АБДУРАХМАН-ХАН

АВТОБИОГРАФИЯ

ТОМ I

ГЛАВА XI.

Войны во время моего царствования.

Небольшие войны. — Пограничные вопросы. — Русская и английская разграничительные комиссии. — Занятие русскими Пенде. — Общее восстание в 1886 и 1887 году. — Восстание Исхак-хана. — Посещение Туркестана. — Хабибулла-хан. — Восстание хезарийцев. — Памиры. — Полковник Ионов. — Дюрандовский договор. — Покорение Кафиристана.

В тот самый год (1881), когда потерпел поражение Аюб, как это упомянуто было выше, мне пришлось сражаться еще против другого вождя, Сайяд-Махмуда с Кунара (К северо-востоку от Кабула вблизи границ Индии. Сын его впоследствии учинил не мало беспорядков на границах Индии. Правительство Индии ему выплачивает хорошую пенсию, а в настоящее время он живет в Кабуле и считается любимцем эмира.). Этот Сайяд-Махмуд был зятем знаменитого Акбара, поэтому являлся сторонником партии Шир-Али. Во время моего восшествия на престол в Кабуле Сайяд сам провозгласил себя государем на [314] Кунаре (страна, считавшаяся его владением). Он поселился на горе Мэди, в шести милях от Кунара, и во время моего выступления на Кандагар атаковал мою территорию с 400-500 человек, набранных из моих кунарских подданных. Махмуд был настолько глуп, что вообразил сразу стать государем при помощи 4-5 сот человек, вооруженных старыми ружьями. Навстречу ему выступили мои офицеры по имени Абдух-Расвул и Сина-Гул. Но Сайяд не хотел сражаться и отступил опять на свою гору, где продолжал интриговать среди невежественных фанатиков Кунара. Набрав затем большее число последователей в течение шести месяцев, он опять восстал против меня. К этому времени я возвратился уже после моей победы под Кандагаром и назначил моего главнокомандующего Гулям-Хайдер-Чарки и Абдул-Гафура для борьбы против Сайяда. Во время боя Гулям-Хайдер упал с лошади на поле сражения и сломал себе ногу, но мои храбрые солдаты продолжали бой, пока нанесли решительное поражение и принудили Махмуда бежать в Индию, а дома всех его последователей были сожжены.

В том же году (1881) Шир-хан, сын Ахмеда из Килмана, ложно назвал себя эмиром Шир-Али-ханом и старался ввести в обман население признанием его эмиром и чтобы затем соединиться с ним для восстания против [315] меня. Но прежде чем он успел причинить серьезные затруднения, он был взят в плен и умер в плену.

В 1882 году происходили следующие незначительные бои: Дилавар-хан, правитель Меймане, считал себя сторонником семьи Аюба и Шир-Али. После того как Аюб был разбит мною, Дилавар не мог уже долго поддерживать свою независимость, потому что Меймане со всех сторон был окружен моими владениями, поэтому он старался всеми зависящими от него средствами удержать свое положение. В виду этого он сначала написал русским властям; но, не получив ответа, написал генерал-губернатору Белуджистана, сэру Роберту Сандеману, что он считает себя слугою английского правительства и просит помощи. В ответ на это ему было сказано, что он должен подчиниться моему правлению, так как ни русское, ни английское правительства не могут, согласно договорам, вмешиваться во внутренние дела и политику Афганистана. Таким образом он предоставлен был самому себе, чтобы пострадать за свою глупость. Я приказал моему правителю Туркестана, Магомет-Исхаку, отправить войско против Дидавар-хана, что он и исполнил; но при этом донес, что правитель этот слишком силен, чтобы его можно было разбить. Я полагаю, что Исхак играл ложную игру, и таким он был все время, когда я считал его моим [316] искренним доброжелателем и лойяльным чиновником; позже подтвердились беззаконные его стремления.

В том же году я послал войска против правителя Шугнана (Два небольшие государства на верховьях Пянджа. Оба эти маленькие государства, тесно связанные между собою, были под властию Юсуфа-Али, потомка Шаха-и-Камота, дервиша из Бухары, который обратил шугнанцев в ислам и правил ими. Как многие другие правители в Средней Азии, местные правители также претендуют на происхождение от Александра Македонского. В этих странах сохранились до сих пор легенды о Сикандере Зилькарнейне, Александре Двурогом (Покорив страны мира, Сикандер держал совет со своими людьми, к которым обратился с такими словами: «Найдите мне страну, куда еще не проникли современные правители, где бы я мог поместить моих потомков». Советники выбрали Бадахшан.

Есть предание, что некий знаменитый волшебник помог Александру овладеть Багдадом, а затем он колдовством перенес его в Кала-и-Хумб в Дарвазе. Несколько лет спустя дочь Александра, Дива-Пери, обратившись в птицу, открыла пребывание отца, убила волшебника и освободила Александра.) и Рошана Юсуфа-Али, что было вызвано следующим происшествием. Упомянутый правитель провозгласил себя независимым, но не желал довольствоваться этим, так как опасался, что я в будущем могу присоединить его владения к моим. В виду этого он завязал переговоры сначала с ханом Кокандским, а затем с русским правительством. Он пригласил русского доктора Регеля в [317] Шугнан и изложил ему свои следующие жалобы: «эмир афганский желает подчинить его своей власти, а он, между тем, считает себя под русским покровительством». Мне, наконец, надоели беспорядки, которые Юсуф учинял на афганской территории, и рано или поздно я имел в виду наказать его, выжидая только для этого удобное время. Между тем, мои соглядатаи и шпионы в разных городах Коканда, Шугнана, Рошана и Бухары донесли мне о намерениях Юсуфа, что он уже подчинился русской власти и что он призывает русских на свою территорию. Это последнее обстоятельство причинило мне беспокойство, потому что, раз русские займут Рошан и Шугнан, я бы не мог их отразить, и мое государство не было бы в безопасности. В виду сказанного я приказал генералу Катал-хану и сердарю Абдулла-хану, правителю Катагана, двинуться против Юсуфа-Али. После небольшой стычки Юсуф был взят в плен вместе со своей семьей и доставлен в Кабул. После того я назначил туда правителем Гул-Азара, который прибыл в Шугнан и Рошан раньше, чем туда вступил русский офицер с войском, прибывший по приглашению самого Юсуфа. Претензия русских на эту страну тянулась годы и вырешилась только в 1893 году во время пребывания в Кабуле Мортимера Дюранда.

(Вся эта история с Памирскими ханствами, в том виде, как она изложена Абдурахманом, представляет собою детский лепет, не дающий, конечно, никакого понятия о народившемся тогда, так называемом, Памирском вопросе. Право России на ханства Шугнан и Рошан было основано, во-первых, на том, что ханства эти давно считались в вассальной зависимости от хана Кокандского, от которого Россией унаследованы права на Памирские ханства; во-вторых, по соглашению с Англией ханства отмежеваны были к владениям России, как лежащие на правом берегу верховьев Пянджа. Англичане хотели сначала путем географических кривотолков изыскать такие истоки для реки Пянджа, чтобы Памирские ханства можно было считать лежащими в пределах афганских владений, но затем сами скоро отказались от своих «научных» изысканий. Стремление Абдурахмана на Памир, точно также как несколько позже в Кафиристан, подсказано было индо-британским правительством, которое хотело чем-нибудь вознаградить его, хотя бы на чужой счет, за присоединение к территории Индии долин Гумала, Зоба, Точи и др. земель, населенных племенами афганского корня, на которых афганские эмиры всегда смотрели глазами хищников, как на лакомый кусок, принадлежащий им по праву племенного родства. Примеч. Перев.) [318]

Овладев этими областями, я положил конец жестокостям, которые практиковались правителями над своими подданными, и прекратил также грубую невыносимую систему рабства. Не буду рассказывать много о скверных обычаях и характере правителей этих стран, потому что я уже достаточно говорил об этом в первой части моей книги.

В 1883 году племена шинвари, населяющие местность к юго-востоку от Джелалабада, стали невыносимы по своим разбоям, хотя они всегда [319] причиняли много беспокойств правителям Кабула. В течение многих лет эти племена привыкли убивать путешественников, грабить жителей селений, угонять их скот. Во все время правления Шир-Али пешаверская дорога была чрезвычайно опасна, вследствие грабежей этих разбойников. В действительности на всем пути, до Кабула, никто не мог путешествовать из опасения быть убитым и ограбленным. Я считал поэтому полезным положить конец этим жестокостям и опасностям, которые постоянно угрожали тем, кому приходилось иметь дело с этими племенами.

Зимою 1883 года я оставил сына моего Хабибулла-хана для управления страною в Кабуле, а сам отправился в Джелалабад с целью восстановить мир и хороший порядок во всей стране. В виду этого я предложил вождям и муллам шинварийских племен встретить меня, и затем ласковым и любезным голосом сказал им следующее: «Это вопреки желаниям и приказаниям Бога и Его Пророка, что вы грабите и убиваете других мусульман». Хотя я старался убедить их, чтобы они бросили свои скверные привычки, они все-таки продолжали разбойничать и грабить много лет, не обращая внимания на мой совет. Необходимо упомянуть, что, бывший при Шир-Али губернатором Джелалабада, Шахмед, имел обыкновение наказывать тех, которые жаловались на грабежи шинварийцев, утверждая [320] что жалобщики хотят поселить раздор между ним и шинварийцами.

Выведенный, наконец, из терпения закоснелостью и невниманием шинварийцев к моему совету прекратить грабежи в крае, я начал готовиться, чтобы их наказать. Около этого времени Нур-Магомет, сын сердаря Вали-Магомета, вместе с известными разбойниками племени Салакель, по имени Саду и Даду, присоединился к шинварийцам, образовав таким образом силу в 15,000 борцов, которая противостала моим войскам. Для борьбы с ними я назначил три баталиона пехоты, полк кавалерии и две батареи под начальством Гулям-Хайдера, командующего в настоящее время войсками в Туркестане. Жители, мои подданные, живущие по соседству с дорогой в Пешавер, просили меня, чтобы я разрешил им сразиться с грабителями, потому что они устали от их грабежей и разбоев; но я отказал в этом, говоря, что это моя обязанность наказывать тех, которые нарушают безопасность и мир моих подданных. Бой с шинварийцами происходил четыре раза в четырех различных местах: Гиссаракской долине, Эчин, Мангал и Манга-кель. В каждом из этих боев разбойники терпели поражение, оставляя на поле сражения много убитых и раненных. После этого остатки разбойничьих племен покорились моей власти. Племя Манга-кель было частию перебито, а остатки бежали в Тирах. [321]

Я приказал головы всех убитых в сражении сложить вместе в форме двух больших башен — одну в Джелалабаде, а другую в месте пребывания Шахмеда, который поощрял разбойников в их дурном поведении. Глядя на эти башни, жители видели, какая награда постигает тех, которые убивают путешественников. Я приведу две строчки из одной поэмы на языке пушту, которые характеризуют шинварийцев:

«Ты можешь сотни лет стараться лаской добыть себе друзей,
Но невозможно скорпионов, змей и шинварийцев обратить в друзей».

В конце описываемого, 1883, года против меня восстали племена Мангал и Зурмат. Причины этого восстания были вызваны обстоятельствами, упоминаемыми в другом месте, которые коренятся во всех гражданских войнах. Кроме того, некоторые из фрарийцев (Слово «фрари» буквально означает «беглец», но употребляется также для обозначения следующего: 1) бежавший из страны для спасения своей жизни; 2) изгнанный из страны правительством, называется еще иногда икраджис («выгнанный»); 3) сопровождающие в изгнание своего начальника или вождя называются его «фрариями».) были причиной возбуждения населения к восстанию. Для подавления этого восстания были высланы войска под начальством генерала Саиф-уд-Дина. Это был один из ленивых и глупых офицеров, которые привыкли под управлением Шир-Али-хана [322] получать свое жалованье и ничего не делать. Руководствуясь этим правилом, Саиф не сражался с мятежниками; поэтому он был арестован и доставлен в Кабул в апреле 1884 года, а на его место послана была другая армия под начальством генерала Катал-хана (Умер в 1895 г. Он приходился племянником известного командующего войсками Гулям-Хайдера, который тоже умер в 1898 г.) и муллы Янах. После небольшого боя население покорилось и обратилось в хороших подданных.

