НИКОЛЬСКИЙ М. Э.

ПАЛОМНИЧЕСТВО МУСУЛЬМАН В МЕККУ

(См. “Исторический Вестник”, т. СХХIV, стр. 256.)

Конечно, дьяволу не могла нравиться эта душеспасительная затея, и он всячески мешал работе, почему разгневанный Авраам побил его каменьями. Как дьявол мог попасть на окруженную ангелами священную территорию, о чем было упомянуто уже в приведенной раньше легенде, сказать трудно, но, конечно, козни нечистого неистощимы. [604]

Теперешняя Кааба была построена в 1074 году гиджры (теперь 1327 г.).

Чудотворный черный камень, получающий ежегодно миллиарды лобзаний, по преданию, принесен с неба архангелом Гавриилом. Раньше он сиял белизной лилии, но совершенно почернел от лживых уст прекрасного пола. Коварные ученые говорят, впрочем, что камень этот простой аэролит, сделавшийся черным от частых пожаров Каабы. В день Страшного суда у камня образуются два глаза, и он увидит тех, кто целовал его, и будет предстательствовать за них перед Аллахом.

Но эти чудесные свойства камня не избавили его от бед в минувшие времена.

Пока вера мусульман была слаба, Каабе нее черному камню пришлось немало вытерпеть от междоусобных раздоров отдельных мусульманских сект или от смены той или иной правящей династии.

В 692 г. при калифе Абдемалике Кааба сильно пострадала при взятии города. В 930 г. сын Абу-Саида Абу-Тагир хотел окончательно прекратить хадж и, разграбив Мекку, похитил ее черный камень, который был возвращен на прежнее место лишь 9 лет спустя за огромный выкуп.

Мусульманские предания говорят, что при увозе нечестивцами священного камня его с трудом везли 40 крепких верблюдов, тогда как обратно его привез один тощий верблюд.

Случалось черному камню подвергаться еще большим неприятностям.

Так, в XI веке египетский юродивый мулла Хакем приблизился к камню и сказал:

“Сколько еще времени должно воздаваться поклонение этому камню. Никто не разрушил тебя, так я хочу это сделать”.

При этом он ударил камень железной дубиной.

Мулла тут же был растерзан толпой богомольцев, а камень, разбившийся на 15 кусков, соединили серебряными обручами.

Кааба расположена в самой центральной части Мекки.

Кааба занимает своим двором около четырех десятин земли. Двор имеет правильную четырехугольную форму и окружен со всех сторон довольно высокой крытой галереей, поддерживаемой двумястами сорока колоннами из бронзы и мрамора; девяносто два небольших купола возвышаются над этой галереей.

Часть галереи вымощена простыми гладкими камнями, а часть мрамором. По углам ее возвышаются четыре небольших павильона в виде индийских пагод, открытых со всех сторон; павильоны эти называются “такам” — почетное место — и каждый [605] из них принадлежит одной из четырех правоверных мусульманских сект — ханифитам, малихитам, хембалитам и шафитам.

Двор Каабы находится сажени на полторы ниже спускающихся к нему улиц. Во внутренность двора ведут двадцать девять больших ворот и много других меньших входов.

Посередине двора Каабы находится здание, занимающее около 9 квадратных сажен при 5 саженях вышины. Здание это называется Бейтулла, и здесь-то и находится знаменитый черный камень.

Бейтулла сложена из больших, плохо отесанных четырехугольных плит бурого горного камня. Снаружи Бейтулла покрыта покрывалом (кесвой) из черной толстой шелковой материи с вытканными на ней словами:

“Нет Бога кроме Бога и Магомета пророк Его”.

Слова эти вышиты золотыми буквами величиной в один аршин.

Старое покрывало ежегодно, после замены его пожертвованным новым, отдается служителям Каабы, которые разрезают его на куски и продают желающим за большие деньги. Золото с покрывала идет в пользу шерифа. Кольца, выкованные из золотых букв кесвы, имеют, по мнению мусульман, целебную силу от многих недугов.

Кесва, не твердо прикрепленная к зданию, колеблется от ветра.

“Это колебания от взмахов крыльев десяти тысяч ангелов, охраняющих Каабу”, говорят верующие.

Со стороны двора на высоте человеческой груди в Бейтуллу вделан под прямым углом камень черно-бурого цвета. Это и есть знаменитый черный камень. Он обделан серебром, но посредине его оставлено широкое отверстие, к которому богомольцы и прикладываются губами, опираясь руками о серебряные бока.

Входом в Бейтуллу служит деревянная дверь, покрытая листовым узорчатым серебром и завешенная вышитой золотом материей. Дверь отстоит от земли почти на вышину человеческого роста. В торжественных случаях к двери подкатывается чугунная лестница изящной работы с резными перильцами. В обыкновенных же случаях приставляется простая деревянная лестница. Стены Бейтуллы внутри на высоту человеческого роста выложены мраморными плитками, испещренными священными письменами. Остальная часть стен до потолка и самый потолок покрыты золотой парчей. Здесь же стоят три высоких доходящих до потолка столба, называемых ангелами “Ханань”, “Манань” и “Дьянь”. На протянутых между столбами веревках висит масса [606] пожертвованных золотых и серебряных кувшинов и кружек разной величины. Мусульманам не полагается смотреть на потолок, что считается неприличным.

Внутри Бейтуллы на маленьком столике лежит серебряный ключ, прикладываемый верующим на язык и на грудь.

Конечно, тем верующим, которые в состоянии хорошо заплатить за это.

На крыше здания имеется золотой желоб для стока дождевой воды — аршина в два длины, в четверть аршина ширины и толщины в полдюйма. На наружном конце желоба висят побрякушки величиной с кисть руки.

Кругом Бейтуллы на пятисаженном расстоянии поставлены чугунные столбы, соединенные в верхнем конце железным прутом в палец толщины. Площадь этого круга выстлана маленькими неправильными кусочками серого мрамора.

Перед дверьми Бейтуллы находится мраморная кафедра, с которой говорят проповеди. За кафедрой находятся bab-el-salam! — “ворота спасения”, большая триумфальная арка в три слишком сажени высоты.

На дворе Каабы находятся гробницы Авраама (Несомненно, что это лишь предание мусульман, очень чтущих Авраама.), имамов Ханифи и Хембали и пустые мавзолеи имамов Шахи и Мальхи.

В самое здание Бейтуллы вход допускается лишь в течение трех дней в году, отчего паломники, стремящиеся во что бы то ни стало побывать там, порой рискуют своей жизнью.

В эти дни, едва только начнет рассветать, как огромная толпа собирается на дворе Каабы. При открытии дверей многотысячная нетерпеливая масса богомольцев, желая поскорее попасть в здание, напирает со всех сторон, несмотря на крики служителей и даже раздаваемые ими удары палок.

