V. ВРЕМЯ «ГОНЕНИЯ».

В литературном отношении все пространные жития Евстафия в большей или меньшей степени отличаются обилием риторики, панегирических, нередко стихотворных отступлений, "вставками длинных речей и щедростью на библейские цитаты. Авторы понимают священное писание в широком, эфиопском смысле, не делая различия между книгами каноническими, апокрифами и псевдоэпиграфами; мы встречаем то и дело ссылки на третью книгу Эздры, книгу Эноха, Юбилеев, апостольские постановления. Характерно вообще для данных житий широкое влияние апокрифической литературы. Так, странное имя «Ярико» для Средиземного моря идет несомненно из коптских актов Ап. Андрея и Варфоломея ³⁸. Автор знал сказания о кончине Ап. Павла, знает и акты Прохора об Иоанне Богослове ³⁹. Он [158] начитан и в истории — может сослаться на пример ревности «царя Гонория» ⁴⁰, и даже дерзает приводить этимологию имени своего святого. «Красота Господня», конечно, получилась из Ewo-sta-(t)-tewos. И т. д.

Вообще, в виду совершенно исключительного интереса, представляемого этим житием, и важности евстафианства в истории эфиопской культуры, мы решились дать в приложении полный перевод его. До сих пор нам были известны только последующие судьбы этого своеобразного монашеского братства, его раскол и примирение с официальною церковью при Зара-Якобе, его борьба с дабра-либаносцами из-за тонкостей монофиситства, его победа, обусловленная реакцией против латинства, сочувствием митрополитов и наконец фанатизмом Иоанна IV. Все эти перипетии, пройденные евстафианством в пути от опальной секты до церковного господства, нам достаточно известны и были неоднократно предметом исследования не только в иностранной, во и в русской ученой литературе. Между тем о происхождении и первоначальной истории евстафианства до сих пор мы имели возможность составить представление только по нескольким строкам, посвященным Евстафию у Людольфа ⁴¹, да по краткому резюме синаксарного жития его в каталоге Зотанбера ⁴². Найденные Conti Rossini жития учеников этого святого — Филиппа Бизанского и Иоанна еще ждут издания. Таким образом приведенное житие — пока единственный источник по интересующему нас вопросу. И надо признаться, оно составлено так, как только и могло быть написано сказание об основателе нового толка спустя несколько поколений его фанатическими последователями. Не говоря уже [159] о том, что даже для эфиопских писаний чудесный элемент здесь чрезмерен, повествуя и о хождении по морю, и о скалах, остановившихся в нем, о шествиях по облаку из Армении в Эфиопию, о воскрешении мертвых и т. п., самый тон и способ изложения заставляют нас во всех редакциях видеть не столько повествование о святом, сколько длинный панегирик ему и его учению, апологию и оправдание последнего. Автора не интересует даже где родился святой, где находился монастырь его воспитателя — аввы Даниила; он не дает нам, подобно другим агиобиографам, хронологических указаний и подсчета лет жизни своего святого; самые события последней, особенно за первый период ее, он излагает без связи, как ряд анекдотов с гомилетическими комментариями и стихотворными вставками. В самом изложении попадаются если не противоречия, то недомолвки и неточности, могущие вызвать недоумение. В житии всюду выступает из учеников святого один Абсади, в чудесах мы видим еще Габра-Иясуса и Филиппа Дабра-Бизанского; первому, кроме того, посвящено в одной из рукописей особое длинное житие, а второй — один удостоен небесной славы, равной с Евстафием. Из трех хождений во Иерусалим жития рассказывают только одно последнее, мотив которого также не вполне понятен: сначала говорится, что «возгорелось сердце его любовью Духа Святого, ибо он вспомнил пришельствие Господа»..., т.е. другими словами, захотел вновь поклониться местам, освященным евангельскими событиями; потом он сам объявляет своим ученикам: «я хочу идти в Иерусалим поискать закона и повеления Бога моего»; наконец в беседе с александрийским патриархом, в ответ на его предложение участвовать с ним в таинствах, сказал: «пришел я, чтобы умереть за слово Божие, ибо не обретаю я покоя в мире сем» и т. д. Подобное же говорил он и ученикам при прощании, ссылаясь на пример [160] Апостолов, ушедших на проповедь и страдание. Непонятна заметка об изгнанном армянском патриархе, о посещении которого в Александрии Евстафием ничего не сказано после того, как упомянуто о намерении его «идти к нему, чтобы узнать жизнь и увидеть деяния его». Непонятно и желание Евстафия остаться в пустыни Скитской в то время, как он стремился во Иерусалим ⁴³ и т. д. Все это заставляет нас признать, что авторы житий Евстафия не хотели или не могли быть историками, их писания риторичны и тенденциозны. Уже самая история рождения, представляющая столь частое «не бе има чада» и рассказанная с такими подробностями, должна выделить Евстафия из ряда других святых. Затем необычайные события раннего детства, шаблонное описание его добродетелей во время пребывания в монастыре, во время воспитания, необычайные явления мальчику Спасителя, обещающего ему власть, равную с апостолами, и возвеличение «больше всех мамхеров», заменяют простой рассказ о действительных фактах, в которых жизнеописатель едва ли даже был настоящим образом осведомлен. Пред доводами и исповеданием Евстафия должен отступить сам глава церкви — Александрийский патриарх: сначала уговаривавший Евстафия иметь общение с церковью, он, услыхав его ответ: «в Эфиопии говорят мне: „ нарушай субботы и праздники, как мы», и я не повиновался; а здесь вы говорите мне: «участвуй с нами в молитве», а сами не соблюдаете праздников", — «удивился и изумился и сказал: „воистину сей иерей препоясан двумя мечами Св. Духа, и кто противостанет ему? »..., и признался сам в своем бессилии соблюдать апостольские постановления. Но до невозможной крайности доходит возвеличение Евстафия в «чудесах». Здесь для [161] почитателей памяти его все оказывается возможным; он даже за это одно изводит из ада заведомых грешников. Он выставлен выше всех «монахов Эфиопии», выше Антония Великого; он сам свидетельствует об этом и приводит причину: «ради того, что я соблюл оставленный закон и заповеди». Мало и этого — сама Богоматерь ходатайствует пред ним за одного грешного монаха, почитавшего ее. Дальше этого едва ли может идти фанатическое недомыслие и сектантская тенденциозность.

Антагонизм двух главных уставов абиссинского монашества и борьба двух направлений эфиопской христологии и богословия вообще отразилась на нашем житии в гораздо большей степени, чем на других произведениях этого рода, и делает с этой стороны данный памятник особенно интересным. Прежде всего обращает на себя внимание заповедь Евстафия своим ученикам не пользоваться подаянием, а жить трудами рук своих, его постоянная забота платить за пропитание и услуги и не принимать никаких подарков ни от кого, будь то царь или армянский патриарх. Этот образ действия, который он выводит из примера апостолов, идет гораздо более к скитскому уставу и представляет противоположность тому, что мы знаем о Дабра-Либаносской братии, напр. в житии Филиппа. Общинам, покровительствуемым от царей и вельмож, получавшим от них богатые поземельные наделы и денежные вклады (обители девяти преподобных, Дабра-Либанос, впоследствии общины Валатта-Петрос на оз. Цана) здесь противополагаются трудовые братства, посвящающие только третью часть своего времени «покаянию, посту, молитве, оставлению грехов, жизни душ и спасению, „а целых две трети года, употребляющие на „труды рук своих, от которых они существуют». Не найдем мы в житии Евстафия перечислений жалованных угодий, но не найдем зато и уверений в том, что у [162] монахов все было общее, и тех примеров самоограничения и самоотречения в пользу ближнего, которые так любят приводить жития подвижников Дабра-Либаносского устава.

Другою основною чертою евстафианства является, как известно, субботствование. Долго это обстоятельство служило, да и теперь еще отчасти для многих служит, доказательством мнимой связи эфиопского христианства с иудейством. Уже то, что сообщил Дилльманн в своем пересказе места «Книги Света» царя Зара-Якоба, повествующего о принятии субботствования всею эфиопскою церковью и обусловленном им примирении с нею евстафианцев, достаточно выясняет позднейшее происхождение этого обычая, вышедшего из монашеского буквоедства и своеобразного понимания евангельского «иота едина не прейдет от закона». Житие Евстафия дает, конечно, для данного вопроса еще больше. Святой выводится как новый апостол, призванный напомнить миру «оставленный» закон Моисеев, сообщить ему настоящее число книг Св. Писания, включив в него и апокрифы, и псевдоэпиграфы. Еще Архангел благовествует его матери, что он «будет толковать писания пророков и объяснять закон апостолов»... «премудрость источит из двух сосцов духовных — из Моисея мед и из Евангелия — млеко». Это сопоставление двух частей откровения в связи с настойчивою заповедью чтить субботу проходит красною нитью чрез все житие. Источником этого нового учения кроме «81 писания* (т.е. Библии вместе с псевдоэпиграфами: книгой Эноха, Куфалэ, Эздрой) выставляется известный сборник апостольских соборных постановлений, прошедший чрез монофиситские руки еще в Египте, известный у Абиссин под именем Синодос и соответствующий нашей Кормчей. Эта книга для Евстафия, как впоследствии для Зара-Якоба, является, по-видимому, столь же авторитетной, как и Библия, и он стремится, чтобы и для других ее [163] постановления были столь же  авторитетны. На ее основании борется он с дикими нравами жителей земли Сараве, которые  „творили то, что, не повелено законом Господним». «Искание» этого закона направляет святого за пределы родины, к патриархам Александрийскому и Армянскому. В житии его по редакции Orient. 702 он отвечает последнему, когда тот предлагает ему деньги:  «мы не хотим золота и серебра, ибо желаем мы канонов Апостольских»... «И принесли ему Синодос, и возрадовался авва Евстафий, ибо нашел то чего искал», а в резюме жития, помещенного в конце памятника в качестве одного из чудес, Евстафий пред кончиной завещает своим ученикам по возвращении в Эфиопию рассказать своей братии, между прочим, и о том, что «согласен залог (? ahaz) Синодоса Александрии и Армении с Эфиопским в том месте, где заповедано о почитании двух суббот». В видении, рассказанном в одном из чудес, Евстафий получает небесную славу, преимущественную пред всеми эфиопскими преподобными за то, что «соблюл каноны, установленные Апостолами (т.е. Синодос), чтил в точности субботы, и праздник Утешителя почитал наравне со днем Воскресения   Христова». Последнее,  на первый взгляд странное и стоящее в житии одиноко обстоятельство, по всей вероятности, вытекает из догматического буквоедства и обрядового педантизма евстафианства. «Учение» Евстафия, каким мы его видим в житии, с одной стороны заключается в реабилитации ветхого завета, с другой — в проведении в жизнь апостольских постановлений, с третьей — в постоянном напоминании о догмате Св. Троицы, о единосущии и равночестности Ее ипостасей. При том стремлении евстафианства немедленно прилагать отвлеченное учение на практике и проводить его в жизнь, могло показаться ненормальным преимущественное прославление Второго Лица Св. Троицы, и естественным результатом этого явилось [164] выделение Пятидесятницы — единственного праздника, посвященного преимущественно Св. Духу. И крайнее монофиситство евстафианства вытекает из того же ревностного не по разуму благоговения пред важнейшим христианским догматом. Православие-де четверит Св. Троицу, проповедуя двух Христов, оно же есть-де в то же время замаскированное несторианство, так как дерзает называть Спасителя и человеком — вот те пугала, которых страшились антихалкидониты, и которые заставляли Евстафия постоянно предостерегать своих учеников от имеющих явиться после него «волков хищных, вероотступников, епископов, которые изменят закон и заповеди Апостолов... идолослужителей, несториан, которые изменят веру, будут четверить Св. Троицу и перекрещивать верных вторично», далее он объединил их под именем Николаитов, победу над которыми обещал своему ближайшему ученику Абсади, и в которых мы склонны видеть если не франков, то по крайней мере Дабра-Либаносцев.

