ПАУЛЬ ЭМИЛЬ ФОН ЛЕТТОВ-ФОРБЕК

МОИ ВОСПОМИНАНИЯ

СОБЫТИЯ ДО ВСТУПЛЕНИЯ В ВОЙНУ ЮЖНОАФРИКАНСКИХ ВОЙСК

(Январь — июль 1914 года)

(Чертежи I, II и III)

Когда я в январе 1914 года высадился в Даресаламе, я вряд ли предчувствовал, какая задача встанет передо мной через несколько месяцев. Однако, в течение последнего десятилетия мировая война не раз становилась настолько вероятной, что я вынужден был серьезно ставить себе вопрос, придется ли подчиненным мне частям играть вообще какую-либо роль в такой войне и какие задачи могут быть на нас возложены. Судя по положению колонии и по численности имевшихся налицо войск, которые по составу мирного времени немногим превышали 2 тысячи человек, нам могла выпасть только второстепенная роль. Я знал, что судьба колоний, как и других немецких владений, будет решена на европейских полях сражений. Каждый немец, независимо от того, где бы он ни находился, должен был принять посильное участие в этом решении. Таким образом и на нас в колониях возлагалась обязанность в случае мировой войны сделать для родины все, что было в наших силах. Вопрос заключался в том, были ли мы в состоянии оказать влияние на судьбу Германии на наших второстепенных театрах военных действий и могли ли с нашими слабыми силами отвлечь сколько-нибудь значительные части противника от вмешательства в Европе или на других важных театрах борьбы или же нанести неприятелю серьезные потери в личном составе или военном снаряжении. Лично я в то время отвечал на этот вопрос утвердительно. Тем не менее в этом не удалось убедить все инстанции настолько, чтобы можно было провести в жизнь все необходимые приготовления к войне.

Следовало иметь в виду, что мы только тогда сможем связать неприятельские войска, если действительно атакуем противника и чувствительном для него пункте или, по крайней мере, будем [6] ему угрожать. Затем не надо было забывать, что при чисто оборонительной тактике нельзя было с имеющимися средствами обеспечить даже защиту колонии. Ведь речь шла о сухопутной и береговой границе, примерно, такой же длины, как и у Германии. С этой точки зрения выявлялась необходимость не дробить незначительные наличные силы для местного сопротивления, но, наоборот, держать их вместе, схватить противника за горло и этим заставить его использовать свои силы для собственной защиты. Если бы удалось осуществить эту мысль, то были бы обеспечены самым действительным образом и наша береговая линия и наши бесконечной длины сухопутные границы. Когда же задавали себе вопрос, где находится такой чувствительный для противника пункт, который давал бы надежду на успешное нападение или, по крайней мере, на возможность серьезной угрозы, то, само собой, останавливались на границе между германской и английской Восточной Африкой. Вдоль нее, в расстоянии нескольких переходов, проходит жизненная артерия британских владений — Угандская железная дорога, которую, при длине в добрых 700 километров, неприятелю было бы чрезвычайно трудно защищать и которая поэтому при действительной угрозе привязывала бы к себе большую часть его войск. Начатые мною в 1914 году первые разведывательные и инспекторские поездки привели меня от Даресалама на пароходе в Тангу, оттуда в Узамбару и дальше в окрестности Килиманджаро и горы Меру. В Узамбаре я нашел в лице моего друга еще по военной школе, капитана в отставке, фон-Принца, одного из наиболее горячих сторонников мысли, что мы, восточно-африканцы, не имеем права сидеть спокойно в случае войны против Англии, но должны нанести удар, если только представится возможность облегчить ведение войны в Европе. Он мог вместе с тем ориентировать меня в том, что в районах Узамбары, Килиманджаро и у горы Меру формируются добровольческие стрелковые отряды, в которые, как это можно предвидеть, скоро войдут почти все способные носить оружие немцы этой северной области. При тамошней плотности расположения колонистов это имело большое значение. Когда мы в течение войны смогли выставить в общем около 3.000 европейцев на службу в колониальных войсках, то как раз эти районы, прилегающие к Узамбарской железной дороге, дали главную массу набора. Во всяком случае, было трудно подыскать подходящую прочную военную организацию для этих [7] добровольческих объединений и полностью использовать широкое добровольческое движение. Однако в общем было достигнуто, что все, даже и те, кто не был военнообязанным, были готовы пойти в случае войны в колониальные части. В местных правительственных учреждениях я также нашел большую поддержку, но в то же время и правильные опасения — будут ли такие добровольческие организации иметь необходимую прочность в случае мировой войны. которая, по всей вероятности, совершенно отрежет нас от родины, так что мы будем предоставлены собственным силам. Плохо обстояло также дело с вооружением. Правда, почти каждый европеец имел годную для использования магазинную винтовку, но до описываемого времени не было устранено разнообразие образцов, что затрудняло правильное снабжение патронами. Предложения о вооружении этих стрелковых обществ оружием военного образца остались не разрешенными к началу объявления войны.

В Вильгельмстале я встретил отделение чернокожих полицейских под командой дюжего вахмистра, родом из Дитмаршена.

В то время как собственно колониальные войска подчинялись военному командованию, некоторые отделения полицейских войск зависели от гражданских властей, и, таким образом, каждый управляющий округом имел отряд от 100 до 200 человек для взыскания налогов и для того, чтобы придавать его распоряжениям нужный авторитет. Господствовало стремление постоянно увеличивать эти полицейские части за счет колониальных войск. Рядом с колониальными войсками образовались такие же сильные полицейские части, которые по своему составу едва ли могли быть чем-либо иным, кроме как карикатурой на военную организацию. Управляющий округом, штатский человек, часто мало понимал в военном деле и предоставлял командование и обучение своих полицейских аскари (Аскари — солдат-туземец) полицейскому вахмистру. Последний усердно работал с чувством долга старого служаки, унтер-офицера, но указания старшего строевого начальника редко доходили до него, так как полицейский инспектор-офицер мог только время от времени посещать каждый округ. Поэтому полицейские аскари распускались, и им часто не хватало строгой дисциплины, необходимой, чтобы сохранить их годными для их обязанностей, исполнение которых, однако, требует надежных людей. К сожалению, полицейские части часто отнимали от колониальных войск лучший [8] личный состав —старослужащих из туземцев, которые затем в полиции теряли свои хорошие военные качества. В результате качества колониальных войск все более и более ухудшались ради полицейских частей, из которых при существующем положении никогда не могло получиться что-либо годное для боевого использования.

Из Неймоши, конечного пункта Узамбарской дороги, я отправился через Марангу, где жил английский колонист и где я встретил английского консула Кинга из Даресалама, в область Килиманджаро, а оттуда в Арушу. Несколько немецких колонистов, частью бывшие офицеры, которых я посетил во время пути в их владениях, подтвердили мне, что и тамошние немецкие поселенцы также представляют ценный военный материал.

Я ознакомился с прекрасным поместьем капитан-лейтенанта в отставке Нимейера, жена которого угостила нас отличным кофе собственного производства. Позднее она нам случайно немного помешала, а именно: когда ее муж во время войны находился в лагере Энгаре-Нероби, северо-западнее горы Килиманджаро, мы предоставили ей временно телефонный аппарат для переговоров с ее мужем. Вслед затем прекратилось всякое телефонное действие, и после долгих розысков мы узнали, что наша милая хозяйка не выключила телефона и не выказывала никакого намерения это сделать.

Капитан флота в отставке Шенфельд гостеприимно предложил нам в своей недалеко расположенной колонии стакан замечательного вина. Это было сделано тоном военной команды, который уже тогда обнаруживал в нем энергичного начальника, защищавшего позднее так упорно устье реки Руфиджи против превосходных сил неприятеля. Недалеко перед Арушей я встретил любезного старого обер-лейтенанта в отставке фон-Бока во время обеда на кофейной плантации моего старого товарища по кадетскому корпусу барона фон-Ледебура. Мы беседовали о добровольческих стрелковых объединениях, которые предполагалось создать в районе горы Меру, и я не предчувствовал, что несколько месяцев спустя 60-летний старик сделается одним из наших настойчивых передовых разведчиков в восточной части Килиманджаро и нередко будет вместе со своими немногими людьми, большей частью новобранцами, успешно драться против нескольких неприятельских рот. Его прямодушие и отеческая заботливость о подчиненных скоро завоевали ему сердца его чернокожих товарищей в такой [9] степени, что он был в их глазах самым храбрым из всех немцев и они привязались к нему с трогательной преданностью.

В Аруше впервые состоялся смотр роты аскари. Дух и дисциплина черной части свидетельствовали о превосходном воспитании, которое было дано моим предшественником, полковником фон-Шлейницем, но обучение боевым действиям против вооруженного по-современному противника, с точки зрения существовавших до войны тактических требований, было поставлено значительно слабее. Эта рота, как и большинство рот аскари, была вооружена старыми ружьями образца 1871 года с дымным патроном. Неоднократно, высказывалось мнение, что такое вооружение более целесообразно для туземных частей, чем современная винтовка с малодымным патроном. Эти части никогда до сих пор не применялись против вооруженного по-современному противника, а использовались только для боев с туземцами, где крупный калибр представляет известные преимущества, а вред демаскировки от дыма выстрелов не имеет никакого значения. Правда, с началом войны даже самые ярые сторонники пехотного ружья образца 1871 года переменили свои убеждения. Последнее было безусловно ниже современной бездымной винтовки не только для боя на дальних дистанциях на открытой равнине, но также в поросшей кустарником местности, где стрелки бывают часто отделены друг от друга только несколькими шагами. В самом деле, стрелок, пользующийся бездымной винтовкой, остается скрытым, в то время как облако дыма скоро и верно выдает противника не только острому глазу туземца-аскари, но даже привыкшему к канцелярской работе европейцу. Таким образом, в начале войны самая большая награда, которая могла достаться аскари, заключалась в том, что ему давалась вместо его старого ружья с дымным патроном современная винтовка из числа трофейных.

