ДОЛГАНЕВ Е. Е.

СТРАНА ЭФИОПОВ (АБИССИНИЯ)

МОНАШЕСТВО И МОНАСТЫРИ

Девственные леса Абиссинии, живописно раскинутые то в долинах, то на вершинах и откосах гор, богатые древесными плодами и дичью, обильные водою, протекающею по почве в виде ручьев или прорывающеюся из недр земли фонтанами ключей, – справедливо считаются одними из лучших в мире. В темной гуще их водятся во множестве звери самых разнообразных пород. Тут бродят целыми стадами слоны, прыгают с дерева на дерево крикливые обезьяны, рыскают, ища добычу, львы, барсы, леопарды, пантеры. На верхушках дерев порхают многочисленные породы пернатых и между ними повсюду множество певчих птиц, самых певучих, которые гремят здесь сотнями и тысячами голосов, не смолкая и в мрачную прохладу ночи, и особенно перед восходом утренней зари. И как бы в диссонанс этому дивному концерту шипят, ползая между дерев, громадные змеи: – тут и удав катится клубом и боа несется, как вихрь, высоко подняв свою гордую голову...

В этих самых лесах, так богатых своею природою, в самых чащах лесов – между дерев приютились абиссинские монастыри. Это произошло не случайно, а оттого, что первые насадители монашества в Абиссинии, ища уединения, скрывались в лесах. Тут с своими учениками они основывали монастыри; и их ученики и ученики учеников и т. д. не находили для монастырей лучшего места, чем леса и рощи. Сложилась даже абиссинская пословица: мемгыр (игумен) без бороды, что гедам (монастырь) без леса.

Монашество проникло в Абиссинию вслед за христианством. В Абиссинии есть предание об «аскеме» (аскема – слово греческое: σχημα – одежда), что она была принесена св. Антонию Архангелом Михаилом и затем от Антония перешла к преемникам его. В абиссинских летописях рассказывается, что по приглашению первого епископа ее Фрументия, пришли в Абиссинию из Египта девять славных подвижников, учеников св. Пахомия. [181] Указываются и имена их, именно: 1) абба Арегауй, 2) Панталеон, 3) Гарима, 4) Алэф, 5) Сагам, 6) Афэ, 7) Ливанос, 8) Адимати и 9) Оз или Губа. Все они были родом греки. Перечисленные имена даны были им абиссинцами взамен греческих. С этими именами мужи эти воспеваются в абиссинских церковных песнях.

Все девять мужей, придя в Абиссинию, основали здесь в разных местах, преимущественно на лесистых высотах гор, свои монастыри. От положения монастырей на горах их стали называть дебрами (дебре – гора). Первый из девяти мужей Авуна-Арэгауй поселился в Тигре, где на одной высокой обрывистой горе основал монастырь, называемый Дебре-Дамо (гора Дамо). Это первый эфиопский монастырь. Около 630 г. один из отдаленных преемников аббы Арегауя Тэклэ-Хайманот перешел из Тигре в Шоа. Поселившись здесь на одной высокой горе, он основал знаменитый монастырь, называемый Дебре-Либанос (гора Ливанская). Монастырь этот один из самых уважаемых в Абиссинии. Сам Тэклэ-Хайманот был организатором абиссинского монашества и оставил своим ученикам писанные правила и наставления монашеской жизни. Он же первый определил права и значение игумена (аббата) монастыря и сам назначил себе преемника, поручив ему надзор за братией. Игумен этот получил название: эчаггэ или чаггэ. С течением времени звание эчаггэ отделилось от настоятеля Ливанского монастыря и перевило к лицу, занявшему в Абиссинии положение помощника авуны-митрополита. В настоящее время настоятель Ливанского монастыря, как и у других монастырей, называется просто аббатом или мымгырем (наставником). Но в титуле нынешнего чаггэ остались признаки его прежнего положения в качестве игумена Ливанского монастыря. Полный титул чаггэ следующий: «чаггэ (имярек), седящий на кафедре Тэклэ-Хайманота, сын и преемник святого евангелиста Марка и святого Сэллама ¹, света эфиопского». На чаггэйской печати обыкновенно стоят слова: «это печать чаггэ (имярек) первосвященника (ликакгайната)». Отличия нынешнего чаггэ те, что он всегда состоит на должности только при особе Царя царей, верховного, помазанного владыки всей Абиссинии, выбирается самим царем, живет в своем дворце рядом с негусом, окружен целым штатом светских чиновников, имеет свою епархию (нагарит), свое войско, управляет наряду с митрополитом церковными делами Эфиопии и участвует в царском суде ликаонта. [182]

