БЕРЕНС А. И.

КАБИЛИЯ В 1857 ГОДУ

Статья вторая.

Для объяснения отношений горных племен к французскому владычеству в Алжирии и причин, побудивших предпринять экспедицию 1857 года в Большую Кабилию, мы обратимся к общему характеру военного управления североафриканскою колониею, с самых первых времен занятия ее французами.

Характер этого управления обусловился нравственными свойствами нации и политическим ее устройством.

Из всех способностей, которыми природа щедро наделила французский народ, наименее развита в нем способность к колонизации. В этом сознаются даже многие из национальных писателей.

Тщеславие, легкомыслие, непостоянство, вследствие которого французы склонны к быстрым переходам от самонадеянности и одушевления к полному отчаянию, инародные предрассудки — вот главные нравственные причины, по мнению Фельида, всегда препятствовавшие успешному ходу колонизации во французских владениях.

Тщеславие, если не породило, то много способствовало к развитью исключительности в характере француза, которая не позволяет ему ужиться под другим небом, вне той среды, в которой он родился и провел юношеские годы. На все [122] окружающее смотрит он сквозь призму милой Франции на все, что он встречает на чужбине, неудовлетворяет его привычкам и наклонностям, по природному недостатку в способности усваивать себе новые элементы Физической и нравственной жизни.

Не будучи в силах ни переделать чужого на Французский лад, ни привыкнуть к новой для него сфере, он стремится мечтою на родину и если возможно, то готов пожертвовать многим, чтоб осуществить это желание.

Нет недостатка у французов ни в духе предприимчивости, ни в страсти к завоеваниям. Но для прочного устройства края, организации его, сообразно внутренним потребностям, и развития в нем самостоятельной жизни-этого еще мало. Тут нужно примениться к религии, обычаям, языку покоренного народонаселения и местным условиям, необходимо продолжи-тельное время, глубокое изучение края, осторожные, а не насильственные меры.

По своей нетерпеливости, французы поступают иначе. Заняв страну, они каждое препятствие собственным видам, каждое противодействие туземных интересов, думают сломить силою оружия. Но под ударами это противодействие не слабеет, а безпрерывно возобновляется, как головы гидры; покорив одно племя, приходится браться за оружие для истребления другого; приобретя кровию известную территорию, является необходимость завоевать соседние ей земли. Однажды избрав подобный путь, трудно остановиться или вернуться назад, а между тем он ведет только к напрасной трате в людях и материальных средствах, к опустошению страны, в укор европейской цивилизации, к стыду человечества.

С другой стороны, народные понятия о политическом и гражданском устройстве служат также весьма важною преградою к развитью французских колоний.

Со времени революции 1789 года, с тех пор, как демократический элемент получил право гражданства в государственной жизни Франции, вместе с ним развилось понятие об индивидуализме, то есть, личной независимости каждого гражданина. Но передовые люди первого революционного движения упустили из виду, что для общественного устройства, самую прочную единственную основу представляет принцип ассоциации. примененный в самом общинном значении. [123]

Без этого начала, как дознано долгим опытом, никакие формы государственного устройства не в состоянии осуществить упомянутой идеи; формы эти не выдержат первого напора враждебных ей интересов.

Так республика, это эфемерное создание революционной бури, незаметно и быстро уступила место военному деспотизму Наполеона I-ro; взрыв тридцатых годов привел к конституционной монархии Людовика-Филиппа, а февральское движение к цезаризму Наполеона III.

Если немногие из людей Конвента сознавали, хотя неопределенно и смутно, важность подобной основы, то большинство нации оставалось тогда совершенно чуждым понятий об общественном быте, в котором бы примирялись враждебные интересы отдельных личностей. Идеи об нем развивались мед-ленно и трудно, имели на своей стороне меньшинство и потому перевороты, потрясавшие Францию с конца прошлого века, не привели до сих пор к положительным результатам.

Со времени революции, индивидуализм постоянно спутывал понятия и сбивал с толку законодателей, признававших единственным исходом из непонятого ими положения централизацию, то есть, поглощение всех личных интересов одним общим интересом государственным.

Как каждый гражданин в частности, так и целое общество совершенно пожертвовало принадлежащими ему правами в пользу этого отвлеченного представления о государственном праве.

Никакой человеческой власти, даже в эпоху древнего восточного деспотизма, не было дано столько произвола и такого обширного влияния, как отвлеченному понятью о централизации, создавшему все связи нынешнего административного механизма французской монархии.

Но присваивая государству такую огромную опеку над действиями и волею граждан, естественно, по понятиям французов, требовать от него постоянного наблюдения за своими личными интересами, помощи и руководства во всех предприятиях. Для француза, например, с первого взгляда покажутся невозможными, непонятными обыденные явления общественной жизни Северо-Американских Штатов: проложение дорог, каналов, постройка городов, различные учреждения по всем отраслям народной жизни, совершающиеся без всякого [124] вмешательства и помощи от правительства. А потому, там, где правительство, при всем своем желании и огромных средствах, не в состоянии удовлетворить действительным потребностям края, как это было в Алжирии, там частная предприимчивость и деятельность оказались для того совершенно бессильными. У Англичан же и Американцев обе превозмогли препятствия, представляемые для колонизации природою и враждебными племенами.

При подобном направлении умов во Франции, конечно к североафриканской колонии тотчас же применен был стеснительный порядок управления метрополии и его выгодам был совершенно принесен в жертву вновь завоеванный край.

Таким образом, совокупностью влияния централизации и военного управления объясняется то болезненное существование Алжирии, которое поражает путешественника, прибывшего взглянуть на страну, процветавшую торговлею и богатством еще в IV веке по Р. X. и бывшею некогда по своему плодородию житницею Рима.

А между тем Франция пожертвовала в продолжении восемьнадцати лет, с 1830 по 1848 год, до 1500 миллионов франков и сотни тысяч людей, переселившихся в Алжирию, и содержала там постоянно от 60,000 до 80,000 войск, для доставления таких жалких результатов.

_____________________________________________________________

В начале июня 1830 года, 37-ми тысячный экспедиционный корпус ¹, под начальством графа Бурмона, высадился на полуострове Сиди Феррух, к западу от Алжира.

Пункт этот, самый удобный для десанта и первоначального расположения войск, имеющих предметом действий Алжир, был известен французам еще с 1808 года, из [125] превосходной рекогносцировки окрестностей этого города, произ-веденной капитаном Бутеном (Boutin), по приказанию Наполеона I.

Отсюда французские войска двинулись к Алжиру и разбив, при Стауэли и Сиди-Калефе высланную против них 40,000 армию, составленную из турок, арабов и нескольких кабильских контингентов, овладели после непродолжительной осады Алжиром, сдавшимся на капитуляцию 23 того же июня.

Разгром этого гнезда пиратов Средиземного моря, так долго опустошавших благословенные края южного европейского прибрежья, освобождение множества христианских пленников не могли не произвести благоприятного впечатления на умы современников.

Между тем июльская революция, а потом парламентские споры и реформы, при начале царствования Людовика-Филиппа, отвлекли внимание правительства от Алжирии. Почти 4 года колебалось оно в нерешимости: сохранить ли во владении Франции всю занятую территорию или ограничиться только городом Алжиром, в виде коммерческой Фактории. Только летом 1834 года, комиссия, составленная из членов обеих палат (депутатов и пэров), которой поручено было исследовать на месте положение дел, окончательно решила вопрос в пользу прочного утверждения в крае, говоря, что этого требует слава и выгоды Франции.

Колебания правительства неблагоприятно отозвались на ходе дел в Африке.

Государственные люди Франции не имели понятия, да и мало заботились в это время об новоприобретенной стране. Генералы, командовавшие войсками, подобно большинству нации, собираясь в экспедицию, повидимому представляли себе Алжир притоном морских разбойников, который следовало уничтожить, племена обитавшие внутри страны-толпами дикарей, которых для покойного обладания краем выгоднее всего истребить или отодвинуть как можно далее от рубежа французских владений.

Так, при первом вступлении в Алжир, народная молва громко говорила во Франции о беспорядках, сопровождавших конфискование казны дея, находившейся в погребах казбы ². [126]

Солдаты преспокойно раскуривали свои трубки письменными сведениями и делами турецкой администрации, так что французское управление впоследствии лишено было необходимых данных для своих операций. Неизвестность, какие владения принадлежали прямо турецкому правительству, и потому должны были обратиться в казенную собственность, породило множество процессов между казною и частными лицами: потому что множество таких земель были выданы маврами за частные имущества и дешево уступлены первым покупщикам, прибывшим из Франции вслед за войсками.

Лица, заведывавшие администрациею края, также весьма часто продавали за бесценок имущества, доставшиеся по праву завоевания, и обогащались посредством сделок с товарищами. Такая легкость приобретений, вместе с отсутствием контроля над действиями военных чиновников, невнимательность правительства к средствам и нуждам края, недостаток в системе или какой либо общей идее при его организации, породили множество злоупотреблений, привлекавших спекуляторов всех возможных сортов из метрополии.

Разорившиеся капиталисты, биржевые маклера, заклейменные законом нотариусы и тому подобная толпа безнравственных аферистов сопровождала армию в первые годы завоевания; эти то господа бродили по ее кровавым следам, наживались, и найдя себе поддержку в недобросовестности некоторых алжирских властей, невежестве большинства их, породили то нелепое мнение об арабах, которое, к стыду цивилизации, разделяли или находили выгодным для себя разделять лица, стоявшие во главе управлеиия страною.

Вероломство, ненависть к христианам, неукротимый и мятежный дух, который можно обуздать единственно силою оружия, отвращение от всяких сношений с Европейцами выставлялись тогда отличительными нравственными качествами арабов, качествами, которыми только и могли оправдать общую систему истребления огнем и мечем, принятую для водворения европейской цивилизации в стране, так долго подавленной турецким владычеством.

Но эти страшные своею воинственностью племена двенадцати-тысячная милиция турок держала в полном повиновении; эти вероломные люди в 1833 году, в Оранской провинции, согласно договору с генералом де-Мишелем, добросовестно и [127] храбро, вместе с французскими войсками, отражали атаки ополчений Абдель-Кадера.

Генерал-губернатор Алжирии, в своих донесениях представляя различные планы к усмирению края, не отрицал возможности способствовать ему учреждением рынков для торговых сношений с туземцами, как надежного средства подорвать могущество Абдель-Кадера, привлекая на свою сторону подчиненные ему племена ³.

Но эти противоречия действительности с распространившимся убеждением, эта возможность действовать противу врага не одним только оружием, ускользали по большей части от внимания парижских военных бюрократов, которые, по ремеслу своему, предпочитали изящно написанный доклад жизни и благосостоянию тысячи людей, в особенности если дело шло только об арабах.

Таким образом, одна из богатейших стран северной Африки была безжалостно отдана на жертву корыстолюбивому произволу недобросовестных администраторов.

С высот, где стоят развалины бывшего Императорского форта, пишет Фельт, открываются взору с одной стороны белые здания города, в виде террас спускающегося к темно-голубым волнам Средиземного моря, бывшего с самых отдаленных времен театром сближения образованнейших наций древнего мира. С другой растилается амфитеатром волнистая полоса Сахеля, покрытая изящными мавританскими постройками, разбросанными и на вершинах холмов, и на зеленеющих их скатах, покрытых цветущими садами и рощами жасминов и роз. А там, позади, к подножью Малого Атласа тянутся золотистые поля хлебных растений, пастбища, по которым бродят многочисленные стада арабов-земледельцев, цветущие луга долин Арраша, Галица и Керма.

Как некогда сатана искушал Спасителя, возведя его на гору, с которой взорам его открылся весь человеческий мир с его кипучею, роскошною жизнию, так и с высот Алжира, [128] жажда любостяжания должна была искушать сердца европейских властей, чуждых, к несчастью, христианского самозабвения для пользы общей.

В эпоху вторжения французов, арабские племена не приняли деятельного и единодушного участия в борьбе турок с пришельцами. В упомянутых нами сражениях при Стауэли и Сади-Калефе, только ближайшие контингенты дрались с войсками экспедиционного корпуса; с падением же турецкого владычества, сильнейшие племена, обитавшие на равнинах, спешили изъявить свою покорность новому правительству.

Но покорность эта, как кажется, не была достаточно оценена военным начальством. Не зная того глубокого презрения, которое питают вообще арабы к маврам, занимающимся торговлею и составляющим преимущественно оседлое и городское население края, командующие алжирскими войсками генералы спешили раздавать этим маврам титулы халиф и ага, с целью поставить преданных себе людей во главе туземцев, и тем удобнее подчинить их своему влиянию.