Нередко у двери здания происходит ожесточенная борьба между богомольцами, желающими поскорее попасть в святилище. Некоторые наиболее ловкие вскакивают на волнующееся море голов и, ступая босыми ногами по ним и по плечам их владельцев, добираются таким образом до дверей Бейтуллы, если не терпят по дороге жестокое крушение от возмущенных единоверцев.

По ритуалу в Бейтулле необходимо сделать коленопреклонение, не это решительно невозможно вследствие массы народа.

Свет во внутренность Бейтуллы проходить лишь через дверь.

Посещение внутренности здания обязывает правоверного никогда в своей жизни больше не лгать, почему многие мусульмане преднамеренно воздерживаются от исполнения этого обряда. [607]

Во дворе Каабы постоянное движение. Толпы богомольцев совершают бесчисленные, обхождение и целование черного камня. Группы паломников, расположившись у стен, молятся, читают Коран или слушают его чтение, созерцают в немом благоговении дорогие им святыни, разговаривают, даже занимаются покупкой у снующих и здесь торговцев.

Иные богомольцы просто расхаживают по огромному двору, где бегают и резвятся детишки меккских жителей. Лишь во время намаза (молитвы) все затихает и весь двор покрывается стройными рядами коленопреклоненных фигур.

В некоторых местах лежат слабые, почти умирающие богомольцы. Чувствуя приближение кончины, они велят отнести себя в Каабу и, созерцая святыню, умирают с блаженной улыбкой на устах.

Мусульмане говорят, что болезни в Мекке надо радоваться. Однодневная болезнь по силе равняется 70 годам молитвы, а смерть в Мекке, — прямой ключ от рая.

Ночью зажигаются сотни ламп, при ярком свете которых продолжаются обхождения Бейтуллы. Впрочем, в начале съезда богомольцев, когда число их еще не велико, поклонение прекращается часам к 9 — 10 вечера, и в мечети в религиозном экстазе остаются лишь немногие богомольцы.

И день и ночь, начиная месяца за полтора до хаджа, в Каабе беспрестанно жгутся амбра и алоэ, наполняя своими благовониями и двор здания и прилегающие к нему улицы.

Служители Каабы и разные предприимчивые люди на каждом шагу продают богомольцам амулеты и всевозможные священные реликвии, без зазрения совести обманывая их и эксплуатируя их религиозное чувство, доходящее до энтузиазма и экстаза от поклонения святыням и совершения различных обрядностей.

А обрядностей этих не мало...

По приезде в Мекку богомольцы, оставив вещи в указанных им далилями помещениях, спешат со своими руководителями в Каабу на поклонение черному камню. Обряд поклонения называется товаф и состоит в том, что паломники семь раз обходят вокруг Бейтуллы, имея здание с левой стороны и стараясь во время этого обхождения хоть раз поцеловать черный камень или дотронуться до него рукой. [608]

Товаф предписан один раз, но многие паломники из-за религиозного усердия, поддерживаемого и раздуваемого ханжествующими арабами, извлекающими из всех этих церемонии большие доходы, совершают товаф каждый день по несколько раз. Впрочем, это неудивительно еще и потому, что все равно большинство дня не знающий чем заняться паломник проводит на дворе Каабы или на прилегающих к ней базарах.

При обхождении кругом Бейтуллы и в особо священных местах Каабы произносятся различные молитвы, некоторые из которых очень трогательны.

Проходя угол Бейтуллы, называемый Иеменским, читают:

“О Господи! Я прибегаю к Тебе. Охрани меня от неверия, от всего недостойного, от наказания в этой и в будущей жизни, от печали временной и вечной”.

Проходя угол Сирии:

“О Господи! Сделай мое богомолье достойным Тебя и Тебе приятным. Прости мне мои грехи, окажи мне Твою помощь в делах, благослови все мои начинания. О Бог святой, Бог милостивый”.

Касаясь занавеси храма:

“О, Владыка этого старинного святилища, спаси меня от огня и от проклятого дьявола. Сделай, чтобы я доволен был милостями, которые Ты мне посылаешь. Сделай меня достойным чести поклоняться Тебе, как Ты этого заслуживаешь”.

Перед черным камнем:

“Во имя Бога, Бога великого! О Господи! Я верю в Тебя, верю в Твою книгу, в Твое слово и в Твои обещания. Я соблюдаю все предписания и заветы пророка. О Боже! Этот храм — Твое жилище, Твое святилище. Это место спасения. Я прибегаю к Тебе, спаси меня от огня и вечных мучений”.

Таких специальных молитв в общем более десяти, и рядовые богомольцы могут повторять их лишь за имамами.

Обойдя Бейтуллу, богомолец, согласно ритуалу, должен идти пить воду из источника Зем-Зем.

Зем-Зем находится в закрытом помещении саженях в пяти от Каабы. Это подземный тихо выбивающийся ключ. В отверстие его вставлена решетка во избежание несчастий с верующими, которые из самопожертвования бросались в воду.

Конечно, Зем-Зем, как почти все святыни в Мекке, имеет свою легенду. Появился он еще во времена Авраама.

Изгнанная со своим сыном Измаилом Агарь блуждала на месте теперешней Мекки, изнемогая от жажды.

Все было пустынно и дико. Нигде не было капли воды. “Великий Боже! — взмолилась она: — не дай погибнуть мне и моему малютке”. [610]

И едва окончила она свою молитву, как у ног ее заструился чистый прозрачный ручей.

“Зем, зем (поди, поди)”, — закричала она Измаила, откуда ручей и получил свое настоящее название.

В настоящее время Зем-Зем представляет собою питающийся подземным ручьем колодезь. Вода его прозрачна на вид, но имеет легкий отвкус, порой слегка солоноватый; в воде никогда нет недостатка, хотя массы богомольцев толпятся здесь целый день. Стены колодца из мрамора с красиво вылеченными арабскими надписями.

Вода этого источника считается мусульманами лучшим средством против всех болезней. Каждый благочестивый мусульманин старается обмакнуть в воду Зем-Зем свой саван; погребенный в этом саване, он, несмотря на все свои грехи, будет после смерти избавлен от наказания до воскрешения.

Воду должны давать даром, но служителя, получающие свои места за хорошую плату хранителю колодца, продают воду за деньги.

Хранителями колодца являются потомки Аль-Аббаса, дяди Магомета. Когда пророк мусульман вступил в Мекку по ее покорении со своими победоносными войсками, то, совершив в одежде богомольца товаф, он направился к священному источнику. Здесь Аль-Аббас подал своему племяннику первый ковш воды и получил за это звание хранителя чаши при колодце, перешедшее к его потомкам.

После посещения колодца Зем-Зем необходимо выполнить обряд, называемый шаи.

Шаи состоит в хождении и бегании между холмами Сафа и Мерва, расположенными внутри города недалеко от Каабы. В этих местах блуждала Агарь с Измаилом в поисках воды; а так как обряд шаи выполняется в воспоминание их скитаний, то богомольцы стараются подражать Агари: они то идут медленно, точно что-то отыскивая, то побегут, то остановятся и тоскливо посмотрят назад.

