ПАУЛЬ ЭМИЛЬ ФОН ЛЕТТОВ-ФОРБЕК

МОИ ВОСПОМИНАНИЯ

КНИГА ВТОРАЯ

НАСТУПЛЕНИЕ СО ВСЕХ СТОРОН ПРЕВОСХОДНЫХ СИЛ ПРОТИВНИКА

(Февраль 1916 года)

(Чертеж IV)

Восточнее Ольдоробо были обнаружены крупные неприятельские силы в 1.000 и более человек, которые развернулись перед горой в большом отдалении, но не приближались. Там производились, как видно, занятия, посредством которых молодые южноафриканские европейские войска должны были подготовиться к маневру и бою в пори. В начале февраля неприятель повел наступление несколькими полками с востока на гору Ольдоробо. Для нас было бы желательным, чтобы он в этом направлении возможно больше завяз и не мог уйти; только в этом случае можно было бы рассчитывать разбить его контратакой отряда капитана Шульца, расположенного у Таветы. Другие немецкие отряды, силой в несколько рот, находились восточнее Таветы, по дороге к Неймоши и Кахэ у плантации Ней-Штиглиц.

12 февраля противник, силою, по нашим соображениям, в несколько европейских полков, снова придвинулся до 300 метров к Ольдоробо. Командование, которое в Неймоши находилось в постоянной телеграфной связи с лейтенантом Краутом, считало, что теперь наступил благоприятный момент, и отдало приказ об открытии огня. Действие пулеметов и 2 легких орудий было хорошее, судя по тем сообщениям, которые были получены, когда командование покинуло на автомобиле Неймоши, чтобы отправиться на поле битвы. Отряду Шульца было приказано продвигаться из Таветы вслед за отрядом Краута по подступам, закрытым от огня неприятельской тяжелой артиллерии, и решительно атаковать правый (северный) фланг противника. Войска, находившиеся у Ней-Штиглица, подошли к Тавете. Поступило несколько диких донесений о неприятельских броневых автомобилях, которые должны были проехать через степь, покрытую кустарником. [100]

Фантазия чернокожих, для которых эти броневики представляли нечто совершенно новое и поразительное, заставляла людей видеть несуществующие вещи. По прибытии в Ольдоробо командование узнало по телефону, что неприятель, атаковавший нашу сильно укрепленную позицию, был отбит с тяжелыми потерями и что отряд Шульца, закончив развертывание, наступает на правый фланг противника. Многочисленные снаряды английских гаубиц, попадавшие на нашу позицию на Ольдоробо, почти не причинили никакого вреда, несмотря на то, что они ложились очень хорошо. В противоположность большому расходу снарядов неприятельской артиллерией наши легкие орудия должны были ограничиться только особенно благоприятными целями, не только потому, что огнеприпасов было мало, но также и потому, что мы не имели шрапнели. Неприятель в беспорядке отошел назад через пори. Более 60 европейцев было похоронено нами. По словам пленных и по захваченным документам, в бою участвовало 2 полка второй южно-африканской пехотной бригады. Таким образом, англичанам, действительно удалось использовать военные силы Южно-Африканского Союза для своих империалистических целей; по захваченным бумагам, оказалось, что при вербовке людей в качестве притягательного средства пользовались обещанием плантаций и ферм. Неожиданная болезнь британского генерала Смитта-Дорвьена накануне его поездки для принятия главного командования в Восточной Африке была на руку англичанам, так как переход командования к южно-африканскому генералу Смуттсу оказал на вербовку благоприятное влияние. Подготовка этих вновь сформированных соединений была незначительна, и по поведению часто очень молодых европейцев можно было судить, что многие из них никогда еще не принимали участия в серьезном бою. После боя у Ольдоробо мы наблюдали, как неприятель усиленно старался восполнить пробелы в своей подготовке.

Несмотря на наступление отряда Шульца и многократный обстрел неприятельских отрядов, противник, благодаря пересеченной и закрытой местности, все-таки отошел в свой укрепленный лагерь.

Интересно, что в некоторых найденных дневниках отмечался выразительный приказ — пленных не брать. Хотя фактически неприятель и не взял пленных, но все же показалось необходимым послать запрос британскому командующему для того, чтобы мы [101] могли, сообразно с этим, определить свое поведение по отношению к неприятельским пленным. Нет никакого основания сомневаться в сообщении британского генерала Маллисона, что такого приказа не отдавалось; однако, этот и некоторые позднейшие случаи показали, какой вздор пишется в частных дневниках. Поэтому неправильно, когда неприятель, без соответствующего расследования, принимает всерьез немецкие заметки, попавшие в его руки. К этому времени неприятельские войска на горе Лонгидо были также значительно усилены. Эта гора, которая была сначала очищена неприятелем, вероятно из-за трудности снабжения, была снова занята им. Наши патрули неоднократно взбирались по густо заросшим скалам и наблюдали за неприятельским лагерем в непосредственной близости. Если вообще трудно правильно выяснить численность войск, то в местности, покрытой кустарником, где одновременно можно увидеть только немногих людей и где картина постоянно меняется, — это совершенно невозможно. Показания туземцев были слишком неточны. Однако, в общем, можно было заключить, как по всей обстановке, так и по увеличившемуся подвозу, который постоянно производился с севера к Лонгидо повозками, запряженными быками, что неприятель значительно усилился.

Его летучие разъезды в районе Килиманджаро были отбиты с большими потерями. Когда эскадрон индусских лансеров двигался на юг между Килиманджаро и горой Меру, он был немедленно и энергично атакован одним из наших конных патрулей под начальством обер-лейтенанта фон-Линкера. Наши аскари, которые поняли большое значение верховых лошадей для нашего способа ведения войны, бросились с криком: «вахинди камато фраси» (это — индусы, ловите лошадей), на спешившегося неприятеля. Последний был так поражен быстротой наших людей, что панически бежал и бросил часть своих лошадей. Между прочим, на месте схватки остался убитым и храбрый командир-европеец; ему не удалось воспрепятствовать бессмысленному поведению своих людей.

Я хотел бы вообще подчеркнуть, что в первый период войны поведение британских офицеров во всех отношениях было рыцарским и что уважение, которое они к нам выказывали, было вполне взаимным. Также и наши аскари своей храбростью в бою и своим человеческим отношением заслужили уважение [102] неприятеля. Тяжело раненый английский обер-лейтенант Баррет попал 10 марта в руки наших аскари; вследствие лживых рассказов он был убежден, что настала его последняя минута, и удивился, когда наши аскари, при которых не было европейца, его заботливо перевязали и отнесли к врачу. Удивленный, он сказал: «ведь ваши аскари — порядочные люди». До какой степени неправильное представление было внушено английским солдатам, доказал мне 12 февраля молодой захваченный у Ольдоробо южноафриканец, который спросил, будет ли он теперь расстрелян. Мы, разумеется, подняли его на смех. Конечно, во время длительной войны встречаются примеры грубости и бесчеловечного обращения, но это случается с обеих сторон и не должно обобщаться и истолковываться для недостойной травли, как это делала английская печать.

(Март 1916 года)

(Чертежи IV, VIII и IX)

В это время стали наблюдаться первые неприятельские разведывательные патрули, которые частью были захвачены. Это были «шензи» (по виду мирные туземцы), которые, в знак того, что они действительно достигли цели своего поручения, должны были приносить с собой определенные предметы, как, например, что-либо с Узамбарской железной дороги. Общая картина, которую можно было себе нарисовать, показывала, что неприятель подробно разведывал район у Узамбарской железной дороги и пути наступления к ней. При взгляде на карту можно было прийти к заключению, что одновременное наступление противника от Ольдоробо и Лонгидо в направлении на Неймоши должно было привести к потере ценной в хозяйственном отношении Килиманджарской области. Если бы мы хотели постепенно отступать перед превосходными силами противника на нашу главную линию подвоза, то это повело бы к движению наших главных сил вдоль Узамбарской железной дороги, т.-е. почти под острым углом к направлению возможного нападения со стороны Ольдоробо. Опасность быть отрезанными противником от этой главной линии подвоза была очень велика. При наступлении противника севернее озера Джипе он был бы стеснен в своих движениях Килиманджаро и крутым массивом гор Северного Паре. Очевидно, что тогда его натиск непосредственно на Кахе был бы для нас крайне неприятным и в случае успеха прерывал бы нашу связь с тылом — Узамбарскую железную дорогу. Однако, для нас еще более опасным было бы наступление неприятеля южнее озера Джипе через долину, отделяющую горы Северного Паре от Среднего Паре и ведущую к Северной железной дороге, южнее Лембени. Наконец, противник мог достигнуть железной дороги между горами Среднего и Южного Паре через долину [104] у Саме. При наступлении на Лембени и Саме неприятель мог быстро и без особых приготовлений проложить по равнине дорогу, годную для автомобилей, и базироваться на ней при своих действиях.