Напрасно старшины племен, смещенные произволом французов, объявляли свои права, основанные на обычаях, освященных временем и давностью, — на них никто не хотел обратить внимание.

Арабы, оскорбленные таким пренебрежением к их постановлениям и обычаям, — возмущенные корыстолюбием мавров, бессовестно грабивших их под покровительством французских знамен, своим восстанием подали повод к самой жестокой и бесчеловечной борьбе с обеих сторон.

Недостаток в силах, в первое время, не дозволил французам подавить неприятелей несколькими решительными ударами.

Борьба приняла характер обоюдных набегов (Razzias), в которые не всегда успех оставался за Европейцами, и повела только к бесполезным жестокостям, грабежу и опустошению страны.

Между тем ненависть к пришельцам, неосторожными своими действиями разбудившим энергию доведенных до отчаяния туземцев, разгоралась более и более в крае. Театр войны, постепенно распространяясь, обнял собою всю Алжирию до самого преддверья Сахары.

Восстание, подавленное на одном пункте, быстро [129] перенеслось на другой, вспыхивало разом в близких и отдаленных оконечностях края.

В эту эпоху явился Абдель-Кадер, предпринявший последнюю, по всей вероятности, попытку соединить в одно целое разделенные племена и воскресить арабскую национальность.

Происходя из фамилии марабутов, провозглашенный эмиром, князем правоверных и предводителем их в священной борьбе, поддержанный султаном марокским, высшею духовною и светскою властью в глазах арабского мира, Абдель-Кадер сосредоточил в лице своем религиозное и воинственное обаяние.

Этому гениальному противнику сами французы дали все способы начать ту опасную и тяжелую борьбу, которая 10 лет кипела в Алжирии, и заставила их действовать сто-тысячною армиею.

Влияние Абдель-Кадера на туземцев начало обнаруживается через два года после занятия Алжира. В это время войсками командовал там генерал Савари; при нем господствовал в полной силе бесчеловечный образ ведения войны противу туземцев, имевший своим последствием истребление целых племеи, истощение всех средств края.

Подобная война способствовала к возрастанию могущества Абдель-Кадера ни сколько не менее слабого управления и не-внимательности к действиям врагов графа Друэ-д'Эрлона, сменившего Савари в 1834 году.

Неудачная экспедиция, предпринятая для занятия Константины в 1836 году, при генерале Клозеле, еще более отвлекла силы и внимание французов от Абдель-Кадера. Его повидимому перестали считать опасным, после действий противу него в Оранской провинции самого Клозеля, а потом Бюжо, разбившего эмира на реке Сикке.

Но в следующем же 1837 году, происшествия на западе заставили снова послать Бюжо к реке Тафне, против Абдель-Кадера. Ему поручено было наказать племеиа, перешедшие к неприятелю, опустошавшему Оранскую область, и вместе с тем принудить эмира к заключению прочного договора, долженствовавшего водворить спокойствие, как на западе, так и на юге Алжирии.

Намерение предпринять вторую экспедицию к Константине, результатом которой было взятие этого города и подчинение [130] большей части Константинской провинции, объясняет временную уступчивость французского правительства в отношении к молодому арабскому предводителю.

По договору на Тафне в 1837 году, он получил в управление болыпую часть Оранской провинции, несколько округов в Алжирской, под самыми неопределительными условиями, которые впоследствии сумел истолковать совершенно в свою пользу.

Бюжо в этом деле совершенно не понял относительного положения обеих сторон, и сделал огромную политическую ошибку, снабдив врага сильным оружием против французов.

При стечении таких благоприятных обстоятельств для видов Абдель-Кадера, могущество его быстро возросло.

В 1837 году, управление страною было вверено генералу Дамремону, сменившему Клозеля. Он был убит на штурме Константины, и приемником его назначен маршала Вале. В его время военные действия против арабов продолжались совершенно в духе системы его предшественников, сношения с племенами ограничивались пушечными выстрелами, предпринимаемые экспедиции имели характер прежних набегов. К ним должно причислить и движение, предпринятое весною 1839 года для открытия сообщений между Константиною и Алжиром, отрядом из двух пехотных дивизий, из которых одна находилась под командою герцога Орлеанского.

Маршал Вале не отличался способностями искусного администратора, но был очень храбрый и распорядительный начальник в открытом бою с неприятелем.

С необыкновенным искусством и деятельностью пользовался, между тем, Абдель-Кадер кратковременным миром с французами и выгодными для него условиями договора на реке Тафне.

Признанный самими неприятелями вождем правоверных, согласно присвоенному статьями договора титулу эмир-эль-муменин, он стремился к соединению арабских племен в одно целое, чтобы общими силами сокрушить в последней решительной борьбе упорного врага.

Пользуясь значением марабута, эмир возбуждал в одних племенах религиозный фанатизм, проповедуя священную войну, действовал силою оружия против других, колебавшихся перейти на его сторону, по причине соседства с [131] французами, и вскоре власть его распространилась над большею частью арабского населения Алжирии.

Для управления племенами учреждены были 3 наместничества (халифата): Тлемсен, Маскара и Титери. В этих халифатах главные города их составили первую линию укрепленных пунктов; позади, на границе Теля, находился второй ряд таких же пунктов, Таффруа, Сайда, Таза, Богар и Текедемт, где помещались склады военных и продовольственных запасов, пороховые заводы и арсеналы. Разбросанные и слабо занятые войсками, французские владения были опоясаны могуществом эмира, как бы мощными кольцами колоссального змея, готового задушить свою жертву, при первом движении ⁴.

Отыскивая повсюду врагов иноземному владычеству, эмир не упустил из виду огромных выгод, которые могло при-нести делу участие в священной войне кабилов, обитавших на пространстве между Уэд-Себау и Уэд-Сахель.

Утвердясь в этой стране, при соседстве ее с Алжиром, эмир приобретал превосходное основание действий для быстрых и внезапных вторжений в плодоносную равнину Метидора, которая уже начинала населяться колонистами; вместе с тем он угрожал самой столице французских владений и разобщал совершенно силы, расположенные в Алжирской провинции, от войск, находившихся в Константинской.

Ополчения арабов были большею частью конные, а потому недостаток в хорошей пехоте был весьма ощутителен для эмира, в особенности же для предстоящих действий между французскими укрепленными постами. В Кабилии находил он все способы по образованию этого рода войск; страна, богатая всеми родами произведений, населенная трудолюбивыми племенами, могла служить неисчерпаемым источником для будущих военных предприятий.

Желая внушить умам свободных горцев высокое понятие о собственных силах, Абдель-Кадер решился начать свое сближение с ними блистательным набегом на одно [132] Куруглийское племя Зуатнас ⁵, обитавшее по соседству с ним на среднем течении Иссера, одинаково ненавистное арабам и кабилам.

С значительными силами неожиданно вторгнулся он в страну со стороны Бордж-Буера ⁶ и истребил почти совершенно несчастных Куругли. Затем он остановился в ожидании, какое впечатление произведет эта раззиа на население Себау, справедливо рассчитывая, что страх, внушенный подобным подвигом, и пребывание его в стране принудят соседние племена к сближению с ним.

Действительно, племена Флиссов, Амеруа и некоторые другие изъявили покорность эмиру. Хотя они далеко не составляли всего народонаселения долины Себау, и большая часть их на правом берегу этой реки оставались чуждыми такому движению, Абдель-Кадер назначил Сид-Гамед-Бен-Салема, из племени Амеруа, своим наместником-халифом долины Себау. В сношениях с кабилами, эмир соблюдал необыкновенную осторожность, не домогался изменять их внутреннего устройства и даже предоставил им выбор халифа, ограничиваясь только инвеститурою его в новом звании.

Бен-Салем был ревностный фанатик, по своим фамильным связям мог содействовать видам эмира к подчинению племен, обитавших между Верхним Себау и Иссером, и в твердости характера и преданности Абдель-Кадеру не уступал лучшим арабским сподвижникам его.

Когда здание, воздвигнутое эмиром с таким искусством и постоянством, разрушилось под ударами французов, когда это падение ясно указало на невозможность борьбы при неизмеримом превосходстве нравственного развития Европейцев над воинственностью и фанатизмом Африканца или Азиатца, Бен-Салем был из последних туземных вождей, явившихся с покорностью и просьбою о пощаде в Алжир.

Несмотря на эти качества, халиф Себау не мог выполнить ожиданий Абдель-Кадера насчет содействия кабилов его предприятиям.

Мы имели уже случай достаточно познакомиться с [133] политическим устройством и характером этих племен, чтобы объяснить себе невозможность подчинить их одной центральной власти, в лице арабского наместника, и заставить единодушно участвовать в деле священной войны, которая в это время совершенно не затрагивала собственных их интересов.

Одинаково нерасположенные к арабам и французам, надеясь на неприступность родных гор, куда несколько столетий не проникали африканские завоеватели, горцы оставались равнодушными зрителями отчаянной борьбы с Европейцами, и не в силах были понять тех выгод, которые союз с эмиром мог доставить им в отдаленном будущем.

Вскоре кабилы отказались исполнять требования халифа относительно платежа податей и других повинностей, в которых они условились с Абдель-Кадером. Власть Бен-Салема так сильно ослабела, что эмир решился снова прибыть в долину Себау. Своим появлением он надеялся возбудить сочувствие кабилов и посредством поездки во внутрь страны заключить несколько надежных союзов с сильными племенами, ближайшими к горному хребту Джурджуры.

Бен-Салем советовал при этом отправиться туда в качестве именитого гостя, утверждая, что в этом только случае он не встретит никаких препятствий к обозрению и знакомству с краем.

Поездка в горы Абдель-Кадера, сопровождаемого только почетною свитою из ста кавалеристов, произвела большое впечатление на кабилов. Они спешили видеть молодого султана, прославленного продолжительною и кровавою войною с неверными.

С утра и до ночи многочисленная толпа окружала его палатку, в которую не решалась проникнуть, но громкими восклицаниями требовала его появления, называя то шейхом, то дервишем, то марабутом.

Как только волнение поуспокоилось, Абдель-Кадер обратился к кабилам с вопросом: «кто правит ими и где находится их халифе»? ⁷

«У нас нет правителей иноземных», отвечали Горцы: «наши старшины избираются народом из собственной среды, мы повинуемся нашим аминам и марабутам». [134]

На вторичный вопрос его аминам, кто из них представляет верховного владыку, ему объяснили, что единовластие неизвестно кабилам. «Воля народа сосредоточивается в нас», говорили они: «и мы творим суд и расправу по обычаям предков».

— Если это так возразил эмир: то я предлагаю аминам жить в мире с поставленным мною в Себау халифом и исполнять требования его, подобно вашим единоплеменникам Амеруа, Флиссам и другим.

— Мы желаем постоянно пребывать в добром согласии с твоим халифом, но не будем платить ему дани, которой никому не платили наши предки.

— По крайней мере вы будете вносить зеккат н ашур, — эта подать предписана кураном.

— Да, мы будем платить зеккат и ашур, возразила толпа, постепенно воодушевляясь: но только наши Зуаиа, бедные и странники воспользуются этим приношением. Ты явился к нам гостем и мы предлагаем тебе наш кускук ⁸. Знай же, что если бы ты прибыл как владыка с многочисленным макзем ⁹, вместо белого кускука, мы угостили бы тебя черным ¹⁰. Оставь свое требование дани и покорности, и мы будем друзьями.

Абдель-Кадер отвечал на это красноречивым воззванием, в котором объяснял, что он явился посреди кабилов в качестве простого путешественника, в знак уважения своего к прославленному их гостеприимству и в доказательство желания привязать их к себе не угрозами и силою, но убеждениями в необходимости вооружиться общими силами против врагов веры и независимости туземцев.

— Знайте же, продолжал он: — что если бы я не воспротивился честолюбивым намерениям французов и не доказал им на деле их бессилия в борьбе со мною, давно уже, подобно волнам разъяренного моря, враги наводнили бы вашу страну, и подвергли ее таким бедствиям, которые до сей поры были неизвестны вам. Они оставили свое отечество с единственною целью поработить нашу общую родину, и обратить нас в невольников. Я терние, которым Всевышний [135] устелает их путь, и с вашею помощию сброшу их в море. Благодарите же пророка, что я враг врагам вашим. Проснитесь и уверуйте, что мое единственное желание — водворить спокойствие и благоденствие в стране правоверных.

