БЛАРАМБЕРГ И. Ф.

ВОСПОМИНАНИЯ

1841 год

Прежде чем перейти к воспоминаниям 1841 — 1856 гг., я считаю целесообразным сначала окинуть взором край, где судьба уготовила мне провести 15 лет моей жизни, и рассказать о его жителях. Я описываю землю и людей такими, какими их видел тогда. С тех пор там многое изменилось, однако границы края остались прежними. Населяют его все те же народности. Сильно изменилось лишь административное деление.

Оренбургский край лежит между 67° и 84° восточной долготы, 44° и 56° северной широты и занимает площадь в 26400 географических миль, т. е. он почти в три раза больше Франции.

Огромная площадь этого района и разнообразие почвенного покрова, естественно, влияют на климат и возделывание сельскохозяйственных культур на его границах, где жара и холод одинаково сильны. На крайнем юге вызревает замечательный виноград, в то время как на крайнем севере не могут расти огурцы.

Среднюю часть этого района пересекают Уральские горы, которые тянутся от Ледовитого океана почти до Аральского моря и имеют множество ответвлений. В центре губернаторства эти горы покрыты густым лесом и хранят в своих недрах золото, драгоценные камни и особенно в большом количестве железо и медь. Восточная часть этого района, наоборот, представляет собой необозримые волнообразные степи, которые переходят на юге в песчаную и солончаковую пустыню, простирающуюся до Аральского моря и Яксарта (Древнее название Сырдарьи).

Оренбургская губерния известна своим плодородием. Особенно плодородна ее западная часть, где собирают богатые урожаи пшеницы, ржи и овса; однако здесь еще мало хороших дорог, что затрудняет доставку хлеба в пункты отправления, т. е. к Волге и Каме.

Большинство рек, орошающих эту губернию, берут начало в Уральских горах и их отрогах. Во время весеннего разлива многие из них пригодны для сплава леса и проводки барок, [207] и только одна, Белая, после ее слияния с Уфой судоходна все лето. Так как Белая является притоком Камы, которая течет вдоль северо-западной границы губернии и впадает в Волгу, все богатства уральских рудников (за исключением золота), особенно изделия многочисленных чугуноплавильных, железоделательных и медеплавильных заводов, перевозятся весной по воде большими караванами во внутренние районы России до Нижнего Новгорода и даже Петербурга.

Оренбургский край населен различными народностями, отличающимися между собой как по происхождению, так и по языку и религии. В Оренбургской губернии живут русские, башкиры, мещеряки, тептяри, черемисы, вотяки, чуваши, мордва, татары, калмыки и кочевые киргизы. Зауральские киргизы кочуют между рекой Уралом, Устюртом, Аральским морем, Яксартом и на востоке до Сарысу и гор Улутау, где начинаются пастбища сибирских киргизов. Ниже следует краткое описание быта всех этих народностей.

Оренбургские казаки, первоначально состоявшие из крестьян-переселенцев, беглых крепостных, отставных солдат и т. д., поселились вдоль правого берега Урала и в прилегающих районах. В 1736 г. они получили статус оренбургских иррегулярных войск, куда вошли также разные люди из Уфы, Самары и других городов. С основанием города Оренбурга в 1743 г. началось заселение Оренбургской пограничной линии вдоль реки Урал. Вниз от Оренбурга эта линия тянулась вдоль правого берега реки, тогда еще называемой Яиком, до Гурьева и Каспийского моря, а вверх — до реки Уи и сибирской границы; общая ее длина достигала 1780 верст. Эта линия была создана для того, чтобы защитить расположенные по эту сторону реки Урал районы от разбойничьих набегов тогда еще совсем диких и не покоренных киргизов. Вдоль пограничной линии было воздвигнуто множество крепостей. На протяжении многих лет здесь селился разный народ, и постепенно население увеличилось настолько, что при новом административном делении по указу от 12 декабря 1840 г. оренбургских казаков уже насчитывалось 150 120 душ обоего пола, из которых 22 609 несли действительную военную службу. Из них было сформировано десять полков, по 870 человек в каждом, и конно-артиллерийская бригада, состоявшая из трех батарей. Все население было подразделено на два района (округа), а каждый район — на пять полковых округов; на каждый из этих полковых округов приходилось 2500 оседлых семей. Каждый полковой округ делится на 3 — 10 станиц в зависимости от местности и населения. Всего в 1840 г. насчитывалось 67 станиц, населенных оренбургскими казаками. Впоследствии их стало еще больше.

Уральские казаки, населяющие правый берег упомянутой реки от города Илецка до ее впадения в Каспийское [208] море, поселились там еще в XVI столетии, а может быть, даже раньше; это были переселенцы с Дона, Волги, беглые крепостные и другой люд. Здесь они вели вольный образ жизни, занимались преимущественно рыболовством или даже разбоем и грабежом. Позднее они были подчинены русским правительством, несмотря на то что часто бунтовали. Знаменитый мятеж Пугачева в 70-х годах XVIII столетия начался на Яике (реке Урал). Со времени его подавления уральские казаки отличаются своей преданностью, и теперь (1846 г.) подразделены на 12 полков, два из которых населяют станицы Сакмару и Илецк. Оба эти полка не имеют пая в богатых рыбных промыслах на реке Урал и лишь несут службу вдоль Уральской линии, защищая от нападений разбойничающих киргизов. Другие десять полков считаются состоящими на службе, но несут ее не в прямом смысле, а выделяют по требованию правительства необходимое число вооруженных верховых казаков как для регулярной армии, так и для пополнения частей, расположенных вдоль Уральской линии от города Уральска до Каспийского моря. Все они проходят службу не в порядке очередности, а нанимаются за деньги. Как только правительство издает приказ призвать на действительную службу определенное количество полков или сотен, сразу же производится расчет, сколько следует выделить вооруженных верховых людей, состоящих на службе, затем собираются деньги, чтобы нанять последних с условием, что обмундирование и оружие они покупают за свой счет.

Обычай уральских казаков наниматься на службу имеет, с одной стороны, следующие преимущества: 1) каждый казак, идущий на службу, получает средства, чтобы надлежащим образом одеться, вооружиться и купить коня; 2) он может оставить деньги своей семье, чтобы во время его отсутствия она не страдала от нужды; 3) тот, кто имеет свое дело, не обязательно должен его бросать. С другой стороны, обычай этот имеет тот недостаток, что состоятельные казаки всегда могут отказаться от военной службы и тем самым отвыкают от нее.

В 1846 г. насчитывалось 10 тыс. состоящих на службе казаков. Они находятся под командованием атамана, резиденцией которого является город Уральск, и управляются особой военной канцелярией, во главе которой стоит атаман; последний подчиняется военному губернатору Оренбурга. Уральские казаки административно подразделены на девять районов, называемых здесь дистанциями. Население составляло тогда 63 273 души обоего пола (В 1874 г. была введена новая организационная структура уральских казаков: их разделили в военном отношении на три отдела — Уральский, Калмыковский и Гурьевский. — Примеч. авт.). [209]

О знаменитых рыбных промыслах вдоль реки Урал и способе лова рыбы речь пойдет ниже.

Башкиры рассеяны почти по всем округам Оренбургской губернии. Они населяют также восточные округа Вятской губернии, южные — Пермской губернии, а также северную часть земель уральских казаков. Время их поселения в Оренбургской губернии, коренными жителями которой их считают, выяснить невозможно, так же как ничего определенного нельзя сказать об их происхождении. Среди этого народа распространены два предания. Согласно первому, они происходят от бурят (монгольское племя), согласно другому — от ногайских татар; азиатские соседи считают их потомками финского племени и называют истяками. По внешнему облику и обычаям они занимают среднее положение между татарскими и финскими племенами. Внешность мужчин не безобразна: они круглолицые, глаза карие, даже серые, у них обычные нос и рот, большие уши и жидкая борода. Женщины в большинстве своем некрасивы и имеют темный, отливающий медью цвет кожи.

Все башкиры исповедуют мусульманскую религию и в своей массе богобоязненны; однако они не имеют правильного понятия о догмах, что следует отнести за счет их весьма несовершенного воспитания. Сейчас они почти утратили воинственный дух, которым отличались раньше, когда находились в постоянной вражде с соседями, особенно со своими смертельными врагами — киргизами; однако до настоящего времени они сохранили свою ловкость и осторожность, столь необходимые на военной службе. Обладая легковерным характером, они хитры и мстительны, но все же кротки и послушны своему начальству и выполняют все его приказы.

Часть башкир ведет оседлый образ жизни и занимается земледелием, другая часть только осенью и зимой перебирается в свои бедные, грязные жилища, в которых чаще всего нет крыши. С мая до 15 сентября они кочуют в окрестностях своих деревень и по горам в радиусе 5 — 30 верст, занимаются скотоводством и пчеловодством и вынуждены, так сказать, заниматься земледелием. В последнее время земледелием стали заниматься и постоянно кочующие башкиры, так как они увидели в этом выгоду для себя. Кто не жил среди них, тот не может понять, что они не с максимальной выгодой для себя используют великолепный, плодородный и жирный чернозем, который при некотором усилии и без удобрений мог бы давать прекрасные урожаи. Они довольствуются плохой пищей, которой бы не удовлетворился ни один русский крестьянин. Например, они часто питаются одним только курутом — овечьим сыром. Их тесные избы, плохо отапливаемые чувалом (что-то вроде камина из плетеных ивовых прутьев, обмазанного толстым слоем глины), неопрятны, лишены всякого [210] комфорта, который окружает русского крестьянина. Сами они носят грязное белье, часто просто лохмотья. Вот картина жизни башкирской семьи зимой. Однако такая, по нашим понятиям, трудная жизнь для них не тягостна. Если они не голодны, не мерзнут и не страдают от болезней, а у скота, о котором они мало заботятся, есть скудный корм, то они счастливы и довольны. Разумеется, некоторые из них живут лучше. Это зажиточные семьи. Они проводят зиму в своих деревнях, занимаются работой по дереву, в которой очень искусны; возят железную и медную руду к плавильным печам или каменную соль из копей Илецкой Защиты (южнее Оренбурга), зерно или бочки с водкой на чугунолитейные, железоделательные и медеплавильные заводы или в отдаленные районы.

Женщины (башкиры редко имеют больше двух жен) прилежнее, чем мужчины, занимаются зимой изготовлением пряжи и домашней работой. С началом весны башкиры покидают деревню со скотом и домашним скарбом; остается лишь множество гусей да пара собак со сторожем. Они снимают и прячут где-нибудь даже двери и оконные переплеты. Все население перекочевывает на пышные пастбища, в соседние долины и в горы. И здесь башкир предается сладостному безделью: пьет свое вкусное и питательное кобылье молоко (кумыс), участвует в скачках, ходит в гости, ибо башкиры не только очень гостеприимны, но и сами любят, чтобы их хорошо принимали. Так он проводит лето, принимая этот отдых как вознаграждение за зимние лишения.

В 1848 г. насчитывалось 227006 мужчин и 215797 женщин — всего 442 803 души, из которых 4897 жили среди уральских казаков. В 1848 г. башкиры вместе с мещеряками были разделены на 17 кантонов. Население четырех из них, расположенных недалеко от Оренбургской пограничной линии, принуждалось к военной службе, в то время как башкиры и мещеряки остальных кантонов вместо несения службы ежегодно платили короне по 3 серебряных рубля каждый. Военнообязанными считались лица в возрасте от 17 до 45 лет. В 1847 г. на службе состояло 16 тыс. человек, уволенных было 68626. Все башкиры находятся под началом военного губернатора, который живет в Оренбурге. Кантоны имеют управляющих, а отдельные юрты (деревни) — старшин.

Мещеряки. Ни причины, ни время заселения этим племенем Оренбургской губернии неизвестны; мы знаем лишь, что в XIV в. и даже еще позднее они жили в нижнем течении Оки рядом с мордвой и чувашами. При переселении в Башкирию они арендовали земли у башкир, но поскольку во время частых мятежей последних в XVIII столетии они оставались верными правительству, их освободили от арендной платы. Корона передала им арендованную землю в собственность. Этим и объясняется, что мещеряки рассеяны группами [211] по всей Башкирии и живут в основном в районах Челябы, Троицка, Верхнеуральской, Стерлитамака, Уфы, Мензелинска, Белебея и Бугуруслана.

По внешнему виду они похожи на казанских татар. По обычаям и особенностям характера они ближе к башкирам, но более образованны и крепки в вере. Их образ жизни также схож с башкирским, но, так как мещеряки гораздо раньше башкир оставили кочевой образ жизни, они зажиточнее и больше занимаются земледелием. В быту они чище, их жилища удобнее, и они лучше заботятся о скоте. В 1848 г. их насчитывалось 43683 мужчины и 41375 женщин — всего 85 058 душ.

Тептяри. Башкиры именуют так переселенцев татарского происхождения. Сначала тептяри арендовали у башкир землю, но позднее она стала их собственностью; это была награда за помощь, которую они оказали правительству при подавлении мятежных башкир. Сегодня тептяри живут небольшими группами по всей Оренбургской губернии, за исключением Челябинского округа, а также частично в Вятской и Пермской губерниях и образуют особую ветвь вместе с бобылями, также переселенцами, но финского происхождения, принявшими язык и религию татар. Они также платят правительству в год 3 рубля серебром с души и выставляют рекрутов. Среди них живет много черемисов и вотяков, которые частично являются еще язычниками и занимаются преимущественно охотой на пушных зверей. Тептяри занимаются земледелием, скотоводством и пчеловодством. Однако по уровню хозяйства они отстают от русского крестьянина.

Тептяри, так же как и бобыли, живут частично в обособленных деревнях, частично с башкирами; их число в Оренбургской губернии составило в 1846 г. 218 тыс., среди них 111 616 мужского пола.