Улица Аль-Месса, по которой должны пробегать паломники, начинается от ворот Каабы, называемых Баб-Эль-Сафа, имеет до 600 шагов длины и обставлена лавками, что придает ей сходство с базаром.

Совершая шаи, паломник произносит следующую молитву:

“Нет Бога кроме Бога! Опт, Един! В Нем нет никаких (Эти слова направлены против непонятной мусульманам христианской догмы об едином Боге троичном в лицах.) совмещений. Весь мир принадлежит Ему. Его одного надлежит восхвалять. Это Он дает жизнь и смерть. Он Бог сущий и [611] бессмертный. От Него зависит вся судьба и всемогущество Его на всем. Нет Бога кроме Бога! Не воздавайте почитания никому, кроме Него. Будьте хранителями Его законов и Его учения и не поддавайтесь никогда нечестивым уговорам неверных”.

Затем посещением часовни Омара, находящейся верстах в 6 от Мекки, и заканчивается курс обязательных религиозных обрядов по прибытии в Мекку. Совершив все это, паломник может обрить голову, которой ему запрещено было касаться с самого отъезда из дому, снять ихрам и одеться в свое обыденное платье, вновь облекаясь в священные одежды лишь при самом начале религиозных праздников хаджа. Более фанатичные остаются в ихрамах до самого конца религиозных церемоний, хотя бы так приходилось проходить два-три месяца.

Но, кроме этих религиозных обрядностей, которые обязан исполнить не только всякий паломник, но и всякий житель Мекки, если только он был в отсутствии более полугода, богомольцы совершают поклонения различным местам, священным для них по тем или иным воспоминаниям. К числу таких мест следует отнести: Mouled-el-Nebi — место рождения Магомета, Mouled Settna Fatma — место рождения Фатьмы, Mouled Ali — место poждения Али. Мечеть на горе Абуль-Кубаис, где кричал первый муэдзин пророка; могилу (Хадиджа, как известно, имела большое влияние на жизнь Магомета. Бедный приказчик в ее караванах, благодаря женитьбе на ней, хотя она была вдвое старше его, получил возможность отдаться исканию истинного Бога, т. к. язычество его не удовлетворяло. Хадиджа же первая уверовала в его божественное призвание, хотя и не дожила до триумфа его веры.) Хадиджи, — большую мечеть, сильно разрушающуюся; Djeble Tsour — место, где Магомет спасался в пещере при бегстве в Медину; Djeble Nour — гора света, где Магомет получил откровение от ангела Гавриила (Коран).

Во всех этих посещаемых религиозными богомольцами местах находятся свои шейхи и служители, которым всем необходимо давать подарки. С паломниками, которые дают мало, обходятся, как и везде в Мекке, грубо и пренебрежительно.

Описанные религиозные обряды повторяются в день начала религиозных празднеств хаджа. Празднества эти начинаются в первый день праздника Курбан-Байрама.

Праздник Курбан-Байрама есть праздник жертвования и установлен в память послушания Богу Авраама, готового заколоть, повинуясь воле Всевышнего, своего единственного сына.

Но по учению Магомета не Исаак, а Измаил должен был быть принесен в жертву на горе Джебель-Тзебир в окрестностях Мекки.

Когда Авраам резал ножом шею Измаила, железо притупилось. [612]

“Господи, почему же я не могу выполнить Твоей воли?” взмолился он.

“Потому, что это лишь испытание твоей веры, — раздался голос с неба: — проведи теперь ножом по скале”.

Авраам исполнил это, и на скале образовалась глубокая борозда.

— Я видел эту борозду сам, — говорит доктор Субхи, интеллигентный мусульманин, занимающий в Египте важное положение.

В праздник Курбан-Байрама трепетно бьются сердца всех мусульман, а в особенности тех, которые принимают участие в торжественных обрядах и церемониях хаджа.

На рассвете два выстрела из пушки и крики муэдзинов собирают богомольцев на молитву. После полудня совершается полное омовение, причем паломники купаются в бассейнах, из которых потом вода идет но всем водопроводам Мекки. Санитарная администрация всеми силами старается воспротивиться этому, но порой не может ничего поделать. [614]

Можно представить, насколько чистую и здоровую воду пьют после этого не ушедшие в хадж жители (Три четверти меккского населения обыкновенно тоже отправляется на Арафат.) Мекки!..

Около трех часов дня снова грохочут пушки, призывая всех на торжественное моление. Кадий Мекки по примеру Магомета говорит проповедь, и все присутствующие на ней богомольцы с этой минуты имеют право на почетное звание “хаджи”.

Кадий Мекки для произнесения проповеди выезжает на белом, украшенном блестящей сбруей верблюде; сам кадий в белом одеянии богомольца с жезлом в правой руке. Позади его помещается шериф Мекки со своей свитой.

Молитва, произносимая кадием, очень трогательна: “Великий Боже! Владыка неба и земли! Покорные Твоей святой воле, мы прибыли в эти священные места, повинуясь закону и пророку. Мы собрались, чтобы прославить память Адама и Евы, наших прародителей”.

“О, Боже благий и великий, вспомни о том дне, когда они осушили свои слезы и в уповании любви почерпнули свое мужество. “Боже милосердный, в память о наших первых прародителях, сделай, чтобы, уходя из этой священной долины, мы были перед Тобой столь же чистыми и невинными, как и в день нашего рождения.

“Великий Боже, отпусти все грехи и все преступления Твоему народу, возврати нам нашу первобытную чистоту.

“Мы верим в Твое слово и в Твои обещания. Благослови также все наши начинания, простри на нас свое благословение, не лиши нас Твоих милостей на этом и на том свете.

И когда наступит последний день суда, предохрани Твой народ от пожирающего огня ада”.

Растроганная, взволнованная толпа отвечает на проповедь кадия рыданиями и восклицаниями: “Лабейка! Ала-п-оим! Лабейка”. “Мы принадлежим Тебе, Боже, мы принадлежим Тебе”.

Лишь бедуины лениво сидят в отдаленных кофейнях, покуривая кальян и попивая кофе. Они так привыкли к этому, что подобные сцены уже не трогают их сердец.

— Эта сцена была поистине грандиозна, — говорит доктор Субхи, бывший в хадже в 1894 г.: — 500.000 (По данным меккской санитарной администрации, в тот год число паломников было вдвое меньше.) верующих, соединенных одной и той же верой, обращая свои взгляды к небу, вознесли к Богу одну и ту же молитву. Солнце склонялось за горизонтом, земля, готовая уснуть, одевалась призрачным туманом, а наши души и сердца слились тогда в одно, полное глубокого волнения”. [616]

По окончании проповеди, когда начнет закатываться солнце, паломники при залпах из пушек и ружей трогаются с Арафата с зажженными факелами. При возвращении все должны пройти между двумя колоннами, находящимися в б метрах одна от другой. Все устремляются в этот узкий проход — дети, женщины, мужчины, с их багажом, верблюдами, ослами. Во мраке ночи и при всеобщей поспешности, когда каждый спешит поскорее прибыть на Мину, происходит не мало столкновений, причем всегда бывает много смятых, контуженных, а нередко и раненых.

