АБД АР-РАХМАН АЛЬ-КАВАКИБИ

ПРИРОДА ДЕСПОТИЗМА И ГИБЕЛЬНОСТЬ ПОРАБОЩЕНИЯ

ДЕСПОТИЗМ И НРАВЫ

Деспотизм действует произвольно в отношении |67| большей части естественных человеческих наклонностей и добрых нравов: он ослабляет их, разлагает или уничтожает. Он заставляет человека быть неблагодарным богу за все его дары и милости, потому что человек перестает быть настоящим хозяином своих наклонностей и нравов и [значит] не может хвалить господа за них истинной хвалою. Деспотизм делает его озлобленным против своего народа, потому что люди поддерживают деспотизм против него; потерявшим любовь к родине, потому что он не уверен в устойчивости [положения] и хочет покинуть родину; мало любящим и свою семью, потому что он не уверен в прочности своих связей с семьею; его доверие к друзьям поколеблено, потому что он знает от них же, что, как и он, они сами лишены достоинств и, быть может, не только будут вынуждены навредить своему другу, но и убить его, проливая при этом слезы. У пленника деспотизма нет ничего, что он хотел бы сберечь, потому что у него нет богатства, которое не подвергалось бы грабежу, чести, которая не подвергалась бы оскорблению. У невежественного пленника нет надежд на будущее, которым он мог бы подчинить [свою жизнь], ради которых мог бы страдать, как страдает умный.

Поэтому пленник не ощущает сладости счастья бытия. Он не знает ничего, кроме скотских наслаждений. Он дрожит за свою скотскую жизнь, хотя это несчастная жизнь. Да как ему и не цепляться за нее, когда он не знает иной; что ему до культурной жизни, что ему жизнь общественная? Для свободного человека животная жизнь стоит на много ступеней ниже, что хорошо знает только тот, кто сам свободен, или тот, кого просветил |68| аллах. Примером служат старики. Когда они, больные, страдающие, приближаются к концу жизни, к порогу могилы, они цепляются за жизнь сильнее, чем юноша в расцвете лет, в разгаре наслаждений, полный надежд. [52]

Деспотизм лишает умственного спокойствия, изнуряет тело, и без того изнуренное нищетой. Ум человека слабеет, у людей в различной степени нарушается способность правильного восприятия явлений. У простого люда, в основном малообеспеченного, психическое расстройство может дойти до предела, близкого к утрате [возможности] различать добро и зло во всем, что не относится к самому необходимому в их животной жизни. Их сознание так падает, что одни лишь знаки пышности и величия у деспота и его пособников ослепляют их взоры, что произнесенный вслух титул деспота, рассказ о его силе и могуществе мутит их разум, и они в болезни видят лекарство. Перед деспотом они безропотны, как овцы перед волком, которые сами усердно идут к месту своей гибели.

Поэтому деспотизм овладевает слабым разумом простонародья, не говоря уже о том, что он владеет их телом. Он разлагает как только ему угодно и подчиняет себе, недалекий ум простого человека, искажает даже очевидные факты.

В своей слепой покорности деспотизму, в своем |69| сопротивлении руководству и наставлению [люди] становятся подобны насекомым, летящим на огонь, которые противятся тому, кто хочет удержать их от гибели. Нет сомнения, что телесная немощь сказывается на ослаблении разума. Слабость умственных способностей у больных, недостатки сознания у увечных — ясное свидетельство тому. Это обнаруживается и при ближайшем рассмотрении различия в [состоянии] здоровья, полнокровии, физической силе, красоте форм — между свободными людьми и пленниками.

Проницательный читатель, мысль которого еще не утомлена исследованием природы деспотизма, может быть, усомнится в том, что злосчастный деспотизм в состоянии извращать факты. А я говорю: «Да». Деспотизм извращает факты в умах [людей]. В былые времена некоторые цари и правители для укрепления своего деспотизма прибегали к махинациям даже и в отношении религии. Люди создали правительства, чтобы те служили им, а деспотизм повернул дело так, что заставил стадо служить пастуху, будто стадо создано для пастухов. А люди согласились и довольствовались этим. Деспотизм использовал их коллективную силу, которая есть [53] сила правительства, против, а не ради их интересов. А люди и этим были довольны и подчинились. Люди восприняли от деспотизма то, что сам деспотизм внушил им: убеждение в том, что требующий права — наглец, отказывающийся от своего права — покорен, жалующийся на несправедливость — порочен, просвещенный еретик, несчастный невежда — праведник. Вслед за деспотизмом |70| хороший совет люди называют назойливостью, усердие — враждой, храбрость, благородство — заносчивостью; рвение — сумасшествием, гуманность — глупостью, сострадание — болезнью. Они также считают лицемерие — политикой, хитрость — проницательностью, низость — вежливостью, подлость — покладистостью.

Не удивительно то, что деспотизм распоряжается фактами в умах простонародья, но удивительно, что этого не замечают многие умные люди, в том числе и многие историки. Они называют великими завоевателей, относясь к ним с почтением и уважением только потому, что те безжалостно убили множество людей, разорили цветущие страны. Приходится удивляться и возвышению некоторых историков, пребывающих рядом с деспотами, встречающих хороший прием и почет у тиранов, и кичливости потомков своими почившими предками, которые были пособниками и приближенными деспота.

Людям представляется, будто у деспотизма есть хорошие качества, которые свободным правлением утеряны. Допустив это, они говорят: деспотизм смягчает характер, делает его более мягким. Но в действительности это происходит от утраты смелости, благородства, а не оттого, что исчезла грубость. Говорят, что деспотизму присущи послушание и повиновение. Но в действительности это происходит от страха и трусости, а не по доброй воле и желанию самого человека. Говорят, что деспотизм воспитывает души в уважении и почтении к старшим. Но в действительности это [сопровождается] отвращением и ненавистью, а не идет от расположения и любви. Говорят, что деспотизм уменьшает распутство и |71| разврат. Но в действительности это идет от нищеты и бессилия, а не от скромности и соблюдения вероустава. Говорят, что деспотизм сокращает преступность. А в действительности он скрывает ее и уменьшает статистические данные, а не число преступлений.

Справедливость делает с человеческими нравами то [54] что делает забота, когда растят дерево. Народ как густой сад; если он оставлен в небрежении, то деревья теснятся друг к другу, сохнут, сильное побеждает и губит слабое. Это пример диких племен. Если случайно [появится] садовник, который хотел бы сохранить их нынешний рост, взрастить их, как того требует природа, то деревья крепнут, [их плоды] вызревают и становятся лучше. Это пример справедливого правительства. Когда же в лес придет дровосек, которому нужен только скорый заработок, то он губит деревья, рубит их. Это пример правительства деспотического. Если же садовник или дровосек иностранец, не порожденный почвой этой страны, то ни гордости за деревья у него не будет, ни срама он не испытает. Он думает только о том, чтобы побыстрей извлечь прибыль, даже если для этого надо вырвать с корнями деревья. В этом несчастье, в этом гибель. Такие примеры показывают, что в отношении нравов деспотизм схож с дровосеком, от него можно ждать только разложения.

Нравственность остается нравственностью только тогда, когда она возведена в закон, который люди называют |72| правилами морали. Откуда же у пленника деспотизма нравственность? Он как взнузданное животное: идет, куда направят, живет, подобно перу, которое шевелит ветер, беспорядочно, безвольно. А что такое воля? Воля — это мать нравственности. Когда хотят воздать хвалу нравам, говорят о 1воле. И если бы дозволено было поклоняться иному, кроме аллаха, то люди, имеющие разум, избрали бы поклонение воле. Воля отличает животное от растений; животное определяется, в частности, тем, что им движет воля. У пленника деспотизма, лишенного воли, отнято право животной природы, не говоря уже о природе человеческой, потому что он действует по приказу иного, не по своей воле. Поэтому юристы говорят: «У раба во многих случаях нет своих помыслов, ибо он подчинен помыслам своего господина». У пленника деспотизма жизнь беспорядочна: он может разбогатеть, быть смелым и щедрым, стать нищим и сделаться низким трусом. На всех делах его лежит печать анархии и неорганизованности. Он подчинен делам, не преследуя определенной цели. Пленник то не обидит другого пленника — сдержится; то не сдержится и обидит его; то помогает другому, то не помогает; то [55] голодает и тощает, то имеет обильную пищу и страдает несварением желудка; то он хочет чего-то, но отказывается, чего-то не хочет, но вынужден [принять]. Откуда в таком случае быть у него морали? Даже если [у него] и есть какие-либо признаки морали, то как им не разложиться?

Действуя на нравы, деспотизм, самое малое — это заставляет добропорядочных приучиться к лицемерию, лести и даже еще худшему; зловредным предоставляет делать все, что им взбредет в голову, будучи в полной безопасности даже от критики и срама, потому что |73| большая часть их действий остается скрытой: деспотизм набрасывает на них плащ людского страха перед наказанием за правдивое свидетельство, страха последствий разоблачения нечестивца.

Сильнейший сдерживающий в отношении морали фактор — запрет дурного наставлением и осуждением — доступен в эпоху деспотизма только сильным и ревностным натурам. Но их мало, они мало делают, в их запрете мало пользы. Потому что они могут обращаться только к слабым, от которых нет не только ни вреда, ни пользы, но у которых вообще ничего нет за душой. Поэтому предметом запрета и критики они [избирали] только личные недостатки, душевные пороки. Это известно. Что же касается тех, кто берется за наставление и руководство в эпоху деспотизма, то они все, абсолютно все (я не говорю в большинстве) — льстецы и лицемеры. Как далеки они от того, чтобы оказать влияние. Добрый совет без искренности — мертвое семя. При свободном правлении всякий ревнитель [нравов] может с верой и искренностью запрещать дурное и обращаться равно и к слабым и к сильным. Стрелы его острых слов сильнее обладающих могуществом, сильнее вождей. Он трактует вопросы облегчения гнета, несправедливости установления порядка. Такой совет оставляет [след] и дает пользу. И так как соблюдение нравов высших классов общества есть важнейшее дело, то свободные нации предоставляют свободу слова, сочинений, свободу печати, |74| исключающую лишь поношения. Они полагают, что вред анархии меньше вреда ограничения, так как ничто не гарантирует, что их правители не превратят волос ограничений в железную цепь, которая задушит свободу их, правителей, естественного врага. Коран защищает [56] принцип [такой] свободы, возведя его в правило: «...И не должно причинять неприятности писцу и свидетелю...» ⁶⁹.

Эти преуспевающие нации выделяют группы людей под названием палат депутатов, в чьи функции входят главенствовать и наблюдать за общественно-политическим управлением. Это совершенно соответствует тому, что заповедано Кораном в стихе: «Чтобы составилась из вас религиозная община призывающих к доброму, свершающих благодеяния, запрещающих дурное» ⁷⁰ — и дополнительно к этому следующий стих: «...И они, достигшие успеха» ⁷¹. Достойно уважения то, как праведные души претерпевают муки, выполняя это почетное [уже] само по себе дело, которое естественно вызывает ненависть деспотов и их пособников.

* * *

Свойства характера делятся, во-первых, на добрые по природе, такие, как правдивость, честность, усердие, стремление оказать защиту, сострадание, и мерзкие по природе, такие, как ханжество, агрессивность, трусость и жестокость: здесь собрались в одно и природные свойства и свойства, обусловленные нормами общественной жизни, и, во-вторых, на совершенные, которые даны |75| внушенным богом законом, такие, как умение сделать правильный выбор [склонность] к прощению, порицанию прелюбодеяния и жадности. И может быть не всем доступна мудрость этой категории или содержащихся в ней обобщений. Религиозные люди подчиняются нормам этой категории из почитания религии или из страха божьей кары. К третьей категории относятся обычные качества, приобретаемые человеком по наследству через воспитание или в силу привычки; и в зависимости от своих склонностей он становится хорошим или дурным. Внимательный разбор показывает, что все свойстве характера перечисленных категорий взаимно переплетаются, взаимодействуют и влияют друг на друга их совокупность находится под воздействием привычки, потому что всякое свойство закрепляется или ослабляется соответственно тому, является ли [акт] привыкания постоянно действующим или прерывается. Так, убийца совершив убийство вторично, уже не испытывает раскаяния [57] о содеянном в той мере, как то было в первый раз. Раз от разу преступление будет ему казаться все более легким делом, и кончится тем, что он станет испытывать наслаждение в убийстве, будто убивать — это его естественное право; так обстоит дело с тиранами и большинством политиков, которые считают позволительным кровопролитие ради политических целей. Поэтому эту категорию людей правильно характеризуют, как палачей, потому что безразлично, как убивать человека — мечом или пером, отрубив ему голову или навлекши на него несчастье.

