АБДУРАХМАН-ХАН

АВТОБИОГРАФИЯ

ТОМ II

ГЛАВА V.

Англо-афганские отношения.

Чем я обязан Англии? — Сэр Лепель Грифин. — Как быть в союзе с Англией? — Необходимость личного посещения мною Индии. — Свидание с лордом Дюфферином. — Недоразумения с англо-индийским правительством. — Посылка письма в Лондон. — Необходимость иметь представителя в Лондоне. — Визит лорда Керзона. — Поездка моего сына в Лондон. — Неудача его миссии.

Как видно из названия этой главы можно заключить, что я должен изложить здесь все относящееся к сношениям Великобритании с Афганистаном, начиная с отдаленных времен; точно также должен я коснуться пограничных вопросов, которые были так изменчивы в различных случаях; необходимо дать также указания и выразить мое мнение относительно будущего направления этих отношений между двумя народами.

В виду сказанного я предпочитаю разделить эти вопросы и о последних двух из них буду говорить в двух отдельных главах — «Границы [144] Афганистана» и «Будущая политика» (Это название главы, по-видимому, изменено султаном Магомет-ханом, и она озаглавлена — «Будущность Афганистана». Примеч. Перев.). В настоящей же главе буду говорить лишь о наиболее выдающихся вопросах, возникавших во время моего царствования между Англией и Афганистаном; при чем буду краток настолько, насколько это возможно, потому что излагать тут все мои мысли было бы неблагоразумно, если бы даже и возможно было изложить это все письменно.

Не буду пытаться также затрогивать здесь вопрос, который с самого начала восшествия моего на престол и по настоящее время служит предметом спора между англичанами и афганцами: предоставлю им спорить и решать этот вопрос как им угодно, меня это не касается. А спорят они именно по следующему вопросу: многие английские газеты и британское общество, вообще, говорят так: «Это мы предоставили престол кабульский Абдурахман-хану, а он нам слуга, получающий от нас жалованье...»

Афганцы возражают на это так: «Разве англичане пригласили Абдурахмана прибыть из России, чтобы занять престол в Кабуле? Нет! Разве английское правительство освободило Абдурахмана из-под русской стражи? Разве оно повлияло на Россию с тем, чтобы выпустить Абдурахмана и дать ему тем возможность заявить [145] свои права на престол? Тоже нет! Разве дала Англия знать Абдурахману во время его пребывания в России, что он может заявить свои права на престол афганский, и что она видит в нем одного из претендентов? Разве Англия оказала какую бы то ни было помощь Абдурахману, в том или ином виде, во время его путешествия из России в Кабул, до его вступления на престол? Нет и нет!»

Афганцы возражают еще так:

«Несколько месяцев после появления Абдурахмана на афганской границе и вступления его в Афганистан бек султан-Мурад-Бег, а также другие беки Катагана и Туркестана препятствовали его движению к Кабулу, будучи уверенными в том, что находящиеся в Кабуле английские чиновники настроены против движения Абдурахмана, предполагая в нем ставленника России или идущего с русской помощью. Англичане, напротив, предлагали престол афганский Муза-Джану и другим кандидатам; они не могли удержать страну в своих руках, в виду того, что афганцы народ храбрый и воинственный, а Афганистан представляет собою страну нейтральную между Россией и Англией. Когда, однако, Абдурахману удалось при помощи Бога и его собственных сил одолеть все препятствия, то все беки покорились ему. Он покорил весь Афганистан и вступил в Кундуз, после чего тысячи гази соединились с его армией; это [146] воспрепятствовало Муза-Джану принять кабульский престол из рук англичан. Никто другой не достиг таких успехов как Абдурахман.

«Благодаря этому обстоятельству во всем Афганистане выросло сильное воинственное настроение, которое все более увеличивалось, направляясь против англичан. В то же время Айюб покинул Герат и выступил против англичан с целью атаковать их в Кандагаре. Это обстоятельство заставило англичан начать переговоры с Абдурахманом, желая войти, с ним в дружеские сношения, чтобы затем оставить страну с безопасностью и доверием к будущему.

«Это мы именно, народ афганский, призвали Абдурахмана из России, послав для этой цели наши депутации и наших представителей. Он согласился на нашу просьбу быть нашим правителем, и покинул поэтому Россию.

«Если бы кто-нибудь задался трудом, чтобы ознакомиться со всей перепиской, происходившей тогда между Абдурахманом и сэром Лепель Грифином, то легко бы убедился в том, что Абдурахман откровенно и ясно писал, что он может согласиться на принятие афганского престола не иначе как из рук афганского народа. Мы, говорят афганцы, объявили Абдурахмана своим эмиром еще в Чарикаре, до вступления его в Кабул и до посещения его сэром Лепель Грифином. [147]

«Это наше возвещение было лишь подтверждено сэром Лепель Грифином и английскими чиновниками в Кабуле, после чего они открыли дружественные переговоры с Абдурахманом. Между тем Абдурахман показал себя настолько надежным и верным своему слову, что, благодаря лишь этому обстоятельству, английские войска могли очистить страну вполне безопасно, несмотря на то, что после постигшей их катастрофы, в Кандагаре им угрожала тогда еще большая опасность, чем в 1840 году.

«Если английское правительство выплачивает Абдурахману ежемесячную субсидию, то это, вероятно, выгодно самим англичанам; иначе они бы этого не делали. Эмир же Абдурахман все эти деньги, получаемые от Англии и даже с прибавлением своих собственных, расходует на покупку в Англии же военных запасов и материалов всякого рода для защиты границ Индии.

«Эмир отказался от своих притязаний на некоторые территории, отказался от сношений с иностранными государствами без предварительного сношения и совета с индо-британским правительством. Он отказался также от возможности присоединиться к врагам Индии, чувствуя себя связанным союзом в силу своих обещаний. И если бы только англичане не питали особого доверия к дружбе Абдурахмана, то они наверное ничего бы и не платили ему! Почему [148] англичане не платят субсидий другим правителям, князьям, набабам и раджам Индии? Ведь некоторые из них, как, например, низам Гейдерабатский, имеет еще больше владений, чем эмир афганский! Наконец, помимо всего, субсидия, получаемая Абдурахманом, получалась также и его дедом; и это потому, что, обеспечивая силу и безопасность Афганистана, английское правительство тем самым обеспечивает силу и безопасность Индии от посягательств иностранной державы...»

Я сам со своей стороны не согласен с этими рассуждениями моего народа. Я предоставляю самим афганцам рассуждать и критиковать все и решать согласно их собственным суждениям. В интересах как Афганистана, так и Англии — быть связанными узами дружбы и, поступая так, англичане радеют лишь за свои собственные отдельные интересы. Я прошу и советую моим сыновьям и наследникам, а также наследникам ее величества королевы, всегда продолжать укреплять эту дружбу на более и более прочных основаниях; раз безопасность Индии и Афганистана связана вместе, то сила их кроется в союзе и общности, а их рознь будет обозначать их слабость.

Я не могу обойти молчанием еще следующего вопроса, раз идет речь об отношениях ко мне англичан при провозглашении эмиром. Могут думать, как оно и есть на самом деле, что сэр [149] Лепель Грифин и английские чиновники в Кабуле утвердили только избрание меня эмиром, которое состоялось волею моего народа. В этом отношении сэр Лепель Грифин и другие чиновники оказали большую услугу Англии и Афганистану, приведя все переговоры к благополучному исходу. Я полагаю, что сэр Лепель Грифин, руководивший переговорами со мною и с афганцами, вел очень мудро свою игру в интересах своего правительства и, приведя все переговоры к благополучному концу, оказал тем большую услугу Англии. Полагаю даже, что он не был достаточно вознагражден за это и что сэр Лепель Грифин заслужил так же справедливо титул «лорда Кабульского» как Робертс награжден был титулом «лорда Кандагарского».

Четвертый апостол Магомета, Али, говорит: «не доискивайся знать кто сказал, а вдумывайся в то что сказано». Нет надобности доискиваться на чьей стороне в нашем союзе приходятся более обременительные обязательства; важно то, что интересы обеих сторон в этом случае тождественны.

Старательно вникая в этот вопрос с упомянутой точки зрения, я с первых же дней моего царствования стараюсь укреплять дружеские отношения между Афганистаном и Англией. Я благодарен маркизу Рипону за то, что он меня поощрял в этом направлении, выказывая мне дружеское доверие за все время, пока он был [150] вице-королем Индии. Первым моим посланником в Индии был генерал эмир-Магомет-хан; он был моим вернейшим слугой с детства и притом очень опытным и мудрым государственным человеком. Со стороны правительства Индии был назначен магометанский посланник к моему двору, как новое доказательство дружбы ко мне правительства Индии.

Вместе с тем маркиз Рипон написал мне письмо 16 июня 1883 года, извещая меня, что правительство его назначило мне ежегодную субсидию в 12 лак рупий для укрепления пограничной линии Афганистана и усиления афганской армии.

Было бы вполне уместно сказать несколько слов об этом либеральном вице-короле Индии, у которого не было предубеждений ни в отношении каст, цвета кожи или религии; он, очевидно, придерживался взгляда, что будет безразлично какого бы цвета кожи или религии ни были люди, когда они предстанут пред судом Всевышнего. Лорд Рипон постоянно придерживался принципа, что все люди одинаковы в глазах Бога, поэтому не было оснований не уравнивать их также и перед лицом земных царей. Он постарался предоставить одинаковые права туземным подданным ее величества королевы с ее белыми подданными. Это, конечно, не понравилось многим белым подданным; зато эта политика внушила всем глубокую преданность [151] и любовь к лорду Рипону и поселила доверенность к нему.

Во все время, пока вице-королем Индии был лорд Рипон, мои отношения к индо-британскому правительству были наиболее дружественны и отличались сердечным характером.

Известно, что все то, что получает легко широкое распространение, не проходит и не уничтожается с такой же легкостью; поэтому весьма естественно, что вражда и недоверие, водворившиеся в отношениях англичан и афганцев, не могли с такой же легкостью быть уничтожены. Написано было не мало книг и рассказов, в которых оба народа называли друг друга фальшивыми, вероломными.

При таких условиях представлялась весьма трудная задача восстановить взаимное доверие обоих народов друг к другу и вселить дружеские чувства и доброжелательство во взаимных их отношениях; задача эта казалась даже иногда совершенно невозможной, потому что представлялось не мало причин против этой дружбы, которую, как сейчас увидим, никак нельзя было упрочить так, как это было желательно.

Правительство Индии не было достаточно уполномочено, чтобы обнадежить меня в надлежащей помощи в случае необходимости; в то же время оно относилось с недоверием к моей искренности и к моим дружественным намерениям и не было поэтому проникнуто желанием [152] оказать мне помощь и поддержку. Мне же невозможно было выступить открыто с откровенной дружбой к Англии, потому что народ мой был крайне невежественный и фанатичный. Если бы я открыто выказал свое расположение к англичанам, народ мой объявил бы меня неверным за то, что я подаю руку неверным, и выступил бы против меня газаватом.