При ограниченной численности наших войск в районе Килиманджаро — всего около 4.000 ружей — не представлялось возможным ослабить наши части, чтобы обеспечить себя от всех вероятных случаев нападений. Даже исходя только из требований обороны, мы принуждены были держать все силы вместе и оставаться в непосредственной близости от противника, чтобы его удерживать там, где мы находились и, таким образом, наблюдать за его передвижениями. Сначала было под сомнением, удастся ли нам разбить порознь обе главные группы неприятеля, нападение которых ожидалось со стороны Лонгидо и Макатау и из которых каждая в отдельности была сильнее нас. Это было бы возможным только в том случае, если бы наши войска могли молниеносно двинуться сначала против одной, а затем так же быстро против другой неприятельской группы. Все приготовления были сделаны, и путем личной разведки было установлено известное число дорог для колонн, в пересеченной лесистой местности северной большой дороги, идущей от Неймоши на запад. Эти дороги получили наименования и были снабжены указателями. Однако, широко использовать их не пришлось. Тем не менее, нам не приходилось бояться проделывать что-либо 99 раз безрезультатно, если имелась надежда на успех в сотый раз. Преследуя это правило, мы не проигрывали.

Деятельность неприятеля усиливалась, и противник во многих мелких стычках обнаруживал хорошую подготовку. Он формировал также многочисленные войсковые части аскари, которые укомплектовывались, главным образом, из наиболее развитых племен области Ниасса. Степной и покрытый редким кустарником район к с.-з. от Килиманджаро не был благоприятен для нашего внезапного нападения, ввиду открытого характера местности; больше шансов в этом отношении представляла область между Килиманджаро и горой Меру, покрытая густым кустарником; по ней как можно было предположить, должен был пройти противник, наступающий от Лонгидо. А потому здесь был сосредоточен отряд из 5 отборных рот аскари, круглым числом в 1.000 ружей. Однако, ввиду обширности района, этому отряду не удалось произвести [105] решительную атаку на одну из многочисленных неприятельских колонн, наступавших в начале марта на юг. Трудность ориентировки была так же велика и для противника, и мы, благодаря ошибке ординарца-индуса, который вместо своих собственных войск привез донесение нам, узнали, что здесь находится первая восточно-африканская дивизия под начальством генерала Стеварда. Наши резервы, находившиеся у Ней-Штеглица и Химо, не могли быть использованы при этих столкновениях, которые разыгрывались в районе Герарагуа и юго-западнее, так как были слишком удалены (Герарагуа—Неймоши — около 2 дневных переходов). Прежде чем явилась эта возможность, неприятель стал нажимать также и с востока. Направление полета неприятельских летчиков указывало на очевидный интерес противника к району в расстоянии 1—2 часов севернее Таветы. Можно было прийти к заключению, что неприятель, расположенный в лагере восточнее Ольдоробо, не желает снова нести у этой горы кровавых потерь, но намеревается обойти эту позицию с севера и достигнуть реки Луми, протекающей в часовом расстоянии севернее Таветы. 8 марта со стороны Ольдоробо наблюдались огромные облака пыли, которые двигались от неприятельского лагеря в указанном направлении. Были также отмечены многочисленные автомобили. Это движение наблюдалось и командованием с горы Восточное Китово, находящейся в 6 километрах западнее Таветы. Наши боевые патрули, имевшие случай успешно обстрелять неприятельские колонны и захватить некоторое число пленных, с несомненной точностью установили, что в этом районе двигаются главные неприятельские силы и что там находится генерал Смуттс.

Еще после обеда 8 марта командование наблюдало сильные неприятельские колонны европейцев у озера Дзалла, которые оттуда, сильно растянутыми стрелковыми цепями, несколько продвинулись в направлении на Восточное Китово. При недостатке артиллерии мы должны были в этот день, так же как и позднее, спокойно смотреть, как неприятель, в сравнительно небольшом удалении от нашего фронта, безнаказанно мог выполнять не особенно умелые передвижения. Однако, было ясно, что это охватывающее движение неприятеля делало теперь невозможным удержание позиции у Ольдоробо, на которой мы имели в течение войны целый ряд удачных боев. Я решил развернуть войска для новой обороны на высотах, которые, западнее Таветы, запирали проход между [106] горами Северное Паре и Килиманджаро. Отряду Краута было передано по телефону приказание занять позицию на горах Реата—Латема у дороги, ведущей от Таветы к Ней-Штеглицу. Отряд Шульца занял горы Северного Китово северо-восточнее горы Латемы у дороги из Таветы в Химо и обеспечил отход отряда Краута. Эти передвижения были выполнены ночью без помехи со стороны противника. На нашем открытом левом фланге у юго-восточных отрогов Килиманджаро рота капитана Штеммермана заперла дорогу, ведущую от миссии Ромбо к Химо и Неймоши. Неприятель занял миссию Ромбо. Часть туземцев не скрывала, что они теперь на стороне англичан. Это является лишним доказательством того, что в этой местности уже давно работал английский шпионаж и влиял на туземцев, а также можно было предположить, что световые сигналы, часто наблюдавшиеся на восточном склоне Килиманджаро, имели с этим некоторую связь.

Оборона занятой нами горной позиции сильно облегчалась характером местности, но все же имела и тот большой недостаток, что наших двух тысяч аскари было слишком мало для действительной обороны фронта шириной около 20 километров. Могли быть заняты только некоторые пункты передовой линии; главная же масса войск держалась в резерве в Химо для использования, в зависимости от того, как развернутся события. Это было периодом большого напряжения. Мы имели превосходные силы противника не только перед собой, но и в нашем тылу, где неприятель наступал со стороны Лонгидо в южном направлении, и, кроме того, нашему пути подвоза, который одновременно являлся и нашим путем отхода, неприятель угрожал, как выше отмечено, самым чувствительным образом. Принимая во внимание характер местности, наше знакомство с ней и учитывая также очевидную слабость тактического управления у противника, я не считал безнадежным попытку нанести серьезное поражение, по крайне мере, одной из его групп. Поэтому позиции на линии Реата—Северное Китово необходимо было оборудовать для упорной обороны. От Танги по железной дороге было доставлено одно из установленных там Кенигсбергских судовых орудий. Читатель вправе спросить, почему это не было сделано ранее, но орудие было без колес и стреляло с постоянной установки, и, таким образом, совсем не обладало подвижностью. Поэтому понятно, что его использование оттягивалось так-долго, пока не было точно определена позиция. [107]

Теперь события развертывались так быстро, что орудие не могло больше действовать против Таветы, а потому оно было установлено у железной дороги около Кахе на южном берегу реки Пангани, откуда позднее оно отлично действовало в боях у Кахе.

10 марта неприятель вел разведку на всем протяжении нашего фронта. Конные отряды, силой около 50 человек, приближались, затем спешивались и двигались дальше вперед, держа лошадей в поводу, редкими стрелковыми цепями, пока не вызывали нашего огня. В этом и состояла их задача. Огонь обнаруживал отчасти наше расположение. Благодаря такому способу разведки, мы имели несколько мелких удачных столкновений, которые стоили неприятелю известного числа людей и дали нам около 20 лошадей. С нашей горы у Северного Китово мы отлично наблюдали, как отдельные части нашей стрелковой линии, заметив оплошность противника, быстро выдвигались вперед и с разных сторон брали под перекрестный огонь неприятельские разведывательные партии. Силы, направленные противником для этих действий, казались мне [108] слишком большими для производства одной только разведки. У меня создалось впечатление, что здесь дело шло о серьезной, но неудавшейся наступательной попытке. Направление неприятельского удара еще оставалось пока невыясненным. Охват нашего левого (северного) фланга представлял для неприятеля гораздо меньше тактических трудностей, но в то же время не приводил к нажиму на наши тылы. Самое опасное для нас направление — от Таветы через Реату — требовало от противника тяжелого фронтального наступления на укрепленные высоты Реаты и Латемы, без больших шансов на успех, даже при значительном превосходстве. Я считал необходимым за отрядом майора Краута, занимавшим высоты Реаты и Латемы, расположить возможно ближе капитана Кёля с 2 ротами, чтобы он имел возможность быстро ввязаться в бой, не дожидаясь особого распоряжения. Телефонная связь с нашими отрядами была в данный момент обеспечена. Однако, нужно было считаться с тем, что она, по меньшей мере, будет сильно затруднена, как только какая-либо часть удалится от постоянной проволочной линии: не было материала для быстрой прокладки кабеля при движении частей. Нам также не хватало легких радиостанций, посредством которых англичане впоследствии с успехом регулировали движение своих колонн в кустарнике.

