АБД АР-РАХМАН АЛЬ-КАВАКИБИ

ПРИРОДА ДЕСПОТИЗМА И ГИБЕЛЬНОСТЬ ПОРАБОЩЕНИЯ

То истины слова, то вопль в долине,

Хоть их уносит ветром ныне,

Быть может, завтра потрясут основы

Во имя аллаха всемилостивого, всемилосердного! |2|

Хвала аллаху, владыке миров! Молитва и мир пророку нашему Мухаммеду, прочим собратьям его по посланничеству и их последователям, указывающим народам путь к ясной истине. Я, вынужденный о многом умалчивать потому, что таково время, прошу уважаемых читателей довольствоваться тем, что здесь будет сказано об авторе. В 1318 ¹ я посетил Египет, во времена высокочтимого Аббаса II, нареченного именем дяди пророка, развернувшего над страной знамя свободы. Я опубликовал в ряде газет статьи, содержащие научное исследование политического характера о природе деспотизма и гибельности порабощения. Они являются результатом собственных штудий, а также содержат и материалы, заимствованные у других. При этом я не имел в виду какого-либо определенного деспота или определенное правительство. Мне хотелось обратить внимание беспечных людей на скрытый источник недуга. Быть может, народы Востока поймут, что они сами виновны в своем недуге и не должны винить ни других, ни судьбу. Быть может, те, в ком еще теплится жизнь, осознают свое [тяжелое] положение, прежде чем умрут. Мои друзья предложили мне собрать воедино эти статьи, чтобы дать их полезному содержанию всеобщее распространение. Я дополнил их и представил в виде этой книги.

Книгу я посвятил гордой, благословенной арабской молодежи, со счастьем которой нация связывает свои чаяния. И не удивительно: ибо нет юности без седины убеленных.

Аллах направляет идущих по верному пути! [6]

|3| ПРЕДИСЛОВИЕ

Не секрет, что политика — широко объемлющая наука. Она делится на множество отраслей и мелких тем; редко встретишь человека, который вполне овладел бы этой наукой, но столь же редко и такого, который бы не касался ее вовсе.

Ученые, занимавшиеся вопросами политики, были у всех цивилизованных народов. В своих работах по историй, этике, литературе, юриспруденции они попутно вели речь и о различных отраслях политики, рассуждали на различные политические темы. У древних, если не считать Римской республики, специальных сочинений по вопросам политики мы не знаем. У некоторых из них есть работы политико-этического характера, как «Калила и Димна» ², «Послания Григория Греческого», и политико-теологические сочинения, как «Нахдж аль-Балага» ³, «Китаб аль-Харадж» ⁴.

В средние века произведения по политическим вопросам оставили только мусульманские ученые. В их сочинениях политика перемежается или с этикой, что мы видим у ар-Рази ⁵, ат-Туси ⁶, аль-Газали ⁷ (прием, которым пользовались персы), или с литературой, как у аль-Маарри ⁸ или аль-Мутанабби ⁹ (арабский прием), или с историей, как у Ибн Халдуна ¹⁰ и Ибн Баттуты ¹¹ (метод, принятый магрибинцами).

|4| Современные европейцы много занимались политикой. Они написали немало очень подробных работ, порою посвящая толстые тома отдельным вопросам. При этом они различали политику всеобщую, внешнюю, внутреннюю, административную, экономическую, правовую и т.д. Каждый вид, в свою очередь, делился на разделы, основные и второстепенные. [7]

Что касается современных жителей Востока, то много специальных и смешанных работ по большинству тем написали турки, например Ахмед Джевдет-паша ¹², Кемаль-бей ¹³, Салман-паша и Хасан Фахми-паша ¹⁴.

Среди арабов же мало таких [имен] и работы их бедны. Настолько нам известно, достойны здесь упоминания только Рифа-бей ¹⁵, Хайр ад-Дин-паша ат-Туниси ¹⁶, Ахмед Фарис ¹⁷, Селим аль-Бустани ¹⁸ и мединский посланец ¹⁹.

Но сейчас нам кажется, что арабские публицисты, судя по газетным и журнальным статьям, стали больше писать по самым различным вопросам. Поэтому я позволю себе напомнить им через арабскую прессу о важнейшей политической теме, которой до сих пор мало кто из них касался. Я приглашаю их выйти на арену состязаний ради служения благородной [цели]: просвещению умов своих собратьев — людей Востока, чтобы обратить их внимание, особенно внимание арабов, на то, чем они пренебрегают.

|5| Арабские публицисты несомненно принесут пользу своими исследованиями, приведением примеров, выявлением причин и анализом сущности того, что есть «болезнь» Востока и в чем исцеление от этой болезни.

Если рассматривать основу политики как науку, определяя ее понятием: «управление общими делами людей в соответствии с разумом», то первым и наиболее важным предметом исследования будет, конечно, вопрос о «деспотизме», который есть не что иное, как распоряжение общими делами людей по своему произволу.

Я полагаю, что всякий рассуждающий об этом предмете должен рассмотреть определения и детали того, что такое деспотизм. Каковы его причины? Каковы симптомы [этой болезни]? Как установить диагноз? Как она протекает? Как предупредить [ее] и как ее излечить? Каждый такой объект изучения требует очень детального рассмотрения, а некоторые и целого большого тома.

Совокупность тем содержит множество вопросов, и поэтому я выделяю из них основные, а именно: какова природа деспотизма? Отчего деспот испытывает сильный страх? Откуда трусость у подданных тирана? Как деспотизм влияет на религию, науку, славу, богатство, нравы, прогресс и воспитание? Кто главный пособник [8] деспота? [Можно] ли терпеть деспотизм? Как избавиться от него? Чем его заменить? Какова его природа?

|6| Но прежде чем углубиться в рассмотрение всех этих вопросов, я подведу итог результатам работы лиц, занимавшихся ими, результатам, одинаковым по смыслу и различным по форме изложения в зависимости от склонностей и взглядов исследователей.

Материалист говорит: болезнь — это грубая сила, лекарство — сопротивление силе. Политик говорит: болезнь — это порабощение людей, лекарство — возвращение свободы. Философ говорит: болезнь — это возможность творить произвол, лекарство — быть в состоянии добиться справедливости. Юрист говорят: болезнь — господство власти над законом, лекарство — признать господство закона над властью. Богослов говорит: болезнь — соучастие с богом в могуществе, лекарство — истинная вера в единого бога. Так утверждают теоретики.

А вот что говорят люди действия. Гордый: болезнь — подставлять шею под ярмо, лекарство — иметь чувство собственного достоинства и в унижении. Неустрашимый: болезнь — ложное возвышение над людьми, лекарство — унижение гордецов. Стойкий: болезнь в том, что существуют руководители без узды, лекарство — заковать их в цепи. Готовый к самопожертвованию: болезнь — любовь к жизни, лекарство — стремление к смерти.

Что же такое деспотизм? Слово «деспотизм» означает, что человек руководствуется собственным мнением там, где надлежит испросить совета.

Под деспотизмом вообще понимается деспотизм правительств, в частности потому, что правительство есть наиболее сильный фактор, превращающий человека в самое несчастное существо, а будучи справедливым — в счастливейшее создание ²⁰.

|7| Власть руководителей некоторых религий, глав семей, цехов характеризуется как деспотическая только метафорически или относительно.

Политики исходят из того, что деспотизм — это произвол, чинимый одним человеком или группой лиц по отношению к правам других людей, без страха наказания.

Этот смысл иногда расширяется. Вместо слова «деспотизм» порою пользуются словами — «порабощение», [9] «насилие», «господство», «диктат», противопоставляя им выражения: «соблюдаемая законность» и «уважение прав», «общие чувства», «хорошая жизнь».

Для определения понятия «деспот» употребляют также слова «диктатор», «абсолютный монарх», «угнетатель», «тиран», в противоположность выражению «деспотическое правительство» — [правительство] «справедливое», «ответственное», «ограниченное», «конституционное».

Вместо слова «порабощенный» употребляются слова «пленник», «презренный», «умаленный», «ведущий растительный образ жизни». Здесь в качестве антонимов служат такие слова, как «авторитетный», «гордый», «свободный», «живущий полной жизнью».

Так определяется деспотизм методом синонимов и антонимов.

Описательным образом деспотизм определяется как качество, присущее абсолютистскому правительству, которое безбоязненно вершит дела подданных по |8| собственному усмотрению, не опасаясь, что придет час заслуженной расплаты и наказания.

Деспотизм возникает или в случае, если правительство не ограничено обязательством действовать согласно какому-то законодательству, в соответствии с тем или иным образцом, или согласно воле народа, — таковы правительства неограниченные, или если правительство, будучи ограничено чем-то, может произвольно сделать силу ограничений недейственной, — в таком положении находится большинство правительств, называющихся ограниченными.

Формы деспотических правительств многочисленны. И здесь не место детально их рассматривать. Достаточно будет указать на то, что характерные черты деспотизма присущи не только правлению абсолютного монарха, воссевшего на трон в результате узурпации власти или в силу права престолонаследия. Они характерны также для правления ограниченного монарха как наследственного, так и избранного, если он никому не обязан отчетом, и для правительства, состоящего из группы лиц, пусть избранных, так как коллективность мнения [сама по себе] еще не устраняет деспотизма. Она, вероятно, некоторым образом изменяет формы деспотизма, но, быть может, делает его еще более властным, еще [10] более вредным, нежели деспотизм единоличного правления. Сюда же относится и конституционное правительство, где законодательная ,и исполнительная власти разделены: такой порядок не устранит и не смягчит деспотизма до тех пор, пока люди, исполняющие законы, не будут нести ответственности перед теми, кто их составляет, а последние — перед нацией, которая может осуществлять контроль и требовать отчета.

|9| Таким образом, из вышеизложенного следует, что таи одно правительство не выходит за рамки характеристики деспотического, если оно не находится под строгим контролем, если оно не. обязано отчитываться без всякой надежды на снисхождение. Именно так было в начальную эпоху ислама, когда было выдвинуто обвинение против Османа ибн Аффана ²¹, да ниспошлет бог ему свое благословение, так было во Французской республике и в наши дни — в деле с орденами ²², в панамской афере ²³, в деле Дрейфуса ²⁴.

Установлено, что справедливое правительство (вследствие инертности нации или при невнимательном отношении ее к действиям правительства), как бы то ни было, обеспечивает ответственность и наказание только прибегая к деспотизму; а уж когда оно утвердится в деспотизме, то не расстается с ним. Здесь правительству помогают две грозные силы: невежество народа и регулярная армия. В истории цивилизованного мира не было ни одного ответственного правительства, которое просуществовало бы более полутора веков.

Исключение составляет только нынешнее английское правительство. Причина кроется в бдительности англичан, которым не вскружила голову победа и которых не подавило поражение. Королева Виктория, если бы ей сейчас удалось сделать это, непременно установила бы деспотический режим даже на тот десяток дней, что ей осталось прожить. Но увы! Едва ли она может взять в свои руки цвет своего народа и тем получить контроль (над армией!

Редко становится деспотическим правительство |10| кочевников. Все подвластное правительству население или его большая часть живет в пустыне. Как только правительство затрагивает их свободу, [начинает] притеснять их и кочевники не могут добиться справедливости, они легко снимаются с места и рассеиваются. [11]

Ближайшим примером может служить население Аравии. Едва ли оно знает деспотизм еще со времен, предшествующих царям сабейцев, химьяритов и гассанидов, до наших, дней, кроме коротких периодов.

Философы, особенно современные, красноречиво характеризуют деспотизм, рассуждают об излечении этой болезни, рисуют страдания человека, будто говорят ему. «Смотри, вот он — твой враг, и подумай, что ты должен делать». Они говорят: «Деспот произвольно правит делами людей — не по их желанию. Он судит их своей волей, не по их законам. Он знает, что он узурпатор, преступающий закон, что он каблуком своего сапога зажимает рот миллионам людей, не позволяя им говорить о праве, добиваться осуществления своих требований». «Деспот — враг права, враг свободы: он их убийца. Право — отец рода человеческого, свобода — мать, простые люди — спящие дети, ничего не ведающие сироты; ученые — их братья-наставники. Если они разбудят людей, те проснутся; позовут их — те откликнутся».

«Деспот преступает предел, потому что он не видит преграды. Если бы тиран, взглянув на угнетенного, |11| увидел в его руках меч, он бы не решился чинить несправедливость, ибо, как говорят, «подготовка к войне ее предотвращает».

«Деспот — человек, от природы склонный к добру и злу. Его подданные должны быть готовы знать, что есть добро и зло. Они должны быть готовы сказать: не хотим зла. Они должны быть готовы последовать за словом, за которым [даже] нет дела, потому что, хотя и самое действенное слово — только простое колебание воздуха, сама абстрактная готовность к действию уже есть действие, избавляющее от зла деспотизма».