В 1884 году я признал необходимым образумить Дилавар-хана, правителя Меймане, который провозгласил себя независимым и против которого посылка Магомет-Исхака с войском оказалась безрезультатной, как это упомянуто было в предшествовавшей главе. Теперь я уже решил не давать Дилавару возможности оставаться особняком. Согласно этому я приказал выступить против Меймане одновременно двум отдельным отрядам: один отправлен был из Герата, под начальством бригадира Забардаст-хана (Теперь в отставке. Отец его, Алам-хан, состоит правителем Кандагара; но младший брат, Фаиз-Магомет, занимает должность кабчи-баши (начальник стражи у ворот дворца), — должность второстепенная и заключающаяся в том, что он доставляет стулья и рассаживает придворных эмира, а также пропускает имеющих надобность видеть эмира. Главным начальником всего этого управления состоит упомянутый выше сердарь Кудуз-хан, покоритель Герата. Как чиновники, так и государственные гости, начальники или иностранцы, являющиеся чтобы видеть эмира по своим делам или казенным, сначала обязательно ждут вне дворца в особой комнате. Каждый должен сказать свое имя, а если требуется, то и причину своего визита, одному из помощников главного «надзирателя дверей», который все относящееся до посетителя передает своему начальнику или, в случае его отсутствия, ушеру, занимающему должность аисхак-окази (старший офицер в управлении стражи при воротах дворца), который обязательно должен быть при эмире с той минуты, как он проснется, и до тех пор, пока не пойдет спать. После всего этого посетителю разрешается войти или ему отказывается в аудиенции. Таким образом никто не может видеть эмира без посредства ушера, или начальника надзирателей за дверьми.), из одного баталиона гератской [323] пехоты, 200 конных соваров и 6 орудий. К этому бригадиру присоединился Ялун-Душ-хан с 600 чел. милиции. Этот отряд выступил из Герата в Меймане 10 апреля. Второму отряду под начальством Исхак-хана я приказал в то же время выступить из Балха с 5000 человек. Форт в Меймане очень сильный; но после небольшой стычки и осады, длившейся несколько дней, возмутившиеся подчинились моей власти. Дилавар был арестован и доставлен в Кабул. На его место правителем Меймане я назначил Гусаин-хана, освобожденного из плена у Дилавара, у которого он томился в тюрьме. В том же году, после того, как я фактически стал хозяином Кабула и всего государства Афганистана, включив три важнейшие области — Гератскую, бывшую под начальством Аюба, [324] Кандагарскую, от Шир-Али, и Меймане, от Дилавара, я признал необходимым провести и разграничить границы моих владений с иностранными державами. В настоящей главе не буду рассматривать пограничные вопросы, которым посвящаю отдельную главу. Я ссылаюсь здесь только на одно обстоятельство, относящееся к этому вопросу, которое повело к войне, как это будет упомянуто ниже.

Для разделения и проведения границ между Афганистаном и Россией была назначена пограничная комиссия: с одной стороны Великобритании и Афганистана и России с другой. Начальником, английской комиссии назначен был Лемсден.

Русское правительство не было довольно мною: Первое. За мою дружбу с англичанами и за то, что я повернулся спиною к России. Я должен признать, что никогда не забываю дружбу, оказанную мне русскими во время моего пребывания на их территории. Но за всем тем я обязан дружить с англичанами по двум причинам: во-первых потому, что я заключил с ними соглашение, и, во-вторых потому, что это мне больше подходит и согласуется с моими интересами.

Второе. Русские были озлоблены против афганского правительства за то, что оно осмеливается положить предел их наступательному движению проведением своей пограничной линии.

Третье. Русские предпочитали, чтобы афганское [325] и русское правительства сами между собою решили пограничные вопросы, без вмешательства Англии в пользу Афганистана.

Четвертое. Русских озлобило мое посещение Раваль-Пинди. Русские газеты распространяли толки, что в 1880 году англичане покинули Кабул не по собственному желанию и по дружественному соглашению с Абдурахманом, а что они бежали оттуда после понесенного поражения. Одной из главных причин моей поездки в Раваль-Пинди было желание опровергнуть эти ложные утверждения и чтобы показать русским, что я друг англичан; тем более, что отношения между моим правительством и английским в это время значительно упрочились.

В виду упомянутых выше причин, а также, вероятно, вследствие обычного стремления русской политики к движению на Восток, отряд русских войск двинулся к Пенджде. Предвидя эту опасность, я признал благоразумным послать значительные силы, чтобы удержать русских от наступления и овладения Пенджде и чтобы предупредить их так же, как я успел занять Шугнан и Рошан прежде чем, туда вступил русский офицер. Но чем больше я старался убедить англичан в чрезвычайной важности и необходимости посылки значительных сил для защиты Пенджде, тем менее они обращали внимания на мой призыв. Полученный мною ответ английского правительства гласил следующее: «какое [326] бы место ни было занято афганскими войсками, русские не посмеют тронуть его». И не только этот ответ, но уверения англичан вообще относительно безопасности Пенджде меня совершенно успокоили, тем более, что 21 ноября 1884 года, сэр Петер Лемсден писал мне, что он постарается предотвратить столкновение между русскими и афганскими войсками.

Тем временем русское войско быстро подвигалось вперед и 13 марта 1885 года сосредоточилось в Казал-тепе и укрепило это место. Афганская армия была расположена в Ак-тепе по направлению к левому берегу Аму-Дарьи и состояла только из 140 артиллеристов с 4 медными орудиями, 4 горных орудий и небольшой части пехоты. 30 марта русские и афганские войска были расположены на расстоянии одной мили между собою — первые в Казал-тепе, вторые в Пуль-и-кишти. 29 марта генерал Комаров прислал сообщение афганскому генералу, чтобы он отодвинул свои войска по направлению к правому берегу реки, иначе будет сражение и русские атакуют афганскую армию. До последней минуты английские офицеры разграничительной комиссии и солдаты всячески уверяли офицеров моей армии, что русские не посмеют атаковать их до тех пор, пока они останутся на занимаемой ими позиции, что если русские атакуют моих солдат на их позиции, которую они уже занимают, то это будет нарушением конвенций, существующих [327] между Россией и Англией, и тогда русские будут за это привлечены к ответу. Мой генерал, по имени Гауз-уд-Дин, которому я строго приказал ничего не делать против совета офицеров английской комиссии, оставался на своей позиции, удовлетворенный обещаниями английских офицеров.

На следующий день, 30 марта, целая бригада русских войск атаковала небольшой отряд афганский. Узнав об этом, английские офицеры сейчас, же бежали в Герат, совместно со всеми своими войсками и свитой. Генерал Гауз-уд-Дин и другие офицеры афганские напоминали английским офицерам об их уверениях, что русские не посмеют атаковать афганскую позицию и что, если это случится, афганцам останется только обратиться за помощью к англичанам. В виду этих уверений, англичане не должны были оставить афганцев встречать русских один на один. Но все это не остановило бегства англичан. Тогда афганцы просили англичан одолжить им хотя бы их винтовки, потому что им невыгодно было стоять против русских, заряжающихся с казны, винтовок со своими ружьями, заряжающимися с дула. Кроме того, винтовки и порох у афганцев были испорчены сыростью и дождем, так что ими мало пользовались. Но англичане, обещавшие стоять вместе с афганцами, отказали одолжить свои винтовки и покинули небольшой отряд храбрых афганцев, [328] предоставив им одним сражаться и быть убитыми на поле сражения. Англичане бежали к Герату, не выждав ни одного момента. Я слышал уверения, хотя не могу взять на себя ответственность за то, насколько это правда, что английские войска и офицеры были до такой степени испуганы и нервозны, что бежали в диком замешательстве, не будучи в состоянии отличить друзей от врагов; вследствие сильного холода многие из бедных туземных «спутников» («Followers» — так называется военная прислуга в индо-британской армии. Примеч. Перев.) английской комиссии лишились жизни при падении с лошадей во время бегства.

Некоторые офицеры английские были сброшены с лошадей во время бегства; я не желаю упоминать их имена. Но храбрые солдаты афганской армии, гордые престижем своего народа, чувствовали себя обязанными поддержать его; вследствие чего они сражались с такой яростью, что большое число их было убито и ранено. Но — увы! благодаря испорченным винтовкам, которые у них были, и небольшой числительности по сравнению с силами неприятеля, они могли сделать немного; небольшое только число их достигло Герата после поражения.

Это надменное отношение англичан произвело такое действие на афганский народ, что уронило английский престиж в его глазах навсегда. [329] Я сильно старался уверить мой народ, что в это время у власти была либеральная партия, у которой вождем был мистер Гладстон, и что в этом кроется причина проявленной англичанами слабой политики; что в противном случае англичане заставили бы русских поплатиться за их дурные дела. Но народ мой слушать не хочет таких доводов, говоря так: «Если в будущем нам придется воевать с какими-нибудь неприятелем, как мы будем знать: кто у англичан стоит у власти — либеральная или консервативная партия!» или говорят еще так: «Если либеральная партия не могла нам помочь, почему же английские офицеры и начальники их комиссии не сказали нам, что они побегут все в последнюю минуту? Мы бы поступили тогда согласно поговорке — «из предосторожности надо быть вооруженным» — если бы мы только знали, что англичане не намерены сдержать свои обещания». Действительно: от декабря, когда начались все эти недоразумения, до марта было достаточно времени, чтобы из Кабула двинуть армию в Герат для защиты Пенде, да и надобности для этого не было, так как в Туркестане и Герате было достаточно афганских войск.

Короче сказать, русские силою овладели Пенде 30 марта 1885 года, и владеют этим пунктом до сих пор, потому что никто не в силах отнять его у них.

Еще при моем посещении Раваль-Пинди [330] обсуждались разные вопросы с лордом Дюферином, который давал мне уверения в английской помощи в случае наступательных действий со стороны России. Накануне получения мною таких уверений лорд Дюферин сам прислал мне подушенное им известие о наступлении русских и падении Пенде. Но я не такой человек, чтобы волноваться, поэтому встретил все это спокойно и принял лишь к сведению на будущее время.

(В 1895 году, когда мистер Керзон, нынешний лорд Керзон и вице-король Индии, беседовал лично с эмиром, я имел честь быть переводчиком. Во время беседы эмир напомнил про Пенде, говоря об этом событии горячо и с горечью, хотя под личиной юмора. Довольно курьезно, что Керзон на это ответил: «Это не мое правительство было, а либеральное правительство Гладстона». Эмир на это от души рассмеялся, сказав: «Жалко, что я не пророк, чтобы знать, кто в будущее время, когда я буду в затруднении, будет у вас при власти — либеральное или консервативное правительство. Надо еще при этом знать, пожелает ли и консервативное правительство принять иное решение, чем либеральное, в случае возникновения каких-либо событий». Любимое изречете эмира заключается обыкновенно в следующем: он говорит, что самое ловкое в английской конституции заключается в том, что одна партия всегда сваливает и порицает другую, когда случатся какие-нибудь ошибки...)

В том же 1885 году я издал приказ о покорении и присоединении к моим владениям племени Килман, населяющего горы Килман; горы эти простираются к северо-востоку от области [331] Лэмкен (Это наиболее богатая и плодородная область, лежащая между Джелалабадом и Кабулом к северу от Пешаверской дороги; область эта называется Лэгмен, переделанное из Лэмкен. Афганские историки утверждают, что один из сыновей Ноя, по имени мехтар Лемек, первый причалил в эту область после потопа, после чего область стала называться его именем. Вблизи Мендрара (город в Лэмкене) находится огромная могила, называемая могилой пророка Лэм или Лемек. Трудно сказать, насколько справедливо это предание. С другой стороны, говорят в Кабуле, в этой области поселился дьявол, после того, как его выгнали из рая; по этой-то причине, говорят кабульцы, жители этой области такие ловкие мошенники. Жители Лэмкена утверждают наоборот, что дьявол сначала поселился на горе Асмай, к западу от Кабула, поэтому кабульцы еще большие дьяволы, чем лэгменцы. Большая часть жителей верит, что Асмай был первым местом отдыха для дьявола на земле. Лично я признаю лэгменцев наиболее ловкими дельцами среди всех племен Афганистана, а где поселился дьявол, предоставляю этим племенам решать самим.). Помимо моего желания сделать жителей этой области мирными подданными, у меня была еще специальная причина для этого. Причина эта заключалась в том, что каждый, кто имел обыкновение разбойничать и грабить по соседству с Джелалабадом (Это главный город между Кабулом и Пешавером и важный пункт квартирования войск. Город основан императором Акбаром из Дели, который раньше назывался Джелал-уд-Дин, а по его имени город стал называться Джелалабад, т. е. «основанный Джелалом».), тот всегда искал убежище в горах Килман.