Кроме древнейших монастырей, существующих несколько веков, в Абиссинии есть много монастырей новооткрытых, недавно устроенных. Об умножении монастырей особенно ревниво заботятся абиссинские негусы. Покойный негус Иоанн устроил много монастырей на свои средства и за то славят его народные песни. Но помимо стараний абиссинских владык монастыри возникают там и сами собою. Нередко какой-нибудь известный подвижник привлекает к себе многих, желающих подвизаться под его руководством. Тогда по просьбе братии он едет к негусу, прося разрешения построить монастырь. Царь дает свое согласие, причем через глашатаев приглашает население соседних к месту открытия монастыря деревень помочь материалом и работой в постройке храма и зданий для монахов. Народ с любовью и усердием берет на себя этот благочестивый труд: кто тащит бревна, кто собирает в лесу хворост для крыши; свозят сообща камни, глину, песок. Способные берутся за дело, и быстро, благодаря усилиям в множеству рук, среди пущи лесной, где прежде рыскали звери, вырастают прекрасные здания. Между тем призванный быть настоятелем сооружаемого монастыря отправляется к епископу – просить благословения на игуменство и за получением сана комоса – архимандрита. На одной и той же литургии он производится в иеродиакона, в иеромонаха, архимандрита и, наконец, получает от епископа жезл правления. На обеспечение монастыря сам негус дарит особый лучший участок среди своей царской земли. Этот участок, называемый гультом (достояние) остается монастырю в вечное владение.

В Абиссинии есть два типа монашества. Один возводит свое образование к св. Тэклэ-Хайманоту, основателю Шавасского монашества. Представителем этого типа является монастырь Дебре-Либанос. Все монастыри этого типа называются так: «андынат-гедам», т. е. общежительные монастыри Другой тип монастырей, признающих своим устроителем св. Евстафия (XIV в.), можно назвать скитскими. Этот тип наиболее распространен.

Не смотря на множество монастырей, рассеянных по всей Абиссинии, есть еще много лиц, ведущих монашескую жизнь среди мира, вне монастырей. Они живут в городах в селах, среди суеты мирской, но всякий смотря на их жизнь, сразу узнает, кто они. Их называют монахами в том же смысле, как и тех, что живут в монастырях. При простоте и несложности строя жизни, господствующего в Абиссинии, формальность и официальные отношения там отсутствуют. Без особенных затруднений всякий ревнитель строгой жизни, приняв пострижение от какого-нибудь старца, продолжает себе жить на своем прежнем [183] месте и заниматься своим прежним делом. Угодно ему, он сошьет себе монашескую одежду, а нет, то и так в мирской ходи, сколько хочешь. Даже пострижение не все принимают, а лишь немногие, потому что этот обряд связан с тяжкими обетами и клятвами. Что, если не устоишь, не исполнишь от начала до конца всего, обещанного Богу! Не лучше ли жить так, монашествовать, не дав клятвы? – Так рассуждает большинство. Ни чуть не странным считается, если кто из монаха опять становится мирянином. Напротив, грехом считается быть по внешности монахом и не жить по-монашески. Такого человека презирают. И монахи монастырские, и монахи, живущие в мире, не все принимают постриг. Это дело доброй воли. Выходит, что постриг является там как бы второю уже ступенью монашества, а архимандритство – третьею. Между монахами, постриженными и непостриженными, во внешних отношениях разница лишь та, что к именам первых прибавляют слово абба – отец. Самый постриг в монастырях совершается довольно торжественно. Желающего постричься закутывают в пелены, как мертвеца, и кладут во гроб среди храма. В течение около двух часов над мнимым мертвецом монахами по очереди прочитывается вся псалтирь. Всякому мирянину открыт свободный доступ в какой угодно монастырь. Избрав по желанию ту или другую обитель, он идет в игумену ее, чтобы выразить свое желание: поселиться в его обители под его началом и вверить, так сказать, свою жизнь его опытному руководительству. Игумен дает свое согласие и благословение, и новоприбывший с этого момента становится членом братии монастыря. Он теперь должен уже подчиняться уставу и порядку жизни этого монастыря.