11 марта, рано утром, снова появился аэроплан над Неймоши и сбрасывал там бомбы. Я как раз в это время разговаривал с одним старым буром о бое 12 февраля и о том, что со стороны англичан, все-таки, непростительно так безжалостно подвергать такую массу молодых и совершенно непривычных к тропикам людей влиянию нашего климата и тропической войны. Из Реаты майор Краут донес, что крупные неприятельские части наступают от Таветы на его расположение. Скоро последовала также сильная атака противника в несколько тысяч человек против 3 роты, окопавшейся на своей позиции. Наши три легких орудия не могли, понятно, вести бой против тяжелой артиллерии и должны были, как и в бою у Ольдоробо, ограничиваться тем, чтобы использовать небольшой запас гранат против наиболее густых масс неприятеля. Я считал, что наступление в знакомой мне неудобной для передвижения местности обещало мало успеха, тем не менее обе роты капитана Кёля, находившиеся в резерве за отрядом майора Краута, были подготовлены к атаке. Капитан Кёль, который первоначально, учитывая создавшуюся обстановку, предполагал нанести [109] решительный удар во фланг противника, был вынужден от этого отказаться в незнакомом и густом кустарнике. Время и место, а в связи с этим и результаты его наступления, не могли быть точна учтены, а потому он правильно поступил, двинувшись для непосредственной поддержки майора Краута. Судя по моим наблюдениям с горы Северное Китово, а также из поступающих донесений, я получил впечатление, что неприятель стремится занять наш фронт от Реаты до Китово, но что его главные усилия направлены к обходу нашего левого фланга. В этом направлении, прежде всего, двигались большие конные массы, которые то появлялись на высотах, то снова исчезали в лощинах юго-восточного склона Килиманджаро. 11 рота капитана Штеммермана, расположенная на скатах выше этой конницы, помешала ей взобраться на гору. В течение дня передовые части конницы пробрались через густые банановые плантации до района Марангу. По-видимому, люди были очень изнурены. Было видно, как они подкреплялись найденными неспелыми бананами.

В течение дня выяснилось, что на отряд Краута, на горах Реаты и Латемы, подготовляется сильный удар противника с фронта. Однако, поступающие телефонные донесения были благоприятны. Неприятель, по-видимому, понес тяжелые потери, и сотни носилок были заняты у него переноской раненых. К вечеру все атаки противника на наши расположения были отбиты с тяжелыми для него потерями. При наступлении темноты обе роты отряда Кёля энергично атаковали и взяли под огонь пулеметов вновь появившегося неприятеля. Вечером я отправился обратно в Химо и около одиннадцати часов был занят составлением приказа о наступлении рано утром 12 марта на неприятельскую конницу, занявшую Марангу. В это время лейтенант Штернгейм, командир батареи отряда Краута, телефонировал, что неприятель атаковал еще раз ночью и большими массами вторгся на позицию у Реаты. Судя по донесениям, казалось вероятным, что эти сильные части противника будут продолжать наступление от Реаты в направлении на Кахэ и отрежут нас от сообщения с тылом. Рисковать этим и все-таки вести атаку на Марангу представлялось мне слишком опасным. Поэтому я отдал войскам, находившимся у Китово и Химо, приказ к отступлению еще в течение ночи к дороге Кахе—Реата. В качестве прикрытия, в Химо должна была оставаться рота Штеммермана. Неприятным последствием этого отступления являлось то, [110] что всякая связь командования с отдельными войсковыми частями прерывалась, в лучшем случае, на несколько часов. Кто знаком с такими ночными переходами в густом кустарнике, тот знает, как легко часть может совершенно оторваться и затем на продолжительное время стать вообще недостигаемой для управления. К счастью, местность была мне до известной степени знакома, — поэтому мы могли через поле перейти на новую дорогу, и притом мы постоянно слышали оживленный огонь со стороны гор Реата и Латемы. Несколько беглецов, удравших в кусты, вышли нам навстречу; они не поверили нашим заявлениям, что мы немцы, и снова исчезли. На новой дороге мы натолкнулись на перевязочный пункт. Показания многочисленных раненых были так противоречивы и неясны, что получалось лишь впечатление очень сильного и близкого боя в кустарнике, но ничего нельзя было выяснить об его ходе и развитии. В конце концов, удалось установить телефонную связь с майором Краутом. Последний находился с частью своего отряда у юго-западного склона горы Реаты, у дороги Кахе—Тавета. Перестрелка на высотах постепенно замерла, и его патрули не обнаружили больше на горе Реате никаких признаков неприятеля. Рано утром 12 марта майор Краут снова нашел на высотах часть своего отряда на старой позиции; неприятель отошел к Тавете.

Когда около 6 часов утра я прибыл на гору Реата, там собирали многочисленные трофеи. Беспорядок во время ночного ближнего боя в кустарнике был очень велик. Убитые англичане, лежавшие в кустах позади фронта отряда Краута, показывали, как далеко проникали отдельные партии противника. Неприятельские одиночные стрелки, засевшие в скалах, поддерживали меткий огонь, и от них нельзя было очистить позицию. Было ясно, что наступление противника было отбито с тяжелыми для него потерями. Перевозка своих и неприятельских раненых прошла так же гладко, как и отправление в тыл пленных. Отсутствовала всякая связь с отрядами, двигавшимися сквозь густой кустарник из района Химо к дороге Кахе—Реата, и трудно было ожидать, что она будет восстановлена ранее нескольких часов.

В таком положении можно было пожалеть, что я оттянул к дороге Кахе—Реата войска нашего левого фланга, находившегося в районе Китово—Химо. При очищении высот на нашем левом фланге нельзя было долго удерживать позицию у Реаты, тем более, что в нашем расположении не имелось воды, которую нужно [111] было доставлять из тыла, в расстоянии около часа. Нельзя было вернуть назад части левого фланга, находящиеся в походе, и снова направить их в район Химо и Китово ввиду отсутствия в данный момент связи с ними, восстановления которой, как уже было сказано, трудно было ожидать ранее нескольких часов. Поэтому я решил очистить позицию у Реаты и после уборки поля битвы отошел назад к воде, имевшейся юго-западнее горы Реата. В течение дня начали прибывать остальные отряды в различные пункты дороги Кахе—Реата, где и расположились биваком.

Командование отправилось на плантацию Ней-Штеглиц. Постройки плантации находятся на полдороге между Кахе и Реатой, на небольшой возвышенности, с которой открывается далекий кругозор через лес, как раз особенно густой у дороги Кахе—Реата. По пути я встретил капитана Шенфельда, сообщившего мне об установке своего 10 1/2 -сантиметрового кенигсбергского орудия у деревни Кахе, на южном берегу реки Пангани. После нашего отхода неприятель занял гору Реату и некоторое время стрелял в воздух из винтовок и легких орудий.

Следующие дни наблюдалось передвижение сильных неприятельских отрядов от Таветы к Химо и устройство там обширных лагерей. Против расположенной перед нашим фронтом и не занятой нами горы Малое Химо по открытой здесь равнине противник повел наступление крупными силами и после долгого и оживленного обстрела занял эту свободную высоту. К сожалению, мы не могли достаточно скоро помешать этому наступлению быстрыми выдвижениями войсковых частей из нашего густого кустарника. С горы Малое Химо легкая артиллерия противника получила возможность чаще обстреливать здания плантации Ней-Штеглиц. В немногих комнатах этой плантации несколько недель тому назад я приятно провел час после успешной охоты на буйволов. Тогдашний туземный руководитель охоты перебежал к англичанам. Теперь здесь очень тесно разместился штаб и его центральная телефонная станция. Я сам был очень счастлив устроить себе сносную постель с помощью шезлонга и скатерти с обеденного стола. Телефонные разговоры и донесения происходили беспрерывно днем и ночью; однако, они не мешали нам устроиться сравнительно уютно, по крайней мере в материальном отношении. Мы имели над собой крышу, в нашем распоряжении была также по-европейски оборудованная кухня, и мы устроили нашу общую [112] столовую, как до сих пор в Неймоши. Своеобразность восточно-африканской обстановки требует, чтобы европеец имел там прислугу, по европейским понятиям многочисленную. Так и теперь, в походе почти у каждого было два туземца-боя, которые ведали взятой с собой кухонной посудой и продовольствием, отлично готовили, пекли хлеб, стирали и таким образом придавали жизни в кустарнике большую часть того уюта, который в Европе можно найти в жилых домах. Я стремился возможно меньше ограничивать эти удобства, принимая во внимание силы, здоровье и настроение европейцев. Если же штаб все-таки часто предпочитал постройки, то это меньше объясняется стремлением к удобству, чем необходимостью облегчить письменные работы и черчение.

