АЛЬБЕРТ ШВЕЙЦЕР И ЕГО «ПИСЬМА ИЗ ЛАМБАРЕНЕ»

Легче написать десять томов философии,

чем приложить какое-нибудь одно начало

к практике.

Л. Толстой. Дневники, 17 марта 1847

I

Необыкновенна жизнь и судьба автора этой книги. Кто мог предположить, что Альберт Швейцер, болезненный мальчик, застенчивый юноша, проживет почти целый век и оставит глубокий след в духовной сокровищнице человечества? Кто мог предположить, что сын эльзасского пастора-домоседа уплывет за тридевять земель от дома и будет похоронен в африканской земле?..

В этой замечательной жизни было все, чего мог бы пожелать самый требовательный, самый взыскательный к себе человек: кропотливая черновая работа и незабываемые моменты высочайших взлетов духа; светлая любовь к женщине и счастье отцовства; путешествия и приключения; поражения и победы и всегда сопутствовавшая ему борьба — с самим собой, с обстоятельствами, с человеческой болью; борьба за доброе и прекрасное, за счастье людей. И вся она, эта удивительно цельная жизнь, отразилась в книгах Альберта Швейцера. В философско-этических трудах, потому что поиски нравственного идеала были смыслом его земного бытия. В книгах о Бахе и органной музыке, потому что Бах и музыка стали частью его, Альберта Швейцера, жизни. В художественно-публицистических книгах, потому что стремление к гармонии добра и красоты шло от человека и приводило вновь к человеку, но внутренне осознавшему свою неразрывную связь с другими людьми, с природой. В книгах и статьях о мире, ибо для Альберта Швейцера борьба за мир всегда была борьбой за будущее человечества.

Как-то Альберт Швейцер заметил, что главным аргументом действенности созданного им этического учения является его собственная жизнь. [306]

Очевидно, нельзя не считаться с этим. Нельзя анализировать одну из интереснейших и важнейших его книг, не познакомив читателей с основными вехами жизни писателя и мыслителя-гуманиста. ¹

Альберт Луи Филипп Швейцер родился 14 января 1875 г. в городке Кайзерсберге (Верхний Эльзас) в бедной пасторской семье. И с отцовской, и с материнской сторон его предки в течение многих поколений были либо пасторами, либо церковными органистами. Может быть, именно поэтому Альберта Швейцера в юношеском возрасте так тянуло к проповеднической деятельности: сказывалась вековая традиция. Но если предки Швейцера послушно внимали семейной традиции, сам он не пошел проторенным путем.

Сельские священнослужители в Эльзасе и по уровню жизни, и по характеру занятий были очень близки к крестьянам. Они сами возделывали виноградники и ухаживали за скотом, строили дома и заготавливали топливо. Словом, они были тружениками, и физический труд, пожалуй, преобладал в укладе их жизни. Альберт с детских лет приобретал навыки физического труда и умел своими руками делать многое. В дальнейшем это пригодилось ему в тропической Африке.

Окончив сельскую школу в Гюнсбахе и гимназию в Мюльхаузене, Альберт Швейцер осенью 1893 г. поступил в Страсбургский университет. Здесь он усердно изучает философию, теологию, занимается музыкой. Его наставниками в университетские годы были Теобальд Циглер и Вильгельм Виндельбанд. Оба последователи И. Канта, они оказали определенное влияние на становление взглядов ученика. Кант, по мнению Швейцера, — величайший идеал мыслителя. Роль Канта в немецкой философии он сравнивал с ролью Баха в немецкой музыке.

Не случайно поэтому темой своей докторской диссертации по философии Швейцер по предложению Циглера выбрал философию религии Канта. Однако в своей диссертации молодой ученый не только рассматривал философско-религиозные воззрения великого философа, но и вступал с ним в спор, доказывая непоследовательность мыслителя в решении этических проблем. Позже в «Культуре и этике» Швейцер писал: «Насколько далек Кант от рассмотрения проблемы основного принципа нравственного с точки зрения его содержания, видно уже из того, что он упорствует в своем предельно узком понимании области этического». ²

В 1899 г. докторская диссертация Швейцера «Философия религии Канта» вышла в свет. ³ Это была первая его печатная работа, если не считать маленькой брошюрки, посвященной музыкальному наставнику Швейцера Э. Мюншу.

После защиты диссертации Т. Циглер предлагает молодому философу работать приват-доцентом при кафедре философии Страсбургского университета, но Швейцер избирает скромное место пастора в церкви св. [307] Николая в Страсбурге. Правда, пастором Швейцер пробыл недолго. Уже в 1902 г. он становится приват-доцентом теологии в родном университете.

Частые поездки во Францию (тогда Страсбург был немецким городом) сближают Швейцера с парижской научной и художественной интеллигенцией. В первые годы XX столетия Швейцер выступил в Парижском научно-художественном обществе с докладами о немецкой литературе и философии (о Ф. Ницше, А. Шопенгауэре, Г. Гауптмане и др.), близко сошелся с знаменитым композитором и органистом-исполнителем, своим учителем Ш.-М. Видором. К 1905 г. относится знакомство Швейцера с Р. Ролланом, переросшее затем в глубокую и верную дружбу.

Молодой ученый в короткий срок достигает замечательных успехов. В 1905 г. появляется монография о творчестве И.С. Баха, ⁴ которая, по признанию специалистов, до сих пор остается одним из наиболее интересных и полных исследований жизни и музыки гениального немецкого композитора.

О Швейцере заговорили. О нем пишет Р. Роллан. Органные концерты, с которыми выступает Швейцер, привлекают внимание и вызывают восторги публики в различных европейских странах. Швейцер был блестящим органистом-виртуозом, крупнейшим мастером своего времени. Но не только изощренное мастерство привлекало слушателей на его концерты. Исполнитель постиг самую душу органной музыки, особенно творений И.С. Баха; он жил музыкой и заставлял слушателей глубоко сопереживать. Стефан Цвейг, который однажды специально приехал в Гюнсбах, чтобы побеседовать с Швейцером и послушать музыку Баха в его исполнении, писал впоследствии, что, слушая Швейцера, он забыл о течении времени, забыл о том, где он находится, и, когда пришел в себя, понял, что плачет. Таково было воздействие на слушателей Швейцера-органиста.

И именно в это время, когда к молодому ученому и музыканту так быстро и так широко пришли признание, обеспеченность, слава, он неожиданно для всех отказывается от продолжения блестяще начатой научной и художественной деятельности ради того, чтобы непосредственно, делом своих рук помогать обездоленным и страждущим людям. Швейцер решает изучить тропическую медицину и уехать в Африку.

Этот стремительный поворот в биографии Швейцера по-разному истолковывается некоторыми исследователями его жизни и творчества. В книге Джеральда Макнайта «Осуждение Швейцера» ⁵ говорится, [308] например, о мотивах тщеславия, якобы побудивших ученого отправиться в Африку.

Следует поэтому подробнее рассмотреть малоизвестные моменты жизни Альберта Швейцера, чтобы попытаться нарисовать объективную картину истинных причин принятого им в 1905 г. решения, поскольку оно определило всю остальную жизнь и творческую деятельность ученого вплоть до дня его кончины.

У сына сельского пастора было счастливое и в то же время трудное детство. Счастливое, потому что близкие очень любили Альберта. Семья Швейцеров была дружная, сплоченная. И трудное, потому что очень рано Альберт почувствовал грань, отделявшую его и людей его круга от тех, кто были хозяевами жизни. Отец Альберта, Луи Швейцер, вынужден был упрашивать директора гимназии, пожелавшего избавиться от гимназиста из малосостоятельной семьи; отцу нечем было заплатить за уроки латыни. Мальчик из милости жил у двоюродного дяди, школьного инспектора.

Юноша остро переживал это. В нем рано созревают чувство собственного достоинства, осознание долга перед теми людьми, которые помогли ему получить образование. Все это перерастает в новое глубокое чувство — ощущение солидарности с обездоленными и страждущими. Оно порождает у Швейцера твердое желание помочь людям чем-то конкретным, весомым. Еще студентом (в 1896 г.) он дает клятву: до тридцати лет набираться знаний и опыта, стремиться преуспеть в науках и искусстве, а затем посвятить себя служению людям.

В 1905 г. Альберту Швейцеру исполнилось тридцать лет. Он сдержал данное себе слово.

Но почему — в Африку? Надо заметить, что Швейцер многократно предпринимал попытки помогать обездоленным и в Европе. Будучи студентом, он много времени и сил отдавал работе в студенческом союзе по оказанию помощи бедным. Впервые столкнувшись с ужасающей нищетой пролетариата, Швейцер был глубоко потрясен ею. Неудивительно, говорил он друзьям, что пролетарии не интересуются больше церковью: какую помощь могут они получить от нее?

Швейцер сам признавался: «Первоначально я думал о гуманистической деятельности в Европе». ⁶ Он пробовал было организовать на свои средства приют для детей-сирот, но- встретил неудовольствие городских властей. В 1903 г. Швейцер пытался помочь заключенным и бездомным бродягам. Для некоторых он сумел подыскать работу и дать им небольшие средства на первое время. Но и эта попытка провалилась, так как одиночке-добровольцу было не под силу вести переговоры с властями, следить за устройством судеб своих подопечных. Необходима была организация, а знакомство с уже существующими организациями подобного рода показало Швейцеру, что они в основном наживались ва счет тех, кому должны были помогать. [309]

Вот тогда-то Швейцер понял: мелкими пожертвованиями частных лиц невозможно решить эту общественную проблему. Делу помощи людям надо отдать всю жизнь. И надо сделать это так, чтобы не зависеть от буржуазных властей. Следовательно, надо уехать в самый глухой район Африки, где, как полагал Швейцер, он сможет действовать самостоятельно.

Это первая причина принятого Альбертом Швейцером решения стать врачом в тропической Африке. Она может рассматриваться как акт протеста бунтаря-индивидуалиста, который так хорошо исследовал один из друзей Швейцера — Р. Роллан — в «Жане-Кристофе». Не случайно еще один великий друг мыслителя-гуманиста — Альберт Эйнштейн — писал: «Мне кажется, что его работа в Ламбарене в значительной степени была плодом протеста против наших морально окостеневших и бездушных традиций цивилизации». ⁷

О второй причине, побудившей Швейцера поехать в Африку, он сам, как бы предвидя домыслы Д. Макнайта, говорит в «Письмах из Ламбарене»: тысячи, десятки тысяч европейцев приезжали в Африку, чтобы разбогатеть; здесь же нужны люди, которые готовы преодолеть все трудности, все отдать делу помощи африканцам, ничего не требуя взамен. Стефан Цвейг, который мечтал создать о Швейцере книгу, но успел написать лишь яркий, трогающий глубокой взволнованностью очерк, также вопрошал: «Почему в Африку? Неужели с человеческими страданиями нельзя бороться в Европе?». И отвечал: «Можно. Но в Африке делать это во много раз труднее. Потому что едут туда люди, ищущие наживы, любители приключений, карьеристы. Потому что там, в девственном лесу, в повседневной своей деятельности человек должен исходить из самых чистых моральных побуждений». ⁸

С 1905 по 1913 г. Альберт Швейцер, не прекращая научной, преподавательской и музыкально-исполнительской деятельности, изучает медицину. Профессор снова садится на студенческую скамью. Курс за курсом с присущим ему упорством и настойчивостью одолевал Швейцер секреты врачевания. Он с одинаковым рвением изучал терапию и гинекологию, стоматологию и фармацевтику, зная, что в тропической Африке у него не будет консультантов и советчиков — все придется решать самому. Но особое внимание профессор-студент уделял хирургии.

