БОРНС А.

ПУТЕШЕСТВИЕ В БУХАРУ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ГЛАВА II.

ПУТЕШЕСТВИЕ В ПАНДЖАБЕ ДО ИНДА.

[Отъезд из Лагора. — Уменьшение багажа. — Описание сада. — Гималаи. — Ченаб или Асесин. — Почва и колодцы. — Сахар. — Сейкский начальник. — Сейки. — Особенности этого племени. — Переправа чрез Ченаб. — Болезни. — Переправа чрез Джелам или Гидасп. — Приезд в Пинд Дадан Хан. — Древности. — Соляные копи. — Положение Соляного хребта. — Его формация. — Копи, пласты и температура. — Способ разработки соли. — Ее достоинство. — Берега Гидаспа. — Селения. — Место битвы Пора. — Обширные развалины. — Ниса и Буцефалия. — Сравнение войска Пора с армиею Ранджит Синга. — Плавучие острова. — Женский наряд. — Приезд в Ротас. — Крепость. — Горные породы. — Маникиальский топ. — Монеты и редкости. — Маникиал тоже что Таксилла. — Рауиль Пинди. — Гардуарские богомольцы. — Сейкский жрец. — Маргалла. — Беларский топ. — Сад Газн Абдалла. — Инд. — Лагерь на Инде. — Переправа в брод чрез эту реку. — Рассказ о сейкском солдате. — Атток. — Феномен. — Промывка золота.]

Простившись с гг. Алларом и Куром, мы около полудня 11 Февраля выехали из Лагора и остановились при гробнице Джагангира, на берегах Рави. Не чувствуя в себе ни уныния, ни недостатка в рвении к своему предприятию, я, однако же, сознавал некоторую грусть в разлуке с нашими гостеприимными друзьями, ибо и поныне смотрю на несколько недель, проведенных в Лагоре, как на счастливейшие в моей жизни. Это чувство усилено было еще тем, что первая ночевка наша не представляла в себе ничего утешительного: мы провели ночь в развалинах царского кладбища, когда-то освященного тенью государя и недавно обращенного в казарму для одной [59] бригады пехоты, еще более увеличившей в нем запустение. Мы ночевали в одном из павильонов, окружающих гробницу, и там слышали от жителей ребяческое уверение в том, что гроб этого императора, подобно гробу Магоммеда, висит в воздухе, поддерживаемый силою двух магнитов; но стоит только войдти в подземный склеп, чтобы убедиться, что он стоит на земле.

В этом месте нам нужно было покинуть почти все свое имущество и отказаться от всех привычек, сделавшихся второю натурою, ибо успех нашего предприятия зависел от этих пожертвований. Мы отложили наше европейское платье и во всем приняли азиатские костюмы: узкую одежду свою променяли на широкую афганскую, опоясались саблями и каммар-бандами (кушаками), обрили головы и, крехтя под огромными чалмами, шмыгали туфлями; при входе же в дом обнажали не голову, а ноги. Мы отдали все наши палатки, постели и ящики, разломали столы и стулья. [60]

Одеяла или каммалы служили нам для покрывания седел днем и самих себя ночью; большая часть моего уменьшенного гардероба вмещалась теперь в хурджине или заседельном мешке, прикреплявшемся на крупе лошади. У каждого из нас было еще по одному мулу, на котором навьючивался весь остальные багаж с книгами и инструментами; на этих же мулах ехала прислуга. Землемеру Магоммеду Али и молодому Индусу Моган Лалу назначено было по небольшой лошадке (pony) каждому. Все эти приготовления требовали много времени и соображений: мы жгли, ломали и раздавали целые вьюки нашего имущества, принося их, так сказать, в жертву ненасытному демону алчности Хиберцев, грабящих с незапамятных времен путешественников, пускающихся за Инд. Казалось, каждый из нас совершенно понимал необходимость такой жертвы, ибо мы все ценили жизнь свою дороже имущества. К чему послужило бы принятие обычаев и одежды Востока, если бы мы были окружены всеми [61] принадлежностями образования? Впрочем, как ни странно и ни неловко было нам сидеть поджав под себя ноги и писать положив журнал на колени, мы скоро привыкли к такой перемене, а потом уже легко могли обходиться без вина и водки и есть без ножей и вилок одними пальцами с медных тарелок.

На половин дороги к Ченабу, мы остановились в саду Кот, сельском жилищ одного из полковников армии Ранджит Синга. Место это необыкновенно прекрасно: оно имеет около 100 ярдов в квадрат и все засажено цветами и фруктовыми деревьями; большая часть первых была теперь в полном цвете. Исчисление деревьев может дать хорошее понятие о благорастворенности здешнего климата; тут росли: персики, абрикосы, сливы-алиты, винные ягоды, гранаты, айвы, сладкие и горькие апельсины, лимоны, гуава, виноград, манго, джамбу, бер, финики, кардамон, миндаль, яблоки и еще шесть, или семь пород фруктов, не имеющих названий на [62] европейских языках, это, именно, гулер, согожна, гульчин, амлтасс, бел, бассура и проч. Все аллеи этого сада обсажены прекрасными кипарисами и плакучими ивами, а в цветниках повсюду растут нарцизы и сидбарги или столиственные розы. Многие из поименованных деревьев суть туземные; другие же вывезены из Кашмира. Садовник, управлявший садом, также был родом из этой области. Хозяин этого местечка находился в отсутствии: сельское жилище его было в беспорядке, сад запущен, ибо владелец сам находился в затруднительных денежных обстоятельствах в следствие скупости его государя. Сын его, острый мальчик лет девяти отроду, сделал нам визит и прочитал наизусть несколько стихов какого-то персидского поэта, заученных им в школе. Малютка! ему суждено быть свидетелем кровавых дел, или, по крайней мере, великих перемен в его отечестве.

На расстоянии каких нибудь двадцати миль от Ченаба мы опять завидели горные выси [63] Гималаев, поднимавшихся к небу во всем своем величии. То были горы, стоящие над Бимбаром, по дорог в Кашмир, где Бернье описывал свои страдания от зноя. В настоящее время вершины их белели снегом. Не возможно смотреть на эти горы без особливого чувства восторга: они развлекают и очаровывают взоры, утомленные однообразием равнин Пенджаба. Судя по определенным высотам тех вершин, которые находятся более к востоку, они не ниже 16.000 футов над морем. О расстоянии их мы не могли составить себе понятия, ибо карта не представляла верной идеи о направлении этого хребта. При всех возможных соображениях наших, самые высокие из вершин были не ближе 160 миль и представлялись нам под углом 51 минуты. На всем этом хребте не видно было ни одного пика. Нельзя ли из такого правильного прямолинейного очертания его заключить, что он принадлежит к траповой, или известковой формациям? [64]

Мы достигли берегов Ченаба или Асесина при большом городке Рамнаггаре, любимом местечке Ранджит Синга, где он нередко сосредоточивал свои войска для похода за Инд. Город этот стоит на равнине, способствующей упражнениям армии. Прежде это местечко называлось Рассул, но со времени ниспровержения магоммеданского владычества оно именуется Рамнаггаром. Первое название значит город пророка, а второе — город Бога.

