда не делают промахов, стреляя в цель. Покуда предстанет пред особу нашу, пусть сообщает сведения о тамошних обстоятельствах.»

Текст воспроизведен по изданию: Посольство в Хиву подполковника Данилевского в 1842 г. // Военный сборник. № 5, 1866