БОРНС А.

ПУТЕШЕСТВИЕ В БУХАРУ

ГЛАВА III.

ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ ГАЙДРАБАДА В БАККАР.

Утром, 23 Апреля, мы сели в парадный шлюп эмира. Суда этого рода называются у синдийцев джамти; они очень удобны, построены также как и другие плоскодонные суда Инда и совершенно опровергают все, что этот государь говорил так часто в своих письмах о дурном состоянии судов, употребляемых в плавании по этой реке. Наша джамти имела 60 футов в длину, несла три мачты, из которых на каждую мы подняли по одному полосатому парусу, сшитому из красной и белой парусины. На носу и на корме шлюпа помещалась возвышенные каюты, соединенные палубою; в передовой, в противность принятому обычаю других народов, находилось [72] почетное место: это был киоск, покрытый красною тканью, с шелковыми пологами, скрывавшими внутренность от любопытных; джамти была еще украшена несколькими флагами и вымпелами, из коих некоторые были футов 40 длины. Мы также подняли британский флаг на нашей пинке; мне кажется, что при этом случае он в первый раз, развивался на Инде; гордясь им, пинка шла быстрее прочих судов и опередила всю флотилию. Я надеюсь, что это послужит хорошим предзнаменованием и что торговля Великобритании не замедлит последовать за своим флагом. Мы весело шли вверх по реке, ибо ветер был по большей части попутный; каждый вечер останавливаясь на якоре, мы разбивали на берегу лагерь, довольные тем, что были вне стен гайдрабадских.

Первого Мая, мы прибыли в Сехуан, проплыв 100 миль в восемь дней. Берега реки чрезвычайно мало населены и почти совершенно лишены деревьев и всего, что хотя [73] сколько-нибудь могло бы придать разнообразия картине. На третий день, на западе, мы увидели высокий хребет Лаккийских гор, примыкающих к Инду при Сехуан. Река, хотя величественная и прекрасная, часто раздробляется здесь песчаными отмелями и медленно течет со скоростью не более двух миль в час. Одна из наших ладей едва тут не погибла, ударившись о древесный пень, завязший в тине, что довольно часто случается на Инде, также, как и на больших реках Америки, и нередко сопровождается худыми последствиями, в особенности для судов, плывущих вниз по течению. Счастливое минование этого бедствия дало Синдийцам повод к поздравлениям, и нас ежедневно несколько раз приходилось выслушивать от них хвалу нашему счастью. Каждое ничтожное обстоятельство, малейший попутный ветер, или что-нибудь подобное, они непременно приписывали нашей судьбе.

Наш экипаж состоял из 16 человек. Это были люди самые беззаботные: они почти [74] целый день не выходили из воды, плавая и играя в ней с радостным криком, и только по временам являлись на палубу насладиться гукою, или бангом, к которому они очень пристрастны. Этот опьяняющий напиток приготовляется из пеньки чрез выжимание сквозь ткань сока из стеблей и зерен этого растения. Когда он совершенно готов к употреблению, то походит на гнилую воду и должен быть очень вреден. Трубки этих моряков, мне кажется, можно некоторым образом считать корабельною утварью: они состоят из таких больших и тяжелых глиняных посудин, что их трудно поднимать, и потому они постоянно находятся на баке, куда курильщики отправляются затягиваться дымом, вдвое вредным от примеси опиума. Все синдские судовщики мусульмане; они очень суеверны: для них встретить крокодила ниже Гайдрабада есть дурной знак, не скоро изглаживающийся из памяти. Чудовища эти в здешней части Инда остаются преимущественно на дне в глубоких местах. [75]

В песнях и хорах, которые Синдийцы поют при тяге бичевою и при поднятии парусов, всегда проявляется их уважение к святым. Вот образец, который я привожу здесь в подлиннике и в переводе, чтоб показать, как много простых красот в их содержании: —

Подлинник.

Галам галам гил,
Линлени, Мадад пиран.
Дсуа джи нели.
Бири пени,
Уно пени,
Ламба куа,
Уаджан дамеена
Джумба лени,
Геуа кайла,
Деуа факвиран
Бири чели:
Саранг сукхени.
Салемат гуа,
Акбар Шах джа.

Перевод

Тяни, о! тяни!
Поднимай плечи,
Напрягай силы,
При помощи Бога,
Упирайся ногой.
Пойдет судно!
Рулевой наш - воин,
А мачта высока.
Бей в барабан:
Пристань достигнута
По милости святого.
Вода глубока;
Ладья хороша,
Она безопасно дойдет
Во имя Акбара, Царя,
При помощи Бога. [76]

В другой песне содержится следующее:

Подлинник

Пир Патта!
Наггар Татта!
Джалла кеджи,
Тан Тамаша:
Бандар кучи.
Бандар марио
Мулк Габиби.

Перевод.

Привет Пир Татте!
Привет городу Татте!
Тяните дружнее,
Веселее тяните;
Хоть пристань мала,
Но ее башня видна.
Кто ходил по свету,
Тот скажет: это Божий край.
Как сладка здесь еда!
Тяните сильнее.
Это чудная пристань,
Да и люди там Белучи.
То, что нам Бог указал,
К тому с помощью Божьей пришли.

Когда мы завидели мечети Сехуана, судовщики наша радостно ударили в барабаны, [77] запели приведенные песни, громко отзывавшиеся по подошвам Лаккийских гор, мимо которых мы в это время проходили и которые, приближаясь к Сехуану, свешиваются над самым Индом.

Сехуан построен на возвышенности у окраины болота, в двух милях от Инда, на рукаве этой реки, называемом Арал и текущем от Ларханы. Город этот, имеющий 10.000 жителей и повелеваемый с восточной стороны замком, иногда называется Сеустаном и славится своей древностью. В окрестностях его находится множество разрушенных мечетей, и гробниц, показывающих его прежнее богатство; но величие его начало постепенно упадать с тех пор, как он перестал быть резиденцией правителя, жившего в нем со своим двором в блестящие времена Моголов. Соседство его с горами Лакки, дает мне повод думать, что это столица Самбаса, раджи индийских горцев, упоминаемого историками Александра. Синдоманни не может [78] относиться к жителям Нижнего Синда, который постоянно назывался Патталою, а правитель его, — государем Патталов. Синди есть позднейшее название, придаваемое туземным жителям.

Сехуан замечателен и славен гробницею Лал Шах База, хорасанского святого, погребенного здесь шестьсот лет тому назад. Гробница его стоит в средине города, под высоким куполом, в конце четырехугольного здания, выложенного плитами, похожими на голландские изразцы и выкрашенными голубою краской, что дает ему богатую наружность. Парчовый балдахин с двумя красными шелковыми пологами повешен над гробом; а по окружающим станам крупными арабскими буквами написаны хвалебные стихи в честь покойного и тексты из Корана. Страусовые яйца, павлиньи перья, бусы, цветы и проч. довершают украшения этого священного места; голуби, символы покоя, свободно гнездятся на занавесах, покрывающих останки [79] добродетельного человека. Если верить житиям, чудеса Лал Шах База бесчисленны. Инд, говорят они, повинуется его воле, и ни одно судно не осмеливается миновать гробницы без принесения умилостивительной жертвы. Тысячи богомольцев стекаются к этому священному месту. Сами монархи кабульские и индийские часто посещали его. Барабаны, которыми провозглашается величие святого, принесены в дар знаменитым гонителем Алла-о-дином, царствовавшим в 1242 г.; а серебряные врата свидетельствуют благочестие покойного синдского эмира. Нищие ежедневно получают здесь пищу на счет милосердия странников; но всеобщая благотворительность испортила нравственность нищенствующих: они развратны и ленивы. Индусы почитают этого святого, также как и магоммедане, уверяя, что Лал есть название индусское и что магоммедане только присвоили своей религии бога, чуждого их вероисповеданию. Тигр, пойманный в соседних горах, содержится в клетке при гробе и кормится приношениями благочестивых.  [80]

Самое замечательное здание в Сехуане и, может быть, на всем Инде есть разрушенный замок, возвышающийся над городом и, по всем вероятностям, современный Грекам. Он состоит из земляной насыпи в шестьдесят футов высотою и от самого основания ее окружен кирпичною стеною. Форма этого замка овальная в 1200 футов в длину и 730 в диаметре. Внутренность его представляет груду развалин, усыпанных глиняными черепками и кирпичами. Ворота, в него ведущие, находились со стороны города и были сведены аркой; прокоп, ведущий к ним и сделанный в насыпи, на которой стоит замок, показывает, что она есть насыпь искусственная. Издали замок этот походит на башню Маджелиба в Вавилоне, описанную и изображенную Ричем в его любопытных записках об этом древнем городе.