Чтобы проникнуть в эти горы, не было [332] никаких дорог; для артиллерии и кавалерии область эта была недоступна; лишь узенькая пешеходная тропинка вела в эти горы с обрывистыми пропастями по обе стороны. Тропинка была настолько узка, что по ней можно было пройти лишь по одному человеку; поэтому два-три человека могли легко оборонять ее против большой армии, бросая камни сверху вниз, так как, как бы многочисленна ни была эта армия, она могла подойти только гуськом один человек за другим. В этом заключалась сила этого племени, вследствие чего оно до того времени никем не было побеждено.

Командующими офицерами в моей армии были: Гулям-Хайдер-хан Токи — главнокомандующий; Дост-Магомет-хан из племени Джабар-кель (теперь ослеп); Сана-Гул (состоящий и теперь на службе); Магомет-Гул-хан (умер в тюрьме в 1896 г.) и Магомет-Афзул (тоже умер). В состав моих войск входили две категории: регулярные солдаты и милиция, составленная из горцев, которые очень искусны в горной войне. Когда стало темно, начальники взобрались при помощи веревок на вершину одной горы, не приближаясь, однако, к упомянутой выше тропинке, занятой мятежниками. Сосредоточив таким образом свои войска без ведома мятежников, начальники атаковали их. Силы неприятеля были незначительны, — всего лишь 1000 семейств. После небольшой стычки жители были поражены, [333] вследствие чего они заключили мир, обещав в будущем жить как мирные подданные.

В 1886 году население это нарушило, однако, свое обещание и клятву в верноподданстве и предательски убило моего подполковника и 200 солдат, которые были расположены в их области. Вследствие этого упомянутый выше Гулям-Хайдер атаковал и покорил их, после чего выгнал их всех из гор в долину, не оставив позади себя ни одной души. Вместо их прежних земель, которых они лишились, дали им другие в областях Гиришк, Зурмат и Кост — далеко от мест их прежних поселений; на их места поселены были жители Лэмкена и других провинции (Обыкновенный способ изгнания в Афганистане заключается в следующем: если какое-нибудь племя или семья обвинены в серьезном преступлении, мятеже, интриге, так что обнаруживается воображаемая или действительная опасность для мира, то таких жителей выселяют из того места, где они пользовались влиянием, и водворяют в другой части государства, где им отводят землю и дома вместо потерянных. Исключение из этого правила заключается в том, что враги эмира выселяются иногда в Россию или Индию, если у них там живут близкие люди.). Таким образом беспорядки в этой области прекратились навсегда.

Общее восстание в 1886 и 1887 годах.

Гражданские войны, случившиеся за все время моего царствования, со дня моего восшествия на [334] престол по сей день, были, вообще говоря, незначительны и кончались быстро при помощи обыкновенных сил, не причиняя особых опасений или серьезных последствий. Но были другие войны, принимавшие серьезные размеры и продолжавшиеся долгое время. Еще более того: проявились одно время признаки всеобщего восстания по всей стране, которые обнаружились в четырех гражданских войнах, а именно: 1) война против Магомет-Аюба в Кандагаре в 1881 году, как упомянуто выше, во время которой невежественные муллы возбуждали против меня народ, но безуспешно; 2) восстание гильзаев, продолжавшееся два года, как это будет описано ниже; 3) восстание Магомет-Исхака в Туркестане в 1888 году и 4) общее восстание в Хезаристане в 1891, 1892 и 1893 годах. Последние два восстания будут описаны впоследствии, а пока изложу всеобщее восстание гильзаев (На языке пушту или афганском, гиль означает вор, а заи — сын; гильзай значит «украденный сын». Происхождение этого слова следующее. Одна из дочерей афганского эмира влюбилась когда-то в одного принца, по имени Гуссейн, который жил в изгнании; она вышла поэтому замуж без ведома отца. Когда у нее родился сын и отец стал расспрашивать свою дочь о его происхождении, то она призналась отцу, сказав, что опасалась запрещения отца выходите замуж за простого человека, так как только она одна знала о высоком происхождении своего мужа. Отец тогда, шутя, сказал, что сына следует назвать гильзай, т. е. «украденный сын». Потомки его, гильзаи, составляют наиболее храброе и сильное племя в Афганистане. За небольшим исключением женщины этого племени сами выбирают себе мужей; они не живут запертыми в гаремах. Церемонии выбора жениха и женитьбы, представляющие большой интерес, описаны в моей книге «О свадебных обычаях и социальной жизни афганцев», которую надеюсь издать в скором времени.). [335]

Причины, которые повели к всеобщему восстанию гильзаев, были следующие:

Первая причина заключалась в том, что, как я уже упомянул, благодаря слабости Шир-Али, каждый мулла и хан считали себя независимыми, напускай на себя вид пророка или князя. Больше всего к этой категории принадлежали ханы и муллы гильзайские, потому что гильзаи наиболее воинственное и сильное племя в Афганистане; они и по числительности своей стоят рядом с другими многочисленными племенами Афганистана — хезарийцами и дуранийцами. Туркмены тоже многочисленное племя. Про хезарийцев говорят, что они монголы, но их считают афганским племенем, потому что они распространены по всей стране, а не живут отдельно, как туркмены. Гильзаи имели в своей среде влиятельных вождей и значительное число бойцов. Эти вожди, точно также как и их войска, отличались жестокостью и суровым отношением к остальным жителям; их жестокость, их неограниченная власть, чрезмерное податное обложение, их грабежи и разбои, нападения на караваны, их постоянные войны между собою и, наконец, всякое [336] отсутствие у них человечности, — все это было известно не только во всей стране, но и во всем мире вообще. Вполне естественно, что я, во всем мире наименее склонный допускать такое скверное поведение подданных под самым носом у себя, был ненавидим гильзаями, и они делали все для них возможное, чтобы вредить моей власти.

Поэт Сади говорит:

«Змея на лугу потому раньше всего кусает пастуха,
Что пастух первый всегда убивает змею».

Вторая причина заключалась в том, что я арестовал Шир-хан-Токи гильзайского, который восстал в 1881 году, как было упомянуто выше, вследствие чего многие из его друзей и сторонников были оскорблены этим.

Третья причина. Асмтулах-хан и другие вожди гильзайские состояли в родственных или дружеских отношениях к семейству покойного Шир-Али, вследствие чего они были в сношениях с моими врагами; они интриговали среди разных племен, что повело к арестованию Асмтулах-хана в 1882 году. Он был вождем гильзаев, и арест его вызвал большую агитацию.

Четвертая причина. Хорошо известный мулла, Мушк-Алим («аромат вселенной», я же назвал его «мушк-Алим вселенной», т. е., «мышь вселенская», потому что лицо его было мышиное, а поведение еще более презренное), соединился с так называемыми «газиями», чтобы вымогать деньги от [337] жителей; называли они себя «газиями» и муллами, чтобы напускать на себя важность в глазах населения. Когда же я положил конец их нелепостям, они начали причинять мне беспокойства, пользуясь своим влиянием на невежественных и нецивилизованных жителей гильзаев, к среде которых они принадлежали сами. Свои интриги они вели годами и им удалось зажечь огонь гражданской войны, которая вызвала большое кровопролитие и несчастье тысячам жителей.

Аллах говорит в своем святом коране: «Живи на земле Бога с справедливостью и миром и не вызывай ссоры и кровопролития среди людей, потому что Всемогущий не любит тех, кто нарушает мир на земле». Но увы! дела мулл совершенно расходятся с учением религии, к которой они принадлежат (Любимой поговоркой эмира Абдурахмана служит следующее: «невежественные муллы вызвали гораздо больше войн и убийств, чем какой-либо другой класс людей в мире». Эмир постоянно говорит, что если бы он мог, то убил бы каждого муллу. Он утверждает также, что главным тормазом прогресса в Афганистане служат эти муллы, которые под предлогом религии желают отделаться от улучшений; между тем это совершенно не согласуется с учением Магомета. Один или два раза эмир приказал уже таскать мулл за бороды, к которым привязаны были веревки, или он связывал мулл попарно за бороды и затем тащили их в противоположные стороны...).

Пятая причина. Я приказал собрать налоги числившиеся в недоимках; это не понравилось населению. [338]

Шестая причина. В такой стране, как Афганистан, где казна была пуста, деньги были очень нужны, как для внутреннего управления, так и для постройки крепостей на границе, с целью отразить нападения внешних держав, которые как голодные ястребы готовы проглотить свою слабую жертву. Между тем почти половина доходов всего государства отдана была правительством в виде жалованья муллам, «сайядам» (Потомки Магомета, происходящие от дочери его Фатимы, называются сайядами. Курьезно то, что потомки одной лишь дочери Магомета, не оставившей притом много детей, дали такое многочисленное число сайядов в каждой мусульманской стране. Абдурахман говорит, что он не верит, чтобы это были действительно сайяды. В действительности, по словам Магомета, они и сами не показывают себя сайядами, потому что сайяды должны быть великодушны, милосерды, любезны, добродетельны, миролюбивы, самоотверженны и т. д., чего на самом деле нет.) и многочисленным, так называемым, святым или святым вождям, известным под названием пиров. От этого происходил двойной вред, вызывавший слабость и разорение государства: первое — это потеря половины доходов государственных, которые доставались не имевшим на это никакого права и не делавшим ничего, чтобы заработать эти деньги; второе вело к тому, что известная часть населения вела ленивую жизнь и, ничего не делая, получала казенные деньги, оставаясь бесполезными и беспомощными как для страны, так и для самих себя. [339]

Я одним росчерком пера прекратил эти многочисленные жалованья, которые являлись бременем для казны. Я объявил, что жалованье будет выдаваться лишь за службу и по заслугам, после испытания в том, что жалованье заслужено. Таким образом, жалованье всем этим величающим себя важными людьми, включая и семью упомянутого выше «мыши вселенной», а также и многих других «мышей» этого рода, было прекращено. Деньги эти я выплатил храбрым солдатам, которые мне необходимы были, чтобы убивать этих несчастных вредных мышей, для того, чтобы они не могли больше дырявить дома жителей своими вымогательствами.

Эта последняя мера произвела наибольшее впечатление на мулл, религиозных вождей, «святых», которые все громко на меня жаловались. Все же причины вместе и вызвали восстание. К счастию, однако, благодаря этому восстанию, я навсегда отделался от этих «мышей» (Слово «мушк-алим», означающее «благоухание» — как величался упомянутый выше мулла — обозначает по-персидски также «маленькая мышь», если усилить ударение, не меняя построение слова. Эмир употребляет это слово в смысле саркастическом, скрытом в двояком значении этого слова.).

Первый приступ, сделанный населением, чтобы низвергнуть мою власть, был сделан в апреле 1886 года, когда я получил донесение, что жители написали письмо, адресованное к ее величеству [340] королеве, препроводив его чрез сэра Оливера Ст.-Джона. В этом письме гильзаи писали следующее: «если бы вам когда-нибудь пришла мысль помочь угнетенному и приниженному народу Афганистана, вы не могли бы найти более злобный случай, чем теперь; но вы должны помочь нам без замедления».

Дошло ли это письмо до ответственных министров Англии, я не знаю; знаю лишь, что ответа на это письмо мятежникам не было. После этого гильзаи пригласили Магомет-Аюба из Персии присоединиться к ним; но попытка его вступить в пределы Афганистана была безуспешна. К этому событию мне придется еще вернуться. Относительно других мероприятий мятежников я ничего не знаю; известно лишь то, что они открыто взялись за оружие, когда все их интриги не удались.

