БОРНС А.

ПУТЕШЕСТВИЕ В БУХАРУ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

ГЛАВА XII.

ЧЕНАБ ИЛИ АСЕСИН В СЛИЯНИИ С САТЛЕДЖЕМ ИЛИ ГЕЗУДРОМ.

[Ченаб. — Слияние. — Берега Ченаба. — Утч. — Произведения.]

Асесин Греков или новейший Ченаб впадает в Инд при Миттане, соединив в себе предварительно воды всех рек Панджаба. Слияние это совершается без всякого особенного шума, или усилия, ибо берега отлоги с обеих сторон, а русло широко: стремнина отбрасывается на восточную сторону, от чего вода опадает ниже своего обычного уровня; но это не причиняет опасности. Как Эвфрат и Тигр, по слиянии их друг с другом во время течения к океану, названы рекою Арабов, так Панджнад или Пятиречие придано было этой части Ченаба; но эти наименования неизвестны жителям, [439] обитающим на их берегах, и, кажется, приняты только для географического удобства.

Под 29° 20' Северной широты, в пяти милях выше Уча, Ченаб принимает Гарру или соединенный поток Биаса и Сатледжа (Hyrhasis и Hesudrus древности). Слияние этих двух рек также совершается без всякого усилия; низкие берега обеих рек способствуют беспрерывной перемене места их соединения, которое год тому назад было на две мили выше настоящего.

Такое обстоятельство представляет затруднение в определении относительной величины этих рек при их слиянии; и та и другая имеют около 500 ярдов ширины, по течение Ченаба гораздо быстрее. Тотчас же по слиянии соединенные потоки превосходят 800 ярдов в ширину; потом, в своем течении к Инду, Ченаб хотя иногда и разливается на большее пространство, однако же редко в ширину имеет 600 ярдов. В этой части своя [440] его течения он также подвержен переменам. Самая большая глубина его находится при его впадении в Инд; тут она превосходить двадцать футов; но по мер удаления от этого места вверх по реке она уменьшается до пятнадцати. Течение воды в Ченабе быстрее, чем в Инде: оно равняется трем с половиною милям в час. Ченаб имеет несколько песчаных мелей; но они не препятствуют плаванию по нем зограков или плоскодонных судов, число которых простирается до сорока между Учем и Миттаном, на протяжении сорока миль, или на пространстве пятидневного плавания.

Берега Ченаба редко поднимаются более трех футов над поверхностью воды: они открыты более, чем берега Инда, и менее поросли тамариском. Близь этой реки растут зеленые тростники, несколько сходные с сахарным тростником, и еще кусты, называемые уехан, листья которых походят на буковые. Вся эта страна в высшей степени обработана и перерезана [441] различными каналами. Почва ее тучна и необыкновенно плодородна; урожай всегда обилен; рогатый скот крупен и многочислен; селений чрезвычайно много: все они осенены высокими деревьями. Некоторые из этих селений служат только временными жилищами для пастушеских племен, переходящих из одного места в другое; по на обоих берегах реки есть много и постоянных селений. Безопасность их ни сколько не зависит от наводнений Ченаба и Инда, ибо рассказы о разлитии этих рек почти всегда преувеличены: разлив редко бывает более двух миль по обе стороны берегов.

Единственное замечательное место на Ченабе, ниже впадения в него Гарры, есть Уч. Город этот стоит в четырех милях на запад от реки и, вероятно, обязан выбором своего местоположения слиянию двух судоходных рек в его окрестностях. Окружающая его страна превосходно обработана: табак в особенности растет здесь роскошно; по миновании поры [442] разлития, весь этот край представляет один полог зеленых полей и пастбищ. Произведения здешних садов различны: винная ягода, виноград, яблоки, малина, фалза, приносящая кислые ягоды, встречаются повсюду вместе с другим растением, называемым биди мишк (душистая ива). Роза, бальзамин, полевая лилия также раждают приятные воспоминания; кроме этого здесь есть много растений чуждых Индии. Чувствительный куст, называемый шарму, т. е. скромный, показался мне необыкновенно удивительным: его листья от прикосновения к ним сжимаются и опускаются на стебле, как будто бы переломленные. Индиго здесь редко созревает. Пшеница и другие зерновые хлеба возделываются преимущественно пред рисом, который не составляет пищи для жителей, так как в Синде и других нижних провинциях Инда, хотя всегда может быть добыт в большом количестве. [443]

ГЛАВА XIII.

СТРАНА БАУАЛ ХАНА.

[Границы. — Свойство страны. — Ее сила и важность. — Даудпутрасы. — Их происхождение. — Царствующая Фамилия. — Торговля Бауалпура.]

Небольшое владение, лежащее на восток от Инда, между границами лагорского Магараджи и синдских эмиров, принадлежит Бауал Хану Даудпутра. Можно сказать, что границы его на север обозначены Сатледжем или Гаррого; при Бауалпуре они переходят эту реку и, простираясь на запад к месту, называемому Джалалпур, включают в себе часть страны между Сатледжем и Асесином и между Асссином и Индом. Раджпутское владение Биканиров примыкает к этому управлению с востока. На юг оно имеет Джайзалмир; а с той страны, где приближается к Синду, полоса земли в четыре мили [444] шириною остается в обоих владениях невозделанною для устранения споров о границах.

Большая часть этого края состоит из бесплодных пустынь, покрытых песчаными холмами. В местах, прилегающих к рекам, земля богата и плодоносна подобно другим берегам Инда, и орошается ежегодным его разлитием. Городов здесь не много, и они далеко отстоят друг от друга; но по Ченабу заметно много хижин. Бауалпур, стоящий на левом берегу Сатледжа, имеет народонаселение почти в 20.000 душ и может считаться торговою столицею. Обнесенный стеною город Ахмедпур, стоящий далее на юг и величиною равняющийся половине предыдущего, служит резиденциею правителю, ибо он находится ближе к Дарауалу, древнему укреплению в степи, не имеющему при себе города и служащему единственною твердынею во всей стране. Дарауал упоминается в синдских хрониках как крепость, достойная Александра Великого. Место это было взято Мирзою Шах [445] Гузейном в 931 году геджиры; но описание осады доказывает, что он гораздо непреступнее своим местоположением, чем внутреннею силою. Крепость эта выстроена из кирпича.

Влияние бауалпурского властителя также незначительно, как и его владение: власть его подавлена Сейками; от совершенного ниспровержения она сохранена одним только договором, препятствующим Ранджит Сингу переходить чрез Сатледж. Доходы его не превышают десяти лаков рупий в год, исключая Дера Гази Хана, который, собственно говоря, принадлежит Сейкам. Три из этих лаков отсчитываются в подать лагорскому государю за земли его, лежащие на север от Сатледжа; однако же Бауал Хан окружает себя некоторою пышностью и содержит около 2000 регулярного войска (каково оно ни есть) и парк артиллерии для подкрепления усилий своих вассалов на поле брани. Все число его войска превосходит 20.000 человек. Теперешний владетель получил в наследство от своего отца огромные сокровища. [446]

Даудпутрасы принадлежат к магоммеданскому племени из шикарпурского округа, на правом берегу Инда, которым они владели в первые годы царствования Ауренгзеба. Они перешли реку и отчаянною храбростью покорили земли, которыми теперь обладают, отняв их у Дахрасов, Махрасов и других синдских племен, и живут теперь в Бауалпуре пятым поколением. Они суть потомки какого-то Дауда или Давида, как показывает и самое наименование Даудпутра; но начальники их ведут свое происхождение от святого начала — от Аббаса, дяди Магоммеда. Старшины этого племени называются Пиржени, а простой народ — Кихрени. Простолюдинам не дозволяется выводить себя от одного и того же святого корня с их властителями, что и дает повод сомневаться в блистательности родословной последних. Все это племя не превышает 50.000 душ. Даудпутрасы вообще высоки ростом, хорошо сложены и белы телом; но обезображены длинными густыми волосами, которые опускаются у них по самые плечи. [447]

Бауалпур платил дань Кабулу до тех пор, пока существовало это царство; но властитель носил титул Науаба и был почти независим. Три последние правителя приняли титул Бауал Хана от имени святого, пользующегося громкою славою в Мултане; потом название Науаб переменено было на слово Хан, под которым правитель более известен в настоящее время своим подданным. Теперешний Бауал Хан имеет около 30 лет от — роду и очень любим своим народом: он необыкновенно пристрастен к механике и много поощряет торговлю и земледелие. Лет пять тому назад он наследовал своему отцу вместо своего старшего брата, который теперь занимает место под его властью; владычество его довольно хорошо упрочено; у него три сына. Форма правления его деспотическая; во всей стране нет другого начальника, который был бы сильнее его; а формальность и тон его двора держат всех в покорности и в почтительном расстоянии. [448]

Мануфактуры бауалпурские приготовляют лунджи, славящиеся тониною тканья. Все ткачи Индусы; они составляют очень многочисленный класс и пользуются большею свободою в отправлении своей торговли, нежели своей религии. Бауалпурские купцы производят значительную торговлю европейскими товарами, которые они получают из Палли, в Маруаре, по дороге чрез Биканир и чрез пустыню и которые потом отправляют в страну Дурани, по дороге чрез Мултан и Лейю, переправляясь чрез Инд в Кахери. Индусы бауалпурские, равно и всей этой страны, суть люди самые предприимчивые: они нередко путешествуют по своим торговым делам в Балк и Бухару, а иногда и в Астрахань. В подобных случаях они отправляются на Пешауар, Кабул и Бамиан и, переправляясь чрез Окс, променивают в Бухаре свои индийские товары на произведения этой части Азии и России, ежегодно привозимые туда купцами этого города. Они очень хорошо отзываются о узбекском государе и прославляют Дост [449] Магоммеда, властителя Кабула, за покровительство, которое он оказывает торговле. Сатледж, или, лучше сказать, соединенные потоки его и Биаса, называемые Гаррою, на котором стоит Бауалпур, есть река судоходная, хотя теперь не служащая для провоза товаров. Бауалпур, однако же, не лежит ни на каком торговом пути, за исключением ведущего в Синд, откуда, как я уже и прежде заметил, не производится никакой торговли с верхними провинциями Инда. Здесь можно прибавить, что Биас есть сокращение Бипаза, в котором находятся все буквы, заключающиеся в названии Гифазис, т. е. в названии, которое мы находим в древних писателях. [450]

ГЛАВА XIV.

