БОРНС А.

ПУТЕШЕСТВИЕ В БУХАРУ

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

ГЛАВА I.

ПРОИСШЕСТВИЯ В АФГАНИСТАНЕ С 1809 ГОДА.

[Вступительные замечания. — Низложение Шаха Шуджи. — Возвышение его брата, Махмуда. — Покорение Кашмира. — Союз с Сейками. — Потеря Аттока. — Разрыв с Сейками. — Битва с Персиянами. — Падение визиря. — Его жестокая смерть. — Падение Махмуда. — Призвание Шуджи. — Высокий ум его супруги. — Побег Шуджи. — Возвышение его брата, Иуба. — Утрата Кашмира. — Великий успех Сейков. — Совершенное распадение афганистанской монархии.]

Прежде нежели я начну говорить о делах Кабула, необходимо описать происшествия, случившиеся в этом государстве с 1809 года, которым г. Эльфинстон окончил свою историю.

В течение этого периода кабульская монархия распалась совершенно: области ее или объявили себя независимыми под управлением отдельных начальников, или были захвачены Сейками. Два государя кабульские живут теперь изгнанниками в чужих странах и из [384] пространной империи Ахмед Шаха Дурани один только город Герат остается во власти его потомков. Такое быстрое разрушение государства, когда-то столь грозного, заслуживает внимания, ибо эти политические перевороты в стран сопредельной с британскою Индиею могут наконец иметь влияние и на ее судьбы.

Шах Шуджа ул Мулк лишился престола на полях Нимлы в 1809 году, в след за переходом чрез Инд британской миссии. Власть его постепенно упадала со времени падения его визиря и убиения его товарища Мир Уаиза. Он не умел примириться с представителем великого дома Баракзи, с Фаттих Ханом, который, приняв сторону его брата Махмуда, успел посадить этого последнего на кабульский престол. Военное счастие никогда не было столь прихотливо, как при этом случае: Шуджа выступил в поле с хорошо вооруженным войском в 15.000 человек; но визирь его, Акрам Хан был убит, а сам он разбит двухтысячным отрядом под [385] начальством Фаттих Хана. Войска несчастного государя не успели еще построиться для битвы, как бунтовщики, предводимые опытным начальником, одержали над ними совершенную победу, не смотря на то, что были расположены на самой невыгодной местности. Шуджа бежал со всевозможною поспешностью в страну Хиберцев, оставив большую часть своих драгоценностей и сокровищ на поле, где все они достались в добычу победителям. Четыре месяца спустя после этого поражения, он сделал попытку возвратить себе венец в Кандагаре; но она, подобно всем последующим усилиям, осталась без успеха.

Как скоро судьба дня определилась, Махмуд сел на слона, предназначенного для Шуджи, и при трубном звуке был провозглашен государем. Замешательство в лагере Шуджи было столь велико, что многие не знали о результатах битвы до тех пор, пока не сделано было это провозглашение. Вельможи и военачальники Махмуда тотчас же изъявили ему [386] свою преданность, а вместе с ними и многие из придворных Шуджи. Фаттих Хан был возведен в великий сан визира империи, которого он вполне заслуживал своими подвигами, и весь Афганистан, за исключением Кашмира, перешел под власть нового государя. Махмуд же в свою очередь безусловно поддался влиянию своего министра, поведение которого, вместе с его распутным характером, не представляло ни какой надежды на спокойное и хорошее правление. Двор разделился на партии, из коих в главе одной стоял принц Камран, завидовавший власти, которую визирь приобрел над отцом его.

Первым делом правительства было покорение Кашмира. Этою страною управлял тогда сын визиря Шуджи Ата Магоммед Хан, который до этого времени успешно отражал все нападения, даже и со стороны предыдущего государя. Фаттих Хан, также встретивший тут затруднение, обратился за помощью к Сейкам и испросил у них дозволение на [387] свободный пропуск его войска в Кашмирскую долину чрез Панджаб, обещав в вознаграждение уделять из доходов Кашмира девять лаков рупий в пользу правителя Сейков, Ранджит Синга. Этот последний государь и визирь имели свидание в Джеламе, на берегах Гидаспа. Фаттих Хан явился в сопровождении всех своих братьев, числом восемнадцати, которые все стояли во время церемонии. Некоторые из них настоятельно советывали убить сейкского правителя; а один даже знаками предлагал на это свои услуги во время свидания. Такое злодеяние, однако же, не входило в политику Фаттих Хана. Свидание окончилось тем, что войско двинулось на Кашмир с вспомогательным десятитысячным корпусом Сейков под начальством Мокам-чанда. Дуранийцы пошли дорогою Бимбара и, перейдя горы Пир-Пунджало, покорили Кашмирскую долину без сопротивления, прежде нежели подоспели Сейки. Это случилось в 1811 году. Правитель Кашмира, осажденный несколько дней в цитадели, сдался: [388] с ним поступили с уважением, и на место его назначили правителем Кашмира старшего брата визиря, Магоммед Азим Хана.

Окончив кампанию, визирь не показывал ни малейшего желания выполнить договор с своими сейкскими союзниками, вышедшими из этой страны с негодованием. В это самое время правитель Пенджаба получил тайное предложение со стороны коменданта Аттока о сдаче ему этой крепости, т. е. от управлявшего ею брата бывшего правителя Кашмира: предложение было тотчас же принято. Ранджит Синг, приобретя это важное место за незначительное пожертвование одного лака рупий, немедленно приступил к укреплению своего нового приобретения. Эти обстоятельства возбудили внимание Фаттих Хана, который, поспешно оставив Кашмир, двинулся на Атток, где и нашел сейкское войско в укрепленном лагере на равнине Чача, в двух милях от крепости. Погода в то время стояла жаркая в высшей степени. На стороне Сейков были все [389] выгоды, представляемые водою и местоположением; но визирь смотрел на своих противников с презрением. Сражение началось аттакою, произведенною его братом, Дост Магоммед Ханом, который, предводительствуя 2000 Афганов, овладел всею сейкскою артиллериею. Он уже снял два орудия и готов был воспользоваться выигранным перевесом, как вдруг увидел, что был оставлен без всякого подкрепления, ибо все войско его брата бежало: во время этой аттаки, какие-то недоброжелательные люди донесли визирю, что брат его взят в плен со всем своим отрядом, и в то же время также изменнически уведомили Дост Магоммед Хана, что Фаттих Хан убит. По этому первому оставалось только отступить, что он и сделал с честью, переправившись чрез Инд и предварительно предав огню несколько отделов своего обоза, остальная часть которого досталась в добычу Сейкам. Со времени несчастия на равнинах Чача власть Афганов на восточной стороне Инда пала, и с тех пор весь этот [390] край присоединен к владениям Ранджит Синга.

Деятельность визиря вскоре была обращена в противную сторону по поводу притязания персидского шаха, требовавшего подати с Герата — западной области Афганистана. Герат управлялся тогда братом афганского государя, Хаджи Ферозом: ему было предписано отвечать с презрением на это требование Персиян, против которых в след за тем визирь пошел с войском. Достигнув Герата, Фаттих Хан немедленно приказал схватить самого Фероза, не смотря на то, что он был брат его государя; а потом овладел всеми его богатствами, нарушив при этом неприкосновенность его гарема. Захватив Герат, он сделал все нужные приготовления для встречи Персиян, приближавшихся под начальством Гузейн Али Мирзы, сына шаха. Произошла битва нерешительная: Персияне бежали, но и Афганы не остались на поле сражения: они отступили с величайшею [391] поспешностью, ибо визирь был поражен в лицо ослабевшею пулею и упал на шею своей лошади — при виде этого войска его лишились бодрости. Впрочем, визирь достиг в этой войне полного успеха: он не заплатил подати, которую требовала Персия, и разбил ее войска, пришедшие подкрепить это требование. Кроме того, он упрочил западные пределы государства, захватив правителя Герата, который хотя и выдавал себя за подданного своего брата Махмуда, однако же всегда считался другом сомнительным. Война эта ослабила гарнизоны Кашмира, ибо из них была пополняема действующая армия, что в последствие оказалось в высшей степени вредным для интересов Махмуда в этой части его владений.