Доаб, лежащий между Рави и Ченабом, обработан лучше того, чрез который мы пред этим проходили; почва здесь плодороднее, не взирая на то, что она песчана. В средних частях его колодцы имеют только двадцать пять футов глубины. В них температура воды равняется средним числом 70° Фаренгейта. По утрам над ними поднимаются столбы паров до тех пор, пока атмосфера достаточно не нагреется. В это время года здесь сыро и холодно; часто выпадают дожди; атмосфера наполнена облаками; ветер [65] обыкновенно дует с севера. Сахарный тростник однако же растет хорошо; когда мы проезжали, жители выжимали из него сок: это совершается посредством двух горизонтально положенных один над другим катков, обыкновенно приводимых в движение парою волов. Животные вертят колесо, обращающее два другие меньшие, вертикально стоящие под прямым к нему углом и сообщающиеся с деревянными катками. Когда я рассматривал эти машины, хозяин заведения подошел ко мне и объяснил их устройство, а потом поднес мне несколько гура или необделанного сахару, — первого плода настоящего времени года. Хозяин, простой грубый Джат, явился к нам в сопровождении своего сына, и когда я, расспрашивая о сведениях этого мальчика, посоветовал отдать его в школу, то отец отвечал, что учение не требовалось для земледельца. Такое же точна мнение, к сожалению должно сказать, господствует и в высших классах. Сам Ранджит Синг, равно и сын его, столько же необразованы; Магараджа даже препятствует [66] обучению своего внука, подающего во всех отношениях большие надежды.

В Рамнаггаре нас посетил один весьма почтенный, восьмидесяти-двух-летний сейкский начальнику, сражавшийся еще в рядах деда Ранджит Синга. Не смотря на посеребренную годами голову, он был старик свежий и бодрый и явился к нам в совершенно белой одежд, что в этой стране служит отличительным признаком старой школы. Болтливость старости овладела им вполне, и он живо описывал нам подвиги своей молодости и постепенное возрастание сейкского народа. «В Гринте или святой книге предсказано», говорил он нам, «что повсюду, где есть конь, или копье, будут начальники и солдаты в стране нашей. С каждым днем это предсказание подтверждается», продолжал он, «ибо число обращенцев в сейкскую веру увеличивается средним числом по 5000 человек ежегодно». Где политическое усиление идет за религиозным преобладанием, там не много нужно [67] предведения, чтоб угадать расширение секты: с нашествием Патанов, Индусы преобразовались в магоммедан, с распространением сейкской власти и могоммедане и Индусы преобразовались в Сейков или Сингов. Истинный Синг или Халза не знает другого занятия, кроме войны и земледелия, но первое он любит более последнего, а последователь Баба Нанака следует торговле. Сейки, можно сказать, составляют нацию, усиливающуюся более всех других в новейшей Индии. Почтенный знакомец наш много говорил нам о развращении нравов, господствующем в его отечестве; но сильное правление и общий тон народа не подтверждают его мнения.

Явление сейкского народа представляет любопытный предмет для размышления, точно также, как и взаимное сходство людей, его составляющих. Четыреста лет тому назад Сейки как особое племя известны не были, а теперь общие черты всего этого народа столько же отличаются от всех ею соседей, сколько [68] Индийцы отличаются от Китайцев: продолговатость лица и необыкновенная правильность физиономии суть их характеристические отличия от других племен. Не трудно попять, как нация, имеющая свои собственные обычаи, приобретает ей только свойственные характер и нравы; но за то почти нет возможности объяснить, каким образом несколько сот тысяч народа в столь короткое время могли приобресть такое же резкое национальное сходство, какое проявляют дети Израиля.

Мы переправились чрез Ченаб или Асесин на обыкновенном пороме, почти в трех милях от деревни. Река в этом месте имела триста ярдов ширины при глубине девяти футов на пространстве двух третей всего русла. Берега ее низки по обе стороны и потому вода быстро разливается в жаркое и дождливое время года. Мы знаем из истории, что Александр Великий принужден был поспешно отодвинуть свои лагерь от соседства с Асесином, который у Арриана описывается быстрою [69] рекою. В пору дождей она действительно быстра; но во время нашей переправы ее течение равнялось одной с половиною мили в час; есть места, где ее можно переходить в брод. Температура воды восходила до 53°, что ниже температуры других трех рек Панджаба, чрез которые мы переправлялись, т. е. Сатледжа, Биаса и Рави.

Мы остановились на правом берегу реки возле одной мечети, состоявшей из земляных стен, на которых лежала плоская крыша, обмазанная землею. Правоверные имеют в этом строении очаг, служащий им для согревания воды при омовениях. Если мы в некоторой степени и нарушили святыню этого места, избрав его своею квартирою, то, кажется, отчасти искупили свой проступок щедрою раздачею лекарств между жителями, которые говорили нам, что какой-то зловредный ветер подул недавно над их краем и что это обстоятельство по приезде фиринджиского (европейского) доктора поразило их всех болезнями. [70]

Женщины, также как и во всех других странах, делали нам самое многосложное исчисление своих недугов; однако же, наш доктор, не успев вылечить их на деле, произвел, по крайней мере, некоторое впечатление на их воображение, а это что нибудь да стоит. Здешние жители очень много подвержены болезни называемой нузла (слово в слово — истечение), или просто, как кажется, насморк, ибо нас уверяли, что она состоит в истечении из ноздрей, истощающем мозг и все тело и оканчивающемся смертью. Эта болезнь приписывается соли, употребляемой в этом крае и добываемой из гор. В Панджабе преобладают еще глазные болезни, причиняемые селитряными частицами преимущественно на берегах рек. Попросите здешнего жителя объяснить эту, или какую ннбудь другую болезнь, и он скажет вам, что она, также как и всякий недуг, принадлежит к числу наказаний за наши прегрешения, сделанные на земле, или в первобытном состоянии нашего существования. В учении о переселении душ они [71] видят будущую миру награды и наказания.

