МУРАВЬЕВ Н. Н.

ПУТЕШЕСТВИЕ В ТУРКМЕНИЮ И ХИВУ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ПУТЕШЕСТВИЕ В ХИВУ И ПРЕБЫВАНИЕ В ХАНСТВЕ ХИВИНСКОМ.

/Сентября 17./ Я провел в приготовлениях к поездке в Хиву, и имел два письма к Хану, одно от Его Высокопревосходительства Алексея Петровича Ермолова, а другое от Майора Пономарева; здесь оные прилагаются.

I. Копия с письма Алексея Петровича Ермолова к Хивинскому Магмед Рагим Хану.

Высокославный, могущественный и прещастливейший Российской Империи Главнокомандующий, в Астрахани, в Грузии и над всеми народами обитающими от берегов Черного моря до пределов Каспийского, дружелюбно приветствуя Высокостепенного и знаменитейшего обладателя Хивинские земли, желаю многолетнего здравия и всех радостей.

Честь имею притом объявить, что торговля привлекающая Хивинцов в Астрахань, давно уже познакомила меня с подвластным вам народом, известным храбростию своею, великодушием и добронравием; — восхищенный же сверх того славою, повсюду распространяющеюся, о высоких достоинствах ваших, [52] мудрости и отличающих особу вашу добродетелях, я с удовольствием пожелал войти в ближайшее с Вашим Высокостепенством знакомство и восстановить дружественные сношения. Почему через сие письмо, в благополучное время к вам писанное, открывая между нами двери дружбы и доброго согласия, весьма приятно мне надеяться, что чрез оные при взаимном соответствии вашем и моим искренним расположением, проложится щастливый путь для ваших подвластных к ближайшему достижению преимущественных выгод по торговле с Россиею и по вящшему утверждению взаимной приязни основанной на доброй вере.— Податель сего письма имеющий от меня словесные к вам поручения, будет иметь честь лично удостоверить Ваше Высокостепенство в желании моем, из цветов сада дружбы сплести приятный узел соединения нашего неразрывною приязнию.

Он же обязан будет, по возвращении своем донести мне о приеме, коим от вас удостоен будет, и взаимных расположениях Вашего Высокостепенства, дабы я и на будущий год мог иметь удовольствие отправить к вам своего посланного с дружественным приветствием и с засвидетельствованием моего особливейшего почтения.

Впротчем прося Бога, да украсит дни жизни вашей, блистательною славою и неизменяемым благополучием, честь имею пребывать истинно вам усердный и доброжелательный.

Подлинное подписал: Генерал от Инфантерии Ермолов. [53]

2. Копия с письма Майора Пономарева.

Высокостепенному, Высокопочтенному и знаменитейшему обладателю Хивинские земли желаю много лет здравствовать.

Высокославной, могущественной и прещастливейший Российской Империи Главнокомандующий, в Астрахани, в Грузии и над всеми народами обитающими от берегов Черного до пределов Каспийского моря Алексей Петровичь Ермолов, желая с живущими при береге Каспийского моря Туркменами завести торговую связь послал меня к ним. — Связь сия тем более увеличится может, когда Ваше Высокостепенство соедините желание свое с намерением Главнокомандующего нашего, тогда совершенно осчастливите народ, заслуживающий толь высокого обоюдного покровительства; что всего легче учинить, когда чрез землю их позволите вашему народу провозить свои товары к Балканскому Заливу куда и Российские купцы приезжать будут. Чрез что караваны скорее доходить могут в Астрахань, но главное, избегнуть тех грабительств и притеснений какие претерпевали они, проходя Киргиз— Кайсацкие Орды. — Уже давно Российской народ знаком с вашим и всегда в связи дружеской находился, для того Главнокомандующий почел за нужное отправить к вам особого своего чиновника Николая Николаевича Муравьева засвидетельствовать толь знаменитому владетелю Хивинские земли свое искреннее уважение, а сверьх того поручил ему и словесно от себя разные дела вам [54] объявить. — Я радуясь сему случаю, поспешаю отправлением сего чиновника к вам; чрез которого свидетельствую Вашему Высокостепенству мое униженнейшее высокопочитание, желая искренно, дабы в благополучное время владения вашего, толико славное, взаимное дружеское сношение связалось цепью сплетенною из роз неувядаемых и восхвалено песнями громогласных соловьев из Царства всех утех и райских наслаждений. — Имею честь остаться вашим покорнейшим слугою.

Подлинное подписал: Майор Пономарев.

/18./ Ввечеру когда уже все было готово к моему отъезде обрадованы мы были известием о Шкоуте Санкт Поликарпе, привезенным к нам через гребное судно с него прибывшее. — Шкоут оставался за противными ветрами близь островов Челекени и Огурчинского, и нуждался в пресной воде. Известие о Шкоуте переменило прежнее наше намерение и гребное судно было тотчас возвращено обратно, с двумя бочками воды и предписанием к Лейтенанту Остолопову не замедлить прибытием в Красноводск, — в тот же самый вечер я съехал на берег и ночевал в прибрежных двух кибитках у старика Кюл-Яршик Софи; — меня проводили на берег Священник наш, Лейтенант Линицкой и Мичман Юрьев.

Я имел весьма мало надежды возвратиться; но был довольно покоен, потому что уже сделал первой шаг к исполнению той трудной обязанности, которую на [55] себя принимал и совершенно положился на благость Творца ³⁵.

/19./ Я оставил берег. — Проводник мой Сеид жил в кочевье при колодцах Суджи Кабил; он прислал ко мне 4 х верблюдов с родственником своим Абул Гуссейном, — достали еще двух лошадей, и таким образом я отправился в степь. — При мне находились только переводчик Армянин Петровичь, и денщик мой. Недостаток в людях заменил я добрым штуцером, пистолетом, большим кинжалом и шашкою, которые во всю дорогу с себя не снимал. Петровичь был человек очень усердный, преданной мне и веселого нрава, — к сему имел довольно странную наружность и охоту забавлять других; шутливостью своею он не редко развеселял меня в самые грустные минуты.

Киат и Таган Ниас провожали меня до Сеидовой Обы. — Поднявшись на высокие скалы составляющие берег Балканского заливы, я увидел обширную степь, чрез которую лежал мой путь; она покрыта местами кустарником, местами же песчана; не в большом расстоянии от берега есть колодцы солоноватой воды, при которых находятся Туркменские кочевья. — Произрастений и трав совершенно никаких не видно; однакож по сим голым [56] равнинам пасутся стада верблюдов и овец питающиеся сухими кустиками, растущими местами по степи. Беззаботливые и ленивые Туркмены кое как продовольствуют себя хлебом, покупаемым в Астрабаде или Хиве, и верблюжьим молоком. — Промысел их воровство; похищая людей из Астрабада, они продают их в Хиву и выручают за них большие деньги.

Поднявшись как выше сказано на скалу, я заехал к знакомому мне старшине Мулле Каибу, которой угостил меня верблюжьим молоком. — Отправившись от него, проехал мимо нескольких кочевьев, имея в стороне не большие возвышения, которые должны быть отрасли Балканской горы, и перед вечером прибыл в Обу Сеида, населенную Туркменским племенем Келте, поколения Джафар-Бай отрасли Шереб, происходящей от народа Иомудского составляющего одно из 11 ти главных Туркменских поколений ³⁶.

Сии Туркменские поколения рассыпаны по всей степи начиная от Каспийского моря почти до самых Китайских пределов. — Оне разделяются на множество мелких отраслей, из коих в каждой есть избранный старшина, которому народ повинуется, или лучше сказать, которого народ уважает по старости лет, по разбойническим доблестям его, или по богатству.

В Обе Суджи Кабил в которую я прибыл считается до 50 ти дворов и три колодца с хорошей пресной водой. — [57]

Море отстоит от оной к Западу на 3 агача. ³⁷ Я остановился в кибитке Сеида,, где был принят очень ласково; кочевье сие находится в 28 верстах на N. ten О. от Красноводской якорной стоянки нашей.

/20./ Я дневал в Суджи Кабиле; по сказаниям Муллов Туркменских, мы должны были в путь отправиться 12 го числа лунного месяца Зилхидже, что соответствует 21 числу Сентября; — сей день у них считается счастливым для поездки, и проводники мои никак не хотели меня прежде сего времени везти.

В последствии узнал я, что старшина поколения Келте уговаривал Сеида не ехать со мной; причиною тому была дружба сего старшины с Геким-Али баем старшиной поколения Киринджик, коего брат сперва вызывался везти меня за 100 червонцов, по которому я отказал, и нанял Сеида за 40: несмотря на все его убеждения Сеид дав мне слово, не хотел изменить ему, и против желания всех единоплеменников принял меня к себе. — Редкой поступок сей несоответствующий безчестным правилам коими руководствуются Туркмены, имел причиною внушения Киата, которой пользуясь доверенностью между Туркменами, и надеясь после щастливого возвращения моего успеть в видах своих относительно нашего правительства, уговорил Сеида ехать, и по прибытии моем в Суджи [58] Кабил два раза ездил к вышеупомянутому старшине в кочевье. — Нрав Сеидов был может быть еще из лучших между Туркменами мне знакомыми; он был груб в обращении, не весьма дальновиден, но постоянен, решителен и отважен, притом же хороший наездник и славен разбоями производимыми им в Персии. — В течении сих записок видны будут некоторые прекрасные черты его нрава и между тем другие поступки столь противуречущие первым, что оных никак бы нельзя приписать тому же самому человеку. — О нем рассказывают следующее: Когда Сеиду было 16 лет, то поехал он однажды в поле с престарелым отцом за три дни езды от своей кибитки, и нечаянно встречен был толпою конницы поколения Теке им неприязненного. — Отец его ехал на добром коне, а Сеидова лошадь едва тащилась, — не имея надежды спастись старик слез, и отдавая лошадь свою сыну, говорил ему: Сеид я уже стар и довольно жил, ты молод, и можешь поддержать семейство наше, прощай спасайся, а я здесь останусь; Сеид отвечал старику обнажив саблю, что если он не хочет сам спасаться, то погубит их обеих и все семейство осиротеет, потому что он намерен в таком случае защищаться, и сам соскочил с лошади. — Краткость времени и приближающийя неприятель не позволили им более спорить, они решились спасаться всякой на своем коне; — наступившая ночь укрыла их от неприятеля и отец его сознавался в [59] присудствии всех единоплеменников, что сын превзошел его в храбрости.

Я нашел однакож что нравы Туркменов в сей Обе гораздо лучше прибрежных; это полагаю происходит от того, что живущие далее в степи они не привыкли, столько к плутовству чрез обращение с промышленниками, приезжающими всякой год с разными товарами на Туркменской берег. — Киат однакоже не оставил случая выпросить у меня подарков Геким-Али -баю и Ана-Дурде, старшинам которые вместе со мною ехали в Хиву по своим надобностям, — я также подарил некоторые безделицы жене Сеида и женам нанятых им для меня проводников.

Из Суджи Кабил я известил о себе письменно Майора Пономарева.

/21./ С рассветом выехал я из Суджи Кабил на большом и толстом верблюде, на котором с трудом мог усидеть когда он подымался. — Мой керван состоял из 17 ти верблюдов принадлежащих 4 м хозяевам, бывшим у меня в проводниках и ехавшим в Хиву для покупки хлеба. — Из них старший был Сеид, второй родственник его Абул-Гуссейн, третий Кульчи и четвертый Ах-Нефес; — верблюды наши были все привязаны друг к другу и тянулись длинною цепью ³⁸. [60]

/Сентября 21./ Проехав 20 верст мы остановились около полдня на час времени и соединились с другим керваном, коим предводительствовал Геким Али-бай. — По мере удаления нашего от берега керван наш все увеличивался из разбросанных по сторонам Туркменских кочевьев, так что на третий день, когда мы вступили уже совершенно в безлюдную степь, с нами было до 200 верблюдов и до 40 человек, которые все шли в Хиву для покупки хлеба.

Раздоры Геким Али-бая с моим Сеидом распространились и на меня; — мы шли особо, и на ночлегах останавливались порознь. — Керван мой был хорошо вооружен и если Геким-Али-бай, как я полагаю, имел намерение ограбить нас, то вероятно не решился на сие опасаясь оружия нашего. — Он никогда не кланялся мне и сидя у своего огня с своими товарищами всегда поносил нас; — мне удалось однакож посредством чая, до которого Туркмены большие охотники, переманить к себе несколько человек из его кервана. — Может быть Геким-Али-бай еще и для того убегал меня, что опасался за сие дурного приема от Хивинского Хана. — Как бы то ни было, я всегда брал [61] предосторожности и во все 16 дней и ночей поездки нашей не снимал с себя оружия.

После полдня мы поднялись на небольшую высоту называющуюся Кизыл Айяг, ³⁹ которая должна быть отрасль Балканских, гор. — Прошедши еще 20 верст перед вечером остановились на привал, оставя, позади в левой руке кочевье при колодцах Сюлмень ⁴⁰.

Во время переходов сих меня не столько мучили неприятное качание и непокойная езда на верблюде, как непреоборимая скука: — я был совершенно один, говорить было не с кем, щастлив еще тем, что жар хотя был довольно сильный, но сносный... — Степь представляла печальный вид, образ смерти, или следствие опустошения после какого нибудь сильного переворота в природе; — ни одного животного, ни одной птицы, никакой зелени ни травы не видно было, местами лишь встречались песчаные полосы, на которых росли маленькие кустики. — К тому еще мысль об удалении из отечества, для того может быть чтобы впасть в вечную неволю, меня очень тревожила. — Таковое мое положение продолжалось 16 суток.

Во все время поездки моей ходил я в Туркменском платье, и называл себя Турецким именем Мурад-бек; сие имело для меня значительную выгоду потому, [62] что хотя меня и все в керване знали, но при встречах с чужими я часто слыл за Туркмена поколения Джафарбай, и тем избавлялся от вопросов любопытных.

В сей день направление наше было прямо на Восток.