Вот так и пленник деспотизма, особенно тот, в ком издревле укоренился деспотизм, наследует самые вредные качества, воспитываются в нем еще более вредные, зло сопровождает его всю жизнь. Откуда же взять ему |76| положительные свойства? Разве разложение всех его добрых от природы и приобретенных качеств не вынудило его привыкнуть невольно к лицемерию в такой степени, что лицемерие стало его неотъемлемым свойством? Он теряет веру в себя, не может преодолеть силы этой привычки стойкостью характера. Пленник не в состоянии, например, полагаться на свою верность или гарантировать свою твердость; он живет, не доверяя самому себе, нерешительный в делах: он корит себя за нерадивость в делах, чувствует свой недостаток, но откуда у него это, он не знает: то он обвиняет в этом создателя (но у творца нет недостатков), то вероустав, то воспитание, то эпоху, то народ. Но до истины здесь далеко. Истина в одном — он рожден свободным, но пленен.

Моралисты сходятся в том, что человек, погрязший в пороках [из категории] основных нравственных уродств, не может успешно искоренять эти пороки в другом. В этом смысл изречения: «Если дурны дела человека, дурны и его помыслы». Лицемер, к примеру, не может поверить, что другой совершенно избавлен от порока лицемерия, разве только если происхождением они очень разнятся друг от друга, принадлежат к разным расам, верам или отличаются положением, как нищий от великого князя. Так, феллах и ему подобные на Востоке верят европейцу — его весу и его счету и не доверяют своему соотечественнику. Европеец, знающий за собой вероломство в характере, может быть, поверит жителю Востока, но никак не поверит человеку своей |77| [57] расы, и, наоборот, благонадежный полагает такими же всех людей, особенно равных ему по происхождению; в этом смысл изречения: «благородный обманут». Как часто благонадежный человек забывает [о необходимости] следовать решительному мнению, когда нужно проявить недоверие.

Если нам известно, что в природе деспотизма прививать людям дурные нравы, вследствие чего в человеке слабеет вера в себя, а поэтому мало деловых, решительных людей, и люди теряют доверие друг к другу, то станет понятно, что пленники естественно лишены плодов ассоциации в жизнедеятельности. Так они и живут, несчастные, бедствующие, уповающие на других, беспомощные, нерешительные и неудачливые. Разумный не станет упрекать их, но сочувствует им, изыскивает выход и следует в этом заповеди мудрейшего из мудрецов, который сказал: «Господь мой, «будь милосердным к моему народу. Он сам не ведает, что творит», т.е. Бог высший руководитель моего народа, а он не ведает этого.

Здесь я прерываю [изложение], чтобы рассмотреть вопрос о том, что есть плоды ассоциации, которых лишены пленники. Ассоциация — это величайшая тайна бытия. Ею создано все, кроме бога, ею созданы небесные тела, в ней суть рождения, ею созданы органический мир, расы и виды, народы и племена, семья и органы тела. Да, в ассоциации секрет жизни. В ней суть |78| возрастания аилы по закону квадратной зависимости, секрет постоянного возобновления деятельности, для которой мало жизни отдельных людей. Да, в ассоциации тайна тайн цивилизованных народов. При помощи ассоциация они совершенствовали закон своей жизни, поддерживали режим своих правительств, совершали величайшие дела. С помощью ассоциации приобрели они все, в чем им завидуют другие народы.

Кто-нибудь может сказать, что тайна ассоциации известна, что о ней много написано, много сказано. Однако на Востоке это относится только к японцам и бурам. В чем же причина? Я отвечаю: писатели много написали, детально разобрали и хорошо изложили [вопрос]. Но, да поразит аллах деспотизм, злополучие деспотизма заставило их ограничивать себя в высказываниях призывая к ассоциации и в этом смысле к сотрудничеству [59] объединению, дружбе и согласию; деспотизм совершенно не дал им касаться причин или заставил их ограничиться объяснением одних лишь конечных причин. Один, например, говорит: «Восток болен, причина недуга — невежество»; другой: «невежество — зло, причина зла — в малом числе школ»; третий: «малочисленность школ позорна, причина позора — отсутствие [духа] сотрудничества в деле школьного строительства у отдельных людей или у влиятельных лиц».

Это предел, дальше которого восточный писатель не идет, как бы натолкнувшись на естественную преграду, как бы остановившись перед им самим поставленным барьером. А истина заключается в том, что здесь есть еще целая цепь других причин, которая логически завершается требованием выполнить руководящую роль ввиду необходимости избавиться от деспотизма и найти путь к увеличению численности людей, требующих [свободы].

Другой говорит: «Восток болен, причина болезни — |79| потеря устойчивости в вере», — и на этом останавливается, хотя, если бы он проследил причинную связь, то непременно пришел бы к суждению, что небрежение в делах веры порождено деспотизмом, что утраченное здоровье — это политическая свобода, и показал бы братьям своим, как требовать этой свободы, а выкуп за свободу — множество требующих.

Философы, на которых всевышний аллах возложил миссию помочь народам, в своих исследованиях согласны между собой [в вопросе] об опасностях и избавлении от них в том, что испорченность нравов ставит нации вне восприятия обращенной к ним речи, что задача исправления нравов — это труднейшее дело, которое больше других нуждается в совершенной мудрости и национальной решимости. Они учили, что испорченность нравов идет от деспота и его пособников, от министров до слуг, от военачальников до солдат. Через них испорченность нравов, как зараза, проникает в каждый дом. Особенно в дома высших классов, которым низшие подражают. Так распространяется испорченность нравов: друг народа оплакивает его, враг злорадствует. Народ поражает неизлечимая болезнь, и нет надежды на выздоровление.

Пророки вели к спасению народы, начиная прежде [60] всего с того, что освобождали разум людей от возвеличивания иного, кроме бога, от повиновения иному, кроме него, путем укрепления благой веры в бога, |80| врожденного свойства человеческого сознания. Потом они старались просветить человеческий разум принципами мудрости, разъяснить человеку, как управлять своей волей, т.е. свободой мысли и выбора в деятельности. Таким образом они разрушали крепость деспотизма, закрывали источники разложения, а затем, полностью освободив человеческий разум, они стали рассматривать человека, как [существо], обязанное выполнять законы гуманности и требования благонравия, научили его этому путем убеждения и распространением правильного воспитания.

Древние философы-политики следовали путем пророков и их порядку. То есть они начинали с веры, переходя затем к освобождению умов, а потом неослабно и последовательно шли путем воспитания и образования.

Что касается современных западных [философов], то одна группа стремилась вывести свои народы из рамок религии и бесценного религиозного благонравия на безграничный простор к воспитанию природных качеств, утверждая, что в человеке достаточно природных качеств для выработки определенной системы. Их ослепило великолепие входа на этот путь и убеждение в том, что религия и деспотизм — слова одинаковые по смыслу. На этом пути им помогло, что в их народах свет знаний уже получил распространение. Знания, которые у египтян и ассирийцев ограничивались обслуживанием |81| нужд религии, были монополией нотаблей у гренадцев и римлян, уделом избранной молодежи у индусов и греков. Наконец, после появления ислама пришли арабы. Они дали полную свободу развитию науки, сделали ее доступной всем, кто стремится к ней, а затем свободная наука перешла в Европу. Умы разных народов просвещались в разной мере, и пропорционально этому возрастало благоденствие каждого народа — они приобретали известность, народы все больше общались друг с другом. Отсталые нации без дурных помыслов стали завидовать более передовым, тревожиться о своем состоянии, искать путей достижения уровня передовых, исследовать средства достижения этой цели. Отсюда пошло движение познания добра и рвения в приобретении [61] такого знания, движение познания зла и отвращение к нему. Это движение вызывало стремление вперед, невзирая на все препятствия. Вожди свободы использовали это движение, а также различные силы морального порядка, заменив, например, бремя веры блеском невест свободы, ii-ie представляя, однако, свободы в виде распутной, души развращающей красавицы. Или заменив, скажем, отношения ассоциации в послушании деспотам узами ассоциации в патриотизме. Таким образом силу движения мысли они превратили в тенденцию, которой дали власть над умами наиболее выдающихся политических и религиозных деятелей. Однако эти вожди извлекали из архаизмов [что были в их религии] правила «цель оправдывает средство» и «обременение совести дозволено». Эти правила позволили им толкнуть людей на ужасные преступления, которые никак не счел бы дозволенными восточный философ, потому что между европейцами и жителями Востока есть расхождение и в привычках и в нравах.

Да, европеец — материалист в жизни, жестокосерд и |82| суров в обращении. Он страстно желает присваивать и мстить, будто у него не осталось ничего от высоких принципов и благородных чувств, пришедших к нему с Востока с христианством. Например, суровый германец считает, что маложизненный член человеческого [общества] заслуживает смерти, что вся добродетель — в силе, вся сила — в богатстве. Он любит науку, но только ради богатства; и ради богатства же любит славу; латинянин от природы склонен к самолюбованию и легкомыслию: он видит мудрость в веселье, жизнь — в бесстыдстве, честь — в украшениях и одеждах, могущество — в господстве над людьми. Что до жителей Востока, то она благонравны, в них преобладают мягкосердечие, любвеобилие, совестливость; они сострадательны и даже не к месту, проявляют мягкость даже к противнику; в них доблесть, непритязательность, пренебрежение к будущему. Поэтому житель Востока не позволит себе того, что дозволяют себе европейцы, а если и дозволит, то не сможет должным образом использовать и сберечь плоды [от этого дела]. Житель Востока, например, озабочен гнетом, несправедливостью тирана, но если деспот исчезнет, то он не подумает, кем его заменить.

Итак, современным европейским философам [62] обстоятельства места и времени помогли избрать путь. Они последовали этим путем и допустили многое. Они сочли |83| даже допустимым при подготовке [к действию] поощрять деспотов к усилению гнета и жестокости, чтобы вызвать к ним всеобщую ненависть. Такие жестокие меры полностью или частично привели к достижению желаемой дели: к освобождению умов, воспитанию нравов и превращению человека в человека.

Дэ них была группа людей, которая шла по пути пророков и не испугалась того, что это долгий и трудный путь. Они преуспели и укрепились. Я имею в виду философов которые не принесли новой религии и не были враждебны всякой религии, как учредители Французской республики, но они заштопывали прорехи образовавшиеся от времени в их религии, пересмотрев ее, улучшив, облегчив и приблизив таким образом, что обновили религию и сделали ее пригодной для обновления.

Как нужны всем жителям Востока — буддистам, мусульманам, христианам, израильтянам и другим — философы, которые бы не думали о толпе слепцов, глупцов и тупиц, о невежественных и жестоких руководителях которые пересмотрели бы религию, в ос с та нов™ недостающее, убрали лишнее, приобретаемое обычно всякой долгосуществующей религией — религией, которая нуждается в тех, кто обновил бы ее, вернул к первоначальной чистоте, провозглашавшей превосходство воли и счастья в жизни над всем порочным, вернул бы ей изначальное стремление смягчать бедствия деспотизма и
порабощения, умение достигать вершин знаний которые только одни могут обеспечить доброе воспитание и устойчивость нравов, благодаря чему человек становится человеком, благодаря чему (а не неверию) исчезает |84| вражда и люди живут в братстве исчезает

Пока жители Востока остаются в своем нынешнем состоянии, пока они далеки от усердия и решительности, радуются забавам и шуткам, спокойно относятся к мукам душевных горестей, предпочитают лень и подлость, ищут отдохновения для мысли, всячески подавляемой, страдают, когда им говорят истину и требуют исполнения долга, пока они ждут прекращения упадка уповая на других, ждут, что это случится по одно желанию или просьбе, по воле счастливого случая [63] подобного тому, что представился некоторым нациям, то пусть они ждут [тогда] и полной потери вероустава. Они станут — и скоро станут — атеистами, которые не знают, какая жизнь тяжелее. Пусть они вспомнят, что постигло ассирийцев, финикийцев и другие исчезнувшие народы. «Поистине, Аллах ни в чем не несправедлив к людям, но люди несправедливы сами к себе!» ⁷².

ДЕСПОТИЗМ И ВОСПИТАНИЕ

Бог вложил в человека склонность к хорошему и плохому. Родители могут сделать ребенка хорошим, и родители могут сделать его плохим. То есть воспитание оказывает все возрастающее воздействие на развитие склонностей человека, формируя его в физическом, духовном и умственном отношениях. Если это воздействие положительно, то человек становится хорошим, если нет — плохим.

Выше говорилось, что злосчастный деспотизм наделяет человека болезнями, овладевает душой и разлагает нравы, подавляет умы и во всем мире |85| тормозит их развитие. Поэтому воспитание и деспотизм суть факторы антагонистичные. Вое, что постепенно дает воспитание, силою разрушает деспотизм.

