ДОНЕСЕНИЯ АГЕНТА ИМПЕРАТОРА МАКСИМИЛИАНА II АББАТА ЦИРА О ПЕРЕГОВОРАХ С А. М. КУРБСКИМ В 1569 ГОДУ

1

Мысль о том, что боярская реакция, боровшаяся с Иваном Грозным, противопоставляла ему не только свою внутриполитическую, но и свою внешнеполитическую программу, не является новостью в русской историографии. Историки уже давно обратили внимание на изложение внешнеполитической программы боярской оппозиции, принадлежащее ее виднейшему представителю — князю Курбскому. В своей “Истории о великом князе Московском” Курбский говорит о необходимости и возможности для царя после завоевания Казани и Астрахани вести войну с “Перекопской” (Крымской) ордой и о том, что такую политику рекомендовали царю “советницы некоторые, мужие храбрые и мужественные”; с крайним неудовольствием он отмечает, что после небольших, но удачных, военных экспедиций И. Шереметьева, Д. Вишневецкого и Д. Адашева, царь, все-таки не пошел по пути, указанному ему “храбрыми мужами” (А. М. Курбский. История о великом князе Московском. СПб., 1913, стр. 78—80.).

Итак, в 50-х годах в Москве существовала группа лиц, включавшая в себя Курбского и противоставлявшая царю свою внешнеполитическую линию. Существование такой линии подтверждается и Грозным. В посланиях в Крым, написанных в начале 60-х гг., царь несколько раз упоминает о прежних советниках, “чинивших ссору” с Крымом: “А которые наши, люди ближние промеж нас з братом нашим з Девлет Киреем царем ссорили, мы то сыскали, да на них опалу свою положили есмя — иные померли, а иных разослали есмя, а иные ни в тех, ни в сех ходят” (Центральный государственный архив древних актов (ЦГАДА), Крымская посольская книга № 10, лл. 13, 15.). Он прямо перечисляет имена этих бывших “ближних людей” — “Иван Шереметев, Алексей Адашев, Иван Михайлов и иные” (Там же, л. 98.). Из трех перечисленных им лиц двое — Шереметев и Адашев, несомненно, были связаны с войной против Крыма (Шереметев — как непосредственный участник, Адашев — через брата Даниила) и действительно подверглись опале в это время (А. М. Курбский. История о вел. кн. Московском, стр. 94—105; ср. Барсуков. Род Шереметевых, ч. 1. СПб., 1881, стр. 246—250.). Косвенным же подтверждением известия “Истории о великом князе Московском” [452] служат свидетельства Грозного об отношении Курбского и его друзей к Ливонской войне. В первом послании к Курбскому, отметая заявление последнего о его былых заслугах в Ливонской войне, царь заявляет, что “брань еже на Германы” была предпринята им вопреки мнению единомышленников Курбского: “и от того времени от попа Селивестра и от Олексея и от вас какова отягчения словесного пострадах, их же несть подобну глаголати! Еже како скорбная ни сотворитца нам, то вся сия германа ради случися!” О “супротивословии” Сильвестра по поводу Ливонской войны Грозный говорил в этом письме несколько раз (Послания Ивана Грозного. М.—Л., 1951, стр. 48—49.).

Все эта известия, как уже было сказано, не остались незамеченными для историков. Особенное взимание уделил им С. М. Соловьев, доказывавший правильность оборонительной тактики Ивана на Юге и нереальность планов его оппонентов (С. М. Соловьев. История России, кн. II (т. VI). Изд. “Общ. польза”, стр. 106—107. Противоположную точку зрения высказывали Н. И. Костомаров (Личность царя Ивана Васильевича Грозного. Исторические монографии, т. XIII. СПб., 1881, стр. 218—239) и Д. И. Иловайский (История России, т III. M., 1890, стр. 218—219 и прим. 36, где приводится краткий обзор историографии вопроса); в XX в. точку зрения Курбского пытался защитить польский историк Конопчинский (“Revue historique 51-е Annee”, t. CLXII, II, nov.— dec. 1929, p. 310), прибегая при этом к высшей степени сомнительным доводам “геополитического” характера (“естественное развитие” России направлено к Черному морю и т. д )). Эта точка зрения в основном разделяется и большинством советских историков. В советской исторической литературе только Н. А. Смирнов выступил против построений Соловьева, о которых он замечает: “Выходит, что Русское государство обречено было безропотно в течение XVI—XVII вв. сносить турецкое нашествие, отнюдь не ввязываться в борьбу и в лучшем случае стараться сохранить “status quo”!?” С. М. Соловьев мог так рассуждать лишь потому, что он, видимо, считал до того периода борьбу с Турцией “третьим фронтом” (Смирнов Н. А. Россия и Турция в XVI—XVII вв., т. I (XVI в.), “Ученые записки МГУ”, вып. 94. М., 1946, стр. 15.). Мысль Н. А. Смирнова, несмотря на энергичность ее выражения, не представляется вполне ясной. Против кого спорит автор? Считает ли он, что Грозный был не прав, а правы были Курбский и его друзья, предлагавшие не ограничиваться состоянием status quo и перейти в наступление? Тогда его точка зрения просто совпадает с мнением Костомарова, Иловайского и других. Или же он считает, что и Грозный не придерживался приписываемой ему историками оборонительной тактики на юге и предпринимал наступления на Турцию и ее вассалов? К сожалению, никакого развития этого тезиса и никаких доказательств его мы у Н. А. Смирнова не найдем. Напротив, в другом месте своей работы он замечает, что Русское государство того времени “в XVI в., равно как и в XVII в., никогда не создавало планов наступательной войны против Турции” (Там же, стр. 158.).

