БОРНС А.

ПУТЕШЕСТВИЕ В БУХАРУ

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

ГЛАВА VII.

ОЧЕРКА ИСТОРИИ БУХАРЫ.

[Ранняя история. — От века Чингис Хана до века Узбеков. — Царствование Надир Шаха. — Гайдер и теперешний властитель]

Во время пребывания в Бухаре, я приобрел несколько рукописей, относящихся до истории этой страны. Подробное изложение их содержания было бы не сообразно с целью моей книги; при том же мне кажется, что и самый предмет их не вознаградил бы внимания читателей. Передав их обществу для перевода восточных сочинений, я получил от него уверение, что оно употребит все средства, дабы ознакомить с ними ориенталистов. Бухара в ранние века известна была под именем Биканда — города, следы которого теперь еще видны в ее окрестностях и который связан [461] баснею — а может быть и истиною — с хорошо известным именем Афразиаба. Край этот в упомянутых сочинениях назван поросшим тростниками болотом, питающимся тающими льдом и снегом на горах Самарканда и служившим местом для охоты по столь тонким, что верблюд не мог ходить по нем. Так говорят туземные историки. Бухара имела сношения с китайскими императорами, из коих один выдал дочь свою за бухарского государя. За этим последовали набеги Турков, всегда являвшихся сюда с страшным опустошением. Потом наступило время исламизма и нашествия Арабов, воевавших с какою-то царицею, с хатуною, прославившеюся своим идолопоклонством, а вместе с этим и своею любовью к правосудию: память об этой женщине сохранилась и поныне в народных песнях. Сын ее принял веру правоверных; но в последствии отпал от нее, за что и был убит Арабами, когда они окончательно утвердились в Туркестане. Этот государь построил великолепную мечеть в 94 году [462] геджиры (в 716 по Р. X.) и повелел читать в ней молитвы на языке персидском, ибо это был господствующий язык той страны (Смотри упомянутые мною рукописи.). С этого времени слава и пределы Бухары увеличились и мы слышим о ее торговле и многочисленном народонаселении, о деяниях славного Гарун ул Рашида и Арслан Хана, которые украшали и обогащали ее.

Такова ранняя история Бухары до времени разорения ее Чингисом, пришедшим с ордами Татар в 622 году геджиры (1232 по Р. X.). Судя но описанию ее базаров, зданий и водопроводов, необходимо заключить, что Бухара была столица богатая и прекрасная; но она, вместе с многими другими большими городами, также подпала под поток татарского нашествия, бурно пронесшийся от Каспийского моря до Инда.

В свою очередь бухарское государство под управлением своего эмира, великого Тимура, [463] потомка Чингисова, обрушило свое мщение как на ближних, так и на отдаленных соседей и поколебало все государства Азии. Хотя деяния этого завоевателя принадлежат к той же истории, о которой я теперь говорю; однако же завоевания Тимура, его мудрые постановления, его воинское и политическое поприще требуют с моей стороны только мимоходного замечания, ибо в наш просвещенный век все это уже хорошо известно. Его потомки после нескольких поколений, вынуждены были нашествием Узбекских Турков оставить свое родное царство, идти в Индию и основать там владения великого Могола, воцарившегося в лице мужественного Бобера, наследники которого и теперь живут — я не могу сказать царствуют — в Делли. Узбеки, перешедшие чрез Яксарт, в начале шестнадцатого века, как уже упомянуто выше, владычествуют в настоящее время над всем Мауар ул Нуром или Транзоксианою и над всеми странами, простирающимися до подошвы Гниду Куша. Они совершили это великое завоевание при сыне Шейбани Хана, не взирая на то, [464] что сам Шейбани был, с помощью Персиян, разбит Бабером к сражении при Мерве.

Первенство, таким образом приобретенное Узбеками над государствами Транзоксианы, продолжалось до нашествия Надир Шаха, имевшее место в первой половине прошлого столетия. Абульфаиз Хан царствовал в то время в Бухаре с титулом эмира и был призван наследственным представителем Узбеков, изгнавших дом Тимура, и потомком Чингиса по мужеской линии. Рахим Хан, атталик или визирь Абулфаиза, Узбек мангатского племени, составил против него заговор вместе с персидским завоевателем и привел этого последнего к вратам Бухары. Надир пощадил столицу; но Рахим предал смерти эмира и возвел на престол сына его, которого женил на своей дочери. В последствии он умертвил и этого государя. После Рахим Хана, этого жестокого и коварного министра, заступил его место Даниал Бег, Узбек того же племени, чрез узы брака [465] состоявший в отдаленном родстве с Абулфаиз Ханом. Даниал Бег довольствовался того же властью, какую имел его предшественник, и правил страною от имени Абул Гази Хана, наследника Абульфаиза. По смерти Даниал Бега наследовал титул визиря сын его Мурад: он немедленно устранил своего государя, именем которого правил его отец, и провозгласил себя Бухарским Эмиром. Хан Мурад царствовал семнадцать лет и умер около 1800 года. Его скорее можно назвать муллою, нежели государем; впрочем имя Беги Джана, под коим он более известен между Узбеками, рассказывающими о нем множество чудных историй, пользуется здесь знаменитостью, ибо, воюя с кабульским государем и со всеми другими своими соседями, он разрушил город Мерв и вывел большую часть его жителей в Бухару. Не смотря на эта деяния, ни слава, ни государство им похищенное ни сколько не увеличились. Со времени Шаха Мурада потомство Чингиса по мужеской линии перестало царствовать в Бухаре. Некоторые [466] члены этого дома живут здесь и поныне, но в презрении и в крайней бедности. Последний бухарский государь, как мне говорили, состоял с ними в родстве со стороны своей матери.

Шаху Мураду наследовал сын его Гайдер, более известный по прозванию Саида, или Чистого. Этот человек явил себя скорее муллою, чем государем: его строгое следование Корану, сделав его самого знаменитым в магоммеданском мире, распространило ханжество и усилило фанатизм в стране, которою он правил. Он смотрел на свой титул Эмира ал Муменина или правителя правоверных в полном значении этого слова и проводил большую часть своего времени в старании исправить и улучшить нравы своего века. Если бы его усилия были устремлены на внешнюю политику, то он, может статься, более облагодетельствовал бы свои владения; вместо этого од после долгого и бесполезного двадцатисемилетнего царствования завещал в [467] 1825 году своим детям спорное наследование царством, подвергшимся нападениям со всех сторон. Смерть его послужила знаком к началу восстания и междоусобной войны между его потомками. Сын его эмир Гузейн, провозглашенный государем, после пятидесятидневного царствования погиб не без подозрения об отраве, употребленной его министром, Куш Беги, более содействовавшим видам его брата, Омар Хана, который после этого захватил бразды правления вместе со столицею. Впоследствии старший брат Омара, Нассир Уллах, или, как его обыкновенно называют, Багадур Хан, успев склонить на свою сторону тайное содействие Куш Беги, казавшегося ревностным приверженцем Омара, объявил себя противником власти этого последнего и начал с того, что захватил город Самарканд; потом пошел на Бухару, овладел всеми ее каналами и водопроводами, и, таким образом лишив столицу воды, взял ее после пятидесятидневной осады. В этом ему содействовал Куш Беги, за что и был [468] возведен в звание министра. Омара бросили в темницу; но он бежал в метод, а потом укрылся в Балке и кончил тем, что умер от холеры в Кокане, из которого бренные остатки его были перевезены для погребения в Бухару. Нассир Уллах без дальнейших препятствий начал свое царствование тем, что предал смерти тридцать человек важнейших из приверженцев своего брата и, кроме того, приказал одного из главнейших начальников, Би, сбросить с ворот своего дворца — это обычная казнь в здешнем крае. Поступки его относительно троих меньших братьев своих не менее жестоки: отправив их в одно их своих поместий на берегах Окса, он приказал предать их смерти, дабы тем предупредить их кромолы. Таким образом из шести сыновей Гайдера Чистого он один остался царствовать в Бухаре. Ханжество отца принесло мало добра несчастным детям! Впрочем, Нассир Уллах в некоторой степени искупил (если только в подобном случае может быть искупление) свои злодейские поступки, [469] содействовавшие ему к овладению престолом: теперь он править своими подданными рукою беспристрастною и справедливою; он отстал от порока и забыл жестокость, с которою упрочивал свою власть; но может быть это только потому, что на пути его нет соперников. У него большое семейство; но дети его еще молоды. [470]

ГЛАВА VIII.