Склонность человека [к хорошему и плохому] безгранична. В своей совершенной форме она, быть может, сильнее, чем у ангелов, потому что человек — это создание, несущее в себе некий дар, которого лишены и животные и растительный мир. Именно этот дар дает [возможность] избрать [путь] воспитания души в добре или зле, и может случиться, что человек погрязнет в пороках и падет не только ниже дьявола, но и ниже деспотов: дьявол не оспаривает величия аллаха, в то время как деспоты делают это по внутреннему побуждению.

Погрязшие же в пороке, может быть, безобразничают просто так, ради забавы, без всякой цели, а то и себе во вред. Человек в молодости словно нежный молодой росток, по природе своей прямой и гибкий. Ветерок воспитания склоняет его или направо — к добру, или налево — к злу. Если он вырастает и превращается в крепкий ствол, то навсегда остается в таком согнутом положении, и дух его или будет вечно гореть в адском [64] пламени раскаяния, или же пребудет в радостном благоденствии, когда выполнено требование жизненного долга.

Как походит умерший на довольного горделивого человека, которого во сне посетили приятные видения, или на спящего преступника, которого во сне терзают угрызения совести, тревожные мучительные мысли.

|86| Воспитание создает в человеке качество, приобретаемое путем обучения, тренировки, подражания и заимствования. Основа воспитания — наличие воспитателей; главная его ветвь — наличие религии. Это приобретенное качество, будучи скверным, объединяется с силой души человека и сатаной и тогда закрепляется, а будучи хорошим, остается неустойчивым, как корабль в море прихотей. Только религия или побуждения политического характера наряду с упорством в предписываемой ими деятельности могут поставить этот корабль на якорь, Деспотизм — это буря, это ревущий смерч. Он ежечасно побуждает человека разлагать религию в ее важнейшей из двух частей [в области] нравов. Что касается культовых обрядов, то деспотизм этой стороны дела не трогает, потому что выполнение их в большей части ему подходит. Поэтому у наций, которые пребывают в плену, вероуставы представляют собой выражение абстрактного поклонения, вошедшего в обычай, и не содействуют очищению души; они не удерживает человека от беспутства, от всего дурного. Это происходит потому, что человек совершает обряды без искренности, ибо ее нет в его душе. Он привык искать прибежища у деспотизма, склоняться перед тиранией в лжи, лицемерии, обмане и ханжестве. Поэтому не удивляет, что пленники, привыкшие к такому состоянию, прибегают к лжи, лицемерию, обману, ханжеству не только по отношению к своему господу, к отцу, матери, народу, но и к самим себе.

Воспитание. До двух лет воспитывается только тело, и этим занята только мать. Далее, до семи лет сюда добавляется воспитание души. Это долг обоих родителей |87| и семьи. Затем, до совершеннолетия воспитывается ум, чем занимаются учителя, школа. До брака [человек] воспитывается в духе образцов близких ему и знакомых людей, и это дело случая; после брака воспитание человека происходит путем общения [с другими людьми]. [65] Этот путь проходят оба супруга вплоть до самой смерти или разлуки.

После достижения совершеннолетия в воспитании человека непременно участвуют среда, его окружающая, человеческое общество, оказывают воздействие законы или политические факторы и самосовершенствование.

* * *

Упорядоченные правительства берут на себя контроль за воспитанием нации, так что порою выступают как бы в роли родителей: они вводят законодательство о браке, заботятся о том, чтобы были акушерки, фельдшера, врачи, открывают сиротские дома, библиотеки, школы от начальных до высших при обязательном начальном обучении, помогают проведению собраний, [открытию] театров, покровительствуют клубам, [поощряют] собирание рукописей и памятников древности, воздвигают монументы; разрабатывают законодательство по охране нравственности и прав, оберегают национальные обычаи, поощряют развитие материальной заинтересованности у людей, что укрепляет надежды последних, способствует расширению их деятельности, помогают тем, кто не может заработать [на жизнь], избавляя их or голодной смерти, и т.д., включая организацию похорон людей, имеющих заслуги перед народом. И народ тоже хочет, чтобы каждый его сын был доволен своей |88| жизненной долей, не думал, какая судьба ждет его беспомощных детей в случае его смерти. Он умирает спокойный, удовлетворенный и приятный [другим], и последние его слова: «Да здравствует народ! Да здравствует народ!»

Людям при деспотических правлениях не нужно воспитания. Они ведут растительный образ жизни, подобный естественному росту деревьев в лесах и рощах: их палит [солнце], затопляет вода, уничтожают ветры и бури; ветви деревьев обрубает слепой топор. Они полностью зависят от милости дровосека, по воле случая растут они кривыми или стройными, плодоносят или остаются бесплодными.

Под сенью справедливости и свободы днем человек активен в делах, вечером — в размышлениях; когда он ест — он испытывает удовольствие; когда [66] развлекается — отдыхает, потому что он видел: так делали его родители и близкие, так делает его народ, люди, среди которых он живет. Он видит мужчин и женщин, богатых и бедных, королей и простолюдинов — все заняты делом; тот из них, кто своим трудом и старанием зарабатывает динар, гордится перед тем, кто владеет полученным в наследство от отца и деда миллиардом. Да, рабочий человек живет без тревог, его радует успех и не берет разочарование. От одного дела он переходит к другому, одна мысль у него сменяет другую. Даже если нескоро придет удача в делах, он будет счастлив своими надеждами. Так или иначе у него и его близких это найдет оправдание, выраженное в простом выполнении |89| жизненного долга — в труде. Он будет рад и горд — преуспевает ли он или не преуспевает, — потому что он чист от позора бессилия и бездеятельности.

А пленник деспотизма живет бесталанный, угасший, утративший цель [в жизни]; он не знает, как убить время, проводит дни и годы, будто хочет одного — дойти до своего конца и укрыться в земле. Тот, кто думает, что большинство пленников, особенно бедняки, не испытывает мучений от плена, доказывая это тем, что если бы они действительно чувствовали муку, они непременно бы поднялись, чтобы вырваться из плена, тот ошибается. Суть в том, что пленники деспотизма чувствуют мучения по большей части, но не осознают их причины. Один, [например], чувствует, что его удручает труд, потому что он не уверен, что воспользуется его плодами. Может быть, он даже считает присвоение плодов чужого труда естественным правом сильных и сам бы хотел быть в их числе.

Он иногда трудится без энтузиазма, не проявляя мастерства, и неизбежно терпит неудачу. Но он не знает ее причины. Он гневается на то, что называет счастьем, судьбой, предопределением.

Страдающий пленник, если он человек религиозный, утешается счастьем, которое ждет его на том свете: он насаждает там рай, вечное блаженство, уготованное ему всемилостивейшим. И ему совсем невдомек, что этот мир есть отражение иного мира и что он, может быть, теряет обе сделки. У большинства простых людей, исповедующих ислам, есть утешения, которые, как я думаю, |90| свойственны только им и к которым они прибегают в [67] несчастье, например изречения: мир — тюрьма для правоверного; правоверный всегда пребывает в страданиях; если аллах возлюбит раба своего, то испытывает его; человеку нужна всего лишь крошка, чтобы поддержать свое существование.

Но люди забывают хадис: «Поистине аллах не любит бездельного раба своего», а также поучительный хадис: «Когда придет час, а в руке одного из вас саженец, да посадит его». Они пренебрегают текстом, устанавливающим срок наступления часа после того, как земля исполнится своим убранством и украшением. А где оно это «после»?

Все эти утешения, убивающие волю в человека, становятся смертельным ядом, который отвращает разум от познания истинных причин бедствия, снимает ответственность с деспотов, возлагая ее не только на божественное, вечное и всеобщее постановление и фатум, но и на плечи самих несчастных пленников. Под ядом я разумею извращенное понимание народными массами и непонимание знатью слов Торы: «подчиняйтесь правителю, ибо нет власти, кроме как от бога», «правитель не наденет свой меч понапрасну. Он встает, чтобы отомстить людям зла», и изречения в посланиях вроде: «да подчинится всякая душа власти, данной от бога». Мусульмане и их ученые, занимающиеся хадисами, из этих слов сформулировали свое: «султан — тень аллаха на земле», «тиран — меч божий; им он карает, и им ему воздается» и далее: «государи [богом] вдохновенны».

И если верно все. что сказано в этом смысле, то это означает или ограничение справедливости или возможность только такого толкования, которое соответствует суждению стиха, имеющего решающее значение; |91| «О, проклятие Аллаха над неправедными» ⁷³, и другого: «...Нет вражды, кроме как к неправедным» ⁷⁴.

Воспитание — это наука и практика. У порабощенных народов не может быть таких людей, которые бы овладели наукой воспитания и обучали ей; исследователь не найдет у них этой науки, даже похороненной в книгах, не говоря об умах. Что касается практики, то она не представляется [возможной] без заранее принятого намерения, намерение — без убежденности, последняя — без знаний. По-моему, именно такая последовательность имеется в виду в хадисе: «Поистине всякое [68] деяние по намерению». Как далеки люди, у которых отнята воля, желание, руки которых связаны, как они далеки от того, чтобы направить свои помыслы к полезной цели, подчинить свое тело полезному труду.

Да, как далеки они от плодов воспитания. Их взорам недоступно все красивое и назидательное, их слух не улавливает полезного и мудрого, их язык не приучен говорить доброе, их рукам недоступно высокое мастерство, душа их не поднимается над мелочами жизни, совесть не гнушается мерзости. Они не придерживаются порядка в делах, не экономят время и деньги. Они не стремятся сохранить честь и права, к защите веры и закона. У них нет любви к отечеству и к семье. Они не поддерживают науку и не помогают слабому. Им чуждо презрение к тиранам и к жизни и т.д., им чуждо все, что произрастает в саду домашнего и национальною воспитания.

|92| Деспотизм вынуждает людей пускаться на ложь, хитрость, обман, лицемерие, унижение, насилие над чувством, губить свою душу и т.д. В результате люди воспитываются в этих качествах. Родители видят, что их труд первоначального воспитания детей в один прекрасный день неизбежно пропадает, растоптанный ногами деспотического воспитания, как напрасным было воспитание, полученное ими от своих родителей. Далее, рабы неограниченной власти не принадлежат сами себе и не уверены в том, что растят детей для себя; они растят скот для деспотов и пособников деспота против себя. Дети в эпоху деспотизма — это железные цепи, которыми родители прикованы к столбам гнета, унижения, страха и притеснений. Иметь много детей в такое время — это глупо, но заботиться об их воспитании глупо вдвойне. Поэт оказал:

Если дальше будет так,
   Если не случится перемены,
То не станут умершего оплакивать
   И радоваться новорожденному.

У большинства пленников много детей, но не от того, что их побуждает к этому потребность в увеличении человеческого рода. Их толкает на это темное невежество. Они лишены всех истинных наслаждений (чего вообще лишены все невежественные богачи): наслаждения [69] наукой и обучением, славой и возможностью оказывать покровительство, обретением богатства и проявлением щедрости, наслаждения, которое дает человеку завоевание места в сердцах людей, авторитетность мнения, и тому подобных духовных наслаждений.

Наслаждения пленников ограничены превращением чрева в могилу животных, если это возможно, а если |93| нет, то в навозные ямы для растений, и удовлетворением похоти, будто тела их созданы прыщами на лике земли, порождающими и извергающими гной. Это скотское зло, происходящее из-за отсутствия упомянутых высших наслаждений, ослепляет пленников, толкает их к браку и размножению. Вместе с тем женская честь, как и права, в эпоху деспотизма не только не оберегается, но подвергается поруганию развратными деспотами и их злодеями-пособниками, особенно в небольших городах и селениях, где жители бессильны. Проистекающая отсюда непрочность связей между детьми и родителями серьезно влияет на ослабление ревности, ради которой аллах заповедал брак и запретил разврат.

Состоятельность или бедность тоже имеют значение для воспитания. Но где они, состоятельные пленники? Большую роль в воспитании играет упорядоченная жизнь даже и при бедности. Жизнь пленников и богатых. и бедных — вся диссонанс, вся сплошное стеснение. Как они далеки от [истинного] воспитания! О, если бы я знал, для чего родители-пленники берут на себя тяжкий труд воспитания! Ведь, просветив своих детей, они тем совершили преступление по отношению к ним: они обострили их чувствительность и тем самым увеличили для них мучения жизни, сделали их несчастными. И не удивительно поэтому, что сохранившие остатки разумения пленники оставляют своих детей без призора, и невежество ведет их куда только пожелает.