Здесь, на плантации Ней-Штеглиц, нас застала поразительная новость, что в колонию прибыло второе вспомогательное судно с оружием, амуницией, несколькими тысячами снарядов для 10 1/2-см. кенигсбергских морских орудий, использованных теперь на суше, и другим военным материалом для нас. Пароход прибыл в бухту Суди, на крайнем юге побережья, и немедленно начал доставлять на берег свой груз. Несмотря на большое расстояние и употребление в качестве транспортного средства только носильщиков, этот груз был полностью использован для войск. Это, при наличии многих неприятельских судов, блокировавших и обыскивавших наш берег и осведомленных о прибытии вспомогательного парохода, был невероятный случай. Но, вероятно, также и англичанам наше судно дало повод к удивлению. После того, как груз был доставлен на берег, пароход снова ушел и, к немалому изумлению неприятеля, исчез. Когда при происходящих также и в Англии пререканиях между морским флотом и армией последнюю упрекали, что она не может с нами справиться, то моряков заставили замолчать правильным указанием на то, что они обязаны были не допустить этого подвоза оружия и боевых припасов немцам.

Запасы, доставленные вспомогательным пароходом, были направлены, главным образом, на Центральную железную дорогу и сложены у последней, или поблизости от нее, и поступили в распоряжение командования. При нашем недостатке соответствующей артиллерии было особенно важно получить возможность быстро перебросить прибывшие на корабле 4 полевых и 2 горных орудия. [113]

Вспомогательное судно привезло также военные знаки отличия: железный крест 1-й степени для командира «Кенигсберга» и так много 2-й степени, что ими могла быть украшена половина всего экипажа. Для колониальных войск был получен один только железный крест 1-й и один 2-й степени, предназначенные мне, и, кроме того, некоторое число знаков отличия для аскари. Относительно европейцев лишь в сентябре 1916 года, по беспроволочному телеграфу, было получено сообщение, что награды, представленные командованием, утверждены.

(Март—апрель 1916 года)

(Чертежи III, IX и X)

В нашем тылу майор Фишер, расположенный со своими пятью ротами между Килиманджаро и Меру, отошел, под натиском превосходных сил противника, к Неймоши и был переброшен в Кахе. Находившийся в его подчинении капитан Ротгерд под сильным давлением неприятеля отошел со своей ротой и другим отрядом, силой также около роты, через Арушу в направлении на Кондоа-Иранги. Установления связи с ним можно было ожидать лишь спустя продолжительное время по проводу, проложенному от Додомы—Кондоа-Иранги к Умбулу. Очищение нами Неймоши отдавало неприятелю дорогу Тавета—Неймоши—Аруша. В связи с этим, последний получил возможность своими частями, направленными от Таветы через Арушу—Кондоа-Иранги, вторгнуться вглубь колонии и здесь в крайне чувствительном для нас районе затронуть источники нашего снабжения; при этом ему не приходилось слишком опасаться нашего быстрого сосредоточения в окрестностях Кахе и Ней-Штеглица. Мы могли угрожать противнику только в случае нападения. Если бы мы стянули даже все роты из Танги и оставили там лишь самое необходимое прикрытие, то, со своими четырьмя тысячами ружей, хотя и могли допустить движение противника в удобном для нас районе с тем, чтобы использовать ловкими и быстрыми действиями те ошибки, которые он мог сделать, но соотношение сил 1:7 все же было слишком неблагоприятно для нас, и мы не могли рассчитывать на особенно крупные результаты. Я не мог ждать никакого успеха от нападения на неприятеля, не только более многочисленного, но и сильно превосходящего нас вооружением и к тому же находящегося на укрепленной позиции. Поэтому я не уступил просьбам [115] некоторых командиров о наступлении; но это выражение смелого, воинственного настроения было для меня поддержкой в том тяжелом положении, в котором мы находились. Мелкие действия, которые мы предпринимали патрулями и отдельными партиями против неприятельского лагеря, не давали существенных результатов, но, быть может, способствовали тому, что неприятель держал против нас главные свои силы, а не просто проходил мимо нас, не обращая внимания. Противник от Химо продвинулся дальше на запад, и наблюдались также большие облака пыли, которые тянулись к Неймоши и западнее. Большую же часть сил противник повернул из района Химо против нас. Подобная обстановка для начальника является чрезвычайно трудной, так как, не будучи хозяином положения, он вынужден отказаться от инициативы. Только самая точная разведка может обнаруживать слабые стороны противника, но для того, чтобы их использовать и снова вернуть себе свободу действий, нельзя терять ни одной минуты. Однако, к счастью, неприятель делал ошибки, которые могли быть, хотя бы частично, использованы.

Воздушная разведка, при наличии густого кустарника и высокого леса, под защитой которых находился наш лагерь, едва ли могла дать противнику какие-нибудь сведения. Бомбы, сброшенные летчиками у Кахе, причинили лишь небольшие потери и не помешали проходившему через этот пункт подвозу наших запасов. Чтобы вызвать наш огонь, опять появились северо-западнее Ней-Штеглица знакомые уже нам английские всадники, редкими и сильно растянутыми стрелковыми цепями. Скрытые в кустарнике наши роты были готовы к немедленному столкновению, как только появятся более крупные отряды. Подобный контрудар был произведен поздно днем 18 марта и с порядочным успехом. Чтобы основательно познакомиться с местностью для наших будущих действий, постоянно высылались европейские патрули. Я также пользовался для этого каждой минутой, которой мог располагать. Сквозь чащу были проложены и обозначены дороги. Этим была создана возможность точно определять, к какому пункту хотят направить тот или иной отряд.

У большой дороги, ведущей от Химо к Кахе, сильные части противника сблизились также с отрядом Штеммермана, который у Кахе занимал укрепленную позицию по обе стороны этой дороги фронтом на север. Неприятельские патрули вошли в [116] непосредственное соприкосновение с нашим отрядом и тем самым искусно замаскировали передвижение противника. Таким образом, когда я после полудня 20 марта прибыл в отряд Штеммермана, совершенно не было ясно, что собственно происходит перед фронтом. Можно было предположить, что неприятель здесь только демонстрировал для нанесения нам удара в другом, более чувствительном для нас, месте. Подобный маневр был бы для нас очень опасным, так как в необозримом кустарнике он мог быть обнаружен лишь очень поздно, вернее всего, слишком поздно. Я решил неприятельское сторожевое охранение, находящееся перед нашим фронтом, отбросить к главной позиции противника. Заранее было указано, что к часу ночи роты должны снова вернуться на свои прежние места; пулеметы были оставлены в наших окопах, во избежание потери их и для обеспечения нашей позиции. Светила яркая, полная луна, когда головная рота попала под огонь, по-видимому, со стороны неприятельского часового или патруля, который отошел. Дальше мы столкнулись с несколькими патрулями и затем около 5 километров севернее нашей собственной позиции добрались до крупных частей противника с пулеметами. Развившийся здесь очень сильный огонь показал нам, что мы натолкнулись на главные позиции неприятеля, штурмовать которые мне показалось бесцельным. Оставив патрули, я снова отошел. В числе наших незначительных потерь были также три трудно заменимых ротных командира, из которых обер-лейтенант фон-Штош и Гроте через несколько дней умерли от ран, в то время как капитан Огар лишь спустя продолжительное время стал годным к службе благодаря искусственной ноге.

