ЖАН-ГАСТОН ВАНДЕРГЕЙМ. В ПОХОДЕ С МЕНЕЛИКОМ, НЕГУСОМ АБИССИНСКИМ .. DrevLit.Ru

ЖАН-ГАСТОН ВАНДЕРГЕЙМ

В ПОХОДЕ С МЕНЕЛИКОМ, НЕГУСОМ АБИССИНСКИМ

Глава III.

Гвеби или императорский дворец. — Лебаша. — Прибытие царя Джимма и раса Мангаша в Аддис-Абаба. — Я отправляюсь в Уаламо в свите Негуса.

Я. говорил, что Гвеби, или императорский дворец, состоит из нескольких зданий, над которыми возвышается Ельфинь — место жительства Негуса.

Ельфинь состоит всего лишь из двух громадных комнат, каждая из которых составляет отдельный этаж. Обе комнаты почти без мебели, и только верхняя оклеена обоями красного и синего цветов, с золотыми полосами. Здесь с потолка спускаются две люстры, с стеклянными подвесками, в углу громадная кровать под кисейным балдахином, и вся комната украшена тяжелыми коврами. Из нижней комнаты в верхнюю ведет внешняя лестница, деревянная, выкрашенная яркими красками, которая выходит на веранду, окружающую весь дом; отсюда, с помощью больших биноклей и подзорных труб, к которым Менелик чувствует некоторую страсть, следит он за жизнью своей молодой столицы. [73]

Саганет или судебная палата представляет также довольно высокое Здание, на вершине которого устроены башенные часы. Здесь каждый день совершает правосудие главный судья Шоа, так называемый афанугус ("уста царя"). При разбирательствах особо важных дел присутствует и сам Негус. Суд здесь поистине скорый, но не очень милостивый; подсудимого приводят, держа большими деревянными вилами за шею; немедленно постановляется решение, которое немедленно-же приводится в исполнение. Обычным наказанием служит кнут, оставляющий кровавые следы на спине и боках наказываемого. Иногда, впрочем, ради примера, и в случаях выдающихся, казнь эта совершается на базаре в субботний день и, следовательно, публично. Для воров в Абиссинии существует довольно таки радикальное наказание, препятствующее воровать и отмечающее вора: ему отрубают правую руку; если-же он настолько неисправим и ловок, что украдет левой, ему рубят левую,... но не руку, а ногу.

За ложное показание — наказание тоже вполне радикальное: виновному вырезывают язык. В этом собственно и все разнообразие абиссинского уложения о наказаниях, которое предписывает смертную казнь в очень редких случаях.

В теории приговор такой должен произноситься самим Негусом, но на практике правом этим пользуются и губернаторы. Смертная казнь почти исключительно назначается за убийство, причем производят казнь над убийцей родственники его жертвы, что иногда порождает весьма странные случаи. Так, например, при мне некий дровосек нечаянно упал с высокого дерева и [74] задавил при этом проходившего внизу на смерть, не причинив себе никакого вреда; как убийцу, его немедленно приговорили к такого-же рода смерти, но ни один из родственников задавленного не пожелал падать с высокого дерева на подсудимого, — и последний, таким образом, никакого наказания не понес.

При абиссинском дворе существует очень оригинальная должность, установленная для содействия правосудию и представляющая из себя нечто в роде тайной полиции, прикрывающей свой образ действии различными шарлатанскими примами. Должность эта, так называемого Лебаша, — наследственная и переходит от отца к сыну, или к другому ближайшему родственнику.

С помощью напитка, рецепт которого семейство хранит в секрете, лебаша усыпляет нарочно с этой целью воспитанных им детей, который во сне становятся ясновидящими и указывают разыскиваемого преступника или разыскиваемую вещь.

Мне пришлось раз быть свидетелем одного из таких сеансов ясновидения. Живший недалеко от нашей фактории офицер был уже несколько раз обкрадываем и, не находя вора, решил обратиться к лебаша. Все жившие в его доме, соседи, толпа посторонних и мы полукругом уселись перед домом офицера, а лебаша в соседней хижине усыпил маленькую девочку — Прошло несколько минут, и из дверей хижины вышел этот ребенок, с блуждающим взором и с каким-то решительным вдохновенным видом. Постояв несколько секунд в кругу, ребенок начал делать жесты, подобные тем, каше делает женщина, когда она вытаскивает [75] воду из колодца, прядет, мелет муку и т. д., и все поняли из этого, что вор — женщина; но вдруг ребенок вздрогнул, затрясся и с криком грубо схватил…. жену обокраденного офицера. Гипнотизм на службе у богини Фемиды!...

Штат лиц, окружающих императора, очень велик. Управляющей двором, в роли как-бы, главного камергера, является лике Мекуас Абато, знаменитый охотник на слонов; на нем лежит г. между прочим, обязанность, на которую совсем не находится охотников: во всех сражениях фигурировать под красным с золотом зонтиком Негуса, в который направляются, конечно все неприятельские пули, тогда как Негус в стороне смешивается с толпой своих генералов и офицеров…. Обязанность эту Мекуас Абато разделяет, впрочем, с другим лике Мекуас Адено. В те дни, когда император официально принимает кого-либо из своих негусов — данников, эти два лике помещаются по обеим сторонам императора, одетые совершенно одинаково шитые шелковые и бархатные одеяния, в малиновые бархатные золотом шитые и отделанные мехом царские плащи, и только золотая корона с эмалевым изображением Св. Георгия отличает императора от двух его придворных. В то время, когда у Негуса на голове корона, он не произносит ни слова; неизвестно, однако, обусловливается-ли этот обычай торжественностью момента или чудовищной тяжестью короны, мешающей его величеству двигать челюстями. Во всяком случае, когда Негус негусов отвечает на приветственные слова негуса-данника, — один из лике снимает с головы своего повелителя стесняющие его знаки величия… [76]

Любимцами среди приближенных Негуса Менелика являются: генерал Тесамма, двоюродный брат царицы, гразмач Иосиф Негусье, который сопровождала раса Маконена в 1880 году в его миссии в Итално и который прекрасно говорит по-французски и, наконец, бегиронд Бальча, главный интендант, евнух и начальник артиллерии. — Помимо этих трех обязанностей, из коих одна не может быть приписана особенной милости ¹¹, Бальча состоит еще хранителем императорских сокровищ, и надо признать, что в этой его обязанности сношения с европейцами ему, по меньшей мерв, приятны. — Кроме того, к придворному штату принадлежат: секретарь, хранитель императорской печати, предводитель, или начальник купечества, начальник азагов (интендантов), главный конюший и, наконец, баламуаны, сыновья высоких особ, состоящие при дворе в качестве пажей или замаскированных заложников, если отцам их поручены Негусом в управление различные провинции….

С особым почтением относится Негус к своему дяде Даргуе, к благоразумным советам которого всегда прислушивается. Имя раса Даргуе благословляется живущими здесь европейцами.

Строго говоря, военной иерархии в Абиссинии не существует вовсе. Негус назначает своих любимцев начальниками правого, левого крыла армии, авангарда, тыла и т. д.; дает им в управление более или менее значительные [77] провинции, смотря по оказанным ими услугам и, после долгой и верной службы в звании губернатора, назначает их расами.