ПАНДЖАБ ПОД УПРАВЛЕНИЕМ РАНДЖИТ СИНГА.

[Пределы власти Ранджит Синга. — Его возвышение. — Состояние правительства. — Упадок. — Начальники. — Народ. — Военная сила. — Доходы и источники оных. — Внешняя политика. — Общий характер правительства.]

На земном шаре не много стран, которых границы политические и природные были бы так хорошо определены, как границы Пенджаба. На севере они обозначены Гималайскими горами; на западе Индом или Синдом, который также точно составляет границу Индостана к океану; на востоке и западе течет река Сатледж с четырмя родственными ей притоками, орошающими всю эту страну и придающими ей наименование Панджаба.

Вот подлинные слова историков Александра, проходившего чрез эти владения: — «большая часть этой страны ровная и плоская, чему [451] причиною, как некоторые предполагают, то, что эти реки во время своих разливов смывают столь огромное количество илу, что многие земли заимствовали и самое название от тех рек, которые чрез них протекают». В слове Панджаб или пятиречие, под которым известна эта страна в наше время, мы находим сильное подтверждение этому сказанию. Подтверждение это усиливается еще более, когда мы скажем, что три округа, лежащие между этими реками, носят одно сложное название, в котором находится слог имени каждой реки.

Я не нахожу нужным подробно говорить о физическом характере этой страны, или упоминать различные перевороты, которые сосредоточили ее под власть одного монарха. Я постараюсь только описать теперешнее состояние этого государства и его значение как политического целого вместе с свойствами и характером народа и упомяну об его средствах и могуществе. При этом я постараюсь не [452] упустить из виду нравственные и религиозные причины, способствовавшие его возвышению, равно и влияние, которое оно имеет на соседние государства.

Известно, что около половины пятнадцатого столетия индусской жрец, по имени Баба Нанак, желая омыть испорченность веры, основал секту, названную Сейк, над которою последователи его, как ему было предсказано, должны были сохранить религиозное первенство в продолжение десяти поколений. Честолюбие десятого жреца, по имени Говинд Синга, возбудило в нем желание светской власти наравне с духовною; но как по укоренившемуся преданию, существовавшему у Сейков с самого основания их секты, он не мог по примеру своих предшественников назначить себе кого нибудь в приемники, то он вмешал войну в дело религии и возбудил в своих последователях страсть к мирской славе. С этого периода мы встречаем Сейков, именуемых Халза или Синги, как народ грозный и [453] отважный, возвышающийся постепенно в своем значении до того, что он наконец мог противустать воинственным народам запада. Однако же, еще и в начале нынешнего столетия мы находим их без правителя, хотя в то время у них существовала уже форма правильного монархического правления. В этом постепенном развитии их сил ничего нет удивительного. Но мы не можем не подивиться справедливому предсказанию одного отважного путешественника (Форстера), который в 1783 году писал следующее: — «Если бы какая нибудь причина в будущем вызвала соединенные усилия Сейков для поддержания существования их империи и религии, то мы увидим, может быть, честолюбивого начальника, подавляющего своим гением и успехами власть своих соправителей и воздвигающего на развалинах их республик знамя монархии» (т. I. стр. 95). Этот отрывок был написан около времени рождения Ранджнт Синга, деяния которого в последствии вполне подтвердили дальновидность этого писателя. [454]

Под управлением этого государя Сейки совершенно изменили свою конституцию и в течение двадцати лет умели перейти из чистой республики в неограниченную монархию. Гений одного человека произвел эту перемену, хотя и должен был выдержать борьбу с сильным религиозным сопротивлением, которое более, нежели что-либо, запрещает, или отвергает демократию и общее равенство.

Эта перемена обычаев была общая; счастливый государь, ее произведший, не возвышается над своими сановниками так, как эти последние над своими вассалами, от которых они получают почитание, граничащее с обожанием. Теперь мы не видим собраний в Амритсире, священном городе Сейков, где разбирались и решались государственные дела; не видим и той свободы, которою последователи Гуру Говинда гордились, как отличительною характеристикою своего племени. Ясно, что такая перемена должна была иметь влияние на нравственные силы сейкского парода, ибо они получали свое [455] начало в религии, непричастной ни обветшалым догматам индуизма, ни развращенному магоммеданизму своих соседей, Юзуфсисов. Храбрость Сейков современна этой религии и в ней имела свое основание; их политическое величие началось с переменою их веры, и хотя потом вера эта изменилась снова, однако же, Сейки все еще держатся при своих новых догматах и продолжают оставаться совершенно отдельным народом.

Владения Магараджи Ранджит Синга упрочились в своем составе в самый ранний период в следствие многих обстоятельств, которые от него почти нисколько не зависели; он только умел ими воспользоваться. Эти владения в настоящее время простираются от Сатледжа до Инда и от Кашмира до Мултана; они заключают в себе все страны, орошаемые Панджабом или пятью данницами Инда. Здесь он совершенно обладает всеми горами и примыкающими к ним наносными равнинами. На востоке и на юге успехи его [456] оружия остановлены были Англичанами; на запади он хотя и покорил страны, лежащие за Индом, однако же не мог удержать их. На север завоевания его были преграждены снежными горами и он благоразумно ограничился приобретением одного только Кашмира и других богатых долин, окруженных меньшими горами. Во владениях, столь хорошо ограниченных природою, он занялся теми усовершенствованиями, которые возникают только в великих умах и потому тут мы видим деспотизм без своеволия, деспота без жестокости, систему правления, далеко превзошедшую все туземные постановления востока, хотя столько же неподходящую под образование Европы. В стране, покоренной иррегулярною силою при помощи хитрости и отчаянной храбрости предводителя, мы теперь видим строевые войска под начальством европейских предводителей, удерживающие завоеванные земли, находим общее распределение собственности между второстепенными начальниками в таком виде, что они, при всех средствах для поддержания [457] своих народных обычаев, ни сколько не могут быть опасными для правительства.

Очевидно, однакоже, что эти усовершенствования еще не укоренились в умах народа, и что круг их ограничивается одними пределами двора. Не менее очевидно и то, что наклонность правящего ума к усилению полезных учреждений ослабевает со старостью Ранджита, и потому не без причины можно опасаться, что они исчезнут вместе со скоропреходящею славою его царствования. Войска, неудовлетворенные жалованьем, не взирая на преизбыточность государственной сокровищницы, громкие требования их об уплате, возрастающие пошлины с купцов и торговцев, непомерность налогов на земледельцев, расхищение общественных доходов и общая испорченность нравов между высшими сановниками государства — вот признаки, не говорящие в пользу прочности управления. Но терпение народа в азиатских государствах зависит от могущества государя более, чем от [458] характера подданных. Пока Ранджит не начнет истощать своих сокровища с безрассудною расточительностью, пока ум его не ослабеет под бременем старости, до тех пор безопасно можно надеяться на непоколебимость власти в продолжение всего периода его жизни. Мне кажется, что Ранджит Сингу на поприще его жизни дано в удел основать, устроить и самому же разрушить все свое правление.

Влияние сердаров или начальников Пенджаба уменьшалось по мере возвышения их государя. Власть большей части членов первоначального сейкского союза была или уменьшена, или совсем ниспровергнута; во всех их распрях Ранджит всегда являлся посредником для того только, чтоб обессилить враждующие стороны и потом возвеличиться на их же счет. Магараджа, окружив свою личность любимцами, передал все отрасли управления своим собственным созданиям, которым счастие, более нежели их собственные достоинства, способствовало к возвышенно. [459] Доказательством этому служат Джимадар Хушал Синг и братья Джамму, трое раджей — Дихан, Гулаб и Сутджет Синг. Первый когда-то принадлежал к индуизму и исправлял должность повара у одного солдата; другие начальники хотя и происходят из менее темного начала, однако же суть потомки какого-то Ратжпута, правившего небольшою страною в Нижних Гималаях. Все эти лица составляют теперь некоторый род лиги при дворе Ранджит Синга, осыпающего их милостями. Ни один из них не обладает замечательными способностями и все, за одним только исключением, не имеют даже и первых начал образования. Нельзя думать, чтоб подобные люди имели влияние на такого властителя, каков Магараджа; однако же, они умели распространить в народе совершенно противное мнение и, употребляя в свою пользу это мнимое влияние, наполняют свои сундуки деньгами и питают усиливающийся разврат нравов. Старший брат, Гулаб Синг (умеющий читать), управляет всею соляною монополиею и [460] большею частью земель, лежащих по направлению к Джеламу. Это человек жестокий и необузданный. Диган Синг действует при дворе в то время, как брат его действуют вне оного; но он, как говорят, привязан к делу своего государя и вообще известен за хорошего человека. Теперь он занимается укреплением своего жилища близь Бембара и вооружил его пушками, взятыми из Лагора — это факт, о котором никто еще не решился донести Магарадже. Любимец благоразумно готовится на будущее время, когда власть его будет ослаблена потерею покровителя. Сын Диган Синга, девятилетний мальчик, есть единственное лице, за исключением сына Магараджи и еще двух жрецов, которому позволяется сидеть на стуле в дарбаре Ранджит Синга. Не трудно вообразить, что долгий ряд нововведений был произведен не без возбуждения зависти, а может быть и ненависти в старых сейкских начальниках.