При выходе из Мекки на Арафат все махмели — дамасский сирийский, египетский и иеменский — идут впереди каравана, занимая лучшие места; за ними следуют местные власти и меккская и приезжая аристократия. При уходе же с Арафата но соблюдается никакого различия ни между знатными и незнатными, ни между богатыми и бедными.

Кочевые бедуины, живущие в окрестностях Арафата и встречающие караван при его приближении, теперь деятельно помогают ему сняться и сопровождают паломников на Мину, где всегда для них бывает немало дела и заработка.

Паломники растягиваются на несколько верст в длинную, огненную ленту факелов и часа через два прибывают в горную местность Муздаляфя, где находится мечеть и несколько разрушенных зданий.

Провести здесь ночь считается душеспасительным и богоугодным делом, но это необязательно, и большинство, по совершении двух намазов молитв, спешит поскорее в долину Мины, набирая по дороге камешки для побития там дьявола. Те же, которые остаются здесь на ночь, утром совершают общий намаз, причем кадий Мекки говорить краткое слово. С первыми лучами солнца трогается весь караван. От Мины до Муздаляфя всего один час езды.

Мина представляет собою тянущееся в одну улицу небольшое местечко, расположенное между двумя цепями продольных гор.

На Мине полагается провести две ночи. Здесь приносят в жертву баранов, в воспоминание заклания Авраамом агнца вместо сына, и ходят побивать дьявола.

Роль шайтанов изображают три болвана, поставленные на огражденном месте главной улицы Мины.

В болвана полагается бросить 7 камешков, но в азарте разгоряченные богомольцы бросают гораздо больше.

Какая гора камней образуется вокруг представителей ада, если порой число хаджей бывает в 300 — 400 тысяч человек. Благочестивые богомольцы твердо верят, что ограду вокруг [618] чурбанов никогда не очищают, а что ангелы уносят вновь на Муздаляфу брошенные камни. Счастливы верующие!..

Жертву из животных должен принести всякий, кто только в состоянии это сделать. Редкий паломник не заколет барана, а иные приносят их в жертву по несколько десятков. Совершая свой последний хадж, Магомет собственноручно заколол 63 верблюда по числу лет своей жизни; подражая ему, некоторые богатые паломники приносят в жертву соответствующее их годам количество баранов. Верблюдов теперь закалывают редко.

Бойни находятся верстах в шести от Мины, как раз на том месте, где Авраам, по мусульманскому преданию, заколол агнца. За порядком и чистотой на бойнях следит меккская санитарная администрация. За неделю до прихода паломников на Мину здесь уже работают чистильщики, а во время пребывания богомольцев в равнине все внимание санитарных властей устремлено на бойни. Подметать и чистить огромную равнину нет возможности, вследствие беспрерывного движения по ней богомольцев. 35 — 40 рвов вырывается для убитых животных. Эти рвы окружаются караулами солдат. Более 500 человек с 12 — 15 телегами работают за уборкой трупов животных.

Но, несмотря на все меры, на второй же день Мина представляет собою довольно грязное зрелище. Не говоря о грудах нечистот, порой от недосмотра гниют брошенные туши и отдельные части животных. Да и закапываются трупы животных, вследствие массы работы, довольно небрежно, так что порой зловоние на Мине, при отсутствии ветра, не проникающего, благодаря окружающим равнину горам, невыносимо.

Кроме побивания шайтана камнями и жертвоприношения, на Мине не определено совершать какие-либо положенные религиозные обряды. Всякий делает что хочет: спит, молится, гуляет. Местные жители ходят по палаткам богомольцев, поздравляют их с окончанием хаджа и собирают обильные подарки. Бродят музыканты, фокусники, рассказчики. И все находят многочисленных зрителей и хороший заработок.

Мина в это время представляет собою весьма живописное зрелище. Тысячи палаток, тентов разных цветов и всевозможных импровизированных прикрытий от жгучего аравийского солнца раскинуты на огромной равнине. Драгоценные и вышитые золотом и шелками палатки богатых и знатных лиц тонуть среди полотняного моря шатров. Среди этих походных домиков кажутся гигантами разбросанные по долине здания.

Громадные толпы богомольцев двигаются повсюду по равнине, пробираются между узкими проходами палаток и тысячами привязанных повсюду верблюдов и ослов. [619]

После всех религиозных церемоний на Мине паломник возвращается в Мекку, заканчивая хадж посещением Каабы. Приблизившись к стенам Бейтуллы с распростертыми руками и прижимаясь грудью к зданию, паломник просит у Бога прощения всех своих грехов и произносит следующую молитву:

“О, всемогущий Господи! Сделай мне милость, что я не последний раз посещаю Твой святой дом. О, Господи, Ты был милостив допустить меня в свою страну, и Ты покровительствовал мне. Благодаря Твоей милости, я совершил все необходимые церемонии хаджа. Если Ты доволен мной, сделай довольным и меня. Если Ты недоволен, я заверяю Тебя, что всему на свете я предпочитаю Твой святой храм и что Ты единственный объект моих стремлений. Господи, пошли мне святость и благочестие, чтобы я не блуждал в делах веры. Обрати в добро зло, которому я подвержен. Пошли мне блага в этой жизни и в жизни будущей, ибо Ты всемогущ”.

По возвращении в Мекку паломник, утомленный и намучившийся в Геджасе, спешит скорее домой. Многие паломники, не успевшие побывать в Медине до хаджа, едут туда по окончании всех религиозных церемоний. Кроме дороги морем, через Джедду и Ямбо из Мекки в Медину идут четыре караванных дороги через пустыню. Самым удобным, вследствие отсутствия тяжелых подъемов и обилия колодцев, считается тарик-эль-султани, имеющий 460 верст. Однако выбор дороги, когда караван отправляется из Мекки, предоставляется шерифу, которому лучше всего известно то или иное настроение живущих в данной местности племен.

За последнее время, с постройкой железной дороги до Медины, паломники предпочитают ездить туда по возвращении морем из хаджа через Бейрут, избегая, благодаря этому, тяжелого 10 — 12-днедного путешествия через пустыню с караваном.

В Медине находится гроб Магомета, и поклонение ему, если не считается обязательным по религиозному ритуалу хаджа, то в большинстве случаев свято соблюдается по обычаю и тому священному значению, которое имеет в глазах мусульман место погребения их пророка.