ПОЛИТИЧЕСКАЯ И ВОИНСКАЯ СИЛА БУХАРЫ.

[Важность этого государства. — Сила и характер государя. — Куш Беги или визирь. — Преобладание духовенства. — Управление. — Полиция. — Доходы. — Военная сила и дух Узбеков. — Внешняя политика Бухары: с Китаем, Кабулом, Персиею и Турциею. — Сношения с Россиею.]

Важность Бухары проистекает не сколько от пространства, ею занимаемого, сколько от географического ее положения. Слава, которою она пользуется как государство, восходит до времен Чагтиса: тогда Бухара включала в себя весь Мауар ул Нар или страну, лежащую между Оксом и Яксарточ, и, простираясь до Харесма и Каспийского моря, далеко врезывалась в Хоразани. Период ее блестящего состояния давно миновал; но, не смотря на это, выгодное положение ее столицы и поныне дает ей большое влияние на всех жителей Транзоксианы. Будучи помещена между богатейшими странами Европы и Азии, в земле, [471] окруженной степями и пустынями, Бухара служит центром обширной торговли и местом отдыхновения как для купца, так и для путешественника. С какой бы точки мы ни стали рассматривать ее положение — будет ли это в военном отношении, или политическом — мы найдем, что оно весьма важно и выгодно. Облагодетельствованная от природы избыточностью произведений почвы, окруженной со всех сторон бесплодием, она невольно привлекает к себе внимание далеких и соседних народов. Во времена давноминувшие она была предметом алчности Греков и аравийских калифов; потом на нее набегали орды Севера; из нее как с точки опоры знаменитый Тимур водил свои победоносные легионы в отдаленные страны Азии. В новейшие времена Бухара принимает послов от императоров русского и китайского, от султана константинопольского и от государей Персии и Кабула. Она первенствует между окружающими ее узбекскими владениями, которые смотрят на нее как на свою столицу и хотя номинально, однако же добровольно [472] признают над собою власть ее правителя. Бухарский государь, подобно государям прочих азиятских народов, господствует деспотически; но произвол его действий в некоторой степени ограничивается муллами, т. е. духовенством. Это происходит на от того, чтоб он не мог с своей стороны усилить власти, но от самой конституции государства, которая, будучи основана на законах Корана, соблюдается здесь точнее нежели в других магомеданских землях. Царствующий бухарский государь, Нассир Уллах, или так называемый здесь Багадур Хан, имеет двадцать сем лет отроду и носит титул эмира ул Муменина, или повелителя правоверных. При обращении к нему обыкновенно употребляется слово Газрат, произносимое туркестанскими магоммеданами тогда только, когда они говорят о своих пророках. Слово государь редко упоминается в оффициальных бумагах: ему предпочитается слово Эмир, служившее, без придаточного ул Моменин, титулом Тимуру и всем его наследникам со времен Бабера. Этот титул [473] имеет религиозное значение и тем более приличествует бухарскому государю, что она, считает себя одним из главных представителей магоммеданской веры. Впрочем, он оказывает полное уважение султану константинопольскому, которого здесь именуют калифом Рима: бухарский государь с гордостью называет себя его луконосцем.

Царствующий бухарский государь, Нассир Уллах, вступил на престол семь лет тому назад. Справедливый и великодушный от природы, он вместе с тем строгий блюститель веры, даже до того, что, кажется, постепенно вдается в ханжество своего родителя: форма его правления почти не дает ему средств избежать этого.

Куш Беги, министр его, имеет на него большое влияние, и Багадур Хан, обязанный ему своим престолом, не питает ни какого опасения на счет его силы. Он даже ни когда не выезжает из своей цитадели, пока визирь не возмет над нею начальства, и, как [474] я уже заметил выше, не принимает пищи иначе, как чрез руки своего министра. Этот последний уже в преклонных годах: ему около шестидесяти лет; родом он Узбек из племени Мангат и отличается умственными способностями, обширными сведениями и неутомимым вниманием к своей обязанности. Он ведет обширную торговлю, и хотя любит деньги, однакоже взимает торговые пошлины по всей справедливости. Великий сан визиря можно считать наследственным в его семействе, ибо он принадлежал и отцу его. Братья его управляют двумя провинциями государства; а сыновья, числом тринадцать, заведывают разными округами. Одного из них он уже назначил своим наследником. Хитрость составляет отличительную черту характера Куш Беги; но, не взирая на это, он отличается великодушием и милостивым расположением к Европейцам, в особенности к Англичанам. Все богатство и вся сила государства состоят в его повелениях, ибо он получает все доходы и может совершенно располагать [475] духовенством, к которому, впрочем, оказывает все должное уважение и снисходительность.

Ничто так не поражает путешественника в Туркестане, как малочисленность начальников, или сердаров, которых так много в Индии и Кабуле: здесь нет важных особ, нет ханов, нет дворянства, нет людей в силе, кроме двора и духовенства. Все отрасли управления находятся или в руках рабов, или людей, совершенно зависящих от министра. Каждый город, каждая деревня управляются или муллами, или хуаджами — потомками первых калифов. Так как Коран служит основанием бухарского правления, и все народонаселение старается выказать себя обществом духовным, то это легко объясняет предпочтение, оказываемое здесь духовным особам. Вера и политика идут рука об руку в Туркестане и друг друга поддерживают. Здесь нет и тени народного правления: но вместе с этим нет и признака неудовольствия против существующей системы [476] управления, хотя трудно найдти народ более рабский, нем Узбеки. Причину такого довольства народонаселения мы должны искать в том покровительстве, которое упрочено ему строгим исполнением законов Корана. Книга эта хотя есть только бедная тень Великой Хартии, однако же она определяет неизменное основание юридическим началам, и таким образом дает повод народу смотреть на духовенство, как на свою лучшую защиту против честолюбия светской власти. Строгое следование писанному закону дает здешним духовным лицам полное право на ту признательность, которою они пользуются: без их предварительного соглашения не приводится в исполнение ни какая государственная мера. Большая часть государственных доходов поступает на поддержание господствующей веры и коллегий, в которых она преподается. Весь избыток доходов столицы распределяется точно таким же образом и вообще все управление более походит на иерархическое, нежели на какое либо другое. Случится ли убийство, грабеж, или [477] тяжба по какому нибудь предмету — по всем этом немедленно обращаются к духовным лицам, ибо хан ни в каком случаи не рассматривает дела без их содействия. Я почти убежден, что эта система существует в Бухаре с самого раннего периода магоммеданства, а не со времени нашествия Узбеков. В царствование последнего государя, Гайдер Шаха, она укоренилась еще более, ибо он довел свое верование до степень ханжества. Каковы бы ни были мнения относительно магоммеданской веры, должно сказать, что она производит благодетельные следствия в управлении тех государств, в которых введено строгое соблюдение ее законов. Полиция в бухарском государстве и в особенности в столице необыкновенно строга и бдительна: здесь нет ни разбоев, ни воровства по большим дорогам. Быстрота судопроизводства и жестокость наказаний, коим подвергаются преступники, содержать в благодетельном страхе всех недобромыслящих: за малейшими проступками неизбежно следует смертная казнь; денежные [478] пени и тюремное заключение редки. Тут законы Магоммеда точно также хорошо соблюдаются, как будто бы под его собственным надзором. Его постановления, соединившие кочевых Арабов пустыни, перенеслись сюда без всяких перемен или улучшений и вкоренились между народом совершенно различным как по обычаям и нравам, так и по языку и даже достигшим значительной степени образования.