Сию ночь было лунное затмение продолжавшееся более часа. — Туркменов оно очень беспокоило; они спрашивали у меня о причине сего явления, и между прочим утверждали, что луна померкает только при смерти какого нибудь великого Государя или Старшины их, что вероятно затмение сие предвещает дурной прием мой в Хиве. — Я должен был вывести их из заблужденья и вспомнил что какой то древний мудрец, решил в подобном случае вопрос накинув плащ свой на вопрошающего. — Я сделал сие с Сеидом и накинув на него Чуху ⁴¹, спросил, видит ли он огонь которой перед ним горит? — Нет отвечал он. — Я приложил сие сравнение к движению тел небесных, заслоняющих друг друга в известные времена. — Туркмены не поняли меня, — думали, я говорил смело обо всех светилах, и наконец уверились они в моей мудрости. — Ты точно посланник, сказали они мне, ты человек избранный и знаешь не только что на земле делается, но даже что и на небесах [63] происходит. — Я довершил удивление их, предсказав которой край луны начнет появляться.

/22./ В час по полуночи мы поднялись, ночь была очень холодная, и роса, какой еще никогда не видал. — Пройдя 24 версты мы прибыли на рассвете к колодцам Сюйли, при которых было до 20 Туркменских кибиток. — Колодцы сии имеют 15 сажень глубины, вода в них не хороша однако пить можно, хотя и с отвращением. — При сем месте есть большее кладбище, — надгробные камни должны быть известковые; они довольно велики, хорошо обделаны и с некоторыми изваяниями, но работы не Туркменской; на многих видны следы раковин. — Жители говорят что кладбище сие очень древнее, и что камни такого свойства находятся на берегу моря. — От сюда я опять известил о себе Майора Пономарева через Туркмена Ашир-Магмед, провожавшего меня до сего места.

Напоив верблюдов мы прошли еще 4 версты и остановились на привале часа 1 1/2. — Потом прошли еще 8 верст и остановились перед вечером; направление наше было в целой день на Восток.

В правой стороне видны были Балканские горы, на покатостях коих по словам жителей есть хорошая пастьбища и пресные воды; там пасутся конские табуны их.

/Сентября 23./ Около полуночи мы пустились в путь. За час до восхождения солнца отъехавши 18 верст, прибыли к [64] колодцам Демурджем, которые ⁴² несколько в правой стороне от большой дороги; в сем месте кочует до 40 Туркменских семейств; — на дороге же против сего кочевья находятся колодцы Яссак-джем ⁴³, у которых керваны не останавливаются по причине солоноватости воды. — Колодцы Демурджем находятся на ровной низменности окруженной берегами, которая как кажется была дном бывшего в сем месте озера.

Не спавши почти двое суток я слез с верблюда, и пока их поили около часа уснул мертвым сном. — Мне представилось что я прощался навсегда со старшим братом своим и что ехал на верную погибель, в вечную неволю; — проснувшись увидел себя окруженным женщинами и детьми, которые обступили и внимательно рассматривали меня. Переход сей был столь быстр, что мне трудно было постигнуть его; но голос Сеида, которой уговаривал меня скорее вставать напомнил мне, что я уже в руках Туркменов, и может быть на кануне предвиденной неволи. — Я не верил снам, но этот занимал мысль мою несколько дней; для развлечения я решился сидя на верблюде читать; — сначала чтение было трудно, но после я привык. — Оно довольно развлекало меня чтобы неутомиться единообразием природы, в которой один [65] только движущейся предмет мог меня занимать, днем восходящее и заходящее солнце а ночью прелестная луна. — Светила сии поручая меня обоюдно друг другу означали кервану время отдыха, а мне приближение той минуты, когда свершится долг мой.

Напоив верблюдов мы поехали далее, потому что на дне сего озера нет даже ни одного кустика, и сделали привал в 6 ти верстах от Демурджема. — Во всю дорогу травы не было; но верблюды также хорошо переносят недостаток в пище как и в воде, они едят прутья, и все что попадается в степи; в летнее же время могут, пробыть 20 ть дней без воды. — Так как мы отправлялись на несколько безводных переходов, то и налили Тулуки ⁴⁴ свои водой из Демурджема. — Керван наш еще умножился.

Отдохнув часа два мы пустились в дорогу и прошли 30 верст до захождения солнца, направление наше было ОNО 1/4 О. — Из Демурджема я послал с одним Туркменом на корвет записку, прося Майора Пономарева иметь под надзором семейство Геким Али-Бая, которого подозревал в худых на мой щет намерениях.

Переход сей мы шли все по днам высохших озер; в 10 ти верстах от Демурджема, в правой руке видно было кочевье при колодце Геройдан, вода в нем не очень хороша. — Довольно странно что земля сия не [66] везде имеет воду одного свойства, подле копани с соленой водой, показывается пресная. Иные колодцы имеют до 40 сажень глубины и обделаны срубами; жители не знают даже кем они были вырыты.

Перед полночью мы пустились в путь, прошли 28 верст по направлению О ten N. и сделали привал прежде восхождения солнца.

В левой стороне верстах в 5 ти от дороги видно было большее озеро, называемое Туркменами Кули Дерия (море слуги) или Аджи Куюси (горькой колодезь); оно имеет 10 миль с Севера на Юг и соединяется с Карабогазским заливом.

Кажется что сие обширное озеро неизвестно нашим Землеописателям, также и Карабогазской залив, в котором жители полагают водоворот не был еще осмотрен нашими мореплавателями. — Хотя Киржимы обывательские и ходят без всякой опасности по берегам части залива сего на ловлю тюленей, но никогда еще не дерзали пускаться в самую оконечность Кули-Дерьи — и рассказывают о нем с таинственным видом.

Какая нужда в сие озеро заезжать, говорили они, все животные убегают его, степные звери боятся пить из оного воду, она необыкновенна горька и смертельна, даже ни одной рыбы не водится в водах его. — Они полагают что упомянутое озеро поглощает воду Каспийского моря, поточу что течение из оного в пролив Карабогазской необыкновенно сильно. — Озеро же Кули-Дерия по видимому уменьшается, следы берегов [67] его очень далеко еще видны в степи. Северный берег оного утесистой. — В народе носится молва, что даже птицы перелетающие через сей залив слепнут. Близь привала нашего отделялась на лево вдоль берега озера дорога, ведущая в Мангышлак; при соединении сих дорог находится большое кладбище, надгробные камни такого же рода как и в Сюйли. — По словам жителей памятники сии поставлены в честь Иомудов убиенных на сем месте во время нападений Киргиз Кайсаков или как они говорят (Кыргыз Казахов).

/24./ С восхождением солнца мы поднялись и прошедши 30 верст остановились почти на вершине цепи гор Саре-Баба ⁴⁵ направление оных от Севера на Юг.

В начале сего перехода мы переезжали глубокие рытвины или овраги составленные потоками бывших речек, впадающих в Кули-Дерия, место сие называется Белгерингри — дорога была очень дурна и слой земли известковой. — С половины перехода мы начали подниматься на горы Саре-Баба давно уже видные; подъем сей весьма полог, но очень продолжителен, — вечерней привал наш был очень беспокоен — сильный ветер заносил нас песком, и холод был довольно ощутителен, притом мы с трудом могли, по степи собрать несколько прутьев для разведения огня.

Того же числа перед полночью мы пошли далее, и скоро спустились с сих гор — спуск сей довольно [68] крут хотя и не высок, но дорога так хороша, что можно почти принять ее за искусственную. — На самой вершине оных есть небольшой бугор называющийся Кыр ⁴⁶ на котором непрестанно свирепствует сильной ветр. — На сем бугре поставлен памятник в честь родоначальника поколения Туркменского Ер Саре Баба ⁴⁷. Многочисленное поколение сие прежде обитавшее около Балканского залива, теперь перешло к Бухарии. — Ер Саре Баба по словам жителей жил в давния времена, и был уважаем по добродетелям своим и многочадству. — Он пожелал быть похороненным на вершине сей горы близь дороги, дабы всякий проезжий молился за него, — почему и горы сии названы его именем. — Надгробной памятник его состоит из шеста к коему привешено несколько разноцветных тряпок, обваленного каменьями, оленьими рогами и разбитыми черепками горшков. — Сии приношения делают ему проезжающие Туркмены хотя бы и другого поколения были — никто из них не смеет коснуться до сей могилы, близь которой видно еще древнее кладбище.

Спустившись с горы казалось, что мы перешли совсем в другой климат, наступила тихая и теплая погода, мы шли сыпучими песками, по коим росли однакож кусты, — наконец 25 числа к 3 часам утра [69] сделавши 25 верст прибыли к колодцам Туер, — направление наше было O ten N. — Не далеко от оных вправо от дороги есть небольшее кочевье поколения Ата, оно прежде было у самых колодцов — народ сей не силен и часто обижаемой соседями; прибегает к покровительству Хивинского Хана. Ата редко дерзают разбойничать, потому что слишком рассеяны; но когда верный случай представляется, то хищнее еще других в грабежах. — Одежда их а особливо лица различествуют от прочих Туркменов, также и образ жизни их и нравы — всего числом их не более 1000 кибиток, должно полагать что народ сей получил начало свое не от тех поколений, которые населяют всю называемую нами Татариею.

В Туере находится 6 колодцев с хорошей водой, но земля в сем месте совершенно голая, зелени во всю дорогу не видно, а здесь и сухого прутика не было.

Не подалеку от сих колодцев находится каменной памятник довольно хорошо сложенной в честь Туркмена Джафар Бая, одного из родоначальников поколения Иомудов, он оставил название свое храбрейшему и многочисленнейшему из племен поколения Иомуда, их считается до 2000 кибиток, — они имеют некоторое первенство над прочими. Проводник мой Сеид был сего поколения и гордился им как и прочие единоплеменники его.

Из Туера идут две дороги в Хиву — настоящая ведет прямо, но представляет два неудобства, [70] перьвое то, что по оной недостает колодезной воды, а второе что лежит недалеко от Туркменских кочевьев поколения Теке, самого хищного и находящегося в вечной ссоре с соседями; взаимной грабеж между ними никогда почти не прекращался, и нередко случается, что Теке разбивают керваны Иомудов. Перьвое неудобство отвращается для керванов идущих зимою потому, что тогда снег заменяет недостаток в воде — конные же и летом по ней ездят.

Вторая дорога идет влево отклоняясь к Северо-Востоку, она двумя сутками езды длиннее первой, но имеет более воды и безопаснее; однако Сеид зарядил в Туере ружье советуя мне приготовить и свое.

Напоив верблюдов мы пошли далее и после 20 верст сделали небольшой привал, а к вечеру, перешедши еще 20 верст остановились. — Направление наше было N ten О. — Степь на сем переходе имела в стороны некоторое возвышение.

Геким Али-Бай продолжал вести себя очень грубо против меня, — несмотря на опасность в сем месте он никогда не дожидался нас чтобы вместе ехать, я его также о сем не просил, и видя из поступков его, что в случае нападения; на него надежды мало, я стал сам далее от него останавливаться, и брал по ночам все нужные предосторожности; тюки свои всегда складывал в виде равелина, и имел оружие в готовности. — Один раз приходили из кервана его люди и советовали мне для безопасности соединиться, я отвечал, что могут сами присоединится ко мне [71] если боятся, — и они не сказав ни слова ушли. — Однакоже один из его сопутников, которому весьма хотелось чаю, перешел ко мне с 16 тью верблюдами и одним работником, и следовал со мною во всю дорогу в надежде получить богатые подарки; но он ошибся. — Мне удалось поссорить его также как и своих проводников с Геким Али-Баем; я сделал сие дабы иметь хороших лазутчиков в Хиве, узнавать замыслы его и доносы на меня Хивинскому Хану, которые мог бы он сделать дабы выслужиться у Хана и отмстить Сеиду. — Он приметил, что я вел записки дорогой, и перьвой распустил о сем в Хиве слух.

/25./ Прежде полуночи поднялись мы опять в путь. — Местоположение было несколько гористо; после 23 х верст хода мы прибыли перед рассветом 26 го числа к колодцу Дирин ⁴⁸. Колодезь сей находился в глубокой балке, и обделан камнем, вода в нем вонючая и солоноватая; — однако мы принуждены были налить ею бурдюки свои, потому что отправлялись из сего места в совершенно безводную степь.

Дирин можно назвать границею приморских Туркменов: верстах в 1 1/2 от сего колодца влево находится последнее кочевье Иомудов поколения Бага, содержащее до 50 ти дымов. — От сего места должно тянуться совершенною пустынею 5 или 6 суток до [72] колодцев Беш Дишик, которые можно принять за прежния границы Хивинского владения. Сей переезд самый трудный из всей дороги от Балкана до Хивы. — Балка Дирин имеет крутые берега и представляет русло прежней реки текшей от Севера на Юг в старинное логовище ныне сухой Амудерьи ⁴⁹, о которой будет ниже упомянуто. — Недостает воды и зелени, чтобы оживить место сие прекрасно расположенное; но здесь природа мертвая и кажется никогда жизнь не посетит сих мест населенных звероподобными людьми.

В сем месте Геким Али Бай столкнувшись с моим керваном, сделал ныне первое приветствие. — Искренность моя не на языке сказал он мне, так как у окружающих вас, но она в сердце моем. — Я отворотился и оставил его без ответа.

Здесь явилось ко мне много охотников ехать вперед к Хивинскому Хану вестниками о моем прибытии; но зная вероломство их, я отказал.

/26./ В 10 часов утра мы пустились в дорогу, шли ровною степью и после 23 верст остановились. — Того же числа ввечеру опять тронулись и 27 с восхождением солнца остановились после 34 верстного перехода. В течении сих двух переходов мы шли по трем направлениям — сперва NO, после О, а наконец O ten N.

Дорогой мы встретились с небольшим керваном идущим из Хивы; я дал записку к Майору [73] Пономареву Туркмену Магомед Ниасу ехавшему с оным, в которой извещая его о благополучной езде своей, просил захватить сына Геким Али-Бая если со мною что неприятное случится.

/27./ В 8 часов утра пустились в путь, и проехав 31 версту ввечеру остановились. — В правой руке верстах в 10 был у нас колодезь Казагли коего вода очень солона, и негодна к употреблению.

С 27 числа вечера до вечера 28 мы прошли без остановки в целые сутки 67 верст — так как совершенно ничего мне не представлялось в течении всего перехода, то и не о чем более упомянуть как о смертельной скуке, которую ощущал. — Отдохнув часа два, опять пустились в путь и после 27 верст хода по направлению O ten N. остановились на рассвете; 29 числа холод был довольно сильной.

/29./ Ввечеру пройдя еще 34 версты, наконец остановились мы ночевать при колодцах Беш-Дишик или пяти отверстий. — Направление наше было O ten N. В колодцах сих была хорошая пресная вода.