Наш отход, который противник, вероятно, считал вынужденным, вселил в него, по-видимому, уверенность, что он сможет на следующий день отбросить нас энергичным ударом. 21 марта атаки больших неприятельских сил на фронт отряда Штеммермана у Кахе закончились безрезультатно. Они были отбиты с тяжелыми потерями для противника, который состоял, главным образом, из южно-африканской пехоты. Наше 10 1/2-см. кенигсбергское орудие, огонь которого направлялся с высоких наблюдательных пунктов, дающих большой обзор, по-видимому, удачно обстреляло отступающего противника. Нужно признать, что за часть понесенных англичанами тяжелых потерь, которые только для южно-африканских европейских частей достигали в этот день [117] нескольких сот человек, можно благодарить также и это орудие. Противник понял, что новое наступление на фронт шириной в 500 метров, под огнем наших стрелковых окопов, является безнадежным, и попробовал обойти наш правый фланг. Однако, в свою очередь, наш контрудар был хорошо подготовлен разведкой, а также благодаря обозначению дорог, и начал после полудня успешно развиваться со стороны отряда Шульца на неприятельский фланг. Последняя часть наступления отряда Шульца была очень затруднена густым кустарником. Аскари с трудом пробирались через него только шагом, когда они вдруг в нескольких шагах от себя услышали работу неприятельских пулеметов.

К сожалению, этот контрудар не удалось довести до конца, ввиду событий, происходивших в это время на нашем левом фланге. Деятельность неприятельских патрулей за последние дни и облака пыли указывали, что из района Неймоши сильные конные отряды пытаются обойти западнее железной дороги Кахе—Неймоши наш обращенный на север фронт, левый фланг которого находился у вокзала Кахе. Это движение противника, в случае его дальнейшего развития, привело бы его к железной дороге позади нашего расположения и отрезало бы нас от наших сообщений с тылом в то время, как мы боролись бы фронтом на север с превосходными силами неприятеля. Поэтому я удержал у вокзала Кахе сильный резерв из 8 рот. Однако, так как я считал необходимым лично находиться во время боя у деревни Кахе вблизи отряда Штеммермана, то не имел возможности непосредственно и быстро распоряжаться резервами у станции Кахе. Густо заросшая местность делала всякий обзор невозможным. Использование резервов, расположенных у Кахе, должно было быть предоставлено инициативе тамошнего начальника и его подчиненных. Последние обнаружили, что неприятельские части, пользуясь кустарником, заняли холм, расположенный юго-западнее вокзала Кахе. Одна рота, по собственному почину, двинулась на этого неприятеля, но его шрапнельный огонь остановил ее продвижение. Затем наше 10 1/2-сантиметровое орудие обстреляло неприятельские легкие пушки и заставило их отойти.

Поздно днем до меня дошло важное сообщение, что неприятель наступает нам в тыл к железной дороге у Кисанджире, т.-е. произошло то, чего мы опасались. Я был вынужден отдать приказ о немедленном выступлении на Кисанджире. Я хотел быстро [118] обрушиться всеми силами и разбить находившегося там противника, который в данный момент не мог быть еще достаточно сильным. Таким образом, случилось, что отмеченная выше начатая атака отряда Шульца не была доведена до конца. Ночной переход наших сил через близлежащую от нашего фронта реку Пангани, через которую уже заранее было устроено известное число переходов и мостов, прошел гладко и без задержек. Оставленные нами патрули и на следующий день нашли северный берег Пангани свободным от неприятеля. Наше исправное 10 1/2-сантиметровое орудие, которое мы не могли захватить с собой вследствие его неповоротливости, было взорвано. После полуночи, т.-е. 22 августа, рано на рассвете, я прибыл на вокзал Кисанджире и, к большому своему удивлению, увидел, что все донесения о движении сильных неприятельских частей к Кисанджире были ошибочны, так что наше отступление оказалось бесполезным. Это было для меня особенно разительным доказательством того, как чрезвычайно трудно наблюдать за передвижением частей в густом кустарнике и как осторожен должен быть каждый командир при оценке подобных донесений. Однако, этот случай показал также, как тяжело каждому начальнику создавать по собственным наблюдениям и оценке обстановки, а также по противоречивым, обыкновенно, донесениям не только аскари, но и европейцев, основания для своего решения, которое, хотя бы приблизительно, отвечало бы действительности. Именно в африканском кустарнике важно проверять каждое имеющееся донесение посредством собственных наблюдений при первой к тому возможности.

Однако, нашего отступления нельзя было уже исправить, и пришлось наново группировать войска. При этом наличие воды играло решающую роль. Принимая во внимание эшелонированное в глубину расположение на высотах у Кисанджире, я оставил только один отряд из нескольких рот для наблюдения отсюда за безводной степью, покрытой колючим кустарником и простирающейся на 12 километров до Пангани. Восточнее отряда майора Бемкина, расположенного у Кисанджире, был выдвинут в горы Северного Паре отряд Отто и запер проход, ведущий через эти горы. Майор Краут занял позицию в проходе Нгулу, который находится между горами Северного и Среднего Паре. Главные силы расположились в плодородном районе в нескольких укрепленных лагерях. [119]

Несмотря на продолжительный отход в последнее время, настроение войск было отличное, и аскари справедливо гордились своими подвигами в бою против во много раз превосходящего противника. Дезертировали почти исключительно отдельные люди, чей скот находился в области, занятой сейчас неприятелем, и которые поэтому опасались за свое имущество.

Немецкое гражданское население оставило район Килиманджаро и перекочевало, главным образом, в окрестности Вильгельмсталя. Район Аруши был также очищен, и фермеры ушли с повозками, запряженными быками, через Кондоа-Иранги к Додоме. Находившиеся в колонии в большом количестве греки остались, главным образом, на своих кофейных плантациях у Килиманджаро; буры английской национальности — на своих скотных фермах, которые тянулись от северо-западного склона Килиманджаро на север, а также вокруг горы Меру и вдоль ее западных склонов до района Аруши. В Лембени порядок несения службы не нарушался; поезда с продовольствием подходили к станции; роты, находившиеся в передовой линии, усердно работали над своей подготовкой, и командование, как и в Неймоши, продолжало свою деятельность, расположившись теперь в станционных зданиях Лембени. Появлялись летчики и сбрасывали бомбы, — совсем как раньше.

Местность была тщательно подготовлена для боевых действий в различных направлениях, были созданы проходы сквозь густой кустарник, и расчищены поля обстрела. Личные разведки отнимали много времени и приводили меня часто к ротам, расположенным в густом кустарнике и на командующих высотах. Способность войск приспосабливаться и искусство устраиваться в материальном отношении возможно удобнее уже порядочно развились. Я охотно вспоминаю случай, когда в уютно устроенной тростниковой хижине мне предложили чашку кофе с хорошим жирным молоком, полученным из растертой мякоти спелых кокосых орехов. Мои обходы приводили меня также довольно часто и на горы Северного Паре. Здесь я находил цветущую и богатую водой зону, через которую с трудом можно было пробираться вне дорог. Обилие воды в этой местности оказалось большим, чем можно было ожидать на основании прежних исследований; этот пример тоже показывает, как вызванная войной необходимость открывает новые богатства страны и таким образом ведет к такой оценке последней, которая далеко превышает прежнее представление о ней. [120]

Туземцы Северного Паре точно так же, как и района Килиманджаро, — мастера в искусственном орошении своих полей водой, текущей с гор.

4 апреля одна из моих разведывательных прогулок привела меня к отряду Отто на горах Паре. Со стороны северо-западного края открывался ясный вид на лежащий внизу неприятельский лагерь у вокзала Кахе. К сожалению, нельзя было осуществить естественную мысль об обстреле последнего одним из наших дальнобойных орудий — мы к этому времени доставили от Лембени поставленное на колеса 10 1/2-сантиметровое кенигсбергское орудие, а также 8,8-см. орудие, установленное на лафете полевой пушки образца 73 года. В своем немного излишнем усердии войска основательно разрушили железнодорожный путь, который вел от Лембени к Кахе. При наших средствах он не мог быть настолько быстро восстановлен, чтобы оказаться годным для быстрой переброски между этими двумя пунктами одного из наших орудий.

Все наши наблюдения и донесения сходились на том, что неприятель, который раньше часто высылал патрули, а также более сильные отряды, южнее озера Джипе, теперь не выказывал большого интереса к этой местности. Во всяком случае, он перешел со своими главными силами на Кахе и через Неймоши далее на запад к Аруше.