Намеков на отношения к этой монашеской конгрегации в нашем агиологическом памятнике не мало. «Монах в земле Шоа», к которому ходили царские приближенные из Сараве и Бур — конечно Такла-Хайманот. Устами самого основателя соперничающего братства провозглашается таким образом святость Евстафия, он сам свидетельствует, что видел его пред престолом Божиим говорящим о богопосланничестве своего учения; он сам-де слышал глас Божий, называющий его апостолом и подчиняющий ему весь мир. О подобном же видении рассказывает один монах, также из братства Такла-Хайманота — он видел небесную славу Евстафия и превознесение его пред всеми монахами Эфиопии. Наконец другой такла-хайманотовец пристыдил евстафианца, рассказав неизвестное ему о чуде у гробницы святого в Армении. Все это доказывает, до каких [165] пределов может дойти беззастенчивая тенденциозность. Но наши агиобиографы заносили в свои труды не только случаи уважения к ним дабралибаносцев; они не скрывали и проявлений вражды. «Дурные монахи», покушавшиеся на жизнь Евстафия после беседы его с архиереем Иаковом и клеветавшие на него пред патриархом, были конечно они. Кроме того в числе «чудес» есть три, отражающие нам немирные отношения двух монашеских уставов. Этот антагонизм был отчасти причиной временного отпадения евстафианцев от церкви; он же послал их главу странствовать по единоверным церквам христианского Востока, о чем он, как мы видели, и сознался в беседе с коптским патриархом, хотя, конечно, его последователи постарались облечь эти странствия ореолом апостольства, но сделали это настолько неудачно, что даже не сгладили противоречий.

И так тон жития нельзя не признать апологетико-полемическим. Евстафий несет свое учение и к народу, и к знати, и к царю, и к высшему духовенству. Он поучает архиереев и патриархов, говорится о «принявших» его учение как о какой-то секте. «Учение» его получает божественную санкцию, наконец он посылается нести его и за пределы Абиссинии в другие мовофиситские церкви; как новый апостол шествует он в Нубию, Египет, Иерусалим, Кипр и Армению. Если Такла-Хайманот крестил пребывавших в его время в язычестве шоанцев и истреблял там колдунов, то апостолу XIV века, да еще в обращенном тысячу лет назад Тигре, это делать приходилось редко; но почитатели нашли для него другую, более широкую деятельность, и послали миссионером в священные страны и к единоверным народам. Если такла-хайманотовцы в одном мутном источнике, насилуя правду, включают Евстафия в число учеников своего архегета ⁴⁵, то евстафиане не [166] остаются в долгу, клеймя их несторианами, четверичниками, рассказывая об их неудавшихся интригах и гонениях на Евстафия, влагая в уста самого Такла-Хайманот свидетельство о святости их главы. Но и этого им оказалось мало — они рассказывают о чудесах, в которых сами последователи противного ордена не только волей-неволей убеждаются в превосходстве Евстафия пред их учителем, но и являются убежденными проповедниками этого превосходства, поучая ему даже самих евстафианцев.

Полемическая тенденция жития была у его автора на первом плане и заслонила, как мы уже имели случай сказать, его задачи, как биографа. Только из разных намеков можем мы заключить, что дело идет о севере: Евстафий выходит на встречу к митрополиту Иакову в Хамасен, имеет дело с князьями области Сараве; первым его этапом на пути в Иерусалим оказываются Богос; многие чудеса его происходят в Аксуме; основанный его учениками Дабра-Марьям, по-видимому, тоже на севере — вероятно в области Геральта. Наконец Афла, куда помещают Евстафия дабра-либаносцы и где он, по их словам, «получил в качестве духовных чад бесчисленное множество монахов и монахинь» — также лежит на севере; по крайней мере упоминается единственный раз в Аксумской хронике как первый этап португальцев, прибывших при Клавдии, после того, как они вышли из области бахр-нагаша. Вероятно и монастырь аввы Даниила, учителя Евстафия. также был на севере. Евстафианское братство, действительно, всегда связано с Тигре; крайнее монофиситство до сих пор считается тиграйским толком, и распространение его в Годжаме относится уже к несколько более позднему времени. Таким образом определяется место жизни и деятельности святого. Время ее нам уже известно даже из краткой редакции Аксумской хроники, которая появление аввы Евстафия помещает под царствованием [167] Амда-Сиона. Этот царь выступает и в житии, причем рассказ об его отношении к святому передан совершенно различно в редакции Orient. 704-5 с одной стороны, и в редакции Orient. 702 — с другой. Рассказ первой, как мы видим из его перевода, повествует о благосклонности Амда-Сиона к Евстафию, награждает первого самыми лестными эпитетами и говорит об его заслугах церкви и военных подвигах. В устах монаха такое повествование о гонителе монахов, хотя главным образом и дабро-либаносских, конечно странно, и я думаю, другая редакция заслуживает большего доверия. Приводим и ее в переводе:

«И во дни Амда-Сиона, царя эфиопского, было гонение на мужей и жен, на монахов и священников. Говорил им царь: „будьте со мной заодно в молитве». Отвечали все единогласно царю: «мы не будем с тобой заодно, ибо ты женился на жене отца твоего, что запрещает закон творить». И опять сказал им царь: «будьте со мной заодно». Отвечали ему авва Бацалота-Микаэль, авва Евстафий и все мамхеры единогласно: «гласа твоего мы не послушаем, и повеления твоего не исполним, делай с нами, что хочешь, ибо готовы мы умереть ради закона Бога нашего». И сказал Господь наш в Евангелии: «блаженни изгнаннии правды ради, яко тех есть царствие небесное». Тогда изгнал их царь. И отец наш Евстафий ушел в изгнание во дни Нагада-Крестоса, макванена Сараве. И было число изгнанных с ним 1000 человек. И когда увидел Варасина-Эгзиэ авву Евстафия, полюбил его весьма, видя смирение его и кротость и доброе хождение без мирского попечения. И сказал отец наш Евстафий Варасина-Эгзиэ: «живи с одной женой, как заповедано христианам. И ныне послушай, Варасина-Эгзиэ, так говорит Бог: ибо тебя я поставил макваненом над народом моим, то не отниму я сана от тебя и детей твоих и не обойдет река земли твоей — Сараве». Когда [168] сказал так отец наш Евстафий, сей последователь пророков, отвечал ему Варасина-Эгзиэ: «посоветуюсь со своим народом». Тогда сказал авва Евстафий: «отошел от него сан от детей его и отдан другой ветви из детей отца его». Случилось так, и по сему он стал известен, как пророк". Таким образом Евстафий выступает здесь таким же ревнителем чистоты семейных отношений и так же основывается в этом случае на закон Божий. Да и трудно представить себе дело иначе. Едва ли этот ревнитель, не вкушавший 7 лет от земли плодов Сараве за многоженство ее учителей, в годину, когда все лучшие силы эфиопской церкви восстали против беззаконий светского владыки, молчал и не принимал участия в общем благородном протесте. В то дикое время, когда дабро-либаносские монахи, на что нам указывает житие Филиппа, старались об упорядочении семейных отношений, основываясь на апостольских правилах, не мог не делать того же и на севере подвижник, поставивший целью своей деятельности проведение в жизнь этих правил и «закона Господня», изложенного в «81 писании» и Синодосе. Предполагать в данном случае интерполяцию мы не имеем оснований: едва ли последователь Евстафия, желавший очистить своего авву от подозрения в потворстве беззакониям царя, ограничился отведением ему такой скромной роли; он поместил бы его в центре движения, а не на втором месте после Бацалота-Микаэля вместе с другими мамхерами. (Во всяком случае характерно, что не дабра-либаносские мамхеры выведены, как главные деятели). При общих масштабах жития это было бы в порядке вещей и соответствовало тому, что мы видим в житиях других современников этой бурной эпохи. Но как объяснить тогда повествование редакций Orient. 704 и 705. Я не зною. Может быть автор, писавший уже в эпоху примирения евстафианства с церковью и чувствуя за него [169] признательность к царю-богослову, склонившему церковь на уступки, не хотел напоминать про мрачный момент в истории абиссинской царской власти, тем более, что многоженство в это время сделалось при дворе обычным ⁴⁶. Не будет ли параллельно этому стремление автора жития очистить Евстафия от подозрения в беспоповстве, в которое по нужде впали его последователи: он не раз приводит его заповедь ничего не делать без епископа, говорит, что уча, он «не удалялся от ограды церкви» и сообщает его повеление ученикам пред разлукой с ними: «не говорите: у нас нет священника».

Далее житие имеет особенный интерес потому, что переносит нас за пределы Абиссинии. Повествование о хождениях Евстафия удовлетворительно со стороны исторической обстановки и представляет глубокий интерес. Святой идет чрез область племени Богос ⁴⁷, потом чрез Нубию. И там находит христианское население, что вполне вероятно, так как нубийские христианские царства держались до XV века. В Александрии он беседует с патриархом Вениамином. [170] Действительно, от 1327 по 1339 г. коптским патриархом был Вениамин II, но вопрос о тожестве его с упоминаемым в житии может возникнуть благодаря хронологической неточности нашего автора. На пути из Кипра к берегу Армении он влагает в уста Евстафия прозорливые слова о смерти Амда-Сиона. Этот царь умер, как известно, в 1344 г. Стало быть, если Евстафий был в Александрии даже в последний год преосвященствования Вениамина II, то и тогда его странствие от Египта до Армении должно было продолжаться пять лет. Агиограф, к сожалению, не говорит, сколько времени он употреблял на переходы, на пребывание в разных пунктах, и мы лишены возможности проверить его историческую осведомленность.

Из Александрии Евстафий посещает скит ⁴⁸; отсюда — в Иерусалим, где однако посещает не патриарха, который был православным, а епископа — конечно монофиситского ⁴⁹; на Кипре также говорится об епископе, вероятно армянском, кафедра которого находилась в Левкосии ⁵⁰. Кроме того, житие сообщает нам любопытное сведение о гостеприимстве, оказанном приплывшим чудесным образом монахам «верной Азизой», занимавшейся обучением девиц «тканью дорогих одежд». Значит, и до Эфиопии дошла слава знаменитого «opus Cyprium» — известных во всем средневековье кипрских золотых тканей ⁵¹. Это будет вполне [171] понятно, какое Кипр занимал в восточной половине Средиземного моря в XII-XIV в. под скипетром династии Лузиньянов. Житие помещает посещение Евстафием Кипра в год и даже день «падения великого столпа» — смерти царя Амда-Сиона; несколько раньше (1341) на этом острове был мимоходом саксонский священник, отправлявшийся на поклонение святым местам. Он видел на улицах Фамагусты не только греков, армян, арабов и турок, но и «эфиопов» ⁵². Сношения Африки с Кипром и Киликией в это именно время должны были быть особенно оживлены уже в силу того, что это был период египетских завоеваний в Малой Азии.

«Армения» нашего жития — конечно Киликийская, так называемый Сиссуан, царство Рупинов и патриархат Сисских католикосов. Последние были, правда, в унии с Римом, но армянский латидунаризм и связи с великой Арменией обусловливали то, что сношения с монофиситской Абиссинией и Египтом, главным образом чрез Иерусалим, все-таки поддерживались хотя бы со стороны мирян. Абиссины, встречаясь у гроба Господня с единоверными армянами, узнавали от них о великом и славном армянском царстве в Киликии, об армянах на востоке, о святынях этих областей древнего Христианства. Эфиопы не оставались в долгу и описывали свое царство с его пустынями и монастырями. Таким путем возникали паломничества, подобные тому, о котором говорится, напр., в двенадцатом чуде Евстафия; здесь, я думаю, найдут себе объяснение нередкие появления в [172] Абиссинии армян на разных поприщах жизни. Может быть тут же следует искать объяснения и непонятного пока для нас известия о месте погребения Евстафия. Где были мощи персидского мученика Мар-Бехнамы? или в эфиопской транскрипции Мар-Мехнама ⁵³, мне неизвестно, но едва ли они находились в Киликии. Если они были в Месопотамии или в великой Армении, то сказание может быть объяснено смешением сведений, усвоенных по слухам ⁵⁴. Следует еще отметить характерное сообщение в пятом чуде Евстафия о франке, мать которого была армянкой. Брачные связи между киликийскими армянами и латинянами — факт, обращавший на себя неоднократно внимание историков ⁵⁵.