Если мы посмотрим, как растет пленник в бедной |94| семье, как воспитывается, то увидим: [вот] он зачат, причем чаще всего его родители тяготятся друг другом, ссорятся между собой; шевелится плод в [чреве] матери — шевелится и злость в ней: она поносит его или бьет, если он увеличивает мучения ее жизни. Когда [плод] подрастает, мать, которая обычно по невежеству сидит сгорбившись или лежит на тесном ложе, тем самым стесняет его. После рождения ребенка мать [70] спеленывает его свивальником из экономии или по невежеству; если он плачет от боли, она затыкает ему грудью рот, утешает, покачивая в колыбели, или дает наркотическое средство, потому что у нее нет денег позвать врача; захочет есть — ему дают плохую пищу, от которой болит желудок и портится здоровье. Ребенок развивается, если ему суждено выжить, но ему запрещают играть, потому что дом мал; он опрашивает, желая что-нибудь узнать, а его ругают и колотят, потому что его родители не в состоянии сдерживаться. Вот ножки ребенка окрепли, и его выталкивают за дверь в школу общения с грязью: здесь он научается брани и ругательствам. Когда ребенок подрастает, то его отдают в мектебе или к ремесленнику, причем главная цель — это лишить его свободы и удовольствий. Когда он становится молодым человеком, родственники привязывают его к столбу супружества, чтобы он продолжал делить с ними все мучения жизни, так же совершал преступления по отношению к другим, как его родители совершили преступление по отношению к нему самому. Потом он стесняет себя сам даже связывающим движение и тесным не по росту платьем. Деспот берет на себя стеснять и подавлять его ум, язык, деятельность и надежды. Так и живет пленник, став взрослым, стесненный и задавленный |95| бредет себе, то прощаясь с болезнью, то встречая ее, до самой смерти, погубив свою мирскую и утратив [блаженства] загробной жизни. Он умирает без сожаления и сожаления недостойный.

Но пусть читатель не думает, что положение богатого пленника намного лучше. В стесненных обстоятельствах ему уже просто трудно принимать довольный вид, демонстрировать роскошь, достоинство, силу. Если ему и удается это в какой-то незначительной мере, то в больших масштабах это становится для него непереносимым бременем.

Жизнь пленника походит на жизнь спящего, которого тревожат сновидения. Это жизнь без души. Жизнь, назначение которой совершать внешние отправления тела, не имеющие связи с сохранением присущих человеку Особенностей. Если бы все в жизни не было подчинено системе, даже ошибки природы и случай, которые суть следствие редких причин, то мы вывели бы суждение, что жизнь пленников есть даже не подобие анархии, [71] но чистая анархия. Однако глубокое исследование показывает, что и у пленников есть свои, удивительные законы борьбы с гибелью, которые не поддаются систематизации. Пленник впитывает их с молоком матери, он воспитан на этих законах и вносит в них новое, когда его вынуждают к тому обстоятельства. Кто отлично усвоит их практическое применение — тот преуспевает на арене борьбы за существование; тому же, кто плохо их знает, грозит уничтожение, особенно если у него нет гибкого языка, гордости, тонкости чувствований, душевной смелости — он неизбежно погибнет.

Законы жизни пленника — это требования |96| окружающей его среды, которая вынуждает его приспосабливаться к этим требованиям и устраиваться в соответствии с ними. Принуждение, силу он принимает с самоунижением и самоуничижением, а за смягчение строгости платит показной кротостью и несправедливостью; отдает требуемое только после того, как [сам] попользуется им немного; применяет политику строгости и послаблений; приобретает, жалуясь на бедность, бережет свое имущество, припрятывая его, старается не замечать ошибок деспота, не слышать того, что о нем рассказывают, делает вид, что у него утеряно всякое чувство, скрывает знания, притворяясь невеждой, прячет свой ум, притворяясь глупцом.

Всякое добро пленник приписывает деспоту: прошел, например, дождь, и это он относит за счет щедрости деспота; всякое зло считает заслуженным; пленник требует прав, как вымаливает милость, и т.д. Однако и основными положениями законов, определяющих жизнь пленников деспотизма, мы довольно наскучили читателю, не говоря уже о деталях. Больше всего боится пленник проявления на нем следов божьей благодати, коснувшейся его имущества или плоти, которые может заметить шпион [в этом корень зла соглядатайства], или чтобы не проявлять серьезных знаний, достоинства, благоденствия, о чем могут донести деспоту его завистники [в этом корень зла зависти]. Вряд ли возможно для пленника |97| сберечь свое богатство, которое никак не скрыть: красивую жену, ценный скот, большой дом. Он [старается] сохранить их, приписывая им злополучие, и в этом корень зла пессимизма, веры в приметы.

Из предшествующего следует, что правильное [72] воспитание не имеется в виду, да и невозможно под сенью деспотизма. Возможен, вероятно, только один путь воспитания: запугивание злом тиранов; при этом требуется устрашать людей, а не ободрять. Политики, моралисты педагоги все сходятся между собой в том что убеждение лучше соблазна, тем более запугивания. На этом основании они заявляют, что школы, но не тюрьмы сокращают число преступлений. Они нашли что возмездие, преследование редко приносят пользу, как сказал известный арабский мудрец:

Души не отвратятся от заблуждений,
Покуда не будет у них сдерживающего.

Кто внимательно отнесется к словам божьим «для вас в кассас жизнь, имеющие разум» ⁷⁵ тот заметит,
что в понятии «кассас» — что значит возмездие однородным действием — содержится смысл равенства. Внимательно исследуя Коран и другие священные писания, проследив жизненный путь посланцев божьих, он может видеть, что руководство осуществлялась прежде всего убеждением, затем, рано или поздно, путем пробуждения воли и далее устрашением [карами], по большей части отдаленными по времени с сохранением лазейки для спасения. Воспитание — высшая цель наций
и его отсутствие есть величайшее несчастье.

|98| На Востоке воспитание ведется путем подготовки ума к тому, чтобы отличать [хорошее от дурного], правильного толкования и убеждения, затем практикой и приучением хорошими образцами и примерами, далее [приучением] к настойчивости и упорству. И если деспотизм по самой своей природе мешает придерживаться этих основ при общем воспитании, то людям умным, которых деспотизм подвергает испытаниям, остается прежде всего стремиться к ликвидации этого препятствия, подавляющего умы, а затем заняться делом воспитания, потому что тогда уже они смогут дать такое последовательное воспитание. Да поможет им аллах!

ДЕСПОТИЗМ И ПРОГРЕСС

Движение есть закон всякого существа, постоянно действующий в рамках подъема и спада; прогресс — это [73] жизненное движение, т.е. движение подъема, которому противостоит спад, т.е. движение к смерти, к распаду, превращению или изменению. Этот закон действует как в отношении самой материи и ее акцидентных свойств, так и в отношении ее качеств и соединений этих качеств. Об этом ясно говорится в стихе: «...изводит живое из мертвого и выводит мертвое из живого» ⁷⁶, и в хадисе: «Как только что-то достигает совершенства, начинается его упадок», и в словах «история повторяется», и в суждении о том, что жизнь и смерть есть сущность одной природы.

Это движение не только не имеет предела в подъеме |99| или спаде, но подобно термометру, о показаниях которого судят по доминанте. И если мы находим, что признаки прогрессивного движения в нации преобладают, то мы судим о всей нации, как о живой. Если же мы наблюдаем противное, то говорим, что она умирает. Потому что нация — это совокупность индивидов, связанных общностью происхождения, родины, языка или религии, подобно зданию, представляющему собой совокупность камней. Если прогрессирует или регрессирует один человек, то влияние этого сказывается на нации в целом. Так, комар, опустившись на борт большого корабля, утяжеляет его и увеличивает его крен, хотя это никак не ощущается.

Жизненный прогресс, к которому человек стремится по своей природе, это прежде всего прогрессивное развитие тела в смысле физического здоровья и благополучия, затем в отношении сложения характера с помощью семьи и рода, далее развитие его сил через науку и богатство и затем развитие способностей при помощи природных свойств и всего, чем можно гордиться.

Но существует и другой вид прогресса — прогресс в духовной области. У человека есть душа, которой внушено, что за этой жизнью есть жизнь другая, к которой она идет, ступая по лестнице сострадания и добрых дел. Религиозные люди верят в мессию или переселение душ: они ждут награды и боятся наказания. А естественники-материалисты смотрят: добрую или худую память в истории оставил по себе человек.

К такому прогрессивному развитию в его разнообразнейших формах человек стремится беспрестанно, покуда |100| не встретит на своем пути непреодолимого препятствия, [74] лишающего его воли. Таким препятствием бывает или божественное предопределение, называемое некоторыми естественным бессилием, или злосчастный деспотизм. Но предопределение встает на пути прогресса на какое-то мгновение, а затем освобождает этот путь и движение по восходящей продолжается снова. Что же касается деспотизма, то он изменяет весь ход развития: от движения по восходящей к спаду, от прогресса к регрессу, от роста к гибели. Он преследует нацию, как смелый кредитор преследует [должника], действует на народ в течение долгого времени. Дела деспотизма, часть которых была описана ранее, низводят народ до положения животных. Народ приучается думать только о сохранении своего животного существования, но даже эта его низменная жизнь скрыто или явно в распоряжении деспотизма.

Воздействие деспотизма на нацию может довести ее до такого состояния, когда ее естественное стремление к прогрессу превратится в поиски низменного, когда нация, побуждаемая к тому, чтобы подняться, отказывается сделать это и страдает, как страдает от света тот, кто не видит днем; когда нация чувствует себя несчастной, заставь ее воспользоваться свободой, и, быть может, отказывается от свободы, как домашний окот, который отпускают на волю. Вот тогда-то деспотизм превращается в пиявку, которая удобно расположилась, чтобы сосать кровь нации, и не отвалится от нации, покуда та не погибнет вместе с нею.

Движение по восходящей и движение спада в жизненно важных для человека вопросах носят |101| червеобразный характер, образующийся как результат отталкивания и сокращения. Так, когда человек рождается его движения, его ум беспомощнее, чем у любого животного; затем начинается поступательное движение, вызываемое духовными и умственными «побуждениями» [желаниями], но и сдерживаемое естественными «препятствиями» и соперничеством. В этом состоит секрет того что человек периодически пребывает то в добре, то в зле в этом секрет слов Корана о том, что аллах испытывает человека добром и злом, в этом и смысл предания которое говорит, что добро связано с хвостом зла, зло — с хвостом добра.

О том же говорят и философы, например: в меру [75] благоденствия будет и бедствие, в меру усердия придет исполнение [заветных желаний]. Между счастьем и горем идет война, исход которой не решен.

Разумен тот, кто поучается на своем горе, проницателен тот, кто поучается на своей [беде] и чужом несчастье.

Если это установлено, то да будет известно, что человек движется вперед, покуда отталкивание и сокращение взаимно уравновешивают друг друга, как анод и катод, или регрессирует, побежденный силами природы или конкуренцией. Отталкивание в случае преобладания разума над душой направлено в сторону мудрости, если же душа берет верх над разумом, то — к сомнению, уклонению от истины.

Сокращение в умеренном [виде] есть стимул к действию; сильное сокращение приводит к гибельному прекращению движения. Злосчастный деспотизм, который |102| мы исследуем, это [фактор] сдерживающий, подавляющий, фактор застоя. Люди, пораженные деспотизмом, пассивны, недвижны.

Все пленники деспотизма, особенно бедняки, статичны, в них отсутствует движение; их уровень осознания чувственных восприятий и нравственности низок. Но несправедливо укорять их за это, не наставляя [одновременно] на истинный путь. В таком состоянии они стали походить на извивающегося под скалою червя. Как было бы хорошо, если бы упрекающие сжалились над ним и постарались убрать скалу, хотя бы по песчинке срывая ногтями.

Философы единодушны в том, что те, кто ведет нации за собой, кто имеет мужественную душу, в ком горит искра энтузиазма, те, кто знает свой долг в отношении укрепления гуманности, должны стремиться уничтожить давление на умы и тем открыть им путь свободного развития. Тогда рассеются тучи подозрений, из которых проливается дождь страха.

Говоря о наставительном порицании, мне казалось, что следует показать движение души по восходящей и нисходящей, рассказать, как мыслящий человек должен заботиться о пробуждении своего народа, как он должен наставлять людей в том, что они созданы для иного, чем они есть, претерпевающие унижение и подлость. Такой человек должен поучать людей, заставить биться [76] их сердца, должен обратиться к ним примерно с такими речами:

«Люди! Клянусь аллахом, во мне борются чувства: «нахожусь ли я перед живыми и говорю им: «салям»? |103| Или я обращаюсь к обитателям могил, для которых испрашиваю у бога милосердие? Люди! Вы не живые и действующие, но вы и не покоящиеся и мертвые Вы ни то ни се; в этом своем сне вы нечто среднее, походите на нечто произрастающее.

Люди! Да выведет вас аллах на правильный путь! Откуда это бесконечное страдание, в то время как [есть] люди, пребывающие в постоянном благоденствии, разве вы не видите их? Откуда эта отсталость, когда существуют народы, опередившие вас на тысячи стадий. Вы так отстали, что дальше некуда, разве вы этого не замечаете? Что это за упадок, когда есть люди достигшие высшей точки высокого положения. Разве это не вызывает у вас ревности?