Жители, ее имея положительных сведений об этой развалине, относят ее ко временам волшебницы Бадар-ул-Джамали, могуществу [81] которой приписывается все древнее и чудесное в Синде. Здесь нужно заметить, что река Арал течет подле самого замка, и Квинт Курций говорит, что во. владениях раджи Самбаса (что, по моему мнению, относится к области Сехуана) «Александр овладел самым крепким городом посредством подкопа, сделанного его саперами». Столь обширная развалина, возвышающаяся на такой местности, отчасти дает нам повод считать ее тем самым городом, «где варвары, не имевшие ни малейшего понятия об инженерном искусстве, были поражены ужасом при виде неприятеля, явившегося вдруг посреди города из подземного хода, предварительных признаков которого они ни сколько не замечали прежде». Такое выгодное место по всем вероятностям, не могло быть оставлено без внимания и в последующие времена: мы знаем, что император Гамиаун в 1541 г. по Р. X., не будучи в состоянии взять Сехуана, отступил от него и предпринял свой несчастный поход на Омеркот. Сын его, Акбар, также осаждал этот [82] город в продолжении семи месяцев и наконец, овладев им, разорил его укрепления. В замке Сехуана находят множество монет; но из тридцати, мною виденных, я ни на одной не нашел следа греческих букв; все они магоммеданские монеты делийских государей.

Почти в восемнадцати милях ниже Сехуана, на том же самом берегу реки, лежит деревня Амри, построенная, как многие думают, на месте большого города, любимой резиденции древних монархов и разрушенной Индом. Близь деревни есть земляная насыпь почти в 40 футов вышиной, которую, по народным преданиям, считают местом стоянки одного государя, приказывавшего сваживать навоз всей своей кавалерии в одну кучу, от чего и произошел холм в Амри. Близь его есть несколько гробниц; но они, по всем признакам, новейшие.

Мы прожили четыре дня в Сехуане; время было жаркое и удушливое: термометр стоял на 112° в палатке и в полночь не [83] опускался ниже 100° по причине палящих ветров, дующих с запада, где страна гориста и пустынна. Высокая цепь гор, идущая параллельно с Индом от самого моря до средних частей Азии и соединяющаяся с Лаккискими горами, на юг от Сехуана, преграждает освежающе ветры, дующие с океана.

Мы с трудом выехали из Сехуана 4 Мая, потому что едва могли найти людей для взведения своих судов. Наш мехмандар, хотя и был сыном визиря и действовал по фирману за печатью эмира, однако же не мог убедить келендара или жреца при гробнице Лал Шах База помочь нам; этот последний объявил даже, что подобного повеления никогда не было дано, и потому он никогда не станет повиноваться ему. Мехмандар велел схватить несколько человек силою: служители жреца вооружились и объявили, что пойдут тогда только, когда не будут в состоянии владеть саблями. Все это было сделано мехмандаром без нашего ведома. Едва мы узнали о [84] затруднении, как объявили, что будем платить за работу, и тогда рабочие перед нашим отъездом пришли добровольно. Так как в Синде делается посильно под деспотическим его правлением, то сехуанские судовщики при первом появлении нашей джамти бежали из города, или скрылись в святилище гробницы, думая, что, по обыкновению, их заставят работать даром.

На другой день после нашего отъезда из Сехуана явился к нам Магоммед Гогар, начальник Белучей, и несколько человек доверенных агентов Мир Рустам Хана, эмира хирпурского; из-за 80 миль они были присланы на границу его владений, чтобы поздравить нас с приездом и уверить в преданности их государя к британскому правительству. Совсем не ожидая подобного внимания в Синде, мы остались чрезвычайно этим довольны. Депутация привезла нам огромные запасы баранов, муки, плодов, пряностей, сахару, свежего и топленого масла, табаку, [85] опиума и множество других припасов, которыми мы и угостили людей наших. Бараны были тотчас же зарезаны и изжарены, рис и масло превращены во вкусные блюда, и я уверен, что никто из нас не остался неблагодарным Мир Рустам Хану, и вместе с этим никто не ожидал, чтоб это было только началом ежедневных празднеств, продолжавшихся во все время нашего трехнедельного пребывания в его владениях. Магоммед Гогар, слабый старик, с рыжею бородою, всегда опоясанный богатым лунджи, не мог в продолжение всего нашего свидания с ним надивиться тому, что он видел: он в первый раз встречался с Европейцами.

Чтоб отблагодарить Мир Рустам Хана за внимание, я написал ему следующее персидское письмо: оно может послужить образцом здешнего письменного слога, которому я по возможности подражал.

(После обычных приветствий:) «спешу уведомить ваше высочество, что я достиг границ [86] вашего государства в сопровождении сеид Такки Шаха, от самого Гайдрабада сопутствующего мне по приказанию Мир Мурад Али Хана. Так как я уже давно слышал многое о вашем высочестве от путешествующих между Катчем и Синдом, то мне самому чрезвычайно лестно, что я успел доехать до ваших владений и привезти в целости дары, милостиво жалуемые Магарадже Ранджит Сингу королем Англии, великим по сану, грозным как планета Марс, монархом великим и роскошным, возвышенным в сане подобно Джемшиду, украшенным величием подобно Александру, превышающим Дария, справедливым, подобно Нушеруану, великим подобно Фаридуну, уважаемым превыше Кира, славным как солнце, истребившим тиранию и угнетения, великодушным и милостивым, благочестивым и набожным, покровительствуемым свыше и проч. и проч. Да продлится царствование его на долгие веки».

«Известно, что минута, в которую друг приезжает во владение друга, есть, минута [87] большого счастья: вот почему я и написал эти немногие строки; когда же буду иметь удовольствие видеть вас лично, то радость моя возрастет еще более».

Едва я успел написать это, как почтенный Магоммед Гогар, один из числа людей, пользующихся доверием вашего высочества, приехал сюда и, сообщив ваши уверения в уважении и дружбе к британскому правительству, передал мне залоги вашего гостеприимства. Нужно ли говорить, сколько это доставило мне радости? подобные милости выказывают великого человека».

Чрез десять дней мы доплыли до Баккара, но вышли на берег в нескольких милях от этой крепости, чтоб приготовиться к вступлению в Хирпур и к посещению его правителя, который так радушно приветствовал нас при нашем въезде в его владения. Следуя вверх по Инду, мы имели случай ознакомиться с Сидийцами и употребляли все меры, чтоб сблизиться с ними, позволяя [88] входить на суда даже самым простым поселянам, желавшим видеть лошадей наших. Вообще же народ этот едва ли лучше дикарей: он в высшей степени груб, но нравственные вожди его, сеиды или последователи пророка, проявляют некоторые познания и независимость. Мне случилось спросить у одних сеидов: власть которого из эмиров они признают над собою? Они отвечали: «Мы не признаем владыки кроме Бога, который подает нам селения и все, что мы ни пожелаем». Я был поражен родственным сходством, преобладающим в этом классе Синдийцев; хотя и нельзя предполагать, чтобы столь многочисленное племя в самом деле. происходило по прямой линии от аравийского пророка. Нищие в Синде чрезвычайно наглы и неотвязчивы; они прибегают ко всем возможным штукам, чтоб выманить милостыню: рвут зубами траву и кустарники, жуют песок и грязь, чтоб только возбудить сожаление. [89]

С высшими классами общества мы имели частые сношения и разговоры; никоторые из, к ним принадлежащие, были очень заинтересованы целью нашей экспедиции в Лагор, и не слишком верили искренности наших показаний в необходимости следования таким путем, которым, как они думали, никто не ходил со времен Ноя. Они осыпали нас расспросами о наших обычаях. Старый Магоммед Гогар пришел в ужас, представляя себе всю наши обряды относительно сватовства, и умолял меня отпустить напередки бороду. О его познаниях можно составить себе понятие по вопросу: Лондон ниже ли Калькутты? но, не смотря на все это, он был приятный собеседник, и я с удовольствием слушал его похвалы синдийским солдатам, отличавшимся, по его словам, от всех прочих солдат в мире тем, что они считают за честь сражаться пешком. Чувство сожаления, которое этот народ изъявлял, смотря на нас, чрезвычайно забавляло нас: Синдийцы были поражены ужасом при виде того, что мы чистим [90] зубы щетинною щеткой. Часто они предлагали нам переменить наши английские седла, которые казались для них совершенно неудобными: они говорили, что сидеть на них все равно, что сидеть на голой спине лошади.