Проехав еще сорок пять миль, мы достигли берегов Джелама или знаменитого Гидаспа Греков, протекающего по наносной равнине, при подошве невысокого утесистого хребта гор. Тут мы сели на суда и, проплыв миль пять вниз по этой реке, спугнули на пути несколько крокодилов с островов, которых здесь гораздо более, чем на других реках Панджаба. Об этом упоминается и у Арриана, который описывает Гидасп рекою «грязною и быстрою», текущею с скоростью трех, или четырех миль в час, что совершенно справедливо. Накануне нашего приезда шел дождь, вода в реке изменила свой цвет и во многих местах бежала с клокотанием. Обыкновенно река Джелам меньше Ченаба, но в это время ширина их одинакова. По выходе на берег, мы проехали по прекрасным зеленеющим лугам, расстилающимся вплоть до города Пинд Дадан Хана, в котором мы остановились. [72] Исторические воспоминания и красоты природы увеличивали наше удовольствие, когда мы следовали путем Гифестиона и Кратера и когда плыли по реке, некогда поднимавшей флотилию Александра. По переезде чрез Ченаб, мы путешествовали по странам, которые этот завоеватель присоединил к государству Пора после битвы при Гидаспе. В следующем описании Арриана я узнаю теперешних жителей: «они крепко сложены, имеют сильные члены, а ростом выше всех других азиятцев». Нельзя, однако же, представить себе ничего беднее страны, лежащей между Асесином и Гидаспом: это бесплодная пустыня, покрытая кустарниками, обитаемая пастухами и скудно-снабженная водою, которую находят не ближе, как на шестидесяти пяти футах под поверхностью земли. В одной из немногих деревень этого края, мы останавливались близ колодца, вырытого целомудренною девицею, построившею тут мечеть из благотворительных целей. Подобные женщины называются пак даман, что собственно значить чистое одеяние. Они [73] обрекают себя в жены Корану. Магоммедане, принадлежавшие к нашему обществу, навещали эту девицу; а мы с своей стороны сделали пожертвование в ее пользу, заказав новые бадьи для вытаскивания воды.

Городские власти Пинд Дадан Хана встретили и приветствовали нас на берегах реки. Они поднесли нам 500 рупий и несколько банок с вареньем. Пинд Дадан Хан есть главный город небольшого округа и имеет до 6000 жителей. Он состоит из трех небольших городков, лежащих один подле другого в расстоянии каких ни будь четырех миль от реки. Дома его построены точно также, как и все другие в Панджабе; но плотническая работа вся состоит из кедра (деодара), сплавляемого с Гималаев во время полноводия. Прочность и благовоние этого дерева дают ему преимущество во всех постройках. Мы видели на берегах Гидаспа кедровое дерево, имевшее тринадцать футов в окружности. На этой реке Македоняне строили свою [74] флотилию, на которой после плыли по Инду. Замечательно, что подобные деревья не сплавляются ни по одной из других рек Пенджаба, и что ни на одной из них нет таких удобств для судостроения.

Пинд Дадан Хан лежит в пяти милях от соляных гор, проходящих от Инда до Гидаспа. В них разработывается множество копей, доставляющих этот материал. Мы останавливались здесь на целый день, чтоб осмотреть эти любопытные места, и я постараюсь описать их. Мы нашли около 100 человек, работающих в одной из солеломней; люди эти смотрели на нас с таким же удивлением, с каким мы любовались превосходными кристаллами красной соли, из которой состоят стены. День нашего посещения этой копи мы обратили в день радости, раздав рабочим часть тех денег, которые нам повсюду подносили; мы и не могли бы лучше употребить их, ибо эти бедные люди представляли верх нищеты. Женщины с [75] грудными малютками, дети и старики, все наровне заняты были выноскою соли; их мертвенные взоры и стесненное дыхание невольно возбуждали сострадание. Мы роздали им по одной рупии на брата: такой щедрости они ни как не ожидали, ибо могли заработать рупию не прежде, как по выломке 2000 фунтов соли.

В возвышенных частях Кабула, между городом этого же имени и между Пешауаром, тянется горный хребет, начинающийся от Белых гор (Сэфид Кох); он переходит чрез Инд при Карабахе и оканчивается на правом берегу Джелама или Гидаспа древних. Этот хребет прежде обозначался на наших картах, по переходе, его чрез Инд, под именем Джуда; но он справедливее именуется Соляным хребтом по огромности заключающихся в нем соляных пластов. В сочинении; г. Эльфинстона можно найдти описание той части этого хребта, где Инд, протекая к югу, разрезывает его близ Карабаха и обнажает [76] сокрытые в нем минеральные сокровища. В окрестностях Пинд Дадан Хана, лежащего почти на 100 миль к с-з, от Лагора, копи, снабжающие этою солью скверные провинции Индии, также находятся в этом хребте. Следующие подробности хотя и не представляют ученого описания этих копей, однако же могут дать некоторое об них понятие, неполное потому только, что данные собраны мною, так сказать, мимоходом во время путешествия в этих отдаленных и малопосещаемых странах Панджаба.

Соляной хребет составляет южный предел столовой земли, лежащей между Индом и Гидаспом, и поднимающейся почти на 500 футов над равниною Пенджаба. Горы же достигают высоты 1200 футов над долиною Джелама, что дает им почти 2000 футов возвышения над морем. Ширина этого хребта более пяти миль. Он состоит из формации песчанника, в некоторых местах встречающегося в вертикальных пластах с [77] ложами галышей или округленных камней, залегающими в разных частях его. Растительность здесь самая бедная: высокие, почти перпендикулярные и обнаженные скалы представляют страшную картину запустения. Теплые ключи встречаются во многих местах; есть также квасцы, антимоний и сера. Красная глина, преимущественно находимая в долинах, служит верным признаком соляных осадков и видна с промежутками почти по всему хребту. Главная добыча соли теперь производится в Пинд Дадан Хане, откуда она с большею удобностью перевозится как вверх, так и вниз и по судоходной реке.

Близ деревни Кеора, в пяти милях от Пинд Дадгун Хана, мы осматривали одну из главных копей. Она находилась на окраинах хребта, в долине, промытой соленоводною речкою и была открыта в горе в упомянутой красно-глинистой формации, почти на расстоянии 200 футов от подошвы. Нас ввели в узкую, галлерею, имевшую только такую [78] ширину, какая потребна для, прохождения двух человек в ряд; длина ее равнялась 350 ярдам, из коих на пятьдесят нужно было спускаться вниз. Миновав галлерею, мы вступили в пещеру, имевшую неправильную форму во сто футов высоты и совершенно иссеченную из соли, которая лежала необыкновенно правильными пластами, встречающимися, подобно наружным породам, в вертикальном положении. Некоторые из них, однакоже, лежат под углом от двадцати до тридцати градусов и представляют точно такой же вид, как кирпичи, положенные один на другой. Ни один пласт не имеет более одного с половиною фута в толщину, и каждый вполне отделяется от соседствующего с ним пласта осадком глинистой земли почти в одну восьмую дюйма толщиною, что совершенно походит на известь, лежащую между рядами кирпичей. Иногда соль встречается в шестиугольных кристаллах, чаще же в простых массах: вся она окрашена красным цветом, переходящим из самой тонкой тени в самую [79] густую; когда ее истолкут, то она является) белою. Температура воздуха в копи превышала температуру атмосферы почти на двадцать градусов: там термометр стоял на 64° (в феврале). Жители говорят, что в жаркое время года в этой копи: гораздо холоднее; это, однако же, показывает, что температура в ней мало изменяется, ибо теплота атмосферная сама подвергается переменам сообразно с временами года. Сырости, которая обыкновенно присутствует в соляных копях, мы не ощущали.