Итак, Евстафианство было в истории эфиопской церкви подготовкой к некоторым из тех реформ, которые связаны с именем царя Зара-Якоба и которые наложили на эту самую южную область христианства отпечаток, отличающий ее до наших дней. В Абиссинии давно уже сознавалась необходимость церковной реформы. Культурный и счастливый период Аксумского царства прошел безвозвратно. Страна, отрезанная от связей с цивилизованным миром [173] мусульманами, господствовавшими над александрийской кафедрой, дошла к этому времени до значительной степени культурного упадка и одичания. Постоянные войны с неверными, вековые внутренние смуты и кризисы, погубившие древнюю образованность и даже уничтожившие историческую традицию, имели пагубное влияние и на нравственную физиономию эфиопских христиан. Переживания и даже рецидивы язычества, самые дикие суеверия, совращение целых областей в иудейство и ислам, появление ересей протестантского направления на общем фоне упадка просвещения и огрубения нравов, не могли не заботить лучших людей эпохи. При невозможности найти нравственную помощь извне, они постарались сами врачевать эти язвы единственно доступным им средством — обращением к Св. Писанию и преданию, но тут-то и натолкнулись на роковое препятствие — неумение разобраться в подлинности и подложности авторитетов. Наряду с каноническими книгами и истинным священным преданием, они поставили апокрифы и легенды, да к тому же пользовались этим материалом не в оригинале, а в переводе с перевода. Если к этому прибавить эфиопский педантизм, склонность к утрировке и изуверство, свойственное необразованным начетчикам всех времен, то деятельность Евстафия, одного из первых провозвестников реформатских мероприятий XV века, будет для нас совершенно понятна. Как это всегда бывает в подобных случаях, эта деятельность на первых порах не была признана церковными авторитетами. Евстафианцы оказались вне церкви; произошел раскол, результатом которого было временное впадение их в беспоповство. Но их идеи явились вовремя и семена их главы пали на благоприятную почву. Число последователей Евстафия росло в такой степени, что церкви пришлось с ними считаться. Наконец, на абиссинский престол вступает могучая фигура Зара-Якоба, этого африканского Филиппа II, [174] царя-богослова, палача еретиков и радетеля церковного благочиния. Воодушевленный теми же идеями, он проводит ряд мер, ссылаясь на те же авторитеты, что и евстафианцы, и находит таким образом возможность прекратить церковную схизму. Вот что говорит он сам об этом в своем известном сочинении «Mashafa Berhan» — «Книга света».

«Из-за духовных чад Макаба-Эгзиэ раскололась апостольская церковь на два лагеря. Эти монахи почитают обе субботы и не входят в дома царей и митрополитов, не принимают священства, ибо цари и митрополиты не святят субботы, а равняют ее с будними днями и даже объявляют монахов жидами, гонят их и не пускают в церкви. Долгое время они жили в изгнании, бросив свои дома и уйдя в пустыню. Когда мой отец, царь Давид, услыхал, что многие из них погибли от голода, жажды, меча и диких зверей, послал, чтобы вернуть их из их рассеяния и позволил им праздновать обе субботы, как это заповедали Апостолы в Синодосе. Но и теперь еще они не входят к царю и митрополиту, и не принимают священства, ибо те не чтут субботы. Их отец, Макаба-Эгзиэ, названный Евстафием, был великий священник, учивший мужчин, женщин и монахинь православной вере и согласно 81 писанию; чтил обе субботы, сам преподавал таинства и учил право, как Апостолы, происходил от православных родителей и жил в девственной чистоте. Но его духовные сыны, монахи, самовольно ⁵⁶ изобрели закон, несогласный с 81 писанием, запретили принимать священные степени и посадили над собой начальником мирянина, который заведует у них всеми церковными делами. Тех, которые принимают священство, они удаляют от своих церквей, и если иерей, [175] диакон или монах захотят поступить в их монастырь, они принимают их только после того, как те покаются пред ними и получат разрешение в том, что раньше были в другом месте. У них был начальник, простой монах, который не позволял им, если они впадут в грех, идти к церковным духовным, но он сам вязал и решил, не имея никакого церковного полномочия. Ему должны были исповедаться; он звал затем (т. наз.) священника, и пред тем грешник должен был еще раз исповедать свой грех; затем налагал он сам епитимии, и великие и малые, которые должен был бы налагать священник; и раньше, чем грешник не отбыл ее, он не мог ни входить в монастырь или церковь, ни приступать к таинствам. По этому правилу живет много евстафиан: в Дабра-Марьяме с 81 подворьями, в Дабра-Бизане с 8, в Дабра-Дакита с 6 — монахов, пресвитеров, диаконов, их же число Бог весть; но священник им никогда не был поставлен, а только мирянин, также как в 23 женских монастырях, приписанных к Дабра-Марьяму, 3 — к Д.Бизану, с 1146 монахинями в 102 женских подворьях, приписанных к трем главным монастырям. Относительно монахинь в Д.Бизане было постановлено, чтобы игуменья постригала, а также налагала эпитемии за легкие проступки; более тяжкие грехи исповедала монахиня игуменье, та давала знать начальнику-мирянину, а тот посылал затем к грешнице монаха — не священника, который принимал покаяние и давал отчет настоятелю. Наконец, последний звал (так наз.) священника, назначал соответственную эпитемию, которую тот передавал монаху и грешнице. Этот обычай совершенно противный канонам, которые дают право постригать только истинным священникам, наблюдался в Д. Бизане». В 16 году царства, в день Успения Б. М., Зара-Якобу удалось доказать на основании канона обоим митрополитам, [176] Михаилу и Гавриилу, необходимость праздновать обе субботы — так что те, вопреки практике своих предшественников, установили почитание их ⁵⁷. Затем, когда таким образом повод к расколу прекратился, царь убедил чад Макаба-Эгзиэ, что согласно канонам, не мирянин, а рукоположенный священник должен быть настоятелем монастыря. Они подчинились этому и снова допустили священников. «Так, при содействии митрополита было восстановлено единство церкви, за что нельзя в достаточной мере возблагодарить незаслуженную милость Божию» ⁵⁸.

Из преподобных евстафианского устава известны жития Габра-Иясуса, Филиппа дабра-бизанского и ученика его Иоанна. Два последних списаны, как мы уже имели случай упоминать, Conti Rossini в самом Бизанском монастыре, но до сих пор не появились в свет ⁵⁹. Что же касается Габра-Иясуса, то ему посвящена вторая половина лондонской рукописи Orient. 705. Об обстоятельствах написания и характере этого «жития» мы уже говорили ⁶⁰, а потому здесь нам придется только отметить те немногие факты, которые оно сообщает. [177]

В длинных введениях м. пр. приводится духовная родословная святого: Антоний, Макарий, Пахомий, Либанос, Макарий, Адхани, Оц, Беесе-Салам, Палладий, Кебуэ-Эгзиэ, Афанасий, Исаак, Эбна-Санбат (с Иоханни, Варнавой и Аицнано-Эгзиэ), Даниил из Дабра-Марьям в Геральта ⁶¹, Евстафий, Габра-Иясус. Последний назван далее «из числа святых отцов двенадцати мамхеров-„рукоположенных» (neburana ed). Место рождения его в точности неизвестно — по одним Ваг (Wag), /f. 130/ по другим — Тигре вообще. От юности он проникся учением /f. 136/ Спасителя, изложенным в нагорной проповеди, и услыхав об Евстафии пошел к нему, сомневаясь впрочем, от Бога ли его учение, пока после молитвы не уверовал в него. Евстафий постриг его «ибо знал, что на нем почивает Дух Святый». Когда Евстафий пошел в /f. 137/ Александрию за благословением к патриарху Вениамину, и оттуда чудесным образом в Армению «ради любви к апостольским канонам, ибо мужи арменские ничего не убавили от постановлений Апостолов», /f. 138/ Габра-Иясус «не отлучался от него». Умирая Евстафий «позвал 12 чад своих и заповедал им не оставлять в небрежении заповедей пророков и канонов апостолов; благословил их, роздал свои священные предметы и таботы и книги по одному на каждого из учеников, и указал каждому место, где ему жить и каждому его жребий, как распределил их между ними Дух Святый, ибо ведал он тайны Духа Святого. И сему скорбевшему сердцем о крестных страстях Спасителя, авве Габра-Иясусу дал он табот Владычицы нашей Святой Девы обоюду естеством, Марии Богородицы, а также один из священных предметов и одну из книг своих, имен которых мы не знаем, ибо не нашли полного жития его, о чем говорили вначале. И он указал местопребывание его, где он будет жить; имя ему — Энфраз (Enfraz)». Оплакав учителя, монахи разошлись по назначенным им областям. /f. 142/ Габра-Иясус прибыл в Тигрэ, нашел там место, которое ему понравилось и которое он счел за Энфраз. Здесь он выстроил церковь во имя Богоматери. Но Евстафий явился ему на колеснице огненной и велел оставить для монахов игумена, а самому идти проповедовать царствие Божие в Энфраз. На пути туда его путеводила звезда, — он /f. 143/ пришел в Вайна-Дага; местность ему понравилась, и он опять выстроил храм во имя завета Богоматери. Здесь выросла чудесная виноградная лоза, поднимавшаяся к небу и спускавшаяся к земле, она [178] простерла свои ветви к одной из энфразских гор и сияла цветами радуги. Святому пришла мысль идти по указанию этой лозы, пока она снова /f. 144/ не пустит корней. За ним следовал его пес, служивший ему. «Не чудо, если пес служит своему господину и следует за ним, ибо обычай у псов служить своим господам и следовать по следам ног их. Они служат неразумно... чудо в том, что этот пес служил разумно и шел за ним разумно и служил ему разумно и исполнял волю отца нашего обуздателя зверей, как служит раб своему господину и покорный сын отцу и послушный ученик наставнику»... Однажды Габра-Иясус по молитве даже извел воду из камня, чтобы напоить его в /f. 149/ пустыне. Наконец лоза остановилась. Габра-Иясус на этом месте основал церковь опять во имя Богородицы и назвал эту гору Дабра-Сан, (D. San) что в переводе значит «Гора Господня», «ибо San» значит: «Бог, прославляемый во святых своих». Затем он выстроил еще одну церковь в честь Богородицы на противолежащей высокой горе, и назвал ее Цавана-Марьям (Sawana Marjam), т.е. пристанище Марии, ибо «сие пристанище уготовала Дева для немощных и обремененных». Здесь он проповедовал Евангелие и творил чудеса. К нему собралось много народа, он учил их. «И все веровали и крестились. И пришли на учение его чада иудейские, которые вышли из Иерусалима из-за испытания, которое постигло их в царствование Тита и Веспасиана, и переселились в страну Эфиопскую. Здесь они размножились и наполнили землю и заняли страну Энфраз. Они уверовали и крестились по его проповеди». Причиной их обращения м. пр. был пес Габра-Иясуса. Пес этот ежедневно бегал в монастырь, основанный раньше, за пищей для святого. Монахи клали пищу в золотой сосуд и печатали печатью своего устава. Однажды пастухи иудеев заметили его и погнались за ним, чтобы поймать его и взять себе. Убегая от них, он при переправе чрез реку уронил свою ношу и, боясь гнева святого, ушел к иудею по имени Зана-Габо (Zana-Gabo), но не хотел есть у него. Удивленный еврей, узнав, что этот пес принадлежит Габра-Иясусу, пошел к /f. 151/ нему и расспросил в чем дело. Тот ответил, что пес не будет есть у неверного. На вопрос еврея, неужели его вера хуже собачьей, святой отвечал утвердительно, сославшись на слова Давида в Царств 1, 17, 43. Еврей подивился его словам и попросил его исцелить дочь свою от странной болезни: в ее чрево вполз змей снизу. Святой освятил воду, дал ему в стеклянном сосуде и велел напоить дочь этою /f. 152/ «водою молитвы». Змей издох и распался на 7 кусков. Вся семья [179] иудея крестилась; исцеленная получила имя Цабала-Эвостатевос. За ней последовали и другие евреи, жившие в той местности. Святой наставил их вере по книгам Кала-Хайманот («Слово веры») и A'emada-mestirat («Пять столпов таинств») «и укрепил их в правой вере. Потом облачился в священную одежду отец ваш ликакахнат и отслужил литургию и приобщил св. таив святой народ». В житии приводится и приветственное слово, сказанное им новообращенным. Слух /f. 153/ об этом прошел по всей Эфиопии и дошел до царя, который пожелал видеть исцеленную. Она ему понравилась, он женился на вей и многих сыновей своих от нее воспитывал в монастыре Габра-Иясуса. Они сделались монахами и священниками, и настоятельствовали после своего наставника. Когда последний захворал и почувствовал приближение смерти, собрал своих монахов, долго беседовал с ними. Потом /f. 154/ «избрал из них трех мужей, исполненных премудрости и сведущих в писании, и совершенных в подвигах: блаженного авву Андрея, честного авву Виктора и высокого авву Матфея, которые были с ним от юности, постриглись от рук его и звали его деяния от начала до конца». Благословляя Матфея, он прочел 19-й псалом, дал ему крест, седалище, которое получил от отца своего, поручил ему верных и сказал: «паси овец сих и сиди на седалище этом, на котором я сам сидел много дней; сим крестом благословяй сих овец и будь отцом многих языков». Андрею дал крест произнося псалом: «возведох очи мои в горы» (Пс. 120) и велел ему идти в страну Невай (Newaj) и проповедовать там царствие Божие. Наконец Виктору он прочитал псалом «Блаженни вси боящиися Господа (127,1), дал крест и велел пойти в воле Загада-Барес (Zagada-Bares) и сделаться там отшельником. После этого он скончался 20-го хамлэ.