Война началась осенью 1886 года убийством сына Гула-Магомет-хана, что сделано было Шир-ханом на пути первого из Кандагара в Кабул. Шир-хан овладел его женою, семьей и собственностью и завез все с собою. В то же время гильзаи напали на один баталион дураниев, который двигался из Кандагара в Кабул с Мирзой-Саяд-Али. Баталион этот, как вновь набранный, был без оружия. При этом набеге гильзаи увели 140 верблюдов казенных, захватив также 80 палаток и 30,000 рупий. Узнав про эти беспорядки, учиненные гильзаями, я [341] приказал двинуться против них генералу Гулям-Хайдер-хану, Ходжи-Гул-хану и полковнику Магомет-Садик-хану во главе двух баталионов пехоты, четырех полков кавалерии и двух батарей артиллерии. Отряд этот прибыл в Газни, где бой произошел в двух местах, называемых Дахан-и-Шир и Нани, и кончился поражением мятежников, которые после этого и рассеялись.

Всю зиму население оставалось спокойным, готовясь в тиши к всеобщему восстанию, которое действительно произошло в марте. Около этого времени, именно в марте 1887 года, мулла Абдул-Керим, сын Мушка-Алима, выпустил прокламацию, в которой объявлял, что у него имеется уже 12,000 бойцов, что если поэтому все племена примкнут к нему, то победа будет на их стороне.

Так как мне донесли, что население Хотака приняло участие в беспорядках, бывших осенью 1886 г., о которых упомянуто выше, то я приказал Сикандер-хану, отцу генерала Гулям-Хайдера, выступить из Кандагара на Хотак и в виде штрафа собрать от жителей по одной винтовке и одному мечу от каждого дома. Прибытие Сикандер-хана увеличило ярость и без того, недовольных гильзайцев, после чего вспыхнуло общее восстание племен Андра, Хотак, Тарраки и других гильзайских племен. Отправив свои семейства и своих жен в Вазиристан, Зоб и Хезаристан, гильзаи взялись за оружие для борьбы [342] с моими войсками. В это время у меня не было достаточно войск в стране гильзаев, и такие города, как Келат-и-Гильзай и Газни, были недостаточно укреплены. Под начальством Гулям-Хайдера было всего лишь два баталиона и три полка пехоты; поэтому я немедленно приказал выслать ему на помощь 600 пеших солдат под начальством полковника Суфи. Я приказал также пешей милиции и вновь сформированному баталиону дураниев присоединиться к Сикандер-хану и затем послал также и другие войска для поддержки Гулям-Хайдера.

Счастье войны было сначала на стороне мятежников. Правитель города Маруф, Иза-хан, потерпел поражение на своем пути, когда он шел на соединение с Сикандер-ханом; мятежники были тогда под начальством Шах-хана Хотакского. На том же месте Сикандер дал сражение мятежникам 12 апреля, при чем сначала он был разбит, а затем все-таки нанес поражение мятежникам. В то же время происходил бой и на севере, где генерал Гулям-Хайдер храбро сражался против гильзаев Тарраки и Андра, прокладывая себе дорогу на соединение со своим отцом Сикандером. Соединение обоих отрядов состоялось в мае, после чего образовалась сила в 4 баталиона пехоты, два полка кавалерии и 18 орудий; кроме того были еще подданные гильзаи, оставшиеся верными правительству и [343] примкнувшие к войскам под начальством Бахлол-хана-Тарраки.

Числительность мятежников, провозгласивших своим эмиром Шах-хана Хотакского, простиралась до 30,000 человек бойцов. Со всех сторон к мятежникам шли подкрепления, говорили, что они обратились за помощью к русским, к населению Меймане, Герата и к Аюбу в Персию, который отвечал чрез жителей Герата и Меймане.

Большая часть моих войск, расположенных в Герате, комплектовалась гильзаями. Услышав, что их народ и родственники восстали против меня, солдаты в Герате в числе 800 человек тоже возмутились, разграбили часть военных складов, окружили командующего войсками в форте и арестовали его. Но другая часть солдат осталась мне верной и взялась за оружие. Мятежники не могли противостоять им и, покинув Герат, бежали в Андра, на соединение с остальными мятежниками. Многие другие солдаты также возмутились и присоединились к мятежникам, которые в значительных силах сосредоточились в Мургабе. Это обстоятельство в большой степени ободрило восставших, причинив большую заботу властям. Можно было опасаться, что многие жители выжидают только время, чтобы видеть, в какую сторону склонится счастье, чтобы затем бросить туда и свой жребий.

В эту критическую минуту, когда в моих [344] собственных войсках нашлись изменники, которые присоединились к мятежникам, невежественные муллы и мои другие враги распространили слухи по всей стране, что мятежники овладели Гератом, что восстало население Меймане и других частей государства. Но мой храбрый генерал Гулям-Хайдер всюду разбивал и рассеивал мятежников, где, он только ни встречал их. Разбив большие силы Хотакского племени и оставив вместо себя своего отца, Гулям отправился на север и нанес поражение племени Тарраки; затем он двинулся на Мургаб, где мятежные солдаты из Герата соединились с прочими мятежниками в значительных силах. На подкрепление Гуляму я поспешил отправить из Кабула в июне месяце два баталиона пехоты и 400 конных соваров. Эти соединенные силы Гуляма нанесли поражение 27 июля колонне мятежников, которая спешила на соединение с их главными силами, после чего он двинулся далее против их главных сил. Продовольственная и транспортная часть у мятежников была в таком скверном состоянии, что они чуть не умирали с голоду. Короче сказать, мятежники были совершенно разбиты и рассеяны Гулямом; хотя небольшие стычки происходили еще в течение августа, но они не могли иметь значения после того, как общий дух восстания пал после понесенного мятежниками окончательного поражения.

Мулла Абдул-Керим бежал к Кураму; [345] брат его Фазал-хан был взят в плен и убит. Тимур-Шах, гильзаец, который был у меня военным министром, обвинен был в небрежности еще в 1885 году в бою у Пенде, но был мною прощен; он теперь обвинялся в участии в восстании гильзаев, точно также как один капитан и один мой ординарец. Этот Тимур был арестован и доставлен в Кабул, где я приказал на смерть побить его камнями 13 июля за это его высшее предательство. Эта казнь должна была служить уроком для людей военных — что ждет таких высокопоставленных людей, как военный министр, который столько лет ел мою хлеб-соль и затем поднял оружие против своего же господина.

Когда генерал Гулям-Хайдер-хан возвратился в Кабул после своих блестящих побед, я назначил его военным министром и наградил бриллиантовой медалью за его службу; я выслал также из Кабула навстречу ему в качестве почетного конвоя войска под начальством Парван-хана.

Так навсегда окончилось серьезное восстание гильзаев.

Магомет-Аюб, узнав о победе мятежников, бежал из Персии без ведома правительства. Но искусная и ловкая система моего департамента полиции такова, что ни один более или менее важный человек не может тронуться из Персии, России, Индии и Афганистана без того, чтобы [346] об этом сейчас не было известно моей полиции (Нет страны в мире, в которой было бы так много шпионов и такая совершенная сыскная полиция, как в Афганистане. К каждому дому приставлен шпион. Жена боится своего мужа, опасаясь найти в нем скрытого шпиона; муж боится жены. Не придется искать примеров, где дети доносят на родителей, как это сделал сын сердаря Далю против своего собственного отца; жена Мистри-Куба донесла на своего мужа. Каждый год бывают сотни примеров, когда дети, родственники и ближайшие друзья являются доносчиками и получают от Абдурахмана награды, а их жертвы подвергаются наказанию. Эта система является причиной всеобщего террора, потому что каждый опасается и боится каждого. Но эмир вынужден в видах собственной безопасности быть постоянно на страже против заговоров и махинаций со стороны такого населения, которое в прошлом убивало своего эмира, своих вождей и постоянно интригует с врагами эмира внутренними и внешними. Я приведу один из многих примеров, чтобы показать, как важно иметь такой строгий надзор за всей страной. В 1891 году, когда все войска из Кабула были высланы против хезарийцев, некоторое число людей, занимающих хорошее положение, соединилось в общем заговоре и привлекло на свою сторону 100 человек. Заговор заключался в том, чтобы ночью зажечь тюрьму, находившуюся. в центре города, и, когда немногочисленная городская полиция будет занята тушением пожара, напасть на эмира и убить его. Но эмир имел шпионов среди арестантов в тюрьме и узнал об этом за несколько часов до осуществления заговора. Заговорщики были схвачены вместе со списком сообщников в тюрьме.

NB. Считаем необходимым напомнить читателю, что вся выноска принадлежит «государственному секретарю» Афганистана. Примеч. Перев.). Узнав о предположенном движении Аюба, я поставил стражу на всех границах, чтобы забрать его в плен, когда он вступит в мои [347] владения. Когда он прибыл на мою границу около Гуриана, Аюб увидел мою стражу, готовую приветствовать его, и, вместо того, чтобы добыть корону в Кабуле, он вынужден был спасать собственную жизнь бегством в Хорассан, где он должен был усиленно скрываться от тех, которые готовы были предложить ему корону. Один поэт сказал:

«Если кто-нибудь стучится головой в скалу,
Тот разобьет не скалу, а свою голову».

После больших усилий и затруднений Аюб передался генералу Маклину в Мешхеде, как государственный пленник. После письменных сношений лорд Дюфферин принял благоразумную меру, доставив Аюба из Персии в Индию, где он по настоящее время живет в безопасности от рук моих храбрых солдат. [348]

Восстание Исхака.

Теперь перейду к третьей, наиболее важной, гражданской войне, бывшей в 1888 году. Причины, которые повели к этой войне, а также и последствия ее, упомянуты были выше для сведения моих читателей.

Я упомянул уже, что перед моим отъездом из России в Афганистан я послал трех моих двоюродных братьев Кудуз-хана, Сарвар-хана и Исхак-хана к Меймане. Подробности их путешествия изложены были раньше. Здесь же приведу лишь более подробные данные о главном мятежнике, Исхак-хане. Он незаконный сын дяди моего Азима, родившийся от одной из женщин гарема, армянки, которая была христианка и не была женою моего дяди. Читатели этой книги уже ознакомлены с личностью Азима из всего, что изложено было в предшествующих главах; они вспомнят также об услугах, оказанных мною Азиму, — когда я его посадил на престол эмира после смерти моего отца. Отец мой был эмиром; после его смерти я должен был бы ему наследовать, но я уступил престол моему дяде. Нет надобности повторять здесь все услуги, оказанные мною Азиму вплоть до дня его смерти, а также сыну его Исхаку и прочим сыновьям его: все это было уже изложено на своем месте.

Все это было забыто, и читатели мои сами могут судить о неблагодарности Исхака. [349] Необходимо напомнить также, что все нелады и обманы, вкравшиеся в нашу семью, были вызваны Азимом, потому что он поссорил моего отца с Шир-Али. Эта наклонность к лжи была также в природе Исхака, и рано или поздно это должно было обнаружиться. Когда я покинул Россию, я потребовал клятву от моей свиты в верноподданстве, и у меня теперь еще хранится святой коран (В Афганистане коран употребляется больше, чтобы приносить на нем и нарушать клятвы, чем для изучения заветов Бога. Между друзьями и братьями ежедневно клянутся на коране и нарушают клятву. Примеров этих нарушении очень много; напомню, как Шир-Али поклялся Авзулу на коране, а на другой день арестовал его.), на котором Исхак присягал мне в верности, искренности, союзе и лойяльности, им подписанный с приложением его печати. Назначив его правителем Туркестана, я доверился Исхаку и его клятве в верноподданстве. Всем правителям и офицерам, которых я посылал из Кабула в Туркестан, я строго приказывал относиться к Исхаку как к моему брату и сыну. Еженедельные донесения, которые он мне присылал, полны уверений в повиновении и верности. Он писал мне всегда как пишет искренний сын своему отцу или послушный слуга своему господину. Письма свои он подписывал так: «твой раб и покорный слуга Магомет-Исхак». Вследствие чего я писал ему всегда «мой дорогой сын и брат». Не питая ни малейших [350] подозрений относительно поведения Исхака, я лучшие винтовки и лучшее оружие, вообще, посылал в Туркестан в его ведение, потому что он был правителем на границе России, и я считал благоразумным иметь там наиболее обширные магазины и склады для хранения военных запасов, провианта, фуража и припасов всякого рода в полной готовности для всякой случайности. Так я продолжаю поступать и до настоящего времени. Я тогда не думал, что мои пушки и мои деньги будут употреблены против меня самого, что мои снаряды и лучшие, с казны заряжающиеся, винтовки будут направлены в мою грудь.