Но если советская историческая наука не имеет никаких оснований для того, чтобы отвергать ясные свидетельства источников о двух внешнеполитических программах, существовавших при Грозном, то из этого не следует, что она может ограничиваться только характеристикой одной из этих программ как правильной и другой — как неправильной (как это делал Соловьев). Внешнеполитические взгляды обоих борющихся групп вытекали, очевидно, из их общего мировоззрения, были как-то связаны с их социальной природой. В чем же тут связь? В советской исторической науке уже несколько раз высказывалось предположение, что стремление Курбского и его единомышленников к войне на юге объяснялось их желанием удовлетворить земельный голод дворянства за счет [453] новоприсоединенных территорий и тем самым спасти от конфискации боярские вотчины (Я. С. Лурье. Вопросы внешней и внутренней политики в посланиях Ивана IV. Послания Ивана Грозного, стр. 487—488; В. Д. Королюк. Ливонская война. М., 1954, стр. 28.). Война “на Германы” сулила гораздо менее ценные земельные приобретения, которые могли быть получены ценою многочисленных тягостей для страны вообще и для боярского землевладения в частности. Но война эта могла иметь решающее значение для развития Русского государства, ибо только этим путем Россия получала бы широкий и удобный выход к морю. Но вопрос о двух внешнеполитических программах при Иване IV может быть поставлен еще и в другой плоскости. Уже с конца XV в. обнаруживается определенная тенденция габсбургской политики по отношению к Русскому государству — натравить “московита” на “турка”. Во времена Ивана III, когда Русь поддерживала дружеские отношения с вассалом Турции — Крымом, эти попытки были обречены на неудачу; при Василии III отношения с Крымом и Турцией резко ухудшаются и вслед за этим возникает сближение и даже союз с императором Карлом V Габсбурги (Русские дипломатические источники за эти годы не сохранились (в “Цесарских делах” Посольского приказа пропуск с 1518 по 1574 год); западные источники использованы в работе Н. Uebersberger. Oesterreich und Russland. W.—Lpz., 1906, S. 184—250.).

В середине XVI в. мы особенно ясно обнаруживаем связь между враждой с Турцией и дружбой с Габсбургами. В конце 50-х годов Грозный, как уже упоминалось выше, несколько раз “отпускал” своих воевод против крымцев (и заодно против турецких гарнизонов на Черном море) (Полное собрание русских летописей, т. XIII, ч. 1, стр. 271, 277, 286; ч. II, стр. 318. Никоновская летопись говорит о столкновениях с турками только в районе Очакова (в цитированных ниже иностранных источниках говорится и об угрозе Кафе)). Походы эти, естественно, вызывали полное удовлетворение “избранной рады” — много лет спустя о них восторженно вспоминал Курбский. Западные источники говорят о том, что русско-крымские столкновения вполне отвечали также интересам Габсбургов. Источники эти тем более интересны, что они исходят от той западноевропейской державы, которая, в противоположность Габсбургам, сочувствовала Турции в ходе международной борьбы XVI в. Это — Франция, дипломаты которой, сидя в Стамбуле и Венеции, постоянно следили за международным положением Порты, извещая об этом своего короля. Русско-крымские и русско-турецкие столкновения занимают постоянное место в сообщениях французского посла в Константинополе де ла Виня (Negociations de la France dans le Levant, ed. E. Charierre, t. II, p. 464, p. I, 449, n. I.) и поверенного в делах Долю (Там же, т. II, стр. 632, 647, 651—652.). Рассказывая об этих столкновениях, французские дипломаты затрагивают и особенно интересный для нас вопрос: вопрос о международном значении русско-турецкого конфликта. Так, рассказывая о “походе московитов” летом 1558 г., де ла Винь сообщает Генриху II, что крымцы требуют “помощи против указанных московитов, говоря, что если они победят, то возьмут одновременно Кафу, главную землю султана в этой местности, которая им доставит весьма легкую дорогу, чтобы затем пройти к землям султана, чего вышеуказанный паша (bassa — речь идет, очевидно, о великом визире Рустем-паше — Я. Л.) очень боится, как и того, чтобы они (московиты — Я. Л.) не заключили соглашения с этим новым императором, дабы в предстоящем году повести против них новую предумышленную войну, что будет началом полного разрушения этой державы (Турции — Я. Л.)” (Там же, т. II, стр. 473—474, прим. I.), “Новый император”, о котором здесь идет речь, это — Фердинанд I, которому досталась Германская империя после отречения Карла V и распадения его державы. Вражда с Турцией, бывшая неотъемлемым свойством [454] политики Карла, осталась в наследство не только его брату Фердинанду, но и сыну— испанскому королю Филиппу II. Для последнего “борьба московитов с турками” также была весьма желательным делом, как хорошо понимали те же французские дипломаты. Вот что писал французский посол в Венеции Ноайль своему константинопольскому коллеге по поводу “победы московитов над турками”, слухи о которой ходили по Европе в 1558 г.: “Что касается победы московитов над турками, то это вполне достоверное известие. И вы должны ...уверить султана и его пашу, что это король Филипп возбудил против него этого врага, ибо я вспоминаю очень хорошо, что, когда я был послом в Англии, туда прибыл посол короля московитов ...и король Филипп (в то время муж Марии Тюдор — Я. Л.) снабдил ого всякого рода оружием, оборонительным и наступательным, и особенно артиллерией, в которой они были несведущи, и даже мастерами с целью дать им средства, чтобы одержать верх над землей султана, против которой он их настроил и возбудил...” (Negociations de la France dans le Levant, pd. E Charierre, t. II, p. 449—450. В процитированном месте нетрудно заметить желание французского дипломата припугнуть турок. Желание это становится понятным, если принять во внимание другое французское сообщение из Турции — о том, что угроза со стороны московитов и др. противников побудит султана к укреплению дружбы с Францией. — Там же, т. II, стр. 547.).