Житие оканчивается длинным похвальным словом, в конце которого мы находим: „благословения аввы Антония и всех святых, увенчанных клобуком скитской пустыни, крестоносных звезд светлых Эфиопии, лоз евангельских, аввы Такла-Хайманот и аввы Евстафия и всех чад их, бесчисленных, как звезды небесные и как песок вскрай моря, да удостоит нас Господь. Аминь.

О Габра-Иясусе есть еще упоминание в тюбингенском синаксаре под 20 хамлэ (14 июля): „в сей день память честного праведного отца аввы Габра-Иясуса из обители Сан; он для голодного пса извел воду в пустыне». В такой [180] же заметке в геттингенском синаксаре преподобный назван «Габра-Крестос» ⁶². В житиях самого Евстафия он не упоминается, так же, как и Филипп Бизанский; только в одном из чудес, совершенных в Энфразе, говорит о себе получивший исцеление, что он «сын учения отца нашего Габра-Иясуса, мамхера преподобных земли Дабсан»... «Дабсан» на карте Людольфа помещен в северной части восточного берега озера Цана, к зап. от Амба-Марьям, т.е. действительно в Энфразе. Генеалогия евстафианцев также говорит м. пр. о каком-то «Фаддее из Дабсана» ⁶³. Не представляет ли этот Дабсан простого сокращения Dabra-San?

В житии Габра-Иясуса следует отметить интересную характеристику армянского христианства, как признак того, что сношения с армянами убедили оба монофиситские народа в том, что они единоверны. Заметки агиографа о происхождении абиссинских евреев представляет одну из попыток решить этот трудный вопрос. Катте говорит, что сами фалаша рассказывают то же о своем появлении в Абиссинии ⁶⁴. Сайнеано высказывает это, как свое личное предположение ⁶⁵.

Интересно также неизвестное авторам житий Евстафия устройство евстафианского братства, управляемого двенадцатью мамхерами, аналогичное дабра-либаносской организации. О том, была ли у него какая-нибудь организация, у нас имеются противоречивые сведения. Людольф прямо утверждает: «он (т.е. Евстафий) предписал своим последователям правила, но не назначил никакого блюстителя, [181] да и сами они об этом не заботились, ссылаясь на то, что Евстафий ушел в Армению, не оставив никого преемником, а потому и им неудобно назначить себе кого-либо. Поэтому каждый игумен (aba) — высший авторитет в своем монастыре; если он умрет, на его место выбирается другой голосованием братии этой обители» ⁶⁶. Что Евстафий «ушел, не назначив преемника» — конечно неверно: мы знаем из жития о том, что он оставил Абсади, да кроме того существуют и духовные генеалогии евстафианцев. Bruce даже говорит, что у евстафианских монахов был свой глава, живший в западной части Абиссинии, в области Куарра, в монастыре Махбара-Селясе ⁶⁷. Конечно, скитский характер братства, делал его по самому существу менее централизованным, чем было общежительное дабра-либаносское, а поэтому вполне возможно, что монастыри пользовались большой автономией, и мамхеры, если и были, существовали скорее по имени. Умирая в Армении, Евстафий не делает различия между учениками, равно как и Габра-Иясус. Но в идее, я думаю, и у них было некоторое подобие единства и организации. На это, кроме Абсади и свидетельства Брюса, косвенное указание дает эпитет Евстафия «великий иерей» (Kahn abij), соответствующий «лика-кахнату» при Такла-Хайманоте. Да и сам Зара-Якоб в приведенном нами месте своей «Книги Света» говорит о «начальнике-мирянине», которого «посадили над собой» евстафианцы ⁶⁸.

Позднее происхождение жития Габра-Иясуса, объясненное его автором в предисловии, обусловило такой анахронизм, как наставление святым евреев по амхарским катехизисам: «Слово веры» и «Столпы таинств» написанным [182] едва ли раньше XVII века; их диалогическая форма дает основание Конти Россини совершенно правдоподобно заключать о влиянии иезуитских катехизисов на способ их изложения, и о том, что они явились для отпора пропаганде ⁶⁹. Что касается, наконец, фактических данных повествования, то они имеют значение, как указания на начало распространения евстафианства из Тигре вглубь страны. Автор ничего не говорит о тех гонениях, которые испытала эта конгрегация в первые времена своей жизни. Это обстоятельство, понятное при известных нам условиях составления «жития», все же неблагоприятно для его оценки с исторической точки зрения.

Самуил Вальдебский.

Преподобный Евстафий может считаться последним представителем эпохи нечестивых царей; преемники их — Давид и Феодор отмечены во всех синаксарях, как «святые» и мы будем иметь случай говорить о синаксарном житии последнего. Что касается Давида I, то синаксари ограничиваются простой отметкой его памяти, да и хроники говорят о нем весьма мало. Больше мы находим об этом царе в житии его современника, известного преподобного Самуила Вальдебского или, как его иначе называют «иже от пустыни Вали» (Za-gadama Wali).

Житие этого святого имеется в пространной редакции в рукописи № 136 парижской Национальной Библиотеки, где занимает ff. 45-95 ⁷⁰. Какому из многих Самуилов посвящена рукопись № 32 коллекции d'Abbadie, обозначенная [183] в каталоге, как «Vie de Saint Samuel» — неизвестно ⁷¹. Кроме того во всех, по-видимому, списках синаксаря имеется под 12 тахсаса (8 декабря) довольно обстоятельное сказание о Самуиле Вальдебском.

Парижская рукопись, первая часть которой содержит житие Такла-Хайманота по вальдебской редакции и уже издана, как мы говорили, Conti Rossini, представляет интерес, как второй по древности из известных нам агиологических памятников письменности. Относясь несомненно к XV веку, она немного моложе времени жизни Самуила и обязана своим происхождением ближайшим ученикам его. Conti Rossini находит даже возможным предполагать в ней автограф. Написано житие Самуила тем же Такла-Сионом, что и первая часть рукописи и по поручению того же Такла-Иясуса, которого списатель называет «абуна», и который, вероятно, был настоятелем вальдебским. Себя Такла-Сион называет «убогим сыном аввы Самуила, иже от пустыни Вальдеба». Стиль жития, подлежащего нашему рассмотрению, такой же, как и жития Такла-Хайманота: он отличается краткостью, скуп на отступления, библейские цитаты, но местами, особенно после повествования о выдающихся событиях, автор позволяет себе делать вставки в несколько строк риторических вирш. Иногда он говорит от имени святого, ведя повествование в первом лице (напр. о поклонении ему зверей, f. 49 сл., о восхищении на небеса пред кончиной, f. 87 и след.), или передавая рассказ со слов его ближайшего ученика За-Руфаэля (f. 52), добавляя, что святой заповедал последнему не открывать его чудеса до его смерти. Что касается парижской рукописи жития, то вполне исправной ее назвать нельзя; есть описки [184] и пропуски. Издание ее составит одно из приложений к настоящей работе.

/f. 45/ После нескольких слов стихотворного вступления даются краткие сведения о домонашеском периоде жизни святого. Он родился «во граде Аксуме, матери градов» от родителей Стефана и Амата-Марьямы, которые были «знатны и изрядны родом и любили Христа всем сердцем». /f. 46/ Кроме святого у них был другой сын — Габра-Крестос. «Потом, когда наступило время учения, послали они его учиться к одному священнику. Окончив все учение, он был поставлен диаконом и пребывал (jegajs) в церкви вечер и утро; плакал и рыдал, хотя был отрок». «Однажды сказала блаженная Амата-Марьям своему мужу Стефану: „пусти меня, чтобы я последовала Христу и сделалась монахиней, и сам поступи так же». И ответил он: «я не покину своего города и домоправления». Тогда сказала она своему мужу: «я сосватаю тебе жену на свои средства». И после многих увещаний он согласился, и она сосватала ему жену, ввела ее в дом свой, никем не понуждаемая, ибо уязвлено было сердце ее любовью Христовою. И передала все свое имущество этой преемнице, и благословила ее, и сделала наследницей всего, что в ее доме, а потом сделалась монахиней и начала подвиги, нося по одной горсти сухих смокв. И совершив пост святой четыредесятницы, она была восхищена в небесный Иерусалим; ей была показана ее обитель, и она упокоилась в мире. По кончине матери, говорили отец и ее наследница: «сосватаем нашему сыну невесту из городской знати, да будет стоять наше имя». И они сосватали ему дочь богатых /f. 47/ граждан. Когда услыхал это человек Божий, отец наш Самуил, подумал и сказал: «какая польза тебе, душа моя, в том, что говорят о тебе? Ведь этот мир бренен». Так сказав, он пошел в монастырь (dabra) аввы Мадханина-Эгзиэ, который есть Банкуаль (Вапkuul), поведал авве все свои мысли относительно монашества. И повелел отец наш авва Мадханина-Эгзиэ собраться всем монахам. И они сотворили молитву над одеянием и поясом и камилавкой (qob'e), и облачил его авва Мадханина-Эгзиэ, сын аввы Такла-Хайманота, и благословил его и сказал Самуилу, сыну своему: «чадо, будь славен, как отцы наши Антоний и Макарий, угодившие (Богу)». И все слышавшие сказали: «Аминь!» И с того дня он начал подвиги, дивные для слуха. Он собирал брошенную солому из мусора, мочил ее в воде и покрывал пшеничной закваской, чтобы братья говорили: «он ест пшеничный [185] хлеб», а вечером выбрасывал эту пшеницу вон и ел эту солому без приправы и соли (?) в воде. И в таких подвигах он провел два года. Чрез несколько времени, пришел к нему отец его, чтобы сделаться монахом. И сказал Самуил авве Мадханина-Эгзиэ: «пришел /f. 48/ отец мой, чтобы принять от тебя иго монашества». И отвечал ему тот: «хорошо, чадо», и облек его по уставу святых. И сказал авва Мадханина-Эгзиэ сыну своему Самуилу: «иди, служи отцу твоему и советуй то, чем спасется душа его». И сказал он: «да, по слову твоему». И сказал авва Самуил отцу своему: «если сказано монаху, что невозможно ему угодить Богу своему в земле отца его, и если весьма близок этот монастырь к городу их, то уйдем в другую область ради Христа». И они ушли в обитель (dabr), называемую Вайна (Wajna), и жили там во многом посте и молитве. У отца его от многих стояний распухли обе ноги, и он скончался в старости доброй... Окончив плач по отце, блаженный Самуил начал увещевать душу свою, говоря: «раньше ты под предлогом служения наставнику своему, потом — отцу, жила, вкушая пищу; теперь иди искать своего спасения». И затем он пошел в пустыню и вошел в пещеру, где не было ни хлеба для еды, ни воды для пития. И совершил он три четыредесятницы, и упал, высохши, как дерево, ибо лишена была плоть подкрепления: не было для вея ни пищи, ни пития, ни сна и покоя, и посему сделалась она костями, как черепок. И дыхание не имело места от /f. 49/ сильного голода и жажды"... Последствием такого отрешения от плотских потребностей явилось то, что к святому пришли для поклонения «все звери пустыни: лев, тигр, гиена и змей». Святой больше всех /f. 50/ полюбил льва и ласкал его. Однажды Самуил при посещении церкви оказал уважение к Св. Тайнам, потребив блевотину причастника. За это он удостоился гласа с неба и, воздев свои очи, увидал до седьмого неба и славу Божию. Потом, уйдя опять в пустыню, он в каждый из /f. 51/ четырех постов налагал на себя семь подвигов: вериги на ногах, молчание, власяницу, стояние в воде с пятикратным «доведением до конца (jabseh) всей псалтири», бичевал спину, делал поклоны, как колесо 4000 раз, не ел даже древесных плодов, не пил воды и не ложился на бок. Однажды пришел к Самуилу некто по имени /f. 52/ За-Руфаэль, которого он сделал своим учеником. Возвращаясь однажды с поисков плодов для пищи, они чудесно перешли, как посуху, поток, вздувшийся после сильного дождя. Потом Самуил выкопал себе пещеру /f. 53/ в 8 локтей и был в ней не вкушая ничего от 12-го генбота (7 мая) [186] до праздника Преображения, когда к нему пришли монахи с о-ва Галила /f. 54/ (Galila), чтобы приобщить его. Все плакали, видя его худобу, а один брат спросил его, неужели он за это время не сподобился видения. Самуил открыл ему под условием не открывать никому до своей кончины, что ему являлся Спаситель, отдал в наследие местность его подвигов и заключил с ним «завет». Далее рассказываются чудесные /f. 55/ случаи: о том, как святый вынул занозу у льва, который ему за это поклонился, ездил верхом на большом льве, причем другой лев шел впереди, а третий — сзади, о чудесном лове рыбы в реке Такаце с /f. 56/ шестью монахами. Когда однажды посетивший его настоятель одного монастыря, авва Гонорий, сравнивал его с свв. Антонием и Макарием, он говорил, что он даже не «прах ног их», но все же сподобился милости Божией и «12 лет стоял на тверди, славословил день и ночь /f. 57/ у престола славного и страшного и кадил вместе с 24 старцами небесными».