Необходимо принять во внимание тот недостаток, что при разброске частей отдельными ротами по всей территории колонии нельзя было практиковаться в боевом применении крупных войсковых соединений и обучить старших офицеров управлять последними. Было ясно, что на войне движение и руководство в бою войсковыми частями силой больше роты должно было натолкнуться на большие затруднения и трения. По моему мнению, перед войсками стояла двоякая задача — быть одинаково готовыми как к бою против внешнего противника, вооруженного [10] по-современному так и к борьбе с туземцами внутри колонии; поэтому и боевая подготовка частей должна была распадаться на два различных отдела. Тактические учения для подготовки к войне с туземцами представляли при этом картину, которая сильно отличалась от наших европейских приемов обучения. В Аруше на таком учении рота двигалась сквозь густой кустарник — «пори» и, по обычаю туземцев, была атакована во время похода. Противника изображали воины племени Меру, которые, в полном военном наряде, с копьями и в своих головных украшениях из страусовых перьев, устроили засаду и затем с расстояния в несколько шагов, испуская свой военный клич, напали на походную колонну Сафари. В подобного рода близком бою, — в таком бою в 1891 году погибла Целевская экспедиция у Иринги, — столкновение разыгрывается накоротке и в несколько минут. Часть быстро смыкается вокруг начальника и атакует противника. В соответствии с таким характером боя с туземцами, до сих пор не было необходимости в тщательном и основательном стрелковом обучении аскари в духе современных требований. Поэтому оно находилось на довольно низкой ступени и, что для военного читателя должно быть интересным, при стрельбе стоя с руки на 200 метров по круглой мишени [11] некоторые роты едва достигали круга с отметкой 3 и только очень немногие роты несколько превосходили круг с отметкой 5 (Круглая мишень разделена на десять кругов, при чем отметки идут от края к центру. Таким образом, попадание в центр определяете» отметкой 10, а попадание в самый край мишени — единицей). Характер боя с туземцами не предъявлял также достаточных требований для основательного обучения пулеметному делу. К счастью, я очень скоро выяснил, что у всех европейцев части имеется отчетливое сознание всей важности именно этого оружия в современном бою. Несмотря на такую не совсем высокую степень обучения, результаты боевых стрельб на дальние дистанции были удовлетворительными. Аскари тут в значительной степени пригодилось его острое зрение, при помощи которого он наблюдал за местом падения пуль и, сообразуясь с этим, вносил изменения в точку прицеливания.

Путешествие привело меня затем через миссию Уфиоме, где жил патер Дюр, в Кондоа-Иранги, Килиматинди и назад в Даресалам. Впечатления этой первой инспекторской поездки сводились к тому, что многое надо было еще сделать в военном отношении, если мы хотели быть серьезно подготовленными на случай войны англичан против нас. К сожалению, не удалось вполне убедить в этом влиятельных должностных лиц. Царило мнение, что мы находимся в необыкновенно хороших отношениях с Англией и что война, если она вообще случится, то в далеком будущем. Таким образом, когда через несколько месяцев война действительно грянула, мы оказались к ней неподготовленными.

Для меня, как новичка в Восточной Африке, путешествие имело не только военный интерес. В Бомала-Нгомбе, районе между Неймоши и Арушей, еще при покойном обер-лейтенанте Иогансе была поселена масса старых аскари. Они занимались главным образом торговлей пивом и достигли известного благосостояния. Известие о моем приезде опередило меня, и люди явились в полном составе, чтобы приветствовать меня при моем прибытии. У меня осталось впечатление, что эта преданность не была чисто внешней; люди восторженно рассказывали мне о немцах, под начальством которых они раньше служили, и, кроме того, с началом войны они без приглашения и без малейшего нажима предоставили большую сумму денег для содержания войск. В той же местности я увидел также первых массаи, которые, в противоположность большинству восточно-африканских племен, чистые [12] семиты и живут в особом округе. Нужно упомянуть, что Меркер, лучший знаток массаи, видит в них первобытных евреев. Они в ярко выраженной форме обладают качествами настоящих степных жителей. Случайно в моих охотничьих поездках меня сопровождал один из этих высоких, стройных и очень проворных людей Острота их зрения, а также способность разбирать следы, поразительна. Наряду с этим массаи умны и очень лживы, по крайней мере по отношению к чужим. Они живут в закрытых поселках из глиняных хижин и, как все номады, кочуют со своими стадами по степям. На военную службу они поступают редко. Земледелием массаи почти совсем не занимаются, в то время как оно составляет главное занятие у остальных племен и вызывается густотой населения. Так например, банановые области на восточном склоне Килиманджаро кормят туземное население, племени Вадшагга, приблизительно в 25.000 человек, и это число может в дальнейшем еще увеличиться. Большое богатство скота в области Аруши, в Массейской степи и у Кондоа-Иранги показало мне, что муха це-це (Це-це — особый вид африканской мухи, укус которой смертелен для лошадей и скота), этот главный враг африканского скотоводства в этих областях, попадается сравнительно редко. Для сравнения можно указать, что число рогатого скота в одном только округе Аруша считается больше, чем во всей юго-западной Африке. В Кондоа-Иранги и в Сингидде люди пришли издалека и выстроились вдоль дороги. Все путешественники, исследовавшие эти области, не могут не сделать наблюдения, что в плодородном и высоко расположенном центральном районе хватит места для поселения сотен тысяч европейцев.

Я хотел бы здесь упомянуть об одном впечатлении, которое я получил позднее, во время войны. Мы иногда проходили по плодородным областям, совершенно брошенным туземцами, но, как было известно, еще год тому назад густо населенным. Люди просто ушли и поселились в другом пункте обширной никому не принадлежавшей, безлюдной и плодородной местности, где они вновь обработали новые поля. Если бы действительно использовать годную для заселения площадь, то в немецкой Восточной Африке, до сих пор населенной примерно 8 миллионами, можно было бы прокормить население, которое по числу жителей не многим уступало бы Германии. Англичанин, взятый в плен во время войны [13] в Махенге, утверждал, что из Восточной Африки можно сделать вторую Индию, и я убежден, что он был прав. Опыт войны укрепил мое мнение, что существует много экономических возможностей, о которых перед войной мы едва ли имели ясное представление.

В Сингидде я осмотрел один из конных заводов области. В качестве племенного материала там находились два жеребца, не было ни одной кобылы, имелось несколько мулов и значительное количество ослиц местной породы. Я не мог выяснить целей завода. Во всяком случае не удалось получить потомство от жеребцов и ослиц. Однако, эта область исключительно благоприятна для разведения лошадей, и находившийся там правительственный ветеринарный врач Гофмейстер высказывал большое стремление обосноваться в этом области в качестве частного фермера и коннозаводчика. Подобные конные заводы имелись в Килиманджаро, Иринге и Убене. От Сингидды до Килиматинди я путешествовал вдоль реки Мпонди. Охотнику будет интересно узнать, что эта область славится во всей Восточной Африке как район где водятся лучшие буйволы.

Уже несколько дней, как я удачно охотился на буйволов, но мне не удалось подстрелить сильного самца, и я выслеживал такого, насколько мне это позволяло время. Кроме туземца-мальчика, у меня были еще, в качестве следопытов, два лучших аскари Кондоаской роты. Как только я после окончания перехода прибывал в лагерь и сходил с мула, я спрашивал Кадунду, одного из этих аскари, который проделывал этот переход пешком, готов ли он к охоте. Всякий раз он соглашался с величайшей охотой и мы отправлялись дальше по следам сквозь кустарник, который иногда бывал до того густым, что нужно было ползти под ветвями для продвижения вперед. Подобная охота по следам сквозь густой кустарник и тростник выше человеческого роста, часами под палящим солнцем представляет чрезвычайное напряжение для еще не привыкшего к африканскому климату европейца. Подстреленный буйвол считается в Восточной Африке самым опасным диким животным; нередко он с большой решимостью и стремительно бросается на человека. В Мпонди, несколько времени тому назад, подстреленный буйвол так неожиданно напал на охотника, что тот, хотя и очутился по счастливой случайности верхом на спине животного, но вряд ли спас бы свою жизнь, если бы в критический момент не упала его тропическая шляпа. Чудовище атаковало [14] тогда шляпу, а стрелок воспользовался этим обстоятельством, чтобы всадить ему в лопатку смертельную пулю. Из этого и подобных рассказов можно судить, как чрезвычайно растет напряжение и обостряются все чувства, когда следы, по которым идешь, становятся все более и более свежими. Однако, хотя я часто в нескольких шагах от себя слышал дыхание буйвола, чаща была настолько густая, что я не мог стрелять. Я уже потерял надежду т исполнение своего желания и пустился со своим караваном у однообразный обратный путь, когда мы, в 7 часов утра, пересекли совершенно свежие следы буйвола. Здесь лес был реже, и проводники выразили желание идти по этим следам. Тогда мы оставили караван, который двинулся дальше, а сами после четырехчасового напряженного преследования увидели буйвола. Когда я в прогалине, шириной около ста метров, хотел прицелиться, Кадунда запротестовал и настоял на том, чтобы мы подкрались на 30 шагов к буйволу, который прошел мимо нас в очень редком строевом лесу. К счастью, пуля пробила большую сонную артерию, и буйвол сразу упал. Этим были исключены всякого рода дальнейшие неожиданности. Как это часто случается, мы и здесь нашли во внутренностях животного застрявшую пулю из туземного ружья. Остальная охотничья добыча состояла из большого количества антилоп и газелей различных пород. Львов мы часто слышали, но не видели.

Во время этого путешествия сквозь пори я узнал, к своему смущению, тот факт, что бесследно исчезнуть даже в глубине Африки не легко. Я уехал, не оставив указаний, какую выберу дорогу. Вдруг неожиданно во время перехода через пори появился туземец и передал мне заокеанскую почту. Туземцы обмениваются друг с другом точными сведениями обо всем, что творится в их районе. Крики, огневые сигналы, звуки трубы служат для быстрого распространения и обмена новостями. Необъяснимую способность распространения бесчисленных слухов, с которой я впоследствии должен был познакомиться, нужно по большей части отнести к этим приемам передачи.

В марте, после возвращения в Даресалам с первой инспекторской поездки, было начато перевооружение трех следующих рот. До сих пор только три роты имели современные винтовки. Оказалось очень важным, что, по крайней мере, эти ружья с соответствующим количеством патронов попали в колонию как раз вовремя, еще до начала войны. При инспекторской поездке в апреле [15] в Линди, где я осматривал третью полевую роту, я при падении на камень повредил себе колено и поэтому мог начать мою следующую большую поездку только в конце мая. Хотя пассажирское движение по Центральной железной дороге могло быть открыто только до Таборы, все же постройка продвинулась так быстро вперед, что я по этой дороге добрался до Кигомы (у озера Танганайки) и таким образом уже тогда получил поверхностное знакомство с этим важным средством сообщения, которое непосредственно связывало наше морское побережье с озером Танганайкой, с прилегающими к нему богатыми областями и дальше с водной системой реки Конго. В Кигоме пароход «Гецен» находился еще в постройке, и я отправился в Бисмаркбург на маленьком пароходе «Гедвиг ф.-Виссман». В Бодуинвилле, в области Конго, я сделал короткий визит тамошнему епископу Белых отцов, не имея никакого представления о том, что скоро начнется война с этой областью. Обширные роскошные фруктовые сады окружали станцию. Бедствия от львов должны быть там очень велики; миссионеры рассказывали мне, что недавно лев ночью пробрался через стену внутрь двора и убил корову. Нам был оказан очень хороший прием.