Чуваши, которые населяют эту губернию, похожи на русских крестьян как по внешнему облику, так и по образу жизни. Однако они более медлительны и не выделяются умственными способностями; они хорошие работники, но упрямы и недоверчивы. В быту они неопрятны. Их закопченные избы, возвышающиеся над землей на 6 футов, имеют маленькие двери и крохотные оконные проемы, которые часто вместо стекол затягиваются пузырями. Часть закопченной комнаты занимают большая печь и плита, а также татарские нары, которые служат кроватями. Во дворе на высоких сваях размещают кладовые для зерна и продуктов, служащие им летним помещением. Основное занятие чувашей — земледелие, немногим больше нравится охота на пушных и других зверей. Среди них мало зажиточных. Они не религиозны, не соблюдают поста, а некоторые являются тайными идолопоклонниками. [212]

Татары живут большей частью в западных районах Оренбургской губернии. Много их и среди оренбургских и уральских казаков. Среди нерусского населения Уральского края татары — самый красивый тип людей. Они большей частью среднего роста, у них длинное, худощавое лицо, тонкий нос, маленький рот и маленькие, живые, чаще всего темные глаза, темно-каштановые и иногда черные волосы. Они хорошо сложены, горды и честно держат свое слово, рассудительны, скромны, не ленивы, но любят покой, наконец, они жадны и завистливы. Их жены отличаются скорее крепким телосложением, чем красотой, однако встречаются и красивые девушки.

В быту они, как правило, очень опрятны. Их жилище состоит из двух изб, одна из которых является жилой, а другая, часто хорошо обставленная, предназначена для гостей. Здесь хозяин в свободное время предается сладостному безделью, сидит или лежит на широких диванах, накрытых коврами и мягкими подушками. Свой двор он обычно не застраивает конюшнями и сараями, он открыт и содержится в чистоте.

Татары твердо придерживаются ислама и имеют о его догматах познания большие, чем их верующие соседи. Детей они воспитывают строго в своей вере. Что касается ведения сельского хозяйства, то они отстают в этом от русского крестьянина. Занимаются они главным образом земледелием, однако многие предпочитают торговлю, к которой имеют большую склонность. Занимаются они и торговлей лошадьми, но часто и конокрадством.

Мордва. Из всех народностей, населяющих Оренбургскую губернию, они больше всего похожи на русских крестьян как по обычаям, так и по ведению сельского хозяйства и скотоводства. Однако они менее опрятны и не так набожны. Их основные качества — прилежание и честность, но вместе с тем и некоторая неуклюжесть во всех делах. По численности это не очень большой народ; они распылены по губернии, проживая частично в обособленных деревнях, частично вместе с русскими.

Калмыки, живущие в губернии, причисляются к оренбургским и уральским казакам. Мало кто из них ведет оседлую жизнь; большинство еще кочует с 15 мая по 15 сентября вблизи деревень и станиц. Кроме службы они занимаются земледелием и скотоводством, предпочитая последнее.

Они большие знатоки иррегулярной кавалерийской службы, ловки, проворны, проницательны, отличаются осторожностью и четкостью выполнения приказов; они общительны и мягки, обладают живым характером, услужливы, верны и очень преданны тем, кто стремится завоевать их расположение. [213]

Некоторые замечания о положении жителей Оренбургской губернии.

Эти обширные земли отличаются друг от друга климатическими условиями, рельефом поверхности и плодородием почв. Это разнообразие оказывает значительное влияние на жителей и их благосостояние. Жители северных районов (округов) губернии — Мензелинска, Бирска, Уфы, части Бугульмы, Троицка и Челябы, — обладающих изобилием плодородных почв и лесов, имеют то преимущество, что могут сбывать свою сельскохозяйственную продукцию на Каме и Волге, а также на многочисленных чугуноплавильных, железоделательных и медеплавильных заводах. Кроме того, тамошние реки и множество озер выгодны для рыболовства, а в лесах водится много дичи.

Что касается средней зоны, в которую входят районы Стерлитамака, Бугуруслана, Белебея и другая часть Бугульмы, то и здесь плодородные земли дают богатые урожаи. Однако лесов тут меньше, а поскольку сбыт продуктов сельского хозяйства затруднен из-за плохих дорог, население не так зажиточно, как в северной зоне. Степные районы южной зоны (Бузулук и Оренбург) представляют собой обширные волнообразные равнины, перерезанные холмами. Здесь собирают богатые урожаи зерновых, а также бахчевых культур — арбузов; кроме того, широкие степи уральских казаков очень выгодны для скотоводства. Казаки, как уже упоминалось выше, занимаются рыбной ловлей в Урале и Каспийском море.

Зерно, выращиваемое в этих районах, находит сбыт на берегах реки Сакмары, откуда его доставляют «а Волгу. Покупает зерно и корона для содержания дислоцированных здесь войск. Наконец, зерно, особенно муку, обменивают на овец и лошадей киргизы. Поэтому все жители этого района состоятельны, особенно уральские казаки. Оренбургские казаки также обменивают свое зерно и муку вдоль линии на овец, лошадей и изделия киргизского ремесла, например на войлок, верблюжью шерсть, мех степных лисиц и т. д. Башкиры и другие племена беднее, чем русские крестьяне, потому что они, несмотря на плодородие почв, не так трудолюбивы, как последние; башкиры также непривычны к оседлой жизни. Со временем их положение должно значительно улучшиться, так как правительство делает все, чтобы поднять среди этих мусульманских племен сельское хозяйство и промышленность.

В начале 1848 г. население 12 районов (округов) Оренбургской губернии (за исключением земель, которые занимали оренбургские и уральские казаки) составляло 1706837 душ, из которых 864 388 были мужского и 842 449 — женского пола. [214]

Площадь Оренбургской губернии была равна 282 551 квадратной версте (включая район расселения оренбургских казаков вдоль правого берега реки Урал).

Пространство между старой и новой линией 36 565 квадратных верст

Район расселения уральских казаков 57 680 » »

Степь Внутренней (Букеевской) орды 56896 » »

Земли в Пермской и Вятской губерниях 8630 »

Всего 442322 квадратные версты

Примечание. Теперь эти земли разделены на три губернии, а именно:

Уфа 1 297 577 жителей.

Оренбург

(включая оренбургских и уральских казаков) 840 704 »

Самара 1 743 422 »

Всего 3 881703 жителей

(По последним сообщениям [1870 г.] Центрального статистического комитета министерства внутренних дел.)

Степные районы

Необъятные степи, простирающиеся по ту сторону реки Урал до Каспийского моря, Аральского моря и Яксарта, а также те, которые находятся между рекой Урал и Волгой, населены киргизской ордой, которая делится на племена и множество мелких племенных единиц. С незапамятных времен киргизы ведут кочевую жизнь и занимаются в основном скотоводством. Каждое такое племя и его ветви имеют свои летние и зимние пастбища. Зиму они проводят большей частью в южных степных районах, между песчаных холмов Каракумов, в густом камыше вдоль рек Сырдарья и Куандарья, а также в Больших и Малых Барсуках (также песчаных холмах). Весной вся степь приходит в движение. Племена и их ветви со стадами, маленькими и большими юртами (джуламейками и кибитками), которые разбираются и навьючиваются на верблюдов, женщинами, детьми и домашним скарбом медленно, упорядоченными дневными переходами кочуют на север, ближе и ближе к Оренбургской и Сибирской линиям (границам). Каждая племенная группа имеет свои определенные пастбища, которые меняет по мере стравливания скотом.

Из-за обладания этими пастбищами раньше, да еще и теперь, возникали ссоры и даже кровная вражда, которая [215] называется у киргизов барантой. С наступлением осени, все снова возвращаются на юг, на зимние пастбища, за исключением племенных групп, которые косят на зиму сено для скота вдоль линии, вблизи которой зимуют.

Степи оренбургских киргизов или малых кочующих племен делятся на две части. Киргизы, которые кочуют между Уралом и Волгой, называются Внутренней (Букеевской) ордой. Свое теперешнее местожительство они избрали лишь в 1801 г., когда сын хана киргизской орды Нурали-Султан Букей, чтобы избежать постоянных распрей (баранты) по ту сторону Урала, перешел тогда с позволения императора Павла Урал с 5 тыс. кибиток и 22 775 душами, а также с 2 млн. голов скота. Внутренняя орда во главе с султаном находилась под верховным надзором оренбургского военного губернатора, а после смерти хана Джангир-Букея она перешла в ведение министерства внутренних дел.

К 40-м годам нынешнего столетия население Букеевской орды увеличилось до 80 тыс. человек обоего пола. По тогдашним статистическим данным, у них насчитывалось 65 тыс. верблюдов, 300 тыс. лошадей, 200 тыс. голов крупного рогатого скота и 1500 тыс. овец. Количество юрт выросло до 20 тыс.

Населяемая ими степь между рекой Уралом и Волгой охватывает площадь приблизительно в 57 тыс. квадратных верст, из которых 36 тыс. занимают пастбища, более или менее пригодные для кочевки; остальные 21 тыс. квадратных верст составляют песчаные холмы, солончаки или соляные болота (хаки).

Через степи с северо-северо-запада на северо-северо-восток протекают две реки — Большой и Малый Узень, — которые впадают в Камыш-Самарские озера; длина последних составляет 40, ширина — 70 верст; берега густо заросли камышом. Вдоль берегов обоих Узеней имеется около 40 тыс. десятин лугов и пастбищ. Букеевская степь занимает территорию в 7 млн. десятин, т. е. по 550 десятин на каждую юрту (кибитку) или по 3 3/10 десятины на каждую голову скота. Если же учитывать только пастбища — без песчаных земель и песчаных холмов, между которыми часто имеются хорошие выгоны, то на каждую юрту приходится по 435 десятин, а на каждую голову скота — около 3 десятин.

Посреди этого степного пространства тянутся песчаные холмы, которые носят название Рын-пески. Раньше тут жил покойный хан Джангир-Букей, а теперь располагается нынешняя администрация. Всего здесь 50 домов; в них проживают русские и армянские купцы, занимающиеся меновой торговлей с киргизами.

Несмотря на то что до смерти хана Джангира Внутренняя орда не платила правительству налога, она ежегодно [216] поставляла 350 тыс. голов скота, который киргизы обменивали у русских купцов на товары или золото.

Район по ту сторону реки Урал, населяемый кочевыми киргизами Малой (Оренбургской) орды, простирается в ширину от параллели Ново-Петровского укрепления на полуострове Мангышлак до Оренбургской линии вдоль реки Уй, от 44° до 54 1/2° северной широты на 1 тыс. верст. В длину он достигает 1,5 тыс. верст — от предгорий Тюб-Карагана до гор Улутау, т. е. от 67°40' до 84° (от Феррского меридиана). Территория, населяемая этой ордой, составляет 850 тыс. кв. вёрст, или 17 347 геогр. кв. миль, что почти в три раза превышает по площади Европейскую Турцию (6500 геогр. кв. миль), более чем в три раза — Итальянское королевство с Римом (5376 геогр. кв. миль) или Великобританию с Ирландией (5732 геогр. кв. мили).

Эта степь пересечена с севера на юг ответвлением Уральского хребта, а именно Мугоджарскими горами, которые тянутся до Устюрта — плато, находящегося на 640 футов над уровнем Каспийского моря и обрывающегося крутыми склонами, называемыми Чинк, в сторону степи, а также в Каспийское и Аральское моря. Самая высокая вершина Мугоджарских гор называется Айрук. Она поднимается примерно на 1000 футов над уровнем моря, а боковые ответвления этих невысоких гор теряются в степи на востоке и западе. Степь то совсем ровная, то волнообразная, с бесконечно длинными, мало понижающимися склонами. Лес растет лишь на небольших участках, а именно в северной части степи. Например, лесные массивы Аман-Карагай (между рекой Тобол и озером Убаган-Денгиз), Джабык-Карагай (между старой и новой линиями), Наурзум-Карагай (в 180 верстах севернее Оренбургского укрепления), на реке Тургай и другие менее значительные. В средней и южной частях степи леса вообще нет, и, чем южнее, тем меньше лугов и травянистых почв, которые постепенно переходят в солончаки, соляные болота (хаки) и пески (кум). Степных рек много, но они несудоходны. Маленькие речки являются в основном притоками более крупных. Последние, исключая Илек, впадающий в Урал, теряются в озерах или песке и камыше; даже главная река, Эмба, не достигает Каспийского моря, а теряется в густом, высоком камыше, который покрывает северное побережье вышеупомянутого моря. Другие летом почти совсем пересыхают или образуют маленькие, очень богатые рыбой озера, редко связанные друг с другом. Весной, во время таяния снега, они вздуваются и становятся непроходимыми, но высокая вода держится недолго.

С приходом весны киргизы выжигают в степи некоторые районы, чтобы уничтожить прошлогоднюю густую и жесткую траву и очистить таким образом площадь для молодой [217] поросли. Такой степной пожар представляет собой, особенно ночью, величественное зрелище. Для распространения пожара в нужном направлении используют постоянный ветер, и степь горит до тех пор, пока огонь имеет пищу. Так как при здешнем континентальном климате переход от зимы к весне резкий, степь сразу же покрывается густой, пышной растительностью, особенно ковылем (Stipa pennata), нитевидной острой травой; там, где растет эта трава, почва пригодна для хлебопашества. Неповторимый, нарядный вид придают степи миллионы тюльпанов и другие полевые цветы. Это великолепное зрелище. Свежий, прохладный степной воздух напоен их ароматом. Однако часто уже в июне раскаленное солнце выжигает траву, и она сохраняет свою свежесть лишь в долинах рек или вокруг озер. Поскольку степной климат подвержен большим колебаниям, летом жара достигает в степи 35° по Реомюру и более, в то время как зимой термометр показывает до 35° ниже нуля. Если снег в степи неглубокий, то скот киргизов, пасущийся круглый год на свободе, достает себе скудную пищу из-под снега, разгребая его копытами; естественно, зимой скот сильно тощает. Если, однако, к несчастью, наступит оттепель, а затем снова ударит мороз и образуется корка льда, а овцы, крупный рогатый скот и даже лошади не в состоянии пробить ее, тогда для кочевых киргизов наступает страшное бедствие, так как от голода и изнурения погибают тысячи овец и другой скот. Кроме того, зимой следует опасаться и сильных снежных бурь, называемых здесь буранами, которые иногда длятся трое суток. Пасущийся на свободе скот, застигнутый бураном, большей частью погибает, так как овцы, крупный рогатый скот и лошади мчатся как бешеные по степи, гонимые бурей, до тех пор, пока не падают замертво или не срываются в ущелья, где погибают под снегом. Из-за таких бедствий киргизы иногда теряли в течение одной зимы десятки и сотни тысяч овец и другого скота.

