БОРНС А.

ПУТЕШЕСТВИЕ В БУХАРУ

ГЛАВА V.

Двенадцатого Июня, окончив все путевые приготовления, мы снова поплыли по Ченабу. Здешние суда, все еще называвшиеся зограками, достоинством были гораздо хуже: они не несут парусов; вместо их вздергивается рогожа на низкую мачту; борт возвышается едва на один фут над водою; суда, приготовленные для нас, были ни что иное, как паромы. В этой стране торговля не производится по воде и потому здесь нет потребности в судах. После нескольких часов плавания мы прибыли к Шуджаабаду и там остановились. Почва здесь чрезвычайно тучна и плодородна; большие каналы и водопроводы, снабжающие водою самые отдаленные округи, много способствуют земледельческим работам. [151]

Вечером 13-го, мы въехали в город Шуджаабад, лежащий в 4 милях на восток от Ченаба. Это цветущее место, окруженное стеною футов в тридцать, имеет форму овальную; укрепления усилены восьмиугольными башнями на одинаковом расстоянии одна от другой. Улицы пересекаются под прямыми углами; вне стен видно предместье, состоящее из бедных хижин. Крепость Шуджаабад была построена в 1808 науабом мултанским, практический ум которого в десять лет умел возвести этот город на высокую степень богатства. Он расположен в стране чрезвычайно живописной, орошаемой двумя большими каналами, простирающимися на несколько миль как вверх, так и вниз, по обе его стороны. Он, также как и Мултан, был взят Сейками, и составляет теперь пограничную крепость лагорского владыки. Мы были сопровождаемы в Шуджаабад нашим мехмандаром, который для такого случая явился с большою пышностью: он ехал на слоне в серебряном кресле ; перед ним вели в [152] поводах двух лошадей с красным и желтым бархатными седлами ; один слуга нес его лук и колчан, а другой саблю; сам он был украшен драгоценными камнями. В городском дворце мы были встречены многими почтенными жителями, в присутствии коих нам поднесли зиафат или дар Магараджи; состоявший из денег и сластей. Потом нас повели по главным улицам, и где мы ни проходили, нас везде приветствовали самым лестным образом. При выезде из крепости нам салютовали из пушек.

Пятнадцатого, мы увидели купола Мултана, довольно живописного издали; вечером мы вступили в Хазури Баг — обширный сад, окруженный тонкой земляной стеною и отстоящий на милю от города; он расположен в обыкновенном туземном виде; две широкие и высокие аллеи, пересекающие одна другую под прямым углом, осенены тенистыми фруктовыми деревьями. Мы поместились в беседке на конце одной из аллей, где нас [153] приняли градские власти с таким же гостеприимством, как и в Шуджаабаде. Они положили перед нами мешок с 2.500 рупиями, 100 банок варенья и обильный запас плодов. Мы радовались, видя такую, в отношении к нам, перемену в жителях этой страны и вежливое их с нами обхождение.

Г. Эльфинстон в своем сочинении о Кабуле уже описал Мултан, и было бы излишне говорить о нем вторично; но этот путешественник, будучи в главе посольства, принятого с большой недоверчивостью, не мог осмотреть внутренности города и его укрепления, а потому я расскажу здесь все подробности, какие мог собрать в продолжение семидневного в нем пребывания. Мултан имеет около трех миль в окружности и обнесен разрушенною стеною; с севера над ним возвышается сильная крепость. Число его жителей простирается до 60.000 душ, из коих одна треть Индусы и остальные Магоммедане. Сейки хотя и господствуют в этом городе, [154] однако же они не многочисленны и составляют только гарнизон его, в числе не более 500 человек. Афганы же оставили эту страну с того времени, как перестали владеть ею. Многие дома построены, по-видимому, на развалинах прежних жилищ они сложены из обожженных кирпичей и имеют плоские кровли; некоторые из них поднимаются в шесть этажей, что весьма затемняет узкие улицы. Жители большею частью ткачи и красильщики. Шелковые материи Мултана, известные под названием кес, бывают всяких цветов, и ценятся от 20 до 100 рупий за кусок, но тониною уступают бауалпурским лунджи. Ранджит Синг, овладев этим городом, всегда старался поощрять его мануфактуры и, не допуская при своем дворе никаких других материй, значительно увеличил производство кеса, который сейкские сердары употребляют на шарфы и на пояса. Ткань эту вывозят в значительном количестве; ее отправляют в Хоразан и Индию с платою весьма умеренной пошлины. Отправляемые в [155] Индостан товары идут чрез Джайэальмир и Биканир: здесь торговля производится успешнее и потому путь этот предпочитается ведущему чрез Синд. Торговля мултанская почти однородна с бауалпурскою, но считается значительнее, потому что в Мултане есть сорок шрофов или денежных менял, большею частью уроженцев Шикарпура. Гробницы в Мултане очень замечательны: одна из них, гробница Баулгака, жившего за пятьсот лет назад, в одно время с персидским поэтом Сади, считается священною; но достоинством архитектуры она уступает гробнице внука его, Рукн-и-Аллама, состоящей из массивного конуса в шестьдесят футов вышиной; это здание воздвигнуто в 1323 году императором Туглаком, назначавшим его для себя. Основание гробницы положено на насыпи, превосходящей высотою городской вал. Здесь еще есть весьма древний индуистский храм, называемый Паладпури; об нем упоминает французский путешественник Тевено, посещавший эти страны в 1065 году. [156] Цитадель Мултана заслуживает особенного описания. Она имеет вид неправильного шестиугольника, расположенного на пригорке; северо-западная сторона ее, самая обширная, имеет 400 футов протяжения; стена имеет тридцать башен; она прочно складена из выжженных кирпичей, с наружной стороны поднимается на 40 футов, а с внутренней только на четыре, или на пять, так что основания многих строений находятся на одинаковой высоте со стенами, и потому их можно видеть с прилежащей равнины. Внутренность крепости застроена домами. До взятия города Сейками в 1818 обыватели могли жить в ней; но теперь вход в цитадель им воспрещен, и только некоторые мечети и храмы, прочнее построенные, чем дома, остаются еще посреди общих развалин. Мултанская крепость не имеет рвов: свойство почвы препятствует рыть их, и Ранджит Синг безуспешно истратил на это огромные суммы. Разлитие Ченаба, вместе с каналами и дождями, превращают окрестности Мултана в совершенное [157] болото; даже и в жаркое время года воды остаются от одного полноводия до другого. Крепостные стены защищены в двух местах плотинами. Теперешнее укрепление Мултана построено в 1640 году на месте прежнего города Мурад Бакщем, сыном Шаха Джегана. В последствии оно сделалось джагиром несчастного Даро Шикога, брата этого государя, и, наконец, знаменитого Ауренгзеба. Афганы овладели Мултаном во время Ахмед Шаха н держали под своим владычеством до 1818 года, когда Сейки отняли его после продолжительной борьбы. Подвиги Музафара Хана, защищавшего город во время осады, достойны воспоминания: Сейки требовали от него ключи и обещали за выдачу их значительное вознаграждение; он отвечал, что они найдут их у него в сердце, но сам он никогда не отдаст их неверным. Он отважно погиб на бреши. Имя его почитается святым, а гробница стоить в одном из самых священных храмов города. Сейки во многих местах разрушили крепостные стены; но в [158] последствии восстановили их снова. Не взирая на то, что толщина их равняется шести футам, они легко могут быть разбиты с больших навалов земли, оставшейся после обжигания кирпичей и представляющих возможность устроить проломные батареи на расстоянии пушечного выстрела от крепости.