Около ста человек мужчин, женщин и детей работали в копи; их небольшие, тускло горевшие лампы висели по стенам пещеры и в ее расщелинах отражались со всех сторон на рубиновых кристаллах соли. Копь разработывалась от самого верхнего пласта до самого нижнего. Соль тверда и хрупка, так, что распадается кусками при ударе молотком, или маты кою. Взрывание порохом здесь никогда не производится из опасения обрушить крышу, [80] такие случаи не редко бывают и при теперешнем простом образе разработки. По этой же самой причине работы прекращаются в дождливое время года на два месяца. Рабочие люди живут в соседних деревнях между горами. Они имеют самое нездоровое телосложение, но не подвержены никаким особенным болезням. Они получают по одной рупии за каждые двадцать маундов соли, вынесенной из копи, что муж с женою и сыном могут сделать не прежде, как после двухдневной работы. В тех копях, где этот минерал лежит при земной поверхности, соль вырубается кусками в четыре маунда каждый: два таких куска составляют один верблюжий вьюк; обыкновенно же их дробят на меньшие куски. Соль эта пользуется громкою славою во всей Индии между туземными врачами, по причине своих целебных качеств. Она, однако же, не совершенно чиста, ибо имеет значительную примесь какого-то вещества (вероятно, магнезии), что делает ее негодною для соления мяса. [81] Туземцы Панджаба относят причину упомянутой выше болезни нузлу присутствию этого вещества.

Так как соляной хребет представляет неистощимые запасы соли, то копи могут доставлять какое угодно количество оной. Две тысячи пять сот лагорских маундов (из коих каждый равняется 100 фунтам английским) вынимаются ежедневно, а это дает около 800.000 маундов в год. Несколько лет тому назад соль на месте ломки продавалась по половине и даже по четверти рупии за маунд; но теперь цена повысилась до двух рупий, кроме пошлины. Панджабское правительство строго монополирует ее, и Ранджит Синг надеется получать с этого продукта до шестнадцати лаков пошлины. На разроботку ее потребно до двух с половиною лаков. Барыш равняется почти 1.100 процентам, не смотря на то, что соль эта продается на одну треть ниже цены бенгальской соли, — цены, равняющейся средним числом пяти рупиям за маунд [82] в 80 фунтов (Смотри донесение Г. Рамзей Палате Перов.). Панджабская соль сплавляется по Джеламу в Мултан и Бауалпур, где она встречается с солью озера Самбра. Она также идет до Джамны и до Кашмира; но не вывозится на запад от Инда. Ранджит Синг запретил приготовление соли во всех своих владениях; но, не взирая на это, сомнительно, чтоб он мог постоянно получать такой большой доход, какой доселе получал с нее. Человек, содержащий эту промышленность на откупе, жестокий и неумолимый от природы, беспощадно мучит народ, занимающийся этим делом. Жители не могли мне сказать, с которого времени эти копи начали разработываться; но должно думать, что начало промысла относится к глубокой древности, ибо ложа этого минерала размыты Индом. Хотя известию, что копи разработывались при императорах Индустана, однако же любознательный Бабер ничего не упоминает об них в своих записках. [83]

К Джелалпуру мы шли по правому берегу Джелама на пространств почти тридцати миль в стран чрезвычайно богатой и плодородной. Земледельцы в это время косили зеленую пшеницу на корм скотин. Соляный хребет идет параллельно с этою рекою и представляет совершенную противоположность с ее плодородною долиною, ибо на нем нет никакой растительности. Деревни, стоящие на передовых горах этой хребта, чрезвычайно живописно виднеются одна над другою. Все они замечательны как своим местоположением, так и своим благосостоянием. Мы останавливались в одной из них, отличавшейся порядком и чистотою. Дом, который отвели нам под квартиру, имел одну комнату в шестнадцать футов длины и в восемь ширины; в нем стояли шкафы и камоды. Хлебные сараи наполнены были житом. Все строения, как внутри, так и снаружи, обмазаны сероватою глиною, что придаст им очень опрятный, вид; а так как деревни стоят на покатостях гор, то дождевая вода [84] смывает из них всякую нечистоту. Как бы в вознаграждение за гостеприимство, сделанное нам в этой деревне, др. Жерард имел счастие спасти одну бедную женщину, умиравшую от воспаления — он пустил ей кровь.

Историки думают, что при Джелалпуре Александр имел битву с Пором и разбил его, успев искусным маневром переправиться чрез Гидасп. Есть много обстоятельств, подтверждающих это мнение, ибо, согласно с описанием Квинта Курция, здесь мы видим «острова в реке, крутые берега и быстрые воды». Но слова «подводные камни», кажется, указывают на другое место, выше, именно на селение Джелам. Большие дороги, идущие от Инда, пересекают эту реку в двух местах, в Джелалпуре и Джеламе; последняя есть большая дорога, ведущая из Татарии: по ней-то, кажется, шел Александр. Каменистый характер берегов и русла этой реки служили нам признаками для определения пути этого завоевателя, ибо направление реки не могло [85] измениться. При Джеламе река эта разделяется на пять, или на шесть рукавов, чрез которые во всякое время можно переходить в брод, кроме поры монсунов.

Почти в пятнадцати милях ниже Джелама, на расстоянии какой-нибудь тысячи ярдов от Гидаспа, близ новой деревни Дарапура, мы видели обширные развалины, называемые Удинаггар, которые, по видимому, принадлежали городу, имевшему от трех до четырех миль протяжения. Предания жителей об этих развалинах вообще сбивчивы и неудовлетворительны: они относят их к потопу и ко временам Пророка Ноя. Здесь находят много медных монет; те из них, которые были принесены ко мне, имели на себе арабские письмена. Тут же недавно вырыли из земли плиту с надписью на этом же языке и также приносили ее показать мне. Г. Кур сообщил мне, что возле этих мест когда-то найдена была трубчатая колонна с капителью, весьма походившею на коринфский орден. Она, [86] однако же, имела на себе индусское изображение. В настоящее время здесь нет ни одного целого здания; но вся поверхность земли усеяна осколками выжженных кирпичей и глиняной посуды, которая, как кажется, отличалась изяществом. На другой стороне Гидаспа, противоположной Дарапуру, есть возвышенность, которая, говорят, современна Удинаггару. Теперь на ней стоит деревня Мунг, где мне удалось добыть две санскритские монеты. За этою деревнею, близ Гария Вадшапура, есть еще какие-то обширные развалины. Мне кажется весьма правдоподобным, что Удинаггар соответствует положению Ниса и что упомянутая возвышенность и развалины на западном берегу обозначают местоположение Буцефалия. Из истории мы знаем, что эти два города были построены столь близко к Гидаспу, что Александр, на возвратном пути своем из похода в Пенджаб, нашел нужным отодвинуть их несколько далее от берега. К этому понудило его то, что они с каждым разлитием реки подвергались затоплению. Города, [87] пользующиеся хорошим местоположением, редко бывают оставляемы своими жителями; а если это и случается, то возле них всегда возникают другие новые города, и это, я думаю, может объяснить присутствие арабских монет, здесь находимых. По истории, Александр разбил свой лагерь на равнине в расстоянии 150 стадий от Гидаспа, и мы действительно нашли в окрестностях этих мест обширную равнину.