Царствование Махмуда достигало таких успехов, которых не ожидали даже самые жаркие его приверженцы: он возвратил себе престол, который, как по всему казалось, навсегда перешел в другие руки; он владел Кашмиром и мог употреблять средства этой [392] богатой долины на защиту других областей своих; он взимал обычную подать с Талпуров синдских и, наконец, с успехом отразил нападение Персиян, со стороны которых только и можно было ожидать опасности. Что касается лично до самого Махмуда, то он, бесчинствуя в неистовых пиршествах, был только молчаливым зрителем всех этих событий и приписывал все свои успехи визирю, управлявшему делами государства, Фаттих Хан, пользуясь своею властью, распределил отдельные части управления Кабулом между своими многочисленными братьями, не показывая, впрочем, ни малейшего недостатка в преданности и уважении к своему повелителю. Махмуд, обязанный жизнью и властью своему министру, по видимому, был им доволен. Но если на таких условиях соглашался управлять отец, то сын, принц Камран выказывал явное неудовольствие относительно всех действий визиря. Решившись избавиться от человека столь для него опасного и явно противодействовавшего некоторым [393] из его собственных честолюбивых планов, Принц начал действовать на своего отца. Он успел убедить его, что ему можно самому править государством без помощи визиря, и следствием этого было то, что Махмуд принял намерение избавиться от сильного вельможи, своего друга и благодетеля. Камран воспользовался первым представившимся случаем схватить Фаттих Хана в Герате и немедленно дал приказание ослепить его; а потом, спустя пять, или шесть месяцев, велел, с согласия своего отца, предать визиря смерти. Этот необдуманный поступок был совершен в 1818 году между Кандагаром и Кабулом и поднял бунтом всех братьев Фаттих Хана.

Трагедия, окончившая жизнь Фаттих Хана Баракзи, может быть, не имеет в новейшие времена ничего себе подобного. Ослепленный и окованный, несчастный визирь был представлен ко двору Махмуда, где он еще так недавно правил с неограниченною властью; государь начал упреками, исчислил все его [394] пороки и преступления, а потом выразил желание, чтобы он употребил свое влияние на взбунтовавшихся братьев. Непоколебимо твердый Фаттих Хан отвечал без страха, что он, будучи бедным слепцом, не хочет вмешиваться в дела государства. Махмуд, раздраженный таким несоглашением, дал окончательный приказ предать его смерти. Несчастный был изрублен в куски царедворцами: они резали ему сустав за суставом, член за членом, и отрубили нос и уши; но жизненная искра отлетела не прежде, как по отделении головы от обезображенного трупа. Фаттих Хан безмолвно вынес муку; он даже сам протягивал обреченные свои члены тем, которые жаждали его крови и пребыл верным точно такому же беспечному равнодушию и холодному презрению к своей собственной жизни, какое сам так часто оказывал к жизни других. Окровавленные остатки несчастливца, завернутые в полотно, были отправлены в Газни, для погребения. [395]

Царствование Махмуда, можно сказать, окончилось с жизнью его министра. Он предал его смерти под предлогом худых его распоряжений в Герате, а в самом же дел в надежде обессилить некоторых из вельмож при своем двор: в этом государь и сын его жестоко ошиблись. Махмуд побоялся даже померить своих сил с небольшим отрядом бунтовщиков и поспешно бежал в Герат, не осмелившись сделать на них нападения во главе всего своего войска. Этот побег повлек за собою утрату власти, ибо хотя Махмуд и удержал Герат с титулом государя, однако же на деле сделался вассалом Персии. Он умер в этом городе в 1829 году, оставив слабую власть свою в наследство Камрану. Старшим членом, оставшимся в живых из фамилии визиря, был Магоммед Азим Хан, управлявший Кашмиром. При возмущении своих братьев он немедленно присоединился к ним и начал готовиться к ниспровержению с престола убийцы своего брата, но поспешное [396] бегство Махмуда остановило его приготовления. Тогда Азим Хан, к удивлению всех, решился вызвать из изгнания Шуджу ул Мулка, жившего во владениях британской Индии, и вместе с предложением занять кабульский престол отправил к нему, по обычаю тех стран, Коран за своею печатью в доказательство искренности своего образа действии. Шуджа поспешил отправиться в Пешауар.

Шуджа ул Мулк, потеряв сражение при Нимле, скитался несколько времени как беглец, в отдаленных краях своих владений: его приключения, описанные им самим в небольшой книжке, заключают в себе много любопытного (Я имел честь получить это любопытное сочинение в подарок от самого Шаха Шуджи.). После поражения при Кандагаре, он был схвачен Ата Магоммед Ханом, сыном своего прежнего министра, который при этом поступил с ним в высшей степени оскорбительно. За этим он был заключен в крепость Атток, где ланцет несколько [397] раз угрожал его глазам, и где однажды тюремщик, связав ему руки, вывез его на средину Инда и угрожал потоплением. Цель всех этих жестокостей состояла в том, чтобы заставить его объявить место, где был скрыт знаменитый алмаз Кох-и-Нур или Гора Света, который, как было известно, находился в числе его сокровищ. Потом Ата Магоммед Хан, отправившись в Кашмир, повлек туда в числе своей свиты и пленного Шуджу; но Фаттих Хан, покорив эту долину, дозволил ему возвратиться в Лагор к своему семейству.

Уаффадар Бегам, супруга несчастного Шуджи, из всего гарема пользовавшаяся самым большим на него влиянием, употребляла все возможные убеждения, дабы отклонить его от поездки ко двору Ранджит Синга; но он отверг ее советы и в последствии имел много причин раскаяться в своем поступке. Уаффадар была женщина с характером смелым и решительным: ее советы нередко являлись [398] драгоценными для ее мужа как во дни его власти, так и в годину несчастия.

Живя в Лагоре, так сказать в руках Сейков, она в отсутствие мужа умела геройски охранять как его честь, так и свою собственную. Ранджит Синг настоятельно требовал выдачи Кох-и-Нура, у нее находившегося, даже грозил отнять его силою, и вместе с этим хотел перевести в свой гарем дочерей несчастного государя. Уаффадар Бегам, приказав схватить и жестоко наказать посланного, пришедшего с этим известием, уведомила Магараджу, что если он не прекратит своих бесчестных требований, то она растолчет алмаз в ступке, примешает его в питье своим дочерям и тем лицам, которые состоят под ее покровительством и потом выпьет. «Кровь наша падет на главу твою», прибавила она в заключение. После некоторого времени эта государыня, переодевшись Индусом, успела бежать из Лагора и, составив план для освобождения своего [399] супруга, в скором времени привела его в исполнение, заплатив, однако же, за успех ценою горы света. Обстоятельства, относящиеся до выдачи этой драгоценности, любопытны в высшей степени; но здесь они неуместны. Довольно сказать, что по поводу его самое строгое тюремное заключение, все возможные оскорбления и даже голод выпадали на долю несчастного Шаха Шуджи.

Недостойные поступки Магараджи с Шахом Шуджею возбуждали высшую степень негодования в супруге его, поселившейся в британских военных квартирах в Лодиане. Чтоб спасти его, она разместила лошадей по всей дороге к Лагору, где Шуджа с своими людьми также не оставался в бездействии: наняв все дома, примыкавшие к тому дому, где жил пленный государь, они устроили выход на улицу, прорубив семь стен; в условленную ночь, когда все предалось сну, государь вышел на улицу в одежде жителя Панджаба. Ему оставалось еще выбраться из-за [400] городских стен, но ворота были заперты он пролез сквозь подземную трубу, служившую для отвода нечистот, и бежал с двумя, или тремя служителями в горную страну Киштуара, где и решился, развернув еще раз свое царское знамя, напасть на Кашмир при содействии киштуарского раджи. Экспедиция эта могла бы окончиться с успехом, ибо правитель Кашмира отступил с своих пограничных постов; но преждевременная непогода завалила снегом дороги и прекратила подвоз припасов, от чего надежды Шаха Шуджи снова рушились. Скитаясь в пустынных и неприязненных странах, Шах наконец добрался до Сабату, британского военного поста во внешних Гималаях, и оттуда уже отправился в Лодиану, где семейство его нашло убежище и где он с того времени живет милостями британского правительства. Немногие государи и немногие люди испытали столько превратностей счастия, сколько досталось в удел Шаху ул Мулку: зная все его бедствия, мы невольно им сочувствуем. [401]

Шуджа после всех своих несчастий мог бы снова после Махмуда вступить на престол своих предков и удержаться на нем при содействии Азим Хана; но прежде нежели этот последний достиг Пешауара, он безрассудно проявил свою царскую власть нанесением обиды какому-то другу своего благодетеля, поставив ему в вину употребление паланкина, который, как он воображал, составлял право, только ему одному принадлежащее. Фамилия Баракзи сочла обидою такую неуместную гордость: Азим Хан решился возвести на престол человека более снисходительного и менее привязчивого.