Это был колоссальный труд. Часто Швейцеру оставалось для сна три-четыре часа в сутки. Прочитав лекции для студентов, он сам спешил слушать лекции на медицинском факультете, а затем до поздней ночи просиживал в анатомическом театре.

Когда же подошла пора получения диплома врача, появились неожиданные и, казалось, непреодолимые затруднения: по закону профессору не полагалось быть студентом. По этому поводу возникает любопытная [310] переписка между руководством Страсбургского университета и самим министром просвещения кайзеровской Германии. В порядке исключения университетским властям разрешают выдать Швейцеру не диплом, а свидетельство об окончании медицинского факультета. Докторская диссертация Швейцера по медицине вышла в свет в Тюбингене в 1913 г. А уже в марте того же года вместе с женой, Хелене Бреслау, ⁹ дочерью известного историка, профессора Берлинского университета Г. Бреслау, Альберт Швейцер на пароходе «Европа» отплывает в тогдашнюю Французскую Экваториальную Африку (ныне Республика Габон) и в местечке Ламбарене на средства, составленные литературным и исполнительским трудом, основывает первую в этих местах больницу для африканцев.

С этих пор вся жизнь Швейцера отдана его детищу — больнице в африканском девственном лесу. Доктор почти безвыездно (несколько раз он бывал в Европе и один раз в Америке) живет в Ламбарене. В годы первой мировой войны Швейцер примкнул к группе прогрессивных деятелей науки и культуры (Альберт Эйнштейн, Стефан Цвейг, Бертран Рассел. Огюст Роден, Бернард Шоу), которая поддерживала антимилитаристскую позицию Р. Роллана. 25 августа 1915 г. он писал Р. Роллану из Ламбарене: «Мне было необходимо сказать Вам, как я восхищаюсь мужеством, с которым Вы восстаете против мерзости, одурманившей массы в наши дни... Бейтесь же, я всем сердцем с Вами, хотя и не могу в нынешнем моем состоянии деятельно помочь Вам. Всем сердцем с Вами!». ¹⁰

Сам факт возникновения войны вызвал у Швейцера глубокое сомнение в действенности нравственных норм, регулирующих жизнь отдельных людей и целых народов. Швейцер решает вплотную заняться определением и разработкой простых и действенных нравственных основ поведения, а также анализом их связи с современной культурой. Так возникает замысел «главной книги» Альберта Швейцера — «Культура и этика». Там же, в Африке, пишутся первые ее наброски и рождается основная ее концепция — идея «благоговения перед жизнью, уважения к ней» («Ehrfurcht vor dem Leben»).

Над «Культурой и этикой» Швейцер работал с 1915 по 1922 г. Задумана она была как широкое исследование причин упадка культуры, поиска путей ее возрождения, разработки и обоснования повой, простой и в то же время универсальной этики. Швейцер написал и издал в 1923 г. только два тома этой фундаментальной работы. ¹¹ Над третьим и четвертым томами он трудился неустанно вплоть до последнего дня своей жизни. Они посвящались: третий — подробному изложению основ этики благоговения перед жизнью; четвертый — попытке обрисовать идеал и [311] принципы создания подлинно культурного общества и культурного государства. ¹² .

В течение двадцатилетней «мирной передышки» между первой и второй мировой войнами Швейцер, работая врачом в Ламбарене, пишет и издает свыше десятка философских и публицистических книг, важнейшие из которых — «Между водой и девственным лесом» (1921), «Из моей жизни и мыслей» (1931), «Мировоззрение индийских мыслителей» (1935). ¹³

К фашизму Швейцер относился непримиримо. В ответ на приглашение министра пропаганды третьего Рейха Геббельса, который был заинтересован в приезде в Германию выдающегося гуманиста, что могло бы символизировать поддержку гитлеровского режима, Швейцер ответил категорическим отказом и язвительно подписался: «С центральноафриканским приветом». (Дело в том, что письмо Геббельса было подписано: «С немецким приветом»). Но Швейцер не верил, что порядок, установленный в Германии, можно изменить манифестами протеста — даже в том случае, если бы под ними стояли подписи всех наиболее уважаемых людей планеты. Он помнил, что подобная деятельность группы Р. Роллана в годы первой мировой войны фактически не дала никаких результатов.

Швейцер считал, что действенным могло быть только осознание каждым человеком обмана, на который идут политики, закулисно готовя мировую бойню. Подлинно массовые антивоенные движения Швейцер рассматривал как совокупность индивидуальных воль. Для возникновения такого движения в то время, по его мнению, условий еще не было.

После второй мировой войны, после потрясших весь мир взрывов в Хиросиме и Нагасаки Швейцер твердо и окончательно решил: молчать больше нельзя. Атомная трагедия затронула так или иначе каждого из живущих на Земле. Условия для создания массового антивоенного движения были налицо.

«Ламбаренский отшельник» выступает со статьями, речами, обращениями. Разъясняя как медик, какую опасность для человечества представляет ядерное оружие и его применение в военном конфликте, Швейцер неустанно повторяет, что решение проблемы о полном и безусловном запрещении ядерного оружия может прийти только при осуждении его испытаний и применения всеми заинтересованными народами. ¹⁴ Это показывает, как далеко ушел мыслитель от собственных представлений о роли масс в истории, относящихся к 20 — 30-м гг.

В 1953 г. деятельность Альберта Швейцера в защиту мира была отмечена Нобелевской премией. Неотложная работа в больнице не позволила ему тогда же поехать в Осло. При получении медали и диплома [312] лауреата в ноябре 1954 г. Швейцер обратился к присутствующим с программной речью «Проблема мира в современном мире». Речь его уже в то время содержала требование о безусловном и полном запрещении испытаний и применения ядерного оружия.

В послевоенные годы выходят новые работы мыслителя, такие как «Африканский дневник», «Проблема этического в эволюции человеческой мысли», «Мир или атомная война?», «Учение о благоговении перед жизнью» ¹⁵ и др.

Ламбарене, больница доктора Швейцера, становится, как в свое время Ясная Поляна, центром паломничества людей доброй воли почти из всех стран мира. Посетители удивляются, увидев, что знаменитый философ и музыкант трудится в больнице не только как врач, но и как архитектор, прораб, каменщик, плотник. Однако все это отнюдь не парадокс, не чудачество великого человека. В беседе с американским писателем-пацифистом Норманом Казинсом Швейцер подчеркнул: «Я должен защищать то, во что верю, формами жизни, которой я живу, и работой, которую я выполняю. Я должен попытаться сделать так, чтобы моя жизнь и моя работа говорили о том, во что я верю». ¹⁶

До конца своих дней философ-гуманист участием к людям, ежедневной будничной работой, книгами своими подкреплял и обосновывал созданное им учение благоговения перед жизнью. За несколько дней до кончины он подписал обращение группы лауреатов Нобелевской премии к главам правительств. Обращение призывало положить конец войне во Вьетнаме.

Умер Альберт Швейцер на девяносто первом году жизни 4 сентября 1965 г. и похоронен неподалеку от своего детища — больницы в Ламбарене.

II

Художественно-публицистическое творчество Альберта Швейцера носит в основном автобиографический характер и неразрывно связано с его философско-этическими трудами. В «Письмах из Ламбарене» звучат мотивы, присущие последним главам «Культуры и этики»; в «Учении о благоговении перед жизнью», работе философской, мы встречаемся с примерами, почерпнутыми автором из его практической врачебной деятельности в африканской больнице.

В этом «перекрестном оплодотворении» художественно-публицистических и философских образов и идей заключается своеобразие творческого стиля Швейцера. Вся его публицистика, равно как и его философские работы имеют под собой прочный фундамент реальной жизни.

Альберт Швейцер не только ученый-гуманитарий, он в течение всей жизни много и глубоко занимался естественными науками — изучал [313] физику, химию, биологию, медицину. «Изучая естественные науки, — писал Швейцер, — я почувствовал, что соприкоснулся с действительностью, что нахожусь среди людей, для которых каждое утверждение требует обоснования и действия. Это стало необходимым условием моего духовного развития». ¹⁷

Мудрость мыслителя в книгах А. Швейцера органично сочетается поэтому с большой мудростью естествоиспытателя. Когда в начале 50-х гг. Швейцер готовил свое ныне ставшее историческим обращение против угрозы ядерной войны, он проштудировал десятки трудов ученых-физиков, химиков, биологов, ¹⁸ глубоко проанализировал полученные факты и использовал их в книге «Мир или атомная война?».

В его философских и публицистических работах с размышлениями о сущности нравственного соседствуют в качестве их естественнонаучного обоснования соображения, почерпнутые из жизни природы и естественных наук. В автобиографической книге «Из моей жизни и мыслей» Швейцер прямо указывает на это обстоятельство:

«С рвением принялся я за естествознание. Наконец-то мне было суждено заняться предметом, склонность к которому проявилась у меня уже в гимназии! Наконец-то мне удалось добыть знания, в которых я нуждался, чтобы и в философии обрести под ногами твердую почву действительности!

Изучение естествознания было для меня большим, чем просто совершенствование знания. Оно явилось событием в моей духовной жизни». ¹⁹ Но самое главное: всему творчеству Альберта Швейцера органически присущ нравственный поиск.

Веками мечтали лучшие умы человечества о достижении гармонии добра и красоты, слова и дела; о цельной человеческой личности, которая являла бы единство лучших черт человека-труженика, творца, доброго к людям и природе, прекрасного в своих словах и поступках. В осуществление этой вековой мечты Альберт Швейцер стремился внести посильный вклад. Его этическое учение о благоговении перед жизнью нацелено, если так можно выразиться, на достижение единства слова и дела, добра и красоты. Перефразируя евангельское «В начале было слово», Швейцер вслед за Гете, высоко им ценившимся как идеал всесторонне развитой личности, утверждал: «В начале было дело! Этика начинается там, где кончаются разговоры».

Не было бы больницы в Ламбарене, не было бы подвига во имя человечности, длившегося более полувека, если бы еще в 90-х гг. Швейцер не осознал внутренне и бесповоротно: добро есть деяние, направленное на сохранение и совершенствование жизни.

Этому принципу он неизменно следовал сам — и в главном, и в мелочах. И призывал людей следовать ему своим примером высокого и [314] бескорыстного служения делу, избавляя страждущих от боли, спасая от смерти тех. кто потерял последнюю надежду. ²⁰

Важнейшим принципом швейцеровской этики является благоговение перед жизнью. К нему Альберт Швейцер пришел в Африке. 13 сентября 1915 г. доктор плыл на маленьком речном суденышке к тяжелобольной женщине. Во время многодневного пути по реке Огове он продолжал работать над своими заметками по философии культуры. Размышляя о сущности нравственного, Швейцер зашел в тупик. Понимание добра менялось в зависимости от обстоятельств, от условий жизни людей и их нравственной практики. Но мыслителю хотелось бы найти в этой относительности модификаций добра какое-то абсолютное зерно. «Рассеянно сидел я на палубе, — вспоминал позже Швейцер, — отыскивая простое и универсальное понятие этического, которого я не находил ни в какой философии. Страницу за страницей исписывал я бессвязными заметками только затем, чтобы сосредоточиться на этой проблеме. Вечером третьего дня, когда мы на закате солнца проплывали прямо через стадо бегемотов, встали вдруг передо мной слова «благоговение перед жизнью»... Отныне я был проникнут идеей, в которой миро- и жизнеутверждение соотносились с нравственностью. Отныне я знал, что мировоззрение этического миро- и жизнеутверждения, вместе с их культурными идеалами основывается на разуме». ²¹

Суть швейцеровского принципа — признание и утверждение высочайшего смысла жизни. Жизнь, согласно Швейцеру, как самое сокровенное из того, что создала природа, требует к себе великого уважения. Это требование охватывает любую жизнь, независимо от уровня ее развития. «Этика благоговения перед жизнью, — подчеркивает Швейцер, — не делает различия между жизнью высшей или низшей, более ценной или менее ценной». ²²

Первичность факта жизни, ее уникальность в любых формах проявления — вот что, по мнению Швейцера, следует принимать во внимание при разработке норм нравственных отношений. Споря с известным высказыванием Р. Декарта «Мыслю, следовательно, существую», Швейцер противопоставляет декартовской свою формулу: «Я есть жизнь, которая хочет жить среди жизни, которая также хочет жить». ²³ Эта формула утверждает не только первичность факта жизни по сравнению с фактом мышления, но и взаимосвязь одной формы жизни или одного живого существа с другими.