Что касается населения, то в Зауральской степи в 1847г. насчитывалось приблизительно 100 тыс. юрт, и если, как обычно, считать пять душ на одну юрту, то Малая орда насчитывала 500 тыс. душ обоего пола. С 1837 г. правительство стало облагать киргизов небольшим налогом за ту защиту, которую оно им оказывает, а именно по 1 1/2 серебряных рубля или по овце с юрты. Этот налог со временем был распространен на все племена Малой орды. Уже в 1846 г. он принес 100 тыс. рублей дохода и с тех пор значительно приумножился. Налог платят и те киргизы, которые летом переходят линию, чтобы наняться в работники к уральским и оренбургским казакам. За выдачу письменного разрешения они платят 15 копеек серебром, что уже в 1847 г. принесло короне 15 тыс. серебряных рублей. [218]

Это поверхностное описание Киргизской степи может дать о ней некоторое представление. В ходе моих дальнейших поездок в степь будут приведены другие подробности об этом интересном районе.

----------------

Теперь снова вернемся к моим воспоминаниям.

Сразу же по приезде в Оренбург, 18 января 1841 г., я представился нашему начальнику штаба генералу Рокассовскому, которого не видел восемь лет. Он был настолько любезен, что заранее отдал распоряжение снять для меня дом из шести комнат, кухни, конюшни и кладовой. В доме, к сожалению, совсем не было мебели, и я потом приобретал ее постепенно, не без труда, так что первое время я был вынужден жить как на биваке. Оренбург был тогда (и еще теперь является) настоящим военным городом; в нем располагались все власти, и так как большая часть жителей этого края состояла из казаков или башкир, несущих военную службу, то здесь было полным-полно офицеров всех чинов — настоящий парад мундиров. Линейная пехота, пешая и конная казачья артиллерия, оренбургские и уральские казаки, башкиры и киргизы — все они были представлены здесь. В Оренбурге находилось и много гвардейских офицеров из Петербурга, которые служили под началом военного губернатора генерал-адъютанта Перовского, собравшего возле себя блестящий круг образованных военных и гражданских чиновников, так что жизнь протекала тут очень интересно и отдаленность от столицы не ощущалась.

Сам город, большей частью деревянный и одноэтажный, насчитывал тогда с тремя предместьями 18 тыс. жителей (в 1871 г. уже около 33 тыс.). Городские стены служили местом общественного гулянья. Улицы, за исключением одной, были немощёные, но, так как почва состояла из твердого песка, в дождливую погоду грязи было мало. Тогда отсутствовали фиакры или извозчики, и каждый был вынужден держать собственный экипаж и лошадей.

Тем не менее жизнь была тогда там очень дешевой, хотя жители сетовали на то, что со времени Хивинской экспедиции 1839/40 г. подорожали все продукты и поднялись в цене дома. В первые годы моего пребывания в Оренбурге за воз сена платили от 1 рубля 40 копеек до 2 рублей ассигнациями (от 40 до 60 копеек серебром), за мешок овса весом 5 1/2 пудов — от 3 до 3 1/2 рубля ассигнациями (75 — 100 копеек серебром), фунт говядины стоил 2 1/2 — 3 копейки серебром, баранины — 1 — 1 1/2 копейки серебром, пара рябчиков — 9 — 12 копеек серебром, фунт хлеба 3/4 копейки серебром, причем жители совсем не ели ржаного хлеба, а только хороший пшеничный хлеб, называемый здесь калачом. Горничная [219] получала 2 рубля, повар — 4 — 5 рублей и кучер — 5 — 6 рублей серебром ежемесячно. За дом из шести-семи комнат, конюшни, амбара, прачечной, ванной, ледника и кладовой я платил в год 600 рублей ассигнациями, или 170 рублей серебром, а когда я позже переехал в больший дом с маленьким садом, я платил 720 рублей ассигнациями, или свыше 200 серебряных рублей ежегодно. Однако с тех пор, как и везде, стоимость продуктов питания, а также цены на жилье утроились и учетверились.

В центре города находится большой каменный рынок с многочисленными лавками как для здешних купцов и мелких лавочников, так и для бухарских и хивинских, которые ежегодно приводили большие караваны. Сам город расположен на высоком, правом берегу Урала в степи; на левом, низменном берегу реки находится небольшой лесок, в котором растут береза, ива и ольха и который почти каждую весну затопляется разлившимся Уралом; летом он служит жителям местом гулянья и отдыха.

В полутора верстах к югу от города, на левом берегу Урала, находится большой меновой двор, огромный параллелограмм из камня, с двумя входами (на юг и север), внутри которого помещаются сотни маленьких каменных лавок. В просторном дворе стоит большая греческая церковь, а также дома для таможенников и надзирателей. Поскольку здесь ежегодно меняют у киргизов тысячи овец, в меновом дворе сооружено из дерева несколько низких вместительных загонов треугольной формы с открытым основанием и узким проходом в вершине, чтобы выпускать овец по одной и тем самым определять их число. В западной части города, в. степи, находится большой караван-сарай предназначенный для башкир, с роскошной мечетью и с высоким изящным минаретом, выложенным снаружи белыми изразцами, которые выглядят очень красиво. Недалеко от караван-сарая расположен большой госпиталь с пристройками, а также большой тенистый сад, принадлежащий военному губернатору; к нему из города ведет ивовая аллея, большинство деревьев на которой засохли от жары и песчаной почвы.

Так как все рода войск были представлены их начальниками, большей частью генералами, я нанес им свои служебные визиты; затем я посетил генерала фон Генца, начальника пограничной комиссии, т. е. Киргизского управления, затем доктора Карла фон Розенбергера и фон Даля ⁶⁵, своих старых знакомых. С тремя последними я преимущественно и общался. Как упоминалось выше, жизнь в Оренбурге была тогда очень оживленной. В зимние месяцы обычно в течение недели собирались каждый вечер в одном определенном, доме. Здесь обменивались новостями, музицировали, молодежь танцевала, пожилые господа и дамы играли в карты. [220]

Поскольку генерал находился еще в Петербурге, я использовал свое свободное время для того, чтобы привести в порядок материалы о Персии и переписать их первую часть набело. Вечера я большей частью проводил у генерала Генца, у Розенбергера и Даля, где устраивались литературные вечера, а не карточные игры.

На улицах лежал еще глубокий и плотный снег, и здесь я в первый раз пережил несколько снежных бурь (буранов), которые неистовствуют в этих степных краях. Случалось, что люди, шедшие пешком из предместья в крепость (расстояние в 150 саженей), сбивались в такую снежную бурю с дороги, не видя далее десяти шагов, и замерзали. Мне рассказывали о страшном холоде и глубоком снеге в степи во время Хивинской экспедиции зимой 1839/40 г.; о лишениях, которые вытерпел русский солдат; о том, как от изнеможения пали тысячи верблюдов, а войска из-за глубокого снега не могли продвигаться вперед, потому что не хватало транспортных средств. Только русский солдат в состоянии выдержать такие бедствия и мороз в 30° и более. Несмотря на то что экспедиция закончилась неудачей, она все же возымела полезное действие: хивинский хан освободил всех русских пленных и доставил их на русскую границу. Кроме того, он направил в Петербург посланника с целью убедить наше правительство в своем дружественном расположении и дать заверения в том, что в будущем он больше не станет брать русских в плен; он желал также наладить торговые связи. Одновременно отправил в Петербург посольство эмир бухарский. Оба посольства были милостиво приняты и получили богатые подарки. В качестве ответного шага предполагалось послать в Бухару и Хиву русских представителей. В Хиву был послан капитан Генерального штаба Никифоров, а в Бухару — подполковник Бутенев от горного корпуса. Никифоров и Бутенев должны были сопровождать бухарских и хивинских посланников из Петербурга в Оренбург и оттуда в Хиву и Бухару ⁶⁶.

19 марта 1841 г. в Оренбург вернулся генерал-адъютант Перовский. Так как этот замечательный человек и командир сыграл в моей жизни большую роль, я хотел бы здесь привести некоторые подробности его богатой событиями жизни. Василий Алексеевич Перовский, получивший впоследствии графский титул, рано поступил на военную службу. Будучи молодым офицером, он при вступлении французов в Москву в 1812 г. был предательским образом пленен, вынужден был пешком двигаться во Францию, по дороге отморозил руки, так что пришлось отнять сустав одного пальца (позже он был заменен золотым (Он носил на этом пальце золотой наперсток)). После освободительной войны он [221] стал первым адъютантом великого князя Николая (позднее его величества императора Николая), который с тех пор оказывал ему большое доверие и благоволил к нему. Во время русско-турецкой войны 1828 — 1829 гг. он принимал участие в осаде Анапы, затем некоторое время руководил осадой Варны и получил ранение в грудь, которое сделало невозможным его дальнейшее участие в этой войне.

После восшествия на престол императора Николая он был возведен в чин генерал-адъютанта, а когда в Оренбурге в 1832 г. неожиданно после двухлетнего пребывания в должности генерал-губернатора скончался граф Павел Сухтелен, Василий Перовский стал его преемником. Начальником своего штаба он назначил моего кавказского друга и спутника многих путешествий Платона Рокассовского.

Новый генерал-губернатор имел многочисленный штаб, составленный из образованных военных и гражданских чиновников, и первый срок его губернаторства в этом крае — с 1832 по 1842 г. — считался золотым веком Оренбурга. Свободно распоряжаясь значительными денежными средствами, генерал Перовский много делал для развития края и города; он, например, построил для башкир вышеупомянутый караван-сарай, а также соорудил грандиозное здание Дворянского собрания; автором обоих проектов был знаменитый в то время архитектор Александр Брюллов ⁶⁷. Так как жара летом в Оренбурге почти нестерпимая, то он каждое лето уезжал на кочевку (выражение, взятое из жизни кочевых башкир и киргизов). Вскоре после своего приезда он выбрал в живописном гористом районе Башкирии, богатом лесом и водой, в 80 — 100 верстах от Оренбурга, место для летней резиденции (кочевки); здесь он приказал построить для себя и своей многочисленной свиты дюжину коттеджей и постоянно приглашал к себе гостей обоего пола, которых как щедрый и любезный хозяин прекрасно принимал. Ежедневно совершались поездки или прогулки верхом по великолепным окрестностям кочевки, часто устраивались фейерверки, скачки башкир и другие увеселения; мы очень приятно проводили там время. Губернатор не был женат и находился в расцвете сил, а потому не удивительно, что он имел множество поклонниц и пленил немало сердец. В течение долгой зимы, как упоминалось выше, ежедневно устраивались танцевальные вечера; кроме того, генерал-губернатор ежегодно давал один или несколько балов, для которых он как галантный кавалер выписывал дамам из Петербурга бальные платья и часто дарил им дорогие украшения.

Сразу после его приезда в Оренбург я имел с ним личную встречу. Он принял меня очень дружелюбно, расспросил о моем пребывании в Персии, об осаде Герата и пр. Наконец, речь зашла о смерти несчастного Виткевича, который [222] до 1837 г. был адъютантом у В. Перовского. Я рассказал ему изложенные в седьмой книге (В нашем издании — глава IV) данные о деятельности и смерти молодого человека, и Перовский никак не мог взять в толк, что толкнуло его на этот крайний шаг; я сказал, что, по моему мнению, это случилось из-за болезненного самолюбия Виткевича. Затем Перовский сообщил мне, что я буду находиться в его распоряжении, после чего я удалился.

В это время в Оренбург съехались представители обоих посольств, которые были назначены следовать в Хиву и; Бухару. Я познакомился с ними, и мы часто виделись у генерала фон Генца, который помогал им добрым советом как председатель пограничной комиссии. Между тем наступила пасха, и я впервые праздновал ее в провинциальном городе. К полуночи в соборе собрались все военные и гражданские чиновники; после утренней службы мы отправились на квартиру генерал-губернатора, где нас ждал великолепный завтрак с шампанским, завершивший семинедельный пост. Пасхальное воскресенье было использовано для визитов. Мы ехали по грязным улицам, и казалось, что этому не будет конца. В то время (да и теперь еще), особенно в провинции, существовала священная обязанность наносить в этот день визиты всем знакомым, преимущественно начальникам. Везде, куда бы мы ни приезжали, был богато накрытый стол: тут были жаркое, яйца, пироги и всякие лакомства, и повсюду любезно приглашали чего-нибудь откушать.

Снег сошел, однако я был поражен тем, что на здешних, улицах на солнечной стороне он таял и появлялась пыль, в то время как на северной стороне около домов еще лежали высокие снежные сугробы. Урал освободился от ледяного покрова. Вода прибывала так быстро, что совсем затопила небольшой лес на левом берегу и разлилась почти до большого менового двора в степи, но скоро она пошла на убыль, и к 1 мая был восстановлен мост, перекинутый на левый берег. Жители Оренбурга в этот день обычно совершали поездку к расположенной в 5 верстах западнее города возвышенности, называемой Маяк, которая находилась недалеко от впадения Сакмары в Урал; там пили чай, гуляли по близлежащему лесу. В этом месте всегда собиралось много публики всех рангов.