Возможность к исполнению этого намерения не замедлила представиться в лице брата Шуджи — Иуба (или Иова), который, вступив в это время в лагерь Азим Хана, просил его, как самый презренный раб, о даровании ему престола. «Только сделай меня государем», говорил он, «и дозволь чеканить монету с моим именем, а всю власть и доходы [402] государства оставь за собою: честолюбие мое будет вполне удовлетворено хлебом и титулом государя». Такой договор был принят и новый государь никогда не нарушал и не пытался нарушать условий, на которых получил имя и почести властителя. Иуб остался орудием в руках Азим Хана, наименованного его визирем. В это время царственный дом Кабула находился в такой крайней бедности, что он не имел даже почетной одежды, которою по обычаю следовало облечь Азима, при возведении его в сан визиря: изготовленная иждивением этого последнего, она была тайно отправлена к шаху, и потом возложена на плеча нового министра со всею пышностью и торжественностью. Несколько молодых принцев, домогавшихся престола, были выданы Иубу и преданы смерти; а Шуджа, немедленно изгнанный из Пешауара, укрылся в Синд, в Шикарпур, уступленный ему эмирами этого края. Вскоре происками врагов, он был удален и из этого убежища: спасаясь окольными дорогами, он чрез степь и чрез [403] Джайзалмир бежал в Лодиану. Шуджа во время пребывания в Шакарпуре не умел рассчитать своих поступков для поддержания своего упадавшего счастия: он забыл достоинство монарха и низкими интригами с своими подданными запятнал как их честь, так и свою собственную. Все это происходило от того, что он не имел качеств, потребных для отправления высшей власти. Разговор и обращение его утонченны в высшей степени, но за то образ суждения не много выше посредственности; а если бы эти условия находились в обратном отношении, то, конечно, мы теперь не видали бы его изгнанником из своего отечества, лишенным престола и надежды когда либо возвратить власть свою; не встретили бы его скитальцем, покинувшим родину двадцать лет тому назад. В настоящее время ему нет еще и пятидесяти лет отроду.

Смерть Фаттих Хана, вызвавшая из Кашмира его брата с большею частью тамошнего войска, оставила эту богатую провинцию без [404] всякой защиты, Сейки воспользовались этим обстоятельством, разбили Афганов и завладели всею долиною, с тех пор остающеюся за ними. Последовавшая в Афганистане междоусобная война истощила это государство еще более и представила возможность постоянно деятельному Ранджит Сингу расширить круг своих владений. Кабульские области впадали в его руки одна за другою: Мултан, Кашмир, Леия и Дера Гази Хан со всею страною, прилегающею к берегам Инда и к его восточным данницам, признали Магараджу своим властелином. В 1823 году он переправился чрез Инд и выиграл сражение при Нушеро, на северной стороне реки Кабула, где ему противостояло многочисленное народонаселение всего тамошнего края, явившееся на брань в качестве Гази, т. е. воителей магоммеданской веры. Битва была самая упорная: только личная храбрость самого Ранджита, вырвала ему победу у неприятелей, когда он во главе своих телохранителей овладел высотами, с которых войска его были три раза [405] отбрасываемы с уроном. Азим Хан с братьями стоял на другом берегу реки и был свидетелем боя, но не мог переправиться и подать помощи своим соотечественникам, ибо тут не было ни брода, ни перевозов.

Это поражение было до такой степени неожиданно для Дуранийцев, что начальник их бежал ночью, оставив свои орудия и палатки в руках Сейков, которые вступили в Пешауар и сожгли в нем дворец. Битва с Фаттих Ханом на равнинах Чача упрочила господство Сейков на восточной стороне Инда; а это сражение установило их власть на запад от этой реки вплоть до Пешауара, который с того времени платит ежегодную дань Ранджит Сингу. Говорят, что Азим Хан был побужден к быстрому отступлению боязнию за свои сокровища, оставленные им в Мачни, не много выше по реке от поля битвы. Уверяют также, что он не был вполне уверен в преданности своих братьев и кроме того опасался, чтоб к сейкскому [406] войску не подоспели подкрепления. Бесчестие уступить неверным, не сделав ни одного выстрела, тяготило его душу и он не пережил позора: на дороге в Кабул он заболел и умер вскоре по приезде в этот город. На смертном одре он призвал к себе жен своих, отобрал от них все драгоценности и вместе с ними передав все свое имущество старшему сыну своему, Габиб Уллах Хану, завещал ему стереть бесчестие с имени отца и внести огнь и меч во владения Сейков. Сокровища, стоившие почти три миллиона фунтов стерлингов, могли доставить Габибу все средства к удовлетворению желания умиравшего его родителя; но со времени покорения Кашмира, Сейки были также хорошо обеспечены всем, что требовалось для войны. Кроме того, будучи победителями в нескольких битвах, они сознавали теперь свою силу, и потому являлись врагами страшными. Союз дуранийских начальников мог бы еще подавить их возраставшее могущество; но за смертью Магоммед Азим Хана последовала пора раздора и [407] безначалия. С этого периода земли Пешауара сделались вассальным достоянием Ранджит Синга, который в настоящее время совершенно упрочил за собою все приобретенные им владения.

Смерть Азим Хана была знаком к началу раздора в его семействе. Габиб Уллах Хан после страшных жестокостей и злодеяний был лишен власти и имущества. Его дяди составили заговор и, овладев им, грозили матери его тем, что привяжут ее сына к пушке и взорвут выстрелом, если им не будут выданы все сокровища. Часть этих сокровищ молодой человек успел расточить до своего несчастия: все оставшееся выдано было по требованию. Шер диль Хан, один из братьев Азима, увез с собою около полумиллиона фунтов стерлингов и основал независимое владение в Кандагаре; другой упрочился в Пешауаре; Кабул, после перемены нескольких правителей, окончательно достался в руки Дост Магоммед Хана, также одного из [408] братьев визиря. Иуб Шах, лишившись во время смут своего сына, бежал в Панджаб, и, сыскав убежище при лагорском дворе, живет там и по ныне. Царственный дом Афганистана, распавшийся прежде нежели успел утвердиться на престоле, с этого времени более не возвышался: различные начальники правили независимо один от другого. Синдийцы, сбросив иго, освободились от чужеземной власти, тяготевшей над ними; Герат управлялся изгнанным семейством Махмуда; Балк был присоединен к владениям бухарского государя; а самые богатые области достались в руки Сейков. Этим оправдалось замечание, что кабульское государство не могло существовать без Кашмира, ибо доходы большей части других областей его издерживались на их же собственное содержание. Утрата Синда также ослабила Дуранийцев: его доходы давали им возможность поддерживать свое могущество и свою честь, а равно и держать в страхе соседние народы. Так пала дуранийская монархия, существовавшая семьдесят шесть [409] лет, т. е. с того времени, как Ахмед Шах был провозглашен государем в Кандагаре в 1747 году. Теперь я стану говорить о различных владениях, на которые распалось это государство. [410]

ГЛАВА II.

ПЕШАУАР.

[Пространство. — Воинская и политическая сила. — Политические отношения. — Правитель и его управление. — Произведения. — Улучшения. — Минералы. — Каменный уголь. — Важность этого предмета.]

Управление Пешауаром находилось в руках одного из членов фамилии Баракзи с самого того времени, как Фаттих Хан посадил на кабульский престол Шаха Махмуда. Пешауар зависел от Кабула и платил ему дань до 1818 года, т. е. до той поры, как был убит визирь. Азам Хан, наследник его, взимал эту дань при своей жизни именем Иуб Шаха. После его смерти Пешауар и земли, к нему принадлежащие, составили отдельное владение подобно Кабулу и Кандагару; а в настоящее время он платит ежегодную дань Сейкам и управляется Сердар Султан Магоммед Ханом, [411] разделяющим его доходы с двумя своими братьями, Пиром и Саид Магоммед Ханом. Значительная часть его земли находится в руках различных начальников, и потому чистый доход не превышает девяти лаков рупий ежегодно. Меньший брат получает три лака, а из остальной суммы правитель покрывает все расходы страны, платить дань Сейкам и содержит многочисленное семейство двух старших своих братьев, которые пали в битв и которым он наследует.