Из этой формулы Альберт Швейцер пытается вывести универсальные понятия добра и зла: «Добро — это сохранять жизнь, содействовать [315] жизни, зло — это уничтожать жизнь, вредить жизни». ²⁴ Так понимая добро и зло, люди, полагал Швейцер, смогут достичь единения со Вселенной. ²⁵

Взаимосвязь и взаимообусловленность различных форм жизни в окружающем нас мире должна определять такие отношения между ними, которые будут направлены на сохранение и совершенствование жизни вообще, иначе прогрессивное развитие ее невозможно. Поэтому, по мысли Швейцера, нравственность является не только законом жизни, но и коронным условием ее существования и развития.

При всем своеобразии подхода Швейцера к созданию абсолютных формул добра и зла следует заметить, что философ не учитывает главного — классового, исторически меняющегося содержания моральных норм и. идеалов. Поиск абсолюта в морали неизбежно приобретает абстрактный характер. О подобного рода поисках Ф. Энгельс, критикуя Л. Фейербаха, замечал, что мораль, скроенная для всех времен и народов, для всех состояний, неприложима нигде и никогда. ²⁶

Два других принципа этического учения Альберта Швейцера — «человек человеку» и «человек и природа» — естественно вытекают из главного принципа его этики. И не только вытекают, но и дополняют, конкретизируют его.

Этический принцип «человек человеку» основывается на двух положениях: на признании того, что мораль отражает, формирует и культивирует отношения сотрудничества, солидарности людей и что она сама развивается и совершенствуется по мере расширения этого сотрудничества, вовлечения в него все более широкого круга людей.

Не менее важно признание и того, что мораль есть система нравственных требований и поэтому может и должна быть действенной. Ее требования могут и должны становиться эффективно действующими нормами взаимоотношений и поведения людей.

Человек — не изолированный от других людей элемент общества. Его соединяют с другими людьми многообразные связи. Человек приходит в мир, который был создан до него трудом его предков. Приходящий в мир как бы принимает эстафету дел и традиций людей, живших до него. Он сам несет эту эстафету и передает ее потомкам.

Вот почему этика благоговения перед жизнью требует от каждого человека «думать о других людях, всякий раз взвешивать», есть ли у него «право срывать все плоды, до которых может дотянуться» рука. ²⁷

Но философ призывает не только пассивно думать о других. Действенный характер этического принципа «человек человеку» сказывается [316] прежде всего в том, что он побуждает индивида ощутить себя активной частью целого, побуждает переживать не только свою собственную боль и радость, но и боль других людей, как свою собственную.

И наконец, последний этап — нравственный поступок, действие. Только тот, кто каким-либо образом нашел возможность стать полезным людям, помогать им, только тот может сказать, что он действовал согласно принципу «человек человеку».

Таким образом, принцип «человек человеку» включает в себя не только нравственную ответственность, но и требование взаимопомощи, взаимослужения. Требование это основывается на признании того, что нравственные отношения суть отношения солидарности, общности людей.

Альберт Швейцер подчеркивает, что в исполнении требования взаимопомощи и взаимослужения заключен не только смысл человеческой жизни, но и главное условие ее продолжения и совершенствования. «В пределах той меры ответственности, которую я на себя принимаю, — пишет Швейцер, — должен я решить, чем из моей жизни, моего имущества, из моих прав, из моего счастья, из моего времени и моего покоя — чем я должен жертвовать и что из этого я могу удержать». ²⁸

Служение людям Швейцер представляет не только как труд во имя общества, как постоянную заботу о других людях или самопожертвование ради блага других людей. Понимание философом формулы служения людям гораздо глубже. Швейцер связывает служение людям с достижением не только практических целей, но прежде всего с совершенствованием жизни, с развитием нравственности, с прогрессом общества. И не случаен тот факт, что исследователи социалистических стран обратили внимание на эту прогрессивную сторону этического учения Альберта Швейцера. В статье «Благоговение перед жизнью. Нравственная максима Альберта Швейцера и социалистическая этика» прямо указывается: «Служение жизни в понимании Швейцера является также идентичным ответственности за жизнь, и не просто за жизнь, не только за единичное существование, но идентично ответственности за полное смысла, достойное человека устройство общества». ²⁹

Говоря о служении людям, о взаимопомощи, Швейцер касается еще одной важной стороны этого вопроса: всегда ли самопожертвование и отречение неизбежно связаны со страданием, как утверждают некоторые буржуазные этики? Является ли страдание присущим бытию? Или его следует рассматривать как порождение несовершенства бытия?

«Страдание враждебно бытию» — подчеркивает Швейцер в «Культуре и этике». Самопожертвование и самоотречение не обязательно должны сопровождаться страданием. Наоборот, этим высоким человеческим чувствам и порывам должны сопутствовать удовлетворение и удовольствие. Несколько ниже мы увидим, как Швейцер делом своей жизни доказал, [317] что для него самоотверженное служение людям было источником радости, счастья и глубокого внутреннего удовлетворения.

Швейцер склонен рассматривать страдание как спутника несовершенной морали, как порождение несовершенной организации общества. Страдания исчезнут, когда люди осознают всю важность сохранения жизни и человеческого достоинства, когда общество будет органично сочетать все три вида прогресса — материальный, духовный и социальный. ³⁰

Но и этому, в целом прогрессивному принципу этики Швейцера присущи слабости, обусловленные субъективно-идеалистическим характером мировоззрения мыслителя. Прогресс нравственности понимался Швейцером метафизически — как процесс увеличения числа людей, достигших высокого уровня нравственного развития. Мыслитель так и не преодолел до конца противопоставления личности обществу, что сказалось в разделении им нравственной ответственности на личную, в которой властен сам индивид, и надличную, в которой индивид якобы не властен.

Наконец, третий нравственный принцип этического учения Швейцера — принцип «человек и природа» — призван регулировать отношение людей к природе во всех ее проявлениях. Выдвигая и обосновывая era в качестве одного из основных принципов этики, Швейцер тем самым новаторски расширил сферу действия морали, включая в нее, помимо установления норм отношений между людьми, установление норм отношения людей к природе.

Основной предпосылкой, на которой строится все здание нравственного принципа «человек и природа», является следующее глубоко гуманистическое положение: «Этика благоговения перед жизнью не делает различия между жизнью высшей и низшей, более ценной и менее ценной. Попытка установить общепринятые различия между живыми существами сводится к тому, чтобы понять, стоят ли они выше или ниже нас, людей, а это критерий явно субъективный». ³¹

К чему же ведет подобное субъективно установленное различие между жизнью более или менее ценной? По мысли Швейцера, — к возникновению и упрочению отнюдь не гуманного убеждения в том, что существует будто бы жизнь ничтожная, ничего не стоящая, нанести вред которой или уничтожить которую непредосудительно. Так, казалось бы, общая проблема перерастает в проблему специфически моральную.

Но Швейцер не останавливается на этом. Для него важно довести нить рассуждений до логического конца. Одно дело спорить о том, предосудительно или непредосудительно убить паука или бабочку, но другое — и вовсе не простое — рассудить, морально или аморально лишить жизни пресловутого «снежного человека». На подобной коллизии [318] французский писатель Ж. Веркор строит свой философско-публицистический роман «Люди или животные?». И Швейцер, начав с факта констатации совершенной субъективности различия между жизнью высшей и низшей, подводит нас к страшному, ужасающему выводу: «Смотря по обстоятельствам, под ничтожной, ничего не стоящей жизнью понимают жизнь некоторых видов насекомых или жизнь первобытных народностей». ³²

Итак, принцип «человек и природа» основывается на следующих положениях: субъективным является утверждение, что одна жизнь ценнее другой; мы не знаем доподлинно, какое значение имеет то или иное живое существо в круговороте жизни на Земле и во Вселенной; поэтому этика благоговения перед жизнью требует уважения к любому живому существу. Сформулированные Швейцером положения плодотворны и очень актуальны в наше время в условиях все углубляющегося экологического кризиса. Призыв мыслителя — понять, в чем состоит жизненное назначение живого существа, на первый взгляд совершенно бесполезного или даже вредного с нашей антропоцентристской точки зрения, — звучит как призыв одуматься, пока не поздно, и прекратить истребление животных и птиц, насекомых и микроорганизмов.

Альберт Швейцер не только создал созвучное современности этическое учение, но и попытался всей своей жизнью и деятельностью доказать его приложимость к действительности. Мы сегодня можем говорить о его теоретических ошибках и заблуждениях. Мы должны говорить об этом, ибо, как справедливо отмечал недавний Председатель Народной Палаты ГДР Геральд Геттинг, на творческое наследие Швейцера претендуют самые различные силы в современном мире.

Но одно бесспорно. Поиски Швейцером единства слова и дела, этики и ее практического воплощения являют собой высокий пример бескорыстного служения человечеству.

III

Единство умозрительных поисков в сфере теории морали и практических деяний в девственном африканском лесу легче всего проследить на одном из лучших художественно-публицистических произведений Альберта Швейцера — «Письмах из Ламбарене». Под этим названием объединены произведения: «Между водой и девственным лесом» (1921), «Письма из Ламбарене», издававшиеся несколькими выпусками в 1925 — 1927 гг., и ряд очерков, относящихся к 30 — 50-м гг. и собранных в одном из разделов пятого тома «Избранных произведений» Альберта Швейцера (Берлин, 1971).

История создания и широкого распространения книги «Менаду водой и девственным лесом» такова. В 1919 г. Швейцер был приглашен прочесть курс лекций по этике в Упсальском университете (Швеция). [319] Весной 1920 г. он много раз выступал в разных городах Швеции с органными концертами. На этих вечерах его расспрашивали о жизни Африки. Интерес к устным рассказам Швейцера был настолько широк, что побудил рассказчика записать их и назвать «Между водой и девственным лесом. Рассказы об Африке». Написанная по-немецки, книга еще в рукописи была переведена на шведский язык и впервые вышла в Швеции в 1921 г. Вскоре после этого она была издана в Швейцарии, а затем в Германии, в Мюнхене, издательством Бека, которое не раз выпускало в свет произведения Швейцера. К настоящему времени эта книга переведена на все важнейшие языки мира.

«Письма из Ламбарене» отражают второй период пребывания Швейцера в Африке и непосредственно примыкают к книге «Между водой и девственным лесом». Первая и вторая тетради «Писем» впервые вышли в свет в 1925 г. в издательстве Бека в Мюнхене; там же спустя два года была издана третья тетрадь.