Я утешался тем, что почти две трети сего трудного пути были совершены и что я достиг уже земли Хивинской, но еще более радовался тому, что здесь назначен был ночлег, — десять дней в дороге я то качался на верблюде, то шел пешком, и в продолжении всего этого времени почти совсем не спал. — Туркмены находили средство растягиваться на верблюдах, но я сего делать никак не умел, [74] изредка только дремал и несколько раз едва не падал с высокого верьблюжьего горба. — Я здесь уснул как еще во всю дорогу не удавалось, — переменил платье, в которое набилось множество пыли и песку, умылся, напился чаю из пресной воды, и первой раз ел вареное кушанье, ибо вся пища моя дорогой состояла из черных сухарей и солоноватой воды, — словом я здесь отдохнул и ожил — и успел еще сделать некоторые замечания, которые ниже излагаю.

Последний переход сей, мы ехали почти все сыпучими песками — вдали перед нами виден был отвесной высокой утес с большими трещинами, которой по словам сопутников моих был прежний берег моря, о котором будет ниже упомянуто. — Не доезжая 10 верст до колодцев мы приехали к высохшему руслу большой реки, которая имеет до 100 сажень ширины, а глубины почти 15. — Берега оного очень круты, и обросли так как и дно кустами — направление его от Северо Востока к Юго Западу,— нам следовало переехать чрез оное, но сего не льзя было сделать за крутизною берегов и обвалами; почему и принуждены были поворотить на лево и следовать вдоль берега иссохшей сей реки, между песчаными буграми нанесенными ветром в виде морской зыби вышиной сажени в две; прошедши таким образом версты три остановился я на короткое время для написания записки Майору Пономареву, которую послал со встретившимся керваном на отдыхе, против колодца Саре [75] Камыш ⁵⁰, находящийся на дне сего русла. — Мы продолжали свей путь вдоль берега еще 7 верст; и наконец спустились на дно реки, расположились ночевать у вышеупомянутых колодцев Беш Дишик близко от большего кервана. — Виденной мной называемой морской берег шел в параллель реки в 3 верстах расстояния от оной.

Так как вид сего высохшего потока среди ровной степи не изменился, а имел еще изгибы на подобие реки, — я заключил что оное есть древнее русло Аму-Дерьи, об отыскании которой Государь Петр Великий столь много старался. Проводники мои в том еще более удостоверили меня сказав, что сие есть сухое логовище реки, называющееся Усбой, в старину же по оному протекающая река называлась Амин Дерия, и впадала в Балканской залив, течение свое она переменила уже с давних времен и теперь из Хивинского Ханства идем в сторону Демур Казыка (железного кола) т. е. на Север по направлению полярной звезды ⁵¹.

По возвращении моем из Хивы я узнал от Киата, что устье сей реки хотя и занесено песком но еще приметно, и что на берегу оного построена деревянная [76] изба на подобие Русской, о построении коей даже и старики не имеют никакого предания; окрестные же жители по сию пору не смеют ломать оной, имея к ней таинственной страх и почтение. — Удивительно, что изба сия так долго держится. — Впротчем ежели она была построена Русскими, то конечно не могло сие быть прежде времен Петра Великого в Экспедицию Князя Бековича посланную для отыскания золотого песка. — До сих пор могла она простоять потому, что в тех странах дождей очень мало. — У нынешних же жителей Балкана никаких преданий о ней не сохранилось вероятно потому, что страна сия населена была иными Туркменскими поколениями.

Дно сухой Аму-Дерьи в местах не занесенным песком совершенно различной почвы с степью. — Ибо местами по оному видна зелень, ростут деревья и есть колодцы с хорошей пресной водой. — В упомянутом колодце Саре Камыш вода даже выступивши из сруба течет ручьем по сухому дну реки, подле же сего колодца есть другой с солоноватой водой. — На месте ночлега нашего на сухом дне реки было 6 колодцев пресной воды. — От сего места почти до самых настоящих границ Хивинского Ханства находится по дороге довольное количество кустарника, нельзя сказать чтобы и до сих пор мы нуждались в оном, исключая 6 или 7 привалов.

Я очень удивился на сем ночлеге Геким-Али-бай, и брат его Таган-Али встретили меня, развьючили моих верблюдов и составили тюки. — Первой даже [77] подошед просил извинения в том, что во всю дорогу от меня отстранялся, уверяя что желает загладить свой проступок, стараться будет мне сколько может служить, он даже просил меня щитать на него как на самого верного из моих служителей, — я принял его снисходительно и напоил чаем, однакожь не вверился ему, и в сию ночь был еще осторожнее. — Причиною столь внезапной перемены полагать можно, что если он имел в самом деле дурные замыслы, то будучи не в состоянии их исполнить и видя, что я беспрепятственно достиг почти до самого Ханства; может быть расчитывал, что гораздо выгоднее быть покорным мне, полагая что Хан меня хорошо примет, и что в таком случае я могу доставить ему некоторые выгоды. — К тому же он узнал от встретившегося с нами кервана, что в Хиве носится слух о скором прибытии Российского посла, и что Владелец оного Магмед Рагим с большим нетерпением ожидает моего прибытия для получения четырех верблюжьих вьюков с червонцами, которые будто бы к нему везу от Ах Подишаха или белого Царя. — Слух о моем скором прибытии дошел до Хивы чрез Туркменов приехавших с Гюргена и Атрека, которые в бытность нашу на их берегах, слышали что я расспрашивал о дороге в Хиву, и догадывались о моем намерении, которого я и не скрывал. — От сего ночлега нам опять предстояло идти несколько дней без воды.

/30./ Мы поднялись с рассветом и прошедши 25 верст остановились при закате солнца. — Переход этот был [78] довольно занимателен. — Вышедши на другой берег сухой — Амин-Дерьи мы шли недалеко от оной, в левой стороне оставался высокой отвесной берег предполагаемого Туркменами моря, о котором выше упоминал, берег сей коего пределы теряются вдали, имеет везде одинаковой вид, и вышины до 20 сажень. — Находящаяся за оным возвышенная часть степи, также равна как и нижняя, по которой мы шли. — Мы следовали версты три вдоль сего берега и забавлялись гулом повторяющим очень чисто все слова. — Тут дорога уклоняется в право и видны в берегу очень правильно высеченные пять отверстий, имеющих вид дверей или входа в какое нибудь жилище, — к таким необыкновенностям непременно должна быть вымышлена и сказка. — Вот что мне проводники мои рассказали: сии пять входов называются Беш Дишик или пять отверстий, по ним названы и колодцы при которых мы ночевали, по всему нашему Туркменскому кочевью известно что отверстия сии ведут в огромнейшие чертоги, в которых с давних времен живет Царь с большим семейством, богатыми сокровищами и дочерьми красавицами; что некоторые любопытные дерзали в оные заходить, но в пещерах невидимой силой были связаны и там погибли. — Дабы оставить сказку сию в своей силе, я не спросил у Туркменов от кого они сие знают, если никто оттуда не возвращался. — После сего рассказа пошли разные суждения, это не может быть сказал один, — ты не веришь? отвечал другой, — а кто нас передразнивал, [79] когда мы разговаривали и ехали подле горы. — Он сим так затруднил неверившего, что тот принужден был замолчать после столь ясного доказательства ⁵³.

Несмотря па несообразность повествования мне не хотелось проехать мимо сего очарованного места не посетив старого Царя и не посмотрев на его дочерей красавиц, или не увидеть места в котором может быть прежде скрывалась разбойничья шайка. — Я полез с одним из моих Туркменов, к сим бывшим жильям: они более нежели на полвысоте берега. — Под входами в оные выдается уступ составляющий род галлереи длиною сажень до 100 — рыхлая земля осыпалась под нами, я лез между берегом и отвалившейся с верьху скалы в тесной ущелине. — Над головой моей висел ужасной величины камень, которой угрожал падением, и надобно было еще проползть чрез тесное отверстие им составленное, дабы выдти на вышеупомянутый уступ, с которого казалось уже легко было пройти в необитаемые пещеры.

Туркмен мой шел впереди и пробрался чрез оное, но вошед на галлерею не мог далее идти потому, что в сем месте она перерывается на расстоянии 2 [80] сажень, если бы мы только сие пространство перешли, то непременно были бы в пещерах до коих оставалось несколько шагов. —Я превозмог бы сие затруднение с помощию веревок, но керван уже далеко ушел, и я поспешил его нагнать. — Мне казалось что и прежде настоящий ход в пещеры был с сего места, но что его нарочно завалили сказанным камнем.

Я не знаю что заключить о сей гряде утесов, мне кажется вероятным предположить их берегам бывшего моря, или большего озера, коего обширность с одной точки необозрима.

В некотором расстоянии от Беш-Дишика перешед на другой берег Амин-Дерьи, я переезжал чрез многие водопроводы, в коих хотя и не было уже воды, но следы оной еще ясно видны. — Направление наше было O ten N.

В ночи с 30 Сентября на 1 Октября мы прошли еще 33 версты по направлению SO. На сем переходе оставался в правой стороне противоположной берег предполагаемого моря. — На берегу оного видны развалины залива Утин Кала ⁵⁴. — Упомянутые водопроводы и развалины не суть ли ясные доказательства прежней населенности сего края и что ныне сухое русло Ус бой прежде вмещало в себе воды торговой реки Амин Дерьи, или Окса.

/Октября 1./ Мы прошли после привала до вечера 34 версты по направлению SO переезжая часто через сухие [81] водопроводы между кустарником, и остановились на отдых.

В ночи с 1 го на 2 ое Октября мы прошли 31 версту, и остановились после рассвета; не подалеку от сего места есть кусты ядовитого свойства. — Проводники мои опасались оных для верблюдов.

Перед рассветом встретились мы с большим керваном Туркменов, поколения Чодвур племени Игдыр, — верблюдов было до 1000 а людей до 200. Они шли с большим шумом, пели, хохотали, кричали, — обрадовавшись что выехали из Хивинского Ханства, закупя благополучно хлеб; — они шли на Мангышлак. Геким Али-Бай с своим керваном был впереди и я оставался только с 6 ью Туркменами. Так как мы сошлись в тесном месте между кустами, то и принуждены были ждать пока весь тот большой керван пройдет. Игдыры распрашивая наших Туркменов об их поколении, столпились около нас, и узнали по шапке Петровича что он не Туркмен.

Они смотрели на нас с любопытством и спрашивали у проводников, что мы за люди, — это пленные Русские отвечали наши; нынче пришли суда их к берегу, мы поймали трех и везем продавать. — Везите, везите их проклятых неверных отвечали Игдыры с злобной усмешкою, мы сами трех Русских теперь продали в Хиве, и за хорошие деньги.

/2./ Мы прошли 33 версты по направлению SO. — Встречались со многими керванами, идущими из Хивы с хлебом. — Они сказывали нам что ныне Хан наложил по полу тиллу (2 руб. сереб.) подати на Туркменов, с [82] каждого приходящего верблюда; что так как Туркмены не хотели сей подати платить, а просили отменения оной, то Хан приказал удержать прибывшие керваны, обещаясь сам приехать в крепость Ах Сарай ⁵⁵ для личного свидания с их старшинами, выслушания их прозьб и принятия от них подарков. Что несмотря на то многие керваны бежали, что Хан уже вероятно выехал из Хивы, и что мы с ним непременно встретимся в Ах-Сарае. — Известия сии были довольно приятны для меня потому, что предвещали скорейший конец моему поручению. — Я изготовил даже речь для первого свидания с Ханом и давши ее перевести Петровичу, приказал ему выучить наизусть; но как сильно ошибся!

С вечернего привала нашего, расходились дороги во все стороны в разные кочевья и селения Хивинского Ханства; большой керван Геким-Али-Бая весь разошелся за покупкой хлеба, и мы остались одни. По сторонам были видны огни, выезжающих в степь на Арбах ⁵⁶ за дровами и для заготовления уголья; тут бывают очень частые разбои, однако никто к нам не подходил. — Я обрадовался увидев следы колес, и утешался тем что достигнувши населенной страны опять соединюсь с людьми, и не полагал чтобы могли со мною так дурно поступить, как в последствии оказалось. [83]

/Октября 3./ В ночи со 2 го на 3 ье мы прошли 29 верст по направлению OSO довольно частым кустарником, сбились было с дороги, но после двух или трех часов, опять попали на настоящую. — По утру сделали привал, после которого прошедши 10 верст OSO пришли к водопроводу, ни имев воды четверо суток.

Водопровод сей выведен из нынешней Амин-Дерьи, которая истекает из гор лежащих на Севере от Индии, протекает через Бухарию, по Восточную сторону города Хивы и впадает в Аральское море. — Множество таких водопроводов идут через все Ханство, которое в иных местах имеет до 150 верст в поперешнике.

На первом водопроводе у которого мы остановились для напоения верблюдов, жили в кибитках Туркмены многих различных поколений. — Они поселились в окрестностях городов Хивинских, и обработывают землю; по уборке же хлеба ездят на разбой в Персию и продают в Хиве привезенных ими невольников.

Селения в Хивинском Ханстве расположены по водопроводам, между которыми заключаются песчаные степи.— Земля при оных обработывается частью обывателями, частию же невольниками и представляет вид совершенного изобилия.

Плодородие удивительное. — Поля засеваются сарачинским пшеном, пшеницею, кунджутом из которого делают масло, и джеганом дающим круглое зерно поменьше горошины, белого цвета, и растущим толстыми колосьями на подобие кукурузы. — Джоган служит для прокормления лошадей, а иногда и самих жителей. [84]

/Октября 2./ В стране Хивинской, есть также овощи и плоды многих родов, — из последних отличны дыни и арбузы. — Дыни сии бывают величиною в три четверти аршина и отменно сладкого вкуса.

Скотоводство у них очень значительно; домашния животные суть: верблюды, рогатой скот и овцы, из коих некоторые необыкновенной величины.

Лошади в Хиве отличной доброты, но лучшими однакожь почитаются приводимые Туркменами с Гюргена и Атрека; — они выносят труды неимоверные. — Хивинцы и Туркмены отправляющиеся на разбой в Персию, обыкновенно ездят 8 дней сряду по 120 верст в сутки по безводным степям; лошади их бывают по 4 дни без воды, и другой пищи не имеют кроме 5 ти или 6 ти пригоршен джогану, которого запас на себе везут для всей дороги ⁵⁷.

