ГЕНРИ МОРГАН СТЕНЛИ

В ДЕБРЯХ АФРИКИ

IN THE DARKEST AFRICA

РУВЕНЗОРИ — ЦАРЬ ОБЛАКОВ

Перейдем к описанию хребта Рувензори. Под таким названием известен этот хребет среди племен, рассеянных в области озер. Европейским географам он был известен под названием «Лунных гор», арабские компиляторы звали его Дже-бель-Кумр, Гумр, или Каммар, т. е. также «Горы Луны».

Много веков прошло с тех пор, как видел их кто-либо, способный толково передать повесть о своих исследованиях, и может случиться, что еще много лет пройдет, прежде чем опять увидит эти горы путешественник. Путь по Нилу закрыт теперь надолго, а с запада все заполонили маньемы, захватившие громадную площадь и все продвигающиеся вперед, на восток и на север. Так как маньемы на пути своем только и делают, что жгут, режут и разоряют каждое селение, то если бы кто затеял еще раз послать туда экспедицию с западного берега, вряд ли в разоренном краю нашлись бы средства к пропитанию сколько-нибудь значительного отряда. Хорошо известные уара-суры настолько свирепы и многочисленны, а ваньоры такие исконные предатели, что путь через Торо возможен только для очень значительных сил. Что же касается до Уганды, распространяющей свое влияние на Удду и Анкори, то все происходящее там за последнее время, заставляет предполагать, что и с юго-востока едва ли будет возможно пройти; с востока также представляются очень серьезные затруднения. Все это причины сами по себе достаточные. Но [349] кроме того следует принять во внимание, что из новейших путешественников решительно никто — ни сэр Самуэль и леди Беккер, ни Джесси-паша, ни Мезон-бей в 1877 г., ни мы сами в 1887 г., ни Эмин-паша в 1888 г. — не видал того, что следовало бы видеть, а потому мне кажется необходимым описать хребет Рувензори с некоторыми подробностями.

Надо сознаться, что с тех мест, где побывал сэр Самуэль Беккер, Рувензори должен быть так же хорошо виден, как собор Св. Павла с Вестминстерского моста. С другой стороны, когда на пароходе объезжаешь вокруг озера Альберта, как делали Джесси-паша и Мезон-бей, несомненно можно увидать снеговые вершины, конечно, в том случае, если они не закутаны густыми облаками и слоями тумана, под которыми эти горные выси скрывают свой величавый венец до трехсот дней в году.

В декабре 1887 г., когда мы шли к озеру Альберта, с горы Пизга мы увидели длинную цепь гор, покрытых до вершины лесом, высоту которых мы тогда приблизительно определили от 2 000 до 2 500 м. Эта цепь тянулась с юго-востока на юг. Возвращаясь с озера в том же декабре, мы вдруг заметили появление на горизонте двух громадных усеченных конусов к югу от нас, с легким отклонением на запад. Нам показалось, что высота их должна быть от 3 000 до 4 000 м. Мы окрестили их «Близнецами» (раздвоенная вершина) и сильно заинтересовались ими, полагая, что по соседству от них или между ними и горою Гордон-Беннет должна быть очень живописная местность.

Возвращаясь на Ньянцу во второй раз, в апреле 1888 г., мы не видели «Близнецов»; но 25 мая 1888 г., когда отошли от озера часа на два пути, глазам нашим внезапно представилась громаднейшая белоснежная гора, с центральной массой почти квадратных очертаний, километров на пятьдесят в длину; по обеим сторонам этой горы, также километров на пятьдесят в длину, простирались две цепи гор, на 1 500 м ниже ее. В тот день все это было видно несколько часов кряду. Но на другой день, когда мы перевалили за плоскогорье, видение исчезло, не было видно никаких следов; ни «Близнецов», ни снегового хребта.

Возвращаясь на Ньянцу в третий раз, в январе 1889 г., и потом проживая в Кавалли в течение двух с половиною месяцев, мы ничего не видали. Но в один прекрасный день, по обыкновению смотря в то место, где следовало быть снеговому хребту, мы его дождались: все горные цепи разом выступили из-за своего облачного покрова, и тысяча пар глаз впилась в это дивное зрелище.

Верхняя часть хребта, явственно разделенная на множество пирамидальных пиков с почти кубическими основаниями, перепоясанная снизу широкой полосой молочно-белого [350] тумана, на фоне синих небес необычайной чистоты и прозрачности казалась как бы плавающей в воздухе, наподобие того «Острова блаженства», носящегося между небом и землей, о котором повествует старинная легенда. По мере того как солнце склонялось к западу, туманный пояс исчезал, и призрачное видение оказалось прикрепленным к цепи могучих предгорий, и мы ясно могли рассмотреть в бинокли их резкие очертания и даже некоторые крупные подробности. Хотя мы были от него за сто с лишним километров, но можно было разглядеть профили лесов по гребням и откосам и округленные очертания древесных групп, растущих то на широких уступах, то по крутым скатам, то по краям обрывов какого-нибудь утеса, нависшего над глубокою пропастью. Мы решили даже, что обнаженные скалы, освещенные заревом заходящего солнца и сверкавшие вдали на фоне безоблачной небесной лазури, должны быть красно-бурого цвета. От нас хорошо было видно, что тот горный склон, который обращен к нам, почти отвесный, и взойти на него, вероятно, нет никакой возможности; а снеговые поля, казавшиеся отсюда просто белыми пятнами, во многих местах сходили перистыми побегами гораздо ниже гребня той обнаженной цепи, которая тянулась между главным хребтом и грядою холмов Балегга, протягивающихся в 20 км от нас.

Надо думать, что прозрачность атмосферы — явление редкое в здешней местности и что если бы мы побывали тут мимоходом, как и другие путешественники, то, по всей вероятности, Рувензори еще долее оставался бы в неизвестности.

В мае 1889 г., пока мы шли на юг вдоль западных склонов гор Мазамбони и Балегга, снеговой хребет часто показывался, почти каждый день, но только не целиком, а частями: то вдруг в вышине очистится снеговой пик, то выдвинется громадное плечо, то смутно обрисуются ряды глав или же только нижние части хребта. Снег сиял из-за темных облаков проблесками, а горные обрывы чернели, опоясанные тучами, и угрожали бурей и дождем. Лишь изредка весь хребет обнажался разом, и тогда необыкновенно резкие его очертания дозволяли нам заранее набросать на бумагу наш будущий маршрут.

И все-таки мы еще плохо понимали характер местности, пока не переправились через реку Семлики; только пройдя значительную часть густого высокоствольного леса, растущего в тепличной атмосфере долины Семлики, могли мы вникнуть в дело как следует.

Для европейского читателя, я полагаю, легко будет постигнуть характер долины Семлики и окаймляющих ее гор, если я скажу, что средняя ширина ее равняется расстоянию от Дувр до Калэ, а длина — от Дувра до Плимута или Дункир-хена до С.-Мало на французском берегу. Со стороны Англии, [351] положим, тянутся холмы Балегга и волнистое плато, возвышающегося на 1 000-1 200 м над уровнем долины. На противоположном берегу горы высятся от 1000 до 5 000 м над долиной.

Рувензори занимает около 150 км протяжения на восток и стоит неприступной твердыней, стерегущей с северо-востока пути к озеру Альберта-Ньянца и к долине Семлики, а с юга защищающей своими гигантскими бастионами весь бассейн озера Альберта-Эдуарда. Если мы вообразим себя пассажирами, плывущими на пароходе по озеру Альберта к югу (в ясную погоду), то хребет Рувензори представится нам стеной, идущей с востока на запад; путешественнику, смотрящему на него с южной стороны, он покажется неодолимой преградой к северу. Если же смотреть на него с западного плато, от Балегга, то плоскогорье Урниоро, постепенно подымающееся, будет казаться гласисом (скат перед крепостным валом) этой крепости, нижним скатом хребта. Западный склон страшно крут и обрывист, по-видимому неприступен, а с юга хребет посылает массу отрогов и горных цепей, постепенно спускающихся в бассейн озера Альберта-Эдуарда. С восточной стороны хребет представляется наиболее прерывистым, он посылает от себя уже более низкие гряды скал и отрогов и кроме того с этой стороны разбросаны, наподобие сторожевых башен, одинокие вершины, как, например, гора Гордон-Беннет, от 4 до 5 тысяч метров высоты, и почти такая же высокая гора Меккиннон. Такова общая топография области Рувензори.

Главные стоки снежного хребта обращены к западу, в долину Семлики, и на юг, к озеру Альберта-Эдуарда. Река Катонга, текущая в озеро Виктории, и река Кафур, впадающая в Виктория-Нил, берут начало с восточной стороны Рувензори. Река Миссисси, впадающая в озеро Альберта, выходит с северного склона гор.

Идя на юг долиной Семлики и потом берегами озера Альберта-Эдуарда, я насчитал шестьдесят две речки, стекающие с одного Рувензори; из них наиболее значительные: Рами, Рубуту, Сенгири, Рами-люлю, Бутаху, Русируби, Руими, впадающие в Семлики, и Рувераи, Ньяма-Газани, Уньямвамби, Рукоки, Нсонги и Русанго, текущие в озеро Альберта-Эдуарда.