«Для этой цели я требую от вас покорности, содействия мечом и имуществом общему делу, как то завещал владыка мира каждому верному Мусульманину.

«Повинуйтесь Бен-Салему: он поведет вас за знаменами пророка; беру Бога во свидетели истины слов моих! Ежели им не суждено проникнуть в сердца ваши, вы горько будете обвинять себя в будущем, но раскаяние останется бесплодным. Я прибыл к вам с горстью всадников, считая вас людьми здравомыслящими, готовыми следовать мудрым и благим советам, но нашел вас подобными иссохшему и непреклонному дереву. Молю Всевышнего, дабы Он просветил умы ваши».

Воззвание эмира, как кажется, мало подействовало на кабилов; в ответе своем они остались при прежнем мнении:

— Мы приносим зеккат и ашур в дар нашим Зуаиа и мечетям, и не желаем, чтобы туземцы пользовались этими податями для других целей. Что же касается до французов, то когда они придут к нам, то увидят, к чему способны кабилы, которые защищают родные горы.

— Довольно, довольно, прервал Абдель-Кадер: — да свершится воля Всевышнего.

— Иди же теперь от нас с миром, заключили кабилы: — ты пришел к нам гостем, ты в безопасности. В другой раз, когда ты вздумаешь явиться во всем блеске могущества с многочисленным воинством и потребуешь от нас хотя горчишного зерна, мы встретим тебя оружием.

Но неудача переговоров с обитателями Нижнего Себау не обезохотила Абдель-Кадера, от дальнейших попыток привлечь. на свою сторону более отдаленные племена. Под покровительством анайя марабутов, он проехал Кабилию по всей ее длине, почти до окрестностей Бужии. Везде он встречал первоначально радушный прием, но везде ему отказывали в покорности, дани и деятельном содействии в войне противу неверных.

Наконец, обстоятельство, само по себе незначительное, подвергло его опасности потерять свободу и даже жизнь в этой [136] стране и принудило спасаться почти бегством от подозрительных горцев. В то время, когда он находился неподалеку от Бужии, французский комендант этого города послал к нему курьера, дабы осведомиться о цели его пребывания в крае. Французы были в мире с эмиром и потому не было ничего предосудительного в этом поступке. Кабилы поняли это иначе; один из старшин их заподозрил Абдель-Кадера во враждебных намерениях к горцам и громко говорил, что он вероломно нарушает права гостеприимства и думает предать их французам.

Так как содержание депеши не было известно кабилам, то этот навет, при пылком характере горцев, получил в их воображении вид несомненной истины и возбудил общее негодование против эмира. Избегая опасности, он возвратился в долину Себау.

Здесь он дал подробные наставления Бен-Салему на счет управления племенами и страною и заключил словами: «будь добр и терпелив относительно кабилов, силою ничего от них не получишь; если Всемогущему будет угодно продлить мои дни, я сумею наказать горцев за их двусмысленное поведение».

Таков был прием, оказанный в Кабилии, в самую блестящую эпоху его жизни, Абдель-Кадеру, соединявшему в своей личности все, что способно возбуждать и привлекать к себе народное сочувствие.

Усилия эмира не достигли цели и подчинили ему только племена, обитавшие в преддверии Большой Кабилии, которые, по причине более ровной местности и соседству с арабами, опасались их оружия, грозного на равнинах.

Но при всем этом ни эмир, ни Бен-Салем еще не отчаялись в успехе, и как мы увидим, не раз делали попытки увлечь кабилов в борьбу, которая вскоре затем вспыхнула с новым ожесточением между враждующими сторонами.

В ноябре 1839 года эмир в третий и последний раз призвал правоверных к оружию. Он выставил поводом к начатью военных действий движение французов из Константины к Алжиру чрез земли, принадлежащие к халифату Себау, хотя истинная причина разрыва лежала в основании могущества эмира и отношениях его к арабам. [137]

Признанный вождем Мусульман для изгнания французов из Алжира и восстановление Ислама, он мог требовать от арабов покорности и дани только во имя священной войны против гяуров.

До последнего времени тяжесть его ударов испытывали столько же непокорные ему арабские племена, сколько и их неприятели. Собираемые подати употреблялись на организацию регулярных его войск, постройку укреплений и другие приготовления к войне, важность и необходимость которых ускользала вообще от массы его единомышленников. В мире с неприятелем, Абдель-Кадер, повидимому, заботился более о расширении своих владений и увеличении собственного значения, нежели об исполнении возлагаемых на него надежд правоверных.

От его внимательного взора не могло ускользнуть подобнос настроение умов; увлеченный им, он начал борьбу, ранее, может быть, чем сам того желал, борьбу, которая разбила его могущество и навсегда отняла у арабов всякую надежду на восстановление независимости и веры пророка.

На Метиджу пали первые удары: с запада и юга устремились на нее конные ополчения арабов; с востока, со стороны Кабилии, чрез ущелья Бен-Гини должен был дебушировать Бен-Салем с подвластными ему контингентами.

Как только объявление войны дошло до халифа Себау, тот час же он разослал воззвание к большей части кабильских племен, приглашая их участвовать в предполагаемом набеге.

«Вам нечего опасаться, заключал он: — сам султан объявляет войну французам; еслиб враги вздумали обратиться против нас, многочисленные войска, предводимые эмиром, накажут их дерзость. Всевышний признает ли вас правоверными, если вы откажетесь участвовать в священной войне во имя пророка?»

Действительно, с одной стороны религиозный энтузиазм, возбуждаемый в молодом поколении идеею священной войны, с другой надежда на огромную добычу в богатой и населенной Метидже, привлекли к нему охотников из отдаленных частей края, значительно усиливших собранные им ополчения.

Вскоре заметили они дым от пожаров, возвещавших приближение эмира, и ринулись в свою очередь с гор на равнину, не останавливаясь перед разбросанными французскими [138] постами, но обходя их и опустошая огнем и мечем всю окрестность. Нет возможности описать бедствия, постигшие в это время европейских колонистов и тех арабов, которые жили здесь под покровительством французов.

Метиджа обращена была в пустыню: последним вступил в нее Бен-Салем со своими дружинами; после всех оставил он позорище грабежа и насилия.

Казалось, приблизилось время осуществления всех надежд Абдель-Кадера. французские войска в Алжирской области находились как бы в блокаде; нельзя было выйти из самого Алжира без сильного конвоя; смелые шайки грабителей свирепствовали почти у городских ворот.

Но понимая, что для преодоления последних преград, представляемых укрепленными пунктами, расположенными вблизи Алжира и сосредоточенными там войсками, ему необходимо было содействие огромных сил пехоты, эмир снова ухватился за прежнюю мысль призвать па помощь контингенты целой Кабилии.

Исполнение следовало у него всегда тотчас же за мыслью: с необыкновенною быстротою, без всякой свиты, прискакал он на границу Кабилии и тотчас же разослал приглашения к старшинам сильнейших племен.

На этот раз действительно ополчения Амеруа, Бени-Ратессов, Флиссов, Бени-Дженад, Бени-Тур и некоторые другие собрались на сборные пункты к берегам речки Будуау, не далее одного большего перехода от Алжира.

Такие огромные силы воспламенили Абдель-Кадера: в краткой и энергической речи объявил он им свое намерение идти с ними прямо к этому городу, и овладеть им при содействии собственных регулярных войск и многочисленных ополчений арабов.

Но здесь еще раз ожидания его не сбылись: кабилы положительно отказались участвовать в таком смелом и далеком походе; они желали драться не долго и, по возможности, вблизи собственных пределов.

Эмир однако, после долгих колебаний, успел уговорить их участвовать в атаке французского поста Будуау, занятого весьма незначительным гарнизоном, полагая, что приобретенный успех увлечет их к дальнейшим предприятиям лучше всяких словесных убеждений. [139]

Но и это соображение неудалось по причине блистательной обороны европейского гарнизона.

Тщетно в продолжение целого дня густые массы кабилов, сменяя друг друга, с редкою отвагою шли на приступ укрепления. Сильный артиллерийский и ружейный огонь, искусство и мужество французов восторжествовали над всеми их усилиями. Потеряв множество убитых и раненых, горцы в ту же ночь оставили Абдель-Кадера.

В следующем году (1840), Бен-Салем, с сильною партиею явился в окрестностях Алжира со стороны Четырехугольного форта (Maison carree, в нескольких лье к югу от этого города). Но и на этот раз действия ограничились партизанскими набегами на фермы, стада, небольшие воинские партии и незначительными перестрелками с гарнизоном форта.

Подобные подвиги, неприносившие никакой существенной пользы, были весьма справедливо оценены эмиром. Когда ему присланы были в подарок, вместе с незначительною добычею, четыре христианские пленницы, он с презрением сказал: «Бывают львы, которые довольствуются слабыми и без-защитными тварями, между тем, как другие нападают только на сильных и хищных зверей».

В конце года Вале был сменен генералом Бюжо, присланным в качестве генерал-губернатора, для поправления промахов своих предшественников и собственной ошибки во время переговоров на р. Тафине.

Так как в описываемую эпоху вопрос о господстве французов в Алжирии могла решить только сила оружия, то выбор в главнокомандующие естественно должен был пасть на Бюжо.

Он был храбр, неутомим, одарен от природы крепким телосложением; в действиях против неприятеля отличался твердостью, решительностью и притом обладал неограниченною доверенностью солдат, обыкновенно называвших его отцом-Бюжо (pere Bugeau).

Числительность войск в Алжирии была доведена весною 1841 года до 87,000, что дало возможность перейти к энергическому наступлению, вполне соответствовавшему характеру главнокомандующего.

Первые действия направлены были против укрепленных пунктов операционной базы Абдель-Кадера несколькими [140] отрядами, действовавшими почти одновременно в Оранской и Алжирской провинциях. Превосходство в нравственных качествах и тактическом устройстве французских войск перед арабскими ополчениями обеспечило везде полный успех, не-смотря на разделение сил, в этом случае даже благоприятствовавшее общему плану, держа постоянно эмира в неизвестности насчет намерений неприятеля. Богар, Таза, Маскара, Тлемсель, Текедемт и Себда были взяты французами, и в начале 1843 года эмир был отброшен к пределам Сахары. Пространство между занятыми пунктами наблюдалось особыми отрядами (colonnes mobiles), истреблявшими непокорные племена, или побуждавшими их к переселению во внутрь страны ¹¹.

Потеряв все опорные пункты в стране, Абдель-Кадер принял другой образ действий: он заключался в мелких и быстрых набегах из Сахары во внутрь края, при чем проходимое им пространство было предаваемо совершенному опустошению. Уклоняясь от встречи с превосходными силами французов, он делал иногда в сутки более ста верст, что-бы безопасно достигнуть надежного убежища в степи Аигад или в оазисах пустыни. Раздражение, достигшее до высшей степени между арабами и Европейцами, породило с обеих сторон такие жестокости, которые, к стыду человечества, не встречаются между самыми кровожадными зверями: горькие плоды эти, пораждаемые войною, ускользают большею частью от внимания писателей, судящих о событиях и результатах борьбы по официальным реляциям. [141]

В это время нравственное влияние на массы туземцев, единственная уже опора в борьбе с неверными, было еще на стороне эмира.

Поставленные между двух огней, арабские племена, конечно, скорее готовы были держать сторону одноплеменного вождя, где в бедствиях и лишениях войны их все-таки поддерживал религиозный и воинственный фанатизм, нежели покорясь французам, быть истребляемыми одинаково обеими сторонами. Абдель-Кадер понял истинное положение дел, что видно из его письма к Бен-Салему, вздумавшему воздвигнуть форт в своем халифатстве Себау, подобный тем, которые на западе и на юге были заняты и частью уничтожены французами. «Неужели истребление неприятелем крепостей, построенных мною с такими издержками, не научило тебя единственному способу действовать с успехом против врага — не обыкновенной подвижности, которой мы не должны никогда покидать. Мы можем утомить и обессилить неверных, избегая постоянно наносимых ими ударов.»

Вскоре за тем и Смала, подвижной город Абдель-Кадера, состоявший из 1,300 шатров, некоторых, кроме войск, помещалось все имущество и семейство его, несмотря на прикрытие из 2,000 конницы и 5,000 пехоты, и отдаленность от крайних южных пунктов Теля (в 200 верст за Богаром), был захвачен и истреблен отрядами, под начальством герцога Орлеанского и генерала Ламорисьера, двинувшимися в степь из Оранской и Алжирской провинций. Об этом новом несчастии Бен-Салем быть уведомлен эмиром в следующих выражениях: «французы сделали, во время моего отсутствия, удачный набег на мою Смалу. Мы потеряли нескольких женщин, что нас вовсе не огорчило: теперь еще менее мы связаны в действиях, и тем способнее продолжать войну».