Точно так же нас хорошо приняли в миссии Мвази в германской области, где также жили Белые отцы, по большей части бельгийцы. Однако, захваченная во время войны переписка доказала, что французские миссионеры, которые жили также на станциях области Танганайка, не только старались о распространении христианства, но также вели определенную агитацию в пользу Франции. Письмо одного миссионера содержит объяснения, в чем заключается разница между «missionaries catholiques» («миссионерами католическими») и «missionaries francais» («миссионерами французскими»). Последние обязаны вести наряду с проповедью христианства также и французскую национальную пропаганду. Известно, что от такой национальной пропаганды немецкие миссионеры в общем держались в стороне.

Эти миссии, которые расположены в густо размещенных и хорошо заселенных районах, имеют исключительно большое влияние на воспитание туземцев. Миссионер в большинстве случаев — единственный старожил-белый, который хорошо изучает страну и людей и пользуется их доверием. Большая заслуга миссионеров, это — повсеместное распространение европейских ремесел, как, например, столярного и сапожного дела и обжигания кирпичей. [16]

Дальнейшие путешествия показали мне, что в высшей степени плодородная область расположена около Нейлангенбурга и Сонги; где находится много полей пшеницы И о плотности населения которой можно судить даже по карте — по многочисленным имеющимся там миссиям. Между тем область эта обеспечивалась только одной единственной ротой, с которой не было даже непосредственной проволочной связи. Если хотели снестись с Нейлангенбургом по телеграфу, то из Даресалама это можно было сделать только через Южную Африку по английской линии. Имевшаяся связь по гелиографу от Иринги до Нейлангенбурга благодаря своей ненадежности не могла заменить в полной мере телеграфа. Необходимо отметить, что в этой области не только туземцы вовлекались в культурную работу через миссии и немецкое управление, но что там существует также достойная упоминания старинная туземная промышленность. При почве, богатой железом, там встречаются часто многочисленные кузницы, меха, которые по первобытному образцу сделаны из шкур и продолбленных сучьев. Очень хороши также ткацкие работы туземцев, распространено и плетение корзин, которое существует здесь, как почти всюду в колониальной области. Они делаются с большим вкусом и настолько плотными, что туземцы употребляют для питья плетеные кубки.

Большое количество скота у некоторых европейских фермеров — особенно в районе Мбеягоф между Ниассой и озером Танганайка — не находило себе соответствующего сбыта при слабо развитых средствах сообщения.

Я остановился в миссии Мбози, и тамошний миссионер Бахман, многолетний и выдающийся знаток страны и населения, сообщил мне, что бросается в глаза перемена, происходящая в настроений туземцев. Пришлые арабы и зуахели появлялись в стране и рассказывали населению, что немцы теперь скоро уйдут и англичане завладеют страной; это было в июне 1914 года.

Дальнейшее путешествие привело меня около Иринги в такие районы, где значительный вождь, по имени Квава, не подчинялся вначале немцам, а около Ругано отдельные люди из многочисленных собравшихся туземцев могли сообщить мне свои личные наблюдения об уничтожении Целевской экспедиции.

Несмотря на мое стремление войти в круг своих восточно-африканских обязанностей, я считался у старых африканцев [17] новичком. Во всяком случае, моя служебная карьера подготовила меня до известной степени к задаче, поставленной мне судьбой.

Вероятно, примерно в то время, когда я, рано оторванный от своей родины — Померании, будучи кадетом, изучал «Галльские войны» Цезаря, Бисмарк подарил Германии ее первые колонии. В 1899—1900 году я изучал в генеральном штабе, наравне со многими иностранными, и наши собственные колонии. Во время китайской смуты (1900—1901) я изучил в Восточной Азии все воюющие вместе с нами войсковые иностранные части, особенно англичан, как во время службы, так и при товарищеских сношениях. Восстание гереро и готтентотов в Южной Африке познакомило меня в 1904—1906 году с особенностями войны в кустарнике. Тогда же я, будучи в распоряжении генерала Трота, получил, в качестве самостоятельного командира роты и отряда, богатый личный опыт в отношении не только туземцев, но и буров. Выдающиеся качества нижне-германского племени, поселившегося с давних времен в африканской степи, обеспечивали мне уважение. Я не предчувствовал тогда, что позднее бурский народ окажет решающее влияние на переход германской части Африки к англичанам. В 1906 году я был ранен на юго-западе. Это привело меня в Капштадт, так что я слегка ознакомился и с Капской колонией. На обратном пути я тогда впервые проехал по германской Восточной Африке — арене моей позднейшей деятельности.

Моя последняя должность — командира 2 морского батальона в Вильгельмсгафене, позволила мне заглянуть во внутреннюю жизнь нашего быстро развивавшегося морского флота, который был так тесно связан с заокеанской деятельностью Германии. Я принимал участие в упражнениях и морских походах на больших и малых судах, в маневрах флота и плавании флота в Норвегию, при чем всегда выявлялись новые стороны как общественной, так и военной жизни. Точно так же и после возвращения в армию переходы из строя в штаб и обратно давали мне много поводов и случаев к сравнению. Таким образом, я по своему образованию был подготовлен к тому, чтобы быстро разобраться в новой обстановке. Однако, как бы я ни был признателен за всякое расширение моего кругозора, за все лучшее я должен благодарить отечественную армию, где под руководством отличных командиров мне посчастливилось ознакомиться с правильно понятым духом военной службы и настоящей дисциплиной. [18]

(Август 1914 года)

(Чертеж III)

В начале августа 1914 года, по дороге через Кидоди на Килоссу, я получил через срочного курьера телеграмму губернатора, что я должен немедленно вернуться в Даресалам, а на следующий день пришло сообщение, что объявлена мобилизация, но что военное положение не распространяется на территорию колонии. Телеграмма статс-секретаря государственного колониального управления призывала колонистов к спокойствию. Наоборот, адмиралтейство — по радио — указывало на Англию, как на вероятного противника.

В Килоссе удалось захватить товарный поезд, и таким образом 3 августа я прибыл в Даресалам. Здесь царило большое оживление. Объявление войны непосредственно совпало с приготовлениями к большой выставке, в программу которой должно было также входить и торжественное открытие Танганайкской железной дороги. В Даресалам прибыло в гости большое количество немцев, которые не смогли больше уехать. С целью подготовки к выставке туда прибыл и капитан фон-Гаммерштейн, начальник 6 полевой роты в Уджиджи. Было очень кстати, что я смог немедленно же воспользовался для мобилизации этим дельным офицером, с которым меня связывали, кроме общности взглядов, также и сердечные личные отношения.

Сразу же возникал вопрос, останется ли колония нейтральной в предстоящей, по-видимому, мировой войне, в которой, по всей вероятности, примет участие также и Англия. Как выше было уже отмечено, я считал, что нашей военной задачей является — сковать, если это будет возможно, неприятельские, то есть английские, войска. Но это было бы невыполнимым, если бы мы оставались нейтральными. В этом случае, не владея морем, [19] мы вынуждены были бы бездействовать с нашим, в данный момент, правда, маленьким, войском, за которым, однако, стояло больше 8 миллионов крепкого, преданного, очень здорового и вполне годного для военной службы населения. Наоборот, Англии не было никакого расчета использовать против нас в Восточной Африке хотя бы одного человека. Англия могла бы, насколько это допускалось заботой об английском туземном населении, притянуть даже последнего годного аскари на другие театры военных действий, которые были важнее восточно-африканского. Таким образом, для Англии, несомненно, было бы выгодно, если бы какое-либо соглашение принудило нас к нейтралитету. Но этого не случилось. Договор в Конго относительно экваториальных областей говорит только о том, что при столкновениях двух из подписавших соглашение держав третья может предложить свои услуги в качестве посредника. Но, насколько мне известно, никто не предлагал такого посредничества. Итак, мы не были обязаны воздерживаться от операций на основании какого-либо договора. С военной точки зрения, являлось выгодным для нас, а не для англичан, чтобы война велась и на восточно-африканской территории. То обстоятельство, что нам не нужно было оставаться нейтральными, дало нам возможность вследствие благоприятных условий морского побережья служить опорным пунктом и убежищем для крейсерской войны в Индийском океане, и, что важнее всего, мы могли со своими несколькими тысячами человек удерживать в продолжение всей войны значительно превосходившие нас неприятельские силы. Колониальные войска в начале войны состояли из 216 белых (из которых часть считалась в отпуску) и 2.540 аскари; затем, в полицейских частях было 45 белых и 2.140 аскари; к этому позднее прибавился личный состав с «Кенигсберга» (который в начале войны ушел в плавание) в 322 человека и «Чайки» — в 102 человека. Наши силы во время войны в общем переоценивались, хотя сообщения, появившиеся непонятным образом в германской печати, давали неприятелю довольно верные сведения. Фактически во время войны наибольшее число войск едва достигало 3.000 европейцев и 11.000 аскари. Приведенные цифры содержат также в себе и всех нестроевых, как, например, полицейскую охрану, санитарный состав, служащих магазинов и т.д. Во сколько миллиардов обошлась противнику попытка сломить наши небольшие военные силы, это, вероятно, [20] будет когда-нибудь изложено в английской печати. Здесь же можно только отметить, что мы были в состоянии, по всей вероятности, продолжать войну еще несколько лет.

Что же касается неприятельских сил, то в моем распоряжении нет точных сведений, и я должен возложить ответственность за правильность приводимых мной цифр на английских офицеров и на сообщения печати. По этим данным, против нас было выставлено 130 генералов и около 300.000 солдат, при чем противник потерял 20.000 европейцев и индусов убитыми и 140.000 лошадей и мулов. Эти цифры, особенно число генералов, кажутся мне самому, безусловно, несколько преувеличенными, а потому я могу только повторить, что они взяты из английских источников. Во всяком случае, потери должны были быть очень велики, и, принимая во внимание то обстоятельство, что число убитых и умерших чернокожих солдат не было опубликовано, общее число убитых можно считать не ниже 60.000 солдат. В журнал военных действий уже сейчас внесено, по крайней мере, около тысячи боев, хотя в нем нет еще сведений от Тафеля и Винтгенса.