Доходы государства взимаются по этому же самому мерилу, т. е. по смыслу Корана: купец платит сороковую часть стоимости своих товаров; земледелец с своих полей отдает государю четвертую долю жатвы. Так как большая часть земель отчислена духовным лицам и религиозным учреждениям, то со многих из них взимается три десятых доли урожая: не взирая, однако же, на это, земледельцы ни сколько не жалуются на такой непомерный сбор. В Туркестане земля ценится по количеству воды, которым она [479] можег располагать и потому сановник, закидывающий распределением этой жизненной потребности по различным водопроводам в окрестностях столицы, занимает одно из первых мест в государстве. Денежная плата собирается со всех садов, огородов и дынных полей. Жители, не принадлежащие к числу магоммедан, платят ежегодно поголовную подать. Во время войны облагаются податью все домовладельцы. Бухарская таможня также доставляет значительную сумму; но за этим исключением весь государственный доход получается с земли. В следующей таблице подробно объяснено количество сбора.

Государство не получает ничего с Балка; говорят, что доходы его уменьшились с числом народонаселения и что он в настоящее время доставляет только 20,000 тилл, которые обыкновенно выплачиваются Эшан Ходжу, начальнику этой области, обязывающемуся в замену защищать ее. Как Балк, так и Джиззак составляют новейшие приобретения Бухары. Из всего собранного мною по этому предмету я заключаю, что чистый поземельный доход этого государства простирается почти до тридцати шести лаков рупий, т. е. он вдвое больше того, что получается государскою казною, ибо около половины всей земли принадлежит духовенству. В приведенной выше таблице все имена собственные означают торговые местечки, за исключением пяти томанов Самарканда. Все эти имена древние. Должно заметить, что наше понятие о городах и деревнях может быть применено только с большими ограничениями в Туркестане, где базар, или торговое место, нередко есть ни что иное, как небольшая деревенька, [483] жители которой преимущественно живут в робатах, в некотором от нее расстоянии и приезжают туда из за десяти, или пятнадцати миль только в базарные дни.

Бухарское войско набирается из разных округов государства и не подчинено дисциплине. Оно состоит почти из 20.000 конницы и 400 пехоты при сорока одном артиллерийском орудии. Кроме этого есть еще так называемая эльджари или милиция, составляющаяся из различных служителей правительства и простирающаяся почти до 50.000 конницы, из которых 10.000 набираются в Балке и в странах на юг от Окса. Войско это может быть еще усилено Наборами посреди Туркманов; но услуги этого племени упрочиваются только такими начальниками, которые в состоянии повелевать ими. Впрочем эти последние войска почти ни когда, или, по крайней мере, очень редко призываются на службу; а если и состоят в сборе, то не получают платы. Собственно же так называемое войско [484] или дафтар получает плату зерновым хлебом, а начальникам даются аренды. Всякий солдат получает ежегодно восемь бухарских маундов хлеба, из коих каждый равняется 256 фунтам английским. Выдача эта производится пшеницею, ячменем, джауари и арзаном; то же самое получает пехота. Замечательно, что эта последняя, называемая хаза бардар, ходит в поход на лошадях и спешивается только для битвы; она вооружена саблями, длинными ножами и тяжелыми пиками футов двадцати длиною с коротким копьем. Пики обыкновенно делаются составными из нескольких кусков дерева (преимущественно из ивы), имеют неуклюжий вид и почти никогда не переламываются на составах. Огнестрельного оружия у Узбеков весьма мало и они худо умеют употреблять его. Индус, или Афган, ни когда не выезжает в путь без того, чтобы не вооружиться с ног до головы; Узбек, напротив, довольствуется одним копьем, или ножом, который обыкновенно носит при своем поясе. Из всего мною [485] слышанного об Узбеках, должно думать, что они воины нестрашные; ибо в битв в них всегда заметен недостаток отваги и храбрости; в сражение они кидаются с громкими криками, но судьба передового отряда почти всегда решает дело. Как иррегулярная кавалерия, они превосходны; но за то плохи, как солдаты. Пушки их лежат в Бухаре в небрежении, ибо Узбеки еще не постигли важности артиллерии: они пока довольствуются конницею. До сей поры у них нет туземных артиллеристов и пушки лежат без лафетов, хотя их можно было бы легко привесть в порядок при помощи разных пленников. Все эти пушки бронзовые; три четверти всего их числа принадлежат к роду небольших полевых четырех и шестифунтовых орудий; между ними четыре мортиры; все остальные большого калибра. Порох, приготовляемый в этом крае, довольно хорош.

Следующие таблицы дают более точное понятие о военной силе этого государства, [486] доставляемой различными округами, в вместе с тем показывают узбекские племена, живущие в настоящее время в этой стране. В первой таблице выведено число конницы и означены имена начальников, здесь именуемых би — это испорченное Турецкое слово бей, лучше знакомое в Европе, [487]

Пехота содержится в меньшем числе и вся вообще состоит из Таджиков, или торгового класса народа. Она набирается из следующих округов:

Часть войска, собираемого на юге от Окса только номинально зависит от Бухары; там Узбеки не многочисленны; большую часть народонаселения составляют Арабы, славящиеся здесь своею храбростью также, как и в других странах. Правительство нигде не может [489] употреблять их, кроме владений Балка, где их собирается от 2000 до 3000 человек. Их однако же, нельзя считать полезным войском по причине существующей между ними взаимной вражды, которой бухарский государь и не старается устранять.

Бухара пользуется гораздо большим физическим и нравственным влиянием, нежели все окружающие ее владения; но дела ее были оставлены в самом затруднительном положении последним государем, который обращал больше внимания на вероисповедание, чем на политику. Хан Оргенжа или Хивы вел с ним беспрерывную войну. Коканский Хан также был заклятой враг его. Начальники Шар Сабза и Гиссара не признавали его власти, а Мир кундузский даже завладел Балком и разграбил его. Теперь дела бухарского государства в лучшем положении: намерения и сила царствующего государя содействуют его благосостоянию. В нынешнем году он задал строгий урок начальнику Шар Сабза и отнял [490] у него шесть селений, не взирая на то, что Шар Сабз, славящийся как место рождения Тимура, считается самым крепким в Туркестане по причине болот, его окружающих. Могущество Кокана также потрясено: один из его пограничных округов, именно Джиззак, прежде составлявший половину Аратиппы, присоединен к Бухаре в течение последних четырех лет. Гиссар, по всей вероятности, также будет покорен, не взирая на гористую местность, ибо начальник его умер и вся страна разделилась между четырмя его братьями. Самым сильным врагом Бухары можно считать кундузского правителя. Если город Балк и отошел от его власти, то это потому, что он уступил его из политики, а не из страха. Он удержал название этого древнего города на своих монетах. Бухарский государь имеет виды и на самый Кундуз; но эта страна лежит далеко, и потому сомнительно, чтобы он успел в своих попытках, не смотря на то, что грозный титул повелителя правоверных может упрочить ему содействие мулл и многочисленного [491] войска. Вражда Хивы прекратилась с кончиною Магоммед Рахим Хана, последнего ее правителя, который со смертного одра своего, отправил в Бухару посла, чтобы испросить себе прощение. Вред, причиненный бухарскому государству Хивою, показывает влияние, которое она имеет на его судьбу: оргенжский хан с незначительными силами разбивал караваны Бухары, грабил ее подданных, препятствовал торговле и опустошал ее владения. Степи, отделяющие Хиву от Бухары, спасали Рахим Хана от заслуженного им возмездия, хотя более достойный монарх бухарский мог бы с успехом вторгнуться в его земли со стороны Окса. Если хивинский хан вступит в дружественное сношение с Бухарою, то государь этой последней будет в состоянии легко распространить свою власть на восток, куда он с давнего времени замышляет поход.