Как расы, так и, вообще, данники для уплаты годовой дани прибывают в Аддис-Абаба, где и располагаются лагерем с своими войсками. К ним принадлежат: царь Годжама, Таклаиманот; царь Джиммы, Абба Джиффар (последний из царей-торговцев невольниками); рас Маконен, губернатор Харрара; рас-Мангаша, сын покойного Негуса Иоанна и внук Феодора, губернатор Тигре; генерал Гвебре Есгвер ¹², губернатор провинции Лека, где находятся золотые копи; рас-Михаил, губернатор страны Уоллосов; рас Олие, брат царицы Таиту, рас Алула, Уельд-Горгиус и др.

Не останавливаясь на других, заметим, что генерал Гвебре Есгвер ежегодно платит дани Негусу 20 килограммов золота и 3.000 килограммов слоновой кости.

В ограде дворца, в числе прочих отдельных построек, имеется, кроме часовни-церкви, казнохранилище, или гуада, где хранятся все императорские сокровища, царские одежды, парадная сбруя, серебряные щиты, парадные костюмы придворных, золотые и серебряные короны и подарки Негусу от коронованных особ Европы; тут-же и оптические и хирургические инструменты, стереоскопы и многое другое.

Далее, около Саганета, высится Адераш, обширный зал, служащий для торжественных приемов и превращающейся в столовую в случае [78] больших пиров, которые называются гвеберами и совершаются два, три раза в неделю. На этих пирах, в Адераше Негус, среди своих приближенных, по античному обычаю, располагается на диване, покрытом тяжелыми коврами и шелковыми подушками, под деревянным раскрашенным балдахином, убранным тканями ярких цветов. В нескольких метрах расстояния от дивана протянут занавес из газовой материи, отделяющий часть зала.

Негуса окружают его любимцы, внимательно следящие за его движениями и скрывающие его своими тогами от взоров профанов, как только он захочет выпить, кашлянуть, чихнуть или высморкаться. Как только император приступает к еде, азаг отворяет двери и впускает расов и старших священников; через несколько минут входит вторая партия приглашённых, состоящая из генералов и других выдающихся особ, среди которых всегда несколько европейцев. Все усаживаются на полу, на коврах, группами по три и четыре человека и, смотря по чину и месту, занимаемому при дворе, ближе или дальше от Негуса. Постепенно впускаются третья, четвертая и пятая партии приглашенных, все ниже и ниже чином, причем последним приходится уже стоять вдоль стен; наконец, отдергивается газовый занавес, из-за которого появляется еще целая толпа генералов и офицеров из свиты Менелика.

Обнаженные до пояса слуги приносят и ставят перед каждой группой корзины с хлебом и другой провизией, каждый из участников пира разрезает подносимое сырое мясо, а рога с напитками обходят присутствующих кругом. Это [81] сырое, трепещущее еще мясо только-что убитого животного, приправленное перцем и пряностями, являющееся национальным блюдом в Эфиопии, называется брондо и наглядно объясняет, почему абиссинцы страдают все солитером. Элизе Реклю говорит, что абиссинцы предпочитают страдать солитером, чем отказаться от этого лакомого блюда; но против этого зла под рукою имеется и лечебное средство: в Абиссинии в изобилии растет дерево куссо, — и любитель сырой говядины раз в месяц проглатывает семечко этого дерева, которое (семечко), сильно действуя на желудок, на время освобождает от незваного кишечного гостя.

Когда Негус захочет отличить кого-нибудь, он отправляет ему часть с своего блюда, и эту часть слуга приносит осчастливленному на ладони. Почетный знак, которому нередко многие завидуют.

Вовремя пира, асмари, африканский трубадур, аккомпанируя себе на однострунном инструменте, слагает Негусу хвалебные гимны; по окончании-же пира музыканты трубят в бамбуковые трубы, пиликают на примитивных струнных инструментах, в то время как певец фальцетом выкрикивает псалмы и молитвы, заглушая нередко шумные разговоры собеседников.

В праздничные дни ко всему этому прибавляются песни и танцы священников.

После такого пира Негус дает аудиенции.

Его величество встает чрезвычайно рано. Едва забрезжит свет, как он выходит уже из своих покоев для прогулки в ограде дворца, окруженный любимцами и под красным зонтиком, который держит над ним один из свиты. [82]

Прогуливаясь, Менелик постоянно наблюдает за работами, которые безостановочно производятся в ограде дворца; там устанавливается пильная машина, проводится вода, здесь чинят ружья и артиллерийские орудия, делают сбрую и щиты, украшенные серебром, которые в виде награды раздаются воинам.

Нередко Менелик посещает свои сады, в которых растет разнообразная зелень, семена которой не так давно впервые ему доставлены были из Франции.

Императора Абиссинии отличается, вообще, неутомимой деятельностью. Когда он, наблюдая за какими-нибудь работами строительными, канализационными, или по заграждению реки, заметит, что ну лены камни, он тут же слезает с своего мула и, показывая пример, переносит камни в надлежащее место. Конечно, вслед за ним вся свита — любимцы, придворные, генералы, судьи, священники, все до последнего слуги, — делают тоже самое и через несколько минут камней наносится более, чем нужно.

II.

Общеупотребительным языком в Абиссинии является амхарикский, которого не следует смешивать с церковным гвезом, употребляемым лишь священниками и учеными.

Лингвисты говорить, что гвез близок к еврейскому и арабскому языкам; амхарикский-же язык, если верить ученым, специально занимающимся восточными языками, хотя и происходит от гвеза, тем не менее представляется весьма отличным от него. [83]

Амхарикская или абиссинская азбука состоит ив 33 букв, каждая из которых имеет 7 начертаний, и 20 двугласных, что в общем составляет 251 знак; а так как почти каждый знак представляет из себя слог, то орфография абиссинского языка очень легко усваивается.

В Абиссинии нет, собственно говоря, литературы, если не считать за таковую военных гимнов, монотонно распеваемых абиссинскими певцами, под аккомпанемент однострунных инструментов, способных из самого спокойного субъекта сделать нервного...

В Абиссинии даже высшие сановники не умеют писать и держат в свите своей одного или не скольких секретарей, обученных грамоте (главным образом, духовенством). Каждый сановник имеет грубо выгравированную на меди печать, которую он и прикладывает в конце письма или деловой бумаги; Негус-же и епископы пользуются привилегией помещать свою печать в начале письма.

Письма всегда начинаются формулами вежливости. Для образца приведу здесь письмо, данное мне Негусом при моем от езде из Шоа, к расу Маконену, через резиденцию которого — Харрар я должен был проехать.

В начале письма печать с гербом Негуса, затем следует текст письма:

"Послание Негуса, царя Эфиопии, к расу Маконену. Как поживаешь ты? Я здоров, слава Богу. Господин Вандергейм возвращается на родину. Он мне сказал, что при нем нет ничего, кроме сундука с вещами, и не имеется никаких товаров. Пропусти его. Дано в Аддис-Абаба, 22-го февраля 1887 года (по абиссинскому стилю)". [84]

У Менелика имеются конверты с его гравированным и позолоченным гербом, но, вообще, все абиссинские письма, свернутые в возможно меньший размер, посылаются адресату через курьера завернутыми в кусок непромокаемой материи. Для прочтения полученных писем сановники: должны обращаться к своим секретарям, которым, таким образом, и известны все тайны...

Религиозные праздники здесь весьма многочисленны и всегда совпадают с постом. Кроме воскресения, служащих абиссинцам обычными предлогом для праздности, в течение Каждана месяца имеется не менее 15 праздников (!), из коих главные — Св. Марии, Св. Таклайманата, Св. Иоанна, Св. Аббо, Св. Михаила, Св. Георгия, Св. Еммануила, день Спасителя (?) и т. д.