Высота уровня озер, определяемая точкою кипения, оказалась для верхнего озера (Альберта-Эдуарда) на 1000 м выше уровня моря, а для озера Альберта — на 715 м. Таким образом, на протяжении около 230 км речной долины разница уровней составляет 285 м. Из этого следует, что, помимо очень сильного течения из замеченных нами порогов, на р. Семлики должно быть несколько больших водопадов на пути от одного озера к другому. [352]

Долина Семлики носит тепличный характер лишь на протяжении каких-нибудь 60 км. Та часть ее, которая подвергается буйным ветрам с озера Альберта, по-видимому покрыта тощей почвой, потому что ничего не производит, кроме жидкой акации и горькой травы, от которой даже скот отворачивается. Но между этой полосой и местностью, подходящей к берегам верхнего озера, залегает такая плодородная и жирная почва, каких немного найдется на земном шаре. Этот факт давно уже известен туземцам, судя по тому, какое множество разных племен пришло сюда для расчисток по лесным чащам и для разведения бананов. Невозможно здесь пройти ни одного километра, в каком бы то ни было направлении, чтобы не наткнуться на великолепнейшую рощу бананов. Ни в одной части Африки, даже в Уганде, я не встречал такого обилия пищи. Здесь можно бы прокормить хоть десять таких караванов, какой я вел за собой. Бананы [353] здесь, достигая полной зрелости, имели от 30 до 45 см в длину и толщину в верхнюю часть руки здорового человека.

Мы шли шестнадцать дней по этому роскошному лесу, общее название которого, по имени преобладающего племени, Авамба. За это время выпало здесь десять дождей, из которых некоторые продолжались более девяти часов кряду, гром же был слышен каждый день. Когда мы, выйдя из лесу, пошли по травянистым лугам предгорья, вдоль передовой цепи гор, то с высоты нескольких сот метров нам было видно, что лес сплошной массой простирается во все стороны, насколько можно было охватить глазом, и темная зелень его разнообразилась лишь более светлыми тонами банановых плантаций.

Местами заметны были узкие перерывы, обозначающие течение горных потоков, но местность была почти ровная, изредка слегка холмистая, и над всею долиной медленно ходили широкие волны белоснежного тумана: они то сливались, то клубились, то образовывали сплошной покров, как облака на небе. Все это было очень досадно нам, жаждавшим рассмотреть как можно больше видов и поближе узнать окружавший нас своеобразный мир.

В этой части долины совсем не было ветров, чтобы отгонять пары и расчищать атмосферу; благодаря длине и высоте горного хребта целая четверть компасного круга во весь год оставалась защищенною от всякого дуновения с востока на юг; вечные туманы и пары скоплялись в долине, подымаясь кверху и достигая холодного пояса верхних слоев атмосферы, падали оттуда обильными дождями. С севера на запад горный хребет загораживает долину от северных ветров и способствует поддержанию в ней того ровного тепла, которое благоприятствует произведению всяких чудес растительности. Когда мы располагались лагерем в этих местах, дым от наших костров положительно выедал нам глаза и душил нас, потому что стлался по земле, а вверх ему не было никакого ходу.

Долина Семлики представляет собою естественную оранжерею: непрерывно исходящие из почвы теплые пары окутывают ее круглый год. И что же удивительного, что растительность, находя здесь все условия, потребные для своего наилучшего питания и развития, достигает тут полнейшего обилия и красоты. Там, где гумус залегает глубоко, вырастает высокоствольный лес с непроницаемой чащей подлеска, причем деревья перевиты, связаны и перепутаны между собою, а иногда совсем спрятаны в массе вьющихся и лазящих лиан и кустарников; там, где слой гумуса потоньше, как, например, у подошвы предгорья, вырастают целые трущобы тростников высотой от трех до пяти метров, роскошно цветущих и совершенно непроницаемых. Каждый древесный [354] ствол одет сплошной зеленью нежных мхов, унизанных каплями росы; каждый древовидный папоротник, всякая горизонтально выступающая ветка покрыта орхидеями и широкими листьями «слоновых ушей». Каждый утес, каждый камень устлан лишайниками, и, если в нем есть хоть малейшая щель или впадина, она тотчас наполняется целым миром мелких тропических растений. Словом сказать — повсюду, кроме разве отвесной стены недавнего обвала, растительная жизнь проявляет изумительную силу и разнообразие оттенков, форм и характера.

За день до окончательного выхода из лесу мы с удивлением замечали разные любопытные и новые подробности, производимые этой природной теплицей. Так, например, между селениями Мтарега и Улегга нас поразила толщина стволов у диких бананов, доходившая в 60 см от земли до 50 см в диаметре. Листья, собранные пучком на верхушке ствола, распадались оттуда грациозным зонтиком, образуя тенистый шатер: каждый лист в 60 см ширины и 3 м длины; мягко отгибаясь во все стороны, они окружали соцветие, расположенное на самой верхушке наподобие розеток, из которых свешивались крупные кисти тычинок. Я не знаю, где кончается линия распространения этих диких бананов, однако замечал, что выше 2 500 м над уровнем моря они становятся реже. Древовидные папоротники высотою до 10 м узкими рощами заполняли собою влажные лощины и берега ручьев, между тем как бесчисленное множество травянистых папоротников всевозможных видов росло везде по сторонам, как бы в доказательство своего близкого родства с гигантскими представителями этого семейства. Далее обращали на себя внимание длиннейшие каламусы, цеплявшиеся с одного дерева за другое. По соседству с зарослями папоротников росли особенно высокие деревья, и в разветвлениях их сидело особенно много орхидей; горизонтальные ветви были густо усажены «слоновыми ушами», все деревья задрапированы мягкими зелеными мхами, которые казались насквозь промокшими от чрезмерной влажности и на конце каждой шелковистой былинки несли по прозрачной капельке.

Лесная область, собственно, кончается при входе в Улеггу, но все пространство между нею и Мцорой так хорошо обработано и занято такою густой растительностью, что, только пройдя Мцору, мы догадались, что окончательно вышли из лесу и вступили в область другой растительной формации. Глядя на западо-северо-запад, мы заметили начало бурой луговой равнины, совершенно похожей на ту, что окаймляет озеро Альберта с южной стороны. Это место, на вид совсем плоское, представляется как бы дном только что высохшего озера и так продолжается вплоть до озера Альберта-Эдуарда-Ньянца. [355]

От Мцоры до Мухамба мы шли краем низменной равнины, или прежнего дна северной части южной Ньянцы; но за Мухамбой стали забирать в гору, во избежание длинной, извилистой дороги, огибающей мыс Сангуэ-Мирембэ.

По мере того как мы подвигались по этим холмам к юго-западу, мы стали замечать, что не только долина Семлики изменила свой характер, но и склоны Рувензори тоже изменились. Вместо густых лесов, покрывавших передние склоны и лощины, вместо банановых рощ, зарослей папоротников и общего обилия и сочности растительной жизни, холмы и откосы оделись нежными луговыми травами, а в лицо нам повеяло здоровым, свежим ветром, — и как мы благодарили судьбу за то, что выбрались, наконец, из этой горячей бани.

Но дня через два настала еще другая перемена. Воздух стал гораздо суше, а общий вид пейзажа производил впечатление страны, не знающей дождей, как будто почва истощилась и выгорела. Трава пошла малосочная и непитательная, а по откосам закругленных холмов росли какие-то бурые кусты кирпичного оттенка. Деревья стали редки и какие-то уродливые, с искривленными ветвями и бледной, некрасивой зеленью оливкового цвета. Все показывало, что почва истощена или выжжена ежегодными степными пожарами, и что, невзирая на обильные периодические дожди, растительность не находит здесь условий, благоприятных для своего развития. Как эти холмы, образующие южные покатости Рувензори, так и равнина, тянущаяся между их подошвой и озером Альберта-Эдуарда, имеют вид тощий, болезненный и непривлекательный. Хотя растительность их различна, но и здесь и там она указывает на бесплодную почву, пропитанную солью и производящую лишь сухощавые молочаи да акации, источающие камедь. Таков общий характер бывшего ложа Ньянцы.

Словом, северо-западная и западная стороны Рувензори, орошаемые почти ежедневными дождями и освежительными росами, пользуются вечною весной и одеты вечною зеленью; южная и юго-западная стороны имеют резко определенные периоды дождей и засухи, и если застать их в сухое время года, то трудно себе вообразить более полный контраст, чем эти два состояния пышности и истощения природы.

Я думаю, немало найдется людей и помимо меня, которые согласятся с тем, что вид какого-нибудь древнего здания или памятника, — будь то пирамида, сфинкс, афинский Парфенон, пальмирский храм солнца, дворец в Персеполисе или просто старинный английский замок, — возбуждает в душе совершенно особые чувства. Эта почтенность подобных зданий, которую может придать только давность их, а также воспоминания о людях, которые их строили, созидали, жили тут, действовали и так давно отошли к праотцам и всеми [356] позабыты, — все это действует на воображение и невольно будит симпатии. Хочется узнать историю этих мест, и в душе трепещет смутная и радостная гордость, что вот и мы, смертные, можем созидать вещи, которые так долго живут... Но во сколько же раз сильнее и возвышеннее то волнение, которое возбуждается зрелищем древних твердынь Рувензори, существующих в течение неисчислимых тысячелетий! Подумать только, сколько нужно было времени на то, чтобы тающие снега проточили себе сквозь скалистые гребни хребта все эти лощины и ущелья, глубиною в сотни метров; или, сколько понадобилось веков на то, чтобы с высот и склонов накопилось столько обломков и наносов, выстилающих, например, долину Семлики и равнины Ньянцы? — мысль теряется в этой бездне веков, протекших со времени поднятия Рувензори из недр земли. И в ответ на внутренний голос, как бы говорящий мне: «А ты где был, когда создавалась земля? Отвечай, коли ты разумное существо!» — я проникаюсь глубочайшим благоговением и радостною благодарностью за то, что мне довелось все это увидеть.