/3./ Поднявшись по утру с привала, мы продолжали свой путь; — вдали был виден густой туман занимавший весь горизонт. — Я тщетно ожидал восхождения солнца; — когда же прибыл к вышеупомянутому водопроводу, то увидел что казавшийся мне туман происходит от песчаного вихря, которой продолжался без остановки целой день. — Я принужден был чрез оной ехать, и от водопровода до ночлега сделал еще 10 верст; — [85] уши, глаза, нос, рот и волосы засыпало мне песком, лице же резало жеточае самой метели.

Верблюды наши отворачивались от ветра; — песчаной туман сей был столь густ, что в некотором расстоянии не льзя было различить предметов. — Часа за два до вечера, Сеид остановил керван, и пошел в сторону для отыскания пристанища в виденных им кибитках. Проходив с час, он с трудом нас отыскал и повел к кибиткам. Там жили Туркмены поколения Куджук Татар из Иомудов племени Кырык, коего старшина Атан-Ниас-Мерген тут же находился.

Из Туркменов которых я видел и знал, сей старшина мне более всех понравился. — Переселившись в Хивинские владения он вступил в службу Ханскую, и считался у него наездником; ходил всякую неделю на поклон к Хану и перед моим приездом только что возвратился из Хивы. — Кочевье его было расположено на водопроводе Даш-Гоус ⁵⁸. Он принял меня к себе со всем гостеприимством, показывающим человека безкорыстного и честного, что весьма редко между Туркменами, и прилагал всевозможное старание доставить мне покой; он заколол для меня лучшего барана, подал умыться, сварил пищу, и прогнал всех любопытных сбежавшихся смотреть меня. [86]

/Октября 3./ Атан-Ниас-Мерген сказал мне, что до Хана уже дошли слухи о моем прибытии, и не советывал мне посылать в Хиву вестника, а ехать самому прямо в город, и по обыкновению их, подъехав к палатам Ханским объявить себя гостем и посланником; что поступив таким образом, без сомнения хорошо буду принят; я не совершенно верил, чтобы внезапное такое прибытие могло нравиться Хану, и потому поблагодарив хозяина своего за совет, которой от искреннего сердца мне дал, решился поступить иначе. — Он представил мне четырех сыновей своих, которые один другого были сановитее. — Они хвалились длинными пищалями подаренными им Ханом, и прекрасными жеребцами; второго сына своего Атан-Ниас-Мерген отправлял на днях на разбой в Астрабад с 30 человеками, собравшимися идти туда на обыкновенной свой промысел. 4. Мы выехали перед полднем после нужного отдохновения: почтенный хозяин мой провожал меня верст 12; настоящей дороги там не было и нам надобно было переехать степь, заключающуюся между водопроводами Даш-Гоусом и Ах-Сараем; пространство сие покрыто песчаными буграми; вихрь еще не переставал и нас заносило песком более прежнего; хозяин наш сам сбился с дороги. — Тут я в первой раз увидел как ветр сметает песчаные бугры с одного места на другое; — если находится в степи хотя маленькой кустик, то к нему наносится песок, и в короткое время [87] образуется бугор. — Ветр стал утихать, и я приметил по сторонам несколько разрушенных крепостей и строений; — все же место по которому ехал, было покрыто обломками жженых кирпичей и кувшинов. Наконец проехавши 24 версты по направлению SO, нам открылся перед вечером водопровод Ах-Сарай, по коему расположено было множество кибиток и видны хорошо обработанные поля с несколькими деревьями. — Мы хотели в тот же день добраться по сему водопроводу до деревни, в которой жили родственники Сеида, но не могли и принуждены были остановиться в бедной Туркменской деревушке. — Тут уже начали появляться по местам и строения. — Туркмены живут в кибитках, а скотину держать в клевах загороженных прутьями и заваленных землею. — Жители сего места были отдаленного поколения с пределов Бухарии, и не знали поколений приморских Туркменов. — Они обступили меня и замучили вопросами; я не нашел иного средства отвязаться от них, как стращая их именем Магмед-Рагим-Хана, коего я назывался гостем. — Несмотря на то они отказали мне в ночлеге, говоря что незнают Магмед-Рагим-Хана; — я на них крикнул, они тотчас отошли и собравшись в кучу, в некотором расстоянии стали говорить между собою. — Когда я уже начинал располагаться ночлегом между их кибитками, один из них подошед ко мне, предложил свою, говоря что ее уже очистил; я воспользовался сим приглашением и зашедши в бедную кибитку, начал [88] хозяйничать и выгнал множество любопытных, которые наглым образом садились подле меня и надоедали вопросами. Старой хозяин мой с Китайским лицем, сам незнал что у него за люди, и считал себя еще весьма щастливым, что его с дочерью я не выгнал и напоил чаем. — Так как меня обступало множество народа, то и приказал Туркменам своим ночью держать караул.

/5./ С рассветом, мы пустились в путь, и прошедши 10 верст по каналу направлением OSO, прибыли к издали нами виденным двум высоким деревьям, подле которых жил родственник Сеида.

Более и более вдаваясь по водопроводу внутрь края, я видел возрастающую обработанность земли. — Поля с богатейшими жатвами поражали меня противуположностию своею с теми, которые видел на кануне.

В самой Германии не видал я такого рачения в обработывании полей, как в Хиве. — Все дома обведены канатами, по коим сделаны везде мостики. — Я ехал по прекрасным лужайкам между плодовыми деревьями, множество птиц увеселяло меня пением. Кибитки и строения из глины, рассыпанные по сим прекраснейшим местам, составляли весьма приятное зрелище. — Я обрадовался что прибыл в столь прелестной край и спросил с упреком у проводников своих, за чем они сами не обработывают таким образом земель, или если у них земли ничего не производят, то для чего не переселяются в Хиву? Посол отвечали, они мне, мы господа, а это наши [89] работники; — они боятся своего владельца, мы кроме Бога никого не страшимся.

В Хивинском Ханстве по водопроводам в деревнях живут большею частию переселенные Туркмены. Жителей по сим местам очень много, они одеваются хорошо и в обращении гораздо ловчее прибрежных Туркменов. — Подъезжая к дому Сеидова родственника, я встретился со свадьбою; разряженная красавица ехала на большом верблюде, на коем было довольное богатое седло, обшитое все шелковыми материями.

Я был очень хорошо принят родственниками Сеида — для меня опорожнили маленькую комнату, впротчем довольно грязную и темную; — пока я переодевался, множество старшин собралось для поздравления меня с приездом, я впустил знатнейших к себе, и поговорив с ними несколько, вышел к протчим; всякой делал мне приветствие как умел. Хан еще не выезжал из Хивы, и я тотчас послал двух из собравшихся Туркменов одного в Хиву с извещением о моем прибытии, а другого в ближайшую Ханскую крепостцу называющуюся Ах-Сарай, для извещения тамошнего Ханского чиновника (родом Узбека ⁵⁹). Но я с прискорбием слушал речи Туркменов, разговаривающих обо мне; они хвалили Русского Посланника: и говорили что он не из простых людей [90] должен быть: ибо знает грамоте, и у всех колодцев записывал глубину оных, и расстояние одного от другого — слухи сии дошли до Хана как мы после увидим, и были причиною смертного приговора произнесенного на до мною как над лазутчиком.

Прибывший в тот же день из Хивы Туркменской старшина Берди—Хан, явился ко мне. — В 1812 году он служил у Персиян, был ранен Русскими и взят в плен. — Служивши два года у Генерала Лисаневича и возвратившись на родину бежал в Хиву.

Получив от него несколько сведений о Хане, я хотел в тот же день ехать в Хиву, до которой оставалось еще 40 верст. — Но Сеид мой никак на сие не соглашался. — Я сердился, кричал на него, и он решился послать отыскать лошадей, между тем, однакоже кажется тайно приказал посланному не приводить их. — Я думаю что ему хотелось продержать меня тут, дабы выхлопотать подарок родственникам своим. — Может быть также его просили о том старшины прибывших керванов, которые надеялись чрез мое ходатайство получить от Хана увольнение от наложенной на верблюдов подати. — Они намекали мне о том, но я делал будто бы их не понимал, и таким образом отделался.

За неимением лошадей я принужден был весь день тут остаться, ходил прогуливаться и всюду толпа вокруг меня собиралась. — Один Туркмен, прекрасно одетой, служащий в войске Ханском, довольно умно разговаривая со мной, стал рассматривать [91] пуговицы на моем сюртуке, и без дальних околичностей для удостоверения серебряные ли оне; вертел их на все стороны, — желая от него отвязаться, я спросил у него с насмешкой — Хивинское серебро одинакавого ли цвета с нашим? —все засмеялись. — Любопытной отошел от меня и ударив рукою по ефесу своей сабли отвечал: Господин Посланник, мы Туркмены люди простые, нам такие вещи прощают, но уважают за храбрость нашу и за острее кривой сабли которая всегда предстоит к услугам Хана. — Она также будет предстоять и к услугам нашего Белого Царя, отвечал я, с того времени, как чрез мое посредничество установятся мир и доброе согласие между обеими державами. — Туркмен мой при сих словах успокоился.

Я лег довольно поздно, и начал уже засыпать, как вдруг известили меня о прибытии чиновника от Магмед Рагим Хана. — Входит молодой человек видный собою, с ним был другой пожилых лет. — Они сели подле моей постели, и молодой стал расспрашивать меня от имени Хана о причине моего приезда и о видах Правительства нашего; я ему отвечал что о сем сообщу Хану или тому человеку, которому он мне лично прикажет, что впрочем я имею к нему бумаги, коих содержание мне неизвестно. — Я показал Адбулле (так он называется) запечатанные письма — и приказал ему о сем Хану донести. — Удивленно продолжал он что от Белого Царя с двух сторон посланники приехали, — у нас в Хиве есть 4 посланца [92] ваших, вить и вы тоже Белому Царю служите? Я старался его уверить что то не могли быть посланники, а какие нибудь беглые, которые назвались так; и что их надобно остановить, что если оне самозванцы, то я их перевяжу и отправлю в Россию. — Абдулла уверял меня что они точно Русские послы. (После узнал я что это были какие то 4 Нагайца приехавшие с письмом к Хану). Пьете ли вы чай? спросил у меня Абдулла, если пьете то велите поставить для меня чайник. — Мы пьем чай днем, а не в полночь отвечал я, а так как я не совсем здоров и устал с дороги, то вы бы меня обязали еслиб оставили в покое, прощайте. — Он ушел. — Я после узнал что этот Абдулла сын какого то знатного Чиновника прежде при Хане служившего, и что никогда Хан его ко мне не посылал и весь допрос его был сделан из одного любопытства.

В тот же день я узнал что двое Русских услышавши о прибытии корвета к берегам Туркменским, на кануне моего приезда в Ах-Сарай бежали к берегу, оставив жен своих и детей — их однакоже после поймали. — Хивинцы имеют много Русских невольников, которых им продают Киргизы, хватая их на Оренбургской линии, также и Персидских и Курдинских доставляемых ими Туркменами в большом количества. — Обращение с сими невольниками самое жестокое; по малейшему подозрению, о побеге, они наказывают их жестоким образом, — если же сие во второй раз случится, то пригвозживают их за ухо к [93] дверям и оставляют в таком положении трое суток; если они вынесут сие наказание, то продолжают по старому томиться в неволе ⁶⁰.

/6./ По утру привели мне нанятых лошадей; но прежде сего я был приглашен на завтрак к одному старшине, сие заставило меня часа два промедлить — еслиб сего не случилось, то обстоятельства мои приняли бы может быть совершенно другой ход, я бы в тот же день был в Хиве, и Хан удивленный внезапным моим прибытием может быть принял бы меня хорошо и скоро отпустил; — с другой стороны могло быть и то, что народ растерзал бы меня до въезда в город по повелению Хана, до которого бы вдруг дошли слухи, что Русские пришли в Хиву для отмщения за кровь Бековича. — Такого рода слухи в Хиве весьма легко распространяются, и владелец не видавший никогда ничего кроме своего малого Ханства и степей окружающих, мог бы легко сему поверить.

Я не отъехал еще 8 верст как нагнал меня конный человек скачущий во весь опор, он просил меня от имени Хана остановиться, и подождать двух чиновников посланных ко мне из Хивы еще прошедшую ночь. — Я подождал, и скоро они ко мне приехали в сопровождении четырех конных человек. — Старший из них был роста малого, лет 60, с длинной седой бородой, походил на обезьяну, несколько [94] заикался, говорил скоро и из всякого слова видим был злой его нрав и алчность к деньгам: то был некто Ат-Чапар ⁶¹ Алла верди. — Ат Чапаром его звали потому, что Хан его всегда употреблял в разъезды с своими приказаниями. — Другой был высокого роста толст, с маленькой бородкой, но с благородной и скромной осанкой, речи его соответствовали наружности; а после и поступки его таковым же оказали; его называли Еш Незер ему было за 30 лет; звание его было Юз Баши, что по переводу значило сотник; но в Хиве название сие принадлежит не сотенным начальникам, которых нет, а военным чиновникам коим Хан поверяет отряды различных сил во время войны.

Ат Чапар, (как я после узнал) родом из Персиян Астрабадских, его увезли в малолетстве в плен, он принял закон Сунны женился, сын его Ходжаш Мегрем ⁶² оказал в сражении важную услугу Хану, сделался его любимцем, вскоре получил управление таможни; и приобретши совершенную доверенность Хана, вывел в люди отца своего и братьев. Хан подарил ему много земли и водопроводов, он еще более прикупил, и теперь считается третьим из самых значущих и богатых особ Ханства. [95]

Так как он имел торговые сношения с Астраханью, то и просил Хана, чтобы я у него был гостем пока не решится моя участь. — Вероятно в надежде получить подарок, буде дела пойдут хорошо, или прислужиться Хану удушением меня, еслиб ему того угодно было.

