ПАУЛЬ ЭМИЛЬ ФОН ЛЕТТОВ-ФОРБЕК

МОИ ВОСПОМИНАНИЯ

КНИГА ТРЕТЬЯ

(Июль 1918 года)

(Чертежи XIX и XXI)

По найденным оперативным документам, следовало ожидать, что в непродолжительном времени должны выступить нам навстречу крупные неприятельские силы из Квелимане. Но местность между реками Намакуррой и Замбези изобиловала большим числом речных преград, и, таким образом, наше дальнейшее движение на Замбези было бы связано с большими затруднениями и чрезвычайно стесняло бы нашу свободу маневрирования Следовательно, местность к югу и юго-западу от нашей теперешней стоянки являлась неблагоприятной для нашего способа ведения военных действий. В конце концов, мы были бы вынуждены основательно застрять у Замбези, не имея средств для переправы через эту могучую реку, на которой господствовали неприятельские канонерские лодки.

Я считал более целесообразным отказаться от теперешнего направления марша. Но, вместе с тем, при совершенном отсутствии сведений было трудно решить, куда именно я должен направиться. Только одно казалось ясным, — что неприятель не двигался вслед за нами; по крайней мере, он совершенно не беспокоил наш арьергард и оставленные последним при отходе патрули. Казалось вероятным, что неприятельские войска, в случае если они последовали за нами, стремятся нас обогнать, двигаясь по параллельной дороге. Если эти мои соображения были действительно верными, — а они, казалось, подтверждались некоторыми сведениями от туземцев — то необходимо было признать, что неприятель недостаточно осведомлен о нашем положении у Намакурры и что даже отпущенные нами из плена португальские солдаты не могли дать ему верной картины. Мы старались внушить этим людям, что мы хотим укрепиться у Намакурры, упорно здесь [269] обороняться и затем со временем уйти на Квелимане. Неожиданное поражение при Намакурре должно было заставить противника, преследовавшего нас, ускорить свое движение. При этом, по всей вероятности, его колонны будут неверно направлены и проскочат мимо нас, тем более, что противник должен был сильно опасаться за такую важную гавань, как Квелимане. Таким образом, мне пришла мысль выждать у Намакурры, пока преследующие неприятельские колонны действительно не пройдут мимо нас форсированным маршем, и тогда направиться опять назад на северо-восток. При этом у меня мелькала еще мысль, что неприятель будет обеспокоен таким направлением нашего движения, которое вело примерно в область Мозамбик и в главный этапный порт того же названия. Таким образом, можно было ожидать, что, как только противник обнаружит наше движение туда, он немедленно повернет для защиты этой области с ее многочисленными магазинами. Если же он этого не сделал бы, то мы получали свободу действий в Мозамбике. В случае, если бы обстановка сложилась так, как я намечал, то неприятель был бы вынужден к усиленным походным передвижениям, чрезвычайно изнуряющим его войска, а мы могли выиграть время, чтобы сберечь наши силы и дать раненым и больным возможность поправиться.

Было трудно определить удобный момент для начала нашего движения в северо-восточном направлении; в этом отношении мы должны были отчасти положиться и на военное счастье. Если бы я выступил случайно слишком рано и наткнулся на одну из неприятельских колонн, то все-таки имелась надежда нанести ей отдельное поражение. Но, в первую очередь, для нас было важно иметь возможность беспрепятственно переправиться через реку Ликунго. Имевшиеся сведения о бродах были очень сомнительны. Чтобы не пользоваться тем же самым бродом, по которому мы переправлялись при движении сюда, я с главными силами двинулся вечером 4 июля к другому броду, лежавшему в одном переходе к югу. Но лейтенант резерва Отт произвел разведку и установил, что в указанном месте вообще не существовало брода. В то же время, по сообщению туземцев, а также по найденным следам, можно было предположить, что в тот же день в этом районе побывал английский патруль. Положение могло оказаться затруднительным. Чтобы не терять времени на разведку, я двинулся вдоль западного берега реки Ликунго к нашему старому броду. К [270] сожалению, я снял там охранение и не знал, был ли он еще свободным. Поэтому я очень обрадовался, когда 5 июля переправа через реку была произведена удачно и без всяких задержек. Отряд Келя остался временно у Кокозани и должен был следовать в арьергарде.

Теперь мы опять двигались без дорог, прямо через кустарник, в колонне по одному. Но слишком большая длина колонны затрудняла движение и была опасной в случае столкновения с неприятелем. Поэтому мы старались сократить глубину походного порядка и пришли к тому, чтобы двигаться через пори двумя, а позднее и большим числом походных колонн. Это имело тот недостаток, что теперь не одна, а несколько колонн должны были прокладывать себе дорогу через кустарник и расчищать лесную чащу, но выгоды от сокращения глубины походного порядка были настолько велики, что вполне искупали это неудобство.

Донесения наших патрулей и сведения, полученные от туземцев, указывали, что неприятельские колонны продвинулись в юго-западном направлении меньше, чем я этого ожидал. Как в районе между нижним течением рек Мониги и Ликунго, так и у Муджебы неприятельские войска продолжали двигаться на юго-запад. Таким образом, получалось удивительное положение: противник несколькими колоннами двигался в юго-западном направлении, в то время как мы шли между этими колоннами в обратном направлении на северо-восток. Этого нельзя было долго скрывать от неприятеля, тем более, что дело дошло до стычек между патрулями, и неприятельские войска, направленные вдоль телефонной линии из Мулеваллы на Мукубеллу, пересекали нашу дорогу. Мы двинулись дальше на Осиву, отбросили расположенный западнее этого пункта слабый португальский отряд и 14 июля 1918 года заняли Осиву. К сожалению, вопреки нашим ожиданиям мы не нашли в этой фактории богатых запасов продовольствия и боевых патронов. Очевидно, многочисленные неприятельские войска успели использовать все продовольственные средства этой страны, или же продовольствие было отсюда уже вывезено. Нашему боевому патрулю под командой вице-фельдфебеля Гюттинга, высланному на Муатаму, удалось здесь напасть врасплох на смешанный отряд, состоявший из англичан и португальцев. К сожалению, нельзя было вывезти запасы, находившиеся в этой фактории, и пришлось сжечь магазины. [271]

Между тем не прекращались расспросы у туземцев о том, где можно достать продовольствие; нельзя было ждать до получения сведений от дальних патрулей, высланных на Муруа в поисках за продовольствием. Различные патрульные бои показывали, что неприятель добился ясного представления об обстановке и сообразно этому изменил направление движения своих колонн. Недостаток продовольствия заставил нас продолжать наш марш вперед. Поэтому бой нашего арьергарда под командой капитана Келя со смешанной англо-португальской колонной у Осивы не был доведен до успешного конца, так как наши главные силы находились уже в движении на Типу. Таким образом, мы задержались на несколько дней в сравнительно бедном районе между Осивой и Муруа. Захваченные нами документы показали нам, что один английский патруль двигался по нашему маршруту впереди нас.

Было интересно наблюдать, как пленные англичане, которых мы вели с собой, принимали как должное тяжесть больших переходов, многочисленные переправы через реки и многие неудобства в отношении продовольствия и биваков. Они понимали, что мы, немцы, тоже должны были переносить все эти лишения и, сверх того, нести еще патрульную и сторожевую службу и собирать продовольствие, следовательно, находились в более тяжелых условиях, чем они. Они переносили все с известным юмором, и, очевидно, им было интересно изучать войну с точки зрения «немцев». Совершенно иначе вели себя португальские офицеры. Разумеется, их положение было незавидным; большинство из них страдало сифилисом, и английские пленные тщательно их избегали. В действительности, они не были настоящими закаленными в походах солдатами; получив свой обильный паек из добычи, захваченной у Намакурры, они не сумели его бережно расходовать. Дорогое масло они сразу уничтожили вместе с рисом, и нельзя было требовать, чтобы немцы помогли им теперь из своих собственных скудных запасов. Передвигались они тоже с трудом, так как их сапоги были порваны. Одним словом, их переводчик, офицер генерального штаба, взятый в плен у Намакурры, не переставал мне жаловаться на неудобства, которых я при всем желании не мог устранить. Затем он постоянно просил, чтобы его освободили. Я бы очень охотно пошел ему навстречу, если бы он согласился дать обязательство не сражаться больше против нас, но он отказывался это сделать. От меня ведь нельзя было требовать, [272] чтобы я кого-нибудь освободил без какого-либо обязательства за это и тем самым дал ему возможность снова стрелять в нас. Продовольственные затруднения гнали нас все дальше вперед. После того, как наши расчеты на продовольствие в районе Осивы не оправдались, я решил достигнуть области к востоку от реки Лигонджи, — эта область, судя по картам, была густо населена и хорошо обработана. По дороге в этот район авангард под командой капитана Мюллера быстро захватил бому Типу, где хранились запасы продовольствия на несколько дней, главным образом, земляных орехов, которые, таким образом, попали в наши руки. Слабый португальский гарнизон оказал незначительное сопротивление и быстро отступил; только почтовый курьер, португальский сержант, был взят в плен.

Мы приобрели большой навык в быстром и точном распределении добычи; главные силы только слегка замедлили свое движение, и я еще вижу перед собой улыбающееся лицо одного из пленных англичан, который, казалось, совершенно забыл, что португальцы являются их союзниками. По-видимому, их забавляло, что одна португальская фактория за другой захватываются нами без особых церемоний. Взятые у противника документы снова дали нам очень ценные сведения. На расстоянии двух дней находилась другая бома, по названию Намирруе, в которую для усиления португальского гарнизона прибыла еще и английская рота. Следовательно, можно было предполагать, что в этом пункте хранились значительные продовольственные запасы. По крайней мере, по нашим сведениям, туда стягивались продовольственные колонны для своего пополнения. Английские войска, находившиеся в этой боме, принадлежали, по-видимому, к новому противнику, подошедшему сюда со стороны Мозамбика. Наш прежний неприятель, который, по нашим расчетам, передвигался теперь с юго-запада на северо-восток, не мог так быстро нас обогнать. Итак, наш авангард немедленно выступил дальше на Намирруе с одним орудием. Меньшее орудие было приведено нами в негодность и брошено у Намакурру, после того как все, патроны были израсходованы. Капитан Мюллер должен был выяснить, что можно предпринять у Намирруе, и действовать по собственному почину, сообразно с обстановкой. Главные силы остались сначала у Типы, на восточном берегу реки Молоке. Они должны были заняться сбором продовольствия и настолько задержать наступавшего с юго-запада [273] неприятеля, чтобы капитан Мюллер имел достаточно времени у Намирруе. Вскоре небольшие разведывательные отряды противника появились у Типы на западном берегу реки, которая здесь не являлась сколько-нибудь значительным препятствием. Дело дошло до целого ряда мелких патрульных стычек на восточном берегу Молоке. Отряд капитана Келя имел несколько арьергардных боев, занимая последовательно позиции вдоль дороги Типа—Намирруе. Так как мне было неясно, где лучше использовать главные силы — на фронте ли отряда Келя, или же у Намирруе, то я сначала медленно двигался вслед за отрядом Мюллера. В это время поступило донесение от последнего, что неприятельский отряд, силой около одной роты, укрепился на горе Фельс у Намирруе, и что он, даже несмотря на поддержку своего орудия, ничего не может сделать. Кроме того, весьма вероятно, для поддержки этого отряда могли прибыть английские войска с севера или северо-запада. Для нас представлялся, может быть, благоприятный случай разбить их в открытом поле. Тогда я с главными силами двинулся на Намирруе и 22 июля переправился через реку Намирруе в 4 километрах выше горы Фельс, занятой неприятелем. На восточном берегу мы расположились лагерем и почти сразу вслед за этим имели несколько патрульных стычек. Сам я с лейтенантом Бешем обошел гору кругом и прибыл к капитану Мюллеру, занимавшему лагерь непосредственно у самой горы, у юго-восточного ее края.