Когда Самуил находился внутри пустыни, называемой Вали (Wali), явился ему в один из богородичных праздников Арх. Михаил и велел служить литургию. Когда он по смирению отказывался, явился сам /f. 58/ Господь и повелел приступить к службе. Просфоры и чаша спустились с неба, Богоматерь явилась над престолом, а когда он произнес первые слова богородичной литургии, явились апостолы и стали справа и слева, сослужа ему, наконец во время возношения сошел на дары Св. Дух в виде белого голубя. «И собрал Господь много воинства из всех чад смертных, которые во всех странах, которые родились и должны были родиться, и устроил много шатров в пустыне, и сказал отцу вашему: „смотри на это воинство — твое наследие, которое Я привел к тебе сегодня, чтобы были запечатлены тобой для вечной жизни те, которые будут творить память твою и призывать имя твое в веровать в молитву твою».

/f. 59/ Самуил повторял книгу молитв в честь Богоматери и удостоился ее явления с кадилом в правой руке и перлом, сияющим в 7 раз больше солнца — в левой; первое было символом священства  святого, второе — /f. 60/ красоты его подвигов. — Когда он однажды, стоя в пучине, пел много раз «Песнь песней», принес ангел книгу, написанную золотым пером, как доказательство того, что его молитвы приняты. Потом к нему явился Иоанн Богослов и успокоил его относительно /f. 61/ заключительных слов Апокалипсиса (22, 18. 19), что они имеют в виду не его, а тех, которые «переворачивают писания на свой лад». Потом [187] он облобызал его и послал своего ученика Прохора навестить его. — Самуил послал своего ученика, к авве Габра-Маскалю из Дабра /f. 62/ Лагасо (d. Lagaso), который ему являлся на духовной колеснице, когда он был во рву в земле Саф (Saf), чтобы пригласить его повидаться, и сам пошел на встречу, которая произошла в земле Барзала (Barzala). Вечером Габра-Маскаль предложил сесть за трапезу и /f. 63/ когда Самуил не соглашался, ибо не ел много дней, ученик уговорил его не печалить старца, который оставил свой монастырь, чтобы повидаться с ним, и советовал лучше изблевить потом съеденное. После взаимных отказов первому благословить трапезу, Габра-Маскаль взял руку Самуила и ею благословил. Тогда спустился с неба сладкий и /f. 64/ благовонный хлеб.

«Однажды послал православный царь Давид к авве Самуилу, говоря: „мир тебе. Прибегаю я к твоей святости, молись за меня и за все мое воинство, да поборет Бог по молитвам твоим этого неверного язычника-измаилита, врага святых и врага церкви». Это узнал он духом, находясь в пустыне в тот день, когда посылал царь Давид, и тотчас сел на светлое облако и полетел, пылая, как пламя /f. 65/ огненное, и прибыл к царю Давиду, когда тот был в походе, пред полуночью. И сказал ему отец наш: «зачем ты посылал ко мне». Увидав его, царь Давид обрадовался сердцем о посещении его блаженным mar Самуилом. И поведал ему все свои мысли, и сказал: «Я посылал к тебе из-за этого проклятого Измаилита». И сказал блаженный: «иди, сражайся, и победит для тебя Бог» и дал ему знамение, которым он победит. И обрадовался царь и поклонился Богу своему. А отец наш, сев на светлое облако, вернулся в свою пустынь до зари к заутрене. И пошел на войну царь Давид, как сказал ему mar Самуил, и когда был в битве между коней видел отца нашего, сидевшего на духовных конях, пылавшего, как пламя огненное и поражавшего неверных копьем честного креста. И удивился царь силе помощи блаженного добропамятного чудотворца. И победив врагов своих, царь отрубил голову этому проклятому Исмаилиту, как дал ему знамение mar Самуил. И радовался царь и все воинство его, /f. 66/ и у царя усугубилась любовь к отцу нашему блаженному, когда он увидал чудо его. В другой раз издал царь Давид указ всему воинству: «готовьтесь по чину идти к авве Самуилу, иже от пустыни Вали, чтобы получить от него благословение». И услыхав указ, воины обрадовались, а отец наш печалился, ибо знал духом, находясь в [188] пустыне, что царь объявил приказ. И блаженный молился Богу своему, говоря: «зачем это царь придет ко мне, и ради меня будут гибнуть и плакать бедный и богатый, вдова и сирота? Господи! сотвори со мною по мудрости Твоей». И тогда пришел к нему Михаил славный Архангел и сказал: «мир тебе, авва Самуил, возлюбленный Божий!» И затеи понес он его на крыльях и принес к царю, и они встретились. И сказал он: «зачем ты заботишься идти ко мне убогому?» И сказал царь: «чтобы получить твое благословение, отче!» И они беседовали о духовном, а затем, как и раньше, сев на крылья Михаила, он вернулся в свою пустынь и прибыл к полунощнице. А царь удивился, изумился и радовался, увидав его чудо, а утром объявил приказ: «я встретился с аввой Самуилом из пустыни Вали, к которому /f. 68/ хотел идти, и получил от него благословение». И дивились все воины силе и чуду отца нашего".

Один брат, дивясь воздержанию, подвигам и в то же время присутствию физических сил в святом, просил его открыть причину этого. Он рассказал ему, как находясь в пещере в земле Саф, он отощал и был близок к смерти, и как тогда Ангел восхитил его на небо внутрь чертога, где была огненная скиния с 12 вратами, у /f. 68/ которых стояло 12 ангелов с воинством их. Его ввели внутрь скинии, где были все святые во главе с ап. Петром который приветствовал его, подвел к Спасителю и велел поклониться Ему. От Него он услыхал: «о мале был еси верен, над многими тя поставлю»... Потом ему принесли сладкий хлеб и вино, и «отселе» сказал он: «я забыл вкус яств и все пристрастия и скорби мира сего».

/f. 69/ 21-го сане (15 июня) в день обновления храма Богородицы, он кадил Ее образ и плакал, а затем совершал водоосвящение, читая «книгу молитв Богородице», и служил затем ее литургию. По окончании службы в руке его оказался сладкий благовонный хлеб. — Вырывая /f. 70/ однажды большой корень дерева, Самуил упал в ров и разбил себе голову. Христос, явившись, исцелил его и с тех пор он не знал головной боли до дня смерти."

Однажды пришли к отцу нашему черные воины язычники, «и взяли все, что нашли, и сидели, роясь, как свиньи. Утром они повели его связанного вместе с учеником его к своему князю. Когда тот увидал их связанными, сказал: „зачем вы привели этих бедняков — они подвизались из любви к Богу». И отвечали те, которые привели их: «по молитвам их да будет нам помощь против врагов [189] наших». И сказал отцу нашему: «мы слышали, что ты праведен и что львы тебе служат, и не пустим тебя, пока ты не покажешь нам чуда». И отвечал им чудотворец: «я не праведный, а чудотворение /f. 71/ свойственно праведным». Они сказали: «не пустим тебя». И сказал блаженный: «пустите меня немного, помолиться Богу моему». И стал он молиться и сказал: «не нам, Господи, не нам, но да не рекут языцы, где есть Бог их». И тотчас явилось светлое облако; он сел на него с учеником своим пред ними, оно унесло его из среды их и возвратило в его пустынь". Эти язычники пришли к отцу нашему и боялись и поклонились ему. И привели к нему своих детей и слепых, и он исцелял их и оживлял, помазывая слюной. И не только людей исцелял он, но и зверей пустыни оживлял, касаясь руками". — Когда однажды собрались монахи слушать от него толкование слова Божия, он /f. 72/ обличил одного из них пришельца в блуде в земле Ром (Rom) с язычницей и нарушении поста в пяток. Обличенный покаялся. — Идя с /f. 73/ учениками по пустыне для сбора кореньев в пищу, он по молитве извел источник воды для утоления их жажды. — В другой раз ангел /f. 74/ помогал ему черпать воду из реки, когда он брал ее для своих учеников в то время, как они все были больны. Потом он опять скрылся было в глубокий ров, но вследствие плача его учеников, Ангел велел ему  вернуться к ним, напомнив о том, что он сам просил у Бога не удостаивать его участи Эноха или Илии, чтобы не пришлось ему покинуть чад своих. Когда ему явился Иисус Христос и  /f. 75/ спросил, что он хочет, он попросил памятования своих грехов и дара не видеть чужих согрешений. — Далее рассказывается о /f. 76/ трогательных заботах Самуила о львице, родившей детенышей, и об укрощении им тигра и других чудесах над зверями, о том, что «сила свыше» носила его на «крыльях света пять раз в Дабра-Халелуйа (D. Halluja), обитель аввы За-Иясуса (Za-Ijasus), Д. Цаада (D. Sa'ada) и Emba dabra аввы Марави-Крестоса (а. Marawi Kr.) от полудня до 9-го /f. 79/ часа (3-х часов) для приобщения Св. Таин. Путь этот для „крепкого человека» измерялся в целый день — с утра до вечера. На ,,светоносном облаке" святой переносился в Египет к патриарху Матфею, который благословил его, приобщил Св. Таин и дал небольшой плат и благословенный хлеб. Это он роздал по возвращении своим ученикам. — Одному /f. 80/ монаху, который просил его совета относительно паломничества в Иерусалим, он предсказал отступничество, ожидающее его на пути и уговаривал не ходить. Он не послушался и попал в руки «язычников» [190] (arami), которые совратили его и женили. Монах заочно призвал Самуила, и тот, явившись на светлой колеснице, взял его, привел в /f. 81/ область Сирэ (Sire) и вернул в монашество. Когда однажды, придя в Банкуаль, он стал служить литургию, то ангелы трубили в 40 т. труб, храм наполнился огнем, Архангелы Михаил и Гавриил и Иоанн /f. 82/ Богослов подавали ему облачение, а таботу предстали с ним 12 апостолов; евангелие и крест в руках его блистали, трепетала земля и был гром; Богоматерь с Младенцем явилась над жертвенником и т. д.