Инд в этой части своего течения называется Сира, в отличие от Лара, — имени, которое эта река носит близ Сехуана; то и другое название взяты из языка Белучей и означают север и юг, что также удовлетворительным образом объясняет название Сира, или Хоза, придаваемое племени, обитающему в пустыне, лежащей на восток от Инда, ибо народ этот первоначально пришел с Сира, в верхнем течении Инда. Слово Мегран, употребляемое для означения этой реки в Индустане и других странах, неизвестно в Синде. Индская вода для всех житейских потребностей предпочитается воде, получаемой из синдских колодцев. Только что почерпнутая из реки, она чрезвычайно мутна; но люди богатые оставляют ее в покое до тех пор, пока отстоится грязь, которою она обыкновенно пресыщена. [91]

Паромов и перевозных лодок очень мало на Инд, и потому любопытно смотреть, как жители переправляются чрез него на кожаных мешках и камышовых связках. Вам часто случается видеть туземца, спускающегося таким образом вниз по течению миль за пятнадцать, или за двадцать в сопровождении целого стада буйволов, предпочитающих этот род перевозки странствованию вдоль по берегу. Выше Сехуана паллу ловят сетями, спущенными с ладей, служащих вместе с тем жилищем рыбаку со всей семьей его; жена, обыкновенно сильная, правит веслом с кормы, удерживая лодку на средине потока, и нередко в то же время держит на руках ребенка, а муж ее между тем бьет рыбу. Никто бы не ожидал встретить черепах в здешних местах, столь отдаленных от моря; однако же их часто можно видеть играющими в реке почти вплоть до Баккара; цветом они серее тех, которые находятся в океане.

Здесь следует сказать, что еще до прибытия в Баккар нас посетил науаб Уали [92] Магоммед Хан Лагари, один из визирей синдскнх он выехал к нам на встречу из Шикарпура. Это был старик лет семидесяти двух, слабый, стоящий на краю могилы; он обошелся с нами необыкновенно милостиво и своею внимательностью заслужил наше уважение. Он подарил мне лошадь и богатый лунджи, потом откровенно сообщил, что эмир только вследствие злых советов задерживал нас так долго при устье Инда, и что он от себя писал к его высочеству, убеждая его в самых сильных выражениях, не поставлять себя в затруднительное положение подобным поступком. При этом мы имели прекрасный случай видеть белучийского начальника во всем его блеске на его родине: он приехал, сопровождаемый обозом палаток и ковров, с тремя паланкинами и с четырьмястами человек прислуги. В числе его свиты находилась также целая группа танцовщиц. Вечером мы принуждены были, волею или неволею, слушать в продолжении двух часов песни этих красавиц. Неудовольствие наше [93] при этом представлении еще более увеличилось от того, что они по временам выпивали большими приемами крепкие напитки для усиления, как они говорили, голоса, и это продолжалось до тех пор, пока все они почти совершенно опьянили. Нам, однако же, нельзя было сделать никакого замечания на счет неприличия этого зрелища; ибо, не смотря на то, что оно совершенно не согласовалось с нашим вкусом, оно дано было в надежде угодить нам. Люди, находившиеся при нас в это время, в числе 150 человек, были самым роскошным образом угощены науабом, который оставался с нами в продолжение двух дней.

Четырнадцатого числа, утром, мы вышли на берег близ Алипура, небольшой деревни, в которой мы нашли визиря Фатех Хана Горри, присланного к нам Мир Рустам Ханом из Хирпура. Это был человек пожилой, приятный и ласковый в обращении; он имел как снег белую бороду и совершенно рыжие волоса, что придавало ему чрезвычайно странный [94] вид. Встретив нас гостеприимно и радушно, он сказал нам, что его государь был очень доволен, когда узнал о нашем прибытии, потому что с давнего времени желал сблизиться с британским правительством, но не имел до этих пор случая видеться ни с одним из его агентов. Он также говорил нам, что Мир Рустам Хан ни сколько не думал равнять себя с такой великой и могущественную нацией, какова была наша, и что в то же время, он надеялся принадлежать к числу ее друзей, которые искренно желают ей счастья, и во всех случаях готов предложить ей свои услуги. Фаттех Хан прибавил к этому, что Хирпур составляет в Синде государство совершенно отдельное от Гайдрабада, и просил меня не терять этого из виду. Нисколько не удивленный этим известием, потому что из всех его стараний угодить мне, уже виден был какой-то тайный план со стороны его государя, я уверил визиря, что вполне чувствую все внимание его повелителя ко мне, и обещал поговорить с ним об этом [95] предмете после нашего представления. Визирь привез с собою паланкин, чтобы торжественно внести меня в Хирпур, от которого мы находились в четырнадцати милях. На другой день мы отправились.

Из всего, что я описал, можно себе вообразить наше свидание с Мир Рустам Ханом: он принял нас, сидя на подушке из золотой парчи, под шелковым балдахином, и был окружен членами своего семейства, из которых сорок человек мужского пола, происходивших по прямой линии от его отца, были еще в живых. Здесь все было торжественнее и пышнее, чем в Гайдрабаде; но столько же мало порядка и безмолвия. Мы обменялись обычными в подобных случаях приветствиями. Я благодарил его высочество за внимание и гостеприимность, которыми мы постоянно пользовались в его владениях. Мир Рустам Хан человек лет пятидесяти с совершенно белыми волосами и бородой; выражение его лица и его обращение [96] необыкновенно кротки. Он и его родственники очень много была заняты рассматриванием наших мундиров и, кажется, лиц тоже. Он просил нас побывать у него вечером, когда будет меньше шума и беспорядка, на что мы охотно согласились. Перед выходом я подарил ему часы, а потом прислал пару пистолетов, калейдоскоп и несколько других европейских произведений, которые доставили ему большое удовольствие. Пробраться сквозь толпу можно было только с трудом; но, не смотря на это, большого беспорядка не было; при нашем приближении толпа приветствовала нас восклицаниями. Ничто, казалось, не доставляло столько удовольствия этим людям, как наши шляпы с перьями. «Каковы петухи»! - говорили зрители со всех сторон. На пространстве 600 футов от дворца, если можно назвать этим именем земляные синдийские постройки, тянулась улица вооруженных людей; между ними около тридцати, или сорока человек имели алебарды: это были придворные лесничие и охотники. [97]

Вечером мы снова посетили эмира и нашли его сидящим на террасе, устеленной персидскими коврами, я, также как и утром, окруженным своими многочисленными родственниками. Он долго разговаривал со мною о своем уважении к британскому правительству и прибавил, что визирь его предварительно уже объяснил мне его чувствования; за этим он коснулся нашего гайдрабадского мехмандара, который, по словам его, употреблял все усилия, чтоб воспрепятствовать нашему свиданию. Потом, совершенно переменив разговор, сделал множество вопросов об Англии и о ее могуществе; заметил, что прежде мы не были так воинственны, как теперь, что он даже слышал, будто бы немного веков тому назад, как мы ходили голые и татуированные; с любопытством расспрашивал о нашей религии; а когда я сказал ему, что читал Коран, то попросил меня повторить Каламу, или символ магоммеданской веры, что и доставило ему величайшее удовольствие. Он говорил также, что величие наше [98] происходит от нашего знания человечества и от нашей заботливости о делах других народов, также как и о своих собственных. Потом осмотрел мою небольшую кавалерийскую саблю и заметил, что она едва ли может сделать много вреда; в ответ я сказал, что это оружие почти выходит у нас из употребления: такое известие вырвало восклицание и вздох у многих присутствовавших. Во всем разговор эмира было столько кротости, что я с трудом верил, чтоб мы были при дворе белучийском. Он сожалел, что мы не можем прожить у него, по крайней мере, месяц, и говорил, что если мы решились продолжать путь, то должны взять до самой границы его парадный шлюп и сына его визиря в качестве мехмандара, а в продолжение нашего пребывания в Хирпуре, не отвергать скудного гостеприимства белучийского солдата, т. е. его самого. Здесь должно сказать, что это скудное гостеприимство, как он выразился, состояло в том, что он отпускал от восьми до десяти баранов вместе с разными другими припасами, на 150 [99] человек ежедневно, и во все время нашего пребывания в Хирпуре, присылал собственно для нас два раза в день по семидесяти два блюда, состоявших из пилавов и других туземных кушаний, которые были хорошо приготовлены, а некоторые даже превосходно и все приносились на серебре. Внимание, которым мы пользовались в Хирпуре, заставило нас с сожалением покинуть этот город. Перед нашим отъездом эмир и его семейство прислали нам пару кинжалов и две превосходные сабли с массивными золотыми опоясьями. Клинок одной из них ценился в 80 фунтов стерлингов. К этим присоединено было множество кусков разных тканей, преимущественно местных шелковых материй, вместе с кошельком в тысячу рупий, которые однако же я не принял, извинившись тем, что мне уже ничего не нужно было более для всегдашнего напоминовения о милостях Мир Рустам Хана.