Неприятельская позиция прикрывалась патрулями с пулеметами. Наверху горы можно было рассмотреть отдельных лошадей, а иногда появлялись и люди. Если у противника показывалась удобная цель, то она немедленно обстреливалась, чтобы помешать неприятелю посылать людей с горы вниз к воде. Но казалось, что у него была возможность доставать воду из источника, которого мы не знали.

После чашки кофе у капитана Мюллера мы направились дальше кругом горы и встретили лейтенанта резерва Кемпнера и другие патрули, которые вели тщательную разведку. Мы должны были для сохранения скрытности движения пробираться через густой кустарник и попали в многочисленные крапивные бобы; соприкосновение с этим растением причиняет нестерпимый зуд кожи. Мы как раз находились в середине такой чащи, когда со стороны лагеря главных сил послышалась оживленная перестрелка. Одновременно неприятель на горе открыл огонь залпами, подавая, [274] очевидно, этим сигналы своим друзьям. У меня сразу мелькнула мысль, что сюда двигается незначительный неприятельский отряд, который не имеет никакого представления о прибытии наших главных сил. Я тотчас же решил использовать этот редкий случай и ввести в дело все свои силы. Но, как я ни старался возможно скорее присоединиться к нашим, я подвигался вперед очень медленно в густой чаще, и, кроме того, зуд доводил до сумасшествия. Наконец, мы достигли лагеря как раз перед наступлением темноты. Мой заместитель майор Краут сначала ввел в бой только слабые части. Ввиду яркого лунного света я мог рассчитывать использовать для сражения надвигавшуюся ночь. Немедленно были развернуты все имевшиеся под рукой силы, за исключением одной роты, оставленной для защиты лагеря. На правом фланге капитан Геринг, назначенный для охвата, произвел полный обход неприятеля и появился у него в тылу. Тут он услышал собачий лай, направился на него и нашел в овраге у телефона английского командующего, полковника Дикинсона, с его адъютантом и санитарным офицером, которых и взял в плен. Затем он немедленно продолжал наступление. Одновременно отряды Шпангенберга и Поппе атаковали с фронта и левого фланга. Очень скоро неприятель, состоявший из одного батальона, был опрокинут и бежал в полном беспорядке. Все отряды энергично преследовали, но, вследствие царившей кругом темноты и густого кустарника, потеряли соприкосновение с противником, о котором не было даже известно, откуда он появился.

Только позднее выяснилось, что неприятель двигался параллельно с нами и одновременно переправился через реку Намирруе, немного выше по течению. Несмотря на постоянную работу радиостанции, неприятелю было почти невозможно составить себе ясное представление об обстановке, благодаря ежедневной перемене стоянок находившимися в движении отрядами, закрытому характеру местности, покрытой кустарником, и большому числу колонн. В связи с этим он также не мог своевременно ориентировать своих начальников обо всех изменениях в обстановке. Таким образом, и в данном случае отдельная колонна, и даже не вся целиком, наткнулась на нас. Через реку переправился только один батальон, который и пострадал очень сильно при встрече с нашими главными силами, так как оторвался от своих и очутился в опасном положении. [275]

Назначенная для преследования рота вернулась безрезультатно на следующий день. Следует отметить, что и в данном случае, после успешного сражения, было трудно побудить младших начальников и части к крайнему напряжению всех сил для использования до конца одержанного успеха. Обер-лейтенант фон-Шреттер возобновил все-таки преследование и вел его в течение нескольких дней, так как этого действительно требовала обстановка. Но он не мог ничего достигнуть, кроме нескольких патрульных стычек.

Я с главными силами остался на месте. Окончательный успех зависел не от преследования разбитого уже противника, а от действий против неприятеля, осажденного нами на горе Фельс и лишенного теперь ожидаемой помощи.

Впервые за эту войну мы захватили миномет вместе со снарядами. Постепенно мы разыскали на поле сражения его отдельные части. 17 оказавшихся налицо мин были подготовлены к действию. Пробная стрельба холостыми зарядами дала удовлетворительные результаты, и в 4 часа дня могла начаться боевая стрельба по засевшему на горе неприятелю. Руководство действиями было [276] поручено капитану Мюллеру, отряд которого не только не принимал накануне участия в бою, но даже ничего о нем не знал. К нему присоединилась рота обер-лейтенанта фон-Руктешеля, оставшаяся во время боя в лагере. Миномет был поставлен с одной стороны горы, а пушка — с другой; наши пулеметы были расположены вокруг горы и подготовлены к ведению огня. В 3 часа 45 минут обер-лейтенант Руктешель попрощался с пленным английским полковником Дикинсоном, который находился на его попечении, и сказал ему, что рассчитывает вернуться через час. В 4 часа первый снаряд упал в центре неприятельского расположения. Как раз в это время неприятельский начальник был занят вопросом, не следует ли ночью произвести вылазку. Гора сразу ожила, и везде показались люди, которые метались в разные стороны. Они были взяты под огонь пулеметов и орудий. Очень скоро неприятель выкинул белый флаг, но продолжал стрелять.

Обер-лейтенант Руктешель вернулся к своему гостю, как и обещал, через час, но, к сожалению, с простреленной ногой. Его ординарец, который хотел вынести его с поля сражения после ранения, был убит. Между тем капитан Мюллер взобрался на гору с другой стороны и взял штурмом лагерь. Он был занят взводом ездящей пехоты Золотобережного полка и полуротой пехоты, из которых никто не спасся. Лошади тоже были почти все перебиты. С нашей стороны был убит ружейной пулей храбрый лейтенант резерва Зельке перед самым вторжением на неприятельскую позицию. Его похоронили на поле сражения. Добыча оказалась очень скромной, но за два дня боя неприятель понес сильные потери в личном составе. Его отряды, которые по своей численности лишь немногим уступали нашим частям, принимавшим участие в бою, были совершенно разбиты. Здесь, как и раньше у Намакурру, выяснилось, что англичане насильно вербовали в свои войска черных из немецкой Восточной Африки, а также старых немецких аскари.

Наша основная операция у Намирруе удалась только потому, что слабый отряд Келя, силою всего в три роты, сдерживал наступавшего с востока противника. Этот отряд медленно отходил от Типы на Намирруе и должен был ежедневно выдерживать арьергардные бои против неприятеля, напиравшего с крайним упорством. Теперь капитан Кель подошел к Намирруе на расстояние [277] полуперехода; я его перевел на восточный берег реки Намирруе. Между тем высланные патрули узнали от туземцев, что у Пекеры расположен неприятельский магазин под защитой гарнизона. Это сведение казалось мне очень правдоподобным, так как Пекера находилась в густо населенной и очень плодородной области, к востоку от реки Лигонджи. Наши расчеты оправдались, когда мы после двухдневного марша прибыли в Пекеру. Расположенный здесь конный взвод Золотобережного полка был уничтожен, а несколько мотоциклистов захвачено в плен. Таким же образом мы быстро овладели бомой Халау и целым рядом других факторий, где португальцы сосредоточили богатые запасы, особенно земляных орехов. Наши патрули доходили до Ангохе, и мы в самое короткое время сделались хозяевами обширной и исключительно богатой области. Часть пленных португальских офицеров убежала однажды ночью и благополучно добралась до неприятельских войск, расположенных в Ангохе. По-видимому, среди них было несколько человек, хорошо знакомых с местностью еще со службы в мирное время.

Наступивший затем в течение нашего пребывания в районе Халау спокойный период дал возможность поправиться нашим больным и раненым, которые очень ослабели от продолжительных переходов; здоровые также нуждались в небольшом отдыхе. Все, несколько утомились от беспрерывных передвижений и напряжения последнего времени. Достойно внимания, что последние успехи пробудили воинственный дух среди носильщиков, большинство которых представляло из себя хороший и надежный элемент. Многие из них заявили о своем желании поступить в аскари. Даже мой старый повар был согласен взяться за винтовку.

К 5 августа продовольственные запасы начали истощаться, и главным продуктом питания сделался горький мухого. Неприятельские патрули, которые двигались сюда с северо-востока, показали мне, что неприятельские колонны, следовавшие с юго-запада, перегнали нас за время нашего отдыха и теперь стремятся сосредоточиться у Вамалеа (с.-в. Халау), чтобы затем атаковать нас.

(Август—сентябрь 1918 года)

(Чертеж XX)

Чтобы ввести неприятеля окончательно в заблуждение относительно наших планов, я 7 августа двинулся по дороге на Вамаку и расположился лагерем в трех часах северо-восточнее Халау, в районе с достаточным продовольствием. Несколько неприятельских патрулей было отогнано. Из Вамалеа явился неприятельский офицер-парламентер, заявивший, что английский командующий согласен на обмен пленного врачебного персонала. Далее, он просил меня назначить место и время, когда можно было бы передать нам обмундирование для английских пленных. Эти очень прозрачные предложения показали мне, что неприятель подготовляет что-то серьезное именно на севере и стремится облегчить свою задачу, заманив меня в ловушку. Были пойманы различные неприятельские шпионы, подтвердившие мое подозрение. Их показания о том, что неприятель предполагает атаковать нас тремя колоннами, соответствовали обычному приему подобных операций.

Когда 10 и 11 августа стычки патрулей и передовых постов выяснили мне, что более сильная неприятельская колонна наступает по дороге Вамалеа—Халау, я предположил, что, по меньшей мере, еще одна колонна продвигается еще южнее, параллельно первой и что, по-видимому, ее целью являлось Халау. Я решил отдельно атаковать эту южную неприятельскую колонну. Шансов на успех моего плана было мало, так как неприятель избегал дороги и часто двигался прямо через кустарник. Учитывая вероятное развитие операции, я приказал произвести разведку и наметить определенную дорогу. Несмотря на это, наше движение, начатое 11 августа вечером, продолжалось целую ночь напролет. Только с рассветом достигли мы выбранного мною пункта восточнее Халау. Сильные [279] патрули, в том числе целая рота под начальством капитана Келя, находились еще на походе.

Моей основной мыслью являлось движение на запад с тем, чтобы затем повернуть опять на север или в район Блантире, или восточнее озера Ниасса. Не тревожимые неприятелем, мы переправились у Метила через реку Лигонджу и пересекли дорогу Типа—Намирруе. Находящаяся там могила офицера 1 батальона второго полка Королевских африканских стрелков показала мне, что неприятельская колонна, двигавшаяся вслед за нами от Типа, теперь совершенно обошла нас с севера у Вамалеа. Во время дальнейшего похода к Или мы пересекли прежнюю стоянку английских войск, пришедших сюда с запада и выступивших дальше по направлению на Альто-Молоке. Они тоже сделали большой крюк и, следовательно, истратили много сил. Надо было удивляться, что все эти неприятельские колонны показали сразу такую высокую подвижность. Они изменили способ своего снабжения и освободились, по крайней мере частично, от необходимости подвоза. По указаниям пленных, они высылали вперед команды фуражиров, доставлявшие от туземцев продовольствие и распределявшие его по частям. Этот сбор продовольствия производился крайне беззастенчиво. Доверчивость, которую незадолго перед тем, во время нашего пребывания в Или, выказывали нам туземцы, теперь исчезла. Они видели теперь в каждом аскари своего неприятеля, и отдельные люди, отставшие во время переходов, неоднократно подвергались нападению со стороны туземцев.

Когда мы прибыли к Или, то быстро захватили находившийся там английский телеграфный пост. Найденные бумаги дали полезные сведения о передвижении неприятельских войск. Судя по этим документам, более крупные магазины находились у Нумарроэ и у Регоне, а большие силы из Альто-Молоке и Мукоби должны были попытаться опередить нас, в то время как одна колонна следовала непосредственно по нашим пятам. Неприятель, незадолго перед тем бродивший ощупью в темноте, очевидно, получил с некоторых пор достоверные сведения о наших передвижениях. Было крайне трудно определить дорогу на Регоне, так как нельзя было найти проводников. Но от Или к Нумарроэ вела вновь построенная телефонная линия из медной проволоки. Если бы мы следовали вдоль этой линии, то могли бы быть уверенными, что натолкнемся по пути на какое-нибудь ценное указание. Действительно, когда мы [280] выступили из Или, то части неприятельской колонны оказались совсем близко от нас. Наши оставленные сзади патрули даже встретились у строений Или с аскари, которых они приняли за своих, обменялись с ними сигаретками и огнем и только потом заметили, что это неприятель.