Люди! Да хранит вас аллах от всякого зла! Пораженные болезнью подражательности и слепой подчиненности в мышлении и деятельности, приверженности ко всему устаревшему, вы далеки от гордости творчества, от благородных образцов. Почему вы подражаете пращурам в суевериях, в низком и не подражаете их похвальным качествам? Где вероустав, где воспитание, где чувство, рвение, доблесть, твердость, ассоциация, сила, благородство, мужество, добродетель, где сочувствие? Вы слышите или спите? Люди! Да простит вам аллах! Доколе будет длиться этот сон? Доколе вы будете ворочаться на ложе зла, на подушке отчаяния?

Ваши глаза открыты, но вы спите; у вас есть паза но не видите, не глаза ваши слепы, а сердце в вашей груди.

|104| У вас есть слух, обоняние, вкус, осязание, но вы не ощущаете ими что есть истинное наслаждение и истинное страдание. У вас большие головы, но они заполнены тревожными подозрениями и сновидениями, у вас есть души по вы не знаете им ни цены, ни достоинства.

Люди! Да поразит аллах глупость! Она наполняет сердца ужасом из ничего, боязнью всего; она набивает головы путаницей и нелепостями. Не глупость ли превратила вас как бы в помешанных: вы боитесь своей несправедливости, страшитесь своего могущества вы, составляете армии сами против себя, для того чтобы [77] убивать друг друга; боясь смерти, вы без оглядки устремляетесь к ней. Всю свою жизнь вы держите под контролем мысли, таящиеся в вашем мозгу, слово, готовое сорваться с языка, чувства в груди из страха, чтобы тиран не сковал когда-нибудь вам ноги на несколько дней.

Люди! Упаси вас аллах от порочного мнения, потери благоразумия и веры в себя, от отрешения от своей воли в пользу другого. Ведь вы считаете благоразумным то, что человек поручает другому полное право распоряжаться своим имуществом, семьей, своей жизнью и честью, влиять на ваши религиозные убеждения и мысль, заранее простив ему всякое преступление, всякое предательство, расточительность и вред. Или вы, может быть, считаете это своего рода кошмаром, которым человек мучает самого себя? Да. Истинно, бог не делает никакой несправедливости людям, люди сами к себе несправедливы.

Люди! Да исцелит вас аллах! Сегодня еще предостережение и порицание, может быть, принесут пользу. |105| Завтра же, если судьба произнесет свой приговор, вам останется лишь плакать и рыдать. Так доколе продлится этот самообман, эта вялость, это упование на других? Разве вам приятна эта униженность? Не хотите ли вы унести ее с собой в могилу? Или вы, быть может, дали себе обет безразличия и равнодушия до самой своей смерти, обет не просыпаться от спячки до самого утра судного дня?

Люди! Да будет на вас милость аллаха! Почему вы дорожите такой несчастной, низкой жизнью, которая ни на час не принадлежит вам? Что за желание [сохранить] иллюзорный покой, когда вся ваша жизнь есть усталость и тяжкое бремя?

Быть может, вы гордитесь этим терпением или вам за него воздастся? Нет, клянусь аллахом, вы плохо рассчитываете. В вашей жизни одна лишь досада, а после смерти худая память по себе, потому что вы не только не принесли в жизни никакой пользы и никакой пользы от нее не получили, «о вы погубили и то, что унаследовали, и стали [только] жалким средством, [давшим жизнь] потомкам.

Люди! Да хранит вас аллах! К вам отовсюду стекаются эксплуататоры. Если бы они увидели, что вы бодрствуете, то повели бы себя с вами по-соседски, были бы [78] по-родственному обходительны. Но, застав вас спящими, бесчувственными, они грабят вас, теснят на вашей же земле, стараются покорить вас; они вяжут и берут вас, словно скот. При этом, если бы вы и захотели шевельнуться, вы не в силах были бы двинуться вперед, вы обнаружили бы перед собой закрытые двери, прегражденный путь — нет спасенья, нет выхода.

Люди! |106| Да облегчит аллах вашу беду! Вы жалуетесь на невежество, но на обучение не тратите и половины того, что на курение; жалуетесь на правителей, в то время как они ныне из вашей среды, но вы не пытаетесь исправить их; вы жалуетесь на отсутствие уз ассоциации, в то время как у вас есть связывающий вас во всех отношениях [Коран], но вы не думаете о его заповедях, жалуетесь на бедность, но причина бедности — лень. Вы хотите быть праведными, тогда как обманываете друг друга, обманывая только самих себя. От бессилия вы довольствуетесь самой низкой жизнью и называете это непритязательностью; нерадивые, вы запускаете свои дела и называете это упованием на бога; ссылкой на божью волю вы прикрываете свое неведение причин, за счет предопределения вы относите причины самых постыдных явлений. А не человеческие ли, клянусь аллахом, это дела?

Люди! Да простит вам аллах! Не будьте несправедливы к судьбе, бойтесь ревности дарующего всемогущего бога. Разве он не создал вас свободными? Только свет и зефир обременяли вас. Но вы отвергли это и на плечи свои взвалили угнетенность слабых и насилие сильных: если бы большой из вас захотел, чтобы малый поднял земной шар, то он согнул бы малому спину, а когда сам захотел сесть на него, то нагнул ему голову. Что вы получили, подчиняясь, смиряясь перед иным, чем аллах? На что надеетесь, целуя подолы и ступени? Разве это не происходит от того, что вы полагаете жизнью тот кусок хлеба, который поддерживает существование человека? Но ведь бог дал пропитание и самому слабому животному. Почему это человек ставит себя в положение ребенка, получающего от взрослого |107| желаемое только подчинением и слезами; в положение дряхлого старика, который только лестью и просьбой добивается того, в чем нуждается?

Люди! Да избавит вас аллах от дурного! Что это за различия между вами? Господь создал вас равными [79] телосложением, равными силой, естеством и с равными потребностями. Один превосходил другого только достоинствами, не было среди вас ни господства, ни рабства. Клянусь аллахом, вас — и больших и малых — разделяет только преграда заблуждения. Если бы малый, слабый в своем воображении мог представить себе, сколько в душе большого страха перед ним, малым, то разрешились бы все трудности, решилось бы дело, относительно которого вы расходитесь.

Люди! Да укажет вам аллах правильный путь! Ваши предки склонялись, лишь воздавая молитву аллаху. А вы склоняетесь, чтобы облобызать ноги благодетелей даже за кусок, испачканный в крови ваших братьев. Ваши деды сейчас спят в могилах, прямые и гордые даже в смерти; в то время как вы, живые, склонились в три погибели, до такой степени вы раболепны. Домашние животные хотят прямо стоять на ногах, а у вас от бесконечного подчинения уж и руки чуть ли не стали копытами. Растения стремятся кверху, вы — книзу. Земля извергла вас, чтобы вы пребывали на ней, а вам хочется погрузиться в ее чрево. Если таково ваше желание, то потерпите немного, и вы успокоитесь, заснете в ней надолго.

Люди! Да наставит вас аллах! Когда же вы выпрямитесь во весь рост, когда поднимете к небу глаза, |108| опущенные долу, когда к возвышенному обратятся ваши души? Тогда каждый из вас станет независимые, будет иметь свою волю, свой выбор, тогда он поверит в господа своего и в себя; он не будет рассчитывать на других, как рассчитывает грабитель на имущество беспечного человека или как все рассчитывают попользоваться плодами труженика, но будет опираться на принцип взаимности и возмещения. Тогда-то среди вас появится мудрость солидарности, мудрость взаимного поучения, и тогда по милости божьей вы станете братьями.

Люди! Да отведет аллах от вас все беды! Да покажет он вам последствия того, что несправедливость связала ваши руки и стеснила ваше дыхание. Ничтожными стали ваши души, жизнь — безразличной, разными стали у каждого из вас старание и труд: вам стало все равно, живы ли вы или мертвы! Скажите, почему вы позволяете тиранам распоряжаться даже вашей смертью? Разве вы не можете умереть так, как захотите, а не [80] так, как пожелают тираны? Разве деспотизм и тут отнял вашу волю? Нет, клянусь аллахом! Если я хочу умереть, то умру, как пожелаю: презрения достойным или благородно, естественной смертью или в сражении. Если смерть неизбежна, то чего трусить? Если ей быть, то пусть она придет сегодня, а не завтра, пусть будет «от моей руки, а не от руки Омара». Разве не сказано: «За жалкое ль смерть, за великое смерть, а чувствуешь ты одно».

|109| Люди! Клянусь вам, что я говорю истину, заявляя что вы не желаете смерти, что вы хотите жить Но вам неведом путь, и поэтому вы бежите от смерти к смерти. Если бы вы знали путь, то вы знали бы также что бегство от смерти — смерть, поиски смерти — жизнь; боязнь труда — труд, сам труд — отдых; что свобода — это древо рая, вспоенное каплями пролитой крови; пленение — это адское дерево и его орошают реки крови повешенных.

Люди! Я имею в виду мусульман. Ваш пророк сказал: «Делайте добро, запрещайте дурное, или использует аллах против вас злодеев из вас, и наложат на вас они самые тяжкие муки». Он сказал: «Кто из вас увидит дурное, пусть исправит его рукой своей. Если не может — языком своим; если не может — сердцем своим и это самая слабая [ступень] веры».

Вам известна иджма ⁷⁷ имамов всех ваших сект о том, что самое скверное из дурного после неверия —это несправедливость, получившая среди вас распространение, затем убийство и т.д. и т.п. Улемы разъяснили, что исправление дурного сердечным участием предполагает ненависть к одержимому злом человеку ненавистью в аллахе. Поэтому тот, кто ведет дела с тираном или нечестивцем, не будучи вынужден к этому, кто учтив с ними, хотя бы только приветствуя их словом «салям!» тот потеряет и эту самую слабую веру, а что уж после самого слабого, как ничто, т.е. потеря веры, не приведи бог!

Я не думаю, чтобы вы не знали, что слова «шахада», |110| «пост», «молитва», «хаджж», «закят» ничего не значат, когда утрачена вера. Исполнение этих предписаний становится в этом случае следованием обычаям, традициям и манией, которые ведут к пустой трате денег и времени

Поэтому вера, если вы мусульмане, мудрость, если [81] вы просто разумные люди, предписывают вам всемерно делать добро и запрещать дурное. Я уже не говорю, что вы должны ненавидеть тиранов и нечестивцев. Я думаю, что, поразмыслив, вы сочтете это приемлемым лекарством, доступным каждому, достаточным, чтобы избавить вас от вашего недуга. Выполнение этого долга обязательно для каждого самостоятельно. Если бы мусульмане не пренебрегли им, если бы пращуры ваши выполнили его, то вы не пали бы так низко.

Люди! Я имею в виду арабов-немусульман. Я призываю вас забыть обиды, ненависть и преступления отцов и дедов. Довольно того, что уже сделали в этом роде те, кто вызывает смуту. Это задержало вас в поисках пути к объединению, а вы раньше других были просвещенными. Вот Австралия и Америка: наука вывела их на правильный путь, дала прочные основы национального, а не религиозного объединения, гражданского, а не сектантского согласия, политической, а не административной связи. Почему же мы не думаем последовать теми же или подобными путями? Наши разумные люди |111| скажут людям, вызывающим смуты, говорящим на других языках, и иностранцам: «Оставьте нас, мы будем сами решать свои дела, мы будем разговаривать между собой на понятном нам языке, будем по-братски милосердны друг к другу, будем сочувствовать друг другу в горе и вместе делить радость. Оставьте нас, мы будем жить по-своему в этом мире и сделаем так, чтобы вера правила только дела того света. Оставьте нас, мы объединимся, говоря только: «Да здравствует нация! Да здравствует родина!» Дайте нам жить свободно и гордо!».

Я призываю вас, особенно людей [разумных], подумать и разъяснить, к чему это приведет? Разве свободный араб не меньше угнетает своего брата араба, чем европеец? Европейцы стали материалистами, у них нет другой религии, кроме обогащения. К некоторым из нас они идут, приняв вид братьев по вере, но это не что иное, как ложь и обман. Французы преследуют верующих, добиваясь, чтобы те забыли свою веру. Поэтому на Востоке их показная религиозность есть лишь манок охотника, схоронившегося за ловчей сетью. Европеец дальше ушел в науках, чем житель Востока, европеец идет впереди него в смысле богатства и мощи, и поэтому, [82] поселившись среди жителей Востока, европейцы имеют как бы естественное превосходство над ними. Что же касается взаимоотношений жителей Востока между собой, то они близки друг другу, друг друга не обижают. Европеец знает, как управлять, как извлечь выгоду, как пленить и как присвоить. Когда он видит, что вы готовы и движимы тем, чтобы встать с ним рядом или опередить его, он оказывает давление на ваши умы, чтобы вы намного отстали от него, как в России поступают по отношению к полякам, евреям, татарам. Так же поступают и государства западного колониализма; сколько бы ни оставался западный колониализм на Востоке, он всегда выступает под видом купца, старающегося извлечь для |112| себя выгоду. Он берет черенки пальмы Востока, чтобы высадить их в своей стране, садом которой он всегда гордится, по которому постоянно тоскует.