Исхак был такой же фальшивый, как и его отец. С самого же начала его пребывания в Туркестане он доносил мне, что доходов страны не хватает на содержание войск, расположенных там; вследствие этого я часто посылал ему деньги, собираемые в других областях, для того, чтобы служба моих солдат была оплачиваема. Все это время Исхак собирал оружие и деньги, приготовляясь в тиши и интригуя против меня. Перед жителями Туркестана он показывал себя как добродетельный и строгий мусульманин. Он вставал рано утром и отправлялся в мечеть, чтобы присутствовать при молитве; это вводило в заблуждение жителей, в особенности мулл, дорожащих очень теми, которые долго молятся и соблюдают посты, не обращая внимания на их поступки. Эти [351] невежественные муллы забыли следующее изречение святого Абдуллы-Анзара: «Соблюдать посты значит сберегать пищу; долго молиться — дело ленивых вдов, а истинное благочестие — помогать другим». Тот же святой говорит также: «Летать по воздуху вовсе не чудо, ибо и грязная муха может делать то же; переплыть или перейти чрез реку без лодки и моста тоже не чудо, ибо и соломина и собака могут переплыть или перейти чрез реку; а вот покорить страждущие сердца, помочь им -это удел святых».

(Многие суеверные люди верят, что святые могут переходить чрез реку без моста и летать как мухи из города в город; в это до сих пор верят многие спириты. На это и намекает великий философ Герата Абдулл-Анзар. Много преданий связано с этими предполагаемыми чудесами, из которых приведем здесь следующее, относящееся к могиле св. Шах-Зида в Кабуле; могила эта недавно была перестроена и обновлена Якубом. Погребенный там святой назывался ходжа-Ишак; он жил в Кулябе несколько сот лет тому назад. Однажды он завидел толпу последователей святого сайяда Али, переправляющуюся чрез Аму-Дарью без моста и лодки; он попросил вождя этой толпы позволить ему ехать на своей лошади за толпой, чтобы таким образом переправиться чрез реку. Въехав в глубокое место, он попросил святого позволить ему держаться за его пояс, чтобы не упасть в воду; на это святой ответил: «Я крепко буду держать тебя на этом и на том свете». Человеку этому сразу открылась мысль, что души всех людей составляют часть души Бога, после чего он стал самым ревностным последователем этого святого.)

Второй обман, который проявил Исхак в [352] отношении невежественных магометан, заключался в том, что помимо того, что он считается муллой и духовным вождем, он вступил еще в ученики одного из дервишей Накшбандиса. Эта известная секта мистиков, называемая Накшбанд, была основана во время Тамерлана бухарским святым, по имени ходжа-Багоуддин (В исламе существует четыре главных мистических сект: 1) Накшбанд; 2) Кадрия, основанная Шир-Абдул-шейком около 700 лет тому назад (погребен в Багдаде); 3) Чиштия, основанная Муин-Уддином несколько лет позже (погребен в Индии) и 4 Сухар-варди, основанная Шахаб-уд-дином. Всего же около 64 сект разных толков процветают среди мусульман, а могилы их основателей служат местом поклонения последователей. Не буду приводить здесь учения этих сект, упомяну только, что имя Накшбанд дано было основателю потому, что он служил у горшечника и на обязанности его было стоять у обжигательной печи. Однажды когда он многократно повторял в своем сердце имя Аллаха, оно оказалось вырисованным чудесным образом на всех горшках, находившихся в печи; поэтому ему дано было имя «накшбанд», т. е. гравировщик; при чем многие верят, что, будучи его учеником, имя Бога будет запечатлено в сердце каждого верующего.). Нет сомнения, что основы учения справедливы, но многие из последователей этого учения очень фальшивы; вербование учеников заключается в том, чтобы выжимать от них деньги, а самим вести ленивую жизнь. При этом они забывают, что это совершенно противно учению и поступкам нашего святого пророка, который сам много работал; это противно также учению основателя [353] секты Накшбанд, который работал горшечником и только мысли посвящал поклонению Богу. Принципы этого учения видны из следующего извлечения из персидской поэмы:

«Пусть руки твои будут заняты работой, а сердце посвящено твоему Возлюбленному (т. е. Богу). С внешней стороны предавайся заботам мира временной своей жизни, а про себя думай о развитии души и о вещах духовного мира».

Так как туркмены особенно преданы этой секте, то Исхак стал ее учеником, чтобы низкопоклонством привлечь себе сторонников. Фальшивые сектанты в Мазар-и-Шерифе заявили Исхаку, что Накшбанд в откровении своем сообщил им, будто ему предоставляется престол в Кабуле. Исхак поверил и провозгласил себя эмиром.

Теперь я должен вернуться несколько назад. Еще за три года до восстания Исхака мне донесли, что он собрал больше доходов, чем показал в отчете, что у него хватает доходов на все потребности, вследствие чего он не имел никаких оснований просить меня о присылке денег от других провинций. Узнав об этом, я послал моего чиновника проверить это. Хотя мне донесли, что Исхак меня обманывает, я не мог заставить себя поверить этому. Такие доносы я получал несколько раз, но я не только не придавал им веры, но запретил даже говорить [354] мне дурно про Исхака. На следующий год я написал Исхаку, чтобы он встретил меня и представил отчет; но он извинился, что не может этого сделать под предлогом болезни и прислал отчет чрез одного из своих помощников. В это время мне донесли, что интриги его становятся невыносимыми: он требовал от многих подчиненных клятвы на святом коране быть ему верными, и тех, которые не соглашались, наказывал или тайно подвергал смерти. Узнав о болезни Исхака, я отправил одного из моих придворных врачей, по имени Абдул-Шакура, который и теперь в Кабуле, чтобы лечить его. Умный врач написал мне, что болезнь Исхака собственно душевного свойства, этим намекая деликатно, что он ничем не болен, кроме как злостью против меня. Несмотря на это и ряд других доносов, я медлил верить всему этому.

Около этого времени у меня был продолжительный и сильный припадок подагры, продолжавшийся несколько месяцев. В июне 1888 года я серьезно заболел в моей летней резиденции, в горах Лэмкен, в 18 милях от Кабула. Припадок этот длился до августа, при чем никто не допускался ко мне, кроме врачей и моих личных слуг. Так как я доступен народу даже во время болезни, то упомянутая болезнь на этот раз подала повод к толкам, что я [355] уже умер и что известие это скрывается от народа (Доктор медицины, мисс Гамильтон, рассказывает, как она обыкновенно видала эмира во время его болезни обучающим своих каменщиков строить у него русскую печь, и даже сам клал кирпичи. Другие европейцы, видевшие эмира, тоже свидетельствуют о его деятельности, которая не покидает его даже во время болезни.).

Когда толки о моей смерти дошли до изменника Исхака, он заявил свои права быть моим наследником, обманывая моих верных подданных тем, что он считался всегда моим близким другом, а потому у него и больше прав на престол: Он даже заявил, что намерен скоро отправиться в Кабул, так как в противном случае страна может попасть в руки англичан, если они увидят, что нет правителя. Исхак сразу принялся серьезно за дело и вычеканил монету со следующей надписью: «ла-иллах эмир Магомет-Исхак-хан» (Первая половина фразы — обычная молитва магометан. Я сам видел эти рупии и должен признать, что это был смелый шаг со стороны Исхака,.- заменить своим именем имя пророка, так как вторая половина фразы гласит: «Магомет росул Аллах», т. е. «Магомет пророк Бога».) («Един Бог и Магомет-Исхак-хан» его эмир»).

Когда я узнал это все, то приказал выступить против Исхака: генералу Гулям-Хайдер-хану, военному министру, генералу Вакил-хану (который удален был за его трусливое поведение и [356] бегство во время боя против Исхака), командиру Абдул-Хаким-хану (племяннику генерала Омар-Ахмед-хана, военного учителя эмира и его личного советника и внуку генерала Шахаб-уд-дина, первого инструктора афганской артиллерии; теперь он начальник слоновой батареи в Кабуле), бригадиру Фаиз-Магомет-хану (теперь начальник телохранителей эмира) и другим.

Состав войск был: 4 полка кавалерии, 13 баталионов пехоты и 26 орудий. Войскам приказано было двинуться против Исхака чрез Бамиан (Бамиан — наиболее важный город в центре Афганистана, недалеко от Газни; во время Будды, статуя которого и теперь сохранилась около города, Бамиан отличался великолепием. Статуя Будды считается наиболее знаменитым произведением древнего искусства среди развалин Центральной Азии; она имеет такие большие размеры, что в ушах ее скрываются сотни голубиных гнезд.). В тоже время выступил против Исхакасердарь Абдулла-хан-Токи, правитель Катагана и Бадахшана (теперь состоит при эмире) на Балх. 17 сентября войска генерала Гулям-Хайдера прибыли в Айбак, в двух переходах от Балха, а 23 сентября состоялось соединение войск Гуляма и Абдуллы. 29 сентября произошел бой в долине Газни-гак в трех милях к югу от Таш-Кургана. Числительность армии противника была от 20 до 24 тысяч. Исхак-хан сам, с сыном своим, сердарем Измаил-ханом, старался обеспечить себе победу, зная хорошо, что этим [357] решается участь обеих сторон; в виду этого бой был продолжительный и упорный, что происходило также оттого, что у меня не было более верного и преданного друга, чем сердарь Абдулла-хан, и более обученного и опытного офицера, чем Гулям-Хайдер; ни одного из них нельзя было победить легко. Сам Исхак-хан такой же трус, как был его отец, поэтому он лично не принимал участия в бою; но у него были лучшие отборные офицеры, посланные мною туда, в Туркестан, на случай необходимости отражения русских. У него были такие, например, опытные офицеры, как генерал Магомет-Гуссейн-хан (Он был взят в плен войсками эмира и содержался в Кабуле пленником. В 1895 г. он бежал, и с тех пор о нем ничего не слышно.), полковник Фазал-уд и другие.

Бой с упорством продолжался с раннего утра до поздней ночи; убитых и раненых было такое множество, что нельзя было и сосчитать. На левом фланге поздно вечером колонна моих войск, под начальством Абдуллы-хана, была отрезана от главных сил и потерпела жестокое поражение от войск Исхака, бывших под начальством Магомет-Гуссейна. Пока бой кипел между обеими сторонами, многие солдаты из моих войск покинули Гуляма и перебежали к Гуссейну, а от него бежали к Исхаку, чтобы предаться ему лично. Видя бегущих к нему солдат, Исхак вообразил, что войска его разбиты и это [358] бегут солдаты, чтобы забрать его в плен, вследствие чего он сам пустился в бегство. Бой тем временем продолжался, пока совершенно не стемнело, а Исхак-хан продолжал бежать так быстро, как только мог. Когда солдаты его узнали что их государь бежал, они пали духом. Короче сказать, 29 сентября мой генерал Гулям-Хайдер одержал блистательную победу.

Вторая часть моих войск, которая потерпела поражение на левом фланге, бежала без отдыха до Кабула; многие солдаты рассеялись по своим домам, распространяя слух по всей стране, что Гулям-Хайдер убит, что вся моя армия, посланная против Исхака, рассеялась, что власть моя пала. Я, однако, не последовал примеру моих предшественников, как Шир-Али или Азнм, которые бежали после поражения их войск. Я ждал терпеливо, пока днем позже, после прибытия в Кабул остатков разбитых войск, получено было донесение о победе. Это показало, что победа в руках Бога: несмотря на то, что войска противника были сначала победителями, а мои потерпели поражение, все-таки враг бежал, и победа досталась мне, потому что таково было желание Бога, чтобы я еще продолжал быть правителем Его созданий — народа Афганистана.