Было очень интересно в эти напряженные дни наблюдать поведение английского консула в Даресаламе Кинга. Его можно было встретить везде — и в офицерском собрании за игрой в карты, и на почте, куда сдавались наши телеграммы. Захваченные позднее у Танги официальные распоряжения английского экспедиционного корпуса, которые по большей части были основаны на сведениях от Кинга, показали, как был спокоен этот человек накануне войны и как отлично он был осведомлен во внутренних делах нашей колонии. Его оценка обстановки отличалась такой полнотой, что он сравнивал между собой европейцев различных областей в отношении их боевых качеств и отмечал отсутствие у Даресаламцев большого стремления к бою (stomach for fighting). Будучи честным, нужно признать, что, действительно, для большей части тамошних немцев, а также для тамошних правительственных учреждений, потребовалось некоторое время, пока они прониклись воинственным настроением, без которого нельзя было выполнить нашу задачу.

Очень тяжелое положение было у приморских районов, густо населенных европейцами (среди них много женщин и детей), которые каждую минуту могли подвергнуться обстрелу со стороны [21] английских военных судов. Губернатор отстаивал ту точку зрения, что необходимо во что бы то ни стало избежать подобного обстрела. Согласно существующих законоположений, которые, без сомнения, не предусматривали случая европейской войны, высшая военная власть в колонии находилась в руках губернатора. Вследствие прекращения связи с Германией не было возможности изменить этот порядок, и я должен был считаться с этим очень значительным, с военной точки зрения, затруднением. При точном выполнении указаний губернатора следовало учитывать, что Даресалам и Танга, начальные пункты наших железных дорог и готовые опорные пункты для неприятельских операций от побережья вглубь страны, попадут без боя в руки противника.

По моим соображениям, мы лучше всего могли защитить колонию, угрожая неприятелю на его собственной территории. Мы могли очень сильно его связать на чувствительном для него пункте — Угандской железной дороге. Густо населенный нашими колонистами район нашей Северной железной дороги (Танга—Неймоши) до известной степени способствовал этому плану. Но губернатор не согласился с предлагаемым мною еще раньше, на случай войны, сосредоточением войск на севере у Килиманджаро. Однако, для того, чтобы вообще иметь возможность действовать, надо было сосредоточить части, разбросанные по всей колонии, и, так как этого нельзя было сделать в желательном для меня районе Килиманджаро, пришлось поневоле сбор войск произвести в одном переходе к западу от Даресалама, на высотах Пугу. Здесь Даресаламская рота соединилась с ротами, переброшенными частью пешком, частью по железной дороге из Килиманджаро, Таборы, Уджиджи, Узумбуры и Кисенджи. Полиция, которая, после небольших связанных с войной приготовлений, должна была немедленно присоединиться к колониальным войскам, поступила в мое распоряжение, включив в свой состав некоторое количество служивших ранее аскари. Таким образом, сразу было сформировано 4 новых роты, получивших номера с 15 по 18-й.

Немцы, находившиеся в отпуску, были призваны по мере надобности, и каждая рота состояла в среднем из 16 европейцев, 160 аскари и 2 пулеметов.

В некоторых местах призыв европейцев в армию натолкнулся на затруднения. На запросы команд некоторых кораблей восточно-африканской линии, которые стояли в гавани Даресалама, [22] комендант станции ошибочно ответил, что для них нет места в войсках. По предложению заместителя губернатора людям было затем предложено дать подписку, по которой они брали на себя письменное обязательство оставаться нейтральными во время войны. Затем им стало ясно, что это является проступком против воинской повинности, и, кроме того, это противоречило их здоровому чувству долга. С подробным изложением всех обстоятельств они обратились ко мне, я же не имел никакого понятия об этом случае; к счастью, можно было еще исправить эту ошибку, так как их обязательства о нейтралитете еще не попали в руки неприятеля.

Число носильщиков в роте колебалось и составляло в среднем примерно около 250 человек. Находившиеся в гавани Даресалама запасы оружия, снаряжения и прочие военные припасы были распределены по различным пунктам внутри страны вдоль железной дороги, где были учреждены склады.

Подготовка войск стала немедленно производиться в спешном порядке, и уже тогда оправдала себя предложенная одним практичным ротным командиром, капитаном Тафелем, маскировка наших головных уборов травой и листьями. Возникал, конечно, вопрос, способны ли наши аскари воевать против европейских частей. Это оспаривалось многолетними знатоками страны. Однако, по наблюдениям, которые я сделал во время восстания в Южной Африке 1904—1908 года, я был убежден, что можно было возбудить храбрость и военные способности также и у восточно-африканских чернокожих, которые ведь принадлежали к той же самой обширной группе племен банту, как и гереро. Это был известный риск, но у нас не было другого выхода.

Все организационные вопросы, которые обыкновенно тщательно обдумываются и подготовляются еще в мирное время, в данном случае необходимо было разработать и решать немедленно. Сюда относилось чрезвычайно важное урегулирование снабжения и пополнения. Приходилось в первую очередь обратить внимание на большие дороги, важные также в военном отношении. Какие же это могли быть дороги?

Прежде всего выяснилось, что между Центральной и Узамбарской железными дорогами не было никакого колесного сообщения. Сообщение между ними в мирное время происходило пароходом, от Даресалама до Танги; теперь эта возможность была [23] исключена. Очевидно, не подумали о подготовке дорожной сети в военном отношении. Для исправления этого недочета нам пришлось проложить этапную дорогу к Северной железной дороге между Морогоро и Корогве. Вторая дорога проходила западнее Массейских запасных земель от Додомы через Кондоа-Иранги — Уфиоме к Аруше, и третья дорога шла из богатой области Таборы, главного города страны Ваньямвези, к Муанзе у озера Виктории и в область Васукума, которые были населены наиболее значительными из наших племен, что признавалось и консулом Кингом. Эта дорога имела большое значение еще потому, что по ней, кроме скота, нам доставлялся рис от области озера Виктории. Другие линии связали Килоссу с богатыми областями Махенге, Иринга, и даже Нейлангенбургом, которые покрывали большую часть нашей потребности в пшеничной муке.

После того, как первоначальная организация снабжения была в общем и целом закончена, командование не могло уже в дальнейшем вникать во все мелочи. Нужно было найти человека, который по своей военной подготовке был бы способен руководить службой снабжения не только с точки зрения простого управления, но и учитывая также настойчивые требования боевой обстановки.

Генерал-майор в отставке Вале, который 2 августа случайно прибыл для посещения сына и Даресаламской выставки, немедленно предоставил себя в распоряжение армии и по моей просьбе принял руководство этапами. Его задача была особенно трудной, потому что там, где не было железных дорог, могли быть использованы, главным образом, только туземцы-носильщики. Я не располагаю никакими данными о числе носильщиков, потребовавшихся для обслуживания армии, и было бы очень трудно установить эти цифры. В это число необходимо включить также людей, которые только переносили тяжести с одного места на другое, пока их не принимал постоянный носильщик. Однако, можно, пожалуй, без преувеличения сказать, что в общем обслуживанием армии были заняты сотни тысяч носильщиков, которых необходимо было, в свою очередь, снабжать продовольствием и обеспечить в врачебном отношении.

Среди многих других затруднений следует упомянуть еще об одном — совершенно особого рода. В мирное время европейцы в тропических колониях из гигиенических соображений [24] привыкали к известным удобствам. Европейских продуктов нельзя достать в Восточной Африке, когда находишься в путешествии, и только немногие европейцы привыкли жить фруктами, которые доставлялись туземцами или природой. Редко можно найти убежище под крышей. Необходима также защита от москитов. Таким образом, европеец, чиновник или военный, едва ли мог обойтись в дороге менее, как с 11 носильщиками, которые, кроме его палатки, походной кровати и одежды, несли также значительное количество продовольствия. Но такое число носильщиков было неприемлемо для армии, которая должна быть подвижной, а между тем дальнейшие затруднения заключались в том, что почти каждый аскари имел боя (Бой — мальчик-слуга). Чрезвычайно трудно бороться с подобными обычаями наивных людей, которые, благодаря исламу, еще более непоколебимо придерживаются своих закоренелых предрассудков и, кроме того, обладают большой гордостью и очень тщеславны. В единичных случаях ротному командиру не всегда бывало легко найти среднее решение.

В войне под тропиками, которая нам предстояла, обеспеченность в санитарном отношении играла большую роль. Туземец в общем крайне невосприимчив к малярии, и редко случается, чтобы аскари действительно заболел, но некоторые племена, которые живут в высоко лежащих свободных от малярии областях, как например, Вадшагга у Килиманджаро, и у которых поэтому с детства не выработан иммунитет, сильно страдают от этой болезни, как только они спускаются в равнину. Каждому европейцу необходимо строго применять средства механической защиты, в виде москитной сетки против малярийного комара, начиная с вечерних часов и до утра. Я много месяцев спал на земле, и в этом случае меня также в значительной степени спасала москитная сетка. Конечно, у меня все-таки десятки раз была малярия, так как в поле не всегда имеется возможность применять предохранительные меры так широко, как это желательно с санитарной точки зрения.

Для нас было большим счастьем, что значительное число санитарных офицеров находилось для изучения и для борьбы с сонной болезнью в Танганайке и в южных областях у Рувумы, так как это давало возможность обеспечить почти каждую роту врачом. [25]

Хлопоты, которые принесла с собой вся эта мобилизационная работа, не давали также передышки ни днем ни ночью и туземцу у телефона в Пугу, и надо было удивляться, с какой ловкостью здесь и в других местах туземец обслуживал свой аппарат. Его большая восприимчивость к технике оказала нам ценные услуги. Разумеется, было бесчисленное число затруднений и недоразумений. Случалось, что в первые дни скот, который перегонялся из области севернее Таборы в Даресалам для снабжения тамошнего гражданского населения, встречался по дороге с другим гуртом скота, шедшим в то же время в обратном направлении для войсковых надобностей. Я еще до сих пор с дрожью во всем теле вспоминаю, как на станции Пугу подобный поезд, нагруженный лучшим скотом для выставки, на всем ходу врезался в другой, около которого я стоял, и едва не причинил очень чувствительных потерь личному составу, необходимому для проведения мобилизации.