Голландцы пробыли в Индии и Индонезии столько же, сколько мы в Андалусии, но для науки и цивилизации они не сделали и десятой доли того, что сделали мы; французы вступили в Алжир семьдесят пять лет назад, но до сих пор не дали населению Алжира ни одной газеты. Мы видим, что англичанин в нашей стране предпочитает копченое мясо своей родины и рыбу своих морей нашему свежему мясу и нашей рыбе. Не задумаетесь ли вы над этим, люди, имеющие разум?

Ты, пышный Восток, да хранит тебя аллах! Что погубило тебя, что лишило тебя возможности идти своим путем? Не твоя ли земля, земля садов и ветвей, родина науки и знаний? Небо твое — источник света, родина мудрости и религий; твой воздух — нежный зефир справедливости, он не знает бурь, туманов; твои воды сладки и обильны, ни мути, ни горечи в них нет.

Да хранит тебя аллах, Восток! Что случилось с тобой? Твой порядок расстроился, хотя судьба не изменила твоего состояния и в тебе данного ею закона. Разве твои [климатические] пояса не умеренны по-прежнему? Сыны твои не обладают удивительными природными свойствами и не многочисленны? Разве не тот же в тебе установленный аллахом порядок? Религиозная связь между твоими сынами есть истинное судилище, основанное на поклонении творцу. Разве не истинное бесспорное познание бога зажгло в тебе свое солнце, не оно ли поддерживало в тебе душевные силы, не оно ли заповедало [83] тебе чувство патриотизма и любовь к своим народам?

Да хранит тебя аллах, Восток! Что стряслось с |113|тобой? В тебе застыло всякое движение. Разве твои просторы уже не обширны, как прежде, и земля не плодородна? Недра твои богаты, в изобилии плодятся животные, жива и твоя культура. Сыновья твои стоят ближе к добру, чем к злу, как ты их и воспитал. Разве нет в них мягкости, доброты, называемой некоторыми слабоволием, и скромности [называемой] другими трусостью? У них есть щедрость, что называют расточительством, неприхотливость, которую называют бессилием, сдержанность, скромность, которую называют глупостью, и учтивость, о которой говорят — приниженность.

Да, они не избавлены от гнета, несправедливости, тирании, но в своей среде; они не свободны от обмана, но не гордятся этим; не избавлены от причинения зла, но находятся в страхе божьем.

Да хранит тебя аллах, Восток! Мы считаем, что одна только судьба навлекла на твоих сынов такое несчастье и вызвала их унижение перед сынами твоего брата Запада. Почему случилось так, что твой брат перестал снабжать тебя своими изделиями и не только оставляет твоих сыновей во мраке, голыми и босыми, но [даже довел] до того, что им суждено испытать потерю железа и вернуться к медному, даже каменному веку, отмеченному как век разложения.

Да хранит тебя аллах, Восток! Да хранит аллах брата твоего — Запад, кормящего себя и несправедливого к тебе. Да поразит аллах деспотизм, да проклянет его, ибо деспотизм мешает прогрессу жизни, приводит нации в упадок, опуская их на самую низшую ступень, чтобы те не ушли далеко от тиранов.

Да хранит тебя аллах, Запад, и продлит твою жизнь! |114| Ты за братом своим признал его былые заслуги перед тобой, уплатил долг, улучшил завещанное и указал верный путь. Некоторые сыновья твоего брата окрепли. Но теперь не следует ли призвать твоих свободомыслящих мудрецов помочь твоим братьям, людям Востока, разрушить стену — стену злополучия, выйти со своими собратьями к обетованной земле пророков, указывающих истинный путь. Жители Востока оценили бы твою заслугу и судьба воздала бы тебе. [84]

Запад! Веру тебе сохранит Восток, если только жизнь его будет свободной. Потеря веры угрожает тебе близким разрушением. Чем ты готовишься встретить ставшую огромной армию анархистов? Что ты приготовил для них? Взрывчатые вещества? Но их более тысячи видов. Удушливые газы? Но их могут изготовить даже дети.

Люди! Я обращаюсь к тебе, молодежь, которая завтра станет взрослой, к вам, юные мыслью, но серьезные, как зрелые мужи. Я взываю к вам против срама и поражения, что несет нам религиозная рознь; против невежества — неведения того, что суд в руках бога, господина души и совести. И если бы пожелал господь твой, он сделал бы людей одной религиозной общиной.

Я призываю вас, подрастающее поколение Родины, простить немощным и слабым; я прошу вас не упрекать их — больные, пораженные, отягощенные оковами, занузданные железными удилами, они влачат свою жизнь, в которой самое лучшее то, что они стали вашими отцами.

Теперь природа деспотизма и губительность |115| порабощения вам, разумные люди, известны достаточно, чтобы поразмыслить и принять меры. Извлеките назидание из наших слов и просите у аллаха силы.

Мы привыкли быть учтивыми со старшим, даже если он наступает нам на шею; мы привыкли к твердости, но это твердость кола под ударами молота; мы привыкли повиноваться, хотя бы и вели нас в опасность.

Мы привыкли считать учтивостью — самоуничижение, любезностью — самоунижение, красноречием — лесть, косноязычие — степенностью, отказ от прав — великодушием, снесение унижения — скромностью, примирение с гнетом — послушанием, а требование заслуженного — самообольщением; мы привыкли считать исследование вопросов, имеющих общее значение, — любопытством; взгляд, брошенный в завтрашний день, — несбыточной надеждой, смелость — безрассудством, энтузиазм— глупостью, храбрость — грубостью, свободу слова — наглостью, свободу мысли — ересью, патриотизм — безумием.

Да хранит вас аллах от всякого зла. Мы хотим, чтобы вы взросли на другом, чтобы вы держались основ веры, отбросили измышления изощряющихся, узнали, [85] что есть человек в этой жизни, и тогда вы станете ее почитать, узнали силу своей души — вечной, вознаграждаемой и наказуемой, чтобы вы следовали примеру пророков и не боялись никого, кроме великого творца. Мы желаем вам воздвигнуть дворцы своей гордости на фундаменте энергии и достоинств характера, а не на гнилых костях, знать, что вы рождены свободными, чтобы умереть достойными. Старайтесь прожить дни этой жизни, испытывая удовлетворение, чтобы каждый из вас был в своих делах свободным властелином, над которым царит одно только право, — [быть] верным другом своего |116| народа, разделяющим с ним все беды и радости, честным сыном своей родины, не скупящимся для нее ни мыслью, ни временем, ни имуществом, гуманистом, работающим на благо людей, — самые лучшие из людей — это те, кто приносит людям наибольшую пользу. Он должен знать, что жизнь — это труд, что отчаяние, утеря надежды — чума для труда; что жизнь — это надежда, а колебание — чума для надежды. Он должен понимать, что судьба у бога — это то, что ведомо аллаху и им свершается; что судьба в руках человека — это стремление и труд; он должен быть уверен, что абсолютно все на лике земли создано трудом его братьев-людей. Пусть не мнит себя бессильным, пусть ждет лучшего, а самое лучшее — это жить свободным или умереть!

Люди! Да сделает аллах из вас благо для сегодняшнего и опору для завтрашнего дня! Это все, что я хотел сказать вам о прогрессе и о движении по нисходящей, — регрессе. Если вы прониклись хоть крупицей сказанного, то я рад, я приветствую вас: мир вам! Если нет, то говорю: «Вы мертвы. Мир праху вашему!»

О деспотизме, в упадке низводящем нацию до смертного предела и погибающем вместе с нею, имеется множество свидетельств и в старые и в новые времена. Что касается подъема наций до самой высокой ступени, достойной человечества, то до сих пор история еще не знала нации, могущей служить здесь образцом, потому что не найти народа, которым правило бы общественное мнение без малейшего проявления деспотизма, хотя бы таких [его атрибутов], как важность и почет, и без упущений, хотя бы таких, как распространение семени «бедствий религиозного или расового порядка. Божья [86] мудрость по-прежнему не считает человечество готовым к счастью всеобщего братства, взаимной любви между |117| людьми, равенству в правах между классами. Да, некоторые немногочисленные примеры близкого к совершенству движения по восходящей — прогресса — мы находим в древности. Это — вторая Римская республика, это — эпоха праведных халифов, это — период правления отдельных царей-преобразователей, как Ануширван, Абд аль-Малик Омейядский ⁷⁸, Нур-ад-Дин, Петр Великий; это в настоящее время некоторые маленькие республики и государства с ограниченным правлением. Я ограничусь общей характеристикой результатов прогресса — движения по восходящей, которых достигли эти нации, и оставлю читателям возможность сравнивать и принимать их в качестве критерия в отношении других наций.

Быть может, читатель, рожденный на земле деспотизма и не изучавший состояния различных народов, усомнится в том, что такие нации существуют, но упрекать его в этом нельзя, потому что, словно рожденный слепым, он не воспринимает красоты окружающего его мира.

Прогресс в смысле личной независимости под сенью справедливого правительства достиг такой точки, когда человек живет жизнью, в некоторых отношениях похожей на ту, что религии обещают счастливым праведникам в раю, когда каждый живет, как бессмертный, среди своих, на своей родине, уверенный во всем:

1. Он уверен за свою личную безопасность, обеспечиваемую правительственной охраной; причем правительство охраняет его всеми своими силами на месте его поселения или во время разъездов.

2. Он так уверен в удовлетворении потребностей тела |118| и ума, обеспеченных заботой правительства об общественных делах, имеющих отношение к физическому и интеллектуальному развитию, что человеку кажется, будто все — улучшение дорог, украшение городов, парки, клубы, школы, места собраний и т.д. — все это специально только для него.

3. Он уверен в своей свободе так, будто он один на свете, ему ничто не мешает, ничто не затрагивает ни его веры, ни образа мыслей, никто не вмешивается в его деятельность. [87]

4. Он уверен в своем влиянии, как будто он могущественный государь: никто не мешает ему, никто не препятствует достижению его целей, полезных для всего народа.

5. Он уверен, что живет среди народа, где все равны положением и знатностью: ни он других ни в чем не превосходит, ни другие его, кроме как мерой способностей, которые являются мерилом достоинств.

6. Он уверен в справедливости так, как будто весы правосудия в его руках, и он не боится кого-либо обвесить; будто он оценщик и не боится продешевить: он знает, что, заслужив быть королем, будет им, а совершив преступление, несомненно, получит должное возмездие.

7. Он спокоен за сохранность денег и имущества, будто все, что он приобрел законным путем — много ли, мало, — создано богом для него; он не боится потерять приобретенное, а если же поднимет глаза на чужую собственность, то заслужит, чтобы у него вырвали глаза.

8. Он спокоен за честь, обеспеченную законом, поддержкой нации, кровью; он не испытывает ни от кого горечи унижения, позора и бесчестия, кроме как от своей совести.

Прогресс в формировании семьи и рода может |119| достичь такого уровня, когда человек будет считать себя действенным органом одного тела. У людей цивилизованных вся нация в совокупности есть живое тело. Разделение на семьи и отдельных членов походит на деление города на дворы, дворов на службы: каждая служба имеет свои функции, в противном случае постройка таких служб была бы напрасной и их следовало бы разрушать. Также и люди: каждый должен готовить себя к выполнению определенной функции в жизни своего народа.

Поэтому тот, кто не пригоден к [выполнению] какой-либо функции или не выполняет тех функций, которые он способен выполнить, а хочет оставаться презренным, бесполезным бременем для людей не в силу своей естественной слабости, тот заслуживает смерти без всякого снисхождения, потому что он как нечистоты в теле, как отросший ноготь, которые надо удалять. В этом смысле божьи законы запрещают развлечения, которые не дают тренировки [телу и уму], пьянство, которое отрывает от [88] дел, азартные игры и ростовщичество, которые ни в какой степени не представляют собой получения платы за труд. Именно поэтому люди отдают предпочтение подметальщику улиц перед цирюльником, потому что ремесло первого полезнее для людей; также и пекарь предпочтительнее поэта.

Свободный человек полностью распоряжается собой и полностью подчинен своему народу. Когда же прогресс в формировании нации достигнет такой стадии, когда каждый индивидуум будет готов отдать своему народу свое богатство, душу, тогда нации не нужны будут ни его богатство, ни душа.

|120| Что касается прогресса науки и увеличения богатства, то это отличается от всех остальных видов движения по восходящей, как голова отличается от остальных частей тела. Как голова, являясь центром мысли, в котором сконцентрированы большинство органов чувств, отличается от остальных частей тела и использует их для своих надобностей, так и регулярные правительства: отдельные индивиды и их совокупность движутся по восходящей в смысле науки и богатства, тем самым они приобретают естественную власть над индивидами или нациями, которых злосчастный деспотизм низвел на дно невежества и нищеты.