Однако совпадение русских и габсбургских интересов, существовавшее в эти годы, оказалось, как мы знаем, очень непрочным. После нескольких лет колебаний, когда царь продолжал вести войну на юге, стараясь локализировать конфликт на западе, перед ним отчетливо встала дилемма — Запад или Юг. Грозный выбирает войну на Западе и резкий поворот в его внешней политике совпадает с окончательным падением “избранной рады”. С 1550 г. Ливонская война становится большой войной, затрагивающей интересы многих держав. Германский император, убедившийся в том, что вместо борьбы с “турком” “московит” намеревается уничтожить одного из его северных вассалов (Ливония считалась вассалом Империи), прекращает дипломатические отношения с Московией и объявляет блокаду занятой русскими Нарвы. Отдельные части Ливонии отдаются под покровительство Дании, Швеции и Польши; с Польшей Грозный уже в начале 60-х годов вздет войну.

Зато на юге, наоборот, отношения из враждебных становятся дружественными. В 1563 г. Иван Грозный посылает в Крым посла Афанасия Нагого, предлагая хану покончить с прежними ссорами и заключить договор о дружбе и взаимной помощи (ЦГАДА, Крымская посольская книга № 10, лл. 20—111.). Спустя год этот договор действительно был заключен: хан и царь взаимно “учинили правду” — поклялись в сохранении дружбы (Там же, лл. 287—315, 328 об.— 375 об.). Но русский посол Нагой, присутствовавший при выполнении ханом этого обряда, не счел, вопреки обычной практике, на этом свою миссию законченной. Он и после 1563 г. остается в Крыму и пребывает там 10 лет — до 1573 г. Эти десять лет были годами упорной борьбы Ивана Грозного за мир с Крымом, за сохранение status quo на юге.

Историки нередко обращают внимание на неудачу, постигшую Грозного в этой борьбе (Наиболее решительно высказывает эту мысль А. А. Новосельский. Борьба Московского государства с татарами в первой половине XVII в. М., 1948, стр. 20.): в течение указанного десятилетия крымцы чуть ли не ежегодно нападали на русские земли. Но не следует забывать того, что далеко не каждый из разбойничьих набегов может рассматриваться как подлинная война хана с царем. Сам Грозный, во всяком случае, в течение долгого времени не желал признавать того, что “правда” 1563 г. потеряла силу. [455]

Осенью 1564 г., когда мирные отношения были нарушены большим нападением крымцев на Рязань, в котором участвовал сам “царь” Девлет-Гирей, Грозный поспешил их восстановить, послав гонца от имени “царевича Ивана Ивановича” (ЦГАДА, Крымская посольская книга № 11, л. 144.); Нагой же, находившийся в Крыму, немедленно дал заверения, что “государь на царя (Крымского — Я. Л.) не гневаетца” за нападение на Рязань (Там же, л. 268—268 об.). Дипломатические отношения были восстановлены, и Нагой продолжал сохранять свою роль постоянного резидента в Крыму. Роль этого посла, как своеобразного гаранта мирных отношений с Крымом, постоянно подчеркивалась русскими дипломатами в их переговорах с Польшей (“Сборник Русского исторического общества” (Сб. РИО), т. 71, СПб., 1892, стр. 154, 165, 179, 190, 194, 265, 591, 596, 628, 781.). Недаром, несмотря на весьма подозрительное отношение хана к Нагому и частые угрозы “выбить” его из Крыма, русский посол упорно отказывался ехать “без доброго дела” (ЦГАДА, Крымская посольская книга № 12, лл. 68 об,— 69, кн. № 13, лл. 12— 12об., 153.).

Крымские дела очень хорошо иллюстрируют связь между дружбой с Крымом и Турцией и враждой с Империей, ставшей теперь для Руси неизбежной. В 1566 г. Грозный получил сведения, что сын хана отправился на помощь “турскому”, воюющему в “можарской” земле (речь шла о знаменитой осаде Сигета Сулейманом Великолепным) (ЦГАДА, Крымская посольская книга № 12, л. 193, 339 об., 346. Известия “Крымских дел” об участии ханского сына в войне за Сигет устраняет сомнения по этому поводу В. Д. Смирнова (Крымское ханство под верховенством Оттоманской порты до XVIII в., СПб., 1887, стр. 424), знавшего об этом факте лишь из мало достоверных татарских источников.). Прекрасно зная, что война эта ведется против “цесаря” — германского императора Максимилиана II, преемника Фердинанда (Хотя русские послы называли противника хана и султана “Печским” государем, Грозный, запрашивая об этом своих представителей в Крыму и Польше, прямо говорит о войне с “цесарем” (ЦГАДА, Крымская посольская книга № 12, л. 377 об. Сб. РИО, т. 71, стр. 465—466)), царь поспешил выразить хану свою радость и пожелание, “чтоб недрузи наши под ногами нашими были” (ЦГАДА, Крымская посольская книга № 12, л. 367 об.).

1569 год нанес серьезный удар дипломатической тактике Ивана Грозного. Нападение нового султана Селима II на Астрахань знаменовало собой кризис не только в русско-турецких, но и в русско-крымских отношениях. Несмотря на то, что Девлет-Гирей непрочь был противопоставить свою политику политике “тяжелого человека” — султана, после 1569г. он резко меняет тон в отношении Ивана, требует у ступки Казани и Астрахани, подготовляет (а в ближайшие годы и осуществляет) большие нападения на Русь. И хотя Иван всячески старался замять и это столкновение, напоминая хану и султану о традиционной “дружбе” с Турцией (ЦГАДА, Крымская посольская книга № 13, л. 207—208 об., Книга турецкого двора № 2 лл. 1—9.), он не мог не чувствовать, что сохранять status quo на юге становится все труднее и труднее.