По сему самому Ат Чапар Алла Верди объявил мне Ханское приказание ехать с ним в деревню его Иль Гельди ⁶³, где все приготовлено было для моего приема. Мы ехали верст 18 по направлению N ten О прекрасным и населенным краем; — в одном месте только переезжали песчаную степь между двумя водопроводами. — Погода была ясная. — Я увидел издали крепостцу, к одному концу которой примыкал садик, это была крепостца Иль Гельда, она построена квадратом по углам коего находились четыре башни; стены сделанные из глины смешанной с камнем, имели вышины 3 1/2 сажени, а длины 25 — (расположение внутренних покоев можно видеть из чертежа оной). — В крепостцу был только один въезд в большие ворота, которые запирались огромным висячим замком. — Она принадлежала Ходжаш Мегрему. — В Хиве у всех почти помещиков есть такого рода строения, без бойниц. — Внутри делается не большое водохранилище, несколько дворов, покои, кладовые, мельницы; и места для хранения скота. Обыкновение сие должно иметь начало в беспрерывных беспокойствах терзавших всегда народ сей при смерти владельцов, [96] тогда обыкновенно возгорается междоусобная война, и даже в мирные времена не редко случается, что тамошние Туркмены грабят Хивинцов. Такого рода крепостца заключающая в себе запас и все хозяйство может всегда несколько дней держаться против небольшой толпы Туркменов. — В Иль Гельди было человек 50 или 60 жителей, которые частию занимали комнаты, а частию помещались в кибитках поставленных на дворе, тут были и жены их. — В противуположенной стене воротам была башня с маленькой калиткой, которая вела за крепостцу в садик, в коем небольшое грязное водохранилище, несколько деревьев и хороший виноградник. Сад сей был окружен стеной вышиною сажени в полторы — а к стене примыкал снаружи дом какого то Муллы и мечеть.

Приехавши в Иль-Гельди я был встречен братом Хаджаш Мегрема сыном Ат Чапара Сеид Незером, он служил в таможне помощником у брата своего, был хорош собой, лице его знаменовало ум, но был крутого и дерсского нрава; Персидское поколение Ат Чапара отличалось длинными бородами, которые в Хиве очень редки, оно сверьх того было примечательно своей особенной алчностью к деньгам; — в первой день мне делали еще всякие вежливости, — Сеид Незер сказавши мне поклон от Хана и старшего брата своего, привел с собою самовар, чаю и сахару — сварили для меня плов, принесли всяких плодов, и поместили в особую комнату, дни были теплые, и потому холодной и темной не выбеленной чулан сей казался мне [97] сносным, я выходил на дворик, а иногда и в сад; хотя я все был под караулом, но сперьва считал сие за почесть, а после увидел что нахожусь в плену. Четверо же Туркменов моих имели позволение всюду ходить к своим родственникам.

Меня уверяли что на другой день моего приезда Хан к себе позовет, но настало 7 число и никто меня не требовал. — Приехал из Хивы Якуб третий сын Ат Чапара, которой привез известие мне, что на следующей день меня уже непременно Хан потребует.

/8./ Приехал ко мне никто Якуб Бай, знавший несколько слов по Русски. — Он торговал в Астрахани, промотался, и возвратился в Хиву без всего, пристроился к таможне и стал поправляться. — Якуб Бай приехал от Хана, дабы узнать кто я таков, с каким намерением прибыл, какие мои поручения и требовал сверьх того чтобы отдал ему бумаги для вручения их Хану. — Я с досадою и громким голосом отказал ему в том говоря, что послан к одному Хану, и если он сам не хочет меня видеть, то бы отпустил обратно, впрочем сказал я Якуб Баю, ты можешь сказать Хану, что я имею к нему два письма и подарки, первое письмо от Сардаря земель заключающихся между Каспийским и Черным морями, а другое от Майора Пономарева, управляющего одним из Ханств подвластных нашему Сардарю. — Якуб Бай встал сердитый и ушел.

С сим Якуб Баем, приехал еще один Якуб родом жид, но давно уже принявший Магометанскую [98] веру. — Жид сей езжал на торги в Оренбург и Астрахань, и знал несколько по Русски. — Он хаживал ко мне и рассказывал о торговых дорогах из Хивы в Россию и в Кашемир, брат его несколько раз бывал в сем городе.

Один из Туркменов моих ходивший на ближайший Базар ⁶⁴ называющийся Казават, слышал что Хан выехал из Хивы и будет меня принимать в особой крепостце находящейся не подалеку от Иль Гельди. Я сообщил сие известие приставам своим Ат Чапару и Юз Баше, но они меня уверяли что слух сей несправедлив; — я узнал в тот же вечер, что когда Якуб Бай ко мне приезжал, Хана уже не было в Хиве; и что он поехал на охоту в степь на 12 дней, — между тем обращение со мной становилось всякой день грубее, пищи умереннее, чай перестали давать, также и дрова для варения пищи; с начала даже не позволяли мне ничего себе покупать съестного; но под конец отменили запрещение сие потому, что Ат Чапар делавший закупки мои, наживался от моих денег; между тем присмотр, за мною сделался строже и мне не позволяли даже на минуту отлучаться из комнаты без двух сторожей, и поставили караульных к воротам, с запрещением ко мне кого либо впускать, и по ночам лежал у порога человек, [99] таким образом что отпирая дверь всякой непременно должен был разбудить его.

Туркмены мои также слышали от выезжавших на базар, что по приезде моем Хан собирал совет, на которой приглашены были все почетные люди Ханства, Наместник его и начальствующий в городе Ургендже старший брат его Кутли Мурад Инах, и главная духовная особа Кази; — что долго разговаривали обо мне, и не известно на что решились. — Однако же несколько дней после сего я узнал через Туркменов родственников моих проводников, из коих один был слугою у Хана, что Магмед Рагим услышавши что я дорогой вел записки называл меня лазутчиком, и говорил на совете: Туркмены привезшие его, не должны были допустить его до моих владений, а убить и представить ко мне подарки, которые вез. Но так как он уже приехал, то делать нечего, и я бы желал знать какой совет мне даст Кази. — «Он неверный отвечал Кази; его должно отвести в поле и зарыть живого.» — «Я почитал тебя умнее самого себя, сказал ему Хан, а вижу что в тебе совсем нет ума. Если его убью, то на будущий год, Государь его белый Царь повытаскивает жен моих из гарема; — я лучше приму его и отпущу, а между тем пускай посидит, надобно разведать от него за каким делом сюда приехал, а ты пошел вон.»

Одни полагали в совете, что я приехал для выручения Русских невольников, другие с требованием удовлетворения за созжение двух судов наших в [100] Балканском заливе (что сделано было лет 10 тому назад) Туркменами поколения Ата, (которые с тех пор как их Иомуды вытеснили с берегов, повинуются Магмед Рагиму); — иные же думали, что я приехал требовать воздаяния или мщения за убиение Князя Бековича в 1717 м году случившееся. — Говорили также что к берегам Туркменским пришел наш флот и что заложили большую крепость, коей половина уже сделана, а что я узнав дороги на будущий год приду с войском в Хиву. Многие думали что будучи в войне с Персиянами, Главнокомандующий наш хотел склонить Хивинского Хана к вспомоществованию нам; говорили что даже Русские войска уже заняли крепость Ах Кала ⁶⁵ близь Астрабада, и все почти были того мнения чтобы меня казнить, или тайно убить или взять в невольники. — Сам Хан очень тревожился моим прибытием, но опасаясь нашего Правительства явно не решался меня казнить, хотя сие и было его желание; почему не знавши что предпринять, решился оставить меня в крепости впредь до получения дальнейших сведений и придумав лучший способ исполнить свое намерение. Ко мне были подосланы люди для разведывания цели нашего Правительства; но я им ничего не открыл.

Слухи о мнении совета и тайном намерении Хана не могли не тревожить меня; я не хотел сперва им верить, но после обстоятельства и другие вести меня в том [101] убедили. — Я не знал на что решиться; мне предстояло неминуемо или томительная неволя, или позорная и мучительная казнь; — я помышлял о побеге, и лучше желал естли бы меня нагнали в степи, умереть на свободе с оружием в руках, нежели подвергнуться казни. — С другой стороны мысль о неисполнении своей обязанности, когда еще могла на оное быть хотя весьма сомнительная и малая надежда, меня останавливала, и так я решился остаться, — привел в порядок оружие свое и изготовился к защите если бы на меня внезапно напали.

К щастию со мной была книга Попа перевод Иллиады, — я всякое утро выходил в сад и занимался чтением, которое меня несколько развлекало.

/12./ В вечеру принес ко мне один из Туркменов моих Кульчи, несколько яиц и сушеных плодов, сказав что ему поручено было вручить мне оное от одного Русского, пришедшего к крепостным воротам и просящего меня выдти с ним поговорить. — Я не мог сего сделать, и отпустил его.

Еще три дни прошло без всякого известия о моей участи; усиливающаяся строгость присмотра и грубость приставов меня более удостоверяли в намерении Хана. — Размышляя о своем бедственном положении я думал что если меня не лишат жизни, то конечно возьмут в невольники; — мысль о неволе была еще приятнейшею мечтою в сравнении жестокого заточения, в котором находился; я утешался тем, что будучи в неволе буду иметь хотя [102] возможность видеться с соотечественниками своими, и имел в виду при первом удобном случае взбунтовавши всех невольников Русских и Персидских, избавить их покрайней мере от тяжкого рабства. — В другое время занимали душу мою самые горестные мысли.

Я терял всякую надежду когда либо увидеть свою родину; мысленно прощался со всеми, глаза мои не смыкались даже и ночью; — я был грустен, и с неким удовольствием ожидал той минуты, когда несколько вооруженных людей ворвутся в мою комнату, и прекратят плачевную жизнь мою. К рассвету только засыпал, а поутру с прискорбием видел я быстро приближающуюся зиму; — лист уже опадал, утренники становились свежее, и я последнюю терял надежду даже и при счастливом окончании своих дел возвратиться когда либо на родину, полагая что лед понудит корвет воротиться и оставить меня одного на произвол судьбы среди звероподобных народов. Все постигаемые рассудком человеческим, упования изчезли, исключая надежды на благость Всемогущего Творца, Которой один мог спасти меня от предстоящей гибели.

46 Дней продолжалось мое заключение; не буду упоминать о физических беспокойствах перенесенных мною, я почувствовал их тогда только когда нравственно успокоился. — Кроме всего огорчения от предстоявшей мне участи и вечной разлуки с отечеством, я терзался еще положением несчастных Русских в Хиве, видя себя не в силах им помочь. [103]

Прерывая писать повествования о бедствиях моих, обращаюсь к другим произшествиям.

/16./ Прибыл в Иль Гельди десятилетний сын Ходжаш Мегрема которого Хан очень любил, и заставлял всегда у себя играть в шахматы, отец его велел мне сказать что сам скоро будет; но столько раз обманутый, я уже никому не верил; — братья Ходжаш Мегрема, и многие другие чиновники частым своим посещением мне надоедали; я не полагал однакоже чтобы из окружающих меня не льзя было кого нибудь склонить к доставлению хотя изредка справедливых известий из Хивы, почему собрав к себе всех и подарив чем был в состоянии — старался изведать кого на сие мог бы после на един склонить, но никто не смел со мною говорить, опасаясь доноса свидетелей — тогда сыскался один бедный Бухарец, Бай Магмед, которой сбираясь в Мекку, уже 17 лет как выехал из родины и остался в сей крепостце, где занимался деланием кушаков. — Я ему подарил ножницы; он ходил ко мне тайно и сообщал разные известия, хотя не мог он многого знать однакож оказал мне большую услугу разведав о ссоре Юз Баши с Ат Чапаром произшедшей за меня; настоящий пристав мой был Юз Баши, человек доброй и честной, но очень скромной. — Ему приказано было за мной иметь самой строгой надзор, — я приглашал его к себе одного, он боялся, и старался избегать тайных свиданий. — Ат Чапар же за ним непрестанно наблюдал и всегда вбегал ко мне в след с ним, опасаясь чтобы [104] я не сделал Юз Баши особого подарка; — заметив такую жадность, я призвал его к себе и подарил кроме данного ему прежде сукна, еще штуку холста, сказав чтобы никому о сем не говорил, особливо Юз Баше, — старик схватил холст под полу, выбежал самым воровским образом, спрятал его и сел подле Юз Баши, как будто ничего не бывало.

Я не упустил случая сообщить сего Юз Баше, которой смеялся от чистого сердца; презирая Ат Чапара и все семейство его.

По приезде моем я подарил Юз Баше и Ат Чапару по куску сукна, которые хранились у прикащика Ат Чапара; нашлось что от сукна Юз Баши было отрезано пол аршина, и в воровстве обличился Ат Чапар. — Они поссорились, сверьх того я жаловался Юз Баше, на недостаток и нужды претерпеваемые мною и на грубое со мною обращение; — его польстила доверенность сия. — Он явно поссорился с Ат Чапаром, так что уже последний не стал за ним бегать; всякой день я подсылал Петровича возобновлять их раздоры, дабы из разногласий их выведывать правду, Юз Башу выводил в сад и говорил на едине,— он утешал меня, что хотя день приема моего и не назначен, но ежечасно надеяться могу быть призванным; что вероятно Хан по возвращении своем не оставить меня без ответа, и не уедет опять на охоту, потому что пронесется молва в народе, что Хан убоясь Русского посланника и не умея ему отвечать, бежал в степь. [105]

Часто между сими разговорами расспрашивал я его о Хивинском Хане, сношениях его с соседами и вообще о внутреннем устройстве Ханства, и многие получал от него о сем сведений. — Юз Баши чувствовал всю тягость Хивинского правления и кажется не любил Хана; но никогда не произнес хулы на его щет. Он мне говорил, что окружающие Хана так его боятся, что не посмеют никогда ему слова обо мне сказать; при всем том обнадеживал, что дела мои примут хорошой оборот. — Юз Баши был родственник второго Визиря Куш Беги ⁶⁶ и несколько лет назад будучи гоним Ханом в избежание казни тайно удалялся в Бухарию, где пробывши два года, по убедительным его уверениям опять возвратился.

Я стал покойнее с тех пор как приобрел доверенность его, и когда сам не мог с ним видеться, то посылал Петровича, Юз Баши принимал во мне искреннее участие и всегда из лица его можно было видеть благоприятные ли получены из Хивы известия. — Находясь после в Тифлисе куда он был назначен послом от Хивинского Хана, он признался что слухи узнанные мной в Хиве о собранном на мой щет совете и приговоре к казни, были точно справедливы.