Я знал тогда хорошо, что до тех пор, пока мне не удастся очистить свою страну от фанатиков и мятежников, мне нельзя будет ни выказать откровенно мою дружбу к Англии, ни выполнить принятые на себя обязательства.

Я не пожелал быть таким дураком как Якуб, который, не дожидаясь согласия своего народа и не укрепившись достаточно, чтобы быть в состоянии оказать надлежащую поддержку, принял к себе миссию Луи Каваньяри, желая этим показать свою дружбу к англичанам. Это, однако, оказалось выше его сил и кончилось тем, что и Каваньяри был убит и сам он был низвергнут с престола и взят изменником в Индию, и при этом погибли еще многие сотни и тысячи людей.

Правительство Индии в заключенном со мною договоре приняло на себя обязательство отнюдь не вмешиваться во внутренние дела Афганистана. Поэтому, если бы даже афганский народ пошел на меня священной войной за мою дружбу к Англии, то и тогда индо-британское правительство [153] отнюдь не обязано оказывать мне какую-нибудь помощь в моих внутренних делах и домашних беспорядках.

Помимо сказанного не вижу надобности выражать льстивые слова по адресу британского правительства ради нашей взаимной дружбы, не желая этим быть причисленным к людям льстивым и коварным. Во все мое царствование я постоянно выказывал это сознание своего достоинства, которое является наследственной характеристической чертой, свойственной нашей нации. Никогда я не поступался самоуважением, даже в минуты наибольших затруднений и испытаний.

Я сознавал, однако, что во взаимных отношениях англичан и афганцев кроются недоразумения вследствие взаимного незнания друг друга. Это хроническое взаимное незнакомство влечет за собою недоразумения и раздоры, раздоры ведут к войне, а война — к гибели.

В виду этих причин я всегда стремился и стремлюсь поныне к тому, чтобы англичане и афганцы чаще видели друг друга, чаще входили во взаимное соприкосновение, что в свою очередь повело бы к более тесным интимным отношениям. Чем ближе они познали бы друг друга, тем больше доверия водворилось бы во взаимных отношениях к вящшей выгоде обеих наций.

Я старался всегда достигнуть этой цели возможно скорее. Но индо-британское правительство [154] было всегда преисполнено сомнений всякого рода, задаваясь постоянно вопросами в роде следующего:

«Нужна ли нам действительно дружба афганская?»

«Допустим даже, что нужна эта дружба. Но заслуживают ли афганцы доверия как друзья?»

«Может быть они заслуживают доверия, но еще вопрос, — искупает ли собою польза этого союза всю ту ответственность, которую берем на себя вместе с обязательством защищать Афганистан?»

Если бы даже все эти вопросы были решены вполне удовлетворительно, то еще остается важнейший вопрос:

«Пожелает ли еще парламент в Лондоне утвердить это и даст ли он полномочие осуществить все решения?» А парламент опять спросит: «если берете на себя обязательство выступить против России, то под силу ли это вам? А если и под силу выступить против России, то что мы от этого выиграем? Покроется ли этот выигрыш размерами риска?»

А за всем тем восстает новый вопрос: «если другая политическая партия станет у власти, то согласится ли она со всеми взглядами и распоряжениями предшествовавшей партии?»

Одним словом, рассуждения англичан в этом отношении совершенно похожи на [155] рассуждения ленивого служителя, прислуживающего больному господину:

Больной говорит — «Я страдаю, сходи пожалуйста за доктором».

На это служитель отвечает — «А вдруг доктора нет сейчас дома?...»

Больной говорит — «Я знаю, доктор теперь дома».

Служитель возражает — «Может быть доктор и дома, но еще вопрос пожелает ли он итти к вам».

Господин опять говорит ему: — «Я уверен, что доктор придет».

Слуга опять возражает — «Может быть доктор и пойдет, но у него может быть нет лекарств...»

«Но я знаю, у него есть лекарства», — говорит господин.

А служитель отвечает ему на это:

«Послушай, господин, сам знаешь, что несомненно умрешь не сегодня завтра, и, пожалуй, никакие лекарства тебе не помогут, — только лишние хлопоты; если так, то не все ли тебе равно умрешь ли на несколько дней раньше или позже?...»

Я не осуждаю правительство Индии за приведенные толки, потому что оно действительно не видело никакой пользы от афганской дружбы. Благодаря вине той или другой стороны, эта дружба кончалась всегда осложнениями, войной и потерей [156] многих жизней с обеих сторон, без всякой пользы кому бы то ни было. А после поведения Шир-Али-хана и Якуба правительство Индии не может относиться доверчиво к какому бы то ни было эмиру афганскому.

Помимо упомянутых выше сомнений были еще другие препятствия на пути к взаимному познаванию друг друга. Всем хорошо известно, что идеи, понятия и взгляды восточных народов значительно отличаются от мировоззрения западных народов: многие вопросы представляются одним совершенно не в том свете как их видят другие и, вообще, многие взгляды восточных и западных народов так же противоположны друг другу как Восток и Запад Притом же было еще не мало людей, которые старались сеять недоверие в наших взаимных отношениях.

Можно сказать поэтому, что если бы с одной стороны не было таких мудрых и дальновидных людей как маркиз Рипон, сэр Альфред Лейаль (заведывающий иностранными делами), сэр Дональд Стюарт (командующий войсками), сэр Лепель Грифин и другие английские чиновники, а с другой стороны — если бы я не был вполне осведомлен о русских обещаниях, данных Шир-Али-хану, и о причинах гибели Шир-Али-хана и Якуба — сеятелям недоверия между мною и англичанами удалось бы наверное довести дело до ссоры между нами.

Весьма естественно, что друзья, родственники, [157] партизаны и семья Шир-Али-хана, которые в изгнании своем жили в Индии, старались настроить против меня мнение правительства Индии и английских чиновников. Притом же и многие другие вожди афганские, которые привыкли свободно предаваться грабежам и взаимным раздорам, не могли легко примириться с моими наказаниями, падавшими на них за их дурное поведение. Эти афганцы также повторяли индо-британскому правительству свои рассказы о том, что я убил всех друзей британских и всех, кто служил интересам Англии и был доброжелателем иностранцев. Весьма понятно, что все эти толки производили впечатление на умы британских чиновников.

Маркиз Рипон, а также все его советники и я сам старались избегать все недоразумения. При всем том мне казалось необходимым, чтобы состоялось личное свидание между мною и вице-королем Индии, которое могло бы рассеять вкравшиеся между нами подозрения. При этом свидании мы могли бы в устной беседе говорить о важных вопросах с большим удобством, чем это возможно переговариваться письменно. Но для этого свидания не представлялось благоприятного обстоятельства пока вице-королем был маркиз Рипон, и оно состоялось лишь при преемнике его, лорде Дюфферине.

Дело в том, что при лорде Дюфферине возникли новые вопросы, которые делали [158] необходимым скорейшее свидание между мною и вице-королем Индии: представлялось необходимым не только объяснение во взаимной дружбе, но потребовалось также откровенное выяснение многих вопросов. Кроме того необходимость свидания вызывалась еще следующими обстоятельствами.

1) Русские путем печати распространяли толки, что англичане покинули Кабул не вследствие дружбы, заключенной с эмиром Абдурахманом, а бежали оттуда вследствие поражения. Я желал поэтому, отправляясь лично в Индию для свидания с вице-королем, показать миру факты в их действительном свете. Мне хотелось, чтобы все видели каким доверием преисполнены обе нации друг к другу, если независимый правитель, эмир Афганистана, в сопровождении лишь небольшого конвоя отправлялся самолично в Индию, чтобы свидеться с представителем королевы и ее сыном. Этот шаг должен был опровергнуть все лживые толки и послужить доказательством дружеских отношений, существующих между англичанами и афганцами, и содействовать поднятию престижа Англии. Опираясь на общепризнанную взаимную дружбу, безопасность и могущество, Индия и Афганистан должны были от этого выиграть.

2) До 1885 года в своих агрессивных замыслах относительно Индии русские должны были встретить на своем наступательном пути четыре сильные преграды, именно: пустыни Хивинскую и Бухарскую, Памиры, Персию и Герат. В [159] данное же время, зная хорошо все планы России, ее замыслы и намерения относительно Индии, прожив с русскими так много лет, я считал необходимым предупредить индо-британское правительство о намерениях и замыслах России против Индии. Я просил обратить наибольшее внимание на укрепление северо-западной границы Афганистана, на укрепление Герата. Никто, однако, не взял на себя труда вникнуть в это предостережение и следовать моему совету; напротив, находились чиновники, выражавшие сомнение в наступательных замыслах России, воздавая полное доверие русским договорам, обещаниям и русским обязательствам.

В описываемое время русские прошли уже пустыню Хивинскую, заняли Мерв и Серахс, служащие воротами в Афганистан, после чего установилось открытое сообщение железнодорожное и пароходное между Петербургом и Туркестаном. Укрепив Мерв и Серахс и перестроив эти пункты наново, русские проявили большую деятельность по направлению Оксуса.

Взаимные отношения Франции и Великобритании были в то время близки к критическому положению, в виду того, что Англия заняла тогда Бирму и Египет, изыскивая благовидные предлоги для движения к Афганистану; русские видели в этом обстоятельстве благоприятный оборот для своих планов. Чтобы взвесить все эти сложные вопросы и решить относительно укрепления [160] северо-западной границы Афганистана, представлялось необходимым неотложное устное объяснение, не теряя времени на письменные сношения между мною и вице-королем, так как нужно было дорожить каждой минутой.

Несмотря на мои предостережения, русским удалось все-таки занять принадлежавшую к моим владениям провинцию Пенджде в 1885 году, как это упомянуто было выше. Если бы мне не удалось установить прочной границы между моими владениями и русскими, они наверное заняли бы с таким же успехом другие пункты на моей территории.

Полагаю уместным упомянуть здесь, что русская наступательная политика кроется в медленном и постепенном, но твердом и неуклонном, поступательном движении вперед. Если только они задумали что-нибудь, то уж не остановятся до тех пор, пока цель не будет достигнута; ничто не может изменить их политики. В России не бывает таких явлений, чтобы ставшая у власти политическая партия низвергала то, что было достигнуто предшествовавшей партией. Приемы поступательного движения русских похожи на приемы слона, который сначала высматривает место, а затем уж ставит туда свою ногу; а раз поставил куда ногу, то уж он не попятится назад, а передвинется туда всей тяжестью; затем он, не торопясь, двинется дальше, разметавши всякое препятствие, которое может встретиться на пути. [161]

В течение последних 60 лет Россия медленно, но твердо подвигается вперед к Индии. Каждый раз, подвигаясь вперед, русские заранее обеспечивают себе успех. Заняв новые места, Россия сейчас же делает громогласные заявления и производит, вообще, много шума о своих мирных намерениях; вместе с тем она с полной готовностью подписывает какие угодно договоры и соглашения, принося торжественные клятвы и обещания, что дальше уж никогда не пойдет. В действительности, однако, русские держатся этих обещаний и договоров лишь до тех пор, пока вновь присоединенное владение достаточно укреплено и пока влияние России там вполне распространено и упрочено.