А между тем события 1569 г. затрагивали интересы не только России, Крыма и Турции. Из целого ряда источников мы узнаем о широчайшем резонансе, который получила неудача турок в их борьбе с Русским государством. Даже французы, склонные, как уже указывалось, сочувствовать султану, очень пессимистически смотрели на положение Турции по отношению к ее северному соседу и считали нападение на Астрахань результатом “наглости и слепоты” турок (Charriere. Op. cit., III, p. 57—58.). В Германской империи, только что испытавшей турецкое наступление, успех русских в отражении турецкого нападения приводит к появлению (едва ли не впервые в истории) [456] промосковских сочинений (См. Форстен Г. В. Балтийский вопрос в XVI и XVII ст ст., т. I. СПб., 1893, стр. 465—477.). Русские послы сообщали из Польши, что “цесарь” (император Максимилиан II) укорял польского короля за помощь “крестьянствейших земель ненавистнику” (Селиму II) против русского “христьянского государя” и выражал радость по поводу неудачи турок (Сб. РИО, т. 71, стр. 800.). Очевидно, после долгих лет разрыва с Московией, Габсбурги вновь возвращаются к прежним мечтам об использовании этого государства для борьбы с Турцией.

Тем самым вновь обретал международное значение тот спор о внешней политике, который происходил в Москве в 50-х годах. Именно потому, что поворот во внешней политике, происшедший в начале 60-х годов, совпал с разгромом боярства, представители этого класса могли надеяться, что новый внешнеполитический поворот пойдет им на пользу. Стремления Габсбургов должны были вызывать у них полное сочувствие.

Новые источники, находящиеся теперь в наших руках, говорят не только о существовании у боярской реакции своих международно-политических планов, но и о прямой связи между боярской реакцией и Габсбургами.

* * *

Еще задолго до того, как последний польский король из династии Ягеллонов Сигизмунд II Август умер, открыв эпоху “бескоролевий” и борьбы за престол, агенты императора Максимилиана II начали распространять в Польше габсбургское влияние. Одним из самых энергичных агентов такого рода был аббат Иоанн Цир (Cyrus), “неуловимое и дерзкое существо с иезуитской душой”, по выражению историка А. С. Трачевского (Трачевский А. С. Польское бескоролевье. М., 1869, стр. 219.). Функции Цира в Польше не ограничивались только подготовкой почвы для будущего габсбургского претендента на престол. В своих регулярных донесениях императору Цир осведомлял его о внутренней и внешней политике Речи Посполитой, о тайных (и несомненно предосудительных с польской точки зрения) переговорах, которые он вел с различными лицами и т. д. Цир сообщал императору о намечавшемся в те годы польско-турецком сближении — обстоятельство весьма беспокоившее Максимилиана II и его агента.

Письма Цира, до сих не напечатанные и хранящиеся в Венском государственном архиве, содержат и важный материал по истории нашей страны, неизвестный русским историкам (За содействие в получении этих материалов (машинописных копий) выражаю глубокую благодарность Р. Ланину.). Эти письма обнаруживают еще одну сторону деятельности Цира — его связи с русскими эмигрантами в Польше.

Один из таких эмигрантов, которого Цир именует “Владимиром князем Московским” (Wladimirus dux Moscovita) (Wiener Staatsarchiv (Венский Orig государственный архив), Polonica, Orig Bericht Cyrus an Maximilian II, 15 Oct. 1569, Bericht Cyrus an Maximilian 11, 7 Janner 1570.), выступает в его письмах в качестве деятеля, занимающегося главным образом трансильванскими делами (в Трансильвании, по словам Цира, находилась жена Владимира). Можно, пожалуй, раскрыть псевдоним этого “князя Московского”: по всей вероятности, это Владимир Заболоцкий, которого русские “Посольские дела” именуют “государским изменником” и который, по сведениям из этих дел, как раз ездил в это время в “Угры” (Сб. РИО, т. 71, стр. 806—807. Известия о весьма бурной “деятельности” Вл. Заболоцкого заграницей — см. в приложении к “Жизнь кн. А. М. Курбского в Литве и на Волыни”, т. II, Киев, 1849, стр. 243 сл.). Из сообщений Цира мы [457] узнаем две характерных детали: русский “изменник” Заболоцкий усиленно предлагает императору “свою ревностную и верную службу” и представляет себе эту службу именно в форме борьбы против враждебных императору протурецких деятелей, в частности, против князя Трансильвании Иоанна-Сигизмунда Заполья, вассала Порты.

Эти характерные особенности политических планов Заболоцкого выступают еще яснее в деятельности другого, гораздо более известного собеседника Цира — князя А. М. Курбского.

“Любезнейший (carissimus) Курбский”, как несколько фамильярно именует его Цир, был, как оказывается, весьма частым собеседником габсбургского агента. Беседам с Курбским посвящено не менее восьми писем в переписке Цира (Wiener Staatsarchiv, Polonica. Bericht Cyrus an Trautson, 26 Nov. 1569; Ber. Cyrus an Maximilian II. 7 Jaen. 1570; An Trautson 8 Jaen.1570; An Max. II, 31 Maerz 1570; An Max. II, 19 Juli 1570; An Max. II, 26 Juli 1570. Судя по указаниям Юберсбергера (Uebеrsbеrgеr, Op. cit., S. 398. Anm. I), Курбский упоминается еще в послании от 31 января 1570 г.; польский историк Шуйский приводит выписку из послания Цира с упоминанием Курбского, относящуюся к 25 марта 1570. Zujski. Scriptores rerum polonicarum, I. Krakow, 1872, str. 134—135. Копий с этих двух писем у нас нет.). Чтобы понять значение этих писем достаточно просто указать общее содержание всех бесед беглого боярина с представителем императора: Курбский в 1569—70 гг., т. е. через 5 лет после бегства из России, предлагает Максимилиану заключить союз с русским государем для совместной войны против Турции. Иначе говоря, перед нами — воскрешение тех планов, которые существовали у Курбского и его единомышленников в 50-х годах, причем на этот раз осуществление этих планов прямо связывается с русско-габсбургским союзом.