Туркмены мои видя худое положение дел моих [106] оказывали меньшее уважение; они старались отделаться от меня опасаясь пострадать вместе. Когда ходили на базар народ толпился около их, и спрашивал когда назначен день для казни Посланника, иные спрашивали у них правда ли что Посланника в прошлую ночь задушили. По сему поводу старшины уговаривали их бежать, также и потому что Хан был очень раздражен на Иомудов, за то, что они еще до сих пор не заплатили наложенной на них подати с приходящих керванов. — Сеид становился дерсским, следующий случай покажет до какой степени дошла его необузданность.

Возив невольницу свою по базарам и деревням он долго не продавал ее не получив требуемой цены. Нещастная Фатьма жила в одной комнате с Туркменами, и когда они уходили, была очень обижаема Хивинцами, так что я не один раз посылал Петровича разгонять их, но однажды довели ее до того, что она принуждена была бежать, обещаясь убить себя если вскоре не продадут. Сеида не было дома, когда он возвратился, я ему сказал, что поведение его мне не нравится, что он должен переменить его, слушаться меня, не забываться и продать женщину, которой присудствие наносило нам стыд.

Выслушав меня, он встал сказав «прощай Мурад Бег, я тебе служил до сих пор; но если ты хочешь так со мной обращаться, то я тебя оставляю; Фатьма моя невольница, и я ее продам когда, и кому захочу. — Прощай сказал и вышел.» [107]

Я его кликнул, он ожидал моего извинения; но я сказал ему «Сеид, поезжай назад, ты видишь мое бедственное положение и то что можешь вместе со мной пострадать, — поезжай домой и скажи Киат Аге, которой тебя отправлял, что ты меня здесь покинул, — знай однакоже, что пока оружие мое при мне, я ни тебя, и никого не страшусь; без оружия же меня никто не увидит — прощай; и не приходи более.»

Ответ сей сразил его, он сел, задумался, залился слезами, просил прощения, клялся никогда не оставлять меня, и подвергнуться одинакой со мной участи, я помирился с ним, он стал скромнее, и на другой день Фатьма была продана.

Сеиду надобно было довольно часто напоминать о сем обещании, он нередко изменял себе; но не льзя не сознаться что во нраве его были некоторые хорошие черты.

Меня почти совсем лишили пищи и ничего не позволяли покупать, тогда я принужден был прибегнуть к хитрости, давать деньги прикащику Ат Чапара с тем, чтобы он покупая хлеб и баранов — приносил мне их будто бы в подарок; Ат Чапар же сам человек очень богатый, и значущий, приходил тихонько в комнату где висела баранина и крал целые куски, я открыв сие посмеялся о том с Юз Башею, которой не преставал ободрять меня в терпении, подавая надежду к щастливому перевороту моих дел.

У Ат Чапара было 7 Русских невольников, из коих один жил в Иль Гельди, 3 в Хиве и 3 по [108] другим местам. Живущий в Иль Гельди назывался Давыдом, его схватили еще 14 летним мальчиком около Троицкой крепости на Оренбургской линии, и продали в Хиву. — Он уже 16 лет в неволе. — Был продан и перепродан несколько раз и давно принял нравы и обычаи Хивинцов, но не переменял закона своего. Его скрывали от нас, но как то случилось Петровичу нечаянно с ним повстречаться. Давыд просил его доложить мне, чтобы я постарался вывезти его из Хивы. Я искал случая с ним видеться; но редко сие мне удавалось, несмотря на то приказал ему узнавать через приезжающих с арбами из Хивы Русских, что там делается, что говорят обо мне. — Давыд мог это знать, потому что ему хорошо были знакомы четверо женатых Русских, которых Хан очень любил, и держал всегда при себе. Он узнал тоже самое о собиравшемся на мой щет совете. — Персидские невольники коих человек 10 было в Иль Гельди, тоже подтвердили, и также старались оказывать мне всякого рода услуги.

Я желал сам поговорить с Давыдом и приказал ему придти к себе ночью. — Ему под опасанием смерти запрещено было с нами видеться, однакож он пришел в полночь, и подтвердил те же самые вести на мой щет, которые уже знал от Туркменов. Он также дал мне многие сведения на щет положения Русских невольников в Хиве. — Я отпустил его наградив червонцом.

Их ловят большею частию Киргизцы на [109] Оренбургской линии и продают в Хиву. Число Русских невольников в Бухарии находящихся, говорят столь же велико как и в Хиве. — Проводя целый день в трудной работе к коей ни Туркмены ни Хивинцы неспособны; они получают на содержание в месяц по два пуда муки и больше ничего, разве иногда бросят им изношенный кафтан. Они продают излишество получаемого хлеба и копят деньги присоединяя приобретаемые воровством. — Когда же соберут сумму превышающую за них заплаченную 20 или 30 тиллами (1 тилла равен 4 р. (серебр.) ( что обыкновенно удается им после двадцати лет неволи), то откупаются у своих хозяев; однакож получивши свободу должны остаться навсегда в Хиве, — по второму подозрению о побеге лишают их жизни. За 25 летнего Русского платят по 60 и по 80 тилла, за Персиянина меньше. — Сих последних считается до 30,000 в Хиве, Русских же до 3000. — Персиян привозят очень часто по 5, по 10, а иногда и по 30 человек. Туркмены ловят их в Астрабаде и по дороге к Хиве бросают усталых, которые погибают в степи, привезши их в Хиву хозяин садится на площадь и окружает себя невольниками, покупщики являются и торгуют их как лошадей. Иногда сами же Туркмены крадут их обратно из Хивы и привозят в Персию получая от родителей за них плату. — В мою бытность в Хиве привозили несколько партий сих невольников, и продавали развозя их по деревням. Ат Чапара купил шестнадцати летнего мальчика сына богатого Астрабадского [110] купца довольно дорого в надежде перепродать его с барышем обратно, сестру его 14 летнюю девицу возили несколько дней по всем базарам, прося за нее 80 тилла и хорошего сукна на кафтан. Персидских невольников заставляют переменять закон. Русских же не принуждают к сему. Меня Давыд уверял что они имеют даже особую комнату, куда ставят образа, и по ночам ходят молиться. Три праздника в году, хозяева им позволяют гулять, они тогда сбираются и напиваются водкой, которую сами гонят из какой то ягоды. — Праздники сии обыкновенно кончаются каким нибудь убийством.

Хозяева имеют права убивать невольников своих, но редко сие делают, чтобы не лишаться работника; а выкалывают им один глаз, или отрезывают ухо, при мне Ат Чапар хотел отрезать Давыду ухо за то, что он ездивши в Хиву, поссорился с Персидским невольником, и ударил его ножем. Он бил его плетью сперьва по лицу, потом выхватя нож, приказал его повалить дабы исполнить свое намерение; но его удержал от сего прикащик его Узбек Магмед Ага. Я не заступался за него опасаясь чтобы от моего содействия ему бы не было хуже, и ушел, — в туже ночь пришел ко мне Давыд и сказал, «видел ли ты Ваше Высокородие, как меня били, хотел собака ухо отрезать, да вчера еще сын его завалил мне плетей с 500 с ними собаками надобно всегда едак поступать, по смелее, а то они и на шею сядут, вить даром что меня били, а они меня [111] боятся, — посмотрел бы ты когда я напьюсь, так все бегут от меня.»

/20./ Приехал к нам Сеид Незер из Ургенджа, он часто меня навещал. Я не знаю подозревали ли меня в намерении бежать, только, когда я спросил у него скоро ли возворотится Хан, он отвечал с жаром, разве вы бежать хотите? Бегите, осмельтесь бежать увидите что с вами тогда будет. Я внутренно досадывал, но не смел сего показать опасаяся открыть свое намерение и отвечал ему кротко, что он ошибается, и что Посланники никогда не бегают потому что владелец отвечает всегда за их безопасность.

Однако случай сей заставил меня подозревать не узнали ли моего намерения, я пошел в сад осматривать стены; лестница приставленная к последней стене на которую я много надеялся, была снята. — Я жаловался Юз Баше на грубые слова Сеид Незера, говорил что начиная с Ат Чапара человека уже не молодого с большой седой бородой долженствующей внушать почтение, все семейство его кажется мне презрительным. — Правда отвечал мне Юз Баши, борода его ничего не доказывает, у козлов также большие бороды.

/21./ Посетил меня Геким Али Бай, он уверял меня в привязанности своей, и сказал что собирается с керваном бежать из Хивы. У Хана глаза теперь налились кровью сказал он, прежде всякой имел доступ к нему, теперь же никого не слушает, [112] дерет с нас ужасные подати за приходящие керваны, и сим преграждает нам совсем путь в Хиву. Он вешает нас, сажает на кол и проч.

В самом деле Хан часто казнит Туркменов живущих в его Ханстве за воровство и другие непорядки. — Но сим только одним средством он мог восстановить тишину в своих владениях . В бытность мою он пятерых повесил.

Геким Али Бай просил у меня письма к Майору Пономареву, но я боясь вверить ему оное, отдал бывшую со мною древнюю монету Юлия Кесаря, для вручения оной на корвете Священнику отцу Тимофею, прося его от моего имени поставит свечьку перед образом; у нас такой обычай сказал я Геким Али-Баю, и я тебя о сем не тайно прошу, ты может сказать о том кому хочешь ⁶⁷. — Забудь прошедшее сказал мне Геким Али-Бай вставая, и не сказывай по возвращении своем, что я сделал тебе Туркменскую невежливость, я нарочно приезжал тебе поклониться.

Как ни запрещали строго Туркменам входить ко мне, но они всегда находили средства со мною видеться; иные мне были нужны, от большей же части, покоя не было.

/23./ Наконец Хан возвратился с охоты и прибыл на водопровод Даш Гоуз, — меня все обнадеживали что скоро буду им призван. [113]

Хотя уже пять дней прошло с приезда Хана в Хиву, но меня все еще держали под стражею; не видя никаких средств избавиться от жестокой неволи решился я прибегнуть к угрозам; почему и повторял несколько раз приставам своим прося их сказать Хану от моего имени, что наступает зимнее время, корвет подвергается опасности замерзнуть в Балканском заливе и погибнуть, ибо без меня он возвратиться не может; если же ото льда он потерпит, то Хан будет за него отвечать пред Российским Государем. — Но никто из приставов моих не смел ехать к нему с сим донесением.

Трое Туркменов моих видя что дела мои идут худо, начали самовольствовать, — один из них просил даже у меня увольнения, — я отпустил его, и также как и Сеида заставил после раскаиваться.

/31./ Я позвал к себе Ат Чапара и Юз Башу, чтобы узнать от них обстоятельно о намерениях Хана, прося их еще раз, донести ему о положении корвета и представить об ответственности которой за сие подвергается; но они убеждали меня подождать еще один день, до прибытия в Иль Гельди Ходжаш Мегрема, которого будто бы с часу на час ожидали. — Видевши их нерешимость, я хотел послать Петровича или Сеида в Хиву, но пристава сего не позволили.

/Ноября 4./ Я узнал через одного Туркмена что с Красноводского берега приехал в Хиву Иомуд Ниас [114] Батыр ⁶⁸, имеющей два письма от Майора Пономарева, одно ко мне, а другое к Хану.

/6./ С рассветом я отправил Кульчи тайным образом в Хиву для сыскания его и доставления мне письма.

Сам Ниас Батырь приехал и сказав мне поклон от Хана, вручил по приказанию его письмо от Пономарева.

По словам Ниас Батыра Хан был чрезвычайно им обрадован; Магмед Рагим, продолжал Ниас был обманут слухами доходившими до него от приезжающих Туркменов, что будто бы Русские строят крепость на берегу, но я его теперь разуверил, и в знак своего доброго расположения к вам, он приказал мне лично вам доставить сие письмо и просить вас взять несколько терпения и не скучать; он скоро намерен вас позвать, — на корвете же все благополучно. Веселятся, стреляют из орудий, и дожидают вас. — Я приехал избавителем вашим, без меня, вы бы весь свой век в крепости просидели, — Бог знает чего он мне не наговорил; хотя из слов его и видно было одно самохвальство и я мало ему доверял, однакоже как приезжого от Хана угостил его чем мог; старый Ат Чапар мой расхлопотался и истратил в сей день более нежели чтобы в неделю на меня издержал. [115]

/Ноября 7./ Письмо ко мне Майора Пономарева ничего важного не заключало; — он писал только что к 8 му числу Ноября ожидает моего возвращения; сделав Ниас Батыру значительной подарок, я сказал ему, что не желая ничего иметь скрытного от Хана, прошу доставить ему сие письмо для прочтения.

Ниас Батыр клялся что через два дни буду непременно Ханом призван; и обещаясь служить мне чем может и всякой день присылать вестника из Хивы, остался у меня ночевать.

Хотя рассудив обстоятельно, я почти совсем не верил Ниасу, однакож по свойственной слабости всякому, не имеющему почти никаких средств к спасению, сказанные им вести меня радовали, и 8 го числа в день Архистратига Михаила, я созвал всех родственников своих Туркменов, купил двух баранов, пшена, велел сварить несколько больших пловов, и угостил их как мог, также и жителей крепости; в мрачной сей обители в первой раз разлилась светлая радость; голодные невольники и Туркмены, вырывали друг у друга куски и ссорились; пиршество кончилось, и я отпустил Ниас Батыра, напомнив ему обещание его, не оставлять меня без известий.

Того же числа возвратился, посланной мною уже несколько дней тому назад Кульчи, для отыскания Ниас Батыра; — он видел повешенных Туркменов и был в большем страхе.

/Ноября 9./ Ввечеру Ниас опять ко мне приехал; он застал Хана в Май — Дженгиле, выехавшего из Хивы на [116] охоту на два дня, и наговорил мне очень много на щет своего усердия; 10 го числа он опять поехал в Хиву.

/11, 12 и 13./ Числы прошли без всякого приглашения от Хана. — Давыд сказывал мне, что Хан готовится к принятию меня, что он заказал даже для подарков платья; что в моей комнате будет одна дверь заперта на замок, за которой будет Русской меня подслушивать, и что я буду отпущен с честью. — Я не мог совершенно верить всему, и просил Юз Башу сказать мне, дабы я мог взять свои меры, останусь ли зимовать в Хиве, или отпустят меня. — «Не желая вас обманывать, отвечал он, признаюсь что сам ничего не знаю, мне кажется однакож, что всякой час вам должно ожидать желаемого приглашения.» —

Я его упрашивал съездить к Хану и доложить ему об опасности в которой находится корвет. — Если завтра к полудню никто не приедет из Хивы, то я поеду сказал он; — три дни таким образом прошли и он не ехал.