Очерки и статьи, относящиеся к 1930 — 1950 гг., первоначально публиковались в ряде европейских журналов; впоследствии один из них («Школьный учитель Ойембо») вошел в книгу «Африканские рассказы» (Лейпциг, 1938). Другая часть была объединена в 1946 г. в журнале «Университас» (Штутгарт) как «Африканский дневник 1939 — 1945 гг.». Таким образом, книга, которая лежит перед нами, писалась почти полвека. Ее создавали одновременно сама жизнь и ее летописец Альберт Швейцер. Но летописец не был бесстрастным, сторонним наблюдателем, он сам был творцом и хранителем этой жизни, которая, как и всякая жизнь, являла свои и обычные, и самые неожиданные стороны в маленьком африканском поселке Ламбарене, в самом сердце тропической Африки.

Как только летом 1913 г. Хелене и Альберт Швейцер поселились в Ламбарене, тотчас же доктор начал делать записи о первых шагах становления больницы, о людях и событиях, которые казались ему заслуживающими внимания. Альберту Швейцеру не терпелось запечатлеть и осмыслить новый, ранее ему неведомый мир. В то же время, будучи человеком ответственным и обязательным, он хотел посылать эти записи тем, кто помог ему в его трудном предприятии. Он так пишет о рождении этой книги: «Рассказывая обо всем, что мне там довелось испытать и увидеть <...>, я пользуюсь теми отчетами, которые я, живя в Ламбарене, писал по два раза в год и которые, перепечатав, рассылал потом моим друзьям и всем тем, кто оказывал мне материальную помощь в моем деле». ³³

«Письма из Ламбарене», таким образом, представляют собой книгу-документ. Это тщательно написанный, оснащенный многочисленными цифрами и фактами отчет о работе больницы. Не случайно книга начинается с диспозиции, подобной той, которую делают военачальники перед началом сражения, — с подробного описания места действия. В первой [320] главе Швейцер описывает географические, особенности бассейна реки Огове, его климат — ливневые дожди, жару, достигающую в период дождей 35° по Цельсию; он рассказывает о племенах, населяющих этот район Африки, об истории края; о белых людях, которых в начале нашего века здесь насчитывалось всего пятьсот человек. Это были плантаторы, лесоторговцы, купцы, служащие Колониального управления, миссионеры. Швейцер не задает вопроса, но он возникает сам: а врачи, инженеры, учителя?

В первой же главе Швейцеру — добросовестному хроникеру противостоит Швейцер-моралист. Противостоит ли? Конечно же нет! Моральное обличение действенно тогда, когда оно опирается на факты. Моральный пример приобретает убедительность, если он осуществлен. Сопоставляя и анализируя факты африканской действительности начала века, Альберт Швейцер в первой главе книги отвечает на вопрос, почему он поехал в Африку. Мы понимаем, что он не мог не поехать туда, где, по его мнению, страдания людей достигли предела.

Поэтому с первых же страниц книги тщательность, документальность отчета органически переплетается, сосуществует с дневниковой исповедальностью. Повествование о жизни в небольшой африканской деревушке приобретает общечеловеческое звучание: подспудно зреют вопросы о роли человека в современном бурном мире, о значении правильного морального выбора.

Первые месяцы пребывания и напряженной работы в африканском лесу. Бесчисленные трудности, с которыми ежедневно, ежеминутно приходится сталкиваться Хелене и Альберту Швейцерам: угнетающий климат, отсутствие помещения для врачебных приемов, невозможность объясниться с пациентами — не приехал переводчик Нзенг, с которым Швейцер договаривался заранее. А тут еще миссионер Элленбергер, улыбаясь, замечает: «Вы впервые сталкиваетесь с тем, с чем вам придется иметь дело день ото дня, — с ненадежностью негров» (с. 25).

Сколько раз еще услышит доктор Швейцер слова, хулящие африканцев! Но он не примет их на веру. Он постарается сам разобраться в психологии этих людей, в экономических, национальных и социальных причинах, породивших те или иные черты их характера и поведения, которые казались странными европейцам. Очень скоро, спустя полгода, на страницах «Писем из Ламбарене» он даст ответ Элленбергеру. «Что касается меня, — напишет Швейцер, — то, по правде говоря, я никогда уже больше не решусь говорить о лености негров после того, как полтора десятка их почти непрерывно гребли в течение тридцати шести часов, чтобы доставить меня к тяжелобольному» (с. 72).

Швейцер пристально, внимательно и заинтересованно вглядывается в окружающую его африканскую действительность. Вначале ему как врачу видны явления, лежащие на поверхности жизни. Его поражает количество больных, обращающихся к нему за помощью. Люди идут за многие десятки километров, приплывают по Огове. Они жалуются на сердечные заболевания, гнойные язвы, чесотку, сонную болезнь... А сколько [321] непонятного, требующего неотложной разгадки в симптомах неизвестных на Западе заболеваний!

Маленький мальчик ни за что не хочет войти в комнату, где ведется прием. Его приходится втаскивать силой. В беседе с переводчиком выясняется: мальчик был уверен, что доктор хочет его убить и... съесть. «Несчастный мальчуган, — замечает Швейцер, — знал людоедство не из детских сказок, а из страшной действительности, ибо среди туземцев пангве оно окончательно не вывелось еще и до сих пор» (с. 48).

Факты, подобные описанному выше, в первые же дни пребывания доктора Швейцера в Ламбарене заставили его задуматься над социальными проблемами африканского континента. Он не довольствуется уже только внешними наблюдениями, но пытается проникнуть в суть явлений. Этот процесс глубинного постижения закономерностей жизни африканцев особенно наглядно выявляется в главах «Лесоповал и лесосплав в девственном лесу» и «Социальные проблемы девственного леса».

В первой из этих глав Швейцер очень подробно, со знанием дела (ему приходилось и самому рубить лес, и заниматься организацией добычи леса для нужд больницы, и входить в контакт с лесоторговцами) описывает процессы, повала леса, его сплава, погрузки на суда на побережье океана.

Что же показывает и пытается доказать Швейцер? Мы воочию видим, сколь изнурителен и опасен для жизни труд лесоруба в тропическом лесу. Положение лесорубов, не умеющих читать и писать, пришедших за сотни километров, чтобы найти работу, поистине трагично. Они зарабатывают лишь на свое пропитание; их рацион не только крайне скуден, но и однообразен; среди лесорубов распространены кишечные заболевания; лишь немногие из них возвращаются в родные деревни.

Казалось бы, вывод напрашивается сам собой: во всех тяготах труда и жизни африканских лесорубов виновата система капиталистического производства с ее безудержным стремлением к максимальной прибыли. Но Швейцер не склонен винить в бедах лесорубов их хозяев и капиталистическую систему хозяйства. Как буржуазный моралист он пытался примирить интересы сторон. Он пишет о том, что лесоторговцы часто теряют свои капиталы в Африке, разоряются из-за случайностей, обусловленных особенностями климата того или иного года; они будто бы так же, как и африканцы-лесорубы, переживают все тяготы труда и быта в девственном лесу.

Нарисованная Швейцером картина заботы лесоторговцев о питании, здоровье и условиях труда лесорубов и сплавщиков конечно же неверна по расстановке акцентов. Хозяин заботится о рабочем не в силу человеколюбия, а только потому, что иначе рабочий не сможет работать на него, приносить ему прибыль. Это забота не о человеке, а о воспроизводстве рабочей силы.

Нереальны и пути решения проблемы облегчения условий труда и быта, которые рассматривает Швейцер. По его мнению, необходимо [322] прокладывать хорошие дороги в районы лесоразработок. Но какой предприниматель вложит капитал в дело, которое неизвестно когда окупится? Швейцер полагает, что, приблизив сельскохозяйственное производство к местам заготовок леса, можно будет выращивать все необходимое для питания лесорубов в непосредственной близости от лесных факторий. Но это связано либо с отвлечением части тружеников, занятых на лесозаготовках, либо с перемещением части населения из обжитых районов в лесные, необжитые. И то и другое требует больших материальных затрат и усилий не отдельных предпринимателей, а общества в целом. Колониальная администрация, естественно, не была заинтересована в этом.

Более основательно и глубоко Швейцер ставит ряд важных для жизни африканцев вопросов в главе «Социальные проблемы девственного леса». Перед взором современного человека, читателя 70-х гг. XX века, возникает удивительная по пестроте и, на первый взгляд, бесконечная по протяженности череда таких жизненных явлений, само существование которых в столь исторически близком к нам времени может показаться невероятным.

Из бесконечного многообразия нерешенных проблем А. Швейцер сосредоточивает внимание на важнейших. Уже постановка их, которая для той эпохи была весьма актуальной, позволяет видеть, насколько изменилась сегодняшняя свободная Африка.

Швейцеру, например, кажется необъяснимым следующий факт. В начале века в Африке колонизаторами начинает создаваться и развивается добывающая промышленность, но предприниматели постоянно сталкиваются с нехваткой рабочей силы. Почему же трудно найти рабочие руки? «Говорят, что причиною этому леность негров. Но верно ли, что негры так ленивы? Нет ли здесь других, более глубоких причин?» (с. 72).

Врач-гуманист не склонен соглашаться с издавна бытовавшей среди европейцев-колонизаторов легендой о прирожденной лености местных жителей, об их нежелании и неумении трудиться. Наблюдая повседневную жизнь африканцев в больничном поселке и близлежащих деревнях, Швейцер убеждается в обратном. Он сталкивается с любовью к труду, содержание и смысл которого африканцам понятны. Он не раз наблюдает настоящий трудовой энтузиазм местных жителей в том случае, когда дело, выполняемое ими, кажется им важным и неотложным. Предметы утвари, охоты, земледелия и даже местные украшения свидетельствуют о давних и прочных трудовых навыках, о культурных традициях, складывавшихся веками.

Вот почему Швейцер отвергает как вздорную и вредную мысль о якобы прирожденной неспособности негров к труду. «Тот, кому хоть раз довелось видеть, как жители негритянской деревни очищают какой-нибудь участок земли от леса, чтобы посадить там те или иные полезные растения, знает, что они способны работать неделями с большим рвением, напрягая все свои силы» (с. 72). [323]

Чем же объясняется возникшая среди европейцев-колонизаторов легенда о лености негров? По мнению Швейцера, местные жители согласуют свои трудовые усилия с ритмом жизни африканской природы: они не работают в жаркое время дня, если нет крайней необходимости; они не работают в дождь, так как подвержены простуде. Они работают «лишь столько времени, сколько обстоятельства... требуют».

Но самое главное, как полагает Швейцер, заключается в том, что африканец — дитя природы. Он не знает общественных, экономических и юридических ограничений, налагаемых на труженика-европейца. У него свои представления о праве и экономической необходимости: он — человек свободный. Этим Швейцер объясняет своеобразное отношение африканцев к труду, навязываемому им европейцами-колонизаторами. «Негр не ленив, но он человек вольный» (с. 73). Таков окончательный вывод Швейцера.

В этих суждениях сказываются одновременно и прогрессивность, и известная ограниченность взглядов Швейцера на африканские проблемы. Важно и прогрессивно требование учитывать своеобразие развития материальной культуры африканцев. В тех условиях выполнение его объективно способствовало становлению и развитию национального самосознания.

Прогрессивным по сути было и развенчание, на основе многочисленных фактов, легенды о лености негров. Африканец — труженик, творец своеобразной культуры. Это утверждение Швейцера не могло не сыграть своей роли в формировании нового отношения к африканским народам и их культуре, которое ныне стало исторической реальностью.

Но нельзя согласиться с трактовкой Швейцером африканцев как детей природы. Этот пережиток влияния философии Руссо, столь типичный для буржуазных моралистов самых различных направлений даже новейшего времени, сказался и в «Письмах из Ламбаренё». Швейцер, однако, сумел в дальнейшем преодолеть его. Он не считал, что дитя природы — носитель идеальной нравственности. Он видел положительные черты нравов и обычаев африканцев и поощрял их. Но видел и отрицательными даже ужасные черты, протестовал против них и боролся с ними.