Нам осталось еще рассмотреть вопрос о прогрессе в смысле совершенствования свойств человека и дел человеческих, вопрос о духовном прогрессе, связанный с тем, что находится вне этой жизни, к чему поднимается человек по ступеням милосердия и добрых качеств. Но такое исследование займет много времени. Этот вопрос трактуется в заповедях священных книг, в записках о нравах и в биографиях знаменитых людей разных наций. Я ограничусь здесь только одним: человек достигает такой ступени, когда значение его [собственной] жизни рассматривается им только через ряд ступеней: первая — жизнь его народа, затем его свобода, далее честь, потом семья и т.д. Его чувства, возможно, охватывают весь человеческий мир, — его народ — человечество, родина — земля. Он, вероятно, пренебрегает властью в смысле присущего ей высокомерия, торговлей из-за связанного с ней обмана, из-за того, что здесь не дорожат честью. Высшую честь он видит в труде — перо, плуг, молот. Словом, нации, дедам которых удалось [89] избавиться от деспотизма, достигли такого высокого материального и морального состояния, какое не могут себе и представить пленники деспотизма.

Вот Бельгия, которая полностью аннулировала |121| государственные налоги, ограничившись повышением процентной ставки правительственного банка. Швейцария: в ее тюрьмах нередко вовсе не бывает заключенных; Америка, разбогатевшая так, что серебро в ней чуть ли не стало из денежной единицы предметом потребления. Япония, черпающая кантарами золото из Европы и Америки за свои патенты на изобретения, за издания японских книг. Да. И эти нации получили счастье истинных наслаждений, которые не приходят на ум пленнику. Они познали сладость науки и распространения знаний, славы и покровительства, обогащения и возможности тратить богатства, сладость завоевания уважения в людских сердцах, авторитетного мнения, духовные» наслаждения и т.п. Наслаждения же пленников и невежд подобны наслаждению диких зверей: свое чрево они превращают в могилу для животных и навозные ямы для растений и удовлетворяют свою похоть, будто тела их созданы прыщами на лике земли, и дело их только порождать и извергать гной.

Но самое полезное достижение прогресса человечества — это учреждение основ упорядоченных правительств, это воздвигнутая людьми прочная преграда перед лицом деспотизма. Они поставили дело так, что нет силы выше закона, нет авторитета выше авторитета закона. А закон — это твердый порядок, установленный богом. Законодательную власть они передали в руки нации, а нация в совокупности не ошибается. Суды вершит правосудие равно над государем и чернью и своей справедливостью напоминают суд божий; |122| правительственные чиновники стали общественными поверенными в делах, и они не могут выйти за рамки своих обязанностей, будто они ангелы, подчиняющиеся [божьему] приказу; нация стала бдительным оком, контролирующим деятельность правительства, ничего не упускающим, не склонным к снисхождению, подобно аллаху, не упускающему деяний нечестивцев, избавляющему тех из них, кто идет к исправлению, от гибели деспотизма, ибо аллах не погубит селений притеснением, если жители их исправляются. [90]

К этому пришли нации в своем историческом движении по восходящей. Однако до сих пор нет свидетельства о том, что человечество достигло такой счастливой жизни, какой пользовались люди прошлых эпох, даже люди каменного века, даже когда они, голые, бродили стадами. Вместе с тем известные памятники не указывают на то, что развитие науки и культуры в прошлом было более значительно: наука и культура — орудия, равно пригодные для того, чтобы сделать людей счастливыми или несчастными. Их прогрессивное развитие есть закон бытия, данный всевышним аллахом этой земле и ее сынам. Аллах нарисовал нам картину будущего развития убранства земли и человеческих возможностей, сказав: «...Когда земля приобрела свой блеск и разукрасилась и думали обитатели ее, что они властвуют над ней, пришло к ней наше повеление ночью или днем, и мы сделали ее пожатой, как будто бы и не была она богатой вчера» ⁷⁹. Это показывает, что мир и люди, живущие в нем, находятся по-прежнему в самом начале прогресса, что бы ни думали невежды, будто созданные поврежденными или вовсе напрасно.

|123| ДЕСПОТИЗМ И ИЗБАВЛЕНИЕ ОТ НЕГО

В этом вопросе для нас нет лучшей школы, чем естественная и всеобщая история, нет более сильного доказательства, чем выводы, которые мы делаем, изучая их. Кто занимался и той и другой, тот видит, что долгое время человек находился в первобытном состоянии, жил группами, стаями. Ими руководили самые опытные старцы и предводительствовали физически самые сильные. Затем человек стал кочевником, люди жили родами и племенами; ими руководили шейхи племен и колен, а военным предводителем был эмир, исполнявший их волю. В большинстве случаев эмир не вмешивался в решения шейхов, они придерживались простого режима правления. У них было мало юридических законов, основанных на сознательной справедливости или традиционном порядке. И до сих пор половина человечества пребывает или в том, или в другом состоянии.

Другая половина человечества пожелала расширить свои жизненные возможности. Люди оградили себя [91] стенами селений и городов, но увеличили лишь размер своих бедствий и уничиженности, ибо большинство из них до сих пор не вышло на образцовый путь в политике их обществ. Отсюда разнообразие форм правительств и отсутствие удовлетворительной стабильности нации. Все эти формы правительств представляют собою видоизменения в ходе опыта, образующиеся в зависимости от преобладания партии постоянного стремления к обновлению или партии деспотизма.

Определение формы правительства — это величайшая и древнейшая проблема человечества. Именно здесь |124| самое широкое поприще для исследовательской мысли, поприще, на котором редко кто не выступал на слоне раздумья, верблюде невежества, коне проницательности или осле глупости, пока не пришло наше время, когда европеец отважно пустился в путь на пароходе и установил здесь основные принципы. В них соединились разум и практицизм; в них кристаллизовалась достоверная истина; эти принципы были единодушно признаны развитыми нациями. Однако и эти нации также продолжают оставаться расчлененными на политические партии, приверженцы которых имеют различные взгляды на применение к специфическим условиям этих основных принципов и вытекающих из них положений. Принципы, хотя они стали на Западе аксиоматичными, оставались неизвестными, чуждыми или даже ненавистными для Востока, потому что большинство жителей Востока не слышало о них, другие не обращали внимания, не изучали их, некоторые не приняли, преследуя свои [корыстные] цели, будучи людьми с похищенной совестью или больным сердцем.

Ниже я предлагаю вниманию читателя для исследования главные вопросы некоторых проблемных тем, связанных с политической жизнью. Но прежде я хотел бы напомнить, что в предшествующем определении деспотического правительства [указывалось], что между таким правительством и нацией существует определенная, известная связь, охраняемая олицетворяющим власть законом. Я обращал внимание читателей также на то, что клятвы и обещания всякого человека, стоящего у кормила власти, уважать религию, благочестие, право, |125| честь, справедливость, соблюдать общественные интересы и другие универсальные и отвлеченные институты, [92] о которых без конца говорят и праведные и неправедные, не могут приниматься в расчет.

Все это в действительности только пустые речи, потому что преступник найдет толкование своему преступлению, потому что в природе силы — жестокость, потому что силе [может] противостоять только сила.

Но вернемся к проблемным темам, которые я хотел бы предложить читателям для самостоятельного обдумывания:

Тема 1. «Что такое нация, т.е. народ»

Есть ли она скопление спящих существ, совокупность рабов узурпатора-владельца или это общность людей, связанных общностью расы, языка, родины и прав?

Тема 2. «Что такое правительство»

Является ли правительством один человек и его пособники, властные в жизни, крови, чести, имуществе других людей и действующие по своему желанию, или это политическое представительство, созданное народом для ведения его общих дел?

Тема 3. «Что такое всеобщие права»

Является ли правительство собственником или доверенным и управляющим в отношении общественной собственности (земля, ископаемые богатства, реки, побережье, крепости, храмы, флот, снаряжение) и общих прав (право заключать договоры, право колонизации, формирования правительства, обеспечения справедливости, облегчения социального прогресса, сплочения членов общества и т.д.) в отношении всего, чем вправе пользоваться каждый человек, за что он вправе быть спокойным?

Тема 4. «Равенство в правах».

|126| Может ли правительство произвольно распоряжаться общими правами материального и морального порядка — предоставлять такие права или лишать их. Или эти права должны принадлежать всем сообща и в равной мере, или, может быть, справедливо распределены между партиями, городами, классами и вероисповедными группами?

Тема 5. «Личные права».

Осуществляет ли правительство господство над человеческой деятельностью и мыслью? Или люди пользуются абсолютной свободой мысли и деятельности, если это не противоречит общественным законам, потому что [93] им самим лучше, чем кому бы то ни было другому известно, в чем их личная польза?

Тема 6. «Формы правительства».

Является ли лучшим видом правительства абсолютная монархия или ограниченная монархия и в чем должны состоять ограничения? Или глава [государства] должен быть избранным — в этом случае должен ли [этот пост] быть пожизненным или глава избирается на какой-то срок; переходит ли этот пост по наследству; становится ли человек главой правительства, заслужив доверие народа или навязав ему свою волю. Должно ли положиться в этом на волю случая или необходимо исходить из [критерия] пригодности, каков этот критерий, как установить наличие соответствия этому критерию, как уследить за сохранением нужных качеств?

Тема 7. «Каковы функции правительства».

Заключаются ли эти функции в управлении делами народа по [своему] мнению и прилежанию. Или они ограничены законом, отвечающим чаяниям нации, хотя бы и противоречащим лучшему. Если правительство расходится с народом в определении достойного и пагубного, то должно ли оно сложить с себя свои обязанности?

Тема 8. «Суверенные права».

Устанавливают ли члены правительства сами себе высокие посты и жалованье. Может ли правительство по своему желанию одарять того или иного человека за счет прав народа или народного добра. Или право |127| давать, ограничивать и лишать будет вверено народу?

Тема 9. «Подчинение нации правительству».

Может ли правительство принудительно навязывать народу абсолютное подчинение? Или оно должно действовать путем внушения, убеждения, хотя бы в общей форме, для того чтобы добиться искреннего подчинения.

Тема 10. «Распределение расходов».

Должно ли введение налогов оставаться на усмотрении правительства или народ сам определяет сумму необходимых расходов, источники финансовых поступлений и намечает пути взимания налогов и хранения государственного имущества.

Тема 11. «Подготовка [вооруженных] сил».

Будет ли подготовка вооруженных сил, осуществляемая путем мобилизации и вооружения с целью обеспечения обороны, отдана на усмотрение правительства, [94] которое может пренебречь делом [укрепления армии], уменьшить или увеличить [контингент войск] или использовать вооруженные силы для насилия над народом. Или желательно, чтобы решение [вопроса о вооруженных силах] зависело от мнения народа, было в его распоряжении, с тем, чтобы вооруженные силы выполняли волю народа, а не волю правительства.

Тема 12. «Контроль за правительством».

Будет ли так, чтобы у правительства не спрашивали отчета в его действиях, или народ будет иметь право осуществлять свою власть над правительством, потому что дело касается народа и народ имеет право избирать своих представителей, которые вправе быть осведомленными обо всех делах и возлагать ответственность на любого?

Тема 13. «Сохранение общественной безопасности».

Будет ли вменено человеку в обязанность самому заботиться о собственной безопасности и охранять все, что |128| ему принадлежит. Или такая охрана должна лежать на правительстве, пребывает ли человек на одном месте или разъезжает, так же как оно должно охранять его и от некоторых стихийных бедствий путем их предотвращения, но не возмещением потерей и убытков и компенсацией.

Тема 14. «Власть в законе».

Могут ли правительства по своему усмотрению предпринимать по отношению к индивиду принудительные действия, т.е. [идти] в обход законных средств. Или власть должна быть сконцентрирована в законе, исключая особые обстоятельства временного порядка.

Тема 15. «Гарантия правосудия».

Должна ли справедливость быть такой, как ее видит правительство, или такой, как считают судьи, руководствующиеся только законом и правом, совесть которых свободна от всякого давления, даже со стороны общественного мнения?

Тема 16. «Охрана религии и морали».

Имеет ли правительство или какой-то юридический орган силу принуждения в вопросах убеждений и совести. Или его обязанность по охране таких общностей, как религия, гражданство, язык, обычаи, общественная мораль, ограничивается проявлением мудрости, включающей сдерживающие начала, но правительство не [95] вмешивается в дела религии, чтобы не осквернить ее святости.

Тема 17. «Регламентирование обязанностей и деятельности согласно закону».