Я ему представлял что бояться было нечего, потому что по словам Ниас Батыра, Хан ко мне хорошо расположен, впрочем что за сие не он а я один пострадаю.

Вы желали ошибиться отвечал мне Юз Баши, а я не хотел вас разуверить очернивая человека, которого вы почтили доверенностию. Теперь вам скажу что Ниас Батыр бессовестной обманщик, словом Туркмен, которому никогда ни в чем [117] верить не должно, мы их довольно знаем, они у нас обыкновенно на виселице кончают жизнь свою.

Слова его были во многом справедливы; Ниас не присылал ни одного обещанного вестника, и старался лишь обманывать меня, принимая на себя мои покупки.

/14./ Наконец, по каким то обстоятельствам Ат-Чапар очень рассердил Юз Башу, которой пришед ко мне сказал, что немедленно едет в Хиву представить Хану о худом моем содержании и о положении корвета; что невзирая ни на какие опасности он решился объявить ему от моего имени, что за потерю сего судна он будет отвечать перед Русским Государем, и что если он хочет меня задержать, то пускай по крайней мере корвет отправит. — Хану же оставалось только два дни до отъезда в степь на охоту, куда он сбирался на три месяца, и уже вьюки его и кибитки были вперед отправлены.

Если дела хорошо пойдут сказал Юз Баши, ожидайте меня завтра после полудня.

Он поехал 14 го числа; следующий день назначенной им для возвращения прошел в тщетном ожидании, и я полагая что уже он пострадал за объявление Хану мною сказанного или, что дела мои кончаются дурно, принужден был приняться за исполнение прежнего намерения своего — бежать. Я поверил тайну сего одному Петровичу, опасаясь открыться Сеиду; и для того призвав сего последнего довел его до того, что сам он предложил побег; я сначала несколько будто бы [118] противился сему, но наконец согласился; и так оставалось только изыскать средства для исполнения оного. —

Сеид должен был достать у родственников своих лошадей, и взять с собою двух Туркменов, Хан Магмеда и Джанака, разбойников, которые удалялись из Хивы избегая виселицы; — я обещал Сеиду заплатить за покидаемых верблюдов, и отдать ему и товарищам его подарки назначенные Хану.

Сеиду надлежало на другой день по утру 16 го числа отправится на базар, закупить нам тулупы и сапоги и возвратится к полдню,— потом ввечеру ехать опять в деревню и привести в полночь лошадей к крепостной стене; тогда должно было мне разбудить прочих товарищей и с заряженным оружием пробираться из крепости. Дабы не подвергнуть Сеида опасности мы положили ожидать Юз Башу до вечера 16 го числа, а если он приедет после второй поездки Сеида в деревню за лошадьми, хотя даже и с хорошим известием, то не отлагать своего решения, потому что тогда слух о намерении нашем без сомнения не мог бы оставаться в тайне, и мы бы подвергли Сеида и себя неизбежной казни.

/16./ По утру Сеид отправился, а я пошел с Петровичем искать удобного места где бы прокрасться ночью из крепости; после многих нерешимостей и толков я ничего лучшего не придумал, как лезть по веревки через стену, вопреки мнению Сеида, которой прежде еще советовал бежать в ворота дабы [119] увести лошадей у Ат-Чапара. Выехавши в поле, нам должно было скакать до границ Ханства, достигнув оных бросить усталых лошадей, а свежих украсть у Туркменских кибиток там находящихся.

Устроив все, как должно к побегу, ожидал я с нетерпением полдня, дабы узнать о своей участи. — Я мог если бы не проворством, то силой выбраться из Иль Гельди, потому что в крепостце сей было мало молодого и вооруженного народа — к тому же мог еще надеяться на помощь со стороны Персидских невольников и Давыда. — Если бы нагнали меня в поле я бы живой в руки не отдался, а может быть еще и ушел.

Полдни прошли, но ни Юз Баша, ни Сеид не являлись — боясь измены я очень беспокоился на щет второго, — солнце стало садиться и я погруженной в задумчивости уклонился в свой угол ожидая решения участи.

Наконец Сеид приехал и сел подле меня. — «Ты опоздал, сказал я ему, или может быть усердие твое и хлопоты были причиною промедления, все ли готово сего дня к полночи? — « Постой Мурад Бег отвечал он, не торопись, я вот что сделал; — размыслив что судьба управляет человеками, мне пришло в голову, что если мы бежим, судьба наша нас накажет за неповиновение ей.— Я вспыхнул при сих словах, — «За чем же ты мне вчера не объявил, что не умеешь слова держать — сказал я ему, судьба нам велит бежать, а ты мне изменил. Купил ли ты по крайней мере вещи, я знаю что мне делать и без [120] тебя? — «Вещей я никаких не купил, сказал Сеид, вот ваши деньги. — Я ему дал 10 червонцев, а он разменял их на мелкие и принес серебра и обрезанных тиллов, на 8 червонцев, говоря что остальные взяли с него за промысел.

Видев что находился совершенно в руках у Сеида, которой ежечасно мог на меня донести, я пробыл несколько времени в задумчивости, не зная на что решится, бежать ли одному, или с терпением ожидать моего приговора; печаль моя тронула Сеида, и он опять стал просить прощения заливаясь слезами как ребенок, и обещая устроить побег наш к другому дню, — я представлял ему низость его поступка, как вдруг вбегает Кульчи с известием, что Юз Баши едет. — Юз Баши вошел и поздравил меня с радостью: «Хан вас требует сказал он, завтра по утру мы едем, — он было рассердился за то, что я оставил свое место, но после когда ему рассказал обо всем подробно, о положении вашего корвета и о неизбежной ответственности за удержание таким образом Посла, решился он наконец позвать вас, и принять как следует. — «Я поблагодарил вестника подарком, и весь тот вечер был веселей нежели во все 48 дней проведенных мною в Иль Гельди. — Туркмены мои снова сделались мне покорными, а Ат Чапар, прежде грубой и несносной, сделался необыкновенно ласковым и даже подлым прося никому не сказывать о скудости моего содержания.

/17./ Я посылал ночью в соседственные деревни, для [121] найма лошадей,— слух о благорасположении ко мне Хана быстро распространился по всем окрестностям, и по утру знакомые и чужие приезжали поздравлять меня, в надежде получить подарки или быть помещенными в посольство дабы проводив меня в Хиву, всякой день есть плов и пить чай.

Ат Чапар на кануне еще обещался достать лошадей; но Юз Баши советовал не верить Персиянину, которой хотя и принял веру Мусульманов; но не оставил своих отечественных привычек— обманывать.

Перед выездом своим из Иль Гильди я велел Петровичу роздать жителям несколько мелких денег и подарил всякими мелочами тех из слуг или невольников, которые во время, пребывания моего в Иль-Гельди старались оказывать мне свои услуги, — жители сего места уже привыкли ко мне, и все провожали меня за ворота, старики, девушки, женщины и дети, — оставалась только одна собака Койчи вечный сторож мой, и самой злой, к которому я прежде подойти не мог — но и та при прощании пришла и села смиренно предо мною среди окружавших меня людей, — я ее покормил в первой и последней раз, и расстался с нею приязненно.

Выехавши в поле я почти не верил, что освобожден от жестокого заточения в котором ежечасно ожидал мучительной смерти. — Я был покоен на щет своей безопасности не полагая чтобы Хану нужно было [122] употребить коварство для убиения человека беззащитного, и верил словам Юз Баши.

Я ехал по направленно NO верст 35 до Хивы. — Переехал две песчаные степи перерезанные каналами, по коим были большие селения и много садов. — Хивинцы с большим искусством проводят воду, я видел даже в одном месте два канала, из коих один был проведен поперег другого по мосту, а над сим был еще мост по коему шла наша дорога.

Не доезжая 5 верст до города начинаются сады, в коих поделаны улицы и видно множество маленьких крепостей, в которых живут помещики. — Перед въездом в город вид становится очень приятен. Высокая каменная окружающая его стена, над коей возвышается огромный купол мечети берюзового цвета с золотым шаром, и множество садов не позволяющие даже видеть всей его обширности, представляют прекрасную картину, — не доезжая оного видно множество древних могил; — небольшой канал протекает поперег дороги; на нее выстроены прекрасные каменные мосты, — тут собрались многочисленные толпы любопытных провожая меня до назначенного мне дома, — когда я ехал в узкие улицы, то народ сей так стеснился, что даже проезда не было; люди друг друга давили, падали под ноги лошадей наших и Юз Баши принужден был силою разгонять окружающих. — Между прочими видел я несколько нещастных Русских, которые снимая шапки просили меня в полголоса об их спасении. [123]

Проехавши с полверсты тесными переулками между плетневыми вымазанными глиною строениями, наконец остановился в глухом переулке у дома, коего наружность была изрядная. — Юз Баши привел меня на весьма хорошей чистый двор весь выложенный камнем, — с сего двора был вход в несколько комнат: одну большую отдали мне, а маленькую Туркменам. Комната моя была очень хорошо убрана в восточном вкусе, ковры были прекрасные, но холод непомерный. Любопытные толпы народа ворвались даже ко мне, Юз Баши их выгнал, и сам пошел к Хану доложить об моем приезде. Между тем столпилось ко мне опять столь много народа, что в дверях была драка, а на дворе и прохода не было, — приставленные служители, Фераш Баши ⁶⁹ Ханской и другие не могли даже их разогнать, — но возвратившийся Юз Баши, силою скоро избавил меня от несносных посетителей. Двери и все выходы заперли на большие замки, и оставили при мне только приставов, которые не смели войти в мою комнату без приглашения и все сидели на дворе иные уходили домой но неиначе как с моего позволения. — Сам Ат Чапар просидел пять дней на моем дворе, и хвалился названием отца, которое ему я иногда в насмешку давал, даже и тогда когда бранил его.

Юз Баши поздравил меня от имени Хана с [124] приездом и объявил, что я гость Мехтер ⁷⁰ Аги Юсуфа перьвого Визиря Ханского — тотчас приставлен был ко мне повар, и кроме того что для меня дома варили, приносили еще от Визиря огромные блюда с разными кушаньями, сахаром, чаем и плодами. — Учтивость с каковою обращались со мною несвойственна даже сему народу, однакож при всем угощении продолжавшемся пять дней, меня держали под строжайшим караулом.

Ввечеру в день моего приезда приходил со мною познакомиться Ходжаш Мегрем, начальник таможни, — хитрый сей человек был очень ловок в обращении, я с ним провел час в разговоре основанном на взаимных учтивостях, — он между прочим просил меня позволить ему исходатайствовать у Хана милость вести все дела посольские, я ему отвечал что не мне предстоит назначать должности чиновникам Ханским; но он в тот же вечер все устроил, и пришел ко мне с объявлением, что Хан ощастливил его сим поручением, и просил от его имени писем и подарков, я долго на сие не соглашался; пока Юз Баши не удостоверил меня в истине сказанного.

Несмотря на сие я отдал Ходжаш Мегрему только письма, но в туже ночь и подарки вытребованы были. (Магмед Рагим, спит днем, а [125] занимается делами ночью). Юз Баши советовал мне запечатать их, чтобы Ходжаш Мегрем, с таможенными сообщниками не воспользовался чем нибудь из них дорогой, — я достал подносы, положил на них сукна, парчи и другие вещи, и обвернув в холстину отдал Ходжашу, которой пришел с людьми, и самым тайным образом их понес, — с ним отправил я Петровича, — часа два он не возвращался, и я уже думал, что не случилось ли с ним чего либо неприятного. — Как вдруг он вошел с шумом, в Узбекском одеянии, бросил огромную шапку в один угол, кафтан в другой, уверяя, что более никогда не пойдет с таковыми поручениями, что его проморозили в коридоре, и наконец Ходжаш скинув с себя платье подарил его оным от имени Хана и отпустил, — на другой же день Ходжашев отец Ат Чапар, требовал у Петровича тот же самый кафтан назад.

Диван Беги ⁷¹ Мехтер Аги; приходил ко мне требовал обратно подносов, которые у него брал для посылки подарков к Хану, я просил Юз Башу оные достать, но он мне отвечал, что подносов сих хозяин никогда более не увидит, потому что Хан наш человек крепкой, и что к нему раз попадется никогда назад не воротится.

В числе подарков был один поднос с десятью [126] фунтами свинца, такого же количества пороху и 10 кремнями. — Хан всю ночь рассматривал вещи, поднимал поднос и удивляясь тяжести его, спросил у Юз Баши не тут ли увязаны те червонцы которых ожидал, — после того он распечатал холстину в которую вещи были обвернуты, и крайне удивился не нашедши желаемого. — Подарок же они кажется растолковали следующим образом: две головы сахару, которые на том подносе увязаны были вместе с порохом и свинцом принял он за предложение мира и сладкой дружбы, на которую ежели не согласится то объявятся ему война.

/18./ Хан не принимал меня, — мне хотелось послать несколько подарков, к старшему брату его Кутли Мурад Инаху, но мне сказали что сего не льзя сделать без позволения Хана, — я получил оное через Юз Башу, и послал к нему ночью с Петровичем сукна, парчи, сахару, и некоторые безделицы, Петровичь не видал его, но был отдарен 5 золотыми тиллами.

Между посланными к нему подарками находился небольшой бритвенной ящик, в котором была жестяная мыльница с куском черного мыла. — Инах разбирая всякую вещь порознь, увидел его и впал в подозрение, не узнав что это мыло, он призвал своего лекаря, которой также не узнал мыла, послали ко мне о сем спросить — я забыл что в ящике было и просил о присылке оного ко мне на время, дабы рассказать какие в нем вещи, мне отказали, я просил одну [127] мыльницу, и той не прислали, — я просил кусок черного мыла, не надейтесь увидеть оное сказал мне Юз Баши, наш Инах, такой же крепкой человек как и Хан, что к нему раз попалось, то никогда назад не возвращается, а это верно мыло должно быть и я его успокою.

В тот же вечер я вспомнил что в числе подарков были десять стеклянных стаканов, которые я забыл Хану послать; почему и просил Юз Башу их ему доставить и извинить меня в забвении оных. — Это ничего сказал Юз Баши, Хан наш все примет, от него лишь получать трудно, у нас же стекло редкость, ему это понравится, только не посылайте 10 ти, число сие у нас полагается не хорошим, а 9 счастливое.