Иного рода чувства, но тоже сильные, поднимаются в душе при мысли о том, что в одном из наиболее глухих углов земного шара вечно окутанный туманами, опоясанный грозовыми тучами, в таинственном полумраке скрывался доныне один из величайших горных гигантов, снежные главы которого вот уже пятьдесят веков составляют главный источник жизни и благосостояния египетских народов. Можно себе представить, как набожные племена первобытного человечества боготворили бы эту гору, которая из дальних краев так обильно пополняет их священный и благодетельный Нил. И при мысли о его благодетельных свойствах во мне рождается еще другая: я переношусь в воображении вдоль излучистой линии серебристой реки вниз по ее течению, за 6 500 км отсюда, туда, где уже очевидно ее жизненное значение, к подножью пирамид, где, помимо арабов, коптов, феллахов, негров, копошатся еще толпы турок, греков, итальянцев, французов, англичан, немцев, американцев, которые хлопочут, суетятся или просто наслаждаются жизнью, — и я думаю, что мне простительно ощущать некоторую гордость, зная, что я теперь могу им сказать, впервые и наверное: «Люди, вам нравится вкус нильской воды, и вы не раз ее хвалили, так знайте же, что большая часть ее вытекает из глубоких и обширных снеговых залежей хребта Рувензори, или Рунэнджуры — «Царя облаков».

Хотя от ближайшего к нам пункта центрального хребта мы находились за 15 км по птичьему полету, но в те краткие промежутки времени, когда мы имели возможность рассмотреть его при чистой атмосфере, в особенности от Бакокоро, в хороший бинокль, можно было разрешить вопрос: почему [357] на Рувензори задерживается так много снегов? Как видно из многочисленных снимков его профиля, гребень хребта рассечен на множество треугольных пиков или же резко заостренных вершин, формой похожих на узкие седла. Каждая такая вершина, рассмотренная в отдельности, представляет миниатюрную копию всего остального хребта; зазубренная влиянием стихий, времени и климата, ветра и дождя, мороза и снега, каждая из вершин Рувензори повторяет все те шероховатости, все те выступы, зубцы и иные неровности, которыми отличаются и ближайшие к нам горы той же системы более низкие и вполне ясно видимые простым глазом. В большинстве случаев все эти пики и заостренные главы настолько круты и обрывисты, что, невзирая на беспрестанный там снегопад и вечные морозные ветры, заставляющие снег крепнуть и леденеть, на самых верхушках снег, однакоже, почти не держится. Но зато примерно на 100 м ниже, покатости становятся более отлогими, следовательно, более удобными для задержания снега, и тут образуются громадные сплошные снеговые поля. Очень часто, однако непосредственно за таким полем гора обрывается отвесною пропастью, стены которой обнажены и резко чернеют, а у подножья обрыва снова расстилается снеговое поле, и к нему местами примыкают отлогие скаты соседних гор. Вот почему этот высокий хребет не везде одинаково покрыт снегом, а представляет лишь отдельные участки снега (хотя и очень обширные), то прерываемые темнобурыми обрывами, то испещренные как бы островками черных скал. На 1 000 м ниже главной вершины образовался целый снеговой материк, из которого там и здесь выставляется множество темных островков.

Там, где гребни гор так обрывисты и обнажены, а самые стены скал и пропастей так высоки, они подвергаются особенно резким переменам климата, и потому вполне естественно, что при таких условиях сильно выветриваются и крошатся. Обломки камня, щебень и массы каменной пыли валятся сверху на площадки обледенелого снега, который подтаивает снизу, и, будучи подтачиваем сбегающими ручьями, медленно сползает в нижние долины за многие километры от места своего отправления.

По мере того как лавина спускается ниже, таяние снега усиливается, скорость движения увеличивается, пока, наконец, дойдя до предела тропического зноя или будучи снизу обдаваем горячими парами долины, снег растаивает внезапно, и тогда обломки скал, валуны и щебень, принесенные лавиною, стремительно обрушиваются вниз, с треском перескакивая через ложбины и далее летя по склонам, до тех пор, пока не встречают в долине какой-нибудь преграды и тогда образуют у входа в ущелье завалы, а там, где горные склоны [358] отлоги, они разбрасываются по ним на протяжении многих гектаров.

Иногда сползание таких обледенелых снеговых масс совершается с такой необычайной силой и быстротой, что они сдвигают перед собой большие участки земли вместе с растущими на них деревьями и кустами, и все это вместе с питающей их почвой слезает вниз, до самого подножья гор. Из этого можно себе представить, какие массы всякого материала — валунов, скалистых обломков, гальки, щебня, песку и деревьев — попадает в долину Семлики с бесчисленных горных скатов и ложбин.

Нечто подобное, очевидно, совершилось когда-то против истоков реки Рами-люлю: тут был громадный обвал, и притом такой внезапный, что течение реки совершенно было преграждено и вся местность завалена обломками на пространстве около 15 кв. км. Но с тех пор Рами-люлю снова пробила себе прежнее русло и течет теперь по своему первоначальному твердому, скалистому дну, но только берега ее почти отвесны и имеют 60 м высоты. Это дает нам некоторое представление о том, какова бывает толща таких обвалов.

Между Угарамой и Букоко мы проходили у самой подошвы гор удивительно плодоносными местами; нас поразило там чрезвычайное обилие дынь, арбузов, сахарного тростника и проса. Подпочва состоит преимущественно из щебня и песка с примесью жирного черного ила но главная характерная черта поверхности — это несметное множество валунов, наполовину вросших в землю, что указывает на деятельность ледников.

Между Букоко и подошвами гор, на расстоянии 5 км в ширину и от 8 до 10 км в длину, к югу тянется точно такая же наносная гряда, состоящая преимущественно из отдельных, не связанных между собою частей камня; но с течением времени дожди и ее настолько размыли, что она представляет довольно гладкую поверхность, расположенную уступами.

Принимая во внимание, что все эти обстоятельства периодически повторяются с тех пор, как из недр земли совершилось поднятие хребта Рувензори и связанных с ним цепей, припомнив также, какая масса материала потрачена им на образование наносов в глубокой пространной впадине, занимаемой ныне озером Альберта-Эдуарда, долиною Семлики и озером Альберта, мы не слишком удивимся тому, что Рувензори в настоящее время представляет лишь скелет того, чем он был когда-то. Его великолепная глава потеряла уже значительную часть своего объема: верхние склоны изрыты и сточены, нижние покатости изборождены сотнями глубоких потоков, и хотя они теперь не обнажены, а одеты [359] растительностью, но носят явные следы невзгод, перенесенных с той поры, как Рувензори возник из пламени. Медленно, постепенно, но неминуемо великая гора возвращается к своему первоначальному виду. Пройдет несколько веков, и котловина озера Ньянца-Альберта-Эдуарда обратится в обширную равнину; несколько позднее то же будет и с озером Аль-берта-Ньянцой. И географы тогдашних времен в изумлении будут протирать себе глаза, если случайно нападут на карты обеих Ньянц в том виде, как они описаны в 1889 г.

В ранние утренние часы горы большею частью представлялись длинной, высокой, громадной, черной массой, высшие точки которой как бы упирались в безоблачное предрассветное, серое небо. Но по мере того как наступившая заря превращала на востоке этот серый фон в золотистый, в вышине показывались тонкие черточки белых облаков, опоясывающих вершины, а по всей линии хребта от подножья вверх по склонам начинали ползти клочковатые слои тумана. Эти клочки то втягивало в лощину, то в глубокие горные ущелья, где их подхватывал ветер, и они начинали клубиться, не переставая подниматься по извилистым долинам, вползать на кручи, каждую минуту меняя форму и расположение и постепенно увеличиваясь в объеме. Справа и слева вылезали новые клубы тумана, захватывали по пути отдельные клочья, стремившиеся из глубоких щелей, соединялись в одну длинную сплошную гряду, окутывали верхи передовых цепей; выше навстречу им выходили еще новые клочья, срывавшиеся с каждого углубления, из каждой складки камня, и вся эта масса паров строилась правильными рядами, как будто и в самом деле сознавала надобность сомкнуться вокруг белых исполинов.

По мере поднятия в верхние пределы атмосферы туман, достигший уже значительной плотности, двигался все быстрее, менял формы все чаще и внезапнее, соединялся с клубами новых белых паров, выступивших из верхних расселин, и все это неудержимо рвалось вверх, передовые облака смело указывали путь к небесам.

К тому времени, как солнце на четверть часа поднялось над восточным горизонтом и начало играть световыми эффектами, ударяясь о поверхности снеговых полей на вершинах, вокруг верхних зубцов образуется как бы сияние всех цветов радуги, а поднявшийся до тех же пределов туман соперничает со снегами ослепительной белизной и даже, когда пронижут его лучи могучего солнца, превосходит снеговые вершины яркостью своих оттенков и переливов и, наконец, вознесясь над сияющими снегами и алеющими пиками, торжествует над ними полную победу. Но с минуты на минуту масса паров, изрыгаемых неистощимою долиной Семлики, становится все гуще; они спешат слиться с [360] верхними слоями, неподвижно облегающими склоны и гордые пики гор, мало-помалу туман теряет свой блеск, сияющие краски его тухнут, а скопление так велико, что, приняв сначала лишь тусклый оловянный цвет, он постепенно переходит в сизый и почти черный, и в виде страшной грозовой тучи остается так на весь день, а иногда и на ночь. Но случается, что за полчаса до заката ветер сгоняет тучи, и тогда один пик за другим появляются в синем небе, одна за другой обнажаются мощные вершины, белоснежные поля, и вся волнистая громада сияет в полном своем великолепии, пока не сгустятся сумерки и темная ночь не покроет ее еще более темным шатром.