Озабочивали хозяйственные вопросы. Изготовление хлеба для пленных европейцев натолкнулось при продолжительном марше на большие затруднения. Эти люди были в достаточной мере неопытны и не умели сами себе помочь. Наконец, все-таки, удалось устранить эти затруднения и доставлять большое количество муки, но другими способами. Капитан резерва Крюгер, на котором лежали заботы о военнопленных и который вскоре затем умер, уже в то время был тяжело болен и изнурен лишениями; он при всем своем желании не всегда умел найти средства и пути для удовлетворения иногда очень далеко шедших желаний пленных.

Утром 24 августа мы переправились через реку Ликунго и подвигались дальше по направлению на Нумарроэ. Уже с расстояния нескольких миль мы увидели гору и постройки бомы Нумарроэ. Во время одного привала на походе мы позавтракали в веселом обществе с лейтенантом резерва Отт, вице-фельдфебелем резерва Норденгольцем и другими командирами из авангарда. Мы давно уже привыкли во время привалов доставать без всякой церемонии несколько ломтиков хлеба и банку с жиром или салом гиппопотама. Обер-лейтенант флота Фрейнд имел даже масло со времен Намакурры. Также и аскари и носильщики, ожидавшие прежде своего обеда по приходе на бивуак, все больше и больше перенимали «дестюри» (обычай) европейцев. Как только наступало время привала, каждый из черных доставал свой завтрак. Было чрезвычайно приятно, когда, таким образом, часть войск лежала в лесу в лучшем настроении и набиралась необходимых сил для новых усилий, новых продвинулся вперед.

Мы были еще в двух часах пути восточнее Нумарроэ, когда послышались первые выстрелы в авангарде. Одна неприятельская рота впереди на нашем пути следования искусно и медленно отходила теперь перед нами от одного рубежа к другому на Нумарроэ. Состояние лейтенанта Отт, раненого пулей в грудь, было, по-видимому, серьезным. Я уклонился с главными силами, во главе которых двигался отряд Гэринга, и прошел мимо противника прямо на бому Нумарроэ. Еще до наступления темноты наше орудие было [281] поставлено на позицию и открыло огонь по боме и ее стрелковым окопам, которые; были заняты противником. Отряд Геринга, не теряя времени, обошел еще южнее, чтобы, воспользовавшись оврагами, подойти к боме вплотную с тыла. Авангард (отряд Мюллера), насколько можно было судить по шуму боя, также значительно продвинулся вперед.

Неприятельские стрелки стреляли не плохо, и, несмотря на расстояние около тысячи метров, ружейные пули ложились совсем близко, как только показывался кто-нибудь из нас.

Скоро стемнело; перестрелка то внезапно разгоралась, то утихала, пока, наконец, неожиданно мы не услышали шума боя со стороны отряда Геринга. Затем наступила тишина. Отряд Геринга ворвался врасплох сзади в расположение неприятеля и взял с боя некоторые стрелковые окопы, в которых упорно держался противник. Но отступавший неприятель был принят другим немецким отрядом за своих, и ему удалось уйти. Ночь была очень холодная, к тому же дождь лил, как из ведра, а наш багаж еще не прибыл. На следующий день нами были похоронены три неприятельских европейца и сорок один аскари, кроме того нами было захвачено в плен: 1 европеец и 6 аскари ранеными, и 1 европеец, 7 аскари и 28 других цветных. Между пленными находился также и неприятельский командир майор Гаррад, который командовал здесь половиной второго батальона 4 полка Королевских африканских стрелков. У нас были убиты вице-фельдфебель Норденгольц пулей в голову, 6 аскари и один носильщик пулеметов, и ранено 3 европейца, 18 аскари и 4 носильщика пулеметов. Мы захватили 40.000 патронов, 2 легких пулемета и, кроме того, ручные гранаты, санитарное имущество и большие запасы продовольствия. Между нашими ранеными, оставленными в солидных, чисто выстроенных домах, находился также лейтенант резерва Отт, который, как всегда, был в отличном настроении духа. К счастью, его ранение не было так тяжело, как этого опасались сначала, но было невозможно взять его с собой.

25 августа я во всяком случае хотел достигнуть лагеря Регоне. Из захваченных документов я узнал, что, из опасения захвата нами, туда были доставлены ценные запасы, между которыми имелись также снаряды для минометов. Гарнизон Регоне был, вероятно, в данный момент еще слаб, но, ввиду близкого нахождения неприятельских колонн, надо было ожидать, что к 26 августа [282] обстановка изменится и время для атаки будет упущено. Дорога шла по ущелью крутой, скалистой цепи гор. Скоро наш авангард, наткнулся там на неприятеля и задержал его, пока я с главными силами не прошел мимо этого противника прямо на Регону. При карабканье по скалистой и пересеченной горной местности дело едва не дошло до столкновения между двумя немецкими отрядами, которые приняли друг друга за противника. Пулеметы уже были поставлены на позицию, когда, к счастью, ошибка была выяснена.

Мы продвигались дальше через горы в то время, как под нами немного уже сзади был слышен пулеметный огонь в нашем авангарде. Движение было так затруднительно, и наша колонна так растянулась вследствие того, что мы могли двигаться через горы только гуськом, что поставленная мной в этот день задача — Регоне — далеко не была достигнута. Мы даже вообще не знали точно, где, в сущности, должна была находиться Регоне. Только потому, что мы скоро увидели в отдалении место скрещения нескольких дорог, мы считали, что там расположена Регоне. На полпути к Регоне мы заметили большой палаточный лагерь, и я решил, что это другая половина батальона, которая была двинута из Регоне на поддержку к Нумарроэ.

При дожде, лившем, как из ведра, мы должны были стать лагерем в кустарнике. На следующий день замеченный палаточный лагерь был снят, а бома Регоне оказалась занятой довольно крупными силами. Штурм этой бомы через открытый холм не давал никаких шансов на успех, и мы ограничились поисками патрулей и отдельных отрядов. Как это было видно из захваченных нами бумаг, неприятель решил дать нам возможность беспрепятственно завязать бой у Регоне с тем, чтобы затем сильным резервом, расположенным вне бомы, атаковать нас во фланг и в тыл. Поэтому была предписана особая осторожность, и инициатива, с которой рота лейтенанта Боля, несмотря ни на что, двинулась против бомы, могла иметь опасные последствия. Показавшиеся вне укреплений некоторые неприятельские лагеря и колонны были неожиданно для них обстреляны, и были захвачены продовольственные запасы. Найденные бумаги подтверждали приближение к Регоне более сильных неприятельских колонн с юга и юго-востока. На севере также были расположены войска; находились ли они теперь в районе Лиомы — Малакотеры или у Малемы установить было трудно. Но было [283] установлено, что они, действительно, там были и, вероятно, также продвигались к Регоне с севера.

Так как немедленная атака Регоне не имела надежды на успех, а также нельзя было и рассчитывать на удачное выполнение более длительной операции ввиду возможного вмешательства извне, то я решил двигаться дальше. Из-за препятствия, которое представляли реки и болота южнее озера Ниассы, я считал невыгодным намеченное мною раньше направление движения на запад, особенно еще и потому, что неприятель мог легко сосредоточить туда войска с помощью парохода и железной дороги, а также снабжать их продовольствием. Более целесообразным казалось мне дальнейшее движение на север, восточнее озера; весьма вероятно, неприятель был бы очень удивлен нашим возвращением в немецкую Восточную Африку и предполагал бы целью нашего похода исконную столицу этой области, т.-е. Табору. Под этим впечатлением он, чтобы избавить свои главные силы от обходного движения к Таборе и избежать затруднений в отношении организации подвоза, естественно, оттянул бы свои войска к побережью португальской Восточной Африки и оттуда перебросил бы их морем в Даресалам и затем дальше, в самую Табору. В общем, мои расчеты оправдались. Я склонялся к решению, прибыв не к Таборе, а на северный берег озера Ниасса, двинуться дальше в другом направлении, вероятнее всего, на запад. Во всяком случае, нужно было сначала достигнуть северного края озера Ниасса. До тех пор должно было пройти больше месяца, и многое могло измениться.

У Регоне замечено было движение и сбор здесь большого количества войск, которые, вслед за нами, обыскивали места наших бивуаков и тогда только медленно двигались за нами. Местность со своими многочисленными ущельями и водяными потоками была особенно благоприятна для занятия нашими арьергардами позиций. По дороге на Лиому был захвачен крупный неприятельский магазин с большим количеством табаку. Отряд Миллера, высланный вперед к Лиоме, скоро донес, что этот пункт занят неприятелем, силу которого нельзя было установить даже приблизительно. 30 августа я с главными силами подошел к этому выдвинутому вперед отряду. Расположение неприятельских укреплений все еще нельзя было точно установить в густом кустарнике. По-видимому, противник только перед нами прибыл сюда и еще не закончил своих работ по укреплению позиций. Поэтому я немедленно повел наступление. [284]

Сначала отряды Мюллера и Геринга обошли неприятеля, чтобы атаковать его с севера, в то время как главные силы продвигались постепенно многочисленными ущельями по лесу.

При недостатке сведений сам я не мог составить себе точной картины. Вдруг внезапно послышалась оживленная стрельба в тылу, где двигались наши колонны носильщиков. Сильный неприятельский патруль обстрелял эти колонны. Большая часть нашего багажа была потеряна. Капитан Поппе, находившийся в моем распоряжении, был направлен с двумя ротами против этого патруля. По прибытии он уже не нашел там противника, но, двигаясь в направлении его отхода, наткнулся на укрепленный лагерь, который немедленно захватил с боя. При этом был тяжело ранен вице-фельдфебель Шафрат. Об этом происшествии мне лично доложил капитан Поппе, когда его, тяжело раненого пулей в грудь, несли в тыл. Он передал мне, что неприятель окончательно разбит и захвачена богатая добыча оружия и боевых припасов. Роты отряда Поппе последовали за отходившим противником и наткнулись на новый большой лагерь. На этот же лагерь вышел с севера отряд Геринга, и, таким образом, неприятель был взят под действительный перекрестный огонь. Новый противник, приближавшийся с северо-востока, сдерживался в это время отрядом Мюллера.

Только поздно ночью я получил об этих различных событиях мало-мальски ясное представление, которого мне не могли дать даже мои личные разведки. Во время одной из этих разведок одна из многочисленных ружейных пуль, пробив штаны сопровождавшего меня запасного Гаутера, попала в бедро лейтенанту флота Бешу и задела у него артерию. К счастью, поблизости оказался перевязочный пункт. Поэтому я мог проститься с нашим прежним интендантом, исполнявшим одновременно должность офицера для поручений, с уверенностью, что он выздоровеет. Свое скудное имущество он роздал товарищам и пожелал им в будущем всего хорошего. Мне он также подарил пригоршню сигарет. Я имел привычку много курить во время серьезных боев.

Я встретил среди кустарника также обер-лейтенанта фон-Руктешеля с несколькими носильщиками и носилками, которыми он временами должен был пользоваться из-за своей все еще не зажившей ноги. Он всеми силами поддерживал порядок в колонне во время тяжелого перехода и теперь, с винтовкой в руках, радовался, что может принять участие в бою с неприятельскими [285] патрулями, которые показались на фланге и в нашем тылу. Часть наших колонн разбежалась в густом кустарнике и только по прошествии нескольких часов опять вернулась к нам. По наступлении темноты находившийся в ущелье перевязочный пункт наполнился ранеными. Было получено донесение, что обер-лейтенант фон-Шреттер и обер-лейтенант флота Фрейнд убиты. Во время вторичной разведки вице-фельдфебель Боллес и Гюттих нечаянно очутились близко от неприятельской стрелковой цепи и были неожиданно обстреляны; Боллес был убит, Гюттих, тяжело раненый, попал в плен. Вице-фельдфебель Турман пробрался на расстояние пяти шагов от неприятельских стрелковых окопов и, будучи прекрасным стрелком, обстреливал успешно с термитного холма те цели, которые появлялись внутри неприятельского лагеря, пока сам не получил смертельную рану.