Более детальное исследование писем Цира убеждает нас прежде всего в том, что планы эти выдвигались Курбским вполне серьезно и отнюдь не представляли собой случайного момента в его деятельности. Об этом говорит уже та настойчивость, которую проявлял Курбский в своих обращениях к императору. В ноябре 1569 г. в беседе с Циром он впервые высказал уверенность в том, что “московит”, “интимным советником” которого он был в течение долгого времени, “охотно заключит союз и дружбу с цесарским величеством” против турок (Bericht Cyrus an Trautson, 26 Nov. 1569.). В январе 1570 г. он обращается к Циру уже с конкретным проектом такого союза (Bericht Cyrus an Maximilian II, 7 Jan. 1570, cp. Bericht Cyrus an Trautson, 8 Jan. 1570.). Через два месяца, в марте 1570г., Курбский вновь напоминает императору, через Цира, о своем проекте, настаивая, что “никто не может лучше пояснить это Вашему Цесарскому Величеству, чем он, который знает подноготную этих московских дел” (букв, ad unguem — “под ногтем”) (Bericht Cyrus an Maximilian II, 31 Marz 1570.).

Переговоры между Русью и Польшей затянулись и закончились не миром, а лишь перемирием на 3 года. Но и это не отвлекло Курбского от его планов. В послании Максимилиану от 19 июля 1570 г., сообщая о заключении русско-польского перемирия, Цир вновь говорит о своих частых встречах с Курбским, продолжает настаивать на возможности участия “московита” в “общей войне против язычников” (Bericht Cyrus an Maximilian II, 19 Juli 1570.).

Конкретный и детальный характер планов Курбского всего убедительнее говорит о том, насколько серьезное и важное значение он придавал своим переговорам с Габсбургами. Об этом же говорит и еще одно обстоятельство: стремление Курбского (а вместе с ним, вероятно, и других бояр-эмигрантов) дать Габсбургам такую информацию о русско-турецких (и русско-крымских) отношениях, которая еще более настроила бы их в пользу предложенного Курбским союза. Это стремление обнаруживается даже в последнем сообщении Цира, связанном с Курбским (от 26 июля [458] 1570 г.). Упоминая о “значительном (insigni)” поражении московитов от татар, слухи о котором ходили в Польше (Об этом столкновении ничего не сообщается в “Крымских делах” Посольского приказа, но в “Польских делах” о нем есть упоминание. См Сб. РИО, т. 71, стр. 665.), Цир прибавляет, что Курбский “от какого-то татарина... тайно узнал, что они для того это дело так преувеличивают, чтобы легче пробудить светлейшего короля (польского — Я. Л.) снова уплачивать им небольшую древнюю дань...” (Bericht Cyrus an Maximilian II, 26 Juli 1570.).

Но наиболее интересна в этом отношении информация, полученная Циром о самом крупном из русско-“бесерменских” столкновений,— о турецком походе на Астрахань в 1569 г. Цир утверждает, что получил ее от “почти очевидцев” (“ex prope oculatis testibus habeo”) (Bericht Cyrus an Trautson, 26 Nov., 1569. Мы не приводим ниже эту часть письма.).

Сопоставление этого рассказа с другими, имеющимися у нас источниками по истории похода 1569 г., обнаруживает в нем некоторые интересные особенности. Рассказ Цира, прежде всего, говорит о двух маршрутах турецкой армии в ее походе на Астрахань: 5 тысяч янычар — “преторианцев” идут по “Танаису” (Дону), другую, большую часть армии ведет “сын таврического царя сухопутным путем”. Вторая особенность рассказа Цира заключается в том, что причиной бегства турок является у него прямое поражение от “московитов” обоими частями турецкого войска (“московиты” напали на них беспечных, а также на 5 тыс. тех янычар”). Своеобразие этого рассказа Цира заключается в том, что он расходится с наиболее достоверными русскими источниками об астраханском походе 1569 г., как сообщения русских дипломатов Мальцева и Новосильцева (первый из которых был очевидцем этих событий, а второй получал сведения из первых рук), так русские разрядные книги ничего не знают ни о прямом столкновении турок с русскими, ни о поражении турок. Но расходясь с известиями русских источников, рассказ Цира совпадает зато (даже в деталях) с другими известиями, ходившими на польско-литовской территории и, в частности, с рассказом польского посла в Крыму Тарановского. Тарановский также рассказывал о победе русских войск “под справою князя Серебряного” над турками и объяснял этой победой отступление турок. И, что для нас особенно интересно, рассказ о победе Серебряного над турками привлек, по-видимому, особое внимание русских эмигрантов в Польше и, в частности, А. М.Курбского. Сообщение Тарановского было включено в сборник сочинений Курбского; Курбский или другой русский “государев изменник”, очевидно, и информировал Цира о событиях 1569 г. (Подробнее см. Послания Ивана Грозного, стр. 550—551; Путешествия русских послов XVI—XVII вв. М.—Л., 1954, стр. 572. Тарановский не мог быть в данном случае источником Цира: в донесениях Цира от 7—8 января 1570 г. говорится, что Тарановский вернулся “несколько дней тому назад”, а разобранный рассказ о походе на Астрахань был передан Циром 26 ноября 1569 г.). Для чего он это сделал — понять не трудно: рассказ о победе русских над турками лишний раз должен побудить Габсбургов согласиться на предложенный им план.