Эти короткие, слишком короткие минуты, когда смотришь на великолепного «Творца дождя», или «Царя облаков», как ваконжу величают свою укутанную туманами гору, наполняют зрителя таким чувством, как будто он заглянул в отверстые небеса.

Покуда длилось это дивное зрелище, не было лица — белого или чернокожего, — которое не было бы поднято ему навстречу; все глаза с благоговейным и радостным изумлением устремлялись кверху, к тем высоким пределам, где сияла эта холодная красота, исполненная такого глубокого мира и тишины, такой чистоты и недосягаемого блеска, что нет слов для их выражения.

И какой разительный контраст! Внизу мы были окружены знойной экваториальной температурой, вечнозеленой, пышной и сочной растительностью, воинственными племенами, вечно жаждущими крови, а там — этот горный исполин, Царь облаков, одетый в белоснежную ризу, окруженный толпою темных вершин, преклоняющихся перед престолом своего монарха, на холодном белом челе которого как будто начертано: «Бесконечность! Вечность!»

Мы давно уже были чужды впечатлениям этого порядка. Все наши чувства, от того часа, как мы просыпались, и до того, когда снова засыпали, наполнены были настоятельными заботами о нуждах каждого часа, о насущных потребностях, вызывавших самый бдительный надзор и напряженное внимание. Правда, нас очень расшевелил тогда вид, открывавшийся с высот горы Пизга на бесконечный мир дремучих лесов, тянувшихся на многие сотни километров в разные стороны. И в другой раз мы чуть не дошли до истерики от восторга, когда после пятимесячного заключения под сводами лесных дебрей ступили опять на зеленую мураву, дохнули вольным воздухом просторных полей и увидели кругом на далекие пространства роскошные пастбища, укромные долины, волнующиеся холмы и равнины, на которых высокая весенняя трава стройно колыхалась под струями набегавшего прохладного ветра. Немало любовались мы и на [361] широкую гладь серебристых вод Альберта-Ньянцы, радуясь притом, что достигли, наконец, желанного предела столь долгих и мучительных странствий; но все эти впечатления не вызывали в нас невольного молитвенного порыва, потребности поклониться творцу, и никогда мы не были потрясены так глубоко, как в то мгновение, когда однажды, взглянув вверх, внезапно увидели на недосягаемой высоте заоблачный хребет и белоснежную грудь Рувензори, показавшиеся нам идеальным осуществлением сказочных представлений о небесном замке с неприступными башнями и бесконечной чередой исполинских стен. [362]

РУВЕНЗОРИ И ОЗЕРО АЛЬБЕРТА-ЭДУАРДА

Критики имеют обыкновение не обращать почти никакого внимания на географические карты, прилагаемые к путешествиям. Я нахожу, что это довольно несправедливо. Мои карты, например, стоили мне гораздо больше труда, чем все мои заметки, литературная обработка их, рисование и фотографические снимки вместе взятые. Если все сосчитать, то ежедневная проверка трех хронометров в течение почти трех лет, определение трехсот пунктов, вычисления всех этих определений, нанесение их на карту, вычерчивание течения рек, оттенение горных цепей, бесчисленные проверки по компасу, определение точек кипения по термометрам, записывание вариаций анероидов, вычисление высот, отметки температур, словом, все то, что необходимо для составления хорошей карты, заняло у меня 780 часов усидчивой работы; так что если положить на этот труд по шести часов в сутки, выходит, что на одни только карты я потратил 130 дней работы. Если к книгам этого рода не прилагать карт, то, во-первых, едва ли возможно взять в толк то, что описывают, а, во-вторых, самое изложение становится невыносимо сухо. Между тем, прилагая карты, я вполне избавляю себя от необходимости вдаваться в сухие описания, и в то же время рассказ мой получает такую вразумительность, такую ясность и доказательность, что я считаю карты не только украшением, но и наиболее интересною и необходимою принадлежностью своей книги, И я [363] уверен, что читателю стоит лишь взглянуть на прилагаемый профиль Рувензори, долины Семлики и озера Альберта-Эдуарда и Альберта, чтобы гораздо больше узнать о главных чертах физического строения этих мест чем, например, об окрестностях озера Мичиган.

Спускаясь из Карими к бассейну озера Альберта-Эдуарда мы тотчас догадались, что идем по высохшей озерной впадине, — для такой догадки не нужно даже особенных геологических познаний. Если бы уровень воды в озере повысился только на полтора метра, оно раздалось бы на 8 км к северу и на 8 км к югу; а если бы вода поднялась на 15 м, то озеро возвратилось бы к тому самому состоянию, в каком оно было во времена седой древности, когда волны его бились о галечник своих берегов под тенью дремучих лесов близ Мцоры. В самом деле, мне необходимо было посетить берега Альберта-Эдуарда, чтобы вполне постигнуть те физические изменения, вследствие которых это озеро, некогда столь обширное, уменьшилось до настоящих своих ограниченных размеров. Я, конечно, не решусь сколько-нибудь точно определить то время, когда озеро Альберта примыкало к лесам Авамбы с севера, а озеро Альберта-Эдуарда простиралось поперек округа Макара и доходило до южного края лесов. Но не надо быть особенно сведущим математиком, чтобы вычислить, во сколько лет Семлики прорыла себе русло такой глубины, чтобы высушить равнину Макара. Это сообразить нетрудно. Различные соли, оседавшие на равнине по мере усыхания озера, и до сих пор еще не совсем вымыты и остались в почве. Трава настолько питательна, что ею пробавляется кое-какой невзыскательный скот, а по краям равнины накопился тонкий слой гумуса от гниющей травы, на котором растут черные молочаи, акации, колючий кустарник; но девять десятых равнины остаются все-таки под травой, и тропические леса Авамбы ни на шаг не переступают ее границ. То же самое явление замечается и у южной оконечности озера Альберта: сначала плоская равнина километров на тридцать длиной, поросшая грубой травой, которой и скот не ест, затем пространство в 15 км с жидкими рощами плакучей акации изредка перемешанными с черными молочаями, и непосредственно за этою полосой начинается лес, седой дремучий лес.

В каждую свободную минуту я раздумывал обо всем, чему учила меня природа этого дивного края. Было время, когда хребта Рувензори не существовало. Вся страна, от Униоро до плато Балегга, представляла сплошные холмистые луга. Потом, когда-нибудь очень давно, произошло поднятие земли, Рувензори восстал из праха, вознесся за облака, а у подножья его образовалась зияющая бездна на 400 км в длину и на 50 км в ширину с направлением от юго-запада [364] к северо-востоку. Тропические дожди проливались в течение многих веков; они наполнили бездну, затопили ее и со временем прорыли себе сток через те места, которые ныне известны нам под названием Экватории. Вода по пути размывала берега, промыла свое русло до самого камня и в продолжение бесчисленных столетий каждую секунду уносила за собою земляные частицы к северу, где из них образовался Нижний Египет и побережья Средиземного моря. Между тем дно бездны постепенно повышалось обломками и россыпями склонов Рувензори, остатками неисчислимых поколений рыб и отживших растений, и когда мало-помалу сточились и выкрошились утесы и камни, рассеянные по течению Белого Нила, образовалось два озера; между ними поверхность также постепенно возвышалась, сначала представляя группы обнаженных островков, потом, с течением времени, острова слились между собою, покрылись землей и щебнем, принесенными обвалами гор и сползающих ледников; почва их окрепла, оделась травой, потом лесом, и таким образом возникала долина, обросшая великолепною тропической растительностью.

У обоих концов этого леса расстилаются равнины, подверженные медленному процессу кристаллического перерождения, а по берегам озер и поныне можно наблюдать переходное состояние: постоянные наплывы ила с густою примесью животных и растительных остатков, постепенно скопляясь у берегов возвышают их, высыхая, крепнут и образуют прочную и сухую породу. Если опустить шест где-нибудь у отмелей в южном конце озера Альберта, шест уйдет на полтора метра в тину. Эта тина образовалась из осадков и россыпей, увлеченных притоками со склонов Рувензори в русло Семлики, а потом сама река Семлики несет их в тихие воды озера. Если такой же шест погрузить на дно озера Альберта, он пройдет через 120 или 150 см серого ила, в котором попадаются тысячи тонких листочков слюды, мельчайших чешуек, измельченных рыбьих костей, издающих отвратительный и сильнейший запах.

Течение Семлики постепенно размывает и уносит частицы коренных горных пород между лесом Авамбы и озером Альберта-Эдуарда, и нет сомнения, что мало-помалу это озеро окончательно уйдет, высохнет, и среди его окрепшего дна будет извиваться лишь речное русло Семлики, которое вберет в себя все притоки с Рувензори и из высоких плоскогорий Анкори и Руанды. И когда со временем почва равнины достаточно будет вымыта, когда все озерные осадки, все соли и щелочи окончательно из нее удалятся, а слой гумуса будет потолще, тогда и леса Авамбы начнут понемногу подвигаться вперед, и почва будет производить деревья, источающие масло и смолы и приносящие плоды, полезные для [365] человека. Вот чему учат нас наблюдения над долиной Семлики, над бассейном обоих озер и что должно подтвердиться дальнейшим осмотром следов озерного дна, лежащего между Рузессэ и Уньямпака.