Эльфинстон заметил, что правители Синда будучи варварами грубыми в высшей [100] степени, не имеют ни одной варварской, если можно так сказать, добродетели, и, мне кажется, это совершенно справедливо, ибо несмотря на то, что семейство эмира хирпурского и не заслуживает подобного упрека, остальные начальники этой страны живут исключительно для самих себя: они утопают в богатствах, между тем как их подданные нищенствуют. Хвастаясь безграничною привязанностью к учению Магоммеда, они в своих владениях не имеют ни одной мечети; даже в Гайдрабаде, построенном на скале, так же как и в других местах, народ молится в земляных храмах и, по-видимому, не имеет ни малейшего понятия ни о изяществе, ни об удобстве домашнего быта. Белучи в особенности отличаются дикостью своего племени; но вместе с этим они очень отважны. С самого детства они воспитываются в воинских упражнениях: мне случалось видать четырех- и пятилетних малюток, игравших небольшими мечами и щитами, которые родители их дают им с намерением заранее внушить им страсть [101] к войне. Это племя составляет только малую часть синдского народонаселения; мирные классы жителей презирают их за буйство характера, а они со своей стороны ненавидят государей, которые управляют ими. Трудно вообразить себе правление более ненавистное для подданных, чем правление синдских эмиров; ненависть эту здесь и не скрывают: во всех местах этой страны нас громогласно называли предшественниками радостного дня них покорения и авангардом победоносной армии. Личность эмиров ограждена от опасности множеством невольников, которых они содержат при себе. Невольники эти называются Хазкелис; они пользуются доверием своих повелителей и довольно сильною властью, все составляют наследственное достояние своих господ, принадлежат к особому классу в государстве и вступают в брак только между собою.

Девятнадцатого числа, мы достигли Баккара, крепости, в 15 милях от Хирпура, [102] построенной на кремнистой скале посреди Инда. Против нее на одном берегу, стоит город Рори, а на другом, Саккар. Нельзя было ожидать, чтоб эмир позволил нам посетить этот оплот его границы, а потому я и не настаивал в просьбе, которая, как я мог заметить, была для него не совсем приятна, Но проходя мимо этого места, мы успели хорошо осмотреть его как с берега, так и с реки. Остров имеет овальную форму в 800 ярдов в длину; он почти весь занят укреплениями, более походящими на европейские постройки, чем на все прочие индийские укрепления на берегах Инда. Эта крепость имеет прекрасный вид: почти все башни ее осенены большими деревьями; высокие финиковые деревья своими плакучими листьями покрывают мечети и укрепления. Вблизи этого острова есть еще несколько других небольших островов, из которых на одном стоит гробница Хаджи Хизра, мегоммеданского святого, под куполом, придающим еще более красоты картине. Мимо Баккара Инд течет двумя [103] рукавами, в 400 ярдов ширины каждый; воды его шумно ударяются о прибрежные скалы. Во время разлития, плавание по этой части реки опасно, не смотря на все искусство и смелость баккарских судовщиков. Город Рори стоит против Баккара на кремнистой скале в 40 футов вышиной; некоторые из домов, вообще очень высоких, столько выдаются над водою, что жители могут черпать ее из своих окон; дорога, высеченная в скале, и спускающаяся к самой реке, дает возможность другим жителям запасаться этим необходимым для человека предметом, не рискуя жизнью. Противоположный, саккарский берег Инда не так крут, как тот, на котором построен Рори. Священные останки волос Магоммеда, хранящиеся в золотом ковчеге, привлекают магоммеданских богомольцев в Баккар, несмотря на то, что почти все жители Индусы.

Вечером, после нашего приезда сюда, мы имели любопытное свидание по берегу Инда с хирпурским визирем, по приказанию Мир [104] Рустам Хана провожавшим нас до этого места и заботившимся о доставлении нам судов. Попросив позволения явиться к нам частным образом, он объявил, что его государь поручил ему предложить нам священный союз дружбы с британским правительством на всех тех условиях, которые оно само назначит. Потом он вычислил всех соседних государей, которые одолжены были своим существованием такому же союзу: правителя Даудпутрасов, радуала Джайзальмира, раджу Баканира и других и заключил свои слова торжественную речью, в которой привел предсказание астрологов о совершенном покорении страны Англичанами, предсказание, которое неминуемо исполнится тогда, как Англичане спросят, почему начальники Харпура не явились к ним с клятвою верности, в чем он сам и Мир Рустам Хан были вполне уверены. Я напрасно старался отстранить печальные предсказания министра и объявил, что, не получив письменного уверения со стороны эмира, скрепленного его печатью, я не [105] считал себя в праве вмешиваться в такое важное дело, как договор между двумя государствами. К этому я прибавил, что извещу свое правительство о таковом желании эмира, в полной уверенности, что и оно с радостью примет весть о подобном друге. По-видимому, это доставило большое удовольствие дипломату: он просил меня не забывать того, что между нами происходило, и взял с меня обещание писать к нему по отъезде, чтоб таким образом поливать древо дружбы для конечного достижения этой цели, — «потому что и звезды, и небо знаменуют счастье Англии».

Это было не единственное замечательное происшествие, случившееся с нами в Беккаре: нас посетил еще важный афганский сановник, ездивший послом от Шах Махмуда, настоящего начальника гератского, к генерал-губернатору Индии; теперь он возвращался по дороге чрез Синд и Мекран, ибо неспокойное состояние Кабула препятствовало ему следовать обыкновенною дорогою. Это был один [106] из красивейших туземцев, какого мне случалось только встречать: его длинная борода опускалась до самого пояса; он был в восторге от Калькутты и ее диковинок и усвоил себе некоторые из наших обычаев. Он всю дорогу ехал на английском седле; но когда узнал, что оно было сделано частью из свиной кожи, то просил меня принять его, говоря, что не осмелится ввести подобную вещь в свое отечество и не может более употреблять ее. Я учтиво отказался от этого предложения и крайне сожалел, что пред ним проговорились об этом материале седла, ибо, как ни нравились ему наши обычаи, он не мог употреблять его в своем отечестве. Пред отъездом он просил меня подарить ему мою английскую щетку, что я и сделал с удовольствием; но уж при этом случае не нашел нужным говорить ему, что вместо кожи он будет иметь щетку нечистого животного. Он был в восторге от этого подарка и в замену предложил мне свой паланкин. [107]

Мне было очень неприятно, что я некоторым образом послужил причиною горя этого Афгана, ибо мы узнали, что Такки Шах, синдский мехмандар наш, как сеид и ревностный Магоммеданин, упрекнули его в нечистоте и объяснил составные части седла. Такки Шах, сын Мир Измаил Шаха, персидского происхождения, был умный, ученый и чрезвычайно вежливый человек, и потому мы искренно сожалели, что лишились такого приятного товарища. Он оставил нас в Баккаре, отправившись править шикарпурскою областью во время отсутствия своего брата, тамошнего науаба. Характер его был странно искажен ханжеством и суеверием: недоверчивый и беспредрассудный почти во всем, он вполне верил самым нелепым чудесам Исламизма. Между различными преданиями он рассказывал мне, что в то время, как Изидисы отрубили голову Имаму Гузейну, какой-то христианин стал упрекать их в смерти пророка; когда же один из злодеев кинулся на него самого, то он, схватив голову Имама, [108] приставил ее к своей груди и она произнесла священные слова: «Нет Бога кроме одного Бога, а Магоммед пророк его»! и этим совершенно обезоружила магоммеданского Иуду.

Во время моего пребывания в Баккаре, я посетил развалины Алора, бывшего, как говорят, столицею сильного государства, которым управлял Долоро Ре, и из остататков которого явились Рори, Баккар и Саккар. Государство это простиралось от океана до Кашмира и от Кандагара да Каноджа; оно было разделено на четыре большие наместничества. Диу, в Каттиваре, по преданию именуется одним из его приморских портов. В седьмом веке христианской эры оно пало пред магоммеданским оружием, когда полководец багдадского калифа, Магоммед Бен Кассим, по словам персидских хроник, ходил на Индию за сокровищами для сераля своего государя.

Подробную историю Алора можно найти в Чачьнаме, персидской истории Синда, [109] почитаемой достоверною, и так названной по имени брамина Дар бин Чача, правителя Алора. Развалины этого города видны и теперь, вдоль утесистых гор, в 4 милях на юго-восток от Баккара; в настоящее время там стоит бедная хижина, окруженная несколькими разрушенными гробницами. Из всех памятников, напоминающих величие древнего города, уцелел только низкий трехъарочный мост, построенный из кирпича и камня, и называемый Банд Алор или Арор. Он перекинут чрез долину, составлявшую во времена минувшие русло индского рукава, воды которого орошали здешнюю пустыню и, пройдя Омеркот и Лакпят, вливались в море; во время больших наводнений они и теперь текут по этой логовине.