В необщежительных монастырях, или скитских, называемых по-абиссински просто «гедам» (монастырь) в отличие от «андынат-гедам» – названия, прилагаемого к монастырям общежительного типа, монахи пользуются полной свободой в устроении своей частной, так сказать, келейной жизни. Око игумена не должно проникать за двери их келий. Будучи предоставлены самим себе, такие монахи принуждены на свои средства строить себе жилища и добывать пищу и одежду. Для жилищ им предоставляется в лесу, сколько угодно места; каждый новопоступивший отгораживает себе тут любой кусочек земли, и трудами и заботами своих друзей и родных готовит себе хижину. Впрочем, кто строит хижину, а кто и хороший двух этажный дом, – это смотря по состоянию. Некоторые, жившие в мире богато, приводят с собою в монастырь всех своих слуг, которые продолжают и тут служить своим господам. А то бывает, что состоятельный монах приглашает к себе на услужение несколько [184] беднейших монахов, которые неспособны одни содержать себя и рады пойти на готовый хлеб. Всякий состоятельный монах забирает с собою в монастырь все свое имущество, пригоняет сюда свои стада быков, овец, волов, лошадей, мулов, строит на своем дворе около дома служебные постройки, как-то: конюшни, загоны для скота, кухню, помещения для слуг и т. п., а вокруг всего двора возводит высокую ограду в предохранение себя и своего имущества от зверей и воров. Словом, богач и в монастыре продолжает жить помещиком, попивая каждый день любимый абиссинский напиток тъэд. Это лакомство считается в Абиссинии признаком роскоши и аристократизма. Вообще, нужно заметить, в стенах абиссинских обителей члены братии вполне сохраняют достоинство и преимущества своего мирского звания и рода. Тут во всяком монастыре резко различаются: монахи-аристократы и монахи-простецы, бедные, приниженные холопы. В распоряжение богатого монаха предоставляется какой угодно клочок земли на монастырском гульте. Шым-гульта, – начальник монастырского гульта, – распределяет землю между членами братии, и, конечно, богачам он уделяет лучшие и большие участки вместе с руками живущих на этих клочках холопов, между тем как иному бедному монаху не достается и одной пяди земли. Впрочем, так как среди монастырского гульта бывает очень много гуляющей, не отданной на вспашку земли, то бедняки пользуются этим, чтобы хоть и с большими усилиями добыть себе скудное пропитание. Жалкий труженик вскапывает себе колом небольшой клочок земли и засевает его пшеницей; когда хлеб поспеет, он просит состоятельных монахов смолотить ему этот хлеб волами, а то и сам молотит его цепом.

В основание раздела гульта между монахами обыкновенно берется число волов, имеющихся в распоряжении каждого. У кого один вол, тому дается половина мыхрама земли, в расчете, что он, войдя в соглашение с другим монахом, имеющим тоже одного вола и получившим тоже пол-мыхрама, будет иметь возможность в течение зимы обработать весь свой участок. Имеющий пару волов получает два мыхрама и т. д. Но монахи собственно не работают сами в поле на своих участках, а отдают свои мыхрамы и своих волов монастырским холопам, которые платят им за пользование землей и волами условленную часть вырученного в жатву хлеба. Каждый монах получает хлеб с своего участка. Кроме участков, раздаваемых в распоряжение монахов, среди монастырского гульта есть неприкосновенная часть земли, хлеб с которой идет в пользу монастырской казны. Главное лицо, заведующее этою казною, есть алака – [185] начальник (казначей). В подчинении ему состоит целая толпа (особенно, если большой монастырь) низших должностных лиц, заведующих разными отдельными отраслями монастырского хозяйства, например, есть: магаве-тъэд, это – распорядитель вином, магаве-ыньгира – распорядитель хлебом и т. п. Есть также особые лица, которым алака монастыря вверяет надзор за полевыми работами крестьян. Им приказывается следит, чтобы положенная мера была отдана в казну гедама. Из полученного хлеба алака велит часть оставить на хранение в монастырских амбарах, а другую часть – поручить крестьянам для продажи на рынке. Вырученное от продажи золото ссыпается в гедамском казнохранилище.