Несмотря на то, что это послание, подобно многим другим, было объявлено подчиненным Бен-Салему племенам, известие о поражении, занесенное молвою в горы со всевозможны-ми преувеличениями, охладило совершенно преданность кабилов к халифу Себау; власть его, и без того весьма шаткая, была окончательно подорвана таким слухом и продолжительным отсутствием самого эмира, около двух лет уже непоявлявшегося между реками Иссером н Себау. [142]

В остальное время своего пребывания в стране, Бен-Салем играл скорее роль политического изгнанника, пользующегося гостеприимством кабилийских племен, нежели роль предводителя их в войне противу неверных.

Таким образом, с падением Бен-Салема исчезло совершенно влияние Абдель-Кадера на кабилов; на западной и южной оконечностях театра войны, могущество его также быстро разрушалось. Если религиозное одушевление еще жило в массах, то бедствия войны и частые поражения сломили энергию их предводителей.

При аристократическом устройстве арабских племен, покорность французам халифа, аги или шейха увлекала с собою и подвластных им туземцев. Из свидания, происходившего в 1843 году между тремя восточными халифами Беркани, Бен-Аллалем и Бен-Салемом, видно безнадежное настроение умов большей части арабских предводителей.

При прощании Беркани, обратясь к своим товарищам, сказал им: «да соединит нас Всевышний в будущем мире, ибо в здешнем я имею очень мало надежды встретиться с вами.»

— Я же, отвечал Бен-Салем: — напротив того надеюсь, что мы соединимся в Алжире.

— Да, если мы явимся туда с покорностью христианам, от чего да избавит нас Бог, возразил Бен-Аллаль.

— Что ты хочешь делать с нами, эмир? восклицали другие: — неприятельский свинец истребил храбрейших; трупы стариков, жен и детей устилают пути, пройденные нами в пустынях!

Ответ Абдель-Кадера вполне выражает непреклонную волю и честолюбивый Фанатизм, который одушевлял его во все продолжение его кровавого политического поприща.

— На что жалуетесь вы? Разве любимые вами существа не наслаждаются вечным блаженством в раю, уготованном для них пророком?

По мере того, как для французов миновала опасность со стороны арабов, система завоевания края вооруженною рукою принимала большие размеры.

Маршал Бюжо ¹² получил в 1844 году согласие правительства на открытие действий противу кабилов, обитавших [143] в долине Себау. Замечательно, что в это время по поводу вопроса, возбужденного экспедициею в парижской Палате Депутатов, много голосов было на стороне мирного занятия края, путем развития торговых сношений с туземцами и промышленной их деятельности; они отвергали всякие насильственные средства относительно народонаселения Большой Кабилии.

В конце апреля этого года, восемь тысяч человек были собраны на левом берегу р. Иссера, за перевалом Бени-Аиша, для вторжения в страну между упомянутою рекою и Себау.

Открытию экспедиции предшествовал обмен деклараций, объяснявших взаимные поводы к началу военных действий. Сущность их заключалась в следующем ¹³: генерал-губернатор Алжира приглашал кабильские племена безусловно покориться французам, обещая в этом случае полное забвение прежних причин к неудовольствиям на них. «Вы повиновались Абдель-Кадеру, писал он: — грабили вместе с войсками его Метиджу, нападали под предводительством Бен-Салема на гарнизон Четыреугольного форта (Maison carree). Вы повиновались побежденному, повинуйтесь же теперь победителю. Изгоните Бен-Салема, укрывающегося в ваших горах, или заставьте его явиться в Алжир с просьбою о пощаде, в которой не откажет ему великодушный монарх французов.

«Чувство человеколюбия заставляет меня, не бравшись еще за оружие, убеждать вас покончить дело миролюбиво.

«В противном случае, я войду в страну вашу, выжгу деревни и поля, истреблю сады и фруктовые рощи. Всевышний не обвинит меня в этих опустошениях, потому что я все сделал, чтоб избежать их».

В ответе кабилов выражено было удивление быстрой перемене отношений к ним маршала, последовавшей за успехами его против Абдель-Кадера.

«Когда война была в самом разгаре, вы требовали от нас, представляли они Бюжо, сохранения нейтралитета, наблюдения за спокойствием торговых путей и отказывались от всяких покушений на нашу независимость.

«Теперь же, когда арабы, лишенные нашего содействия, побеждены, вы обвиняете нас в подданстве эмиру, как бы не [144] зная, что кабилы никогда не терпели иноземных владык и управлялись собственными старшинами».

Умалчивая о неприязненных действиях Бен-Салема, они, относительно выдачи его, ссылались на вековые обычаи, недозволяющие нарушать священные права гостеприимства.

Экспедиционный отряд, переправясь через Иссер, занял бывший турецкий форт Бордж-Менайель, устроил наскоро на возвышенности противу него небольшое укрепление и, заняв его несколькими ротами пехоты, потянулся к г. Деллису, население которого состояло в то время из кабилов и мавров.

Французы переправились через низовья Себау и овладели Деллисом без всякого сопротивления со стороны горцев: от-части потому, что они не успели еще собрать всех своих сил и внимание их было развлечено работами, производившимися у форта, отчасти по причине быстроты и внезапности движения, предпринятого маршалом Бюжо. Овладев Деллисом, куда подвезли морем необходимые для отряда продовольственные запасы, и снабдив ими войска, Бюжо выступил обратно к Бордж-Менайель, и на переправе с правого берега Себау на левый был атакован кабилами, спустившимися с окрестных высот, в числе от семи до восьми тысяч.

Маршал ввел в дело до пяти батальонов пехоты и несколько эскадронов африканских конных егерей, поддержанных арабским гумом, и отбил нападение.

Неприятель отошел на высоты и расположился на них вогнутою линиею, поражая французов сильным перекрестным огнем. Несмотря на это, они атаковали и опрокинули в центре горцев, которые, быв обойдены кавалериею, пришли в расстройство; кабилы пробовали было держаться на новой позиции за селением Таурга, но были выгнаны оттуда огнем двух гаубиц и наступлением трех французских батальонов.

Затем отряд направился к Бордж-Себау, куда и прибыл 16 мая.

Впереди его, на высотах Джебель-Фараун, собрались ополчения Верхнего Себау. По отдельным группам огней, пылавших по горам ввечеру того же дня, можно было судить о числе контингентов: самый многочисленный из них был прислан племенами Зуауа. Вообще же это сборище простиралось от десяти до пятнадцати тысяч человек. [145]

Расположение кабилов и на этот раз имело вид входящего угла, к вершине которого вел трудный доступ по длинному и узкому горному отрогу, спускавшемуся с обеих сторон почти отвесными крутизнами, поросшими мелким кустарником. На самом верху позиции несколько кабильских селений, построенных из камня, доставляли горцам хорошие опорные пункты.

Бюжо, который имел под ружьем, за исключением отрядов, оставленных у Бордж-Менайеля и Деллиса, до пяти тысяч штыков и восьми сот сабель, решился направить главную атаку на центр, вдоль отрога, и начать движение до рассвета, чтобы как можно ближе подойти к неприятелю, не терпя от его огня, и изумить нечаяностью нападения. С этою целью, один батальон остался в лагере для прикрытия обоза, остальные силы в числе десяти батальонов с кавалериею распределены были следующим образом: в авангарде зуавы, рота сапер, а за ними носилки для раненых на вьючных мулах (cacolets — носилки о двух сиденьях) и эскадрон африканских егерей. За авангардом шли семь батальонов пехоты с четырьмя горными гаубицами. Остальные два батальона и кавалерия должны были зайти к неприятелю в тыл и отрезать ему отступление; но кавалерия приняла ложное направление и опоздала к развязке дела.

Темная ночь и пошедший проливный дождь страшно затруднили движение: на заре авангард подошел к селению, лежавшему при самом подъеме на верхнюю площадь, незамеченный неприятелем за густым туманом. Кабилы не выставили аванпостов, и, укрываясь от непогоды, большею частью разбрелись по ближайшим деревням, где и вздремнули к рассвету.

Это обстоятельство облегчило занятие входа на площадь, а начавшийся ружейный огонь разбудил оплошного врага. Хотя зуавы и заняли окраину высот, но последовавшие за ними войска должны были пробираться рядами и даже по одиночке, что дало время кабилам оправиться и собраться на поляне в нескольких стах шагах за оливковою рощею, непосредственно находившеюся впереди занятой французами деревни. Зуавы, не дождавшись остальных батальонов, весьма неосторожно дебушировали из этой рощи; под сильным огнем они потеряли до половины своих людей, и должны были вернуться назад, жарко преследуемые неприятелем. [146]

Атака была вскоре возобновлена двумя подошедшими батальонами, которым удалось наконец опрокинуть неприятеля. Как только расположение его было разорвано в центре, остальные части лишились всякой связи между собою и большая часть горцев, заслышав у себя в тылу выстрелы и звук неприятельских рожков, спешила оставить поле сражения и по знакомым ей тропинкам укрыться от преследования. Только ополчения Зуауа, под предводительством амина своего Эль-Джуди, пытались восстановить дело и вступали два раза даже в рукопашный бой с передними войсками. Чтобы довершить поражение неприятеля, Бюжо двинул после полудня батальоны в расходящемся направлении и заставил этим горцев прекратить дальнейшее сопротивление, уступив французам все пункты, лежавшие на флангах позиции.

Дело это, показавшее кабилам превосходство европейской тактики над многочисленностью и слепою храбростью их ополчений, было весьма важно по нравственному впечатлению, произведенному им на ближайшие окрестные племена, немедленно изъявившие свою покорность победителю. Желая извлечь как можно больше выгод из приобретенного успеха, и не имея возможности продолжать наступление, по причине происшествий на западе Алжирии ¹⁴, Бюжо простоял несколько дней лагерем на запятой с боя местности, и угрожающим своим положением принудил более отдаленные племена Таурга и Амеруа также подчиниться французам.

Таким образом, в первую их попытку в Большой Кабилии, были заняты Деллис, страна между Верхним Иссером и Себау, и кроме того округа Таурга и Амеруа на правом берегу Себау, у входа во внутрь непокорной и еще неизвестной страны.

При всем этом, экспедиция Бюжо в верховьях Себау была преждевременна и не имела особых выгодных последствий на виды его относительно покорения горных племен. Для этой последней цели, следовало бы, пользуясь впечатлением одержанной победы, проникнуть далее внутрь края к кабилам, обитавшим к востоку от Деллиса, принудить их к покорности, и несколько прочнее организовать управление [147] занятыми округами, нежели это было сделано тогда французами, торопившимися, как мы заметили, совершенно на противоположный конец театра войны. Восточные пределы Алжирской области не имели надобности в обеспечении своего спокойствия посредством такой рекогносцировки, не быв тревожимы в последнее время горцами. Что же касается до Бен-Салема, то он по прежнему оставался в горах, и принял вскоре участие в волнении между прибрежными горцами, возникшем вскоре после удаления Бюжо из пределов Кабилии.

В октябре того же года племена Флиссет-эль-Бахар и Бени-Дженад сделали набег на недавно покорившихся кабилов, и пользуясь отсутствием европейских войск в землях Таурга и Амеруа, принудили их снова отказаться от номинальной покорности французам. Вследствие этого, маршал, возвратившийся в Алжир от Марокских пределов, после победы при Исли и мирного договора в Тангере с султаном Абдер-Рахманом, предпринял в конце октября движение в долину Нижнего Себау, и, после нескольких довольно жарких дел, принудил окончательно все эти племена безусловно подчиниться своей власти.

Наступившее дождливое время года не позволило Бюжо развить своих успехов и заставило его ограничиться результатами, которые, казалось, были уже приобретены весеннею экспедициею, стоившею довольно значительных потерь обеим сторонам.

Сами французы сознаются, что управление покорившимися кабильскими племенами стоило им в то время гораздо меньших усилий, чем во всех остальных частях края, благодаря трудолюбивым наклонностям и промышленному направлению деятельности горцев. Они возмущались только, когда французские власти пробовали круто изменять внутреннее устройство и старинные их обычаи. Попытки Бенъ-Салема в связи с подобными причинами произвели в 1845 году несколько незначительных восстаний на юге Кабилии в верховьях Уэдъ-Сахеля и потом на северо-западе к востоку от Деллиса; но они вскоре были подавлены французами, прибывшими на места в незначительных силах. Между тем многие из сильнейших племен внутренних конфедераций заискивали сближения с Европейцами: они охотно соглашались на меры, клонившиеся к упрочению торговых сношений с французами и [148] безопасности для караванов и путешественников, но отказывались решительно от платежа всяких налогов, подчинения каким либо иноземным властям и изменения политического своего устройства.