Наш сборный пункт был расположен внутри страны, примерно в 20 километрах от Даресалама. Здесь наш лагерь находился у подножья горы Пугу. Лес там чрезвычайно густой, и район густо покрыт туземными и европейскими плантациями. Несмотря на слегка возвышенное положение, Пугу принадлежит к жаркой береговой полосе, и, хотя август относится еще к прохладному времени года, температура была такой, какую мы определяем выражением «тропическая». Это — давящая, слегка влажная жара, которая делает для европейцев большие переходы очень изнурительными.

В то время мы имели еще для европейцев палатки и для каждого походную кровать с неизбежной сеткой от москитов, так что в этом отношении не существовало никаких затруднений. На случай болезни был открыт приемный полевой лазарет в ближайшей плантации Вихман. Наши лошади не страдали безмерно Но все наши животные заболевали одно за другим от це-це. В полевом лагере мы уже не могли дать животным ту защиту, которой они пользовались в Даресаламе в виде обеспеченной от це-це конюшни, снабженной проволочной решеткой наподобие оконной сетки от мух. [26]

(Август—сентябрь 1914 года)

(Чертежи II, III и IV)

Итак, мы вели в лагере Пугу деятельную подготовку, когда 8 августа утром, до полудня, со стороны Даресалама послышался сильный артиллерийский огонь. По полученным скоро донесениям, он исходил от двух английских небольших крейсеров — «Астрея» и «Пегасус», которые взяли на прицел станцию беспроволочного телеграфа. Эта станция была выдвинута далеко в море, так как такое положение у берега обеспечивало большой радиус действия в сторону открытого моря. Станция в Даресаламе была для нас очень ценной, так как строящаяся большая станция в Таборе еще не была готова, а две небольших станции Муанзы и Букобы имели только местное значение. Станция была разрушена не англичанами, а взорвана нами самими из опасения, что она легко могла попасть в руки неприятеля. Спустя некоторое время офицер-наблюдатель передал донесение, что неприятель, по-видимому, готовит десант у Кондучи, в одном дневном переходе к северу от Даресалама. По характеру берега это было правдоподобно. Поэтому я приказал семи наличным ротам аскари немедленно выступить, чтобы использовать благоприятный случай захватить неприятеля врасплох во время самой высадки.

Перед выступлением в поход я говорил на станции Пугу, во время остановки поезда, с губернатором Шнее, проезжавшим в Морогоро. Он казался очень удивленным враждебными действиями со стороны англичан и вполне был согласен с моим намерением атаковать неприятеля у Кондучи. По дороге туда я встретил двух чиновников Даресаламского управления, которые мне показали официальный документ о переговорах относительно передачи Даресалама англичанам. Так как губернатор мне об этом ничего не сообщил, и, кроме того, я очень торопился, то [27] я только бегло взглянул на бумагу. Мне не приходила мысль, что здесь может быть речь о договоре, одобренном губернатором. Когда же войска ночью достигли гор в 16 километрах севернее Даресалама, и мы на следующее утро увидели гавань и расположенные перед ней английские крейсера, то выяснилось, что сообщение о попытке десанта в Кондучи было ошибочным. Мы твердо установили, что английские корабли имели сообщение с берегом, и мне стало теперь ясно, что с неприятелем ведутся переговоры. Тогда я направился к городу, и, так как можно было опасаться, что поспешность в данный момент может, по всей вероятности, привести к заключению невыгодного для нас договора, я послал вперед капитана Тафеля. Он должен был объявить, что я принимаю исполнительную власть и что переговоры с неприятелем должны происходить исключительно через меня. Только через капитана Тафеля я узнал, что действительно, по распоряжению губернатора, происходят переговоры. Мое вмешательство не было одобрено губернатором, которому принадлежало право использования колониальных частей, но верховная военная власть предоставлялась ему, конечно, в расчете на совершенно другие обстоятельства.

Практически это не имело в данный момент никаких последствий. Только несколько английских морских отрядов побывало на берегу и уже вернулось на корабли. Но настоящий солдат не мог допустить, что здесь перед глазами большей части армии, силой в тысячу человек, заключался договор, который запрещал нам всякие враждебные действия в Даресаламе, в то время как со стороны неприятеля это обстоятельство принимал на себя только командующий флотом. Таким образом, мы были бы связаны, неприятель же фактически сохранял свободу действий. Он мог маневрировать, разведывать и затем — как он это скоро и сделал — открыть операции против Даресалама. Об этом очень важном в военном отношении шаге я не был совершенно поставлен в известность.

«Кенигсберг» уже несколько дней тому назад вышел из гавани Даресалама, а лежавшее в гавани измерительное судно «Меве» было взорвано своим командиром 8 августа. Это означало для нас ценное увеличение сил на суше, так как командир «Меве» морской капитан Циммер поступил теперь в мое распоряжение. Морской обер-лейтенант Горн отправился 9 августа с 30 [28] матросами в Кигому, где принял и вооружил небольшой пароход «Гедвиг фон-Виссман». Он охотился на Танганайке за бельгийским пароходом «Делькоммун», который 22 августа захватил врасплох и повредил, и таким образом обеспечил за нами чрезвычайно важное господство на озере Танганайка. Быстрая переброска войск, расположенных у Центральной железной дороги на Бисмаркбург или на Узумбуру, зависела, безусловно, от наличия постоянного и беспрепятственного транспорта по Танганайке, и это сыграло большую роль в дальнейшем ходе операций.

На севере колониальной области стоявшая в Аруше 1 рота была усилена 13 ротой, прибывшей из Кондоа, и ротой, сформированной из полицейских аскари в Неймоши. Точно так же и большая часть европейцев северного округа была сведена в отряд под командой капитана фон-Принца. Эти войска находились, главным образом, в области Неймоши. Лежащая восточнее на английской территории Тавета была занята неприятелем. Было очень важно быстро захватить этот пункт, владение которым давало неприятелю возможность угрожать нашим европейским поселениям северных областей. Потребовалось порядочно времени, пока удалось двинуть туда войска. Многие думали, что мы на основании договора в Конго обязаны оставаться нейтральными, и имели мало доверия к моим распоряжениям; только 15 августа была, наконец, взята слабо занятая Тавета.

Ведение боя показало, что войска нуждаются еще в длительном обучении совместным действиям в закрытой местности, поросшей кустарником. Командованье, здесь на севере, принял капитан Краут, который случайно находился в северо-западной пограничной области для проведения границы. В следующие дни удалось также убедить и губернатора, обладавшего высшей военной властью, согласиться на переброску главных сил обороны к Северной железной дороге.

Это само по себе простое передвижение требовало в условиях данной обстановки значительной подготовки. Можно было найти очень мало немцев, которые бы настолько хорошо знали всю область между Даресаламом—Морогоро, с одной стороны, и Танга—Корогве — с другой, чтобы быть в состоянии дать верные сведения в отношении дорог и условий снабжения. Было необходимо послать офицеров-разведчиков, чтобы таким способом определить число дорог, годных для подвоза. Однако, нельзя было [29] проверить результатов этой разведки, а нужно было начать марш. По предположениям европейцев, область была редко населена, и имеющиеся материалы оценивали местные средства только с точки зрения, хватит ли продовольствия и воды на часть не больше роты. Поэтому не представлялось возможным без приготовлений и глубокого эшелонирования направить по одной дороге колонну больше роты. В то время не было еще практики в быстром сборе про довольствия, которую армия приобрела к концу войны. В общем дело сводилось к тому, что марш и снабжение роты в местной обстановке требовали, примерно, таких же усилий, как и дивизии в германских условиях. При этом передвижении надо было считаться с опасностью, что роты известное время будут недосягаемы для приказаний. Единственная телеграфная линия от Центральной железной дороги на север шла непосредственно вдоль побережья и в любое время могла быть прервана, если бы неприятель захотел это сделать.

Быстрота, с которой директор почт Роте и секретарь Крюгер, идя навстречу потребностям армии, сразу приступили к постройке новой проволочной линии Морогоро — Гандени — Корогве и при этом, под давлением обстоятельств, временно отказались от обычной под тропиками прочности, — эта быстрота дала возможность проложить эту линию в несколько недель. В мирное время во избежание порчи линий термитами (Термиты — так наз. «белые муравьи» (получившие это название ввиду сходства с нашими муравьями). Опустошения, производимые ими громадны, так как они способны изгрызть все, кроме железа и камня) ставились основательные железные телеграфные шесты, которые, ввиду многочисленных как раз в этой области жирафов, должны быть очень высоки и снабжены очень крепкой телеграфной проволокой. Эта же вынужденная легкость постройки и проводки кабеля имели следствием беспрерывную порчу и ремонт линии.

Между тем полученные донесения о движении мелких неприятельских партий у Яссини, в двух переходах севернее Танги, укрепили во мне уверенность, что неприятель намерен высадить здесь десант для быстрого затем вторжения внутрь страны вдоль Северной железной дороги. Отдельные роты, выступившие из различных пунктов участка железной дороги Даресалам—Мпапуа, находились на марше, сосредоточиваясь, главным образом, у Гандени, несколько же частей направлялись на участок Танга— [30] Корогве, когда я 23 августа, в Пугу, был вызван после обеда по телефону обер-лейтенантом фон-Шаппюи, который находился у Багамоджо с 17 полевой ротой. Он сообщил мне, что небольшой английский крейсер появился перед Багамоджо, предложил местному начальнику гражданского управления разрушить телеграфную станцию и угрожал в противном случае обстрелять город. Я приказал капитану фон-Шаппюи немедленно принять на себя всю полноту власти и силою воспрепятствовать десанту неприятеля. Поэтому лодка с военного корабля, которая под парламентерским флагом хотела пристать к берегу, была отослана обратно, и в результате город был обстрелян. Это доставило большое развлечение роте и туземцам, так как почти не было удачных попаданий.

В конце августа командованье отправилось по железной дороге в Кимамба у Морогоро. По дороге генерал Вале, который из Морогоро руководил этапным делом, пожелал мне удачи в решительном бою, которого мы ожидали в окрестностях Гандени и для участия в котором направлялся также его сын. Затем командованье двинулось дальше на Гандени на двух реквизированных автомобилях. После 30 километров езды пришлось отказаться от этого способа передвижения, так как намеченный ремонт дороги еще недостаточно продвинулся вперед. Капитан фон-Гаммерштейн и я продолжали дальнейший путь на велосипедах и обгоняли на походе одну роту за другой. Предполагаемый десант неприятеля не подтвердился, и в начале сентября мы прибыли в Корогве. Между тем в Танге появился английский крейсер и утащил лежавшие там катера.