Капитан Геринг не пытался атаковать лагерь, находя это бег цельным, и потому с наступлением темноты оставил для наблюдения за противником только патрули, а остальные части стянул назад. Таким образом, главные силы собрались в нескольких группах севернее неприятельского лагеря, и я решил на следующий день, после уборки поля сражения, двинуться дальше.

Мы вынуждены были оставить часть наших больных и раненых, а также больных пленных, при английском санитарном офицере и в девять часов утра выступили дальше на север несколькими колоннами. У нас не было проводников; местность была совершенно незнакомая, и я только в общих чертах мог указать начальнику авангарда, что желаю пройти мимо одной из расположенных на севере гор. Скоро со стороны авангарда послышался шум боя. Только постепенно удалось выяснить, что наш авангард свернул на неприятеля, появившегося слева и сзади него. Пули этого последнего ложились довольно часто и близко от командования, двигавшегося впереди главных сил.

Посланный мной назад аскари должен был привести голову главных сил на то место, где я находился. Положение было, несомненно, благоприятным, чтобы сжать противника между нашим авангардом и нашими главными силами и основательно разбить его. Я ждал, но наши главные силы не появлялись. Наконец, я бегом отправился назад и по следам обнаружил, что наши главные силы были неверно направлены и давно прошли стороной мимо нас. Зато я увидел голову отряда Штеммермана, в состав которого входила главная [286] часть наших колонн носильщиков и наших больных; Штеммерман, ничего не подозревая, двигался прямо на неприятеля. Я успел еще вовремя вернуть отряд. Сам я теперь догнал передовые отряды Мюллера и Геринга, которые, между тем, продолжали движение на север. Они следовали по дороге, которая поднималась на горы и наверху совсем терялась. Я не обращал больше внимания на шум боя, который время от времени доносился ко мне издалека сзади. Позднее днем я с удивлением заметил, что остальные части не последовали за отрядами Мюллера и Геринга, а двигаются правее нас по долине. Я еще не подозревал, что наша походная колонна была еще раз обстреляна новым противником, подошедшим с востока, и при этом большая часть одного полевого лазарета попала в руки неприятеля.

Чтобы опять соединить части, я искал спуска со своей горы, но спуститься оказалось невозможным: скалы были почти отвесной крутизны. Мы направлялись дальше по тропинке, проложенной туземцами, и наступил вечер, когда капитан Мюллер донес мне, что этот спуск кончается пропастью. К счастью, здесь нашлась еще небольшая боковая тропинка. Мы последовали по ней, и нам удалось спуститься вниз; и здесь, в некоторых местах, попадались крутые спуски, но голые ноги носильщиков давали точку опоры, и я сам, сняв сапоги, спустился вниз. Стало так темно, что хоть глаз выколи, а у нас не было воды. Но, наконец, нашли и воду, и у меня отлегло от сердца, когда мы натолкнулись на остальные части наших войск, которые, под командой генерала Вале, также искали соединения. 30 и 31 августа мы потеряли убитыми 6 европейцев и 23 аскари; ранеными — 11 европейцев, 6 аскари; пропавшими без вести — 5 европейцев, 29 аскари и попавшими в плен — 5 аскари; кроме того, мы потеряли 48.000 патронов, необходимые медикаменты, перевязочный материал и часть багажа отряда Мюллера. Потери неприятеля были не менее велики, как это выяснилось из захваченного позднее списка потерь первого батальона 1 полка Королевских африканских стрелков. Кроме этого батальона, в бою также участвовала и часть третьего батальона этого полка и 2 полк Королевских африканских стрелков.

Наши войска сражались блестяще, хотя часть наших носильщиков, из которых недоставало более двухсот человек, была сильно перепугана неожиданным огнем. Не было никаких сведений об отряде Келя, но наш командный состав сделался к этому времени [287] настолько искусным и ловким в ведении боевых действий в кустарнике, что мне нечего было беспокоиться. На следующий день мы застигли врасплох на бивуаке английскую продовольственную колонну.

Затем мы пересекли дорогу Кутеа—Малема, на которой скоро появились неприятельские войска, и переправились через реку Лурио у Мтатеры. Один английский закупочный пост бежал, и было захвачено некоторое количество продовольствия. Отряд Келя соединился теперь опять с главными силами. Он последовал за преследующим нас противником и установил, что последний был силой в несколько батальонов. Мы двинулись вниз по реке Лурио в богатый район Мпуеры. Соль (черный фельдфебель) Салим, который раньше во время патрулирования в этом районе взял здесь жену, верно последовавшую за ним, оставил ее теперь у ее отца — местного вождя.

Здоровье войск было несколько подорвано: все кашляли, и появились признаки крайне неприятной легочной эпидемии, которая в ближайшие недели должна была стоить нам многих людей, и которую врачи рассматривали, как одну из разновидностей испанки. Ввиду того, что в этой местности имелось налицо богатое продовольствие, я дал крайне измученным последними действиями войскам день отдыха, который был необходим также и для многочисленных больных. Капитан Кель со своей ротой был оставлен сзади без багажа для действий в тылу у противника, чтобы причинить последнему возможно больший урон. Он донес о прибытии более крупных неприятельских войсковых частей в район Мтатере и восточнее этого пункта. Было ясно, что в данный момент противник продолжает еще преследовать нас с полным напряжением всех сил и для этой цели держит свои войска сосредоточенными. Обстановка казалась мне неблагоприятной для частичного успеха уже потому, что его нельзя было использовать, а сражение стоило бы нам раненых, которых мы не могли бы взять с собой. Так как я предполагал в ближайшее время разведать район севернее Луамбалы в продовольственном отношении, то не хотел оттягивать дальше движения туда.

5 сентября, во время дневки, продовольствие было пополнено в богатой области Мпуеры, и 6 сентября рано утром мы выступили в северном направлении. Можно было предположить, что неприятель направится несколькими колоннами вниз по реке, т.-е. в [288] северо-восточном направлении, поэтому наши части двигались через кустарник, в развернутом боевом порядке, и я ежесекундно ждал столкновения с северной неприятельской колонной; но мы пересекли наиболее вероятный путь ее следования, не обнаружив никаких следов ее. Около полудня мы подошли к цели нашего перехода — к источнику воды, расположенному у горы Хулуа. Здесь, со стороны авангарда, послышались первые выстрелы, и скоро разыгрался оживленный бой. Капитан Мюллер — начальник авангарда — натолкнулся на хвост неприятельской колонны, которая двигалась на северо-восток под острым углом к направлению нашего походного движения. Он быстро атаковал находившийся в хвосте второй батальон 2 полка Королевских африканских стрелков, обратил их в бегство и захватил полевой лазарет, а также колонну его ослов. Отряд Геринга развернулся правее, рядом с отрядом Мюллера, и, в свою очередь, быстро отбросил части противника, но не двинулся дальше вперед, так как противник развернул более крупные части — первый батальон 2 полка Королевских африканских стрелков и, по-видимому, части третьего батальона того же полка. Наш левый фланг при движении вперед начал подниматься по очень пологому скату, натолкнулся на свежие неприятельские части, затем отошел несколько назад и занял отлогий холм с большим обстрелом — на дистанцию в несколько сот метров. Об этих событиях я получил ясное представление только тогда, когда опять вернулся на левый фланг с правого, куда я направил отряд Геринга Бой становился довольно жарким, но наше продвижение, в общем, остановилось. Со стороны арьергарда под начальством капитана Шпангенберга, прибытия которого я теперь ожидал, послышался огонь минометов. Арьергард отбил у Мпуеры атаку одной неприятельской колонны и обратил ее в беспорядочное бегство. В семь часов утра он двинулся дальше за главными силами, во исполнение данных ему указаний. Он прибыл около пяти часов пополудни на поле боя, и я раздумывал, не следует ли еще сегодня здесь, у горы Хулуа, попытаться ввести в дело все свои резервы, чтобы разбить наголову 2 полк Королевских африканских стрелков. Но я отказался от этой мысли; времени было очень мало, так как оставался всего час до темноты, и я был убежден, что на следующий день на рассвете на поле сражения прибудут свежие части неприятеля. К тому же ведение серьезного боя, наверное, стоило бы нам значительных потерь, а я хотел их избежать при ограниченной [289] численности своих сил — в 176 европейцев и 1.487 аскари, которые состояли в наших списках на 1 сентября 1918 года. Обер-лейтенант флота Вейниг, который действовал со своим орудием в отряде Геринга, донес мне, что он, как единственный еще уцелевший офицер, принял командование над этим отрядом. Скоро были доставлены на перевязочный пункт капитан Геринг, тяжело раненый в грудь, и обер-лейтенант Боль с тяжелой раной в голову.

Итак, я не бросил свои резервы в суматоху ночного боя в кустарнике, но по уборке поля сражения двинулся дальше в северо-западном направлении. Скоро наступила полнейшая темнота, и движение в густой высокой траве производилось очень медленно. Пройдя пять километров, я расположился лагерем. Потери в бою 6 сентября составляли 6 аскари, 4 пулеметных носильщика убитыми, 13 европейцев, 49 аскари, 15 других цветных ранеными, 3 европейца, 13 аскари, 12 носильщиков пропавшими без вести, и 3 аскари, 3 носильщика попали в плен. По нашим наблюдениям, у неприятеля было ранено около 10 европейцев и 30 аскари, и, кроме того, 8 европейцев и 45 аскари были взяты нами в плен. Часть пленных больных и раненых, а также наши собственные тяжело раненые, были оставлены на поле сражения на попечение английского санитарного персонала. Захваченные позднее при Мвембе бумага указывали, что 6 сентября колонна 4 полка Королевских африканских стрелков понесла большие потери и временно стала неспособной к походу.

Во время нашего дальнейшего движения неприятель нас не беспокоил. Капитан Кель остался еще со своей ротой западнее Мпуэры, чтобы действовать в тылу неприятеля на его сообщения. Он двигался вслед за нами и имел при горе Мильве небольшое столкновение с первым батальоном 6 полка Королевских африканских стрелков, прибывшим к этой горе с юга 8 сентября. Мы двигались колонной в несколько рядов напрямик через пори, богатой дичью областью. Несколько буйволов было убито во время похода. Мы пересекли у Канене этапную дорогу противника, ведшую от озера Амарамбы к Махуа. Неприятель сжег магазин в Канене, но мы нашли в окрестностях достаточно продовольствия, и материальное положение войск можно было бы признать хорошим, если бы так сильно не свирепствовали легочные болезни. Около пятидесяти процентов получили бронхиальный катарр, и в каждой роте от трех до шести человек имели воспаление легких; вследствие того, [290] что носилок имелось, примерно, только на восемьдесят больных, около двадцати человек с более слабым воспалением легких должны были попеременно идти пешком. Удовлетворительная организация транспорта больных была невозможна при нашем способе ведения войны; с другой стороны, нельзя было просто оставлять больных лежать в пори. Это вынужденное положение должно было до крайности действовать на нервы отличного заведывающего санитарной службой штабного врача Тауте. Было счастьем, что этот человек, высоко одаренный как в медицинском, так и в административном отношении, стойко держался под тяжестью своей ответственности. Эпидемия прекратилась, благодаря его распорядительности, а также благодаря перемене местности и климата, вызванной обстановкой. Некоторые из аскари и другие цветные, нуждавшиеся в уходе, медленно тащились за войсками; некоторые из них падали духом, когда находили лагерные стоянки уже покинутыми. Но известное количество, все-таки, прибывало, особенно если войска делали один из коротких переходов или же если можно было устроить дневку, что, во всяком случае, удавалось редко.