Описание сражения, после которого был взят Алор и в котором погибли жизнь и царство Долора Ре, объясняет некоторым образом нравы того времени. Брамин этот явился на битву со множеством слонов, из которых [110] на одном сидел сам с двумя женщинами удивительной красоты, подававшими ему вино и бетель. Магоммедане, не будучи в состоянии противостоять слонам, сошли с поля, чтобы запастись горючими веществами и, наполнив свои трубки (Из этого можно заключить, что в том веке уже курили, по всем вероятностям, банг или пеньку, ибо табак был не известен до открытия Америки. Считаю нужным сказать, что слово гука, переведенное выше трубка, кажется, означает также и гранаты. Это сведение сообщено мне лордом Манстером. Его светлость уже несколько лет занимается исследованиями о военном искусстве восточных народов и уже открыл много весьма любопытного, что, как можно надеяться , скоро явится в свет) и возвратившись, начали их бросать в слонов и тем обратили испуганных животных в беспорядочное бегство. Раджа пал среди общего смятения; а две девственные дочери его, прекрасные как утро, были отправлены в Багдад для украшения гарема наместника пророка. Повесть этих двух пленниц стоит рассказа: по приезде в священный город, они объявили, что по полководец Калифата, упоенный торжеством победы, обесчестил их; калиф тотчас же отправил ему смертный приговор. Невинного Мазульманина заживо зашили в сырую шкуру и с берегов Инда отправили в Аравию. Когда кости [111] его были выставлены в серале, дочери Дар бин Чача добровольно сознались в своем ложном показании, прибавив к этому, что они готовы умереть, ибо успели отмстить за убиение отца своего. Их волочили до смерти по улицам Багдада.

Мы привели предание о славе царства алорского под управлением браминов в седьмом столетии нашей эры: по историческим памятникам, мне кажется, можно почесть его за одно и то же с царством Мазикана, которое Александр нашел под управлением браминов, как самое богатое и населенное в Индии. На этом же месте великий завоеватель построил крепость, потому что оно удобно было для обуздания соседних племен. Здесь также десятью веками позднее, Магоммед Бен Кассим победил браминов, когда-то бунтовавших против Македонян. Благоденствие алорского царства в эту последнюю эпоху подтверждает вероятность его древнего величия, Баккар есть древний Мансура (Аин [112] Акбари). Предполагают также, что это Мишагар; но такая догадка, мне кажется, не основательна. Второй Арриан, в своем Перипле, называет этот город «столицею Синда, в которую товары доставлялись с кораблей вверх по реке из Барбарика, гавани, лежавшей в среднем рукаве Инда». Кажется, не обращено было внимания на то, что Минагар совершенно соответствует Татте, чему служит доказательством следующее обстоятельство: Джараджийские Раджпуты в Катче, ведущие свой род из Татты, не иначе называют этот город, как Са-Минагаром; очевидно, что Минагар есть сокращеніе этого слова. Тожество Татты с Минагаром, по моему мнению, несомненно, хотя автор Перипла нигде не упоминает о Паттале. Ритчель, может быть, есть гавань Барбарике. Историки Александра ничего не говорят о названии страны Мазикана, а упоминают только об имени ее правителя. Положение Ларханы на противном берегу Инда определено с точностью как государство Оксикана, славившееся плодородием; отсюда [113] Александр отправил своих престарелых воинов чрез страну Арчоти и чрез Дранги в Карманию, т. е. в Керман. Большая дорога, идущая на запад, отдаляется от Лорханы, переходит Боланским ущельем чрез Келатския горы и ведет в Керман. Новейшие жители берегов Инда не сохранили никакого предания о походе Македонян, которое могло бы пояснить предмет столь интересный для образованных народов. [114]

ГЛАВА IV.

СТРАНА БАУАЛ ХАНА.

Мая 21-го, мы отплыли из Баккара, переменив свои ладьи на суда другого рода, называемые зограками и неупотребляемыми в Нижнем Синде. Зограки имеют продолговатую форму, скругленную сзади и спереди; строятся они из дерева тали, бревна которого сколачиваются не гвоздями, а железными скобками, что делается с необыкновенною отчетливостью. Некоторые из этих судов имеют больше 80 футов длинны и 20 ширины; они имеют плоское дно и на-ходу гораздо быстрее дунди, несмотря на то, что несут только по одной мачте. Описание судов, служивших Александру для перевоза кавалерии, заставляет меня думать, что то были зограки, которые действительно хорошо к этому приспособлены. Арриан говорит, что они были округлены и прибавляет, что не потерпели никакого вреда [115] по выходе из Гидаспа, между тем как длинные ладьи разбились. Особенная постройка их, вероятно, произошла в следствие применения к таким же сильным быстринам, какие встречены были Македонянами при слиянии Асесина с Гидаспом.

Жители обоих берегов Инда с большим любопытством стекались со всех сторон, чтоб видеть нас. Один из толпы просил нас остановиться и дать посмотреть на себя, говоря, что в этих странах никогда не бывало белого лица, и что за хороший прием, нам сделанный, мы должны были показывать себя; а в заключение прибавил, что он видел Шаха Шуджу, бывшего государя кабульского, но Англичан никогда не видал.

Нужно ли говорить, сколько удовольствия доставил вид наш, как ему, так и всей толпе, в которой он, по-видимому, был краснобаем. «Бисмилах»! (во имя Бога!) было общим восклицанием при нашем появлении нас беспрестанно величали государями и правителями. [116] Любопытство женщин было еще больше. Все они носят серьги огромных размеров, со вделанною в них, или только привешенною бирюзой, ибо камень этот чрезвычайно дешев в соседстве Хоразана. Говоря о женщинах, я должен упомянуть о Сиадианнах или Бибиссах, ведущих свое происхождение от Магоммеда; они всегда носят покрывало, или, лучше сказать, длинные белые платья, закрывающие их совершенно, и имеющие отверстия, обшитые сеткой, только против глаз и рта. Все они нищенствуют и чрезвычайно надоедают своими неотвязчивыми мольбами; несколько таких женщин (они всегда ходят толпами), видя меня непреклонным к просьбе, немедленно предъявили свидетельство о бедности, данное им от гробницы Лал Шах База в Сехуане. Отец Манрик, путешествовавший несколько столетий тому назад по Инду, жалуется на слабых красавиц, осаждавших его на пути. В настоящее время одни только наряды публичных женщин, встречаемых в каждом значительном городке этой [117] страны, могут еще дать выгодное понятие о богатстве Синда; слушать любовные песни этих вакханок — вот любимое, если не единственное, удовольствие жителей. Все они удивительно хороши собою и исполнены такого одушевления в своих плясках, какое совершенно не известно танцовщицам Индостана.

Три дня спустя после нашего отъезда из Баккара, мы были в виду гор Катч Гондава, отстоящих миль на сто от правого берега Инда; самая высокая вершина их называется Гендари. Тут мы вступили в область, населенную разными племенами Белучей, с давнего времени занимающихся грабежом и пиратством; однако же разбойничий дух их теперь отчасти подавлен возрастающею силою хирпурских правителей; нам они не сделали никаких обид и препятствий и даже многие дружелюбно посетили нас. Образ их приветствия, впрочем, почти общеупотребительный у всех Белучей, покажется довольно странным: при встрече они берут друг друга за руку, один [118] касается правым плечом о грудь другого, потом левым и оба сопровождают это словами: «Добро пожаловать»! с полудюжиною фраз, подобных следующим: «Счастлив ли ты? Хорошо ли идут дела? Все ли у тебя здоровы, большие и малые, дети и лошади? Добро пожаловать»!

Чрез несколько дней мы оставили позади себя Белучей и синдские владения, и вечером, 26 числа, бросили якорь в 30 милях к северу от Сабзалкота, пограничного города между Ханом Даудпутрасов и синдскими эмирами. Плавание наше было необыкновенно быстро, ибо ветер дул попутный и при том мы нередко следовали меньшими рукавами Инда, чтобы избегнуть быстроты течения в главном русле, и прошли сто двадцать миль в шесть дней вверх по реке. Здесь Мир Нассир Хан, сын главного хирпурского эмира, оказывавший нам во все продолжение нашего путешествия услуги, сделал нам прощальный обед. После общего, щедрого угощения всех [119] наших людей, суда наши наполнились собравшимся народом и на них стало также тесно, как в овчарных загонах. Я написал прощальные письма к обоим эмирам и к их главным министрам, кроме ответов разным другим лицам; ибо можно было подумать, что мания корреспонденции овладела всеми сановниками этой страны, так что я получал не менее шести писем в день. Послания эти были исполнены метафор и натянутых выражений, относившихся до нашего здоровья безопасности, сверх того, множеством общих мест о выгоде дружбы и о том, что письма вполовину заменяют свидания. Между Европою и Азией нет различия, более резкого, как различия в переписке: житель Востока обыкновенно поручает секретарю свои письменные сочинения, только приказывая ему, чтоб письмо было дружеского, поздравительного, или другого какого-либо содержания, и потом уже прикладывает свою печать, очень часто и не прочитав его. Если случится, что печать не ясно оттиснется, то почти нет [120] возможности узнать имени корреспондента, ибо в письме он никогда не называет себя. В моем послании к правителям Хирпура я писал, что, благодаря их дружбе; и милости, мы без всяких несчастий, с беспримерною быстротой, совершили свое плавание против течения великого Инда, и при этом почел не лишним прибавит, собственно для сведения гайдрабадского эмира, что Инд судоходен и имеет воды в избытке от самого океана. Я оставил Синд с весьма невыгодным понятием о характере и политике этого последнего правителя; но нам не следует судить его по европейскому мерилу: он, без сомнения, имел достаточные причины противиться нашему путешествию водою. С хирпурскими друзьями нашими я расстался с сожалением, потому что был вполне доволен их добродушием и гостеприимством; мне даже стоило много труда, чтоб получить позволение наградить наших наемников. Наш мехмандар Янаят Хан Гори говорил, что этому-то именно вознаграждению ему и было приказано воспрепятствовать, [121] потому что единственным желанием его государя было угодить британскому правительству. Этот человек во многом уступал сеиду, нашему предыдущему товарищу; но если он стоял ниже его в знании и рассудительности, то превышал откровенностью и честностью, что конечно важнее.