/f. 84/ «Позвал отец наш одного верного, которого он любил, и взаимно с которым видел ясно сокровенное, и сказал ему: сын мой, послужи мне в земле псов, где находится девица, достойная царствия небесного». И сказал этот верный «отче, как узнать мне дорогу». И сказал отец наш Самуил: «ступай к северу и Бог поведет тебя, и будет тебе знамение: когда ты придешь туда, найдешь ее носящей сосуд для черпания воды. Скажет она тебе: „возьми меня с собою ради молитвы аввы Самуила». И получив приказание, он пошел от отца нашего, и когда прибыл внутрь страны языческой, встретил двух сокровенных ⁷² из древних отцов; волосы на головах и спинах покрывали их, как одежды. И сказал он им, увидав их: «куда идете, господа мои»? Они ответили: «в пустыню Барака, как повелел вам авва Самуил, сказав: „не живите в стране языческой; лучше молитесь в земле христианской, поэтому мы и идем, как повелел нам сей человек Божий». И сказал этот верный: «вы знаете авву Самуила? — „Да, мы знаем его, и разве есть христианин, поминающий имя Христа, который бы не знал Самуила»? «И так сказав, они ушли от него. И сказал этот верный: когда я измерил след ног их, он /f. 85/ оказался в локоть и ладонь. И потом он пошел и прибыл в страну псов, а затем вошел в город, и по воле Божией встретил эту девицу, несущей сосуд для черпания воды; и сказала она ему: „откуда ты, пришлец?» Он сказал ей: «из страны Ценбела (Senbela); у меня есть дела в этом городе». Она сказала: «брат, возьми меня с собой ради молитвы аввы Самуила, и выведи меня из этой чуждой страны». Он сказал ей: «ты знаешь авву Самуила»? Она ответила: «да, знаю, и я видела его во сне три ночи». Он сказал: «не бойся; я возьму тебя к себе, и ты будешь христианкой». Потом он взял ее, [191] и они вышли вдвоем. И сказала эта девица: «слушай, брат мой, наша природа устроена гнуснее, чем у всех чад смертных: вместо мужчин рождаются псы, а женщины рождаются людьми, и потом брачится природа песья с природой женской. И у меня два брата — псы». Потом пошли они оба ночью, и утром взобрались на большую смоковницу. А псы, многочисленные, как саранча, — топот ног их как гром, — лишь рассвело, прибыли во мгновение, грызли зубами и челюстями это дерево, на котором они находились; немногого недоставало, чтобы его повалить. Так они пробыли до вечера, а когда наступил вечер, вернулись /f. 86/ в свои жилища, а по утрам приходили, и так делали, пока они не вышли из пределов их и не прошли чуждой страны. Потом, по воле Божией он привел ее туда, где был отец наш Самуил и передал эту девицу. И обрадовался отец ваш, увидав ее, и сделал христианкой, и она стала монахиней и выучила 150 псалмов Давида, 15 песней пророческих, Песнь песней, и «врата света» и нее похвалы Владычицы нашей Марии — все это в 40 дней она окончила. И чрез короткое время она сокрылась с «сокровенными». Молитва ее и благословение да будут с вами. Аминь.

После нового обращения к слушателям начинается последняя часть жития — повествование о кончине святого. Архангел Михаил постоянно взносил его на небо, где он служил  вместе  с небожителями, но пред /f. 87/ кончиной он был удостоен особенного восхищения в небесный Иерусалим. Рассказ об этом ведется с его слов. Описывая светоносные небесные чертоги, он, между прочим, говорит, что видел там имена, написанные светоносною тростью и изваяния, сделанные светоносным резцом; здесь же стояли престолы, и среди них один, наиболее высокий с тремя венцами из жемчужин и царской диадемой. Ангел /f. 88/ объяснил, что имена и изваяния принадлежат тем, которые будут чтить память его, а престол и венец предназначены для него самого; один венец — за девство,  другой — за пост и  подвиги, подъятые из /f. 89/ любви к Богу, третий — за отвержение мира. Чертог, в котором это находилось, казался в 12 дней пути, престол — в два царских стана, венцы — как радуга. Потом Самуила повели на высокую гору и показали красоты рая, затем ввели во внутренний чертог для поклонения /f. 90/ Иисусу Христу, Который дал ему «завет»  16-го числа месяца  нахсе. После этого видения  Самуил заболел. Его окружили ученики и стали /f. 91/ читать Евангелие от Иоанна. Когда дошли до беседы с Самаряныней, /f. 92/ святой увидал Спасителя, стоявшим и помогавшим в чтении. Встретить [192] /f. 93/ душу Самуила вышли ангелы, святые, Богоматерь; принял ее Сам Спаситель. Это было 12-го тахсаса (8 декабря) во вторник в девятом часу. «В сороковой день поминовения его собрались все «сокровенные» (sewuran), которые были во плоти из всех стран. Имена их: Гонорий, иерей из Церха-Сиона (Serha-Sjon), Андрей, диакон из Вайлака (Wajlaka), За-Микаэль и Андрей из пустыни Бур (Za-gadama Bur), Иоанн, монах из страны Талазаг (Talazag), и другие sewuran собрались в бесчисленном количестве. И снова они собрались в день преставления его, как небесные бодрствующие, чтобы совершить брак в честь его праздника, ибо он был девствен и непорочен. И сошел свет и осветил место вокруг горы, и те, которые собрались туда из дальних и ближних мест, были все запечатлены даром Святого Духа. Отец наш Самуил успокоился, будучи 100 лет от роду».

Синаксарное житие имеет против только что изложенного особенности. Прежде всего оно говорит, что Самуил ушел в монастырь уже после смерти родителей, а перешел в другой (вероятно Вайна), когда к нему прибыли «родичи» (azmadihu); во время чудесной переправы с ним был «огонь», который не погас; жизнь в Банкуале рассказана иначе, не говорится о пещере в земле Саф, ни о сношениях с царем и патриархом, ни о «псах». О спасении «отроковицы» из их страны, впрочем упоминает присоединенный к житию салам. Отличия довольно существенны; допустивший их или писал житие по памяти, или пользовался другой редакцией; последнее вероятнее. Не интересуясь данными о сношениях святого с царем и патриархом, синаксарное житие оставляет без внимания и географические определения; если бы не имя Мадханина-Эгзиэ, то можно было бы сказать, что оно в синаксаре представлено вне времени и места ⁷³. К сожалению, географические данные, на [193] которые не скупится пространное житие, для нас в большинстве случаев непонятны. Конечно, Банкуаль, Халелуйа, Цаада (вероятно Цаада-Амба в Агаме) — известные тиграйские монастыри, Вальдеба (по синаксарю) и Вали (по пространному житию) — также область, не нуждающаяся в ближайшем определении; «страну Саф», я полагаю, можно искать где-либо к югу или юго-западу от этой области в виду того, что приобщать Самуила приходили сюда с северного острова оз. Цана — Галила. Но где находились: обители Вайна и Лагасо, страны Ром, Барзала, Ценбело, Талазаг? Пустыня Барака вероятно тожественна с той, куда по синаксарю удалился и скрылся навсегда авва Губа, один из [194] девяти преподобных ⁷⁴, и которая находилась, по всей вероятности, на реке того же имени на самом севере Абиссинии и даже вне ее пределов, что вполне соответствует северному положению «страны псов».

Интересуясь главным образом легендарной и чудесной стороной, житие нам ничего не говорит о вальдебском монашестве, столь интересном во многих отношениях, ни о деятельности святого, как его наставника и устроителя. Только из жития Такла-Хайманота мы можем узнать ⁷⁵, что не он был его насадителем здесь и что оно существовало здесь уже давно. Но относясь без должного интереса к исторической обстановке, житие все-таки имеет несомненную важность в историческом отношении. Его хронология совершенно правильна: царь Давид I (1380-1409) был действительно современником, как этой третьей генерации преподобных, так и коптского патриарха Матфея I (1375-1409). Но этого мало, житие дает нам о Давиде сведения, хотя быть может и не точные, но все же, если не считать глухих намеков в синаксаре на день памяти этого царя ⁷⁶, единственные пока в эфиопской письменности о военных [195] подвигах его. Хроника о них не упоминает и говорит только о перенесении в его царствование части Животворящего древа ⁷⁷, между тем, Макризи повествует о войнах его с мусульманами, окончившихся тем, что силы мусульман упали, хати и амхарцы, сделавшись господами страны, населили ее, и из разрушенных храмов правоверных настроили христианских церквей ⁷⁸. Победа, которую имеет в виду житие, вероятно, тожественна с той, в которой пал эмир Мохаммед. Макризи не говорит более подробно об его смерти, и мы не знаем, был ли он убит в сражении, или, как передает житие, Давид велел отрубить ему голову. Относить победу абиссинов, упоминаемую в житии, к знаменитой осаде Зейлы и убиению Саад-Эддина я не решаюсь в виду того, что в ней предводительствовал не царь, а его полководец «Баруа».

История родителей святого имеет интерес в бытовом отношении, а такие сказания, как путешествие в страну «псов» — в культурно-историческом, и еще раз доказывает низкий уровень географических сведений абиссинов даже относительно стран, примыкающих к их государству.

Современницей этого святого была Соломия из Вараба, ушедшая от брака и после скитаний направленная Богом в Дабра-Либанос, где ее постриг Иоанн Кама, который был, как известно, шестым по времени настоятелем этой обители ⁷⁹. Краткая синаксарная заметка об этой подвижнице [196] интересна и тем, что отсылает читателя к пространной «книге подвигов» (mashafa gadl) ее. Таким образом и ее житие существует в пространной редакции. К сожалению, в европейских библиотеках, насколько мне известно из печатных каталогов, его не имеется.

Царь Феодор I.

Житие царя Феодора I известно в двух синаксарных редакциях. Сапето ⁸⁰ привел одну по списку Бизанского монастыря, другая сообщена по парижскому списку Бассе ⁸¹; по геттингенскому и другим — Дюнсингом ⁸². Последний уже обратил внимание на то, что обе редакции совершенно различны; единственно, что в них обще — это рассказ о чуде при перенесении его тела (расступились воды р. Хаваша). Даже добродетели его переданы различно: в бизанском списке его ублажают за то, что он был «православен, праведен, подавал милостыню бедным, вдовам и сиротам и монахам, и расточал золото и серебро дворца, ради Христа»; в других говорится, что он «от юности был воспитан в премудрости и наказании, изучил все писания церковные, а потом уже верховную езду и стрельбу из лука, так что сделался мужем сильным. От юности он был связан любовью к Богу и расточал имение бедным и убогим, [197] пекся о храмах, подвизался постом и молитвою, был женат только на одной жене, не делал никому неправды и притеснений». Далее рассказывается, что он желал идти в Иерусалим, но авва Марк отсоветовал ему. Кто был этот «авва» Марк? Естественнее всего видеть здесь митрополита, хотя термин «авва», а не «абуна» дает право думать о каком-нибудь простом подвижнике, пользовавшемся авторитетом у Феодора так же, как некогда Пантелеимон — у Калеба. Если в данном случае мы имеем дело с митрополитом, то в списке последних «авва Марк» стоит 18-м по редакции, обозначенной в работе проф. Гвиди ⁸³, как первая, и которая имеет более признаков достоверности. Этот Марк назван непосредственно пред тремя иерархами, прибывшими в царствование Зара-Якоба. В таком случае Варфоломей, упоминаемый в «Книге света», как митрополит эфиопский при царе Исааке (1412-1427) ⁸⁴, будет Варфоломеем III, отличным от современника Сайфа-Арада. Действительно, столь продолжительное пребывание на кафедре св. Фрументия (по самому умеренному расчету 1370-1415) едва ли возможно.

Отличаясь друг от друга, обе синаксарные редакции не сходятся и с официальной хроникой ⁸⁵. Разногласят они уже прежде всего в том, что сообщают о царе кое-какие сведения в то время, как она категорически заявляет: «о нем ничего неизвестно». Житие по бизанскому списку знает, что он скончался в области пустынной, Адале, и оттуда был перенесен, вероятно, в Тадбаба-Марьям, где по другим редакциям истек у его гроба источник воды живой, «существующий доселе». О походах царей эфиопских в Адаль в это время мы ничего не знаем. Это было [198] время затишья после Давида. Вероятно Феодор ездил туда и для восстановления церквей и укрепления христианства. Далее бизанское житие противоречит хронике, говоря, что Феодор «не исполнил и одного года, сидел 9 месяцев и умер»... По хронике он царствовал три года. Очевидно агиобиографы имели под руками не те источники, которыми пользовался летописец, а какие-нибудь местные предания (в роде того, которое соединялось с источником у гроба царя) и легенды ⁸⁶.