Бухара ведет дружественные сношения с Китаем, Кабулом и Турциею. В прошлом году из Китая приезжал посол, чтобы [492] просить содействия здешнего государя к поддержанию спокойствия на западных пределах Небесной Империи и к прекращению набегов коканского хана. Его величество благоразумно уклонился от всякого вмешательства; не взирая на это, Китайцы нанесли Кокану такой удар, который избавит пекинского императора от всякого опасения на счет неприкосновенности его границ. Торговые отношения между Бухарою и Китаем находятся на самой дружественной ноге и выгодны для обеих сторон; однако же Узбекам, также как и другим народам, не дозволяется ходить далее Ярканда, Кажгара и других вассальных городов. Во времена существования кабульской монархии сношения между ею и Туркестаном были мирные и постоянные, ибо Афганы владели тогда областью Балка, Число Афганов живущих в Бухаре значительно и вся индийская торговля производится чрез их посредство. В настоящее время тесной связи не существует между бухарским государем и начальниками, возвысившимися на развалинах кабульской [493] монархии. Узбеки гнушаются дружбою Персии в следствие ненависти, питаемой ими к эретическому учению, господствующему в этой стране. Все связи с нею ограничиваются торговлею, производимою Мервийцами, принадлежащими к шиитскому толку. Впрочем должно сказать, что благоразумие теперешнего бухарского министра способствовало к уменьшению неприязненного чувства, существующего между Персиянами и Узбеками. Хотя и трудно определить, на которой из этих двух сторон находится более предлогов к вражде, однако же Персияне имеют основательные причины, к жалобам, ибо жители степей беспрестанно хватают их и продают в неволю. Оттоманская империя пользуется громкою славою в Бухаре, ибо жители последней имеют весьма неточное понятие о слабости Порты: они полагают, что Султан могущественнейший монарх на земном шаре. Здесь меня не редко спрашивали о том, как велика подать, которую выплачивают ему различные европейские народы. Такое неверное понятие можно объяснить религиозным [494] уважением, которое Бухара питает к Порт, ибо страны эти отдалены друг от друга, и все сношения между ними ограничиваются одними уверениями во взаимной привязанности.

Со времени Петра Великого между Россиею и Бухарою существуют постоянные сношения, основанные на взаимных торговых выгодах. В его царствование был проложен между этими двумя странами путь, по которому в продолжение последних семидесяти лет совершается непрерывный провоз товаров. В царствование Александра, около 1820 года, Русские старались вступить еще в большие сношения и отправляли посольство в Бухару. Открытие же пути между Каспийским морем и Хивою в предшествовавшем году им не удалось. Посольство имело виды торговые, а вместе с тем и политические. Оно было хорошо принято; бухарский государь с своей стороны немедленно отправил посла в Петербург, а за ним последовало несколько других. Полагают, что цель русского [495] посольства имела связь с хивинскими делами; но это, кажется, несправедливо, ибо Россия не нуждается в посторонней помощи для обуздания Хивы. Русские также установили дружественную связь с начальником Кокана, и между всеми узбекскими племенами умили распространить высокое понятие о своей сил.

Можно думать, что, в случае враждебных действий со стороны Европы, Хива и Бухара будет действовать за одно и тем с большим успехом, что регулярные войска здесь бесполезны, а нерегулярные не покорят народа, не имеющего постоянного местожительства. [496]

ГЛАВА IX.

ХИВА ИЛИ ОРГЕНДЖ.

[Пределы. — Хива. — Воинская сила. — Грабительские нравы Хивинцев.]

Дельта Окса или Аму, образовавшаяся до впадения его в Аральское море, составляет государство Хиву, обыкновенно называемое тамошними жителями Оргенджем. Это древний Харесм, упомянутый у Арриана под названием страны Харизма. Оргендж лежит почти в двух стах милях к З. С. З. от Бухары и составляет небольшое, но плодоносное владение. Обитаемое пространство имеет около 200 миль протяжения от севера к югу и в половину менее от востока к западу. Оно со всех сторон окружено степями. Впрочем, Хива простирает свое господствование до [497] Каспийского моря и до пределов Персии. В последние годы она установила владычество над туркманскими ордами на юг от Окса и владеет Мервом, лежащим на большой дороге между Хоразаном и Бухарою. В этом государстве только два замечательные места — Оргендж и Хива; первый считается торговою столицею, а вторая служит резиденциею хану. Оргендж, стоящий почти в шести милях от Окса, есть довольно большое место, имеющее около 12.000 жителей; Хива, как новейший город, в половину менее. Обстоятельства, упомянутые выше, препятствовали нам посетить хивинскую столицу, хотя мы несколько времени и путешествовали в странах ей подвластных и встретили отряд ее войска в пустынях лежащих на запад от Мерва. По этому я здесь представлю только легкий очерк силы и политики Хивы, так, именно, как мне самому привелось наблюдать ее и слышать об ней от жителей. Сочинение генерала Муравьева, отправленного в Хиву в 1820 году, [498] содержит в себе подробные сведения о статистик этого государства (Voyage en Turcomanie et a Khiva, par M. H. Mouravier, Paris, 8vo. 1823.).

Хивинский хан родом Узбек, господствующий со всею властью, какую правители из этого племени умеют приобретать себе: он не дозволяет вмешиваться в свои распоряжения ни каким начальникам, ни каким дворянам. Владения его хотя и не обширны, однако же совершенно независимы; они вели непрерывную войну с Бухарою, в царствование последнего хана, Магоммед Рахим Хана, человека отважного и предприимчивого, захватившего бразды правления чрез убиение двух братьев своих и державшего их в течение двадцати двух лет рукою строжайшей справедливости, а может быть и жестокости. Соседние властители не редко упрекали его за тиранство; но за то при нем Хива приобрела такое могущество, какого не имела прежде, и потому неудивительно, если его [499] любили менее, нежели боялись. Около восьми лет тому назад он пал жертвою злокачественной болезни, и на смертном одре завещал своему семейству примириться с Бухарою. До своей кончины он отправил посла к бухарскому эмиру и просил у него прощения за вражду им начатую и за весь вред причиненный торговле его владений: с этого времени оба государства живут во взаимной дружбе. Рахим Хан оставил шесть человек сыновей, из коих старший, Уллах Коли, ему наследовал, и теперь правит Хивою. Этому последнему в настоящее время около сорока лет отроду: он человек более кроткий, чем отец его, и живет в совершенном согласии с остальными членами своего дома, удерживая за собою всю власть, приобретенную его родителем.