Некоторые из офицеров Исхака в начале боя поскакали к нему, чтобы сообщить ему о победе его войск, но он не хотел этому верить и немедленно убил их, говоря, что они [359] изменники и хотят изменнически остановить его, чтобы предать в руки врагов.

В награду за отличные услуги, оказанные моим храбрым генералом Гулям-Хайдером, я послал ему другую бриллиантовую звезду и назначил его на пост главнокомандующего в Туркестане, который он и занимает поныне (Умер в 1898 году, как замечено выше. Примеч. Перев.).

После поражения Исхака я признал необходимым посетить Туркестан, что важно было по многим причинам: 1) чтобы водворить в стране надлежащий порядок, так как управление несколько лет оставалось всецело в руках Исхак-хана; 2) чтобы принять меры к удалению некоторых изменников, как, например, султан-Мурада, которые помогали Исхаку, — так, чтобы в стране не оставалось более источников тревог и волнений; 3) доносили, что одна соседняя держава играла некоторую роль в восстании Исхака, что поощрило последнего; 4) доносили мне также, что многие из моих офицеров расположенных там войск неверны мне и не присоединились к Исхаку только вследствие его трусости; но это донесение к моей радости не подтвердилось, после того как я лично произвел немедленное расследование.

Я намеревался также отправиться в Герат, чтобы возвести сильные укрепления вдоль моей северо-западной границы против наступления [360] русских; но это мое намерение не было выполнено успешно за недостатком денег. Я ожидал, что мне поможет в этом правительство Индии; но так как мои ожидания не оправдались, то я истратил много из доходов страны, которые могли быть уделены на оборонительные сооружения. Главное и наиболее важное укрепление было возведено вновь в Дейдади, около Мазар-и-Шерифа (Слово это обозначает «священная могила». Предполагают, что в этой могиле похоронен четвертый друг Магомета и его зять Али, муж Фатимы, которую магометане считают царицей рая. Это храм, к которому стекаются на поклонение мусульмане всего мира; все государи Средней Азии навещают могилу, приносят жертвы и пожертвования, чтобы содержать могилу в порядке.

Указывают два места, где стоит гроб Али: в Аравии, около Неджафа, и в Афганистане, в упомянутом сейчас пункте. Причина этого сомнения заключается в том, что тело Али не было найдено после того, как он был жестоко убит во время молитвы; поэтому мусульмане верят, что его тело было унесено ангелами, и одну половину похоронили в Аравии, а вторую в Афганистане. Многие, по невежеству ли или по другим мотивам, дают христианскому миру неверное понятие о мусульманах, будто бы они верят, что у женщин нет души. Упомянутое выше указывает, что мусульмане, согласно учению корана, верят, что женщины имеют душу, что видно из того, что они признают Фатиму царицей рая, которой предоставлена там большая власть предпочтительно пред Девой Марией, Евой и другими женщинами, удостоенными быть в раю.). Это наиболее обширное и сильнейшее укрепление во всех моих владениях; оно расположено на горе и командует долиной, по [361] которой идет главный путь от русской территории к Балху, столице Туркестана.

Оставив в Кабуле для управления сына моего Хабибуллу, я осенью 1888 года отправился в Мазар-и-Шериф и вернулся обратно лишь в июле 1890 года. Пока я был в Туркестане, умер мой старый верный слуга, генерал Ахмед-хан, который был моим посланником в Индии. Новый вице-король Индии, лорд Лансдоун, написал мне письмо, в коем дал некоторые советы относительно внутренних дел Афганистана. Но я не мог принять этих советов, что наверное не понравилось вице-королю; об этом скажу после на своем месте.

Султан-Мурад бежал из Кундуза и присоединился к Исхаку в Русском Туркестане, где они остаются по настоящее время.

Пока я был в Мазар-и-Шерифе восстало население Бадахшана. Я подверг жителей наказанию, и с тех пор они больше не дают мне повода к беспокойствам.

За время моего пребывания в Туркестане случилось еще одно событие. В декабре 1888 года, когда я делал смотр моим войскам в Мазар-и-Шерифе, один из солдат выстрелил в меня из своей винтовки. Я едва спасся от смерти, и это спасение было чудом как для меня, так и для окружающих; невозможно понять, каким образом пуля пробила кресло, на котором я сидел, и вместо того, чтобы ранить меня, ранила [362] пажа, который стоял позади меня. Я сохраняю этот стул как курьез. Я человек полный и занимал весь стул, поэтому непонятно, как это пуля не прошла чрез мою грудь. Я верю в то, что если Бог желает спасти человека, то его никто не может убить, ибо говорится в коране: «смерть твоя определена заранее, и она наступит ни на одно мгновение ни раньше ни позже назначенного времени».

Но должна же, однако, быть какая-нибудь причина, которой я обязан своим спасением! Думаю, что следующая история может это объяснить. Когда я был мальчиком, мне сказали, что некий святой имел такой талисман, который он писал на листке бумаги, и если кто-нибудь сохранял про себя этот талисман, то ему нельзя было причинить вреда никаким огнестрельным или другим оружием. Сначала я не верил в силу этого талисмана; поэтому, чтобы испытать его, я привязал талисман на шею барана и, хотя очень старался застрелить его, не мог однако даже и ранить его. После этого я уверовал в силу талисмана, привязал его к правой руке и ношу его с детства по настоящее время, вследствие чего пуля могла пройти через меня, не причинив мне никакого вреда.

Причина, вызвавшая покушение солдата, осталась, к сожалению, невыясненной, потому что стоявший рядом генерал убил его одним ударом, несмотря на то, что я закричал: «не [363] убивайте его, пока не будет произведено расследование»; я полагаю, что солдата подговорил более сильный и скрытый враг.

Следующее затем важное событие, случившееся во время моего пребывания в Туркестане, заключается в том, что две мои жены подарили мне двух сыновей: один родился 15 сентября 1889 г. и назван Магомет-Омар, по имени второго друга пророка; второй родился в октябре и назван Гулам-Али, по имени четвертого друга и любимого зятя пророка. Мальчик этот для отрады населения находится теперь в Туркестане, так как я, государь, не могу там находиться сам. Магомет-Омар, скорее слабый мальчик, живет в Кабуле и присутствует на дурбарах своего старшего брата Хабибуллы, также как и прочие братья, и с тем же этикетом, который установлен для моего дурбара (Всем своим сыновьям эмир приказывает жить в собственных домах, при чем раз в неделю они обязаны являться с поклоном к эмиру, затем к старшему его сыну Хабибулле. Со стороны эмира это благоразумная мера, потому что сыновья эмира приучаются смотреть на своего старшего брата как на первое лицо после эмира (посетивший Англию в 1895 году сын эмира Шахзада есть настоящий брат Хабибуллы; остальные происходят от других жен Абдурахмана).).

По возвращении моем в Кабул после двухлетнего отсутствия я нашел, что сын мой Хабибулла так разумно управлял страной и так согласно моим желаниям, что я наградил его [364] двумя орденами: один за отличное управление государством, а другой за быстрое подавление восстания моих собственных солдат, баталиона хезарийцев, в Кандагаре; сын мой в этом случае действовал так храбро, что один въехал в толпу мятежных солдат, не опасаясь никакого вреда. Этим смелым шагом он показал солдатам, что он им доверяет; иначе он бы не осмелился подойти к ним без телохранителей. Он обещал им обратить внимание на их жалобы и положить конец злоупотреблениям. Кроме того, Хабибулла подавил также попытки двух других меньших восстаний, которые, согласно поступившим донесениям, должны были вспыхнуть в других местах. С тех пор я уполномочил Хабибуллу руководить вместо меня публичными дурбарами, потому что вполне доверяю его такту и мудрости; в моем собственном ведении я оставил внешние дела и более важные дела внутреннего управления страной.

Так как я посвятил эту главу исключительно гражданским войнам и беспорядкам, то не буду больше останавливаться на вещах не имеющих с ними тесной связи.

Война в Хезаристане.

Это последняя из четырех значительных гражданских войн, которые были во время моего правления. Я полагаю, что после этой войны [365] государство выиграло в отношении престижа, силы и власти больше, чем от какой-нибудь другой войны по следующим причинам: 1) В течение многих веков хезарийцы были ужасом для кабульских правителей; даже великий Надир покоритель Афганистана, Индии и Персии, не был в состоянии управиться с этими смутьянами. 2) Хезарийцы всегда тревожили путешественников в северных, южных и западных областях Афганистана, и когда разбоям положен был конец, то в стране водворились мир и порядок. 3) Хезарийцы всегда готовы были присоединиться ко всякому иноземному завоевателю, потому что они считают афганцев неверными: хезарийцы шииты, а афганцы сунниты (Сунниты верят, что четыре друга Магомета равны самому пророку; шииты же верят, что действительным другом Магомета был лишь Али, а остальные три несправедливо присвоили себе преимущество пред Али.). Великий Могол, император султан Бабер, рассказывает в своей автобиографии (в начале XVI столетия), что он не мог бороться в открытом поле с этим сильным народом. Он говорит так: «я овладел их позицией, благодаря тому, что мы напали на них ночью врасплох, заняли проход Марк и во время утренней молитвы напали на хезарийцев и побили их от всего сердца». Автобиография султана Бабера указывает также на то, что и в то время хезарийцы постоянно нападали на [366] путешественников, делая дороги опасными для проезда без помощи сильного конвоя.

Чтобы осведомить несколько моих читателей относительно хезарийцев, необходимо упомянуть, что они населяют средину Афганистана, занимая сильные долины и горные вершины, простирающиеся на запад от Кабула, Газни, Келат-и-Гильзая, по соседству с Гератом и Балхом. Кроме этого обширного пространства, занимаемого хезарийцами как свою родину, они распространены также по всей стране и встречаются в каждом городе и каждой деревне. В Афганистане говорят, что пришлось бы всем работать как ослам, если бы порабощенные ослы-хезарийцы не работали (Самые тяжелые работы в Афганистане исполняются хезарийцами, и почти нет дома, в котором бы не служил хезариец в виде работника.). Происхождение хезарийцев смешанное: ядром послужила военная колония монголов. Абдул-Фалал в 16-м столетии писал про хезарийцев, что они представляют собою остатки армии Мерин-хана, внука Чингиз-хана. В Афганистане существует установившееся мнение, что большая часть завоевателей, приходивших в Индию с Запада, имели обыкновение поселять своих воинов вдоль по пути наступления, для того, чтобы обеспечить себе отступление в случае необходимости. Этим и объясняется то, что остатками нашествия монголов служит расселение хезарийцев от одного конца страны до другого, от запада к востоку, [367] совершенно так же, как Александр Великий поступил с кафирами, расселив их от Коканда до Бадахшана, Читрала и границ Пенджаба. Все эти племена — шииты.

Ознакомив читателей с этим трудолюбивым и храбрым народом, его происхождением и распространением, буду продолжать теперь изложение событий и последствий этой войны. Хотя хезарийцы имели обыкновение постоянно нападать на путешественников и нарушать мир в стране, это само по себе не послужило бы для меня единственной причиной, чтобы предпринять против них серьезные меры; тем более, что некоторые из вождей хезарийцев относились ко мне дружественно, что давало им право на взаимность с моей стороны. Но в 1888 году, когда я был опечален большим несчастьем, разразившимся в Туркестане, и двигался к Мазар-и-Шерифу чрез Туркестан, одно из племен хезарийских, Шейк-Али, живущее к северо-западу от Бамиана, восстало против меня и воспретило моим чиновникам закупать у них фураж и продовольствие. Это причиняло большие затруднения во время путешествия. На обратном пути в Кабул, в 1890 г., я оставил Кудуз-хана правителем Бамиана, приказав ему время от времени приглашать к себе вождей хезарийских, награждать их халатами, жалованьем и проч., чтобы приучить их быть верными подданными.

Вскоре произошло новое возмущение [368] хезарийского племени Шейх-Али, которое поддалось наущениям Гуссейна и других вождей, взялось за оружие и принялось за набеги на караваны, а потом напало даже на один отряд моих войск. В виду этого я решил послать против них армию. Хезарийцы потерпели поражение; многие были убиты, другие подчинились моей власти, а остальные доставлены были пленниками в Кабул. Я обошелся с пленниками очень снисходительно и вскоре отпустил их домой, обязав в будущем быть мирными и лойяльными подданными.