Занимаясь исследованиями об остатках городов Александра Великого, мы как бы невольным образом размышляли о состоянии этого края в его время. История говорит, что Пор, с которым Александр бился на берегах Гидаспа, имел 30.000 пехоты, 4000 конницы, 200 слонов и 300 военных колесниц, и что он покорил под власть свою всех соседей. Если переименовать эти колесницы на пушки, то мы получим те же самые числа, из каких состоит регулярная армия Ранджит Синга, Пора новейших [88] времен, точно также подчинившего себе всех своих соседей. Одна и та же страна обыкновенно может выставить одно и то же число войска, если только ее народонаселение не будет уменьшено какими нибудь случайными обстоятельствами.

Оставив берега Джелама, мы вступили в страну Потиуар, населенную племенем, называющим себя Гакер, которое славится красотою и приписывает себе раджпутское происхождение. Легковерие этого народа также велико, как и во всех других частях Индии. Один весьма почтенный человек уверял меня, что он видел в горном округе Манди, на Сатледже, озеро, называемое Рауэзир и имеющее на себе три небольшие плавучие острова. Озеро это принадлежит к числу мест индусского обожания: расскащик уверял, что плавучие острова при появлении богомольцев приближаются к берегу и, приняв от них приношения, снова отплывают. Ясно, что дело это совершается не без обмана, однако же, [89] столь хорошо скрытого, что это место и доселе не утратило своей славы. Один туземец говорил мне, будто бы он слыхал, что эти острова состоят из искусно сплетенных тростников, покрытых землею; сам он не посещал этого озера и решился высказать мне свое замечание только потому, что я не верил рассказу. В долине Кашмира существуют пловучие арбузные огороды, которые в некоторой степени также можно считать плавучими островами. Там изобретательные жители кладут на поверхность озер рогожи и покрывают их тонким слоем земли, которая скоро укрепляется вырастающею на них травою. Чрез год на этих водяных огородах жители сажают огурцы и арбузы и собирают овощи с лодки, обращая таким образом в богатой отчизне своей и самую поверхность озер себе на пользу. Может быть эти арбузные огороды Кашмира подали индусским жрецам в Манди мысль устроить у себя плавучие острова.

Наше приближение к магоммеданским странам становилось с каждым днем [90] очевиднее: ничто так резко не свидетельствовало это, как костюм женщин, из которых многие теперь попадались нам на дороге под покрывалами. Одна молодая девушка, встретившаяся нам верхом на лошади, ехала под устроенною над нею палаткою из красной ткани, что показалось нам необыкновенно забавным.. По видимому, эта палатка была утверждена на деревянной раме; но я не мог рассмотреть ее устройства, потому что ткань совершенно закрывала всю ее внутренность вместе с красавицею. Та часть одежды, которую можно было видеть из под полога, совершенно отличалась от всего, что мы до сих пор видели; она состояла из широких синих шаровар, плотно подвязанных на ладышке и опускавшихся на нее красивыми сборками. Иногда на одну пару таких шаровар идет до шестидесяти ярдов узкой ткани, ибо ширина складок составляет главное их достоинство.

Первого Марта мы приблизились к знаменитой крепости Ротас, считающейся одним из [91] главнейших оплотов на границе между Татариею и Индиею. В то время, как мы пробирались к ней по страшным ущельям и припоминали воинственные народы, когда-то проходившие по этой дорог, крепость вдруг явилась нашим глазам, как какое нибудь видение волшебного фонаря; до этой же минуты она была скрыта высокими и обрывистыми утесами. Мы приблизились к ее тяжелым стенам по узкой троп, изрытой в скал временем, и скоро добрались до высоких ворот ее. Черные, мхом поросшие стены крепости и обнаженность гор, ее окружающих, не внушали нам никакого благоприятного понятия о ее окрестностях, всегда служивших притоном для многочисленных разбойнических шаек. Хотя мы и не имели особенного позволения от Ранджит Синга на вступление в это укрепление, однако же мы не усомнились подъехать, к воротам, которые и были после недолгих переговоров для нас отворены. На другой день пришло из Лагора оффициальное позволение допустить нас в крепость. [92]

Мы скоро увидели себя между друзьями и с любопытством слушали рассказы старых воинов, ни сколько не опасаясь возобновления тех происшествий, которые совершались во времена их предков. Когда афганские военноначальники могольской империи возмутились при император Гамеуне и свергли этого государя с престола в 1531 году, то они затворились в крепости Ротас, основанной их предводителем, Шер Шахом, употребившим на ее постройку двенадцать лет времени и несколько миллионов денег. Но изменники в свою очередь были наказаны изменою; убежище их пало, когда Гамеун возвратился из изгнания с вспомогательными войсками Ирана. Возвратив себе царство своих прадедов, он приказал срыть крепость Ротас до основания; но стены и все здание были до того прочный массивны, что вынудили эмиров и омрахов спросить своего государя — для какой цели возвратился он в свое отечество: для того ли, чтоб восстановить свой престол, или для того, чтоб уничтожить эту крепость? по их [93] мнению, одно из этих предприятий требовало столько же усилий, сколько и другое. Гамеун ограничился разрушением дворца и ворот в знак своей победы и потом двинулся на Делли. Мы с любопытством рассматривали стены этой крепости, все ее внешние укрепления, ее ворота и бастионы, на которых жители указывали нам отверстия, служившие для обливания осаждающих кипящим маслом. Кроме того, нам указывали на бойницы, с огромным трудом иссеченные в скалах для стрельбы из пищалей, на глубокие колодцы, опущенные в сплошной толще каменных пород и на магазины, безопасные от действия бомб. С одной из башней мы любовались прекрасным видом на равнину, в которой стоял обширный каравансарай, построенный великодушным и человеколюбивым Акбаром. В этом деле он также затмил отца своего, Гамеуна, как и во всем прочем, совершившемся в его продолжительное царствование: сын воздвиг здание для успокоения утомленного странника; отец, исполненный гнева, истратил огромные суммы [94] на разрушение дворца. Во времена Акбара подобные каравансараи были построены на каждой станции вплоть до самого Инда, и путешественник не может проехать ни одного из них без особенного чувства признательности к их основателю. Император Акбар был истинный филантроп.