Когда это достигнуто, русские незаметно овладевают новой местностью, лежащей поблизости, и когда все кругом поглощено, двигаются дальше — будет ли это согласно или несогласно с договорами.

Я не иду так далеко, чтобы утверждать, что Россия нарушает всякие договоры и обязательства без всяких объяснений и оправданий. Нет! — Но ведь говорят же, что «договоры для того и пишутся, чтобы их нарушали!...»

Если какая-нибудь сильная держава задумает нарушить договор, то ей не приходится задумываться долго над приисканием предлога: более сильному достаточно указать, что действия его вызываются дурным поведением слабого соседа. [162]

Это напоминает мне следующую сказку. Голодный медведь пригласил однажды ягненка пойти с ним и показать все места, где находятся всякие другие животные, дав при этом торжественное обещание ягненку, своему проводнику и советнику, что он его не тронет. Обойдя с ягненком всю рощу и пожрав всех животных, медведь сердито обратился к ягненку с такими словами:

«Я и тебя должен съесть потому, что ты нанес мне оскорбление и нарушил поэтому договор».

Бедный ягненок жалостно посмотрел на медведя и спросил его:

«Господин мой! Как посмел бы я тебя обидеть?»

На это возразил медведь:

«Может не ты меня, а твой отец оскорбил моего отца».

«Но на это ведь нет никаких доказательств», — отвечал ягненок, — «ведь отцы наши оба давно мертвы».

«Но так мне другие сказали», — ответил медведь.

«Вам, значит, соврали» — заметил ягненок.

«А, соврали!» — рассвирепел медведь. — «Теперь ты уже на самом деле оскорбил меня, назвав мне в лицо моих друзей лгунами».

Сказав это, медведь бросился на ягненка и сожрал его...

3) Дальнейшая причина, вызывавшая [163] необходимость личного моего свидания с вице-королем Индии, заключалась в следующем.

Я обещал правительству Индии, что не буду входить ни в какие сношения с Россией или с какой-либо другой иностранной державой без ведома и совета индо-британского правительства; англичане со своей стороны дали мне обещание защищать мою страну против внешнего завоевателя. Мое обещание британскому правительству привело к тому, что я порвал всякую связь с русским правительством, которое, однако, смотрело на меня как на человека, обязанного ему его хлебом-солью, которым я пользовался много лет, а также его разрешением и согласием на мое вступление в Афганистан, кончившееся занятием престола в Кабуле. Русские послали меня в Кабул как своего кандидата; лично я им много обязан и никогда не забуду их любезность в отношении меня. Неблагодарность — черта нехорошая. При всем том, это не может служить мне предлогом продать России мою страну и народ мой в вознаграждение за мою личную благодарность русским. Народ и страна самим Богом вручены мне в мои руки для защиты их; я же назначен лишь как страж к этому стаду человеческих существ, чтобы оберегать их пред лицом Всевышнего. Было бы величайшим позором для часового предать в руки хотя бы его друзей вверенное ему добро для оберегания и охраны; никакой страж, конечно, [164] так не поступит до тех пор, пока у него имеются патроны для винтовки и пока он владеет лезвеем меча для борьбы.

Весьма естественно, однако, что русские считают себя оскорбленными тем, что я присоединился к англичанам.

Главным залогом, служащим для соблюдения договоров и обещаний, — это, конечно, чувство чести и совести, которое всем нам внушено Богом; без этого всякие договоры были и будут всегда нарушаемы; примеров имеется не мало. Если под договором надо разуметь только честное исполнение данного слова, то надо признать совершенно достаточным данное мне 20 июля 1880 года сэром Лепель Грифином письменное и устное обещание, что англичане берут на себя ответственность за оберегание границ Афганистана против внешних посягательств, не вызванных самими афганцами.

Несмотря на это, некоторые чиновники английские выразили мнение, что это обещание не дано мне в виде договора или иного официального документа. Я пожелал, поэтому, чтобы соответственный документ был официально утвержден маркизом Рипоном. Не довольствуясь этим, я признал необходимым, чтобы то же обещание было громогласно и открыто подтверждено вице-королем Индии вполне ясными и точными словами на публичной аудиенции, так, чтобы весь мир знал об этом. С этой именно целью мне [165] казалось необходимым личное свидание с вице-королем для того, чтобы рассеять всякие сомнения и подозрения по этому вопросу.

Русские никогда не воевали с афганцами. Никогда обе эти нации, русские и афганцы, не убивали ни разу друг друга; поэтому нет между ними никакой вражды, и я надеюсь, что так оно есть на самом деле. Следовательно, для России нет оснований, чтобы атаковать Афганистан или вмешиваться во внутренние дела афганские. Но при этом необходимо принять во внимание тот факт, что Афганистан дружен с Англией, а также и то, что Афганистан прервал в настоящее время всякие сношения с Россией и, находясь между русскими владениями и Индией, является препятствием для наступления русских к Индии.

Рассуждая с этой точки зрения, мы видим, что единственным основанием для нападения России на Афганистан является дружба его с Англией. В таком случае справедливость требует, что — будет ли заключен договор между Англией и Афганистаном или такого договора не будет — Англия должна быть ответственна за безопасность и оборону Афганистана и что обе нации должны победить или пасть вместе. Ясно также, что в минуты затруднения Англия обязана защищать Афганистан и сдержать свое слово без рассуждений и без всякого вмешательства разных «но» и «если...» [166]

В виду сказанного, лорд Дюфферин, — который был наиболее мудрым и опытным правителем Индии из всех бывших там правителей — признал необходимость предположенного мною визита как только он принял в руки правление Индии. Для свидания со мною лорд Дюфферин выбрал город Раваль-Пинди и соответственно с этим пригласил меня навестить его там. Я ничего лучшего и не желал, вследствие чего, не теряя времени, отправился в Индию.

Я прибыл туда в последних числах марта. Меня встретили очень сердечно и торжественно: вице-король Индии вместе с лэди Дюфферин, герцог и герцогиня Коннаутские, многие наиболее важные чиновники правительства Индии, а также владетельные князья Индии-все встретили меня очень тепло.

Визит мой был чрезвычайно успешен. Достигнув цели моей поездки, я выехал из Раваль-Пинди 12 апреля. Все содержание бесед, которые происходили между мною и вице-королем Индии, опубликовано по возвращении моем в Кабул в небольшой брошюре для сведения моего народа. Поэтому нет надобности приводить здесь подробности этих разговоров.

(Брошюра эта озаглавлена так: «С помощью Создателя неба и земли эта брошюра о свидании, называемая — «Государственные вопросы и ответы и укрепление государства», во исполнение царского повеления на персидском языке — сына эмира, сына эмира, эмир Абд-ур-рахман-хан — составлена красноречивейшим мирзою Мухаммед-Неби-ханом, старшим секретарем Наиб-ус-Сэлтене (генерал-губернатора) афганского, Богом дарованного, государства. Приведена в стройный порядок счастливейшим покровителем сеидов мир-Мухамед-Азим-ханом, — да будет вечна его слава! Напечатана в столичном городе Кабуле».

Вообще, как видно из дальнейшего хода переговоров, нельзя не признать, что эмир Абдурахман держал себя с большим, может быть с преувеличенным, достоинством; тогда как со стороны индо-британского правительства сквозит тон заискивающий и фальшивый, как, например, уверения лорда Дюфферина, что против России готовится нападение «всех европейских государств...». Примеч. Перев.) [167]

Не лишнее, однако, дать здесь несколько отправных точек для суждений по этому вопросу.

Мой визит в Индию настолько укрепил наши дружественные чувства и разметал всякие подозрения так далеко, что во все время, пока вице-королем Индии был лорд Дюфферин, между мною и им не было никаких недоразумений. Всякие ложные наветы, которые были нашептаны на меня индо-британскому правительству, были [168] рассеяны, а дружба между нашими обеими нациями была публично объявлена перед всем светом. То, что не могло быть разрешено путем переписки, разъяснилось посредством личной беседы. Это относится также и к вопросу об укреплении северо-западной границы Афганистана: вице-король дал мне тяжелую батарею, винтовки, наличные деньги и обещал помогать также и в будущем, когда потребуется.

Этим положен был предел наступательному движению русских вперед. Я напомнил [169] вице-королю, что, несмотря на мои предостережения и пророчества о наступлении русских, не принимались все-таки меры предосторожности и ничего не делалось, — в виду ли чрезмерной осторожности или благодаря партийным спорам. Пользуясь этим, русские уничтожили одно из четырех препятствий, которые лежали на их пути наступления, именно: они пересекли пустыни Хивинскую и Бухарскую и овладели Мервом и Серахсом.

— «И не только это» — продолжал я дальше напоминать вице-королю: — «пока я в вашем лагере, русские овладели также Пенджде, который принадлежал моим владениям. Ближайшей их [170] целью будет служить занятие Памиров; затем они подчинят Персию своему влиянию, а затем они атакуют Герат или какой-нибудь другой афганский город, который будет подходящим для них в данное время. Вот почему мы должны овладеть Памирами, пока русские не заняли эту страну...»

Но — увы! ничего не сделано, и русские заняли Памиры, как я это предсказал.

Лорд Дюфферин ответил следующее: «Для защиты Герата и вашей северо-западной границы вам будет оказана всякая поддержка, — в виде ли денег, оружия, боевых припасов, а также инженерами или другими английскими офицерами. В случае же нападения на Герат со стороны России, Англия готова встретить эти затруднения».

При дальнейшей беседе лорд Дюфферин в вполне и ясных и точных выражениях обещал защищать и оберегать неприкосновенность Афганистана и отразить всякое нападение иностранной державы на мою страну, если только нападение не будет вызвано самими афганцами.

Я с благодарностью отклонил предложение помощи инженерами или другими средствами в виде присылки инженеров и других английских офицеров — помощь такого рода не встретила бы сочувствия со стороны моего народа. Я же лично согласился на всякие любезные предложения и любезные обещания, обещав с своей стороны быть [171] верным, пока англичане останутся верными своему слову.

8 апреля состоялся публичный дурбар или свидание мое с лордом Дюфферином. По одну сторону около меня занял место представитель ее величества королевы, маркиз Дюфферин, а по другую сторону сын ее величества герцог Коннаутский. Тогда именно на этом публичном свидании, я громогласно оповестил об упомянутом обещании великобританского правительства, взявшего на себя ответственность за безопасность и неприкосновенность Афганистана. Я сделал это для того, чтобы каждый из присутствовавших на дурбаре и чтобы весь мир знали об этом обязательстве, данном мне Великобританией, — что англичане сами возложили на себя ответственность за целость моей страны против всякой иностранной державы. Я прибавил к этому, что со своей стороны я останусь верным моему обещанию соблюдать дружбу к Великобритании. Все это было подтверждено лордом Дюфферином.