Габра-Эндреяс.

Житие имеется лишь в одной рукописи Orient. 702 Британского Музея, где занимает ff. 168 v-182 ⁸⁷, на четвертом месте, после житий Евстафия, Исаака-Гаримы и Авива. Рукопись поздняя, XVIII века, причем данное житие написано позже других и более небрежно.

/f. 168/ Житие начинается обычным введением о родителях святого: Тансэа-Крестоса и Арсимы из города Дамбеге (Dambege) и их праведности и /f. 169/ милосердия к бедным. Рождение сына их обрадовало; они его представили «к ковчегу завета Божия и нарекли Неффалимом. „По достижении отрочества отдали на учение авве Саламе, который, провидя его жизнь, посадил на колени, сказал: „будь пользой для многих людей», и возложил монашескую одежду. Затем он научил его псалтири, песням пророческим и толкованию писаний, а также охоте на зверей. По окончании учения, родители, посоветовавшись с Саламой, женили его, и он до рукоположения (вероятно диаконского) прижил со своей женой пятерых детей; после чего он стал жить с ней, как с сестрой, а увидав однажды /f. 170/ во сне, что он облачается в монашескую одежду 3-го тахсаса (29 [199] декабря), воскликнул: «мир — бренен, его желание бренно, ибо все бренно, а творящий волю Божию пребывает во веки», и покинув семью и родных, пошел в Дабра-Козат (Dabra-Qozat) к авве Габра-Крестосу, рассказал свой сон и постригся под именем Габра-Эндреяс. До самой кончины Габра-Крестоса он был его послушным учеником; пред смертью последний посадил его на своем седалище и поставил вместо себя пастырем агнцев и овец. «И пас их блаженный, уча вере и назирая с жезлом, и наставляя страху Божию во всякое время». /f. 171/

Дальнейший рассказ ведется в виде перечня «чудес»: преподобный ходит по различным, трудно локализуемым монастырям, совершает аскетические подвиги и удостаивается явлений. Так в пустыни Квесквамской ему явилась Божия Матерь и дала три чаши «живой воды» для исцелений; и он исцелил таким образом глухого и слепого в Дабра /f. 172/ Козат. Когда он вошел в озеро, нося большой камень на шее «которого не могли поднять двое» и молился среди озера 40 дней, и в 36 день «явился ему Дух Святый в виде молнии и почил на голове его»... И у него выросли крылья, и он поклонился Св. Троице в один день 770 раз. Придя в Дабра-Козат из Дабра-Замоса /f. 173/ (D. Zainosa), захворал, но был исцелен явлением Архангелов Уриила и Рафаила, а также Мельхиседека. Ангелы затем восхищали его на «небо небес», показывали там тайны Троицы, семь путей грешников и путь «жизни», вводили в Иерусалим небесный, где он приобщался из руки Серафима «и был наставником бодрствующих небесных и святых». Когда он находился в пустыне и молился среди воды, явился ему /f. 174/ опять Дух Святый в виде голубя, который все время сидел у него на лоне во время совершения литургии и по окончании ее облобызал его. 27 нахсе (20-го июля) явился ему Архангел Михаил и послал в пустынь Баска (Basqa) «искать человека Божия». Там он нашел авву /f. 175/ Михея умершим, причем львы ковали ему могилу. Габра-Эндреяс похоронил тело почившего вместе с его братом Виктором в церкви. Когда он пошел отсюда в Квесквам, лев сопровождал его, а во возвращении в Козат, святой вышел в пустыню и вошел в воду, где постился 40 дней и удостоился явления Св. Троицы 12-го нахсе (5-го июля) в третий час. Из Козата его опять послал Арх. Михаил в пустынь /f. 176/ Бакуэло-Сабара ? (Baquelo-Sabara), Облако переносит его в один час в область Мапиэ (Mapi'), где он застает кончину блаженного аввы Виктора. Он погребает его при помощи того же льва, причем находит 347 костей праведников. Отсюда облако уносит святого в [200] Дабра-Замога (Zamoga); а отсюда он идет в Дабра-Козат и Дабра-Сина d. Sina («гора Синайская»), где удаляется в затвор и сподобляется видения Божией Матери с Арх. Михаилом и Гавриилом, Иоанном Богословом (« сыном Громовым »), Георгием Победоносцем («Лиддским»), /f. 177/ Ливанием и всем собором Ангелов. Возвращаясь отсюда в Козат, встречает на пути грешницу, которая просит у него пострижения, но скрывает свои грехи «ибо они смертны». В наказание ее убивает тигр. В Козате к нему прибегает титр, утесняемый львом. Святой выходит из своего затвора, ударяет рукой и укоряет льва, который просит у него прощения. Когда он опять был в Дабра-Сина, к нему явились девять преподобных в день его Ангела («ради праздника имени его» 4-го тахсаса — 30-го ноября). «Они возлежали с ним, и /f. 178/ облобызавшись, возвратились в свой город — Иерусалим небесный». Габра-Эндреяс вошел в Дабра-Аласкур (D. Alaskur), где во время молитвы в церкви Арх. Михаил подал ему золотую сияющую корзину с «хлебами жизни» для того, чтобы он «питался ими все дни жизни своей». Находясь затем в Дабра-Хагва (d. Hagua), он молился, стоя под кедровым деревом и увидал демона «мрачного и отвратительного видом», который в него целился. Святой осенил себя крестным знамением и поднял десницу, схватил за волоса и поверг на землю. «И умер он тотчас, а рост сего злого духа было 40 локтей». Потом он вернулся в Козат и опять молился среди озера. Здесь пришла /f. 179/ к нему женщина из города Сен (Sen) и просила крестить ее, что он и исполнил. Затем он пошел в город Замд (? Zamed), где долго молился в церкви до утомления. Тогда Арх. Михаил вручил ему золотой жезл в виде креста, и он стал силен «как камень /f. 180/ адамант во все дни жизни своей». По возвращении в Козат «он был посещен аввой Иоанном из Дабра-Дамбегэ (D. Dambege). „Они обнялись и проводили время, беседуя о божественном. Когда наступил 9-й час дня, встали на молитву и вошли в церковь святую, чтобы служить литургию. И попросил авва Иоанн блаженного и святого авву Габра-Эндреяс, и тот облачился в одеяние священства и стал служить литургию. И когда сказал: „воистину полны суть небеса и земля свищения славы Твоея», сошел Дух Святый в виде белого голубя и зачерпнул (?), чтобы освятить дары, и сел на дискосе. И поколебалась св. трапеза, и поднялся покров, и наполнилась чаша вина божественного до края своего. Блаженный и святой авва Габра-Эндреяс, созерцая все бывшее, и как освятились дары схождением Св. Духа, весьма радовался [201] и веселился. А блаженный авва Иоанн, приобщившись, вернулся в свою келью". После сего Габра-Эндреяс опять идет в Дабра-Сина, где творит чудеса, исцеляя больных и воскрешая мертвых. Днем он поет псалмы Давида и Соломона и похвалы Марии с часами и четвероевангелием и творит днем и ночью по 600 поклонов. Стоял он и в воде 46 четыредесятниц, нося камень на шее, и еще 46 четыредесятниц постился в пустыне, так что всех постов его было 92 четыредесятниц, /f. 181/ не пил он ничего и не носил тонких одежд, но одевался в кожу тельца, не употреблял подстилок и не ложился на правый бок, и так прожил 38 лет. Пред кончиной ему является Господь Иисус Христос и обращается с обычными в этих местах житий словами: говорит о воздаянии за труды и полагает «завет» относительно почитающих память святого списыванием и толкованием жития его и делами милосердия, до третьего рода. После тяжкой болезни следует тихая кончина /f. 182/ святого, которого встречают соборы святых и ангелов, неся покрывала, держа кадила и печати. Его возносят на небо небес, пред престол Божий, во Иерусалим небесный, садят на престоле высоком и превознесенном «рядом с престолом Петра патриарха (liqa-papasat)».

Мы помещаем это житие в данную группу только потому, что находим в нем два упоминания, которые могут, хотя и не безусловно, быть основами для его хронологии. Авва Салама, предрекший мальчику Невфалиму святость, вероятно, митрополит Салама III, о котором нам уже неоднократно приходилось говорить. Авва Иоанн из Дабра Дамбеге, посетивший Габра-Эндреяса, вероятно, тожествен с упомянутым в монашеской Дабра-Либаносской генеалогии, изданной Perruchon ⁸⁸. Замечу, что этого места издатель совершенно не понял и дал неверный перевод. Его следует понять таким образом: «не думайте, что (все) родившиеся (в монашестве) в земле Эфиопской, благословлены рукою отца нашего Такла-Хайманота, но от чресл Дабра-Либаноса рукою отца нашего Иоанна Кама — авва Бакимос; рукою аввы [202] Виктора дамбийского — Такла-Хаварьят ⁸⁹ из Габарма и авва Цага-Крестос из Тула, авва Иоанн из Дамбегэ»... Выше в том же тексте эти четыре монаха названы так: Бакимос из Шами, Виктор из Даба, Такла-Хаварьят из Габарма, Иоанн из Бегамедра". Виктор, постригший Иоанна ⁹⁰, вероятно был современником Иоанна Кама, т е. жил в конце XIV в., что вполне согласно с датой воспитания его друга митрополитом Салама III.

Таким образом определяется время жизни Габра-Эндреяса. Из упоминания Иоанна в числе дабралибаносцев следует заключить, что монастырь Дамбегэ, место рождения святого, принадлежал к их братству и что он сам, по крайней мере, стоял к нему близко. Параллелизм текстов дает нам возможность знать, что это Дамбегэ, не находимое ни на одной карте, лежало в Бегамедре, т.е. на восток от оз. Цана. На самом берегу, или на острове его [203] очевидно находился монастырь Козат, главное место подвигов святого, который странствовал по обителям к северу и северо-востоку от озера. Обителей этих мы локализировать более точно не имеем возможности, кроме Дабра-Сина, Квесквама и Замога (Замоса). Имя «Дабра-Сина» («Гора Синайская») носит в Абиссинии несколько монастырей, напр.: в Хамасене, в Лалибале, к югу от Такацы в области Мекет. Последний мог иметься в виду в нашем житии, хотя возможно существование и другого «Dabra-Sina». Положение Квесквама, этой окрестности Гондара, достаточно известно, и вполне соответствует географии жития. Что касается Замога, то под этим именем на картах Абиссинии значится город на р. Саламе к югу от г. Магвина, т.е. опять-таки к северу от озера Цана и Гондара. Интересно, что орфографии Замога и Замоса, встречающиеся в житии, смешиваются и на картах: одни, подобно приложенной к «Les douze ans» d'Abbadie дают первую, другие (напр. Пертеса) —  вторую.

Габра-Эндреяс был чистым типом подвижника-скитальца, умерщвлявшего плоть. Потому житие его, интересное с географической стороны и в культурно-историческом отношении, не дает указания на политическую жизнь своей эпохи. Мы можем из него только почерпнуть указание на обилие монастырей и сильное развитие монашества в области, столь близкой в западным пределам Абиссинии уже в XIV веке. Интересная заметка о том, что святой нашел 347 костей «праведных» (f. 176), наводит нас на предположение, не были ли это кости жертв сумасбродств Сайфа-Арада, о которых мы читаем, между прочим, в житии Филиппа, или моровых поветрий, опустошивших монастырь Аарона?

Комментарии

38. Lipsius, Die Apokryph. Apostelgeschichten, II; 2, p 76 sq.

39. Ibid, I, p. 366 sq.

40. Источник его сведений мне неизвестен.

41. Hist. Aethiop. 3, 3, 30. Comment. cap. n. XIX, § 2 (р. 286). Ad Calendarium № XXXVIII.

42. Catal., p. 155, 18.

43. Нечто подобное есть и в Дабра-Либаносском житии Такла-Хайманота, но там посещение скита рассказано уже после поклонения святым местам. (Almeida, o. с. р. 21).