Тем временем я закончил первую часть моего описания Персии и представил ее генерал-адъютанту Перовскому. Он был настолько добр, что позднее переслал ее тогдашнему военному министру, моему покровителю графу Чернышеву. В первых числах мая я был официально извещен о том, что назначен командиром подразделения, которое должно было сопровождать обоих посланников (Бухарского и хивинского вместе с Никифоровым и Бутеневым) по Киргизской степи до [223] Сырдарьи. Для меня началась активная жизнь. В Оренбурге был набран отряд из 400 уральских казаков, который пока расположился на вышеупомянутом Маяке, так как трава в степи была слишком низкая и молодая, чтобы уже теперь выступать в поход. Кроме того, в Оренбургском гарнизоне была отобрана пехотная рота (160 человек); ей были приданы четыре 3-фунтовых орудия с прислугой. Наконец, для перевозки пятимесячного запаса провианта, кибиток и багажа была выделена тысяча верблюдов, остаток тех 12 тыс. голов, которые участвовали в Хивинской экспедиции. Продукты питания состояли из черных сухарей, упакованных в прямоугольные ящики из древесной коры, из овса, крупы, муки в двойных мешках, из множества шестиведерных бочонков с крепкой водкой (esprit-de-vin (Винный спирт (фр.))), а также из уксуса, табака, соли, перца и т. д. Чтобы совершить длительный переход по бескрайней степи, с собой нужно было везти буквально все. Мы захватили сотню легких деревянных корыт, чтобы поить лошадей, верблюдов и убойный скот (150 голов) из колодцев пустыни Каракум; приобрели множество войлочных одеял для кибиток и джуламеек, лопат, мотыг, металлических ведер, веревок; у нас была полевая кузница с необходимым количеством древесного угля и другое снаряжение. В то время такая военная колонна рассматривалась как кочевая колония, которая везла с собой все необходимое, даже мелочи.

Назначенные в экспедицию офицеры получили вперед полугодовое жалованье; это дало им возможность приобрести измерительные приборы, а также обеспечить себя одеждой и всем необходимым на четыре-пять месяцев. Мне генерал-адъютант Перовский выдал на эти цели тысячу рублей серебром. Сверх того я еще получил крупную сумму денег, чтобы во время экспедиции оплачивать обеды офицерам и ежемесячно выдавать жалованье многочисленным погонщикам верблюдов, проводникам, почтовым курьерам (исключительно киргизы) и на другие потребности. Кроме того, из фондов пограничной комиссии мне было выдано множество подарков для киргизских старейшин, султанов, баев, проводников и т. д. Это были ткани для парадной одежды (кафтанов) разных расцветок, золотые и серебряные шнуры для их окантовки, киргизские табакерки в форме рогов-пороховниц c серебряным окладом, а также вещи, предназначенные для прекрасного пола, — плюш разных расцветок, различного вида носовые и головные платки, гребенки, маленькие зеркала, иглы для шитья, булавки, ножницы, ножи; наконец, нюхательный табак, который киргизы очень любят, хлопчатобумажные ткани для рубашек и штанов, серебряные кольца, бисер и другие вещи. [224]

18/30 мая 1841 г., в воскресенье, на троицу, на левом берегу Урала военный отряд был построен в большое каре, в центре которого поставили полевой алтарь. В полдень состоялось богослужение. Священник со служкой шел вдоль, рядов и, по русскому обычаю, кропил святой водой солдат и казаков, которые при этом осеняли себя крестным знамением. Затем я дал знак барабанщикам, и началось прохождение пехоты перед начальником нашего штаба генералом Рокассовским; за пехотой с громким пением под звуки тамбурина и треугольника следовали уральские казаки, далее четыре пушки и, наконец, караван из тысячи верблюдов с грузом по 14 пудов на каждом.

Я сердечно попрощался со своей молодой женой, которая была тогда на пятом месяце беременности, и поскакал к отряду. Она стойко держалась во время прощания, но когда я скрылся в облаке пыли, упала в обморок. Ее осторожно посадили в экипаж. Обо всем этом я узнал много позднее.

Колонна двигалась вверх вдоль Урала. Мы прошли только 5 верст и расположились на ночлег на берегу реки. Это была первая ночь, которую я провел в кибитке. Я с болью думал о своей молодой жене, которая осталась одна на долгие месяцы в еще мало знакомом ей городе. Грустные мысли бродили в голове, и лишь раздавшиеся на рассвете звуки барабана, игравшего зорю, вернули меня к действительности.

19-го утром было очень холодно, в 4 часа термометр показывал лишь 5° по Реомюру. Прошло много времени, пока была нагружена тысяча верблюдов, так как люди должны были сначала приобрести в этом навык. Мы двигались на восток по волнистой, глубоко изрезанной оврагами равнине до Бердянска, казачьего поста на Бердянке, стеганой речушке, впадающей в Урал. В дороге мы попали под сильный; дождь, и в полдень термометр показывал 7 1/2°. Ночью также шел сильный дождь, было холодно, и на рассвете температура упала до 2 1/2°. Пошел снег. По степи гулял ледяной ветер. Отряд прошел 21 версту и расположился лагерем у поста Ханский. Рядом возвышался холм, на вершине которого я, к своему удивлению, обнаружил много ракушечника.

В ночь на 21-е в лужах замерзла вода. Мы снова двигались на юг, миновали посты Озерный и Прохладный и расположились лагерем у казачьего поста Полукуралинский, пройдя за день 25 2/3 версты. Погода была ужасная. Неистовствовала снежная буря вперемешку с дождем, и я вынужден был отдать распоряжение, чтобы в мою кибитку поставили маленькую железную печку. Ночью был только 1° по Реомюру, а между тем календарь показывал 21 мая/2 июня. Таков степной климат. [225]

22-го я устроил дневку, чтобы подождать бухарскую и хивинскую миссии, члены которых постепенно присоединялись к нам. Сами бухарцы и хивинцы прибыли в наш лагерь лишь 23-го и 2.4-го. Между тем снова установилась теплая погода. Термометр показывал 17° в тени. В Киргизскую степь был выслан вперед отряд из 50 уральских казаков во главе с офицером. Отряд расположился у так называемого Караван-озера.

23-го я отправил на это озеро поручика Емельянова от топографического корпуса в сопровождении уральских казаков, чтобы определить места съемки, которая должна была начаться на следующий день, так как мы намеревались теперь перейти пограничную линию и углубиться в собственно киргизские степи. Вечером он вернулся и рассказал, что в степи все спокойно и что им не встретилась ни одна живая душа. Во время отдыха я произвел осмотр провианта, верблюдов, лошадей, быков и овец.

24-го с соблюдением всех военных предосторожностей колонна перешла так называемую Илецкую линию. Такая предосторожность не была излишней, ибо мы могли столкнуться с киргизами-разбойниками. И действительно, вскоре они нам встретились. Чтобы снять на местности путь нашей колонны, вперед и немного в сторону от него были посланы с эскортом казаков поручик Алексеев от топографического корпуса и несколько топографов. Вскоре они скрылись из виду за небольшой волнообразной возвышенностью. Едва мы прошли несколько верст по степи, как услышали далекую стрельбу, и через некоторое время к нам на взмыленном коне подскакал казак, который сообщил, что на наших топографов напала, чтобы завладеть их лошадьми, толпа более чем из 100 киргизов (барантовщики, т. е. разбойники, занимающиеся угоном скота). Поскольку топографы занимались в тот момент съемкой, т. е. были пешими, разбойникам удалось захватить их лошадей. Во время этой стычки они ранили нескольких казаков и самого Алексеева, разбили и увезли с собой его измерительный стол. В погоню за разбойниками была тотчас же отправлена сотня казаков во главе с опытным офицером. Однако догнать их было невозможно, потому что, по киргизскому обычаю, каждый из них уводил с собой под уздцы только одну лошадь для подмены и, естественно, быстро исчезал в степи.

Тем временем раненых доставили в лагерь. Поручик Алексеев получил огнестрельное ранение в икру, казаки были ранены пиками. Всех их немедленно отправили на пограничную линию, а оттуда — в Оренбург. Это была единственная в ходе всей экспедиции стычка с киргизами-разбойниками; последние не имели представления о том, что во время их нападения на топографов совсем рядом находился военный отряд, [226] насчитывавший 570 человек. Вся эта история была лишь несчастным случаем.

25 мая (в воскресенье) отряд оставался на Караван-озере. Было очень жарко: в 2 часа дня термометр показывал в тени 23°. 26-го двинулись дальше по холмистой местности, перешли притоки Илека — Жаксы Карабутак и Жаман Карабутак — и 28-го подошли к самому Илеку. 29-го переправились через него вброд и расположились лагерем в урочище Тенгри-Берген, где росла группа деревьев и кустарник. До этого места на правом берегу Илека доходят последние отроги Губерлинских гор. Пастбища в целом были отличные; жара смягчалась легким ветерком. 30-го мы двигались вверх вдоль левого берега Илека и прошли 28 верст до Женичке. Степь и здесь представляла собой холмистую местность, изрезанную широкими ложбинами, а сами холмы имели очень пологие широкие склоны. Их вершины часто украшали киргизские могилы. Здесь также росли группы деревьев и кустарник. Термометр показывал 25° в тени.

1 июня наш путь пролегал по волнистой степи, которая постепенно поднималась. Мы перешли ручей Батбакты и после короткого перехода в 18 1/2 версты расположились в урочище Бестамак (Пять устьев, потому что здесь сливаются пять речек, которые образуют Илек).

Эта местность и плоскогорье известны по всей степи своими замечательными пастбищами и запасами воды. Здесь обычно на несколько дней останавливаются караваны, следующие из Хивы и Бухары. Мы тоже сделали здесь однодневную остановку. Температура воздуха была 23° в тени.

-----------------

Здесь я сделаю отступление и расскажу о том, как совершил свой степной переход с довольно большим отрядом и множеством верблюдов. Еще на Кавказе, а позднее в Персии я понял, что для здоровья солдат целесообразно в жаркое время года не совершать утомительных дневных маршей и, кроме того, не придерживаться слишком суровой дисциплины. Несмотря на то что дивизионный генерал генерал-лейтенант Т., командовавший частью, а позднее всем Хивинский военным отрядом, дал мне перед выступлением множество советов, как надо передвигаться в степи, чтобы не погубить людей и верблюдов, я все же следовал своей собственной методе и чувствовал себя прекрасно.

Как упоминалось выше, первые переходы из Оренбурга до Куралинской линии сопровождались задержками, потому что казаки и солдаты еще не умели быстро устанавливать кибитки и джуламейки и, что самое важное, нагружать верблюдов. Почти каждое утро я вынужден был ждать 1 1/2 часа, пока навьючат тысячу верблюдов, прежде чем отряд [227] мог двинуться в путь. К. тому же казачьи лошади должны были привыкнуть к частому барабанному бою в лагере, чтобы не пугаться неожиданного шума, особенно по ночам, когда их ставили в центре лагеря, в два ряда, голова к голове, я привязывали к веревкам, прикрепленным к кольцам, которые надевались на вбитые в землю толстые колья. Чтобы лошадь не оторвалась и не убежала, ей связывали ремнем переднюю правую и заднюю левую ноги, но так, чтобы она могла двигаться. Каждый казак, как и все, кто имел лошадей, в том числе наши киргизы, были снабжены такими путами.

К табунам, пасущимся в степи, и к русским лагерям киргизские конокрады подкрадываются чаще всего темными ночами. Спешившись или оставаясь в седле, они высекают кресалом огонь. Разлетаясь, искры пугают лошадей, и животные убегают. Грабитель быстро пристраивается в голове табуна и уводит его за собой в степь, а ты остаешься с носом, потому что не имеешь возможности, особенно ночью, организовать преследование и догнать его.

Киргизы так угнали уже сотни лошадей. Подобный метод они применяют и в отношении друг друга во время баранты (или разбойничьих набегов) одного племени против другого. Все богатство этого кочевого народа составляет скот, прежде всего лошади, часть которых при угоне у вражеского племени съедают. Поэтому следствием многолетних междоусобиц явилось всеобщее обнищание народа, и только благодаря энергичным действиям и вмешательству русского правительства был положен конец обоюдной баранте. Вот уже 25 лет в степи совсем тихо, и кочевники снова богаты скотом. Об этом можно судить хотя бы по тому, что ежегодно пригоняют на пограничную линию 500 тыс. овец для продажи или обмена на муку, юфть, железные котлы, кувшины, треноги, хлопчатобумажные ткани и т. д.