От начальников внимание наше естественным образом должно перейти к сейкскому [461] народу. Если в первых мы видим пустоту и распадение, то во вторых находим совершенную свежесть и силу; жители вообще принадлежат к племени сильному и атлетическому, с напряженными мышцами и высоким ростом; истый Халза или Синг не знает другого занятия кроме войны и земледелия, и любит то и другое в равной степени. Нет народа, который был бы так хорошо приспособлен для надежного поддержания своего правительства; если бы он только имел более честолюбия и патриотизм (если мне позволено употребить это слово) равный своей силе, то он всегда представлял бы многочисленную массу для защиты этого правления. Его преобладание продолжает увеличиваться в числительной сил племени, которое, действуя за общее дело и на общих началах, является могучим и сильным. Конечно, глава сейкского верования, Биди или Сахиб Синг, может разрушить предначертания какого бы то ни было властителя и войною за дело веры ниспровергнуть [462] благоразумнейшие предприятия всякого честолюбивого государя; но Раиджит Синг хорошо понимает это и, не будучи лично привязан к вере, заботится о привлечении духовенства на свою сторону, дозволив двум жрецам всегдашний и беспрепятственный к себе доступ со всеми знаками отличия и доверия. Сейки, сравнительно говоря, есть народ, допускающий терпимость и снисходительно смотрящий на различие веры, что составляет резкий контраст с их магоммеданскими соседями.

Теперь я постараюсь исчислить народонаселение Панджаба. Мне говорили, что Халза или сейкское народонаселение не превосходит 500.000 душ; а остальное, состоящее из Сейков, Магоммедан и Индусских Джатов, про стирается до 3.000.000. При таком народонаселении не трудно сформировать значительную армию, которая у Ранджит Синга простирается до 75.000. Из этого числа 25.000 составляют регулярную пехоту, обученную по европейски и ни в чем не уступающую войскам [463] компании. Дисциплину в этом войске можно было бы улучшить увеличением власти туземных офицеров и устранением неудовольствия, происходящего от неравенства в жалованьи, выдаваемом по прихоти государя офицерам, состоящим в одинаковых чинах. Офицеры эти теряют все уважение со стороны солдат. Регулярная кавалерия и артиллерия равняется 5000 человек при 150 орудиях; а нестроевые войска, состоящие по большей части из конницы, восходят числом почти до 50.000. Эти последние называются горчарас — что собственно означает всадников, и в уплату за свою военную службу обыкновенно получают участки земли. Постоянные смотры этих войск всегда производятся за весьма не многими исключениями; горчарасы состоят из людей вообще сильных, посаженых на хороших лошадей и всегда бывают полезны в битве. Преимущество их заключается, как говорят, в том, что они быстро собираются вокруг своих знамен, между тем как их соседи, Афганы, разбегаются с поля [464] битвы при первой неудаче. Жалованье, производимое регулярным войскам, гораздо более, чем жалованье в нашей компанейской армии; солдаты одеты на счет казны; те из них, которые принадлежат к числу Сейков, живут артелями, и получают все припасы от правительства за вычетом двух рупий в месяц с каждого человека. Но в продолжение нескольких лет армия не получала правильного жалованья, что много охладило привязанность войска к государю; не взирая, однако же, на это, Сейки всегда хорошие солдаты, привычные к долгим переходам и ко всяким трудам. Это невнимание со стороны Ранджит Синга к его войску заключается, как замечают и сами солдаты, может быть не без основания, в возрастающей дружбе его с британским правительством; но вместе с этим оно может быть объяснено и его скупостью, увеличивающеюся с годами. Если не произойдет какой нибудь перемены к лучшему в этой отрасли его экономии, то мы непременно увидим регулярные войска Панджаба или в [465] возмутившимися, или уменьшенными в числе. Система дисциплинированного войска вообще не одобряется начальниками Пенджаба: они недоверчиво смотрят на это нововведение и на самих нововводителей; ибо всем им известно, что самые большие и славные победы Ранджит Синга одержаны им прежде, нежели он имел правильные войска.

Естественные произведения Панджаба вместе с характером народонаселения много способствуют его существованию как государству отдельному. Чистый доход страны простирается почти до двух с половиною кроров рупий в год, со включением в это число Джагиров, определенных для религиозных целей. Из этой суммы тридцать один лак получается с Кашмира, кроме десяти, употребляемых на его защиту; но эта провинция сама по себе составляет почти целое государство и могла бы доставлять вдвое более. Лице, недавно содержавшее Кашмир в продолжение трех лет на аренде и [466] правильно уплачивавшее тридцать один лак рупий, успело вывесть из этой страны почти тридцать лаков имуществом и деньгами; но все это было конфисковано. Говорят, однако же, что заступившие его место кашмирские Пандиты в следующем году не уступили своему предшественнику в этом отношении. Доходы Панджаба могли бы увеличиться от присоединения к нему провинций, лежащих тотчас же на запад от Инда, из коих некоторые были покорены Ранджит Сингом; но и в этом случае он выказал свою предусмотрительность и осторожность. За Индом он встретил бы народ в высшей степени фанатический, юзуфсисов, которые беспрерывно занимали бы войною его армию; поэтому он довольствовался ежегодною с них податью, состоявшею из лошадей и риса из Пешауара. Ниже по Инду он содержит на откупе от хана бауалпурского провинцию Дера Гази Хан. Доход с нее получается произвольными налогами, зависящими от воли собирателей, также как и в других туземных [467] государствах. Собиратели эти сами сознают подобный сбор податей бесчестным и, грабя земледельцев, в свою очередь ожидают собственного разграбления. Подати управляются самим Ранджит Сингом: они вообще умеренны. Недавние приобретения его близ Мултана находятся в самом цветущем состоянии. Кашмир же, напротив, представляет идеал худого управления: народ вообще угнетен, а Магараджа никому, кроме рабских слуг своих, не доверяет этого лучшего украшения своей короны. Равнины Пенджаба, диагонально пересекаемые многими реками, могут быть успешно орошаемы посредством каналов: это доказывается существованием многих подобных прорезов и остатками прежде бывших, когда-то вырытых императорами, в восточной части страны. Военные средства этого края весьма велики: он производит хлеба более, нежели сколько потребно для его жителей, хотя малочисленность народонаселения и препятствует точному определению количества произведений. Лошади, мулы и верблюды здесь многочисленны, [468] Даннийские лошади, разводимые между Джеламом и Индом, давно известны; но на них не обращается достаточного внимания; по лошадям же регулярной конницы Ранджит Синга никто не может вообразить, чтоб его страна хоть сколько нибудь славилась этими благородными животными. Мулы с берегов Джелама вообще сильны и способны нести большие тяжести; верблюды южных частей Пенджаба также пригодны для службы. Рогатый скот, вообще мелкорослый, содержится худо; но за то он весьма многочислен. Грубая постройка судов на реках Пенджаба свидетельствует, что этот край никогда не отправлял значительной внутренней торговли; но эти реки, не смотря на то, что в сухое время года чрез них, также как и чрез Инд можно ходить в брод, составляют линии водяных путей для торговли и войска. Хотя число судов, по ним плавающих, не велико и хотя вся прилегающая к ним равнина не производит много лесу, однако же дожди ежегодно приносят по рекам такое количество дерев с [469] гор, среди которые они протекают, что оно всегда может служить к умножению числа ладей и к постройке мостов. Из этого можно вывесть понятие о средствах Панджаба не только для поддержания его собственной армии, но и для поддержания армии какой бы то ни было другой страны; всякое войско — будет ли это туземное, или европейское — в случае поражения в равнинах Панджаба, всегда найдет себе убежище в долинах кашмирских, где оно легко уничтожит все попытки на истребление, ибо там оно может существовать без всякой чужеземной помощи, внутри, так сказать, естественной крепости, изобилующей всеми средствами, делающими ее неодолимою.

Влияние Ранджит Синга очевидно во всех государствах, прилагающих к его владениям: политика его, по видимому, состоит в том, чтоб как можно более поддерживать враждебные чувства одного соседа к другому. Что касается до британского правительства, то его можно считать самым дружелюбным его [470] союзником потому, что оно умело рассеять его недоверие строгим и постоянным выполнением всех договоров, с ним заключенных. Нет сомнения, что он не скоро мог оценить расположение своих страшных соседей и что двор его составлял центр недоброжелательства к Англии до самого падения Бартпора; но здравый рассудок в этом случае никогда не оставлял его; а в последние годы его опытность нашла себе помощь в умных и просвещенных французских офицерах, раскрывших пред ним европейский характер и британскую политику. Мы должны отдать полную справедливость Магарадже за его необыкновенное благоразумие, управлявшее всеми его действиями. По видимому, пет никаких причин к нарушению его дружественного расположения к нам, и мы можем быть вполне спокойны в том, что его безошибочное знание человечества навсегда сохранит его нашим верным другом и союзником. Выгоды, извлекаемые им из мирных сношений с британским правительством, весьма значительны: [471] они дали ему возможность отозвать от наших границ войска и уменьшить их число; кроме того, он теперь употребляет их, также как и имя своих могущественных соседей, для лучшего осуществления — своих планов.

К южному соседу своему, хану бауалпурскому, он яснее выразил свое неприязненное намерение: все владения этого государя, лежащие на север от Сатледжа, были в 1832 году захвачены Сейками. Земли, на юг от этой реки лежащие, давно уже подверглись бы точно такой же участи, если бы такой поступок со стороны Магараджи не нарушал договора с нашим правительством. Здесь справедливость требует заметить, что хан владел этими землями как данник Лагора и не платил следовавших с него сумм; в этом деле его втайне поддерживали высшие сановники двора Ранджит Синга, подстрекавшие его не давать подати французскому офицеру, который послан был за их сбором. В настоящее время бауалпурский хан утратил свои [472] наследственные владения также, как и аренду Дера Гази Хана за Индом, с которых он получал около шести лаков рупии в год. Между Панджабом и синдским правительством также нет большой дружбы, и если Магараджа не сделал еще нападения на синдских эмиров, то это не от того, чтоб у него не было желания, но от того, что он отделен от них большим пространством. Однако же достоверно известно, что Ранджит Синг имеет замыслы против Шикарпура, чему способствуют обещания содействия со стороны некоторых владетелей правого берега Инда; но сомнительно, чтоб он когда нибудь выполнил эти планы. Впрочем он успел уже возбудить подозрения и разногласие между властителями Синда, и потому можно сказать, что если бы он собрал свое войско в Мултане, то вся страна, прилегающая к Шикарпуру, досталась бы в добычу регулярным войскам его в одну компанию.