Появление в следующем году Абдель-Кадера на границах Кабилии не могло изменить такого благоприятного расположения умов в горах.

Несмотря на условия Тангерского договора, эмир оставался в Марокских владениях близь границ Алжирии, собирая новые силы из приверженцев в Марокко и из арабских выходцев Оранской области. Потеряв надежду возвратить оружием потерянные владения, он думал разорять подвластную христианам страну безпрерывными набегами, увлекать за собою туземные племена и выселять их в Марокко, где, как кажется, он имел виды на престол Абдер-Рахмана. Но принятые французами меры преградили ему пути из полосы Сахары в земли Теля; и вот, отискивая входа для вторжения в этот край, эмир быстро прошел по южным пределам Алжирской области и чрез верховья Сахеля вторгнулся с значительною массою кавалерии в долину Иссера. Генерал Жантиль, наблюдавший с несколькими батальонами эту страну, подозревал в виновнике этого набега Бен-Салема и двинулся против него ночью, в намерении захватить врасплох неприятеля и отнять награбленную добычу.

Отряд подошел к арабскому стану, когда бивуачные огни уже начинали угасать и муэззин призывал правоверных к утренней молитве; не выставив передовых постов, они совершенно неожиданно были захвачены французами и, оставив в их руках до 300 коней, 600 ружей, знамена и весь скот, предались бегству. Абдель-Кадер, как узнали впоследствии, был обязан спасением единственно быстроте своей лошади.

Все его старания возмутить население Верхнего Себау не имели на этот раз никакого успеха; он удалился навсегда из Кабилии, перейдя с большими опасностями хребет Джурджура и был еще раз настигнут на марше и разбит отрядом полковника Каму.

Один за другим являлись с покорностью в Алжир знаменитейшие из туземных вождей, сподвижники Абдель-Кадера в священной войне. Несмотря на замечательные их личности, мы не могли упомянуть об них в беглом и далеко не [149] полном очерке этой борьбы, приведенном только для объяснения отношении ее к племенам Джурджуры.

Наступило время и для Бен-Салема просить о пощаде: с несколькими кабильскими старшинами, постоянно содействовавшими ему во всех предприятиях, явился он в Омаль; оттуда все они были отправлены в Алжир, где Бюжо именем Людовика-Филиппа объявил им полное забвение прошлого.

Бен-Салем отказался в пользу своего брата от предложенного ему звания правителя в долине Верхнего Сахеля и предпринял путешествие в Мекку.

С водворением мира в пределах Кабилии открылась торговля с туземцами на рынках Омаля, Сетифа, Деллиаса и даже Бужии, так долго лишенной всяких сношений с окрестными жителями. Внутренние конфедерации, как, например, Зуауа, оставались совершенно спокойными; там не было заметно никаких волнений, сбора сил или новых фанатических проповедников войны с неверными.

Такое положение дел в крае одинаково благоприятствовало сближению с горцами миролюбивыми путями, подчинению их посредством развития промышленной их деятельности, и к покорению оружием независимых племен и конфедераций в долине Сахеля, отделенных крутым и труднопроходимым южным скатом Джурджуры от центральной Кабилии. Выбор способа зависел от общей системы, принятой для водворения французского владычества в Алжирии.

Весною 1847 года начались военные действия; 15,000 войск, собранных близь Омаля и СетиФа, должны были концентрически направиться по долине Сахеля к Бужии, на пути к этому пункту покорить встреченные ими племена и соединиться близь теснины Феллаия. Много было пролито крови, выжжено селении, разорено богатых племен, прежде, нежели победители достигли своей цели и открыли безопасное сообщение между Алжиром и Бужиею, хотя удобную для проезда дорогу они проложили только от Сетифа до Бужии.

В официальных донесениях впрочем повторялось несколько лет спустя, что этими действиями была деблокирована Бужия, и обеспечена от неприятельских покушений страна, лежащая к югу от пройденного войсками пространства, куда однако ни прежде ни после того не вторгались горцы. [150]

В конце этого же года сдался генералу Ламорисьеру Абдель-Кадер, и этим окончилась семнадцатилетняя беспрерывная война с арабскими племенами; с этих пор французы могли сосредоточить больше средств противу народонаселения центральной Кабилии, и непокоренного участка гор в Константинской области, называемого иногда Малою Кабилиею.

Спокойствие, водворившееся в крае, за исключением раззиа, производимых французами от времени до времени, чтобы напомнить строптивым племенам о присутствии вооруженной силы, и действий в оазисах Сахары, которые не вошли в пределы этой статьи, позволяет нам сделать обзор тогдашнего положения страны и ее колонизации.

Губернаторы Алжира, посреди тревог и смут военного времени, по большей части мало обращали внимания на материальные и нравственные интересы возраждающегося гражданского общества в североафриканской колонии; притом же и состав общества в первые годы завоевания не представлял никакого ручательства за его будущность.

Должностные лица, за исключением весьма немногих, обнаруживали недостаток познаний во всем, что не касалось до военных операций, и совершенное равнодушие к потребностям края. По всем этим причинам, язва любостяжания глубоко всосалась во все отрасли управления и развилась на всех ступенях бюрократической его иерархии. Подчиненное же ей общество, по его свойствам, весьма скоро переменило роль жертвы на роль соучастника в злоупотреблениях администрации.

С другой стороны, страна, служащая театром действий для 80,000 армии, не может быть хорошею школою для нравственности выселяющихся туда колонистов. В военное время войска едва ли способны подавать примеры терпеливости, трудолюбия и воздержности, которые так необходимы для переселенцев. В числе вредных привычек казарменной и лагерной жизни, распространенных в Алжирии французскими войсками, пристрастие к крепким напиткам, в особенности к полынной водке (absinthe), оказало наиболее вредных последствий. Под влиянием знойного климата, этот напиток усиливал и часто делал неизлечимыми самые обыкновенные болезненные припадки, доводил множество людей до безумия» полного параличного состояния, или причинял мгновенную [151] смерть. Между тем, как сильные жары и усиленная Физическая деятельность служили постоянного располагающею причиною к употреблению возбуждающих средств, неумеренность в пользовании ими пагубно отозвалась на здоровье и нравственности европейского народонаселения. Доказательством необыкновенно сильного развития в нем наклонностей к пьянству служит изобилие питейных лавок, гостиниц и кабачков по городам, местечкам, деревням, на всех больших и малых дорогах Алжирии; общее число этих заведений не только несоразмерно с цифрами невоенного населения края, но далеко превосходило бы и обыкновенные потребности войск во всякой другой стране. Целые селения занимаются исключительно мелочною распродажею водок и вина, так что из двадцати или тридцати дворов, их составляющих, нет ни одного без питейной вывески. Притом же самые качества спиртуозных напитков, привозимых сюда без должного досмотра и наблюдения местных властей, могут быть причинами множества недугов; в особенности низшие сорта вин, по дешевизне доступные большинству потребителей, не восстанавляют сил, а отравляя и сожигая желудок, рождают под влиянием африканского неба и болотных испарений смертельные лихорадки, истребляющие население в известных местностях с ужасающею быстротою.

При возведении жилищ для колонистов, очень часто инженеры имели в виду одну только военную цель обороны от нападений хищников, располагая их на местах бывших лагерей и укрепленных пунктов, мало заботясь о том, находились ли вновь открытые селения в благоприятных местных и климатичесних условиях. Тесное расположение построек, без внутренних дворов и палисадников, затруднившее свободное течение воздуха для проветривания покоев, и недостаток в свежей воде, были гибельными для переселенцев.

Военное начальство мало думало также об удобстве сообщений внутри края, забывая, что одну из важных забот каждого просвещенного правительства составляет проложение и исправное состояние путей сообщения в стране и что от проселочных дорог весьма много зависит развитие внутренней торговли и промышленности, непременных условий общественного благосостояния. [152]

В Алжирской провинции, исключая двух или трех больших военных путей, остальные сообщения между заселенными пунктами находились в таком состоянии, что в продолжении четырех дождливых месяцев года, обитатели Метиджи буквально были окружены болотами и разливами, не имея возможности проехать в Алжир иначе, как верхом, да и то с большими затруднениями.

При таких неблагоприятных обстоятельствах, земледельческий промысел был в совершенном застое; первые алжирские колонисты были большею частью люди из городского населения метрополии, которых нужда обратила в земледельцев. Они при первой возможности обращались к другим занятиям и вместе с вновь прибывавшими Европейцами различных наций размножили до чрезвычайности класс мелких торговцев, исключительно проживавших насчет войск, содержимых в стране подвозами из метрополии. В 1846 году, французское правительство успело навербовать охотников из сельских жителей. южной Франции, переселившихся в Алжир с семействами в числе около 10,000. К сожалению, ничего в стране не было подготовлено к их прибытью, и большая часть их сделались жертвами климата, бедности или разврата. Подобную же участь имела новая эмиграция 1848 года, в которой участвовали преимущественно пролетарии предместьев столицы и других промышленных центров, вместе с ссыльными, по поводу тогдашних политических движений во Франции.

Управление завоеванным туземным народонаселением приобрело новые основания в арабских бюро, которые получили настоящее свое устройство в Алжирии с 1844 года.

Все пространство Алжирии, как объяснено было, занято двумя главными народностями — арабами и кабилами. Каждая из них представляет, относительно нравов, обычаев, внутреннего быта, оттенки самые разнообразные.

Для полного подчинения всех этих племен своему произ-волу, военное начальство должно было учредить постоянный местный надзор из людей, знакомых со страною и ее обитателями, обязанных безпрерывно изучать их особенности и следить за всеми влиятельными лицами между туземцами.

К покоренной стране нельзя было прямо применить условия европейской жизни; чтобы сблизить африканское народонаселение с нашими нравами, перевоспитать его посредством без [153] прерывного действия образованных понятий, требовалось продолжительное время, считаемое не годами, а десятками лет; Было бы также несправедливо руководствоваться общими началами европейского законодательства в судебных или административных мерах, принимаемых относительно подвластных племен.

Так, например, в Орлеанвильском округе (к юго-западу от Алжира), Себегга, получивший от природы характер дикий и необузданный, издавна привыкший к диа (плате за кровь) в 15 дурос, мог ли быть подвергнут одинаковому наказанию за убийство соседа с Коссеири, который родился с мирными наклонностями и долговременною покорностию французам более сблизился с европейскими понятиями? Возможно ли было преследовать воровство между горцами Дахра, где оно вовсе не считается бесчестным промыслом, с такою же строгостью, как это делается в образованных странах?

Следовательно, общая система управления таким народонаселением должна была быть приноровленною к его характеру, нравам и обычаям. Для достижения этих целей и учреждены арабские бюро, канцелярии при всех начальниках правительственных подразделений края ¹⁵.

Ведению арабских канцелярий подлежат все дела, относящиеся до туземцев. Им присвоен высший надзор за судопроизводством, сбором податей и за отправлением племенами различных повинностей, ежегодно определяемых правительством, а также наблюдение за сохранением спокойствия в кочевках и личной безопасности проезжающих по нем лиц ¹⁶. [154]

Во внутреннем устройстве арабских племен, французы, по окончании войны с Абдель-Кадером, не изменили установленной им иерархии туземных властей. Смотря по обширности занимаемой территории, числу кочевок, племена эти управляются халифами, баш-агами, агами, каидами и шейхами. Последние непосредственно избираются туземцами, высшие же власти назначаются непременно французами. Судными делами заведуют кади, которым в помощь в затруднительных случаях придается совет из ученых магометанского духовенства, называемый меджелес. Назначение в кади зависит от субдивизионного начальника, на основании представления о том халифа.

Арабская канцелярия состоит из известного числа офицеров и чиновников, смотря по надобности ¹⁷. На службу туда поступают офицеры из всех родов оружия: назначение пре-доставлено частным начальникам, а утверждение в занимаемых должностях зависит от военного министра. Главными условиями для того полагаются: знание арабского языка, зрелый возраст, испытанная деятельность, потому что служба офицера арабского управления столько же времени проходит в поле, сколько и в кабинетных занятиях. Во избежание столкновений между окружным командиром и директором канцелярии, [155] вполне ему подчиненной, Офицер этот должен быть непременно моложе по службе и по чину своего прямого начальника. При открытии военных действий, вождение колонн в неприязненной стране преимущественно поручается Офицерам арабских бюро: это составляет одну из самых видных сторон их служебной деятельности, потому что они являются тогда посредниками между туземцами и французскими военными властями.