Ограниченность воззрений Альберта Швейцера сказывается и в не преодоленном им до конца покровительственном отношении к африканцам. Для Швейцера африканец — это брат, но младший брат, который нуждается в опеке, в руководстве со стороны «старших» братьев — европейцев.

Однако Швейцер стремится к тому, чтобы африканец стал человеком, равным во всем любому другому человеку и заслуживающим человеческого отношения к себе. Обсуждая в главе «Социальные проблемы девственного леса» различные меры, направленные на привлечение африканцев к труду по рубке леса, добыче полезных ископаемых, прокладке дорог, — к труду, важность которого была ясна колонизаторам и оставалась неясной для самих африканцев, — Швейцер протестует против предлагаемой системы насильственного привлечения к труду. Лесоторговцы и [324] чиновники колониальной администрации предлагали ввести в действие так называемую трудовую повинность. К фактории каждого предпринимателя прикреплялись бы десятки деревень, население которых было бы обязано отрабатывать определенное количество времени на лесоповале или лесосплаве.

Швейцер показывает, сколь многочисленные и непоправимые злоупотребления возможны при введении этой системы. «Весь ужас, — пишет он, — заключается в том, что трудовая повинность втайне может превращаться в особого рода рабство» (с. 76). Поэтому «от системы трудовой повинности, сводящейся к тому, что государство отдает туземцев в распоряжение частных лиц, следует отказаться» (с. 77).

Освоение и эксплуатация природных богатств колониальных стран влечет за собой обогащение метрополий и резкое ухудшение условий жизни населения колоний, затормаживает развитие национального хозяйства колоний и их культуры. К такому выводу приходит Швейцер на страницах «Писем из Ламбарене».

И в главах, посвященных пребыванию в Ламбарене в 1913 — 1917 гг., и в главах, относящихся к 1924 — 1927 гг., постоянно повторяются описания жесточайшего голода, охватывающего многие области по рекам Огове и Конго. Швейцер с горечью отмечает, что исконные местные ремесла пришли в упадок. Он описывает брошенные жителями деревни, вчера еще возделываемые людьми участки, на которые сегодня наступает девственный лес. Как лейтмотив звучит фраза: «В последние месяцы число больных необычайно увеличилось». За этой фразой, ставшей в устах автора будничной, стоят эпидемии и голод, алкоголизм и безудержная эксплуатация африканцев на капиталистических предприятиях.

«...может оказаться, — с горечью отмечает Швейцер, — что экономическое развитие, которого добивается колонизация, происходит за счет развития культуры и уровня жизни туземцев» (с. 76). Очень важное признание! Более того, рисуемая пером публициста картина является ярким свидетельством того, что интересы и цели капиталистической колонизации объективно расходятся с интересами и целями действительного экономического и культурного прогресса африканских народов, диаметрально противоположны последним.

Для нас очень важно, что Альберт Швейцер не только видит причину этих противоречий в самой капиталистической действительности, но что он не ограничивается равнодушным описанием фактов: все его симпатии на стороне африканцев. Он выступает со страстным протестом против сложившейся системы. Как современно и актуально звучат такие, вырвавшиеся прямо из сердца врача и мыслителя-гуманиста слова: «Невозможно примириться с тем, что нередко имеет место: колония процветает, а туземное население вымирает из года в год» (с. 78).

На Западе сейчас мало кто вспоминает статью Швейцера в январском номере английского журнала «Коптемпорари ревью» за 1928 г. Статья называлась «Отношение белой расы к цветным расам» и фактически [325] содержала основные пункты первых программ национально-освободительных партий Африки. ³⁴

Альберт Швейцер выдвигал в статье несколько главных, по его мнению, требований, без осуществления которых немыслима нормальная жизнь африканцев. Во-первых, он настаивал на предоставлении и строгом соблюдении «права на проживание». Человек должен иметь гарантированное право жить там, где он родился и где его жизнь нормально развивается. Во-вторых, африканцам должно быть дано право свободного передвижения по стране, то есть человек может жить там, где он захочет жить. В-третьих, Швейцер требовал передачи права на землю африканцам, законным ее владельцам. Четвертый пункт содержал требование права на свободный выбор вида и рода труда. И наконец, что было особенно важно в то время, автор статьи не только ставил вопрос, но и обосновывал необходимость осуществления права на создание и участие в политической жизни национальных африканских организаций.

Развитие национальной экономики и культуры Альберт Швейцер связывает с необходимостью широкого и действенного образования. В 20-е гг., когда он писал «Письма из Ламбарене», в бассейне реки Огове действовало всего лишь несколько десятков школ при католических и протестантских миссиях. Швейцеру довелось не раз наблюдать, как африканцы, научившиеся читать и писать и затвердившие религиозные тексты, не могли затем найти применения своим знаниям.

По мысли Швейцера, «школы должны ставить себе более серьезные цели, чем то обычно бывает, и готовить людей, которые могли бы производить сложные вычисления и легко и без ошибок писать на языке белых. Выдающиеся способности некоторых туземцев позволяют им добиться по части приобретения знаний поистине поразительных результатов» (с. 79).

Плодотворным было и стремление доктора, к этому времени уже достаточно познавшего африканскую действительность, соединить получение знаний местными жителями с их конкретными запросами и нуждами. Знание становится действенным тогда, когда оно используется на практике, и Швейцер полагает, что знания основ наук, которые даются юным африканцам в школах, должны сочетаться с овладением ремеслами, культурой земледелия, полезными трудовыми навыками как экономическими предпосылками для развития национальной культуры.

И позднее, уже в 60-х гг. нашего века, Швейцер выступал неутомимым поборником африканской национальной экономической и культурной самостоятельности. Он постоянно интересовался историей и культурой Африки. Когда в 1924 г. он начинал строительство нового больничного поселка, он изучил многовековой опыт африканцев по сооружению свайных построек и удачно сочетал его с традициями европейской архитектуры. [326]

Особенно радовался Швейцер, наблюдая, как обретшие национальную независимость африканские государства преодолевают культурную отсталость. Всей своей более чем полувековой деятельностью он помогал африканцам в решении этой грандиозной задачи и стремился даже на склоне лет сделать эту помощь более конкретной и действенной. В письме к видному общественному деятелю ГДР Геральду Геттингу он делился своими заботами: «Я живу среди, народностей, которые освобождаются и создают самостоятельные государства. Сейчас они занимаются проблемами выработки конституций, которые они хотят дать своим государствам. Но неизбежно возникает у них и вопрос, как достичь культуры. Чем мы можем им помочь, когда у них появится такая потребность?». ³⁵

В главе «О миссионерах» Швейцер касается вопроса, который вызывал и до сих пор вызывает споры, — о значении христианского миссионерства в истории и современной жизни африканских народов. Отношение автора «Писем из Ламбарене» к миссионерству противоречиво. С одной стороны, Швейцер показывает, что африканцы имеют свой очень глубокие и своеобразные представления о мире, жизни и смерти. Подобно Л.Н. Толстому, он восхищается народной мудростью. «Разговоры, которые я вел у себя в больнице со стариками-неграми о кардинальных вопросах жизни и смерти, глубоко меня потрясли. Когда начинаешь говорить с обитателями девственного леса о вопросах, затрагивающих наше отношение к самим себе, к людям, к миру, к вечности, различие между белыми и цветными, между образованными и необразованными начисто исчезает» (с. 96). Таким людям, казалось бы, не нужна христианская и книжная премудрость, которой их пытаются пичкать миссионеры. Швейцер осуждал церковников за то, что именем бога они прикрывают неправедные деяния. ³⁶ В беседе с американским писателем-пацифистом Норманом Казинсом Альберт Швейцер говорил: «Как можно придерживаться концепции о боге, который вмешивается в человеческие дела во имя справедливости, после всего, что произошло в последнюю мировую войну со всеми ее убийствами и несправедливостями... Человек несет ответственность за зло, должен бороться с ним, а не сидеть сложа руки и ожидая божественного вмешательства». ³⁷

В то же время Швейцер считал деятельность миссионеров в Африке необходимой и полезной. В «Письмах из Ламбарене» он пишет, что через христианство африканцы якобы освобождаются от мировоззрения, исполненного страхов, и переходят к мировоззрению, свободному от них. Порицая соперничество католических и протестантских миссионеров, доктор Швейцер пишет о том, что испытывает «искреннее и глубокое уважение к работе, которую здесь начали американские миссионеры и которую затем продолжили миссионеры французские» (с. 104). Он неоднократно говорит о «живительной силе мысли Иисуса». [327]

Для того чтобы разобраться в »том противоречии, необходимо иметь в виду, что религия имела для Альберта Швейцера по преимуществу значение нравственности. Иисуса он считал реально существовавшим иудейским моралистом-вероучителем. ³⁸ В таком случае становится понятным, почему Швейцер говорил африканцам, что приехал к ним «по зову Иисуса», подразумевая под этим зов совести.

Следует также сказать о неоднородности самого миссионерства как общественного явления эпохи капиталистической колонизации, о многообразии воздействий, которое оказывали миссионеры на туземное население.

Советский историк-востоковед Б.И. Шаревская рассматривает проникновение христианства в Африку южнее Сахары как идеологическую и организационную подготовку империалистической колонизации. С ее точкой зрения нельзя не согласиться, тем более что она разделяется многими исследователями в социалистических странах. ³⁹

Но, исследуя историю миссионерства, Б.И. Шаревская приходит к следующему выводу: «Чтобы понять, почему проповедь христианства в Африке пользовалась успехом в 60 — 70-х годах XIX века, нельзя ограничиваться лишь рассмотрением миссионерства в качестве агентуры империалистической агрессии; необходимо исследовать этот процесс и с социологической, и с психологической сторон. Помимо того, что многие миссионеры были идейными людьми и искренне желали добра африканцам, существовали и объективные причины их успеха в первое время. Местные традиционные религии народов тропической и южной Африки — культы отдельных племен, иногда даже родов, или политические культы ранних государств — носили локальный характер, они скорее разъединяли, чем объединяли жителей тех стран, куда проникали миссионеры. С другой стороны, первые миссионеры пришли задолго до военных вторжений; к тому же при их посредстве африканцы знакомились с некоторыми достижениями европейской техники. В течение нескольких десятилетий деятельность миссионеров оказывала сильное психологическое воздействие на местное население, так как она была связана с применением научно-технических достижений. Письменность, книгопечатание, огнестрельное оружие, незаменимое на охоте, казались чудом, как и исцеляющие лекарства». ⁴⁰

Как можно заметить, трактовка Б. И. Шаревской истории миссионерства в Африке многое объясняет в противоречивой оценке Швейцером этого явления. Швейцер положительно оценивает культурную и объединительную функции миссионерства и более сдержан в общей его оценке. Его привлекают лишь те деятели этого движения, которые, по [328] выражению Шаревской, «были идейными людьми и искренне желали добра африканцам».