Мултац есть одень из древнейших городов в Индии. Мы видим в истории, что он был взят Магоммед-бен-Кассимом в первом веке геджиры; а в последствии его богатства привлекали к нему Гизниана, Гориана и монгольских императоров Индостана. Что он быль столицею Малли во времена Александра, также не подлежит сомнению. Майор Реннель предполагает, что эта столица находилась выше: и при том ближе к берегам Рави, ибо Арриан говорит, что жители ее бежали за эту реку. Авторитет действительно сильный, но Мултан еще и до сих пор называется Малли Тан или Малли Таран, т. е. место Малли; близ же Толамбы, где, по [159] мнению Реннеля, стояла древняя столица, не вид-но никаких развалин. Арриан определительно говорит, что Александр перешел Рави и, взяв два города, повел свое войско к столице Малли. Так как Мултан отстоит только на тридцать миль от Рави и притом считается очень древним городом, то я и не вижу, почему при исследованиях о древней столице не принимать в соображение новой. Если бы мы даже не имели исторических свидетельств, то самый вид Мултана убедил бы нас в древности его существования: дома его стоят на развалинах и весь город расположен на глинистой насыпи, происшедшей от постепенного разрушения старых зданий; а это служит явным признаком древности, как я уже заметил, говоря о Татте и Утче. Последний науаб Мултана, вырывая колодезь в городе, нашел военный барабан на шести десяти футах глубины; кроме этого по временам отрывали много и других предметов, но до сих пор еще не находили ни одной монеты. Мултан в некоторой степени мог [160] бы соответствовать описанию города и замка Браминов, осажденных и взятых Александром прежде столицы Малли; но в таком случае уже не было бы другого места, в котором можно бы искать древнюю столицу. Фабрики Мултана и Бауалпура, производящие кес н Лунджи, также, кажется, помогают нам для указания области Малли, потому что Квинт Курций говорит, что послы из Малли и Oxidraсае (Мултана и Утча) носили одежды из бумажных тканей, из батиста и кисси (Lіneae vestes), затканных с золотом и пурпуром». Под Lіneae vestes мы можем смело разуметь мултанские и бауалпурские ткани, вырабатываемые с золотыми нитями и весьма часто окрашиваемые фиолетовою краской.

Во время нашего пребывания в Мултане нам охотно показывали все редкости этого падшего наместничества могольской империи. В крепости есть индусский храм, упомянутый выше, которому Брамины приписывают беспредельную древность и рассказывают о нем [161] следующее предание. — Был великан Гармакас, презиравший Бога и обожавший самого себя; он хотел, чтоб и сын его Пилад следовал по стопам, и был готов убить его за ослушание, как юноша чудодейственно был спасен воплотившимся божеством, принявшим вид полульва и получеловека. Гармакас говорил, что не погибнет ни на земле, ни в воде, ни в воздухе, ни в огне, ни от стрелы, ни от меча, ни ничью, ни днем, что действительно так и случилось: воплощенный дух, назвавшийся Нарзингаватером, не нарушая ни одного из этих условий, схватил нечестивца в сумерках, и, положив его на свои колена, растерзал на части, а сына принял под свое покровительство. Храм Пиладпури есть здание низкое, поддерживаемое деревянными колоннами с двумя идолами, Гамунана и Ганиза, стоящими, подобно стражам, по обе стороны его портала. Это единственное место индусского богослужения в Мултане, куда мы не были допущены. [162]

Близ стен Мултана видна довольно знаменитая гробница Шамзи-Табризи, багдадского святого, который, как говорят, делал много чудес. С него, если верить преданию, с живого была содрана кожа. До этого происшествия он долго нищенствовал в городе и томимый голодом, однажды поймав рыбу, держал ее против солнца, которое до того приблизилось к земле, что рыба изжарилась. Такое чудо положило твердое основание его памяти и его несколько сомнительной славе. Туземцы и до сих пор приписывают этому происшествию причину мултанских жаров, вошедших в пословицу.

Столь грубое верование Мултанцев в такие глупости не высоко ставит их в ряду существ здравомыслящих; им, кажется, врожденно распространять и поддерживать подобные басни, потому что о каждой гробнице в городе рассказываются столь же невероятные сказки. Так, например, говорят, что Рукн-и-алам, сын Бауал Гака, перешел в теперешнюю свою гробницу уже после смерти. [163]

В Мултане мы в первый раз увидели религиозные обряды Сейков. Гуру или священнослужитель этой религии, со времени взятия города, живет в одной из галерей гробницы Шамзи-Табризи. Когда мы вошли в нее, он сидел на земле; перед ним лежала огромная книга , а в конце залы стоял алтарь, покрытый тканью. Я попросил его открыть книгу, что он и исполнил, повторяя слова: Уа гуруджи ка фаттех! («Да будет Гуру победителем»! Это военный крик Сейков) потом коснулся до нее лбом и в туже минуту все присутствовавшие Сейки наклонились до земли. Потом Гуру прочитал и растолковал нам первое открывшееся место, состоявшее в следующем: «Вы все прегрешали и потому стараетесь очистить себя; если пренебрежете этим - зло овладеет вами». Я не считаю за нужное говорить, что книга эта была Гринт, священная для Сейков, почитание, которое они к ней питают, походит более на обожание: один из служителей непрестанно [164] веет над нею хвостом чаури — тибетской коровы, как будто над императором. Гуру не был причастен ни пышности, ни гордости: он охотно объяснял нам все, о чем мы у него ни спрашивали, и в благодарность за несколько рупий, которые я приличным образом предложил ему, открыл нам священную книгу и просил принять взамен несколько обсахаренных плодов.