В самом центре каждого монастыря, т. е., лучше сказать, монастырского поселка, помещается большое каменное, чаще всего двухэтажное здание, служащее как бы присутственным местом для всей монашеской общины. В этом здании, называемом бета-мыгавы, т. е. общий дом, в одном из отделений его живет сам алака. Тут же хранится монастырская казна. Часть здания предназначается для приема посетителей монастыря и лиц, приезжающих в гости к кому-либо из братин. Всем этим людям монастырь всегда оказывает радушный прием. Им предлагаются роскошное угощение и уютные келии для отдыха. Слуги умывают гостям ноги и прислуживают им, не получая за это платы. Впрочем, удобствами гостиницы пользуются собственно только богомольцы и лица, не имеющие никого знакомых в числе братии. Монахи находят более удобным принимать своих частных гостей у себя в келиях и угощать их на свой счет; так как отводить гостей в общий дом и отдавать на попечение содержателей гостиницы было бы, конечно, не совсем вежливо со стороны хозяев.

В «общем доме» находятся еще большой зал, где происходят заседания монастырского совета, и обширная столовая, приспособленная вместимостью для всех монахов монастыря. В этой столовой общая трапеза предлагается лишь в редких случаях, именно: на Рождество Христово, на. Пасху, в день храмового монастырского праздника и когда случится таскар – заключительное поминовение когонибудь из умерших монахов. В остальное время все монахи едят по своим келиям. Все нужное для общей монашеской трапезы и для приема гостей изготовляется на средства монастырской казны. Для приготовления кушаний и напитков и хранения провианта предназначаются особые служебные постройки: мукомольная, кухня, скотный двор, амбары, избы для слуг и пр. Все эти здания расположены кругом «общего Дома». А весь двор гостиницы со всех сторон огораживается [186] крепкою высокою стеною. Рядом со двором гостиницы находится обыкновенно двор игумена. Дом игумена – это тоже прекрасное большое здание с обширным двором, службами, пристройками и пр., огороженное высоким забором. Наподобие этих зданий – только в такой или иной степени подобия – устраивают свои помещения монахи. Каждый имеет вокруг своего дома двор и огорожу. Таким образом, в общем вид монастыря довольно странный. В чаще леса разбросаны на далеком расстоянии друг от друга здания разнообразной величины – от миниатюрной хижины до двухэтажного дома включительно. Около некоторых домиков ютятся маленькие служебные постройки и вокруг всего двора каждого монаха – внушительная ограда. Таких кружков с домиками внутри в ином монастыре наберется до 300.