После того как люди приобрели навык в погрузке и разгрузке верблюдов и стали соблюдать порядок следования на марше, все пошло как по маслу. Каждое утро, на рассвете, т. е. в это время года в 3 1/2 часа утра, барабан возвещал общий сбор. С этой целью около моей юрты спал барабанщик. Так как у меня еще с молодости выработалась привычка вставать рано, я был всегда первым в лагере на ногах, смотрел на хронометр и только после этого давал команду барабанщику, чтобы сразу же услышать ответ: «Слушаюсь», и барабан возвещал общий сбор. Мгновенно лагерь оживал. Снимались и складывались большие и малые юрты, а также войлочные одеяла, и все это готовилось к погрузке. В это время верблюдов, быков и лошадей гнали на водопой. Мои слуги готовили чай. Потом офицеры-топографы, готовые к походу, собирались у меня, чтобы, стоя на открытом воздухе, [228] выпить чашку чаю с сухарями. Слуги между тем складывали кровать, стол и табурет и упаковывали их в мафраши (большие мешки из войлока). Теперь я приказывал барабанщикам дать сигнал «к погрузке». Верблюды со своими погонщиками были разбиты на отделения, и каждое отделение должно было за 10 минут навьючить 10 верблюдов. Поскольку у меня, включая погонщиков верблюдов, было 700 человек, погрузка шла быстро. После этого подавался сигнал «сбор». Люди и верблюды строились в ряды. Я садился на коня и ехал сначала к казакам, затем к пехоте, наконец, к артиллерии, желал людям доброго утра, на что они громко отвечали: «Здравия желаем!» Я громко приказывал: «Марш!», и барабанщики играли так называемый полевой марш, после чего вся колонна приходила в движение. Впереди на расстоянии 200 — 250 саженей от основной колонны двигался конный авангард, состоявший из офицера и 12 казаков, за ним — взвод пехоты, потом три пушки, за ними под охраной следовал мой маленький тарантас, в котором находилась полевая касса, затем другие телеги (всего их было 10 — 12) с багажом офицеров и, наконец, две санитарные повозки — длинные легкие подводы с войлочным верхом. По обеим сторонам колонны, на расстоянии приблизительно 120 шагов друг от друга, ехали две сотни уральских казаков. За ними следовала колонна навьюченных верблюдов, разделенная на 10 групп. Каждое подразделение состояло из 100 верблюдов по 10 ниток, т. е. один киргиз на коне вел цугом 10 верблюдов; через ноздри верблюдов продевали длинную хлопчатобумажную веревку (бурундук), которая крепилась к седлу впереди идущего или, скорее, переднего верблюда, и таким образом 10 ниток двигались рядом, ведомые 10 киргизами. Если степь была ровная, то рядом всегда шли две колонны из 100 верблюдов, по 10 ниток в каждой; другие нитки следовали в том же порядке. За ними шли ненавьюченные верблюды, которых погоняли верховые киргизы. В полуверсте по обеим сторонам колонны ехали конные патрули, по два человека в каждом, которые следовали один за другим на расстоянии 100 — 150 шагов. Наконец, колонну замыкал арьергард — взвод пехоты, пушка и 50 казаков во главе с офицером. Арьергард всегда следовал в полуверсте позади колонны и подгонял отставших верблюдов, потому что иногда требовалось поправить груз на каком-либо из животных. Чтобы не задерживать всю нитку, животное отвязывали. Два киргиза-погонщика поправляли груз и затем отправлялись дальше. Таким образом колонна, наподобие большой змеи, двигалась по необозримой степи. Такие переходы в ранние утренние часы при прохладном, освежающем степном воздухе, при чистом, безоблачном небе — одно удовольствие. Однако со временем, когда привыкнешь, они становятся [229] монотонными, потому что впереди и позади видишь одну только бесконечную степь.

Я не настаивал на соблюдении строгой дисциплины вовремя степного марша. Все офицеры носили легкую летнюю одежду — белый полотняный или хлопчатобумажный китель, к которому можно было крепить эполеты; они носили еще шарф через плечо. У солдат также были белые кители. От каждой сотни казаков, а также от пехоты и артиллерии ежедневно во время марша отряжались несколько человек, которые собирали в большие мешки высохший верблюжий и лошадиный навоз; его использовали как топливо для приготовления пищи днем и вечером, так как степь была почти совсем безлесная.

Я приучил свое войско проделывать за один переход 25 — 30 верст, и так как мы выступали из лагеря с восходом солнца, то могли пройти такое большое расстояние до полуденной жары; при этом не утомлялись ни люди, ни лошади и верблюды. Последние благодаря длинным веревкам (бурундукам) могли прямо на ходу щипать траву. Обычно я разбивал дневной лагерь на реке или озере. Если близилось, время привала, я скакал вперед, сопровождаемый несколькими киргизами-проводниками и казаками, и выбирал удобное место для лагеря; казаки втыкали затем в землю свои пики, чтобы отметить вехами лагерь. Мне оставалось только поджидать колонну, которая двигалась к лагерю с громким пением в сопровождении тамбуринов и треугольников. Казаки располагались с обеих сторон по краям, пехота и артиллерия занимали фронтальную часть, а штатные юрты и юрты офицеров ставились вдоль берега реки или озера, сзади. Верблюды подходили длинными рядами и ложились по периметру лагеря на расстоянии четырех шагов от его границы. Быстро приступали к разгрузке; освобождали привязные ремни, и груз соскальзывал с обеих сторон верблюда на землю, в то время как животное оставалось лежать. Юрты, малые и большие, развертывались и ставились солдатами в ряд: на отведенные для них места вдоль каждой стороны лагеря. Это занятие занимало всего 15 — 20 минут. Затем по команде «На выгон» погонщики отгоняли верблюдов в степь под охраной особого казачьего прикрытия; здесь животные разбредались на большое расстояние, так как верблюд пасется всегда: отдельно от своих собратьев.

По другую сторону лагеря под прикрытием казаков выпускали пастись коней и убойный скот. Каждый хозяин стреноживал свою лошадь при помощи вышеупомянутых пут, мешавших ей бежать, но не ходить. Между тем в лагере устанавливался порядок: забивали несколько голов скота и: распределяли мясо среди солдат. Теперь принимались за свое дело повара. На огонь ставили походные котлы; в них [230] клали мясо, крупу, соль, лук. Вокруг распространялся не слишком приятный запах от раскаленного навоза. В это время те, кто не был занят службой, спали или занимались рыбной ловлей, так как я разрешил взять с собой несколько больших сетей, и иногда солдаты и казаки вытаскивали, ликуя, из небольших степных озер или речек тяжелые сети с жирными карасями или другой рыбой, которая была вкусной прибавкой к еде. В отряде было несколько егерей, и почти ежедневно я получал в качестве прибавки к моему столу пару диких уток, а иногда антилопу (сайгака). Эти красивые животные сотнями пасутся в степи, обычно стадами, но они такие быстрые и пугливые, что редко подпускают к себе егеря. Как часто мы видели вдали такое стадо, летящее с быстротой ветра по степи во главе с самцами, которые мчались впереди большими прыжками!

Обед я обычно откладывал до тех пор, пока из степи не возвращались мои топографы, которые ежедневно производили съемку маршрута по обе стороны от дороги на расстоянии 5 — 8 верст. В сильную жару это было утомительное занятие. Степь представляла собой, как уже неоднократно упоминалось, большей частью холмистую равнину с пологими склонами. Съемку ориентировали по многочисленным киргизским захоронениям, которые, по тамошнему обычаю, расположены всегда на высшей точке этих пологих склонов (pentes (Скат, склон, откос (фр.))) и обычно представляют собой срезанные пирамиды из земли или веток высотой 6 — 8 футов. Каждая такая могила имела свое название, и это были единственные предметы, скрашивавшие монотонность степи.

Вечером, на заходе солнца, в лагерь пригоняли с пастбищ лошадей, быков и верблюдов. У каждого казака за седлом или на спине лошади была привязана большая охапка травы, которую давали животным на ночь. Для заготовки кормов люди снабжались косами и серпами, по одному на пять-шесть человек. Верблюдов заставляли лечь между их вьюками и привязывали веревкой, продевавшейся им в ноздри, к длинному канату. Он тянулся по обеим сторонам вдоль каждого ряда верблюдов и был снабжен на конце кольцами и железными штырями, которые вбивались в землю. Для лошадей в середине лагеря, между двумя кольями, на высоте 3 футов, натягивались параллельно две длинные веревки. Между ними казаки насыпали скошенную траву, а затем привязывали к ним лошадей головами друг к другу. К тому же их стреноживали, чтобы ночью они не могли убежать. Убойный скот ложился на отдых недалеко от лошадей. Тем временем мы устраивали чаепитие, в котором принимали участие мои офицеры-топографы и несколько киргизов-проводников. [231] Последние обычно выпивали по три-четыре большие кружки чаю, довольствуясь при этом одним куском сахара, остаток которого они, согласно обычаю, возвращали. Во время чаепития я расспрашивал проводников: интересовался направлением движения каравана в течение следующего дня, осведомлялся, какие овраги или речки нам предстоит преодолеть, какова почва — степная, песок, солончаки, каково расстояние до завтрашнего ночлега и т. д.

Между тем солнце заходило, и барабанщик давал сигнал отбоя. Затем появлялся офицер, рапортовал, что в колонне все в порядке, получал от меня пароль, расставлял вокруг лагеря посты, и вскоре все погружалось в глубокий сон. Тишина великолепной степной ночи нарушалась лишь перекличкой часовых, храпом лошади или жалобным криком вскочившего верблюда, которого погонщик принуждал снова лечь.

Днем, в жару, солдатам разрешалось идти и стоять на часах в одной рубашке и брюках. Однако строго следили за тем, чтобы ночью каждый был укрыт своей серой суконной шинелью как на посту, так и в юртах, чтобы не простудиться.

Во время дневной жары на привале края войлока, которым покрывали кибитки, загибали по окружности кверху от земли примерно на 2 фута, чтобы свежий степной бриз продувал юрту. В великолепные летние ночи я приказывал снимать войлочные одеяла, покрывавшие верх моей юрты, чтобы не было душно и чтобы можно было любоваться прекрасным звездным небом.

Довольствие и жалованье людей были щедрыми. Каждый солдат, казак и артиллерист получал ежедневно по 1 3/4 фунта сухарей, 1/2 фунта крупы и 1/2 фунта свежего, мяса; кроме того, три раза в неделю выдавались полчарки водки, пара золотников соли и в тех местах, где вода была плохой, немного уксуса, чтобы смешивать его с водой, а также листовой табак. Офицерам полагался такой же рацион, лишь мяса они получали на 1/2 фунта больше на человека. Киргизские погонщики верблюдов и проводники получали: 1 1/2 фунта крупы и 1 фунт лошадиного мяса на человека; кроме того, первые — 3 рубля, а вторые — 5 рублей серебром: жалованья в месяц, которые я каждому регулярно выдавал на руки. Офицеры ежемесячно получали столовые деньги,. а топографы — порционные деньги; но в степи их не на что было тратить.

Благодаря ежедневной выдаче продуктов многие верблюды, естественно, освобождались от груза, и вскоре образовалось стадо ненавьюченных верблюдов. Они следовали за колонной или распределялись среди пехотинцев, которые ехали на них верхом по два человека, что вызывало иногда комичные сцены. Их впрягали также в пушки, чтобы поберечь [232] артиллерийских лошадей, по четыре верблюда в каждую, и они очень хорошо тащили их по степи и пустыне. Случалось, хотя и редко, что верблюды начинали хромать, тогда киргизы забивали их и с удовольствием ели верблюжье мясо.

В хивинскую миссию входили капитан Генерального штаба Никифоров, поручик Аитов, который уже бывал в Хиве, два топографа, 12 казаков и один унтер-офицер. В бухарскую — подполковник горного корпуса Бутенев, штабс-капитан того же корпуса Богуславский, топограф Яковлев, немецкий ботаник и геолог Леман, который незадолго до этого совершил с академиком Бэром путешествие к Северному Ледовитому океану и на остров Новая Земля, и, наконец, востоковед Владимир (Николай) Ханыков ⁶⁸, который сопровождал Бутенева, потому что в совершенстве владел персидским языком. Ханыков был большой соня и ежедневно расстраивался по поводу того, что на рассвете у него над головой разбирали кибитку и ему поневоле приходилось вставать. Я посоветовал ему ночевать не в кибитке, а в тарантасе. Он последовал моему совету и просыпался обычно уже на следующем привале. Мои отношения с ним были самые дружеские, и я оказывал ему всяческие услуги. Ботанику Леману я каждый раз давал казачье прикрытие, когда он желал совершить прогулку в степь или Мугоджарские горы. Здесь я окончу мое длинное отступление.

Как упоминалось выше, 2 июня мы остановились на отдых. Термометр показывал 22° в тени. Вечером была сильная гроза с ливнем. 3-го мы переправились через Иссенбай, одну из речек, которая образует Илек, а также через ручей Ащесай. Здесь мы встретили караван, шедший из Бухары в Оренбург, си позднее расположились на верхнем Темире, притоке Эмбы. Мы держали направление на юго-восток и прошли 20 верст. Во время марша по степи колонна часто двигалась по глубоким колеям, оставленным в грунте тысячами башкирских телег, которые летом 1839 г. доставляли во временные форты Эмба, на реке того же названия, и Чучкакал, недалеко от Устюрта, крупные партии провианта — сухари, муку, овес и т. д. Эти форты служили складом продовольствия для войск Хивинской экспедиции и позднее были оставлены.

4-го колонна двинулась дальше по плато и расположилась у речушки Булаксай (23 1/2 версты). Здесь ко мне присоединился султан Бай-Мухаммед Айчуваков, управлявший тогда западной частью Зауральской киргизской орды. По приказу генерал-адъютанта Перовского он должен был сопровождать меня до Яксарта и обратно. У него была свита из [233] 200 киргизов и примерно 500 жеребцов и кобылиц. В его лице я нашел человека, который прекрасно знал степь и в совершенстве владел русским языком. Он ежедневно обеспечивал меня кумысом, т. е. перебродившим кобыльим молоком, которое является основной пищей киргизов в летнее время. Обычно он сопровождал меня в авангарде, при котором я находился. За ним следовала большая свита султанов и баев, а также двухколесная повозка, на которой лежал огромный бурдюк с кумысом.

На полдороге в стороне от колонны, которая продолжала свой марш, мы делали короткую остановку. Спешившись, садились по-восточному на зеленую траву степи и пускали по кругу огромную деревянную пиалу, наполненную кумысом. Когда она возвращалась пустая, ее тут же наполняли снова. Количество кумыса, которое выпивали киргизы, было огромно. Это питье, если оно только что перебродило, может даже опьянить; оно очень освежает, утоляет голод и жажду, вызывает небольшой пот и делает сонливым после утомительной езды. Жара поднялась до 26° в тени, но некоторую свежесть приносил дувший с юго-востока слабый бриз. Ежедневно проделанный нами путь определялся одометром, который был привязан к колесу моего тарантаса; одному из топографов было приказано по прибытии на ночлег отвязывать его и определять пройденное расстояние.

Для благосклонного читателя было бы утомительно следить за моими ежедневными степными маршами, поэтому я ограничусь тем, что обрисую в общих чертах переход до пустыни Каракум.