Присутствие сейкского священнослужителя, со всеми принадлежностями его звания, под кровлею магоммеданской гробницы совершенно объясняет состояние Исламизма в этой стране: он только что терпим здесь. Во всем городе, где в продолжение почти восьмисот лет преобладало магоммеданское господство, нет теперь ни одного публичного намаза, и правоверный не дерзает всенародно возвышать своего голоса. Иды и Мохарам проходят без обычных обрядов, и Аллах Акбар! почти никогда не слышен. Правоверные хотя еще и посещают свои мечети, но молиться в них [165] могут только про себя, или шепотом. Вот каково положение дел с 1818 года, или со времени падения Мултана под ь власть Сейков, которых меж тем считается, как я уже сказал, не более четырех, или пятисот человек, стоящих гарнизоном. Во всех других отношениях Магоммедане, живущие здесь в числе 40.000 душ, не подвержены никаким стеснениям со стороны своих новых властителей, которые, напротив, вполне покровительствуют их торговле. Сейки, в оправдание своей религиозной нетерпимости, говорят, что она не составляет и четвертой доли того, что сами они терпели от Магоммедан. Мне кажется, это совершенно справедливо; но преследование какой бы то ни было веры тягостно и возмутительно для человечества: оно всегда и везде вело за собою самые пагубные следствия.

Климат Мултана отличается от климата других областей, лежащих по Инду: сильные дожди свойственны тут каждому времени [166] года; но не смотри на это пыль повсюду нестерпимая. В продолжение девяти дней сряду, каждый вечер она вихрями набегала с запада, сопровождаемая молнией и раскатами отдаленного грома. Говорят, что подобные грозы бывают здесь часто: они по видимому зарождаются между Сулиманскими горами и Индом, где поднимают столбы песку и пыли, вошедшие, также как и жары Мултана, в пословицу, к которой по справедливости присоединяют еще следующее персидское двустишье, относящееся до огромного числа нищих и надгробных памятников: —

Чагар чиз гаст, тугфаджаг-и-Мултан.
Гидр, гуда, гарма уа гористан.

Сатира эта, сколько я могу судить, совершенно справедлива, ибо термометр в Июне поднимался до 100° Фаренгейта в павильоне, искусственно освеженном; а нищие преследовали нас повсюду, и куда бы ни шли мы, везде встречали кладбища усопших. [167]

Окрестности Мултана в высшей степени обработаны. Воды Ченаба, во время его разлития, подходят под самые стены города, чрез который большой канал проводит воду во всякое время года. Равнина, лежащая между рекою и городом, представляет вид богатых лугов, покрытых финиковыми деревьями, приносящими значительный доход. По народному преданию деревья эти были введены сюда из Аравии Магоммед-бен-Кассимом, в войске которого финики составляли главное продовольствие. Они действительно растут преимущественно по направлению дороги, которою шел этот завоеватель, от Алора к Мултану. Если предание справедливо, то этим введением Мазульманин-разоритель отчасти вознаградил за зло и опустошение, причиненные его вторжением. Мултан окружен множеством разрушенных хижин, остатками Афганских джагиров, которые теперь совершенно покинуты, ибо жители их по большей части переселились в город. [168]

Двадцатого числа, мы перенесли свой лагерь на четыре мили далее, на берега Ченаба, который в этом месте имеет 650 ярдов ширины; но в эту пору года даже и на месте перевоза он разливается футов на тысячу. Тут мы встретили десять ладей, нагруженных каменною солью из Пинд Дадан Хана: каждая из них имела до восьмидесяти футов длины; с полным грузом они обыкновенно идут от копей до Мултана дней двенадцать.

Июня 21-го, мы отплыли в ладье, имевшей два деревянных навеса и приготовленной для нас Магараджею, и продолжали путь в сопровождении остальной нашей флотилии. С этого времени мы уже не переменяли судов до самого Лагора. По удалении от Мултанского перевоза, мы вскоре увидели степь, расстилающуюся между Ченабом и Индом. Она начинается не от Утча, как обыкновенно означают на наших картах, а почти от географической широты Мултана и идет параллельно [169] Ченабу, отделяясь от него полосою возделанной земли, имеющей две мили в ширину. Песчаные наносы или дюны этой степи походят на приморские дюны: они покрыты тощими кустарниками , которых нельзя даже назвать зеленью. Наносы эти имеют не более двадцати футов в высоту; но действием преломления солнечных лучей не редко кажутся гораздо выше. Между этою бесплодною пустынею и равнинами восточного берега Ченаба существует разительная противоположность: последние повсюду орошаются искусственным образом. Деревни расположены большею частью на расстоянии двух миль от реки; по полям, их окружающим, проведены каналы; орошение совершается посредством персидских колес. По Инду колодцы очень обыкновенны, а по Ченабу они заметны только по окраинам каналов, от него проведенных. В окрестности этих мест есть кустарники пилу (Salvadora persica), [170] растущие по всем солончакам как на Инде, так и на берегах рек Панджаба. Он дает красные и белые ягоды, вкусом, также как и семена их, походящие на дикий кресс-салат. Во время нашего приезда они были в поре и продавались на всех базарах Мултана. Я видел этот куст в большом обилии на Индской Дельте и в Нижнем Синде и заметил, что он растет только на солянистых возвышенностях; а потому, кажется, его можно узнать под следующим описанием в арриановой истории Индии. «Листья его», говорит Арриан «походят на лавровые; растет он преимущественно на местах, поливаемых водою и совершенно просыхающих по ее удалении. Цветок имеет белый, похожий на фиалку, но превосходящий ее запахом». — В распоряжениях на счет нашего путешествия во владениях Сейков ничто не было упущено из виду. Мы плыли от восхождения до захождения солнца; каждый день на рассвете от тридцати до сорока поселян были уже готовы для взвода судов наших. Усталость и усилия, которым [171] подвергались эти люди при палящей жаре, были неимоверны. Если им встречалось поле с растущими на нем арбузами, то уже их не много оставалось владельцу; такое хищничество не раз вызывало на нас брань и ругательства какой-нибудь старухи. Правительство очень дурно обращается с жителями этой страны: это хотя и не притесняет их, однако же с самой эпохи покорения не иначе смотрит на них, как на рабов своих. Без нашего посредничества, эти бедные поселяне, работавшие целый день в воде и топком песке, были бы каждый вечер отпускаемы с пустыми руками: щедрость Магараджи позволяла нам ежедневно с избытком продовольствовать мукою и топленым маслом до 300 человек голодных жителей; кроме того, мехмандар уверял меня, что за опустошение полей будет сделано полное вознаграждение. В то время, как мы плыли водою, слоны, верблюды н весь наш конвой следовали за намни по берегу, и мы всегда находили их выстроенных в порядке на местах, назначаемых для нашего отдыха. [172] Перед сумерками мы садились на слонов и отправлялись в соседние деревни, потолковать с жителями, погруженными в жалкое невежество. Они преимущественно состоят из Джатов, магоммеданского племени, занимающегося земледелием. Молиться вслух им здесь запрещено, и потому они, работая для нас, ободряли друг друга громкими криками и призваниями Бауал Гака, многоуважаемого мултанского святого.