На оценку Швейцером миссионерства безусловно повлияла и давняя историко-теологическая традиция. Этой проблеме посвятили и до сих пор посвящают десятки и сотни работ как теологи-католики, так и теологи-протестанты. Из почти безбрежного моря литературы по истории миссионерства и его роли в истории общества можно указать на ряд исследований, в которых особенно отчетливо прослеживается историко-теологическая традиция не только оправдания изуверств миссионеров-католиков, но и возвеличения исторических заслуг миссионерства как такового. Профессор Вильгельм Вальтер в «Истории человечества» восхваляет «усердие к распространению христианства среди язычников в XIX веке»; историк миссионерства Джон Фостер, рисуя образ и деятельность Д. Ливингстона, приводит его слова: «Я возвращаюсь, чтобы открыть путь торговле и христианству»; Рональд Орчард заявляет претензию на мировое значение миссионерства и выдвигает в качестве необходимого его условия требование «о создании нового этоса в жизни местных христианских общин». ⁴¹

Такова вековая традиция, и Швейцер, теолог по образованию, конечно не смог полностью преодолеть ее. Этим, во-вторых, объясняется противоречивость его толкования роли и значения деятельности миссионеров в бассейне реки Огове.

Но хотя миссионерству в «Письмах из Ламбарене» посвящена отдельная глава, а замечания о деятельности миссий рассыпаны на многих страницах книги, тема эта не является в ней ведущей или имеющей большее значение, чем другие темы. В действительности «Письма из Ламбарене» посвящены людям Африки и ее природе. В центре повествования стоит человек во всей сложности его характера и бытия, его общение с другими людьми.

Альберт Швейцер — врач, создатель первой в этих местах больницы для африканского населения. А какое из людских дел человечней профессии врача? С первых страниц мы встречаемся с описанием страданий людей от неожиданных и привычных болезней, от болезней, одно название которых вызывает ужас. Но Швейцер-врач одинаково внимательно, не страшась опасностей, относится и к больному проказой, от которого люди бегут при встрече, и к пораженному страшной сонной болезнью.

Целые страницы книги заполнены описанием способов излечения от этих- недугов, перечислением рекомендуемых доктором лекарств. Казалось бы, все это должно навевать скуку, но на самом деле и эти страницы читаются с громадным интересом. И не только потому, что все, о чем берется писать доктор Швейцер, он знает очень основательно и пишет об этом увлеченно, как влюбленный в свое нелегкое дело [329] специалист. Мы читаем с волнением эти «скучные» страницы, потому что за ними стоит человек.

В главах «Лето 1925» и «Осень 1925» это драгоценное качество Швейцера-писателя выявляется с наибольшей силой. В бассейне реки Огове голод. Вымирают целые деревни. Начинается эпидемия голодной дизентерии. Африканцы пассивно ждут смерти. Они думают, что такова их судьба, и не хотят противодействовать ей.

В это тяжелое время больница доктора Швейцера переполнена. Но больные идут и идут в надежде не только исцелиться, но и получить кусок хлеба. В больнице принимают всех и всех кормят. Но, едва придя в себя, больные перестают соблюдать правила гигиены, заражают здоровых и даже сотрудников больницы.

Впору прийти в отчаяние, наказать ослушников, даже выгнать их из больницы. Но Швейцер не таков: даже в минуты отчаяния он не забывает о том, что перед ним люди. Доктор не только лечит, но и обучает выздоравливающих столярному и плотницкому делу, учит навыкам ухода за плодовыми деревьями. Пусть люди больше знают, больше умеют. Это повысит их шансы в борьбе за жизнь.

«Альберт Швейцер положил в основу своей педагогики два принципа — уважение к человеческому достоинству и стремление понять интерес тех, с кем он общался». ⁴² Именно поэтому его больница не была обычным лечебным учреждением. Пребывание в ней исцеляло африканцев физически и воспитывало духовно: пациентам прививались привычки к систематическому труду, навыки культуры поведения и элементарной гигиены, уважение друг к другу и к людям.

Трудностей на этом пути встречалось много. Они подчас казались неразрешимыми. «Но что значат все эти преходящие неприятности в сравнении с радостью, которую приносит работа в этих местах и возможность помогать людям!» (с. 30).

Не случайно Швейцер неоднократно возвращается к обсуждению проблемы о том, как европейцам надлежит относиться к африканцам. Он из трагического опыта истории Африки хорошо знает, как нечестные люди легко наживались именно на бедах и несчастьях африканцев. «Что же сотворили белые разных национальностей с цветными после того, как были открыты заморские страны? — гневно вопрошает Швейцер и отвечает: — Как много означает один только факт, что с появлением европейцев, прикрывавшихся высоким именем Иисуса, немало племен и народов было стерто с лица земли, а другие начали вымирать или же влачат самое жалкое существование!» (с. 107).

Поэтому, считает Швейцер, «у нас нет права раздумывать, хотим мы делать этим людям добро или нет, — это наш долг. Все то хорошее, что мы можем сделать для них, никак не благодеяние, а только искупление того зла, которое мы же им причинили» (с. 107). [330]

Эти требования Швейцер неуклонно выполняет в отношении к африканцам. Как бы пациенты ни вели себя, доктор поставил за правило никогда не раздражаться, внимательно выслушать любую просьбу или претензию, постараться понять, в чем нужда или боль пришедшего в больницу человека, и попытаться помочь ему. Этим же правилам, вытекающим из нравственного принципа «человек человеку», доктор Швейцер учил и своих молодых сотрудников. «Я должен показать негру, — писал Швейцер, — что в каждом человеке уважаю его человеческое достоинство» (с. 83). И пациенты очень чутко улавливали это еще непривычное для них новое отношение. Они платили доктору тем же — доверием и уважением.

Прививая африканцам лучшие черты европейской культуры, Швейцер никогда не ставил перед собой и своими сотрудниками задачи европеизировать местных жителей. Он понимал, что «нельзя подавить и уничтожить тенденции к формированию независимой личности... попытка европеизировать негра в Африке всегда будет бесплодной». ⁴³

Наоборот, в больнице считались с теми местными нравами и обычаями, которые не вредили делу врачевания и воспитания. Так, родственники больных получали право жить вместе с ними в течение всего времени пребывания их в больнице.

В девственном африканском лесу, как может показаться на первый взгляд, человек и природа враждебны друг другу. Человека здесь со всех сторон подстерегают опасности: кровожадные хищники и ядовитые змеи; ливневые дожди и беспощадно палящее солнце; полчища муравьев, пожирающих все, что встретится им на пути; бегемоты, опрокидывающие лодки с зазевавшимися гребцами.

Швейцер многое пережил сам. Ему приходилось обороняться от леопарда и тонуть в реке, которая кишела крокодилами. Он спасал от термитов запасы продовольствия; брал палку, когда шел осматривать строительство новой больницы,, — там на каждом шагу грелись на солнечном припеке змеи.

И все-таки несмотря на все это Альберт Швейцер любил величавую природу Африки — природу своей второй родины. На страницах «Писем из Ламбарене» встречается немало ее восторженных описаний. Но любовь к природе не была у Швейцера просто созерцательной. Он заботился о сохранении животного и растительного мира Африканского континента и пытался у своих пациентов воспитать то же сыновнее чувство к родной природе.

В пятой главе книги «Между водой и девственным лесом», которая носит название «От января до июня 1914», есть замечательный эпизод. Африканцы упрекают доктора за то, что охотничье ружье бесполезно висит в его доме. Швейцер замечает: «Я спокойно выслушиваю этот упрек. Мне совсем не хочется убивать птиц, которые кружатся над водой. Не поднимется мое ружье и на обезьян» (с. 50). [331]

В больнице Швейцера постоянно жили попавшие в беду и спасенные доктором животные и птицы — антилопы и обезьяны, пеликаны и попугаи.

IV

Страницы «Писем из Ламбарене» густо заселены. Перед читателем проходит галерея образов африканцев — пациентов больницы, старейшин деревень и племенных вождей; европейцев — лесоторговцев, чиновников Колониального управления, учителей, врачей.

Швейцер умеет несколькими штрихами нарисовать не только запоминающийся портрет человека, но и очертить суть его внутреннего облика. Перед нами как живые встают помощники доктора — Нкенджу, серьезный, немногословный, которого Швейцер спас от верной смерти; лукавый острослов, честолюбивый Жозеф. Мы вместе с доктором любуемся умным, исполненным чувства собственного достоинства африканским учителем Ойембо, следим за первыми шагами на коммерческом поприще африканца-лесопромышленника Эмиля Огумы.

Множество персонажей, населяющих книгу, сложные переплетения их истинных, а не выдуманных судеб — все это создает картину впечатляющую, надолго остающуюся в памяти. «Письма из Ламбарене» — не только художественно-публицистическое произведение, это и потрясающий своей правдивостью документ времени.

В судьбах людей, в деталях быта, в приметах тех еще не столь далеких от нас дней видим мы начало XX века. Казалось бы, что можно рассмотреть из маленькой африканской деревни? Как важнейшие события мировой истории могут преломиться в судьбах людей, живущих вдали от тех мест, где вершится история? Но верный глаз ученого и перо художника-публициста делают свое дело.

В 1924 г. Швейцер возвращается в Африку и вновь налаживает прерванную первой мировой войной и послевоенной разрухой деятельность больницы в Ламбарене. С удивлением замечает он, что за годы его отсутствия резко изменилось настроение африканцев.

Исторические события в Европе нашли отклик и на Африканском континенте. Социалистическая революция в России содействовала зарождению в Африке национально-освободительного движения: в покорных еще вчера колониях создаются политические партии; союзы фронтовиков требуют изменения существующих условий жизни.

Швейцер внимательно присматривается к новым веяниям в жизни и быту африканцев. Он отмечает, что в бассейне реки Огове появились «безродные пролетарии в самом печальном и вместе с тем плохом смысле этого слова» (с. 156). Он видит «страшный процесс брожения, который в настоящее время охватил Африку» (с. 127), причем сами колонизаторы с нескрываемой злобой свидетельствуют, что это брожение порождено большевистской революцией в России.

На бурном историческом фоне по-новому складываются судьбы новых людей, приходящих в больницу доктора Швейцера. Местное население [332] в годы войны сильно уменьшилось: война вызвала голод, эпидемию испанки. Иной стала и больница. Швейцер осознает это и отчетливо видит причину перемен. «...я должен отметить, — пишет он, — что больница моя сейчас совсем не то, чем она была раньше. Это — результат перемен в экономической жизни всего района Огове» (с. 156). Раньше в больницу обращались в основном местные жители, а теперь — постоянно меняющиеся пришлые лесорубы.

В повествование входят и европейцы новой формации — молодые врачи Марк Лаутербург и Виктор Нессман. Последний в годы второй мировой войны стал участником французского сопротивления и геройски погиб в фашистском застенке. Так в судьбы людей, живших и работавших в маленькой африканской деревушке, вторгалась история нашего времени.

А что же главное детище Альберта Швейцера — его больница? Понятно, что в книге, носящей характер дневника, вряд ли можно отыскать колонки итоговых цифр. Автор писал о ежедневной работе. Он даже высказывал известное опасение: «Боюсь, что в рассказе моем я слишком много внимания уделил прозе африканской жизни» (с. 149).

Но сейчас мы можем сказать, что за более чем полвека деятельности больницы Хелене и Альберт Швейцер и их добровольные помощники проделали титаническую работу. Сошлемся на данные отчета, который был опубликован доктором Мюллером еще при жизни Альберта Швейцера в 1963 г. В больницу ежегодно обращалось в среднем около пяти тысяч больных; треть из них при этом госпитализировалась. В 1961 и 1962 гг. обратилось по шесть тысяч больных. Особенно хорошо в больнице Швейцера была поставлена хирургическая помощь. Уже в 1934 г. были сделаны 622 серьезных операции. В среднем же в год производилось 500 — 700 операций. В 1961 — 1962 гг. — 802 и 950. Ежегодно в больнице рождалось от трехсот до четырехсот детей. ⁴⁴

В 1975 г. в советской и зарубежной печати промелькнули сообщения о том, что больница в Ламбарене переживает серьезный экономический кризис и вскоре прекратит свое существование. Эти сообщения встревожили друзей дела Альберта Швейцера во многих странах мира. В Ламбарене начали поступать пожертвования с разных концов света. Пришло на помощь и правительство Габона. Ныне деятельность больницы финансируется не только Международной ассоциацией друзей Альберта Швейцера, но и в значительной мере правительством молодой африканской Республики Габон.