«Угнетенный — человек, а человек, это больше, нежели овца или собака.

Деспот же хочет, чтобы его подданные были послушными, как отара овец, покорными и заискивающими, как собаки. Но подданные должны быть, как кони: служить, коли служат, вставать на дыбы, когда их бьют, и знать свое положение созданы ли они слугами деспота или они сами создали его, чтобы он служил им, а он заставил их работать на себя?».

Подданные, имеющие разум, сдерживают дикость деспотизма поводьями и не щадят жизни, чтобы [12] удержать их в руках и избежать ударов деспотизма: если деспотизм, [как конь], вскидывает голову, они удерживают ее поводьями, встает на дыбы — привязывают. Всего этого вполне достаточно, чтобы составить общее представление о том, что такое деспотизм вообще.

ДЕСПОТИЗМ И РЕЛИГИЯ

|12| В предисловии уже было дано некоторое разъяснение понятия деспотизма. Но нельзя полностью понять природу деспотизма без рассуждений о перечисленных мною темах, в том числе о влиянии деспотизма на религию. Все эти темы я буду трактовать кратко, в общих чертах и на манер [обращенной к читателю] речи.

Мнения большинства европейских публицистов сходятся в том, что политический деспотизм порожден деспотизмом религиозным, а если и не порожден, считают немногие, то обе формы несомненно близки, как братья-близнецы, как два мощных ствола дерева, имеющих общий корень, связаны необходимостью сотрудничать друг с другом с целью подчинения человека. Их сходство проявляется в том, что один господствует в духовном мире, другой — в материальном. И те и другие одинаково нравы в своих суждениях, если исходить из древних мифов, исторической части Торы и евангельских посланий. Однако и те и другие абсолютно ошибаются в [понимании] истинной сущности назидательных разделов этих произведений. Они ошибаются и в том, что Коран якобы принес с собой некую форму деспотизма, поддерживающего политический деспотизм или находящего в нем поддержку. Может быть, эта ошибка была бы |13| простительной, если бы они сказали: мы не понимаем тонкостей Корана, скрытых от нас символами и красноречием; свои суждения мы выводим из посылок, которые дает нам жизнь нынешних мусульман, чьи деспоты используют религию [в своих целях].

Эти публицисты утверждают, что религиозные учения, святые книги призывают человечество убояться огромной, ужасной, непознаваемой разумом силы, которая [14] грозит человеку всеми бедами в этой жизни, долгими или вечным и муками после смерти. У человека трясутся поджилки. Страх перед такой угрозой лишает человека сил, смущает ум, отдавая его во власть химерам и страху. Но далее религиозные учения открывают человеку путь избавления от этого страха. Однако у дверей стоят привратники, тоже люди: раввины, священники, шейхи. Входная пошлина — кроткое благоговение перед ними, т.е. подушный налог уважения этим привратникам с унижением исповеди, с платой за отпущение грехов или содержанием от казны. Среди [привратников] есть такие, которые не допустят душу предстать перед своим господом, пока не получат транзитную пошлину от сходящего в могилу и выкупа за исповедь.

Говорят, что политические деспоты строят свои деспотизм примерно на той же основе: устрашают людей своим высоким положением и высокомерием. |14| Устрашением, силой и грабежом они подчиняют подданных, заставляют работать на себя так, будто люди созданы скотом, чей удел в жизни только сохранение рода.

Публицисты [этого толка] полагают, что сходство в структуре и в результатах действий между духовным и политическим деспотизмом привело к тому, что, например, во Франции, за пределами Парижа, они совместно делают одно дело, как пара рук; в России их функции перемешались: обе формы стали словно карандаш и бумага, которыми пользуются, чтобы записывать беды, постигающие людей. Публицисты констатируют, что сходство между этими силами приводит к тому, что в умах простого народа, огромного большинства людей, все смешалось: божество, которому они поклоняются, и тиран, который властвует над ними. Люди запутались из-за такого сходства: в их глазах и тот и другой достойны возвеличивания, оба никому не отдают отчета в своих действиях, оба недоступны. А поэтому люди не считают себя вправе контролировать тирана.

Другими словами, простой народ видит, что божество и тиран во многом имеют общее между собой, общие эпитеты, общие черты. Не дело народа устанавливать разницу между понятиями «всемогущая сила» и «абсолютный правитель», «не спрашиваемый в деяниях его» и «не несущий ответственности», «дарующий блага» и «благодетель», «славны дела его» и [15] «высокопоставленный, славный благодаря своему положению». Поэтому простой народ оказывает тиранам почести, как богу. Такое положение у древних или первобытных народов облегчало некоторым тиранам возможность |15| претендовать на различные степени обожествления в зависимости от интеллектуального уровня их подданных. Поэтому говорят, что нет такого политического тирана, который не принимал бы какие-то черты святости, позволяющие ему разделить власть с богом или занять положение, дающее возможность контакта с богом. И он уж обязательно избирает приспешников из среды духовных деспотов, чтобы те помогали ему угнетать других людей во имя божье. Объясняя это, говорят, что действия политических деспотов, например сыновей Давида и Константина ²⁵, способствовавших распространению религии среди своих подданных, поддержка веры Филиппом II Испанским ²⁶ и Генрихом VIII Английским ²⁷, создавшими даже суды инквизиции, поддержка религии такими деспотами, как Хаким Фатимидский ²⁸ и персидские государи, ревностные поборники суфизма, строившие странноприимные дома, — все это делалось только для того, чтобы использовать религию и духовенство для угнетения несчастных людей.

Высказывают суждения о близком родстве политического деспотизма с духовным, столь близком, что при появлении одного вида деспотизма неизбежно возникает и другой, при исчезновении одного исчезает и его спутник, при ослаблении, т.е. облегчении, одного вида, облегчается и другой. Свидетельств этому великое множество мы находим повсюду и но все времена. Все они доказывают, что влияние религии более значительно, чем влияние политики. В качестве примера приводят саксов. Протестантская реформация повлияла на проведение политических реформ в большей мере, нежели политическая свобода повлияла на реформы у католиков.

Итак, все исследователи в области политики |16| считают, что политика и религия идут в ногу и помогают друг другу. Они полагают, что реформа религии легче осуществима и есть вернейший и самый близкий путь к реформе политической.

Они считают, что первыми проложили этот путь греческие философы, которые прибегли к хитрости, чтобы заставить своих царей-деспотов согласиться на участие [16] других людей в проведении политики. [Прежде всего] они возродили веру в [допустимость] соучастия в божественности, которую заимствовали у ассирийцев. Философы примешали к ней египетские мифы, утверждая, что соблюдение справедливости входит в компетенцию одного бога, войны — другого, реки подчинены третьему, дожди — четвертому и т.д. Они наделили бога богов правом наблюдать за богами и выступать арбитром в случае разногласий между ними.

А когда такая вера утвердилась в сознании людей, очарованных прелестными речами, тогда для философов облегчилась задача заставить людей, чтобы они потребовали от своих тиранов отступиться от своего обособленного положения и править на земле, как правят на небесах. Цари против желания должны были подчиниться. Это великое средство позволило Греции учредить в конце концов Афинскую республику и Спарту. Так же действовали и римляне. Это остается до сих пор древним образцом основ разделения властей во всех |17| монархических и республиканских правительствах. Такой метод — метод придания соучастников божественной власти, ложный по самой своей сущности, впоследствии привел к чрезвычайно вредным результатам. Он широко раскрыл двери перед шарлатанами из различных общественных слоев, которые стали претендовать на божественные прерогативы — святость, право распоряжаться духовным миром людей, хотя прежде на это решались только отдельные тираны. А так как растление такого рода со многих точек зрения отвечает человеческой натуре — об этом здесь говорить не место, — то оно получило повсеместное распространение, мобилизовало несметные полчища, стоящие на службе деспота.

Тора принесла активность и порядок. Она уничтожила кредо многобожия, придания соучастников божественной власти среди колен израилевых, заменив, например, все божьи имена именами ангелов. Единобожие пришлось не по душе некоторым царям сынов израилевых, и они привели его в негодность. Затем появилось Евангелие. Оно принесло спокойствие и кротость и тоже проповедовало закон единобожия. Но первые проповедники Евангелия не смогли внушить тогдашним отсталым пародам, пришедшим к христианству раньше, чем более развитые, что отцовство и сыновство есть две [17] символические формы, которыми выражается смысл, воспринимаемый человеческим разумом только в виде допущения, как в исламе вопрос о предопределении. Эти народы восприняли эту догму в смысле «истинный отец» в силу давнего убеждения, что некоторые их тираны — дети бога, и поэтому им было трудно признать за Иисусом качество, ставящее его ниже этих царей.

Скоро христианство обрядилось в другое одеяние, |18| как это бывало и с предшествовавшими ему религиями. К [Евангелию] добавились послания Павла и т.д. Христианство так возвысило священнослужителей, что это вылилось в веру в наместника бога на земле, в непогрешимость и силу кодификации. Позже все это по большей части отвергалось протестантами, т.е. теми, кто в своих суждениях обращался к евангелической основе.

Потом пришел ислам, исполненный мудрости и решимости. Ислам полностью разрушил многобожие, закрепил основы политической свободы, стоящей между демократией и аристократией. Ислам учредил единобожие — таухид и вызвал ж жизни правление, каким было правление праведных халифов, подобного которому люди не знали доселе. Такого правления позже не было и у мусульман, кроме разве правления Омара ибн Абд аль-Азиза ²⁹, Аль-Мухтади Аббасидского ³⁰ и Hyp ад-Дина ³¹.

Праведные халифы понимали смысл Корана и действовали в соответствии с ним. Коран они приняли за основу и создали правление, которое установило равенство: равенство в благах и тяготах жизни даже между ними, халифами, и нищими; они пробудили чувство братства среди мусульман, чувство связи между ними в общественной корпорации, создали такие условия жизни коллектива, подобные которым едва ли можно найти даже среди родных братьев, живущих на содержании одного отца, под опекой одной матери.

Коран полон учений, несущих гибель деспотизму, |19| воскрешающих справедливость и равенство даже в притчах, имеющихся в нем. Возьмем, к примеру, слова Балкис, царицы Савской, которая, обращаясь к аристократам, сказала: «О знать, дайте мне решение в моем деле; я не могу решить дело, пока вы не будете при мне». И они отвечали: «Мы обладаем силой и обладаем великой мощью, а власть у тебя. Смотри же, что ты [18] прикажешь». Тогда сказала Валкие: «Цари, когда входят в селение, губят его и делают славных из его жителей униженными — и так они поступают» ³².

Эта притча учит о том, что царям надлежит просить совета у вельмож, т.е. у аристократической части своих подданных, что цари должны решать дела не раньше, чем узнав их мнение; она учит, что у подданных должны сохраняться сила и неустрашимость, что царям положено действовать, а подданным — почитать царей в меру их дел по отношению к ним, и показывает [негативно], что такое царь-деспот и как он достоин упрека и порицания.

Того же порядка притча о Моисее и фараоне: «Сказала знать из народа Фир’ауна: «Поистине это — сведущий колдун, который хочет изгнать вас из вашей земли». — «Что же вы посоветуете?» (Так вельможи стали спрашивать мнение друг друга). Они сказали: «Отсрочь ему и его брату и пошли по городам сборщиков, чтобы они привели к тебе всякого сведущего колдуна»» ³³. Далее в Коране говорится о их разговоре: «И обсуждали они |20| между собой свое дело (т.е. они разошлись во мнениях) и втайне совещались» ³⁴ (т.е. их переговоры превратились в спор, и они продолжали их за закрытыми дверями, как это происходит до сих пор в парламентах). Поэтому обвинять мусульманство в деспотизме нет основания, особенно если участь такие совершенно ясные стихи Корана: «...Советуйся с ними о деле» ³⁵, а также: «Они совещаются о делах между собой» и далее: «О вы, которые уверовали! Повинуйтесь Аллаху и повинуйтесь посланнику и обладателям власти среди вас» ³⁶, т.е. тем из вас, кто правит делами. Под ними, о чем согласны большинство истолкователей Корана, подразумеваются улемы и руководители.

Такое толкование подтверждается словами пророка: «...И последовали они за повелением Фир’ауна» ³⁷, и хадисом: «Повелитель мой из ангелов — Гавриил», т.е. Гавриил — мой советчик.