Здесь мы с сожалением отпустили синдийский конвой, сопровождавший нас от самых устьев Инда. Начальники и солдаты, его составлявшие, казалось, привязались к нам и охотно принимали участие во всех наших прогулках как пешком, так и на лошадях; при нашем отъезде они приводили нас до самого уреза воды, громко изъявляя свою благодарность за нашу доброту и молясь о нашем благоденствии и счастливом путешествии. Их было двадцать четыре человека, половина Белучей и половина Джокиасов, горного племени близь Карачи. Многого мы для них не сделали, чтоб заслужить такую благодарность; ибо дали им в награду только по месячному [122] окладу т. е. по восьми рупий на брата, чтоб они могли возвратиться на родину, отстоявшую на 350 миль. Некоторые из них просили позволения сопровождать нас до Лагора; но я вежливо отклонил их предложение и на том же самом основании, на каком они были наняты в Синде, взял в услужение туземцев того края, в который мы теперь вступали. Люди эти стреляли для нас дичь и были всегда готовы исполнять наши желания; все они отличались честностью, и мы не утратили ни одной безделицы в продолжение всего нашего путешествия в чуждой нам стране под прикрытием людей, которых ничто с нами не связывало.

Туземцы соседних областей и высшее сословие народа в Синде имеют странное понятие о действии рыбной пищи на человека. Они думают, что она ослабляет умственные способности и часто в оправдание чьего-либо невежества говорят: «Он ест одну только рыбу». Низший класс в Синде питается [123] единственно рыбой и рисом. Предрассудок, о котором я говорю, ведется, должно быть, исстари: здесь рассказывают, что какой-то из деллийских императоров спросил одного чужестранца, прибывшего к его двору: из какой он области? и когда тот отвечал: из Татты, государь отвернулся при таком ответе. Чужеземец вспомнил глупое предубеждение против своего отечества и тотчас же прибавил: «Я не ем рыбы». Нельзя сказать, до какой степени рыбная пища может вредить умственным способностям Синдийцев, но множество ребятишек, которыми кишат берега Инда, доказывает ее видимое влияние на усиление народонаселения. Неопрятность есть самый большой недостаток, в котором Европеец может упрекнуть Синдийцев. По правилам веры они всегда носят темную, цветную одежду, но ни сколько не обращают внимания на предписания пророка о частых омовениях. Мне кажется, что люди прежде, нежели могут почувствовать потребность чистоты и опрятности, должны иметь обеспеченное состояние. Перемена [124] в покрое одежды возвестила нам перемену области. Со времени нашего отъезда из Баккара мы встречали множество Афганов и Кабульцев: сапоги, ими употребляемые, делаются из разноцветной кожи, нередко сшитой полосами наподобие тигровой шкуры, что казалось довольно странным на ногах какого-нибудь бородатого старика.

Вечером, 27 числа, мы выехали из Синда и, поднявшись на несколько миль вверх по реке, были встречены Голам Кадир Ханом, наубом Бауал Хана, правителя Даудпутрасов, во владения которого мы теперь вступили. Этот важный сановник, невысокий, круглобрюхий старичок с счастливой физиономией, был выслан к нам для поздравления с счастливым прибытием. Вместе с этим он привез нам радостное известие о том, что целая флотилия, состоящая из пятнадцати судов, была в готовности, чтоб перевезти нас чрез даудпутраскую область, и что кроме того Хан снарядил особую ладью, [125] собственно для нас назначенную. Он также привез кошелек с сотнею рупий и имел приказание ежедневно отпускать нам такую же сумму; но я отказался от этого подарка, сказав, что в стране, где, благодаря гостеприимству ее государя, все потребности и роскошь жизни нам были доставлены, мы не имели никакой надобности в деньгах. Мы скоро сошлись с нашими новыми хозяевами и вечером, снявшись с якоря, отплыли к пограничной деревне, в которой и остановились. Множество Дуадоутрасов пришли смотреть на нас: они наружностью много отличаются от Синдийцев и носят круглые чалмы из плотно свитого холста.

Тридцатого Мая, флотилия наша, состоявшая из 15 ладей, вышла из Инда при Миттанкоте, где он принимает совокупные воды рек Панджаба и где он, как будто для того, чтобы напомнить нам все свое величие, шире, нежели в других местах на всем пространстве своего течения: тут он имеет 2000 ярдов [126] от одного берега до другого. Простившись с его струями, мы вошли в Панджаб или Асесин Греков. Александр плавал вниз по этой реке до Инда; однако же Синдийцы всегда указывают на Кабул, как на поприще его подвигов: там, говорят они, Перс Сикандер совершил много достопамятных дел. На востоке, так же как и на западе, были времена мрака и невежества, затмившие истину и заманившие поэтическими вымыслами одно из самых достовернейших событий древней истории, т. е. плавание Александра по Инду. Миттан, небольшой городок, стоит на расстоянии одной мили от Инда; я полагаю, что он построен на месте одного из городов греческих, ибо выгоды его положения не могли не обратить на себя внимания македонского завоевателя.

В Нижнем Синде пастушеские племена живут в камышовых домах и переселяются с одного места на другое. В областях верхней части реки жители обитают в жилищах, возвышенных на восемь, или на десять [127] футов над поверхностью земли для избежания сырости и насекомых, от нее разводя. Эти жилища также строятся из камыша: в них входят по лестнице. Они представляют небольшие, довольно красивые хижины, принадлежащие кочующим племенам, посещающим берега Инда до поры его разлития. Геродот говорит, что Египтяне спали в башенках во время полноводья Нила. Прибрежные жители Инда имеют странное понятие о влиянии этой реки на климат страны: они думают, что она причиняет постоянный ветер, и потому всегда стараются селиться на ее берегах для избежания палящих жаров Синда. Отец истории то же самое говорит о Ниле, и потому странно, что подобное же мнение существует между Синдийцами. Я готов допустить, что огромная масса проточной воды может освежать берега реки; говорят, что жар усиливается по мере удаления от Инда.

Достигнув Утча, где соединенные воды Сатледжа и Беаса, принимающие здесь название [128] Гарры, впадают в Ченаб или Асесин, мы поплыли по этой последней реке. Название Панджнад (Пятиречье), неизвестное туземцам, теряется в имени главного рукава. Любопытно, что и Арриан упоминает об этом. «Асесин», говорит он, «сохраняет свое название до тех пор, пока не впадает в Инд, приняв в себя предварительно три другие реки». Сатледж или Гидасп не упоминается у историков Александра. Ченаб и Гарра, слившись в один поток, представляют величественную реку, берега которой свободны от тамарисковых кустарников, повсюду видимых на Инде, и усеяны бесчисленным множеством хижин, в особенности по мере приближения к Инду: богатство пастбищ привлекает сюда пастушеские племена.

Мы прибыли в Утч ранее, чем нас ожидали, и это обстоятельство едва не повлекло за собою худых последствий. Войска Бауал Хана, стаявшие лагерем на берегу реки, приняли нашу многочисленную флотилию по [129] причине тумана за армию Сейков, угрожавших в то время нападением, и открыли пальбу из пушек и ружей. Передовое судно немедленно бросило якорь; скоро открыли ошибку, и последовавшие за этим сожаления и оправдания много позабавили нас: я думал, что извинениям не будет конца.

Утч построен на плодородной равнине, в 4 милях от Ченаба, и осенен превосходными деревьями. Он состоит из трех отдельных городов, лежащих в нескольких сотнях ярдов один от другого; каждый из этих отделов был когда-то окружен кирпичными стенами, теперь совершенно разрушенными. Число жителей простирается до 20.000 человек. Узкие улицы защищены от солнца растянутыми над ними циновками; во всем виден упадок. Нас поместили в саду посреди прекрасных цветов и плодовитых деревьев, что было весьма приятно после духоты и тесноты на наших судах. В то время, как мы готовились отправиться в дорогу для [130] представления к Хану, находившемуся в Дирауале, в степи, мы были удивлены появлением гонца, который объявил нам, что государь его сам приехал в Утч из-за шестидесяти миль, чтоб избавить нас от труда ехать к нему и этим показать свое уважение к британскому правительству. Гонец привез нам оленя, убитого Ханом, который просил нас принять его вместе с сорока сосудами шербета , таким же числом банок с вареньем и сухими плодами и кошелек с 200 рупий для раздачи в виде милостыни для ознаменования нашего приезда.

