121. ПИСЬМО ДЖ. ЛЕДИАРДА У. С. СМИТУ

Якутск, 22 октября [2 ноября] 1787 г.

Сэр.

В июле сего года я оставил для вас письма в Барнауле ¹, в Колыванской губернии, у д-ра Брауна, вместе с которым мне привелось добираться до этого места. В августе я снова писал вам из Иркутска ² и отправил вам небольшой подарок, а письма оставил у дворянина Карамышева, жителя этого города. И те письма и это адресованы д-ру Палласу в Петербург, который перешлет их в пакете на имя торгового дома «Браун и Портер» ³. Сейчас вы найдете меня на берегах большой реки Лена, в месте, координаты которого 60° ш. и 145° д., к востоку от Ферро. Начав свой путь из Иркутска, я проделал 200 верст по суше, а затем на р. Лене погрузился на небольшой бот неподалеку от ее истоков у деревни Качуги, что в 2266 верстах от Якутска. Это путешествие заняло у меня 22 дня, и я прибыл в Якутск 18 сентября. Когда 25 августа я выехал из Иркутска, в окрестностях которого собирают хорошие урожаи зерна, было как раз время уборки и жнецы работали в поле, а когда я прибыл в Якутск, то увидел мальчишек, гонявших по льду свои шапки, снег толщиной в 6 дюймов и хорошую дорогу. 18 сентября я пересел в сани, оставив бот в 2 милях от города вверх по течению реки на попечение солдата, которого вице-губернатор дал мне в сопровождающие, чтобы он привел бот в город. В сани был запряжен бык, верхом на нем сидел якутский индеец. Быком правили с помощью веревки, продетой в носу быка через специально пробитое в хряще отверстие. Я нанес визит коменданту города ⁴, имея при себе письма от вице-губернатора Иркутска генерала Якоби, и отобедал у него. Он мне сообщил, что имеет указание губернатора оказывать мне всяческое внимание и услуги. И первое, продолжал комендант, что он должен сделать, это убедить меня не пытаться добраться до Охотска этой же зимой. Он говорил со мной по-французски. Я почти грубо настаивал разрешить мне отправиться немедленно, выразив удивление, что якутский индеец и татарская лошадь могут быть настолько немощны, что не сумеют сопровождать человека, выросшего и возмужавшего на широте 40°. Он клялся честью, что это путешествие практически неосуществимо. Спор продолжался два или три дня, а в перерывах (все еще твердо настаивая на своем) я продолжал готовиться к путешествию, давая себе немного отдыха после весьма изнурительной поездки по Лене, где я схватил сильнейшую простуду. Комендант все это время оказывал мне всяческое внимание и, наконец, привел в качестве свидетеля одного торговца (весьма приятного, внушающего уважение 50-летнего мужчину), который на протяжении 9 или 12 лет постоянно ездит в Охотск и обратно, чтобы я убедился в правдивости и уместности его советов. Я оказался вынужден уступить совету двух хранителей моего благополучия, глубоко сожалея по поводу этой неудачи. Торговец рассказал мне о всяких ужасах здешней зимы и о суровых условиях путешествия даже в лучшие времена года, а комендант — о прелестях его дома и местного общества, которые всегда будут к моим услугам.