Медина, как и Мекка, окружена стенами, постройку которых относят к XII веку христианской эры; в стенах этих 14 башен и 5 ворот. Храм Медины представляет собою копию Каабы в уменьшенном размере. Гробь Магомета, окруженный возвышающейся до потолка бронзовой артистически высланной решеткой, закрыть великолепным зеленым шелковым ковром. Здесь же находятся могилы первых калифов Абу-Бекра, Омара и Османа. Могила Фатьмы, дочери Магомета, бывшей замужем за калифом Али, находится отдельно в [620] окрестностях Медины. Шииты особенно почитают эту гробницу, плюя потихоньку на гробницы Омара, Османа и Абу-Векра, которых они не признают за калифов, считая их узурпаторами законных прав Али. Положение шиитов в Мекке теперь сносно, чему немало помогло учреждение в Джедде персидского консульства, уезжающего во всем составе на хадж в Мекку. При Мураде IV въезд шиитов в священный земли был запрещен, а лет 15 тому назад с ними в Геджасе обращались не только пренебрежительно, но их избивали. Мальчишки гонялись за ними толпами, их оскорбляли, и все смотрели на них как на париев. Теперь ничего подобного нет, хотя едва ли истинно правоверный суннит не предпочтет неверного христианина еретику шииту. Внешняя враждебность к персам уменьшилась и оттого, что персы перестали носить во время паломничества свои островерхие мерлушковые шапки, привлекавшие на них общее внимание, вызывая уже одним этим враждебное настроение; внутренних же противоречий между двумя враждебными сектами, в былые времена заливавшими друг друга потоками крови, не примирить самым искусным, мирно настроенным богословам.

Чем далее, глубже в Россию, тем труднее становится богомольцу без знанья русского языка. В большом городе он наталкивается на массу препятствий, мешающих его самым существенным привычкам, и это тяготит и раздражает его. Он видит такие сцены, которые, по его понятиям, дики и невероятны, [622] и, сравнивая с ними свое скромное намерение сесть и закусить на улице, печально окончившееся появлением полицейского, за незнанием языка попросившего его удалиться “честью”, приходит к заключению о несправедливости русских властей, позволяющих христианам делать что угодно и притесняющих мусульман. Случаев, так или иначе вызывающих справедливое или несправедливое негодование богомольца, немало и от его дикости, и от излишней порой “строгости” нашего начальства, каковым для невежественных хаджей является каждый кондуктор, каждый истопник вагона. И хотя теперь введены специальные поезда для богомольцев-мусульман из Туркестана в Одессу, что можно только приветствовать, тем не менее, по дороге в России богомольцу приходится испытать немало мытарств, вызывающих его озлобление. Больших красивых русских городов богомольцы не видят, самое большее “перегонят” их с вокзала на пристань. О величии России у них совсем не получается никакого представления.

Не то совсем видят они, попадая в Константинополь. Прежде всего, самый город предстает перед ними во всем своем чарующем блеске. Действительно, нет в мире вида восхитительнее Константинополя, когда к нему подъезжаешь в ясный солнечный день. Верста за верстой бежит чудная панорама ажурных домов, блестящих дворцов и грандиозных мечетей, утопая в изумрудной зелени кипарисов и платанов. Стройные минареты величественно и красиво поднимаются к небу, — уже одно это не может не повлиять особенно сильным образом на сердце благочестивого мусульманина, каковыми являются большинство паломников. В Константинополе паломнику к тому же гораздо вольготнее, чем в русских городах: здесь его понимают повсюду, везде земляки, а то и знакомые. Эксплуатируют и обманывают его здесь еще больше, но умиленный сердцем от посещения всех мусульманских константинопольских святынь богомолец мирится с этим легче, чем с обманами иноверцев. Под руководством какого-либо краснобая из константинопольских мулл начинается хождение по всем мечетям.

Европеец, восхищенный дивным видом Константинополя с моря, разочаровывается от его узких спутанных улиц, от его грязи внутри. Для азиата же все это, по большей части, кажется вполне естественно и во всяком случае ничуть не умаляет для него впечатления от великолепного города. А тут еще вид святынь, о которых ему столько раз приходилось слышать от старых хаджей, трогательные рассказы красноречивых мулл, мало считающихся с действительностью, но хорошо умеющих влиять на религиозное чувство своей паствы. А Айя-София, это бессмертное создание великого Юстиниана! Каждый богомолец [624] чувствует, как сильно бьется его сердце при входе в Айя-Софию, над которой вместо креста уже пять столетий возвышается полумесяц. Грандиозный купол кажется точно висящим на воздухе. Эта необъятная вышина, величественность легкой, но вместе с тем грандиозной постройки и обилие света приковывают входящего как очарованного к месту. Взор скользит по мраморным колоннам и утопает в необъятной величине свода.

Затем паломник видит торжественный селямлик султана, когда он в пятницу отправляется на мечеть. Вереницы войск, несметные толпы народа, блеск свиты султана и иностранных представителей, самый парад селямлика — все это оставляет у не видавших никогда ничего подобного паломников неизгладимое впечатление. А ведь не надо забывать, что султан считается калифом правоверных. Едва ли все это может оставить в душе паломника хороший след при сравнении им того, что он проездом случайно видел в России, со всем виденным им в Турции, стой показной стороной, за которой он не увидит, конечно, и не поймет ее отрицательных сторон. Несколько позднее Мекка оттеснит на задний план Константинополь, вызвав сильный подъем религиозного чувства, но когда паломник вернется домой и разберется на досуге в хаосе виденного и пережитого, то в памяти его снова ярче всего и в преувеличенном даже виде встает великолепие Константинополя и селямлика султана. Льются бесконечные рассказы, и невольно создается весьма опасная почва для развития панисламизма.

Затем еще один штрих.

В Галате (прибрежном, портовом квартале Константинополя), где и останавливаются многие хаджи, находится целая улица кафе-шантанов самого низкого сорта и различных увеселительных заведений. Проходив целый день по величественным мечетям, осмотрев турецкую часть города “Стамбул”, которая поражает, кроме кипучего базара, своей тишиной, религиозно настроенный богомолец вдруг попадает, возвращаясь вечером домой, в вертеп разгула. Пьяные матросы ходят обнявшись с размалеванными, одетыми более чем легко женщинами, на каждом шагу сцены самого откровенного, грубо-циничного характера. А кругом то молчаливыми зрителями, то деятельными участниками на ряду с европейцами красные фески.

Какой же вывод приходит на ум богомольцу? Мусульманский квартал Стамбул тих и нравственен. Здесь — дикий, грубый разгул и разврат. А кто принес его, как не европейцы, кто соблазняет в него правоверных, как не они. И тотчас у какого-либо туркестанца, почти не ведавшего в своем глухом селении европейцев, является жгучее чувство злобы против “гяуров”, принесших сюда, в город святынь, все эти гадости. Хаджи [626] эти не понимают, конечно, что в каждом большом портовом городе есть свои подонки. Если же и турки втягиваются в этот содом и хаос, то не потому ли прежде всего, что их жены, выросшие под гнетом гаремной неволи, не представляют для них интереса.