9 июня мы пересекли холмы, которые образуют водораздел рек Орь и Иргиз и составляют часть Мугоджарских гор. Мы прошли 27 верст и расположились у ручья Тик-Бутак. Отсюда я послал поручика Генерального штаба Романова с отрядом из 100 казаков и пушкой вдоль западной стороны Мугоджарских гор на юг, чтобы произвести разведку той части степи и, если будет возможность, сделать ее съемку. Для этой цели к нему прикомандировали двух топографов. Ему было приказано, следуя на юг, пересечь пески Барсуки и пустыню Каракум, снять северо-восточные берега Аральского моря и снова соединиться со мной на Яксарте. Это поручение он выполнил блестяще.

13-го и 14-го колонна прошла 47 верст вдоль Талдыка. Степь здесь снова была покрыта травой (Stipa pennata); 14-го нас настигла гроза с дождем, и мы расположились на правом берегу Иргиза, довольно большой степной реки с чистой, хорошей водой, текущей вдоль Мугоджарских гор с севера на юг и юго-восток и позднее соединяющейся с Тур-гаем, чтобы исчезнуть в озерах и болотах в пустыне Каракум.

После 28-верстного перехода по равнине с рыхлой песчаной [234] почвой мы сделали 17-го остановку в урочище Айри-Кизил. Термометр показывал 28°. Здесь мы обнаружили замечательные пастбища. Иргиз в этом месте образует маленькие озера, заросшие камышом. Тут расположилось много аулов племени чикли. Султан Тиргази-хан нанес мне визит; он привел с собой даже свою семью. Впервые я угощал киргизских дам чаем и конфетами из Киева, которые им очень понравились. Я подарил им ножницы, зеркала, гребенки и иголки, и они покинули мою кибитку очень довольные. Вечером султан прислал мне в подарок двух овец.

18-го, при 29-градусной жаре, мы отдыхали. Я воспользовался этим обстоятельством и расспросил проводников о пути движения, так как мы приближались к большой пустыне Каракум, которую должны были пересечь с севера на юг на протяжении 300 верст, чтобы добраться до Сырдарьи.

19-го мы продолжали идти по рыхлой песчаной равнине, оставили справа аул из тысячи кибиток и, после того как прошли 28 1/2 версты, расположились снова на Иргизе, который и здесь зарос камышом. На той стороне, на высоком, правом берегу, находились киргизские захоронения Жар-Молла. Осматривая отсюда окрестности лагеря, я тогда не предполагал, что спустя четыре года мне будет суждено строить здесь, у могил, первый русский форт в Киргизской степи. Погода изменилась, и всю ночь лил дождь. 20-го мы перешли Иргиз вброд, проделали 26 1/2 верст по волнистой песчаной равнине, миновали озеро Кара-Куха и расположились на озере Чалдырколь, где обнаружили хорошо возделанные киргизские поля.

Бедняки-киргизы, называемые бойгуши, не имеют ни овец, ни крупного рогатого скота; они занимаются земледелием и выращивают просо и ячмень. Их земледельческие орудия — кирки и лопаты — очень примитивны. Искусственное орошение полей, разделенных на небольшие квадраты, — весьма трудоемкий процесс. Маленькие канавы, прорезающие поля, необходимо заполнить водой, которую бойгуши носят в кожаных бурдюках из близлежащих рек или озер. Это очень изнурительная и тяжелая работа.

Дождь лил целый день и следующую ночь, так что я был вынужден из-за плохой дороги объявить 21-е днем отдыха. Казаки использовали его, чтобы поохотиться на диких кабанов, которые во множестве обитали в густом камыше бесчисленных маленьких озер. Температура воздуха неожиданно упала до 11°, и стало по-настоящему холодно.

22-го мы продолжили наш путь по песчаной равнине, песчаным холмам и высохшим соленым озерам (солончакам). Пустыня эта носит название Каракум (Черные пески). Солончаки представляют собой большие равнины с соленой кристаллической коркой ослепительно-белого цвета и без [235] малейшей растительности. Некоторые солончаки сухие, и их почва настолько тверда, что подковы лошадей не оставляют на них следов; в других — вязкая глинистая почва, смешанная с солью, и по ней нельзя пройти пешком, не говоря уже о том, чтобы проехать верхом на лошади и с нагруженными верблюдами. Мы прошли 26 1/2 версты, все время держа направление на юго-восток, и расположились у озера Забин-коль, где обнаружили возделанные поля и оросительные каналы. Дул сильный северо-восточный ветер, и в 2 часа дня термометр показывал 14°. 23-го наши две миссии поехали вперед, сопровождаемые Бай-Мухаммедом и его киргизами. 24-го колонна следовала по песчаной равнине и по песчаным холмам, проделала 20 верст и расположилась у колодца Жеддиколь (Семь озер).

Когда речь идет о колодцах в этой пустыне, благосклонный читатель не должен думать, что их можно сравнить с колодцами в Германии или во внутренней России. Добрая природа позаботилась здесь, как и везде, о том, чтобы путники не умерли от жажды. Песчаная почва и песчаные холмы располагаются на слое твердой глины, так что ее не может размыть дождевая и снеговая вода. В определенных местах, которые хорошо известны киргизам и которые всегда находятся между песчаными холмами, достаточно лишь копнуть, и уже на глубине 2 — 3, самое большое 4 футов находишь свежую пресную воду. Нельзя только, чтобы вода долго стояла в этих колодцах, ибо она портится и принимает красноватый оттенок. Впрочем, остановившись у такого колодца, достаточно лишь вычерпать эту испорченную, красноватую воду, как тут же, на глазах собирается свежая. Во время перехода по этой пустыне всегда высылают вперед около 20 казаков или солдат с лопатами и металлическими ведрами, чтобы на месте лагерной стоянки очистить колодцы и выкопать новые в таком количестве, чтобы напоить людей, лошадей, верблюдов и убойный скот.

25-го колонна двинулась в путь уже в 2 часа утра и прошла большую равнину, усеянную соляными лужами, в которых кое-где из-за частых дождей стояла вода. Солончаковое озеро, называемое Тентексор (Сумасшедшая, или Бешеная, соляная лужа), надолго задержало нас. Преодолеть его было невозможно, и мы вынуждены были сделать большой крюк. После двух переходов, пройдя 54 версты, мы снова подошли к колодцам или, скорее, к озеру Мендиколь. Кое-где росла полынь. По пути мы миновали киргизские захоронения. Температура была равна 20°. 27-го снова совершили продолжительный переход по пустыне (41 верста) и расположились у колодцев Черекли, которых насчитывалось 15. Вокруг них росла трава. В этот день во время марша пал первый верблюд. 28-го мы смогли пройти только 16 верст, так как дорога [236] вела по глубокому песку, по ложбине, поросшей камышом. Мы расположились у колодца Уссулюс. Здесь я встретил Бай-Мухаммеда с его киргизами. Жара была мучительной, термометр показывал 28° в тени. У каждого колодца до прихода, колонны я выставил охрану, чтобы люди, обезумевшие от жажды, не устроили свалку. Потом напоили из корыт лошадей и убойный скот; животные с ржанием и ревом теснились у колодцев, и их пришлось останавливать силой, пока все они не напились. Для казаков и солдат это была тяжелая работа. Песчаная почва была раскалена настолько, что жгла сквозь подошвы сапог, а бедные люди должны были часами стоять на самом солнцепеке, чтобы доставать из колодцев воду и наполнять ею деревянные корыта для скота. 29-го мы снова совершили утомительный марш в 35 верст по пустыне, обошли большие соляные болота я расположились у колодцев Кук-Кайбак, где нашли замечательные пастбища. Термометр показывал 25° в тени. 30-го я сделал дневку, чтобы осмотреть верблюдов и починить вьюки.

1 июля мы проделали тяжелый переход в 33 2/3 версты по песчаным холмам и пустыне. Колодцы Дёрт-Кудук оказались без воды, и мы лишь в полдень расположились у колодца Чирин, в окрестностях которого росло немного травы. Термометр показывал 26°. 2-го колонна выступила в 2 1/2 часа утра и прошла 31 1/2 версты. Дорога на этот раз была тяжелой только в начале и в конце. В 10 1/2 часов утра мы добрались до колодцев Алты-Кудук (Шесть колодцев). Здесь мы обнаружили хорошую воду. Однако травы не было, и лошадям пришлось дать овса. На западе мы увидели холмы Мерген-Чинк, которые образуют северный берег Аральского моря. Море было видно из нашего лагеря.

Снова больших трудов стоило напоить верблюдов, лошадей и быков. По дороге мы увидели следы, оставленные отрядом поручика Романова, который опережал нас. 3-го мы опять выступили рано и проделали трудный путь по песчаным холмам. Аральское море осталось примерно в 7 верстах от нас, но мы отчетливо видели залив Сары-Чаганак и крутые склоны северного берега моря, которые выглядели величественно.

После утомительного марша в 23 версты мы расположились у колодцев Кули-Кудук. Мы обнаружили только два; я велел выкопать еще пять. Жара была мучительной; несмотря на то что дул свежий морской ветер, в моей кибитке было 29°. Поскольку нам предстоял теперь долгий переход, возможно, без воды, 4 июля мы выступили уже в час ночи при свете луны. 4 версты шли по глубокому песку, потом по холмистой равнине, оставив справа песчаные дюны, тянувшиеся вдоль Аральского моря. После того как колонна [237] прошла около 30 верст, мы сделали остановку у названных дюн. Жара была мучительной, термометр показывал 30° в тени. Я спросил проводников, нет ли поблизости колодцев. Мне ответили, что один имеется в полуверсте справа от нашего лагеря в дюнах, но он очень глубокий и к тому же засыпан. Я тут же взял с собой 20 казаков с лопатами и ведрами и полез по песчаным холмам в долину. Вокруг высились песчаные дюны. Обширная долина была сплошь покрыта волнообразными песчаными барханами, образовавшимися под воздействием ветра. Кругом никакой растительности, не видно и колодца. И тут я еще раз имел случай удивиться необычайному знанию местности нашими киргизскими проводниками. Один из них прошел в долине около 40 шагов, внимательно осмотрелся вокруг; затем сделал еще пару шагов вправо, снова осмотрелся; наконец, сделал еще несколько шагов, опять осмотрелся и затем указал на землю своим коротким кнутом (камча), произнеся только одно слово: «Здесь». Я крикнул казакам: «Теперь за работу, ребята!» Люди сразу начали рыть. На глубине одного аршина появился влажный, потом мокрый песок, а еще через аршин — сам колодец. Его стенки были выложены ветками саксаула, чтобы предохранить от обвала. В одно мгновение мои бравые уральцы очистили колодец от мокрого песка, и вскоре его заполнила свежая вода. Я тотчас дал колонне знак, что вода есть, и мне ответили громким «ура!». Я приказал людям идти к колодцу по отделениям, чтобы утолить сильную жажду, после чего напоили лошадей и убойный скот; что касается верблюдов, то эти животные могли терпеть жажду два дня и более. Лишь в 4 часа вечера мы отправились в путь, чтобы пройти еще 27 верст по песчаным холмам и равнине. Только в 10 часов вечера колонна расположилась на южной оконечности бухты Камыслыбас. Люди были измучены и истощены. В этот день мы прошли 57 верст. Здесь я встретил хивинскую миссию и Бай-Мухаммеда, в кибитке которого выпил огромную пиалу кумыса, чтобы утолить жажду. Подполковник Бутенев обошел с бухарской миссией бухту с севера, а Романов за день до этого перешел дамбу, которая отделяет бухту Камыслыбас от Сырдарьи.

После форсированного марша, 5-го, я сделал, естественно, дневку. Тем не менее мне пришлось проводить капитана Никифорова, так как он хотел еще сегодня перейти Яксарт, чтобы продолжить путь в Хиву. В (полдень с почетным эскортом, состоявшим из казаков, пехоты и одной пушки, я совершил 9-верстный марш до Аман-Уткула, где можно было переправиться. Ширина реки составляла здесь 80 саженей при скорости течения 40 саженей в минуту. Берега Яксарта, низменные и немного возвышающиеся над зеркалом воды, поросли местами высоким, густым камышом. [238]

Сперва переправили верблюдов и лошадей. С них сняли седла, и они поплыли через реку, подгоняемые киргизами. Верблюды плыли лежа на боку, несомые потоком. Плоскодонка, в которой переправлялся Никифоров с двумя топографами и казаками сопровождения, была изготовлена из кусков ивового дерева, скрепленных маленькими железными скобами; щели были законопачены смоченными нефтью тряпками. Ее владелец, киргиз, переправил сначала багаж, верблюжьи седла, провиант и т. д.; затем вернулся обратно, чтобы перевезти членов миссии. Между тем мы выпили на прощание несколько бутылок шампанского; я приказал произвести три выстрела из пушки, и гром русского орудия впервые разнесся по течению древнего Яксарта. Лишь в 9 часов вечера я снова вернулся в лагерь и, так как жара поднялась до 30° принял освежающую ванну в мутной воде реки.

7-го и 8-го ночью была сильная гроза с ливнем. Мы совершили марш в 32 версты, обошли озера Макбулколь и Акубай и расположились на озере Айгирик, собственно бухте Сырдарьи. Вдоль этого озера тянутся многочисленные оросительные каналы и возделанные поля, на которых киргизы племени чикли выращивают ячмень и овес. Эти киргизы очень бедны; их притесняют и грабят хивинцы. В лагере устроили с ними обмен, однако они не знали ценности русских серебряных денег и требовали хлопчатобумажные товары, зеркала, гребешки и т. д.

11-го, уже в 2 часа утра, колонна тронулась в путь, пересекла упомянутую волнистую песчаную равнину и после 23-верстного перехода прибыла в 7 часов утра к переправе у Майлибаша, где встретила поручика Романова с его отрядом. Он находился здесь с 6 июля, а бухарская миссия присоединилась к нему еще 3-го у озера Ак-Бай. Бухарские посланники уже перешли Яксарт, который достигал здесь в ширину 180 саженей и имел сильное течение. Наши лошади переплыли рукав Сырдарьи; затем их согнали на остров, поросший травой и молодым камышом, где имелось много корма и где не требовалось надзора за ними, так как, кроме нас, во всей округе не было ни одного живого существа. Вода реки, хотя и мутная, была замечательная; Яксарт в июле полноводен из-за таяния снегов у его истока. Жара была 29° в тени.