Я представлял себе трудности этого путешествия, и когда я признал его невозможность, это была вежливость и ничего больше, ибо я не верю, что оно не по силам для европейца. Это совершенно неверная теория, что климат может восторжествовать над усилиями настоящего мужчины. Что касается гостеприимства коменданта, то я остался им доволен, ибо в России вообще, а в особенности в Сибири, гостеприимство считается непременным. Возможно, это естественная черта русских. Мне, однако, следовало бы меньше говорить с ними на эту тему, если бы я не был [161] почти без одежды, имея только гинею с четвертью в кармане. И это в тех краях, где все необходимое для жизни намного дороже, чем в Европе, а всякая одежда и того дороже. Кроме того, здешний люд всех чинов и званий, каждый по-своему, живет в условиях азиатской роскоши, дополняемой завезенными сюда европейскими излишествами. Добавьте к сказанному то, что все эти люди невежественны до крайности и чужды всякого рода духовным радостям, и я должен признаться, что никогда не испытывал такой растерянности, не зная, как вести себя в подобной ситуации. Единственное оставшееся мне утешение, подсказываемое логикой, состоит в размышлении о том, что всякий, кто путешествует из-за любознательности, делает это потому, что сам он этого хочет, и хотя может быть я выражаюсь парадоксами, но я думаю, что верно и то, что путешествовать — это значит заблуждаться. За первым должно в большей или меньшей степени обязательно следовать второе, а ошибки только в суждении всегда простительны. В результате 8-месячного пребывания здесь мои знания о стране и ее обитателях станут гораздо более обширными, чем если бы мне довелось пересечь ее не задерживаясь, и уже это хорошо. Я уже неплохо осведомлен о таких народностях, как буряты, братской, калмыки, или монгольские татары, которые со времен Чингисхана были и остаются самыми воинственными и самыми многочисленными из любых северных татар. Так, в Иркутской губернии их насчитывается 49 764 человек, платящих подати (только лица мужского пола), и 5000 кочевников, которые податей не платят. В настоящее время я нахожусь среди якутов и тунгусов — это следующие по численности племена. Якутов насчитывается 42 956 человек, а тунгусов — 13 264. Они были оттеснены калмыками внутрь территории от границ с Китаем и больше похожи на китайцев, чем любое другое племя, особенно якуты. Tout ensemble ⁵ в высшей степени интересно. Не могу сказать, что путешествие по Лене дало мне что-нибудь новое, но ни одному из путешественников не приходилось когда-либо видеть пейзажи и сцены, которые могли бы столь сильно овладеть его сердцем и воображением. Я считаю, что не нашлось бы двух беспристрастных философов, которые могли бы думать о них одно и то же, но два художника или два поэта восприняли бы их одинаково. Есть, однако, некоторые обстоятельства, которые нуждаются в философском толковании, и, когда я встречу философа, я поговорю с ним об этом. Река Лена у Качуги имеет в ширину 40 ярдов, здесь же она шириной более 5 английских миль, но 2 милями выше города и ниже по течению она не так широка. От Якутска до Иркутска эта река интереса для судоходства не представляет. В горах недалеко от Лены есть крупные соляные копи, которые постоянно снабжают солью всю прилегающую местность. Это чистая, твердая, прозрачная минеральная соль, которая залегает жилами. Кристаллы, которые я здесь видел с комендантом, достигают 6 на 9 кв. дюймов. Для подачи к столу она подвергается тончайшему размолу, она совершенно белого цвета и очень приятна на вкус, но мне представляется, что по концентрации она на 1/3 уступает нашей вест-индской соли. По берегам этой реки и вообще во всем крае находят много костей слонов. У коменданта есть несколько зубов этого животного, крупнее, чем те, что я видел в имп. музее в Петербурге, и совершенно целые. У коменданта есть ножи с рукоятками из слоновой кости, ложки и другие различные поделки; они не хуже любой слоновой кости из Африки. Если смогу, пришлю вам образцы этой прекрасной кости, а также соль. Я хотел бы, разумеется, послать вам многие вещи, но когда переписка идет между лицами, находящимися в разных полушариях, это сопряжено с трудностями. Хотя никто не проявляет большей любезности и не оказывает больших услуг путешественнику, чем д-р Паллас мне, я, однако, воздерживаюсь от того, чтобы всякий раз обращаться к нему с просьбами, а также к этим беднягам из дома «Браун и Портер». Меня удивляет, что еще не пришел конец их терпению: оно, как и ваше, подверглось тяжкому испытанию, пока я находился в Петербурге. Положение таково, что перед всем миром я оказался банкротом, но я надеюсь, что он примет во внимание причины, почему я оказался таковым. Я на это надеюсь. Мои английские кредиторы наиболее многочисленны, и это служит мне великим утешением, поскольку они мыслят и ведут себя так пристойно. На большей части земного шара, не исключая России, а более того — в Сибири, вошло в привычку не думать совсем. При подобных обстоятельствах весьма трудно разумно расплатиться по счету или оплатить три обеда и ночлег. По той же самой причине, когда я выехал из Франции, мои счета закрыты не были, и с тех пор по сей день я не знаю, я ли должен Франции или Франция должна мне. Но здесь, в Иркутске, дело будет обстоять беспредельно хуже — без всякого злоупотребления метафорой ради сугубой аффектации. Выехать из Иркутска, скажу я вам, с соблюдением всех приличий и добраться до Охотска живым будет все равно, что пройти между Сциллой и Харибдой, каких я еще не видывал. Мы оба, мой друг, составили себе в Лондоне совершенно неверное представление о снаряжении, которое надобно для путешествия через эту страну, и особенно о способе передвижения. Это обстоятельство служит источником всех моих невзгод. Их было немало, и я совершенно напрасно воспринимал их так болезненно. У меня долг перед людьми. И чтобы исполнить его, я приложу максимум усилий, любые усилия, кроме тех, которые сделают меня вконец несчастным. По ним меня будут [162] судить, а вы, мой дорогой сэр, будете председательствовать. Прощайте! Мои лучшие пожелания моим друзьям. Скажите им, что я от всего сердца, большого, как собор св. Павла, шлю им пожелания успехов в их деле.

Имею честь...

Ледиард

NYHS, Miscellaneons Mss, Ledyard John. Подлинник (автограф), англ. яз. Опубл.: Watrous, Ledyard, p. 136—140.

Комментарии

1. Не обнаружены.

2. Это письмо, в котором, в частности, описывалась жизнь в Иркутске, опубл.: Watrous, Ledyard, р. 129—130.

3. Письмо Смиту на имя Палласа и пакет для с.-петербургского торгового дома «Браун и Портер» не обнаружены.

4. Г. А. Маркловский.

5. Все это (фр.).