Конечно, выясняя влияние на паломников впечатления от поездки по Турции, я не хотел этим сказать, что следует стремиться к ограничению мусульманского паломничества. Нельзя, конечно, не пожалеть, что поездки мусульман на богомолье имеют более отрицательных, чем положительных сторон для русской государственности, но не следует вследствие этого приходить к крайним выводам. Впрочем, правительство наше, если и запрещало хадж в некоторые годы, вследствие эпидемий в Геджасе, то никогда не стремилось ограничить его по соображениям политического характера.

Нельзя не отметить и отрицательных сторон пребывания паломников в Мекке. Некоторые говорят, что путешествие в Мекку имеет и свои хорошие стороны — здесь-де только хаджи познают при сравнении благоустройство России. Беспорядки и притеснения, которым подвергаются богомольцы в Геджасе, вызывают у большинства из них вполне естественное чувство разочарования. Чувство разочарования, конечно, тем сильнее, чем культурнее и развитее богомолец. Татары, как самые образованные и интеллигентные из русских мусульман, хорошо знают порядки в Мекке, потому-то, вероятно, несмотря на их зажиточность, их едет в хадж в процентном отношении куда меньше, чем сартов. Хотя способ выколачивания денег в Геджасе многих богомольцев приводит в негодование, но большинство их под опасением Божьего гнева, которым им грозят в Мекке, воздерживается от рассказов о дурных сторонах геджасской жизни. Разве уже окончательно обобранные и обворованные не вытерпят и изольются в откровенных рассказах. Обыкновенно же после хаджа, когда все понесенные беды и лишения уже прошли, остается в памяти и в душе лишь сила вынесенного религиозного впечатления, которое, как мы уже видели, чрезвычайно сильно и искренно. Кроме того, порой при чтении молитв муллами и имамами в Мекке в них включаются и повторяемые богомольцами клятвенные обещания не только о щедрых пожертвованиях, но и об умолчании всего того дурного, что богомольцам пришлось претерпеть в Геджасе.

Что касается развития в Мекке политической и религиозной пропаганды, то слухи об этом сильно преувеличены.

В Мекке печатаются десятки книг тысяч против христианства, но эта религиозная пропаганда носит скорее оборонительный, чем наступательный характер. До настоящего времени в Мекке нет ни одной газеты. [627]

Мало слышно и о пропаганде панисламизма.

Центр панисламизма в Индии, где есть серьезная периодическая пресса, а в Мекке заняты не тем. Паломники составляют единственный источник существования меккских жителей. Доходами от трех-четырех месяцев живут целый год. Понятно, что, обладая к тому же жадными корыстолюбивыми наклонностями, арабы устремляют все свое внимание лишь на то, чтобы не потерять драгоценного времени и побольше нажиться. Целый день в качестве проводников они ходят с богомольцами по разным святым местам, десятки раз в день совершая обхождение Каабы и прогулки между Сафой и Мервой. Чтобы больше получить за свои труды, они выказывают перед богомольцами достаточно святости, но их алчность и корыстолюбие отодвигают на задний план всякие религиозные интересы. Не забывают себя и улемы. Конечно, никто не откажется сказать горячую проповедь, если за это предвидится соответствующее вознаграждение, но подвергаться риску из-за чистой идеи — далеко не по вкусу жителям священных городов.

Нельзя сказать, впрочем, чтобы порой не находилось и бескорыстно настроенных проповедников, но их быстро убирают, [628] так как после восстания Махди в Африке турецкая администрация, боясь секты сенуссистов (Сенуссисты проповедуют возрождение ислама истреблением христиан и... турок, которых они считают еретиками.), подвергает преследованию все религиозные братства.

Да и самим хаджам не до этого. В Геджас их привлекло, по большей части, сильное религиозное чувство, и они удовлетворяют его в бесконечном, доходящем до изнеможения исполнении святых обрядов. Не буду судить, усиливается или ослабевает вера, если богомолец начинает придавать слишком большое значение количеству совершаемых религиозных обрядов, но факт тот, что большее или меньшее право на вечное спасение большинство хаджей считают количеством исполненных товафов и шай.

Идея панисламизма едва ли может крепко привиться у арабов. Их практический ум инстинктивно понимает, что это не возвысит их нации и не даст пользы им самим. Вырождающиеся типы гордых предков, они еще сохранили в глубине сердца воспоминание о былом величии сородичей, но величия этого они будут желать неразрывно со своей личностью. Может быть, панисламизм и вознесет широкой волной ислам на вершину могущества, но волна эта растворит арабов, как крупинки в море, среди других народов. Араб мечтает о другом. Сердцу каждого араба льстит лишь мечта о восстановлении чистого арабского калифата со смутной надеждой, что это прольет и на него золотой дождь из рога изобилия. Для меккской же аристократии и всех бесчисленных потомков Магомета тем более близка идея восстановления былого могущества калифата, а не уменьшающие их власть панисламистические тенденции.

Говоря о влиянии хаджа на богомольцев, не могу не коснуться вопроса о нравственности в Мекке.

Мнение о разврате, царящем в Мекке среди паломников, совершенно неверно. Многие до сих пор повторяют это, основываясь на словах известной книжки Бурхарда, побывавшего в Мекке в 1827 году в одежде паломника, что “эти женщины” в самом храме бесстыдно предлагают себя паломникам, не возбуждая ничьего негодования. Беспристрастный вообще тон Бурхарда в его изображении мусульманского паломничества не дает основания предполагать, что он исказил действительность той эпохи, но нельзя не констатировать, на основании самых тщательных расследований по этому предмету, что в настоящее время ничего подобного не существует.

Проституция в Мекке, впрочем, довольно развита. Существовала там проституция и в прежние времена. Великий [630] шериф Галед обложил проституток податью без различия национальностей, взимая ее в двойном количестве с тех женщин, которые отправлялись вместе с паломниками на Арафат. Только проституция в Мекке носит несколько иной характер, чем в наших городах. В Мекке женщины почти не выходят из своих домов, но адреса их известны арабским бонвиванам, а, кроме того, они имеют своих сутенеров и зазывателей. Ночью улицы темны. Идти со своим фонарем, как это делают все обитатели города, имеющие нужду выйти из дому по закате солнца, для публичной женщины неудобно, так как открыто ей появляться строго запрещено, а в темноте без фонаря никто не заметит; да и народу в это время на улицах нет совершенно, разве лишь пробежит запоздалый торопящийся домой прохожий. Выходят женщины лишь украдкой днем, когда им гораздо удобнее делать знакомства. Незаметный знак, и сразу видно, следует ли по приглашению позванный.

Но главное место жительства публичных женщин за городом, за садом шерифа, где они живут в шалашах. Здесь преимущественно негритянки и арабские цыганки; мекканок попадается немного: большинство их вместе с египтянками промышляют тайно в самом городе.