Власть этого правителя ограничивается равниною Пешауара и горами Кохата, которые составляют южный предел его владения. Эта равнина принадлежит к числу самых богатых частей кабульских владений. Она имеет вид круга почти в тридцать пять миль в поперечнике, хорошо населена, обработана и орошается природою и искусством. На этом небольшом пространстве есть множество селений, которые не платят ни какой подати; Хаттаки, афганское племя, откупают всю землю [412] вплоть до двадцатой мили на запад от Инда за небольшую сумму 12,000 рупий, ежегодно выплачивая ее пешауарскому правителю. Селения, лежащие на запад, ниже хиберских гор, ничего не платят; лежащие на север от реки Кабула за немногими исключениями пользуются таким же правом. Единственные замечательные места в этом владении суть: Пешауар и Хаштнаггар, описанные г. Эльфинстоном. Пешауар пришел в упадок с переменою своих правителей и теперь едва ли имеет половину ста тысяч жителей, составлявших его народонаселение в 1809 году. Хаштнаггар есть местопребывание одного из младших братьев правителя; в Кохате живет другой его брат.

Военная сила Пешауара не значительна: все войско его едва ли равняется 3000 человек, из коих две трети составляют кавалерию. Правитель, впрочем, может выставить значительное число иррегулярного войска, или так называемое улузи; но оно худо вооружено и [413] потому не надежно. Шесть орудий и 200 человек регулярной пехоты довершают военную силу пешауарского правителя. При деньгах, в случае необходимости он мог бы купить для себя службу Хиберцов и других горных племен; но у него нет казны. В религиозной войне с Сейками всегда можно поднять фанатическое народонаселение, как это и было в последней войне, когда Сеид Ахмед проповедывал здесь брань за веру. Впрочем все эти силы в совокупности слишком малы в сравнении с силами соседей Псшауара как на востоке, так и на западе, т. е. с Сейками и с Кабулом. Политическое влияние Пешауара столько же незначительно, сколько и его войско. Сейки взимают с него подать со времени смерти брата визиря, Азим Хана, и в обеспечение исправного платежа держат заложником сына пешауарского начальника. В настоящее время подать состоит из шестидесяти лошадей и известного количества рису, свойственного только Пешауару; если случится, что подать запоздает, что бывает почти [414] ежегодно, то Сейки переправляют чрез Инд войско и опустошают весь край. Количество подати зависит от прихоти Ранджит Синга. Совершенно же покорить эту страну Сейки не хотят, ибо им без магоммеданских союзников удержать ее невозможно.

Правители Пешауара и Кабула хотя и братья, однако же питают взаимную вражду друг к другу. Могущество кабульского правителя прочнее, чем власть пешауарского начальника; но за то последний имеет союзником своего брата, господствующего в Кандагаре и всегда готового отражать нападение как на Пешауар, так и на свои собственные владения. С некоторого времени правители пешауарский и кандагарский замышляют сделать нападение на Кабул; невзирая на это, кажется достовернее, что их владения скорее подпадут под власть кабульского хана. В случае опасности пешауарский правитель, конечно, призовет себе на помощь Сейков и, по всей вероятности, получит их содействие, ибо Дост Магоммед кабульский никогда не [415] согласится на ежегодную дань, которую ныне выплачивает Лагору брат его, живущий в Пешауаре. Кроме этого, Сердар Султан Магоммед Хан питает надежду склонить на свою сторону и британское правительство, если потребуют обстоятельства; он, по видимому, готов даже уступить часть своих владений, чтоб только упрочить покровительство для удержания остальных. Во всем Афганистане ни один начальник не питает такого уважения к Англичанам, каким они пользуются со стороны Султан-Магоммед Хана: это отчасти доказывается тем вниманием, которое он оказывает Европейцам, проезжающим чрез его земли. Когда бы его постигло какое нибудь несчастие, он может явиться человеком полезным, или опасным, смотря по обстоятельствам: он может даже пристать к делу Шуджи ул Мулка, хотя этот последний и не пользуется расположением его семейства. Впрочем легкость характера и непостоянство афганских начальников вошли здесь в пословицу. В затруднительном положении пешауарский правитель [416] может еще получить помощь и от брата своего Пир Магоммеда; что же касается до последнего брата, то этот не обладает ни предприимчивостью, ни твердостью характера. Весь дом Баракзи опасается Шаха Шуджи ул Мулла и принца Камрана гератского: первый при помощи Англичан может изгнать эту фамилию и отнять похищенную ею власть; а другой при помощи Персиян, может статься, будет в состоянии утвердиться на престоле своих предков.

Султан Магоммед Хан пользуется доброю славою; но за то правление его чрезвычайно тягостное и разорительное: его агенты и подчиненные употребляют все возможные вымогательства, собирают с товаров пошлины, превышающие их ценность, беспрерывно изменяют ходячую монету, унижая ее достоинство, и облагают платою водяные мукомольные мельницы: вся тяжесть такого бремени падает на низшие классы народа. Пешауарский начальник имеет около тридцати пяти [417] лет от роду; будучи хорошо воспитан, он, при отличных способностях умственных, отличается увлекательным обращением и, умея читать и писать, сам непосредственно занимается всеми своими делами; он даже правил в одно время Кабулом. Но за всем этим он не обладает искусством устранять распри и прекращать крамолы; а потому двор его представляет картину раздора, которую трудно не только описать, но даже и вообразить. Недовольные обступают его со всех сторон и во всякое время, излагая свои жалобы языком самым свободным; но жалобы почти никогда ни чем не решаются, в следствие чего все народонаселение остается в высшей степени недовольным. Подобно всем Афганам, правитель Пешауара и его родственники проживают все свои доходы: они щедры относительно всего, что имеют, и потому не обладают богатством. Меня уверяли, что без такой безграничной щедрости они не были бы в состоянии удержать своей власти. Султан Магоммед Хан содержит при своем дворе [418] нескольких знаменитейших начальников дуранийского народа и осыпает их милостями: в числе их находятся сыновья Акрам Хана, два мухтар-о-дула, министра Шаха Шуджи, и знаменитый Мир Уаиз. Последний начальствует пешауарским войском. Единственный сын визиря Фаттих Хана также живет у Султан Магоммед Хана.

Жизненные припасы в Пешауаре дешевы и обильны, хотя цены их и возрасли со времени уменьшения народонаселения. Всякого рода зерновой хлеб родится здесь в большом количестве и не вывозится. Шестьдесят пять фунтов пшеницы предаются за одну рупию; впрочем это десятью фунтами менее того, что можно было купить за такую же цену в 1809 году. Девяносто шесть фунтов ячменю продаются также за одну рупию, баран за две, бык за двенадцать, или четырнадцать. Здешняя рупия по ценности своей одною четвертью менее обыкновенного индийского соната. В Пешауаре можно всегда добыт всякого рода [419] фрукты, которые, однако же, по причин больших жаров не выдерживают перевоза так как плоды кабульские. Один из больших здешних садов, приносивший прежде 700 рупий ежегодного дохода, теперь отдается только за 2000: это понижение в ценности также приписывается уменьшению жителей. Плоды продаются, за полцены против прежнего, потому что теперь здесь нет двора, потреблявшего их в большом количестве. Сахарный тростник растет хорошо; но жители не знакомы со способом кристаллизования его сока: весь рафинируемый в этом крае привозится из Индустана, не смотря на то, что туземный сахар превосходен. Афганы очень любят лакомиться сахарным тростником, разрезывая его на маленькие куски и употребляя вместо конфект. Самое замечательное произведение Пешауарской долины есть некоторого рода рис, называемый бара, растущий на берегах речки этого же имени, вытекающей из Тиры в стран Хиберцев. Зерна этого риса так длинны, что четырнадцать штук равняются, как [420] говорят, пядени. Он весьма высокого качества, которое приписывается превосходству воды упомянутой речки. Предубеждение к этой воде так велико, что ею наполняют большую часть пешауарских колодцев во время зимы и потом покрывают до жаркой поры года: это, по мнению жителей, придает ей свежесть. Рис бара продается по высокой цене — по одной рупий за восемь фунтов и вывозится как редкость в Персию, Татарию и во все соседние страны. Он составляет часть дани, выплачиваемой Ранджит Сингу. Рис, растущий в других частях Пешауарской долины, ни чем не отличается от обыкновенного рису.