(Сентябрь—октябрь 1918 года)

(Чертежи XX и XXI)

Но мы не должны были слишком мешкать. Военная обстановка настоятельно требовала, чтобы мы быстро прошли бедные продовольствием и сильно разоренные последним периодом войны области восточнее озера Ниассы. Быстрота была при этом тем более необходима, что неприятель мог перебросить войска пароходом на северный берег озера Ниассы и таким образом предупредить нас, крупными частями, в занятии тамошней области. Когда мы подошли к реке Лудженде, местность сделалась гористой и пересеченной многочисленными потоками и ущельями. Направление движения не могло быть установлено только по одному компасу. Являлось необходимым принимать во внимание водоразделы и идти вдоль горного хребта. К счастью, начальник авангарда — капитан Шпангенберг — нашел несколько туземцев, которые, как знатоки тропинок, облегчали ему выбор хорошей дороги. Но иногда являлось совершенно невозможным избежать некоторого блуждания, а это замедляло наше движение, в то время как неприятель мог по хорошей дороге быстро двигать войска и продовольствие от Малокотеры на Луамбалу.

Я немного беспокоился, достаточно ли понизился уровень воды в реке Лудженде для того, чтобы иметь возможность использовать броды. Правда, приготовление лодок из коры не составило бы больших затруднений, но, при быстром течении реки, переправа всех войск едва ли прошла бы без задержек.

Во всяком случае, я был теперь заинтересован в том, чтобы неприятель не помешал нашей переправе, и это также заставляло торопиться. К счастью, высланные вперед патрули нашли брод ниже Луамбалы, и переход в этом пункте через реку не представил никаких затруднений. [292]

Из нескольких убитых гиппопотамов мы опять изготовили жир, и опять явилась возможность пополнить продовольствие в области Мвембе, куда мы прибыли 17 сентября. Там после длинного промежутка была назначена дневка. Здесь у Мвембе легочные болезни достигли своего высшего предела. С половины августа заболело 7 европейцев и около 200 цветных, из которых 2 европейца и 17 цветных умерло. Магазины Мвембе были уничтожены слабыми неприятельскими частями, но местность все-таки давала еще достаточное количество продовольствия. Вопрос о носильщиках стал очень острым. Люди были весьма изнурены продолжительными переходами, эпидемией и переноской многих больных, а мы в то время приближались к их родным местам. Было вероятно, что носильщики из племени вангони дезертируют, как только они достигнут своей родины, находящейся севернее Ровумы. В районе Мвембе и в хорошо возделанных долинах реки Лухеринго мы встретили несколько неприятельских разведывательных патрулей, которые хотя и были отогнаны, но тем не менее указывали на то, что неприятель в общем осведомлен о наших передвижениях.

Наши дальние патрули были посланы в Митомони и в Макалоге. Южнее Ровумы мы оставили долину Лухаринго и двинулись напрямик через степь, очень богатую дичью, которая также встречалась в изобилии у самой Ровумы, куда мы прибыли 28 сентября. Но богатство дичью имело также свои плохие стороны. Опять был случай нападения львов на пост. Мы снова вступили на немецкую землю и оставались у Нагвамире два дня. Несколько неприятельских магазинов и транспортов, не получивших уведомления о нашем появлении, были застигнуты врасплох. Местность оказалась необыкновенно богатой, и войско могло основательно отдохнуть. Высланные к Митомони патрули донесли о находящемся там сильно укрепленном лагере и о прибытии подкреплений, подходящих с запада. Сонга была также занята неприятелем невыясненной силы. Различные сведения, как и географическое положение делали вероятным, что и к Сонге от озера Ниассы были направлены подкрепления.

Мы двигались дальше на Сонгу и южнее этого пункта вступили в густо населенную область. Неприятельская связь по радио-телеграфу указывала, что Сонгу занимали неприятельские войска и что другая колонна прибыла в район Сонги, вероятно, [293] из Митомони. 4 октября я двинулся западнее Сонги, далее на север. Когда авангард, под начальством капитана Шпангенберга, достиг большой дороги Сонга—Видгафен, он был атакован тремя неприятельскими ротами с минометами, подошедшими сюда с запада. Неприятель был отброшен несколько назад.

Вследствие гористой и пересеченной местности, неблагоприятной для атаки, и позднего часа представлялось сомнительным, сможем ли мы достигнуть еще в тот же день действительно решительного успеха, между тем на следующий день мог подойти новый противник. Поэтому я не продолжал наступления, а двинулся дальше на запад, мимо неприятеля, в лагерь у миссионерской станции Перумихо.

При дальнейшем движении через страну Вангони носильщики этого племени дезертировали в большом количестве, как мы этого и опасались. Было бы чрезмерным требованием, чтобы эти люди, не видевшие в течение нескольких лет своих близких, прошли бы теперь через свою родную область без оглядки. Для этого у негров слишком развито чувство родины. Даже и Самарунга, один из моих лучших носильщиков, очень привязанный и надежный малый, испросил себе отпуск для посещения своей деревни, находившейся поблизости. Он вернулся честно обратно и привел с собой своего брата. Оба затем двигались вместе с нами, и, даже когда ушел брат, Самаринга еще остался. Чтобы поднять его подавленное настроение, я дал ему часть своей мясной порции, но на следующее утро он все-таки исчез после того, как привел мои вещи в полный порядок.

Севернее Сонги нами были опять атакованы отдельные неприятельские разведывательные патрули. В течение многих дней двигались мы через некогда населенную богатую страну, которая могла бы прокормить тысячи фермеров в здоровом прекрасном климате. 14 октября мы прибыли к Пангире (Якоби) в живописно расположенную миссионерскую станцию, в которой миссионер Грешель радушно принимал меня во время моего последнего мирного путешествия перед войной. Семья миссионера была уведена, но туземцы, принадлежавшие к племени вабена, остались и, как в мирное время, встретили нас доверчиво. Также многие старые аскари, оставившие по каким-либо причинам войска, явились опять. И здесь были встречены и прогнаны отдельные разведывательные патрули. В богатой скотом области Вабены были [294] увеличены крайне ограниченные до сих пор войсковые гурты скота, и, таким образом, мы получили подвижной продовольственный резерв, который значительно облегчал работу обоза. После выступления из Пангире оставленные в этом пункте патрули были обстреляны неприятельским отрядом. У Убены наш арьергард под командой капитана Мюллера был атакован несколькими неприятельскими ротами, подошедшими с юга. Таким образом, сильная неприятельская колонна двигалась вслед за нами. Свободные, совершенно открытые степи Убены не были благоприятны для нашего способа ведения войны, так как нас здесь подавлял ружейный и артиллерийский огонь с больших расстояний. С разных сторон мы получили сообщения о приближении более крупных неприятельских сил от Мвакеты на Убену; эти сведения оказались отчасти неверными и привели к короткому столкновению между собою двух немецких патрулей.

Была весьма вероятной перевозка неприятельских войск водой на северный берег озера Ниассы и их движение на Убену и дальше на север, что и подтвердилось позднее. При моем решении — отказавшись от дальнейшего движения на Табору, направиться в Родезию между озерами Ниасса и Руква, а затем между озерами Ниасса и Танганайка, — необходимо было теперь же изменить направление. Нельзя было терять ни одного дня, тем более, что крутой горный хребет Ливингстона, а также гор вокруг Мбеджи очень стесняли свободу передвижений. При выборе маршрута необходимо было принять во внимание то, что ротные запасы сильно сократились, и их следовало пополнить. По словам туземцев, возможность для этого представлялась в районах Кидугаллы и Гомбовано, в то время как в Уссангу, особенно у Нов. Утенгуле, мы рисковали остаться без продовольствия.

16 октября я двинулся с главными силами из Убены, оставив там генерала Вале, двух других европейцев и несколько аскари, больных и раненых, и достиг Кидугаллы; отряд Келя двинулся вслед за нами 18 октября. В тот же день бома Убены была занята неприятельскими аскари силой свыше ста человек, а 200—300 выступили на север в направлении на Ирингу. Из захваченных газет мы узнали, что 29 сентября пал Комбре и что бельгийцы подошли на три километра западнее Рубе. Мы прочли о прекращении военных действий в Болгарии, об отступлении графа Гертлинга и о занятии Сент-Кентена и Армантьера. Но очищение позиций и [295] отдельных пунктов могло вызываться различными соображениями, и потому я не придавал особого значения этим сведениям.

Дальнейшее движение шло на Гомбовано и Брандт через район, чрезвычайно богатый скотом. Миссии и школы были покинуты. Но садовые плоды, особенно тутовые ягоды и персики, пришлись нам очень кстати. Мы также нашли в пори большое количество диких винных ягод и других сладких фруктов. Мелкие стычки патрулей показали нам, что неприятельские войска двигаются от озера Ниассы прямо на север в район Брандта. В Руиве мы обнаружили большие английские магазины и должны были уничтожить целый склад кожи. Затем наше движение продолжалось на миссию Ст.-Утенгуле, которая также была мне хорошо знакома еще с мирного времени; теперь она стояла заброшенная. Далее мы достигли миссии Мбози. Туда англичане вызвали мужчин из окрестностей и после освидетельствования отправили их в Нейлангенбург, вероятно, для того, чтобы сделать из них аскари. В Мбози находился большой английский магазин, в котором между другими запасами имелось семьдесят пять кулей соли и сорок семь кулей кофе.

В этой местности было трудно ориентироваться: она была, большей частью, нам мало знакома, а неприятель в течение ряда лет ее еще изменил устройством магазинов и транспортных дорог. Для предварительных разведок нам не хватало времени и сил, и, кроме того, эти разведки обнаружили бы наши намерения. Туземцы относились к англичанам крайне враждебно и оказывали нам большую помощь, но наряду с этим их указания часто бывали очень неопределенными. В то время, как мы устроили дневку в Мбози и пополняли там продовольствие, наши патрули были выдвинуты далеко вперед, — один к Галуле (миссия С. Мориц), другой — к Итаке, третий — в направлении на Нейлангенбург и, наконец четвертый — в направлении на Фифе. Отсутствие некоторых из них должно было продолжаться несколько недель; донесения от них нельзя было выжидать.

Тем не менее, было достаточно ясно, что мимо Мбози, от Фифы через Рвибу и Нейлангенбург, проходила главная этапная дорога неприятеля. Несколько находившихся на ней магазинов и двигавшиеся по ней продовольственные колонны были захвачены, и запасы их уничтожены. Наличие этой дороги указывало, что в районе Фифе должен был находиться более крупный английский [296] магазин. По всей вероятности, можно было захватить его быстрым нападением до прибытия туда более значительных неприятельских частей. Утром 31 октября к Фифе был выслан боевой патруль. Вечером того же дня туземцы и патрули сообщили о наступлении более крупных неприятельских сил по дороге Нейлангенбург—Рвиба. 1 ноября на рассвете я выступил со всеми войсками сначала к горе Рвиба; там следы показали нам, что значительная неприятельская колонна незадолго перед тем прошла через эту гору в направлении на Фифе. Этот неприятель не был обнаружен немецким боевым патрулем, высланным к горе Рвиба.

(Ноябрь 1918 года)

(Чертеж XXI)

Посланный 31 октября к Фифе наш второй боевой патруль задержался у горы Рвибы. Теперь я со всеми своими войсками должен был немедленно двигаться дальше к Фифе, чтобы достигнуть его раньше противника и в случае, если наш первый боевой патруль завязал там бой, — поддержать его. Девятичасовой переход (только время движения) от Мбози к Фифе потребовал чрезвычайного напряжения от войск, но донесения наших патрулей, следы неприятеля и найденные на ветках его записки указывали, что неприятель, безусловно, ставит все на карту, чтобы достигнуть Фифе в тот же день, т.-е. 1 ноября. Однако, учитывая величину перехода противника, можно было предполагать, что наш боевой патруль, который, по моим ожиданиям, должен был занять Фифе 31 октября или, самое позднее, на рассвете 1 ноября, помешает противнику занять магазин Фифе. После полудня мы обстреляли несколько патрулей, не приостанавливая нашего движения. Позднее днем более слабые отряды неприятеля были быстро отброшены в горах недалеко от Фифе. Сам я, с отрядом Шпангенберга, свернувшего с дороги вправо, подвигался вдоль горного хребта к одному месту, где мы ожидали найти лагерь противника.