Теперь нужно было организовать подвоз и снабжение армии на севере. Прежний полевой интендант капитан Шмидт выбыл вследствие болезни, и было трудно найти подходящего человека. По счастливой случайности нашелся заместитель в лице отставного капитана Фейльке — долголетнего опытного руководителя плантациями в Узамбаре, который находился в окрестностях Танги, где он предоставил себя в распоряжение армии. Бывший адъютант 8 егерского батальона, этот 52-летний опытный и ловкий офицер наилучшим образом соединял военное образование, необходимое для тяжелого поста интенданта, с хозяйственными способностями. Он явился немедленно, и мы оба поехали в Неймоши. Там я встретил капитана Краута. В Килиманджаро малая [31] война была подготовлена устройством продовольственных складов. Наши дозоры ходили через Тавету в направлении британской Угандской железной дороги, и дело доходило уже до многочисленных мелких стычек.

Но войска не обладали еще в то время необходимым для дальних поисков опытом, который позднее приводил к таким удачным разрушениям железной дороги. Первые дозоры достигли Угандской дороги наполовину истощенными и были взяты в плен. Я отправился из Неймоши в лагерь на реке Химо, где капитан фон-Принц находился на укрепленной позиции. Он сопровождал меня к Тавете, занятой выдвинутым вперед офицерским постом. Мы могли теперь обсудить на месте перевод главных сил северной группы к Тавете. Местное очень многочисленное туземное население всецело доверяло поставленному армией европейскому управлению; жители продавали свои продукты на базаре; настроение было очень благоприятное.

Уже с самого начала войны во многих местах возникло опасение туземных восстаний. В районе Центральной железной дороги появились дикие слухи о возмущении вахехе — одного из тех воинственных племен, которые в районе Иринги так долго сопротивлялись германскому владычеству, а у Килиманджаро опасались восстания Вадшагга. Многочисленные черные рабочие на европейских плантациях Северной области считались администрацией тоже неблагонадежными по причинам продовольственного характера. Однако, все эти опасения в общем не оправдались. Позднее очень развитой пленный английский аскари сказал мне прямо: «Ты ведь знаешь, что туземцы всегда стоят за того, кто сильнее», а английский массай выразился откровенно: «нам безразлично, кто наши господа — англичане или немцы».

Только позднее, после вторжения неприятеля, туземцы представляли для нас существенную опасность; тогда она была, разумеется, очень велика. Туземец обладает хорошим чутьем на то, когда фактическая власть переходит из одних рук в другие.

После возвращения на короткое время в Корогве командование перешло в Неймоши и вскоре затем в Тавету. Три из прибывших к Северной железной дороге рот сосредоточились у Танги, остальные пять были направлены в область Килиманджаро. Вблизи Даресалама остался только капитан фон-Карнацкий с вновь сформированной 18 ротой. [32]

В следующий период были развиты действия различных летучих колонн, силой в роту, цель которых состояла в том, чтобы оттеснить неприятельские отряды, удерживавшие, по полученным донесениям, пункты с источниками воды приграничной английской области, нанести им потери и этим облегчить действия наших патрулей против Угандской и Магадской железных дорог. Так, в конце сентября капитан Шульц двинулся со своей ротой из Килиманджаро вниз по реке Тсаво, пробился к Угандской дороге и там натолкнулся на противника силой в несколько рот, которые, вероятно, были переброшены по железной дороге. Севернее Килиманджаро капитан Тафель преследовал со своей ротой и отрядом европейцев силою в 50 человек английскую конную колонну, но был затем атакован ею в густом кустарнике, в своем лагере у горы Энгито.

Это был первый сравнительно серьезный бой наших аскари на севере. Хотя неприятель состоял из английских и бурских фермеров, то есть хороших наездников и стрелков, которые были привычны к жизни в степи, наши аскари так энергично перешли в наступление с примкнутыми штыками, что от противника, силой в 80 европейцев, около 20 человек осталось на месте убитыми, и, таким образом, в общем его потери можно определить, по крайней мере, в половину всего отряда.

Точно так же, как и у Килиманджаро, действия капитана Баумштарка, который командовал тремя сосредоточенными у Танги ротами, привели к боям в пограничной области между Яссини и Момбасой. Цель всех этих предприятий заключалась в то же время в том, чтобы создать необходимую ясность в сведениях об этом неизвестном районе военных действий, так как этот район в мирное время не был разведан, а также не был изучен в отношении воды и населенности. Таким образом, постепенно, была получена точная картина страны и населения. Английская пограничная область была вдоль самой границы густо населена и богато застроена. Дальше вглубь она имела характер безводной степи, покрытой местами густым кустарником. Среди степи подымалось несколько горных хребтов, которые очень часто резко выделялись в виде скалистых массивов. Войска были расположены в нескольких укрепленных лагерях восточнее Килиманджаро, командование же, вследствие трудности связи, скоро вернулось из Таветы в Неймоши. [33]

Проволочную связь между Неймоши и Таветой прибывший позже директор полевой почты мог характеризовать только как сносную. Изоляторами служили отбитые горлышки от бутылок, прикрепленные на кольях или на ветках от деревьев; проволока была взята из изгородей на плантациях. Однако, повреждения были настолько значительными, что широкий обмен сведениями и донесениями путем подобного провода не мог долго продолжаться.

Наша связь с внешним миром с началом войны была почти что отрезана, и хотя вначале мы принимали радио-передачу из Камины, а также при благоприятном состоянии погоды — сообщения по радио из Науена, но обыкновенно для получения новостей мы были вынуждены перехватывать неприятельские разговоры по радио и захватывать неприятельскую почту или другие документы. [34]

(Октябрь—ноябрь 1914 года)

(Чертежи V и VI)

Добытые английские газеты указывали, что Германия особенно мучительно почувствовала бы потерю своих колоний, и что германская Восточная Африка самая «ценная добыча». Перехваченная почта сообщала о предстоящем прибытии индусского экспедиционного корпуса в 10.000 человек, и, так как я, уже по другим соображениям, всегда считался с вероятностью неприятельского десанта в крупном масштабе в окрестностях Танги, то в конце октября отправился туда, объездил всю местность в захваченном с собой автомобиле и договорился на месте с капитаном Адлером, командиром 17 роты, а также и с окружным чиновником Аурахером. К счастью, он согласился с моими взглядами, что, при серьезной угрозе Танге, необходимо прежде всего действовать совместно, и я его заверил, что, само собой разумеется, я принимаю на себя ответственность за все вытекающие отсюда последствия. Это имело большое значение, особенно потому, что, согласно указаний, данных губернатором, необходимо было при всех обстоятельствах избежать обстрела Танги. Таким образом, взгляды на то, как следует поступить в данном случае, могли быть самыми разнообразными.

Спустя несколько дней после моего возвращения в Неймоши, 2 ноября, из Танги протелеграфировали, что 14 неприятельских транспортных судов и 2 крейсера появились перед Тангой и потребовали безоговорочной сдачи города. Переговоры об этом затянулись, так как окружной чиновник Аурахер, который отправился на корабль, указал на то, что он должен запросить особые инструкции, и предотвратил предполагаемую бомбардировку замечанием, что Танга — открытый и неукрепленный пункт. Капитан Баумштарк, находившийся с двумя ротами в пограничной области [35] севернее Танги, был немедленно двинут на Тангу. Одновременно были переброшены усиленными переходами к Неймоши из Таветы и Килиманджаро обе европейские роты и рота аскари. Два грузовых автомобиля, которые при этом передвижении войск служили для подвоза продовольствия на участке Неймоши — Тавета, оказали нам большую помощь. Я решил сосредоточить возможно ближе к Танге против вполне вероятного десанта все части, которые можно было использовать. Даже при усиленных переходах войск этот план мог быть выполнен только при условии, что Северная железная дорога увеличит свою пропускную способность до крайних пределов. А это было чрезмерное требование при наличном числе паровозов, которых насчитывалось всего восемь. Этот участок длиной около 300 километров — узкоколейная железная дорога, по которой при полном составе поезда от 24 до 32 осей можно было отправить только одну роту с обозом или две роты без обоза и без носильщиков. Только содействием всех имеющих отношение к этим перевозкам лиц (я могу особенно выделить поступившего в армию в качестве лейтенанта железнодорожного комиссара Кробера и заведующего эксплуатацией Кюльвейна), которые сопровождали поезда у Танги до поля сражения и в полосе обстрела, можно объяснить, что эта задача вообще могла быть выполнена. Еще 2 ноября были переброшены по железной дороге расположенные в самом Неймоши войсковые части, всего полторы роты, а 3 ноября, утром — штаб со следующей ротой; три же остальные роты последовали позднее. Таким же способом были стянуты в Тангу и все мелкие формирования железнодорожной охраны. Настроение отъезжающих войск было блестящее. Однако, это следует меньше приписать тому, что аскари отдавали себе ясный отчет и серьезности положения, и гораздо больше тому, что для них поездка по железной дороге при всех обстоятельствах является большим удовольствием.

Командование прибыло в Корогве 3 ноября, вечером. Я отправился в устроенный там лазарет и разговаривал с ранеными в бою у Танги, вернувшимися в тот же день. Один из них, обер-лейтенант Меренский, сообщил мне, что 2 ноября у Танги происходили стычки между сторожевыми охранениями и между патрулями в окрестностях Рас-Казоне, и что 3 ноября подошедший к Рас-Казоне неприятель, силой, по-видимому, в несколько тысяч [36] человек, атаковал 17 роту восточнее Танги. Эта рота, усиленная европейцами и полицейскими аскари из Танги под командой обер-лейтенанта Аурахера, сдерживала наступление, пока не вмешались прибывшие первыми из Неймоши полторы роты, которые были немедленно направлены против левого фланга неприятеля и отбросили его. Обер-лейтенант Меренский получил впечатление, что неприятель совершенно разбит и что повторение атаки было маловероятно.

Когда командование 4 ноября в 3 часа утра высадилось из вагонов в 6 километрах западнее Танги и там встретило капитана Баумштарка, я не мог еще составить ясной картины положения по тем отрывочным телеграммам, которые были мною получены во время переезда.