Вооруженная сила, составленная из туземцев, состоит также в ведении арабских управлений ¹⁸.

Строгое выполнение всех обязанностей, возложенных на эти управления, конечно, зависит от личности их представителей.

При множестве занятий дивизионного начальника или командира другого какого либо обширного округа, им нет возможности знать так хорошо положение и потребности подчиненного народонаселения, как офицеру арабского управления, постоянно находящемуся с соприкосновении с туземцами и знакомому с языком их. Территориальные начальники были поставлены в необходимость, в большей части случаев, совершенно полагаться на мнение подчиненных им Офицеров, и вообще предоставить им независимый круг действий.

Все это сообщило арабским бюро особый характер и самостоятельное положение в ряду прочих административных учреждений.

Общее влияние такой системы управления на завоеванный край, согласно первоначальным ее основам, можно рассматривать с двух сторон: на сколько она благоприятствовала слиянию победителей с побежденными, развитью между ними цивилизации, пробуждению духовной и материальной деятельности, заселению страны европейскими колонистами. С другой стороны, какое ручательство представляла она, в военном отношении, к [156] поддержанию французского владычества в Алжирии, и к со хранению между туземцами спокойствия, приобретаемого единственно силою оружия.

Арабские племена, до последнего времени, остаются при прежнем своем феодальном устройстве, в котором низшие их, классы вполне подчинены туземной аристократии из халифов.; баш-ага, шейхов и т. п. Такое устройство значительно облегчило заботы по управлению арабами, и полицейский надзор группирует их около отдельных национальных центров, где постоянно сохраняются одни и те же предания, обычаи и нравы; он скрепляет, а не стирает национальность, которая должна переродиться под влиянием новых условий европейской жизни. По усмирении края, арабские управления, по составу своему, лишены были средств руководить туземцев на поприще земледельческой и промышленной деятельности, приучить их к новым более выгодным способам возделывания полей, разведению садовых и огородных растений, и приохотить племена к участью в работах, предпринимаемых правительством для проложения дорог, осушки болот и других сооружений. Мало было также обращено внимания на сближение арабов с цивилизованными понятиями посредством мусульманских школ, которые, при рациональном наблюдении за духом тамошнего преподавания, могли бы служить лучшими к тому проводниками.

Неменее важны упреки другого рода, которые делают многие арабским управлениям. Им приписывают слишком продолжительное и потому безполезное поддержание военного положения в различных частях края. Объясняют это выгодами, которыми пользуются представители этих бюро, при сборе и раскладке податей, распределении повинностей между племенами, видным положением почти независимой служебной деятельности; такие выгоды и пораждают всегда большие затруднения для передачи военных территории в гражданское ведомство.

В этих случаях, арабские управлеиия обыкновенно ссылаются на угрожающее положение туземцев; при трудностях поверить подобный предлог, он весьма искусно прикрывает личные интересы этих управлений. Владея обоюдоострым мечем надзора за расположением умов в крае, они не допускают проникнуть за черту своего ведомства. Да и высшее военное начальство, чаще всего по неведению, во всех [157] возникающих вопросах, совершенно подчиняется такому сильному и многостороннему влиянию.

Таким образом, обязанности тайной полиции, присвоенные корпорации Офицеров арабских бюро в эпоху борьбы и завоевания, сделались, с водворением спокойствия в стране, источником злоупотреблений, препятствием к мирному подчинению покоренного народонаселения гражданственности и цивилизации победителей.

Относительно колонизации, по исключительному характеру какой-то особой касты, который приняли арабские бюро, они не могли принести особой пользы, и усложнили административный механизм наделения переселенцев землями. Для колонистов нужно гражданское, а не военное устройство: военные колонии, со времен Римлян, еще не населили и не обработали ни одной страны, да притом, едва ли они полезны и для завоевания края; во всяком случае, действующие войска скорее достигнут подобной цели.

В разбираемой нами системе вполне отразилось убеждение в преимуществах силы оружия перед всеми другими способами для утверждения владычества и водворения европейской цивилизации в Алжирии. С такой точки зрения, система эта достигла своего назначения: при начале служила могущественным орудием к завоеванию края, впоследствии связала покоренные племена пространною сетью туземных и европейских властей, опиравшихся на постоянное присутствие войск, и этими мерами удерживала арабов и кабилов от открытого восстания против пришельцев. Там же, где шло дело об ознакомлении африканских народностей с общественной и государственной жизнию образованных наций, о мирном возрождении края к промышленной будущности, подобное устройство оказалось бессильным и не залечило ран, нанесенных стране долговременною и разорительною войною.

В продолжение двадцати лет, протекших со дня падения Абдель-Кадера, все усилия французского правительства не мог ли заменить для Алжирии отсутствия производительных сил, погибших с истребленными арабскими племенами. Во всех трех провинциях земли, разработанные европейскими руками, далеко уступают и по обширности, и по плодородию, пространствам, которые когда-то были возделаны туземцами, а потом беспрерывными раззиа, с их непрерывными спутниками [158] грабежам и пожарами, превращеные дикие поля, заросшие мелким кустарником. Места селений и садов заняли, там и сям, надгробные курганы, да колонны, посвященные памяти падших в борьбе Европейцев; блестящее мужество их и пролитая кровь были безплодными для края, которому эта эпоха могла напомнить времена Готов и Вандалов, опустошавших те же долины.

Если не ранее, то с 1848 года не только административное устройство, но и самый взгляд на отношения победителей к завоеванным племенам могли бы измениться. Достаточно было времени и прошлых опытов, чтобы ознакомиться с их характером и теми интересами, посредством которых можно было связать их теснее с Европейцами и держать в более прочной зависимости, нежели штыками и саблями африканской армии. При таких условиях не пришлось бы впоследствии призывать на помощь негров для обработки и населения края, о чем прочли мы недавно в журналах, ни организовать нового алжирского министерства принцу Наполеону, которое будет полезно Алжирии, если только бюрократическая роскошь в чиновниках, изящно написанных докладах, многотомных делах может служить ручательством за благосостояние страны.

До последнего времени в Алжирии не было сделано ни каких коренных преобразований: военное положение, арабские канцелярии, шестидесяти тысячная армия оставались главными элементами управления. Поэтому из отношений горных племен Большой Кабилии к французскому владычеству могла родиться только новая война. Нельзя было допустить мысль о существовании, в 120-ти верстах от ворот Алжира, горного участка, куда не проникало еще французское оружие и французское управление. «Арабы побеждены, говорилось постоянно и в официальных донесениях генерал-губернаторов, и в печатных брошюрах ¹⁹, и журнальных статьях, но еще не подчинились совершенно нашему владычеству. Старинная ненависть к христианам неугасла в них: следя постоянно за нашими действиями, они готовы при первом удобном случае восстать противу пришельцев, не теряя еще надежды на успех, [159] пока горная Кабилия представляет им надежное убежище от французских штыков. Независимость ее поддерживает между арабами идеи о возможности борьбы с нами; притом же, страна эта служит притоном всех Фанатических проповедников священной войны, всех беспокойных умов из туземцев, скрывающихся там от наших преследований, и в случае войны против европейской нации может сделаться операционною базою для армии, высадившейся в Алжирию. Напрасно полагают возможным подчинить кабилов нашему влиянию мирными средствами. В продолжение многих столетий, они с успехом отстаивали свою свободу от покушений африканских завоевателей, а потому и теперь не покорятся без боя. Земля их богата, жители промышленны и не заботятся о нашей образованности; находя для себя выгодным торговать на алжирских рынках, они в крайнем случае могут обойтись и без иих. Честь нашего оружия, безопасность наших владений, торговые и промышленные интересы колонии требуют завоевания Большой Кабилии.»

Большая часть этих доводов и предположений слишком поверхностны, чтобы возражать на них. Мы представим на суд читателя факты, которые лучше могут уяснить вопрос о степени опасности, угрожавшей со стороны горцев французским владениям, и о вероятности подчинения всей полосы Джурджуры посредством сближения французов с ее племенами мирными путями торговли и промышленности.

Припомним впечатление, которое произвело на кабилов устройство близ Дра-эль-Мизана парового пресса для добывания оливкового масла ²⁰. Окружные горцы поспешили тотчас же воспользоваться этим новым для них открытием, стекаясь во множестве на фабрику Молина. Со всею достоверностью можно полагать, что они не только бы не затруднили, но всеми мерами благоприятствовали заведению нескольких фабрик внутри края. Таким образом открывался доступ в Большую Кабилию всем усовершенствованным способам промышленного производства; а как европейские машины потребовали бы и европейских мастеров и рабочих, то горное народонаселение могло быть незаметно завоевано французскими промышленниками. Сбор винограда, сенокосы, удобрение полей, обработка земель [160] с табачными и другими растениями никогда не обходятся в Алжирии без множества поденьщиков — кабилов из самых отдаленных племен, которые, в промежутке между засевами и жатвою в горах, в огромном числе спускаются на равнины. Получаемая ими от колонистов заработная плата гораздо ниже платы европейским поденьщикам; усердие же, добросовестность, неутомимость их засвидетельствует большая часть Алжирцев.

Разговор, происходивший между французскими негоциантами и шейхом одного из племен Верхнего Себау, приведенный Фельидом в сочинении l'Algerie Francaise (стр. 261-262), может служить опровержением нелепых толков об отвращении горцев вступать в какие либо соглашения с французскими властями.

Шейх этот, по положению своему между соотечественниками, имел все средства знать мнение большинства их, по поводу рассматриваемого нами вопроса, и. потому слова его можно смело противопоставить донесениям алжирских управлений.

В марте 1851 года негоцианты, возвращавшиеся из гор в Деллис, были задержаны на переправе через р. Себау внезапною прибылью воды, и потому зашли в палатку кабильского шейха, где разговор обратился между прочим к приготовлениям, которые делались в это время французами для предполагавшейся экспедиции в Большую Кабилию.

— Я не понимаю, право, чего хочет от нас ваш генерал-губернатор? сказал шейх. Если дело касается до платежа подати, безопасности для торговых сношений в горах, то все это может устроиться без траты пороха. С тех пор, как вы заняли Деллис, Бужию и вообще поселились в нашем соседстве, ваши торговцы постоянно посещают наши горы, и даже в то время, когда мы деремся с французскими войсками, соотечественники их совершенно спокойно покупают в наших деревнях оливковое масло, сушеные плоды, одним словом все наши произведения. Разве они жаловались когда либо на притеснения, грабеж, дурное гостеприимство горцев? Стало быть о безопасности мирных путешественников не могло бы быть и речи; во всяком случае мы готовы дать вам в этом какие угодно гарантии. Что же касается податей, то и это можно покончить миролюбиво, не нарушая наших коренных обычаев. Устройте заставы на всех рынках, куда стекаются наши [161] промышленники, и обложите пошлиною привозимыё ими товары: этим способом ваша казна обогатится, не отягощая нас прямым налогом, который мы никогда никому не платили, и не будет надобности разорять нашу страну беспрестанными раззиа ²¹.

В подтверждение справедливости разсказа этого кабила о поездках французов в горы для торговых сделок, даже во время военных действий, Фельид приводит свидетельства алжирских старожилов.

Так один из них, совершенно безопасно для себя, проехал в том же году через земли племени Гехтула, контингенты которого, вместе с другими кабильскими ополчениями, сражались в это время с отрядом генерала Пелиссье, в окрестностях Тизи-Узу. Эспарвье, купец из Деллиса, также в течение одной из экспедиций, провез к войскам транспорт с хлебом через земли кабилов Флиссет-эль-Бахар (к востоку от Деллиса), которые принадлежали к конфедерации, восставшей против французов. Горцы не только не покушались остановить или разграбить транспорт, но указывали сами ближайшие дороги к французским колоннам, и даже давали г. Эспарвье надежных проводников.

Офицеры арабских бюро, которых в бытность в Алжирии встретили мы в Тизи-Узу и Дра-эль-Мизане, подтверждали, что кабилы никогда не нападают на невооруженного посетителя их гор; только лица, принадлежащие к войскам и одетые в военной форме, составляют исключение и могут подвергнуться выстрелам ²². [162]

Дорожа своею независимостью, кабилы храбро защищаются в горах, но, с своей стороны, не предпринимают никаких покушений против соседних французских владений.