На западе Ранджит Синг благоразумно ограничил свои владения Индом: войска его [473] не редко переходили чрез эту великую грань Индостана; город Пешауар бывал в их руках, и Сейки легко могли бы совершить поход в Кабул; но их повелитель довольствовался удержанием за собою укреплений по обе стороны переправы при Аттоке. Афганы хотя и не имеют над собою главы, однако же не лишены силы; притом же религиозная ненависть их к Сейкам развита до такой степени, что этим последним не возможно было бы удержать за собою без огромной воинской силы страну, в которую они так часто вступали. Ранджит Синг получает с Пешауара и с прилегающих к нему округов ежегодную подать, состоящую из лошадей и риса, и содержит заложником в Лагоре сына пешауарского правителя; но, не смотря на это, страна далеко непокойна и почти не признает никакой зависимости. Ранджит Синг, однако же, умеет действовать на страх Дураниев и поддерживает сношение с двумя изгнанными их государями, из которых один живет у него на пенсии в Лагоре. От [474] завоеваний за Индом Сейков удерживает предсказание, заключающееся в их священной книг или Гринте, которое говорит о кровавой борьбе в окрестностях Газни и Кабула. Земли, прилагающие к Дера Гази Хану, стоящему ниже по Инду, составляют исключение из этой политики; но они со времени их покорения отданы в аренду одному магоммеданскому начальнику. В них, как состоящих в совершенной зависимости от Лагора, расположено в настоящее время пять полков регулярной пехоты. Алчность Магараджи возбуждена была надеждою на увеличение дохода; а может быть он рад и тому, что нашел средство занять чем нибудь такой большой отряд своей армии; недавно он предложил эту аренду одному из синдских эмиров к большему неудовольствию прочих начальников.

Во всем Панджабе нет провинции, которая бы так неохотно сносила иго Сейков, как те горные округи, которые лежат на его северных пределах. В прежние времена они [475] управлялись племенем Раджпутов, перешедших к Магоммеданизму, но удержавших индусский титул Раджей. Я не посещал этой страны; но мне говорили, что жители ее и до сих пор сохраняют уважение к своим прежним Раджам — уважение, почти переходящее в обожание. Большая часть этих Раджей теперь сменена; начальники Раджура и Бимбара (это два главные округа) томятся в цепях в Лагоре. Оба эти округа, простирающиеся вплоть до Кашмира, переданы трем упомянутым выше раджпутским братьям, для которых они обратятся в безопасное убежище в случае перемены правительства. Вся линия гор, идущая от Сатледжа к Инду, также покорена Сейками; она отчасти платит им подать как страна вассальная, а отчасти непосредственно зависит от их правительства. Сила укрепленных мест в этих горах очень велика; народ хранит предание, что крепость Камла, в Манди, никогда не была покорена никаким войском. Крепость Кот Кангра, на западе, с трех сторон окруженная Биасам, также считается неприступною. [476]

Правление Ранджит Синга, при всех своих несовершенствах, весьма сильно и хорошо приспособлено к государству, вновь основанному. Несовершенства этого правления зависать от самой страны и от обычаев жителей; а его лучшие стороны (которые оно действительно имеет) принадлежат к образованию высшему. Главнейшим недостатком в характере самого Ранджит Синга можно назвать безграничное недоверие ко всему его окружающему; но в этом отношении он только разделяет общее качество своих соотечественников. Чувство это развито в нем до такой степени, что никому из его французских офицеров не вверяют даже и одного орудия; ключи разных ворот Аттока и других важных крепостей никогда не отдаются одному и тому же человеку, а всегда двум особым лицам, начальствующим независимо один от другого. Хитрость составляет главное орудие политики Ранджит Синга и он употребляет ее во всякое время. Не имея привычки говорить правду, он всегда обещает более, чем исполняет [477] и, несмотря на это, правит с умеренностью, беспримерною в индийском государе. Не много людей, облеченных такою же деспотическою властью, употребляли ее с такою кротостью, и если мы вспомнив, что он лишен всякого образования, то уважение наше к его характеру непременно должно возвыситься при мысли, что он никогда не проливает крови своих подданных и щадит жизнь (но не тело) тех, которые запятнали себя самыми черными поступками. В настоящее время Ранджит Синг много утратил своей личной деятельности. Но при всем этом он управляет в своем государстве всем, от самых важных дел и до самых безделиц, без содействия министра и без чьего либо совета. По причине ослабленного годами телосложения и преждевременного изнурения, человек этот давно лишен возможности вкушать удовольствия мира и хотя он все еще сохраняет полную энергию своих умственных способностей, однако же видно, что честолюбивые [478] намерения оставили его вместе с способностью лично предводительствовать и побеждать.

Так как смерть этого монарха необходимо должна иметь большое влияние на политику, и так как его недуг и образ жизни не подают надежды на долговечность, то мы с большим любопытством и как бы невольно обращаем внимание на конец его царствования. Природа вкоренила в сердце каждого человека и, может быть, еще сильнее в сердце государя желание передать свое наследие и власть своим детям; но характер единственного сына Ранджита, Каррак Синга, достигшего тринадцатилетнего возраста, не подает Магарадже никакой надежды, чтоб он мог хотя сколько нибудь следовать по стопам отца своего. Все сравнение между ними ограничивается сходством лица в высшей степени поразительным. Отрок этот — сумасброд безграмотный и бездушный. Не имея ни приверженцев, ни врагов, он не принимает никакого участия в делах государственных и ни сколько не [479] заботится о составлении себе партии, которая могла бы поддержать его в час опасности. Может быть поблекшие надежды отца в отношении к такому бездарному сыну сделали Ранджит Синга равнодушным и беспечным к увеличению благосостояния своего государства. Но у него есть еще внук Нур Нихал Синг, достигший десятилетнего возраста. Кроме Каррак Синга, Магараджа имеет еще двух приемных сыновей, из которых один, Шер Синг, имеющий теперь двадцать шесть лет отроду, есть, без сомнения, самый сильный человек во всем Панджабе. К прекрасной, повелительной наружности и к великодушному характеру своему он уже успел присоединить славу храброго и прямодушного воина. Он расточил свои сокровища в пирах и в роскоши и этим купил доброе мнение народа и в особенности солдат, которых умел привлечь к себе многими пожертвованиями. Говорят, что его умственные способности и сведения (как Сейка) достойны полного уважения. Успев приобресть любовь начальников, он [480] также хорошо упрочил себе дружбу и готовность содействия со стороны французских офицеров, состоящих на службе его отца. Теперь он правит Кашмиром, и если удержит этот важный пост до смерти Магараджи, то ему не трудно будет покуситься на завладение всем государством отца своего; но мы должны помнить, что он только сын-приемыш, что при многих друзьях, он имеет множество врагов и что ему придется бороться с законным сыном, а может быть и со всеми сокровищами нареченного отца. В народе здесь вообще думают, что Ранджит Синг легко может передать свое правление которому нибудь из своих любимцев, в надежде упрочить его существование; что же до меня касается, то я не могу согласиться с этим мнением. Если Шер Синг не упрочит себе первенства, то это государство, по всем вероятностям, впадет, как и прежде, в состояние анархии и раздробится на мелкие республики, или подпадет под власть какого нибудь соседнего народа. [481]

ГЛАВА XV.

ЧЕНАБ ИЛИ АСЕСИН ПО СЛИЯНИИ С РАВИ ИЛИ ГИДРАОТАМ.

[Описание Ченаба. — Суда на нем. — Переправа чрез эту реку. — Провинция Мултан.]

Ченаб есть самая большая из рек Панджаба; но размеры ее были преувеличены. Птоломей говорит, что она имеет пятнадцать фурлонгов в ширину в верхней части своего течения; а Арриан пишет, что по принятии в себя вод Панджаба она превосходит Нил и впадает в Инд устьем, имеющим тридцать стадий поперег. Александр воевал здесь в дождливое время года, когда эти реки разливаются и именно в ту пору, когда разлитие стояло уже в продолжение двух месяцев. Мы выше объяснили последнюю часть [482] этого преувеличения, определив ширину Ченаба в 600 ярдов, а глубину в двадцать футов. Река эта не представляет видимого уменьшения в количестве своей воды вверх от Сатледжа, ибо она увеличивается в глубине, не изменяя ширины своей; на юг от Рави она имеет, как я уже сказал, глубину только в двенадцать футов. Берега ее до того низки, что в некоторых местах она разливается почти на 1,200 ярдов и кажется столько же широкою, как и Инд. При перевозе в Мултане она имеет 1000 ярдов от одного берега до другого, а ниже своего слияния с Рави около трех четвертей мили; но это составляет исключение из общего ее характера.