Маскал, или праздник Св. Креста — величайший из годовых праздников; в этот день в Гвеби совершаются торжественная церемонии; духовенство облачается в парадные ризы, стреляют из пушек и т. д. К этому дню прибывают обыкновенно в Аддис-Абаба и все вассалы Негуса — губернаторы, и в этот-же день производятся годовые расчеты между высокими особами и купцами.

III.

Несколько недель спустя после моего приезда — в Щоа, в Аддис-Абаба прибыл и стал лагерем около города царь Джиммьт, Абба-Джиффар.

Европеисте торговцы им вют обыкновеше делать ему визиты, предлагая товары, и он относится к ним всегда с уважением и высоко ценит их. Лагерь его всегда бывает одним из интереснейших, так как обитатели Джимма, не [85] смотря на бедность страны, — народ работящий и коммерческий.

Они торгуют прекрасными лошадьми, цена которых обыкновенно не превышает 20 талеров, смолистыми факелами (весьма удобными для дороги), покрывалами из цветной шерсти, табаком собственного производства, очень хорошими кинжалами с медными рукоятями, рогами и др. Все они охотятся на слонов, и потому у них всегда есть слоновая кость, также как и цибет. Но этим торговля не ограничивается: втайне от Негуса коммерсанты Джимма занимаются и торговлей невольниками.

Стоить только пойти вечером, когда уже стемнеет, к лагерю Абба-Джиффара, и какой-нибудь купец, под предлогом показать материи, пригласить вас в палатку и, поставив на страже доверенных лиц, предложить вам мальчика или девочку в обмен на несколько талеров.

Так было однажды со мною и с моим знакомым X..., когда нам предложили купить маленькую девочку. X., внимательно осмотр в товар и заглянув девочке, точно лошади, в зубы, купил ее за 17 талеров и увел с собою юную Гада Гибе в ее национальном костюме, состоявшем из куска грубого холста на бедрах и звериной кожи, накинутой на плечи. — На утро я не преминул снять с нее фотографии. Нам предлагали также мальчиков по 12 талеров за каждого, и я, в виде редкости и для доказательства того, что в Абиссинии существует торговля невольниками, хотел купить одного, но, сильно взволнованный, я поспешил выйти из палатки, где еще раздавалось рыдание другого мальчика, пришедшего в отчаяние от предстоящей [86] разлуки с братом (тот, кого я хотел купить, приходился ему братом).

9 Июня 1894 года мы присутствовали на одной из красивейших церемоний, какую только можно» увидеть в Шоа: Негусу Менелику представлялся знаменитый рас Мангаша, губернатор Тигре и ныне непосредственный противник генерала Баратиери.

Я. и доктор Траверси с раннего утра были на ногах и то-и-дело делали фотографические снимки с групп пехотинцев или артиллеристов... Мне удалось даже собрать вместе и снять трех абиссинцев с касками парижских муниципальных гвардейцев на головах… Все войска с зари уже заняли места вокруг дворца и в его ограде.

Разодетые в рубашки разных ярких цвеетов, завернутые в свои покрывала, в котелках, соломенных шляпах, касках и т. д., — солдаты Шоа вблизи грязны и смешны, но ружье в руках, щит и копье, которыми они владеют в совершенстве, говорят за то, что в бою они не смешны.. Там-и-сям, среди солдат, на грубо отесанных древках развеваются трехцветные знамена (зеленый, красный и желтый цвета).

Негус обладает сорока маленькими горными орудиями системы Гочкиса ¹³. Негус уступает их по мере надобности царям-данникам своим и расам, но каждый из них самих не может иметь более двух, за исключением раса Маконена, который обязан иметь их 12. Кроме того, у Менелика есть шесть митральез с патронами системы Гра. [89]

Одни только артиллеристы носят нечто в роде формы, — зеленые панталоны и красные туники с зеленой-же отделкой.

Артиллеристы с орудиями выстроились около башни с часами, и перед тем, как около 10 часов утра, из лагеря тигрейцев прибыл рас Мангаша, грянула музыка грозно, но весьма нестройно.

Рас Мангаша вступал во дворец, окруженный священниками из Тигре, несшими под фиолетовым зонтиком святыни, и безоружным войском; на плече своем знаменитый рас нес камень, который, в знак своего подчинения, должен был положить к ногам Негуса.

Как только рас Мангаша переступил порог дворца, грянул залп абиссинских ружей, а затем началась неправильная стрельба, среди шума которой выделялись особым громом выстрелы пушек. Дворец добрые полчаса окутан был пороховым дымом, который, казалось, опьянял абиссинцев, издававших радостные клики и потрясавших оружием и знаменами.

Негус принял раса в зале Адераш в парадном одеянии, с золотой короной на голове и окруженный блестящей свитой.

За приемом последовал пир.

Через несколько дней происходила другая церемония, — прием итальянского полковника Шано, причем мы, европейцы, были приглашены Менеликом встретить итальянского посла. Он прибыл 18-го июня верхом на прекрасном муле, подаренном ему Негусом и великолепно разукрашенном по абиссинской моде, сам же полковник был не менее параден в своей форме конного стрелка, в барашковой шапке с белым [90] плюмажем, в черном, шитом серебром мундире и серых с серебряными лампасами рейтузах.

Негус ожидал его на лужайке, в ограде дворца, под полотняным навесом. Прием был далеко не восторженный, хотя за ним и следовал "завтрак с европейцами", на котором абиссинские блюда запивались сицилийским вином и шампанским.

Через несколько дней парадный полковник уехал, увозя с собой доктора Траверса; миссия Шано оказалась неудачною. — Говорили, что он приезжал предложить Негусу возобновление Учиалийского договора и, в случае отказа со стороны последнего, объявить ему войну. Последующие события показали, что слухи эти были основательны.

Интереснее и оригинальнее бывают церемонии, когда какой-нибудь сановник возвращается с удачной охоты на слонов. В Абиссинии такая охота является настоящим походом; с охотником отправляется несколько сот солдат, и, хотя слон убивается обыкновенно последними, но честь и вся выгода от этой охоты достаются на долю первого.

Так, мне пришлось присутствовать при торжестве возвратившегося с такой охоты лике Мекуаса Абато; хотя пятьдесят человек и погибло, но за то 12 слонов пало под пулями четырехсот остальных его солдат.

От самого дома лике Мекуаса Абато до дворца, во все время его следования, продолжалась безостановочная пальба. Группами вступали в ограду дворца его солдаты в шелковых костюмах разных цветов, неся на древке, в виде вещественного доказательства своей славы, хвосты убитых слонов. Шествовали они, приплясывая, распевая [93] военные гимны и стреляя из своих ружей. Приближаясь к Негусу, каждый солдат падал ниц и целовал землю, причем всеобщие клики усиливались. Среди этого шума и треска показался сам герой на разукрашенной серебром лошади; он медленно сошел с нее и преклонил колена перед Негусом, радостно его приветствовавшим. За героем приблизились попарно его телохранители, сложившие к ногам Негуса двадцать четыре великолепных клыка.

Крики опять удвоились; кричали и пели и воины-герои, и зрители; наконец, шум дошел до своего апогея, когда офицеры и солдаты лике. Мекуаса представили нападение на воображаемого слона.

Конечно, все это закончилось пиром.