Тем не менее весною 1891 года некоторые хезарийцы опять начали свои набеги и нападения на путешественников и караваны, вследствие чего мои военные начальники, квартирующие в Газни, написали хезарийским вождям, главным образом Уругзану, указывая им на то, что четыре наши соседние державы будут считать нас очень слабыми, видя, что наши собственные подданные находятся между собою в распрях и не могут жить между собою мирно; мы за это будем пользоваться дурной славой, поэтому благоразумнее будет, чтобы они признали верховную власть эмира и перестали ссориться между собою. Хезарийцы делали набеги и грабили соседних подданных в течение последних 300 лет, а между тем ни один из эмиров не обладал достаточной властью, чтобы сделать их мирными; вследствие этого хезарийцы стали считать себя слишком сильными, чтобы их можно было [369] победить, и получили таким образом преувеличенное мнение о своем могуществе. В ответ на полученное ими письмо они ответили следующим письмом, под которым подписались и приложили печати около двух-трех дюжин вождей: «Если вы, афганцы, горды поддержкой вашего временного эмира, то мы еще более горды поддержкой нашего духовного эмира, которым является Хозяин меча Зульфикара».

Хезарийцы подразумевали под этим, что они, как шииты, считают Али ближайшим к Богу, намекая в письме, что Али сильнее меня. Нет сомнения, что друг нашего пророка Али есть наш духовный вождь и его святая поддержка много значит. Но верно также и то, что эта поддержка никогда не дается нечестивым мятежникам.

Далее они продолжают в письме:

«И почему вы, афганцы, говорите в вашем письме про «четыре соседние державы», а не про пять, чтобы включить и нас? Советуем вам подобру-поздорову убраться от нас».

Увидев это письмо, я приказал весною 1891 г. выступить для наказания хезарийцев: Абдул-Кудузу из Бамиана, генералу Шир-Магомету из Кабула и бригадиру Забардост-хану из Герата. Общее начальство я вверил Кудуз-хану. Сила хезарийцев заключалась в затруднениях, сопряженных с движением по гористым местам при отсутствии дорог. Но сердарь Кудуз-хан [370] разумно и храбро вел с ними борьбу и, разбив неприятеля, овладел городом Урузганом, который служил опорным пунктом хезарийцев. После этого поражения многие хезарийские вожди покорились моей власти, вследствие чего Кудуз отправил их в Кабул повидаться со мною. Со всеми явившимися ко мне (около 100 чел.) я обошелся чрезвычайно мягко и дружественно, потому что знаю, что они много столетий были независимы; в виду этого я не хотел быть с ними суровым, а стремился покорить их любезностью. Я их всех одарил ценными халатами (почетной одеждой) и по 1000-2000 рупий наличными каждому, что они считали обильным вознаграждением за потерю урожая, понесенную во время войны; затем я отпустил их обратно к себе домой.

Следовавшую затем зиму хезарийцы были спокойны, но весною 1892 г. они возмутились еще более серьезно. Главным двигателем этого восстания явился Магомет-Азим-хан Хезарийский, которому я даровал даже титул сердаря, чтобы сравнить его с моими собственными родственниками. Являясь знатным чиновником, по моему собственному назначению, Азим имел огромное влияние на хезарийцев, которые в значительном числе откликнулись на его призыв, чтобы восстать против меня. Ближайшим помощником Азима в восстании был другой предатель [371] Кази-Узгар, который считался духовным вождем хезарийцев.

Чтобы воспрепятствовать движению моих войск, хезарийцы прервали сообщение между Кабулом, Кандагаром и другими частями страны. Я направил против хезарийцев генерала мир-Ата-хана из Газни с 8000 человек, а Магомет-Гуссейна, который был вождем хезарийским и врагом упомянутого выше Азима, двинул с юга. Мятежники потерпели поражение. Азим вместе со своим семейством был взят в плен и доставлен в Кабул, где умер в тюрьме.

Магомет-Гуссейна, по возвращении его в Кабул, я наградил бриллиантовой звездой и княжеской шапкой, так что на его долю выпало больше чести, чем кому-нибудь иному из его племени, и, чтобы венчать все, я назначил его управителем Хезаристана. Так как сердарь Абдул-Кудуз-хан серьезно заболел, то я его пригласил в Кабул полечиться у моих врачей.

Но Магомет-Гуссейн, этот изменник, которому я оказал столько почестей за его заслуги во время упомянутой сейчас войны, изменил мне. Он не только поднял восстание во всем Хезаристане, но даже хезарийцев, обитающих к северо-западу от Газни и отличающихся преданностью правительству, он также привлек к восстанию. Раньше всего они разграбили военные запасы и материалы, хранившиеся в складах. Пламя восстания на этот раз распространилось [372] по всей стране, всюду, где только жили хезарийцы. Находившиеся в Кабуле в плену, даже многие хезарийцы из моей личной прислуги, с которыми я обходился очень хорошо, все бежали, чтобы присоединиться к мятежникам; жители селения Дихавшара и хезарийцы из деревень пригородных Кабула также перешли на сторону мятежников. Так как хезарийское население, как я уже упомянул, рассеяно по всему Афганистану, то опасность общего восстания была очень велика.

Около того же времени индо-британское правительство настаивало на присылке в Кабул своей миссии под начальством лорда Робертса, вместе с сильным войском, что могло бы показаться афганцам в таком виде, что я сам не могу управиться с мятежниками и что англичане явились для оккупации страны. Одновременно с этим возникали беспорядки в Меймане; Умра-хан из Баджаура угрожал моим войскам в Джелалабаде, а между тем правительство Индии оставляло его безнаказанным. Необходимо было сразу принять все меры, чтобы подавить восстание и устранить все эти тревоги.

В виду сказанного я приказал генералу Гулям-Хайдеру выступить против хезарийцев из Туркестана со всеми войсками, которые только он может собрать; эти силы должны были наступать на хезарийцев с северо-запада. С другой стороны наступали войска из Герата под [373] начальством его правителя Кази-Саид-уд-Дина. Кроме того я направил еще на хезарийцев с юго-востока сердаря Абдулла-хана из Кандагара, а бригадира эмира Магомета из Кабула. Таким образом готовилось нападение на мятежников со всех сторон.

Многие афганские начальники ходатайствовали, чтобы я им разрешил поднять хлебопашцев против хезарийцев, на которых они смотрели как на врагов страны и религии. Я этого не разрешал до того времени. Но на этот раз я издал общий приказ, что каждому разрешается явиться на помощь правительству, чтобы наказать мятежников. На этот призыв явилась большая сила добровольцев, около 30,000 человек, которые двинулись в страну хезарийцев под начальством своих вождей.

Но еще до прибытия этих добровольцев хезарийцы были разбиты: с трех сторон соединились вместе Саид-уд-Дин и Абдулла, к ним присоединился около Урузгана бригадир Магомет-хан. Бригадир сражался храбро и с большим умением; он нанес поражение соединенным силам хезарийцев и взял в плен их вождя, изменника Магомет-Гуссейна, а также Расул-хана, Таджей-хана и Магомет-Гассана, который известен был под именем «санкгурд» (т. е. «тверд как камень», намекая этим на его храбрость), вместе с некоторыми другими начальниками и воинами. Все пленники были [374] доставлены в Кабул; страна была таким образом очищена от сеятелей смуты. Жители успокоились и стали обыкновенными мирными подданными; теперь нельзя найти никого, кто мог бы возбудить народ к восстанию, так как таких поджигателей не существует больше.

По прибытии в Кабул Магомет-хан был назначен мною первым генералом в армии, а также наблюдающим за городом Кабулом и заведывающим моим двором. Для офицера в Афганистане это величайшее отличие, это даже выше должности командующего войсками вне Кабула; но храбрый генерал заслужил это отличие за свою славную победу. Все офицеры, участвовавшие в этой войне, были награждены мною сообразно со своими заслугами. Некоторые из хезарийцев просили меня назначить их в их родную страну; но мои отношения к хезарийцам можно характеризовать следующим стихом:

«Пока ты помнишь своего сына, а я свой хвост,
Дружбе между нами не бывать».

(Это любимый рассказ эмира, и он часто это повторяет. Упомянутые слова были сказаны змеей, которая укусила сына садовника. Садовник хотел убить змею, но она убежала в свою нору; пока она вползала в нору, садовник успел отрубить мечом хвост змеи. Это так напугало змею, что она уже днем не показывалась из норы. Садовник хотел все-таки поймать ее и убить, в виду чего он подошел к норе и стал говорить змее: «о, мой дорогой друг! я и все цветы сада скучаем по тебе; выходи из норы и доставь нам удовольствие пользоваться твоим обществом; избавь нас от несчастья, в котором мы находимся, благодаря твоему отсутствию». На это змея и ответила упомянутыми выше словами.) [375]

Можно сказать, что последняя хезарийская война, которую я сейчас описал, является последней гражданской войной в Афганистане; и я серьезно надеюсь, что в стране больше нет опасности гражданских войн, так как принятая мною политика, как я полагаю, способна поддержать мир. Подданные афганские, как и начальники, достаточно просвещены, чтобы понять выгоды мира и невыгоды войны и мятежа. Могу доверчиво надеяться, что и в будущем подданные мои будут поддерживать мир какой только желателен.

Излагая в этой главе события гражданских войн, бывших в Афганистане, я считал излишним упомянуть о некоторых других небольших стычках, происходивших за это время, как, например, с шинварийцами и другими пограничными разбойничьими племенами или с Омра-ханом из Джандола; все эти стычки не имели особого значения. Но я должен упомянуть о других двух стычках, случившихся между моими властями и русскими, в дополнение к бою под Пенде, который имел огромное значение.

Весною 1892 года полковник Ионов, — тот самый, который арестовал капитана Юнгхесбенда в августе 1891 года, двинулся в Шугнан и в июле столкнулся с отрядом афганских [376] войск, бывших под начальством Шамсудин-хана около Соматаша, на крайнем восточном берегу озера Яшил-кудя. Полковник Ионов требовал от Шамсудина, чтобы он удалился, оставив позицию ему, Ионову; на это капитан Шамсудин ответил, что он слуга эмира из Кабула и обязан исполнять лишь приказания своего государя, а не приказания русского офицера. За это полковник Ионов нанес капитану Шамсудину удар кулаком по лицу. Это было такое оскорбление, что афганский офицер не мог пропустить его так; поэтому в тот момент, когда полковник Ионов выхватил шашку, Шамсудин выхватил револьвер и выстрелил в полковника Ионова; пуля прошла мимо, задев только его пояс, и ранила солдата, стоявшего рядом. Вслед затем начался бой. Так как у полковника Ионова была большая сила, а афганцев было только 10-12 человек, то сражения собственно не могло быть, а храбрый Шамсудин и его солдаты были все убиты.

Несмотря на это незаконное действие России, английское правительство не сделало никаких действительных шагов по этому поводу; я же, связанный моим договором, не мог непосредственно обращаться к России. Этот случай может быть прибавлен к описанному уже событию той же категории, которое случилось под Пенде.

Во время хезарийского мятежа один русский [377] офицер двинулся прямо чрез Афганистан. Это являлось известным нарушением верности со стороны русского офицера; но когда он увидел, что за ним следят афганские власти, то он извинился, сказав, что он это делал так себе, не серьезно.

В сентябре 1893 года, узнав о миссии сэра Мортимера Дюранда, находившегося уже на пути в Кабул, русские власти направили отряд своих войск в Мургаб, афганский город в Бадахшане, угрожая расположенным там афганским войскам. Услышав эти новости, я сейчас же написал Дюранду, который в это время находился в Джелалабаде, на полпути между Пешавером и Кабулом, а также известил правительство Индии. Сэр Мортимер, в ответ на мое письмо, настойчиво советовал мне самым серьезным образом приказать моему генералу, находившемуся в Мургабе, сайяд-Шах-хану, не сражаться с русскими, которые, однако, двигались все прямо, чтобы овладеть этим городом силою, по своему обыкновению.