В Нидерландах с недавнего времени доказано, что следуя фламанскому способу земледелия можно на небольшом пространстве земли доставить существование такому народонаселению, числительность которого далеко превзойдет число их теперешних жителей: там почва возделывается заступом и от того последовательно получается несколько жатв, [421] преимущественно огородных растений. Если на Восток есть страна, в которой с выгодою можно применить такой способ, то эта страна, без сомнения, есть равнина Пешауара, где почва состоит из тучного чернозема, и, будучи пересечена ручьями во всех направлениях, покрыта зеленью, как уверяют, в течение всего года. Она ежегодно дает три последовательные жатвы; а если мы примем во внимание то обстоятельство, что ячмень скашивается на корм лошадям два раза, прежде нежели успеет заколоситься, то будем иметь пять жатв. Пшеницу и ячмень снимают с корня до наступления Апреля. Огородная зелень растет в изобилии и, можно сказать, возделывается более в полях, чем в огородах. Народная деятельность и образование могли бы сделать из Пешауара край самый богатый: мы видели уже, что он способствует произрастанию сахарного тростника; а недавние опыты доказали, что там с выгодою. может быть разведен шелковый червь, ибо шелковица растет в большом количестве, червь же не [422] подвергается на каким особенным болезням. Черви, которых я там видел, были привезены из Кабула и Балка. Яица их выводятся около весеннего равноденствия, за несколько дней до того, как начнут развертываться листы шелковицы; до этой же поры насекомое кормится какою-то травою, довольно обыкновенною в Англии, имеющею желтый цветок и называемою у Персиян худикалан. Уход за червями точно такой же, какой и в Европе. Шелк обыкновенно варят прежде, нежели начнут разматывать; а червей выводят искуственною теплотою, подвязывая под мышки. Это насекомое, будучи подвержено действию солнца, умирает; точно также и личинка лишается жизни в куконе. К концу Мая черви оканчивают свое поприще и лежат бездейственно до следующей весны. Во время этого периода яица их ставят в погреба под землю, дабы предохранить их от влияния тепла и от сырости. Нет ни какого сомнения, что в теплые месяцы года можно развести червей несколько поколений последовательно. [423]

Округ Кохат, состоящий под властию Пешауара, заслуживает описания как по богатству, так и по разнообразию своих произведений, не смотря на то, что он приносит только два лака рупий дохода. Чрез него проходит соляной хребет, соль из которого продается одною восьмою дешевле цен, существующих на восток от Инда. В этих же горах есть много других ископаемых предметов: золото, медь, железо, антимоний и два рода серы. Встречаются также источники нефти или петролиума, вещества употребляемого в соседних деревнях вместо масла. Самое же драгоценное произведение Кохата есть каменный уголь, который мы открыли во время нашего там пребывания и объяснили жителям его употребление, к чрезвычайному их удивлению. Он найден на поверхности одной горы в огромном количестве. Представленные нами образцы имели сероватый цвет, с виду походили более на сланец, нежели на уголь, и заключали в себе много серы. Горит он хорошо, но оставляет много пеплу. Впрочем, [424] так как образцы взяты были с поверхности, то по ним и нельзя судить о достоинстве этого угля. Он заключает в себе много битумену, в следствие чего легко загорается на свечке. В настоящее время жители селений употребляют его как топливо. Открытие каменного угля при верховьях Инда в наше время весьма важно, ибо теперь судоходство по этой реке совершается до самого Аттока. Ложа его найдены милях в сорока от этой крепости, от которой проходит ровная дорога до соседствующего с ними большого города, где всякая работа чрезвычайно дешева. Замечательно, что каменный угль почти в одно время найден при устье и при верховье Инда (в Катче и Кохате), не задолго после того, как на этой реке введено было пароходство. Открытия редко случаются так кстати, и потому в этом случае как будто бы служат хорошим предзнаменованием для успеха на новом торговом пути по Инду. [425]

ГЛАВА III.

КАБУЛ.

[Его пределы. — Характер Дост Магоммед Хана. — Его отношения. — Город Кабул.]

Город Кабул составляет теперь резиденцию независимого начальника, содержащего в своей власти соседние округи вместе с Газни, но не имеющего ни какого господствования над прежним государством Дуранийцев. Те же самые причины, которые разъединили Пешауар, послужили к распадению Кабула: по смерти Азим Хана он был предметом споров между различными членами баракзийского дома, и в 1826 году достался в руки Дост Магоммед Хана, теперешнего владетеля и брата визиря Фаттих Хана. С того времени Дост Магоммед постепенно расширял пределы своих владений и упрочивал свое могущество. Он [426] вручил управление городом Газни и принадлежащим к нему округом одному из своих братьев, и кроме его ни кого более не допускает разделять с собою свое счастие. Границы его владений простираются на север до Гинду Куша и Баниана; на западе они примыкают к горной стране Газаров, на юге доходят до Газни, а на востоке до садов Нимлы на половине пути от Кабула к Пе- шауару. Большая часть кабульских владений покрыта горами; впрочем в них много пахатной земли, которая вообще весьма плодородна, ибо распределена у подошвы гор, с которых получает тучную наносную почву. Доходы Кабула простираются до восьмнадцати лаков рупий. Военная сила его больше, чем в других афганских владениях: Дост Магоммед имеет 9000 хорошо посаженной и вооруженной конницы и 2000 пехоты, кроме других вспомогательных войск, составляющихся из сельской милиции. Артиллерия его состоит из сорока орудий с прислугою, довольно хорошо обученною для тамошнего края. [427] Кабул есть страда сильная своею местностью, не смотря на то, что по пей проложены хорошие дороги.

Слава Дост Магоммед Хана встречает путешественников гораздо прежде, нежели они вступают в его владения, и, без сомнения, никто столь хорошо ее не заслуживает. Он неутомимо внимателен к своей обязанности, ежедневно присутствует в Совете вместе с кази и с муллами и решает дела сообразно с законами, Коран и его толкования хотя и не могут служить образцом законодательного совершенства, однако же основанные на них определения в большом уважении между народом, ибо они определяют известные грани тиранству и избавляют от jus vagum aut incognitum деспота. Дост Магоммед всеми мерами покровительствует торговле и получает за это полное вознаграждение, ибо доходы кабульской таможни увеличились до 5000 рупий, так что в настоящее время доставляют ему два лака рупий в год [428] чистой прибыли. Одна единица из сорока, т. е. 2 1/2 процента, составляют единственную подать, собираемую в его владениях: за это купец может путешествовать от одной его границы до другой без всякого конвоя, что было делом неслыханным во времена предшествовавших государей. Правитель Кабула из рвения к господствующей вере запретил употребление вина и крепких напитков, недозволяемых Кораном: этим он лишил своих подданных хмельных наслаждений и изгнал из своего государства всех Евреев и Армян, ибо здесь они не имели других средств к существованию, кроме винной торговли. Добрый музульманин, конечно, не должен был бы сожалеть об утрате этой роскоши; однакоже такое лишение составляло единственный предмет жалоб, слышанных мною относительно правления Дост Магоммеда, который, подобно почти всем Афганам, был также предан в ранние годы своей жизни вину и всем сопутствующим его порокам. Изданное им запрещение, может быть, произошло [429] в следствие его прихоти; но как бы то ни было, теперь он сам и весь двор его представляют народу резкий пример трезвости. Справедливость правителя составляет предмет постоянной хвалы между всеми классами: поселянин радуется отсутствию тирании, горожанин — безопасности своего дома и строгости муниципальных постановлений относительно весов и мер, купец — справедливости решении по делам торговым и покровительству своей собственности, солдат — правильности, с которою выдают ему жалованье. Человек облеченный высшею властью не может иметь лучшей похвалы. В настоящее время Дост Магаммед Хану нет еще и сорока лет от роду. Мать его была Персиянка, и потому он воспитывался, окруженный ее соотечественниками; а это изощрило его ум и одарило преимуществами пред всеми его братьями. Всех приближающихся к нему поражают его проницательность, рассудительность и любознательность, также как и его умный разговор и приятное обращение. Он, без сомнения, [430] самый сильный начальник в Афганистан и, вероятно, при помощи своих способностей усилится еще более.