К началу 1976 г. в больнице находилось на излечении около пятисот пациентов. Медицинский персонал насчитывал 126 человек, из них 100 африканцев. В 1976 г. на базе больницы в Ламбарене создан первый в Габонской республике центр научных исследований в области экологии.

«Больница Альберта Швейцера в Ламбарене живет!» — так озаглавил одну из статей активный деятель Международной ассоциации друзей [333] Альберта Швейцера профессор-медик Герман Май. Последние вести из Ламбарене подтверждают это.

На страницах «Писем из Ламбарене» перед нами вырисовывается еще одно действующее лицо — сам автор. О чем бы в книге ни шла речь, читатель ясно чувствует отношение автора к изображаемому, слышит его спокойный, доброжелательный голос.

Каким же перед читателем предстает автор как один из главных персонажей книги? Перелистаем ее заново. На первых же страницах Альберт Швейцер рассказывает о причинах, побудивших его приехать в Африку. Рассказ предельно прост и откровенен. Ни одного громкого слова, ни одного красивого жеста. И с первых же страниц мы начинаем верить этому человеку.

Швейцер входит в новую для себя жизнь, попадает не раз впросак. В дневнике можно и не писать об этом, но он пишет о своих промахах и ошибках, о поисках и разочарованиях. Он пишет даже о том, что в какой-то период в больнице было больше неудачных операций, чем удачных. Он не боится, что его обвинят в профессиональном провале. Просто ему даже в голову не приходит такое: ведь он обращается к друзьям.

Он — врач, но ему до всего дело; он хочет, чтобы лесорубы нормально питались, чтобы в девственном лесу прокладывались дороги, чтобы развивались древние ремесла африканцев. И с какой страстью, с какой заинтересованностью пишет об этом Альберт Швейцер: «Дешевый эмалированный горшок вытеснил добротное самодельное деревянное ведерко <...> Многие полезные навыки сейчас уже наполовину забыты. Только старые негритянки умеют еще вить веревки из коры деревьев и нитки — из волокон листьев ананасного куста. Даже искусство вырубать каноэ и то приходит в упадок. Так хиреют туземные промыслы там, где умножение числа занимающихся ими людей самым надежным образом способствовало бы развитию культуры» (с. 80).

День Альберта Швейцера заполнен тысячею дел. Это и врачевание, и строительство, и заготовка материалов, и беседы с людьми. К вечеру накапливается невыносимое утомление. Сказываются недостаточное питание и действие тропического климата. Но слышим ли мы жалобы на усталость, на недомогание или болезнь? Нет! Перед рождеством 1915 г. сорокалетний доктор Швейцер записывает в дневнике: «Несмотря на всю мою усталость и малокровие, мне каким-то чудом удается сохранить почти полную душевную свежесть. Если день был не очень напряженным, то после ужина я провожу два часа за работой, посвященной роли этики и культуры в истории человеческой мысли» (с. 94).

Самое важное для Альберта Швейцера — дело, которое служит благу людей. Ради торжества дела он готов на самые тяжкие жертвы. В 1926 г. доктор хотел и мог бы поехать в Европу — повидать жену и дочь, поправить здоровье. Но начиналось строительство повой больницы. Он должен был довести его до завершения и, пока не довел, не поехал в Европу. Поездка к близким осуществилась лишь через полтора года. [334]

В больницу поступило новое и, как говорят, действенное лекарство. Но не все последствия его введения в организм больного ясны Швейцеру. И в дневнике появляется короткая запись: «Я испробовал бреозан на себе» (с. 226).

И так изо дня в день: тяжкий труд врачевателя, строителя, воспитателя; размышления над основным трудом жизни — «Культурой и этикой»; и поздно вечером — музыка, гениальный Бах. «Каждый его день, — пишет исследователь творчества Швейцера Ч. Джой, — был актом милосердия, а каждая ночь — жертвоприношением музыке». ⁴⁵

Не случайно Швейцера всю жизнь тянуло не только к творчеству Баха, но и к творчеству Гете. Их роднила страсть к познанию сути окружающего. Как Гете, так и Швейцеру наряду с поэтическим, духовным отношением к миру было органично присуще стремление действовать, практически преобразовывать мир. Гете восклицал: «Вначале было дело!». Именно эти слова сделал главным девизом своей жизни и этики Альберт Швейцер.

Твердость духа и четкость намеченной цели — вот что определяло жизнь и деятельность Швейцера. Всегда — и словом, и делом — служить людям, облегчать их страдания, бороться со страданиями, чтобы избавить от них людей, — вот чему он неуклонно следовал. Готовность пожертвовать своим благом ради блага ближних, осознание социальной значимости дела исцеления страждущих — эти черты деятельности и характера А. Швейцера сближают его с русскими врачами-подвижниками Н.И. Пороговым, Ф.П. Гаазом. «Швейцер стал, — справедливо замечает польский исследователь Гжегож Федоровский, — символом братства народов и жертвенного героизма». ⁴⁶

Человек весь проявляется в том, как он говорит и судит о других людях. О своих открытиях в научных изысканиях Швейцер не сообщает. Но об открытиях и достижениях коллег по работе пишет охотно. Доктор Трене «делает важное открытие. ...он обнаруживает вибрионы, очень близкие к холерным» (с. 227). Матильда Коттман идеально организует работу в лесу. На Эмму Хаускнехт можно целиком положиться во всех делах, связанных с больничным хозяйством...

Альберт Швейцер известен нам не только как врач, но и как философ. Как это отразилось в «Письмах из Ламбарене»? Произведение это пронизано нравственным пафосом: сделать все возможное для будущего счастья человечества. Какой высокой нравственной и публицистической силы исполнены строгие и страстные строки заключения, к девятой главе первой части книги! В них, на наш взгляд, заключена основная ее идея.

«Письма из Ламбарене» — это памятник человеку, который исполнил свои долг врача и человека. Как врач Альберт Швейцер сделал все что мог. [335]

V

К какому жанру следует отнести «Письма из Ламбарене»? Судя по названию, ответ на этот вопрос бесспорен. В истории литературы эпистолярный жанр хорошо известен и представлен достаточно широко. Но можно ли безоговорочно считать книгу Альберта Швейцера подборкой его писем, пусть даже литературно обработанных самим автором? Вряд ли. В «Письмах из Ламбарене» уживаются самые различные жанры: и письма-отчеты, и дневниковые записи, и публицистические размышления, и портретно-биографические очерки (например, очерк, посвященный учителю Ойембо).

Сила этого необычного по жанру художественно-публицистического произведения состоит в его документальности.

В наше время интерес широкого читателя к документальной литературе твердо установлен литературными критиками. Он уже получает и теоретические обоснования. «Документ точно фиксирует уникальность события... Подлинное документальное искусство сливается с подлинной историей». ⁴⁷

К «Письмам из Ламбарене» последнее вполне приложимо. Именно поэтому читателя знакомство с ними особенно заинтересует и увлечет. Историк медицины или общественной мысли Запада XX в. сможет по «Письмам из Ламбарене» изучить историю развития медицинского обслуживания в Африке, историю этических поисков мыслителя-гуманиста и многое-многое другое.

В изображении действительности, ее анализе Швейцер проявляет себя как художник-реалист. Он показывает жизнь как таковую, не приукрашивая ее теневых сторон, не рисуя безоблачной идиллии. Подобно своему великому учителю Гете, Швейцер стремится как можно глубже проникнуть в суть изображаемого, с тем чтобы отразить в публицистических очерках не случайное, но типическое, характеризующее эпоху и ее нравы. Дарованию Швейцера-публициста присущ добрый юмор. Вера в людей помогает доктору увидеть не только героические, высокие черты их характеров, но и подметить смешные стороны их поведения, пошутить над ними. Характерна такая сценка. Швейцер просит африканца помочь донести тяжелый брус. « — Я человек интеллигентный и брусьев не ношу, — отвечает он». «Тебе повезло», — соглашается Швейцер, взваливая брус на плечо. «... мне бы тоже вот хотелось быть человеком интеллигентным, да что-то не удается» (с. 195).

Наблюдательный читатель конечно же отметит автоиронию в рассказах доктора Швейцера о его злоключениях в первые годы жизни в Африке.

Документальность — это лишь одна, хотя и важная, сторона «Писем из Ламбарене». Вторым и не менее важным фактором большого историко-литературного значения этого труда Альберта Швейцера являются его высокие художественные достоинства. [336]

Художественное мастерство Швейцера выковывалось в полемических статьях, в массовых обращениях, которые требовали отточенности каждой мысли и каждого слова.

Любопытно, например, проанализировать композицию отдельных глав «Писем из Ламбарене». Как правило, в построении их писатель идет от частного к общему: первоначально дает яркую зарисовку фактов или явлений, а затем подробно характеризует их, анализирует и на основе глубокого анализа рисует обобщенную картину действительности. Подчас же Швейцер ограничивается только зарисовкой, как бы предлагая читателю сделать вывод. В ряде глав, лежащих на стыке публицистики и социологии, Швейцер иногда в ущерб увлекательности вовсе избегает зарисовочных моментов, привлекая живые эпизоды только как доказательство той или иной общей мысли.

Арсенал композиционных средств Швейцера-публициста чрезвычайно разнообразен: он естественно использует прямое обращение к читателю, неожиданный экскурс в историю культуры или поэтическую народную притчу; плавное течение мысли может перемежаться разного рода вставками, которые не производят впечатления инородного тела; некоторые главы книги напоминают по форме своеобразные эссе.

Своеобразен и язык Швейцера-публициста. Его «двуязычность» (как уроженец Эльзаса Швейцер говорил и писал на двух языках — немецком и французском) сыграла, на наш взгляд, известную роль в формировании литературного стиля Швейцера.

Речь Швейцера-публициста, с одной стороны, очень проста и легко доступна для восприятия, но с другой — очень эмоциональна, ярка, насыщена сравнениями, эпитетами, метафорами. Притом характерно, что насыщенность публицистической речи Швейцера образами служит достижению определенной смысловой цели — более четкому и яркому восприятию мыслей автора. Показательно в этом отношений развернутое изображение работы в главе «Поздняя осень и зима 1925. На строительной площадке». Швейцер описывает рабочий день на стройке как пятичастную симфонию, остроумно находя звуковую и ритмическую характеристики для начала, середины и конца работы.

Для того чтобы судить о том, какой экспрессии достигает Швейцер-стилист в описании состояния человека или природы, достаточно привести небольшой отрывок главы «Поездка»: «Вода и девственный лес!.. Можно ли передать чувства, которые нас охватили? Кажется, что все это сон. Допотопные ландшафты, которые мы видели где-то на фантастических рисунках, оживают перед нами въяве. Невозможно сказать, где кончается вода и начинается суша. Могучие сплетения перевитых лианами корней вторгаются в реку. Пальмы — высокие и низкорослые, между ними тропические деревья с зелеными ветвями и огромными листьями; отдельные поднявшиеся над всем исполины; обширные заросли кустов папируса выше человеческого роста с большими веерообразными листьями, и среди этой пышной зелени — совсем уже высохшие стволы, одиноко устремленные к небу» (с. 21). [337]

Какими сочными мазками, как красочно переданы Швейцером необычность и мощь африканской природы!