От Рузессэ до Катуэ обширная равнина, покрытая травой, сходит целым рядом низких уступов к реке Ньяма-Газани. По этим уступам помимо травы растут замечательные своей густотой и своими необыкновенными размерами экземпляры молочая, издавна разводимого тут племенем васонгора, которое строит из этого сорта молочая свои зерибы для защиты скота от хищных зверей и ради собственной обороны от стрел и копий враждебных соседей. Между такими молочаями, густо разросшимися вокруг хижин, попадалось много настоящих патриархов, которым насчитывается от роду до пятисот лет.

Отсюда явствует, как давно уже в этом краю поселились васонгора и как они были могущественны в старину, пока ваганда и ваниора не начали тревожить их своими периодическими набегами с помощью ружей и мушкетов, доставляемых арабами. Читатели моей книги «Через темный материк», может быть, помнят рассказ о набегах Катекиры, случившихся лет восемнадцать назад, и обо всех чудесах, которые его шайка повстречала на своем пути; как его люди шли по обширной равнине с гейзерами, изрыгавшими то жидкую грязь, то горячие ключи, как страдали от невыносимой жажды или утоляли ее плохой водой, отчего умирали сотнями, как туземцы сражались с баганда. В настоящую минуту мы находились как раз в той самой местности, где происходила эта стычка с баганда, которые угнали тогда отсюда все великолепные стада. С тех пор Каба-Реги, с помощью своих солдат, вооруженных мушкетами, овладел краем, забрал в свои руки управление страной и отнял у жителей всех коров. Капитан Казати рассказывал, что он был однажды свидетелем возвращения шайки из Усонгоры и сам видел, как они гнали многие тысячи скота, добытого разбоем.

Эти обширные низины с проступающими на поверхность почвы белыми солями, эти дымящиеся горячие ключи и грязные источники оказались совершеннейшим мифом: они существовали лишь в пылком воображении юного рассказчика, и мы ровно никаких ужасов тут не видали, кроме разве ужасающего однообразия плоской равнины, покрытой высохшей травой и группами торчащего бурого молочая, характеризующего до крайности тощую почву.

Глубокая тишина этих беззвучных мест объясняется тем, что все жители поголовно отсюда разъехались. Недостаток в воде здесь испытывается потому, что по мере приближения к озеру притоки его отстоят дальше друг от друга, вследствие [366] чего туземцы вынуждены пить стоячую воду из ям и впадин, а это влечет за собой массовые заболевания.

Пока мы проходили через равнину, нам пришлось немало пострадать от свойства местных трав: они вырастают почти на метр от земли, густо усажены шипами и колючками, которые проникают даже через самые плотные ткани, царапают, цепляются за одежду и вообще страшно надоедают путешественнику.

Всего лучше и яснее мы видели Рувензори два раза: в первый раз в Карими, из узкой и длинной долины, а во второй — с равнины близ реки Ньяма-Газани. Последний был вместе с тем и прощальным видом на великолепную гору, внезапно снявшую свои облачные покровы, чтобы еще раз порадовать нас несравненным зрелищем. Одна за другою вставали перед нами мощные цепи гор, увенчанные вершинами Рувензори. С южной стороны хребет представляется тянущимся километров на пятьдесят в длину и имеет до тридцати притуплённых пиков, разделенных между собою глубокими перерывами. До сих пор мы определяли высоту главной вершины в 5 200 м, но вид южных склонов, покрытых низко спущенными полянами глубокого чистого снега, заставил нас заключить, что Рувензори еще на 500 м выше, чем мы предполагали.

Я воспользовался этим случаем, чтобы еще раз сфотографировать Рувензори и дать возможность другим людям увидеть этот вид, хотя бы только в главных чертах. Здесь, так же, как и на рисунках карандашом, видны темные пятна, обозначающие наиболее крутые обрывы склонов, на которых снег уже не держится. Большая поверхность снегов, видимая с южной стороны, объясняется тем, что здесь передовые цепи гораздо ниже, тогда как с северной стороны они почти заслоняют собой снеговой хребет.

Река Ньяма-Газани шириною в 12 м, а глубиной не более 30 см, прозрачна, как хрусталь, и очень холодна; за нею в нескольких милях расположен городок Катуэ, главная квартира Рукары, военачальника уара-суров. Он со своим войском убрался отсюда накануне нашего прихода и притом, очевидно, так спешил, что не успел убрать своих продовольственных запасов.

Городок Катуэ, вероятно, многолюден, в нем могут поместиться две тысячи человек, и так как в окрестностях его невозможно никакое хозяйство, исключая скотоводства, то местные жители промышляют исключительно солью, которую добывают из ближайших соляных озер и продают соседним племенам. Селение представляет настоящий лабиринт зериб, сплетенных из молочаев и соединенных между собой путанными тропинками, окаймленными плетнями и частоколами из тростника. [367]

Селение Катуэ расположено на узком гребне поросших травою холмов, тянущихся от соляного озера Катуэ к обширной бухте озера Альберта-Эдуарда. Длина этой гряды 3 км, ширина около километра, т. е. ровно от берега одного озера до берега другого.

Судя по точке кипения, Ньянца-Альберта-Эдуарда на 1 005 м выше уровня моря; высота упомянутых травянистых холмов Катуэ — 1 055 м, а уровень соляного озера 993 м над уровнем моря. Следовательно вершина холмов на 62 м выше уровня соляного озера и на 50 м выше озера Альберта-Эдуарда, и разница уровней воды в озерах равняется 12 м.

Городок Катуэ лежит под 0°8'15" к югу от экватора.

Распорядившись раздачей зерна, я пошел поперек холма и, спустившись по крутому склону, в верхней части своей почти скалистому, сошел с высоты 59 м на песчаный темный берег соляного озера Катуэ и очутился в таком месте, где грудами были навалены соляные глыбы. Температура воды в озере — 25,5°С, а в узкой струе сернистой воды оказалась 29°С. Вкусом она напоминает самый крепкий рассол. Там, где в песке вырыты ямы и в них пропущена озерная вода, испаряющаяся из них под действием солнца, в ямах осаждаются толстые слои соли, твердой, как камень, и с виду похожей на грубый кварц. Издали такие ямы с солью имеют сходство с замерзшими лужами.

В тех местах, где солепромышленники не тревожат почву, берега окружены пальмами «укинду», кустарником, камышом, молочаями, алойниками. В Мкийо, деревушке, населенной торговцами солью, есть даже маленькая банановая роща и небольшие плантации кукурузы и элевзины. Эта узкая полоска зелени до некоторой степени оживляет вид уединенного озера, имеющего в общем очень печальный и мертвенный характер. Но непосредственно за этой рамкой скудной зелени начинаются отвесные обрывы целого ряда уступов из серого осажденного ила, местами белеющего тонкими слоями кристаллизованной соли; местами пятна совсем белые и тусклые, как бы меловые, но при ближайшем рассмотрении они оказались сталагмитовыми. В одном из них я нашел большой слоновый клык, кости мелких зверей, зубы, а также раковины величиною с обыкновенную улитку. Таких сталагмитовых залежей было довольно много вокруг озера.

Озеро имеет ту замечательную особенность, что воды его отличаются кровавым отблеском, благодаря какому-то красному осадку в них. Глядя в воду, я увидел, что на поверхности ее и ниже, под водою, плавают эти осадки, похожие на сгустки крови. По моей просьбе один из людей вошел по колено в озеро; нагнувшись и пошарив на дне, он вскоре вытащил и принес мне большой комок грубо [368] кристаллизованной твердой соли, снизу как бы окрашенной темно-красным цветом. Это липкое вещество придает всему озеру пурпуровый оттенок, так что когда смотришь на него с высоты Катуэ, то кажется, будто к воде примешана алая краска.

По берегу валялись сотни мертвых бабочек всевозможных цветов. В воде не видно было ни одной рыбы, хотя берега озера, по-видимому, охотно посещаются цаплями, аистами, пеликанами.

Наибольшее из соляных озер Катуэ, называемое иногда по названию селения Мкийо, имеет в длину 5 км, в ширину от полукилометра до одного километра и в глубину около метра. Меньшее озерко лежит в круглом бассейне километра на три восточнее первого, очень мелко, имеет всего 800 м в поперечнике, круглой формы и окружено травянистой поляной.

Из этих фактов сразу понятно, что оба эти соляные бассейна составляют часть первоначального озерного дна, в котором были впадины; когда же воды Ньянца-Альберта-Эдуарда сбыли, эти впадины остались наполненными водою, постепенно испаряющейся и из обыкновенной пресной воды, превращенной через это испарение в крепчайший рассол.