После холодной ночи на сырой высоте у Северного Паре я 5 апреля снова спустился к Лембени. Здесь были получены донесения, что днем раньше капитан Ротгерт, находившийся с 28 ротой у Лолкизале — высокой горы, расположенной в Массейской степи в 2 днях марша юго-западнее Аруши, был атакован сильным противником. Связь по гелиографу, идущая от Лолкизале на юго-запад, в то время прекратилась. Лишь позднее выяснилось следующее. Несколько конных неприятельских рот, двигавшихся от Аруши, повели наступление по равнине с разных сторон на нашу 28 роту, расположенную на горе. Так как наши обладали водой, то могли свободно выдержать бой с неприятелем, который ее не имел. На второй день боя положение для противника сделалось критическим вследствие недостатка у него воды. К сожалению, после тяжелого ранения капитана Ротгерта это обстоятельство не было правильно оценено с немецкой стороны. Положение было признано настолько безнадежным, что рота со своими [121] пулеметами и снаряжением сложила оружие. Также и в этом случае некоторые аскари выказали хорошее военное воспитание и не сдались вместе с остальными. Они, как и раненые, которых неприятель не задерживал, ушли в район Уфиоме к нашим войскам. Здесь они встретили недавно сформированную стрелковую роту с Центральной железной дороги и отряд из Аруши, которые сосредоточились у Уфиоме.

Дорога на Кондоа-Иранги вглубь колонии была, вероятно, открыта для неприятеля, вторгавшегося от Аруши. Поэтому из района озера Киву в северо-западной части колонии были переброшены три роты, под начальством испытанного в боях у Кисенджи капитала Клингарта — сначала походным порядком, затем но Танганайке на пароходе до Кигомы, а оттуда далее по железной дороге к Саранде. Отсюда они двинулись на Кондоа-Иранги. Находившиеся уже севернее дороги Кондоа-Иранги войска (около двух рот), а также рота, переброшенная по железной дороге из Даресалама, были подчинены капитану Клингарту. Эти передвижения потребовали для выполнения много времени. Поэтому немедленно была доставлена по железной дороге из Лембени в район Буйко также и хорошая, испытанная 13 рота. Она проследовала оттуда далее через Массейскую степь к Кондоа-Иранги, где в мирное время и квартировала. Этот марш через бедную водой и мало знакомую область необходимо было предпринять раньше, чем были закончены производившиеся в данный момент разведки. Этот переход для такого, по африканским понятиям большого, числа людей, как рота со своими носильщиками, представлял большой риск теперь, в самое сухое время, перед началом больших дождей.

Однако, на этот риск надо было пойти, тем более, что расположенный у Кахе противник в настоящий момент не выказывал никакого намерения наступать, после того, как его разведывательные отряды были неоднократно нами отбиты. Таким образом, в это время Кондоа-Иранги не являлась центром внимания противника. Ввиду того, что, по изложенным уже выше причинам, наша атака от Лембени на Кахе оказалась нецелесообразной, я решит только сковать противника, расположенного у Кахе, с тем, чтобы обрушиться главными силами на неприятельскую группу, которая между тем вторглась в местность Кондоа-Иранги. Проведение этого плана было далеко не легким; требовалось много времени [122] для марша на протяжении 200 километров от станции выгрузки Северной железной дороги к Центральной железной дороге, а изменение обстановки могло постоянно потребовать новых немедленных распоряжений командования. Поэтому нельзя было оставаться без связи ни с одной войсковой частью. Отдельные части не могли быть двинуты по очень отдаленным друг от друга дорогам, как в свое время при переходе от Центральной железной дороги к Северной. Движение нашей 15 полевой и двух конных рот должно было происходить по одной дороге. Это поставило войска перед совершенно новой и трудной задачей. Нельзя было терять времени. Отряды капитана Корнацкого, капитана Отто, обер-лейтенанта Бока и капитана Штеммермана, каждый в составе 3—4 полевых рот, были перевезены по железной дороге от Ламбени к Момбо-Корогве с однодневным запасом продовольствия. Оттуда они были двинуты дальше к Кимамбе (станция Центральной железной дороги западнее Морогоро). Начались различного рода трения. Ротам нельзя было твердо назначать величину перехода на каждый день, так как пошли сильные дожди, которые местами так растворяли чернозем, что, действительно, едва можно было двигаться вперед.

Бывали случаи, что один отряд делал совсем короткие переходы, и на него надвигался следующий сзади. Это было очень неприятно и мешало правильному снабжению продовольствием на этапной дороге, а также и переноске ротного багажа, для которой пришлось привлечь носильщиков с этапов. Роты начали теперь, по укоренившемуся африканскому обычаю, сами себе помогать — захватывали, не обращая внимания на имеющиеся распоряжения, этапных носильщиков и попросту удерживали их у себя. От этого сильно страдала служба этапной линии, которая была основана на правильной работе районных носильщиков.

(Апрель—июнь 1916 года)

(Чертежи IV, VIII и IX)

После того, как все транспорты выступили из Лембени, я передал командование всеми расположенными у Северной железной дороги войсками майору Крауту. Для него было организовано также и отдельное интендантство. Наша поездка по железной дороге в Корогве показала нам лишний раз, как спаяно немецкое население Северной области с войсками и как оно ценило их труды. На каждую станцию являлись люди, иногда издалека; каждому было ясно, что наше расставание с северными округами было окончательное и что этот район попадет в руки неприятеля. Несмотря на это, настроение было приподнятое. Нам приносили большую часть тех незначительных запасов европейского продовольствия, которые еще имелись. Вдова недавно похороненного в Буйко прежнего коменданта линии Кребера не могла отказать себе в том, чтобы не предложить нам последней бутылки из запасов своего погреба.

Майор Краут и капитан Шенфельд сопровождали меня до Буйко, откуда мы могли видеть различные местные предметы, которые казались мне важными для дальнейших операций. Затем они остались для личной, более подробной, разведки. Из Корогве наш автомобиль быстро доставил нас к Гандени — конечному пункту проложенной из Момбо железной дороги. По пути мы обогнали наши конные роты, и восклицание чиновника местного гражданского управления в Гандени: «да ведь это знаменитый браконьер ван-Ройен», — снова показало мне, что между нашими кавалеристами имелись привыкшие к опасности и к охоте люди, на которых можно было положиться при предстоящих испытаниях. В Гандени был первый сборный пункт продовольствия, которое [124] доставлялось с севера. Майор фон-Штюмер, сменивший свою прежнюю должность в Букобе на управление нашей самой важной в данный момент этапной дорогой, не мало жаловался на помеху, которой он ожидал от проходящих войск для дальнейшей перевозки запасов. В Гандени — центре местного управления — куда сходились этапные дороги от Морогоро, Корогве, Кондоа-Иранги к голове полевой железной дороги Момбо—Гандени, развился, благодаря войне, европейский квартал почти городского типа. Небольшие дома, построенные обер-лейтенантом флота Горном в норвежском стиле, представляли прелестный вид, который в настоящий момент во всяком случае был испорчен проливным дождем. Внутри эти дома, из которых каждый, в большинстве случаев, состоял из 3 комнат, были оборудованы для размещения европейцев. Много неприятностей причиняла огромная масса крыс, бегавших часто ночью по спящим. Капитан Кальтенборн, который приехал на прибывшим в Суди втором вспомогательном пароходе, явился здесь ко мне и смог устно дополнить пересланные им мне уже некоторое время назад сообщения с родины.

На следующий день мы перегнали на автомобиле некоторое число двигавшихся отрядов и смогли, по крайней мере частично, уладить возникавшие между ними недоразумения. Переговоры по телефону удавались лишь редко, вследствие повреждений линии, вызываемых сильными дождями, а также порчей проволоки колоннами носильщиков, отдельными повозками и жирафами. Тем важнее было для меня быстро миновать этот поврежденный участок, который отделял меня от войск и поступающих донесений. Но это становилось все труднее и труднее.