При захождении солнца, 23 числа, наши ладьи достигли деревни Фазиль Шаха, при устье Рави или Гидраота, который туземцы и доселе называют Ираоти. Тут Александр Македонский, опасно раненый, встретил своих встревоженных воинов и удостоверил их, что драгоценная для них жизнь его была вне опасности; но эти происшествия сохранились только в европейских историях, а для жителей Азии они не известны. Здесь нельзя не упомянуть об одном обстоятельстве, подтверждающем рассказ греческих историков: я [173] разумею поля, засеянные бобами, по берегам, реки. Бобы заставили Александра принимать на некоторое время верховья Инда за источники Нила они и теперь, в отдаленное от тех событий время, растут на тех же местах, как бы для того, чтоб свидетельствовать о походах македонского завоевателя и о верности исторических показаний.

Весть о нашем прибытии в сейкские владения скоро достигла до Лагора, и Магараджа не замедлил выслать вашему мехмандару пару золотых поручней, осыпанных алмазами н изумрудами. Дагорский властитель щедро наделяет своих сановников драгоценными подарками, хотя не так часто, как прежде. Он дарит им во владение земли, драгоценности и деньги, что свидетельствует о богатстве страны и щедрой политике государя.

Двадцать четвертого, мы вышли из Ченаба и вступили в Рави. При слиянии, первая из этих рек имеет три четверти мили в ширину; но глубокая часть ее простирается не более, как на 500 ярдов. [174]

Лейтенант Макартней говорит в своем донесении, приложенном к описанию Кабула, будто бы ему сказывали, что Ченаб можно переходить в брод в холодное время года Несколько ниже этого места слияния; туземцы же уверяли меня, что на памяти людской никогда этого не бывало; и я сам вымерил тут более двенадцати футов глубины. Ченаб действительно уступает одному только Инду; течение его даже быстрее, чем течение этой последней реки, и хотя берега его отложе, однако ж, на всем своем протяжении он имеет до двух фатомов глубины. Рави вливается в Ченаб. тремя устьями, отстоящими на близком друг от друга расстоянии. Она не велика и походит более на канал, потому что редко имеет на всем своем протяжении более 450 футов ширины. Берега ее круты, так что во время разлития она только углубляется, а не расширяется. Она чрезвычайно извилиста, и это до того замедляет судоходство, что мы нередко после плавания в продолжение целого дня находились только в [175] двух милях от места отправления. Рави имеет воду краснее, чем Ченаб; ее везде можно переходить вброд в продолжение восьми месяцев. Берега ее покрыты тростниками и тамариском, и почти в пространстве, половины ее течения, между устьем п столицей, земля остается невозделанною. Ниже Лагора из этой реки нет ни отводных канав, ни каналов; но выше этого города есть один очень большой канал, о котором я буду иметь случай говорить после. Двадцать седьмого Июля, мы достигли Толамбы маленького городка, лежащего посреди финиковой рощи, в трех милях на юг от Рави. Шериф-о-Дин, историк Тимура, говорит, что этот воитель в походе на Дели перешел Рави в Толамбе: поэтому здесь мы очутились на пути еще другого завоевателя. Память о татарском завоевателе еще сохраняется по тем вкладам, которые он сделал гробницам, находящимся в здешнем соседстве. Ниже Толамбы, Рави на пространстве двенадцати миль течет в прямом [176] направлении и представляет прекрасную картину, потому что берега ее опушены огромными деревьями, свесившимися над самою водою. Туземцы приписывают эту прямизну Рави действию божественных сил: они рассказывают, что однажды покровы какого-то святого купавшегося в этой реке , были унесены потоком, и когда этот богоугодный человек стал искать их глазами вниз по течению — река выпрямилась.

Гидасп был не далеко отсюда; в сорока пяти милях находилось место соединения его с Асесином: там флотилия Александра пострадала от быстрин, а толпы Тимура были испуганы ревом вод. Мы верхами отправились осмотреть место столь достопамятных событий — к немалому удивлению сопровождавших нас Сейков, которые не могли понять причины нашего любопытства , и на другой день вечером достигли берегов Гидаспа. Сильное желание наше увидеть эту баснословную реку увеличивалось мыслью, что это столь [177] знаменитое в древней истории место со времен македонского завоевателя еще не было посещаемо ни одним европейцем. Гндасп шумно соединяется с Асесином; но быстрота его течения невелика и суда проходят по нему безопасно во всякое время, исключая Июля и Августа. Он не имеет ни отмелей, ни скал, и русло его довольно широко; однако шум при слиянии действительно весьма велик: он превосходит шум слияния других рек и оправдывает показания историков.

Здешние перевозчики говорили нам, что во время разлития они предают себя покровительству святого, которого гробница находится на мысу, образовавшемся от слияния этих двух рек. Такое суетное верованье показывает, как плаванье бывает тогда опасно. Разговаривая с жителями, мы стояли на берегу до захождения солнца, спускавшегося в степи; между тем Сейки купались в реке, и если они не испытывали удовольствия подобного нашему, то по своим убеждениям вполне [178] вознаграждались омовением в святом месте — в слиянии одной реки с другою.