А это подводит нас к решению вопроса, который возникает с самого начала при чтении писем Цира, излагающих план Курбского. В чем практический смысл этого плана с точки зрения его автора?

Для того чтобы понять, на что мог рассчитывать Курбский, затевая русско-имперский союз, нужно учесть два обстоятельства: положение Курбского в тогдашнем великом княжестве Литовском и мировоззрение этого человека, во многом совпадавшее с мировоззрением польско-литовского магнатства. 1569 год был важным годом не только для истории Руси, но и для польско-литовской истории. Это был год Люблинской унии — формального объединения Польши и Литвы в единое государство, Речь Посполитую. Люблинская уния вызвала, как известно, сильную [459] оппозицию среди литовской и особенно западнорусской знати. Когда в Волынской земле, согласно унии, перешедшей к Польше, местные магнаты должны были присягать “на соединение с королевством Польским”, некоторые из них уклонились от этого обряда. В числе лиц, не явившихся без указания причины, был Андрей Михайлович Курбский (Жизнь князя Курбского, т. I, стр. 19—22.).

Это расхождение Курбского с основным курсом польской политики не является случайным. В эти годы Курбский, находившийся в вечной вражде со своими соседями, попадает, по-видимому, в немилость и к самому Сигизмунду II Августу. Слухи об опале Курбского дошли (спустя год) и до Ивана Грозного. В наказе русскому послу Канбарову, отправлявшемуся в Польшу, царь писал: “Да сказывали про Курбского, что он у короля в опале, и будет он в опале, и того проведати, что на него опала и в какове нуже, и та опала с него сошла ли, или и ныне в опале, и чего в той опале ему чаяти?” (Сборник РИО, т. 71, стр. 778.). Характерно, что в этом наказе Грозный не возобновил обычного требования к польскому правительству о выдаче Курбского — наоборот, предвидя вопрос об этом со стороны поляков, царь поручил послам ответить, что у них о выдаче Курбского “приказу нету” (Там же).

К общему расхождению Курбского с польскими правительственными кругами присоединилось и одно частное расхождение. Со времени казанского похода Курбский считал своим призванием, своей, так сказать, специальностью борьбу с “бесерменами”. Иван IV разрушил его планы, начав Ливонскую войну. Теперь Курбский должен был убедиться в том, что и в Польше его внешнеполитическая программа успеха не имеет. В 1569— 70 гг. намечается даже сближение Речи Посполитой с Турцией. В момент нападения на Астрахань, султан отправил в Польшу — на Люблинский сейм — своего посла с предложением военного союза против Москвы. “В то время,—лаконично указывает дневник сейма,— ему не дали ответа” (Дневник Люблинского сейма, изд. М. Кояловичем. СПб., 1869, стр. 355.), но в польском правительстве, несомненно, были сторонники предложенного союза (Там же, стр. 502.). Курбский впоследствии даже утверждал, что король предлагал ему помочь “царю Перекопскому” (Крымскому) в войне с Москвой, но “аз же, повелевающя ми и кралеви, отрекохся: не восхотех и помыслити сего безумия, же бы шел под бусурманскими херунгами на землю христианскую с чюжим царем, безверником” (Переписка А. М. Курбского с Иваном Грозным. СПб., 1914, стб. 132.).

Ссоры с соседями, напряженные отношения с властями, расхождения с правительством в вопросах внешней политики, ожидание серьезной опалы со стороны короля — все это делало положение Курбского в Литве в те годы достаточно тяжелым. А боярская психология подсказывала ему возможный выход из положения. Курбский ведь считал свою измену обыкновенным “отъездом”, подобным тем, которые совершались на Руси в XV в., а в Польше и в XVI в. А отъезд не был актом бесповоротным. По несколько раз “отъезжал” и другой западнорусский магнат — князь Дмитрий Вишневецкий. Все это делает понятными планы Курбского заключив для Русского государства союз с одним из сильнейших государств Запада, да еще в трудный момент турецко-татарского нападения на Русь, беглый князь считал возможным рассчитывать на благосклонность Ивана IV. Правда, пять лет опричнины были серьезным аргументом против таких планов, но Курбский, очевидно, рассчитывал на своих друзей, оставшихся на Руси, и надеялся, что перемена во внешней политике царя повлечет за собой перемену и во внутренней политике. [460]

Но если Курбский так и думал, то ему быстро пришлось разочароваться. И в 1569 и 1571 гг., отправляя послов в Польшу, царь неизменно предписывал им: “Что учнет с ним говорити князь Ондрей Курбский или иной которой государев изменник и ему говорити. с изменником что говорити? А вы своей изменою сколько не лукавствуйте бесовским обычеем, а бог милосердием своим государю свыше подает на враги победу, а вашу измену разрушает... А болыши того не говоритю ничего” (Сб. PИO, т. 71, стр. 593.).

Даже если бы обстоятельства засиавили Ивана Грозного пойти на войну с Турцией (а в это время и особенно спустя несколько лет такая перспектива перед ним, несомненно, возникла), то и в этом случае у Курбского не оказалось бы никаких шансов на осуществление своих личных планов. Нереальность этих планов заключалась не только в том, что в роли посредника выступал человек, которому никто таких функций не поручал. Нереальна была и сама идея совместной борьбы русских и имперских сил против Турции при неучастии или даже враждебной позиции Польши. Наиболее дальновидные наблюдатели на Западе приходили в те годы к выводу, что для нанесения действительно серьезного удара Турции необходимо как раз объединение русских и польских сил. Вот что писал французский агент в Константинополе аббат д’Ак (Ноайль) Карлу IX: “если московит и поляк смогут примирить их старые ссоры и смогут напасть совместно на это государство (на Турцию — Я. Л.), их силы будут более опасны, чем все кристианские принцы вместе взятые. Также безнадежно рассчитывать пощипать этого человека (“cet homme icy”—султана — Я. Л.) морем, если он не будет одновременно осажден с разных мест на суше: иначе это все равно, что биться головой об стенку” (Сhаrriere. Op. cit., III, p. 300—301.).