Несогласия, существующие между Дост Магоммед Ханом и его братьями, уменьшают их взаимную силу и в случае вторжения неприятеля могут дать повод к интригам и к появлению партий. Дом Баракзи не имеет причин опасаться других афганских племен, ибо он превосходит их как силою, так и числом своих приверженцев. Владетели Пешауара и Кандагара хотя и готовы всеми средствами вредить Дост Магоммеду, однако же у них нет для этого достаточной силы. Оба они имеют виды на Кабул и, с завистью смотря на благосостояние его правителя, содержат при нем тайных агентов, поджигающих крамолы, и оба питают надежду современем искоренить его как похитителя. Но для них это дело трудное, ибо правитель Кабула, не говоря уже о его справедливости и умеренности правления, упрочивших ему [431] множество друзей, пользуется еще выгодами своего персидского происхождения, что, в случаи несчастия, всегда может оказать ему существенную услугу. Он держит на своей стороне воинственное племя Джауаншира и старается всеми мерами задобрить его, ибо оно уже несколько раз делало перевес в пользу различных претендентов на кабульский престол. Для этого он изучил его язык (турецкий) и заботится о его выгодах и благосостоянии. Число Персиян в Кабуле простирается почти до 12,000 семейств; все они живут в отдельной части города, что и поддерживает unu esprit de corps между ними. Это также питает между ними сознание их силы, которая, смотря по обстоятельствам, может оказаться выгодною, или пагубною для партий, разделяющих страну. Опасение, внушаемое неприятелями как внешними, так и внутренними, имеет дурное влияние на правление Дост Магоммед Хана. При его беспрерывной заботливости об устранении опасности, всегда им ожидаемой даже и со стороны членов его [432] дома, он едва ли в состоянии сделать какие-либо завоевания вне пределов своих владений, или восстановить падшее кабульское царство: это обстоятельство удерживает его от нападения на Герат и от попытки отнять у Сейков Мултан и Дера Гази Хан. В прошлом году он ходил на Джалелебад, округ, лежащий между Кабулом и Пешауаром и приносящий около семи лаков рупий ежегодного дохода. Он, по всем вероятностям, современем овладеет им; но пока не покорит Пешауара и Кандагара, или не примирится с ними, до тех пор он не поднимется выше звания правителя, т. е. будет таким же начальником в Афганистане, как и другие. Впрочем, при нынешнем состоянии политики он с каждым днем становится сильнее и сильнее.

Кабул, будучи страною сильною по своей местности, в других отношениях имеет мало средств. Там много плодов, но за то хлеб родится скудно. Император Бабер, покорив [433] себе этот край, наложил дань в 30.000 харуаров (Харуар равняется 700 фунт. английским.) зернового хлеба на Кабул и Газни; но в последующем году, лучше ознакомившись с страною, нашел, что это было для нее слишком тягостно. В течение трех сот лет земля здесь, без сомнения, улучшилась; но, не смотря на это, жизненные припасы все еще дороги. Летом цены на них еще, можно сказать, умеренны, ибо плоды и огородные растения родятся в избытке и доставляются в город из соседних округов. Зимою же, когда все дороги закрыты, топливо делается недостаточным, а хлеб дорожает, тем более, что мукомольные мельницы замерзают; тогда бедные классы народа принуждены питаться животною пищею и еще, при суровости климата, запасаться теплою одеждою. Присутствие войск в Кабуле удвоивает ценность припасов, что служит ясным доказательством их недостаточности. Не смотря, однако же, на это, многочисленное войско может найдти удобные квартиры в городе Кабуле и [434] получать нужное продовольствие из Пешауара и из долины реки Кабула, близ Джалелебада. Фураж для лошадей здесь весьма обилен, искуственные травы возделываются в большом количестве и служат питательным кормом. В Кабуле и Газни повсюду видны обширные пастбища и луга. Из этих последних один в особенности может доставить фуражу тысяч на двадцать кавалерии: он называется Науар и находится близ Газни. Город Кабул уже описан мною выше: он имеет около 60,000 жителей и базар с 2000 лавок; каждый род товаров имеет определенное место для распродажи. Кабул доставляет такое значительное количество товаров, о котором нельзя составить себе понятие по величине города; это потому, что он составляет торговый пункт, складочное место караванов, увеличивающее круг своего действия с каждым днем под неослабным покровительством теперешнего правителя.

Как крепость, Кабул совершенно ничтожен: городская стена, никогда не бывшая в [435] хорошем состоянии, теперь почти разрушилась; стены же, проведенные по вершинам гор, окружающих город, служат ни чем иным, как только бесполезным украшением. Бала Гиссар или цитадель, находящаяся на восточной стороне города, так слаба, что почти не может назваться укреплением, а другой Бала Гиссар, стоящий ниже первого, еще ничтожнее. Первая цитадель, построенная на возвышенности и представляющая прекрасный вид на окрестности, могла бы повелевать всем городом, ибо он лежит у ее подошвы. [436]

ГЛАВА IV.

О ДЕЛАХ ЗАПАДНОГО АФГАНИСТАНА.

[Правители Кандагара и Герата. — Их управление.]

Западная часть Афганистана находится под властью начальников Кандагара и Герата, правящих независимо, подобно начальникам Кабула и Пешауара. Таким образом распавшаяся афганская монархия состоит ныне из четырех отдельных владений. Кандагар находится во власти одного члена баракзийского дома; а Герат управляется Камраном, сыном прежнего кабульского государя, Махмуда. Я уже сказал, что Шир Дил Хан, бежав из Кабула в Кандагар, образовал в нем теперешнее независимое владение, отняв его у своего племянника. Он был человек страшного характера и во многом походил на своего брата Фаттих Хана, но превосходил его угрюмостью и жестокостью. Рассказывают, [437] будто бы он однажды отрубил палец своему сыну, сказав ему наперед, что если он закричит, то будет исключен из числа его детей, т. е. из дома Баракзи: малютка [вынес жестокость отца, не произнеся звука. Шир Дил Хан бежал в Кандагар в сопровождении четырех своих братьев; потом чрез несколько времени умер, также как и один из его братьев, а потому Кандагаром теперь управляет Коган Дил Хан при помощи Рахам Дила и Мир Дила, двух оставшихся в живых братьев своих. Доходы Кандагара простираются почти до восьми лаков рупий, а военная сила до 9000 всадников при шести орудиях; но так как этот город находится в центре дуранийских земель и близ месторождения баракзийского дома, то, вероятно, в случае опасности он будет в состоянии выставить гораздо большее число конницы. Народ не любит правительства, которое, конечно, и не заслуживает уважения за свои угнетения. Кандагарский правитель находится в неприязненных отношениях почти со [438] всеми своими соседями. Подобно всем членам своего дома, он враждует против Камрана гератского и несколько раз пытался овладеть его столицею. С правителем Кабула он также во вражде. За то с пешауарскою и кандагарскою отраслями дома Баракзи он постоянно состоит в сношениях тесных и искренних; впрочем, и этот союз при всех своих усилиях едва ли будет в состоянии причинить какой нибудь вред Кабулу. Кандагарский правитель старается расширить свою власть до Инда, и потому в течение многих лет посылает войско в Синд, на Шикарпур; но эмиры этой страны всегда с успехом отражают его нападения. Он же, пользуясь природною открытостью Синда и удобством сношения между Кандагаром и Индом, чрез Боланский перевал, вероятно не скоро оставит своих видов на Шикарпур, ибо в случае какой нибудь смуты в Синде легко может овладеть этим городом; близость же таких смут, кажется, весьма правдоподобна в стране эмиров. Правитель Кандагара с радостью [439] готов был бы искать содействия панджабского государя в этом деле, если бы Ранджит Синг сам не смотрел на Шикарпур завистливым оком.

Герат есть единственная провинция из всего кабульского государства, которая в настоящее время управляется человеком царской крови: в нем правит Камран, можно сказать, скорее в следствие терпимости своих неприятелей, нежели в следствие своей силы. От своих соотечественников он не получает ни какого вспомоществования, ибо все афганские начальники ему враги, желающие его погибели, в отмщение за убийство брата их, Фаттих Хана. В следствие этих причин Герат в настоящее время состоит почти в совершенной зависимости от Персии, войска которой в течение последних лет несколько раз вступали в этот город: он спасался только тем, что правитель его откупался от них деньгами. Так, в 1832 году, в Сентябре месяце, к нему подступал наследник персидского престола, требовавший не только [440] денежной платы, но еще и поставлявший ему в обязанность чеканить монету во имя персидского государя. По всем вероятностям оба эти требования будут исполнены, ибо Камран готов на все уступки, только бы удержать за собою власть. Персияне, однако же, ни сколько не намерены утвердиться в Герате, ибо это повело бы за собою излишние расходы для содержания гарнизона и чрез то уменьшило бы получаемую ими с него подать. Уверяют, что Камран имеет в своих руках некоторые из драгоценностей, принадлежавших кабульской короне, и что он получает огромные доходы с Герата, стоящего в одной из плодороднейших частей мира. Эти богатства дают ему возможность содержать при себе некоторых из афганских начальников и от 4000 до 5000 конницы. Политических связей он не ведет ни с кем; но, не взирая на это, надеется восстановить монархию своего отца. Он слывет за человека жестокого и неистового, а потому не имеет друзей и ненавистен соотечественникам. [441]

ГЛАВА V.