Отсюда следует, что мусульманство основано на принципах демократического управления, т.е. всенародности, и совещательной аристократии, т.е. совета нотаблей. Миновал век пророка. Прошли годы правления праведных халифов. Они руководствовались этими принципами в их наиболее совершенной и полной форме. В [19] мусульманстве абсолютно отсутствует влияние религии в вопросах, не имеющих отношения к соблюдению веры. Это — свободная, мягкая, чистая религия, разбивающая всякие оковы, уничтожающая всякие отличия между людьми и деспотизм. Это религия, которую невежды, бежавшие мудрости Корана и похоронившие ее в могилах презрения, подвергали гонениям. Это религия, |21| которая потеряла своих сторонников, своих праведников, своих избранных философов. На нее обрушились деспоты. Они стали пользоваться ею как средством для того, чтобы вызвать разногласия, разбить народ на секты; они превратили ее в орудие осуществления своих прихотей; они погубили и веру и верующих, выхолостив веру, сделав ее более строгой, внеся в нее путаницу, а также то, чего в ней вовсе нет, точно так, как поступали богословы других религий. Они превратили ее в такую религию, заповедей которой не в состоянии выполнить ни один из тех, кто считает за долг выполнять все, что, по утверждению тиранов, составляет религию; ни один человек не в силах выполнить налагаемых ею обязанностей, требований ее морали, требований, содержащихся во всех образовавшихся на лей наслоениях, которые перепутались между собой, и в глазах простого народа, и в глазах осведомленных людей.

Это создало такое положение, что люди стали упрекать сами себя, стали верить, что они небрежно выполняют заповеди веры, что нет никакого спасения, нет выхода, нет возможности дать [богу] отчет в своих действиях.

Такое состояние унижает достоинство человека, глушит его голос; он не осмеливается свершать благие дела и запрещать дурное, что предписывают вероустав, порядок и справедливость.

Такое пренебрежение к [вопросам] контроля и власти, порицания и требования открыло большой простор для деспотизма и произвола князей ислама. В этом проявилась мудрость хадиса «Гибель догматиков», т.е. ревнителей веры; о том же говорит хадис: «Делайте доброе дело, запрещайте дурное, или да использует аллах против вас злых из вашей среды и воздадут они вам страшными муками». Аллах — вдохновитель на разумное. |22| Некто собрал воедино все, что мусульмане заимствовали у других и что чуждо их вере. [20]

Они заимствовали институт папского престола с папской нунциатурой, с благоговением перед великими мира сего, благоговением, доходящим до поклонения, слепого подчинения старшим по положению; они переняли иерархию, подобную иерархии патриархов, кардиналов, мучеников, епископов в каждой стране; подражали святым с их чудесами, подражали миссионерам-проповедникам с их долготерпением, монашеским орденами главам этих орденов; монастырям с их неистовым рвением, монашеству с его показной бедностью и ритуалом, аскетизму; в подражание же духовенство было разбито на ранги, которым соответствуют особые одеяния и знаки отличия; они подражали церковным церемониям и церковному убранству, храмовым праздникам; заимствовали, ритмичные покачивания, рецитацию и ее основы, обыкновение, возводить часовни на могилах, посещать и почитать могилы, возжигать светильники на них, смирение перед ними, упование надежд на обитателей могил. Испрошение благословения через такие предметы, как кубок, алтарь и клобук, они переняли от почитания церковной утвари и святости посоха; возложение руки на грудь при упоминании имени достойных — от возлагания руки на грудь при крестном знамении; они считали, что действительность определена могуществом святых; единство мира идет от пантеизма; институт халифата — от рукоположения в сан; ритуальное питье — от причастия; празднование дня рождения пророка заимствовано от празднования рождества Христова; торжества этого празднества — от христианских празднеств; поднятие знамен — от поднятия креста; подвешивание дощечек с именами и начертанным на них обращением к аллаху — от икон и статуй; самозабвенное поклонение |23| аллаху — от привычки поклоняться идолам; они запретили вникать в тексты Корана и сунны, как католические священнослужители запретили толковать Евангелие, как запрещено евреям ссылаться на Тору и предписывается придерживаться Талмуда. От огнепоклонников они взяли учение о познании сокровенного по [расположению светил] на небесах, научились опасаться [дурного] расположения звезд и различать по их положению плохие и добрые предзнаменования. От них заимствовали и почитание огня и очага. Из мифов и традиций израильтян они сфабриковали [21] какие-то формы умилостивления бога и теорий, названные ими внушенным знанием.

Тот, кто внимательно приглядится ко всем этим заимствованиям, может заметить, что большая часть их порождает деспотизм и служит целями порабощения, а таким образом, разлагает религию и приносит несчастье человеку. На все воля аллаха!

Говоря о реформаторах христианства, указывают, что даже все то, что позднейшие из них считают религиозными обрядами, и сама догма троицы, не имеют ничего общего с тем, что принесено самим Иисусом, но это — наслоения, добавления, которые в значительной степени являются подражанием; оригинального в них мало. Ученые-археологи в папирусах и на плитах, обнаруженных в древних египетских гробницах, нашли источники многих заимствований. Они обнаружили, что |24| наслоения в Талмуде и папская ересь уходят корнями к мифам, древним преданиям и ассирийским таблицам. Приводя сравнения и уточнения, они нашли, что большинство легенд, добавленных к основам ближневосточных религий, заимствовано из положений, которые приписываются дальневосточным философам.

Итак, нововведения, вносящие путаницу в вероустав, его искажающие, едва ли не все возникают одно из другого и имеют одну цель — установление деспотизма.

Тщательный исследователь истории ислама обнаружит ужасные дела первых деспотов-халифов, царей и лицемерных улемов, стремившихся погасить свет знаний. Они долго пытались погасить божий свет. Но аллах пожелал сохранить его. Он сохранил для мусульман свою книгу — солнце знаний и кладезь мудрости — от всяких попыток ее извратить. И в этом одно из чудес аллаха, ибо сказано: «Ведь Мы — Мы ниспослали напоминание, и ведь Мы его охраняем» ³⁸. Лицемеры смогли только дать [свое] толкование книги, и это тоже чудо аллаха, так как он известил об этом:

«Те же, в сердцах которых уклонение, — они следуют за тем, что в нем сходно, домогаясь смятения и домогаясь толкования этого» ³⁹. Я покажу читателям в качестве примера, что сделал деспотизм с наукой и исламом, запретив ученым-философам давать разъяснение по двум суждениям Корана — о чудесах и нравах. Эти |25| ученые боялись вступить в противоречие с [22] предшественниками, знания которых были ограниченны, ибо [иначе] их обвиняли в неверии и убивали. Например, вопрос о непревзойденности Корана — важнейший вопрос веры. Они не могли путем исследования раскрыть его сущность и ограничивались заявлениями предшественников о непревзойденности Корана в красноречиях, в стилистике, в содержащемся в нем пророчестве о том, что римляне после поражения одержат победу.

Но если бы ученым дали свободу исследования, свободу мнений, право писать то, что они пожелают, каким пользовались комментаторы и люди, сеющие зло суеверия, то в тысячах стихов Корана они обнаружили бы тысячи знамений, вещающих о его непревзойденности. Каждый день они встречали бы не преходящие с ходом столетий и превратностью судьбы знамения, достоверно свидетельствующие о непревзойденности Корана, как сказано: «...И нет зерна во мраке земли, нет свежего или сухого, чего не было бы в книге ясной» ⁴⁰ — свидетельство глаз не есть простое допущение и вера.

Так, например, наука за последние столетия обнаружила ряд [новых] истин и свойств. Эти открытия приписываются европейским и американским ученым. Но тщательный исследователь Корана найдет в этой книге, появившейся почти тринадцать столетий назад, прямые или косвенные указания на большинство таких открытий. Они до сих пор оставались под покровом тайны только для того, чтобы являть чудо Корана, свидетельствовать, что он есть слово господа — никто как господь ведает сокровенное. Так, ученые открыли, что мировая материя состоит из эфира. Читая в Коране о начале бытия, находим: «Потом утвердился он к небесам — а они были дымом» ⁴¹.

Ученые открыли, что все в мире находится в вечном |26| и непрерывном движении. Читаем в Коране: «И знамением для вас — земля мертвая; Мы оживили ее...» ⁴². Но далее: «...Все течет до определенного предела» ⁴³.

Ученые установили, что Земля [движется] самостоятельно в Солнечной системе, в Коране мы находим указание на это: «...Небеса и земля были соединены, а Мы их разделили...» ⁴⁴.

Ученые доказали, что Луна представляет собою оторвавшуюся часть Земли. В Коране сказано: «Разве они не видели, что Мы приходим к земле и укорачиваем [23] ее по краям?» ⁴⁵. «Приблизился час, и раскололся месяц» ⁴⁶.

Установлено, что земля состоит из семи слоев, и в Коране находим: «...создал семь небес рядами» ⁴⁷.

Ученые пришли к заключению, что если бы не горы, то земля дрожала бы при вращении. В Коране сказано: «И бросил Он на землю прочно стоящие, чтобы она не колебалась с вами...» ⁴⁸.

Они обнаружили, что не только изменения химического состава веществ, но и качественные изменения происходят в зависимости от количественных соотношений. Коран утверждает: «Ведь всякая вещь у Него по мере» ⁴⁹.

Ученые установили, что в неорганических веществах есть [своя] жизнь, определяемая наличием выкристаллизовавшейся жидкости. Коран говорит: «...и сделали из воды всякую вещь живую» ⁵⁰.

Они установили, что органический мир, в том числе и человек, развился из неорганического вещества. Читаем в Коране: «Он — тот, кто сотворил вас из глины» ⁵¹.

Они открыли закон перекрестного опыления |27| растений, В Коране: «...И вывели Мы благодаря ей пары разных растений» ⁵², а также: «...Она приходит в движение и разбухает и выращивает всякие прекрасные пары» ⁵³. И далее: «...Из всяких плодов устроил там пары по двое» ⁵⁴.

Ученые обнаружили возможность удержать тень, т.е. изобрели фотографию, но уже в Коране говорится: «Разве ты не видишь твоего Господа, как Он протянул тень? А если бы Он пожелал, то сделал бы ее покойной. Затем Мы сделали солнце ее указателем» ⁵⁵.

Они овладели искусством приводить в движение корабли и экипажи при помощи пара и электричества. Но в Коране после упоминания о скоте и парусниках сказано: «И Мы создали для них из подобного ему то, на чем они ездят» ⁵⁶.

Они открыли микробы и обнаружили их роль в возникновении оспы и других болезней. Но уже в Коране оказано: «И послал Он на них птиц стаями» ⁵⁷, т.е. непрерывно и массой; «Бросали они в них камни из обожженной глины» ⁵⁸, т.е. сухой болотной глиной. Многие другие стихи также предопределяют некоторые открытия из области астрономии и законов природы. В свете [24] вышеизложенного необходимо следует, что тайна многих стихов Корана обнаружится в свое время, постоянно обновляя чудо Корана, покуда существует мир.

ДЕСПОТИЗМ И НАУКА

|28| Как похож деспот своим отношением к подданным на вероломного могущественного опекуна богатых сирот, который распоряжается по своей прихоти и сиротским имуществом, и душами сирот, пока они еще несовершеннолетние. Как не в интересах опекуна достижение сиротами совершеннолетия, так и тиран не заинтересован, чтобы его подданные просветились лучами науки. Деспоту известно, что ни порабощение, ни насилие невозможны, если подданные не останутся глупцами, томящимися во мраке невежества, бредущими в бездорожной пустыне. Если бы деспот был летающей тварью, то он был бы летучей мышью, которая охотится за насекомыми — простыми людьми — во тьме-невежестве; а если бы был диким зверем, то [был бы] шакалом, хватающим под сенью ночи домашнюю птицу.

Знание — искра божьего света; бог создал свет открывающим, вразумляющим, порождающим тепло и силу. Знание он создал подобным свету, делающим очевидным добро, разоблачающим зло, порождающим в душах пыл, в головах — смелость мысли.

Деспот не боится науки о языке, исправляющей речь, если за речью нет мудрости воодушевления, которое заставляет сворачивать знамена, или волшебства риторики, парализующей действия войск. Потому что он знает, что время скупо, и матери не часто рождают таких, как аль-Кумейт ⁵⁹ и Хасан или Монтескье и Шиллер.

|29| Не пугают тирана и богословские науки, касающиеся вопросов загробной жизни, потому что, по его убеждению, глупости они не уничтожают и бельма затмения не снимают. Ими развлекаются только фанатики в науке. И если некоторые из них проявляют талант и приобретают известность в народе, то это не мешает деспотам использовать их для своих целей, заткнув им, например, рот крохами со стола деспотизма.

Да, у деспота поджилки трясутся, но [только] от [25] страха перед наукой, связанной с реальной жизнью, как, например, теоретическое мышление, рационалистическая философия, наука о правах народов, гражданская политика, детальное изучение истории, ораторское искусство и другие науки, рассеивающие тучи, которые скрывают солнце, воспламеняющее головы.