Из Ротаса мы вступили в горный округ, сильный своею природою. Дорога наша лежала по ущельям. Обрывистые скалы, их отвесные пласты, оканчивающиеся острыми вершинами, образовавшимися от разрушения горных пород, округленные голыши, залегавшие в пещаннике, и дикая природа делали для нас страну эту в высшей степени любопытною. Гумбольдт, где-то говорить, что пласты каменной соли и минеральные источники всегда свидетельствуют местное сродство с волканами: в этих горах мы встречали и то и другое. Достаточно одного взгляда на утесы, чтоб убедиться, до какой степени здесь поднята земная поверхность. Хотя большая часть [95] пластов вертикальна; однакоже, во многих местах видно, что они отлого спускаются в долины, как будто бы одна сторона горы была поднята вдруг, а другая постепенно. В долинах вообще много воды; ее также можно найдти в колодцах на глубин тридцати пяти футов. Вправо от нас мы могли видеть место, где Джелам или Гидасп берет свое начало из гор. Оно называется Дамгалли. В долину Кашмира нет дороги вдоль этой реки: обыкновенный путь туда идет чрез Мирпур и Пунч, почти в двенадцати милях к востоку. Близ того места, где Джелам вступает в равнину, стоит отдельная скала, почти в шестдесят футов высотою называемая Раока; на нее всходят по иссеченным ступеням, к живущему там какому-то магоммеданскому святому. Мы услышали об Роаке во время наших поисков за обелиском, называемым Рауджи и упоминаемым у г. Эльфинстона; но сами на ней не были, ибо вся ее замечательность заключается только в том, что она стоит отдельно от прочих гор. [96]

Шестого Марта мы достигли деревни Маникиала, в которой находится весьма любопытный топ или круглое каменное здание. Г. Эльфинстон, представляя верный рисунок этого строения, говорит, что он столько же походит на греческую архитектуру, сколько всякое другое здание, которое могло быть построено европейцами в этой отдаленной части света руками непривычных туземных каменщиков. Недавно он был открыт г. Вентурою, генералом Ранджит Синга. Мы много обязаны этому человеку, ибо труд его стоит больших издержек и хлопот. Благодаря внимательности друга моего г. Аллара, я имел случай видеть найденные здесь древности. Краткое описание их напечатано в записках Бенгальского Азиатского Общества; однако же, считаю нужным сказать, что они состояли из трех цилиндрических ящичков, золотого, бронзового (или какого-то другого сплава) и железного, которые, будучи заключены один в другом (Смотр. Кабул г. Эльфинстона, стр. 131.), стояли в камере, вырубленной в [97] большом камне, лежавшем в основании здании. Золотом ящик имел около трех дюймов длины и около одного с половиною дюйма ширины и был наполнен каким-то черным полужидким, походившим на грязь веществом, смешанным с маленькими кусочками стекла, или янтаря. Это дает повод думать, что оно было когда-то заключено в стекле, в последствии разбившемся. В этом прахе найдены две монеты или медали, из коих меньшая золотая, величиною почти в шесть пенсов, с изображением человеческой фигуры и какого-то четырехконечного инструмента, отличающего все маникиальские монеты; другая же с одной стороны имеет две грубые литеры, вероятно индусские, а с другой не представляет ничего. Во время вскрытия топа найдено много других монет и древностей; жители говорили мне, что даже открыты были человеческие кости. Прибыв в Маникиал, я имел случай убедиться в важных заслугах г. Вентуры своим собственным осмотром топа, исследованного его неутомимыми трудами: [98] вначале генерал пытался войдти в здание снизу, но это ему не удалось по причине необыкновенной прочности постройки. Дальнейшее наблюдение убедило ого, что внутри топа находилась шахта (если можно так выразиться), опускавшаяся внутрь здания с его верхушки, и работа г. Вентуры оправдала это. Он прежде всего вычистил этот колодец, который был вымощен на дне огромными камнями и опускался до половины всего топа, потом вынул камни и таким образом добрался до основания, где в награду за труд нашел вышеописанные цилиндры, вместе с разными монетами, препровожденными в Париж, где они, однако же, и по сие время не прочтены.

Я не мог надеяться, чтоб в месте столь знаменитом мне удалось найдти какие нибудь древности, ибо и члены кабульской миссии не имели в этом успеха. Однако же, я достал два антика и около семидесяти медных монета. Последние имеют большую ценность от того, что они сходны с найденными г. Вентурою во внутренности топа. Один из [99] антиков состоит из рубина, или какого-то красного кристалла, обделанного наподобие головы с отвратительным лицем и чрезвычайно длинными ушами. Другой сделан из овального сердолика с изображением женщины, держащей цветок и прекрасно драпированной мантиею. Работа превосходна (Я к сожалению должен сказать, что в последствии эти антики утратились. С них, однакоже, сделаны стенки.). В последствии я буду подробнее говорит об этих монетах, ибо, подарив некоторые из них Бенгальскому Азиятскому Обществу, я имел удовольствие получить от ученого секретаря его, г. Джемса Принсепа, несколько замечаний по этому предмету.

Я был весьма поражен местоположением Маникиала: он стоит на обширной равнине так, что топ заметен на расстоянии шестнадцати миль. Много было предположений относительно этого места; но я с своей стороны не сомневаюсь, что здесь стоял Таксилла, ибо Арриан ясно называет этот последний самым [100] многолюдным городом между Индом и Гидаспом, что совершенно соответствует местоположению Маникиала. Г. Вентура думает, что здесь стоила Буцефалия и выводит это заключение из того, что слово Маникиал означает город лошади. Но такое заключение не согласно с историею, ибо Буцефалия стояла на берегах Гидаспа, о чем я уже говорил выше.

Прежде нежели я представлю свое собственное окончательное заключение об этих зданиях, мне следует описать еще топ Белара, который я посетил в последствии.

Седьмого числа мы прибыли в Рауиль Пинди и остановились в доме бывшего кабульского государя, построенном во время его изгнания: это было самое бедное жилище. Город Рауиль Пинди имеет прекрасное местоположение; в двенадцати милях от него проходят снегом покрытые горы, е которых мне приносили на показа, породу кристаллизованной серы в ее природном состоянии. Между этими горами есть город, называемый Пореуала [101] имя которого, как кажется, имеет отношение к городу знаменитого Пора, на Гидаспе.

Здесь все в быстрой последовательности свидетельствовало, что мы оставляли позади себя Индустан со всеми его обычаями. Здесь одуванчик являлся нам растением самим обыкновенным. В Маникиале мы остановились возле хлебного куреня, в котором пекли хлеб на всю деревню. Это обыкновение гораздо благоразумнее преобладающего в Индии, где каждое семейство приготовляет его отдельно; мы были очень рады купить свежего хлеба. На дороге мы встретили большую толпу Афганов и множество индусских богомольцев, спешивших из-за Инда на великую религиозную ярмарку в Гардуаре; все они более походили на Магоммедан, чем на последователей Брамы. Праздник этот обыкновенно имеет место через двенадцать лет: такое пространство времени служить к усилению благочестия в богомольцах. Вид этих людей, шедших из-за Инда, рождал в нас странные [102] чувства: мы были одеты точно в такую же одежду как и они, но истинное звание наше не было им известно; они приветствовали нас как соотечественников, а мы не могли поделиться с ними таким же радушием. Некоторые из них спрашивали нас мимоездом, куда лежал наш путь — в Кабул, или в Кандагар? Их взгляды и вопросы потрясали мое сердце каким-то тайным и неопределенным чувством, которое, кажется, происходило от новизны положения, ибо оно исчезло как скоро мы более свыклись с ним, и я в последствии времени сам приветствовал и отвечал на приветствия других также равнодушно, как и всякой другой путешественник.