Гидасп у окрестных жителей Бигат или Бидаста, также Джелам. Он соединяется с Асесином или Ченабом под 31° 11' 30" широты, в сорока пяти милях к северу от города Толамбы, стоящего на Рави. Берега его имеют мало сходства с описанием Арриана: они не стесняют реки в узкое русло и притом же вблизи тут нигде нет скал, которые могли бы означать место, куда Греки пристали со своим расстроеннымфлотом. Наименование Гидаспа еще и теперь звучит отчасти в новейшем названии Бидаста. Эта река не так быстра, как Ченаб, и вообще уступает ему в величине, ибо ширина ее в точке соединения равняется только 500 ярдам. Джелам и Ченаб, слившись вместе, текут на некоторое пространство в русле, имеющем одну милю в ширину и около двенадцати футов глубины.

Панджабские суда строятся преимущественно из леса, сплавляемого по Гедаспу с [179] Индийского Кавказа, что удовлетворительно объясняет, почему Александр предпочел берега его для своих верфей перед другими реками, из которых по любой он мог бы прямее достигнуть Инда. По Джеламу ходит немного судов; около пятидесяти употребляются для перевозки соли из копей Пинд Дадан Хана; некоторые из них поднимают до 500 маундов и имеют более 100 футов длины, будучи построены также как зограки округленными с обоих концов. Они ходят без парусов и безопасно минуют слияние. Зная из Арриана, что военные греческие суда встретили большое затруднение в плавании по этой реке, мы естественным образом должны отнести погибель некоторых судов к их построению, потому что ладьи, нагруженные припасами и, по описанию, имевшие округленную форму, или, по моему мнению, походившие на зограки, избегли всякого повреждения. Что Александр построил большую часть своей флотилии, то не подлежит никакому сомнению. Он начал свое плавание по [180] Гидаспу с 800 ладей; когда же пришел к устью этой реки, то у него не осталось ни одной, и он должен был приказать разобрать суда, назначенные им для плавания по Инду и волоком перетащить их чрез Доаб. Историки говорят также о судах в два и три яруса весел, которые ни сколько не соответствуют роду судов, употребляемых теперь на Инде. Это заставляет думать, что круглые ладьи, избежавшие гибели, были туземные суда.

В холодное время через Гидасп и Асесин можно переходить вброд; но после их соединения чрез них, никогда иначе не переправлялись, как на судах. Тимур в своем походе на Делли перебросил мост на самом слиянии этих рек при перевозе Тремо. Ранджит Синг переправился через Гидасп с многочисленною кавалерией вплавь и потом точно таким же образом перебрался и чрез Инд близь Аттока. Хоразанские купцы во все времена года путешествуют в Индию чрез Дера Измаель Хан, Манкир и песчаную [181] пустошь. И переправляются при Тремо, на пути в Толамбу. Страна, лежащая между этими последними двумя местами, много отличается от правого берега Гидаспа: она хотя и не имеет песчаных наносов, однако столько же бесплодна, сколько и пустынна. Глинистая почва, местами поросшая тамариском, хейром, ланом, кеджром и другими подобными кустарниками, растущими в Тарре или Индийской пустыне, простирается от Ченаба до Рави. Здесь нигде не видно ни одной былинки, за исключением берегов рек. Вода добывается из колодцев футов в тридцать глубиною; она тут весьма не обильна, почти всегда вонючая и вредная, хотя изредка соленая.

Жители по большой части состоять из пастушеского племени Каттиа или Джан, так названных по причине их бродячей жизни: слово Джан действительно означает кочеванье. Они обладают многочисленными стадами верблюдов и буйволов, молоко которых составляет их пищу; землю они обрабатывают мало, [182] но близ их жилищ видны значительные поля, засеянные табаком, возделываемым ими посредством искусственного орошения. Они вообще высоки ростом и хорошо сложены, что можно приписать обычаю их, запрещающему женщинам выходить замуж ранее двадцати лет. По их мнению, дети, рождающиеся от преждевременных браков, столь обыкновенных между другими племенами Индии, всегда слабы и болезненны. Каттии склонны к войне и грабежу: редкие из них не имеют ран и шрамов. Они занимают все пространство пустыни от берегов Гдаспа до Делли и составляют аборигенов этой страны. Они, по моему мнению, то же что Сathaei Арриана, ибо он описывает их как людей «крепкого сложения, хорошо понимающих искусство войны». Каттрисов или Раджпутов также принимали некоторые за Сathaei; но эти последние жили южнее и во время нашествия Македонян не занимали этой части Индии.

По пространству, лежащему между Гидаспом и Рави, почти в равном расстоянии как от [183] той, так и от этой реки, видны развалины Шориота, близ небольшого городка, известного под этим именем. Они занимают довольно значительное пространство и гораздо более развалин Сехуана , с которыми имеют очень много сходства, ибо представляют точно такую же возвышенность, окруженную кирпичными стенами, столь высокими, что их можно видеть за шесть, или за восемь миль из окрестностей. По народному преданию, индийский раджа по имени Шор царствовал в этом городе за 1.300 лет до нашего времени; на него напал государь Уаліата или правитель западных стран и победил его сверхъестественным образом. Историки Тимура упоминают о Шоркоте. Положение его заставляет думать, что это есть то самое место, где Александр был тяжело ранен, потому что он перешел на западный берег Гидраста, преследуя Малли, укрывшихся «в укрепленном, близлежащем городе», окруженном кирпичными стенами. Предание о западном государе можно с большею достоверностью отнести к Александру [184] Македонскому. Постройка этого места некоторым образом объясняет, каковы были крепости, которыми овладевал этот завоеватель. По видимому, древние города на берегах Инда состояли из земляных возвышенностей, окруженных станами. Я имел счастье достать в Шоркоте несколько монет, которые я долго считал за индийские; но мои догадки в разсуждении древности этого места были подтверждены самым полным и удовлетворительным образом учеными розысками Джемса Принсепа, секретаря Азиатского Общества в Бснгале. Он нашел, что эти монеты бактрианские, похожие на медали Апполадота, одинаковой формы с менандровыми, т. е. с двумя монетами бактрианских государей, найденными полковником Тодом и выгравированными в записках Королевского Азиатского Общества. На них видно слово Basileos, и могу похвалиться тем, что, путешествуя по Гадаспу, нашел первый греческие древности в Панджабе.