В долинах Уэдъ-Сахеля и Себау построено для наблюдения за горцами пять небольших фортов, находящихся вообще не в блестящем виде (Акбу, Бени-Мансур, Бордж-Буйра, Дра-эль-Мизан, Тизи-Узу).

Небольшие гарнизоны этих фортов не содержат никакой постоянной линии постов на протяжении наблюдаемого пространства, высылая по временам небольшие разъезды, и то толь-ко ночью, для безопасности проезжающих по дорогам от мелких покушений к грабежу: значит, довольствуются полицейскими мерами, принимаемыми во всякой европейской образованной стране. [163]

Большие партии не сходили с гор со времен Бенъ-Салема и Абдель-Кадера; как мало нашел он содействия в Кабилии к священной войне, мы уже видели; и в будущем, при врожденной ненависти горцев к арабам, политической раз-дельности населения Джурджуры, французам не было никаких причин опасаться общего восстания, которого планы мог ли существовать на бумаге в переписке с военным министерством, но не имели никакой вероятности осуществиться когда либо на деле.

Изложив, на сколько позволяли имеющиеся у нас под рукою сведения, отношения кабильского народонаселения к французам, остается сказать еще о взаимных их столкновениях, предшествовавших экспедиции 1857 года.

В 1851 году, кабилы конфедерации Зуауа, под предводительством Бу-Барла, угнали скот, принадлежащий зуаиа Сиди-Беи-али-Шерифф. Настоятель ее еще с 1847 года изъявил свою покорность французам и потому предлог этот послужил началом целого рода экспедиций, как в долине Сахеля, так и со стороны Себау. Бу-Барла принял в донесениях вид фанатика, проповедующего священную войну против неверных, нечто в роде кабильского Абдель-Кадера; действительно, он собирал в различных частях края довольно сильные скопища, но причина этого заключалась в действиях французских войск, напугавших горцев и заставивших их серьёзно думать, что настаю время так давно уже обещанной им большой экспедиции в Кабилию.

В течение 1851 года, устроены были форты Бени-Мансур и Тизи-Узу, последний на левом берегу Себау, так что страна, лежащая между этою рекою и Иссером, была окончательно занята французами. Со стороны Дра-эль-Мизана два новых племени, Маатка и Мехтра, изъявили также свою покорность, а со стороны Бужии генерал Боске рассеял несколько неприятельских сборищ; но колонна его, застигнутая страшною бурею во время одной из рекогносцировок северных отрогов Джурджуры, потеряла на обратном пути множество людей и почти весь обоз.

Более серьёзные действия были предприняты летом 1854 г. генералом Рандон, в последнее время бывшим военным губернатором Алжирии. французские войска проникли в этом году к племенам Бени-Гиджер, Бени-Яхия, населяющим [164] северо-восточные отроги Джурджуры в центральной Кабилии; кроме того, было начато проложение дороги из Бужии от низовьев реки Уэд-Сахеля по хребту Кебуша, которую предполагалось вывести в долину Иссера и обеспечить несколькими фортами. Восточная война отвлекла внимание правительства от Кабилии; часть африканской армии была отправлена в Турцию, а потом в Крым, поэтому и задуманное предприятие было отложено до более благоприятных обстоятельств.

В течение этого времени предпринимались набеги, ограничивавшиеся истреблением нескольких деревень, опустошением полей и садов. Кабилы изъявляли покорность, обещались платить подати, но с удалением войск дела приходили в прежнее положение.

Осенью 1856 года, появление марабута Эль-Гадж-Амара, стремившегося к образованию прочного союза между племенами центральной Кабилии, возбудило беспокойства западных округов близь Дра-эль-Мизана и Тизи-Узу. Вследствие этого, маршал Рандон предпринял общую рекогносцировку путей, ведущих к Среднему и Верхнему Себау, усилил форт Тизи-Узу и соединил его удобною дорогою с Алжиром через Иссерский каравансарай; действия эти служили между прочим приготовлением к экспедиции 1857 года, о которой мы сообщим теперь некоторые сведения.

Цель этой экспедиции заключалась в покорении конфедераций Верхнего Себау и Зуауа, и в проложении пути от форта Тизи-Узу на соединение с дорогой, которая, как мы упомянули, начата была еще в 1854 году. Некоторые из этих племеи уже испытывали удары французского оружия, платили временно подати, другие же еще никогда не изъявляли покорности и твердо решились не покоряться без боя.

Для вторжения в Большую Кабилию было собрано до тридцати тысяч войск.

Главные силы должны были направиться от форта Тизи-Узу, противу Бени-Ратен, передового оплота обеих конфедераций, и потом постепенно подвигаться во внутрь страны по притокам Себау к самому северному скату Дагурджуры. По мере движения войск, должна была разрабатываться и дорога от Тизи-Узу к хребту Кебошу. У Дра-эль-Мизана и Бени-Мансур расположены были небольшие отряды для наблюдения за соседними племенами и развлечения сил неприятеля. [165]

У форта Акбу, в долине Сахеля, на юго-восточной окраине Кабилии, собирался также отряд под начальством генерала Мессья. Предполагалось соединить с ним войска, оставшиеся у Бени-Мансур, и в то время, когда маршал Рандон с главными силами проникнет в горы Зуауа, направить колонну Мессья чрез перевал Шелатта, в ту же страну, для атаки с тыла племен, обитающих на скатах главного кабильского хребта.

Сообразно всем этим целям, к ⁸/₂₀ мая, войска, предназначенные к участью в экспедиции, приняли следующее расположение.

Главные силы у Тизи-Узу.

Под личным предводительством маршала Рандона, в составе трех дивизий.

1-я дивизия генерала Рено.

При этой дивизии 6 горных орудий, в числе которых 4 - нарезные 12-ти - фунтовые гаубицы нового образца.

2-я дивизия генерала Мак-Магона.

При дивизии также 6 горных орудий, из них 4 нарезные. [166]

3-я дивизия генерала Юсуфа

Артиллерии — 6 горных орудий.

Кавалерийский отряд под начальством полковника Фенелона.

Наблюдательные отряды.

Вообще для экспедиции предназначены были следующие силы:

Главные силы:

[167]

Наблюдательные отряды

К обеспечению этих войск всеми родами довольствия приняты были следующие меры.

1. По части продовольствия войск ²³.

С ноября месяца минувшего года в пекарнях провиантских магазинов в Алжире, Блиде, Деллисе и Омале приступлено к заготовлению всего количества сухарей, потребных для продовольствия тридцатитысячного отряда, на все время экспедиции.

Сухари эти, по мере изготовления, отправлялись постепенно небольшими партиями на ближайшие к театру предстоящих военных действий пункты, на которых таким образом заготовлено было к концу апреля полутора-месячная пропорция на 30, 000 человек, а именно:

То есть, при дневном расходе в 30,000 рационов, на 46 дней.

Кроме того, в Деллисе учрежден был транзитный магазин с резервным запасом в 400,000 рационов (двухнедельная пропорция) для пополнения расхода в перволинейном магазине в Тизи-Узу.

Для обеспечения же путевого довольствия войск, при движении их от Алжира к Тизи-Узу, по стране, недавно еще [168] покоренной, где нет ни постоянных магазинов, ни подрядчиков, учреждены были склады сухарей при каравансараях:

Иссерском в 200,000 рационов.

Азиб-Замунском в 100,000 »

Остатки этих запасов, по сосредоточении войск в Тизи-Узу, предположено было перевезти в перволинейные магазины.

Путевое довольствие сосредотачиваемых к границам Кабилии войск, при прохождении их по тем частям Алжирии, где есть постоянные провиантские магазины с пекарнями, или подрядчики, обязанные контрактами поставлять печеный хлеб для проходящих через их район войск, обеспечено было благовременными распоряжениями интендантства. Всякий магазин, всякий подрядчик за месяц предупреждены были о проходе через их район такого то числа войск.

Эти меры приняты были:

Для войск дивизии Рено — по дорогам из Шершеля, Медеа, Колеа и Милиана к Алжиру.

Для дивизии Юсуфа — по пути из Блиды к Ровиго, Арбу и Фундук, к иссерскому каравансараю.

Для дивизии Мак-Магона:

Для бригады Бурбаки — между Ораном и Алжиром.

Для бригады Перриго — между Константиною, Сетифом, Омалем и Дра-эль-Мизаном.

Благовременность этих распоряжений позволила правительству обеспечить продовольствие тридцати-тысячного экспедиционного отряда, как при сосредоточении войск его к сборным пунктам, так и на все время военных действий, не выходя почти из обыкновенной нормы расходов при продовольствии этих войск на месте, потому что:

1) При постепенном изготовлении сухарей с осени, цены на хлеб не поднялись, что могло бы случиться, еслиб к обеспечению продовольствия отряда приступлено было весною, т.е. еслиб все количество провианта надобно было заподрядить и поставить разом.

2) Постепенная перевозка провианта обыкновенным подрядным способом ²⁴ в течение целой зимы, от пунктов [169] заготовления сухарей в перволинейные магазины, обошлась гораздо дешевле против того, как если бы все потребное количество провианта двинуто было весною вдруг, при чем необходимо бы было прибегнуть к реквизиции арабских мулов и верблюдов ²⁵.

Кроме провианта в сухарях, с тою же поспешностью, заготовлено было в течение зимы и доставлено в перволинейные магазины:

1,500,000 рационов кофе и сахару.

300,000 рационов водки для роздачи при усиленных переходах и в дурную погоду.

500,000 рационов солонины, для замены ею свежего мяса при углублении войск в горы, где полковым подрядчикам невозможно гнать гурты за войсками.

50,000 рационов ячменя, заменяющего вообще в Алжирии овес, для продовольствия лошадей, совместно с подножным кормом.

К началу мая все эти заготовления были уже сделаны и доставлены на места, но тем не менее в обширных пекарнях Алжира, Блиды и Омаля продолжали печь сухари и отправлять их в перволииейные магазины.

Возвращаясь из Тизи-Узу в Алжир, мы встретили до 10-ти небольших транспортов с сухарями, в каждом из них было от 10-ти до 15-ти мулов.

2. По госпитальной части.

Подвижные госпитали.

Для пользования больных и раненых, устроены были еще раннею весною временные госпитали:

В Тизи-Узу на 1000 кроватей.

В Дра-эль-Мизане на 500 »

и в Деллисе на 200 »

Эти три госпиталя назначались для трудно больных и тяжело раненых, которые не в состоянии выдержать [170] перемещения. Всех же прочих положено отправлять в Деллис и оттуда морем в алжирский госпиталь, в котором были приготовлены особые палаты. Для того, в распоряжение интендантства был дан военный пароход, с особыми на этот предмет приспособлениями.

Временные госпитали.

Для подания первоначальной помощи и перевозки больных и раненых во временные госпитали, организованы были при главных силах экспедиционного отряда три подвижные госпиталя (ambulanse), по одному на каждую дивизию.

Количество перевязочных припасов и медикаментов, перевозочных средств и личный состав этих последних госпиталей, рассчитан был на 6% наличного состава дивизии (от 8 до 9 тысяч), т.е. на 500 раненых в каждом госпитале.

Сообразно тому, каждый дивизионный подвижной госпитали организован был следующим образом:

Личный состав.

Материальная часть.

Обоз госпиталя

[171]

Для перевозки больных и раненых:

На каждого раненого в подвижном госпитале имеется 10 перевязок, то есть по 500 перевязок на дивизию 8,000-ного состава.

Кроватей в этих госпиталях вовсе не состоит, потому что раненых после первой перевязки отправляют на вьючных сиденьях или постелях во временные госпитали.

Впрочем, в случае необходимости, кровати могут быть устроены из вьючных ящиков и носилок.

При обсервационных колоннах генерала Мессья и полковника д'Аржана, также организованы были небольшие подвижные госпитали на 6% личного состава этих отрядов.

Колонна полковника Друа не получила госпиталя, по близости расположения ее к Дра-эль-Мизану, где учрежден был, как выше сказано, временной госпиталь.

Количество медикаментов и перевязочных припасов, заготовленных в перволинейных временных госпиталях в Тизи-Узу, Дра-эль-Мизане и Деллисе, соображено было таким образом, чтобы иметь возможность, за текущим расходом их в госпитале, пополнять по мере надобности запасы подвижных госпиталей.

3. Перевозочные средства.

Заготовление значительных запасов продовольствия в перволинейных магазинах дало возможность ограничить перевязочные средства отряда, столь затрудняющие действия войск в горных экспедициях.