Ченаб принимает Рави или Гидраот ниже Фазильпура под 30° 40' северной широты, почти на 180 миль от Уча, считая по изворотам реки, и почти в 53 милях от Мултана. В соседстве этого последнего города Рави течет к Инду в юго-западном [483] направлении (Мы совершили плавание против течения от одного слияния до другого в шесть дней.). О красноте воды в Ченабе я упоминал выше; в Рави этот цвет имеет еще больший оттенок. Ченаб течет быстрее Инда и прочих рек Панджаба; берега его по обе стороны открыты и обильно орошаются большими каналами проточной воды, вырытыми с огромным трудом. На правом берегу, повыше Мултана, есть пустыня, покрытая невысокими песчанными холмами, недопускающая обработывания земли и стесняющая возделываемую почву на небольшое пространство в две мили шириною от реки. Ошибочно думают, что эта степь начинается от Уча и занимает Доаб Инда и Ченаба; ибо этот округ имеет большие деревни и тучную, плодородную почву, простирающуюся от одной реки вплоть до другой. Расстояние между этими двумя реками равняется почти двадцати пяти милям; страна тогда только превращается в пустыню, когда переходит за это расстояние ниже Мултана. [484]

При Мултан Ченаб судоходен для зограков; но здешние судна отличаются в некоторой степени от тех, которые употребляются в стране Даудпутрасов: баркоут их возвышается немногим более фута над водою; они вообще гораздо меньше и несут рогожный парус на небольшой мачте. Так как торговли в этих местах почти нет никакой, то здесь можно найдти только паромы за исключением немногих судов, доставляющих соль с берегов Джелама или Гидаспа. Отсюда мы отплыли на флотилии, состоявшей из десяти судов; еще такого же числа нельзя достать на этом отделе реки. Суда эти строятся из деара или кедра, получаемого с гор, из которых реки Панджаба берут свое начало. Запас таких дерев, вырываемых и сносимых водою во время разлития, совершенно достаточен на удовлетворение всех потребностей судостроения, которое, однако же, не составляет здесь особенного ремесла и промысла. Суда, строющиеся здесь из этого дерева, обыкновенно починиваются деревом Тали, [485] которое растет почти при каждой деревне. В этой стране хотя и нет лесов, однако же всякая армия всегда может достать достаточное количество лесу чрез срубку дерев в селениях, лежащих близ реки, откуда их можно сплавлять в любое сборное место.

Жители этого края переправляются чрез реки не на судах, а на кожанных мешках, или на вязанных из тростнику; путешественнику не редко случается видеть, что целые семейства совершают переправы таким, по видимому, не безопасным образом; я сам видел одного человека, плывшего с женою и тремя детьми на самой средине реки на таком снаряде. Отец сидел на кожанном мешке и тянул за собою тростниковую вязанку с женою и детьми, из которых один был еще грудной ребенок; пожитки их, одежда и другое легкое имущество в узлах повязаны были на голове. Здесь хотя и водятся аллигаторы, однако же они или не многочисленны, или не так опасны, чтоб [486] удержать народ от подобных переправ, весьма опасных во всех отношениях.

Большая часть страны, примыкающей к этой части Ченаба, заключается в округе Мултана, который, кроме города этого же имени, имеет еще новый город Шуджаабад. Управление этого округа, во время зависимости его от Кабула, обыкновенно описывалось в самых черных красках; но Ранджит Синг пополнил его народонаселение, исправил каналы, присоединив к их числу множество новых, возвел весь край до состояния обилия и благоденствия, дотоле совершенно тут неизвестных. Здешняя почва с избытком вознаграждает труды человека, ибо свойство ее таково, что пшеницу дважды скашивают на корм скотине, прежде нежели она нальется зерном, и потом уже ей дают колоситься и собирают обильную жатву. Урожай индиго и сахара здесь очень богат, так что одна небольшая полоса земли, чрез которую мы проезжали и которая имела только пять миль в длину, [487] доставляла 75.000 рупий доходу. Весь доход этой страны простирается почти до десяти лаков рупий в год, или вдвое более того, что она приносила в 1809 году. Мултан славится своим табаком и в особенности финиками, также как и избыточностию плодов вообще, которые едва ли уступают плодам Аравии, потому что здесь не истощают дерев извлечением из них сока, как это делается в Нижней Индии. Мне кажется, что плоды эти обязаны успешностью своего созревания большим жарам, господствующим в Мултане, ибо в Индии финики редко дозревают. Мултанские манго считаются лучшими в Верхней Индии; их хорошие качества зависят от тех же причин, ибо манго есть весьма посредственный плод за тропиками. [488]

ГЛАВА XVI.

РАВИ ИЛИ ГИДРАОТ НИЖЕ ЛАГОРА.

[Рави. — Ее излучистое течение. — Трудности судоходства. — Города. — Лагор. — Амритсир. — Туламба.]

Рави есть самая меньшая из пяти рек Пенджаба; но в совокупности с ними и с Индом она составляет водяной путь от моря до Лагора. Она соединяется с Ченабом под 30° 40' северной широты, близ деревни Фазильшах, тремя отдельными устьями, из которых в каждом вода имеет до восьми футов глубины. Ниже Лагора Рави постоянно имеет в ширину 150 ярдов и только в немногих местах превышает эти размеры, ибо берега ее высоки и тверды. Она до того излучиста, что нет никакой возможности употреблять на ней парусов; не редко суда, проплыв целый день [489] находятся только в каких нибудь трех, или четырех милях от места отправления; между тем как по извилинам реки пройдено по крайней мере в шесть раз более. Лагор находится в 175 милях от устья Рави; а если считать по реке, то расстояние превышает 380 английских миль.

Чрез Рави в продолжение восьми месяцев в году можно переходить в брод; однако же, обыкновенная глубина ее равняется почти двенадцати футам, и я уверен, что суда, сидящие в воде на четыре, или на пять футов, легко могут ходить по ней. Туземные лодьи не выдавливают более двух, или трех футов; они по большей части имеют плоское дно, как описано выше. Таким судам ни в какое время года нет препятствий в плавании; но купцы не пользуются этою рекою: если суда тут и употребляются, то они служат только для переправы с одного берега на другой. Ниже Лагора число всех судов простирается до пятидесяти двух. Мы шли вверх по реке [490] на таких же точно судах, ибо достать других не было никакой возможности. Плавание наше, продолжавшееся двадцать один день, было чрезвычайно скучно. Мне кажется, что необыкновенное множество излучин в реке препятствует усилению ее судоходства.

Рави есть река опасная по причине отмелей, из которых многие состоят из подвижных песков. Излучистое ее течение свидетельствует о плоскости страны, чрез которую она протекает. Берега ее гораздо тверже и определеннее, чем берега Инда, или всякой другой реки Панджаба; близ Лагора они иногда имеют до сорока футов отвесной высоты, а в других местах достигают только до половины этого и придают реке вид канала. Страна, прилегающая к Рави, мало подвержена затоплению и достойна замечания тем, что ниже Лагора из этой реки петь водоотводных канав, способствующих земледелию. Скорость течения Рави немногим менее трех миль в час. Вода, также как и в [491] Ченабе, имеет красноватый оттенок; но этот цвет изменяется, как мы заметили во время нашего плавания, от выпадания дождей в горах. Река эта иногда называется Ираоти — в этом названии мы узнаем Hydraotes Греков.

Берега Рави открыты и заселены на всем своем протяжении от самого устья; но деревни, находящиеся не вдалеке от столицы, суть деревни временные, состоящие из передвижных жилищ пастушеского племени Джан или Каттиа, упомянутого прежде. Выше Фаттипура они очень многочисленны; примыкающие к ним поля хорошо обработаны; но земли, лежащие ниже этого города, остаются без всякого возделывания. Полоса земли между Рави и Сатледжем носит такой же характер бесплодия, как и земли на север от этой реки по направлению к Ченабу. По обе стороны Рави приготовляется селитра в значительном количестве.

Лагор есть единственный замечательный город на берегах Рави, которая, однако же, в [492] недавнее время отдалилась от него, и теперь эта древняя столица стоить на небольшом рукав ее. Местоположение Лагора очень выгодно как в военном, так и в торговом отношениях. Он находится в равных расстояниях от Мултана, Пешауара, Кашмира и Делли и стоит в столь плодородной стране, что однажды войско в 80.000 человек существовало одними средствами его окрестностей: нас уверяли, что цены на съестные припасы ни сколько не увеличивались от такого усилившегося потребления. Город имеет теперь около 80.000 жителей; он обведен каменною стеною и рвом, который ко всякое время может быть наполнен водою из реки. В нем двадцать ворот и столько же внешних полукруглых укреплений; правильной осады он не может выдержать по причине многочисленности своих жителей, но всегда устоит противу иррегулярного войска. Амритсир превосходит Лагор и величиною и силою: земляные укрепления его, необыкновенно толстые, имеют около семи миль в окружности и защищены [493] сильною цитаделью, называемою Говинд-Гар. Народонаселение его простирается до 100.000 человек. Толамба есть небольшой город при устье Рави с 1.500 человек жителей. Вокруг него идет слабое кирпичное укрепление, имеющее круглую форму. Он стоит посреди финиковых рощей в двух милях на юг от Рави. [494]

ГЛАВА XVII.

ЗАПИСКА О ВОСТОЧНОЙ ВЕТВИ ИНДА И О РАНЕ КАТЧА С ПОКАЗАНИЕМ ПЕРЕМЕН, В НИХ ПРОИСШЕДШИХ ОТ ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЯ В 1819 ГОДУ.

[Катч. — Его положение. — Перемены на его восточном берегу, происшедшие от землетрясения. — Запруда восточной ветви Инда. — Зло, от этого происшедшее. — Ужасное землетрясение 1819 года. — Его следствия. — Поднятие земной поверхности. — Разлитие Инда в 1826 г. — Влияние этого разлития на восточную ветвь Инда. — Мнения. — Последующие перемены в Инде. — Описание Рана Катча. — Мираж. — Предание относительно Рана Катча. — Следствия землетрясения, заметные в Ране. — Очертание пределов Рана. — Мнение о том, что Ран составлял прежде часть моря. — Записка подтверждающая это мнение. — Записка о Синдри.]

(Я считаю нужным поместить здесь следующую записку, составленную мною несколько времени тому назад: это необходимо заметить потому, что некоторые из приводимых в ней фактов уже были упомянуты в книге профессора Ляйлля (Principles of Geology.). О Ране Катча, сколько мне известно, не было еще напечатано никакого сведения, хотя эта страна не имеет ничего себе подобного на земном шаре.)