Опустошения, причиняемые Хивинцами во всех соседних им странах, придают им важности более, нежели они заслуживают, ибо сами по себе они представляют ни что иное, как организованную шайку разбойников, [500] защищенных местною силою своего отечества. Положение Хивы между Россиею и Бухарою делают ее складочным местом торговли, производимой между этими двумя государствами. Влияние ее с каждым днем увеличивается, хотя собственной внутренней торговли у ней нет. Сомнительно, чтобы народонаселение этого государства могло превосходить 200.000 душ. До времен Рахим Хана Хива считалась страною зависящею от Бухары; но, кажется, зависимость эта была только номинальная. Теперешний хан может выставить до 10.000 войска, при девяти артиллерийских орудиях. Войска эти состоят или из Узбеков, или из Туркманов, вооруженных точно также, как и бухарские всадники, с тою только разницею, что некоторые имеют луки и стрелы. Главная цель всех забот хивинского хана состоит в подчинении туркманских племен, блуждающих между его владениями и Персиею, а потом в увеличении своих доходов и своей власти. Положение Хивы дает правителю ее возможность действовать на этих номадов сильнее, [501] чем Персия и Бухара. Летом 1832 года хивинский хан двинул войска из своей столицы в Мерв и взял контрибуцию с племени Така, сильнейшего из всех туркманских племен. Он учредил таможни как в Мерве, так и в Чараке — городе принадлежащем туркманскому племени Салор и лежащем на расстоянии трех переходов от Мешеда, в Персии. Теперь он взимает пошлину с караванов, проходящих чрез оба эти места. У помянутый поход хивинских войск увеличил воинскую славу их хана, ибо расстояние от Хивы до Мерва равняется пятнадцати переходам и почти не имеет воды, в следствие чего Хивинцы принуждены были рыть колодцы на каждом своем привале. Хан лично предводительствовал войском и объявил, что идет в поход, дабы остановить Персиян, угрожавших Мешеду под начальством Аббаса Мирзы. Ему сопутствовало большое число верблюдов навьюченных водою и припасами. Из этих животных около 2000 голов погибли в степи от жажды. Отец его [502] выполнил подобное предприятие еще с большею отнятою, ибо он совершенно прошел всю степь до самой Персии, хотя, впрочем, потерял большую часть своих лошадей и оставил одну пушку в песках, где она лежит и до ныне.

Хивинские правители редко имеют в виду подобные нападения совокупными силами: обыкновенно они ограничиваются наездническою жизнию и беспрерывно посылают отряды на грабеж в Персию, где хватают пленных. Хан из захваченной добычи получает пятую часть. Власть, приобретенная Хивою над Туркманами, много способствует таким наездам, сопровождаемым почти постоянным успехом. Хивинцы хватают пленных и на Каспийском море и снабжают рабами, в особенности персидскими, бухарское государство и весь Туркестан. Я могу почти утвердительно сказать, что в Хиве живет около 2000 христианских пленников; число персидских рабов определить трудно; но можно сказать, что и те и другие ежегодно [503] умножаются. Не взирая, однакоже, на грабежи, производимые по всем направлениям, Хивинцы оказывают покровительство караванам, вступающим в их земли и платящим установленную пошлину.

Индусы и Армяне проезжают с товарами чрез Хиву; но ни они, ни другие иноземные купцы, даже магоммеданские, не считают себя безопасными в ее владениях, ибо тут все их вьюки распаковываются, караваны задерживаются, и даже бывали случаи, что у них отнимали много имущества. Где правители дают пример грабежа, там нельзя ожидать честности со стороны народа. Хивинский хан берет пошлины в Мангашлаке, портовом городе на Каспийском море, лежащем против Астрахани, и по временам на Сире или Сигуне, на восток от Аральского моря, где караваны переправляются чрез эту реку.

О переговорах Хивы с Россиею относительно улучшения торговых сношений упомянуто в главе, в которой говорится о [504] торговле. Относительно доходов Хивы почти нет возможности составить точного понятия, ибо только меньшая часть их получается из законных источников: хан содержит все свое войско преимущественно на счет своих соседей. [505]

ГЛАВА X.

О СЕВЕРО-ВОСТОЧНЫХ ПРЕДЕЛАХ ПЕРСИИ И О СТРАНЕ КУРДОВ И ТУРКМАНОВ.

[Власть Персии над этими племенами. — Курдские и другие начальники. — Слабость персидских границ.]

Теперь необходимо представить краткий очерк туркманских племен на восток от Каспийского моря, которые живут по северо-восточным пределам Персии.

Отечество их было уже отчасти описано в главе о Туркмании; равно и в самом рассказе о моем путешествии приведено несколько обстоятельств, объясняющих народный характер этих народов. Они рассеяны от Балка до Каспия и состоят из разбойнических орд, не имеющих государя и управляемых самым несовершенным правительством. Единственные племена, сколько нибудь признающие над [506] собою власть Персии, суть Гоклан и Ямуд — самые слабые из всех Туркманов.

Они занимают юго-восточные берега Каспийского моря, примыкая на запад к рекам Гургану и Атраку и простираясь на 140 миль к востоку от этого моря, Ямуды живут более к западу и состоят из 20.000 семейств. С ними соседствуют Гокланы в числе 9000: это единственное туркманское племя, населяющее горную страну. Оба племени приведены в свое нынешнее зависимое состояние в течение последних тридцати лет. Из них персидский шах набирает для себя 1000 человек телохранителей; остальные живут в своем родном крае, выплачивая небольшую подать лошадьми и естественными произведениями губернатору, живущему на реке Гургане.

Страна, лежащая между этими Туркманами и городом Мешедом, занята Курдами и другими племенами, которые только номинально считают себя подданными Персии. Они признают [507] власть шаха; но, не озирая на это, беспрерывно грабят и опустошают его владения, если только не встречают отпора значительного числа его войска. Курды поселены в этой части Персии шахом Аббасом, желавшим при их содействии обезопасить свои границы; но они оказались величайшим бедствием для его подданных. Сильнейший из их предводителей занимал с восьмитысячным гарнизоном крепость Кучан (также называемую Кабушан) до тех пор, пока она не была взята Аббасом Мирзою, осенью 1832 года. Близ Кучана есть небольшое владение называемое Буджнурд, управляемое курдским начальником, имеющим около 3000 конницы. В соседстве этого края лежит Келат, где правит афшар-туркский начальник, содержащий до 2000 всадников. Самым сильным после кучанского начальника считается начальник Турбата, Магоммед Хан Карай (Этот человек недавно схвачен Аббасом Мирзою и лишен власти.), занимающий часть страны между Мешедом и Гератом. Он [508] может выставить около 6000 человек и известен за отважнейшего наездника в Хоразане.

Милях в восьми на восток от Мешеда лежит город Чарак, населенный Туркманами и, как выше упомянуто, признающий власть Хивы. Он покоряется Персии тогда только, когда правитель Мешеда имеет достаточно силы, чтоб грозить ему. В Чараке живут 2000 семейств салорского племени. Этим оканчивается исчисление племен и их предводителей, живущих по границам Персии.

Пределы Персии с этой стороны можно считать самыми слабыми, ибо все здесь исчисленные мною племена подчинены только слегка и признают свою зависимость весьма неохотно. Туркманы смотрят на Персиян недоброжелательными глазами, по причине разности в религиозных понятиях. Единственная действительная выгода, какую шах успел приобресть от двух упомянутых племен, живущих близ Персии, заключается в том, что они отчасти оставили свои наезды на его [509] государство. Но это относится только к весьма незначительному числу их, ибо чаракские Салоры и прочие Туркманы продолжают свои наезды со всею прежнею отчаянностью. Туркманы, живущие по юго-западным берегам Каспийского моря, также часто оказывают знака неудовольствия на Персию; они даже вступили в сношения с Россиею, что со временем, вероятно, принесет много выгод как для них самих, так и для этой империи. Они ни сколько не привязаны постоянными жилищами к земле, которую заселяют, и потому вся их сила заключается в удобстве, с которым они могут переходить с одного места на другое. Курды, напротив, поселены на персидских границах в постоянных жилищах: они доказали свое мужество и вместе воинскую опытность тем, что для постройки своих укреплений предпочли равнины горам. Крепость Кучан есть место сильное: она построена из земли, ибо вязкое свойство тамошней почвы способствует такому роду построек, обыкновенных во всем Хоразане. Эти Курды, [510] исповедают шиитский толк; но, не взирая на это, не редко втайне условливаются с своими соседями Туркманами и содействуют ин в пленении Персиян и в разграблении их областей. Отечество их хотя и доставляет достаточное содержание для жителей, однако же крайне бедно, и потому не представляет персидскому правительству ни чего привлекательного, дабы стараться удержат его. При том, начальники этой страны, имея в своих руках укрепления, беспрерывно бунтуют и не боятся незначительных персидских отрядов: им страшно только такое войско, которое недавно туда отправлено. Впрочем и подобные войска они до настоящего времени умели отклонять от себя уплатою контрибуции и обещанием покорности на будущее время, и потом, едва проходила гроза, снова вдавались в возмущения и непокорность. Вероятно, и настоящая экспедиция наследника персидского престола в Хоразан, не положит конца такому порядку дел в этой части Персии, не смотря на то, что она превосходит своею [511] силою все предшествовавшие ей экспедиции. Хоразан есть провинция, требующая постоянной значительной силы для поддержания в ней спокойствия; а так как она не дает достаточных доходов необходимых для покрытия издержек на содержание значительного войска, то подобная политика не может иметь места при дворе персидском, который ни когда не употребляет доходов одной провинции на расходы другой. [512]

ГЛАВА I.