О женщинах Геджаса вообще, а о мекканках в частности, известный турецкий поэт Фазиль-Бей говорить следующее:

“Женщины Геджаса безобразны; они не составляют гордости своих возлюбленных. Их тело некрасиво, их лицо черновато, их походка неграциозна, их речь нескладна. Только женщины Мекки имеют немного прелести. Они имеют серебристое тело, но оно оценивается слишком дорого. Они стыдливы, честь их не запятнана, в этой стране нет куртизанок. Когда какая-либо куртизанка становится невыносимой в Египте, ее изгоняют в Мекку. Какое неприятное обстоятельство для священного города, ибо египтянки грязнят своим поведением Мекку”. (Anthologie de l'amour turc).

Совершенно согласен с почтенным автором относительно мнения о непривлекательности геджасских женщин; насколько можно встретить в Джедде, например, красивых маленьких девочек, настолько между взрослыми редки красивые женщины и девушки. Мнение поэта о поведении египтянок тоже в достаточной степени справедливо: насколько они недоступны до хаджа, настолько же легкомысленны после совершения всех религиозных обрядностей, может быть, рассуждая, что чего же им стесняться, когда ключ от дверей рая, заслуженный самым честным образом, в кармане и когда миллион грехов не затмит приобретенной святости. Что же касается восхваления Фазиль-Беем нравственности мекканок, то ошибка автора зависит [631] от того, что сам он никогда не был в Геджасе. Для европейцев (в Джедде и Ямбо) с большими предосторожностями едва доступны и местные феи, но для мусульманских дон-жуанов не так-то трудны знакомства и с действительно замужними дамами, и едва ли в Геджасе найдется столько мулл, сколько десятков лиц, занимающихся сводничеством.

Но нравственность приезжих богомольцев стоит, видимо, высоко. Нельзя, конечно, утверждать, что среди них нет в этом отношении исключений, но число таковых паломников, посещающих загородные шалаши или тайные притоны, очень незначительно по сравнению с общей массой богомольцев. Зато сами арабы, на которых в это время как из рога изобилия сыплется золотой дождь монет, расходятся вовсю и до самого утра можно слышать в отдаленном квартале шум и крики опьяненных бузой и опиумом меккских святых гидов. Впрочем, что же: немногие из паломников увидят их при ином освещении; а кто и увидит, тот сам молчать об этом станет. Чего же больше надо! Хранят в чистоте не правы, а репутацию добрых мусульман, репутацию важную не по нравственным мотивам, а как доходную статью при эксплуатации хаджей, обольщенных ореолом их святости.

Толкаясь по городу, хаджи не минуют и рынка в квартале Зуйка, где в 7 — 8 лавках ведется открытый торг невольниками и невольницами. Рынок этот находится к северу от Каабы, в расстоянии нескольких сажень от ворот. [632]

и Невольничество, несмотря на все европейские конференции, еще процветает в Геджасе. Лет 10 — 15 тому назад самбуки с живым товаром открыто приставали в самой Джедде, но теперь доставка невольников из Африки стала затруднительнее. С одной стороны, на африканском берегу (в колониях французских, итальянских и английских) приняли против негро-торговли меры строгого надзора, а с другой — и в Джедде консулы протестовали против этого открытого позорного торга. Привоз “живого товара” теперь производится тайно, отчего цены на рабов поднялись. В Джедде открытого рабства нет, но рабы существуют во многих домах. Впрочем, в день Малого Вайрама (1 число шеваля, праздник опять-таки переходящий) рабы устраивают в Джедде открытую процессию в несколько сот человек, ходя по городу с барабанным боем, музыкой и танцами и лишь не показываясь в той части города, где сосредоточены консульства.

В Мекке, где нет европейских консулов, продажа рабов, и в особенности рабынь, идет ходко. Цепы на меккском рынке на рабынь в среднем таковы: суданки и вообще черные (9 — 12 лир; лира 8 р. 50 к.) абиссинки 15 — 18 лир; особенно красивые ценятся от 30 — 60 лир.

Странно звучит в XX веке это слово “ценятся” по отношению к людям.

После карательных экспедиций в Иемен на невольничьем меккском рынке появляются арабки из Сааны, обыкновенно по цене не дороже 5 — 6 лир. Однако покупщиков на них находится мало. С одной стороны, боятся мести их родных, с другой — такая покупка противоречит шариату.

Женитьба на черных, а особенно конкубинат с рабынями сильно распространен среди арабов, тогда как бедуины пустыни воздерживаются от этого. В результате последние сохранили свой характерный тип и свойственное этой нации изящное благородство манер (но, увы, как мы видели, не поступков), тогда как население геджасских городов далеко уже не чистой арабской крови..

Положение рабов у турок далеко не плохое; часто раб считается почти членом семьи и через 12 — 15 лет обыкновенно получает свободу. Арабы обращаются с рабами гораздо хуже и никогда их не освобождают по собственной воле. Положение же рабов у бедуинов чрезвычайно тяжело. Неся непосильные труды, они терпят грубое, жестокое обращение, а под старость, потеряв свою работоспособность, выгоняются своими жестокими хозяевами.

Нельзя сказать, чтобы паломники находили много поучительного на невольничьем рынке в Мекке. Впрочем, [634] работорговцы не обращают на них большого внимания, зная, что, хотя бы при затруднительности вывоза из Геджаса рабов, приезжие богомольцы не могут быть серьезными покупщиками. Опытный глаз меккского работорговца сразу отличит настоящего покупателя от толпы любопытных зевак. Встретив прибывшего с приличествующими восточному этикету поклонами, хозяин спрашивает, для какой надобности ему требуется раб или рабыня: для наружной работы или для дома. Относительно рабынь задаются еще более детальные вопросы, часто весьма недвусмысленного характера. Людей осматривают, как животных, а пользующийся уважением покупатель, ищущий рабыню “для удовольствия”, а не для работы, может произвести более подробные исследования понравившегося ему объекта.

За отсутствием серьезных конкурентов пароходы на юг налаживаются скоро, но при продаже билетов богомольцам [635] на север бельмом на глазу синдиката является Русское общество пароходства и торговли. Пароходы этого общества, первый раз явились соперниками синдиката в 1903 — 4 г. Поговаривали уже было о свободной конкуренции с синдикатом, о самостоятельной продаже билетов, по дело только одними разговорами и кончилось. Видимо, условия, предложенные синдикатом, были очень выгодны Русскому обществу пароходства и торговли. Действительно, чего было лучше: получая с богомольца по 8 лир (лира 8р. 50к.) до Феодосии, синдикат дал обществу всего по 2,5 лиры с пассажира. Следующие года стали давать и больше, доходя порой до 6 лир (из 8 — 9). При этом интересно отметить, что агентом Русского общества пароходства и торговли в Джедде состоит председатель синдиката пароходовладельцев, усиленным образом старающегося выжить с Красного моря опасных конкурентов в лице русского пароходного общества.

В последнее время за перевозку богомольцев взялся также Добровольный флот, но, видимо, операции его еще не наладились. Может быть, причиной этому является слишком большое участие в его деятельности “благодетеля” паломников знаменитого Сеид-Гани, которого лишь в недавнее время убрали из Одессы. Богомольцы жалуются, что цена за билеты от Одессы до Джедды была назначена в 100 рублей, тогда как прежде была 50 р. Конечно, при таких условиях дело не разовьется, по надо надеяться, что прекрасные пароходы Добровольного флота найдут в Джедде всегда достаточное количество пассажиров.