IV.

В 1894 году я провел сезон дождей один в нашем агентстве с г-жей Стевенен, ибо все европейцы покинули Аддис-Абаба. Кто уехал по делам в глубь страны, кто в Европу, Савуре и инженер Ильг, который повез с собою сына раса Даргуе и двух других знатных юношей, чтобы поместить их в один из швейцарских коллежей. Юношей этих, как известно, в 1896 году похитили итальянцы и держат в качестве заложников.

В это время года абиссинцы остаются в провинциях и появляются в Аддис-Абаба только тогда, когда кончается сезон дождей, так что двор Негуса не оживлен, и празднества и гвеберы во дворце редки.

В одну из суббот августа 1894 года Негус через глашатаев приказал объявить, чтобы [94] никто из воинов несмел отлучаться от своих начальников, и чтобы все заготовили необходимую одежду и провизию для похода против уаламосов; с этой-же целью предупреждены были генералы и расы Михаил и Уельд Горгиус.

В 1890 году некий рас Мангаша (его не следует смешивать с нынешним губернатором провинции Тигре) пытался во главе абиссинских войск овладеть страною Уаламо, но безуспешно.

Поход в Уаламо предпринимался Негусом не только ради исправления неудачи 1890 года, но и потому, что страна эта славилась красотою и плодородием и, наконец, пограничные стычки становились все более серьезными, и надо было покончить с таким положением вещей.

В течение трех месяцев воины Шоа деятельно приготовлялись, и к ноябрю месяцу все было готово для похода!

Город Аддис-Абаба принял необычно деятельный вид, и население его вдруг возросло, ибо стали прибывать расы и генералы с войсками; оставалось подождать лишь раса Михаила, который со своими 10.000 солдат должен был составить авангард войска.

Рас Михаил, губернатор страны Уоло-Галла, зять Менелика (хотя и магометанин (?) занимается в широких размерах торговлею невольниками, и корабли с его живым товаром нередко арестуются в Красном море английскими крейсерами.

Наконец, 1-го ноября, прибыл рас Михаил, и на другой день по дороге к первому привалу двинулись стада баранов (провиант) и бесчисленные толпы женщин, несших на своих спинах гомботсы с медом и маслом для армии Негуса, который выступил, однако, только 15-го ноября, [95] и то, как говорят, против желания царицы Таиту и вопреки советам придворных.

Несколько недель перед тем гразмач Иосиф посетил меня и от имени императора "просил" сопровождать его в походе и снять план дороги во время похода, который обещал быть очень интересным. Я. принужден был согласиться.

Чтобы облегчить мне это путешествие, Негус обещал, что во все время похода палатка моя будет ставиться рядом с палаткой Иосифа гразмача, который, как я говорил, служа переводчиком при императоре, прекрасно говорит по-французски и очень уважаем Негусом, чего нельзя сказать о другом переводчике, Ато Габриели, который злоупотребляет абсентом.

Так как я знал амхарикский язык ровно настолько, чтобы отдавать приказания прислуге, то я, конечно, рад был соседству в поход гразмача, которому император приказал быть в моем распоряжении; при передвижениях же Негус рекомендовал мне быть всегда подлив него. Менелик разрешил мне порыться в его складе, где я и нашел нужные мне горометрический барометр, буссоль и компас.

Дорога уже приведена была в порядок поселянами Эфиопии. Деревья были выкорчеваны или сожжены, как и трава; на переполненных водою реках устроены были броды, неровности по возможности сглажены. Но в неприятельской стране работу эту приходилось исполнять солдатам, под наблюдением Негуса, что, конечно, сильно задерживало движение.

В поход впереди Негуса всегда едут около тридцати табаратсов или литаврщиков верхом [96] на мулах или лошадях; с каждой стороны у седла табаритсов прикреплены разной величины литавры, в который они и бьют время от времени деревянными палками, и которым изредка вторят трубы.

Позади музыкантов и непосредственно впереди Негуса следует авангард легкой кавалерии, а затем император в обычном своем костюме верхом на муле, который каждые 2 часа меняется под ним. Около Негуса следует дежурный генерал или афанугус (главный судья) и два пеших пажа по сторонам, а сзади в беспорядке многочисленная свита, во главе которой гарцует конюший или оруженосец Менелика с его ружьем и богатым щитом.

Легко понять, что представляет из себя поход абиссинцев, если я скажу, что каждый начальнику кроме той лошади или мула, на которых он едет, ведет за собою несколько запасных для смены, не считая еще коней, которых употребляют только в бою и которых ведет паж под узцы; затем, у каждого офицера, кроме щитоносца, имеется 20-30 телохранителей и столько-же слуг, везущих его пищу, напитки, молитвенные книги и проч.

За мною лично, кроме, оруженосца, следовало 12 слуг, два мальчика и две женщины для приготовления обеда мне и моим людям, а на обратном пути следовали и невольники мои, которых я привел в Шoa; кавалерия-же моя состояла из двух верховых мулов и шести вьючных для палатки, багажа и провизии.

Армия (если только можно этим именем называть беспорядочные толпы) не имеет ни организации, ни дисциплины; солдаты имеют одну [99] лишь задачу, — следовать за своими начальниками, а эти последние — за Негусом. Повторяю, это толпы людей, вооруженных ружьями, палицами, копьями, щитами, палками от палаток, пешие и конные, или ведущие мулов и лошадей в поводу. Все конные, кроме того, носят кривую саблю, острый конец которой всегда выходить из ножен и может легко поранить соседа, как пики легко могут выколоть глаза, ибо о правильных рядах и правильном держании пик абиссинцы не имеют понятая.

Дорога на протяжении многих верст буквально загромождена тысячами нагруженных провиантом ослов, лошадей и мулов, бесконечными толпами женщин с громадными кувшинами за спинами; это не поход армии, а скорее переселение народа. Там-и-сям среди воинов вы видите скачущую на муле и скрытую под густой вуалью какую-нибудь знатную абиссинскую даму, которых в походе не мало.

Благодаря всему этому беспорядку и толкотне, переходы тяжелы и кажутся бесконечными; на бивуаках, тем не менее, все отлично друг друга находят, и каждый знает свое место, которое ему определено начальниками; этим-же последним самим Негусом назначаются Места, которые они должны занимать.

Как только тот пли другой начальник останавливается, его люди быстро устраивают ему хижину из ветвей и листьев кобаса или ставят палатку; женщины же собирают дрова, отправляются на реку за водою и начинают стряпать; жизнь закипает, и часа через два после прибытия на стоянку вы видите целый город в миниатюре. [100]

Для Негуса ставится несколько палаток, из коих одна, очень большая, — для пиров; все они украшены трехцветными флагами и обнесены оградою из полотна. Пока ставятся палатки, Менелик с приближенными осматривает окружающую местность. Церемонии и в походе сохраняются те же, что я во дворце. Согласно обещанию, и дабы мне не иметь слишком большого обоза, меня ежедневно приглашали к столу Негуса; я каждый день завтракал в дворцовой палатке и близко познакомился с брондо, сделавшимся моей главной пищей; вечером же мне приносили в мою палатку хлеб, соус и мед; кроме того, азагам приказано было снабжать меня не только бараниной, но и говядиной, которую кухарка моя, Уелетогоргуис, приготовляла кое-как на европейский лад.

16-го ноября мы переправились через реку Луаш по крепкому деревянному мосту, построенному инженером Ильг и Капуччи, большая-же часть армии перешла немного выше в брод.