Я должен упомянуть, что 6 апреля устроен был в моем присутствии парад войскам. Будучи насквозь солдатом всю мою жизнь, я не мог достаточно надивиться, какой прелестной армией располагает британское правительство. Народ, имеющий такую армию, никого не должен бояться. В ту же ночь за обедом вице-король предложил тост за мое здоровье. В ответ на этот тост я сказал следующее: «Я молю Бога [172] за долгую жизнь королевы-императрицы Индии, за ее правительство, ее семью и всех доброжелателей ее королевства, от которого по моему убеждению зависит безопасность Афганистана».

Я доказывал затем неоднократно, что Россия стремится овладеть Памирами; то же самое я указывал в 1886 году, когда, проводилась пограничная линия на северо-западной границе Афганистана между владениями русскими и афганскими. Я доказывал еще тогда, что пограничная линия должна быть проведена от Ходжа-Солара до Памиров и Читрала, чтобы упредить занятие Памиров русскими. Но это не было сделано, и мы видим, что русские заняли Памиры. В настоящее время исполнилось мое третье пророчество: русские захватили под свое влияние Персию; скоро они получат концессию от шаха персидского на постройку железной дороги чрез Сеистанскую пустыню к Кандагару и Кветте и станут твердой ногой на берегах Персидского залива.

В 1889 году, находясь в Туркестане афганском, я известил лорда Лансдоуна, бывшего тогда вице-королем Индии, что обстоятельства представляются весьма благоприятными, чтобы укрепить северо-западную границу Афганистана посредством возведения фортов и установки орудий вдоль всей границы афганской, для защиты ее от нападения со стороны России. Для этих мер мне представлялся тогда весьма благовидный предлог, потому что страна моя была в то время в [173] неспокойном состоянии; притом я сам находился тогда на этой границе.

Мои предостережения, однако, не возымели, по обыкновению, никакого действия. А заняться теперь укреплением границы уже поздно, ибо русские сейчас скажут: для какой надобности вы собираете войска на вашей границе? для чего расставляете орудия?...

Весьма печально то обстоятельство, что я, знающий так хорошо все планы, замыслы и намерения, скрывающиеся в сердцах русских относительно их поступательного движения на Восток, вижу все мои предостережения оставляемыми без всякого внимания; никому, по-видимому, дела нет до того, на что я указываю. Не знаю, чем это объяснить — или английские чиновники не знают ничего по этим вопросам, или они по чрезмерной осторожности намеренно называют это все нестоющим внимания.

Я с большим удовольствием познакомился с лэди Дюфферин, в лице которой я встретил наиболее ловкую женщину из всех, которых я когда-либо знал. Мне также приятно было встретиться с герцогом и герцогиней Коннаутскими, которым, как я убедился, преданы сердца всех их индийских подданных Герцог Коннаутский чрезвычайно мягкосердечный, честный, прямодушный и лихой солдат; весьма естественно, что войска боготворят такого офицера. [174]

Была, однако, и печальная сторона, замеченная мною во время моего визита в Индию, которая меня очень огорчила и оставила нехорошее впечатление. Это — состояние Пенджаба под управлением туземных набабов и раджей. Все эти бедняги были одеты совсем как женщины, имея бриллиантовые булавки в волосах, серьги в ушах, браслеты, ожерелья и разные другие драгоценности, носимые женщинами; даже штрипки их штанов были украшены драгоценностями, а штаны были увешаны спереди бубенчиками, сверху донизу. Сами они погружены в невежество, лень и пренебрежение; они ничего не знали о том что делается на свете; они разучились даже ходить; отвыкли они от этого из-за воображения, что, если ходить пешком, то от этого престиж власти пострадает; все свое время они проводят в пьянстве и курении опиума. Мне жалко было этих бедных людишек, которые мне представились в виде обабившихся мужчин. Жалко мне было их бедных подданных, которыми приходится ждать справедливости и руководительства их рук этих тварей.

Я еще вынес один урок из этого визита в Индию, именно то, что чем чаще я сам, мои сыновья и чиновники будем видеться с англичанами, чем больше их знать будем, тем лучше. Я убедился, что такой чиновник как лорд Дюфферин и многие другие английские чиновники, которых мы видели время от времени, [175] очень скоро стали нашими друзьями; чем больше мы узнавали друг друга, тем выше мы становились взаимно во мнении друг друга, а при этих условиях деловые сношения шли гладко.

Я убедился также, что подобные визиты рассеивают старинное враждебное чувство, которое существовало между обеими нациями; таким образом постепенно укрепляется дружественное отношение, которое лишает возможности толпу говорить что-нибудь против нас. Для меня выяснилось также, что многие вопросы лучше решать устно, чем письменно.

В виду сказанного, я возымел намерение лично посетить Англию, а также посылать туда время от времени моих представителей и приглашать на службу правительства Афганистана англичан, мужчин и женщин; так, чтобы между Лондоном и Кабулом установились частые, оживленные сношения; это привело бы оба народа к более частому соприкосновению, чем это было до сих пор.

Но увы! чем больше я стараюсь сблизить англичан с афганцами, тем больше некоторые английские чиновники стремятся удалить их одних от других.

В конце управления Индией вице-королем Дюфферином в сношениях Афганистана с индо-британским правительством возникли некоторые вопросы, которые потребовали личного выяснения, [176] при помощи устной беседы; для этой цели я пригласил прибыть в Кабул особую миссию.

Это мое желание, однако, не осуществилось, так как в ноябре 1888 года лорд Дюфферин оставил Индию к великому огорчению всех подданных и друзей индо-британской империи. Народ Индии никогда не видел там такого мудрого государственного человека как этот вице-король, поэтому отъезд его вызвал глубокое сожаление всех. Пребывание в Индии лэди Дюфферин было не менее важно, чем ее супруга: она была основательницей благородного учреждения семейных госпиталей для женщин в Индии. Этого одного факта было бы достаточно, чтобы имя лэди Дюфферин оставило навсегда светлую память в истории Индии, в которой эта благороднейшая женщина, благодаря своему обаянию, сделала для своего пола больше, чем какая-нибудь из ее предшественниц.

После лорда Дюфферина вице-королем Индии стал лорд Лансдоун. С этого времени возобновились затруднения и недоразумения между Афганистаном и Великобританией. Не имею в виду излагать здесь подробности этих недоразумений, потому, во-первых, что этого не допускают размеры книги, а во-вторых, это неуместно для опубликования. Достаточно заметить, что в это именно время покинули Индию такие великие люди и любители мира, состоявшие советниками вице-короля, как сэр Дональд Стюарт, [177] главнокомандующий войсками, и многие другие, имена которых не желаю называть здесь, чтобы не прослыть льстецом.

В это же время переселился в рай состоявший моим посланником при индо-британском правительстве генерал эмир-Ахмед-хан, который со свойственными ему мудростью и опытностью содействовал упрочению дружбы между Афганистаном и Индией при трех вице-королях.

Главнокомандующим войсками Индии был назначен лорд Робертс, который склонялся в пользу наступательной политики. Правительство Индии начало вмешиваться в дела пограничных начальников Афганистана. В то же время англичане прорезали тоннель чрез горы Ходжак и проложили свою железную дорогу до Нью-Чамана прямого границы Афганистана, продвинули туда свои войска, начали возводить там укрепления и делать обширные военные приготовления. В глазах невежественных и необразованных афганцев это указывало на то, что английские войска собираются произвести черхай (атаку) на Кабул. Вследствие этого представилось необходимым, чтобы и афганцы все были готовы ринуться священной войной.

Около того же времени я получил письма от лорда Лансдоуна, написанные в таком тоне, который мне показался совершенно необычайным в моих сношениях с индо-британским правительством; никогда прежние вице-короли не [178] прибегали к такому тону. Лорд Лансдоун писал мне в повелительном тоне, преподавая мне советы по вопросам, касающимся внутренней политики по управлению моим государством, и как я должен управлять моими подданными. Этого перенести я не мог, ибо, если бы я оставил это без возмездия, то английское правительство вынесло бы убеждение, что оно в праве вмешиваться в мои дела внутренней политики, а это совершенно противоречило условиям нашего договора.

В описываемое время я был занят возведением укреплений форта Дейдади, который командует дорогами, идущими из России в афганский Туркестан, а также укреплением других позиций на северо-западной границе Афганистана. Я намеревался также лично отправиться в Герат, чтобы наблюдать за возведением там укреплений и чтобы заняться организацией волонтеров из племен дуранийских и гильзайских, обитающих между Гератом и Кандагаром. Но в это время я получил донесения из Кабула и Кандагара, что англичане прокладывают свою железную дорогу прямо уже внутрь Афганистана и сосредоточивают свои войска около границ моих владений. Согласно этим донесениям начались возмущения среди независимых пограничных племен афганских, которые до того времени держались подальше от границы. Толки среди населения [179] заходили так далеко, что утверждали даже, будто англичане хотят занять Кандагар и Кабул.

Все эти тревожные донесения, в соединении со странными письмами вице-короля, причинили мне беспокойство. Это вызвало крайнюю необходимость моего немедленного присутствия в Кабуле; поэтому, несмотря на то, что я был занят в Туркестане весьма важными делами по укреплению северо-западных границ моих владений, я вынужден был поспешить обратно в Кабул, куда я и прибыл летом 1890 года. Я немедленно вызвал из Кандагара в Кабул сердаря Магомет-хана, правителя кандагарского, и устранил его от должности за то, что он не только не воспротивился постройке англичанами железной дороги на афганской территории, но даже не сообщил мне ничего об этом.

Этот Магомет-хан задолжал также в казну не мало; он умер в Кабуле пока составлял там свой отчет.

Правительство лорда Лансдоуна не довольствовалось всеми неприятными беспокойствами, которые оно мне причинило, и увлеклось настолько, что даже приостановило вывоз из Индии в Афганистан орудий, которые я купил там на собственные частные мои деньги. Еще более того: многие купцы афганские, возвратившиеся из Индии, сообщили мне, что пограничные чиновники английские приостановили вывоз из Индии товаров этих купцов: железо, сталь, медь и т. п., под [180] тем предлогом, что товары эти предназначаются для изготовления боевых припасов, и пока не выяснены отношения между правительствами английским и афганским, пока нет между ними дружбы, они не могут разрешить провоз таких предметов в Афганистан.

Трудно было нанести мне большее оскорбление, чем это запрещение ввоза частных товаров моих купцов. Я был унижен в глазах моих собственных подданных, увидевших арест моих орудий и даже частных товаров моих купцов. Это представило собою совершенно новое явление в истории цивилизованных народов, среди которых торговые сношения пользуются повсеместной свободой.