Утром, 3 Июня, мы посетили Бауал Хана, остановившегося в большом доме, на расстоянии одной мили от города: он выслал к нам конвой регулярного войска, с лошадьми, паланкинами и экипажами, из коих один заслуживает описания: он составлял нечто в род кресла с балдахином из красной ткани , на длинных жердях, в которые впрягались две лошади , одна спереди, [131] другая сзади. Это одна из самых неудобных махин, какую только можно себе представить: лошади с затруднением поворачиваются с нею и, как кажется, не слишком ее жалуют. Прибыв в ханское жилище, мы проехали мимо шестисотенного отряда войск, одетых в красные, голубые, белые и желтые мундиры, а при вступлении во двор были отсалютованы залпом из восьмидесяти пушек. При всех входах стояли начальники и офицеры. Хан сидел в открытом дворе, устланном коврами; при нем находилось не более десяти человек.

Когда мы вошли, он встал, обнял нас и начал расспрашивать о Эльфинстоне, который, как он говорил, положил основание истинной и тесной дружбе между его семейством и британским правительством.

Бауал Хан очень хорош собою: это человек лет тридцати, несколько важный с виду, но всегда приветливый и приятный в обращении. Во все время аудиенции он держал [132] в руках четки и, разговаривая с нами, перебирал на них зерна. Он много распространялся о чести, которой был удостоен Ранджит Синг подарками от великобританского короля; но ни разу не проговорился в своей неприязни к нему, хотя всем известно, что он очень далек от дружбы к Магарадже. Казалось, Хан, вопреки большей части владельцев этих стран, избегал политических предметов. Он показывал нам свои ружья, объяснял, каким образом он стреляет оленей, любимую дичь свою, и, наконец, выразил сильное желание, чтоб мы посетили его резиденцию в пустыне. Мы рассталась с ним очарованные его добротой и откровенностью. Вечером Хан прислал нам прочитать письма, которые Эльфинстон писал к его деду: он гордится ими и тщательно сохраняет их в государственном архиве. Что касается собственно до меня, то я чувствовал не меньше удовольствия при мысли, что в столь отдаленном углу Индии имя Англичан произносится с таким уважением, и что там [133] достойно умели оценить возвышенный характер этого знаменитого человека, положившего начало такому уважению.

Во время нашего пребывания в Утче нас посетили некоторые из главнейших купцов бауалпурских, приехавших с Ханом. Их сведения и обширность круга их путешествий удивили меня. Почти все они бывали в Кабуле, Балке и Бухаре, некоторые даже в Астрахани, и так хорошо были знакомы с этими городами, как будто бы они находились в Индии. Они говорили мне, что встречали русских купцов в Бухаре, и что эти последите никогда не ездят на запад далее этого города. Они также уверяли меня, что между лежащие страны совершенно безопасны и что Дост Магоммед кабульский, равно и Узбеки, поощряют торговые сношения. Купцы эти почти все Индусы, характер коих необыкновенно хорошо приспособлен к заботливому и трудному призванью купца, торгующего в чуждом ему государстве. Некоторые из них жиды и сохраняют, [134] также как и во всех странах, отличительный отпечаток своей нации (Этот разговор с бауалпурскими купцами побудил меня решиться в последствии на путешествие в Среднюю Азию).

В Утче мы прожили целую неделю. Это древний город, славящийся во всех соседних государствах гробницами двух святых из Бухары и из Багдада. Горианские императоры, изгнав индусских раджей из Утча, отдали все прилегающие к нему земли благочестивым Магоммеданам. Упомянутые гробницы двух святых очень красивы и много уважаются народом; древность их восходит почти за пять веков до нашего времени; далее этого периода предание ничего не говорит нам об истории Утча. Потомки этих святых и до ныне пользуются властью как духовною, так и светскою; но они, вместо того, чтобы употреблять ее в помощь бедным и нуждающимся жителям, расточают свои богатства на охоту, на содержание лошадей и собак только для своего собственного [135] удовольствия. Насколько лет тому назад полые воды Ченаба снесли одну половину главной гробницы вместе с частью города; жители хотя и приписывают убыль воды чудодейственной помощи святого, однако же и поныне еще не воздали ему должной благодарности возобновлением памятника. Утч, также как и Татта, построен на глинистой возвышенности, образовавшейся, как кажется, из остатков разрушенных домов. Ченаб размыл часть этого холма: обнаружившийся разрез подтверждает эту догадку.

Пятого Июня, Бауал Хан заплатил нам визит. Он непременно желал прийти к нам и прислал большую палатку, которую мы раскинули перед нашим садом и в ней приняли его. Пробыв с нами около часу, он много расспрашивал о европейских мануфактурах и, будучи сам любителем механики, показывал нам пистонное ружье, сделанное под его руководством по европейскому образцу и действительно приносящее честь [136] ремесленнику, который сделал также необходимые для этого пистоны и гремучее серебро. При этом свидании Бауал Хан благодарил нас за поднесенные ему подарки, состоявшие из пары пистолетов, карманных часов и некоторых других вещей. Он прибыл к нам в открытых носилках, до которых мы проводили его при отъезде. Свита его состояла почти из тысячи . человек; я видел , что он раздавал деньги, проходя в народе. После этого посещения наш мехмандар доставил к нам в подарок от Хана пару лошадей в богатой сбруе, украшенной эмалью и серебром, сокола, шали и подносы бауадпурских фабрик, из коих некоторые были чрезвычайно богаты. Ко всему этому прибавлен был кошелек с 2000 рупий и кроме того 200 рупий для раздачи нашим служителям. В заключение всего мехмандар передал мне ружье и возвысил цену его следующими словами: «Хан убил много ланей этим ружьем и просит тебя принять его на память того, что Бауал Хан друг твой». [137]

Вечером мы имели прощальное свидание с Бауал Ханом. Я подарил ему красивое ружье и непритворно высказал, что долго буду помнить его радушие и гостеприимство. Обняв нас при прощании, он убедительно просил писать к нему и приказывать все, что только он в состоянии сд?лать. Придворные и народ были также приветливы к нам, как и государь их.

На другой день, утром, мы выехали из Утча и расположились лагерем при слиянии Ченаба с Гаррою, или с соединившимися потомками Беаса и Сатледжа.

Страна вокруг Утча плоская и чрезвычайно плодородная; между городом и рекою видно множество признаков наводнения. Пыль здесь нестерпимая, но к вечеру атмосфера всегда прочищается, и мы насколько раз любовались солнцем, во всем блеске заходившим за Солиманскими горами, поднимающимися по ту сторону Инда, в восьмидесяти милях расстоянием они казались невысокими: между ними не было [138] видно ни одной значительной вершины. Они, несколько пониже широты Утча, принимают направление параллельное Инду. На другой день по отъезде из Утча в Мултан мы потеряли их из виду.

Утром, 7 числа, мы прошли устье Сатледжа и, продолжая путь по Ченабу, доплыли в 8 часов вечера до границ государства Бауал Хана. Ченаб тихо сливается с Сатледжем и остается также широк после этого слияния, как и до оного. Воды их можно различить по цвету на насколько миль ниже соединения: воды Ченаба красноваты, а Сатледж бесцветен. На некоторое расстояние первая из этих рек течет около правого, а вторая около левого берега: их соприкосновение резко обозначается. Свойство почвы, по которой проходит Ченаб, без сомнения, дает этот цвет его воде и это обстоятельство хорошо известно туземцам, которые часто говорят о красной воде. из древних же писателей никто не упоминает об этом обстоятельстве. Страна между [139] Утчем и Ченабом никогда не затопляется. Несколько покинутых каналов могло бы еще и теперь служить для проведения воды из Ченаба в Инде, если бы только они были вычещены. Эти-то каналы, кажется, и объясняют, почему майор Реннель предполагал соединение этих двух рек несколькими милями выше, нежели оно действительно существует, что и было принято всеми пока географическая ошибка не была исправлена Эльфинстоном во время его экспедиции в Кабул.