Возвращаясь с берегов этой знаменитой реки к Рави, мы имели случай наблюдать [185] Каттиев или племя Джан. Они были крайне изумлены нашим посещением, и толпами собрались посмотреть на нас. Живут они в разбросанных селах и перевозят свои дома с одного места на другое. Мужчины и женщенщины вообще плотны, высоки ростом и имеют загорелым от солнца цвет лица. Мужчины отпускают до плеч волосы, заплетая их в косы, а женщины носят огромные серьги, тяжесть которых, по-видимому, нисколько их не беспокоит.

В Толамбу мы возвратились 1 Июля, измученные страшным жаром, но совершенно довольные нашей поездкой, и тотчас же, сели опять на суда, поплыли далее. В продолжение нашего отсутствия, река по причине дождей в горах возвысилась на два фута, но широта ее от этого нисколько не изменилась, На Рари мы видели водяных птиц более, нежели на всем нашем пути. Это были журавли, аисты, пеликаны, утки, чирки и другие; между же обитателями самых вод животные, называемые [186] болан, были самые замечательные. Мы встретили их во множестве на устье Рави; цветом они были черные и переваливались в воде, как морские свиньи. Туземцы относят эту рыбу к классу крокодилов и говорят, что она иметь четыре небольшие лапы н продолговатое рыло, подобное свиному. На берег она никогда не выходит и питается маленькими рыбами. Большой аллигатор здесь не известен; но за то водится во множестве порода с тонким длинным рылом, называемая гариал. Говорят, что в этой реке водится тапдуа, странное существо, по описанию имевшее вид черепахи, с длинным снурком во рту, которым она может опутать человека и даже слона. В Шастрах рассказывается, что это животное схватило однажды священного слона богов. Я не ведал тандуа и не верю молве о нем.

Хотя мы далеко уже углубились во внутренность сейкских владений, но еще не видали ни одной деревни, населенной этим народом, [187] и не встречали никого другого из этого племени, кроме тех людей, которые составляли наш конвой. Эта область мало населена и на пространстве многих миль остается необработанной. Средства, употреблявшиеся для нашего продовольствия в пути, были не редко очень забавны. Каждый должностной поселянин получал список припасов, употребляемых в пищу Фиринджисами, и обязан был собрать их. Корзины яиц, сберегавшиеся целые недели в ожидании нашего приезда, были приносимы к нам ежедневно, иногда в числе четырех, или пяти сотен; но яйца скорее годны были для бросания в злодеев, привязываемых к позорному столбу, чем для употребления в пищу: в некоторых из них находились совершенно сформировавшиеся цыплята. Мясники были привезены из Мултана, чтобы снабжать нас мясом; целые обозы селитры каждый день присылались для освежения вина и воды, и все как необходимое, так и излишнее было в изобилии. [188]

Жар становился изнурительным: это , по туземным приметам, означало приближение жатвы. Июля 3-го, в четыре часа по полудни, термометр в тени показывал 110°; а вечером при захождении солнца набежала буря с северо-запада и представила нам зрелище в высшей степени величественное: облака, казалось, приближались к нам в продолжение получасу, вздымаясь мало помалу над горизонтом и походя более на подвижные горы. Когда они повисли над нашими головами, поднялся вихрь, подобный тому, который мы испытали в Мултане, но только без дождя. Теплый и удушливый ветер мчал пред собою огромные клубы тонкой пыли. Чрез час буря пронеслась; за ней заблистала сильная молния в той же стороне. Шесть дней спустя пошел сильный дождь, а до того каждый вечер возобновлялись несколько раз пыльные вихри.

Мехмандар ожидал нас в деревне Тчитчауатии с огромным слоном, которого предложил в наше распоряжение по приказанию [189] Магараджи, полагавшего, что туземная гуда не могла нам нравиться и быть для нас покойною: он был прав в своем предположении, и мы благодарили его за такое внимание. Животное имело богатую сбрую, а на спине большое седалище, украшенное серебром и эмалью и обитое красивым бархатом. Его сопровождали шесть собственных телохранителей Магараджи, одетых в красивое красное платье на желтой подкладке. Сейки при различных военных костюмах своих никогда не покидают небольшой чалмы, присвоенной их племенем, которая, по правде сказать, чрезвычайно идет к ним.

Страсть бывших в свите нашей Сейков к сплетням была для нас неистощимым источником развлечения. От двора быль нарочно прислан докладчик для ежедневного отправления отчета о наших занятиях и прогулках; мултанские газетчики следовали за нами от самого Мултана и каждый день посылали туда свои новости; а один издатель [190] ведомостей доже прислал мне из Лагора свой листок местных известий столицы и просил в замен доставить ему какую-нибудь статейку. Наш Деуан переписывался с кавалерами Вентура и Алларом, и я не раз удивлен был тем, что получал от первого из них ответы на многие мои вопросы касательно этой страны, которые сообщались ему совершенно без ь моего ведома. Вообще ничто не могло сравниться с учтивостью Сейков: готовность и любезность, с которыми они исполняли все наши желания, не редко заставляли нас осторожнее изъявлять их. Но вместе с этим можно себе представить, что для их лести не было пределов: каждый день твердили нам, что мы сделались вторым Александром — Сикандер-сани, ибо совершили опасное путешествие. Вежливые туземцы этого края с ужасом смотрят на обычаи и варварство Синдийцев и Белучей.

Почти в пятидесяти милях на восток от Толамбы, я ездил в сторону мили за четыре, [191] чтоб осмотреть развалины древнего города Гарапа. Они очень обширны: место, которое было застроено кирпичными зданиями, имеет почти три мили в окружности. Близь реки, со стороны города, видны остатки цитадели; вообще же Гарапа представляет вид совершенного хаоса: в нем нет ни одного целого здания; кирпичи растасканы на постройку близлежащего городка этого же имени. Предание относит разрушение Гарапа ко времени падения Шоркота (за 1.300 лет назад) и приписывает оное мщению Бога, в наказание его правителя, чудовища чувственности, который требовал от всех браков привилегию, известную в Европе в средних веках под именем права господина, и впоследствии сделался кровосмесителем. В позднейшее время Гарапа сделался магоммеданским городом; в нем есть гробница одного святого правоверных, имеющая в длину 18 футов. Это, говорят, была мера роста погребенного в ней. Большой кольцеобразный камень и огромная черная плита овальной формы, лежащие близ могилы, [192] представляют, но народному поверью, кольцо и драгоценный камень, украшавшие гиганта и превращенные в теперешнее их состояние из драгоценностей. В этих развалинах я нашел несколько индусских и персидских монет, но ни по одной из них не мог определить древности этого места.