Если бы я был опрометчивым и неопытным эмиром как Шир-Али-хан или другие правители Афганистана, война была бы неминуема, или мне оставалось бы прибегнуть к поддержке России, а это повело бы к моей гибели, хотя и вызвало бы новые тревоги для правительства Индии. Или же я мог бы также ответить индо-британскому правительству в таком же тоне, что вызвало бы наступательные действия с их стороны. Я, однако, был слишком осторожен, чтобы дать им повод наложить руки на наши дружественные отношения и прибегнуть к войне. Я не только воздержался от подобных шагов, но делал вид, что отношусь ко всему этому совершенно безразлично. [181]

С своей стороны и правительство Индии делало встречные шаги и было настолько удовлетворено моим поведением, что шло дальше и вперед, навстречу добрым отношениям; но в то же время оно сделало и обратный шаг в весьма критическую для меня минуту, когда я был обеспокоен хезарийским восстанием, охватившим собою весь Афганистан; это время было настолько трудное для меня, что даже личная моя прислуга покинула меня и примкнула к мятежникам; даже некоторая часть населения Кабула и жители Дехмазана, пригорода Кабула, присоединились тогда к мятежникам. По всей стране хезарийцы подняли тогда знамя мятежа и можно было опасаться всеобщего восстания во всем государстве.

В такое тяжелое для меня время вся помощь, которую я получил от правительства Индии, выразилась... в своего роде ультиматуме, в котором было указано на мои ненадежные отношения и нетвердые обещания в вопросе об обязательном для меня приглашении английской миссии в Кабул; причем индо-британское правительство предваряло, что в виду сказанного, в Кабул будет направлен генерал Робертс с большой силой в качестве телохранителей...

Словом, положение вещей сложилось для меня очень критически. В такое время мне предстояло принять в качестве гостей 10-ти тысячное английское войско; следовательно, мне нужно было [182] приготовить 100 тысяч войска, чтобы встретить гостей.

Я видел, что английское правительство Индии прямо стремится вызвать смуту. Вследствие этого, не говоря никому из чиновников моего правительства о моих намерениях, за исключением лишь некоторых моих главных секретарей, я написал письмо лорду Салисбюри, бывшему тогда первым министром Англии, и отправил это письмо в Лондон чрез моего друга. Тогда в Лондоне помощником министра иностранных дел был сэр Джон Горст, а секретарем по делам Индии — лорд Кросс. Этим двум личностям я обязан представлением моего письма лорду Салисбюри. Хотя большая часть моих желаний, изложенных в письме, была отклонена, но опасность войны была благополучно устранена.

При всем том недоразумения, существовавшие между мною и правительством лорда Лансдоуна, не были этим устранены до тех пор, пока не покинула, Индию главнокомандующий лорд Робертс и пока на его место не был назначен сэр Джорж Вайт; лишь после этого прибыла в Кабул миссия сэра Мортимера Дюранда в 1893 году.

За всем тем я упоминаю с удовольствием, что я дружески расстался с лордом Лансдоуном, когда он покинул Индию.

Вникая в прошлую историю Афганистана, не [183] трудно было убедиться, что вице-короли Индии могли всегда легко вызвать войну с Афганистаном, в виду того, что им предоставлена была полная свобода действий в отношении Афганистана. Парламент же Англии, выслушивая лишь одну сторону, имеет одностороннее представление о событиях, поэтому и решения его должны быть односторонни — в пользу лишь вице-королей. Такое положение вещей объясняется весьма просто тем, что афганское правительство не имело своего представителя в Лондоне и не могло поэтому осветить сношения с индо-британским правительством также и с другой стороны.

В виду сказанного я усердно стремился к тому, чтобы иметь, возможность держать своего представителя при дворе вице-короля Индии, а также сноситься непосредственно с английским правительством в Лондоне. К этим мерам я вынужден был недавними событиями и поступками в отношении меня правительства лорда Лансдоуна, что привело нас на край войны. Всякий другой эмир на моем месте или обратился бы тогда к помощи России, что привело бы к гибели, как это случилось с Шир-Али-ханом, или же наобещал бы индо-британскому правительству то, что он не в состоянии был бы выполнить — как это случилось, например, с Якуб-ханом; а эти обещания в свою очередь тоже повлекли бы за собою гибель эмира.

Все эти примеры прошлого были для меня [184] уроком. Предшественники мои поплатились за ошибочное направление своей политики, но их ошибки послужили мне наукой.

Мне было бы крайне неприятно думать, что правительство афганское является лишь частью правительства Индии, состоящей в распоряжении вице-королей, которые будут туда назначаемы, и что я, эмир Афганистана, буду служить орудием и марионеткой в руках вице-короля Индии, чтобы танцовать по его усмотрению.

Я до сего времени стараюсь оберегать Афганистан от этой постоянно ему угрожающей опасности, потому что Афганистан государство независимое и нет никаких оснований, чтобы с ним обращались как с государством вассальным. Иметь своего представителя в Лондоне мне казалось полезным еще потому, что афганцы, знающие так мало Англию, узнали бы тогда от своих же соотечественников о хороших качествах английского народа и о могуществе великобританской империи. Постоянное пребывание афганского представителя в Лондоне повело бы также к укреплению дружественных чувств афганцев к англичанам, ознакомило бы их с промышленностью, науками и цивилизацией Англии, умножило бы узы дружбы между обоими народами и повлекло бы за собою более частое взаимное их соприкосновение.

Для достижения этой моей цели, а также по некоторым другим основаниям, с которыми [185] мне хотелось ознакомить английских властей в Лондоне, я намеревался предпринять лично поездку в Лондон. Мне желательно было также выразить лично мое почтение благороднейшей женщине из всех, которые когда-либо сидели на троне на этой земле. Я предвидел большие выгоды в том, если открою непосредственные сношения с английским народом посредством личного посещения Англии.

К великому моему удовольствию это желание мое сбылось весною 1894 года, после возвращения из Кабула в Англию сэра Мортимера Дюранда. Официальное приглашение, адресованное мне, было подписано сэром Анри Фоулером, тогдашним министром иностранных дел Англии. В приглашении было сказано, что королева Англии милостиво приглашает меня или одного из моих сыновей навестить ее. Я получил также и другие дружественные письма от принца Уэльского, герцога Коннаутского и других высоких сановников Англии, выражавших желание видеть меня.

Но к несчастью я заболел в это время. Моя болезнь затянулась надолго и стала настолько серьезной, что было даже мало надежды на мое выздоровление. Все мои придворные врачи, не исключая и мисс Гамильтон, уходом которой я пользовался, были встревожены, видя мои страдания.

Я еще не успел ответить на полученное мною приглашение посетить Англию, когда получил письмо от мистера Джорджа, ныне лорда, [186] Керзона, который извещал меня, что он путешествует по направлению к Читралу и Памирам и что ему желательно было бы познакомиться со мною, вследствие чего он будет ждать моего разрешения прибыть в Кабул. Согласно с этим его желанием я пригласил его в Кабул, где он в течение нескольких дней был моим гостем.

Между нами несколько раз происходили разговоры; лорд Керзон ничего не понимает по-персидски, а я не знаю английского языка, поэтому мы объяснялись чрез мир-мунши султана Магомет-хана. Эти наши взаимные беседы показали мне мистера Керзона гениальным, осведомленным, деятельным, опытным и честолюбивым молодым человеком; он проявлял много остроумия, в его рассказах было не мало юмора, что заставляло нас часто смеяться над его забавными похождениями.

Посещение мистера Керзона имело совершенно частный и дружественный характер; при всем том мы во время наших бесед затронули много важных вопросов, касающихся моего правительства. Предметами наших суждений служили, между прочим, вопросы относительно северо-западной границы Афганистана и о моем будущем наследнике престола. Сыновья мои, Хабибулла-хан и Насрулла-хан также приглашали к себе мистера Керзона и приятно проводили с ним несколько вечеров.

Я так доволен был посещением мистера [187] Керзона, что это еще более усилило мое желание, чтобы я, а также сыновья мои и чиновники афганские видели побольше и почаще членов английской аристократии и английских чиновников.

К моему великому огорчению и сожалению болезнь моя лишила меня возможности лично отправиться в Лондон. Старший мой сын, Хабибулла-хан, на стороне которого были все данные, чтобы предпринять такую поезду в Англию, так как он в состоянии даже немного объясниться по-английски, также не мог отлучиться из Кабула в виду моего болезненного состояния и неизвестности, что со мною будет, а также потому, что все труды по управлению государством лежали на нем. После Хабибулла-хана оставался старшим моим сыном Насрулла-хан, брат Хабибуллы, поэтому он и был назначен для поездки в Лондон.

Кроме писем, которыми он был снабжен па имя королевы и других членов королевской семьи, а также к правительственным чиновникам, ему выдана была от меня особая книжка наставлений, которым, согласно моему приказанию, он должен был следовать всю дорогу (Книжка эта на днях напечатана в Лондоне, и очень забавна по своему содержанию: рядом с некоторыми указаниями серьезного политического характера Насрулле-хану указывается, например, не ковырять в носу пальцем в присутствии королевы Виктории и т. п... Примеч. Перев.).

Сын мой покинул Кабул в апреле 1895 г. [188] и прибыл в Лондон в мае. Обратно из Лондона он выехал в августе и прибыл в Кабул чрез Каррачи зимою того же года.

К моему великому разочарованию эта поездка причинила обоим правительствам обоих государств много совершенно бесполезных расходов и кончилась полной неудачей.

Есть у нас обычай, не только среди аристократии, но даже среди беднейших людей, в силу которого считается неприличным, чтобы гостю было хозяином отказано в его просьбе. В данном же случае мой сын, сын государя, будучи гостем славной государыни, вернулся обратно домой с вежливым, но сухим отказом.

Я полагаю, что просьба моя — иметь своего представителя в Лондоне, или по крайней мере, иметь право непосредственных и прямых сношений с Лондоном, точно так же как с правительством Индии, не была представлена палате общин в надлежащем освещении; в противном случае наверное нашлись бы в палате многие опытные члены, которые поняли бы выгоды такого направления политики, так как это повело бы к взаимному упрочению дружественных отношений обоих государств, а также к усилению Афганистана и поднятию его цивилизации.

Мне придется еще раз возвратиться к этому обстоятельству при изложении главы о будущей политике Афганистана, пока же достаточно для сведения моих читателей, что взаимные сношения [189] между правительствами Афганистана и Индии остаются по старому и совершаются посредством их магометанских представителей в Кабуле и Калькутте. Значит, весь мир может прогрессировать сколько угодно, может изменяться и положение этих стран, а взаимные их сношения должны обязательно оставаться без изменений, как будто система этих сношений не требует никаких улучшений!...