12 июля была дневка. От Оренбурга до этого места я прошел с отрядом по одометру 1138 верст и 326 саженей, проделав 42 перехода с 12 дневками. Я устроил членам бухарской миссии прощальный пир, насколько позволяла обстановка на пустынных берегах Яксарта. В большой кибитке был накрыт стол. Угощением служили хороший суп, замечательный плов с бараниной, осетр, выловленный в Яксарте, и жаркое из уток; на десерт — греческое печенье, называемое [239] курабье, приготовленное моей женой в Оренбурге. Из напитков были херес, портвейн и несколько бутылок бургундского. Обед прошел весело, и члены миссии пригласили меня на следующий день на прощальный пир на противоположный берег. Термометр показывал 30° в тени.

13-го (в воскресенье) мои офицеры и я переправились в киргизской плоскодонной барке через Яксарт. Барка, изготовленная из кусков тополя, имела 4 сажени в длину и 6 футов в ширину. Глубина реки составляла здесь 2 1/2 — 3 сажени (или 7 английских футов). Мы пообедали у подполковника Бутенева в веселом обществе. Затем были свернуты кибитки. На прощание выпили еще несколько бутылок шампанского. На правом берегу Яксарта были установлены две пушки, и когда миссия отправилась в Бухару, выпалили из них. Из лагеря напротив раздалось громкое «ура!». Мы сердечно проводили наших друзей.

15-го Романов продолжил свой путь вдоль правого берега Сырдарьи, чтобы снять местность до Кокандской пограничной линии, т. е. до кокандского форта Хош-Курган, расположенного на одном из островов Сырдарьи; затем он должен был повернуть на северо-запад, пересечь с восточной стороны пустыню Каракум и снова соединиться со мной на реке Тургай.

17-го я двинулся в обратный поход. Когда я был здесь, на Яксарте, то не предполагал, что спустя одиннадцать лет судьба уготовит мне участь скромного пионера, которому будет суждено проложить русским воинам путь от Сырдарьи в Центральную Азию. Топографы вышли вперед, чтобы произвести съемку маршрута от центра пустыни Каракум на север. Когда лагерь был снят, верблюды нагружены, около 50 казаков бросились голыми в реку, поплыли до острова и загнали в воду около 500 лошадей. Это было очень забавное зрелище. Масса лошадей с фырканьем и ржанием плыла по бурлящему Яксарту, окруженная со всех сторон казаками, которые их направляли. Я удивился их сноровке в плавании; они, казалось, были в своей стихии, пока гнали лошадей к этому берегу, проделывая в воде тысячи фокусов.

В 3 1/2 часа дня колонна выступила, взяв направление на север через песчаные холмы. После 3-верстного изнурительного марша мы наткнулись на караванный путь, который вел из Майлибаша в крепость Орск. Это была верблюжья тропа. По обеим сторонам узкой тропинки на кустах саксаула висело множество клочков хлопка. Объясняется это тем, что верблюды, проходя по тропинке с поклажей хлопка, свисающей по обеим сторонам животного на 5 футов, задевают ветки саксаула и хлопок остается висеть на них. Этот караван прошел здесь неделей раньше, и мой отряд следовал теперь по его следам. [240]

Мы вынуждены были пройти 32 версты, прежде чем смогли поздно вечером, при свете луны, расположиться у колодцев Катин-Кудук. Вода в них была соленая. Однако раньше из предосторожности я велел наполнить все бурдюки и пустые водочные бочонки водой из Сырдарьи, так что мы могли приготовить себе чай. Во время этой ночевки моим гостем был султан Бай-Мухаммед. 19-го мы прошли 28 верст по солончакам и песчаным холмам. Мы расположились при 34° в тени у колодцев Тас-Кудук, где обнаружили киргизский аул. Казакам, которые поили лошадей, верблюдов и быков, жгло подошвы раскаленным песком; такой страшной жары мы еще никогда не испытывали. Пустыня Каракум почти не менялась. Песчаные холмы, солончаки, солончаковые растения, кусты саксаула и тамариска чередовались между собой.

25-го мы прошли 17 верст по бесконечной песчаной пустыне и расположились у колодцев Чик-Кудук при 35° в тени. Термометр нашего врача Якмина показывал на солнце 57°. В раскаленном песке можно было бы сварить вкрутую яйца, если бы таковые имелись у нас среди провианта.

При всем этом с северо-запада дул сильный горячий ветер, как из жаркой печи, и покрывал все предметы мелким песком. Такого рода изнурительные переходы по пустыне Каракум поистине лишены удовольствия, но мои подчиненные были всегда бодры и веселы; каждый вечер в лагере звучали песни. Я не требовал слишком многого от моих бравых казаков и солдат, давал им полную свободу действий, насколько позволяла дисциплина, и они ежедневно вдоволь ели.

Один из киргизских проводников рассказал мне курьезный случай, происшедший с его верблюдом, который оставался без воды 67 дней; он провалился в глубокую яму, поросшую влажным камышом, и находился там до тех пор, пока его не нашел хозяин.

26-го из-за жары колонна двинулась в путь уже в 2 1/2 часа утра и проделала 24 1/2 версты по сильно пересеченной равнине, держа направление на северо-восток. Мы миновали много высохших соленых луж, а также зарослей тамариска и расположились у озер Аксакал и Таубе, в которых теряются воды реки Иргиза; воды в озерах в это время года было очень мало, и она была солоноватой на вкус. В моей кибитке термометр показывал 34 1/2°, а на солнце — 57° по Реомюру. К 8 1/2 часам утра мы были уже на месте, так как при такой ужасной жаре, чтобы щадить людей и скот, я делал по возможности короткие переходы, используя для них прохладное утреннее время — от 3 до 9 часов.

Камыши, которыми заросли озера, кишели дичью, и мои казаки настреляли бекасов, уток и несколько диких кабанов. [241] Мы видели также много пеликанов, но не трогали их, так как их мясо сильно отдает рыбой.

31-го после трех изнурительных переходов я снова добрался до Иргиза, который сливается здесь с рекой Тургаем.

1 августа я рассчитался с погонщиками верблюдов. За 2 1/2 месяца пути от поклажи освободилось 400 верблюдов, и я отослал в аулы 40 киргизов, которые служили мне погонщиками, предварительно заплатив им и выдав на дорогу достаточное количество крупы. С ними уехал и племянник султана Бай-Мухаммеда поручик Мухаммед-Али со своими 160 киргизами. Они также возвращались домой.

Из-за скудных пастбищ я был вынужден перенести лагерь дальше. 2-го мы двинулись вверх вдоль правого берега Тургая; его русло состояло из отдельных озер, в которых было полным-полно рыбы, и мои казаки и солдаты вытащили сетями несколько пудов разнообразной рыбы.

Здесь ко мне вновь присоединился поручик Романов, удачно закончивший свою экспедицию вверх вдоль Сырдарьи. Он привез хороший план своего маршрута. Таким образом, он и я пересекли в четырех различных направлениях на юг и север огромную пустыню Каракум и проложили по ней дорогу для передвижений войск в будущем.

5-го мы выступили в путь в 4 часа утра, взяв направление на запад; обошли огромную соляную лужу Айбугир-Сор, а также озера Калдыколь и Жарколь. По дороге мы наткнулись на большое сводчатое киргизское захоронение, на стенах которого внутри обнаружили грубую цветную роспись, изображавшую группу лошадей, верблюдов, людей и домашний скарб. Покойный, сын богатого султана, был убит здесь из-за вражды (баранты). Проделав 19 верст, мы расположились у озера Майколь, где нашли хорошие пастбища для лошадей и верблюдов. Температура воздуха была равна 22°. 6-го колонна обогнула упомянутое озеро и подошла к Тилькара, широкому ручью, который во время половодья соединяет Тургай с Иргизом. Мы следовали по его течению около 15 верст и расположились, пройдя в общей сложности 30 верст, в пункте, где имелся брод. Однако сначала нам пришлось построить небольшую дамбу длиной 10 — 12 саженей из камыша через илистый ручей, чтобы обеспечить переправу лошадям и верблюдам. Днем температура еще составляла 22°, вечером после грозы она упала.

7-го мы переправились через Тилькара и прошли широкую равнину с отлогими песчаными откосами; слева от нас осталось озеро Тирисколь. Затем мы перешли Улькаяк, степную реку, состоящую из множества небольших озер, которые связаны между собой болотистыми, поросшими камышом низинами. Эта река впадает в большое озеро, которое с одной стороны соединяется с Тургаем протокой. Вода Улькаяка [242] имеет соленый привкус. В камыше водится много диких гусей, уток, бекасов, дроф и розовых пеликанов, а также сайгаков. В 10 часов мы снова расположились у Тургая, русло которого здесь узкое, с крутыми берегами. Ширина его только 4 сажени, но глубина значительна, вода пресная. Температура воздуха 24°. Всего колонна прошла 18 2/3 версты. Вечером снова была гроза.

8-го мы пересекли холмистую песчаную равнину. Слева и справа от нас остались озера Сасиколь и Балыкчиколь. Совершив переход в 25 верст, мы расположились в полдень у озера Айнегун-Калали, против холмов Карсак-Баши. Было 20°. Вечером грозы немного освежили воздух, а ночью выпала сильная роса. Здесь мы снова соединились с поручиком Романовым, который тем временем заснял левый берег Тургая.

9 и 10 августа были днями отдыха. Термометр показывал в тени 23°. Мы снабдили отряд Романова свежим провиантом, и я дал ему задание следовать по течению Тургая далее на восток, к его истоку, заснять свой маршрут, потом повернуть на северо-запад, заснять водораздел между Улькая-ком, Иргизом, Камышаклы (приток Ори) и Кумаком, а затем двинуться на запад до крепости Орск, где он должен был дожидаться меня. Он покинул наш лагерь 10-го, а 11-го я с колонной выступил в северо-западном направлении прямо по степи к верхнему течению Иргиза. Мы совершили пять дневных переходов по 28 — 33 версты каждый по волнообразной степи, мимо озер, песчаных холмов и соляных озер. Повсюду нам попадались хорошие пастбища. Температура воздуха была утром 7 — 8°, днем 18 — 20°. Во время этих маршей мои казаки настреляли много степных лис, называемых здесь корсаками.

16-го при 7° тепла колонна отправилась в путь. Пройдя 41 версту по холмистой степи, мы в 1 1/2 часа дня прибыли на верхний Иргиз, где расположились у пересохшего ручья Жар-Сай. Воздух прогрелся до 20°. За шесть дней, таким образом, я прошел однообразную степь между реками Тургаем и Иргизом и добрался до Иргиза, примерно в 50 верстах выше того места, где в него впадает Талдык и где колонна останавливалась двумя месяцами раньше (14 июня). 17-го мы сделали дневку. 18-го я отправил в Оренбург почту, а поручика Емельянова с 2 топографами и 50 казаками послал вниз по Иргизу, до устья Талдыка, чтобы произвести съемку реки. Термометр показывал 23° в тени.

Поскольку султан Бай-Мухаммед со своими киргизами решил меня здесь покинуть, чтобы вернуться в свой осенний лагерь на нижнем Илеке, я устроил ему прощальное пиршество, которое приготовили его киргизские повара. Для этой цели я послал ему шесть баранов, пуд риса, необходимое [243] количество изюма, перца и соли; со своей стороны, киргизы закололи несколько жеребят и начали варить, жарить и тушить, как если бы готовили праздничный пир.

Я принимал участие в этом прощальном пиршестве в качестве зрителя. В большой, устланной коврами кибитке сидел Бай-Мухаммед, вокруг него расположились 18 старейшин и султанов. Перед каждым стояла большая деревянная чаша, куда слуги положили большую порцию риса с вареной бараниной. Затем подали тушеную баранину, а также особым, образом приготовленную конину. Каждый гость погружал правую руку в блюдо и ел с большим аппетитом; мясо разрывали руками, не признавая ни вилок, ни ложек, ни ножей. После обеда каждый старейшина приближался к своему начальнику, Бай-Мухаммеду, который клал ему в рот полную горсть вареного риса из своей собственной чаши, после чего тот низко кланялся и уступал место следующему. Эта церемония очень почитается киргизами и является древним, патриархальным обычаем кочевников Центральной Азии. В то время как султаны и баи ели в кибитке, свита устроилась на зеленом ковре степи недалеко от лагеря и поглощала пищу с таким же аппетитом. Было уничтожено много баранины и конины. Люди пили горячий, расплавленный жир из бараньих курдюков, как воду.

19-го колонна прошла несколько верст вверх вдоль левого берега Иргиза, преодолев скальные холмы — последние отроги Мугоджарских гор. Река образовала здесь небольшие озера (плесы). Так как тут располагалось много киргизских аулов, пастбища были скудными. После того как полковник Бай-Мухаммед угостил меня на прощание замечательным кумысом, он покинул колонну со своими султанами, баями, слугами и множеством кобылиц и двинулся в западном направлении на родину. Поручик Емельянов вернулся позднее, привезя съемку 50 верст вдоль Иргиза.

20-го колонна прошла 27 1/2 версты по волнообразной равнине. Повсюду возвышались гранитные и кварцевые валуны. Мы сделали привал на Иргизе, ширина и глубина которого постепенно уменьшались. По выщипанной траве было видно, что здесь недавно располагались большие киргизские аулы. Термометр показывал 20°.