На северо-западной оконечности наших индийских владений, под тропиками, есть небольшой округ в Катче, важный для [495] Англичан по своему соседству с ними и весьма любопытный для изучающих историю по причин того, что весь западный берег его омывается водами классического Инда. Катч есть страна, положение которой весьма замечательно. На западе от нее течет непостоянный, вечноизменяющийся Инд; на севере и на востоке лежит страна, называемая Ран и состоящая частью из сухой песчаной пустыни, а частью из болотистого озера; на юге виден залив Илатча и Индийский океан, воды которых ежегодно отступают от берегов этой страны.

Физическая география страны такого рода весьма любопытна, ибо, кроме изменчивости своих пределов, она подвержена землетрясениям, из которых одно причинило недавно самые неожиданные перемены в направлении восточного рукава Инда. Цель настоящей записки заключается в подробном описании и объяснении этих явлений. Катч в теперешнее время бедствует под бременем зла, причиненного ему мстительностью и ненавистью жестокого [496] правительства, с ним соседствующего. До битвы при Джарре, в 1762 году (Битва эта имела место при деревне этого же имени. Тут жители Катча мужественно отстояли независимость своей отчизны при нападении на нее синдской армии под предводительством Гулам Шах Калора.), восточная ветвь Инда, обыкновенно называемая Парруан, впадала в море, проходя вдоль по западным берегам Катча, в следствие чего весь край, прилегавший к этой ветви, пользовался выгодами, которые доставляет Инд своим течением: его ежегодное разлитие орошало почву и производило обильный урожай риса. Страна, лежавшая по берегам Парруана, известна была в то время под именем Сеира.

После битвы при Джарре, благословения, которые природа таким образом ниспосылала на эту во всех других отношениях бесплодную страну, погибли совершенно, ибо синдский военачальник, раздраженный неудачными следствиями своего похода, возвратился в свои владения, исполненный мщения, и замыслил нанести страшный вред стране, которую ему не [497] удалось покорить. Близ деревни Мора он построил земляную плотину, или так называемую банд, чрез всю эту ветвь Инда, оплодотворявшую Катч, и таким образом воды, столь благодетельные для его жителей, частью направил в другие рукава этой реки, а частью спустил посредством каналов в пустынные места своей отчизны и этим погубил обширную и богатую страну, превратив в песчанную пустыню целую провинцию, славившуюся рисом и принадлежавшую Катчу.

Построенная плотина, однако же, не совершенно устранила из Катча воду Инда, хотя и уменьшали ее до того, что все земледелие, зависевшее от естественного орошения, прекратилось. В последствие времени исчез и этот ничтожный источник благосостояния, ибо Талпуры, наследовавшие Калорасам в управлении Синдом, набросали еще другие плотины. Устроение одной подобной плотины в 1802 году при Али Бандере не допускает воды Инда, даже и в пору их разлития, в рукав, [498] который в прежнее время давал им сток в море вдоль Синда. С тех пор полоса земли, прежде составлявшая плодородный округ Сенру, перестал производить всякую растительность и сделался частью Рана Катча, с которым он прежде граничил. Рукав Инда обмелел близ города Лакпата (Капитан бомбейской армии, Д. Уильсон отыскал здесь брод в 1820 году в таком месте, где река имеет 500 ярдов ширины. В 1826 году в этом же самом месте я вымерил глубину в 15 футов.); выше Синдри он наполнился грязью и совершенно высох, а ниже этого города превратился в морскую бухту и с тех пор затопляется каждым приливом.

Раосы или государи Катча в прежнее время имели военные посты в трех различных местах Синда: в Бадине, Баллиари и Раомака-Базаре, и, не взирая на это, терпеливо сносили такой вред, причиненный им самим и их подданным. Они не сделали никакой попытки, чтоб восстановить то, чем природа облагодетельствовала их страну, и ни сколько не [499] старались смыть обиду, им нанесенную и поправшую все права народные, права, требующие, «чтоб народы во дни мира оказывало один другому сколь можно более добра, а во время войны причиняли бы наименее зла, для утверждения одних только существенных выгод своих» (Блакстон.).

В 1819 г. в Июне месяце, при таком враждебном состоянии дел, страшное землетрясение посетило Катч, во время которого погибли сотни людей и каждое укрепленное место во всей этой стране потрясено в своем основании; бесчисленное множество источников и речек, дотоле пресных, потекли соленою водою. Но все эти перемены были незначительны в сравнении с тем, что произошло в восточном рукаве Инда и во всем прилегающем к нему крае. При закате солнца последовал подземный удар в Синдри, укрепленном местечке, где синдское правительство собирало пошлины и которое стояло на большой дороге из Катча в Синд [500] на берегах потока, составлявшего прежде восточный рукав Инда. Небольшое кирпичное укрепление в 150 футов в квадрате, построенное для защиты купцев, было вдруг затоплено набежавшими водами океана, обрушившимися на него со всех сторон, и чрез несколько часов все окрестности, до этой минуты твердые и сухие, превратились в пространное озеро, разлившееся на шестнадцать миль во все стороны от Синдри. Все жилища, находившиеся внутри стен укрепления, были наполнены водою. Чрез восемь лет после этого несчастия я видел рыбу, плавающую в прудах, образовавшихся посреди этих зданий; единственное сухое место в этой крепостце состояло из груды кирпича и обломков. Из четырех башень уцелела только одна; в ней успели спастись таможенные офицеры, которые на другой день перевезены были в лодках на твердую землю (По возвращения моем в Англию я имел случай достать изображение Синдри в том виде, в каком он существовал в 1808 году. Рисунок этот сделан капитаном Гриндлей, посещавшим тогда укрепление. Замечания капитана Г. об этом укреплении приведены в конце книги.). [501]

Скоро узнали, что это было не единственное изменение, совершившееся при таком замечательном перевороте в природе: жители Синдри заметили, на расстоянии пяти миль к северу, земляную, или песчаную возвышенность, явившуюся в таком месте, которое дотоле было низко и плоско; она тянулась на большое пространство от востока к западу и переходила совершенно поперег индского русла, отделив таким образом навсегда реку Парруан от моря. Туземцы называют эту возвышенность Аллах Банд, т. е. божиею плотиною, желая этим словом показать, что она сделана не руками человеческими, подобно другим плотинам на Инде, а образована самою природою.

Это чудное явление, однако же, не возбудило особливого внимания в жителях Катча, ибо страшный вред, причиненный им в 1762 [502] году, до такой степени разорил эту часть их отечества, что им казалось уже все равно — будет ли она пустынею, или озером. Катч хотя в последствии и сделал слабую попытку восстановить таможенное укрепление на новой плотине Аллах Банда, но синдские эмиры этому воспротивились; а как старый Синдри уже не мог служить с пользою, то офицеры, сбиравшие в нем подати, были отозваны.

В таком положении оставались дела до 1826 года, когда в Ноябре месяце получено было известие, что Инд разрушил свои берега в Верхнем Синде и, затопив огромным разливом своих вод всю пустыню, прилегавшую к этой стране с востока, ниспроверг при этом все искуственные плотины вместе с Аллах Бандом и проложил себе путь в Ран Катча. В Марте 1827 года я быль отправлен в эти места для исследования столь удивительных явлений и для осмотра естественной плотины, дабы, [503] изыскать причину беспрерывных изменений, совершающихся в физической географии этого края. Я отправился из Буджа, главного города Катча, в Лакпат, стоящий на Кори или на восточном рукаве Инда, в северо-западной оконечности этой провинции. Здесь я сел на небольшое плоскодонное судно и поплыл вверх по реке. Инд при Лакпате и на пространстве двенадцати миль выше его, имел около 300 ярдов ширины и от двух до трех фатомов глубины и сохранял наружный вид реки. При Сэндо, т. е. при песчанной отмели, носящей это название и находящейся в четырех лигах от этого города, глубина воды на пространстве двух миль уменьшалась до четырех, или до пяти футов, а потом снова увеличивалась. Миновав эти места, я вступил в большое озеро, сливавшееся со всех сторон с небом; посреди его стояла уцелевшая башня Синдри подобно скале в океане. В Сандо вода была соленоватая, а в Синдри совершенно пресная. Отсюда я отплыл к Аллах Банду и нашел, что эта плотина [504] состоит из мягкой глины и раковин, поднятых почти на девять футов над поверхностью воды, и что по всей длин своей она была прорезана подобно каналу с отвесными берегами по обе стороны. Прорез этот имел около тридцати пяти ярдов в ширину и около трех фатомов глубины. Пресная вода Инда стекала по нем в озеро, чрез которое я переплыл ниже Аллах Банда. Отсюда канал этот принимал наружный вид реки, и я встретил на нем несколько судов с грузом ги (топленое масло), приплывших из Уанга, и таким образом оправдывавших слух, что плотины Инда были прорваны и что сообщение между этою рекою и ее восточным и давно забытым рукавом снова восстановилось. Тут же я узнал, что знаменитая крепость Омеркот была отчасти затоплена во время этого наводнения. Это месторождение великого Акбара есть не оазис в пустоте, как долгое время предполагали, а небольшое кирпичное укрепление, отстоящее на три, или на четыре мили от Инда. Между ним и [505] Лакпатом существовало водяное сообщение до Мая 1829 года.

Возвышенность Аллах Банда, внимательно мною исследованная, составляет самое удивительное следствие этого великого землетрясения. С виду она имеет повсюду совершенно одинаковую высоту и видна на всем своем протяжении на восток и на запад; жители уверяли, что вся длина ее простирается миль на пятьдесят. Однако же, не должно думать, чтоб она походила на узкую искусственную плотину, ибо она простирается до Раомака-Базара, миль на шестнадцать в ширину и, как кажется, произошла в следствие волканического поднятия земли. Поверхность ее покрыта соленою почвою, а сама она, как я уже сказал, состоит из глины, раковин и песку. Жители единогласно приписывают эту плотину землетрясению и к этой же самой причине относят обмеление реки в Сандо.