Я хочу сказать несколько слов в благодарность английской королеве, всем членам королевской фамилии, а также высшим классам и всей публике английской — за их любезность, выказанную сыну моему в качестве моего представителя. Само собою разумеется, что холодное отношение некоторых официальных лиц не заставит меня забыть все прочее, чем я обязан другим.

Я чрезвычайно доволен любезностью королевы, удостоившей двух моих сыновей, Хабибуллу и Насруллу, чести носить высший орден английский.

Сын мой написал книгу о своей поездке в Англию и о своих впечатлениях, вынесенных об английской жизни. Книга эта была напечатана в Кабуле, но не была допущена для всеобщего пользования, так как я нашел это неблагоразумным (Некоторые части этой книги, а также инструкции, которой снабжен был Насрулла-хан, были, кажется, переведены мисс Гамильтон.).

ГЛАВА VI.

Границы Афганистана и миссия Дюранда.

Хитрость и фальшь современной политики великих держав. — Применение этой политики в отношении Афганистана. — Разграничение между Россией и Афганистаном. — Договор 1887 года. — Разграничение с Индией и миссия Дюранда. — Занятие Асмара. — Соглашение 1893 года. — Восстания на границе Индии, как результат неверной политики англичан.

Читатели моей книги, надеюсь, составили себе уже понятие каким путем я создал государство афганское, которое до меня было разделено на много независимых государства., управляемых отдельными начальниками. Они видели также насколько я расширил владения моего государства, которые ко времени моего восшествия на престол не превосходили городов Кабула и Джелалабада, совместно с некоторыми другими пунктами.

Я изложил пред моими читателями, как я овладел провинциями Кандагарской и Гератской в 1881 году и Рушаном и Шугнаном в 1883 г. (хотя эта последняя оставалась спорной до 1893 г., когда вопрос этот был окончательно разрешен миссией Дюранда). В том же году я назначил собственного правителя в Вахан — киргиза Гафар-хана вместо Али-Мардана, туземца ваханского.

Вахан представляет собою горною страну, [191] расположенную к югу от Шугнана, а южнее Вахана начинается Читрал.

Читатели мои видели также, как я расширил свои владения присоединением Меймана в 1885 г., Хезаристана в 1883 г. и Кафиристана в 1895 г.; хотя мне предстояло еще покорить эту страну после миссии Дюранда, но тогда же она была уже предназначена принадлежащей к моим владениям.

Пока я занят был уничтожением в Афганистане существовавшей там феодальной системы и созданием прочного вполне устойчивого и сосредоточенного государства, я в то же время принял уже меры к устройству границ моего государства с соседними государствами. Мне ясно представлялась необходимость выяснить границы моих владений с соседними государствами для того, чтобы с одной стороны обезопасить и защитить пределы моего государства от наступательных замыслов соседей, а с другой стороны — избавиться от всяких пограничных споров и недоразумений.

Мне хорошо было известно, что в наше время сильные государства усвоили себе обычай проглатывать государства маленькие и для достижения этой своей цели они прибегают к разным предлогам и планам. Обыкновенным приемом в таких случаях служит разделение владений слабого государства между двумя сильными [192] державами, являющимися узурпаторами чужих владений.

Оказываемая узурпирующими государствами справедливость слабому государству напоминает мне в этом случае историю одного бедного человека, у которого разбойники отняли часы. Бедный человек отправился за своими часами к атаману разбойников, который считался у них судьею. Судья этот, однако, возразил следующее:

«Я не могу тебе даром высвободить твоих часов; ты должен и мне дать что-нибудь и на мою долю».

Бедный человек горячо взывал о справедливости. Он доказывал судье, что он вовсе не пришел за тем, чтобы прибавлять еще что-нибудь к похищенным часам и что ему хочется вернуть то, что от него уже отняли.

На это судья-разбойник возразил ему:

«Почему же я, будучи более сильным, должен остаться с пустыми руками, когда более слабому достались от тебя твои часы? Дай мне на мою долю твою цепочку».

Бедняга пошел дальше в поисках справедливости к высшему судье, который по тем же доводам отнял от бедного человека его кольцо. При виде этой «справедливости» бедный человек порешил, что если он пойдет дальше искать справедливость к главнейшему судье, то ему придется отдать уже тюрбан с головы или [193] платье с своих плеч, потому что драгоценности уже были отняты другими судьями; поэтому бедняга заблагорассудил отправиться домой и удовольствоваться этой половиной справедливости.

Мне думается, что если читатели моей книги сопоставят историю с часами этого бедного человека с тем, что делается в настоящее время в Китае, то они увидят, что я не так далек от истины...

Второе обыкновение, которое в наше время усвоили себе великие державы, заключается в том, что они в сопредельном слабом государстве ведут свои интриги, каждая сама по себе; это они называют делами дипломатическими и политическими; они входят еще между собою б соглашения такого рода: «возьми себе этот или тот кусок, а я возьму вот этот кусок, и не будем мешать друг другу»...

Великие державы применяют еще один прием в своих захватах владений слабого соседа. Разграничивая свои владения с соседним государством, они заранее облюбованные страны и провинции оставляют в виде нерешенных вопросов; эти страны они называют «нейтральными» и относительно их условливаются с соседом так: «пока эти провинции должны оставаться независимыми; оба мы — ни я, ни ты — не должны их трогать».

Под этими предлогами, называя эти провинции нейтральными, державы отклоняют права [194] сопределенных с ними слабых соседей. Затем они начинают вести дальше свою игру в так называемой нейтральной стране: сильный сосед дарит государю этой страны старую, выранжированную, заезженную лошадь, прибавляет в подарок еще несколько старых мундиров, несколько ружей и револьверов, и говорит при этом так: «Будем друзьями между собою; а чтобы уберечь твои владения от захватов твоего сильного соседа будет достаточно для тебя одной моей дружбы. А ты будь моим другом и независимым союзником».

По этой ламентации бедняга себе думает, что ничего дурного нет, как будто, в том, чтобы быть другом соседнего государства, пока оно признает его независимость; напротив, оно, как будто, и лучше, что сильный сосед берет на себя ответственность за целость его владений против захватов другого сильного соседа. Не проходит, однако, много времени, и соседняя покровительствующая держава под каким-нибудь предлогом находит обвинение против своего слабого соседа, упрекая его в нарушении дружбы и верности, или же убеждает его собственных подданных подать жалобу на своего повелителя за якобы претерпенные от него жестокости, и взывать о справедливости к этим славным судьям, — его могущественному соседу. Выслушав обе стороны, сильный сосед не преминет овладеть этой нейтральной страной. Если же [195] против этого запротестует другая договорная держава и укажет на то, что эта страна должна быть признана нейтральной, то ей на это возразят:

«О — да, конечно! Страна эта считалась некоторое время нейтральной; но ее собственный государь заключил с нами дополнительный договор, поставив себя и свою страну над нашим протекторатом и под нашей сферой влияния. Это освобождает вас от всякого права вмешательства в наши отношения к тому, что составляет нашу собственность!»

Этим, конечно, дело и кончается.

Такими приемами русское правительство овладело всем государством бухарским, а также всеми странами, лежащими к северо-западу от Аму-Дарьи на границах Афганистана, захватив эти страны сначала под свое покровительство и свое влияние, а затем кончило тем, что поглотило их окончательно. С другой стороны правительство Индии овладело всеми провинциями, лежащими к юго-востоку и северо-востоку от Афганистана, которые в прежние времена обыкновенно принадлежали Афганистану и состояли в его сфере влияния и под его покровительством. Англичане раньше всего назвали эти страны «независимыми»; признавая их затем нейтральными государствами между владениями Афганистана и Индии, они изо дня в день прибирают их под свое влияние. [196]

Вожди этих пограничных племен между афганскими и индо-британскими владениями имели обыкновение летом, когда им становилось жарко в их стране, приходить к афганским правителям с заявлениями о своей дружбе и покорности; за это они получали деньги и почетные халаты. Зимою эти же вожди отправлялись с такими же заявлениями к индо-британским пограничным чиновникам, также получая за это деньги. Таким образом оба соседние правительства смотрели на эти племена как на состоящие под их покровительством, тогда как на самом деле они состояли под покровительством получаемых халатов!

Не подлежит сомнению, что ни государи бухарские, ни эмиры афганские не могли потребовать от России и Англии, чтобы они не трогали независимых соседних стран. В свою очередь и Россия и Англия не могли также посягать взаимно на учиненные захваты: каждая из этих держав сказала бы своей сопернице: «тебе что за дело вмешиваться в мои отношения к такой стране, которая состоит под моим покровительством?»

Видя, что каждое из соседних правительств стремится занять соседние территории сколько это представляется им возможным, я, в свою очередь, также постарался захватить на свою долю сколько возможно будет из тех провинций, которые в прежнее время принадлежали Афганистану, а теперь оставались независимыми; для этой [197] цели я входил в дружественные сношения с начальниками этих провинций.

В то же время я принял меры, чтобы определить границы моего государства, пока мои сильные соседи не успели сделать дальнейшие шаги в своих захватах.

В вопросе об установлении границ Афганистана не предвиделось никаких затруднений в определении пограничной линии с Персией и Китаем потому, что государства эти не имели ни достаточно сил, ни намерения овладеть каким-нибудь куском территории, лежащей в сфере влияния Афганистана. Таким образом, граница между Афганистаном и Персией определилась без всяких споров и затруднений, приняв направление от Кох-Малик-Сияха до Зульфагара. Точно также и с Китаем установлена была граница без всяких затруднений на протяжении небольшого уголка около Вахана и Рушана, примыкающих к китайским владениям.

Разграничение с Россией.

Наибольшие затруднения представлялись при определении наиболее важной пограничной линии, которая должна была установить границы моих владений с владениями двух моих сильных соседей, России и Англии, — сильнейших государств на материке Азии, если не на всем свете. [198]

Это наиболее прожорливые нации на земле! И хотя восточные страны, покоренные этими государствами, постепенно вымирают от постоянных голодовок, все же эти государства, по им самим уже известным причинам, не перестают поглощать все новые и новые страны, подвигаясь все вперед и вперед.

Моя страна представляет собою бедную лань, которую с обеих сторон стерегут своими хищными глазами медведь и лев... Ясно, что без покровительства и защиты Всемогущего Освободителя этой жертве не продержаться очень долго.

Раньше всего я принял меры, чтобы разрешить вопросы, относящиеся к моей северо-западной границе, прилегающей к русским владениям, чрез посредство и вмешательство Великобритании. После обыкновенных сношении по этому вопросу с индо-британским правительством составлена была соединенная комиссия из чиновников правительства Индии и моих в июле месяце 1884 года для решения этого вопроса. Начальниками разграничительных комиссий были назначены со стороны Англии генерал сэр Петер Лэмсден, а со стороны России генерал Зеленой.