Он понес 9 стаканов и возвратился после полночи. — Хан был очень доволен, всякой стакан пересматривал — и сказал жаль, что стекло сие не прислали ко мне в то время когда я пил водку (он прежде много употреблял оной; но теперь оставил, перестал даже и кальян курить, запретив куренье оного подданным своим, — он узаконил разрезывать рот по уши тому кто, его нарушить). — Не менее того запрещение сие не строго соблюдается.

Хан знает что некоторые из приближенных его курят, но делает как будто бы сего не замечает.

Многие из Хивинцов вместо табаку курят траву называющуюся Бенг. — Трава сия очень вредна и не [128] привыкший оную курить впадает от нее в беспамятство.

В числе подарков посланных к Хану был стеклянной кальян, коему он очень удивлялся, и спрашивал у Юз Баши какая это вещь, но он не смея назвать ее, отвечал что это сосуд, для хранения уксуса, до которого Хан большей охотник.

Зажигательное мое стекло чрезвычайно удивляло Хивинцев; многие приходили нарочно смотреть его, и уверяли что такие чудесные свойства не льзя приписать стеклу, и что это непременно должен быть горной хрусталь.

/18 и 19./ Чисел я все еще находился под крепкой стражей, и никто не смел ко мне приходить без позволения.

Я вспомнил что в бытность мою в Иль Гельди, Давыд говорил мне, что когда приеду в Хиву, то приставлен будет к одной из дверей моей комнаты Русской, для подслушивания моих речей, и осмотревшись я действительно нашел сию дверь, она была заперта, и слышан был даже за ней человек, — я нарочно садился подле двери, и разговаривал громко с переводчиком о военных достоинствах Магмед Рагим Хана, о силе его, и преимуществе Хивинского народа над Персиянами и проч. 3 дни меня выслушивали и доносили о сем владельцу.

В течении сего времени, невзирая на все вежливости мне оказываемые, я довольно скучал, потому что был в неволе и опасался чтобы Хан не отправился опять [129] на 3 месяца на охоту, зная что у него уже все было готово к походу.

Первой Министр и пристава до такой степени были ласковы, что видя меня скучным, привели некоего Муллу Сеида, человека лет 40, очень умного, и имеющего всю веселость и ловкость Европейца, он шутил очень приятно, играл в шахматы, как я еще ни одного игрока не видал, (игра сия в большем обыкновении в Хиве).

Мулла Сеид жил подаяниями от первых чиновников Ханства, он с ними проводил вечера, играл в шахматы, сочинял стихи, читал книги, и рассказывал сказки, и проч. Он в самом деле знал хорошо по Арабски, по Персидски и по Турецки, говорил ясно, и очень приятно, знал древнюю Историю Востока, и рассказывал ее с жаром, мешая в рассказы свои приличные стихотворения из лучших сочинителей. — Он говорил мне шуткой что имея дом свой в предместии, уже 14 лет в нем не был, а все ночевал по гостям у знатных в Хиве; жаловался на нынешния времена, говоря, что Хан необычайно строг, и не позволяет ни водки пить, ни бенгу курить. Он занял меня до 2 часа утра.

/20./ Перед вечером Ходжаш Мегрем прислал Сеид Незера звать меня к Хану. Я оделся в полной мундир не снимая Хивинской шапки, вместо настоящего воротника своего я пришил красной, опасаясь, чтобы кто нибудь из находящихся при Хане Русских не узнал рода службы моей по воротнику. [130]

Юз Баши предупредил меня что по Хивинским обычаям нельзя в сабле к Хану представляться, а без оной я к нему идти не хотел; почему и просил его сказать о сем Хану, — вы этим все дело испортите отвечал Юз Баши, Хан теперь в хорошем расположении духа: я лучше доложу ему что у вас не сабля а длиной нож (у меня была не сабля, а Черкезкая шашка), Юз Баши пошел, скоро воротился говоря, что Хан приказал меня просить придти к нему без оружия, единственно для того, чтобы не нарушить их обычая. —

Я согласился уважить сию просьбу, дабы успешнее исполнить вверенное мне поручение.

Юз Баши и пристава шли впереди, несколько Есаулов, с толстыми дубинами разгоняли толпящийся передо мною народ, все крыши были покрыты любопытными,— и сей раз также слышаны были жалобы некоторых соотечественников наших скрывающихся в толпе. Я шел таким образом с 1/4 версты узким переулком, до ворот дворца Ханского, у коих меня остановили, между тем пошли к Хану с докладом и скоро воротились с приглашением идти во Дворец. Кирпичные ворота дворца сего были очень хорошо и со вкусом складены. Я вошел на первой двор, он не велик песчан и обнесен нечистыми глиняными стенами, около которых сидело 63 Киргизских Посла, приехавших на поклон к Магмед Рагему поесть, получить по кафтану из толстого сукна, и возвратиться.

Второй двор несколько по менее и заключает Арсенал Ханской; на оном находятся 7 орудий с [131] лафетами, сделанные и окованные по нашему, и лежащие одно на другом с изломанными колесами; мне дали их заметить.

Я взошел на третий дворик где собирается их совет, в покое называемом Гернюш Хане, ⁷² с сего дворика привели меня в корридор, при входе которого стояли несколько Ханских слуг. Корридор был крыт камышем, стены земляные, пол грязной и неровной, — выходя из оного я спустился двумя ступенями на 4 двор, по более первых трех, но всех грязнее, кое где росли степные травы, а на средине двора стояла Ханская кибитка.

Спускаясь с ступеней подошел ко мне какой то человек, в засаленном тулупе, — по рванным ноздрям можно было видеть что он Русской, бежавший из Сибири — он схватил меня за шарф сзади и хотел вести.

В ту минуту подумал я, что меня обманули и привели сюда не для переговоров с Ханом, но для казни, для чего и не позволили под предлогом Хивинского обычая идти в оружии. Я оборотился, и с сердцем спросил у него за чем он меня ухватил за шарф и, между тем замахнулся рукой, он отскочил; и Юз Баши, подошед объявил мне, что по обычаю Хивинцов Посланников должно вести к Хану, Русской снова подошел, но не смел уже меня брать за шарф подняв руку держал ее только за мною.

Я остановился перед кибиткой, в коей сидел [132] Хан в красном халате, сшитом из сукна мною ему привезенного. — Небольшая серебряная петлица застегивалась на груди; на голове была чалма с белой повязкой, он сидел неподвижно на корассанском ковре; у входа в кибитку стояли с одной стороны Ходжаш Мегрем, а с другой Юсуф Мехтер Ага, человек старой, я его тут в первой раз увидел.

Наружность Хана очень приятна, хотя и огромна, говорят что в нем 1 сажень роста, и что верьховая лошадь его более двух часов везти не может, — у него короткая светлорусая борода, голос приятный, говорит ловко, величественно и чисто.

Ставши против него, я поклонился не снимая шапки, — и чтобы не отступить от их обычая дожидал пока сам начнет говорить. Пробывши таким образом несколько минут, один из приближенных его проговорил следующую молитву. Да сохранит Бог владение сие для пользы и славы владельца — после сего Хан погладив себя по бороде, также и двое присудствующих (пристав мой Юз Баши по одаль стоял) приветствовал меня следующими словами: Хошь Гелюбсен Хошь Гелюбсен: т. е. добро пожаловать (обыкновенное приветствие Азиатцов). После чего продолжал, — Посланник, за чем ты приехал, и какую имеешь просьбу до меня? Я отвечал ему следующею речью.

«Щастливой Российской Империи, Главнокомандующий над землями лежащими между Черным и Каспийским морями, имеющий в управлении своем Тифлис, Ганжу, Грузию, Карабаг, Шушу, Нуху, Шеки, Ширван, [133] Баку, Кубу, Дагестан, Дербент, Астрахань, Кавказ, Ленкоран, Сальян, и все крепости и области отнятые силою оружия у Каджаров, послал меня к Вашему Высокостепенству, для изъявления почтения своего, и вручения вам письма в благополучное время писанного.

Хан.

Я читал письмо его.

Я.

Сверьх того он поручил мне доставить Вашему Высокостепенству некоторые подарки, которые и имел я несколько дней вперед щастье, отправить к вам.— Я имею также приказание доложить вам о некоторых предметах изустно, я буду ожидать приказания вашего для докладу об них, — когда угодно будет вам выслушать меня, теперь или в другое время.

Хан.

Говори теперь.

Я.

Главнокомандующий наш желая вступить в тесную дружбу с Вашим Высокостепенством, хочет войти в частые сношения с вами. Для сего должно сперьва, утвердить торговлю между нашим и вашим народами в пользу обеих держав. — Теперь керваны ваши ходящие через Мангышлак, должны идти 30 дней почти безводной степью, трудная дорога сия причиною что торговые сношения наши до сих пор еще очень малозначительны. Главнокомандующий желал бы, чтобы [134] керваны сии ходили к Красноводской пристани что в Балканском заливе; по сей новой дороге только 17 дней езды и купцы ваши всегда найдут в предполагаемой новой пристани Красноводской несколько купеческих судов из Астрахани, с теми товарами и изделиями, за которыми они к нам ездят.

Хан.

Хотя справедливо, что Мангышлакская дорога гораздо долее Красноводской; но народ Мангышлакской мне предан и поддан; прибрежные же Иомуды живущие к Астрабаду по большой части служат Каджарам, и потому керваны мои подвергаться будут опасности быть ими разграбленными, — я не могу согласится на сию перемену.

Я.

Таксир ⁷³ когда вы вступите в дружественные сношения с нами ......

....... — тогда неприятели ваши будут нашими, ......

Далее говорил я.

Слава оружия Вашего Высокостепенства слишком мне известна, но что же прикажите отвечать [135] Главнокомандующему нашему желающему, дружбы вашей; он приказал просить у вас доверенного человека, дабы угостив его, по возвращении, он мог известить вас о благорасположении Главнокомандующего. По прибытии же в отечество, я буду тотчас отправлен для донесения Государю Императору о приеме мне здесь оказанном и об ответе данном Вашим Высокостепенством.

Хан.

Я пошлю с тобой хороших людей, и дам им письмо к Главнокомандующему, — я сам желаю, чтобы между нами утвердилась настоящая и неразрывная дружба. — Хош Гелюбсен.

Последнее слово сие означало, что мне должно было раскланиваться. Я поклонился и пошел, меня повели в Гернюш Хане, за мною следовали Ходжаш Мегрем и Мехтер Ага, и вскоре принесли ко мне на нескольких подносах сахару и плодов; я побыл тут с полчаса, в течении сего времени Мехтер Ага расспрашивал меня о сношениях России с Персией, и о силах наших в Грузии, — я отвечал, что у нас там до 60,000 Русского регулярного войска; что сверьх того можем столько же набрать иррегулярной обывательской конницы из славных наездников состоящей.

Вскоре вошел к нам Юз Баши, за ним человек нес халат из золотой парчи подаренный мне Ханом, которой надели на меня, перепоясав богатым кушаком, из Индейской золотой парчи, дали за пояс кинжал в серебряных ножнах, и сверьх всего накинули на меня род ризы с короткими по локоть [136] рукавами, сшитую из Русской парчи, переменили шапку на другую по хуже, которую мне Хан дарил, и повели опять к кибитке его. Начался тот же самой обряд, после чего помолчав несколько, Хан приказал мне повторить все сказанное снова, я ему опять все пересказал, и он мне тоже самое отвечал.

Хан продолжал я, скажите мне чем могу заслужить благорасположение, которое мне изъявляете, — я бы счастлив был еслиб на будущий год опять мог приехать к вам с препоручениями от нашего Главнокомандующего, дабы показать вам преданность свою.

Ты приедешь если тебя пошлют отвечал он — и моих Послов ты вручишь в полное распоряжение Главнокомандующему, — если он захочет то может даже послать их к Государю.

Я возвратился к большим воротам, где был для меня приготовлен прекрасный серый жеребец, Туркменской породы, меня посадили на него, Туркмены мои вели его под узцы с двух сторон, двое подле стремян шли; народу было множество так, что переводчик мой Петровичь шедший пешком не мог за мною следовать.

Я говорил с Ханом как можно громче и стоял вольно, приближенным его привыкшим к рабству и подлости сие весьма странным казалось и они во все время моего с ним разговора с неудовольствием на меня глядели. Народ провожал меня до моей комнаты. — Вскоре пришел Ходжаш Мегрем, с суконными халатами для людей моих, — Сеиду очень не нравилось [137] что ему дарили красной кафтан из толстого сукна на ровне с товарищами его, он хотел отказать подарок, но не посмел, Ходжаш сообщил мне некоторые препоручения данные ему ко мне Ханом. Он сказал мне также, что у Хана есть пушечной мастер из Царьграда, которому он на днях приказал отлить пушку коей бы ядро весило 2 пуда.

Мне тут же объявили что я теперь свободен и могу назад ехать, отобрали всех слуг, и оставили одного; любопытные толпы народа ко мне теснились, и еслиб не Юз-Баши, то бы с трудом от них отделался; мне также бы весьма трудно было без содействия его из Хивы выехать, потому что ни лошадей и ничего совершенно у меня не было.

За неимением первых я принужден был переночевать в Хиве, будучи очень щастлив благополучным окончанием данного мне поручения; возвратившись от Хана послал к нему просить позволения подарить трех первых особ в Ханстве, и послал им т. е. Мехтер-Аге, Куш Беги, которого в Хиве не было, и Ходжаш Мегрему еще по куску сукна, шелковой материи и по одним часам, сколько я ни старался но не мог видеться с Султан Ханом, известным соединением в 1813 году трех между собой враждебных поколений Туркменов, и действовавшим с ними против Персии.

При раздаче остальных подарков, я позвал Юз-Башу и просил разделить их по достоинствам лиц, — ему очень понравился стеклянной кальян, которой у [138] меня еще оставался, он ни в чью долю не поместил его, и сказал мне, чтобы надевши шапку на глаза, я подумал кто больше всех заслуживает сего подарка, — я ему отдал его. Ат Чапар прежде мучил меня о подарке, я ему дал небольшой отрезок сукна, подарком сим он был недоволен, ушел сердитый и более не возвращался.

Я слышал что Ходжаш Мегрем представил Хану ужасные щеты о содержании моем в Иль Гельди, по 2 тилла в сутки или 32 рубли на ассигнации; отец же его Ат Чапар, взял с него за меня по тиллу на день.