План Курбского осуществлен не был. Но план этот существовал, и раскрывающие его письма Цира служат доказательством того, что русская боярская реакция в XVI веке отчетливо ощущала свою близость и единомыслие с реакционнейшей силой тогдашней Европы — Габсбургами.

* * *

Ниже публикуются по машинописным копиям (за отсутствием фотокопий) материалы донесений Цира от 26 ноября 1569г., 7 и 8 января, 31 марта и 19 и 26 июля 1570 г., подлинники которых хранятся в Венском государственном архиве. Текст донесений подготовлен к печати М. Н. Ботвинником, ему же принадлежит перевод их на русский язык.

(приводим только перевод)

ДОНЕСЕНИЕ ЦИРА ТРАУТСОНУ

26 ноября 1569 г.

...Хорошо было бы и пошло бы на благо христианскому миру, если бы после заключения мира с королем Польши его [русского царя] не только всеми силами направляли бы против неверных, но и помогали бы ему.

Я слышу от многих, и особенно от любезнейшего Курбского, выдающегося князя, который долгое время был его [русского царя] лучшим советником, что он [царь] охотно заключит союз и дружбу с Цесарским Величеством. Следовало бы подумать об этом деле и не упустить случай отвлечь силы могущественнейшего врага в другую сторону.

ДОНЕСЕНИЕ ЦИРА МАКСИМИЛИАНУ II

7 января 1570 г.

...Некоторые советуют и среди них некто князь Курбский, человек прозорливейший и наиболее осведомленный в делах своего отечества, из которого он был по всеобщему мнению, безвинно изгнан (о чем я пишу подробнее к вышеупомянутому господину начальнику канцелярии), чтобы в случае если будет заключен мир Московии со светлейшим королем, Ваше Священное Цесарское Величество послало бы к нему [Московскому царю] под каким-либо другим предлогом нескольких послов. Пусть они самым тайным образом заключат союз против турок с [самим царем], который уже раньше вступил в союз с персами. Таким образом, после окончания или, пожалуй, как это в обычае у варваров, разрыва перемирия, которое существует у Турции с Вашим Цесарским Величеством, можно будет после того, как силы будут в письмах и договорах согласованы, начать войну, как бы единым натиском, против общего врага всех христиан. Князь Курбский охотно хотел бы переговорить с Вашим Цесарским Величеством о плане этой войны и предложить многие добрые советы. Пусть только ему будет предоставлен случай встретиться с Вашим Цесарским Величеством. Без такового [случая] ему нельзя будет явиться к Вашему Цесарскому Величеству, не вызвав определенного подозрения у своего короля. Каким образом такой случай мог бы представиться, я пишу также и славному господину Траутсону, чтобы тот ради блага Вашего Цесарского Величества соответственно его должности униженно напомнил бы с благожелательностью об этих и о других [делах] в удобное время и в подходящем месте. [464]

ДОНЕСЕНИЕ ЦИРА ТРАУТСОНУ

8 января 1570 г.

...Некий московский князь, муж благочестивый и замечательнейшего ума, пылает такой крайней ненавистью к туркам, что уже давно посвятил себя защите христианской веры от них. Он утверждает, что знает очень много. [N. был долгое время интимным советником Московита, ради которого он вел многие войны и счастливо покорил царства Казанское и Астраханское и ту часть Ливонии, которой владеет.] Он весьма охотно хотел бы вступить в общение с Священным Цесарским Величеством ради величайшей выгоды Его Цесарского Величества и Христианского государства и для величайшего ущерба Турецкой Империи. Но это дело такого рода, что его можно изложить только лично Его Цесарскому Величеству. Он охотно предпримет путешествие к Его Священному Цесарскому Величеству, если [Его Величество] придумает подходящий случай его вызова к себе по доброму согласию Благочестивого короля. Князь не хочет, отъехав сюда без милостивого разрешения своего короля, оскорбить его или обеспокоить каким-либо подозрением.

Я думаю, что такой случай представится, если, как многие предсказывают, не будет объявлен мир, для заключения которого в Московию уже посланы послы, и если этот светлейший король попросит у Его Цесарского Величества — а это, как думают некоторые, произойдет, но самым секретным образом,— чтобы Его Цесарское Величество в память пращура Максимилиана и дяди Карла и отца Фердинанда ради святой и славной памяти владык императоров пустило бы в ход свое влияние на московита и установило бы мир. Вот тогда-то, повторяю, следует, чтобы этот Курбский был бы послан тем светлейшим королем к Его Цесарскому Величеству как бы для передачи полнейшей информации обо всех делах для [составления] инструкции, с которой туда будут посланы послы Священного Цесарского Величества.

И в таком случае он сможет безопасно поговорить со Священным Цесарским Величеством о чем бы ни захотел. Насколько я догадываюсь, он хочет посоветовать Священному Цесарскому Величеству, чтобы, послав в Московию послов, он заключил бы договор против тех бесерманов [так Цир называет турок и других язычников] не только с Московитом, который пойдет на это весьма охотно, но и с Персией. К нему [Персу] послы могли бы проехать из Московии вниз по Волге, а потом по Каспийскому морю. Он говорит, что когда окончится срок перемирия с Цесарским Величеством, то после того, как будет приготовлен и устроен флот (при помощи последнего), и Московит и сам Перс смогли бы проникнуть в турецкие области и вниз по Танаису [Дону] через Меотийские болота до самого Понта Евксинского, и также через Каспийское море, по течению реки Волги. Они смогли бы напасть на общего врага объединенными силами Цесарского Величества и остальных королей и князей христианского мира, которые явятся из других областей по суше и по морю и нападут как бы единым натиском со всех сторон и всеми силами одновременно. Тогда враг, отвлекаемый в разные стороны и обессиленный также внутренними движениями, легче может быть уничтожен и т. д. Я прошу, чтобы обо всем этом Ваше Превосходительство напомнили бы Цесарскому Величеству и удобное время и в подходящем месте и предоставили бы ему в дальнейшем случай подумать об этом.