Местность становилась более открытой и была большей частью покрыта по колено кустарником и высокой травой, когда мы увидели в нескольких сот метрах перед нами ряд палаток и расхаживающих людей. Последние вели себя так беспечно, что мы едва не приняли их за наш собственный боевой патруль. Но с расстояния 200 километров нас встретил очень сильный и сначала очень меткий ружейный и пулеметный огонь. К счастью, наши стрелки не отвечали на него, так как я находился впереди них и очутился между обоими отрядами. Через некоторое время [298] неприятель, по-видимому, начал горячиться и стрелять вверх. Стало темнеть, так что мой патруль мог отойти к нашим стрелковым цепям. Таким образом, по крайней мере, выяснилась обстановка-перед нами находился на укрепленной позиции с хорошим обстрелом противник силою в несколько рот. Его передовые отряды были отброшены назад. Магазины же находились частью вне окопов и позднее попали в наши руки. Я отказался от штурма этого противника, так как можно было ожидать больших потерь, наоборот, я считал этот случай благоприятным, чтобы обстрелять неприятеля в его тесном лагере нашими минометами, а с возвышенности — нашим орудием и затем, если бы противник показался, то и ружейным и пулеметным огнем. Наши пулеметы были ночью придвинуты вплотную к его позиции и окопались. Разведка подходящей позиции для орудия была отложена до следующего утра.

Было вероятно, что открытие нами минометного и ружейного огня вынудит двигавшегося из Нейлангенбурга неприятеля атаковать нас. Такая атака наших высот была бы очень трудной. Однако, несмотря на обстрел 2 ноября, во время которого были отмечены некоторые потери у противника, новый неприятель не появлялся. Обстрел лагеря не дал больших результатов, так как наш миномет был уничтожен после первых же выстрелов слишком рано разорвавшейся миной. Одно же только настильное оружие не могло дать результатов против укрытого неприятеля. После обеда наши главные силы, с гуртами скота, более чем четыреста голов, двинулись из Фифе и миссии Мвенцо — прямо в Родезию. По прибытии в лагерь мы увидели сильные клубы дыма над магазинами Фифе, которые поджег отряд Мюллера после нашего ухода. По направлению миссии Мвенцо были неоднократно слышны короткие вспышки ружейного огня.

Постепенно начали поступать оттуда донесения. Кроме наших высланных из Мбози боевых патрулей, к Мвенцо прибыли также и другие наши патрули, которые перестреливались с английскими патрулями, а иногда также, по ошибке, и между собой. Одно из донесений отмечало появление неприятельского патруля в совершенно темных, неизвестных нам до сих пор, мундирах; во всяком случае, дело шло о прибытии новой войсковой части. После выяснения оказалось, наконец, что мы долго принимали за неприятеля свой собственный патруль, вследствие его обмундирования, которое перестало быть форменным. В самой миссии [299] Мвенцо находился постоянный неприятельский лазарет, из которого можно было пополнить наш санитарный материал. Запасы хины были пополнены количеством свыше четырнадцати килограмм, и, таким образом, мы были обеспечены хиной до конца июня 1919 года.

Различные сведения и показания пленных выяснили, что из района Брокен-Хиль через Казаму, а оттуда далее к Фифе двигались транспорты неприятеля, состоявшие из автомобилей и повозок, запряженных волами. Сама Казама казалась более крупным центром и важным дорожным узлом. Во всяком случае, можно было ждать, что на дороге от Фифе на Казаму находятся магазины неприятеля и что сама Казама представляет подходящую цель для действий. Кроме того, насколько можно было судить по карте, Казама была расположена так, что по достижении этого пункта являлось возможным двигаться далее на юг вокруг озера Бангвеоло и достигнуть водораздела между реками Замбези и Конго или, наконец, направиться далее на запад между озерами Бангвеоло и Моеро. Сведения были, во всяком случае, очень неопределенные и основывались почти исключительно на словах нескольких аскари, которые мальчиками сопровождали торговые караваны в район озера Моеро.

Сначала не было сведений о реках и особенно о Люапала, вытекающей из озера Бангвеоло и впадающей в озеро Моеро, и этот важный вопрос оставался открытым. Только по прошествии нескольких дней захваченные карты и описания выяснили все это. Судя по ним, Люапала являлась очень серьезным препятствием: она отличалась глубиной, и ее ширина местами достигала нескольких километров; кроме того, она была окружена сплошными болотами. Ввиду приближения периода дождей переправа через нее на пирогах натолкнулась бы на затруднения, так как при нашем приближении пироги, наверное, были бы переправлены на противоположный берег и спрятаны. В то время я использовал каждую минуту для изучения карт и описаний путешествий и углублялся в них при каждой остановке. Вследствие недостатка данных для ориентировки нам угрожала большая опасность запереть самих себя в районе, перерезанном быстрыми реками и озерами.

Прежде всего, необходимо было быстро уничтожить этапную дорогу Фифе—миссия Каджамби—Казама. Подвижные боевые патрули были высланы вперед и форсированным маршем захватили [300] много мелких магазинов, взяли в плен их управляющего и захватили даже несколько повозок, запряженных волами. Капитан Шпангенберг следовал с тремя ротами непосредственно за главными силами в расстоянии около одного перехода.

Усиленное походное движение и поворот в юго-западном направлении в совершенно новой незнакомой стране не улыбались некоторому числу носильщиков. За один только день дезертировали из штаба 20 человек племени вафипа, которые были уроженцами окрестностей Бисмаркбурга, и 13 носильщиков из других областей.

6 ноября главные силы вступили в Каджамби; католическая миссия Каджамби состоит из очень живописных и просторных массивных построек. Миссионеры напрасно бежали. В доме сестер на мое имя было оставлено письмо от одной католической сестры. Она была родом из Вестфалии и, как землячка, обращалась к моему чувству милосердия. Она, наверно, избавила бы себя от многих неудобств, если бы не только сама, но также и все остальные, принадлежавшие к составу миссии, спокойно остались на своем посту. Мы им причинили бы так же мало вреда, как старому английскому миссионеру в Перумихо у Сонги. Страна была исключительно богата; в саду миссии росла превосходная земляника. В полдень со стороны арьергарда, расположенного в двухчасовом расстоянии северо-восточнее Каджамби, послышались ружейные выстрелы: капитан Кель остался там для сбора продовольствия; европейцы и аскари большей частью были для фуражировки разбиты на отдельные патрули; в это время они были атакованы неприятельским отрядом. Капитан Кель вышел из этого тяжелого положения и на следующий день опять собрал свой отряд на позицию у миссии Каджамби, при чем неприятель случайно попал под наш внезапный удачный огонь. 7 ноября продолжалось дальнейшее движение наших главных сил на Казаму. Неприятель нас не преследовал. Но если бы он все-таки продолжал наступление, то можно предполагать, что он не мог бы этого сделать со слишком большими силами по продовольственным соображениям. Можно было, по-видимому, создать фронт и дать удачное сражение после быстрого захвата Казамы, базируясь на этот пункт.

Но это были виды на будущее; сначала нужно было быстро захватить самую Казаму, которая, по имеющимся в то время [301] сведениям, не была очень сильно занята, но зато хорошо укреплена. Капитан Шпангенберг с авангардом все время усиливал скорость своего движения, увеличивая длину дневных переходов. Я следовал с главными силами; продовольствие еще было в достаточном количестве, а также подтверждались сведения различных описаний, по которым леса должны были изобиловать вкусными фруктами пори.

8 ноября отряд Шпангенберга имел несколько патрульных боев севернее Казамы, а 9 ноября он занял Казаму, гарнизон которой, состоявший из полуроты, отступил к югу. Там было захвачено небольшое количество патронов; другие запасы ружейного склада также имели ничтожную ценность. В этом пункте имелись большие ремонтные мастерские автомобилей и повозок; мы захватили также более двадцати бурских фургонов. Очень значительна была добыча европейского продовольствия. Удивительно, что одно английское общество в Казаме — насколько я помню, это была Африканская озерная компания — оставило письменное распоряжение туземцам уничтожить запасы этой компании. Эти последние явились тогда в большом количестве для грабежа, и отряд Шпангенберга нашел строение, инвентарь и запасы большей частью уничтоженными. Благодаря его вмешательству удалось сохранить, между прочим, выстроенный и обставленный с большим вкусом дом британского комиссионера.

Со времени нашего отхода от Фифе казалось, что, чем дальше мы продвигались, тем крупнее были неприятельские магазины. Получалось впечатление, точно мы уничтожали ту этапную линию, которая, начинаясь от Брокен-Хиля и немного севернее его, находилась еще в периоде формирования. Мы могли рассчитывать при быстром дальнейшем движении встретить еще более богатые запасы; захваченные бумаги, а также указания туземцев, казалось, подтверждали это предположение. На расстоянии трех дней перехода дальше вдоль телефонной линии должны были храниться у парома через Хамбези большие запасы, которые частью были доставлены сюда на лодках.

Сам я 11 ноября прибыл на велосипеде в Казаму к капитану Шпангенбергу, и этот последний немедленно выступил дальше на юг к парому Хамбези.

Главные же силы прибыли в Казаму 12 ноября. Сзади, по направлению нашего движения, под вечер стал слышен ружейный [302] и пулеметный огонь. Наш арьергард был атакован в своем лагере в расстоянии двух часов севернее Казамы. Неприятель, который вел бой у, Каджамбы, не последовал непосредственно за нами, а выбрал параллельную дорогу. Ночью отряд Келя прибыл к Казаме. Мне теперь казалось, что предприятие против магазина у Хамбези является самым верным и важным, тем более, что судя по обстановке, противник должен был продолжать преследование и, таким образом, снова дать нам случай для боя.

(Ноябрь 1918 года—февраль 1919 года)

(Чертежи III и XXI)

Таким образом, у Казамы остался только отряд Келя, чтобы затем следовать за нами в расстоянии одного перехода. 13 ноября я с главными силами двинулся за отрядом Шпангенберга. Я выехал вперед на велосипеде, выбрал место для лагеря и ожидал части, когда капитан Мюллер подъехал ко мне также на велосипеде и доложил, что заключено перемирие. Один английский мотоциклист, который должен был доставить это известие британским войскам, въехал по ошибке в Казаму и был там взят в плен отрядом Келя. При помощи английского телефонного провода, вдоль которого мы двигались, мы могли быстро и сравнительно сносно объясниться и, таким образом, мы получили от англичан уведомление о перемирии.

Телеграмма, которую вез мотоциклист, гласила: «12/ХI—18. Доставить полевым телеграфом и конным посыльным. Передать полковнику Леттов-Форбеку через парламентера. Премьер-министр Англии сообщил, что перемирие подписано в пять часов 11 ноября и что военные действия прекращаются на всех фронтах в 11 часов 11 ноября. Я отдаю приказ своим войскам немедленно прекратить военные действия, кроме тех частей, которые атакованы противником, и я, конечно, убежден, что Вы сделаете то же самое. Условия перемирия будут Вам переданы немедленно после их получения. До того я предлагаю вам оставаться в вашем настоящем положении, чтобы облегчить сношения. Генерал ван-Девентер.

Так как сообщение посылалось через Ливингстон, то важно, чтобы Карвунфор получил его в одно время с неприятелем; все усилия должны быть сделаны, чтобы сегодня же доставить ему это сообщение» (В оригинале — по-английски). [304]

Наши ощущения были очень неопределенные; лично я, не имея представления о действительной обстановке в Германии, надеялся на благоприятное или, по крайней мере, не особенно плохое окончание военных действий.