Но я уже знал, что если предоставить русским поступать согласно своим обычным действиям, то они разобьют мои войска на границе, затем будут брать один город за другим и уже не остановятся больше. К счастью афганские власти были уже научены и показали русским, что им не всегда можно будет делать все, что им хочется. Генерал Шах-хан [378] ответил на их пушки сильным огнем. Увидев, что афганские войска готовы к действиям, русские ушли обратно, оставив победу в руках афганцев. Это значительно возвысило престиж афганских войск. С того времени русские прекратили свои вторжения в Афганистан; это была последняя стычка.

Вследствие заключения договора с Дюрандом в 1893 году, в некоторых областях, включенных в сферу влияния Англии, население, восстало и сильно боролось против правительства Индии; те же жители, которые по договору признаны были моими подданными, покорились моей власти без всяких волнений, за исключением вазиров, которые продолжали свои обычные действия, но не причиняя большого вреда. Но один народ, именно население Кафиристана (Это гористая страна к северо-западу от Афганистана. Кафири-стан значит страна, населенная кафирами, точно также как Афгани-стан, Турке-стан обозначают страны, населенные афганами, турками.), пожелал сражаться против меня

Я не желал оружием завоевать Кафиристан, который должен был быть присоединенным к Афганистану согласно Дюрандовскому договору. Я возымел мысль сделать это население моими мирными подданными, посредством любезности и кротости. Для этой цели я несколько раз приглашал в Кабул вождей кафиров, награждал их обильно рупиями и подарками и затем [379] отпускал их обратно домой, чтобы они потом могли рассказать это своим соотечественникам. Кафиры, однако, такие дикари, что они обыкновенно променивали своих жен на коров у соседних афганцев; это вызывало всегда много ссор относительно сравнительной ценности жены или коровы. Они не оценили мою любезность. На деньги, которые они получали от меня, они покупали винтовки, чтобы сражаться против меня.

Около того же времени Россия заняла Памиры и приблизилась к Кафиристану с разных сторон, продолжая наступать далее. В виду этого я признал необходимым не медлить более.

Причины, вызвавшие мое нашествие на Кафиристан, заключались в следующем:

Первое. Русские могли быстро и неожиданно занять Кафиристан, признавая его независимым. Этим они могли бы оправдать свое занятие страны, и я полагаю, что было бы затруднительно вытеснить их оттуда.

Второе. Многие афганские города в областях Джелалабада, Паншира и Лэгмена в прежние времена принадлежали кафирам. И если только русские овладели бы Кафиристаном, они могли бы убедить жителей возобновить свои претензии на эти города. Это повело бы к разрушению афганского правительства, так как дало бы русским повод к вмешательству в дела Афганистана.

Третье. Воинственные кафиры, обитающие по всей северо-западной границе Афганистана, от [380] востока к западу, явились бы источником опасений за мой тыл, в случае если бы афганское правительство было занято войной с какой-нибудь иностранной державой. Было также важно покорить кафиров в видах экономических и торговых, открыть дороги от Джелалабада, Асмара и Кабула для сношения с северными и северо-западными стоянками афганских войск. Немаловажной причиной служило также желание положить конец постоянным столкновениям с соседними афганцами, что приводило к убийствам с обеих сторон. Наконец, можно было надеяться в будущем обратить храбрых кафиров в полезных солдат.

В виду упомянутых выше причин я решил завоевать Кафиристан. Раньше, однако, необходимо было считаться с вопросом о приготовлениях к войне и выбором наиболее удобного времени для наступления. Первый вопрос не вызывал особых затруднений, но относительно второго вопроса необходимо было серьезно подумать. После долгого размышления я пришел к решению, что мои войска должны вступить в Кафиристан зимою, когда горные вершины покрыты глубоким снегом.

Причины, заставившие меня выбрать зимнее время для наступления, заключались в следующем:

Первое. Я знал, что кафирам нельзя будет противостоять моим обученным войскам в [381] открытом поле, но они будут укрываться в горах, куда нельзя будет доставить орудий.

Второе. Если бы я наступал в такое время, когда перевалы открыты, то кафиры ушли бы в русские пределы и, признав над собою верховную власть России, уговорили бы русских вмешаться в их пользу. После этого Россия заявила бы свои права на всю страну, включая и территорию к северу и западу от границ моей страны.

Третье. Кафиры очень храбры. Если бы я напал на них летом, когда горы открыты, борьба была бы суровая и кровопролитная для обеих сторон. Поэтому я выбрал зимнее время, когда кафиры сидят по домам.

Четвертое. Христианские миссионеры имеют обыкновение вмешиваться всюду, где только им представляется случай, поэтому они причинили бы мне затруднения и при завоевании кафиров, в виду чего необходимо было не терять времени, покорить и присоединить страну раньше, чем об этом распространятся разные толки. С этой точки зрения многие признают, что я был прав, если вспомнят — что по этому вопросу писалось в английских газетах...

Для наступления в Кафиристан я сделал следующие распоряжения. В течение осени я постепенно сосредоточил много войск, а также военных запасов всякого рода, в четырех пунктах. Главные силы были под общим начальством капитана Магомет-Али-хана и других [382] офицеров пехоты, артиллерии и кавалерии; колонна эта должна была двинуться чрез Паншир в Кулуш — самый сильный пункт в Кафиристане. Вторая колонна, под начальством генерала Гулям-Хайдера, должна была наступать со стороны Асмара и Читрала. Третья колонна, под начальством генерала Катал-хана, должна была двинуться из Бадахшана и, наконец, небольшой отряд еще под начальством правителя Лэгмена, Фаиз-Магомета.

Все эти четыре колонны были совершенно готовы, ожидая лишь мое приказание, чтобы выступить в любой момент. Так как четыре стоянки, где сосредоточены были войска, являются сами по себе важными пограничными пунктами, то никто и не заподозрил, что в этих пунктах совершаются особые какие-нибудь приготовления. До последней минуты никто не имел представления о том, что целью сосредоточения войск служит неожиданное нападение на Кафиристан.

Зимою 1895 года я отдал приказания всем четырем колоннам одновременно вторгнуться в Кафиристан со всех сторон. Это было успешно выполнено, и в течение 40 дней страна эта была покорена и завоевана, а войска возвратились обратно в Кабул весною 1896 года. Когда христианские миссионеры узнали про это, то они подняли в Англии большой шум, говоря, что кафиры их братья, как христиане, хотя я не нашел среди них ни одного христианина. [383] Религия кафиров, о которой я написал отдельную книгу, представляет собою курьезную смесь древнего идолопоклонства и суеверий.

Пленных кафиров я переселил из их страны и дал им область Пагман, недалеко от Кабула, где климат отличный, напоминающий климат их страны. Для воспитания кафиров я открыл несколько школ; но в виду того, что кафиры народ воинственный, у них молодое поколение обучается для военной службы. В Кафиристане я поселил много отставных афганских солдат и воинственных племен афганских. Я предполагаю еще построить сильные укрепления вдоль по границе Кафиристана, чтобы защитить границу от нападений. Когда здесь жили кафиры, граница была слаба и совершенно беззащитна и предоставлена произволу русских, которые уже заняли Памир.

Я намереваюсь укрепление Кулуш (который находится в центре Кафиристана в наиболее неприступной части страны) обратить в военную стоянку для главных сил моей армии на северной границе; здесь также будут устроены большие запасы военных материалов, амуниции и пр.

Читателю, может быть, будет небезынтересно знать, что ворот Кулуша найден был камень, на котором выгравировано было следующее:

«Великий Могол, император Тимур, был первый мусульманский завоеватель, покоривший [384] страну этого непокорного народа до сего пункта. Но он не мог взять Кулуш, вследствие его трудной позиции».

Мой главнокомандующий, капитан Магомет-Али, выгравировал на том же камне следующее:

«В царствование эмира Абдурахмана-Гази, в 1896 году, весь Кафиристан, включая и Кулуш, был завоеван им, а жители его присоединились к правой и святой религии ислама и запечатлели в своем сердце следующий стих корана: «правда и добродетель явились, а неправда исчезла».

В этой войне, как и в войне с хезарийцами, мусульманские общины предложили мне добровольно свои услуги. К этому добавлю, что война в Кафиристане была последней войной за мое царствование.

ГЛАВА XII.

Эмигранты и изгнанники.

Есть еще вопрос, который считаю весьма важным, пока я жив, и который приобретает еще более живое значение после моей смерти, увеличивая права моего сына на престол.

Я старался всеми мерами привлечь к своему двору правителей и начальников соседних стран, а также наиболее влиятельных сторонников моих соперников из Индии и России. Большая часть [385] этих лиц, по моему приказанию, состоит лично при моем сыне, и их взаимные отношения таковы, что многие из них являются его ближайшими друзьями. Друзья эти могут быть ему необходимы не только как опытные советники, но и благодаря влиянию их, которое может послужить к увеличению числа сторонников моей семьи.

Упомянутых выше вождей и начальников можно разделить на четыре категории:

1) Те, которые были независимыми владетелями со стороны северо-западной границы Афганистана и владения их были заняты Россией; к таковым относятся: бек Журабек, бывший бек Куляба, со своей семьей; Шах-Махмуд, бывший правитель Дарваза, с семьей; Тарах-Измаил из Рушана, сын эмира Бухарского, и некоторые другие.

2) Некоторые беки и вожди с того же соседства: как Юсуф-Али с семьей, беки Джахандар, семья и родственники Хакима, владения которого я сам присоединил к Афганистану в первые годы моего правления.

3) Некоторые начальники, которые воевали против Англии или были недовольны дружбой Англии, явились ко мне под мое покровительство, — как Умра-хан, Мурад-Али и другие начальники пограничные. [386]

4) Те, которые были либо изгнаны из Афганистана либо являлись сторонниками некоторых моих соперников. Этих последних можно подразделить на следующие категории:

а) Имеющие свои собственные партии, — как Нур-Али-хан или другие сыновья Шир-Али-вали Кандагарского, которые теперь покинули Индию и находятся при мне; Магомет-Гассан-хан, также бывший в Индии, а теперь при мне; сын эмира Шир-Али, живущий в Индии, мой друг и состоит на пенсии; Ахмет-хан с Кунара, тоже при мне; Али-Магомет-хан и другие сыновья моего дяди; Вали-Магомет-хан и другие.

б) Сторонники и партизаны Аюб-хана, у которого была наиболее сильная партия сравнительно с другими моими соперниками. Нет надобности переименовать их всех. Все они бежали, за исключением нескольких, среди которых не мало получающих от меня жалованье, и они довольны.

в) Бывшие сторонники Якуб-хана. Многие из них вступили ко мне на службу; в сущности среди них нет ни одного человека, имеющего значение. Таким же образом и многие из свиты сердаря Хашим-хана тоже покинули его, за исключением лишь нескольких слуг.

г) Живущие в изгнании в России, Индии или в Русском Туркестане, у которых нет собственных партий и сами они тоже не [387] принадлежат к каким-нибудь партиям; они или сами бежали из Афганистана или были высланы мною за дурное поведение; из этой последней категории лишь немногие не были прощены, когда обращались с просьбой о прощении и разрешении вернуться домой.

5) Наконец, к последней категории надо отнести бежавших с Исхак-ханом после его восстания в 1888 году. Собственные братья его состоят у меня на службе, остальные лица его свиты встретили от меня полное внимание и в будущем вернутся домой и сделаются мирными подданными.

Таким образом, не существует соперника на престол в Кабуле, могущего нарушить мир моего сына. Является очевидным тот факт, что, если бы какая-либо великая держава назначила в Афганистан величайшего воителя, то он там ничего не мог бы сделать сам, без войск и сторонников. Я совершенно понимаю тактику дипломатов, которые держат в своих руках соперников соседних государей в качестве заложников, для того, чтобы обуздывать соседних государей в случае их несогласия со своими желаниями. Но дерево без корней стоять не может, как и не может стоять дом без фундамента.

Надеюсь, что сыновья мои последуют моему совету и моему примеру в этой политике и дадут у себя приют всем лицам соседних [388] государств, имеющим значение и ищущим покровительство в их владениях. Эти люди принесут им всегда пользу своей поддержкой и противодействием их врагам.

Конец первого тома.

Текст воспроизведен по изданию: Автобиография Абдурахман-Хана, эмира Афганистана, Том I. СПб. 1901