Вообще говорят, что деспот боится лишь таких знаний, которые расширяют умственный кругозор, позволяют человеку понять, что такое человек, каковы его права, обманут ли он, как требовать, как добиться и как сохранить [эти права]. Тиран — поклонник вероломства, а ученые — его враги. Деспот — вор и обманщик, а ученые предостерегают и [призывают] людей к бдительности. Делам и интересам деспота могут противостоять только ученые.

Как ненавидит деспот результаты, к которым приводит наука, так ненавидит и саму науку, потому что власть науки сильнее могущества любого султана. Деспот всякий раз чувствует себя жалким в присутствии человека, знающего больше, чем он, деспот. Поэтому он не |30| терпит присутствия талантливого ученого, и, если вынужден прибегать к [услугам] врача или архитектора, он избирает робкого льстеца. На этом Ибн Халдун построил изречение: «триумф льстецов». Это — в характере высокомерных, на этом зиждется их восхваление всякого бесталанного невежды, от которого они не ждут ни добра, ни зла.

Из сказанного выше следует, что между деспотизмом и наукой идет непрекращающаяся война, они постоянно преследуют друг друга.

Ученые стремятся к распространению знаний, в то время как деспот хочет погасить их свет. Обе стороны борются за простой народ. А что есть простой народ? Простой народ, массы — это люди, которые, если не знают — боятся, если боятся — покоряются. Это люди, которые, если знают — говорят, а сказав — действуют.

Простые люди — пища для деспота и его сила; он властвует над ними и с их помощью притесняет других. Он держит их в плану, а они прославляют его могущество, он грабит их, а они благословляют его за то, что он сохранил им жизнь. Он унижает их, они превозносят его величие; он натравливает их друг на друга, а они гордятся его политикой. И если деспот расточил их [26] имущество, они говорят — он щедр; убил, не подвергнув пытке, — они считают его милостивым; гонит их в смертельную опасность, а они подчиняются ему, страшась наказания; и если упрекают некоторые из них, отвергающие [деспотизм], то люди сражаются с отвергающими, словно с тиранами.

Словом, простой народ своими руками режет себя от |31| страха, происходящего от невежества. Будет уничтожено невежество — исчезнет страх, положение изменится: деспот вопреки своей природе превратится в верного исполнителя [воли народа], который боится, что ему придется давать отчет, справедливого руководителя, опасающегося возмездия, и нежного отца, наслаждающегося плодами взаимной любви.

Тогда народ будет процветать и жить в довольстве, в благоденствии, славе и счастье. Счастье руководителя при этом будет предельным, тогда как во времена деспотизма он был несчастнейшим из людей. Его постоянно окружали враги; на него смотрели с ненавистью, и он ни на миг не был спокоен за свою жизнь.

Страх деспота перед местью его подданных несомненно сильнее их страха перед его могуществом, потому что его страх происходит от знания, а их страх — от невежества. Он боится справедливого отмщения, их страх порожден предположением своей слабости; он боится потерять и жизнь и власть, они — кусок хлеба, родину, вместо которой когда-нибудь полюбят другую.

Всякий раз, когда деспот усиливает гнет и жестокость, растет его страх перед подданными, перед свитой, даже перед собственными мыслями. Потому-то нередко жизнь слабовольных деспотов завершается помешательством.

У внимательных историков стало правилом при сравнении деспотов, скажем, таких, как Нерон и Тимур, ограничиваться сравнением степени того, насколько они боялись своих подданных, а желая отдать предпочтение кому-либо из справедливых тиранов, как |32| Ануширван и Салах ад-Дин ⁶⁰, сравнивают степень их чувства безопасности среди подвластных им народов. И так как большая часть древних верований исходит из понятия добра и зла — как свет и тьма, Солнце и Сатурн, разум и дьявол, то некоторые народы древности худшим злом для человека считали невежество, а самым тяжелым [27] последствием невежества — страх. Страху возводились храмы. Люди поклонялись ему во избежание худого.

Один из публицистов говорил: я полагаю, что дворец тирана во все времена был храмом страха, а государь-тиран — предметом поклонения. Его пособники были жрецами, канцелярия — священным жертвенником, перо — жертвенным ножом, славословие возвеличения — молитвами, люди — пленниками, которых приносят в жертву.

Мыслители, изучающие жизнь человеческого общества, отмечают, что лучшим показателем для характеристики политического состояния той или иной нации служит степень [высокомерия] государя, пышность дворцов, великолепие празднеств и церемониал торжественных приемов при дворе.

Говорят, что на то, сколь глубоко [погрязла] нация в деспотизме или как далеко [ушла] она по пути свободы, указывает состав лексики языка нации: богата ли она выражениями прославления и подчинения, как, например, в персидском языке, или бедна, как лексика арабского.

Итак, деспотизм и наука — две антагонистические, борющиеся друг против друга силы. Каждое деспотическое правление устремляет свои усилия на то, чтобы погасить свет знаний и погрузить подданных во тьму невежества. В то же время некоторые ученые, взросшие |33| в ущельях, среди скал деспотизма, стараются просветить человеческие умы. Но чаще всего слуги деспотизма изгоняют людей науки, преследуют их. Счастлив тот из них, кому удалось покинуть родину. Потому-то великие пророки, большинство видных ученых и талантливых писателей оставляли родину и умирали на чужбине.

По словам исследователей, для западных тиранов нет ничего страшнее, чем познание людьми истины: свобода дороже жизни. Они боятся, как бы люди не узнали, что такое человеческая личность, в чем ее достоинство и сила; что такое честь и каково ее величие, каковы их права и каких сберечь, что такое гнет и как уничтожить его, что такое гуманность и в чем она выражается, что такое сострадание и в чем его прелесть.

Что касается восточных деспотов и их Страха перед наукой, то пустое их сердце трепещет перед [28] могуществом науки. Их тело что порох, знания — огонь. Да, они боятся знаний; они боятся даже познания людьми смысла выражения: «Нет бога кроме аллаха». [Они] понимают, почему произнесение этих слов лучше всяких молитв, почему на них зиждется ислам. И не только ислам. На этом стоят все религии. Смысл этого |34| выражения в том, что люди должны поклоняться только аллаху, только всевышнему творцу. Смысл поклонения — смирение и покорность; смысл [символа веры] «Нет бога кроме аллаха...» — в смирении и покорности одному только аллаху, ибо никто другой и ничто недостойны поклонения и подчинения. При такой постановке вопроса, может ли устраивать деспотов, чтобы их рабы знали эту [истину] и действовали в соответствии с этим знанием? Конечно нет, и еще раз нет!

Знание такого рода не устраивает даже мелких деспотов — могущественных и тупых служителей культа, невежественных родителей, глупых мужей и руководителей всяких мелких групп. Именно поэтому свет единобожия, свет таухида, распространяясь в народе, непременно разрушает оковы плена. Ах, человек! Как нечестив ты! Ты не веришь в благодать господина твоего. Как несправедлив ты к самому себе и роду своему!

ДЕСПОТИЗМ И СЛАВА

Одна из великих мудростей современников состоит в суждении: «деспотизм — основа всякого разложения». Это обосновывают тем, что внимательный исследователь жизни человечества и природы человеческого общества обнаруживает пагубное действие деспотизма на все.

Выше говорилось, что деспотизм подавляет разум и действует на него разлагающе, допускает злоупотребления в отношении религии и приводит ее в негодность, борется с наукой и действует разлагающе на науку. Сейчас я рассмотрю вопрос о том, как деспотизм борется со славой и как разлагает ее, заменяя тщеславием.

|35| Слава — это любовь и уважение, которые завоевал человек в сердцах [других людей]. Это благородная, естественная потребность каждого, не чуждая ни пророкам, ни аскетам, ни самым ничтожным, ни низким и безвестным людям. Слава обладает какой-то духовной [29] прелестью, близкой прелести поклонения богу для самоотверженно верующих, равной наслаждению наукой для мудрецов; она слаще, чем для князей обладание землей и луной, чем нежданное богатство для бедняка. А потому слава в душах человеческих оспаривает место у жажды жизни.

Поэтому-то у исследователя нередко возникает вопрос: что сильнее — жажда жизни или жажда славы? Современники решились на такое заключение, отметив путаницу у Ибн Халдуна, а именно, что слава для свободных дороже жизни. У пленников деспотизма, напротив, любовь к жизни перевешивает жажду славы.

На этом основании членам дома пророка [можно] простить, что они бросались туда, где опасность. Свободные и праведные, они, конечно, предпочитали благородно умереть, чем жить в унижении и ханжестве, как жил Ибн Халдун. Он осуждал славных людей рода человеческого за то, что те осмеливались впасть в грех самоубийства. При этом он забыл свое же утверждение, что хищные птицы и звери не размножаются в неволе; природа дала им возможность предпочесть самоубийство, чтобы освободиться от унижения ⁶¹.

Слава приобретается только жертвенностью во имя общества. Жители Востока называют это жертвенностью во имя бога или веры; европейцы — во имя гуманности |36| или патриотизма. Господь, достойный возвеличения ради него самого, не требует от своих рабов восхваления, но требует связывать просьбы свои к нему с упоминанием о ниспосланных им людям благах.

Жертвенность ради общей пользы, выражающаяся в виде денежных пожертвований, — слава щедрости, как ее называют, есть самая низшая степень славы. Щедрость в виде распространения полезных для общества знаний, называемая славой добродетели, или самопожертвование, когда человек подвергает себя трудностям и опасностям во имя права и сохранения порядка, — слава благородства — это высшая степень славы вообще. Именно такой славы жаждут великие души, благороднейшие люди. Сколько страстно стремящихся к ней, для которых сладко мученичество ради такой славы! Большинство из них происходят из домов [знатных] рядовой честью, корни которых уходят к эпохе свободы и справедливости, или из семей, где лишь с недавних пор [30] прервалась цепь борцов за эти принципы. О такой славе они говорят: «Аллах создал людей для славы, за которую они с радостью приемлют смерть».

Нерон спросил у лежащего на плахе поэта Агриппина ⁶²: «Кто величайший злодей из людей?» Тот ответил, намекая на Нерона: «Тот, которого люди, говоря о тирании, назовут образцом тирана».

Справедливый Траян ⁶³, опоясывая мечом |37| полководца, обычно говорил ему: «Этот меч — меч народа. Я не преступлю закона, чтобы меч не коснулся моей шеи». Разгневанный Кайс ⁶⁴ вышел из совета аль-Валида ⁶⁵. Но прежде он сказал халифу: «Ты хочешь быть тираном? Но, клянусь аллахом, сандалии нищего длиннее твоего меча!» Сказано человеку, сохраняющему свое достоинство: «Что пользы от твоих усилий, если они приносят несчастье только тебе самому?» — «Как сладко, — отвечал он, — это страданье, которое обретается, когда отравляешь жизнь тиранам. Я должен исполнить свой долг, но не могу предопределить свою судьбу». Благородному сказано: «Почему ты не построишь себе дом?» — «Что мне делать в нем? — ответил он. — Я [всегда] на спине скакуна, в темнице, а буду в могиле...». А вот что сказала Асма, владетельница двух поясов ⁶⁶, старая женщина, дочь Абу Бекра, своему единственному сыну на прощанье: «Если ты прав, иди, сражайся с аль-Хаджжаджем ⁶⁷, не щадя своей жизни».

Итак, слава зажигает в сердцах [людей], которые стремятся к славе, желание двигаться вперед, развиваться. В эпоху справедливости она доступна всякому в меру его готовности и энергии. В эпоху деспотизма такую славу можно приобрести только в посильной борьбе против несправедливости.

Славе противостоит тщеславие. Что такое тщеславие? Во что оно переходит? Тщеславие имеет ужасный смысл. Мне трудно выбирать слова и говорить о нем, потому что боюсь задеть чувства некоторых читателей, а |38| если и не их самих, то их предков. Поэтому я взываю к их сознательности; я прошу читателей абстрагироваться на пару минут. Потом и они, как и я, как и другие, виновные перед человечеством, найдут [необходимое] толкование. Высказывания этих других облегчают для меня возможность сказать:

Тщеславие присуще деспотическим правлениям. Это [31] близость к тирану в деятельности, какую имеют, например, его помощники или агенты, могущество, подобное могуществу тирана, каким обладают, скажем, герцог, барон или те, к кому обращаются со словами «ваше сиятельство», «ваша светлость», кто награжден орденами или лентой через плечо. Иначе: тщеславие — это результат того, что человек достает пылающую головню из адского огня гордыни тирана, чтобы жечь огнем честь человечества.