О ТОРГОВЫХ СНОШЕНИЯХ ПАНДЖАБА И О ВЫГОДАХ ОТКРЫТИЯ СУДОХОДСТВА ПО ИНДУ.

[Выгодное положение Панджаба для торговли. — Обилие и разнообразие его произведении. — Шали Кашмира. — Мануфактуры. — Шелки. — Хлопчатобумажные изделия. — Минералы. — Растения. — Выгоды открытия судоходства по Инду для Панджаба. — Влияние его на города но Инду. — Предметы, потребление которых оно может усилить: хлопчатобумажные ткани, ситцы, ножевые товары и проч. — Политическое состояние страны.]

«Во все века было замечено, что если какая нибудь отрасль торговли вступила на известный путь, то, не взирая на все неудобства им представляемые, потребно долгое время и большие усилия, чтоб дать ей другое направление».

Робертсон — О сношениях древних с Индиею.

«Когда Египет был у Римлян отнят Аравитянами, то промышленность Греков [513] нашла себе новый путь для провоза индийских произведений в Константинополь. Эти произведения шли вверх по Инду до того места, до которого река эта судоходна; потом перевозились сухим путем до берегов Окса и вниз по этой реке сплавлялись в Каспийское море. Оттуда они вступали в Волгу и, проплыв несколько вверх, перевозились по земле до Танаиса, из которого вступали в Евксинское море и на кораблях перевозились в Константинополь».

Робертсон — История Америки, Книга 1., где в подтверждение этих слов приведен Рамузио.

Открытие судоходства по Инду и по его данницам необходимо представит множество выгод для торговли. В возобновлении древнего пути, по которому обменивались товары отдаленных народов, мы с удовольствием предвидим пользу для британского владычества в Индии и усиленный сбыт произведений нашего меркантильного отечества. По этому [514] здесь будет у места представить обзор мануфактур и торговли стран, примыкающих к Инду, а равно и лежащих между этого великого рекою и Каспийским морем. Я приступаю к этому тем охотнее, что сам видел базары этих земель и имел случай хорошо ознакомиться с торговым классом их жителей.

Можно сказать, что на всем земном шар нет внутренней страны, которая представляла бы столько удобств для торговли, сколько мы видим в Панджабе. Кроме этого, весьма не многие превзойдут его богатством произведений в минеральном, растительном и животном царствах. Пересеченный пятью судоходными потоками, он ограничивается с запада одною из величайших рек старого света. На север от него лежит богатая и плодоносная долина Кашмира, помещенная таким образом, что драгоценные произведения ее фабрик могут легко вывозиться в соседние государства Персии, Татарии, Китая и Индии. Находясь [515] между Индостаном и знаменитыми складочными местами средней Азии, он делит с ними выгоды торговли, будучи в то же время облагодетельствован избыточностью всех произведений почвы, полезных и необходимых для человека.

Произведения Пенджаба дают возможность его Жителям обходиться без чужеземных товаров. Придворные его властителя и все его вельможи могут облекать себя в драгоценные шали Кашмира и в прочные, а вместе с тем а превосходные шелковые материи Мултана. Его горожане и жители сельские имеют возможность носить дешевые туземные хлопчатобумажные ткани; его зерновыми хлебами могут кормиться все роды домашних животных; тамошние горы представляют обильные копи соли; роскошные плоды растут по всюду. После всего это, хотя и можно думать, что нам трудно приобресть выгоду от ввоза на его рынки своих произведений, однако же, Англия имеет еще много таких предметов, [516] которые могут успешно соперничествовать там с туземными. Дабы лучше объяснить это, я опишу сперва туземные произведения Пенджаба, а потом представлю, чего можно ожидать от открытия этого нового пути для нашего ввоза и вывоза.

Главное изделие Панджаба составляют кашмирские шали, которые были так часто описываемы другими писателями, что с моей стороны требуют только мимоходного замечания. Кашмирские шали принадлежат к числу предметов, под которые решительно нет возможности подделаться. Европейские фабриканты хотя могут придать своим шалям более наружной красоты и с успехом выработать азиатский рисунок, однако же их ткани не имеют ни нежности кашмирских шалей, ни той теплоты, которую ощущают в них Европейцы, живущие в более холодном климате. Даже ткачи соседствующих Кашмиру стран, также как и наши соотечественники, не в состоянии подражать этой отрасли промышленности: [517] лагорские и деллийские шали ткут мастера кашмирские из тех же самых материалов; но не смотря на это, он уступают в тонине шалям приготовляемым в Кашмире, и в сравнении с ними являются грубыми и только не многим превосходят английские. Если верить рассказам туземцев, кашмирские шали получают свое достоинство от воды, употребляемой при окрашивании шерсти и имеющей какое-то особенное свойство в Кашмире.

Годовой доход от шалевых фабрик, за исключением всех расходов, простирается до восмнадцати лаков рупий; но так как доход этот вносится натурою, то все подлоги, которые может изобрести народ от природы наклонный к обману, имеют здесь место при уплате его Лагору. Так, шали действительно стоющие не более двух сот рупий, оцениваются в тысячу; по этому не удивительно, что упомянутая выше сумма далеко превосходит ценность того, что получает казна Ранджит Синга. При более благоразумной системе, [518] этот источник дохода может быть удвоен. Чтоб дать понятие о дороговизне, до которой могут восходить эти произведения, стоит только, упомянуть, что недавно тут заказаны были шали для русского и персидского дворов по 30.000 рублей за пару, что кажется, равняется 12.000 рупий. Впрочем, здешние купцы жалуются, что кашмирские шали с некоторого времени упали в качестве; теперь этот товар высшего достоинства получается только чрез выписку из самого Кашмира. Можно даже сказать, что в настоящее время шали сделались предметом не идущим с рук: панджабское правительство имеет теперь в Умритсире такой запас их, который может быть оценен не менее, как в полмиллиона фунтов стерлингов (пятьдесят лаков рупий).

Торговый дух здешних жителей ввел сюда еще другое изделие — шелковое, называемое кес, своею прочностью и живостью красок упрочившее на индийских рынках славу мул- танских шелковых тканей. Червь, дающий [519] потребные для этой материи нити, не известен в Пенджабе; но высокие цены платимые за небольшое количество этого шелка, дают возможность привозить его из отдаленных стран и с выгодою переработывать в драгоценные ткани. Кес неизменно имеет вид шалей и шарфов, поступающих в большом количестве в продажу, ибо ткачи других индийских стран до ныне не в состоянии подражать их краскам и прочности. В Мултане производится еще в большом количестве атласс; но эта материя также хорошо выработывается в Умритсире и Лагоре. Кинкобы или парчи Панджаба уступают бенгальским и газератским, и потому не выдерживают соперничества с ними. Можно еще упомянуть о мултанских коврах, которые, впрочем, уступают персидским и далеко не равняются с превосходными шалевыми коврами Кашмира. Эти последние в продажу не поступают, ибо приготовляются только, как мне говорили, для Магараджи.