45. Basset, Les apocryphes ethiop. VIII, 18.

46. Не лишено интереса и то курьезное обстоятельство, что в официальном сборнике «Egziabher nagasa» Амда-Сион ублажается в 23 строфе месяца магабита (прибл. 9 марта), как «секира неверных, воздвигавший повсюду храмы, прошедший на коне от моря до моря», т.е. почти в тех же выражениях, что и настоящем житии. Конечно, этой «святости» нечестивого царя не знают ни синаксари, ни людольфовы святцы. Это еще раз указывает нам на хаос, господствующий в этой области; превозносимый как святой в одном источнике, в других едва не проклинается, как беззаконник и нечестивый гонитель. Вспомним, что и признанная синаксарями святость Пилата не помешала ревнителям национальной веры в послании к Сисиннию обозвать паппистов «отродьем Пилата».

47. Данные жития об этом племени уже оценены Conti Rossini, имена вождей дали ему материал для предположений о национальности Загвеев (Rendiconti IV, 356). Самый рассказ дал ему возможность привести предание Богос о переселении с юга — в связь с смутами X века. См. Note Etiopiche. Griornale d. Soc. Asiat. Italiana XI, 153-6. (Sopra uua tradizione bilin).

48. Нельзя ли допустить, что имя наставника Евстафия по синаксарю — Захария (а не Даниил) обязано происхождением смешению с Захарией, скитским монахом, у которого останавливался Евстафий во время пути? Авторитет скитского подвижника был для основателя скитского монашества в Абиссинии не ниже авторитета туземного мамхера.

49. При Давиде в Эфиопию являлся даже монофиситский патриарх из Иерусалима. См. Zotenberg. Catal. p. 159, 21 с.

50. Alishan, Sissouan ou l’Armeno-Cilicie, р. 67.

51. Об этом см. м. пр. у Gray, Glossaire archeol. p. 376 (под словом «Chypre»). Здесь также приведены выдержки из описи ватиканской ризницы, перечисляющие облачения из «opus Cyprium». См. также Mitrovic, Cipro nella storia Medioevale del commercio levantino. (Trieste 1894), p. 28 sq. Об искусстве кипрских женщин в этой работе см. Francisque-Michel, Recherches sur le commerce, la fabrication et 1'usage des etoffes. Par. 1882, I. p, 307. Этими указаниями я обязан многоуважаемому Я. И. Смирнову.

52. De Mas Latrie, L'ile de Chypre, sa situation presente et ses souvenirs du Moyen Age. Par. 1879, p. 237 sq.

53. Об этом святом см. Zotenberg, Catal. p. 167. Здесь же указана литература. В оксфорд. синаксаре под 20 тера значится м. пр. «память подвигов аввы Ноя и чудес, которые он совершил (?) при освящении церкви св. Мермехнама» (Dillm. Cat. Bodl. 51). Вообще Мармехнам принадлежит к числу наиболее известных и чтимых святых эфиопской церкви: службы ему передки среди рукописей.

54. По остроумному замечанию Я. И. Смирнова, двенадцатое чудо Евстафия, повествующее об окаменевших людях у гробницы Марбехнама и Евстафия может быть объяснено какими-либо изваяниями или барельефами, находившимися у церкви, которую эфиопские странники считали усыпальницей своего преподобного. Во всяком случае это сказание дает еще один плюс в пользу того, что данные жития о хождениях не являются результатом простого вымысла, а покоятся на каком-то фактическом, пока неизвестном нам основании.

55. Напр. Alishan,  o. с.  р. 43. На стр. 445 приводятся  даже списки таких браков среди знати обоих народов.

56. Перевод Дилльманна: «auf Befehl ihres Hauptes»  (bat’ezaza-r'esomu) — неверен.

57. Альмейда сообщает (у Perruchon, Chroniques de Zara-Jaecob 199 sq.), что он даже воздвиг гонение на противников двух суббот и убил дабра-либаносского архимандрита, считавшего субботствование иудейством. Таким образом уже в это время евстафианство добилось почти господствующего положения.

58. Dillmann, Ueber die Regierung etc., p. 45-47.

59. Bolletino della Societa Geografica Italiana. Serie IV, Vol. I, № 2, p. 115 sq. Жития эти, по словам нашедшего, имеют весьма важное значение для историка, проливая свет на предреформенную эпоху и на политические условия северной Эфиопии.

60. См. стр. 41-44.

61. Из жития Евстафия видно, что «Дабра-Марьям» основан только учениками Евстафия по возвращении из Армении.

62. Duensing. Liefert d. athiop. Synaxar etc. p. 30.

63. Basset, Les apocryphes ethiop., VIII, 17.

64. A. v. Katte. Reise in Abyssinien im Jahre 1836. Stuttg. 1838, S. 99.

65. M. Saineano,  L’Abyssinie dans la 2 moitie du XVI siecle. Leipz.-Bucarest, 1892, p. 42.

66. Histor. Aethiop. III, 3, 31.

67. Voyage aux Sources du № 1, VIII, p. 117.

68. См. стр. 175.

69. Note per la storia letteraria abissina. Rendiconti Ac. Lincei VIII, p. 284.

70. Zotenberg, Catalogue p. 20-34.

71. Catal. rais. p. 40. Одновременно с нашим Самуилом в Банкуале постриглись С. Кваяцкий и Таретский (Basset, Etudes, Journ. As. 1881, I, p. 324) Наконец житие это может принадлежать и Самуилу Каламонскому.

72. Sewuran — слово встречающееся несколько раз в данном житии, по-видимому для обозначения монахов-отшельников специально пустыни Вали; то же слово употреблено в житии Такла-Хайманота для той же цели.

73. Приводим это синаксарное житие Самуила Вальдебского: «12-го тахсаса. Преставление аввы Самуила Вальдебского. Имя отца сего святого — Стефан; матери — Амата-Марьям. Они были из хорошего рода и родили сего святого в области Аксума.  Когда он подрос, научили его писаниям церковным. Когда умерли его отец и мать, он ушел в Дабра-Банкуаль к авве Мадханина-Эгзиэ, облекся одеянием монашества и жил, подвизаясь постом и молитвою; не вкушая ничего, кроме гнилых овощей и гнилой воды, он служил монахам, как мельник, и носил воду. Когда пришли к нему родичи, он ушел в другое место, где подвизался постом и молитвою, стоянием и поклонами, так что онемели его ноги. Отсюда пошел он в пустынь и жил 40 дней и 40 ночей без пищи. Приходили к нему львы и пантеры и всякие страшные звери, поклонялись ему и лизали прах ног его. Однажды, когда он шел по пути, прибыл к потоку, полному воды. И были с ним книга и огонь. Сотворив молитву, вошел он в воду; вода поглотила его и бросила вниз, а затем когда силою Божией возвратила назад, он нашел огонь не погасшим и книгу — невредимой. Сатана искушал его, принимая различные образы страшных зверей, но он не боялся, ибо связано было помышление его надеждой на Бога своего. Когда авва Самуил молился, явился ему Господь наш Иисус Христос и запечатлел все члены его слюной своей. И он наполнился силы, и от того дня он связал ноги свои, оделся в милоть, и каждую ночь входил в воду и доводил псалтирь Давида до конца пять раз, и бичевал спину свою бесчисленное множество раз. Львы паслись в его пещере, как овцы; одних из них он кормил, другим подрезал раны и извлекал из них занозы. Потом присоединились к нему многие ученики; первый из них авва За-Руфаэль. Однажды он встретился с аввой Габра-Маскаль из Дабра-Лагасо — они только тогда и виделись — и они провели день, беседуя о величии Божием. Когда в час обеда они сотворили молитву, спустился им с неба стол; они ели и благодарили Бога. Затем, однажды, он встретился с одним пустынником, и когда они начали беседовать о величии Божием и тайнах, которые Он сотворил им, сказал отец наш Самуил: и вот 12 лет мне, когда я стоял на тверди и кадил престол Божий с 24 старцами небесными». Когда он вышел служить литургию спустились ему с неба хлебы и чаша, и когда пел «похвалы Владычицы нашей Марии», поднимался на локоть от земли, и явилась ему Владычица наша Св. Дева Мария и дала сияющую жемчужину и чистое кадило. Когда приблизилось время преставления его, явился ему Михаил Архангел, взял на свои крылья, показал все сладости небесного Иерусалима и привел пред престол Божий, где он получил завет относительно тех, которые будут призывать имя его и творить память его. Потом он возвратился на свое ложе и рассказал ученикам своим все виденное, а затем почил в мире. Молитва и благословение его да будут со списателем его во веки веков.

74. Sapeto, Viaggio emissione, p. 410. Автор отожествляет эту страну с Барка к з. от Богос; это дикая горная и лесная область; ibid., p. 153.

75. См. стр. 90.

76. Синаксарь на 9 текемта (6-го октября) для царя Давида содержит только заметку:  «успение Давида, царя  Эфиопского», который именуется «веяло  нечестивых» и «Стена адамантовая». (Dillmann, Catal. Bodl., p. 41 п. х.). Далее следует пять стихов салама, ублажающих царя за его милосердие к должникам. Перевод см. у Basset, Etudes sur l'histoire d'Ethiopie в Journ. Aslat. 1881, II, p. 131 n. 91.

77. Basset, Etudes sur l'histoire d'Ethiopie. Journ. Asiatique 1881, I (VII, 17), p. 325.

78. Macrizi, Historia regum islamicorum in Abyssinia, ed Rinck, p. 22-26.

79. Conti Rossini (Appunti ed osservazioni Redic. Accad. Linc. IV, 460 sq) ищет сведений о нем в агиологической литературе. Помещен ли он в святцы, я не знаю: житие в берлинской декабрьской четьи-минее Or. 117 и строфа в «Egziabher nagasa», на которые указывает Конти Россини несомненно имеют ввиду знаменитого египетского подвижника Иоанна Кама («Черного»), память которого 25 хойака = тахсаса (21 декабря). Под этим числом см. его житие у Wustenfeld, Synaxarium, 198. Таким образом наименование в честь его эфиопского архимандрита несколько напоминает латинское «Joannes Baptista» (итал. «Giambattista») и армянское «Карапет».

80. Viaggio e missione fra i Mensa etc. p. 437-8.

81. Etudes sur l'histoire d'Ethiopie note, 95.

82. Liefert etc. p. 42.

83. Le liste dei Metropoliti d’Abissinia. Roma 1899.

84. Dillmann, Ueber die Regierung... etc. Zara-Jacob, p. 43.

85. Basset, Etudes etc. J. As. VII, 17 (1881), p. 325.

86. К имении Феодора вообще приурочивались разные сказания, напр., о секуляризации такла-хайманотовской трети, ни странный трактат «Fekare 'Ijasus» (толкование Иисуса), в котором имя Феодора будет носить какой-то легендарный царь будущего золотого века пред вторым пришествием. См. еще у Bruce, Vogage etc. IV, 99

87. Wright, Catal., p. 185 (№ CCLXXVIII, 4).

88. Zeitschift fur Assyriologie, XII, 406.

89. Вероятно его житие имеется в коллекции d'Abbadie за № 63 (Саtalogue rais., p. 74) на 45 листках. То, что святой назван уроженцем Энарэта в Шоа, не противоречит приведенному нами тексту: Габарма могла быть местом его монашеских подвигов или именем обители. Излишняя краткость каталога d'Abbadie и его скупость на выдержки из своих рукописей лишает нас и на этот раз возможности узнать что-либо более обстоятельное о Такла-Хаварьят, напр. о времени его жизни. Салам, помещенный в синаксаре под 27 хедара, также не дает на этот счет никаких указаний: он говорит только о каком-то чуде святого, которое, при отсутствии более обстоятельных и менее витиеватых текстов, для нас непонятно.

90. Впрочем в первой половине текста все четыре монаха названы вместе, и не говорится о пострижении их Виктором. В приводившейся нами неоднократно дабра-либаносской генеалогии по парижской рукописи № 137 это место читается так: «имена монахов, родившихся от чресл Дабра-Либаноса и бывших ставленниками (neburana-ed): авва Бакимос, набред Шамэ, авва Виктор — Дабра-Дибэ, авва Такла-Хаварьят — Габарма, авва Иоанн — Дамбегэ и Завака». Не является ли «рукою» = «baeda» во второй половине текста, изданного Perruchon, результатом непонятого nabred? Если так, то все возводятся к Иоанну Кама, а Иоанн оказывается благочинным Дамбегэ. Возможно, что упоминаемый в житии Габра-Эндреяса Виктор (f. 175) тожествен с «Виктором дамбийским».