Еще яснее: тщеславие имеет место, когда человек надевает меч, данный ему тираном, чтобы доказать, что он палач в государстве деспота; когда он вешает на свою грудь орден, свидетельствующий, что под ним кроется совесть, позволяющая творить несправедливость, или украшает себя поясом, расшитым позументом, тем показав, что уподобился женщине. А еще яснее и еще короче тщеславие можно определить так: превращение человека в мелкого деспота под сенью великого тирана.

Выше я говорил, что тщеславие присуще деспотическим правлениям. Дело в том, что свободное правительство, отражающее чувства нации, отвергает всякую попытку нарушить равенство между людьми иначе, как в силу подлинной необходимости. Значение индивида выделяется лишь когда он сослужит службу правительству, т.е. обществу. Правительство отмечает его |39| орденом или присваивает почетное звание только в знак его важной услуги, на которую благословил его господь. Вот так и аллах возвышает отдельных людей.

Звание английского лорда, например, есть пережиток деспотической эпохи. Но вместе с тем по большей части это звание получает только человек, сослуживший великую службу народу, человек, способный в силу своих нравственных качеств и богатства сослужить еще и любую другую важную службу. Однако звание лорда имеет значение в глазах нации только до тех пор, покуда она читает на его челе строки, начертанные пером патриотизма и чернилами мученичества, подписанную кровью клятву беречь честь нации, ее основной закон, хранящий жизненный дух нации, т.е. ее свободу.

Тщеславие у древних народов проявлялось разве только в претензии на божественность и тому подобном для подчинения себе других людей или в претензиях [32] родовитых на королевское и княжеское происхождение. Тщеславие появилось в средние века и получило распространение в последние столетия. Однако свобода начала смывать грязь тщеславия в соответствии с заложенной в ней силой и энергией.

Тщеславные хотят обмануть народы, а обманывают только себя в том, что они якобы свободны в своих действиях, что с них не сдернута маска, что их никто не бьет по шее. Чтобы сохранить эту фальшивую видимость, они не только сносят всякие оскорбления и |40| унижения от деспота, не только стремятся скрыть это, но стараются показать, что это не так, и борются против тех, кто утверждает противное, пытаются ввести людей в заблуждение относительно прав деспота, разубедить их в том, что деспоту свойствен гнет.

Таким образом, тщеславные люди — враги справедливости и сторонники несправедливости. И это на руку тирану. Он старается отыскать таких людей, старается, чтобы их было больше, чтобы с их помощью заставить народ вредить самому себе якобы во имя его же блага. Гнать, например, народ на войну, вызванную актами голого деспотизма, а внушать ему, что он, тиран, сражается за веру; тратить миллионы народных средств на свои удовольствия и укрепление деспотизма под видом сохранения чести нации и блеска ее государства; использовать народ дли расправы с врагами тирана, утверждая, что они враги народа; своевольно распоряжаться правами государства и нации под тем предлогом, что того якобы требуют мудрость и политика.

Порою деспот прославляет слабовольных людей, которые походят на райскую корову — не бодаются и не брыкаются. Он подбирает их так, как мошенник-купец отбирает образцы товаров. Но агентов и помощников своих он выбирает из числа самый низких и подлых. Поэтому говорят: деспотическое государство — государство подлых людей. Мудрость этого положения очевидна и не требует разъяснений.

Случается, что деспот возвеличивает и действительно |41| умных, честных людей, соблазнив их высоким постом или рангом, думая, что они достаточно хитры и будут полезны ему своей ловкостью. Но, разочаровавшись в них в ходе опыта, он их карает или изгоняет. Вот почему только бессильный невежда или хитрый вероломный [33] человек может приобрести благосклонность деспота. Здесь я обращаю внимание читателя на следующее: эти умные люди, вкусившие мед славы в правительстве, стараются послужить нации и заслужить славу благородства. Тиран их бьет по рукам только за то, что они верны прослойке людей, наэлектризованных ненавистью к деспотизму и призывающих их к реформам. Такое превращение ставит тиранов в тупик, потому что они не могут обойтись без опытных людей и не могут избежать такого исхода. Но [именно] поэтому деспот опирается в основном на тех, кто издревле погряз на службе деспотизма, кто от отцов, от дедов унаследовал нравственные черты, которые угодны деспотам. Вот отсюда идет в народах тщеславие родовитостью и происхождением.

Родовитость весьма походит на славу и на тщеславие. Поэтому я считаю нужным немного остановиться на этом вопросе, после чего вернусь к исследованию о деспоте и его тщеславных пособниках.

Никто не отрицает преимуществ, которые дает родовитость в смысле наследуемых и приобретаемых детьми от своих родителей склонностей, и с точки зрения господствующего в доме воспитания, и с точки зрения того, что родовитость в какой-то мере связана с богатством, |42| которое помогает проявлять сочувствие к людям и благородство [характера]; и потому, что родовитость в большинстве случаев побуждает брать себе в пример равных, их превзойти и отличиться, и потому, что она укрепляет связь с нацией и родиной, — люди благородного происхождения всегда на виду и стараются не иметь пороков и недостатков.

Родовитые дома делятся на три категории: дома науки и добродетели, дома богатства и щедрости и дома гнета и господства. Последняя категория более многочисленна и более важна. К ней обращает тиран свой взор в поисках поддержки, к ней и проявляет свое доверие. Теперь посмотрим, много ли преимуществ такого рода имеет эта категория.

Не наследует ли человек от предка, положившего начало его славе, склонности к справедливости, но на деле этой склонности не имеет? Разве он не воспитывается в господствующем в семье недостойном духе? Разве не расходует он богатства на скотские наслаждения и роскошь, вызывающие горечь у бедняков? Не [34] подражает ли неравным себе, низким льстецам, не презирает ли своего народа за то, что тот не ведает его достоинства и положения? Разве считает он, что и у него есть родина, кроме того самого кресла, на котором он восседает хозяином положения? Не стыдится ли людей, которые, по его мнению, не что иное, как одухотворенные призраки?

Да, таково положение большинства родовитых. Но мы не умаляем достоинств тех из них, кто приобрел знания и наделен мудростью. Мало среди них людей |43| действительно очень одаренных. Они как бы унаследовали сильную волю и употребляют ее во благо, а не во зло; из гордости великих они черпают мужество против знатных. Так преобразуется сила всех таких качеств в великие достоинства и гордое благородство — сострадание к мукам родины и народа, крик боли, плач о ее судьбе, свершение великих дел. Народ, у которого много таких выдающихся, даровитых людей, [находится] накануне того дня, когда некоторые из них поднимутся до ступени необычайного явления и поведут [за собой] народ к успеху и процветанию. Это не удивительно: сочетание влияния происхождения и силы благородства действует как справедливый деспот, который как птица феникс.

В родовитых корень всех несчастий каждого племени. Люди были братьями, равными между собой, до тех пор пока случай не выделил часть из них многочисленностью потомства, откуда развились силы приверженности к своему роду.

В результате борьбы между этими силами одни индивидуумы выделились по сравнению с другими. Сохранение такого положения вызвало к жизни [прослойку] родовитых. У племени или народа, где силы родовитых были равны, родовитые порабощали остальных и учреждали аристократический образ правления; когда же среди родовитых домов выделялся какой-то один, то он устанавливал свою единоличную деспотию в отношении остальных и основывал ограниченную монархию, если у остальных родовитых фамилий еще оставалась сила, или абсолютную, если ему нечего было опасаться.

|44| Таким образом, если в народе вовсе нет нотаблей (родовитых) или голос народных масс [звучит] сильнее голоса нотаблей, то народ де-юре или де-факто создает [35] для себя выборное правительство, которое на первых порах не знает института наследования. Но сменится несколько правительств и появляются родовитые. Они конкурируют друг с другом, каждая группа старается привлечь на свою сторону часть народа, готовясь к борьбе, готовясь повернуть историю вспять.

Но самым большим злом представляется желания нотаблей в ходе этой борьбы поразить людей своим блеском и величием, чтобы их устрашить, околдовать человеческий разум и тем возвеличиться над ними. Если же кто-то из них одерживает верх и устанавливает свою деспотическую власть, то остальные продолжают вести себя по-прежнему в силу привычки и в подражание деспоту. Да и сам деспот не только не заставляет их отказаться от этого, но, напротив, щедро наделяет их деньгами, помогает вести такой образ жизни, награждает званиями и должностями, позволяет им пользоваться известным влиянием и властью над людьми, чтобы отвлечь их от борьбы с его тиранией, чтобы они надолго привыкли к такой жизни; это разлагает их, люди бегут их, у них не остается иного прибежища, кроме дверей, ведущих к деспоту, и они становятся его пособниками, хотя и были прежде врагами.

По отношению к нотаблям деспот применяет политику давления и послаблений: то оказывает им внимание; то, напротив, отворачивается. Все это для того, чтобы не вызвать их недовольства. Он проводит политику, имеющую целью разобщить нотаблей, чтобы не дать им договориться между собой [и выступить] против него. Порою он мстит некоторым из них под видом защиты справедливости, желая угодить людям, порою избавляется от |45| некоторых, заменяя их наиболее низкими из своих подданных, подрезав им крылья. Итак, деспот подчиняет себе нотаблей при помощи роскоши, чтобы заставить их ползать у своих ног, превратить их в узду для подданных. Точно такую же политику он применяет и по отношению к своим наместникам и руководителям религиозных общин. Такая или подобная ей политика помогает деспоту очистить атмосферу от грозовых туч, развеивает подданных, как ветер ворошит перья, как самум треплет кроны пальм, на то воля аллаха! Да, воля аллаха, славен он в делах его, в этом деле, ибо он сказал: «А когда Мы желали погубить селение, Мы отдавали приказ [36] одаренным благами в нем, и они творили нечестие там; тогда оправдывалось над «им слово...» ⁶⁸.

В тот момент, когда тиран вступает на трон и возлагает на свою главу унаследованную корону, он видит, что перестал быть человеком и стал богом. Потом он оглядывается. Тиран убеждается в том, что он бессильнее самого слабого, что все полученное им он имеет благодаря окружающим его пособникам. Он поднимает на них глаза, прислушивается к их тайному голосу. Этот голос говорит ему, что право престолонаследия, — трон, корона, скипетр — все призрак. «Ты могуществен и властен на троне над спящими рабами только благодаря нашим чарам, нашему вероотступничеству, только потому что мы отказались от совести, родины, братьев. А ты? Погляди, как ты относишься к нам?»

Лотом деспот оглядывается на массу взирающих на него подданных и замечает, что они действительно околдованы, в столбняке, будто давно уж мертвы. Но он |46| понимает, что в народе есть умные, благородные люди. Их глаза будто говорят ему: «За нами народ. Мы поручили тебе повелевать им так, как мы хотим, как мы желаем, а не так, как ты желаешь, не по твоему произволу».

Тогда деспот приходит в себя и говорит: «Помощники! Помощники! Я отдам им исполнение власти, армию верных слуг, с которыми я буду биться против этих благородных, иначе мой деспотизм, порабощение долго не протянут».

Деспотическое правительство деспотично, естественно, и во всех градациях — от великого тирана до полицейского, сторожа, метельщика улиц. Каждая категория деспотов включает самых низких в нравственном отношении людей каждого класса. Низкие не ищут любви людей; цель их устремлений — заслужить доверие деспота тем, что они стараются походить на него, что они привержены его режиму, что они жадно пожирают куски, падающие с алтаря, на который приносит жертву-народ.

Поэтому деспот верит им, они [верят] ему, и они действуют вместе. Эта деспотическая прослойка бывает более или менее многочисленной в зависимости от силы деспотизма. Всякий раз как деспот желает осуществить акт насилия, он считает необходимым увеличить армию тщеславных, которые работают для него и его охраняют. [37]

Он тщательно отбирает их из числа самых подлых людей, таких, у которых ни следа веры, ни совести, обеспечив их иерархию в обратном порядке: самый низкий из них по натуре—самый высокий по положению и самый приближенный [к деспоту человек].

Человеческий разум, история, окружающая нас |47| действительность — все говорит за то, что самый высокопоставленный министр-деспот — это человек самый подлый, самый низкий, что чем ниже по рангу министр, тем меньше в нем подлости. Такая зависимость в отношений подлости сохраняется на всех ступенях служебной лестницы. Быть может, читатель, как некоторые наивные историки, заблуждается, так как порой приходится встречаться с фактами, когда многие деспоты-министры стонали, жаловались на тирана, на его дела, открыто упрекали его и делали вид, что если бы представилась возможность, то они непременно бы стали действовать, пожертвовали бы нации не только богатство, но и жизнь. Как можно считать их самыми подлыми из подонков нации? Как, если среди них были люди, шедшие на риск, осмелившиеся бороться с деспотизмом, люди, которые полностью или частично достигали своей цели или погибали?