Но Швейцеру-стилисту присуща вместе с тем экономность в употреблении изобразительных средств. Ему свойственны также лаконизм и афористичность. Типичными для его публицистики являются такие, например, обороты: «Человек принадлежит человеку. Человек имеет право на человека» («Mensch gehort zu Mensch. Mensch hat Recht auf Mensch»); «Много воды течет под землей, но не всякий подземный ручей становится источником» («Es flutet viel Wasser unter dem Erdboden, das nicht als Quelle herausbricht»); «Там, где есть сила, есть действие силы» («Wo Kraft ist, ist Wirkung von Kraft»).

Конструкция фразы у Швейцера современна. Он использует неполные и назывные предложения. В круг образов Швейцер смело вводит материал, широко предоставляемый современной наукой и техникой.

В «Письмах из Ламбарене» Альберт Швейцер достиг осуществления того важного художественного принципа, за реализацию которого он ратовал в своем классическом труде о Бахе, — единства этического и эстетического начал. В книге Швейцера все рассмотренные нами художественно-изобразительные средства подчинены единой цели — показу доброго дела, изображению торжества в человеке человеческого начала.

VI

Художественно-публицистическое творчество Альберта Швейцера уже принадлежит истории. Самое значительное в нем — «Письма из Ламбарене» — также стало классикой. Но и сегодня это произведение привлекает читателей и переводится на многие языки народов мира. ⁴⁸

Секрет неувядаемой молодости книги Альберта Швейцера прост: она учит людей мужеству и доброте, высокому и простому умению жить интересами и заботами человечества.

Привлекает читателей и фигура автора — врача, мыслителя-гуманиста, борца за мир. В поистине энциклопедической деятельности Альберта Швейцера время открывает все новые и новые грани.

В 1975 г. прогрессивное человечество отмечало столетие со дня рождения Швейцера. К этой дате исследователи жизни и творчества мыслителя приготовили немало находок, сделанных в архивах США, ФРГ, Франции. Из книги Бенедикта Виннубста мы узнали о том, сколь глубоким было влияние Швейцера на атомную политику различных правительств. ⁴⁹ Мы знаем, что больница доктора Швейцера действует и процветает, что его примеру последовали десятки молодых врачей, добровольно отправившихся в самые отдаленные утолки нашей планеты. [338]

Знаменитый кубинский революционер Че Гевара еще на студенческой скамье решил посвятить свою жизнь страждущим. Получив диплом врача, он предполагал поехать в джунгли Амазонки и так же, как Альберт Швейцер, работать в лепрозории. Это свое намерение он осуществил и некоторое время лечил прокаженных, не боясь заразиться, братски сочувствуя этим отверженным страдальцам.

Беседуя с Че Геварой, советский писатель Борис Полевой задал революционеру вопрос, «кого он считает самым большим человеком XX века.

— Ленин, конечно... Но Ленин не в счет. Такие родятся раз в тысячелетие, — задумчиво произнес он. И вдруг сказал:

— Альберта Швейцера... Он с юных лет был для меня примером. Когда студентом я был на Огненной земле на эпидемии, я всюду возил с собой его портрет». ⁵⁰

Служение Швейцера людям получило высокую оценку виднейших деятелей науки и культуры нашего века. Альберт Эйнштейн говорил о своем давнем друге так: «Я не знаю, есть ли другой человек, в котором так же идеально сочетались бы доброта и стремление к прекрасному, как у Альберта Швейцера». Гением человечности называл Швейцера Стефан Цвейг, великим эльзасцем — Ромен Роллан. Вальтер Ульбрихт, обращаясь к А. Швейцеру, подчеркивал: «В нашем социалистическом государстве, Германской Демократической Республике, стремимся мы к тому, чтобы осуществить благоговение перед жизнью со всеми его общественными последствиями». ⁵¹

Лауреат международной Ленинской премии Мартин Лютер Кинг, узнав о смерти Швейцера, писал: «С кончиной Альберта Швейцера исчезла одна из самых ярких звезд на нашем небосводе. Его долгий и богатый трудами жизненный путь ученого и подвижника во имя человечности стал героической поэмой XX столетия». ⁵²

Людей всегда волновали и будут волновать истоки творчества и подвига, пути совершенствования человечества. Альберт Швейцер пытался помочь людям стать лучше. Порой он заблуждался, но заблуждения замечательного человека столь же поучительны, как и его открытия. В «Письмах из Ламбарене» мы видим и то, и другое. Стало быть, эта книга и сегодня современна и нужна людям.

Комментарии

1. Биографические данные см.: Grabs R. Albert Schweitzer. Die erste deutsche Biographie. Berlin, 1949; Brabazon J. Albert Schweitzer. A Biography. London, 1976.

2. Швейцер А. Культура и этика. М., 1973, с. 191.

3. См.: Schweitzer A. Die Religionsphilosophie Kants. Tubingen, 1899.

4. См.: Schweitzer A. J.S. Bach. Paris, 1905. Книга была написана Швейцером на французском языке и содержала в первом издании 455 страниц. Книгой интересовались в Германии и предложили автору перевести ее на немецкий. Но Швейцер не стал переводить, а напасал книгу заново по-немецки. Новое исследование вышло в начале 1908 г. и насчитывало уже 844 страницы.

5. Mcknight G. Verdict on Schweitzer. New York, 1964, p. 22. О книге Д. Макнайта см. в корреспонденции Л. Кедрина ««Термит» против гуманиста». — Комс. правда, 1965, 15 января.

6. Schweitzer A. Aug meinem Leben und Denken. Leipzig, 1960, S. 85.

7. Эйнштейн А. Слово об Альберте Швейцере. — В кн.: Альберт Швейцер — великий гуманист XX века. М., 1970, с. 3.

8. Zweig S. Albert Schweitzer — Genie der Menschlichkeit. Frankfurt a. M. — Hamburg, 1961, S. 12.

9. Хелене Бреслау-Швейцер также получала специальное медицинское образование: окончила курсы сестер милосердия. Она стала деятельной и неутомимой помощницей мужа.

10. См.: Pierhal J. Albert Schweitzer. Das Leben eines guten Menschen. Muenchen, 1955, S. 213.

11. См.: Schweitzer A. 1) Verfall und Wiederaufbau der Kultur. Kulturphilosophie, Rd 1. Munchen, 1923; 2) Kultur und Ethik. Kulturphilosophie, Bd 2. Munchen, 1933.

12. Schweitzer A. Aus meinem Leben und Denken, S. 157.

13. Schweitzer A. 1) Zwischen Wasser und Urwald. Muenchen, 1921 (эта книга вошла как составная часть в настоящее издание); 2) Aus meinem Leben und Denken. Leipzig, 1931; 3) Weltanschaung der indischen Denker. Munchen, 1935.

14. Schweitzer A. Die Lehre der Ehrfurcht vor dem Leben. Berlin, 1962, S. 74.

15. См.: Schweitzer А. 1) Afrikanisches Tagebuch. Stuttgart, 1947; 2) Problems de l’etique dans l’evolution de la pensee humaine. Paris, 1952; 3) Friede oder Atomkrieg? Munchen, 1958; 4) Die Lehre der Ehrfurcht vor dem Leben. Berlin, 1962.

16. Cousins N. Dr. Schweitzer of Lambarene. New York, 1960, p. 191.

17. Schweitzer A. Aus meinem Leben und Denken, S. 104. (Курсив мой, — В.П.).

18. Winnubst В. Das Friedensdenken Albert Schweitzers. Amsterdam, 1974, S. 47 — 53.

19. Schweitzer A. Aus meinem Leben und Denken, S. 103.

20. Подробный анализ этики А. Швейцера см.: Петрицкий В.А. Этическое учение Альберта Швейцера. Опыт критического анализа. Л., 1971

21. Schweitzer A. Aus meinem Leben und Denken, S. 152-153

22. Schweitzer A. Die Lehre der Ehrfurcht vor dem Leben S. 55.

23. Schweitzer A. Kultur und Ethik. — In: Ausgewahlte Werke, Bd 2. Berlin 1971

24. Ibid., S. 378.

25. Ср. у К. Э. Циолковского: «Этика космоса, т.е. его сознательных существ, состоит в том, чтобы не было нигде никаких страданий: ни для совершенных, ни для других недозрелых или начинающих свое развитие животных» (Циолковский К.Э. Научная этика. Калуга, 1930, с. 44).

26. См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 21, с. 29,4

27. Schweitzer A. Kultur und Ethik. S. 392.

28. Ibid., S. 391.

29. Ehrfurcht vor dem Leben. Albert Schweitzers Maxime und die sozialistishe Ethik. - National Zeitung, Berlin, 1960, 9. April.

30. Понимание Швейцером природы и причин страдания противостоит точке зрения христианской этики. Христианская этика считает страдание не только неизбежным, но и необходимым спутником человеческой жизни: страдание как очищение от греха, как крест, который должны нести на себе все последователи Христа.

31. Schweitzer A. Die Lehre der Ehrfurcht vor dem Leben, S. 55.

32. Ibid.

33. Швейцер А. Между водой и девственным лесом, с. 13. (Далее все ссылки на публикуемые в настоящем издании сочинения А. Швейцера даются в тексте с указанием страниц).

34. Schweitzer A. Relations of the white and coloured Race. — Contemporary Review, CXXXIII, January, 1928, p. 65-70.

35. Петрицкий В. Большой белый доктор. — Азия и Африка сегодня, 1967, № 3, с. 53.

36. Cousins N. Dr. Schweitzer of Lambarene, p. 193 — 194.

37. Ibid., p. 193.

38. См.: Петрицкий В.А. К вопросу о влиянии религии на философско-этические воззрения А. Швейцера. — В кн.: Проблемы философии и социологии. Л., 1968, с. 81-85.

39. См., напр.: Loth H. Kolonialismus unter der Kutte. Berlin, 1960.

40. Шаревская Б.И. Национально-освободительное движение и религия в тропической Африке. — В кн.: Вопросы научного атеизма, вып. 5. М., 1968, с. 215.

41. См., напр.: Вальтер В. Западные миссии в XIX веке. — В кн.: История человечества, т. 7. СПб., 1904, с. 378 — 386; Foster I. To all nations. Christian expansion from 1700 to today. London, 1960 p. 51; Orchard R. Mission im Weltaspekt. Stuttgart, 1960.

42. Петрицкий В. Подвиг во имя человечности. — Учительская газ., 1975, 14 янв.

43. Blyden E. Christianity, Islam and the Negro Race. London, 1887, p. 76.

44. Mueller R. 50 Jahre Albert-Schweitzer-Spital in Lambarene. — Muenchener medizinicshe Wochenschrift, 1963, № 51. S 2521 — 2530.

45. Джой Ч. Музыкант в 84 года. Сов. музыка, 1975, № 1, с. 137.

46. Федоровский Г. Шеренга великих медиков. Варшава, 1972, с. 155.

47. Гулыга А.В. Эстетика истории. М., 1974, с. 123.

48. Книга переведена более чем на два десятка языков, в том числе на английский, французский, итальянский, венгерский, чешский, сербохорватский, японский, на ряд языков народов Индии.

49. Winnubst В. Das Friedensdenken Albert Schweitzers. Amsterdam, 1974.

50. Полевой Б. Силуэты. М., 1974, с. 251.

51. Ulbricht W. Demokratische Republik handelt im Sinne Albert Schweitzers — In: Albert Schweitzer. Beitraege zu Leben und Werk. Berlin, 1966, S. 11. 1975

52. 40 Rundbrief fuer den Freudenskreis von Albert Schweitzer... Dettingen — Teck, 1975, S. 22.