ПЕРЕЧЕНЬ КАБУЛЬСКИХ ДЕЛ.

[Замечания о низложении династии. — Невероятности ее восстановления. — Относительная сила Кабула и Персии.]

В предыдущих главах я представил очерк происшествий, случившихся в Афганистан до падения кабульской монархии, и описал различные владения, на которые она разделялась. По видимому, благосостояние этого государства окончилось с царствованием его основателя, Ахмед Шаха Дурани; ибо сын его, Тимур, не обладал ни силою, ни деятельностью своего отца. Шах Заман, сын и приемник Тимура, лишенный всякого образования и жестокий по характеру, наследовал власти, все пружины которой были ослаблены беззаботною рукою его предшественника. Шах Заман и его братья, Махмуд и Шуджа, по восшествии своем на престол, по видимому, забыли, что они правили народом, исполненным духа республиканского. Совершенное [442] ниспровержение этой династии единогласно приписывается неуместной гордости и надменности последних государей, к которым Афганы не питали ни какого сочувствия. Нет сомнения, что Шуджа мог бы снова приобрести себе власть, еслибы он безрассудно не выказал своей решительной воли прежде, нежели утвердился на престоле. Афганы вообще не могут удерживать и скрывать чувства ненависти к людям, облеченным властью. Чтоб им быть счастливыми под каким бы то ни было правлением, необходимо, что бы они или были управляемы могучим деспотом, или разделены на множество мелких республик.

Первенство дома Баракзи в Кабуле нравится народу и, как мне кажется, споспешествует благоденствию страны. Клан его, простирающийся почти до 60.000 семейств, всегда в состоянии поддержать это первенство. Прежняя же царская фамилия Садозисов, будучи не многочисленна, всегда принуждена была искать поддержки у других племен, из которых главнейшим [443] служило племя Баракзи. Хаджи Джамал, самый сильный из баракзийских начальников, добровольно преклонился пред властью Ахмед Шаха и способствовал к возведению его на престол. Наследники этого государя за все услуги заплатили Джамалу убиением сына его, Поинда Хана, и варварским умерщвлением его внука, визиря Фаттих Хана. Если бы Садозисы обходились с своими благодетелями справедливо, а с подданными кротко, то они и поныне могли бы мирно царствовать. Ненависть дома Баракзи к дому Садозисов и причины, ее поддерживающие, т. е. убиение двух упомянутых начальников, не дозволяют думать, чтобы это племя когда либо согласилось на восстановление падшего дома. Достоверно можно сказать, что для последних не послужит даже ни какая помощь других племен, ибо все богатство этой страны находится в руках их врагов, а народ смотрит на их несчастие с равнодушием, ибо он думает, что они сами на себя накликали все бедствия. Все это ведет к заключению, что [444] восстановление Шуджа Ул Мулка, или Камрана есть дело почти несбыточное. Династия Садозисов, можно сказать, миновала, если только ее не поддержит чужеземная помощи, без которой она никогда не возвратит утраченных областей империи: гораздо труднее восстановить, нежели избрать вновь какую нибудь династию. Если в обыкновенном ходе дел всему Афганистану суждено будет снова управляться одним государем, то мы должны искать другую фамилию для восстановления в Кабуле, и эта фамилия, по всем вероятностям, будет баракзийская.

В настоящее время нет ни каких политических сношений между афганистанскими государствами и иностранными властителями. Персияне с давнего времени хвастливо толкуют о нашествии на Кабул; но, кажется, они не в состоянии причинить ни какого вреда этой стране, если только не последует в ней измены со стороны Казильбашей, служащих охранным войском Дост Магоммеду. Во всеобщей войне вражда, существующая между [445] афганистанскими домами, вероятно, будет забыта, и тогда они явятся сильными и опасными, ибо одни Баракзийцы могут выставить в поле почти до 30.000 всадников. Во время нашего пребывания в Кабул, Дост Магоммед Хан получил от своего брата из Кандагара извещение о том, что ему грозит посол, прибывший из персидского лагеря; Ответ Дост Магоммеда хорошо характеризует его: — «когда покажутся Персияне», говорил он, «то дай мне знать: теперь я враг твой, а тогда буду другом». Сильная местность Кабула служит ему лучшим оплотом против внешних его неприятелей, в случае нападения какого бы то ни было азиятского государя: Надир Шах проник сюда только потому, что на его стороне было много афганских начальников, которых он успел привлечь к себе милостями и которые получили большой удел из его добычи.

Политическое состояние Кабула, как государства, составляет во всякое время предмет [446] весьма важный для Индии по причин беспрерывных перемен, там совершающихся. Мы уже видела, что из четырех владений, составляющих Афганистан, одно подвластно Пенджабу, а другое Персии. Мы также видели, что правитель Кабула есть человек с умом просвещенным: в случае смерти Ранджит Синга он может захватить себе верховную власть во всем этом крае; а отсюда ему уже не трудно будет покорить Пешауар и завладеть всеми областями по Инду и даже Кашмиром. Он также хорошо расположен к Англичанам, как и другие начальники государства. В 1809 году, когда британская миссия вступила в эту страну, ни Дост Магоммед, ни эти начальники не были еще в силе; но, не взирая на это, мы тогда же успели утвердить здесь хорошее о себе мнение всех партий тем, что удалились от вмешательства в то самое время, как они выступили на поприще. Правда, что это удаление было вынуждено обстоятельствами; но оно тем не менее способствовало мысли о нашей беспритязательности. В [447] следствие всего этого нам не трудно будет укрепить свои связи с Кабулом и тем скорее, что правитель его по справедливости заслуживает нашего внимания. Владения его лежат на великом торговом пути, по которому идут наши товары, ежедневно увеличивающиеся в своем числе в следствие его правоты и покровительства; а чтоб склонить его на свою сторону, правительству не нужно больших трат. При этом не должно забывать, что он владеет самым важным пунктом Азии относительно защиты британской Индии: если бы обстоятельства сблизили нас с Кабулом теснее, нежели с Персиею, то мы там приобрели бы себе более близких, верных и полезных союзников, чем мы имеем в последней стране. Наконец, мы не истратили бы и десятой доли того, что так щедро расточали в Персии. [448]

ГЛАВА VI.

КУНДУЗ.

[Пространство этого владения. — История его правителя, Мурад Бега. — Его политика и сила. — Доходы и управление. — Его характер.]

Между Кабулом и Бухарою лежат кундузские владения. Под этим названием я разумею земли на север от Гинду Куша, на юг от Окса и на запад вплоть до города Балка. Они составляют край, управляемый узбекским начальником, в недавнее время усилившимся и теперь пользующимся большим влиянием. Магоммед Мурад Бег, здесь господствующий, принадлежит к племени Катгана и носит титул Мира, под которым он и известен между своими подданными. Еще недавно катганское племя ограничивалось только одною кундузскою областью; но представитель его, Мурад, умел распространить свою власть на [449] все соседние владения: теперь он обладает Кулумом, Гейбаком, Гора, Индерабом, Талиганом, Газрат-Имамом и всею долиною верхнего Окса и его данниц. Город Балк также был в его руках: он довольствовался только тем, что разграбил его и вывел часть жителей в свои владения. Он также покорил весь Бадахшан; а в настоящее время занят войною против горных округов, лежащих на север от Окса: Кулаб, принадлежащий к числу этих округов и находящийся между Даруазом и Шагнаном, уже покорен им. На юг власть его простирается до Сигана, в тридцати милях от Бамиана, и по другую сторону двух перевалов Гинду Куша.

Народонаселение кундузских владений состоит преимущественно из Таджиков, первобытных жителей этих мест, составляющих главную часть народа в Бадахшане. Узбеков здесь, сравнительно говоря, весьма немного.

Теперешний кундузский мир усилился по смерти Хилич Али Бега, известного узбекского [450] начальника, долго правившего Балком под номинальным подданством кабульскому престолу. При нем Мурад Бег занимал второе место в области.