Озеро, при этом образовавшееся, занимает почти 2000 квадратных миль; пределы его были хорошо обозначены, ибо дороги из Катча в [506] Синд проходили по обе его стороны. Одна из них вела из Нарра в Луни и Раомака-Базар, а другая — из Лакпата в Котри, Гери и в Джатти. Я полагаю, что это озеро произошло от понижения страны вокруг Синдри, ибо землетрясение имело ниже Аллах Банда непосредственное влияние и на русло Инда, которое с того времени имеет глубину, достаточную для хода судов во сто тонн до самого Лакпата, чего не существовало с 1762 года. Ясно, что в то время, как синдрийский басейн был понижена, возвысилась и плотина Аллах Банд, что видно из сделанного мною описания.

В Августе 1827 года я отправился во второй раз на восточную ветвь Инда для дальнейшего исследования этого предмета, возбуждавшего любопытство ученых, и нашел, что в этой непрерывно изменяющейся стране произошли большие перемены: река и озеро повсюду углубились на два фута; канал, проходящий чрез Аллах Банд, значительно [507] расширился; вода в озер совершенно осолонела. Поток, проходивший по Аллах Банду, состоял из пресной воды и значительно уменьшился в объеме: в промежутке времени, ограничивавшемся моими первым и вторым посещениями, преобладали юго-западные ветры и, нагнав морскую воду на пресную, произвели это изменение.

Кроме упомянутых здесь фактов, можно еще сказать о том, что часть воды Инда отклонилась к Лакпату и Катчу. Из этого видим, что река как бы старается войти в старое свое русло, оставленное лет шестьдесят пять тому назад.

РАН.

Во время моих исследований на Инде, я собрал множество сведений о Ране Катча, к которому эта река примыкает. Если перемены в реке достойны замечания, то Ран заслуживает еще большого внимания, ибо он, по моему мнению, не имеет ничего себе [508] подобного на всем земном шар. В длину Ран простирается: от Инда до западных границ Газерата, почти, на двести английских миль; в ширину он имеет около тридцати пяти миль; но от него идет еще множество отрогов в разные стороны, и потому всю поверхность его можно считать в 7000 квадратных миль. Край этот, верно обозначенный на карте, можно по справедливости назвать terra hospitibus ferox. Пресной воды здесь нигде нет, кроме островов, да и там она редко встречается; пастбищ также нет; растительное царство является только в виде тощих тамарисковых кустов, питающихся дождевою водою. Ран столько же отличается от песчанной пустыни, сколько и от возделанной равнины, и не походит на степи России; а потому, по справедливости,. может почесться страною единственною в своем роде. Географы называли ее топким болотом и это дало повод ко многим ошибочным заключениям, до нее относящимся. На болото оно ни сколько не походит и ни сколько не имеет его характера; водою она [509] покрывается, или пропитывается только в известные периоды; на почве ее нет ни травы, ни водяных растений, да и самая почва эта ни сколько не рыхла, а напротив суха, тверда и песчана, и при том обладает таким свойством, что не скоро превращается в глину, за исключением тех случаев, где вода долго остается на одном каком нибудь месте: во всех других отношениях она ни топка, ни болотиста. Короче сказать, это есть плоское, отверделое, песчанистое пространство, пропитанное солью иногда на вершок глубиною, солью, осевшею из испаренной действием солнца воды и иногда окристализовавшегося большими и прекрасными кусками. Вся прилегающая к Рану страна до такой степени изобилует этим веществом что вода в колодцах, опускаемых до одного с ним уровня, всегда соленая. Так как Ран ниже окружающих его земель, то это обстоятельство дает повод думать, что он есть ничто иное, как высохшее озеро, или часть моря. [510]

Мираж или сараб пустыни нигде побывает так явственно виден, как в Ране. Туземцы придают этому чудному явлению название дыма (Дуан.); малейшие кусты принимают издали вид лесов, а по мере приближения к ним иногда кажутся кораблями, идущими на всех парусах, иногда же бурунами, разбивающимися о скалы. В одном случае я заметил несколько кустов, которые издали казались набережною с стоявшими при ней мачтовыми кораблями: по приближении к этим кустам не оказалось близ них ни какого берега, который бы мог объяснить такой оптический обман. Из Рана горы Катча кажутся гораздо возвышеннее: вершины их, по видимому, касаются облаков, а подошвы утопают в туманах. Дикий осел (Называемый туземцами — Хар-гада.) есть единственный обитатель этих запустелых стран: он бродит там многочисленными стадами. Величиною он не превосходит обыкновенного осла; но на дальнем расстоянии иногда кажется не менее слона. При ярком свете [511] солнца весь Ран принимает вид огромного пространства, покрытого подою; по это только один призрак, до того походящий на действительность, что для отличения его от настоящей воды потребен глаз, привыкший к подобным оптическим обманам. Если же солнце закрыто облаками, то Ран кажется поднятым со всех сторон от зрителя; но подобное явление замечено и относительно моря и относительно других больших водохранилищ. Это объясняется точно таким же оптическим обманом.

Природные жители Катча как Магоммедане, так и Индусы, думают, что Ран быль когда-то морем. Кроме этого здесь есть еще другое предание: говорят, что какой-то индусский святой, по имени Дурамнат, Джоги (Джоги есть весьма многочисленная секта в Катче; между этими людьми существует ужасный обычаи, называемый трега и состоящий в принесении в жертву одного из их членов, когда обществу их сделано какое нибудь зло, или притеснение: они верят, что таким образом пролитая кровь падает на главу притеснителя.), подвергая [512] себя добровольному истязанию, простоял на голове двенадцать лет на вершине Денодара, одной из высочайших гор Катча, поднимающихся над Рамом. По окончании этого срока явился ему бог, разбил надвое гору Денодар и одного половиною ее засыпал прилегавшее к ней море — теперешний Ран. Все корабли и суда, плывшие тогда по этому морю, были опрокинуты и потоплены, все гавани разрушены и вместе с этим совершено множество других чудес. Нет народа, который бы в своих хрониках столько же прибегал к сверхъестественным причинам, сколько туземцы Индии; для тех, кто привык разбирать подобные предания, приведенный мною рассказ является повестью, основанною на действительном происшествии и в таком виде переданною потомству. Принимая в соображение частые землетрясения в Катче, равно волканический характер его гор и лаву, встречаемую повсюду, мы необходимо должны искать основание этому преданию в каком нибудь перевороте в природе. [513]

Туземцы подкрепляют свое темное предание о святом тем, что и до сих пор указывают на многие места, которые были, как они уверяют, гаванями в Ран Катча. В селении Пирон, отстоящем на двадцать миль к северо-северо-западу от главного города Буджа, близ самого Рана, была, по рассказам, гавань, которая следующими словами описана в стихотворных произведениях этой страны:

«Нирона наггартар
Джадхи Гунтри Читрано».

Другими словами, Нирона была гаванью (тар), когда Гундри (древний город в Катч) процветал в соседнем округе Читрано. В селении Чари, лежащем на запад от Нироны, в самом Ране, существует точно такое же предание. Жители Пачама, самого большого из островов Рана, хранят подобные же предания; они рассказывают о судах, претерпевших крушение на холмах этого острова, и уверяют, что вблизи этих холмов было несколько [514] значительных гаваней, известных под именами Дорат, Дох или Дохи и Фангуаро, местность которых и доселе указывают на западе от Пачама. Бетаро, небольшое местечко на дороге в Синд, между Катчем и Аллах Бандом, также было гаванью, если верить рассказам; кроме всего этого можно указать еще на многие другие места. Многие предания относительно Синда или северных частей Рапа существуют в таком же множестве: говорят, что Виго гад, близ Аллах Банда, считался главным из морских портов, и что его кирпичные развалины видны по сю пору. Вингар и Баллиари, лежащие к востоку, также были гаванями; а море, при коем они стояли, носило название Келн. Я думаю, что нельзя допустить сомнения при стольких уверениях, тем более, что я слышал все эти предания от людей, не имевших между собою никаких сношений.

Описав следствия землетрясения, случившегося в 1819 году, по крайней мере в [515] отношении той страны, которая прилегает к Инду, я должен еще сказать о происшествии столько же удивительном и ужасном, имевшем место далее на восток. Там, в Ране, оказалось множество трещин или расщелин, из которых, по словам очевидцев, в продолжении трех дней вытекло огромное количество черной и грязной воды; кроме этого, из всех колодцев в округе Банни, прилагающем к Рану, поднялась точно такая же вода и затопила страну во многих местах на шесть и даже на десять футов глубиною. Пастухи едва успели спасти жизнь и стада свои. В продолжение этого времени множество кусков разного железа и корабельных гвоздей выброшено было на берег при вышеупомянутой гавани Фангуаро; подобные вещи были находимы и при вырывании канав в этом соседстве. Я рассказываю это, опираясь на слова достойных уважения людей в Нарре, которые также уверяли меня, что ни чего подобного никогда не находили до землетрясения 1819 гада. [516]

Великим Раном Катча называется то пространство, которое лежит между Синдом и островами Пачамом и Хариром; все другие части суть только отроги его. Он имеет сообщение с морем как на востоке, так и на западе, посредством залива Катча и одного рукава Инда и наводняется чрез оба эти входа, как скоро начинаются юго-западные ветры, около Апреля месяца ежегодно. Когда выпадают местные дожди и пресыщают Ран водою, то море вступает в него быстрее, и провинция Катч принимает вид острова на несколько месяцев; но и без дождей большая часть Рана ежегодно затопляется. Уровень Рана, по всем признакам, стоит выше морского уровня, ибо потребны необыкновенно сильные ветры, чтоб надвинуть океан на эту страну.