ДОНЕСЕНИЕ ЦИРА МАКСИМИЛИАНУ II

31 марта 1570 г.

...О московских делах я узнал от князя Курбского следующее достойное упоминания. Московит, запутавшись в турецкой войне, теперь, как говорят, с распростертыми объятиями вступит в союз с Вашим Цесарским [465] Величеством, христианским императором более охотно, чем с Магометанином — персидским царем. Так как он слышал, что на него снова собирается войной Турок, то он прошлой осенью послал послано имени Долмат Федорович Карпов с богатейшими дарами вниз по реке Волге через Каспийское море к Персу от имени царя Астраханского. На племяннице же по сестре этого посла Московит женат... Тот же Курбский (о котором я недавно, писал Вашему Священному Цесарскому Величеству) говорит, далее, каким образом можно будет с этим Московитом вести переговоры и заключать договоры. Он утверждает, что никто не может лучше пояснить это Вашему Цесарскому Величеству, чем он, который знает подноготную тех московских дел. Однако это [свидание с Курбским] может произойти удобно и безопасно не иначе, как с глазу на глаз. Итак он [Курбский] очень желает поговорить с Вашим Цесарским Величеством, если только это может произойти без оскорбления его короля. Он стремится к этому не ради своей выгоды, а ради выгоды всего христианского народа. Он имеет много такого, что он хотел бы ко вреду Турецкой Империи тайно сообщить Вашему Цесарскому Величеству. Всё это может принести величайший вред, если это будет открыто в других местах, особенно у поляков [страна которых] полна всяких дыр. Если это дело близко сердцу Вашего Цесарского Величества, то можно попросить у этого короля не называя имени [Курбского], чтобы он прислал кого-либо для получения некоторой информации о тех царствах и тех делах. Это должен быть человек, хорошо знающий о тех областях, которые турки столь стремятся отобрать у Московита. Тогда король, если он действительно искренний друг Вашего Цесарского Величества, предпочтет послать этого [Курбского]. Если же он думает одно, а говорит другое, то он воспользуется каким-либо извинением и либо никого не пошлет, либо пошлет другого неподходящего человека, и таким образом Ваше Цесарское Величество сможет проверить чистосердечность короля по отношению к себе. Я убежден и сам и от других всюду слышу, что этот Курбский отличается благородной и выдающейся душой, что он прекрасно относится и к христианскому делу и к Вашему Цесарскому Величеству. Поэтому я не могу не подать верноподанный совет, чтобы Ваше Цесарское Величество приняло или этот предложенный им план или какой-либо другой, при помощи которого он бы мог иметь беседу с Вашим Цесарским Величеством, не утратив расположения того короля, от коего он получает величайшие блага... [Ваше Цесарское Величество] поймет, без сомнения, от него самого, что может быть полезно и может доставить удовольствие. Он [Курбский] намекает, что это такие дела, которые воистину не могут быть сообщены никому кроме Вашего Цесарского Величества. Он говорит, что в то время как он знает, что у Вашего Цесарского Величества его предложения всегда останутся втайне и будут полезны для общего дела, он напрасно стал бы передавать их полякам, которые с величайшим пренебрежением относятся не только к общим делам христианского мира, но и к своим собственным. Ваше Цесарское Величество могло бы также и от других узнать, какого ума этот человек, и затем решить в своей мудрости, что надлежит делать.

ДОНЕСЕНИЕ ЦИРА МАКСИМИЛИАНУ II

19 июля 1570 г.

...Я держусь того же взгляда в отношении того, что я узнал от князя Курбского, о котором я писал во многих письмах Вашему Священному Цесарскому Величеству прошлой зимой. Я и теперь также часто получаю от него информацию (ибо он нередко со мной встречается), которую, как я слышу, подтверждают и другие. Для меня по многим соображениям предельно ясно, что он крайне враждебен туркам... [466]

ДОНЕСЕНИЕ ЦИРА МАКСИМИЛИАНУ II

26 июля 1570 г.

Недавно я во многих письмах писал о значительном поражении, которое нанесли Московиту татары. Размер этого поражения с тех пор, как татары послали сюда своих вестников с сообщением об этом деле, значительно преувеличивается всеми. Однако Курбский сообщил мне сегодня утром, что от какого-то татарина он тайно узнал, что они [татары] для того так преувеличивают это дело, чтобы [тем] легче побудить светлейшего короля начать снова уплачивать им небольшую древнюю дань. Они полагают, что король потому именно отказал им в прошлом году в уплате этой дани, чтобы они показали себя вполне ее достойными, напав с неожиданной решительностью на Московита — врага этого королевства. Но как бы то ни было, ему [Московиту] нанесено тяжелое поражение сорока тысячами жесточайших людей. Татары продвинулись с враждебными целями почти до реки Оки (чего, как говорят, никогда раньше не было). Привело их в Московию величайшее желание грабить. Виновником этого поражения он [Курбский] считает главным образом могущественнейшего турецкого государя, который из-за светлейшего короля возбудил против него [очевидно Московита] этих скифов...

(пер. М. Н. Ботвинника)
Текст воспроизведен по изданию: Донесения агента императора Максимилиана II аббата Цира о переговорах с А. М. Курбским в 1569 году // Археографический ежегодник за 1957 г. М. 1958