Соль здесь — товар очень ценный, и все окрестные племена охотно меняют на нее свои продукты. Молва о здешнем промысле проникла до Кавалли, где я в первый раз услышал о существовании большого соляного озера под названием Катто. Из Макары, Уконжу, Уньямпака, Анкори и Руанды приходят целые флотилии челноков с зерном для обмена на соль. Сухопутные караваны появляются из восточного Уконжу, северной Усонгора, из Торо и Ухайяны и меняют на соль свое просо, рогожи, бобы, горох, туллабун (элевзина), кунжут, железные изделия, оружие и проч. и проч. Обитатели островов, рассеянных по озеру Альберта-Эдуарда, нагружают свои мелкие суда солью и сушеною рыбой и находят выгодным сбывать этот товар у западных берегов на местные продукты. Обладание городком Катуэ, который расположен на полпути между обоими озерами, считается настолько завидным, что возбуждает постоянные распри. Сначала им владели васонгора, потом Антари, король Анкори; от него селение по наследству перешло к владетелю островов, Какури, и, наконец, Каба-Реги, прослышавший о богатой поживе, прислал своего Рукару прибрать к рукам Катуэ.

Когда мы вступили в Уконжу, уара-суры немедленно очистили равнину Макара, а когда мы подошли к Катуэ, то и Рукара со своими мушкетерами и копьеносцами поспешил убраться подальше. 150 воинов из племени ваконжу присоединились к нашему лагерю, а за ними и васонгора вступили с нами в союз и даром доставляли нам всякие драгоценные сведения. [369] В первый же день прибытия нашего в Катуэ после полудня мы увидели флотилию челноков, которая отделилась от острова, расположенного километрах в пяти от берега, и направилась в нашу сторону. Впрочем, экипаж на судах был настолько осторожен, что к самому берегу не подошел, а остановился на таком расстоянии, чтобы можно было разговаривать. Оказалось, что их прислал Какури узнать, что за народ изгнал из страны Рукару и, его уара-суров, ибо сделавшие это чужестранцы заслужили благодарность Какури и «всего мира». Мы ответили, как того требовали приличия, но люди в лодках притворились, что не верят нам. В конце концов они объявили, что если мы подожжем селение Катуэ, они поверят, что мы не уара-суры. Мы тотчас подожгли оба селения у берегов, и люди на челноках принялись восторженно рукоплескать нам.

Один из них сказал:

— Теперь я вижу, что вы ваньявинги. Спите спокойно, завтра придет сам Какури и принесет приветственные дары.

Тогда Бевуа, вождь наших ваконжу, закричал:

— О, вы, сыны Какури, великого властителя озера! Помните, ли вы Куару-Куанзи, который своими копьями помогал сынам Какури оборонять страну против разбойников уара-суров? И вот Куара-Куанзи, истинный сын ваньявингов, опять с вами. Радуйтесь, друзья мои, Рукара и его грабители бежали, и вся земля встанет, как один человек, и устремится за ними в погоню.

На челноках опять захлопали в ладоши и стали бить в полдюжины маленьких барабанов. Потом главный оратор островитян сказал:

— Какури такой человек, у которого еще все зубы целы, и он не даст какому-нибудь уара-сура вырвать у себя хоть один. Мы поймали двенадцать человек уара-суров, когда они побежали от чужестранцев, через Макару. Какури распорядится, чтобы их предали смерти до заката солнца, и завтра придет для встречи с начальником пришельцев.

Когда они отплыли восвояси, я обратился к Бевуа и стал расспрашивать его о ваньявингах: кто такие ваньявинги и составляют ли они отдельное племя?

Бевуа пристально посмотрел на меня и сказал:

— Зачем ты спрашиваешь? Разве не знаешь, что мы тебя считаем ваньявингом? Кто же, кроме ваньявингов и вашвези, бывает такого цвета?

— Как, разве они такие же белокожие, как и мы?

— У них нет такой одежды, какая у вас, и на ногах они не носят ничего такого, но они высокого роста, с длинными носами и бледной кожей. Мы слыхали от стариков, что они приходили из-за Рувензори; с той же стороны пришли и вы стало быть, вы тоже ваньявинги. [370]

— А где они живут?

— В Руанде. Руанда — великая страна; она простирается к югу отсюда полукругом с юго-востока на юго-юго-запад. Их копьям нет числа, а луки их выше меня. Король Усонгоры — Ньика, родом из мьявингов [мьявинг — единственное число от ваньявинги]. В здешней стране есть люди, которых Каба-Реги не в силах одолеть, и эти люди в Руанде. Туда не сунется даже король Уганды.

На другое утро явился Какури и принес в дар рыбу, коз, бананы и бобы. Вместе с ним пришло несколько васонгорских вождей, которые вызвались сопровождать нас, в надежде, что на пути к Торо и Ухайяне мы встретимся с шайками разбойников и им удастся подраться с ними. Властитель островов — красивый человек отличного телосложения, но цветом кожи нисколько не светлее самых черных ваконжу; между тем как васонгоры и цветом и чертами лица так живо напоминают наилучшие образцы сомалийского и галльского типа, как будто принадлежат к одному с ними племени.

Мы предложили Какури после полудня привести свои челноки, нагрузить их солью и переправить на свой остров, так как дня через два мне необходимо трогаться в дальнейший путь на восток. Весь остальной день сотня островитян деятельно занялась перевозкой соли на остров Какури, в чем немало помогли им сопровождавшие нас ваконжу. Они уходили в озеро метров на сто — вода была им не выше колен — и, погружая руки в воду, вытаскивали оттуда большие комья кристаллизованной соли, которую носили сначала на берег, а потом через гряду холмов к челнокам на озеро Эдуарда.

19 июня, найдя довольно большой челнок, впрочем очень тяжелый и неуклюжий, я взял с собой двенадцать человек гребцов и отправился на разведки. К 11 часам утра мы прошли около 15 км и стали против селения Кайюра, состоявшего из восьмидесяти одной просторной хижины и богатого стадами коз и овец. Кайюра родом из племени васонгора, до сих пор не покоренного уара-сурами.

Наше суденышко было так тяжело и неповоротливо, что я не решился заходить слишком далеко от берегов: при малейшем ветре вода плескалась через борт и угрожала затопить челнок. Однако мы довольно долго шли в расстоянии километра от берега и беспрестанно бросали лот для измерения глубины; но глубже 5 м нигде не было, да и то снизу на метр глубины залегал сплошной мягкий ил. За 400 м от берега я опускал на дно длинный шест, и каждый раз, как его вынимали, на нем оказывалось снизу на метр ила, издававшего нестерпимую вонь, — точно из помойной ямы. [371]

С утра поверхность озера гладкая, как зеркало, и зеленовато-серого цвета. По берегам наблюдается необыкновенное множество бабочек, кроме того и в воде их мертвых плавает много.

Посреди бухты Катуэ лежат два острова, каждый высотою около 30 м над поверхностью воды. На одном из них мы заметили утес, белый, как мел. Оба острова, по-видимому, густо населены и застроены большими деревнями.

На обратном пути к Катуэ я видел большого черного леопарда, который был от нас не более как за 300 шагов и, очевидно, только что утолял жажду у озера. Но он исчез из виду прежде, чем мы успели повернуть в ту сторону нашу неуклюжую лодку.

Потеряв целый день на эту прогулку, я успел исследовать один только залив да заглянул по ту сторону мыса за островом Кайюры, где, впрочем, ничего почти не видал кроме хаотического пространства: там лежал густым облаком туман, и дальше пяти километров ничего не было видно.

20 июня экспедиция выступила из Катуэ в сопровождении многочисленной свиты васонгорских вождей и пастухов, и новых наших друзей ваконжу; мы пошли на восток по тропинке, вьющейся берегом большого Соляного озера, и спустились оттуда в круглую котловину меньшего озера, наполненного густым рассолом и окруженного травяными лугами. Перейдя горный кряж к востоку от котловины, мы сошли в обширную равнину, очевидно в недавнее еще время бывшую под водами озера Эдуарда. Местами попадались еще залитые водой впадины и узкие болотца. Пройдя около 30 км такими низинами, мы пришли в селение Мукунгу, в округ Уньямпака королевства Торо; вождем оказался тот самый Касессэ, о котором я много слышал в бытность мою в этих краях в январе 1876 г.

Деревня Мукунгу, состоящая из полудюжины зериб, расположена напротив длинного, низкого острова, называемого Ирангара. Узкая протока озера, шириной не более полутораста метров, извивалась вокруг него и между островами Катеро, Катерибба и четырьмя или пятью другими, восточнее Ирангары. На поверхности протоки во множестве плавали листья пистии. Вдали, по ту сторону островов, сквозь туман рисовалось высокое плоскогорье Ухайяны, а на юге едва заметно обозначался профиль Китагвенды, округа, управляемого вождем Руиги. Установив эти факты, я безошибочно знал, что стою на западном берегу той длинной озерной бухты, которую в 1876 г. я окрестил заливом Беатрисы.

Весь скот жители отсюда перегнали на остров Ирангару, все ценные предметы убрали подальше, и еще на днях из Мукунгу второпях угнали громадное стадо в Бурули, из [372] опасения, чтобы оно не досталось в добычу Рукаре и его отступающей армии. Судя по хижинам вождей, надо думать, что жители Мукунгу навострились по части орнаментального зодчества. Жилище, которое отвели паше, было донельзя изукрашено: это была хижина высотою в 6 м и до 8 м в поперечнике, с ярко раскрашенными воротами, наподобие той штукатурки, которая была в употреблении у древних египтян. Вход просторный, около 2 м высоты и столько же ширины, сверху очень аккуратно выведенный полукругом. Внутренность хижины разделялась перегородками, также обмазанными глиной и расписанными различными фигурами: тут были и треугольники, и ромбы, и круги, и прямые полоски, и точки и все раскрашено красным и черным цветом. Прямо против дверей была приемная, за нею помещалась семейная спальня, а направо за несколькими перегородками комнаты предназначались для детей.