По мере того, как мы шли вверх по Рави и выходили из земли Каттиасов, народонаселение умножалось; хижины, хотя и набольшие, встречались чаще и чаще. При нашем приближении народ густыми толпами прибегал к берегам реки и выражал нетерпеливое любопытство нас видеть. Один кричал, что он сеид, другой, что он зимендар, этот — пир или святой, тот — Сейк; даже женщины не скрывали своего желания взглянуть на нас. В таких случаях мы всегда выходили из нашей каюты или бангалоу, и этим охотным появлением привлекали новое стечение зрителей. Их понятия о нас были самые нелепые: так они думали, что мы находились под [193] покровительством двух голубей, которые защищали нас от дождя и столица. Один из любопытных очень убедительно просил нас сообщить ему тайну превращать луковую шелуху в червонцы, — тайну, которою, как он слышал, мы часто пользуемся. О храбрости наших товарищей Сейков мы получили понятие из их нападений на кабанов, что они обыкновенно делали пешком с одними; но они показали еще более разительный пример неустрашаемости в охоте на тигра. Мы спугнули это животное в тамарисковом кустарнике невдалеке от наших ладей, и мехмандар тотчас же пригласил нас посмотреть охоту. Г. Ликки отправился с охотниками; но как нашего слона вблизи не случилось в это время, то я принужден был остаться. Все общество было на лошадях; вскоре зверя ранили; испуганные лошади выбили из седел многих всадников. Тогда Сейки с саблями в руках стали пешком приближаться к тигру; он с яростью кинулся на одного из охотников, который нанес ему [194] верный удар в голову в ту самую минуту, когда зверь вонзал когти в левое плечо его; бой, однако же, был не равен: Сейк упал страшно растерзанный; но товарищи его подоспели на выручку, и тигр издох от множества ран, ему нанесенных. Он был огромной величины, имел 10 футов в длину; его ляжка равнялась ляжке самого крепко сложенного человека. Хладнокровие и смелость Сейков превосходят всякое вероятие, и начальники их умеют поощрять эти свойства. На все мои расспросы о несчастном раненом мне равнодушно отвечали, что он Сейк и будет хорошо вознагражден ; он уже получил лошадь, а годовой оклад его увеличен целой сотней рупий. Шкура тигра с головою и лапами была тотчас же отправлена к Магарадже, который, без сомнения, еще более увеличит награду раненого. Этот образ поощрения делает Сейков отважнейшим народом в Индии.

Европейские медицинские факультеты, конечно, будут изумлены, узнав, какое средство [195] употребляют Сейки для излечения ран, наносимых тигром: оно ни сколько не согласуется с принятыми в наших клиниках способами. Народ этот думает, что если раненному таким образом человеку дать заснуть, то он во сне увидит тигра, что лишит его бодрости и он умрет непременно. Вследствие этого больному дают самые сильные возбуждающие лекарства и препятствуют ему спать в продолжение пяти, или шести дней. В этом периоде раны принимают определенный характер и тогда больному предоставляют полную свободу отдыха. В упоминаемом мною случае, я могу засвидетельствовать обилие возбудительных средств, потому что мы снабжали больного водкой, и он действительно выздоровел.

Наш мехмандар — сейкский сердар Лена Синг не раз обращал на себя мое внимание умом своим. Чтение различных переводов дало ему некоторое понятие о нашей солнечной системе и ознакомило с употреблением [196] астролябии и других инструментов. Но он сомневался в некоторых выводах нашей астрономической теории и просил меня растолковать ему, каким образом полярная звезда остается видимою на одном и том же месте, тогда как, по словам ученых, земля пробегает многие мили в сутки по своей орбите на пути вокруг солнца. Между различными вещами я показал ему термометр и объяснил его свойства. Он тотчас записал все подробности; а я, видя столь сильную и похвальную жажду познания, не мог не подарить ему этого инструмента. Сердар был не менее искусен в воинских упражнениях своих соотечественников: он ловко и проворно владел луком, превосходно ездил верхом, попадал в цель на всем скаку, и я сам видел, как он, пустив лошадь во весь опор, соскакивал обеими ногами наземь и тотчас опять вспрыгивал на седло. Любознательность его простиралась не на одни науки: искусство, с которым мы сохраняли мясо, рыбу и другие органические вещества, также чрезвычайно [197] удивляло его. Ветчина, показанная мною, могла бы рассеять его сомнения; но он удовольствовался тогда только, когда я дал ему полный рецепт ее приготовления. Сейки очень любят свиное мясо, и потому ветчина обещает сделаться одним из обычных кушаний в Панджабе. Июля 11-го, мы оставили область Каттиассов и достигли Фаттигпура, где земли уже обрабатываются. Приближение к Лагору, по-видимому, облегчало все распоряжения, касательно нашего путешествия; отряд из пятидесяти копейщиков был расставлен в соседних селах для сбора жителей, которые должны были вести наши ладьи. Свита наша увеличена была до 500 человек; к барабанщику и флейтщику, нас всегда сопутствовавших, прибавлен был еще трубач. Я уверен, что никогда никому не удавалось слышать такой разладицы, какую они производили. Нас также снабдили кашмирской ладьей, называемой паринда, или птица. Это судно имело 60 футов длины и было приподнято и заощрено с обоих концов, от чего только половина дна его касалась [198] воды. Меня уверяли, что этот способ постройки, похожей на венецианские гондолы, общеупотребителен на озере Кашмире. Гребцы паринды все были Кашмирцы, люди сильные, одетые в красные куртки; они давали ход судну, гребя совершенно особливым образом — небольшими зелеными веслами. Посреди ладьи возвышалась каюта с плоскою крышею: в ней мы обыкновенно сидели во время прохладных вечеров. Судно это было плоскодонное, обитое с боков железом. Порывистый ход ладьи был очень неприятен, но за то надобно отдать справедливость его необыкновенной быстроте.