Скажем несколько слов о монастырском совете. В состав его входят старейшие и наиболее почтенные монахи, преимущественно архимандриты. Председатель совета сам игумен (аббат). В руках этого совета или синода («мыгавы» – букв. община, собор) сосредоточивается высшее управление монастыря. Его власть преимущественно судебная. Когда монахи затеют между собою тяжбу, обращаются в совет общины. Впрочем, в этом совете решаются тяжебные дела не только монахов, а и монастырских холопов, т. е. крестьян, живущих на монастырской земле. Заседания совета происходят раза два-три в неделю. Утром в день заседания все члены собираются в зале «общего дома». У передней стены на кресле садится игумен, а против него в два ряда на полу рассаживаются архимандриты и старцы. В зал приводятся по очереди все лица, имеющие дело к совету, в сопровождении своих посредников (дання) в конвойных (курання). Члены совета, молча, выслушивают содержание дел каждого просителя и жалобщика. Причем тут же в присутствии совета допрашиваются и свидетели. Когда дання кончит изложение дела, немедленно поднимается младший из членов совета и, поклонившись игумену, сообщает вслух свое мнение; потом подымается второй и тоже говорит свое мнение, затем третий и т. д., по старшинству. Игумен же молча выслушивает всех. Если мнения распадаются только на две категории, то перевешивает то, с которым большинство; но при разнообразии мнений решающий голос в пользу того или другого из высказанных мнений принадлежит игумену. Члены монастырского совета в своих решениях не руководствуются какими-либо писанными законами. Все зависит от мудрости и опытности судей. Обычное наказание для монахов, как и для мирян, «каса» – удовлетворение деньгами или имуществом; но иногда налагаются на виновных и [187] дисциплинарные взыскания: укор, выговор, какое-нибудь тяжкое послушание, – самым тяжким считается мукомольная работа, так как она сильно утомляет: приходится двигать рукою большой жернов. Крайнею мерою считается изгнание из монастыря. Так поступают обыкновенно с блудником. Лица, недовольные решением монастырского совета, могут обращаться с аппеляцией к чаггэ или негусу. Абиссинские монастыри собственно не зависят от епархиальных начальников (ликакгайнатов). Последних хотя и принимают в монастырях с почетом, во это делают из уважения к сану, а не по долгу зависимости. Ликакгайнат, совершающий ежегодную ревизию своей епархии, не заглядывает в монастыри: это не его дело.

Алака монастырского гульта отличается от алаки гульта соборного тем, что, состоя, по обыкновению, начальником монастырского хора, стоит, однако, ниже аббата (игумен), являющегося высшим начальником монастыря и равного по власти ликакгайнату. Алаке принадлежит инспекторская административная власть, аббату – высшее духовное руководительство над братиею и населением гульта, попечение о нуждах подчиненных ему духовных детей и представительство пред императором.

Игумен каждого абиссинского монастыря избирается голосом всей братии. Это происходит довольно торжественно. По истечении сорокадневного траура по умершем игумене, все монахи монастыря собираются в зале совета, а чаше всего прямо в лесу под ароматным сводом свежей листвы. Руководят собранием старейшие члены общины. Обыкновенно заранее уже намечается кандидат на игуменство, тогда требуется лишь согласие на это братии. Но если, как это часто бывает, таких кандидатов выставляется два или три или более, то тогда прибегают к жребию. Берут несколько одинаковых палочек, по числу кандидатов, и на каждой вырезывают значки, по которым условливаются, какая палочка кому из кандидатов принадлежит. После продолжительной общей молитвы, палочки вручаются ребенку, приведенному на этот случай в монастырь из ближайшего села. Дитя, зажмуря глаза, перевертывает палочки в руках; потом вытаскивает одну, смотрит условный знак, вырезанный на ней, и, подняв палочку вверх, выкрикивает имя. Мгновенно вся братия окружает избранника и падает пред ним на колени. Обычное явление, что избранник заявляет полное свое отречение от выпавшего жребия. Требуются долгие и усиленные мольбы и слезы братии, чтобы его склонить. Но если это в удастся, то никто еще не ручается, что не устоявший против просьб братии избранник в ту же ночь не убежит совсем из монастыря. [188]

Новоизбранный игумен всегда едет представляться епископу и получить от него благословение. Этот обычай соблюдается строго. Так как звание игумена в Абиссинии нераздельно с званием архимандрита, то всякий, вновь избранный на игуменство, должен обязательно получить производство в архимандриты; чаще же всего бывает, что избранник уже раньше имел этот сан. Новоизбранный игумен монастыря, построенного негусом, обязан представляться и негусу.