Ответ такой: деспоту, желающему угнетать людей, нужна банда, помогающая ему [в этом]. Логично ли, чтобы в такую банду он набирал людей, относительно которых сомневается, что они одобряют его цели? Изберет ли он себе министра из простых людей, не имеющих нужного опыта, не ведающих всех помыслов тирана и всего, что таится в его душе? Может ли так случиться, что министр добр от природы и только притворяется злым, обманывает деспота своими поступками, тирана, одного слова которого достаточно, чтобы возвысить его или низвергнуть? Нет. Деспот знает, что люди — это его враги, ненавидящие его за гнет, несправедливость; может ли он доверять и поставить у своих дверей того, кого он не считает еще более несправедливым, кто не |48| стоит еще дальше от его врагов, чем он сам, деспот? Нет. И в то же время как может министр чувствовать себя в безопасности перед беспощадной силой деспота, если нет между ними согласия, договоренности в угоду лукавому? Это, конечно, делает министра предметом зависти. Соперники ожидают от него всякого зла. Его ненавидит [38] народ, вместе с тираном он становится постоянным объектом жалоб и сплетен. Как может быть у министра хоть сколько-нибудь благочестия, стыда, справедливости, совести, мудрости и милосердия, когда он согласился быть палачом при деспоте.

Как может министр испытывать чувство сострадания, жалости к народу, зная, что народ ненавидит и презирает его, всегда ожидает от него только плохого, если он не пойдет вместе с народом против тирана. А этого он не сделает никогда, пока не отчается попасть в милость к деспоту; а если даже и сделает, то не на благо народу, но желая пригрозить деспоту или распахнуть двери перед новым деспотом, который, быть может, оставит его министром, и он помогает тому совершить преступление.

Итак, министр деспота — это его министр, но не министр народа, как это бывает в конституционных правительствах, так же как и фельдмаршал деспота — его личный фельдмаршал, человек, изменивший народу, не ревнитель интересов народа. Особенно потому, что он помнит, что деспот опоясал его мечом, в то время как он не защищал его как телохранитель и не делал для него явного завоевания, — он обещал деспоту использовать этот меч против врагов деспотизма, и этот враг — несчастный народ.

|49| Поэтому никто из людей, имеющих разум, не будет введен в заблуждение болтовней министров и военачальников, якобы порицающих деспотизм, их разглагольствованиями насчет реформ. Как бы на словах ни скорбели они, сколько бы ни гнушались [деспотизмом], просвещенные люди им не поверят, несмотря ни на плач, ни на причитания. Не поверят ни им, ни их совести, сколько бы они ни молили и ни славословили, потому что их поведение и их жизнь доказывают противное и нет гарантии, что они встанут против всего того, в чем они взросли и состарились. Такого рода показные действия нужны им для того, чтобы пригрозить деспоту и в то же время сосать кровь из подданных, т.е. грабить их имущество. Да и как можно поверить министру или крупному чиновнику, будто они хотят бросить свой меч народу, чтобы тот переломил его, если они за свою долгую жизнь привыкли к сладости роскоши и славе могущества. А народ... Деспотизм убил в нем все [39] благородные, все высокие стремления: дошло до того, что когда несчастного феллаха забирают в солдаты — он плачет; но едва он просунет руки в рукава солдатского мундира, как свирепеет: он идет против отца и матери, против родной деревни, против родни — он жаждет крови, не разбирая, где брат, где враг.

Приведем несколько неопровержимых доказательств, которые безусловно подтверждают, что всякий видный человек эпохи деспотизма лишен нравственности, рвении, что от него никак нельзя ждать добра, что всякий его показной ропот, порою показные страдания имеют |50| целью только ввести в заблуждение, обмануть несчастный народ. Такие люди обманывают [народ], зная, что в действительности деспотизм, который существует благодаря им и только их стараниями сохраняется, сумел ослепить народ, притупить его чувства. Он видит только окружающий его ужас и чувствует только общую боль. Он стонет, испытывая, муки, но не ведает, откуда они исходят. Одни утешают народ во имя веры, говорят народу, что такая доля ниспослана небом, что должно терпеть и довольствоваться своей судьбой. Другие болеющие за народ тоже обманывают его, уверяя, будто они — врачи, которые излечат болезнь, будто они хотят уничтожить эту болезнь и воодушевлены желанием избавить народ от этой беды. Все они, право же, лгут, обманывают. Они всегда хотят или сбить с толку народ, или порою пригрозить деспоту.

Доказательством служит также то, что они пользуются [услугами] только самых низких и самых подлых людей, благосклонны только к льстецам, лицемерам, как и их великий деспот.

Доказательством служит и то, что среди них хоть и есть такие, кто пренебрежет маленькой взяткой, нет таких, которые отказались бы от крупной, что вместе с [великим] деспотом они пьют народную кровь — берут большие дары, получают огромное жалованье, которое в несколько раз выше того жалованья, что устанавливается им подобным при справедливом [правлении], что из этих огромных средств ни явно, ни тайно ни единым грошом они не поступаются для борьбы с деспотизмом, хотя утверждают, что они его враги. Доказательством |51| служит и то, что один из них расточителен и ему не хватает того умеренного жалованья, которое он мог бы [40] получить под сенью древа справедливости, а другой — скуп, причем скупость его доходит до того, что наносит ущерб престижу занимаемого им положения: ни половины, ни даже четверти своего жалованья он не потратит на представительство, хотя и получает больше, чем иной ему подобный, под предлогом необходимости поддержать свой престиж, тесно связанный с престижем нации. Такая скупость превращает его в гнусного изменника. Так обстоит дело. История не отрицает, что время изредка рождает и других министров. Они раскаиваются в злоупотреблениях, мучаются угрызениями совести и возвращаются к своему народу, готовые к искуплению, если они христиане, или, если они мусульмане, — к мученической смерти — шахада. Каждая эпоха знает [такие] исключения среди министров и военачальников, в числе которых встречаются глубоко порядочные люди. Пусть после сорока, после семидесяти лет, но в них проявляется наследственность и появляются проблески искренности.

Итак, деспот — это немощный человек. Вся сила его заключена в тщеславных людях и его плененном народе, о котором некому позаботиться и который могут повести за собой лишь умные люди путем просвещения и руководства, ибо если небо затмило разум народа, то аллах избрал для него праведных руководителей, покупающих счастье народа своими страданиями, жизнь народа — своей смертью, так как аллах сделал сладостной |52| для них эту [долю], ради которой он и создал их, как (создал других порочными и нечестивыми, гибель которых в их страстях и пороках Славен он, кто избирает кого пожелает, для чего пожелает! Он великий творец!

ДЕСПОТИЗМ И БОГАТСТВО

Если бы деспотизм был человеком и пожелал похвастать своей родословной, то он непременно сказал бы: «Я — зло, мой отец — несправедливость, мать — обида, брат мой — вероломство, а сестра — бедствие; мой дядя по отцу — вред, дядя по матери — унижение; сын — нищета, дочь — безработица, родина — разруха, а род — невежество».

Характеризуя богатство, можно сказать: сила — [41] богатство, разум — богатство, знание — богатство, вера — богатство, стойкость — богатство, достоинство — богатство, красота — богатство, порядок — богатство, бережливость — богатство, как и все вообще, плодами чего пользуется человек. Однако все это подвержено разлагающему влиянию деспотизма и вместе с ним влечется к катастрофе.

В природе можно видеть, что у всех животных, даже рыб, насекомых, если не считать пауков в момент после спаривания, особи одного вида друг друга не пожирают. А человек пожирает человека. Животные в поисках пищи инстинктивно обращаются к аллаху, т.е. к естественному источнику пропитания, в то время как человек хочет отнять пищу у брата своего.

В течение многих веков человек употреблял в пищу |53| человеческое мясо. Потом китайские и индийские мудрецы вообще запретили есть мясо. Первоначальные религиозные установления в других частях мира сначала определили, какую часть человеческой жертвы божеству надо съедать, а затем стали сжигать жертву, так что человек постепенно забыл вкус мяса брата своего. Бог через Авраама заменил человеческую жертву жертвенным животным; жертвоприношения в виде животных вслед за ним стали приносить Моисей и другие пророки; с тем же пришел и ислам; Иисус заменил животное, приносимое в жертву, хлебом, но [священнодействие] ограничилось лишь церквами и всеобщего распространения не получило.

Таким образом, обычай людоедства исчез, до сих пор сохранившись только у некоторых негритянских племен. Однако злосчастный деспотизм возродил людоедство в его самом пагубном, самом горшем виде. Он превратил людей в пищу для тиранов. Первобытные люди убивали и поедали только пленных врагов; деспоты держат в плену свою общину, режут людей скальпелем гнета, сосут кровь из них, грабя их имущество, и сокращают их жизнь, безвозмездно используя их или отбирая плоды их трудов. Между древними людьми и современными деспотами разница, таким образом, состоит только в форме сокращения сроков человеческой жизни и умерщвления людей.

Исследование вопроса о деспотизме и богатстве тесно связано с вопросом о несправедливости, |54| свойственной [42] человеческой природе. Поэтому я полагаю перейти к посылкам, следствия которых связаны с социальным деспотизмом, находящимся под защитой крепости деспотизма политического.

Население земного шара исчисляется примерно в 1,5 миллиарда человек. Одна половина человечества обременяет его другую половину. Большинство первой половины составляют городские женщины. Что такое женщина?

Женщина — это такая человеческая разновидность, место которой в природе определено тем, что она обеспечивает продолжение рода. Для оплодотворения тысячи женщин достаточно одного мужчины. Остальные мужчины предоставлены жизни, полной опасности, риска и трудностей, или заслуживают участи трутней. С этой точки зрения женщины несправедливо поделили с мужчинами тяготы жизни; они безосновательно присвоили себе право на установление всеобщего закона. По этому закону на их долю приходится самое легкое, под тем предлогом, что они являются слабым [полом]; они превратили женский пол в предмет могучего вожделения, внушая мысль о мнимом целомудрии; этим законом они сделали так, что смелость и отвага, столь похвальные качества у мужчин, превратились у женщин во зло; этим законом они предоставили право женскому полу оскорблять, но не быть оскорбляемым, притеснять, но ожидать помощи, когда он притеснен. Согласно этому закону воспитываются и дети — девочки и мальчики. Поэтому некоторые моралисты называют женщин вредной половиной рода человеческого. Говорят, что вред, который приносят женщины, возрастает с развитием цивилизации и с урбанизацией в геометрической прогрессии. Если у кочевника женщина отнимает половину плодов труда мужчины, то у оседлого — 2/3, а горожанка отнимает уже 5/6. Также прогрессируют и столичные жительницы.

Несправедливо поделили между собой тяготы жизни и мужчины. Видные политические и религиозные деятеля с присными, число которых не превышает и 1% человечества, пользуются половиной плодов, созданных потом и кровью человечества, и больше и тратят это на роскошь, расточительствуют. Они, к примеру, зажигают на улицах, по которым порой проезжают, миллионы [43] фонарей, не задумываясь о миллионах бедняков, живущих без света.

За ними следуют люди, производящие драгоценности и предметы роскоши, алчные коммерсанты, монополисты и им подобные, которые составляют тоже не больше 1%. Каждый из них расходует на себя столько, сколько десятки, согни, тысячи рабочих и крестьян. Такое несправедливое распределение плодов между [потомками] Адама и Евы принесло с собой и политический деспотизм.

Да, не требуется равенства ученого, потратившего цвет своей жизни на приобретение полезных знаний, или человека, овладевшего полезным мастерством, со спящим под стеной невеждой; равенства [человека] прилежного и мужественного с бесталанным лентяем. Но справедливость требует изменить существующее различие между ними, гуманность требует от идущего вперед, чтобы он взял за руку низкого и приблизил к своему достоинству, сделав его жизнь похожей на свою.

Мудрость господа поставила человека над [всеми] тварями. Но человек развратился, стал чинить |56| несправедливость, забыл господа своего, стал поклоняться богатству и красоте. Богатство и красоту он превратил в предмет своих вожделений, как будто он создан быть только рабом своего чрева и члена, как будто у него только и дела, что еда и совокупление. Так как богатство есть средство, открывающее доступ к красоте, стяжание почти определило собой высшую красоту. Поэтому богатство называют идолом народов, тайной бытия. Русский историк [Гирс?] рассказывает, что Екатерина жаловалась на леность своих подданных. Она приказала приучать женщин к распущенному образу жизни, что и было сделано. Вошли в моду бальные платья. Молодежь занялась трудом, стала приобретать богатства и растрачивать их на красивые вещи. И за пять лет доходы царской казны удвоились и увеличилась возможность расходовать их. Так что деспотов не занимает нравственность, их интересуют деньги.