Капитан Баумштарк иначе оценивал обстановку и считал, что при значительном превосходстве противника нельзя будет удержать Тангу в случае повторения атаки. Поэтому он к вечеру собрал в 6 километрах западнее Танги свои две роты, прибывшие с севера, и части, которые накануне принимали участие в бою у Танги, а в самом городе оставил только патрули. Свободна ли Танга или же занята неприятелем — об этом не было никаких сведений. Сильные офицерские патрули были тотчас же посланы через Тангу на Рас-Казоне. К счастью, мы захватили с собой несколько велосипедов, и, таким образом, я мог, чтобы немедленно выяснить положение личной разведкой, быстро добраться до вокзала Танги с капитаном фон-Гаммерштейном и вольноопределяющимся военного времени Лесселем. От встреченного здесь передового поста 6 полевой роты я также не мог узнать ничего нового о неприятеле и поехал дальше через опустевшие улицы города. Город был совершенно оставлен, и белые дома европейцев резко выделялись при ярком свете луны на улицах, по которым мы проезжали. Таким образом, мы достигли гавани на противоположном конце города. Итак, Танга была свободна от неприятеля. В 400 метрах перед нами лежали ярко освещенные транспортные суда, на которых царило большое оживление; не могло быть никаких сомнений, что подготовляется десант. Я пожалел, что наша артиллерия — мы имели также 2 орудия образца 73 г. — еще не прибыла. Здесь при ярком лунном освещении и на таком близком расстоянии она могла бы причинить большие разрушения, несмотря на присутствие неприятельских крейсеров. [37]

Затем мы поехали дальше на Рас-Казоне, где оставили в правительственном госпитале свои велосипеды, и пошли пешком к морскому берегу, у которого, совсем перед нами, лежал английский крейсер. На обратном пути, у госпиталя, нас окликнул, по-видимому, индусский пост — мы не могли понять языка, — но мы ничего не увидели. Мы сели на велосипеды и поехали обратно. Начинало светать, и слева от себя мы услышали первые выстрелы. Это был офицерский патруль лейтенанта Бергмана 6 полевой роты, который западнее Рас-Казоне наткнулся на патруль противника. Один из моих велосипедистов был послан к капитану Баумштарку с приказом немедленно выступить со всеми своими частями к вокзалу Танги. Для принятого мною плана предстоящего боя местность имела решающее значение. На севере дома расположенной у гавани европейской части города давали укрытие от взоров, а следовательно, и от артиллерийского огня близлежащих крейсеров. Город был окружен многочисленными кокосовыми пальмами и каучуковыми деревьями, которые простирались почти до Рас-Казоне и между которыми, кроме туземной чисти города, были также разбросаны и несколько туземных плантаций. Мелкий кустарник имелся только в немногих местах, и местность была совершенно ровная. Представлялось наиболее вероятным, что противник произведет давление на нашем южном, т.-е. правом, фланге, не только если он высадится в Рас-Казоне, но и при одновременной высадке сразу в нескольких пунктах, например, также у Мвамбани. Точно так же и для нас местность южнее Танги давала больше свободы действий. Я решил принять предполагаемый удар противника, заняв восточную окраину Танги и эшелонировав сильные резервы за своим правым участком для контр-атаки во фланг противнику.

При постановке частных задач необходимо было принять во внимание особенности каждой части армии. В то время каждая рота имела еще свой особый отпечаток, в зависимости от своего состава и условий формирования. Лучшей, 6 полевой, роте, которая в мирное время получила в Уджиджи тщательную подготовку и в пулеметной стрельбе, было поручено занять широким фронтом восточную окраину Танги. Правее и уступом сзади нее, вне Танги, был эшелонирован батальон Баумштарка, в составе 16 и 17 полевых рот, образованных из полиции и сводной роты из мелких отдельных формирований. Еще правее и уступом [38] назад, у телеграфной линии Танга-Пангани, оставались в моем распоряжении три хороших роты из европейцев, а именно 7 и 8 колониальные роты с 3 пулеметами и 13 полевая рота с 4 пулеметами. Само командование осталось вблизи дороги Танга-Пан-1ани и включилось в проходящую здесь телеграфную линию. 4 и 9 полевые роты, а также батарея капитана Геринга из 2 орудий 73 года находились еще на походе, и время их прибытия было неизвестно. Это расположение оставалось в общем без существенных изменений и после обеда. Под палящим солнцем береговой полосы мы очень страдали от жажды, которую утоляли соком молодых кокосовых орехов. Кроме того, в Танге имелись еще обычные напитки, и мы располагали вином и сельтерской водой. Даже теплые сосиски были доставлены войскам мясником Грабовым.

За всем происходящим у неприятельских судов велось непрерывное и зоркое наблюдение. Считали каждую лодку, которая от них отваливала, и ее экипаж. Я оценивал силы неприятеля, высадившегося до обеда, в 6.000 человек. Но и при такой, слишком еще низкой, оценке противника я должен был поставить себе вопрос: следует ли мне с моими тысячью винтовками рискнуть и принять решительный бой? По многим причинам я ответил на этот вопрос утвердительно. Было слишком важно помешать неприятелю закрепиться у Танги. Иначе мы уступали бы ему лучшую базу для операций против северных областей. При своем движении он имел бы в Северной железной дороге отличное вспомогательное средство для наступления, и все новые войска и боевые средства могли бы быть легко и неожиданно переброшены и использованы. При таких условиях можно было с уверенностью ожидать, что мы не будем в состоянии удержать область Северной дороги и нам придется отказаться от столь удачного до сих пор способа ведения войны на границе с английскими колониями. Перед этими вескими и реальными соображениями должен был отойти на задний план приказ губернатора — избежать обстрела Танги при всякой обстановке.

Некоторые данные были также в нашу пользу. Еще раньше, в восточной Азии, мне пришлось лично познакомиться с неповоротливостью английских частей во время передвижений и в бою, и надо было ожидать, что затруднения для них возрастут во много раз на очень закрытой и совершенно незнакомой для [39] неприятельского десанта местности. Малейшее нарушение порядка должно было повлечь за собой очень крупные последствия. Я рассчитывал использовать слабые стороны противника ловким и быстрым маневрированием своих частей; европейцы были хорошо знакомы с окрестностями Танги, а аскари чувствовали себя в кустарнике, как дома.

Конечно, в случае неудачи было бы очень плохо. Уже раньше мой активный способ ведения войны не находил одобрения, и если бы к этому еще прибавилось крупное поражение в бою, то я бы, по всей вероятности, окончательно потерял доверие войск. Точно так же и со стороны руководящих учреждений меня, вероятно, ожидали бы в дальнейшем большие затруднения в отношении управления армией. Мне приходилось принимать решение в тяжелой военной обстановке, которая совершенно напрасно усложнялась еще тем, что мне, ответственному руководителю, не было предоставлено достаточной свободы. Но ничего не поделаешь. Необходимо было рисковать всем.

Еще утром я лично приказал капитану фон-Принцу продвинуться к Танге с его двумя ротами европейцев, чтобы иметь возможность быстро и, не ожидая особых распоряжений, ввязаться в бой при нападении противника на роту аскари, расположенную на восточной окраине города. Я уже начал сомневаться, состоится ли вообще нападение противника в тот же день, когда в 3 часа пополудни один из аскари со своей простой и вместе с тем воинской выправкой доложил: «Адуи таджари» (неприятель готов). Этого краткого донесения я никогда не забуду. В следующий момент одновременно по всему фронту вспыхнула ружейная перестрелка. При быстром развитии боя о постоянно меняющейся обстановке можно было судить только по направлению ружейной трескотни. Было слышно, как огонь с восточной окраины Танги перекинулся в город; это означало, что 6 рота отброшена. Неприятель, в 20 раз сильнее нас, проник в город до самого вокзала. Капитан Принц немедленно бросился вперед со своими двумя европейскими ротами, сразу остановил отход бравых аскари и помог им перейти в наступление. Британский Северо-Ланкастерский полк, состоящий только из старослужащих европейцев, силой в 800 человек, был отброшен с тяжелыми потерями. Точно так же наступавшая между этим полком и берегом моря индусская бригада (кашмирские стрелки) после упорного уличного боя была выбита [40] из захваченных ею домов. Южнее Танги капитан Баумштарк подкрепил фронт своей ротой, и я наблюдал, как после, примерно, часового боя аскари начали здесь отходить между пальмами к дороге Танга—Пангани. Европейцы штаба немедленно бросились туда и остановили этих людей. Я как сейчас вижу перед собой вспыльчивого и упрямого капитана фон-Гаммерштейна, когда он, полный возмущения, бросил пустую бутылку в голову одному из отступавших аскари. В конце концов, большая часть из сражавшихся здесь рот было молодыми, только что сформированными частями, которые смешались, попав под сильный неприятельский огонь. Но, когда мы, европейцы, появились перед ними и начали над ними насмехаться, они скоро пришли в себя и убедились, что не всякая пуля попадает. Но в общем натиск, который производился противником на нашем фронте, был все-таки настолько сильным, что я не считал возможным медлить дальше с выполнением своего плана и решил приступить к контрудару. Для этого в моем распоряжении была только одна единственная рота, но это была хорошая — 13 полевая рота. 4-я же рота, которой я с нетерпением ожидал с минуты на минуту, еще не прибыла.

До сих пор, судя по ходу боя, неприятель на своем открытом левом фланге не распространялся на юг дальше наших правофланговых частей. Таким образом, сюда именно и был направлен сокрушительный контрудар, и каждому участнику должен быть памятен момент, когда здесь открыли фланговый огонь пулеметы 13 роты и привели к быстрому перелому боя. Весь фронт поднялся и бросился вперед с радостным криком — ура. Между тем, прибыла также и 4 рота. Хотя она вследствие недоразумения и не была сразу направлена с похода южнее 13 роты, а заняла место между этой ротой и остальным фронтом, ей все-таки удалось до наступления темноты принять участие в развитии успеха. Неприятель обратился в дикое бегство густыми толпами, и наши пулеметы перекрестным огнем с фронта и флангов косили целые роты, человека за человеком. Несколько аскари явилось к нам, сияя от радости, с английскими винтовками за спиной и с пленными индусами в каждой руке. Однако, тех наручников, которые мы у них нашли для немецких пленных, никто из нас не надел на них.