Июля 13-го, к нам явилась депутация от Кардара Кот Камалия с подарками, состоявшими из плодов, разных припасов и с кошельком в 1.100 рупий. В это же самое время нам принесли письмо от Магараджи, в котором он изъявлял свое удовольствие при известии, о скором нашем приезде. Послание это, до того цветистое, что даже и в [199] персидском языке редко можно встретить что-нибудь подобное, было наполнено сравнениями с садами, розами, зефирами и фонтанами. Каждое слово моего послания к этому государю названо почкою вечной дружбы, каждая буква цветущею розою. Можно было бы перевести это произведение, но оно этого не заслуживает.

Ни поздравления, ни щедрость Магараджи не могли сохранить здоровья наших людей: они подвергались чирьям и заболевали этою мучительною болезнью по семи и восьми человек вдруг; сами они приписывали это воде, но я полагаю, что причина болезни заключалась в ее недостаточности и малом движении нашей прислуги, ибо все путешествие продолжалось долее, нежели переезд из Индии в Англию. Вскоре мы вступили в отечество Сейков; они все или земледельцы, или воины, как древние Римляне. Всегда словоохотливые, они с жаром описывали нам сражения, в которых участвовали, и частые стычки с изуверными Юзуфсисами по ту сторону Инда. [200] Я уверен, что мне не легкоповерят, если бы я привел несколько обстоятельств, ими рассказанных, и упомянул о числе людей, погибших в этих религиозных войнах. Юзуфсисы до того ненавидят неверных Сейков, что нередко принимают на себя обет Гази и посвящают всю жизнь для их истребления, в полной уверенности, что убить одного из них гораздо богоугоднее, чем всякого другого наварного. Так как религия Сейков получила начало несколькими веками позже Магоммеда, то пророк конечно и не помогает им. По выражению Сенков, Юзуфсисы смеются над смертью. Но справедливо было замечено, что мы мало обращаем внимания на подобные происшествия и еще менее принимаем участия в истории того народа, с которым не имеем никаких сношений.

Вечером, 15 числа, мы достигли Чанга, лежащего в 25 милях от Лагора, и были приняты депутацией от Магараджи, [201] состоявшею из двух сейкских сердаров и Нуродин Факира, родом Магоммеданина, пользующегося большою доверенностью при дворе. Свидание по обыкновению происходило на слонах, которых было пять, как для этих важных особ, так и для нас. Каждый из посланных поднес нам кошелек с золотом и серебром и осведомился от лица своего государя о здоровье английского короля и также о времени, которое протекло со дня нашего отъезда из Лондона: Магараджа, казалось, думал, что мы посланы от самого подножия королевского. Я отвечал, как требовали обстоятельства. Главный Сейк, Шам Синг, вручила нам лук. Депутаты передали письмо Магараджи и объявили, что им приказано поздравить нас с приездом и употребить для этого самые приятные для слуха выражения; за этим действительно последовала целая плетеница лести, которую, признаюсь, я не в состоянии передать.

«Времена года», сказал Факир, «переменились, чтоб способствовать вашему счастливому [202] прибытию, и потому в ту пору, когда следовало бы идти дождю, просияло солнце, т. е. солнце Англии. Теперь вы должны считать себя дома, в саду, в котором сами вы ни что иное как розы; теперь между Англичанами и Сейками возросла столь великая дружба, что даже жители Ирана и Рума услышат о ней в своих отдаленных владениях: свет сменил тьму, как вы вышли от синдийских варваров, и его благодатное действие развернуло почку и она расцвела розою». Я исчерпал бы целый словарь, если бы вздумал привести все его выражения. Я отвечал ему сколько мог таким же слогом, спросил о здоровье Магараджи и уверил депутатов, что мы восхищены радушием и вниманием, которые нам оказывали в сейкских пределах. Перед отъездом я показал депутатам наших лошадей, и они были от них в восторге. Сердары вели с собою отряд, состоявший из копейщиков и сейкской конницы. Последняя была одета в желтые мундиры; Шам Синг только-что возвратился с нею из похода [203] против Сеид Ахмеда, долго поддерживавшего в этой стране фанатическую войну и недавно убитого.

Нам указывали в этом отряде на мальчика, начальствовавшего в нем по смерти отца, убитого в сражении — так принято за правило у Сейков и хорошо рассчитано для поддержания воинственного духа в народе. Мы продолжали путь на лошадях между всадниками; это им чрезвычайно нравилось, и развлекало нас самих. Начальники имели на себе множество дорогих украшений, что мало согласовалось с суровым видом таких воинов.

Тут мы имели случай видеть сейкских женщин, которые столько же замечательны наружностью, сколько и мужья их. Они связывают волоса в пучок на маковке и набрасывают потом на себя белое покрывало, которое совершенно покрывает весь стан, и придает коническую форму голове. Они так сильно стягивают волоса в этот узел, что кожа лба и всего лица подбирается и брови [204] значительно поднимаются над глазами. Можно себе представить, что такая мода ни сколько не прибавляет им красоты; несмотря однако же на это, ей следуют все классы народа. Сейкские женщины не так хороши собою, как мужчины: черты их лица хотя и правильны, однако же слишком резки. Они не так строго запираются, как Магомедданки, ибо в браках, также как и в вере, Сейки много отличаются от последователей пророка.

Вечером, 16 числа, депутаты Магараджи посетили нас в другой раз и поднесли 700 рупий, объявив, что государь их назначил нам такую сумму на ежедневные расходы в продолжение нашего пребывания в Пенджабе. Я принял кошелек, но не согласился на продолжение впредь подобной щедрости.

В полдень 17-го, мы увидели высокие минареты царской мечети в Лагоре, и могли бы приехать в тот же день в эту древнюю столицу могольской империи и окончить продолжительное путешествие, однако же церемониал [205] нашего въезда требовал приготовлений, а потому по просьбе наших вожатых мы остановились в трех, или четырех милях от города. При захождении солнца, я в первый раз увидел огромные, покрытые блестящим снегом горы, окружающие Кашмир, и трепетное чувство радости при взгляде на Гималаи до того наполнило мое сердце, что я, смотря на эти величественные создания природы, едва не забыл все, чем мы были одолжены Сейкам — нашим путеводителям.