В ответ на письмо английского генерала я написал ему тогда следующее: «Во время моего пребывания в России я не дал русским никакого обещания и не взял на себя никакого обязательства, которое они могли бы теперь предъявить мне; вследствие этого я не робею перед [199] ними никоим образом. Пока у меня хватит сил, я не допущу, чтобы русские завладели хотя бы пядью афганской территории. Поэтому при проведении пограничной линии между моими владениями и Россией вам надлежит проявить в требованиях строгость и мужество».

Но — увы! Результаты получились неудовлетворительные.

Русские были раздражены тем, что я стремлюсь разграничить наши владения, — что значило положить предел их наступательным действиям. В особенности же они были раздражены тем, что пограничные переговоры ведутся чрез посредство англичан. Вследствие этого они с самого начала быстро двинулись к границе как только могли. Предугадывая у них желание овладеть Пенджде, я старался убедить англичан разрешить мне послать войска и укрепить Пенджде, указывая им на то, что если будет война, то по крайней мере не будет вреда моим войскам, расположенным там на моей территории.

Английское правительство, однако, и слушать не хотело моих советов; кончилось тем, что погибло много жизней афганских, а Пенджде был занят русскими в 1885 г., как это упомянуто было выше.

В мае 1885 г. вице-король Индии написал мне, что русские согласились очистить Зульфагар и предоставить его мне вместо Пенджде, так что граница направлялась к северу от Гуирана и [200] Меручака. Вице-король сообщил мне, что русские приняли этот проект.

В ответ на это письмо вице-короля я известил, что принимаю это решение и прошу выслать мне копию с договора.

Вместо генерала Лемсдена состоялось в мае 1885 года новое назначение полковника сэра Вест-Риджвея. В самом начале возобновленных переговоров мне донесли, что сэр Риджвей не доволен санадами (грамотами), представленными моими подданными для подтверждения своих прав на владеемые ими земли, и что он требует представления других санадов. Я сначала был недоволен этими требованиями, но затем я убедился, что со стороны полковника Риджвея это была дальновидная мудрость, так как он желал добыть возможно больше доказательств, чтобы сильнее отстаивать права моих подданных на земли.

Полковник сэр Вест-Риджвей продолжал вести дальнейшие переговоры о пограничных вопросах без всяких сражений и тревог. Окончив пограничные вопросы, он вместе со всеми своими спутниками навестил меня в Кабуле в октябре 1886 года. Я был так доволен их службой, что выказывал им всякое гостеприимство, какое только было в моих силах, и наградил почетными медалями сэра Вест-Риджвея, кази Аслам-хана, полковника Гольдича, полковника Иетта, а также других членов миссии. [201] Полковника сэра Вест-Риджвея я знаю как искусного государственного человека, которому предстоит большая будущность на любом поприще, где бы он ни был поставлен. Я уверен, что он выполнит с успехом все, за что он ни возьмется.

Окончательный протокол разграничения был подписан в Петербурге 22 июля 1887 года; лорд Дюфферин уведомил меня об этом письмом и августа; в ответ на это письмо я горячо поблагодарил его за помощь, которую британская империя оказала мне при установлении северо-западной границы моего государства.

В 1893 году опять возник спор между русскими и афганскими подданными по вопросу об орошении пограничных земель около Чаман-и-Беда. Для решения этого вопроса был назначен полковник Иетт, которому удалось уладить все без всяких серьезных конфликтов.

Миссия полковника Риджвея выяснила вопросы, касающиеся границы лишь от Зульфагара до Ходжа-Салара.

Хотя я в то же время просил индо-британское правительство разрешить также все прочие вопросы, касающиеся дальнейшего направления афганской границы до Памиров, это все-таки не было сделано. Согласно договору 1873 года русские согласились, чтобы Бадахшан и Вахан были включены во владения Афганистана; несмотря на то, что Рошан и Шугнан входят в состав [202] Бадахшана, русские вознамерились овладеть этими странами, потому что они командуют дорогами, ведущими из пределов России в Индию.

Я, однако, предвидел эту политику России и назначил правителей для занятия этих провинций раньше, чем туда успели вступить русские. Я имел на это право по двум причинам: 1) земли эти входили в состав моих владений согласно упомянутому сейчас договору 1873 года и 2) бухарский король занял часть Дарваза, лежащую на левом берегу Оксуса, что давало мне право на занятие части Шугнана, лежащей на правом берегу этой реки, вытекающей из озера Виктории или Вуда.

Это занятие мною упомянутой территории привело к стычке между полковником Ионовым и моим офицером Шамс-уд-дин-ханом, около Соматаша, 24 июля 1893 года, о которой уже упомянуто было в другом месте.

Этот пограничный вопрос разрешен был между мною и Дюрандом в ноябре 1893 года, после чего я отозвал обратно свои войска из упомянутых земель, вместо которых я получил Дарваз. В марте 1895 года состоялось соглашение между Россией и Англией, по которому часть Дарваза, лежащая по сю сторону Оксуса, должна была быть уступлена Бухарой Афганистану, а афганцы должны были очистить части Шугнана и Рошана, лежащие на правом берегу Пянджа и Аму-Дарьи. [203]

Таким образом река Аму-Дарья на всем своем течении, от озера Виктории или Вуда, вторично была назначена границей Афганистана. Слава Богу! с тех пор я избавлен от всяких пограничных споров на моей северо-западной границе; по сие время там господствует мир. Надеюсь, что и впредь Бог поможет поддержать здесь мир вечно для блага и спасения жизней Его человеческого стада.

Установление границ между Афганистаном и Индией. Миссия Дюранда.

Определив границы со всеми моими соседями, я нашел необходимым установить также границы между моим государством и Индией так, чтобы пограничная линия была вполне определенно установлена вокруг всей страны всех моих владений и могла служить им сильной охраной.

Я просил сначала маркиза Дюфферина, а затем маркиза Рипона, прислать в Кабул наиболее опытного чиновника с особой миссией для разрешения разных вопросов, а в том числе мне казалось удобным разрешить также и вопрос о разграничении.

Вице-король сам сознавал необходимость подобной миссии, вследствие чего я просил назначить начальником этой миссии заведывавшего иностранным департаментом сэра Мортимера Дюранда. К несчастью моя болезнь помешала [204] этой миссии, а затем произошло восстание Исхак-хана в Туркестане, которое опять делало эту миссию несвоевременной. Миссия была отсрочена, и я выехал в Туркестан. После моего возвращения из Туркестана мои отношения к индо-британскому правительству были нехороши, как это упомянуто было выше, что вызвало посылку мною особого письма к лорду Салисбюри; этот последний указал мне, однако, что мне надлежит все вопросы и недоразумения выяснить непосредственно с правительством Индии и его чиновниками.

Около этого времени я получил письмо от лорда Лансдоуна, извещавшего меня, что он начальником упомянутой миссии назначил лорда Робертса. Я тогда занят был войной в Хезаристане. Вступление лорда Робертса с большими силами в Афганистан было бы противно желанию и мнению афганского народа. Я опасался возникновения больших затруднений в случае такого вступления лорда Робертса; дело в том, что среди афганцев было не мало друзей и родственников убитых или наказанных лордом Робертсом во время последней афганской войны, вследствие чего казалось неблагоразумным допустить вступления лорда Робертса в Афганистан во главе больших сил. Я также убежден был, что лорд Робертс солдат в душе, а для ведения сложных переговоров о делах [205] государственных и политических требуется государственный человек, а не солдат.

В особенности тут неуместен был воин, который, как я знал, является поклонником наступательной политики... Вполне естественно, что человек военный любит бой и военное дело, точно также как государственные люди должны стремиться к поддержанию мира и избежанию войны.

Еще более того: мне передавали другие, что служба лорда Робертса в Индии собственно кончилась и что он стремится остаться в Индии с тем, чтобы была продолжена его роль главнокомандующего; но это возможно было бы лишь в случае каких-нибудь замешательств на северо-западной границе Индии, в делах которой лорд Робертс считался большим авторитетом. Таким образом казалось, что в интересах лорда Робертса было кончить переговоры не миром, а войной. Я сам не верю в эти толки; мне это представляется бессмысленным. Во всяком случае мне представлялся неблагоразумным и неподходящим сбор миссии в то время, вследствие чего я и отложил это.

Вице-король Индии между тем продолжал настаивать по этому вопросу и написал мне письмо, которое в сущности представляло собою настоящий ультиматум, в нем сказано было, что — «правительство Индии не может ожидать ваших неопределенных обещаний [206] неопределенное время; поэтому вам дается такой-то срок, после которого правительство само поступит согласно своим решениям». Я в это время был серьезно болен, поэтому приказал сердарю Абдуллах-хану-Токи и султану Магомет-хану выбрать одного англичанина из тех, которые состояли у меня на службе, и послать его из Кабула в Индию, чтобы повидаться с вице-королем и предотвратить серьезный оборот этого вопроса, благодаря чему все дело могло принять оборот непоправимый.

Короче сказать, — мне удалось отсрочить весь этот вопрос. Я отправил письмо вице-королю, в котором я выразился, что — «мистер Пайн отправляется к вашему превосходительству, снабженный письмом от меня для разрешения необходимых вопросов, касающихся миссии». Это уведомление мое предназначено было для того, чтобы удовлетворить власти в Индии и предупредить возможность принятия с их стороны непоправимых шагов по этим вопросам. Отправив это письмо, я дал мистеру Пайну два письма, адресованные одно вице-королю, а второе сэру Мортимеру Дюранду, заведывавшему иностранными делами в Индии.

С этими двумя письмами я отправил мистера Пайна в Индию, прося его двигаться медленно и постараться отложить или отсрочить эту миссию на несколько дней, для того, чтобы подошло время окончания службы лорда Робертса и чтобы он [207] успел уехать в Англию. Я просил также вице-короля прислать мне карту, на которой обозначить проектированные границы Ягистана, для того, чтобы показать мне какие части предположено включить в сферу влиянию Англии.

План этот мне удался. Лорд Робертс покинул Индию и перед отъездом своим в Англию написал мне письмо, в котором он выражал свое сожаление в том, что он лишен удовольствия свидеться со мною в Кабуле. Я же немедленно пригласил миссию прибыть в Кабул.

Необходимо упомянуть здесь, что на присланной мне вице-королем карте все страны, населенные вазирами, а также Нью-Чаман — лежащая там железнодорожная станция, Чагех, Булунд-кель, Асмар, Читрал, страна момандов и прочие земли, лежащие среди них, были показаны как принадлежащие Индии. Вследствие этого я написал вице-королю длинное письмо полное предостережений относительно пограничных племен.

Вот краткое содержание этого письма:

«Что касается пограничных племен, известных под названием Ягистан, то если они будут включены в мои владения, я мог бы образовать из них хорошую боевую силу для борьбы против врагов Англии и моих собственных, во имя священной войны, под знаменем их единоверного мусульманского государя. Будучи храбрыми воинами и пламенными магометанами, [208] эти племена образовали бы внушительную силу для противодействия против всякого нашествия, как в Индию, так и в Афганистан. Я постепенно обращу эти племена в мирных подданных и друзей Англии.