Экономисты считают, что богатство — это то, что идет на пользу людям; юристы — что оно есть то, чего лишают или дают; политики — что богатство — это компенсация недостатка силы; моралисты — то, что [позволяет] вести достойную жизнь. Богатство черпается из [44] изобилия, вложенного богом в природу, в ее законы. Человек имеет или ему назначено лишь то и столько, во что и сколько он вложил своего труда, или по количеству труда взамен получаемого.

Стяжание, т.е. накопление богатства, свойственно немногим видам низших, слабых представителей животного мира, таких, как муравьи, пчелы и т.д. Высшие животные этого не знают. Только человек знаком с ним, и [процесс накопления] стал его натурой.

|57| Человек привык накоплять вследствие истинной или воображаемой нужды. Истинная нужда бывает только у тех, чья земля приносит мало плодов, чья земля в иные годы подвержена засухе. К категории истинно нуждающихся частично относятся и те, кто не может накоплять в странах, обиженных природой или притеснениями деспотизма. Может быть, в покрытие истинной нужды следует отнести необходимые расходы на [содержание] нуждающихся, общественные расходы в тех странах, где нет всеобщего порядка.

Под всеобщим порядком подразумевается жизнь всеобщей ассоциации, пришедшей с исламом, но не просуществовавшей более двух веков, в течение которых среди мусульман не было кому давать подаяние или [в чью пользу вносить] искупительный налог. Мусульманство, создавшее демократическое правительство, как было показано, заложило также основы такой [общественной] жизни, которую в той или иной форме [по-прежнему] желает для себя большая часть европейского цивилизованного мира, хотя к ней стремятся организованные общества, объединяющие многие миллионы людей, причем своего рода основа такой демократии заложена в Евангелии, например выделение десятой доли имущества в пользу бедных.

Эти общества требуют равенства или сближения |58| в правах и в жизненных условиях, восстают против деспотизма имущих, [требуют] такого равенства и сближения в правах, которые предписаны мусульманством как закон, путем всяких видов закята, распределения закята на [покрытие] общественных расходов и удовлетворение нуждающихся. Внимательный исследователь может заметить, что при этом богатые выделяют в пользу бедных сороковую часть капиталов. Чрезмерное накопление богатства, порождающее деспотизм, наносящее вред [45] нравственности человека, здесь запрещено. Мусульманство сохраняет большинство сельскохозяйственных земель в общем владении всего народа; пользуется ее плодами лишь тот, кто ее обрабатывает, внося только ушр или харадж, не превышающий 1/5 [продукта] в Бейт аль-Маль.

Далее. Накопление ради [удовлетворения] перечисленных выше нужд и в указанных размерах похвально, но при соблюдении трех условий, иначе страсть к накоплению превратится в отвратительнейшее качество. Первое условие: приобретение богатства должно происходить исключительно законным, дозволенным путем, т.е. богатство можно приобретать от щедрот природы или за нечто равное, или в соответствии с затраченным трудом, или под известное обеспечение.

Второе условие: при накоплении богатства не должны ущемляться насущные нужды других лиц путем монопольного владения необходимым, составления конкуренции мелким ремесленникам и труженикам, путем захвата общего имущества, как, например, земли, созданной творцом на благо всех его творений, земли, их матери, которая поит их молоком своим, кормит своими плодами и укрывает в своих объятиях. Первые деспоты-тираны заложили основы «охраны» земли от ее же сынов, поставив преграду между землей и ее сынами. Вот, |59| например, Ирландия. Ее опекает тысяча английских финансовых деспотов, чтобы воспользоваться 2/3 или 3/4 плодов труда десятка миллионов людей, рожденных на ирландской земле. Приблизительно в таком же положении находятся Египет и другие страны, более богатые, чем Ирландия. А сколько людей в цивилизованной Европе, особенно в Лондоне, не только не имеют клочка земли, чтобы уснуть, вытянувшись во весь рост, но спят в таких трущобах, где не станут спать и коровы. Они сидят рядами, грудью опираясь на окружающие их горизонтально натянутые канаты, и, повиснув на них, извиваются вправо и влево.

В то же время законы китайского правительства, представляющего, по мнению цивилизованных людей, порочный строй, дозволяют одному лицу владеть количеством земли не более установленной нормы, которая не превышает 20 га, т.е. менее 50 египетских федданов. Сурово деспотическая, по мнению большинства [46] европейцев, Россия разработала для Польши и своих западных областей в последнее время закон, сходный с китайским. В него было внесено дополнение, запрещающее принимать к рассмотрению дела о долгах, не записанных за крестьянами, и дозволяющее крестьянам брать в долг не больше чем приблизительно 500 франков. Если восточные правительства не осознают [важности] этого вопроса и не примут закона, подобного русскому, то через 50, самое большее 100 лет их сельскохозяйственные |60| земли [постигнет участь] несчастной английской Ирландии. За три столетия Ирландия видела одного человека, сделавшего безуспешную попытку пожалеть ее, я имею в виду Гладстона. А Восток, может быть, и за 30 столетий не найдет человека, который бы стал искать милосердия к нему.

Третье условие дозволенности накопления состоит в том, что богатство не должно слишком превышать размер необходимого, так как злоупотребление богатством губительно сказывается на добрых нравах, ибо разбогатев, человек становится деспотом. Все данные небом законы, так же как политическая, нравственная мудрость и мудрость цивилизации, свободны от [идеи] лихвы, чтобы сохранялось равенство и сближение людей друг с другом в имущественном отношении. Лихоимство — это приобретение без материальной компенсации — таков смысл грабежа, приобретение без затраты труда — это привычка к безделью, разлагающая нравы, приобретение без естественных потерь, какие случаются в торговле, в сельском хозяйстве, при владении недвижимостью. Бесспорно, нет такого пути достойного приобретения, который был бы более выгоден, чем лихва, как бы умеренна она ни была. Лихва увеличивает богатство, но она и нарушает равенство среди людей.

|61| Финансисты и экономисты изучали вопрос о лихве. Они заявили, что умеренная лихва не только полезна, но необходима. [Необходима], во-первых, для ведения крупных операций, во-вторых, потому, что в обращении не хватает наличных денег (что же получится, если еще и капиталисты будут удерживать часть денег при себе?), в-третьих, потому, что многие деловые люди не умеют пользоваться своим богатством для извлечения прибыли или не рискуют делать этого, а те, кто умеет, не находят ни [нужных] капиталов, ни компаньонов. Это мнение [47] справедливо с точки зрения возрастания богатства отдельных людей и народов. Что касается политиков и моралистов, то, по их мнению, вреда от этого для масс больше, нежели пользы. Потому что индивидуальное богатство укрепляет внутри страны деспотизм: разделяет людей на рабов и господ и усиливает деспотизм з отношении других народов — облегчает покушение на свободу и независимость народов, не имеющих ни значительных богатств, ни большой технической оснащенности. Это порочно и с точки зрения мудрости, и с точки зрения справедливости. Поэтому все религии накладывают страшный запрет на лихву.

Страсть к наживе — безобразная алчность — у населения стран, имеющих справедливые, благоустроенные правительства, значительно слабее до тех пор, пока испорченность нравов не становится преобладающей, как у цивилизованных наций в наше время. Испорченность нравов увеличивает склонность к наживе в соответствии с ростам потребности в расходах. Но приобретение богатства в эпоху справедливого правительства очень затруднено. Оно, может быть, происходит только путем лихоимства при сношениях с отсталыми народами или крупной торговли в отдаленных странах, содержащей элементы своего рода монополии или колониализма.

Эта отвратительная страсть значительно усиливается в людях при деспотических правительствах, при которых приобретение богатства облегчается возможностью красть из государственной казны, покушаться на общие |62| права, грабить слабых и т.д., что считает приемлемым всякий человек, отбросивший в сторону веру, совесть и стыд, нравственно павший до уподобления великому деспоту или кому-нибудь из его пособников и чиновников. Такому достаточно подойти к дверям, приблизиться к порогу кого-нибудь из них и показать, что и у него такая же нравственность, как у тирана, что он походит на тирана, доказывая это лестью и лжесвидетельством, потаканием его прихотям, шпионажем, грабежом и т.д. Потом, когда его положение упрочится, когда он узнает некоторые тайны и секреты, оглашения которых боится деспот, испытывая истинный или воображаемый страх, тогда его связь [с деспотом] приобретает для него не только прочность. Он становится лицом, открывающим для других доступ к деспоту, и получает огромные [48] богатства, если условия позволят ему устоять. Это величайший путь к богатству как на Востоке, так и на Западе. Ну, а затем следуют ссуда [денег] в долг, лихва и развлечения.

Исследователи показали, что богатства у отдельных людей при справедливых правительствах намного вреднее, чем при правительствах деспотических. В первом [случае] богачи используют свои финансовые возможности для развращения нравов, нарушения равенства для того, чтобы вызвать к жизни деспотизм; при деспотических же правительствах они растрачивают богатство ради пышности, ради собственного возвеличения, устрашая людей и прикрывая мнимым превосходством свою действительную низость, тратят деньги на распутство, разврат.

|63| Поэтому их богатство быстро тает, так как более сильный отбирает богатство у слабейшего и богатство исчезает, слава аллаху, прежде чем его владельцы или их наследники сумеют научиться тому, как беречь, как увеличить богатство, как основательно и прочно порабощать с его помощью других людей, что имеет место в цивилизованной Европе, которой угрожают, выдвигая свои условия анархисты, отчаявшиеся в борьбе пропив деспотизма имущих.

Но вернемся к исследованию вопроса о природе деспотизма в богатстве как таковом. Деспотизм превращает богатства людей в объект грабежа со стороны самого деспота, его пособников и чиновников, [которые отбирают] имущество путем насилия или под каким-нибудь фальшивым предлогом; в объект грабежа со стороны закононарушителей — воров и обманщиков, процветающих под сенью деспотизма. А так как богатство приобретается только тяжким трудом, то люди и не осмеливаются [брать на себя] тяготы труда, не будучи уверены в том, что им доведется воспользоваться его плодами.

Сберечь богатство в период деспотического правления труднее, чем приобрести, потому что проявление богатства на его владельце влечет за собой для последнего всякого рода несчастья. Поэтому люди времен деспотизма вынуждены прятать данные аллахом блага, притворяться бедными, нуждающимися. Поэтому о таких говорят: «чтобы сберечь золотой дирхем, нужен [целый] [49] кантар ума», а также: «умен тот, кто скрывает свое золото и свой путь», и еще: «нищий — счастливейший из людей: он не знает правителей, а они — его».

Характерно для деспотизма то, что богачи, которые |64| в мыслях своих являются его врагами, на деле составляют опору деспотизма. Они домашний скот деспота: он унижает их — они стонут, бросает им подачку — склоняются перед ним. Вот почему униженность особенно укоренилась среди наций, где много богачей. Бедняков же деспот боится, как овца волка; он добивается их любви некоторыми делами, по виду как бы [вызванными] сочувствием [к ним], чтобы отнять у бедняков их сердце — единственное, что у них есть. Бедняки тоже боятся деспота, боятся низко и подло, как пташка — орла. Они не осмеливаются и думать, не то чтобы [выражать] порицание, как будто им чудятся шпионы в их собственных головах. Разложение нравственности у бедных достигло такой степени, что уже и на самом деле их радует, когда деспот так или иначе доволен ими.

В похвалу деньгам говорят, что время и деньги лучше всего разрешают все трудности, что только кровь охраняет честь, только деньги дают могущество. В предании находим: «рука дающего лучше руки берущего», «признательный богач лучше, чем терпеливый бедняк». В древности общественное богатство не имело значения, теперь же войны превратились в борьбу [в области] науки и богатства. Общественное богатство приобрело величайшее значение для сохранения независимости. Однако нации, пребывающие в плену, такого богатства не имеют, и их положение в человеческом обществе [приравнено] к положению окота, переходящего из рук в руки.