Пока идут разные переговоры и соглашения между агентствами пароходств, паломники нетерпеливо ждут отъезда.

Только тот, кто проводил по нескольку месяцев за границей, может понять, как велико бывает порой желание вернуться в Россию после продолжительных скитаний, да еще при столь неблагоприятных условиях жизни, как в Геджасе. Тщеславные сарты и бухарцы, не говоря о желании увидать родину и родных, стремятся домой, чтобы скорее явиться среди охающих от уважения, удивления и зависти своих земляков в некотором ореоле святости хаджи, раздавая всем важно свое благочестивое дыхание богомольца, способное принести счастье и уже во всяком случае лучше любого талисмана охраняющее от козней злого духа.

Когда объявляется цена на билеты, большая масса богомольцев приходит в ужас. Не все могут платить за билеты так дорого, да и скупость является одной из отличительных черт жителя средне-азиатских владений, побуждает выжидать, не понизятся ли цены на билеты. И вот толпа живет в Джедде, выжидая, не подвернется ли какой более дешевый пароход. Всякий слух ловится с жадностью. Создаются самые нелепые россказни, но так как сила солому ломит, то в результате [636] богомольцами, все же приходится идти кланяться синдикату и сдаваться па его цены. Когда не хватает денег, то начинается продажа в Джедде по дешевым ценам вещей и подарков, часто закупленных еще ранее в Константинополе, хотя без подарка домой вернуться стыдно и надо что-либо привезти не только родне, но доброй полусотне знакомых. В Геджасе на подарки ежегодно расходится 3 — 4 миллиона четок местного черного коралла, джеддские цветные камни и жестянки с водой источника Зем-Зем.

Посадка богомольцев на пароходы производится так же беспорядочно, как и их высадка. Перед карантином снова начинается невообразимая давка. Все стараются скорее попасть на. пароход, чтобы занять лучшие места. Летят вещи, раздаются то гневные, то отчаянные крики. Усилия сторонней часто совершенно бесплодны. Богомольцы лезут не туда, куда надо, не слушая ни криков, ни увещаний, ни раздаваемых щедро ударов палок. Или думая, что ее обманывают, или, видимо, ничего не думая, толпа устремляется за своим вожаком, и лишь грубая сила может ее остановить. Это, конечно, прискорбно, но, видимо, неизбежно, почему нельзя особенно винить грубость сторожей санитарной администрации.

Но мало добраться до парохода. Иногда санитарная администрация разрешит по ошибке посадку на пароход, на котором не все билеты еще проданы. Тогда посаженным на судно богомольцам, так как после посадки нельзя уже съезжать на берег, приходится сидеть там порой до недели. На пароход привозят лишь хлеб, за который негры, снующие между пароходами на каюках, берут еще дороже, чем в Джедде.

Но и уйдя из Джедды, богомольцам предстоит еще одна неприятная остановка — в карантине в Торе. Пребывание там — последнее мытарство паломников.

Но не все богомольцы, даже имеющие средства, могут попасть на пароходы, так как пароходы не принимают не только больных, но и слабых.

Конечно, при скученности на пароходе заразная болезнь может угрожать другим богомольцам. Но не принимаются на пароходы даже ослабевшие богомольцы, так как при смерти их судно может быть задержано в карантине. И если относительно больных агенты пароходов имеют формальное право отказа в приеме, то уж относительно слабых исчезает и это последнее оправдание. Низменные материальные расчеты хорошо зарабатывающих пароходных компаний обрекают десятки людей на верную смерть. Конечно, пароходные общества должны соблюдать свои интересы, но не до такой степени. [637]

Но, кроме больных, в Джедде остается несколько сот (а чаще всего и тысяч) бедных богомольцев, которые не попадают на пароходы, благодаря полному отсутствию денег.

Главным контингентом этих бедняков являются индусы, жалкие люди лишь с одним подобием человеческого существа. Вся Джедда наполняется их жалобными воплями о милостыне.

Многие из бедных, не попав бесплатно на пароходы, уходят в Мекку, чтобы дождаться там будущего хаджа. В Мекке и заработок порой есть, и за воду не надо платить, да и подают больше. У хаджей всех национальностей в Мекке найдется немало соотечественников, оказывающих бедным помощь или бескорыстно, или в расчете, что по прибытии новых партий богомольцев их бесплатные нахлебники приведут к ним своих земляков. Однако почти все нищие индусы остаются в Джедде, так как пароходы на Бомбей бывают часто, почему всегда есть шанс уехать при содействии английского консула или городского управления, которое всегда радо освободить город от столь ненадежного и невыгодного элемента. Очень часто город выдает неимущим по несколько сотен хлебов в день на пропитание; подают и в городе, но в общем надо удивляться, чем только живут бедные при дороговизне в Джедде хлеба и воды.

Остаются и бедные русско-подданные. Синдикат предоставляет в их пользу 5% билетов. Хотя со стороны синдиката это лишь показная доброта в предположении приобрести этой мерой расположение консулов, обыкновенно ему несочувствующих, но мера эта имеет большое значение. Не к чести Русского общества пароходства и торговли следует отметить, что бесплатной перевозки хотя бы 5% бедных из Геджаса оно не признает. Но порой наплыв бедных русско-подданных так велик, что не хватает никаких билетов, и консульство, энергично принимающее в этом отношении всевозможные меры, бессильно часто что-либо сделать. Конечно, эти остающиеся бедные русско-подданные подрывают наш престиж в Геджасе. Если они уходят в Мекку дождаться хаджа следующего года, они подвергаются там дурному влиянию; если они едут через Бомбей, то могут занести в Россию эпидемию, так как в этом случае им приходится переходить границу тайно. Через Бомбей возвращение в Россию гораздо дешевле, чем через Константинополь. От Джедды до Бомбея недели через три после окончания хаджа можно найти пароходы, берущие с богомольца по 2 английских рупии (1 p. 28 к.) Дешевизна эта объясняется частым отсутствием грузов из Джедды, почему пароходовладельцы предпочитают взять 300 — 400 пассажиров по 2 рупии, чем идти пустыми. Многие пароходовладельцы к тому же мусульмане и дешевую перевозку хаджей считают делом богоугодным. Из Бомбея паломники часто отправляются городскими [638] властями бесплатно до Пешавера, откуда уже идут пешком. Так как цена на билет от Джедды до Феодосии никогда не бывает ниже 20 — 25 рублей, то понятно, что путь через Бомбей привлекает много бедняков.

Дорого вообще и с материальной точки зрения и вследствие претерпеваемых бедствий обходится нашим мусульманам посещение святынь Геджаса, почему побывавшие в Мекке “хаджи” пользуются среди них тем большим уважением.

M. Э. Никольский