Пока ставились императорские палатки, Негусу вздумалось заняться оригинальной рыбной ловлей: он бросил в воду несколько динамитных патронов, и вскоре река покрылась оглушенной взрывом рыбою, которую искусные пловцы выловили и повергли к ногам Негуса.

На другой день мы прибыли в страну Курагуэ. Жилища в этой стране положительно теряются среди плантаций кобаса. Это растете, очень похожее на банановое дерево, состоит из десятка листьев, достигающих 5 — 6 метров в вышину, и дает жителям страны свою мякоть-сердцевину, [103] из которой они приготовляют хлеб, весьма, однако, скверный. Курагуэзцы занимаются также возделыванием табака, который они курят из высушенных горлянок и тыкв, заменяющих собою трубки; в Абиссинии нюхают табак, курить же запрещено с тех пор, как нашли табачное растете на могиле Негуса Иоанна.

Курагуэзцы бедны и имеют крайне жалкий вид. Как только у них кончается жатва, они толпами приходят в Шоа, где и нанимаются на всякого рода поденную работу. Мужчины, полунагие, едва прикрытые звериными шкурами, благодаря неудовлетворительной пище, страшно худощавы; женщины же нередко бывают красивы и, благодаря их светлому цвету лица, находятся в почете у господ европейцев, пребывающих в Абиссинии. Дети, рождающиеся от таких союзов почти белы, но замечено, что они наследуют все недостатки обеих рас, не приобретая ни одного из их хороших качеств; из них по преимуществу выходят лгуны и воры.

Губернатор провинции Курагуз, генерал Гвебейе, встретил армию Негуса в Кондальтити и поднес Менелику молодого льва, которого Негусу, в свою очередь, возвратившись в столицу, подарил г-ну Шефне. Этот львенок впоследствии совершил на одном со мною пароходе путешествие в Европу и умерь в ботаническом саду, в Париже.

Пройдя лесистую провинцию Марокко, мы 23 ноября расположились лагерем у подножия горы Урбарагуэ в провинции того-же имени. Пока мы устраивались, из соседних рощ появилась масса вспуганных газелей и зебр, на которых немедленно и началась охота верхами посредством арканов. [104]

26-го ноября мы прибыли в страну, управляемую двоюродным братом Негуса, Бешатом. Особенно торжественно, с пением и танцами, встретило здесь Негуса духовенство страны. Бешат нарочно для встречи выстроил из ветвей громадный навес в 60 метров длины и 30 ширины, где и произошел, конечно, пир, продолжавшийся целый день.

На другой день мы переправились в брод через реку Уэро и стали лагерем вблизи высокой горы Камбатта, против горячих источников, занимающих большую площадь земли, над которой вечно стоит густой пар.

Камбатта с ее отрогами представляет естественную границу Эфиопии, за которою начинается неприятельская страна.

Ночью над нами разразился ураган с ливнем, и так как стоянка наша была в долине, то на утро палатки и багаж наш плавали в море грязи; женщины обезумели от страха, перепуганные лошади и мулы разбежались, и двигаться вперед в этот день было немыслимо. Нужно было все высушить, вычистить, починить, собрать разбежавшихся мулов и съесть громадное количество провизии, доставленной Терзамом, старшим сыном раса Даргуэ, дяди Негуса.

30-го ноября мы остановились на равнине Корга, которая была театром прежних войн абиссинцев с уаламосами.

Глава IV

Страна Уаламо. — Зерефа. — Нашествие — Конец похода, смотр и возвращение в Аддис-Абаба. — Из Аддис-Абаба в Джибути по пустыне.

Первого декабря, после трудного перехода под шестичасовым дождем, мы стали лагерем уже в неприятельской стран. Авангард раса Михаила уже сжег не мало жилищ, покинутых уаламосами перед нашим нашествием. На стоянки Негус, взойдя на возвышенность, осматривал окрестности в подзорную трубу.

В Контале, где был наш первый привал, к Негусу привели и первых уаламосских пленников, напавших с пиками в руках на абиссинских женщин в то время, как они шли за водой. Пленники дали Негусу сведения о стране, ее обычаях и религии, и остались при нем проводниками, чем и спасли свою жизнь.

Уаламо — страна чрезвычайно плодородная. Селения окружены многочисленными плантациями пшеницы, дуро, ячменя, кофе, табаку, хлопчатника и проса. Изобилуют фиговые и оливковые деревья, берескледы (fusains) и сикоморы, а все дороги [106] от одного селения до другого обсажены молочаем. Многоводные реки и ручьи быстро текут среди зарослей бамбуков и лиан.

Хижины уаламосов, в форме пчелиных ульев, выстроены очень прочно. Они весьма опрятны внутри и переполнены всевозможными местными изделиями: красивыми кувшинами из жженной глины, деревянной домашней утварью, украшенною раковинами и бусами, струнными музыкальными инструментами, тяжелыми мешками с зерном, хлопком, связками чеснока и маиса и полосками железа (в локоть длиною), играющими здесь роль разменной монеты. Иглы и гребни из рога и веретена из легкого дерева и жженной глины доказывают изобретательность местного населения, а шкуры газелей, львов и пантер, украшающие внутренность домов, говорят о том, что охота — одно из главных занятии уаламосов.

Это был, бесспорно, счастливый народ, живший, по истине, библейской жизнью и оказавшийся католического вероисповедания (!), что сильно поразило Негуса, который считал их магометанами, чем даже и мотивировал свой поход.

Звание священнослужителей у уаламосов переходит от отца к сыну. Особенно строго передаются наследственно традицш относительно поста.

Солдаты Негуса, как говорили, нашли в глухом Лесу нечто в роде церкви, в которой хранились священные камни (?).

Уаламосы, прежде всего, чтут мертвых, чего мы совершенно не находим в Абиссинии; я видел здесь несколько очень живописных могил, на которых заметна заботливая рука родственников: на ближайшем к могиле дереве висят, обыкновенно, военные доспехи покойного, если он [107] был мужчиною, а у могилы женщины — предметы хозяйственной утвари, украшенные раковинами и бусами. Земледельцы и охотники по преимуществу, уаламосы являлись воинами в тех лишь случаях, когда предстояла надобность в защите их родины, и оружие их, конечно, не выдерживало никакого сравнения с абиссинским: оно состояло из двух пик, — одной, которую бросали, и другой, которая оставалась в руках... Впрочем, на поясе у каждого уаламоса висел кинжал, который, однако, своею тяжестью и шириною скорее напоминал топор.

В минувшую, неудачную для абиссинцев, войну, уаламосы захватили у них большое, сравнительно, количество ружей; на этот же раз абиссинцы их не нашли: уаламосы переделали эти ружья в земледельческие орудия, — факт, ярко характеризующей этот народ.

Лицом уаламосы походят более на данкалийцев, чем на абиссинцев, и среди них не встречается тех разнообразных оттенков в цвете лица, которые мы видим в Абиссинии, где кровь туземцев смешана с португальской, ибо страну уаламосов не посещал еще ни один европеец.

Мужчины носят короткие панталоны и драпируются в покрывала, материя для которых грубо выделываются на месте и окрашиваются в различные оттенки красного цвета, Собственно говоря красным цветом окрашена вся страна; буквальна этого-же цвета и земля в некоторых областях Уаламо.