Представьте себе этот момент: в густом лесу все части многократно и беспорядочно перемешаны — свои вместе с врагами; нестройные крики на различных языках, и ко всему этому надо [41] прибавить быстро спускающуюся тропическую ночь. Тогда станет понятным, что организованное мною преследование совершенно не удалось. Я находился на правом фланге и быстро двинул ближайшие части в направлении на Рас-Казоне для энергичного преследования. Затем я отправился на левый фланг. Там я не нашел почти никого из наших людей, и только спустя более или менее продолжительное время я услышал в ночной темноте шум от сапог, подбитых гвоздями, отряда аскари. Я был рад получить, наконец, часть и несколько разочаровался, так как это был отряд с правого крыла под командой лейтенанта Лангена, который сбился с направления на Рас-Казоне и, таким образом, очутился на нашем левом фланге. Но этих недоразумений оказалось мало. Неизвестно почему, войска считали, что по приказу командования им необходимо отойти опять в прежний лагерь западнее Танги. Только в течение ночи на вокзале Танги мне удалось выяснить, что почти все роты выступили туда. Само собой разумеется, они получили приказ о немедленном возвращении. К сожалению, благодаря этому произошла такая задержка, что нельзя было еще ночью при лунном свете обстрелять неприятельские суда прибывшей батареей капитана Геринга.

Только утром 5 ноября войска, сильное утомление которых было вполне понятно, прибыли опять в Тангу и снова заняли в общем положение прошлого дня. Оказать немедленно давление всеми силами на неприятеля у Рас-Казоне было бы нецелесообразно ввиду того, что местность там была совершенно открытая, и оба крейсера находились здесь в непосредственной близости. Однако, сильным патрулям и отдельным ротам, которые были выдвинуты на Рас-Казоне, чтобы тревожить противника, удалось все-таки внезапно обстрелять пулеметным огнем отдельные неприятельские отряды, несколько его лодок, а также палубу находившегося у госпиталя крейсера. В течение дня все больше укреплялось впечатление, что неприятель потерпел очень сильное поражение. Хотя вначале его потери не могли быть известны в полном объеме, но примерную оценку мы могли сделать как по часто встречавшимся грудам многих сотен павших, так и по запаху разложения, который, благодаря действию тропического солнца_; окутывал всю местность. Мы оценивали потери очень осторожно — около 800 убитых, но я думаю, что это слишком низкая оценка. Один высший английский офицер, который был [42] вполне знаком со всеми подробностями, передавал мне позже по поводу другого боя, английские потери в котором он определял в 1.500 человек, что потери у Танги были значительно больше этой цифры. Теперь я считаю, что определять эти потери в 2.000 человек было бы слишком низкой оценкой. Еще более сильным было моральное потрясение неприятеля. Он начал почти верить в духов и привидения: уже спустя несколько лет меня спрашивали английские офицеры, употребляли ли мы при Танге дрессированных пчел, но я, пожалуй, могу сейчас признаться, что у нас в одной роте в решительную минуту все пулеметы были выведены из боя этими «дрессированными пчелами», так что мы от этого способа дрессировки пострадали, точно так же, как и англичане.

Неприятель чувствовал себя плохо и был действительно совершенно разбит. В диком беспорядке бежали его части и, сломя голову, бросались в катера. Вероятность нового боя вообще не учитывалась. Из опроса пленных и найденных официальных английских документов выяснилось, что сводный англо-индийский экспедиционный корпус, силой в 8.000 человек, был совершенно разбит нашими войсками, силою немногим больше 1.000 человек. Только вечером нам стали вполне ясны размеры этой победы, когда явился английский офицер-парламентер, капитан Мейнертсгаген, и вступил в переговоры с посланным мною капитаном фон-Гаммерштейном о выдаче раненых. Капитан Гаммерштейн отправился в госпиталь, который был переполнен тяжело ранеными английскими офицерами, и от моего имени объявил, что они могут быть взяты англичанами под честное слово не сражаться против нас в эту войну.

Трофейное оружие дало возможность вооружить по-современному больше 3 рот; при этом особенно пригодились нам взятые пулеметы. Настроение войск и доверие к начальникам сильно поднялись, и я одним ударом освободился от большей части затруднений, которые тяжелым тормозом лежали на командовании. Продолжительный огонь судовых орудий, безрезультатный вследствие закрытой местности, перестал пугать наших бравых чернокожих. Материальная добыча была значительна. Кроме 600.000 патронов, неприятель бросил все наличное телефонное имущество и так много обмундирования и снаряжения, что их могло хватить, по крайней мере, на год для удовлетворения наших потребностей, особенно в теплых шинелях и шерстяных одеялах. Наши [43] собственные потери были незначительны. Было убито около 16 европейцев, в том числе отличный офицер капитан фон-Принц, 48 аскари и носильщиков пулеметов. Европейцы были погребены в общей братской могиле в тени чудесного дерева, где простая дощечка обозначает их имена.

Уборка поля битвы и погребение убитых потребовало несколько дней напряженной работы всей армии; улицы были буквально усеяны убитыми и тяжело ранеными. Последние на непонятном языке просили о помощи, которую при всем желании не всегда можно было оказать немедленно.

На нашем главном перевязочном пункте, расположенном вне Танги, наш санитарный личный состав самоотверженно ухаживал за своими и неприятельскими ранеными под огнем тяжелых судовых орудий. Еще вечером 4 ноября я посетил раненых. Я не [44] предвидел, что лейтенанту Шоттштадту, который сидел на стуле, тяжело раненый в грудь, осталось жить всего только несколько минут. Английский лейтенант Кук, 101 индусского гренадерского полка, лежал тут же с тяжелым ранением ноги. Рана этого цветущего молодого офицера, который попал к нам в руки в месте горячего боя на индусском левом фланге, не могла нарушить его веселого настроения. Так же, как и большую часть остальных раненых, его лечил в течение 9 месяцев в полевом лазарете в Корогве наш лучший хирург, штабной врач, доктор Миллер. Он начал уже ходить, когда, к сожалению, несчастный случай на лестнице привел к смертельному исходу.

Дни боев у Танги впервые предъявили значительные требования к уходу за ранеными. С этой целью были устроены в Корогве, а также и в других пунктах Северной железной дороги, лазареты, куда больные могли быть доставлены без пересадки по железной дороге. Для перевозки не было особого постоянного санитарного оборудования, но никогда не представляло больших затруднений создать все необходимое.

Несмотря на явную неудачу у Танги, можно было ожидать, что англичане со свойственным им упорством не смогут окончательно примириться с таким положением. И после своего поражения противник во много раз превосходил нас численно, и попытка десанта в другом месте была вполне вероятна. Однако, поездка на велосипеде 6 ноября в северном направлении к бухте Манза убедила меня, что неприятельские суда заходили сюда, по-видимому, только для ухода за своими ранеными и для погребения умерших и не имели в виду никакого десанта. Затем флотилия скоро ушла в направлении на Занзибар.

В то время для меня было интересным короткое посещение нашего правительственного госпиталя у Рас-Казоне, который был уже очищен от английских раненых, отпущенных на честное слово. Здесь лежали два немецких офицера, раненых 3 ноября у Танги, а также и другие раненые в прежних боях офицеры, которые могли наблюдать из лазарета за событиями во время главного боя, 4 ноября, находясь позади английского фронта. С напряженным вниманием следили они за десантом у Рас-Казоне и наступлением на Тамгу; затем после обеда они услышали огонь наших пулеметов, решивших исход боя, и выстрелы неприятельских судовых орудий, а также видели у самого госпиталя дикое бегство неприятеля. [45]

Многочисленные падавшие вблизи лазарета пули, к счастью, не причинили никакого вреда. 5 ноября очень рано они вдруг снова услыхали орудийную стрельбу со стороны Танги; они предполагали, что это, должно быть, немецкие орудия. Это были две наших пушки, которым, хотя и не удалось ночью, при свете луны, взять на прицел английские транспортные суда, но которые, по крайней мере, смогли с наступлением дня сделать несколько удачных выстрелов. К сожалению, нельзя было продолжать дальше стрельбу, так как дым от выстрелов сразу выдал местонахождение орудий и притянул на них огонь судовой артиллерии.

Между тем выяснилось, что наступление неприятеля у Танги не являлось каким-то отдельным предприятием, но было задумано в более широких размерах одновременно с другими действиями. 3 ноября северо-западнее Килиманджаро, у горы Лонгидо, которую занимал капитан Краут с тремя ротами аскари и конной ротой европейцев, неожиданно в утреннем тумане появились английские войска. Первые выстрелы раздались как раз в то время, когда к Лонгидо пришел по гелиографу приказ, что капитан Краут должен отойти к Неймоши. Неприятель, силою около тысячи человек, взобрался в нескольких местах на лежащую среди открытой степи огромную гору Лонгидо, пользуясь проводниками из племени массаев, которые кричали нашим постам: «Мы люди капитана Краута». Но нашим быстро развернувшимся трем полевым ротам удалось в скалистой местности охватить части противника и быстро их отбросить назад. Неприятельский конный отряд, который был замечен в степи у подножия горы и, по-видимому, хотел на нее взобраться с юга или же прервать нашу связь, был взят под действительный огонь и отброшен.

Вероятно, в связи с этими событиями в области Северной железной дороги находились и действия противника у озера Виктории. В конце октября в округ Букоба с севера вторглись многочисленные отряды племени Ваганда. Для поддержки 31 октября из Муанзы была отправлена часть из 670 ружей, 4 пулеметов и 2 орудий на небольшом пароходе «Муанза» с 2 буксирами и 10 баржами. Вскоре после выхода эта флотилия была атакована вооруженным английским пароходом, но ей удалось без повреждений вернуться назад в Муанзу. Английская попытка десанта у Каджензе севернее Муанзы потерпела неудачу и была отбита огнем наших постов. [46]

Таким образом, в начале ноября была налицо попытка нападения на нашу колонию с разных сторон, организованного в крупном масштабе. Неудача этого нападения возбудила в каждом из нас надежду, что мы сможем держаться, пока будет держаться Германия, а отрывочные известия, которые мы смогли перехватить, дали нам в этом уверенность.

Хотя мы в период боя у Танги еще не слыхали имени Гинденбурга, но в то же время мы ничего не знали и о неудаче на Марне и находились под впечатлением победоносного наступления во Францию.

(пер. ??)
Текст воспроизведен по изданию: Пауль Эмиль фон Леттов Форбек. Мои воспоминания о Восточной Африке. М. Военный вестник. 1927