В Рауиль Пинди нас посетили офицеры правительства. Между ними был один сейкский жрец или биди, принявший на себя странный обет никогда не произносить трех, четырех слов без повторения имени Вишны, одного из богов индусской троичности. По этому беседа его была самая странная, ибо во всяком [103] рассказе и во всех своих ответах он поминутно произносил Вишна, Вишна, что невольным образом заставляло нас улыбаться. Этот человек поднес нам мешок с 200 рупий и давал этому такой вид, как будто бы деньги присланы были от Вишны, а не от Магараджи Ранджит Синга.

В пятнадцати милях от Рауиль Пинди мы прошли ущелье Маргалла, и с радостью завидели горы по ту сторону Инда. Эго узкое ущелье идет чрез невысокие горы и в одном месте вымощено валунами на пятдесят ярдов пространства. Тут на одной скале есть персидская надпись, увековечивающая память просвещенного императора, проложившего эту дорогу. Ущелье тянется почти на целую милю, далее путешественник, перейдя мост, переброшенный чрез небольшую речку, вступает в стоящий за ним каравансарай. Этот мост, этот каравансарай и эта дорога, прорезанная в горах на пространстве двух миль, свидетельствуют о правлении совершенно непоходящем [104] на то, которое мы видим в Панджабе в новейшее время. Отсюда мы продолжали наш путь в Осман, отстоящий почти на двадцать миль от Рауиль Пинди. Осман расположен в равнине при входе в долину, не вдалеке от подошвы гор. Равнина эта орошается необыкновенно красивыми и прозрачными источниками, текущими из гор. Некоторые из них проведены искуственными средствами чрез деревни и служат для действия небольших мукомольных мельниц. Выше по долине стоит укрепление Ханпур, окруженное прекрасными садами, за которыми поднимаются вершины снегом венчанных гор. Поля этой плодородной долины лежать без всякого возделывания по причине высоких цен, которые просит за них человек, содержащий эту аренду. Сельские жители не находят других средству для убеждения его в непомерности запроса, как только лишь одним прекращением всех полевых работ.

Мы заезжали в Осман, стоящий почти в четырех милях от большой дороги, при [105] подошве нижнего Гималая, и заезжали с тем, чтобы осмотреть топ, который походит на маникиальский и находится во впадине гор, близ разрушенной деревни Белар, почти на расстоянии одной мили за Османом. Постройка этого здания, изображенного на приложенном рисунке, относится к одному и тому же времени с маникиальским памятником; но ни один из них не сохранился в совершенной целости. Беларский топ отличается большею глубиною своей шахты, которая, как найдено по раскрытии, опускается на пятдесят футов, т. е. почти на две трети всей высоты маникиальского топа; она имеет четырехугольную форму и сделана из четвероугольных обтесанных камней. На этом памятнике также заметны небольшие пилястры и резбы гораздо больше, а общее очертание его отличается от маникиальского. Беларский топ от возвышенности своего положения виден на далеком пространстве. Многочисленные жители окрестностей не могли сообщить мне никаких об нем преданий. Подобно человеку, ищущему [106] философский камень, я блуждал с места на место и наконец узнал, что за Индом между Пешауаром и Кабулом находятся два такие же топа. Мы еще открыли развалины другого топа в трех милях на восток от Рауиль Линди. Несколько монет, которые мне удалось найдти при беларском топе, имеют точно такой же тип, как и монеты, описанные выше. Усматривая, что оба здания, как маникиальское, так и беларское, имеют в своей внутренности шахты, я заключил, что эти памятники суть гробницы целого поколения государей, когда-то царствовавших в верхней Индии, и что они суть или гробницы бактрианских государей, или их индо-скифских приемников, упоминаемых в Перипле второго Арриана. Грубая работа монет, однако же, свидетельствует позднейшее время, может быть второй век христианской эры.

От прекрасных речек Османа мы спустились по долине и, пройдя семь миль, вступили в сад Газн Абдалла, — любимый сад [107] роскошных императоров Индустана; Он расположен между двумя высокими и обнаженными горами, коих коричневые и угрюмые вершины не много способствуют красоте его. Не смотря, однако же, на это, в жаркое время года сад должен быть необыкновенно прекрасен. В настоящую пору все беседки его разрушены, трава заглушает розы и все другие цветы; но персиковые и абрикосовые деревья все еще цветут полным цветом; виноградные лозы вьются; повсюду; прозрачная вода льет каскадами со скал. В этом небольшом саду находится более ста источников; все они, орошая почву его, несут дань небольшому ручейку, текущему в Инд. На пути своем некоторые из них образовали пруды, богатые рыбою: мы сами видели как она играла в прозрачной вод. Мы посещали это прекрасное место в начал весны. Когда Мы вышли из сада, нам открылся вид на долину Драмтур, ведущую в Кашмир, и на покрытый снегом хребет Пакли, проходящий в связи с. высокими горами, позади [108] его стоящими. Плодородные равнины Чатча и Газара также лежали пред нами.

Вскоре мы за видели Инд, отстоявший от нас миль на пятнадцать. Его можно было заметить от самого того места, где он выходит из невысоких гор к крепости Аттоку, ибо над ним висел пар подобно дыму. Явление это легко объясняется тем, что вода Инда гораздо холоднее атмосферы. Мы сделали привал в Газру, замечательном торговом месте между Пешауаром и Лагором. Здесь народ был совсем другой — это Афганы, говорящие языком Пушту. Я был поражен мужественным видом мужчин и с радостью сел на разосланную кожу вместе с одним Афганом, который учтивым образом пригласил меня побеседовать с ним. Здесь я ни сколько не сожалел о том, что раболепство Индийцев заменилось более свободными и непринужденными нравами Кабула. Один кочующий золотых дел мастер, узнав, что мы едем в Бухару, [109] пришел поговорить с нами: он путешествовал в этой стран и даже был в России, в доказательство чего показывал нам вынесенную им оттуда медную копейку и, описывая нам справедливость и правоту народов, между которыми он скитался, сделал этим посещение свое весьма для нас приятным. Он был Индус.

Утром 14 Марта мы имели удовольствие присоединиться на берегах Инда к войскам Ранджит Синга, стоявшим в это время на границе под предводительством сердара Гари Синга. Этот начальник выехал к нам на встречу во всем великолепии Востока и проводил нас к прекрасным палаткам, которые по его приказанию были для нас приготовлены. На пути к реке мы проехали мимо той рощицы, где Афганы, лет двадцать тому назад, в последний раз пытались отстоять свои права на восточном берегу Инда. Они бились под начальством визиря Фаттех Хана, который, хотя и не был разбит, [110] однако же, бежал пораженный паническим страхом. Равнина эта, обработанная в высшей степени, столь обширна, что на ней удобно могут поместиться такие же многочисленные полчища, какие шли за Ксерксом, или за Тимуром. Вся она усеяна округленными камнями (из коих многие состоят из гранита), а это есть несомненное доказательство действия воды. В лагере мы посещали нашего хозяина, главнокомандующего, который принял нас как друзей самым радушным образом; по этому случаю офицеры его и все войско были в полном параде. Разговор наш преимущественно ограничивался воинскими подвигами Ранджит Синга, и наконец перешел к переправу его чрез Инд, как в брод, так и вплавь. Этот последний предмет до того занимал нас, что мы решились, по крайней мере на попытку, также перейдти в брод чрез эту реку.