Среди пленниц, приводимых к Негусу, я мало видел красивых лиц. Что же касается их нравственных качеств, то могу сказать, что в этом отношении женщины очень мало развиты: [108] на третий день пребывания в абиссинском лагере они уже танцевали и пели среди победителей, аккомпанируя себе на глиняных барабанах.

Богатства уаламосов заключались, главным образом, в земледелии, скотоводстве и торговле невольниками. Каждый из начальников племен имел, обыкновенно, до 500 невольников, захваченных им в плен из соседних стран и обмениваемых всегда на лошадей и рогатый скот.

Уаламосы выказали редкую храбрость и отвагу в борьбе с абиссинцами; царь их, Тона, не сдавался. Война прекратилась лишь тогда, когда, раненный, он взят был в плен.

Начались сражения с вечера 1-го декабря. С этого времени можно было встречать возвращающихся в лагерь абиссинских кавалеристов и пехотинцев, нагруженных пожитками и оружием побежденного врага, несущих на оконечностях своих ружей доказательства того, что враг ими оскоплен…

Опьяненные кровью, они пели свой мрачный военный гимн:

"Пойте, коршуны, пойте!
В пищу вам готово
Тело человеческое!".

С этого вечера и вплоть до окончательной резни эта песня беспрестанно раздавалась в лагере со всех сторон, и ежедневно перед палатками начальников солдаты являлись группами, горделиво выкрикивая о своих победах.

Война не велась большими отрядами: группы в 40-50 абиссинцев отправлялись и вырезывали слабейшего в десять раз неприятеля; но такие группы насчитывались сотнями. Пред вечером [109] группы эти, потрясая красными покрывалами своих жертв и распевая песни, возвращались, сопровождаемые восторженными криками женщин. Прошло лишь несколько дней, и все солдаты носили уже в густо намасленных волосах стебли дикой спаржи — эмблему того, что на совести воина есть убитый враг. Убитые абиссинцы оставлялись на поле брани; исключение делалось лишь для выдающихся особ, трупы которых приносились в лагерь, и тогда крики радости сменялись криками горя, а полунагие женщины, ударяя себя в грудь и вырывая свои волосы, танцевали вокруг палатки убитого.

II.

После первых-же стычек началась зерефа, т.е. грабеж селений и возделанных полей, резня скота, пожары... Победители возвращались в лагерь с пленными женщинами и детьми, унося с собою награбленное — кур, капусту, зерно, тыквы и т. д., и ведя за собой лошадей, ослов г. коз и коров.

Земля уаламосов с трех сторон окружена, территорией Эфиопии, и потому тактика абиссинцев была незамысловата: она состояла в том, чтобы отменить неприятеля с трех сторон, загнать его к подножию непроходимой горной цепи и уничтожить. Следствием этого и явилась война маленькими отрядами, при которой каждый начальник действовал за свой счет и страх, по собственному усмотрению, и при которой дисциплина, конечно, отсутствовала. Ежедневно, после полудня, но приказанию Негуса, били в барабаны около его палатки, и затем читались его приказы, [110] которые, хотя и выслушивались, но никем не исполнялись (?).

Из абиссинских войн поход против уаламосов особенно выдавался ужасами и количеством крови, пролитой в такое, сравнительно, короткое время. «Такого избиения я никогда еще не видал», говорил мне один рас, старый и бывалый воин.

Негус, которого я спросил о количестве убитых в этой войне, приказал своему хранителю печати сделать подсчет, но цифра, полученная путем опроса начальников, 96.000, без сомнения, чрезмерна, и, определив ее в 20.000, мы будем ближе к истине.

Это была настоящая бойня, резня живого человеческого мяса опьяненными кровью солдатами. Ужасы и зверства, против которых, впрочем, энергично восставал Негус, страшно описывать.

При встрече двух абиссинцев — только и можно было слышать разговоры в таком роде: «Сколько ты убил?» — «Столько-то! А ты?» И если вопрошающему цифра казалась чрезмерной, собеседник его клялся смертью Менелика: — «Менелик ий мут», — после чего сомнениям уже не могло быть места.

Число захваченных и зарезанных быков и коров было громадно, — мулы абиссинцев шагали буквально в море крови, среди освежеванных и недоеденных остатков туш. Я не мог воспрепятствовать и моим людям драться, и мой маленький лагерь через несколько дней увеличился двенадцатью быками и коровами, несколькими козами и одиннадцатью невольниками-женщинами и детьми. По абиссинскому обычаю, я взял свою часть и стал обладателем пяти невольниц и одного маленького мальчика, которого довез до Шоа [111] привязанным к седлу лошади, нарочно для этого купленной.

Малютка очень ко мне привязался и, видимо, понимал мои заботы о нем; я сам кормил его, держа у себя на коленях, когда он уставал, научил его нескольким французским словам, и он отлично ругал лошадь "vilain animal!" (скверное животное), когда она ленилась идти. Милый мальчик этот был оставлен мною г. Савуре в Аддис-Абаба.

Женщины уаламосов замечательно возбуждали энергию своих мужей в борьбе с абиссинцами.
Пока муж не убьет неприятеля, жена запрещала ему носить панталоны, как недостойному этого мужского украшения

Неспособные к борьбе, или безоружные уаламосы падали перед абиссинцами на колени, протягивая в знак мира древесные ветви или траву и моля о пощаде, но лестно было принести в лагерь доказательство победы, и уаламосы избивались... Живыми оставались они, когда являлись целыми группами, чтобы сдаваться прямо Негусу, приводя с собою своих лошадей и скот.

Резня продолжалась 1-го, 2-го и 3-го декабря. Затем абиссинцы починили дорогу и 6-го мы двинулись дальше, обходя волчьи ямы, устроенные уадамосамы для абиссинской кавалерии. К вечеру мы прибыли к какому-то селению, объятому пожаром, как раз в то время, когда горел дом царя Тона, который бежал, предоставив все грабежу.

6-го декабря мы стали лагерем у подножия горы Дамоте и оставались здесь четыре дня. Крики и пение победителей и их женщин не прекращались. 7-го числа ушли сражаться и все мои слуги, [112] и у меня остался один только мальчик, с которым я отправился разыскивать Негуса, с зарею отправившегося вперед. Я заблудился и едва вернулся, долго спустя, в лагерь вместе с победителями, возвращавшимися среди криков и стонов раненных пленников и рева захваченного скота. У моей ставки меня встретил еще более зверский рев моих слуг, хваставшихся приведенными пленниками и скотом, а Негус, узнав, что они покрыли себя славой, прислал мне дополнительную порцию напитков. которые окончательно отняли у моих воинов рассудок.

III.

Желая покончить с войною и нанести неприятелю решительный удар, Менелик приказал 10 декабря ночью двинуться вперед. оставив в лагере все, что могло задерживать движете, войско, после шестичасового марша, остановилось неподалеку от озера Аббай. Всем пришлось удовольствоваться камнем вместо постели: запрещено было не только ставить палатки, но даже разводить огонь, чтобы не встревожить уаламосов.

Рас Михаил наступал рядом с армией Негуса, а рас Уэльд-Горгиус и царь Абба-Джиффар должны были ударить на неприятеля с фланга, тогда как с другого фланга нападал лике Мекуас Абато. Все было так рассчитано, что уаламосам, оттесненным к югу, не оставалось возможности избегнуть западни и поголовного избиения. План этот приведен был в исполнение самым успешным образом.