По части продовольственной предстояло только обеспечить доставку провианта из Тизи-Узу и Дра-эль-Мизана к отряду, на расстоянии не более 30 верст или одного перехода.

Для этого признано достаточным иметь при отряде 100 мулов, которые приобретены были наймом у арабов, с платою по 3 Франка в день за мула.

За эту плату погонщики содержали себя и мулов, без всякого добавочного довольствия натурою со стороны правительства.

Общее число мулов, для перевозки продовольствия, определено было на следующих основаниях: [172]

Каждый мул поднимает:

Следовательно, тысяча мулов могут легко поднять 120,000 рационов провианта или четырех-дневную пропорцию для 30,000 человек.

Принимая во внимание, что французский солдат носит в ранце 4, 5, а иногда 6-ти-дневный запас провианта, эти средства были совершенно достаточными, при небольшом протяжении непокорной Кабилии, для обеспечения продовольствия отрядов.

Средства Фурштатских эскадронов обращены были на поднятие трех дивизионных подвижных госпиталей и обоза главной квартиры.

Для этой цели в состав экспедиционного отряда командированы:

Из них 909 мулов обращены на подвижные госпитали (по 303 в каждом), а остальные под обоз главной квартиры и дивизионных штабов.

Всего же при отряде состояло:

Наемных арабских мулов для перевозки провианта 1000

Мулов Фурштатских эскадронов:

Пополнение запасов сухарей в перволинейных магазинах из пекарен Алжира и Блиды производилось в течение экспедиции обыкновенным подрядным способом.

Д. БЕРЕНС

Комментарии

1. Корпус этот состоял из трех пехотных дивизий, трех эскадронов кавалерии и 118 орудий. Состав и числительность его были следующие: 36 батал. пехоты (30,410 человек и 216 лошадей), кавалерии 539 челов. и 493 лошади; артиллерии 2815 челов. и 1246 лошадей, инженеров 1345 челов. и 117 лошадей; обоз 882 челов. и 1302 лошади; жандармы 123 чел и 31 лошадь, нестроевые команды 1117 челов. и 354 лошади; артиллерийский парк состоял из 28 осадных орудий, 48 полевых, 24 горных и 118 мортир.

2. Под этим названием разумеются казармы турецкой милиции и дворец дея.

3. Алжирский араб по природе корыстолюбив: золото служит лучшею для него приманкою. Он готов подвергаться опасностям, переносить множество лишений, чтобы скопить денежный капитал из нескольких десятков douros (так называют арабы французскую монету Наполеондор). Капитал этот, в свою очередь, он не задумается бросить при первом случае для удовлетворения какой либо из своих страстей или прихотей.

4. Числительность контингентов, выставляемых арабами, простиралась в эту эпоху до 70 тысяч. Кроме того, частью из туземцев, частью из перебежчиков, сформирован был Абдель-Кадером регулярный отряд из пехоты и кавалерии, в числе от 5 до 6 тысяч, с несколькими орудиями. Подати, собираемые с подвластных племен, служили главным денежным средством к ведению войны.

5. Это племя происходило от турок, бежавших ил Алжира и поселившихся на Икоре, со времени одного из переворотов, часто повторявшихся в продолжение владычества деев.

6. Турецкий форт на верхнем течении Уэд-Сахеля.

7. Описание пребывания Абдель-Кадера в Кабилии заимствовано из соч. Daumas «La Grande Kabylie», стр. 192 и 193.

8. Кабильское блюдо из пшена.

9. Конвой, отборная дружина арабских провинций.

10. Т. е. порохом.

11. Для придания войскам большой подвижности, которой требовал подобный образ войны, обращено было особое внимание на уменьшение обозов. Палатки, даже офицерские, были отменены; для бивуакирования приняты лагерные мешки (sacs de campement); поклажа в ранцах значительно уменьшена, что доставило возможность поместить в них десятидневный запас сухарей. Генералам положено иметь в походе только по два вьючных мула, штаб-офицерам по одному, также как и двум обер-офицерам. Вместо полевых орудий, которые придавались отрядам при генерале Вале, приказано брать только гаубицы, да и те в самом небольшом числе.

Французские войска, при продолжительных и быстрых маршах в Оранской области, имели при себе маленькие ручные мельницы (по одной на двух и иногда и на каждого солдата), для обращения зернового хлеба, находимого на полях, в крупную муку, годную для изготовления лепешек.

Деятельными и искусными помощниками Бюжо при всех этих утомительных и трудных действиях были генералы Кавеньяк, Ламорисьер и Шангарнье.

12. В это достоинство он возведен был за удачные действия 1843 года.

13. Декларации эти находятся целиком на стр. 299 — 306 соч. Daumas et Fabar, La grande Kabylie.

14. Марокский султан, по проискам Абдель-Кадера, готовился начать. войну с французами; войска его собирались в это время близь границ Оранской провинции.

15. С 1848 года в Алжирии существует два рода территорий: гражданские и военные (territoires civiles et militarires). Управление военными находится в непосредственном ведении начальников территориальных дивизий. Дивизии эти, смотря но обширности, делятся на субдивизии и округа (cercles). По мере, как успокаивается край, округа освобождаются от военного положения, передаются в гражданское ведомство и получают название гражданских территорий.

16. По принятым правилами, за убийство или грабеж несет ответственность целое племя, на территории которого они произошли. Виновные подвергаются смерти или ссылке на галеры, остальные весьма значительному денежному взысканию. Меры эти вполне достигают своей цели: путешественник, сопровождаемый двумя спагисами, командированными к нему офицером арабского управления, может считать себя в безопасности в самых отдаленных частях края.

17. При каждом дивизионном начальнике находится дивизионная канцелярия, а при субдивизионных и окружных командирах канцелярии 1-го или 2-го классов; в пунктах менее значительных учреждаются придаточные бюро (annexe) из одного или двух лиц. Дивизионная канцелярия состоит из директора, офицера помощника его (adjoint de 4 classe), второго помощника (oflicier adjoint de 2 classe) и известного числа прикомандированных (officiers stagiaires). В канцелярии 1-го класса находятся следующие чины: начальник канцелярии (chef du bureau de 4 classe), два помощника (adjoints de 4 classe); в канцелярии 2-го класса один chef du bureau, и один или два adjoint de 2 classe. Кроме того, при них состоят несколько прикомандированных офицеров.

Хотя все эти чины, относительно производства, числятся в тех родах оружия, коим принадлежат, но по канцелярской службе имеют особую иерархию. Officier stagiaire испытывается в способностях к исполнению предстоящих служебных обязанностей; затем следуют:

Directeur divisionnaire.

При генерал-губернаторе Алжира состоит, так называемое, Bureau politique.

18. Она имеет несколько подразделений: под именем гум (Les Goums) разумеется контингент, выставляемый арабскими племенами по требованию начальства из конных всадников, сопровождающий окружного командира для производства раззиа и для участия в экспедициях с прочими французскими войсками. Название макзен (Makzen) присвоено конвою туземных властей; он всегда состоит на жалованьи французского правительства, и остается постоянно на службе, участвуя также в военных действиях с прочими войсками. Часть конвоя под именем мекгазениа исправляет обязанности полицейской службы между арабскими племенами. Кроме того, при каждом арабском бюро, смотря по надобности, находится известное число спагисов для конвоев и посылок.

19. В числе прочих, в полуофициальном отчете генерала д'Опуля, бывшего военным министром, а потом временно генерал-губернатором Алжира в 1851 году, см. Du ministere de la guerre en 1850, et de l'Algerie en 1851, стр. 100.

20. Об этом говорено было при описании внутреннего быта кабилов. «Военный Сборнике», № 4, стр. 258.

21. Так как сумма торговых оборотов кабилов с Европейцами составляет около 20-ти миллионов Франков в год, то предложенный доход, считая только 5% таможенного сбора, давал бы до одного миллиона франков. Никогда контрибуции, которые в прошлую экспедицию были собраны с непокорных племен в огромных размерах (с одиого племени Бени-Ратенов 800,000 фр.), не будут в состоянии вознаградить такого постоянного дохода, потому что с окончанием военных действий разоренные племена едва ли выплатят в год и 1/20 часть предложенной суммы.

22. Из числа этих офицеров, Дево сообщил следующий интересный рассказ о том, как он проехал в 1854, в сопровождении двух спагисов, из Дра-эль-Мизана через всю долину Себау, на встречу к французским войскам, действовавшим на севере в полосе между Деллисом и Бужиею.

Оставив за собою племена, находившиеся в мире с французами, Дево достигнул границы непокорной Кабилии и там окружен был толпою вооруженных горцев. Он потребовал тотчас же, чтобы ему указали амина, для сообщения важных поручений от военного начальства. По прибытии этого старшины, вокруг него составился быстро кружок из кабилов, к которому французский офицер обратился с следующими словами: «Я еду к генерал-губернатору, который, как вам известно, приближается теперь к племенам Верхнего Себау. Мы в войне с вами, но путешествие трех человек, хотя и военных, не может угрожать вам какою либо опасностью; свидание же мое с генералом принесет как вам, так и остальным горцам большую пользу; я сообщу ему о ваших миролюбивых расположениях и может быть это отвратит бедствия, причиняемые обоюдною враждою. Дайте мне свободный пропуск через вашу страну, потому что чем быстрее я достигну главной нашей квартиры, тем скорее могут прекратиться военные действия.»

По непродолжительном совещании горцы изъявили согласие на предложение Дево и под покровительством данной ему анайя, которая была возобновляема встречаемыми по пути племенами, он успел благополучно совершить свое смелое предприятие.

Неподалеку от расположения французских войск, в одном из ущелий, которыми так обильна Кабилия, и где должны были перемениться провожатые, обыкновенно следовавшие с Дево в виде конвоя от одного племени к другому, один из новоприбывших горцев вдруг остановился перед ним и в молчании несколько минут пристально всматривался в черты его лица.

На вопрос Дево о причине такого странного поступка, кабил отвечал: «ты похож на моего брата, которого в прошлом году убили французы».

Мысль о кровной мести со всеми ее ужасными последствиями мелькнула в уме Дево; но понимая, что малейшая неловкость или замешательство будут стоить ему жизни, он подавил чувство страха, и стараясь сохранить как можно больше хладнокровия, сказал горцу: «на войне жизнь и смерть зависит от случайностей, которых ни предвидеть, ни предупредить невозможно. В дыму от выстрелов не видно противника; нуля находит свою жертву, почти всегда неизвестную тому, кто ее посылает, поэтому я считаю себя невиновным в крови твоего брата, также и тебя в смерти многих из друзей моих.»

— Я и не хотел мстить за брата, возразил горец: — мне приятно было встретить в тебе его черты. Ты имеешь нашу анайя, и потому здесь не подвергнешься никакой опасности. — Это был единственный случай во всем путешествии французского офицера, который мог возбудить в нем серьезные опасения.

23. Экспедиционные отряды продовольствуются вообще в Алжирии следующим порядком:

1. Провиант доставлется войскам натурою в сухарях, чрез интендантство. От 4-х до 6-ти дневной пропорции раздают людям, и носят в ранцах; кроме того, запас на 10, а иногда и более дней везется за колонною в ящиках, на мулах.

2. Кофе и сахар, а иногда и вино, заготовляется также натурою.

3. На покупку мясной порции войскам отпускаются деньги, с прибавкою 3 сантимов в день на человека, противу выдаваемых при расположении войск на месте.

Полковым советам предоставлено право заключать с гуртовщиками контракт на поставку мяса в экспедицию на место, причем гуртовщик обязан на свое иждивение гнать скот за колонною. В редких случаях этот способ заменяется довольствием войск солониною в натуре.

24. Для перевозки казенного имущества на всем пространстве Алжирии, при обыкновенных обстоятельствах, имеются два подрядчика, один для доставки сухим путем, другой морем; они, за определенную с веса и расстояния плату, должны доставлять правительству перевозочные средства, где бы они не потребовались по путям, в контрактах упомянутым.

25. К сему способу прибегают в случае недостаточности средств, которыми может располагать подрядчик. Вообще подрядный способ дешевле реквизиционного.

За перевозку 100 килограммов (6 пуд 10 фунтов) на 1 мириаметр (9 верст) платится 70 сантимов (20 коп. сер.).

За мула, который поднимает 106 килогр. (7 пуд) сухарей и делает 25 верст в сутки, платится 3 франка (75 коп. сер.) в день. Потому подрядчик получает с пуда и версты 2 1/3 коп. сер., перевозка же на реквизиционных мулах обходится в 3 копейки, т.е. 4/5 коп. сер. с пуда и версты дороже.