22-го мы двигались по равнине вдоль Иргиза, который все больше вырождался в маленькие озера, не соединявшиеся между собой. Нам встретилось несколько киргизских захоронений. Пройдя 21 1/2 версты, мы остановились у одного из них. Оно заросло кугой — видом камыша, который не едят ни лошади, ни верблюды. Земля в окрестностях насыщена солью. Термометр показывал 21°. 24-го я сделал дневку и послал поручика Емельянова с топографами на северо-восток, чтобы заснять истоки Иргиза. [244]

25-го, на рассвете, был только 1° тепла. Мы прошли 24 1/2 версты по волнообразной равнине, покрытой замечательной травой, и в 11 часов раскинули лагерь у ручья Утиис. Было 15° тепла. 26-го я вынужден был снова сделать дневку, чтобы подождать поручика Емельянова, который вернулся лишь 27-го, сделав съемку истоков Иргиза. Истоки находятся на возвышенности (плато) Текитау; там же расположены истоки Улькаяка и Камышаклы. Стояла прекрасная погода, несмотря на то что по утрам было прохладно; к полудню воздух прогревался до 18°. 28-го мы двигались через небольшие холмы, на вершине которых выступали выходы полевого шпата. Пройдя 31 2/3 версты, мы спустились в долину Камышаклы и расположились здесь в окружении гор. Термометр показывал 19° тепла, но горизонт заволакивало.

29-го мы продолжали наш путь на северо-запад по сильно пересеченной местности, дважды форсировали Камышаклы, которая катила свои кристально-чистые воды по галечному руслу. На поверхность почвы выходили скалы из кварца и зеленого камня. Пройдя 26 верст, мы остановились на вышеупомянутой речке. Было 20° тепла. Стояла хорошая погода, но небо заволокли тучи. 31-го мы перешли вброд Аще-Бутак, миновали широкую лощину Кум-Сай, в которой находилось несколько озер. Затем мы постепенно спустились в долину Ори и, проделав переход в 36 2/3 версты, расположились на правом берегу реки Орь, южного притока Урала. По пути нам попадалось много невозделанных полей. Тут проходит также большая караванная дорога из Орска на Яксарт. Бесчисленные стаи диких гусей тянулись над нашими головами на юг.

1 сентября я сделал последнюю дневку и объявил ее банным днем, так как на следующий день колонна должна была вступить в Орск. Повсюду виднелись развешанное белье, кители, панталоны и т. д. Мои подчиненные были веселы, бодры и радовались тому, что почти четырехмесячное однообразное и часто трудное путешествие по киргизским степям подходит к концу. Смех и шутки слышались повсюду, особенно после того, как к выходному дню я приказал выдать двойную порцию водки. Сегодня был первый осенний день; в 6 1/2 часов утра в моей кибитке было около 5°, небо пасмурное. Позднее температура поднялась до 17°. В полдень я послал поручика Емельянова с квартирмейстером в Орск, чтобы подготовить квартиры.

2-го, в 7 часов утра, мы начали последний переход. Густой туман, окутавший всю степь, рассеялся лишь к полудню. Мы пересекли необозримую равнину, усеянную полями и киргизскими аулами, и после марша в 36 1/3 версты около часу дня достигли лагеря под Орском, где меня ожидал поручик Романов, благополучно прибывший сюда со своим отрядом два дня назад. Его казаки приветствовали меня [245] громким «ура!», а комендант крепости полковник Д. Н. Исаев вышел мне навстречу и поздравил с окончанием экспедиции. Войска с пением проследовали в крепость. Часть солдат и казаков устроилась на квартирах, остальные вернулись в лагерь. Полковник Исаев пригласил меня на обед. Я был принят с обычным гостеприимством, которое является прекрасным качеством всех русских.

У полковника Исаева я познакомился с майором Тютчевым, суворовским ветераном, который получил три памятные медали за участие в штурме Очакова, Измаила и Праги. Кроме того, он был с Суворовым в Италии и Швейцарии. В сражении у Цюриха он попал в плен. Тютчев был еще бодрый старик, никогда не спал в кровати, а всегда на полу, на ковре или на войлоке и укрывался шинелью — настоящий русский солдат XVIII столетия. Он был одним из последних оставшихся в живых сподвижников знаменитого русского полководца и рассказал мне много интересного о своей молодости. Удивительно, что он помнил все детали сражения при Цюрихе, однако то, что с ним было позднее, т. е. до 1830 г., он абсолютно забыл; впрочем, его память сохранила все, что происходило после этого года.

3 сентября я попрощался со своими бравыми солдатами, казаками и артиллеристами, которые теперь возвращались на зимние квартиры в Оренбург и Уральск. Затем я передал 920 верблюдов коменданту Орска; около 80 животных во время долгого степного путешествия охромели или пали; охромевших забили киргизские проводники и погонщики. Во время четырехмесячного степного похода я не потерял ни одного человека; не было ни одного тяжелобольного, и все подчинение заверяли меня в том, что экспедиция была для них скорее прогулкой.

Из Майлибаша на Сырдарье колонна совершила обратный марш до Орска за 37 переходов с 11 дневками, пройдя путь в 973 версты, а с продвижением до Яксарта — 2112 верст и делая ежедневно в среднем 26 5/7 версты.

Закончив служебные дела и отослав курьеров в Оренбург к генерал-адъютанту Перовскому с известием о моем благополучном прибытии в Орск, я подробнее познакомился с крепостью, построенной при слиянии Урала с Орью. По площади она невелика, имеет ту особенность, что стены ее выложены из яшмы, запасы которой в здешних местах огромны. В Орске, в доме полковника Исаева, жил в свое время мой персидский попутчик Виткевич, и здесь же молодой поляк познакомился с Александром Гумбольдтом, когда тот путешествовал по Сибири. Знакомство это, как было рассказано ранее, положило конец его печальной судьбе и дало возможность сделать блестящую карьеру, которая, к сожалению, была оборвана самоубийством. Полковник Исаев сообщил мне [246] много подробностей о службе молодого Виткевича в качестве простого солдата в Орске, а я, в свою очередь, рассказал ему о нашей совместной поездке в Персию и о его ранней смерти. Мир праху его.

4-го, в 7 часов утра, ко мне неожиданно явились 18 моих боевых уральских офицеров. В полной парадной форме, с шарфами, они предстали передо мной, чтобы поблагодарить за заботу о них во время степного похода и попрощаться. Я обещал им похлопотать перед шефом о наградах, что мне и удалось сделать по прибытии в Оренбург. После возвращения моих 400 уральцев на родину я получил от тогдашнего атамана уральских казаков полковника Кожевникова очень лестное письмо, в котором он высказал мне самую теплую благодарность за заботу о его подчиненных. Это письмо, как и многие другие письма от моих начальников, полученные за время долгой службы, я храню как дорогую реликвию.

Попрощавшись с полковником Исаевым и его гостеприимной супругой, я в легком тарантасе, сопровождаемый только поручиком Емельяновым, полетел по почтовому тракту из Орска в Оренбург. Мой багаж и слуги должны были прибыть туда с войсками. Недалеко от Орска я догнал пехоту, которая сопровождала меня в степи. Солдаты выстроились вдоль дороги, чтобы отсалютовать мне с оружием в руках и прокричать громкое «ура!». Я был тронут привязанностью этих храбрых воинов; это был знак удовлетворения и благодарности мне, их временному начальнику. На первой почтовой станции я встретил нового атамана оренбургских казаков генерал-майора графа Цуккато (итальянца по происхождению), с братом которого, служившим адъютантом у барона Розена, я был очень хорошо знаком по Тифлису в 1831 — 1835 гг. Граф совершал свое первое инспектирование казачьих полков и станиц вдоль старой и новой Оренбургских линий. Позднее, вплоть до самой его кончины в 1868 г., мы были большими друзьями.

Преодолев довольно крутые Губерлинские горы, которые прорезаны рекой Уралом, я проехал в этот день 150 верст. В ночь на 5-е было холодно. На чистом степном небе мерцали звезды. На почтовых станциях я встречал молодых казачьих девушек и женщин, которые в длинные осенние и зимние вечера допоздна вязали из тонкой козьей шерсти великолепные платки, иногда легкие, как паутинка, различных рисунков и всех размеров; платки эти в России, а особенно за границей очень высоко ценятся и дорого стоят. Я купил у них несколько таких платков по баснословно низкой цене. Проехав 5 сентября еще 115 верст, все время вдоль правого берега Урала, я наконец благополучно прибыл в час дня в Оренбург и обнял мою супругу, находившуюся на последнем [247] месяце беременности. 14 сентября после тяжелых родов (наш замечательный врач Карл Розенбергер применил щипцы) она осчастливила меня прекрасным сыном, которого окрестили Павлом, в память деда по матери.

По возвращении в Оренбург я, к моему великому удивлению, узнал, что его величество император Николай пожаловал мне дорогое кольцо с бриллиантами стоимостью 1200 рублей ассигнациями за первую часть моего описания Персии. За степную экспедицию я получил от его величества орден Анны 2-й степени с короной и сверх того еще в награду 2 тыс. рублей серебром. Все мои подчиненные также были щедро вознаграждены. Мне же удачно выполненное поручение принесло хорошую репутацию на новом поприще.

Так как служба не доставляла мне много хлопот, я написал вторую часть впечатлений о Персии, а также дневник экспедиции к Сырдарье; кроме того, я собрал материалы об Оренбургском районе, Киргизской степи, Центральной Азии и т. д., читал старые и новые работы об этом интересном и тогда еще мало известном крае. Свободные вечера я проводил в обществе образованных людей, которых тогда в Оренбурге было много. Это были в основном чиновники из Петербурга и Москвы, которых, как было сказано выше, охотно приглашал на службу генерал-адъютант Перовский. Так, литературные вечера, которые мы устраивали у меня, у генерала Генца, доктора Розенбергера, Владимира Даля, Ханыкова, полковника Цеге фон Лауренберга и других, проходили очень интересно и были поучительны, ибо каждый должен был рассказать что-нибудь о своей жизни или о своих путешествиях либо прочитать из художественной литературы. Эти вечера заканчивались всегда скромным, но веселым ужином. Нам было разрешено провести в узком кругу даже музыкальный вечер, где играл профессиональный музыкант и замечательный пианист Кольрайф, находившийся здесь в ссылке. Его концерт был составлен из произведений многих композиторов — от Пеллегрини до Тальберга и Листа. Я никогда не забуду этот вечер, доставивший столько наслаждения, и замечательное исполнение молодого пианиста, который через год вернулся из ссылки в Москву, но, к сожалению, вскоре скончался. Обо всех других развлечениях здесь, на азиатской границе, я уже говорил в начале этого отступления.

В середине ноября оренбургское общество, особенно прекрасный пол, было охвачено волнением. Сооружение ранее упомянутого здания Дворянского собрания по проекту Брюллова было закончено, и должно было состояться его торжественное открытие. Так как генерал-адъютант намерен был с первым санным поездом отправиться в северную столицу, решено было устроить прощальный бал в новом, со вкусом [248] построенном здании. Организовали запись, по которой каждый член общества согласно своему состоянию должен был внести средства, и в течение недели было собрано 10 тыс. рублей ассигнациями — сумма для Оренбурга того времени значительная. Поистине блестящий бал состоялся 2 декабря в залах Дворянского собрания; такого бала оренбуржцы еще никогда не устраивали. Блестящие мундиры, богатые туалеты, музыка, обслуживание и ужин были не хуже, чем в Петербурге, и генерал-адъютант Перовский, за здоровье которого было выпито много шампанского, был очень тронут привязанностью своих подчинённых и почитателей, а также восхищен любезностью множества женщин и девушек, среди которых было много красавиц. 4 декабря командир башкир полковник Балкашин дал второй бал в своем просторном доме, куда был приглашен лишь цвет общества, и здесь генерал Перовский был очень весел и любезен с каждым из нас. В ночь с 5-го на 6-е он покинул Оренбург. Генерал поехал в коляске, так как тогда еще не выпал снег — явление чрезвычайно редкое для Оренбурга. В сани он пересел только на второй станции. К сожалению, мы тогда не догадывались, что наш дорогой шеф уехал от нас на долгие годы (до 1851 г.).

Так прошел первый год моего пребывания на оренбургской земле. Если я здесь пустился в подробности, особенно в том, что касается моего похода к Яксарту, то для того, чтобы дать благосклонному читателю представление о тогдашней общественной жизни на границе с Азией, а также о трудностях и необычайном однообразии степного похода. Мои дальнейшие наброски об этой земле менее подробны.

Комментарии

65 Подробнее о миссиях К. Ф. Бутенева и П. Никифорова см.: Халфин Н. А. Россия и ханства Средней Азии..., с. 294 — 331.

67 Александр Павлович Брюллов (1798 — 1877), профессор архитектуры Академии художеств.

68 Ханыков Николай Владимирович (1819 — (1878), русский востоковед. В 1836 г. окончил Царскосельский лицей, в 1838 г. получил назначение в департамент внутренних сношений министерства иностранных дел. Переведен на должность чиновника особых поручений при черниговском, полтавском и харьковском генерал-губернаторе, а потом на тот же пост при оренбургском генерал-губернаторе. В 30-е годы совершил ряд поездок по Средней Азии. В 1845 г. был назначен в Тифлис в дипломатическую канцелярию Главного управления Закавказского края. Николай Ханыков — пытливый путешественник, талантливый ориенталист, ученый разносторонних интересов, занимавшийся историей, археологией и этнографией Ирана и Средней Азии. Многие его труды не потеряли до сих пор своей актуальности.

См.: Ханыков Н. В. О населении киргизских степей, занимаемых Внутреннею и Малою Ордами. — «Журнал министерства внутренних дел». 1844. Ч. 8, № 10; он же. О перемежающихся изменениях уровня Каспийского моря, — «Записки Кавказского отдела имп. Русского Географического общества». Кн. 2. Тифлис, 1853; он же. Описание Бухарского ханства. СПб., 1843; он же. Тифлисский климат. Тифлис, 1847; он же. Экспедиция в Хорасан. Пер. с франц. М., 1973.