Крупное богатство таит в себе бедствия для честной |65| жизни, от которых содрогаются добродетельные и совершенные люди, предпочитающие [довольствоваться] только самым необходимым и сохранить свободу и честь, роскоши и расточительству. На богатства, превышающие необходимое, они взирают, как на несчастье в кубе. Это несчастье, имея в виду трудности его приобретения, несчастье ввиду беспокойства, связанного с его сохранением, несчастье, потому что оно привязывает владельца к столбу деспотизма. Тот же, кто довольствуется [немногим], живет спокойно, без тревог; он более или менее [50] уверен за свою веру, честь и нравы. Моралисты констатировали, что человек не был бы человеком не имей он: полезного занятия, которое обеспечило бы ему пропитание при бережливости, чтобы он не падал низко, и не давало излишка, что могло бы превратить его в притеснителя. В этом смысл хадисов: «Триумф тех, у кого легкая ноша» и «Просите аллаха лишь о хлебе насущном», т.е. о самом необходимом пропитании. Говорят так: богат тот, кто богат духовно, тот, чьи потребности невелики, тот, кому нет нужды в других. Некоторые философы замечают: всякий человек по природе беден, ему [всегда], не хватает как раз столько, сколько у него есть. У кого есть 10, тот считает, что ему нужно еще 10, тот, у кого 1000, — считает, что ему необходима еще 1000. Таков же смысл хадиса: «Если бы у человека была золотая |66| долина (в другом хадисе: долина овец), то он непременно пожелал бы другую». Однако моралисты, говоря об умеренности в отношении богатства, не имеют в виду отбивать у людей охоту от его приобретения. Они считают только, что приобретение должно происходить честными, естественными путями. В то же время деспоты заинтересованы в том, чтобы подданные богатели любыми средствами. На Западе деспоты помогают народу приобретать, восточные об этом не думают. Это одно из различий между западным и восточным деспотизмом. Западный деспотизм, в частности, более умен, устойчив, силен и вместе с тем гибок. Восточный деспотизм — деспотизм шаткий, скоропреходящий, но беспокойный. Вслед за уничтожением западного деспотизма на смену приходит справедливое правительство, которое остается, пока позволяют условия; а вслед за уничтожением деспотизма восточного приходит еще худший вид деспотизма, ибо не в характере жителей Востока задумываться о ближайшем будущем, потому что больше всего их интересует, что с ними будет после смерти.

Словом, деспотизм — это жестокий недуг, более пагубный, чем чума, более ужасный, чем пожар, более разрушительный, чем поток, более унижающий душу, чем попрошайничество. Если этот недуг поразит народ, то человеческая душа услышит голос неба, взывающий: «Судьба! Судьба!», услышит мольбу земли, обращенную к богу: «Устрани беду!» Как не содрогаться душой и телом от ужасов тирании, когда умные и богатые — это [51] самые несчастные люди, невежды и нищие — самые счастливые, а тот, кого постигает смерть, еще счастливее — живые завидуют им!

Комментарии

1. 1900—1901 гг.

2. «Калила и Димна». Сборник нравоучительных басен и повестей индийского происхождения. Арабская версия принадлежит Абдаллаху ибн аль-Мукаффа (721—757 гг.).

3. «Нахдж аль-Балага» («Путь красноречия»). Сборник поучительных слов и посланий, приписываемых халифу Али ибн Абу Талибу (ум. 660 г.). Большая часть изречений, приведенных в книге, по словам арабских писателей, принадлежит двум потомкам Али — Муртада (ум. в 4046 г.) и ар-Ради (970—1016 гг.).

4. «Китаб аль-Харадж» («Книга хараджа»). Автор — Абу Юсуф Якуб (731—798 гг.). Книга по вопросам мусульманского права ханифитского толка.

5. Абу Бекр Мухаммед ибн Закария ар-Рази (865—925 гг.) — великий средневековый врач, алхимик и философ. По происхождению перс. Вероятно, здесь аль-Кавакиби имеет в виду его произведения: ***. В последней ар-Рази утверждает, что все люди от природы равны, и высказывает некоторые антирелигиозные взгляды.

6. Абу Джафар Насир ад-Дин ат-Туси (1201—1274 гг.) — средневековый персидский астроном. Аль-Кавакиби говорит, вероятно, о его книге ***, посвященной патрону ат-Туси Абд ар-Рахиму ибн Мансуру Насир ад-Дину, правителю Хузистана. В книге трактуются вопросы морали. Проводится идея довольства своей судьбой, необходимости терпения и сдержанности.

7. Абу Хамид Мухаммед ибн Мухаммед аль-Газали (1059—1111 г.) — богослов, философ и юрист. В своих работах, в частности, выдвигал мысль о праве людей иметь индивидуальное мнение по
религиозным вопросам.

8. Абу-ль-Аля аль-Маарри (979—1058 гг.) — выдающийся арабский поэт, филолог и философ-деист. Аль-Маарри скептически относится к «откровениям» Корана. Религиозные установления, утверждает он, есть продукт человеческого разума. В сборнике философско-нравоучительных стихов и изречений *** мировоззрение аль-Маарри и, в частности, его общественно-политические
взгляды получили наиболее полное отражение. [103]

9. Абу-т-Тайиб ибн аль-Хусейн аль-Мутанабби (915—965 гг.) — крупный арабский поэт.

10. Абд ар-Рахман ибн Халдун (1332—1406 гг.) — великий арабский историк и философ. В «Мукаддиме» к своей многотомной всеобщей истории — «Книга примеров» (***) — Ибн Халдун изложил свои взгляды на общество и государство.

11. Мухаммед ибн Абдаллах ибн Мухаммед ибн Ибрахим ибн Баттута (1304—1377 гг.) — выдающийся арабский путешественник. Его книга «Путешествия Ибн Баттуты» — важный источник для изучения истории стран Азии и Африки первой половины XIV в.

12. Ахмед Джевдет-паша (1822—1895 гг.) — турецкий государственный деятель, филолог и историк. Выступал за распространение просвещения. В 1878 г., будучи губернатором Халеба, учредил в городе газету «Аль-Фурат», в которой сотрудничал аль-Кавакиби.

13. Камаль-бей (Намык Кемаль) (1840—1888 гг.) — выдающийся турецкий просветитель и писатель. Основоположник новой турецкой литературы. Активный участник движения младоосманов.

14. Салман-паша (очевидно, Сулейман-паша) и Хасан Фахми-паша — турецкие государственные деятели.

15. Рифа-бей Рафии ат-Тахтави (1801—1873 гг.) — выдающийся египетский просветитель первой половины XIX в.

16. Хайр ад-Дин-паша ат-Туниси (1810—1889 гг.) — тунисский государственный деятель. Свои общественно-политические взгляды изложил в книге «Необходимые реформы в мусульманских государствах» (Kheredine, Reformes necessaires aux etats musulmans, Paris, 1866).

17. Ахмед Фарис аш-Шидийяк (1804—1887 гг.) — известный арабский писатель. Особой известностью пользуется его книга «Приключения Фарьяка».

18. Селим аль-Бустани (1848—1884 гг.) — сын Бутруса аль-Бустани. Редактор журнала «Аль-Джинан». Автор многочисленных статей по литературе, истории и общественно-политическим вопросам, переводчик и член одного из первых сирийских просветительных обществ.

19. Мединский посланец. Очевидно, имеется в виду Абдаллах Недим (1845—1896 гг.) — активный участник национально-освободительного движения в Египте, видный египетский публицист. Имя Абдаллаха Недима было широко известно в арабском мире. Вынужденный скрываться от преследований, он нередко жил под вымышленными именами. Одним из его имен было Юсеф аль-Мадани, т.е. Юсеф Мединский.

20. Дополнено по тексту, приведенному Раифом Хури в кн.: ***.

21. Осман ибн Аффан — третий халиф (644—655 гг.). «Обвинение против Османа ибн Аффана»: имеется в виду следующий эпизод из его жизни. В 655 г. противники Османа прибыли в Медину с целью низложить его. Осману удалось успокоить их обещаниями изменить свою политическую линию. Однако заговорщики снова вернулись в Медину и предъявили ему якобы перехваченное у гонца письмо, в котором наместнику халифа в Египте предписывается казнить руководителей заговора. Осман отрицал аутентичность письма и доказывал, что письмо подложно и имеет целью погубить его. [104]

22. Дело с орденами. Скандал, разразившийся во Франции в 1887 г. в связи с тем, что зять президента республики и некоторые высшие чиновники занимались продажей и покупкой французских орденов.

23. Панамская афера. Речь идет о знаменитом скандале в связи с банкротством компании по строительству Панамского канала в 1892—1893 гг. Дело о банкротстве было передано в суд. Главные
виновники хищения и растраты огромных средств компании — влиятельные политические деятели Франции — не понесли наказания или отделались самыми легкими приговорами.

24. Дело Дрейфуса. Судебное дело по обвинению в шпионаже офицера французского генерального штаба, заведомо ложное, инспирированное реакционными кругами. Это дело стало предметом
ожесточенной политической борьбы в 90-х годах XIX в.

25. Константин (около 274—337 гг.) — римский император. При нем христианство в Римской империи стало официальной религией.

26. Филипп II Испанский (1527—1598 гг.) — король Испании. Католик-фанатик, он, опираясь на инквизицию, вел беспощадную борьбу против протестантов.

27. Генрих VIII Английский (1491—1547 гг.) — король Англии. «Актом о супрематии» (1534 г.), поставившим во главе церкви короля, Генрих VIII начал английскую реформацию.

28. Хаким Фатимидский — халиф Абу Али аль-Мансур аль-Хаким (996—1021 гг.).

29. Омар ибн Абд аль-Азиз — омейядский халиф (717—720 гг.). Аль-Кавакиби ссылается на него, очевидно, в связи с тем, что, будучи правителем Хиджаза, Омар учредил в Медине совет, который управлял административным аппаратом и рассматривал различные вопросы жизни страны.

30. Абу Абдаллах Мухаммед аль-Мухтади — аббасидский халиф (869—870 гг.). В качестве идеала правителя он считал Омара ибн Абд аль-Азиза (см. выше).

31. Hyp ад-Дин (вероятно, Hyp ад-Дин Абу-ль-Касим Махмуд) (1118—1174 гг.), прозванный «справедливым» — атабек Халеба (Алеппо) и Дамаска. Известный арабский историк Ибн аль-Асир
писал о нем: «Я много изучал жизнь владык прошлого, но со времени правления законных халифов, со времен Омара ибн Абд аль-Азиза, я не нашел (правителя) с жизнью более чистой, более приверженного истине» (Ибн аль-Асир, XI, 265).

32. Коран, 27, 32-34. (Цитаты из Корана приводятся в переводе И.Ю. Крачковского (М., 1963).)

33. Коран, 7, 106-109.

34. Коран, 20, 65.

35. Коран, 3, 153.

36. Коран, 4, 62.

37. Коран, 11.99.

38. Коран, 15, 9.

39. Коран, 3, 5.

40. Коран, 6, 59.

41. Коран, 41, 10.

42. Коран, 36, 33.

43. Коран, 13, 2.

44. Коран, 21,31.

45. Коран, 13, 41.

46. Коран, 54, 1.

47. Коран, 67, 3.

48. Коран, 16, 15.

49. Коран, 13, 9.

50. Коран, 21, 31.

51. Коран, 6, 2.

52. Коран, 20, 55.

53. Коран, 22, 5.

54. Коран, 13, 3.

55. Коран, 25, 47.

56. Коран, 36, 42.

57. Коран, 105, 3.

58. Коран, 105, 4.

59. Аль-Кумейт (673—744 гг.) — арабский поэт, лингвист, филолог периода омейядского халифата. Прославился мастерскими панегириками Хашимитам — роду, к которому принадлежал Мухаммед.

60. Ануширван Хосроу (531—579 гг.) — сасанидский царь, завоеватель и крупный администратор; Салак ад-Дин (1171—1193 гг.) египетский султан, родоначальник айюбидской династии египетских
правителей.

61. «...Осуждал славных людей рода человеческого...» Ибн-Халдун упрекал видных мусульманских деятелей, в частности и Хусейна ибн Али (ум. в 680 г.), имама шиитов, за то, что они не щадили жизни
и шли на смерть во имя своих целей.

62. Поэт Агриппин. Ошибка автора. Речь идет об Агриппине Младшей, жене римского императора Клавдия. Убита по приказанию своего сына Нерона.

63. Траян (53—117 гг.) — римский император. В своей внутренней политике стремился к централизации власти. Он предоставил сенату некоторое участие в управлении государством, боролся с доносами, поощрял развитие сельского хозяйства, строил дороги и общественные здания и т. д.

64. Кайс. Возможно, ад-Даххак ибн Кайс аш-Шейбани (убит в 746 г.), один из руководителей секты хариджидов.

65. Аль-Валид. Очевидно, речь идет о Валиде II, омейядском халифе (743—744 гг.).

66. Асма — дочь халифа Абу Бекра; ее называли «владетельницей двух поясов». Не имея веревки, она разорвала свой пояс, чтобы связать мех с водой и мешок с хлебом, которые она принесла Мухаммеду и Абу Бекру.

67. Аль-Хаджжадж ибн Юсеф (661—714 гг.) — военачальник омейядского халифа Абд аль-Малика ибн Мервана (646—705 гг.). В 692 г. халиф отправил аль-Хаджжаджа против Ибн Зубейра, правителя Хиджаза. После осады аль-Хаджжадж взял Мекку.

68. Коран, 17, 17.

Текст воспроизведен по изданию: Абд ар-Рахман аль-Кавакиби. Природа деспотизма и гибельность порабощения. М. АН СССР. 1964.