В Абиссинии визиты подчиненных к начальникам обязательно соединяются с подношением подарков. И игумен, отправляясь к епископу или негусу, везет с собою бочки с медом, вином, воском, маслом, шерсть, меха и проч. На подарки подобного рода собственно и изводятся богатства монастырской казны. На приеме у епископа никаких справок о подлинности лица, назвавшего себя игуменом, не бывает. Мы готовы думать, что, как у нас, так и везде, никакое официальное дело не обходится без документов, заверительных грамот, свидетельств и т. п. В нашей голове не укладывается понимание такой формы отношений, где все основано на взаимном доверии. А такая именно форма существует в Абиссинии. Там же господствует еще и такой странный порядок. Кому хочется быть архимандритом, тот едет к архиерею и, по просьбе, получает этот сан совершенно беспрепятственно! Почему это? Потому, что на языке абиссинцев искать высшего священного звания не значит искать чести и славы и вообще пищи своему честолюбию, а, напротив, значит желать новых священных уз и увеличения своих подвигов. Получение высшего звания связано там с даванием тяжелых обетов и произнесением страшных клятв. Кто решится в таком случае на повышение? Конечно, тот, для кого служить Богу, лишив себя всего, единственная цель жизни. Действительно, абиссинские аскеты – это люди, жаждущие духовных подвигов, преданные своему призванию, а никак не искателя суетной славы. Далее. В Абиссинии большую силу имеет общественное мнение. Оно преследует всякого, кто не чист в глазах совестя людской. Принятие архимандритства человеком, недостойным сего звания по жизни, било бы лишь поводок к разным насмешкам и презрению со стороны всякого по адресу недостойного восхитителя сана. В виду этого едва ли кто посягнет на честь, ему не принадлежащую. В Абиссинии народ чтит не сан сам по себе, а строгость жизни; и вот всякий, решившийся на повышение, чтится как подвижник высшего сорта, а не как сановник.

У нас нет монашеского звания, высшего, чем архимандритство, а в Абиссинии есть, по названию «курсъна». Это [189] совершеннейший чин, считающийся вполне равным ангельскому. Очень немногие решаются подъять на свои рамена иго сего звания. За то те, кому удалось привести себя к этой решимости, принуждены бывают скрываться в горах, и в вертепах, и в пропастях земли, чтобы уйти от преследований народа, жаждущего не то, что обнять ноги подвижника, а хотя бы узреть его лицо, отдохнуть очами на его кротком образе.

Подобно скитским монастырям, и все общежительные имеют и игумнов, и лиц, заведующих казною, и целый штат монастырских чиновников. Только внешняя форма жизни монахов здесь иная. Жилища монахов однообразны. Различия между монахами из аристократов и простецами незаметно. Все одинаково пользуются благами монастырского имущества. Гульт общежительного монастыря всецело отдается на обработку монастырским холопам, и весь вырученный хлеб поступает в распоряжение монастырской казны. На каждого монаха налагается игуменом особое послушание. Всякий обязан употреблять свой труд только для монастыря, а не для себя лично. Один делает муку, другой собирает дрова, третий печет хлебы, четвертый шьет одежды, пятый моет белье и т. д. Только слесарное мастерство не входит в круг монастырских работ, так как оно считается для всякого абиссинца постыдным и составляет занятие особого сословия тавивов... С раннего утра все монахи выходят на свои работы. Инструменты и материал выдаются монахам только на время работ, и по окончании их должны быть обратно возвращены тому, кто их выдает. Строгость доходит до того, что не позволяется оставить у себя даже иголку. Все монахи общежительного монастыря едят в общей трапезе. Тут соблюдается строгая тишина; каждый должен есть молча. Даже прислуживающие у стола говорят шепотом.

При каждом монастыре должен быть храм. На нужды и благоукрашение его идет часть монастырской казны. Славу каждого абиссинского монастыря составляет церковный хор, так как абиссинцы очень любят пение. Для процветания этого искусства, имеющего широкое применение в церковных службах, употребляются все лучшие силы монастырей. Каждый монастырь силится превзойти своим хором все хоры прочих монастырей. Соревнование в этом отношении доходит до необыкновенных размеров. Отсюда понятно, почему в Абиссинии принято по достоинству хора судить о значении и достоинстве самого монастыря. Так и бывает: чем лучше в многолюднее монастырь, тем лучше и многолюднее у него и хор.