Каждая зериба, помимо непроницаемой ограды из колючего кустарника, была выложена изнутри кольцеобразным валом из коровьего навоза, высотою в полтора метра. Такие высокие навозные валы, выведенные в форме круга, часто встречаются в Усонгоре и могут продержаться еще сто лет, обозначая собою места прежних поселений после того, как самая деревня исчезла и несколько поколений ее обитателей вымерло.

У озерных рукавов и проток, очень похожих на русла рек и также то расширенных, то суженных, водится несметное множество всякой водяной птицы: утки, гуси, ибисы, цапли, аисты, бакланы, кулики, рыболовы, нырки и проч.

21 июня мы пошли по следам Рукары, его войска и табунов и, направляясь сначала на запад, потом на север, обогнули длинную бухту озера, названную заливом Беатрисы. Не так давно эта бухта должна была простираться гораздо дальше. Равнина совершенно плоская, и длинные отмели вдаются в нее с озера узкими языками. Через такие мелководья нам пришлось несколько раз переправиться. По мере движения нашего к северу вдали показались холмы Торо. Подойдя к ним, мы свернули на северо-восток и, сделав переход в 16 км, остановились в Мухокии, небольшой деревушке в равном расстоянии от озера и гор. Разведчики, шныряя по окрестности, взяли в плен дезертира из армии Рукары, сообщившего нам, что уара-суры находятся в Бурули.

22 июня мы продолжали путь. Справа, метров на десять ниже уступа, по которому мы шли, расстилалась равнина, гладкая, как стол, а слева — юго-восточные предгорья. Рувензори вдавался в равнину длинными отрогами, завершавшимися по большой части коническими холмами; плоское дно равнины образовало между ними широкие бухты. Мы перешли поперек трех ручьев и двух порядочных рек, [373] называемых Уньямвамби и Рукокои, из которых первая загромождена громадной круглой галькой, гладко отполированной от трения в быстрине чрезвычайно бурливой реки.

Подходя к Рукоки, берега которой замаскированы высокими камышами, наш авангард встречен был неожиданным залпом множества мушкетов. Впереди у нас шли, к сожалению, васонгоры и ваконжу, служившие проводниками. Испугавшись, они сплошной кучей повалились в реку, и в наступившей суматохе их острые копья наделали гораздо больше вреда нам, чем скрытому в засаде неприятелю.

Однако наши наскоро сложили вьюки и в несколько минут сформировали два отряда, которые с полнейшим хладнокровием пошли в атаку на камыши и подоспели как раз в ту минуту, когда арьергард уара-суров вышел из прикрытия. Завязалась оживленная перестрелка. Для успешной войны с дикарями нужно иметь кавалерию, потому что они дерутся все вразброд и все время перебегают с места на место. Часть уара-суров бежала на юг, часть устремилась в горы, спасаясь от наших выстрелов. Убедившись в том, что они точно убежали, отряды наши прекратили преследование, люди разобрали свои вьюки, и мы продолжали путь к Бурули. Вскоре мы завидели обширные банановые плантации этого селения и решили там возобновить наши запасы, так как плодов было множество.

Перед тем как подойти к упомянутой засаде на реке Рукоки, мы заметили, что поперек тропинки положена зарезанная коза и вокруг нее десятка два желтых плодов, похожих на томаты и растущих здесь во множестве на кустах. Все мы очень хорошо знали, что это о (означает воинственный вызов со стороны уара-суров или же угрожает нам возмездием; но туземцы до такой степени верили в наше могущество, что без малейшего колебания шли вперед и были до крайности изумлены, когда им пришлось поплатиться за свою отвагу.

После полудня разведчики отправились выслеживать уара-суров и донесли, что различные партии их, разбежавшиеся по сторонам, опять соединяются и идут через равнину к востоко-северо-востоку. Разведчики не могли противостоять искушению и послали им вдогонку несколько выстрелов, отчего те побежали еще быстрее и по дороге бросали свой багаж, наши видели, как они принялись палками подгонять своих пленных. Но пленные, окончательно доведенные до отчаяния и страхом и побоями, кинули свои вьюки и со всех ног бросились бежать под защиту наших разведчиков. В числе разбросанного багажа оказалось много предметов, которые нам очень пригодились, а в числе пленных была молодая женщина из племени вахума, весьма приятной наружности, доставившая нам кучу драгоценных сведений насчет Рукары и его табунов рогатого скота. [374]

На другой день рано утром капитан Нельсон взял отряд с сотней ружей и полсотни ваконжу и васонгоров, вооруженных копьями, и отправился по следам арьергарда Рукары с намерением, если возможно, нагнать неприятеля. Пройдя 20 км и нигде не видя его, он воротился в Бурули, куда и мы пришли после заката солнца, сделав в этот день отличный переход.

Мне говорили, что неподалеку отсюда есть два горячих источника, один близ селения Иванды, к северо-востоку от Бурули, другой, «настолько горячий, что в нем можно варить бананы», еще восточнее, близ Люаджимбы.

Совершив несколько очень значительных переходов по равнине, мы остановились в Бурули и отдохнули здесь два дня. Тропинки нам попадались все прямые, ровные, широкие, и не было на них ни кольев, ни корней, ни камушков, ни красных муравьев и вообще никаких препятствий. Притом же в Бурули было редкое обилие съестных припасов, и я находил, что нечего особенно торопить людей. Перед выступлением из этого цветущего селения наши союзники, ваконжу и васонгоры, попросили позволения уйти по домам. Каждый из вождей и старшин получил от нас подарки, и мы, к нашему сожалению, расстались. Бевуа со своими ваконжу были теперь за 140 км от своей родины; их крайнее благодушие, усердие и деликатность успели расположить к ним все сердца.

25-го мы шли 20 км по плоской равнине, сначала гладкой и зеленой, как садовая лужайка, пересеченной пятью речками и широкими участками болотистого грунта, потом, примерно на половине этого пространства, равнина начала слегка холмиться, представляя то легкие возвышения, то мягкие зеленые луговины. По холмам росли густые рощи акаций, а на краю склонов мы заметили три вида молочая, коренастые веерные пальмы, а также изредка пальмы укинду. После полудня мы стали лагерем в лесу, за час пути до реки Нсонги.

На этом месте, очевидно, нередко располагались лагерем шайки уара-суров и караваны, ходившие из Торо за солью к соляным озерам; речки поблизости не было, и потому наши повара, утомленные длинным переходом, воспользовались для стряпни тою водой, которую нашли в колодцах, вырытых здесь туземцами. От этой воды нам очень не поздоровилось.

На другой день перешли реку Нсонги, имеющую 15 м ширины и полметра глубины. Тотчас за рекой начался подъем на высокое плоскогорье Ухайяны, которое вместе с Торо, Китагуэндой и Анкори образует восточный водораздел бассейна озера Эдуарда. В полдень стали лагерем на широком уступе у селения Кавендарэ, в Ухайяне, на высоте 1 210 м над уровнем моря и 200 м выше уровня озера. [375]

Уара-суры уже поджидали нас и тотчас начали стрелять с окрестных холмов, но когда авангард бросился в атаку, они убежали, оставив в наших руках здоровенного пленника: он только что собирался кинуть копье, как один из наших разведчиков, подкравшийся сзади, повалил его и взял в плен.

Перед подъемом на уступ мы прошли через селение Какония, окруженное роскошными нивами белого проса, кунжута, бобов и бататов. За час ходу отсюда на северо-восток лежит очень значительное поселение Карамулли.

Вскоре после разбивки лагеря один из египетских чиновников, Юсуф-эфенди, умер от отвердения печени. Это был уже, если не ошибаюсь, шестой покойник из числа египтян. Они вели у себя в Экваториальной провинции такую невоздержанную жизнь и так истаскались, что почти ни одного не было между ними крепкого человека, и тот физический труд, который занзибарцы переносили почти шутя, для египтян оказывался совершенно не под силу.

Действие колодезной воды, употребленной в пищу накануне, начало сказываться ровно через сутки, когда мы расположились на ночлег 26 июня. Более тридцати занзибарцев сразу заболели лихорадкой, слегли двое офицеров-европейцев, и я сам чувствовал себя очень дурно. Слуги наши не могли держаться на ногах, и носился слух, что некоторые совсем не дошли до лагеря; не досчитывалось также нескольких маньемов.

27-го дневали. Я послал лейтенанта Стэрса с его отрядом обратно по той же дороге, чтобы попытаться разыскать пропавших людей. Нескольких он встретил по дороге: они все еще плелись вперед в надежде догнать колонну. Одну женщину-невольницу из штата паши нашли по дороге заколотую копьем. Одного маньема уара-суры также чуть не закололи, если бы Стэрс не подоспел вовремя и не спас его от такой участи. Эти беззаботные люди нашли способ укрываться от бдительности арьергарда: они бросаются ничком в высокую траву и лежат смирно до тех пор, пока офицер с отрядом пройдет мимо.

Тем временем случаи болезни все умножались и дошли до двухсот. Египтяне, чернокожие, занзибарцы, суданцы и маньемы стонали, метались и жаловались на свои страдания. У самого паши, у доктора Пэрка, Джефсона также были очень сильные припадки.