Необходимо было быстро предупредить высланный вперед отряд Шпангенберга, и я тотчас же сел на велосипед и в сопровождении ополченца Гаутера поехал к этому отряду. На полпути я встретил велосипедный патруль Рейсмана из отряда Шпангенберга, который доложил, что капитан Шпангенберг прибыл к парому Хамбези. Хотя я не сомневался в правильности английского уведомления о перемирии, все-таки, наше положение было не особенно завидным. Мы находились в области, бедной местными средствами, и потому были вынуждены время от времени менять место стоянки. Уже исходя только из этого, было необходимо разведать переправы через реку Хамбези и сохранить их для нас. Если враждебные действия опять бы начались, мы тем более должны были бы иметь обеспеченную переправу на другой берег. Этот вопрос не терпел отлагательства, так как приближался период дождей, а с ним и поднятие воды в реках. Более или менее сильные грозы уже начались. Следовательно, было очень много вопросов, которые надо было урегулировать с капитаном Шпангенбергом, лично на месте, и с английским офицером, который заранее, вероятно, будет находиться на этой стороне Хамбези. Во всяком случае, необходимо было и в дальнейшем производить закупку и доставку продовольствия. С этой последней целью я отправил назад моего проводника, а сам поехал с патрулем Рейсмана в отряд Шпангенберга.

Мы прибыли около восьми часов при полной темноте; капитан Шпангенберг был еще на разведке, но помощник казначея Домен и другие европейцы отлично меня угостили, как только узнали о моем прибытии. Я мог убедиться, что магазин Казамы содержал также овсянку, варенье и другие хорошие вещи, бывшие до сих пор мне неизвестными.

После своего возвращения капитан Шпангенберг доложил мне, что он также получил от англичан уведомление о перемирии. Я лег спать в его палатке, и он около полуночи принес мне переданную через англичан телеграмму генерала ван-Девентера, полученную через Салисбури. Судя по этой телеграмме, Германия согласилась на безусловную сдачу всех войск, действовавших в Восточной Африке; Девентер добавлял к этому, что требует [305] немедленного освобождения английских военнопленных и нашего перехода в Аберкорн, где надо было сдать все оружие и боевые припасы, но европейцы все же могли сначала сохранить свое оружие. Полный текст этой телеграммы гласил:

«13/ХI — 18. В Северный отряд. Корвунфору, через Фифе.

Послать полковнику Леттов-Форбеку с парламентером. Военное министерство Лондон телеграфирует, что статья 17 перемирия, подписанного германским правительством, устанавливает безусловную сдачу всех германских сил, оперирующих в Восточной Африке, в продолжение одного месяца, считая с 11 ноября.

Мои условия следующие: во-первых, немедленно передайте всех пленных, находящихся в ваших руках, как европейцев, так и туземцев, ближайшему отряду британских войск. Во-вторых, без промедления перейдите с вашими частями в Аберкорн, так как это ближайший пункт, в котором я могу снабжать вас продовольствием. В третьих, передайте все оружие и снаряжение моему представителю в Аберкорне. Но в то же время я разрешаю вернуть всем вашим офицерам и европейцам всех чинов их личное оружие, принимая во внимание доблестное поведение во время войны, однако, с условием, что вы без замедления направите ваши силы в Аберкорн. Там будут сделаны распоряжения отправить всех германцев в Марогоро и вернуть на родину всех германских аскари. Не откажите в любезности дать скорый ответ, указав вероятный срок прибытия в Аберкорн, а также число германских офицеров и рядовых, аскари и прочих.

Генерал ван-Девентер» (В оригинале — по-английски).

Это известие, если бы оно подтвердилось, достаточно говорило за себя и указывало на крайне тяжелое положение родины; иначе она никогда не сдала бы войска, которые так доблестно и успешно боролись с неприятелем.

Не вдаваясь в подробности, я должен был сказать себе, что требуемые от нас условия были безусловно неизбежны и их необходимо было честно выполнить. 14 ноября, в восемь часов утра, за время одной условленной встречи у реки с британским уполномоченным, который из Казамы переселился в резиновую факторию Хамбези, я передал ему телеграмму в Германию, в которой я доносил о происшедшем и добавлял к этому, что я буду действовать в [306] соответствии со сложившейся обстановкой. Уполномоченный сообщил мне, что германский флот поднял восстание, что вообще в Германии революция, и что, по одному сообщению, официального подтверждения которого он до сих пор не имеет, император 10 ноября отрекся от престола. Все эти сообщения казались мне невероятными, и я не поверил, пока они не были мне подтверждены несколько месяцев спустя во время возвращения на родину.

Наши войска, европейцы и цветные, твердо верили, что в этой войне Германия не будет побеждена, и все решили сражаться до последней крайности. Конечно, было сомнительно, хватит ли наших сил, если война продлится еще несколько лет, но, по крайней мере, в течение года мы могли спокойно ожидать всяких случайностей; войско было хорошо вооружено, снабжено и обеспечено продовольствием, и обстановка в настоящее время была так благоприятна для нас, как этого давно уже не было. Правда, аскари видели, что нас становилось все меньше и меньше, — насчитывалось еще 155 европейцев, из них 30 офицеров, санитарных офицеров и высших чинов, 1.168 аскари и около 3.000 других цветных, — но когда я однажды заговорил об этом с одним из моих ординарцев, то он уверял меня: «я останусь при вас и буду сражаться до тех пор, пока не буду убит». Подобные заявления были сделаны и многими другими. Я убежден, что это не являлось только пустой фразой.

14 ноября пополудни я опять прибыл на велосипеде к главным силам, сообщил европейцам о разговоре у парома Хамбези, а также мое решение выполнить официально переданные мне условия, в достоверности которых я не сомневался.

Перед освобождением пленных меня посетил старший из них, полковник Дикенсон, и простился со мной. По его словам, более чем трехмесячный плен дал ему полезные сведения о нашей лагерной жизни, об организации наших походов и об управлении боем. Он восторгался простотой наших распоряжений и точностью их выполнения; без сомнения, он смотрел на все без предубеждения.

Точно так же и наши аскари узнали о положении вещей. Необходимо было заранее предвидеть, что уплата им содержания за многолетнюю службу вызовет затруднения; это касалось и носильщиков, и все-таки для нас было делом чести добиться, чтобы было уплачено этим людям, которые с таким большим самоотвержением сражались и работали для нас. Требуемая сумма — дело шло [307] приблизительно о полутора миллионах рупи (в мирное время один рупи равнялся 1,33 марки) — была сравнительно умеренной, и лейтенант резерва Кемпнер был выслан вперед на велосипеде, чтобы возможно скорее добыть эту сумму от англичан или через их посредничество. Но наши неоднократные хлопоты остались без последствий. Правда, несколько раз сообщалось, что этот вопрос принят во внимание военным министерством, но на этом дело и закончилось; я также не получил никакого ответа на мою телеграмму германскому правительству в Берлин. В конце концов, не оставалось ничего другого, как составить списки не получивших платы и выдать расписку каждому носильщику и аскари.

Теперь мы передвигались маленькими переходами в Аберкорн через Казаму. Англичане подробно ознакомили нас с условиями перемирия. Выяснилось, что требовалась не «безоговорочная сдача», как это первоначально сообщил генерал ван-Девентер, а «безоговорочное очищение колоний» (эвакуация). Я несколько раз заявлял протест против толкования английским военным командованием слова «эвакуация» с включением в него сдачи и обезоруживания, но не получил ответа ни от правительств союзных стран и Соединенных Штатов, ни от германского правительства. Я колебался, должен ли я согласиться на сомнительное толкование слова «эвакуация», или же, наоборот, двинуться к бельгийской колонии или вообще в другое место. Но, в конце концов, статья, относившаяся к колониальным войскам, была таким незначительным пунктом в сравнении со всей совокупностью мирных условий, что я решил двигаться к Даресаламу, как того требовал генерал ван-Девентер, в ожидании, во всяком случае, что англичане, согласно условиям перемирия, немедленно отправят нас оттуда на родину. Как это позднее выяснилось, эта надежда не оправдалась.

Недалеко к северу от Казамы мы перегнали противника, с которым происходили последние стычки, первый батальон 6 полка Королевских африканских стрелков. Едва достигший 30-летнего возраста любезный командир, полковник Гаукинс, передал через полковника Дикенсона мне и немецким офицерам предложение на завтрак; я должен был отказаться, как мне ни улыбалось это выражение внимательного отношения к нам. Но полковник Гаукинс, все-таки, посетил меня в один из следующих дней и провел у меня за чашкой кофе около часу в оживленной беседе. Надо признать, что офицеры этого батальона держали себя в этом, действительно, [308] несколько неловком положении с большим умением и с тем уважением, на которое имеет право каждый честный противник. Впрочем, Гаукинс сообщил мне, что по продовольственным причинам он не имеет возможности двигаться дальше и просил нас помочь скотом, которым мы обладали в достаточном количестве.

Лейтенант резерва Кемпнер отправился вперед на велосипеде в Аберкорн. По его возвращении я поехал сам на одном из автомобилей генерала Эдвардса. Прием самого генерала Эдвардса, а также прием в столовой его штаба, был очень радушным. Я высказал свою точку зрения генералу Эдвардсу, указав, что не признал обязательства о сдаче нашего оружия, но что готов подчиниться, если это принесет пользу не нам лично, а германскому правительству. Мне было заявлено, что сданные нами оружие и боевые припасы будут приняты в расчет тех запасов, которые Германия, согласно условиям перемирия, должна сдать союзникам. Кроме того, мне было сказано, что сдача нами оружия не будет, даже с внешней стороны, носить характера капитуляции.

По словам англичан, аскари и носильщики будут помещены в Таборе в особых лагерях до тех пор, пока им не будет выплачено жалованье, и они не будут водворены на родину. Европейцев же задержат в Даресаламе до отхода парохода, т.-е., вероятно, только на несколько дней. Эти условия не были соблюдены со стороны неприятеля. Как аскари в Таборе, так и европейцы в Даресаламе содержались полтора месяца и больше в лагерях для пленных за колючей проволокой.

25 ноября войска прибыли в Аберкорн. Там на площади, на которой происходила сдача оружия, был водружен английский флаг; таким образом, нельзя отрицать, что, благодаря этому, передача оружия носила, отчасти, характер капитуляции. Сдано было: одно португальское орудие, 37 пулеметов (из них 7 немецких, 16 станковых и 14 ручных английских), 1.071 английское и португальское ружье, 208.000 патронов и 40 артиллерийских патронов. При этом англичане очень спешили убрать передаваемые ружья. Между ними не было ни одного современного немецкого ружья! Личный состав войск определялся: губернатор, 20 офицеров, 5 санитарных офицеров, один врач-доброволец, один старший ветеринар, один старший аптекарь, один секретарь полевого телеграфа, 120 европейцев других чинов, 1.156 аскари и 1.598 войсковых носильщиков. Прибытие отдельных отрядов задержалось на несколько часов, [309] вследствие сильных ливней. Лагерная стоянка для аскари была окружена высокой засекой из колючек и по небрежности сделана чрезвычайно тесной. Это возбудило у многих наших аскари сильное недовольство, что иногда переходило в насилие над английскими лекари. Но люди, в конце концов, примирились с неприятным положением, а генерал Эдварде, со своей стороны, признал, что здесь напрасно был создан случай для недоразумения. Мы, все-таки, не были военнопленными, бегства которых он должен был опасаться, а добровольно подчинились ему для выполнения неприятной обязанности. Он отказался от подобных распоряжений при дальнейшем передвижении к Бисмаркбургу, и, таким образом, мы двигались туда вместе с батальоном Гаукинса без малейшего взаимного стеснения. 28 ноября мы расположились лагерем у сильного водопада реки Каламбо на расстоянии трех часов от Бисмаркбурга. Здесь мы оставались несколько дней, так как отъезд на пароходе из Бисмаркбурга все время откладывался. Различные офицеры засыпали меня вопросами, не будем ли мы продолжать войну. Такие стремления были, несомненно, неудобны, так как и без того от меня требовалась масса хладнокровия и выдержки, чтобы выйти да нашего крайне тяжелого положения. Но я испытывал больше радости, чем неудобств, видя такие проявления здорового воинственного духа и решимости даже теперь, после того, как мы сдали все оружие, штурмовать неприятельский лагерь, чтобы снова создать базу для дальнейшего ведения войны.