11-го декабря мы шли без остановки весь день. Мулы наши спотыкались о трупы только что [113] убитых уаламосов, давили раненных, страшно изувеченных и обезображенных Я шел рядом с Негусом и в течение этого дня несколько раз был свидетелем беспощадной резни, в которой принимали участие все приближенные Негуса; я присутствовал при настоящей бойне почти безоружных, почти не защищавшихся людей. На другой день продолжалась повсюду та же бойня, и к вечеру солдаты раса Михаила, вооруженные только пистонными мушкетами, привели к Негусу серьезно раненного царя Уаламо, Тона.

Окруженный всем двором, Негус принял его в своей палатке и упрекнул в том, что он согласился подчиниться только силе оружия. "Зло в сердце моем заставило меня сопротивляться", ответил побежденный царь: "да падет на мою голову кровь всех убитых соотечественников моих, ибо я, слушавшийся лишь гордости своей, один виноват во всем. Да! я должен был подчиниться тебе и не доводить дела до убийств и до разорения страны".

Вскоре после этого мы возвратились в наш прежний лагерь, и я чрезвычайно обрадовался возможности отдохнуть под навесом палатки и на постели, но страшный трупный смрад гнал меня и отсюда; лишь в нескольких верстах от лагеря не чувствовался этот ужасный запах массы разлагающихся человеческих тел.

15-го числа прошел слух, что Негус, ободренный успехом, решил продолжать поход и покорить Геумосов, страна которых лежала непосредственно за Уаламо, но на другой день предводитель этого племени явился к Негусу и признал себя его вассалом. В этот день Негус лично принял участие в сражении и покрыл себя [114] славой, убив из винчестера одного уаламоса. Это событие послужило сигналом к окончанию войны, и Негусом отдан был приказ о прекращении враждебных Действий.

Кончились убийства, но начались ужасы возвращения. Надо было довести до Шоа массы невольников, женщин и детей, усталых, едва державшихся на ногах и вынужденных вдобавок нести тяжести, порученные им их новыми повелителями.

18-го и 19-го декабря Негус с помощью расов и генералов произвел дележ захваченного скота. Негус взял себе половину добычи, что составило 18000 голов, а вторую половину отдал солдатам; но из этой половины до Шоа добралось немного, — масса быков и коров пала на дороге, масса больного скота была брошена на месте.

20-го мы расположились лагерем на северном склон в горы Дамотз, в стране, обитатели которой все поголовно занимаются кузнечным ремеслом, так как земля изобилует здесь металлами и, главным образом, железом.

Во всех брошенных жителями домах мы находили наковальни, и грубые инструменты кузнечного ремесла.

Буссоль моя в этот день давала чрезвычайно фантастические показания, а магнитная стрелка, благодаря почве, насыщенной железом, перестала признавать север и шалила, как сумасшедшая.

С 21-го по 28-е декабря мы двигались по направлению к Шоа, делая небольшие переходы, дабы дать возможность солдатам грабить страну и собирать зерно. На одной из более продолжительных стоянок в несколько часов сооружено было, по приказанию Негуса, большое и [115] высокое деревянное Здание, которое должно было служить памятником покорения страны. В следующие дни Негус на остановках делал смотр невольникам и из числа их выбрал для себя лично 1800 человек, у которых для отличия от других сделан был (кислотою) на руке крест.

IV.

29-го декабря произведен был большой смотр.

Негус занял место на трибуне, наскоро сделанной из ветвей и покрытой коврами; он был одет в свой богатый церемониальный костюм, а голова его была украшена львиной гривой.

Перед ним галопом дефилировала кавалерия, а пехотинцы неслись бегом, со своими генералами и начальниками впереди, испуская восторженные клики, от которых бросало в дрожь царя Тона и уаламосских сановников, сидевших у подножия трибуны.

30-го и 31-го декабря мы продолжали свой путь.

1-го января 1895 года гразмач Иосиф поздравил меня с новым годом, а Негус, узнав от него, что европейцы в этот день обмениваются подарками, прислал мне масла, меду и бутылку водки, которая оказалась весьма кстати, так как провизия моя подходила к концу.

Царь Тона, рана которого стала заживать, благодаря иодоформу Негуса, очень скоро вновь принял свойственный его сану торжественный вид и, богато одетый в свои царские одеяния, гарцевал под белым зонтиком, окруженный солдатами, вооруженными ружьями Гра. В [116] прочем, этот эскорт дан был ему не столько для почета, сколько для того, чтобы караулить его.

Я имел случай в этом походе лечить нескольких раненных, так как, в качестве белого, я считался и медиком, причем главным средством моим был тот-же йодоформ против ран и лауданум против дизентерии. Последняя в особенности свирепствовала и унесла не мало невольников. Один молодой человек, которого я вылечил от дизентерии, прислал мне в виде гонорара молодого уаламоса... Этот род подарков был очень принять тогда в стане Негуса: невольниками обменивались, как визитными карточками; но я возвратил молодого уаламоса, ответив, что "гонорара не беру".

2-го, 3-го и 4-го января не произошло ничего особенного, если не считать ночной стрельбы, которую производили солдаты раса Михаила для того, чтобы прогнать страшно косившую их лихорадку...

Путешествие среди этой больной толпы расстроило мне нервы, и 5-го января я просил Негуса дать мне проводника, чтобы поскорее добраться до Адис-Абаба. Негус удовлетворил мою просьбу и, удвоив переходы, везде прекрасно встречаемый и провожаемый предупрежденными губернаторами, я 13-го января прибыл в столицу Шоа. Разбитый и усталый после такой экспедиции, я, по истине, чувствовал себя счастливым, увидев белые лица г. Трулье и супругов Стевененов и получив возможность прочесть накопившуюся за два месяца почту.

15-го числа Негус прислал курьера с известием, что на одном из привалов он убил слона; царица Таиту приказала по этому случаю [117] стрелять из пушек. Затем мы узнали, что на охоте этой погибло два офицера и двадцать солдат...

Вступление свое в столицу Негус так рассчитал, чтобы оно пришлось на 18-е января — один из больших годовых праздников Абиссинии. Оно состоялось весьма торжественно. Негуса встречало все духовенство столицы и окрестностей в парадных одеяниях и со святынями, а окружавшая императора богато одетая толпа генералов и приближенных представляла грандиозную картину.

Весь день в город — раздавались выстрелы и все тот-же гимн:

"Пойте, коршуны, пойте!
В пищу вам готово
Тело человеческое!".

В начале февраля прибыл в Аддис-Абаба караван, с которым возвратились из Франции муж и жена Савуре, Шефнё, и кроме того приехало еще несколько новых европейцев, в том числе г. Мондон, который теперь печатает свои корреспондентки из Абиссинии в газет "Temps". Шефне, возивший в дар президенту Карно молодого льва, привез Негусу в обмен звезду Почетного Легина, сорок тысяч франков новой серебряной монеты с изображением профиля Негуса и, между прочими поручениями от французского правительства, должен был вступить в переговоры с Менеликом о поставке 1.000 мулов для мадагаскарской экспедиции. [118]

Неожиданно мне пришлось очень скоро оставить Аддис-Абаба. Дело в том, что Негусу доложено было содержание нескольких статей, посланных мною во Францию. Статьи эти восстановили против меня Негуса, который до сих пор был хорошо ко мне расположен.

Я быстро уложил свои пожитки и перед отправлением в Харрар явился с прощальным визитом к Негусу.

Негус был со мною холоден, но вручил мне то письмо к расу Маконену, которое приведено мною выше.