Дожди все время усиливались, и все более непроходимыми становились дороги. Сначала встречались только немногие трудные места; затем наш автомобиль тянули и толкали двадцать и более носильщиков. «Ниампара» (начальники носильщиков) с танцами шли впереди. Вся компания подхватывала «Амзиго» и «Кабуби-кабуби», и под ритм этих песен работа спорилась при лучшем настроении. Когда же мы проезжали Тулиани, проливные дожди настолько вздули обычно мелкую реку, что ее быстрое течение утром совершенно снесло годный для езды мост. Мы свалили одно из больших деревьев на берегу, но оно не было достаточно длинным, чтобы при падении зацепиться своей верхушкой за противоположный берег. Как щепку, сносило ствол толщиною в метр. [125]

Адъютант, обер-лейтенант Мюллер, попробовал переплыть реку, но был также отнесен и вернулся обратно на берег. Затем это попробовал сделать капитан Тафель, который снова оправился от своего тяжелого ранения и занимался в штабе оперативной работой. Он достиг противоположного берега, и это удалось также и нескольким туземцам — хорошим пловцам, но не удалось при помощи пловцов перетянуть на другой берег веревку, и, таким образом, мы основательно застряли: капитан Тафель, совсем без одежды, на том берегу, а мы — на этом. Ждать до тех пор, пока не спадет вода, нам не улыбалось, так как я не мог терять ни одной минуты, чтобы догнать голову находившихся на походе отрядов. Тут, поздно днем, выступил туземец с заявлением, что немного ниже имеется знакомый ему брод. Переправа там, все-таки, не была совсем легкой и длилась, по меньшей мере, ? часа; по очень извилистому броду мы должны были точно следовать за проводником и осторожно пробираться от мелководья к мелководью. Вода доходила нам до плеч, и течение было настолько быстрое, что требовалось напрягать все силы, чтобы не упасть. Наконец, в темноте, с совершенно промокшими вещами, мы достигли другого берега, куда нам навстречу выслали трех мулов с проводниками-аскари из одного отряда, с которым, к счастью, оказалась телефонная связь.

При дальнейшем движении, которое, под проливным дождем, продолжалось всю ночь напролет, нам приходилось неоднократно в течение часа ехать в воде до седла или идти в воде по горло, но все-таки мы добрались, в конце-концов, еще ночью до большого, построенного во время войны, моста через Вами. Он также был почти совершенно разрушен, но кое-что от него, все-таки, уцелело, так что мы перешли на ту сторону и смогли добраться до полевой железной дороги, ведущей к станции Кимамба. Эта дорога также возникла во время войны, как и железная дорога Момбо-Гандени, и вагонетки на ней продвигались вручную. В своем слишком большом усердии добрые люди брали некоторые повороты немного слишком быстро, и вагонетки не раз скатывались со всем, что в них находилось, — в том числе и с нами, — в прилегающие рвы и даже через них. Во всяком случае, нам было более чем достаточно этого путешествия в воде, когда мы рано утром прибыли в Кимамбу. Проживавший там призванный в войска вице-фельдфебель Рефельд принял нас самым радушным [126] образом. Благодаря тому, что в Кимамбе имелся склад обмундирования, мы смогли, по крайней мере, переодеться в сухую форму аскари. Ведь нельзя было предвидеть, когда прибудет остальной штаб с нашими вещами.

После переговоров с губернатором, который для этого прибыл в Кимамбу, я отправился на следующий день в Додому. В районе Центральной железной дороги еще мало проявлялась энергичная, отвечающая требованиям войны, работа, которая на севере вошла в плоть и кровь каждого. Прибывший незадолго до нас в Додому отряд капитана фон-Карнацкого терпел некоторые затруднения в продовольственном отношении, хотя Додома лежала на железной дороге, по которой могла быстро получать продовольствие. С капитаном Клингартом, занимавшим высоты Бурунги в одном переходе южнее Кондоа-Иранги, я связался по телефону и на следующий день утром с несколькими офицерами штаба отправился к нему из Додомы верхом.

Дорога вела через безлюдную степь, покрытую кустарником. Проложенная во время войны проселочная дорога проходила в направлении, наиболее благоприятном в строительно-техническом отношении, и лишь местами пролегала мимо селений. Страна Угого отличалась большим богатством скота. Ее жители принадлежали к кочевым племенам, которые в своих обычаях подражают массаям, и поэтому часто называются «массайскими обезьянами». Нам навстречу попадалось много запряженных быками телег, в которых направлялись в Додому со своими семьями немецкие и бурские фермеры из района горы Меру. Это была знакомая юго-западной Африке картина удобного путешествия в этом очень приспособленном к степным условиям фургоне.

Этапная служба в отряде Клингарта не была еще налажена. Мы заночевали в первой из маленьких этапных станций. Выяснилось, что отдел снабжения необходимо значительно усилить, так как на нем должно было базироваться продовольствие столь крупных войсковых масс, как те, которые были в настоящее время переброшены на Кондоа-Иранги. К этому прибавились новые трудности: прежние полевые интенданты не соответствовали в отношении здоровья тем требованиям, которые предъявляются руководителю тяжелой службы снабжения. Капитана ландвера Шмидта очень скоро сменил капитан ландвера Фелькэ; последнего — капитан резерва фон-Ледебур, а затем — капитан в отставке Рихтер, [127] пожилой человек. К сожалению, последний в то время, к началу новой серьезной операции, окончательно переутомился. Его должность пришлось принять незнакомому вначале с этой работой отставному майору фон-Штюмеру, который работал в Гандени по этапному делу.

На следующий день к вечеру мы проделали путь, равный четырем нормальным переходам, и прибыли в горы Бурунги к капитану Клингарту. Сосредоточение двигавшихся вслед за нами с Северной железной дороги отрядов должно было закончиться через более или менее продолжительное время, и, таким образом, являлось возможным произвести ряд необходимых разведок. Было кстати, что мы здесь ознакомились с совершенно новой, отличной картой.

Последняя затерялась при отправке грузов гражданского Окружного управления из Кондоа-Иранги, когда разбежались носильщики, и была найдена в одной деревне у гор Бурунги.

Конные английские патрули из европейцев часто приближались к нашим позициям, и было известно, что за ними стоят более сильные конные отряды противника. Однако, отсутствовали сведения, где последние находятся. Некоторые донесения гласили: «в Кондоа-Иранги», другие — южнее этого пункта, и опять новые,— что у дороги, ведущей от Кондоа-Иранги к Саранде. Было очень важно, что у Бурунги были расположены более или менее крупные туземные плантации, так что там имелось много продовольствия. Не надо было ждать, пока полностью начнет действовать подвоз продовольствия, направляемого из Додомы. Войска могли быть более чем когда-либо не связаны с этим подвозом и жить, главным образом, на местные средства. Как только прибыли остальные отряды, началось наступление на Кондоа. Южнее этого пункта мы натолкнулись на сравнительно сильные конные охраняющие отряды, которые были легко отброшены, и в начале мая мы без серьезного боя овладели большими высотами, которые находились в 6 километрах впереди Кондоа.

Мы захватили с собой два морских орудия, одно 8,8-сантиметровое и другое 10 1/2-сантиметровое на колесных лафетах, и сейчас же поставили их на позицию. Они обстреливали с наших командующих позиций с явным успехом неприятельский лагерь южнее Кондоа. Палатки были немедленно убраны. Наблюдалось, что неприятель усердно укрепляет свою позицию и поспешно [128] оттягивает свои повозки обратно в направлении на Кондоа. Несколько патрульных стычек были успешны для нас, и мы легко отбрасывали мелкие неприятельские части, которые противник пытался выдвинуть в различных местах. С юга, т.-е. в тылу, мы увидели, что конные патрули направлялись на позицию. Так как и наши конные патрули находились в этом районе, то я сначала подумал, что это немцы. Однако, скоро однообразная пригонка находившихся в ружейных чехлах карабинов показала нам, что это англичане. Последние, по-видимому, не имели представления о нашем присутствии. Их подпустили на очень близкое расстояние, и они, вследствие огня с короткой дистанции, потеряли приблизительно половину своего состава. По прежним наблюдениям, было очевидно, что неприятель очищал свою позицию перед нами. 9 мая 1916 года я решил в случае, если это наблюдение подтвердится, немедленно самому захватить небольшие, занятые теперь неприятелем, высоты. Обстановка не была благоприятна для нападения, так как наше наступление могло быть легко замечено, и неожиданная атака была исключена. Без элементов же внезапности попытка штурмовать занятую противником позицию не имела никаких шансов на успех; неприятель достаточно укрепился на небольших высотах, и последние полностью командовали над ближайшей полосой местности, которая была покрыта низким колючим кустарником и многочисленными обломками скал, что сильно затрудняло движение.