Перед вступлением во владения Сейков мы расстались с нашим мехмандаром Голам Кадир Ханом. Этот человек был чрезвычайно сведущ во всем, что только можно было ожидать от его знания. он всегда возил с собою четыре или пять исторических сочинений, между коими находилась Чачнема или история Синда, упомянутая выше, одна или две медицинские книги и несколько томов стихотворений. При последнем нашем свидании он умолял меня сообщить ему тайну магии, ибо [140] вполне был уверен, что я обладаю ею. Я доказывал ему, что он ошибался. «Но», возразил он, «почему же именно с тех пор, как я нахожусь с вами, постоянно дует попутный ветер, и вы в пять дней совершили такое плавание, которое обыкновенно требует двадцати, и при том в такое время года, когда в продолжении целых месяцев во всей этой стране не бывает ни малейшего движения воздуха»? Я отвечал ему, что это было просто счастье Англичан. Науаб этим не довольствовался и, видя мое совершенное невежества в колдовстве, под секретом объявил, что он сам занимается волшебством и магией; потом довольно рассудительно прибавил, что хотя сам он и не питает большого доверия к своим собственным заклинаниям; однако же, замечая, что другие имеют высокое мнение о его сведениях, считает неприличным говорить об этом. Он просил дать ему каких-нибудь лекарств для предохранения его от ожирения; но отверг советы и о большем движении и об [141] употреблении уксуса как несообразные с его вкусам и привычкам. Что за странное существо человек! В Синде, все важные сановники стараются растолстеть, чтоб поддержать свое достоинство, а в нескольких милях от этой страны мученик тучности считается несчастным.

Между Бауал Ханом и Сейками не существует большой дружбы, и потому мне стоило немалого труда уговорить нашего мехмандара дозволить нам отправиться на лодках его повелителя в сейкский лагерь, находившийся в 6 милях. «Сейки враги моего государя», сказал он мне, «и потому ни одна из наших ладей не должна переходить за их границу». Но когда я поручился ему за безопасный возврат судов, — он согласился.

После нескольких часов плавания, мы прибыли ночью к условленному месту; солдатские огни, блиставшие в темноте, усиливали в нас желание соединиться с нашими новыми друзьями. Лагерь отряда, присланного из Лагора, уже [142] несколько времени стоял здесь в ожидании нашего прибытия. При выходе на берег, мы были приняты сердаром Лена Сингом, который с большою пышностью выехал к нам на встречу на слоне, в сопровождении многочисленной свиты. Одетый в богатую одежду он имел изумрудное ожерелье и браслеты, украшенные алмазами, и держал в одной руке лук, а в другой два письма, писанные по-персидски и завернутые в шелковых мешочках. От имени Магараджи Ранджит Синга он поздравил нас с приездом и объявил, что этот государь уполномочил его сказать нам, сколь глубоко он сознает честь, которую ему оказывал английский король, и удостоверить, что войска его уже давно стоят на границе, готовые идти для наказания синдийских варваров, замедливших наше путешествие. За этим он вручила мне письмо, назначавшее его нашим мехмандаром, вместе с двумя другими офицерами, и в то же время, по обычаю Сейков, подарил мне лук. По окончании этой церемонии сердар и [143] сопровождавшие его сановники положили к ногам моим мешки с деньгами, заключавшие 1400 рупий, и за этим удалились.

Первая встреча с новым народом всегда представляет много любопытного: мы вполне испытали это.

Сейки народ крепкий и высокий ростом. Небольшая плоская чалма, которая очень идет к ним, составляет самую замечательную часть их одежды. Волосы они носят длинные, а ног от колена до ступни не покрывают.

По удалении Лена Синга и его свиты, конвой регулярного войска, его сопровождавший, разместился неподалеку от нас, готовый на все наши приказания, и расставил часовых вокруг наших палаток. Для нас было совершенно новостью слышать команду, отдаваемую на французском языке.

Едва настал день, как верноподданные Магараджи изъявили сильное желание посмотреть лошадей, которых мы везли, и потому я [144] приказал высадить их на берег. Удивление Сейков было чрезвычайно. «Это не лошади, а маленькие слоны»! говорили они. Гривы и хвосты этих животных, казалось, нравились им по сходству с волосами тибетской коровы; серую с яблоками масть они считали необыкновенно красивою. Я не без затруднения отвечал на многочисленные вопросы об наших лошадях, ибо Сейки думали, что подарок английского короля непременно должен быть чем-то необыкновенным во всех отношениях; они удивились еще более, когда увидали подковы, так, что стали просить у меня позволения отвезти одну из них в Лагор, ибо нашли, что она весила сто рупий, или столько же, сколько четыре туземные подковы. Редкость эта действительно была отправлена с нарочным, вместе с самым верным описанием каждой лошади, для представления Ранджит Сингу. После увидим, как высоко была оценена отправленная редкость, и с какою важностью было провозглашено, что при виде ее молодой месяц побледнел от зависти!  [145]

Ничто не было забыто, что только могло относиться к нашим удобствам и удовольствием; ибо Сейки, даже посреди своего удивления и восторга, были к нам чрезвычайно внимательны. Наш мехмандар говорил нам, что он получил самые строгие предписания касательно нашего приема и должен был в точности с ними соображаться. Я представляю перевод этих предписаний, чтоб показать, с каким радушием мы были приняты во владениях Ранджит Синга.

Копия с письма или предписания Магараджи его офицерам.

«Да будет ведомо Деуану Аджудиа Парсаду, господину кавалеру Вентура и великому и мудрому, сердару Лена Сингу и Лалла Сауан Маллу субадару Мултана, что по прибытии г. Борнса на границу вы немедленно должны приступить к удовлетворению всех его нужд, отправив предварительно в г. Джалалпур 200 человек пехоты и конницы под начальством Тадж Синга, дабы они были готовы служить [146] ему почетным конвоем, и в то же время объявите в окрестностях о цели вашего прибытия. Как скоро г. Борнс появится, вы пошлете на встречу к нему слона с серебряною гудою под надзором Деуана, который доложит ему, что это животное прислано собственно для него и попросит воссесть на него, что вполне соответствует великой дружбе между обоими государствами.

Когда г. Борнс сядет на слона, сердар Лена Синг и Сауан Малл приблизятся для свидания с ним на двух других слонах, окажут ему все возможные знаки почета внимания, многократно поздравят его с благополучным прибытием после столь долгого и трудного путешествия, и в то же время раздадут бедным 225 рупий. Потом вы поднесете ему богатый лук, вручите по 11 венецианских червонцев, укажите путешественнику место для отдохновения и поднесете ему 1.100 рупий и 50 банок варенья. После этого вы озаботитесь доставкой следующих предметов: [147] травы, зернового хлеба, солода, молока, яиц, живности, баранов (думбас), творога, овощей, плодов, розанов, пряностей, водоемных сосудов, постелей и всего необходимого. Не упускайте ничего из виду и ничем не пренебрегайте. При вашем посещении г. Борнса выстройте пехоту и кавалерию в две линии, отдайте ему честь и расставьте часовых по его указанию.

Когда прибудете в Шуджаабад, салютуйте ему из одиннадцати орудий, доставьте все нужное, как сказано выше, и поднесите 1000 рупий вместе с вареньем и плодами и исполняйте каждое его желание. Если г. Борнс пожелает осмотреть укрепления Шуджаабада , то вы должны сопровождать его и показать ему все без малейшего препятствия, так, чтоб об этом даже и разговору не было».

В Мултан вы вступите с большим почетом и раскинете его палатки в любом саду, на который г. Борнс сам укажет вам — будет ли это в саду Газури, Беги, Шаш [148] Махла, или Хаз уа Ам, или в каком другом. Потом поднесите ему кошелек с 2.500 рупиями и 100 банок варенья и отсалютуйте из одиннадцати пушек с крепостных верков. Поздравив его с приездом, вы спросите, не угодно ли ему будет остановиться после долгого путешествия на пять, или на шесть дней в Мултане и в таком случае поступайте уже совершенно по его желанию. Если он захочет посетить крепость, вы все трое в нее проводите его без малейшего препятствия и озаботитесь удалить Негангов и других полоумных людей.

К отъезду из Мултана вы навьючите 100 верблюдов припасами для продовольствия г. Борнса со свитого вплоть до Лагора, а субадар Сауан Малл лично проводит его до первой станции и, откланявшись ему, возвратится в лагерь г. кавалера Бентура. Сардар Лена Синг и Деуал Аджудия Парсад и Фатег Синг Рамгарри, в сопровождении двух рот пехоты и копейщиков, составят свиту г. Борнса и проводят его небольшими [149] переходами в Лагор, извещая ежедневно о его приближении. В Дехра Сиадуалла кардар поднесет ему 1.100 рупий с обычным количеством варенья. В заключение всем вам предписывается везде и во всяком случае помнить великую дружбу, существующую между обоими государствами».

Пышность и блеск всегда преобладают на Востоке в делах подобного рода; но в настоящем случае Магараджа не только показал во всем щедрость, но даже дозволил нам осмотреть оплоты своего государства, что могут достойно оценить только те, которые знают по опыту сильную недоверчивость большей части правителей Индии. Сопровождавшие нас сейкские сердары также были чрезвычайно откровенны, и это тем более замечательно, что Магараджа не мог не понимать, что мы, избрав путь вверх по Инду, столь редко посещаемый , имели в виду , согласно см духом нашей страны, собрание новых сведений о странах, при нем лежащих.