Я рассчитывал провести несколько недель в Харраре чтобы снять фотографические виды города, но на второй день моего пути меня догнал курьер от моего друга, придворного-абиссинца, но европейца в душе. Он предупреждал меня, что, не смотря на данное мне письмо к расу Маконену,
Негус с курьером отправил к нему другое, и что в Харраре меня ждут "неприятные сюрпризы"…

Со мною совершал путь г. Трулье, который послан был императором, чтобы взорвать динамитом несколько скал, заграждавших путь караванам. Спутник мой помог мне устроить "бегство".

Я расстался с караваном, объявив своим людям, что должен торопиться в Харрар, а преданный нашей компании начальник каравана, сомалиец Алн-Фара, дал мне в проводники двух своих родственников, заявив им, что они отвечают ему за мою жизнь. Отделившись от каравана и уйдя вперед от него до того пункта, откуда отделяется дорога на пустыню, я, собрав своих людей, объявил им, как умел, что я в 12 дней должен поспеть в Джибути, минуя [119] Харрар, за что обещал им двойное жалованье; приказ же мой день и ночь стеречь меня они объяснили тем, что при мне было много компанейского золота.

Мой эскорт состоял из двенадцати человек, бывших со мною в походе в страну Уаламо, и одного старшего слуги-абиссинца, не раз уже совершавшего этот путь к морскому берегу. Девять человек из них вооружены были ружьями Гра, а два проводника — ремингтонами.

С нами было два верховых мула для меня, шесть — под багажом и одна лошадь — "для компании", так как мулы очень любят лошадей и охотнее идут за ними.

Переправившись через Луаш, мы остановились не более, как на один час, чтобы закусить и дать отдохнуть животным; я не имел ни малейшего желания медлить в этой выжженной солнцем и не безопасной пустыне. По ночам бывало так жарко, что я все время спал на открытом воздухе, но в одну ночь над нами разразился страшный ливень и потопил мою складную кровать и багаж. На берегу Луаша нас одолели мустики, не дававшие нам спать, и мы решили двигаться по ночам, тем более, что необходимо было удвоить переходы.

Я издали видел страусов и зебр, убил несколько цесарок, антилопу, двух диг-дигов, но, к счастью, не пришлось убить ни одного адала, которые, однако, в числе десяти человек, близко подъезжали к нашему маленькому каравану, потрясая пиками и испуская воинственные клики.

Я остановил караван, и мы открыли по ним такую пальбу, что они, как газели, рассыпались по пустыне. [120]

После этого случая мы без отдыха шли в течение 36 часов. Из опасения, чтобы адалы, собравшись в большом количестве, не напали на нас вновь, мы останавливались только затем, чтобы накормить и напоить мулов.

У колодцев мы нередко находили группы кочующих племен, и а посылал вперед своего старшего слугу, чтобы узнать, насколько миролюбивы их намерения. Они давали нам масло, молоко и баранов за несколько локтей полотна, которым я с этой целью запасся, или за несколько пригоршней арабского табаку.

Я питался все время, главным образом, дичью и рисом. Благодаря охоте, впервой не было недостатка; рис же мы имели при себе, как и муку, из которой мой повар пек абиссинские лепешки. Главным напитком, как и всегда в пустыне, являлся кофе; его пьют 4-5 раз в день, и он поддерживает силы и укрепляет нервы

Что касается до кормления моих животных во время этого пути, то это составляло, по истине, трудную задачу: подножный корм встречался лишь близь колодцев, и то в очень ограниченном количестве; в пустыне же его совсем не было, и мулы, на моих глазах, худели столько-же от усталости, сколько от голода.

За Луашем дорога казалась нам бесконечно однообразной: равнины и вечно равнины, изредка пересекаемые руслами высохших речек. Муравьиные кучи, метра в три вышиною, и те здесь кажутся холмами; и действительно, они одни только и бросают тень в этой пустыне, да и то лишь при заходящем солнце... О. это солнце! [121] Единственное спасение от него — очки с дымчатыми стеклами; без них немыслимо путешествие в пустыне. Широкополые шляпы и шерстяные костюмы, которые мы носили в Шоа, также должны быть заменены в пустыне пробковой каской и белым легким костюмом. Опасаясь солнечного удара, я дошел до таких предосторожностей, что даже не снимал перчаток с рук

Мой путь лежал через следующие пункты: Бальчи, Буркики, Дедичамалка, переправа через Кассам и Луаш, Садималка, Билен. Гарса, Данкака, Мулу, Толо, Готта, Делибела, Гунгурбилен, Аррауа, Адегалла, Лассарат, Мордали, Дасмане, Аджин, Рахахале, Бейядэ и Джибути.

Четырнадцать дней моего странствования через опасную область показались мне бесконечными; нервы были напряжены все время до последней степени; я готов был ко всякой случайности, и мой револьвер всегда находился у меня под рукой.

По ночам я то-и-дело вставал, чтобы осмотреть свой караван. В Аррауа, на половине дороги, я, утомленный большим переходом, только на рассвете выглянул из палатки и увидел, что моих мулов нет, а люди спят глубоким сном, и крепче всех спит тот, чья очередь была стоять на страже. Быстро разбудил я их, обрушив на них целый поток абиссинских ругательств... Взволнованные и перепуганные, они, группами по два человека, отправились в разные стороны, и я остался один с моим слугой Байене. Они не возвращались в течение трех часов, показавшихся мне целою вечностью.

Наконец, до меня донеслись выстрелы моих людей, которые возвещали этим своим [122] товарищам и мне, что мулы найдены. Я был спасен, так как потеря мулов была бы для меня гибелью.

На другой день — новое приключение.

Я спокойно курил трубку после обеда, лениво отдыхая на походной постели и любуясь чудным звездным небом, мечтая о Франции, к которой понемногу приближался, как вдруг раздался выстрел, и возле самой моей головы просвистела пуля.

Мой слуга, чистивший около меня мой карабин, нажал неосторожно собачку... Пуля пронзила ему мускулы лавой руки между кистью и локтем, и несчастный испускал раздирающие крики... Я перевязал его рану, как умел, но у него немедленно началась лихорадка; пешком идти ему было немыслимо, и я уступил ему своего второго мула и должен был на время остального пути отказаться от его поварских услуг, которые были для меня весьма важны.

Наконец, 20-го февраля в 10 1/2 часов утра, я был в Бейядэ, где развевается французский флаг, охраняемый двумя сенегалийцами.

Трудно передать, как радостно сжимается сердце при виде родного трехцветного знамени. Ныне, сидя спокойно у своего письменного стола, я вспоминаю эту радостную минуту, искупившую много тяжелых часов.

На другой день, 21-го февраля, я прибыл в Джибути. Губернатор Лагард принял меня очень любезно, но... распек за мои обличительные статьи и поздравил меня с успешным возвращением в такое короткое время.

Действительно, я успел при всех неудобствах и лишениях, пройти пустынею 600 [123] километров в 15 1/2 дней. После выезда из Джибути, где я провел несколько дней, я встретил возвращавшегося из Шоа полковника Леонтьева с русской миссией. Затем я отправился через Аден, по Красному морю, до Порт-Саида и по Средиземному до Марселя.

Я прибыл в родную Францию...

ЖАН-ГАСТОН ВАНДЕРГЕЙМ

В ПОХОДЕ С МЕНЕЛИКОМ, НЕГУСОМ АБИССИНСКИМ

Комментарии