28 июня сделали короткий переход ущельем через горную цепь Кавендарэ; проводником послужил нам один из пленных уара-суров. Авангард и средняя часть колонны благополучно миновали ущелье, но арьергард подвергся яростному нападению. Однако, когда наши ружья были пущены в ход, неприятели опять разбежались, и с тех пор мы больше [376] ни разу не имели дела с разбойничьими шайками Каба-Реги, так называемыми уара-сурами.

На другой день мы спустились на плоский уступ у подножья восточной стены бассейна Альберта-Эдуарда и пришли в Чамлириква, а 1 июля достигли Косунга-Ньянцы в восточном Уньямпака, — места, хорошо мне известного по прежним путешествиям. В январе 1876 г. я посылал отсюда партию багандов отыскать мне лодки, на которых намерен был переправиться через только что тогда открытое озеро. Здешний король Булемо-Руига, наслушавшись хвалебных отзывов о нас от островитян Какури (которые тем временем успели переплыть озеро и опередили нас), прислал к нам гонцов с заявлением, что весь его округ к нашим услугам и он просит нас, не стесняясь, пользоваться плодами садов, полей и плантаций, какие нам попадутся, но только об одном осмеливается покорнейше просить, чтобы мы ели его бананы, не срубая стволов. На такую скромную просьбу мы отвечали полнейшим согласием.

Паша прислал мне в этот день, для начала месяца, список наличного состава своей свиты, оказавшийся в следующем виде:

3 июля мы пришли в Катара, селение на берегу озера в королевстве Анкори. В лагере 28 июня приступы лихорадки обнаружились у многих и, между прочим, свалили с ног и меня. Точно чума, распространилась в нашей среде лихорадка и перебрала решительно всех, не разбирая ни чинов, ни возраста, ни цвета кожи, ни пола. Я пролежал, как пласт, до 2 июля. Под конец заболел и капитан Нельсон, который теперь считался самым крепким из нас. Словом, каждый человек в нашем караване поочередно испытал озноб, тошноту, сильнейший жар, не уступавший никаким лекарствам, — все это было очень мучительно, но продолжалось не долее четырех суток, по прошествии которых больной оставался еще некоторое время в каком-то ошеломленном и разбитом состоянии. Однакоже, хотя пострадали все, но от этой эпидемии никто не умер.

От лагеря 28 июня, из которого открывался к востоку вид на гору Эдвин-Арнольд, мы пошли вдоль подножья гор и через два дня вступили в округ Китагуэнду. Под названием восточного Уньямпака я разумею прибрежную область [377] Кита-гуэнды. Отсюда вплоть до Катари (в Анкори) по всему берегу озера непрерывно тянутся плантации бананов, а за ними далее внутрь страны поля кукурузы, сахарного тростника, элевзины и дурры, принадлежащие владельцам полудюжины соляных рынков, рассеянных по берегу озера. Высокое плоскогорье тянется параллельно озеру, местами посылая к нему крутые отроги длиною от 5 до 10 км.

Таким образом, мы обошли вдоль северного, северо-западного и восточного берегов озера Альберта-Эдуарда. Мы не пренебрегали случаями разузнавать как можно больше подробностей касательно южной и западной его сторон и тщательно нанесли на карту все, что нам известно. Южное побережье озера, значительная часть которого хорошо видна с некоторых высоких пунктов, например из Китетэ, носит тот же характер, как и плоские равнины Усонгоры; это побережье занимает полосу шириною от сорока до шестидесяти километров, идущую между озером и плоскогорьями Мпороро с юга и Усонгоры на севере. Островитяне Какури часто отправляются в челноках к различным портам Руанды и западных округов и вообще бывают вокруг всего озера. От них я узнал, что все побережье очень плоско, равнина простирается гораздо дальше на юг, чем на север, и дальше на запад, чем на восток. Больших притоков, питающих озеро Альберта-Эдуарда, совсем нет, хотя есть притоки шириною от 6 до 10 м и глубиной около полуметра. Самыми значительными притоками считаются реки Мпанга и Нсонги. Если так, то наиболее значительная из этих южных речек не может быть длиннее 100 км, как бы извилисто ни было ее течение, и, следовательно, дальнейший исток Альберта-Нила не может быть отнесен далее 1°10' южной широты.

Вид на озеро Альберта-Эдуарда с начала до конца был не похож ни на один из видов как сухопутных, так и водных пространств, когда-либо мною наблюдаемых. Когда я открывал другие страны, они представлялись мне обыкновенно сквозь атмосферу более или менее прозрачную, и любоваться ими можно было при различных эффектах солнечного освещения, в дальних и ближайших планах. Здесь же, наоборот, на все смотришь сквозь слои слегка клубящихся паров неизвестной толщины, и через это густое покрывало поверхность озера похожа на запыленную ртуть или на пластину матового серебра, обрамленного тусклыми и неясными очертаниями желтовато-бурого материка. Это было и досадно и неудобно во всех отношениях. При таких обстоятельствах невозможно было определить ни расстояний, ни форм, ни рельефа, нельзя вычислить ни высот твердой земли над уровнем озера, ни глубины его вод. Только наугад можно было отмечать пределы его распространения и наугад приходилось решать, к какому типу причислить это озеро, — есть ли оно [378] целое внутреннее море, или просто мелкая лужа... Туманы, или, лучше сказать, облака, окутывали его серым саваном. Мы все ждали, не будет ли благодетельного дождя, который бы очистил атмосферу, — и дождались: пошел дождь, но тогда вместо тумана пары превратились в густой кисель вроде того, что бывает в Лондоне в ноябре месяце.

Цвет воды в озере по-настоящему светло-зеленый, так называемый аквамариновый, но в некотором расстоянии от берега этот постылый туман превращает его в светло-серый. Ни блеска солнечных лучей, ни переливов света и тени не видать на этом матовом фоне, только мертвенная тусклость, тонущая в необъятной бездне тумана. Когда пытаешься проникнуть взглядом через нее или под ней разглядеть водную поверхность, воображению представляются картины первобытного хаоса, так эта бледная вода неподвижно стоит под густою тенью колышущихся испарений. Глаз неотразимо приковывается к этим фантастическим, бесформенным облакам, постоянно клубящимся и расходящимся то в легкие, призрачные силуэты, то в клочки, свертки, длинные нити, мелкие пузыри, прозрачные ткани, — и все это плавает, путается и дрожит в воздухе такими бесконечными массами, что, кажется, можно ловить их горстями.

В бреду горячки чудятся иногда такие призраки, фантастические, неуловимые существа, которые быстрее мысли меняют свои очертания и мчатся перед глазами целым вихрем странных фигур. Говоря без преувеличения, атмосфера все время кажется наполненною какими-то бледными, удлиненными фигурами, всего чаще напоминающими кишащих головастиков.

Глядя на туманные очертания одного острова, лежащего километрах в пяти от берега, я заметил, что силуэт его становится явственнее или окончательно тускнеет, судя по тому, насколько густы становились горизонтальные наслоения упомянутых фигур и спускались ли они вниз или приподнимались кверху. Следя за ними очень пристально, не спуская глаз, я мог уловить их вибрацию так же ясно, как если бы смотрел на сноп солнечных лучей. С высокой береговой поляны, с печального побережья смотрел я в ту сторону, тщетно стараясь уловить взором, что виднеется там, за пять километров впереди, бурая ли почва твердой земли, или серое зеркало вод, или пепельно-бледные небеса, но напрасно! Если бы до меня донеслись издали звуки унылой песни, я бы мог принять вон тот челнок, что скользит по неподвижному озеру, за погребальную ладью, медленно влекущую трупы умерших путников к угрюмым берегам, с которых ни один путник не возвращался.

А если бы выдался на наше счастье хоть один ясный, солнечный день с синеющими небесами и той поразительной [379] прозрачностью воздуха, которая так часто бывает в Нью-Йорке, что бы мы увидели! Тогда дали бы мы миру такую картину неизведанных стран, какую не изображал еще ни один художник. На первом плане было бы у нас нежно-голубое озеро, широко раскинувшееся во все стороны и охватывающее своими сверкающими протоками группы тропических островов; серебристые воды его то вдаются длинными бухтами в зеленые луга, то закругляются заливами и плещут в извилистые берега, над которыми высятся обрывы плоскогорья, между тем как целые флотилии челноков оживляли бы его тихую поверхность, а широкие полосы зеленых камышей, пальмы, банановые рощи, волнующиеся плантации сахарного тростника и тенистые шатры деревьев украшали бы побережье. Мы могли бы указать на обрамляющую побережье ломаную линию гористого плато, там и здесь посылающего к прозрачным небесам свои гордые вершины; оно то мощными отрогами вдается в озерный бассейн, то, образуя глубокие складки, укрывает живописные долины; с крутых скал устремляются в них серебристые источники; далее яркая зелень луговых трав чередуется с темною зеленью лесов, с серыми или белыми обрывками утесов, а там вдали, на севере, высятся вековые громады Рувензори; они на пять километров подымаются над уровнем озера, блистая белизной своих снегов и восхищая взоры чудной красотой своих многочисленных пиков и целым батальоном высоких предгорий, рисующихся на фоне кристально чистого неба.

Но увы, увы! Тщетно мы обращали в ту сторону свои умоляющие и жадные взоры: Лунные горы непробудно дремали под сенью своих облачных шатров, а озеро, дающее начало Альберта-Нилу, так и осталось окутано непроницаемым туманом.

(пер. И. И. Потехина)
Текст воспроизведен по изданию: Генри Стенли. В дебрях Африки. М. Географгиз. 1958