Я находился при роте, которая следовала за находившимся впереди охраняющим патрулем. Последний, незадолго до наступления темноты, донес, что высоты очищены неприятелем. Поэтому наши роты продолжали движение; командиры отдали приказ подвезти багаж, чтобы устроиться на ночь. Сам я отправился в расположение командования, которое осталось на больших высотах, расположенных немного позади. Свое сильное переутомление я пробовал побороть чашкой кофе с ромом, но скоро крепко заснул с сознанием, что ничего не могло случиться. Рядом с моей лагерной стоянкой было расположено 8,8-сантиметровое орудие. Около 11 часов вечера меня разбудили замечания, которые делал обер-лейтенант флота Вундерлих — начальник орудия. Он не мог объяснить себе многократные вспышки, которые видел со стороны неприятеля. Я в первый момент был также в недоумении, но скоро не оставалось уже сомнения, что эти вспышки, все более [129] усиливавшиеся, означают орудийные и пулеметные выстрелы. Когда ветер переменился, был также отчетливо слышен шум боя. Таким образом, вопреки всем ожиданиям перед нами происходил серьезный бой, но учитывая большое удаление и необходимость перехода сквозь закрытую скалистую местность, поросшую кустарником, я считал невозможным надеяться на успешное введение в бой оставленных резервов. Даже самое поверхностное ознакомление с обстановкой боя потребовало бы нескольких часов, а до захода луны оставалось уже меньше часа. Поэтому, волей-неволей, я был вынужден предоставить бой своему собственному течению.

Высоты, обследованные патрулями, наши роты нашли, действительно, свободными от противника, но непосредственно за ними на втором гребне, на укрепленной позиции, находился неприятель. На эту позицию неожиданно и натолкнулись наши части и при закрытом характере местности и темноте потеряли обзор и связь. Наши аскари засели против неприятеля, и капитан Линке, принявший командование после того, как обер-лейтенант фон-Бок был тяжело ранен, а капитан фон-Карнацкий убит, вполне понимал, что если он останется тут лежать, то после наступления дня будет лишен всякой возможности передвижения. Так как нельзя было рассчитывать на успех, то он осторожно, еще ночью, прекратил бой и вернулся к исходному положению. Неприятель, состоявший, главным образом, из 11 Южно-Африканского пехотного полка, хорошо дрался и неоднократно брал наши роты под действительный пулеметный огонь. Наши потери — около 50 убитых и раненых, нужно признать тяжелыми, принимая во внимание то незначительное число ружей — около 400, которые, собственно, принимали участие в этом бою.

В следующие дни мы заняли большие высоты, расположенные далее на запад, и потеснили находящиеся впереди конные отряды с очень чувствительными для них потерями. Часто случалось, что из отрядов противника, силою около 20 человек, почти никто не оставался или лишь немногие люди. Да и вообще, мы имели целый ряд очень удачных столкновений. Неоднократно мы наблюдали в сильные бинокли с наших высот, открывающих широкий обзор, как неприятельские войска и колонны обозов двигались с севера на Кондоа, затем сворачивали на восток и исчезали в горах. Точно так же и наши патрули, высылаемые далеко в тыл неприятелю, [130] подтверждали передвижение больших транспортов от Аруши в направлении на Кондоа-Иранги.

Англичане немедленно взяли в свои руки гражданское управление в Кондоа, искусно привлекли туда туземных вождей и дали им указания об их дальнейшем образе действий. Сюда входила и обязанность сообщать о передвижении немецких войск. Таким образом, для наших патрулей часто бывало целесообразным выдавать себя в неприятельском районе за англичан. Ведь различие в формах одежды было невелико и еще больше стерлось благодаря долгой боевой жизни; в общем, часто, вместо форменного обмундирования, носили лишь рубахи с открытым воротом, а маленький суконный значок, который англичане носили на тропической шляпе, мало бросался в глаза, тем более, что часть немцев была также вооружена английскими винтовками.

В общем, не получалось впечатления, что в Кондоа находятся очень крупные силы противника. Однако, наше наступление, если бы оно даже и было успешно, должно было идти через открытую местность против укреплений, обороноспособность которых мы не могли достаточно подавить нашими немногими орудиями. Значительные и трудновозместимые потери, которых можно было с уверенностью ожидать, побудили меня отказаться от общей атаки и вредить противнику лишь мелкими действиями, которые до сих пор оказались очень полезными. Наша артиллерия — прибыли также оба горные орудия и две полевые гаубицы, доставленные в колонию на вспомогательном судне, — обстреливала наиболее выгодные неприятельские цели, когда они появлялись. Точно так же и здания Кондоа-Иранги, куда прибыл генерал ван-Девентер, брались при случае под огонь нашего 10 1/2-сантиметрового орудия. Западнее расположения наших крупных сил у дороги Саранда—Кондоа-Иранги наша вновь сформированная стрелковая рота в нескольких удачных столкновениях постепенно оттеснила к Кондоа-Иранги части Южно-Африканского конного полка. Неприятель все более усиливался. В начале июня он обстрелял нас с большого расстояния, около 12 километров, тяжелыми орудиями 10—12,5-сантиметрового калибра. Необходимо признать хорошее наблюдение и руководство огнем артиллерии противника. Во всяком случае, 13 июня 1916 года его снаряды очень скоро стали точно ложиться в расположение нашего командования. Я прервал свою работу, которой занимался под защитой тростниковой крыши, [131] и укрылся немного в стороне за скалой. Непосредственно после того, как ко мне присоединился также и офицер-ординарец, обер-лейтенант Боль, прямо над нами разорвался снаряд, тяжело ранивший обер-лейтенанта Боля в бедро и легко меня и нескольких других европейцев. Материального вреда неприятельская артиллерия нам, впрочем, почти совсем не причинила, но, все-таки, было неприятно, когда ее тяжелые орудия время от времени обстреливали наш лагерь.

От значительных работ, которые требовали хорошего оборудования, мы отказались, так как должны были полностью использовать силы наших людей как для патрульной и сторожевой службы, так и для сбора продовольствия. Вся страна, насколько мог охватить глаз, была покрыта туземными плантациями; главным образом, — и тут, прежде всего, принималось в соображение продовольствие войск, — возделывалась мтама, род пшена, который как раз начал поспевать. Туземцы, большей частью, разбежались. Снабжение из Додомы не смогло следовать за нашим наступлением; поэтому довольствие базировалось почти исключительно на запасах, который собирали особо выделенные из роты команды. Снопы быстро сохли на камнях под горячим солнцем. Во всех ротах производилась оживленная молотьба. Получаемые зерна растирались камнем или же толклись в муку шестами в «киносах» — твердых деревянных сосудах. Для европейцев в то время имелась еще пшеничная мука, которая подвозилась по этапным дорогам. Под Кондоа наш хлеб, состоявший из смеси пшеничной муки с туземной, был превосходного качества. Кроме мтамы и других зерновых сортов, имелся сахарный тростник, мухого (растение с вкусным съедобным корнем), сладкий картофель, различные сорта гороха и другие туземные плоды, а также и мясо в достаточном количестве. Войска могли обильно и разнообразно питаться в богатой области Кондоа.

Наблюдавшаяся растяжка неприятеля от Кондоа на восток привлекла наше внимание также и на этот до сих пор мало знакомый район. Капитан Шульц был послан туда с несколькими ротами и попал в чрезвычайно трудную для передвижения гористую и сильно заросшую местность, где встречались поселения только на плодородных участках. Здесь дошло до целого ряда боев, в которых с нашей стороны принимали участие одна или несколько рот и которые отличались большими потерями для неприятеля. [132]

Сравнительно сильный неприятельский отряд старался вклиниться между нами и ротами отряда Шульца и, вероятно, имел намерение отрезать последнего. Однако, эта попытка противника совершенно не удалась. Наши войска сжали с обеих сторон этот неприятельский клин и отбросили его назад. При этом особенно отличился старый эфенди (офицер из туземцев) Юма Мурзаль. Он расположился у источника воды и с большим успехом обстреливал англичан, приходивших туда пить; по его наблюдениям, при этом было убито 6 человек. За время боев у Кондоа-Иранги противнику были в общем нанесены очень значительные потери. Если к этому прибавить еще убыль от болезней в его новых белых войсках, непривычных к тропикам и чрезвычайно небрежных в применении мер защиты от тропических болезней, то вряд ли можно расценивать общие потери противника за период Кондоа-Иранги ниже чем в 1.000 человек белых.

(пер. ??)
Текст воспроизведен по изданию: Пауль Эмиль фон Леттов Форбек. Мои воспоминания о Восточной Африке. М. Военный вестник. 1927