По смерти Хилича, последовавшей лет восемь тому назад, Мурад Бег начал интриговать с разными членами его семейства и наконец успел упрочить свою власть так, что теперь сыновья Хилича Али Бега правят в качестве его вассалов в Кулуме и Гейбаке. Хотя Катганы всегда пользовались некоторою степенью влияния между Узбеками; однако же Мурад Бег первый из своих соотечественников умел образовать такое обширное владение. Катганы принадлежат к племенам монгольского происхождения: они вместе с Калмыками идут от одного и того же начала. На теперешние места своего жительства они пришли в шестнадцатом столетии вместе с великим узбекским народом, изгнавшим потомков Тимура из царства их предков. Кундуз, как кажется, был отдаленнейшею [451] гранью, до которой простиралось это нашествие, ибо Узбеки не поселились ни в Бадахшане, ни на юг от Гинду Куша. Власть Мурад Бега, по видимому, достаточно хорошо упрочена: он во всем употребляет сильные меры.

Кундузский мир могуществом своим много обязан той политике, с которою он действует относительно покоренных им племен. Он обыкновенно оставляет всю власть побежденным начальникам на том условии, чтобы они выставляли ему известное число войска, а сам с своей стороны размещает в их областях часть своей армии и содержит ее на их счет. Таким образом, увеличивая свою силу без всякого опасения мятежа, он упрочивает за собою новоприобретенные свои завоевания. Соединенная воинская сила его простирается до 20.000 всадников при шести орудиях, из коих одно 36-фунтовое. Пехоты у него нет, ибо Узбеки презирают этот род войска; они в равной степени чуждаются всякого понятия об употреблении пушек, не [452] смотря на то, что присутствие их на пола битвы всегда почти упрочивает победу в этой части Азии. Я, однако же, должен упомянуть к чести Мурад Бега, что он умел привесть свой 36-фунтовик в Сарбах, т. е. на расстояние пятидесяти миль в Гинду-кушские горы. Это орудие было первоначально вывезено из Персии Надир Шахом, шедшим в Балк по пути чрез Мешед, Чарак и Меймана, что служит ясным доказательством хорошей дороги, а вместе с тем показывает колибер орудий, который можно возить по ней. Вся здешняя конница вооружена длинными пиками, некоторая часть ее имеет ружья, но за то остальная большая худо вооружена и окопирована; впрочем, не смотря на это, она стоит выше войск, которые могут противоставить ей соседние народы. Мурад Бег производит плату своим солдатам зерновым хлебом и постоянно держит при себе всех начальников, вместе с отрядом телохранителей. Он ведет жизнь необыкновенно деятельную: сам ходит в походы и беспрерывно занимает свою конницу [453] разбойническими наездами, (иди так называемыми здесь Чапауалами) в страны на север от Окса в соседство Балка и в страну Газаров. Так как жители в этих странах почти все Магоммедане-шииты, то их хватают без милосердия и продают в неволю. Точно такое же пленение невольников производится и в Читрале — горном округе, лежащем на восток от Бадахшана — начальник которого выплачивает свою подать рабами. Мурад Бег не делает нападений на караваны проходящие чрез его владения и даже охраняет их от разбоя тех начальников, которые состоят в его зависимости. Он почти не имеет ни каких сношений с соседними владетелями. С китайскими властями в Ярканде, с которым отсюда производится обширная торговля, он когда-то имел обмен подарков, и даже однажды посылал к ним посланника, дабы условиться на счет охранения дорог от нападения разбойников, появлявшихся из-за Окса. С бухарским государем у него нет дружбы, ибо и тот, и другой [454] питают взаимные опасения. Мурад Бег совершает беспрерывные набеги в балкские владения, правитель которых только в бегстве находит свое спасение. Афганы отделены от Кундуза гигантским хребтом гор, также как и страна, лежащая на восток от Бадахшана, защищена высокими Белутскими горами. Не смотря, однако же, на это, кунгдузский правитель умел пробраться чрез эти естественные преграды и сделать нападения на Читрал. По временам он делал набеги и на страну Сиаагнуш-Каффиров, живущих на Гинду Куше; но последний поход его против этого народа, предпринятый года четыре тому назад, был для него не совсем счастлив, ибо Каффиры, дозволив ему углубиться в горы и воспользовавшись снежною бурею, напали на его войска так, что из 4000 конников около половины, не быв в состоянии выбраться из страны, погибли в ней жертвою их жестокости.

Доходы Кундуза взимаются преимущественно зерновым хлебом, который там изобилует [455] также как и все потребности жизни; но за то деньги в этом крае чрезвычайно редки. Многие чужеземные предметы роскоши покупаются из Бухары ценою рабов и скота, высылаемых на ее рынки. При таких обстоятельствах трудно сделать точное определение доходов Кундуза. Мурад Бег, как Узбек, считается богатым. С подданных своих он взимает одну треть всех произведений почвы. Кундуз сам по себе богат рисом и производит много шелку по берегам Окса. Бадахшан, когда-то столь плодородный, в настоящее время почти не имеет жителей, ибо он бедственно испытал над собою власть Кундуза. Правитель его — один из числа тех, которые приписывали себе происхождение от Александра Великого — свергнут, и большая часть народонаселения изгнана из прекрасной долины в кундузские болота. Теперь Бадахшан не дает ни какого дохода, тем более, что он весь занят узбекскою конницею, которая еще более способствует его опустошению. О его рубиновых копях я уже говорил выше. [456] Всеми делами Магоммед Мурад Бега управляет Индус, Атмарам, уроженец Пешауара, пользующийся титулом Деуан Бета: этот человек не лишен способностей и пользуется безграничным влиянием на своего повелителя, не смотря на свое низкое происхождение. Хотя Узбеки вообще презирают Индусов и не дают им права носить челмы, однако же Атмарам умел предоставить это преимущество не только себе и своим служителям, но даже и всем соплеменникам, при нем живущим. В доме его считается около 400 невольников, полученных им в дар от своего щедрого владыки: заслуги его дают ему право на такую награду; впрочем он и сам умел значительно обогатить себя. Так как Узбеки неспособны к отправлению дел государственных, ибо все они, за исключением служителей веры, не имеют ни какого образования; то Мурад Бег ясно выказал превосходство своего ума тем, что избрал подобного человека для управления делами государства. Атмараму купцы обязаны безопасностью [457] своих имуществ также, как и сам правитель обязан ему прочностью своей власти.

Существование государства, состоящего из разнородных элементов, много зависит от личных качеств правителя; по этому характер его всегда представляет много любопытного. Характер Мурад Бега заключает в себе много резких и друг другу противоречащих качеств: в одно и тоже время жестокий и милостивый, он поощряет каждый разбойнический наезд на соседние земли и делит добычу с захватившими ее грабителями. Обладая силою для удержания в совокупности всех владений, подпавших под его власть, он дозволяет пользоваться всеми их благами также, как и властью над ними, хотя ограниченною, таким людям, которые во всех других азиатских государствах неминуемо были бы преданы смерти. Кроме насильственного вывода жителей из одной области в другую, более зловредную для здоровья, и кроме пленения несчастных Газаров и Каффиров [458] для продажи в неволю, я не слыхал ни об одном из тех поступков прихотливой тирании и жестокого угнетения, которые столь обыкновенны в Азии. Купцы проходят чрез кундузские владения, не встречая обид и затруднений; пошлины не обременительны; некоторые товары, как на пример шали, не подвержены ни какой плате. В то время, как мы находились в Кундузе, снята была пошлина с шелка. Единственная боязнь, которая мучает начальника этого края, есть боязнь британского имени, что доказывается его жестокими и коварными поступками как с Муркрофтом, так и с нами. Может быть он и не без причины подозревает завоевателей Индии. Мурад Бег лет пятидесяти отроду; он не высок ростом; черты его лица чисто узбекские: глаза малы до безобразности, лоб нахмуренный, все выражение лица отталкивающее. Он непричастен ни к каким чрезмерностям и даже воздержен в своих удовольствиях. Один благочестивый человек, живущий в Талигане, почти в тридцати пяти [459] милях от Кундуза, имеет на него большое влияние: в ранние годы его жизни этот человек оказал ему много услуг как советом, так и делом, и потому нет просьбы, в которой бы он отказал ему. За сына этого последнего он недавно выдал одну из дочерей своих. Мурад Бег имеет двух сыновей; одному из них, подающему большие надежды, теперь восьмнадцать лет.