«Но если вам угодно отрезать эти племена от моих владений, то они не принесут никакой пользы ни мне, ни вам: вы всегда будете заняты борьбой с этими племенами, а они будут продолжать заниматься грабежом и разбоями. Пока правительство ваше будет достаточно сильно и пока оно будет пользоваться миром, вам не трудно будет держать эти племена в мире при помощи суровых мер; но если когда-нибудь на ваших границах появится внешний враг, то и эти пограничные племена обратятся в ваших злейших врагов.

«Вы должны помнить, что эти пограничные племена представляют собою врага слабого, которого не трудно сильной рукой держать под ногами; но как только ослабнет рука, этот враг не преминет вырваться и кинуться на вас. Отрезывая от меня пограничные племена, которые родственны мне по религии и по крови, вы нанесете оскорбление престижу моему в глазах моих собственных подданных. Вы этим ослабляете меня, а моя слабость представляет собою ущерб и вашему правительству».

Совет мой не был, однако, достаточно оценен. Правительство Индии так усердно [209] стремилось отнять от меня эти пограничные племена, что оно силою изгнало моих чиновников из Булунд-келя, Вана и долины Зхоба, — изгнало при помощи оружия, угрожая далее, что если они не поспешат удалиться, то будут к тому вынуждены. Не имея желания затеять войну или враждебные отношения с Великобританией, я приказал моим чиновникам немедленно покинуть эти места после получения таких уведомлений от пребывающих там английских чиновников.

Правитель Асмара Тимур-мирза-Шах дал мне клятву в 1887 году поставить себя и свою страну под мое покровительство против нападения, которое он ожидал тогда со стороны своего сильного врага Омра-хана, правителя Баджаура. Когда же Тимур был убит одним из своих рабов, главнокомандующий моими войсками генерал Гулям Хайдер-хан занял Асмар в декабре 1891 года. Это вызвало большое неудовольствие правительства Индии, которое имело свои виды на так называемые нейтральные земли провинции Ягистана, в состав которого входят: Читрал, Баджаур, Сват, Бунер, Дир, Чилас и Вазиристан. Правительство Индии настаивало, чтобы я покинул Асмар, что мне представлялось невозможным, в виду того, что пункт этот служит воротами Кунара, Лэмкена, Кафиристана и Джелалабада, входящих в состав моих владений; кроме того Асмар командует над дорогами, ведущими в Читрал и на [210] Памиры, поэтому удержание под моей властью Асмара было дня меня так же важно, как сохранение Герата, Кандагара и Балха на других окраинах моего государства.

Таким же образом правительство Индии настаивало на очищение мною Чагеха.

Пограничные чиновники правительства Индии вмешивались также постоянно в дела Кафиристана, всего Ягистана и Белуджистана по направлению чрез Чаман. Меня удивляло только следующее: с одной стороны правительство Индии уверяло, говоря: «нам не нужно никаких земель к стороне Афганистана; мы желаем только видеть Афганистан сильным и независимым государством», а с другой стороны англо-индийское правительство прорезало тоннель чрез горы Хаджак и, проложив рельсовый путь по моей стране, врезалось в мое тело точно ножом острым; при этом постоянно слышны толки повсюду, что англичане намереваются проложить железную дорогу до Кандагара, будет ли это согласно с моими желаниями или против них. Вопрос этот служил также предметом дебатов в парламенте, о ходе которых меня постоянно уведомляли мои агенты, присылавшие мне все касающееся Афганистана.

В добавок к вышесказанному, Россия причиняла мне большие затруднения из-за Рушана и Шугнана. Для выяснения накопившихся недоразумений я просил присылки особой миссии, во главе [211] которой поставлен был сэр Мортимер Дюранд. Будучи искусным государственным человеком, он, благодаря своей доверчивости, внушил и мне доверие:

«Сердце говорит сердцу,
Доверие вызывает доверие,
Как ненависть создает ненависть».

Сади.

Доверив свою безопасность и защиту моим заботам, Мортимер Дюранд отправился в Кабул.

Из Пешавера он выехал в Кабул 19 сентября 1893 года, в сопровождении полковника Эллиса из главного штаба, капитанов Мак-Магона и Меннерс-Смита, мистера Кларка — от министерства иностранных дел, командированного в качестве политического чиновника, врача мистера Дональда (врача вице-короля) и нескольких других чиновников, контролеров и писцов.

Миссия эта при вступлении в Кабул была встречена генералом Г'улям-Хайдер-ханом; для пребывания ее устроены и приспособлены были здания в Индаки, служащем резиденцией моего сына Хабибуллы-хана, около Кабула. После первого парадного дурбара мы немедленно приступили к обсуждению разных вопросов и, благодаря тому, что сэр Мортимер Дюранд оказался искусным государственным человеком и хорошо знающим персидский язык, — все сразу пошло хорошо. [212]

Чтобы быть в состоянии сохранить полный отчет обо всех трудах миссии, я приказал мир-мунши султану Магомет-хану расположиться скрытно за особой занавеской и записывать каждое слово, которое будет сказано кем бы то ни было из членов миссии мне или кому другому, а также все, что они будут говорить между собою по-персидски или по-английски; при этом никто не должен был подозревать там его присутствия, и лишь я один знал про это. Магомет-хан записал вкратце каждое слово, которое было сказано между мною и Дюрандом, и отчет об этой беседе сохраняется в отчетной конторе.

Ближайшим последствием наших бесед было улажение моего спора с Россией из-за провинций Рушана и Шугнана, который решен был так, как упомянуто было выше. Провинцию Вахана, которая перешла в состав моих владений, я имел в виду уступить англичанам под их защиту, так как страна эта слишком удалена от Кабула и отрезана от моей страны, поэтому трудно было укрепить ее надлежащим образом.

Мы пришли к соглашению относительно пограничной линии на всем ее протяжении от Читрала и Боргильского перевала до Пешавера и далее на Кох-Малик Сияха; так что Вахан, Кафиристан, Асмар, Лялпура и часть Вазиристана были присоединены к моим владениям. Я же со своей стороны отказался от притязаний на [213] железнодорожную станцию Нью-Чаман, Чагеха, остальной части Вазиристана, Булун-келя, Курама, Баджаура, Свата, Дира, Чиласа, Читрала и страны афридиев.

Я заключил с миссией Дюранда два соглашения, которые были подписаны нами и скреплены нашими печатями. В этих соглашениях изложено все, касающееся пограничных вопросов, при чем упомянуто, что так как афганское правительство дружественным образом отказалось от своих притязаний на некоторые провинции, упомянутые выше, то уплачивавшаяся ему ежегодная субсидия в размере 12 лак рупий будет увеличена до 18 лак. Кроме того правительство Индии взяло на себя поставку оружия и боевых материалов для Афганистана в виде дружеской помощи; вместе с тем допускалось в будущем, что афганское правительство может покупать и ввозить к себе оружие всякое и военные запасы в каком угодно количестве.

За два дня до отъезда из Кабула вся английская миссия, а также Абдур-Рахим-хан, переводчик миссии, Афзул-хан, британский агент в Кабуле, и наваб Ибрагим-хан были приглашены моим сыном Хабибулла-ханом на обед в сады Бабер; там их принимали мои сыновья Хабибулла и Насрулла, генерал Гулям-Хайдер-хан, мир-мунши и еще два-три моих чиновника.

13 ноября в зале Салам-Хан состоялся общий дурбар, на котором присутствовали все [214] гражданские чиновники и офицеры Кабула, важнейшие начальники и два моих старших сына. Я держал перед собранием речь, в которой я изложил в общих чертах о заключенных соглашениях, для того, чтобы все присутствующие и весь народ мой знали обо всем. Я благодарил Бога за то, что Он обе дружественные нации привел к еще более тесной дружбе, чем они были до того времени. Я благодарил также сэра Мортимера Дюранда и прочих членов миссии за то, что они с такой мудростью уладили все спорные вопросы. Вслед за тем сказал небольшую речь сэр Мортимер Дюранд, в заключение которой он упомянул, что он получил телеграмму от вице-короля Индии, в которой выражается полное удовольствие и удовлетворенность относительно всех достигнутых соглашений и заключенных договоров. Он упомянул также, что и в палате лордов по тому же поводу было выражено удовольствие лордом Кимберлеем.

Все представители и чиновники моего государства, которые присутствовали на этом дурбаре, получили по экземпляру заключенных соглашений, на которых они подписались и приложили печати свои, что совершенно согласны с заключенными договорами и выражают свою радость и удовольствие относительно установившихся дружественных отношений между обоими государствами. Я громко объявил это всем членам миссии и [215] всем присутствовавшим на дурбаре. В этот день мир-мунши приказано было не прятаться, а записать все упомянутые три речи, которые на следующий же день были отпечатаны в числе 200 экземпляров и распространены по всей стране.

Полагаю нелишним упомянуть здесь про один пример, указывающий на то, как высоко ценит народ мой дружбу англичан и какую любовь внушает эта дружба сердцам моих чиновников: за два дня перед отъездом сэра Мортимера Дюранда и его миссии из Кабула мне понадобилось послать медали и ордена ему и всем прочим членам миссии и являлся вопрос, кому предоставить эту честь и удовольствие вручить награды. Соискателями этой чести явились три соперника: мой главнокомандующий войсками, мир-мунши и Котвал — все наперерыв друг перед другом старались удостоиться этой чести, чтобы передать награды, так как каждый из них считал большой честью исполнение этого поручения, т. е. чтобы англичане получили награды именно из его рук.

Я послал с наградами мир-мунши, приказав ему передать их собственноручно членам миссии в награду за их выдающиеся заслуги. Вручив медали по принадлежности, мир-мунши принес в ответ от членов миссии благодарственные письма, после чего миссия покинула Кабул 14 ноября, чрезвычайно довольная своим пребыванием в Кабуле. [216]

Всем недоразумениям и спорам, возникавшим по разным пограничным вопросам, был таким образом положен конец. После проведения на месте пограничной черты комиссарами с обеих сторон, на всем протяжении нашей границы царствуют мир и спокойствие. Я прошу Бога, чтобы это так было всегда.

Полагаю вполне уместным упомянуть здесь, что, покидая Индию, лорд Лансдоун сказал речь в июне 1894 г., в которой он упомянул, что он доволен разрешением упомянутых выше пограничных вопросов и что вопросы эти в будущем не будут служить источником тревоги для Индии. При всем том оправдалось не его предсказание, а мое, так как с тех пор правительству Индии пришлось вести войны против Читрала, Баджаура, Малаканда, вазиров и афридиев, т. е. именно с теми пограничными племенами, которые включены были в сферу английского влияния, потому что племена эти не видят надежды иметь своего магометанского правителя, а англичанам покориться они не желают.

Текст воспроизведен по изданию: Автобиография Абдурахман-Хана, эмира Афганистана, Том II. СПб. 1901