Теперь нам следует обратить внимание на форму или на очерк Рана. В северо-восточной оконечности Катча цепь гор подымается над Раном в Беиле: вершины ее восходят почти на 300 футов высоты и оканчиваются [517] острыми утесами. Острова Харир и Пачам лежат к западу от этого хребта, и не только состоят из точно такого же железняка, как и горы Беилы, но и сами покрыты подобными же горами, проходящими по их северным сторонам и оканчивающимися, преимущественно на Харире, тупыми и обрывистыми утесами, обращенными к Рану. Харир лежит в шести милях на запад от Катча, а Пачам почти в шестнадцати от Харира. К западу от Пачама есть еще несколько низких и песчанных островов, лежащих в Ране; а к югу находится обширное луговое пространство, которое хотя и превышает уровень Рана, однако же ни сколько не способствует земледелию. На нем находится множество колодцев и оно заселено пастушеским племенем. На юг от Харира также видно много островов, из которых самый большой, покрытый утесистыми горами, называется Гангта. Между Газератом и Катчем, Ран тянется узкою полосою: в Аддисере он имеет только одну с половиною милю в ширину до [518] острова Чорара. Тут есть пласт раковин и гипса с разными морскими веществами, получившими вид красноватых и желтоватых окаменелостей и принимающими довольно хорошую полировку. Многие из правоверных уверяют, что в этом пласт встречаются такие куски, на которых видны арабские письмена и изречения из Корана. Камень этот употреблялся в мозаических работах всех могольских императоров; у Европейцев он обыкновенно именуется дукар-уарраским мрамором. На север от Беилских гор лежит Паркар полуостров Рана; на нем идут высокие горы Калинджара, принадлежащие к формации Катча: они почти совершенно состоят из песчанника и первобытных пород, и поднимаются одна над другою небольшими конусами, как будто бы упавшими с облаков; вершины их образовались из трапа, нисходящего почти на одну треть всего хребта; а подошвы состоят из красного гранита, звучащего от удара. Эти горы отделены от Катча низкою полосою Рана, имеющею более тридцати миль [519] в ширину и не представляющею ни одного куста на всем этом пространстве. Северный фас Катча, от Беилы на восток до Лакпата, представляет берега за весьма немногими исключениями, или утесистые, или крутые. От Нарры до Лакпата горы оканчиваются острыми вершинами и образуют мысы, утесы и пороги, смотря потому — как и в каком направлении подмывала их вода. Если поверхность земли, в ближайшем соседств с Раном, не имеет этого характера, то она далеко вдается во внутренность страны, точно также как вода, не встречающая препятствия.

Море постепенно отходит от южных берегов Катча; а потому, согласно с вообщепринятым мнением о повсеместном понижении океана во всех частях земного шара, можно предположить, что воды его отошли и от Рана и что дотоле весь этот край был занят морем, способствовавшим для плавания судов. После этого не удивительно, что туземцы приписывают такую великую перемену в их [520] стране влиянию Джогисов. Общество, известное под этим именем, с давнего времени поселилось в Катче; оно отличается человеколюбием и гостеприимством: странник, какой бы он веры ни был, никогда не уходит голодным из-под крова этих людей, и за то судьба наделяет их всем с избытком. Подобно европейским монахам прежних дней, эти Джоги служат хранителями истории и преданий; может быть заботливость, с которою они хранят подобные сказания, породила мнения о том, что перемены, происшедшие в Ране, совершены были во времена Дурамната, основателя их общества. В подкрепление к этому мнению они имеют предание о том, что предки теперешнего правителя Катча были когда-то бедными пастухами в Сами (Татта) в Синде и пасли там свои стада, пока не были взяты под покровительство денодарскими Джогисами, возвысившими их на степень Раджей всей этой страны. Должно заметить, что Раджпуты Катча действительно пришли из Татты и пасли стада рогатого скота в Катче; но индусские [521] монахи ни сколько не содействовали их возвышению. Вот как искажается история в продолжение каких нибудь четырех сот лет!

(Из рукописных бумаг капитана Мак-Мардо, относящихся к 1813 году, я узнал, что этот офицер был одинакового со мною мнения относительно Рапа Катча. Он пишет собственно о той части его, которая лежит близ Каттиуара и о которой я ничего не упоминал в этой книге. Вот собственные любопытные слова его: «Ран по всем признакам можно счесть за такой край, с которого море отошло в недавнее время. Это подтверждается сходством его с соседнею страною и с ее произведениями. На поверхности и на берегах его, за несколько миль от теперешнего Рана, часто находят большие камни, подобные тем, которые ныне употребляются вместо якорей: они имеют в себе просверленные дыры для укрепления канатов. На берегу, в разных местах заметны небольшие древние здания, называемые Дан Дири, т. е. дома, где собиралась дань или пошлина. Кроме того, во всей этой стране есть общее предание, что Хор, деревня в двух милях на восток от Тикера, была когда-то приморскою пристанью. Около пятидесяти лет тому назад, остатки корабля, величиною превосходившего суда, теперь употребляемые в заливе Катча, были отрыты в Уауании на глубине пятнадцати футов». Рукопись капитана Мак-Мардо о Каттиуаре. Август, 1815 г.) [522]

НАСКОЛЬКО СЛОВО О СИНДРИ.

Я прилагаю здесь извлечение из рукописи капитана Гриндлей, написанной в 1808 г. во время его путешествия, из Лакпата в Катче до Гайдрабада в Синде с миссиею к синдским эмирам. Из этого отрывка читатель увидит, что вся соседствующая с Синдри страна, найденная мною под водою, была тогда совершенно сухая, и что форт Синдри служил передовым постом для правительства Катча:

«При Лакпат Бандере мы сели на суда в бухте, имеющей около трех четвертей мили в ширину. Она идет по направлению от [523] северо-востока к юго-западу на расстоянии шерсти, или восьми миль, и потом начинает значительно суживаться; берега ее по обе стороны представляют топкое болото, покрытое невысокими кустами.

Вечером, когда начался отлив, мы закинули якорь; а на следующий день, в двенадцать часов, прошли Синдри, отстоящий почти на тридцать миль от Лакпата, от которого он зависит и снабжается гарнизоном: это небольшой форт с немногими хижинами, построенными вне его стен. В этом месте бухта имеет около одной с четвертью мили ширины; тут устроен перевоз. Число путешественников, отправляющихся этим путем в Синд, весьма незначительно; следов дороги решительно не заметно на топком песке, из которого состоит вся сухая часть Рана. Здесь жар полуденного солнца до того велик, что путешественники обыкновенно ходят ночью. Следуя из Синдри сухим путем, они на двадцать четвертой миле [524] достигают местечка Баура. Тут Ран оканчивается и пресная вода является в большем изобилии.

Пройдя Синдри, мы заметили несколько второстепенных дорог, идущих чрез Ран; на них в разных местах видно было несколько мужчин и женщин. Проехав около двадцати миль далее от Синдри, мы достигли Али Бандера, около восьми часов вечера, и бросили якорь подле самой той возвышенности, которая отделяет пресную воду от моря. На рассвете мы увидели, что это местечко есть ни что иное, как небольшая деревушка, состоящая из каких нибудь пятидесяти мазанок и имеющая башню, построенную из глины. Здесь мы разбили палатки и стали на биваке с тою целью, чтоб собрать достаточное число судов, потребных нам для продолжения пути пресною водою по ту сторону возвышенности; но не найдя их столько, сколько нам было нужно, мы приказали перетащить чрез эту возвышенность те же самые [525] суда, на которых сюда приплыли. Такое перетаскивание нельзя было сделать иначе, как дня в три; в продолжение этого времени мы чрезвычайно страдали от пыли свойственной здешней почве. Трудно поверить, до какой степени она невыносима: солнце совершенно затмевается, предметы исчезают от глаз на расстоянии 100 ярдов, все туземцы до того покрыты ею, что нет возможности различить цвета их лица и одежды. Почва Рана состоит из смеси мелкого песку с солью, осаждаемою с каждым наводнением. Смесь эта, находясь под влиянием солнца в продолжение нескольких месяцев, превращается в тончайший порошок. Ран, оканчивающийся почти на одной линии с Али Бандером, на линии, проходящей от северо-востока к северу, покрыт кустами водяных растений и раковинами: песок, засыпая эти кусты, образует холмики различной величины от пяти до пятнадцати футов в вышину, смотря по величине куста. По видимому, ни один из боковых рукавов Инда не [526] восходит далее Рана, и, кажется, ни один из них не судоходен, кроме тех, которые опят соединяются с главным руслом. Рукав, по которому мы плыли, есть, без сомнения, самый значительный.

Десятого числа мы снова поплыли по пресноводной реке, которая имела около 400 ярдов в ширину и расширялась все более и более по мере нашего удаления от места отплытия. По обоим берегам ее видны песчанные холмы и несколько хижин, окруженных небольшими обработанными полями. Здесь река принимает название Гури.

На расстоянии почти двенадцати миль от Али Бандера, река эта разделяется, и вскоре за тем до того суживается, что суда наши, хотя и небольшие, с трудом прошли между кустарниками, покрывающими берега. Она более походит на канал, или, по крайней мере, на рукав вычищенный и углубленный. Берега имеют неравную высоту, а страна, [527] за ними лежащая, очень низменна и в некоторых местах болотиста. Мы прошли мимо устья залива, который лежал от нас на запад и вел, как нам сказывали, к Татте. Кроме этого мы еще миновали несколько других малых рукавов, перерезывающих здешний край и снабжающих водою канавы, проведенные для орошения полей.

В десяти милях за Али Бандером, на западном берегу, находится Чатти Тар (или перевоз); а напротив этого последнего видно устье значительного рукава, с проходящею поперег его дюною, под которою, разумеют Форан. Прежде этот рукав был большею ветвию Инда и проходил мимо Нассирпура, лежащего южнее. Многие из жителей этого места помнят замечательную перемену в реке: наводнение потопило большую часть этого города и изменило течение реки, в которой с того времени воды гораздо менее. Почти весь Синд по причинам, заключающимся в его почве, подвержен [528] подобным переменам от ежегодных развитий. Многие подобные примеры памятны здешним жителям, в особенности же тот, о котором я говорю, а также и изменение в рукавах Татты». Из рукописного журнала капитана Гриндлей.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.