Может ли быть так, что кому-либо из правительства от самого правителя до полицейского дано полное право распоряжаться делами по своему разумению и опыту. Или все обязанности и в их совокупности и в частностях должны быть четко определены законом, нарушать который воспрещалось бы даже в серьезных случаях, исключая моментов большой опасности.

Тема 18. «Как составляются законы». |129|

Может ли быть составление законов вверено самому правителю или небольшой группе специально избранных им для этой цели людей? Или законы составляют избранные народом, полагая, что [они] знают нужды народа, [знают], что [именно] отвечает его особенностям, интересам, причем суждение таких людей будет иметь всеобщую [силу] или неравное дифференцированное значение за счет различия между народами, изменения условий и времени.

Тема 19. «Что такое закон и в чем его сила».

Является ли закон сводом положений, которые вооружают сильного против слабого. Или это положения, перед которыми равны все классы человеческого общества, положения, имеющие огромную авторитетную власть, свободную от влияния таких факторов, как корысть, протежирование, жалость; когда они пользуются уважением высших кругов общества, а их защита гарантируется народом.

Тема 20. «Распределение дел и должностей».

Будет ли распределение ограничено кругом родственников правителя, его рода или его приближенных. Или они распределяются подобно тому, как общие права распространяются на все слои общества хотя бы в порядке очередности, с учетом важности и численности населения, так чтобы члены правительства были как бы образцом народа, народом в миниатюре. Правительство должно иметь способных и подготовленных людей хотя бы путем введения обязательного обучения.

Тема 21. «Разделение властей: политической, религиозной, руководства делом просвещения».

Концентрируются ли два или все три вида власти [96] |130| в одних руках. Или всякая духовная, политическая должность или должность на ниве образования дается тому, кто в совершенстве знает это дело. Причем объединение власти непозволительно во избежание чрезмерной ее концентрации в одних руках.

Тема 22. «Прогресс в области науки и образования».

Сохраняется ли за правительством право оказывать нажим на умы, чтобы не допустить усиления влияния народа. Или оно должно стремиться к распространению знаний, ввести всеобщее начальное обучение пропагандируя его, или в принудительном порядке принять все необходимые меры для распространения начального образования и сделать образование доступным и абсолютно свободным?

Тема 23. «Развитие сельского хозяйства, промышленности и торговли».

Возлагается ли эта задача на народ, лишенный активности. Или правительству вменяется в обязанность действовать здесь энергично, способствуя развитию экономики, как это делают другие нации, особенно конкурирующие и сопредельные, чтобы нация не погибла, нуждаясь в помощи другого народа, и не была бы ослаблена нищетой.

Тема 24. «Забота о благоустройстве».

Остается ли эта забота на правительстве, которое может пренебречь этой стороной дела или, [наоборот, чрезмерно] увлечься ею? Или следует заставить правительство соблюдать умеренность и действовать в соответствии с [размером] общественного богатства, оставив в стороне кичливость не приносящим материальной пользы украшением городов?

Тема 25. «Дело уничтожения деспотизма».

Можно ли ждать уничтожения деспотизма от самого правительства? Или получение свободы, уничтожение деспотизма без какой-либо возможности его восстановления есть дело умных представителей народа и его вождей?

Таковы 25 проблемных тем, каждая из которых требует |131| глубокого и детального изучения в применении к данным специфическим условиям и требованиям [обстановки].

Я назвал их в назидание умным писателям, чтобы побудить благородных углубиться в их последовательное [97] изучение, согласно пословице «в дом входят от двери». Если кратко, в нескольких словах [сформулировать положения], относящиеся к последней теме — я имею в виду тему «Дело уничтожения деспотизма», — то нужно сказать:

1. Нация, которая в совокупности или в своем большинстве не ощущает муки деспотизма, недостойна свободы.

2. С деспотизмом не борются силой, но мягкостью и в определенной последовательности.

3. Прежде чем бороться против деспотизма, надо подготовить, чем его заменить.

Таковы основные принципы, которые должны служить освобождению от деспотизма. Эти принципы отдаляют осуществление чаяний пленников деспотизма и радуют деспотов, так как они на первый взгляд как бы обеспечивают им сохранность их деспотизма. Поэтому мне хочется напомнить деспотам предостережение, которое в свое время им сделал известный Альфиери, сказав: Не возрадуется деспот своей великой силе и принятым предосторожностям. Сколь много есть упорных и могущественных людей, которые были уничтожены маленьким угнетенным человеком. И я говорю: нет такого могучего богатыря, кому бы бог не мог дать возмездия.

Принцип — народ, большая часть которого не чувствует мук от деспотизма, недостоин свободы. Народ, которого привели в состояние унижения и бедности в такой степени, что он превратился в скот или пал ниже скота, не требует свободы. Возможно, он мстит деспоту, но мстит лично ему, не ищет освобождения от |132| деспотизма, и поэтому народ не получает никакой пользы. Одна болезнь сменяется другой, колики — головной болью. Он, может быть, борется с одним деспотом, на что его толкает другой деспот. Если победа на стороне народа, такой его предводитель умывает руки только в водах деспотизма, и народ снова никакой пользы для себя не получает. Хроническая болезнь сменяется обострением. Может стать, что народ случайно добьется свободы, но из этого он не извлечет пользы, потому что такая свобода не преминет превратиться в неопределенный и еще более тяжкий деспотизм; так рецидив болезни тяжелее самого недуга. [98]

Второй принцип заключается в том, что с деспотизм нам нельзя бороться силой, но должно бороться мудростью и последовательно. Единственное действенное средство для уничтожения деспотизма с корнем заключается в прогрессивном развитии сознания и чувств нации. А этого можно достигнуть только через образование и воодушевление людей. Но убеждение общественности, приучение ее к непривычному требует продолжительного времени, потому что народные массы, как бы далеко они ни ушли в умственном развитии, только после долгого раздумья согласятся сменить лихорадку на выздоровление. И, может быть, это простительно, потому что они привыкли ждать от руководителей и агитаторов одно лишь надувательство и обман.

Затем деспотизм поддерживают всякого рода силы, в том числе сила террора, сила войск, особенно когда армия состоит из иностранцев, сила богатства, сила привычки к жестокому обращению, сила духовенства, богачей, иностранных сторонников деспотизма и т.д. Все эти силы превращают деспотизм в меч, которому |133| не противостоит общественная мысль, для которой характерно кипеть год, если закипала в [течение] года, кипеть день, если закипела в течение дня. Поэтому для борьбы с этими ужасными силами нужно противопоставить им то, что вырабатывается твердостью и упорством.

С деспотизмом нежелательно бороться насильственным путем, чтобы во время мятежа не гибло множество людей. Однако деспотизм может стать столь жестоким, что это вызовет естественный взрыв восстания. Если у нации есть люди умные, то им надлежит отойти от восстания, чтобы тогда, когда его волна несколько спадет, свершив свое дело по сокрушению лицемеров, использовать силу мудрости и направить помыслы к учреждению справедливости. Самое лучшее в этом смысле будет учреждено теми, кто не имел связи ни с деспотизмом, ни с восстанием. Народные массы поднимаются против деспота по большей части только при появлении специфических, спонтанно возникающих обстоятельств, которые могут появиться: во-первых, после мучительного кровавого зрелища [смерти], которой деспот подвергает невинного, желавшего отомстить за свою честь. Во-вторых, после войны, в которой деспот потерпел поражение, [99] когда он не может, приписать позор поражения предательству некоторых военачальников. В-третьих, после нанесенного деспотом оскорбления религии, сопровождаемого глумлением, способным вызвать народный гнев. В-четвертых, в результате всеобщих финансовых затруднений, когда денег нет даже у средних слоев. В-пятых, вследствие голода, когда народ не видит явного сочувствия со стороны деспота; в-шестых, в результате актов, провоцирующих бурный гнев, как посягательство на женскую честь, неприкосновенность похоронной процессии на Востоке, посягательство на закон и фамильную честь — на Западе. В-седьмых, вследствие |134| возникновения трудностей, вынуждающих многих женщин требовать помощи. В-восьмых, в связи с проявлением со стороны деспота особого расположения к тому, кого народ считает врагом своего достоинства, и т.п.

Каким бы невеждой деспот ни был, эти скользкие места ему известны. Как бы он ни был заносчив, он предпримет все меры предосторожности. Эти скользкие места известны и пособникам деспота и его министрам. Если среди них оказываются такие, которые желают его гибели, то они устраивают так, чтобы тиран упал на одном из таких скользких мест: они называют тирана причиной бедствия, вместо того чтобы, обманув людей, отвести обвинение от тирана. Поэтому говорят, что премьер-министр деспота, его главнокомандующий или духовный глава более других способны свалить его. И деспот, остерегаясь их, задабривает, а если захочет низвергнуть кого-либо из них, то делает это неожиданно.

Принцип, согласно которому перед тем, как начать борьбу с деспотом, надлежит подготовить, чем его заменить (знание конечной цели хотя бы в общих чертах есть естественное условие всякого начала дела). Но в данном случае общего знания [цели] совершенно недостаточно. Нужно ясно, отчетливо определить требование, отвечающее мнению всего или большинства народа, т.е. свыше трех четвертей, в количественном отношении или большинства той части народа, которая обладает силой мужества. Без этого дело не будет сделано, потому что если цель в чем-то неясна, то в чем-то неполным будет и выступление. Когда же цель вовсе не известна какой-то части людей или расходится с их мнением, то они примыкают к деспоту, и тогда возникает [100] |135| жестокая смута. Если эта часть народа составит даже всего лишь треть, то победа безусловно, будет на стороне деспота. Далее. Неясность цели на начальном этапе неминуемо приведет в конце концов к вспышке разногласий, и дело снова расстроится, обратится в междоусобицу, в гибельный раскол. Поэтому должно ясно и откровенно определить цель, довести ее до сознания народа, добиваться не только того, чтобы люди приняли ее, но и того, чтобы они сами призывали к ее достижению. [Отсутствие этого условия определило] неудачу имама Али и последующих за ним имамов дома пророка. Впрочем, может быть, [их неудача] не была следствием того, что им неизвестно было [сказанное выше], но от трудности сообщения, отсутствия регулярной почтовой связи, печати и т.д.

Словом, необходимо определить форму правления, которой желательно и можно сменить деспотизм. Это нелегкое дело. Над этим мало подумать несколько часов, здесь недостаточно проницательности отдельных людей. Это не легче, чем продумать организацию самой борьбы. Такая интеллектуальная теоретическая подготовка не может ограничиваться высшими слоями, но непременно должна получить всеобщее распространение после того, как народ почувствует муку от деспотизма. Один человек, воодушевленный общим делом, таким, как борьба с деспотизмом, в зависимости от силы аргументации, несомненно, стоит десятков, сотен, а то и тысяч других людей.

Потом, когда в народе поиск основных политических принципов, отвечающих его чаяниям, получит распространение в такой мере, что станет занимать умы |136| всех слоев общества в течение ряда лет (пока этот вопрос окончательно не вызреет в умах, пока в высших классах не появится действительно страстное стремление получить свободу, пока не пожелают свободы низшие классы, пока деспот не почувствует опасности и не станет остерегаться и принимать карательные меры, пока не выпадет или не будет создан удобный момент), — тогда народ будет готов принять принцип самоуправления, тогда перед ним будет выбор. Народ, если захочет, сможет вынудить самого деспота заменить основы деспотизма заранее установленными и утвержденными основами, которых нация требует и в которых видит залог [101] своего успеха. В этом случае деспоту волей-неволей остается только подчиниться. Так завершится путь, и ничто не изменит его. Люди, имеющие разум, пусть подумают. Пусть люди остерегаются божьего гнева.

Умный деятельный человек не может отчаиваться в милосердии аллаха.

Я завершаю следующими словами: аллах возложил на народы ответственность за деяния, ниспосланные им его мудростью, и это правильно. Если народ нехорошо правит своими делами, то аллах подчиняет его другому народу, вроде того как шариатом предусмотрено установление опеки над дефективным или слабоумным, и это мудро. А когда народ достигает зрелости, тогда он возвращает свое могущество, и это справедливо. Таким образом, аллах не делает никакой несправедливости людям, но люди сами к себе несправедливы.

Закончена книга,

хвала аллаху

и его помощи.

Комментарии

69. Коран, 2, 282.

70. Коран, 3, 5.

71. Коран, 2, 4.

72. Коран, 10, 45.

73. Коран, 11, 21.

74. Коран, 2, 189.

75. Коран, 2, 173.

76. Коран, 6, 95.

77. Аль-Иджма (араб.) — единодушие во мнениях духовных руководителей (улемов) по вопросам религии.

78. Абд аль-Малик. Омейядский халиф (685—705).

79. Коран, 10, 25.

(пер. З. И. Левина)
Текст воспроизведен по изданию: Абд ар-Рахман аль-Кавакиби. Природа деспотизма и гибельность порабощения. М. АН СССР. 1964.