Сев на слонов главнокомандующего, мы вместе с ним и с 200 всадников [111] спустились вдоль берега на насколько миль вниз по реке, к деревине Хирахгаель, отстоящей в пяти милях вверх от Аттока. Здесь река разделяется на три рукава, в двух первых вода течет с удивительною быстротою. Для меня вид реки казался опасным, но я не говорил ни слова, хотя охотно бы отказался от предприятия; мне однако же невозможно было сделать этого потому, что я был одним из первых предложивших переправу. Главнокомандующий, собрав вокруг себя свой конвой, бросил, согласно с принятым обыкновением, серебряную монету в реку и вслед за этим отважно ринулся в воду. Мы кинулись за ним и вскоре весь отряд безопасно перебрался чрез первый рукав. В то время как мы стояли на остров и готовились к переправе чрез главный рукав, случилось несчастие, оставившее во мне глубокое впечатление: семь человек, отставших от отряда, решились догнать нас; но, не попав на надлежащее место переправы, вошли в реку несколькими ярдами ниже, где вода, хотя и была глубиною [112] только по колено, однако же, текла с чрезвычайною быстротою. В одно мгновение все семеро были вышибены из седла и унесены потоком. Перевозчики кинулись к ним на помощь и успели всех спасти, кроме одного несчастного и двух лошадей, которые вскоре исчезли под струями. Мы были поражены этим несчастием и предложили возвратиться; но Гари Синг не хотел и слышать об этом. Он усмехнулся и сказал: «как нам знать — может быть эти молодцы (мы думали, что они все погибли) будут царями в будущей жизни и к тому же, что толку в Сейке, если он не в состоянии переправиться чрез Атток!» (Инд). Главный рукав, однако же, все еще был пред нами, и я соглашался переправиться чрез него с тем только, чтоб все всадники остались позади на острове. «Как! мне оставить позади себя конвой?» вскричал Гари Синг, «нет, это невозможно!» Вскоре, однако же, он согласился и мы благополучно перешли брод. Дно реки было чрезвычайно скользкое, поток бежал с страшною быстротою, вода имела [113] голубой цвет и была чрезвычайно холодна, что было весьма неприятно как для людей, так и для животных. Слоны шли с трудом против напора воды и с каждым шагом вперед храпели все более и более. Это предприятие рождало в нас сильное ощущение и было бы весьма приятно, если бы не случившееся несчастие. Сейки очень часто пользовались этим бродом; но переправа всегда сопровождалась многими пожертвованиями.

Здесь мне рассказывали о происшествии, случившемся в Лагоре с одним солдатом: он был родом из Индустана и убил адъютанта того полка, в котором служил в армии Ранджита. Нужен был строгий пример для поддержания дисциплины; но Ранджит Синг с самого восшествия своего на престол никогда не проливал крови и потому, отказал в подписании смертного его приговора, хотя французские офицеры и советывали ему сделать это. Преступнику, однако же, отрубили секирою обе кисти рук на плац-параде пред [114] собранным там войском, и потом, чтоб остановить кровь, опустили обезображенные его руки в кипящее масло. Отрубленные кисти были прибиты к доске и выставлены в предостережение армии, а преступника с позором выгнали из службы. Один товарищ несчастного отвел его в разрушенную мечеть, где он провел ночь; но совесть не дозволяла ему пережить поношения и он решился на самоубийство. На другой день он кинулся в реку (Рави); но тут решимость его покинула и он вместо того, чтобы утопиться, перебрался через реку, плывя на обрубленных руках своих.

Отсюда мы отправились к Аттоку, стоящему на черной сланцевой возвышенности на берегу Инда — реки, чрез которую запрещено переплывать Индусам. Она была запрещенною и для нас, ибо гарнизон крепости взбунтовался, изгнал своих офицеров и захватил все переправные суда. Причиною мятежа было то, что солдаты долгое время не получали жалованья и потому решились бунтом [115] напомнить об этом Ранджиту. Напрасно мы показывали самые ясные предписания о допущении нас в крепость и об указании всех достопримечательностей города: нам на это отвечали, что их жалобы теперь, вероятно, будут услышаны, ибо Магараджа скоро узнает, как худо они с нами поступили. Так как при этом случае гарнизон не изъявил нам никакой неприязни, то мы остановились вне стен города, в развалившейся мечети, и никем не были там обеспокоены. Дальнейшие переговоры с людьми раздраженными были бы совершенно безуспешны, по этому я счел себя вполне счастливым, когда мы после двухдневной задержки успели склонить их дать нам два порома для переправы чрез великую грань Индии, что мы и исполнили после полудня 17 Марта. Вода здесь имеет цвет лазурной и течет более шести миль в час. Мы переправились в четыре минуты. На расстоянии 200 ярдов от Аттока, до слияния с Индом реки Кабула, вода стремится через пороги с необыкновенною яростию. Ширина реки в этом [116] месте не превышает 120 ярдов; волны кипят и плещут подобно волнам и пене в океане, вода со свистом и шипением клубится и с страшным шумом протекает с быстротою десяти миль в час: в этом бурном потоке не может держаться никакое судно. Инд после слияния с рекою Кабулом принимает спокойный вид в русле, имеющем 260 ярдов в ширину и 35 фатомов в глубину под стенами Аттока. Крепость эта не сильна; народонаселение ее равняется почти 2000 душ.

Прежде, чем мы переправились чрез Инд, мы видели любопытный феномен на полосе земли, образовавшейся между Индом и рекою Кабулом, где каждый вечер горят блуждающие огоньки. Два, три и даже четыре яркие пламя являются вдруг и светят в продолжение всей ночи, на расстоянии нескольких ярдов один от другого. Туземцы никаким образом не могут объяснить их и считают их появление в течение дождливого времени года самою [117] неизъяснимою, по их понятиям, часть феномена. Они говорят, что на этом месте Раджпут Ман Синг, воевавший с Магоммеданами, живущими за Индом, имел кровопролитную битву и что являющиеся теперь огоньки суть души павших воинов. В постоянном появлении этих блуждающих огоньков я убедился собственными своими глазами. Можно было бы подумать, что явление это происходит от отражения воды на скале, вышлифованной потоком; но оно случается только в известном месте, между тем как весь берег вышлифован. Скорее всего они происходят от испарения какого нибудь газа, исходящего из расщелины скалы; но местоположение не дозволяло нам исследовать этого.

Здесь, мы видели рыбаков Инда и реки Кабула, занятых промывкою золотоносного песку. Промывка эта совершается с большою выгодою после того, как воды разлива опадают. Песок просеевается сквозь решето, а потом крупные частицы, в них остающиеся, [118] смешиваются со ртутью, с которою драгоценный металл соединяется. Некоторые из меньших рек, каковы на пример Суан и Гарру, дают золота более, чем Инд; а как их истоки не отдаленны, то это служит доказательством, что металлоносные жилы лежат на южной стороне Гималаи.