Климат Панджаба не совсем благоприятствует хлопчато-бумажному дереву, которое [520] любит совершенно иную почву. Впрочем оно возделывается здесь в большом количестве. Растение это преимущественно разведено в Доабе, между реками Сатледжем и Биасам. По причине большого требования, бумага также привозится из сухой страны, лежащей на юг от первой реки и известной под именем Малуа. Жители восточной части Панджаба, близ Рогана и Гошиарпура весьма искусны в обработке хлопчатой бумаги: на их станках выделываются ткани различного достоинства, ценою один, два, три и даже четыре ярда за рупию. Бумажные ткани с виду уступают британским; но за то они крепче и прочнее, а вместе с тем дешевле. Более тонкие бумажные материи Панджаба вывозятся в области, лежащие на юг от Сатледжа, где жители не в состоянии произвести ни чего им равного. Было время, когда мултанские ситцы требовались в большом количестве в Панджабе и в странах на запад от Инда; но ввоз английских уронил эту торговлю. Об этом мы будем иметь случай упомянуть в последствии. [521]

Минеральные средства Панджаба недостаточно исследованы; но, судя по сделанным открытиям, можно считать их весьма богатыми. Хребет гор, проходящий от Инда до Гидаспа и состоящий совершенно из горной соли, доставляет неисчерпаемый запас этого минерала, составляющего монополию правительства и дающего ему значительные богатства. Соль эта во всеобщем употреблении в Панджабе и кроме того вывозится в большом количестве во все стороны, пока не встретится с солью Самбрского озера, в Раджпутане, и с солью компанейских владений. К стороне Манди есть еще другое ложе соли на окраинах горного хребта, но она ниже качеством. В этом же месте, если верить тому, что мне говорили, открыто несколько жил каменного угля. Там же есть обширные железные рудники; добываемую из них руду сперва разбивают и стирают в порошок посредством жерновов, а потом сваривают и из добытого металла делают ружья и сабли. Здесь вообще должно сказать, что лагорское оружие славится между [522] индийскими народами. Драгоценные металлы встречаются реже: впрочем золото находят в песках Асесина при выходе его из гор. Соляной хребет, равно и другие горы доставляют квасцы и серу. Селитра собирается в большом, количестве в равнинах. Тури или так называемый млечный куст, доставляющий самый лучший уголь, довершает исчисление всего необходимого для приготовления огнестрельного пороха.

Произведения растительного царства далеко превосходят количество, потребное для народонаселения. По мере приближения к горам они становятся еще обильнее. Некоторые из них с выгодою вывозятся в соседние земли; но такое изобилие почти разорительно для возделывателей. Пшеница и ячмень, растущий на равнинах, потребляются в пределах Панджаба; за то, по причине большого числа лошадей в этом крае, грам, мунг, мат, баджри и другие зерновые хлеба, возделываемые в сухих странах, ввозятся сюда и продаются с выгодою. [523] Рис избыточно родится у подошвы гор, но жители вообще не любят его. Сахарный тростник растет роскошно; из него приготовляется сахар для вывоза. Стебель его хотя и не велик, однако же доставляет самую сахаристую жидкость и предпочитается пред более толстыми тростниками Индии. Индиго возделывается близ Мултана и на восток от Лагора: оно вывозится на запад, в магоммеданские земли, где темноцветная одежда преобладает более, чем в Панджабе. Из куста сирсия или sesamum добывается дорогое масло, употребляемое как для освещения, так и для кухни. Огородные растения — репа, морковь и др. растут повсюду. Кроме этого почти все виноградные лозы и фруктовые деревья, свойственные Европе находятся в Кэштуаре и Кашмире. Мултанский табак уступает достоинством только одному табаку персидскому.

Без дальнейшего описания источников богатства Панджаба, можно уже видеть, что свойство и обилие его произведений не дают ни [524] какой надежды на улучшение в значительной степени наших коммерческих сношений, даже водяным путем, с землями лежащими на восток от Инда.

Страна доставлявшая хлеб, вино, масло и соль считалась в древние времена благословенною: здесь кроме всего этого есть еще обширные фабрики, где приготовляются предметы, удовлетворяющие новейшему вкусу человека. Впрочем, продажа лунджи в Татте и шелков в Бауалпуре и Мултане, существующая в настоящее время, служит несомненным доказательством древнего торгового пути по Инду. При обширной вывозной торговле, какую Панджаб имеет одними кашмирскими шалями, легко понять, что и количество ввоза должно быть очень значительно, ибо обмен товаров одной страны на произведения другой лежит на обязанности торговли. В прежние годы рыночным местом для шалей служил Делли; но с недавнего времени, именно с восстановления спокойствия в Раджпутане, они идут прямо в Бомбей, [525] чрез последнюю страну, путем на Палли. Здесь можно заметить, что более удобный и более выгодный путь по Инду, вероятно, обратит на эту реку всю торговлю. Мы посылаем свои товары в среднюю Индию другими путями, следовательно и не можем ожидать усиления нашей торговли в землях на восток от Инда с этой стороны. В настоящее время ввоз европейских товаров в Пенджаб весьма значителен; по мере же устранения затруднений для плавания по Инду, потребление их должно увеличиться с понижением цен. От властителя Кашмира будет зависеть, чтобы нам получать произведения этой долины также по пониженным ценам: если он постигнет свои выгоды, то легко увеличит собственные доходы понизив цены, что, без всякого сомнения, усилит требование.

Если мы только будем стараться подражать произведениям Татты, Мултана и Бауалпура, также как подражали индийским ситцам, то, конечно, скоро опередим торговлю этих [526] городов, ибо при помощи машин, легко можем продавать свои товары по ценам более доступным, и это тем скорее, что их изделия не представляют ни чего такого, чему бы Европеец затруднился подражать. Но мы все таки должны обратить более внимания на западную Азию, ибо мне кажется неблагоразумно было бы со стороны нашей политики совершенно подавить туземную торговлю Индии, тем более, что при настоящих обстоятельствах неудача будет непременным следствием всякого подобного предприятия в стране, где потребление лунджи и шелков, составляющих одежду высших классов, гораздо менее потребления ситцев. По достоверным сведениям, этого последнего предмета в течении нескольких последних лет вывозят в северные части Индии на десять лаков рупий из одного Бомбея. Торговля шелками никогда не будет простираться более как на несколько тысяч фунтов стерлингов; впрочем я не включаю в это число парчи, провозимые туда в настоящее время. [527]

Сбыт наших товаров в Панджабе, без сомнения, увеличится, если только мы станем провозить их туда по Инду. Мы уже видели, что в этой стран нет меди, бронзы, олова и свинцу — предметов грузных и неудобных для перевоза сухим путем; следовательно, доставление их водою принесло бы значительные выгоды. Кроме этого туда также идут железные изделия, как то: замки нутреные и пробойные, винты, болты, петли и другие тяжеловесные предметы, теперь доставляемые сухим путем. Главная же потребность края состоит в шерстяных тканях; ибо они составляют необходимость для народа, живущего в местах, где холод гораздо значительнее, чем в других частях Индии. Требование на них очень значительно еще и потому, что Ранджит Синг обмундировывает ими свое многочисленное войско. Во время Тимур Шаха, компанейская фактория в Синде приобретала пять лаков рупий барыша преимущественно от продажи таких тканей, отправлявшихся вверх по Инду, или по берегам его в Кабул, собственно для [528] войска тамошнего государя. Для торговли же все равно, будет ли войско находиться на восточном, или на западном берегу Инда. Теперь Тимур Шах и его наследники перестали царствовать; но за то Ранджит Синг стоит на высоте своей славы. Впрочем, генерал Аллар, начальствующий регулярною кавалериею Магараджи, говорил мне, что он обмундировывает свои полки европейскими шерстяными изделиями в Умритсире гораздо дешевле, чем в Ганзи и в британских провинциях, примыкающих к панджабским границам, где относительно этого он делал опыты. Это происходит от того, что купцы неохотно разбивают свои вьюки, прежде нежели они не достигнут своего назначения. Жители Пенджаба вообще любят сукно, и хотя такой вкус господствует здесь менее, чем в холодных землях на запад от Инда лежащих, однако же он может развиться сильнее при меньшей дороговизне этого предмета, необходимо последующей за открытием водяного сообщения. [529]