3 декабря я получил телеграмму генерала ван-Девентера, помеченную 2 декабрем. Она гласила следующее:

«Я прошу подтвердить вашу телеграмму с предъявлением вашего формального протеста против обращения с вашими войсками, как с военнопленными. Это будет точно передано военному министерству. Тем не менее, я уверен, вы согласитесь, что у меня не было другого выхода, как считать ваши части военнопленными во исполнение распоряжения нашего военного министерства после того, как я получил от него уведомление о капитуляции германского правительства» (В оригинале — по-английски).

В тот же день первый эшелон войск был посажен на четыре парохода. На одном из них «Сент-Жорж», кроме команды из состава английского флота и одного конвойного офицера, были помещены только губернатор и офицеры командования с их черными [310] слугами. В отношении продовольствия мы получили от англичан консервированное мясо, финики и сухари, а старший ветеринар, доктор Губер, прекрасно заботился о нашем физическом состоянии и здесь на корабле, как и раньше столько лет в пори. Британский командир, конвойный офицер и вся команда были к нам чрезвычайно внимательны. Когда, после короткой остановки, вечером 3 декабря у бельгийской станции Фуа ночью разразилась сильная буря, которая разорвала парусинный навес от солнца и, между прочим, унесла сюртук доктора Губера, то все английские матросы с особым вниманием хлопотали около совершенно промокших немцев.

5 декабря мы прибыли в Кигому. Этот пункт находился в руках бельгийского командования, и, сверх всяких ожиданий, бельгийцы нас здесь хорошо приняли и держали себя при этом с тактичной сдержанностью, которая была нужна по отношению к нам. Для всех европейцев были накрыты в больших сараях столы — зрелище, от которого мы в течение нескольких лет отвыкли. Появилось даже немного красного вина. Бельгийский губернатор командировал для нашего официального приема своего офицера-ординарца, свободно говорившего по-немецки, и я охотно воспользовался случаем, чтобы перед поездкой по железной дороге поблагодарить местного коменданта за товарищеские отношения, которые должны существовать между солдатами, даже между противниками, при условии взаимного уважения.

У англичан наблюдались только отдельные случаи плохого обращения со стороны некоторых младших офицеров, которые от природы были грубы. Старшие начальники немедленно вмешивались самым тактичным образом, когда отдельные более молодые товарищи хотели, например, безоговорочно удалить немецкого больного из отделения вагона. В поезде мы, европейцы, были очень хорошо размещены и ночью могли, как в мирное время, устраивать себе хорошие спальные места, одно над другим, вытягивая кожаные подушки и поднимая диваны. В Таборе нас встретило много немцев. Они жаловались на грабежи со стороны бельгийцев и англичан. Весьма вероятно, что творилось много беззаконий. В Да доме мы провели ночь и на следующий день утром имели случай получить воду и основательно помыться.

В Морогоро было послано извещение о прибытии нашего поезда, и здесь после полудня мы встретили снова немецких женщин, [311] оставленных два года тому назад, в Морогоро и окрестностях. Они приготовили чай и кофе, устроили буфеты с булочками и напекли в большом количестве пирожных. К этому надо прибавить еще самые лучшие фрукты.

Англичане нас встречали почти так же хорошо, как и немцы. Кроме одного очень любезного пожилого санитарного офицера, у меня особенно остался в памяти высокий, как жердь, капрал. Последний, по-видимому, еще до прибытия нашего поезда выпил за наше здоровье целый ряд стаканов. Но мне все-таки удалось, в конце концов, избавиться и от него.

В Даресалам мы прибыли 8 декабря в 7 часов утра. Европейцы были хорошо размещены в больших палатках в лагере, обнесенном колючей проволокой. Питание было хорошее и обильное, а в английской лавке можно было купить по дешевым ценам всякого рода необходимые вещи. Губернатор Шнее и я были встречены начальником штаба британского главнокомандующего генералом Хеппардом и проведены к предоставленному нам очень живописно расположенному дому вне лагеря. Генерал ван-Девентер любезно послал в виде приветствия закуску. Здесь были размещены майор Краут, капитан Шпангенберг и старший ветеринар доктор Губер. Здесь мы опять встретили генерала Вале, который был оставлен несколько месяцев тому назад больным в Убене в неприятельских руках и теперь совсем поправился. Мы опять устроили общую столовую, а наша свобода передвижения вне дома была ограничена только тем, что мы должны были всегда иметь при себе британского конвойного офицера. Сначала эти офицеры были крайне неаккуратны, но в конце концов, создалось сносное положение, и я имел возможность отыскать в Даресаламе своих знакомых и устраивать свои личные дела. Большей частью мне предоставлялся для этого автомобиль. Комендант лагеря пленных, майор Хоскен, который еще в Танге выказал в отношении пленных немецких женщин и детей много внимания и заботы, и теперь, в Даресаламе, старался избавить нас от излишних придирок.

Мы еще во время переезда по железной дороге были удивлены, встречая почти на каждой станции больше англичан-европейцев, чем мы имели во всей колонии войск; но Даресалам был прямо переполнен белыми войсками. Я оценивал их численность не ниже пяти тысяч человек, а в гаражах стояло много сотен автомобилей требовавших ремонта. [312]

Такое скопление людей представляло большую опасность при появившейся эпидемии испанской инфлуенцы. Конвойные офицеры рассказывали мне, что иногда в Даресаламе в один только день от этой болезни умирало от пяти до семи офицеров. Скоро среди нас начались заболевания. По-видимому, наши заразились во время перевозки на корабле по озеру Танганайка, а затем во время переезда по железной дороге. В концентрационном лагере в Даресаламе болезнь передавалась от одного человека к другому. Вскоре после своего прибытия в Даресалам капитан Шпангенберг сопровождал меня в город; там он, чья железная натура так легко переносила все лишения походной жизни, почувствовал себя плохо и 18 декабря умер в лазарете от инфлуенцы и воспаления легких.

Почти все европейцы нашего лагеря болели, и, к сожалению, кроме капитана Шпангенберга, умерло еще девять европейцев, т.-е. почти десять процентов всего нашего состава. Точно так же из интернированных в Таборе туземцев умерло 150 аскари и 200 носильщиков.

В Даресаламе в различных лагерях для пленных находилось также несколько сотен немецких аскари, попавших раньше в руки англичан. Некоторые из них пробыли несколько лет в английском плену и все-таки отказывались поступить в английские войска, что предлагалось им, по их словам, неоднократно. Из лагеря наши аскари могли непосредственно видеть немецкий лагерь военнопленных для белых солдат. Было очень приятно, что из-за этого мы, европейцы, нисколько не потеряли в глазах аскари. Так же, как и раньше, они выказывали нам самую большую преданность и дисциплину, и, несомненно, в этом заключалось выражение большого внутреннего уважения, которое они питали к нам, немцам. Они понимали — для этого у них было достаточно развития, — что настоящий военный успех был все-таки на стороне немцев, и издавна привыкли, что мы в самые трудные времена честно разделяли с ними все лишения и всегда сердечно относились к их многочисленным мелким запросам.

Они и теперь охотно выказывали нам свою привязанность и свое доверие; черные слуги были уверены, что получат невыданное им вознаграждение от своих начальников, которые в настоящее время едва ли располагали даже личными средствами. Представилось несколько печальных случаев убедиться в неблаговидном поведении англичан. Каждый знал, что в лагерях для пленных [313] деньги наших людей часто и притом на значительные суммы удерживались английскими офицерами. Прежние бои, а также другие туземцы, приезжали иногда издалека, чтобы приветствовать нас, и у меня составилось впечатление, что туземцы очень охотно опять хотели бы быть под немецкой властью. Вероятно, между англичанами-европейцами было много низкого элемента. Некоторые их них даже брали взятки от туземцев, другие даже днем врывались для грабежа в дома немецких европейцев.

При таких обстоятельствах я считал необходимым взять с собой в Германию находившееся в Даресаламе и на Центральной железной дороге частное имущество немцев, которые были в отсутствии и не могли сами о нем позаботиться. Я опасался оставить это имущество в Африке без немецкого надзора. Было довольно трудно разыскать и собрать эти вещи. В конце концов, это было сделано. Для меня было приятной неожиданностью найти, при вскрытии различных сараев, несколько ящиков с моими собственными вещами, которые я в начале войны передал на хранение фирме Девере в Даресаламе. Были также спасены некоторые из моих вещей, оставленных в Морогоро. Однако, последних я все-таки не получил, так как англичане каждый раз находили какой-нибудь предлог, чтобы отклонить мою просьбу о поездке в Морогоро. Я так и не мог выяснить, было ли это простой грубостью, или же имелась налицо какая-то более глубокая, неизвестная мне, причина. В общем, я не без интереса наблюдал, как сильно вкоренилась у англичан привычка давать самым любезным образом неопределенные обещания, их не исполнять и таким образом все время тормозить дело.

При таких обстоятельствах мне приходилось иногда обращаться к начальнику административного управления, (который, отчасти, соответствует начальнику нашего этапного отдела); после многих расспросов я нашел его в моей старой квартире, в которой я помещался до войны. У разумных англичан я встречал взгляд, что Германия должна владеть колониями по экономическим соображениям, а также для излишка населения. Англия имеет слишком много колоний, и в настоящую минуту ей даже не хватанет подготовленного личного состава для управления ими.

Хотя англичане при передаче условий, перемирия и подчеркивали, что мы должны возможно скорее прибыть в Даресалам для своевременного, еще до 12 декабря, направления нас дальше, но [314] сами они не особенно торопились с выполнением этого пункта договора. Наша посадка на пароход все время оттягивалась, но все же, в конце концов, она состоялась 17 января 1919 года, следовательно, в пятую годовщину моей высадки в Даресаламе.

Для описания возвращения на родину хватило бы материала на целую книгу, которая в отношении трагикомических происшествий едва ли могла бы найти себе равную. На корабле, кроме нас, 114 немецких солдат, находилось еще восемнадцать граждан, 107 женщин и 18 детей, а также конвой из 200 британских солдат. Не трудно согласиться, что поводов для бесконечных недоразумений было более чем достаточно для такого смешанного собрания, состоявшего из немцев и англичан, из военных и штатских, из солдат и моряков, из взрослых и детей, помещенных в тесном пространстве корабля. Этот пароход был захваченный англичанами «Фельдмаршал» Германской Восточно-Африканской линии. Но все-таки удалось избежать сколько-нибудь серьезных столкновений, так как на это были направлены все усилия как миролюбивого командира корабля капитана Кинга, так и молодого полковника Грегга, начальника английского конвоя.

В конце февраля мы через Капштадт прибыли в Роттердам. Появившиеся там при высадке многочисленные немцы показали мне, к моему удивлению, что наша восточно-африканская война возбуждала на родине большое внимание. Многие голландцы высказывали нам свое сочувствие.

Действительно, ведь наша маленьшая горсть, не превосходившая трех тысяч европейцев и примерно одиннадцати тысяч аскари, в течение всей войны приковывала к себе во много раз превосходящего врага. Как я уже отметил в предисловии, против нас было выставлено около 300.000 человек с тысячью автомобилей и многими десятками тысяч верховых и вьючных животных, и эти войска были снабжены всем, чем располагал мир, объединившийся против Германии, с его неистощимыми вспомогательными средствами. Однако, несмотря на эту подавляющую при нашей обстановке численность противника, наш маленький отряд, имевший ко дню заключения перемирия едва 1.400 бойцов, все-таки держался и был готов к бою, воодушевленный высоким духом предприимчивости. Это объясняется чувством крепкой взаимной связи и крайней предприимчивостью, без которых боевые успехи невозможны.

(пер. ??)
Текст воспроизведен по изданию: Пауль Эмиль фон Леттов Форбек. Мои воспоминания о Восточной Африке. М. Военный вестник. 1927