Причт монастырского храма (иеромонахи и иеродиаконы) образовывается из способных к священнослужению членов братии, [190] способных в смысле умения читать и петь и обладания голосом. К сожалению, в то время, как хор за свои успехи увенчивается лаврами народных симпатий, выражаемых нередко в самом храме вслух, чередные священнослужители у народа на плохом счету. В числе братии найдется не мало лиц, имеющих священный сан. Таковы прежде всего – алака, все архимандриты и сам игумен. Но, нужно заметить, священная степень у этих лиц существует лишь как достоинство, а не как служебное положение. Они не участвуют в чреде священнослужения, избегая его всеми силами, так как служащий часто литургию, как известно, считается в глазах абиссинцев человеком не высокого образа мыслей. Истинно благочестивый человек, думает абиссинский народ, не решится часто приступать к совершению великого таинства. Отсюда имеющая порицательный характер кличка, данная участвующим в чреде священнослужителям: «самонаня» – недельствующий или недельник, т. е. служащий всю неделю. Духовные лица, занимающие высокое положение в абиссинской церкви, имея священные степени, почти никогда не служат литургии и вообще не участвуют в священнослужении. Они имеют священный сан и в то же время, как будто, и не имеют его, т. е. за ними остается одно лишь достоинство священного звания, кроме всего прочего. Даже названия священник, иеромонах, диакон никогда не прилагаются к именам и титулам духовных лиц высокого звания, имеющих эти степени. Священниками, диаконами называют только лиц, стоящих у чреды служения.

Не во всех монастырях богослужение совершается каждодневно. Что касается монахов, не участвующих в церковном хоре, то они ходят на богослужение только по воскресеньям и праздникам, хотя и это считается для них необязательным. Всякий монах может предаваться молитвенному подвигу у себя в келье. К особенностям монастырской службы относится ее продолжительность, зависящая от растянутости пения и от некоторых вставок, не бываемых в службах приходских храмов. Так, например, на саасате (служба часов) в монастырях, кроме чтений из книг «Чудеса Иисуса» и «Чудеса Марии», бывает еще чтение жития дневного святого и пение ему хвалебных гимнов, называемых «Мелькаа».

Абиссинские монастыри большею пастью являются центрами не только религиозно-нравственной жизни народа, а и духовного просвещения. Большинство абиссинских школ ютятся при монастырях, так как в числе монахов часто попадаются мемгыры, люди образованные, начитанные, жаждущие сообщать свои знания всякому, нуждающемуся в просвещении. К ним стекаются [191] ученики из окрестных мест. В монастыре, где есть мемгыр (учитель), образуется форменная школа. На счет монастыря устраивается училищное здание – этамарибет, в котором происходят занятия в период дождей, так как в благоприятную погоду преподавание обыкновенно ведется на открытом воздухе. О пище и одежде заботятся для себя уже сами ученики. Вокруг этамарибета они воздвигают свои небольшие хижинки, в которых живут по два по три человека; тут они спят и готовят себе пищу. Некоторые монастыри имеют у себя школы всех наименований, как-то: нъвав (грамоты), мацгаф (Св. Писания), ликаонта (св. отцов), дуга (пения), к'не (стихотворства) и кыдасси (литургическую). Встречаются мемгыры, обладающие знанием курсов всех школ. Это люди, владеющие чудовищною памятью, так как способны выслушивать одновременно ответы четырех-пяти человек по разным отраслям знания, не пропуская мимо ушей ни одной ошибки.

Какой-либо один общий монашеский устав неизвестен абиссинским монахам. В скитских монастырях каждый устраивает свою частную жизнь по своему идеалу, а в общежительных – монахи подчиняются уставу и порядкам того монастыря, в котором живут. Вообще же абиссинцы не терпят узких рамок, которыми определялась бы их жизнь. Их живой, подвижный дух ищет простора для свободного подвига, проистекающего от сердца, от внутреннего настроения. Они идут в монастыри не с тем, чтобы всецело отдать себя и всю свою жизнь до мельчайших подробностей во власть каких-либо правил и предписаний, а лишь потому, что веруют, что на монастырях почивает особое благословение Божие, также потому, что знают, что в миру тяжело спасаться, и, наконец, потому, что не решаются обречь себя на одинокий, уединенный подвиг, вдали от людей. Но есть и такие.

Комментарии

1. Эфиопское имя просветителя Абиссинии св. Фрументия.