Что касается до бумажных тканей Пенджаба, то я не думаю, чтоб понижение цены на английские (как необходимое следствие более удобного сообщения) могло их вытеснить: они до большей части грубее европейских; а это обстоятельство в стране холодной более согласуется с потребностью народа, что всегда будет побуждать его держаться своих отечественных фабрик. С ситцами дело другое: наши нравятся там разнообразием рисунков, сделанных в подражание туземным, и потому введение их в Панджаб произвело совершенный переворот в тамошних мануфактурах. До ввоза же английских ситцев, ситцы мултанские развозились в большом количестве по всем частям Азии. Европейские ситцы, в первый раз сюда привезенные двенадцать лет тому назад, продавались по четыре рупии за ярд; а теперь такое же количество можно купить за четыре аины, т. е. в шестнадцать раз дешевле первоначальной цены. Мултанские фабрики, не будучи в состоянии понизить своих цен до такой степени, производят теперь [530] весьма малую продажу своих изделий. Впрочем, требование на ситцы вообще уменьшилось по очевидной причине; они перестали быть редкостью, и потому вкус на них изменился, хотя и думают вообще, однако же ошибочно, что обычаи Индийцев неизменны подобно законам Мидян и Персов.

Касательно утонченных европейских изделий, как-то: карманных часов, ножевых и галантерейных товаров, фарфора, хрусталя и проч., должно сказать, что требование на них очень не большое, ибо оно ограничивается одним только двором. Жемчуг и драгоценные камни ввозятся из Индии наиболее безопасными путями и высоко ценятся; бирмингамских же и шеффильдских изделий, не редко сюда отправляемых, зажиточные жители не поощряют, потому что Ранджит Синг вместе с правильным управлением ввел между своими подданными и начальниками вкус к товарам драгоценным, которые промышленники его владений доставляют в большом [531] количестве. В этом отношении двор его может статься не найдет себе подобного на всем Восток. Не взирая, однако же, на это, Магараджа и все придворные его не знакомы ни с утонченностью, ни с удобствами образованной жизни, чего, впрочем, нельзя и ожидать от безграмотного народа, который еще так недавно образом своей жизни походил на орду разбойническую. Хотя многие из вельмож в последние годы выстроили себе богатые дворцы, однако же им еще не известны ни потребность мебели, ни удобство стеклянных окон. Некоторые из сейкских сердаров проявляют эпикурейскую наклонность ко вкусным яствам, в особенности приготовляемым впрок; но при всем этом, приняв даже в соображение совершенное отсутствие предрассудков в Панджабе, едва ли можно ожидать здесь такого же сбыта наших съестных товаров, какой мы имеем в Индии. Крепкие напитки могут распродаваться лучше, хотя Панджабийцы и предпочитают им жгучий напиток своего отечества. [532]

Открывая водяное сообщение в страны, лежащие при верхнем течении Инда, кажется, нельзя ожидать большой выгоды от плавания как по этой великой реке выше Дера Гази Хана, так и по рекам Панджаба выше Мултана, или, может быть, Лодианы. Товары назначаемые для средней Азии можно выгружать в Баккаре, который считается пристанью Шикарпура — города, имеющего обширные сношения со всеми частями Азии и расположенного в равнинах ниже Боланского ущелья, составляющего большую дорогу чрез Сулиманские горы. Если же мы найдем нужным провозить свои товары выше по реке, до Леии, то при перевозе Кахери, встретим торговый поток идущий из Палли, Биканира и Мултана, что уничтожило бы эту торговлю. Хотя судоходство вниз от Аттока совершенно открыто, так что фрукты часто сплавляются по Инду в Шикарпур, однако же трудности плавания увеличиваются выше Карабага от быстроты воды, сжатой в горах; при том же там не представляется значительных выгод, которые [533] могли бы вознаградить попытку. Панджабские купцы, с другой стороны, достигают своей цели как только что доплывут до Мултана, ибо Ченаб и Джелам, будучи судоходными реками, из коих первая весьма большая, не ведут ни к какому рыночному месту далее этого города. Река Рави, на которой стоит Лагор, по причине своего излучистого течения и меньшей ширины и глубины в сравнении с другими панджабскими реками, ни когда не может служить линиею торговли. Это тем более, что торговля этой столицы очень ограничена, в следствие соседства с важным торговым городом Амритсиром, к которому можно подходить по Сатледжу на расстояние тридцати миль. Последняя река способствует судоходству от Уча до Гаррика, где она, при ширине 275 ярдов, сливается с Биасом и уже имеет среднюю глубину в двенадцать ярдов, так что не представляет бродов. Впрочем с некоторыми затруднениями по ней можно восходить вплоть до Лодианы на туземных судах и таким образом продолжить [534] плавание от самого моря до отдаленнейших постов нашей индийской империи. Жаль, что мы доселе не имеем сведений о судоходности Сатледжа от Лодианы до слияния его с Ченабом при Уче; но приведенные мною факты (в которых я ни сколько не сомневаюсь) дают полную надежду, что со временем мы найдем ее судоходною на всем этом пространстве, почти без всяких физических препятствий для торговли (Судоходные свойства этой реки здесь не преувеличены: экспедиция недавно ходившая вниз по ее течению по предписанию Генерал-Губернатора, под начальством Капитана Уэда, вполне подтвердила упомянутые выше предположения.). К счастию Бауалпур, город весьма важный по торговле, стоит на берегах этой реки, недалеко от ее устья, Сатледж в этой части своего течения проходит по бесплодной худо защищенной стране; но если вначале тут и будут происходить от этого потери, то со временем это затруднение, по всей вероятности, устранится вместе с прочими. [535]

Обширная торговля может существовать только там, где есть защита и покровительство купцам и их имуществу. Прежде нежели торговцы решатся пустить в оборот большие капиталы в Синде, им необходимы там полные ручательства. За гранью этой страны, Пенджаб представляет им пути безопасные. Не подчиненные же законам племена Деражата, между Аттоком и Миттаном, не признают над собою ни какой власти; но они, сравнительно говоря, живут за пределами торговли. За то Ранджит Синг, усмирив страны лежащие на восток от Инда, обложил идущие там товары такими пошлинами, которые вредят торговле. Так как Инд и его данницы протекают вне пределов британской Индии, то можно думать, что недостаток судебных мест для решения тяжб, и споров между купцами будет иметь вредное влияние на юную торговлю; впрочем, при всей справедливости характеризующей служителей компании и при благоразумных предприятиях правительства, не льзя не сказать, чтоб система нашего [536] судопроизводства не увеличила бесчестности и обмана в торговых сословиях. Между тем купцы Индии, преимущественно те, которые живут под туземным правлением, будучи лишены средств к жалобам, сохраняют, так сказать по неволе, честность в своих действиях и питают друг к другу такое доверие, которое почти совершенно исчезло в наших владениях. В заключение должно скатать, что при распространении нашей торговли в этом направлении, нам не следует продвигать сюда границы своих владений, дабы в случае войны не иметь необходимости охранять в одно и то же время и нашей торговли и наших пределов.